Византия в европейской политике первой половины XV в (1402–1438) [Николай Геннадьевич Пашкин] (fb2) читать онлайн

Николай Геннадьевич Пашкин Византия в европейской политике первой половины XV в. (1402–1438)

^{На обложке — медаль с изображением византийского императора Иоанна VIII Палеолога (1425–1449)}

Введение

С середины XIV в, история Византии в сфере внешней политики представляла собой непрерывную цепь военных поражений, связанных с возрастающим натиском османо-турецкой экспансии. Ответным импульсом стало формирование ориентированного на Запад внешнеполитического курса, который был призван поддержать гибнущее государство за счет сил христианской Европы. В 1399 г. византийский император Мануил II Палеолог лично отправился в ставший впоследствии знаменитым вояж на Запад в надежде добиться реальной помощи. Однако в 1402 г. ситуация на Востоке внезапно изменилась: в битве при Анкаре (Малая Азия) военные силы османов были разгромлены армией среднеазиатского полководца Тимура. Это событие на полстолетия отсрочило гибель Византийского государства^[1].

В научной литературе уже сделана попытка связать битву при Анкаре, благодаря которой Византия получила определенный резерв времени, с динамикой внутреннего развития страны в последовавшие за этим годы и, следовательно, с шансами на ее политическое выживание^[2]. Наступившая пауза в борьбе с внешним врагом должна была способствовать созданию эффективных механизмов обороны в будущем. Однако подорванные ресурсы Византийского государства не позволяли решить эту задачу. На первое место по своему значению, как и прежде, выходили отношения с Западом, с помощью которых Византия отчаянно пыталась создать гарантии своей внешней безопасности.

Практическим результатом развития этих отношений стало заключение церковной унии на Ферраро-Флорентийском соборе 1439 г. Таким образом, на политические контакты наложила жесткий отпечаток церковно-религиозная ситуация, а византийцы в конечном итоге связали перспективы получения военной помощи от Запада с папством.

Проблема унии и причин ее несостоятельности всегда была и остается объектом повышенного внимания исследователей. Политический подтекст этого события, пожалуй, ни у кого не вызывает сомнения. Но не все аспекты проблемы получили достаточное освещение, особенно с точки зрения европейской политики. В целом сохраняет свою значимость вопрос о том, насколько оптимально были использованы ресурсы отношений между Византией и Западом по защите империи от грозящей ей катастрофы. Обращение к этой теме, безусловно, будет способствовать формированию более глубокого взгляда на поздневизантийскую историю и, в частности, на факторы, обусловившие ее трагический финал.

Историографический аспект

Процесс интенсивного изучения поздневизантийской истории начался сравнительно недавно^[3]. Довольно долгое время не было отмечено каких-либо фундаментальных исследований, касающихся первой половины XV в. А по проблеме политических отношений Византии и Запада и на сегодняшний день нельзя назвать ни одной специальной монографии.

При отсутствии целостного анализа проблемы довольно успешно шло изучение отдельных ее аспектов. В немалом количестве публикаций представлены отношения Византии и Венеции^[4], имеются специальные научные изыскания в области отношений Византии с такими европейскими государствами, как Венгрия^[5], Арагон^[6], Польша^[7]. Именно с этими европейскими государствами Византия формировала прямые дипломатические контакты в первой четверти XV в. Выбор, по всей видимости, в немалой степени был обусловлен их реальным весом на европейской политической арене (тем более что Венгрия в 1410–1437 гг. в лице императора Сигизмунда Люксембургского была связана личной унией с Германской империей). В то же время такие крупные политические субъекты, как Англия и Франция, по причине продолжавшейся Столетней войны не имели возможности проявить себя в восточной политике и, очевидно, поэтому не представляли интереса для византийской дипломатии.

Из всего спектра отношений Византии и Запада наиболее полно в литературе представлена тема церковной унии, на которой данные отношения в конечном итоге и сфокусировались. Связанные с этим сюжеты эффективно осваивались в историографии на материалах истории Ферраро-Флорентийского собора. Последнее утверждение, правда, почти целиком следует приписать зарубежной историографической традиции. В отечественной литературе Флорентийская уния, в сущности, никогда серьезно не исследовалась. В российской дореволюционной, а позднее и в советской науке отношение к этому событию находилось под сильным влиянием идеологических штампов, имевших зачастую подчеркнуто антизападную направленность^[8]. Это не только значительно упрощало историческую действительность, но и не оставляло возможности исследовать все многообразие взаимосвязей, возникавших между Византией и Западом в русле подготовки униатского собора.

Гораздо более значительный и ценный опыт накопила в этой области западная историография, чему в немалой степени способствовал широкий доступ к источникам. Отличительной ее чертой было изучение флорентийской унии в русле европейской истории; и главным выводом можно считать тот установленный факт, что все, связанное с унией, прямо или косвенно отразилось на внутреннем развитии римско-католической церкви, которая в последней четверти XIV в. вступила в период затяжного структурного кризиса. Принцип папского единодержавия был основательно подорван во время великой латинской схизмы, вызвавшей острую необходимость в проведении церковной реформы. Это требование легло в основу такого феномена, как соборное движение (конциляризм), поставившего во главу угла принцип подчинения папы церковному собору и переход от традиционной иерархической к корпоративной структуре церкви. Конциляризм предопределил практику Констанцского (1414–1418), затем Базельского (1431–1449) соборов — крупнейших церковных конгрессов первой половины XV в., на которых западная церковь подверглась глубокой трансформации. Предыстория Ферраро-Флорентийского собора начиналась в Базеле и Констанце, поэтому изучать ее в отрыве от западного исторического контекста невозможно. Уния с Востоком рассматривалась на Западе сквозь призму его внутренних проблем, и этот аспект стал одним из центральных в зарубежной историографии.

Такова концептуальная направленность имеющихся к настоящему времени работ по истории флорентийской унии, из которых наиболее фундаментальными являются монографические исследования Дж. Джилла (1959)^[9] и А. Ляйдла (1966)^[10]. На сегодняшний день можно считать достаточно глубоко изученным ход переговоров между Византией и Базельским собором, частью которых являлся визит в Константинополь руководителя дипломатической миссии Базеля Иоанна Рагузанского^[11]. Весьма основательно представлены эпизоды внутрицерковной борьбы на Западе по разным вопросам, относящимся к унии с греками. Однако специфика имеющихся работ состоит в том, что в изучении темы авторы делали акцент преимущественно на ее религиозных аспектах. Иными словами, горизонт исследования, как правило, не выходил за рамки церкви. Исследователи пришли к выводу о том, что союз Византии с папством помог последнему одержать верх над реформаторским соборным движением (конциляризмом). Вместе с тем явно недостаточно разработан вопрос о значении этого факта в аспекте международных и межгосударственных отношений на Западе. Это важная проблема, тем более что соборы в качестве своеобразных международных форумов тесно соприкасались с подобной проблематикой. До сих пор, однако, нет стройного представления о том, как проблема церковной унии была связана с политической сферой, тенденциями общеевропейской политики.

Источники

Документальные источники

Регесты византийских императорских актов. Соответствующее издание было осуществлено Францем Дэльгером. Материалы, относящиеся к первой половине XV в., содержатся в пятом, последнем, томе этого издания^[12]. Регесты фиксируют все дипломатические контакты, инициированные византийским императором, сведения о которых сохранились как в первичных, так и во вторичных источниках.

Регесты постановлений венецианского сената. На сегодняшний день имеется два крупных издания этих регест. Первое из них осуществил румынский ученый Н. Йорга (N. Jorga) в первом томе своего сборника под общим названием «Заметки и свидетельства к вопросу об истории крестовых походов в XV в.» (1899)^[13]. Его данными частично воспользовался затем Ф. Тирье для публикации своего трехтомника «Регесты постановлений венецианского сената по вопросам Романии»^[14]. Оба автора широко использовали в своей работе материалы из венецианских архивов. Регесты содержат необходимую информацию об ответных действиях Венеции на византийские посольства, как и в целом данные о политике этой итальянской республики на Востоке.

Дипломатическая корреспонденция. Этот пласт источников можно условно поделить на две части. Первая включает в себя дипломатические послания, которыми обменивались византийские императоры и европейские государства, вторая охватывает переписку, которая велась по поводу церковной унии между различными участниками переговорного процесса — императором, папами, европейскими правителями, церковными соборами.

Что касается первой части, то она представлена весьма скудно (это во многом обусловлено тем, что пик дипломатических контактов связан с проблемой унии). Из дипломатических посланий, авторство которых принадлежит византийскому императору Мануилу II Палеологу, ценность в контексте исследования представляют лишь три. Это письма императора папе Александру V от 1410 г.^[15] и арагонским королям Мартину I и Фердинанду I, датированные соответственно 1407 и 1416 гг.^[16] Несохранившихся документов гораздо больше, о чем свидетельствует информация из других источников, систематизированная в регестах Ф. Дэльгера. Дипломатические акты императора Иоанна VIII (1425–1448) сохранились, они публиковались значительно чаще, и подавляющая их часть связана с проблемой церковной унии и униатского собора^[17].

Поскольку с определенного момента политические отношения Византии и Запада развивались преимущественно через посредство церкви, то и широкий пласт источников связан своим происхождением с историей церковных соборов. На первом месте здесь стоит комплекс документов, возникших в историческом контексте Констанцского собора^[18]. За ним следует пласт источников, которые хронологически охватывают период с 1418 по 1438 г. Это в основном дипломатические акты, отражающие процесс переговоров о церковной унии, вышедшие из канцелярий византийского императора, папы, Базельского собора и европейских государств. Значительная часть данной группы источников напрямую соотносится с историей Ферраро-Флорентийского собора, поэтому публиковалась под соответствующими титулами^[19]. Первая специальная коллекция таких источников в наиболее полном виде была опубликована под редакцией Е. Чеккони (Е. Cессоnі )^[20]. Позднее она подверглась систематической обработке и в виде отдельных рубрик издавалась под редакцией Г. Гофмана (Н. Hofmann) в академической серии «Concilium Florentinum. Documenta et Scriptores»^[21].

В этот же ряд следует поставить монументальное издание материалов по истории Базельского собора^[22]. В первый и пятый тома этого издания включены специальные разделы, имеющие прямое отношение к теме исследования. Это почти исключительно дипломатические акты и корреспонденция.

Церковные декреты. В работе использованы в общей сложности четыре декрета, которые в разное время были приняты на Базельском соборе в контексте его отношений с Византией^[23].

Нарративные источники

Сочинения Иоанна Рагузанского. К ним относятся две опубликованные рукописи — доклад о миссии в Константинополь (Relatio de missione Constantinopolitana)^[24] и неоконченная история переговоров Базельского собора с греками (De modo quo Greet reducendi erant ad Ecclesiam per concilium Basiliense)^[25]. Их автор является одной из центральных фигур в истории дипломатических контактов Византии с Базельским собором. Иоанн Рагузанский был видным представителем латинской гуманистической интеллигенции первой половины XV в. Его родина — Дубровник (Рагуза). Здесь он вступил в орден доминиканцев, после чего прошел обучение в университетах Падуи и Парижа, став доктором теологии в 1420 г. Иоанн всю жизнь оставался убежденным сторонником конциляризма — движения за реформу церкви, ориентированного на главенство церковного собора над папой. С 1431 г. он был активнейшим участником Базельского собора, сыгравшим, в частности, большую роль в переговорах с гуситами. С 1433 г. собор приступил к рассмотрению вопроса о церковной унии с греками и вскоре поручил Иоанну дело исключительной важности — возглавить дипломатическую миссию в Константинополь. В течение двух лет, с 1435 по 1437 г., он провел в византийской столице в качестве главного эмиссара по переговорам. Однако в борьбе с папской курией Базель в конце концов оказался проигравшей стороной, и это обстоятельство обрекло миссию Иоанна Рагузанского на провал. В январе 1438 г. доминиканец вернулся в Базель, где подготовил и представил подробный отчет о своем посольстве.

Текст этого отчета (Relatio) известен в двух редакциях, из которых на сегодняшний день опубликована одна. Отчет представляет собой детальное, в стиле повествования изложение того, как проходила дипломатическая миссия автора. В основном это встречи и переговоры с представителями византийской стороны об организационных аспектах подготовки униатского собора. Все, что не имеет к этому прямого отношения, из текста исключено. Доклад писался после того, как поражение миссии стало фактом, в котором, по мнению автора, были повинны происки папской дипломатии, сумевшей вырвать такой перспективный проект, как церковная уния с Востоком, из рук Базельского собора. Поэтому в тексте явно прослеживается антипапская тенденция, особенно когда речь идет о заключительных эпизодах, которые приходятся на осенние месяцы 1437 г. Следует также сказать и о том, что текст Relatio дополняется комплектом писем, в разное время отправленных дипломатом из Константинополя в Базель^[26].

Иоанну Рагузанскому принадлежит еще один источник. Это оставшийся незавершенным исторический обзор переговоров Базельского собора с греками, касающихся унии. В нем изложены факты 1433–1435 гг. — с момента начала переговоров до отъезда самого автора в Константинополь во главе латинского посольства. Таким образом, рассмотренный выше отчет об этом посольстве условно можно считать продолжением данного сочинения. Однако последнее отливается по своему характеру и назначению. Оно являлось частью общей работы по созданию истории Базельского собора, которую изначально вел автор, и создавалось с использованием дополнительных письменных источников. Неизвестно время его создания. Можно лишь сказать, что оно появилось после возвращения Иоанна Рагузанского из Константинополя (1438 г.). Об этом говорит и характер названия, свидетельствующий о неудаче планов Базельского собора заключить унию с греками. Неизвестны и причины, по которым этот обзор не был закончен.

Для изучения событий, происходивших на Базельском соборе в контексте его отношений с Византией, наиболее ценным источником является «Historia gestorum generalis Synodi Basiliensis» Хуана Сеговианского^[27]. Этот монументальный труд создавался как официальная хроника собора. Автор трактата был его непосредственным участником. Как и Иоанн Рагузанский, он принадлежал к числу конциляристов (церковных реформаторов) и основные достижения собора рассматривал в аспекте его противоборства с папой Евгением IV. Проблема унии с греками получила в нем отражение как один из главных факторов этого противоборства. Хуан Сеговианский до конца оставался приверженцем собора и после раскола с папой отказался перейти на его сторону, как это сделали многие другие. Писать трактат он начал уже после 1449 г., когда Базельский собор прекратил свое существование.

Мемуары Сильвестра Сиропула — еще один важный источник, на который следует обратить внимание в процессе работы^[28]. Это единственный памятник, принадлежащий, в отличие от перечисленных выше, византийскому автору, который содержит значительную информацию по теме исследования. Об авторе известно, что он занимал пост великого екклесиарха храма Св. Софии в Константинополе, входил в круг ближайшего окружения патриарха Иосифа II (1416–1439) и являлся участником византийской делегации на Ферраро-Флорентийском соборе^[29]. Свой труд Сиропул посвятил истории этого собора и заключенной на нем церковной унии, к которой у него было подчеркнуто негативное отношение, что и определило цель и характер работы^[30]. Мемуары были написаны около 1445 г.

Структура сочинения состоит из двенадцати секций. На сегодняшний день первая из них отсутствует полностью. В следующих двух речь идет о предыстории Флорентийского собора, хотя вторая секция имеет лакуны, о природе которых исследователям остается лишь спорить. Таким образом, материал этих двух секций и представляет основную ценность. Он охватывает период с 1416 по 1438 г. и воссоздает в основном политическую канву событий, подготовивших открытие униатского собора. Труд Сиропула в плане достоверности и объективности обычно вызывал осторожные оценки тех исследователей, которые занимались историей церковной унии, тем более что автор был ее убежденным противником^[31]. Лишь сравнительно недавно появилось признание того, что нет видимых оснований заподозрить Сиропула в каком-либо систематическом искажении фактов.

1. Политические контакты Византии с европейскими государствами в условиях турецкой агрессии (первая четверть XV в.)

Круг европейских государств, с которыми Византия стремилась развивать дипломатические контакты, в первой четверти XV в. был достаточно узок. Анализ источников позволяет нам выделить три таких государства — Венецию, Венгрию и Арагон. Таким образом, в сфере внешнеполитической активности Византийского государства оказывались потенциальные союзники, интересы которых в той или иной степени соприкасались с Востоком. Альянс с ними способен был увеличить степень сопротивления империи по отношению к турецким завоевателям.

1.1. Византия и Венеция: пределы сотрудничества

На Западе непосредственное внимание к военно-политической ситуации после Анкары проявили, по вполне понятным причинам, итальянские морские республики — Венеция и Генуя. Как известно, их экономические и политические интересы лежали на Востоке и были для них частью уже традиционной внешней политики, истоки которой восходят к Четвертому крестовому походу. В первую очередь это относится к Венеции, которая уже тогда приняла самое активное участие в разделе византийского наследства и со временем превратилась в крупную колониальную морскую державу^[32]. В жестокой конкуренции с Генуей она планомерно завоевывала рынки Средиземноморского бассейна, подчиняя себе внешнюю и частично внутреннюю торговлю Византийской империи. Разумеется, Венеция стремилась к созданию здесь благоприятного для себя политического климата. В этом смысле восстановление сильного Византийского государства отнюдь не входило в ее планы, и идеальным вариантом казалось равновесие различных политических сил в этом обширном регионе^[33].

Усиление османской угрозы подвигло республику к решительным действиям в защиту своих интересов на Востоке. Битва при Анкаре в какой-то степени была результатом ее дипломатических усилий, что предопределило прямое и активнейшее участие Венеции в создании новых политических реалий. На этой почве Республика Св. Марка становилась главным внешнеполитическим партнером Византии. Ни с каким другим государством на Западе империя не имела таких тесных отношений в первые годы после Анкары.

Роль Генуи в связи с этим выглядит более скромной. По крайней мере, во внешнеполитических актах от имени византийского императора Генуя почти не фигурирует. Не исключено, что объясняется это особенностями внутреннего развития двух морских республик. Известно, что за венецианскими деловыми кругами стояла реальная военно-политическая мощь государства, поскольку торговая и колониальная политика Венеции была почти исключительно государственной прерогативой. Иначе обстояло дело с Генуей, где внешнеторговая деятельность в значительной степени находилась в сфере интересов частных лиц и компаний, которые иногда на свой страх и риск вершили генуэзскую политику^[34].

Оба государства вмешались в развитие ситуации после Анкары. Их исконное соперничество не помешало им проводить совместную политику в этом вопросе. Осенью 1402 г. венецианский сенат уполномочил своего представителя для переговоров с турками. Вскоре к ним подключились подеста генуэзской Перы (Галаты), герцог Наксосский и родосские рыцари-иоанниты. Вместе с Византией они организовали Христианскую Лигу, которая вела переговоры с османами. В качестве преемника султана Баязида, плененного Тимуром, выступал его старший сын Сулейман^[35].

Известие о разгроме турок под Анкарой настигло византийского императора Мануила II в Париже. 9 октября 1402 г. венецианский сенат отправил ему письмо, подтверждавшее этот радостный для него факт и призывавшее его возвратиться на родину События действительно требовали присутствия императора в столице своего государства, где его уже третий год замещал племянник Иоанн VII. Однако Мануил не торопился с отъездом. Обратный путь растянулся на много месяцев. Лишь 21 ноября император выехал из Парижа, предварительно оповестив венецианцев о своем предполагаемом маршруте^[36]. В январе 1403 г. он остановился в Генуе. В конце того же месяца его посол предложил венецианскому сенату принять посредническую роль императора в деле взаимного примирения этих двух республик. Кроме того, он просил отправить полномочных представителей в Геную, пока император находится там, чтобы совместно обсудить вопросы, связанные с положением империи. Однако сенат отклонил оба предложения.

Тем временем на Востоке Христианская Лига готовила соглашение с турками. Договор был заключен в феврале 1403 г. Византия была избавлена от вассальной зависимости по отношению к султану, возвращала себе Фессалонику и несколько городов на побережье Мраморного и Черного морей^[37]. Основные выгоды, как и следовало ожидать, извлекли итальянские республики. Генуя получила от султана целый набор торговых привилегий. Венецианцы захватили южную Аттику с Афинами, закрепили за собой побережье Албании, заняли Навпакт^[38]. Положение Византии, таким образом, едва ли существенно изменилось, тем более что военный потенциал османов отнюдь не был окончательно подорван и его возрождение было лишь вопросом времени.

Наконец, наиболее слабым местом договора был вопрос о проливах. По условиям соглашения турецким судам запрещалось входить в Дарданеллы без санкции участников Лиги. Однако реально исполнение данного пункта не было гарантировано. Это было невозможно без четкого определения статуса Галлиполи — дарданелльской крепости, являвшейся ключом к проливам. Именно она осталась турецкой и в будущем не раз давала повод для волнения и грекам, и венецианцам, пытавшимся поставить ее под свой контроль^[39].

Есть основания считать, что переговоры и последовавший за ними договор с турками велись за спиной Мануила II, который впоследствии был поставлен перед свершившимся фактом^[40]. Хотя Мануил и поддерживал регулярные контакты с Венецией, нет никаких упоминаний о том, что он был в курсе событий. В феврале 1403 г. посол императора сообщил о его последних планах. Мануил намеревался сначала ехать в Морею, где он должен был встретиться с представителями от балканских народов и с посольством от Сулеймана, нового турецкого султана. Император просил сенат предоставить ему несколько галер для сопровождения и советовал вместе с генуэзцами принять меры к тому, чтобы закрыть для турок черноморские проливы^[41]. В Венецию Мануил прибыл в кйнце марта 1403 г. Возможно, лишь здесь он узнал о договоре, заключенном с турками, хотя в источниках сведений об этом нет и мы не знаем, какова была его реакция^[42]. По всей видимости, в Венеции он не задержался, так как в середине апреля уже был в Дубровнике и держал курс на Пелопоннес. Уладив внутренние неурядицы в Морейском деспотате, он 9 июня 1403 г. вернулся в Константинополь.

Император не особенно спешил со своим возвращением в столицу. После получения известий о битве при Анкаре он почти пять месяцев провел в Европе, причем большую часть этого времени — в Италии. Вместе с тем в этом была определенная логика и скорее всего адекватное восприятие сложившейся ситуации — понимание того, что и после разгрома турок под Анкарой, после распада османской державы проблема политического устройства на Востоке зависит не столько от него, как императора Византии, сколько от Запада, а вернее, от вполне определенных сил, каковыми и являлись итальянские республики. Таким образом, затянувшееся возвращение Мануила II предстает как продолжение дипломатических усилий, предпринимаемых им на протяжении всего периода пребывания в Европе, цель которых — добиться помощи ради укрепления своего государства. Едва ли империя обладала ресурсами, чтобы собственными силами закрепить результаты битвы при Анкаре и по-настоящему суметь ими воспользоваться. Вероятно, из признания этого факта и должен был исходить Мануил II Палеолог, выстраивая свою дальнейшую политику

Политическая ситуация на Востоке действительно оказалась под контролем тех сил, на которые рассчитывал император. Но она разрешилась без его участия. Едва ли также Иоанн VII, замещавший Мануила в Константинополе, мог повлиять на выработку договора с новым султаном. Этот договор не предусматривал каких-то союзнических отношений между Константинополем и итальянскими республиками, хотя они выступали на одной стороне в составе Христианской Лиги, поэтому его нельзя считать итогом одного из главных внешнеполитических проектов императора. Договор 1403 г. поставил Византию перед необходимостью существовать в состоянии хотя бы минимального компромисса с турками, что неизбежно должно было вовлечь ее в грядущие войны между претендентами на османский престол. Фактически император был обречен на то, чтобы создавать альянсы то с одним, то с другим из сыновей Баязида и при этом стремиться следовать прежним курсом, обращенным на Запад^[43]. Однако недавний опыт пребывания в Европе со всей очевидностью продемонстрировал императору пределы его возможностей. Просьбы о помощи находили сочувственные отклики и обещания, но слишком мало практической пользы,

Венеция была одним из немногих государств, чьи интересы были тесно связаны с Востоком и политика которого опиралась на значительный военно-экономический потенциал, включающий в себя не только флот, но и немалые финансовые ресурсы. Понятно, что это имело огромное значение в развитии византийско-венецианских отношений. Вместе с тем последнее соглашение с турками предопределило внешнеполитический курс республики по крайней мере на несколько лет вперед, и поколебать его было трудно. Византийский император, однако, вовсе не строил иллюзий по поводу временного затишья на османском фронте. Уже в январе 1407 г. он обратился к Венеции с призывом уладить конфликты с Генуей и совместными усилиями предпринять меры против турок^[44]. Но из этого ничего не вышло.

Новые надежды появились с изменением ситуации на Востоке. Это случилось тогда, когда в государстве османов началась череда политических смут^[45], что позволило византийской дипломатии всерьез поставить перед Венецией вопрос о создании антитурецкой коалиции. В начале 1410 г. византийский посол Мануил Хрисолора^[46] предложил венецианскому сенату довершить разгром турок и изгнать их из Европы. План императора состоял в том, чтобы республика предоставила восемь боевых галер, которые должны были вместе с двумя византийскими судами блокировать проливы и перекрыть жизненно важные коммуникации турок между Европой и Азией. Однако сенат уклонился от положительного ответа, давая понять, что его действия по оказанию помощи лишь аналогичны действиям других христианских государств.

Не получив положительного ответа, византийцы вынуждены были принять участие в борьбе двух конкурентов за османский престол — Сулеймана и Мусы. Союз был заключен с первым из них. За это Сулейман предоставил грекам возможность отвоевать у своего противника Галлиполи, чем те и поспешили воспользоваться. В мае 1410 г. византийцам удалось частично овладеть крепостью^[47]. Эта отчаянная акция тут же привлекла к себе внимание Венеции. 17 апреля 1411 г. сенат обсуждал возможность поддержать ее, чтобы в будущем крепость перешла под венецианский контроль. С этой целью предполагалось выяснить настроения жителей города и пообещать им покровительство республики. Однако большинством голосов идея была отклонена^[48]. Сенаторы предпочли дождаться момента, когда будет разрешен внутренний конфликт между османами.

Расчет оказался верным. Победу одержал Муса, который теперь готов был обратить все свои силы против византийцев. Венеция же получила возможность договориться с ним. 12 августа 1411 г. ее представитель заключил договор с новым султаном прямо в предместье осажденного Константинополя^[49]. Венецианские суда по-прежнему могли свободно пересекать проливы. Греки же готовились оборонять свою столицу. Кризис разрешился в 1413 г. Муса был разгромлен его младшим братом Мехмедом, который занял турецкий престол, одержав окончательную победу в борьбе за наследие Баязида. С ним у Византии сложились мирные отношения, которые и оставались таковыми в течение всего периода его правления (1413–1421). Венеция, напротив, оказалась в состоянии войны с турками.

Никакой мир с османами не мог заставить византийского императора отказаться от поиска путей для продолжения борьбы. В 1415 г. по инициативе венецианского наместника Эвбеи, родосских рыцарей, генуэзских властей Хиоса и Лесбоса возникла идея оборонительной антитурецкой лиги, направленной в первую очередь против пиратства. Данный проект был одобрен в Венеции, которая в это время продолжала войну с турками. 31 августа сенат принял решение предложить участие в нем византийскому императору^[50], о чем посол республики Петр Зенон и сообщил в Константинополь.

Мануил II откликнулся на данное предложение, а его послы доложили об этом венецианскому сенату в сентябре 1415 г, В ответ на просьбу прислать для переговоров специального эмиссара сенат порекомендовал использовать контакты с Зеноном, пообещав в будущем передать соответствующие полномочия губернатору Корона (на Пелопоннесе)^[51]. Последнее обещание, судя по всему, так и не было выполнено. 8 февраля 1416 г. византийский посол Николай Евдемон^[52], находясь в Венеции, снова поставил этот вопрос. Сенат похвалил усердие императора, но ответил, что генуэзцы уже игнорируют проект лиги^[53]. Никакого решения не было принято. При этом республика продолжала искать возможность договориться с турками на основе соглашений, заключенных ранее с Мусой^[54]. Однако попытки такого рода успеха не имели.

29 мая 1416 г. венецианцы разгромили турецкий флот в морском сражении у Галлиполи^[55]. Блистательная победа должна была упрочить их позиции и шансы на заключение мира. Однако на это потребовалось еще почти три года, в течение которых император Мануил II попытался вновь заинтересовать республику идеей создания лиги. В январе 1417 г. византийские послы обратились по этому поводу в сенат. В ответ прозвучало предложение выставить по одному судну со стороны византийского императора, родосских рыцарей, генуэзских колоний Хиоса и Митилены. Сама Венеция готова была предоставить две боевые галеры. Но, кроме того, ставился ряд условий. Лига создавалась сроком на два-три года. По замыслам, ее корабли должны были контролировать Эгейское море и проливы, но лишь до тех пор, пока Венеция не заключит мир с султаном. Затем проливы предусматривалось исключить из сферы контроля^[56]. Это означало, что, даже войдя в состав лиги, республика должна будет по-прежнему стремиться к скорейшему заключению мира с турками, после чего функции лиги свелись бы к обычной борьбе с пиратством. Понятно, что надежды и потребности византийцев этим не ограничивались. Мануил II, конечно, не хотел ставить под удар империю, которая в это время находилась в состоянии хрупкого мира с османами. Однако сенат не согласился с мнением императора о том, что лига должна быть секретной. Впрочем, все перечисленные условия практически выхолащивали значение всего проекта, который так никогда и не был реализован.

Бесспорно, в планах императора по созданию альянса, направленного против турок, Венеции отводилась одна из ключевых ролей. Такого рода план представил сенату уже упоминавшийся Николай Евдемон в 1416 г. Через него император сообщал, что ведет переговоры с сербским деспотом Стефаном Лазаревичем, правителем Карамана (малоазийского бейлика) и претендентом на турецкий престол Мустафой. По его словам, все они готовы выступить против османов, если Венеция их в этом поддержит. Однако сенат воздержался от положительного ответа^[57].

Не лучшим образом в византийско-венецианских отношениях решался и следующий вопрос. Как раз в эти годы благодаря византийскому императору реанимируется идея восстановления крепостной оборонительной стены на Коринфском перешейке, известной как гексамилион^[58]. Она должна была поставить заслон турецким набегам на Пелопоннес, представлявших прямую угрозу и венецианским колониям, расположенным в южной части полуострова. Со стороны византийцев последовали попытки привлечь Венецию к участию в строительстве укреплений. В декабре 1407 г. византийский посол Мануил Хрисолора впервые заговорил на эту тему перед венецианским сенатом. Тогда никаких реальных шагов не последовало^[59]. Более серьезно проблема стала разрабатываться во время продолжительного пребывания императора в Морее в 1415 г.^[60] В письме от 23 июля этого года, адресованном Мануилу II, венецианский сенат одобрил строительство гексамилиона, выразил благодарность императору за его старания и пообещал, что в случае турецкой атаки на строящиеся укрепления власти венецианских колоний (Корона и Модона) придут ему на помощь^[61]. Но когда в феврале 1416 г. император предложил республике взять на себя часть расходов по возведению и содержанию крепостных сооружений, сенат отказал в этом византийскому послу Николаю Евдемону^[62].

Следует признать, что упорные попытки Византии обрести надежного союзника в лице венецианцев успеха не имели. Внешняя политика Венеции на Востоке диктовалась ее экономическими, в первую очередь торговыми, интересами, и республика готова была участвовать в военных мероприятиях против турок ровно в тех пределах, которые гарантировали бы ей защиту этих интересов. Полагаясь на собственную мощь, Венеция предпочитала не связывать себя внешними обязательствами и участием в долговременных коалициях. В основном она стремилась найти приемлемую форму сосуществования с османами при непременном условии сохранения за ней господства на море. Серьезное усиление Византийского государства не входило в ее задачи. Поддержание империи в состоянии статус-кво — это, пожалуй, максимум, на который Венеция готова была затрачивать дополнительные силы и средства.

На фоне постепенного возрождения османской державы такая политика не имела перспектив. В период, наступивший после битвы при Анкаре, Венеция долго оставалась главным внешнеполитическим партнером Византии. Начиная с 20-х гг. XV в. положение коренным образом изменится. Республика перестанет играть центральную роль во внешнеполитической стратегии Византийского государства.

1.2. Византийская политика в аспекте венгерско-венецианского конфликта

Перспективы развития отношений Византии с западными партнерами напрямую зависели от того, до какой степени совпадали их внешнеполитические интересы. Пожалуй, после Венеции наибольшую ценность для империи в качестве потенциального союзника могла представлять Венгрия. Изначально контакты с ней казались даже более перспективными. Венеция в своей политике руководствовалась конъюнктурными соображениями. Для Венгрии же османская угроза все сильнее ставила под сомнение само ее существование как государства. Расположенная на восточных рубежах Европы, Венгрия уже в конце XIV в. приняла на себя первые удары османской агрессии и имела возможность на себе ощутить ее масштабы. Это обстоятельство делало сближение Венгрии и Византии вполне естественным.

В 1387–1437 гг. венгерский престол занимал Сигизмунд из династии Люксембургов, одна из самых ярких и незаурядных личностей позднего Средневековья^[63]. Однако в европейской истории он больше известен как германский император (1410–1437). Таким образом, в течение многих лет личная уния связывала Венгерское королевство и Священную Римскую империю, благодаря чему отношения Сигизмунда и византийских императоров становились еще более разноплановыми, охватывая широкий спектр вопросов.

Отношения эти имели продолжительную историю, которая начинается за несколько лет до битвы при Анкаре. Первое вооруженное столкновение венгерского короля с турками приходится на 1392 г.^[64] После падения болгарского царства в 1393 г. Венгрия уже непосредственно граничила с турками и противостояла им. В последующие годы военная мощь османов обратилась против Константинополя. К 1394–1395 гг. относятся сведения об известном нам контакте между Сигизмундом и византийским императором Мануилом II, который просил о помощи своей осажденной столице^[65]. Именно Сигизмунд проявил тогда незаурядную энергию, чтобы убедить правителей Запада вступить в коалицию и собрать внушительное крестоносное ополчение.

Но поход, как известно, закончился катастрофическим поражением под Никополем в 1396 г. На венецианских галерах Сигизмунду удалось переправиться в Константинополь, где он имел возможность лично встретиться с императором Мануилом^[66]. Первое время после возвращения в Венгрию он помышлял о новой экспедиции, но вскоре должен был заняться внутренними проблемами в королевстве^[67]. К тому же турки не предприняли наступления на запад, а битва при Анкаре ослабила остроту проблемы на какое-то время.

Лишь спустя несколько лет Сигизмунд снова заговорил о возможном продолжении борьбы. В 1407 г. посольство короля появилось в Венеции и поставило вопрос о союзе между Венгрией и республикой против турок. По его же просьбе папа Григорий XII провозгласил отпущение грехов всем участникам нового похода^[68]. Однако венецианский сенат отклонил предложение короля, сославшись на формальный мир с османами^[69].

Прежде чем этот ответ дошел до Сигизмунда, Венецию в октябре 1408 г. посетил еще один венгерский посол, который представил конкретный план военного предприятия. Король предлагал совместными усилиями захватить крепость Галлиполи в Дарданеллах. Для этого ему нужен был венецианский флот. Но и в этот раз республика отказала. Постановление сената гласило: «Наших с королем сил недостаточно для этой операции без помощи остальных христиан, но как только мы увидим, что все иные правители, князья и города, которых король намерен для этого собрать на воде и на суше, тоже будут готовы к этому, располагая необходимой мощью, то и мы будем согласны выставить со своей стороны все, что будет положено от нашего государства соразмерно его возможностям»^[70].

Отмечается определенная синхронность этих инициатив Сигизмунда и дипломатических шагов византийского императора, который с 1407 г. пытался поставить перед Венецией те же вопросы. Через год после предложения венгерского короля о возможном захвате Галлиполи Мануил II рекомендовал республике совершенно аналогичный план и, как известно, получил от сената точно такой же ответ. Но на основе лишь этих фактов невозможно говорить о наличии в это время прямых контактов между Константинополем и венгерской короной^[71].

Согласно документальным свидетельствам подобные контакты возобновились лишь с 1411 г., когда Сигизмунд уже был признан римским королем, т. е. фактически германским императором. Нам известны в общей сложности три письма, отправленные им в Константинополь в период с 1411 по 1414 г.^[72] Ответные послания византийского императора не сохранились.Первое из писем, относящееся к середине 1411 г., было ответом на дипломатическую миссию Мануила Хрисолоры. Как следует из текста, византийский посол обсуждал с Сигизмундом вопросы церковной унии и помощи против турок. Здесь примечательно то, что за период, прошедший после битвы при Анкаре, о церковной унии византийская сторона заговорила впервые. На Западе же в это время актуальным был вопрос об объединении самой латинской церкви, которая переживала затяжной кризис с 1378 г., когда разразился так называемый великий раскол^[73]. В обоих вопросах Сигизмунд обещал поддержку византийскому императору Он раскрыл ему свои намерения организовать летом будущего года крестовый поход против турок, призвав Мануила II объединить для этого их усилия, чтобы принести мир и покой христианским народам. Сообщая также о своем избрании римским королем, он указал на то значение, которое имело это обстоятельство при организации похода^[74].

Чем выше оценивал византийский император перспективы своего сотрудничества с Сигизмундом, тем сильнее было его негативное отношение к военному конфликту между венгерским королем и Венецианской республикой. Данный конфликт разразился в 1412 г. и с перерывами длился до 1433 г.^[75] Его корни имели давнюю историю, в течение которой два государства вели борьбу за побережье Далмации. В XV в. он лишь получил свое дальнейшее продолжение^[76]. Если у Сигизмунда на самом деле имелись планы похода на Восток, то теперь на фоне новых реалий они отодвигались. В его замыслах, обращенных уже против Венеции, Византии отводилась роль возможного союзника.

Об этом свидетельствует следующее письмо германского императора в Константинополь, относящееся к середине 1412 г. В нем среди ряда проблем, о которых также пойдет речь ниже, данный вопрос выходит на первый план. Изобличая коварство венецианцев, Сигизмунд поспешил напомнить Мануилу II Палеологу о том, какое зло они причинили и Византийской империи. Перечислив некогда принадлежавшие ей территории, которые они у нее отняли — Крит, Негропонт и южный Пелопоннес, — Сигизмунд упомянул, как в свое время венецианцы бессовестно ограбили Константинополь, лишив его самых ценных сокровищ и реликвий^[77]. Нет сомнений в том, что германский император имел в виду печально знаменитый Четвертый крестовый поход (1204).

Сигизмунд предлагал Мануилу II поддержку его действий против Венеции. Согласно его плану Византия должна была запретить венецианцам торговлю на своей территории и закрыть для них все доступные гавани. Обвиняя венецианцев в прямом сговоре с турками, он заявлял, что последние не смогут прийти им на помощь. Наконец, автор письма уверял, что с помощью своих войск он в состоянии отвоевать и вернуть грекам все, что венецианцы когда-либо у них отняли^[78].

Предлагаемые Сигизмундом меры грозили втянуть Византию в войну с Венецией. На протяжении нескольких предыдущих лет Мануил II неоднократно пытался заключить союз с ней для борьбы с турками. Поэтому щедрые обещания Сигизмунда должны были показаться сомнительными, тем более что византийские санкции против венецианцев могли нанести непоправимый ущерб империи.

Понимая это, византийский император совершает несколько попыток урегулировать этот крайне нежелательный для него конфликт, предлагая обеим сторонам свое посредничество.

Для того чтобы понять реакцию византийского императора, необходимо иметь в виду, что противостояние Венгрии и Венеции не было простым локальным конфликтом. Это было столкновением сил, представлявших собой важнейшие узловые центры международной политики того времени. То, что Сигизмунд одновременно был германским императором, лишь усугубляло этот факт. Используя все доступные ему средства, он с переменным успехом пытался втянуть в свои военные и экономические операции против Венеции практически все государства Европы и даже Ближнего Востока. Согласно этим расчетам Византия должна была играть роль одного из многочисленных звеньев, которые в совокупности составляли сложную цепь континентальной блокады, призванной подорвать потенциал морской республики^[79]. Ни в какой другой вопрос европейской политики этого периода император Византии не пытался вмешаться с такой настойчивостью.

В январе 1414 г. венецианский сенат впервые рассмотрел предложение византийского посла о посредничестве в целях урегулирования конфликта с Венгрией. Оно было отклонено на том основании, что посредническая миссия уже передана папе^[80]. Но папа не справился с ней. В следующем году Сигизмунд от имени всех христиан открыто обвинил венецианцев в пособничестве туркам^[81]. Республика не пропустила этого оскорбления. В конце августа 1415 г. сенат выпустил циркулярное письмо всем христианским правителям, в котором утверждалось, что Венеция всегда вела борьбу с турками, напомнив при этом, что именно венецианцам Сигизмунд был обязан счастливым возвращением на родину после военной катастрофы под Никополем^[82].

В феврале 1416 г. в Венеции остановился византийский посол Николай Евдемон, который направлялся на Констанцский собор.

Он вновь предложил посреднические услуги императора. На этот раз сенаторы согласились, однако при условии, что мир с Сигизмундом должен быть заключен на почетных и приемлемых для республики условиях^[83]. Как дальше развивалась эта часть миссии Евдемона, неизвестно. Когда он прибыл на Констанцский собор, Сигизмунда там уже не было. В любом случае инициатива Мануила II не была реализована, поскольку подобные попытки продолжались и позднее.

Этому же была посвящена миссия Мануила Филантропина^[84] в 1420 г. 17 февраля он вместе с Евдемоном, который уже несколько месяцев находился в Венеции, передал сенату очередное предложение императора о посредничестве. Посол подчеркнул, что примирение республики с венгерским королем явится залогом успешной борьбы с турками. Формально сенат принял предложение. Последовала ответная нота о том, что Венеция со своей стороны тоже стремится к миру, в то время как Сигизмунд не хочет этого, несмотря на попытки предыдущих посредников (в том числе папы и польского короля) и готовность предоставить ему галеры для операций против турок. Сенаторы приветствовали назначение Филантропина, который должен был от них проследовать к Сигизмунду, и согласились, чтобы их собственный представитель сопровождал его^[85].

Известно, что из Венеции Филантропин отправился в Венгрию к Сигизмунду, в августе он был в Польше у Владислава Ягеллона, а затем нанес визит к литовскому князю Витовту. В ходе этой миссии, очевидно, затрагивалась и проблема церковной унии.

Сохранилось письмо польского короля византийскому императору от 1420 г., в котором он выражал свою крайнюю заинтересованность в решении этого вопроса^[86]. Но на первом месте должен был стоять вопрос об отношениях венгерского короля и Венеции. Обращение за помощью к Польше понятно, поскольку Ягеллон уже пытался играть роль посредника между ними.

Однако момент оказался не слишком удачным. Незадолго до этого Сигизмунд, выступая арбитром в споре между Польшей и Ливонским орденом, вынес постановления в пользу последнего. Это надолго оттолкнуло от него Ягеллона и Витовта^[87]. Что же касается предложения византийского императора о посредничестве, то Сигизмунд его, по-видимому, принял. Вернувшись обратно в Венецию в феврале 1421 г., Филантропин сообщил об этом сенату^[88]. Сенат, в свою очередь, выразил готовность вести переговоры. Дальнейшие подробности, к сожалению, неизвестны. Возможно, византийцам удалось инициировать переговоры, но как раз в это время, после восшествия на престол нового турецкого султана Мурада II, внешнеполитическое положение империи начало ухудшаться, и это обстоятельство могло сорвать процесс. 30 декабря 1423 г. венецианский сенат ответил византийским послам, что все попытки к примирению натолкнулись на непрерывные отказы Сигизмунда^[89].

Последняя попытка была связана с миссией на Запад Иоанна VIII Палеолога, являвшегося на тот момент наследником и соправителем своего отца Мануила. По-видимому, и она была предназначена в первую очередь для решения этой же задачи. Иоанн не повторял маршрут своего отца, который тот проделал в свое время, нет никаких данных и о его контактах с курией. Молодой император имел перед собой вполне конкретные задачи. Выехав из Константинополя в середине ноября 1423 г., 15 декабря он достиг Венеции. Здесь он находился более месяца^[90]. 30 декабря сенат подвел первые итоги переговоров. Республика обещала оказать военную помощь империи и отправить сильный флот в сторону Леванта, если Иоанну VIII удастся склонить к аналогичным акциям другие европейские державы. В отношении Венгрии было сказано, что упорное нежелание Сигизмунда заключать мир вынудило Венецию вступить в союз с Миланом, и миланского герцога теперь требовалось поставить в известность о новых инициативах императора^[91]. Ответ герцога, поступивший 17 января, не содержал ничего определенного. В тот же день сенат посоветовал Иоанну VIII отправиться в Венгрию, а по пути выяснить позицию Милана. Последовало обещание в ближайшем будущем снарядить флот для защиты Константинополя^[92].

В конце января император выехал в Милан, где он должен был встретиться с герцогом Висконти^[93]. В источниках не сообщается подробностей его путешествия. 9 февраля он покинул Милан, и о его дальнейших действиях ничего не известно вплоть до 17 марта. Этим днем датировано письмо императора из Лоди венецианскому сенату, в котором содержалась просьба передавать ему все новости с Востока и выслать посла, который бы вместе с ним отправился в Венгрию. Первую просьбу сенат удовлетворил, на вторую ответил, что в таком случае необходимо присутствие и миланских представителей^[94]. Как был решен этот вопрос, тоже неясно, но в начале мая император снова был в Милане. Оттуда он отправился в Венгрию и 22 июня 1424 г. прибыл в Буду^[95], где был торжественно принят императором Сигизмундом. Главным предметом переговоров оставался вопрос о примирении с Венецией.

Назвать результат этих переговоров положительным, конечно, нельзя. Как раз во время визита Палеолога Сигизмунд вел переговоры с турецким султаном о продлении перемирия, которое впоследствии было заключено на два года^[96]. В это же самое время между турками и венецианцами дело шло к новой войне, которая разразилась в мае 1425 г.^[97] Вместе с тем деятельность византийского императора, возможно, поспособствовала временному потеплению отношений венгерского короля с Венецией. 30 октября венецианский сенат рассмотрел предложения Сигизмунда о заключении мира и наступательного союза против турок. Два государства должны были вести с ними совместную борьбу на суше и на море. Король просил также о субсидии в 200 тысяч дукатов и помощи в строительстве флота. Республика, которая уже вела войну с османами, ответила согласием, хотя возможную сумму займа решено было сократить в четыре раза. Войскам Сигизмунда обещали открыть доступ в венецианские владения, в том числе в Фессалонику Ожидалось, что к коалиции присоединится Милан^[98]. По сути, это было то, чего давно добивался византийский правитель. Но проекту не суждено было сбыться ни в одной своей части. Через несколько месяцев альянс Венеции и Милана раскололся, и последний начал поддерживать венгерского короля против своего бывшего союзника.

В 1426 г. Сигизмунд возобновил войну с турками. Но весной 1428 г. османы нанесли ему поражение на Балканах. Новое перемирие было заключено в начале 1429 г. на три года. Незадолго до этого король заключил короткое перемирие с венецианцами. При посредничестве флорентийцев стороны снова попытались договориться, и эта попытка вновь заставила их заговорить о перспективах совместной борьбы с турками. 8 октября 1429 г. сенат обсуждал последние предложения Сигизмунда. Предполагалось продлить перемирие на пять лет. Обсуждался план, по которому венецианский флот должен был охранять проливы, если бы Сигизмунд начал военные операции против османов, а его войско снабжалось бы из Фессалоники. Император уже не нуждался в займе, как в предыдущий раз^[99]. Какова была резолюция сенаторов, мы не знаем, но проект не был реализован. Тогда же, в 1429 г., Сигизмунд писал византийскому императору и морейским деспотам Феодору и Константину о последнем перемирии с турками, оправдывая этот шаг тем, что он позволит ему направить свои силы против венецианцев^[100]. Венецианцы же в марте 1430 г., не выдержав штурма, сдали туркам Фессалонику После этого республика заключила мир с султаном^[101]. В 1433 г. удалось потушить и ее конфликт с Венгрией, но уже без византийского участия.

Позиция, сформировавшаяся у Византии по отношению к венгерско-венецианскому военному конфликту, ярко демонстрирует одну из центральных задач внешней политики империи этого периода, которая состояла в том, чтобы по возможности не допускать взаимного ослабления европейских государств и бессмысленного распыления их военных ресурсов на фоне угрожающего роста османской державы, Своими посредническими действиями Византия упорно пыталась собственными силами создать себе возможных союзников для предстоящей войны с турками. С другой стороны, исследованные факты показывают, что степень политического и дипломатического влияния Византийского государства в XV в. были несоизмеримы с масштабом поставленной задачи.

1.3. Византия и Арагон

После Венеции и Венгрии Арагонское королевство было следующим и, пожалуй, последним европейским государством, с которым Византию в это время связывали относительно налаженные контакты^[102]. Свое развитие они получили еще в период пребывания Мануила II на Западе. Уже тогда в Испании постоянно находился его посол Алексей Вран, который посетил дворы Арагона, Кастилии и Наварры, призывая монархов прийти на помощь Константинополю^[103]. 20 июня 1402 г. византийский император сделал дружественный жест в отношении папы Бенедикта XIII, одарив его ценной реликвией (фрагментом туники Христа) с приложенным к ней хрисовулом^[104]. Этот папа, находящийся под покровительством арагонского дома, в знак благодарности разрешил византийцам собирать пожертвования от имени церкви на территории Испании^[105].

Для этой цели туда в начале 1403 г. отправился еще один посол императора. 28 февраля Мартин I снабдил его сопроводительным письмом, адресованным кастильскому королю Генриху III^[106].

Послом был представитель византийской императорской фамилии Константин Ралл Палеолог^[107]. В сентябре 1404 г. к нему присоединился его сын Феодор^[108]. В это лее самое время следы своего присутствия в Испании оставил еще один византийский дипломат по имени Ангел^[109]. Не ясно, правда, в каких отношениях он состоял с семейством Раллов. В 1405 г. Феодор отправился из Барселоны в Наварру, а Константин впоследствии перенес свою деятельность во Францию^[110].

Целью всех названных эмиссаров был сбор пожертвований, полученных от продажи индульгенций. Задача эта решалась, по-видимому, с немалым трудом. Имели место жалобы арагонскому королю на то, что непосредственные сборщики денег на территории королевства скрывают и придерживают те или иные суммы, не торопясь выдавать их византийским агентам. В ответ от короля исходили распоряжения, направленные против соответствующих злоупотреблений^[111].

Из-за постоянных трудностей, тормозивших дело, с которыми послы явно не могли справиться, эту задачу отчасти должен был взять на себя Мануил Хрисолора. Осенью 1407 г. он выехал из Константинополя, имея при себе письмо императора арагонскому королю^[112]. Уже из текста послания мы узнаем, что за два года до того, в 1405 г., арагонский посол по имени Педро де Кинтано посетил византийскую столицу и просил Мануила II пожертвовать королю серию священных предметов. Но поскольку, как сообщал император, тогда он был не готов это сделать и к тому же хотел передать реликвии через собственного посла, то отправил каталонца обратно. Вскоре, однако, выяснилось, что в пути тот погиб. Теперь же, спустя два года, император счел возможным исполнить эту просьбу. Речь шла о нескольких священных для христиан предметах. Это были фрагменты креста, на котором был распят Христос, камня, на котором рыдал апостол Петр после своего троекратного отречения от Учителя, и решетки, на которой принял мученическую смерть св. Лаврентий. Хрисолора добрался до Испании в 1410 г.^[113] Перед этим, в мае 1409 г., находясь во Франции, он взял на себя функции по сбору пожертвований от Константина Ралла и некоего Алексея Дисипата^[114].

При следующем арагонском правителе, Фердинанде I, контакты с Византией продолжались. Об этом свидетельствуют два сохранившихся письма, адресованных этому королю императором Мануилом. Как известно, в июле 1414 г. император начал путешествие по своим владениям, конечным пунктом которого был Пелопоннес. В ноябре он остановился в Фессалонике, откуда отправил первое письмо Фердинанду^[115]. В нем он выражал надежду на то, что с новым королем Арагона сохранятся такие же дружественные отношения, которые были при его предшественниках^[116]. Однако основным поводом для письма стало полученное императором от своего сына, морейского деспота Феодора II, известие о том, что Фердинанд пообещал ему прибыть на Пелопоннес со своей армией. Мануил II горячо приветствовал это решение арагонского короля и сообщил ему свой дальнейший маршрут в сторону Морей, где готов был встретиться с ним лично^[117].

В литературе этот интересный эпизод пока никак не прокомментирован, тем более что Фердинанд с войском так никогда и не появился в Морее. Создается впечатление, что его обещание было неким декларативным жестом. Но, возможно, все несколько сложнее и проблема не сводится лишь к его отношениям с Византией. К. Маринеско, опубликовавший письмо, в краткой аннотации к нему указал, что экспедиция арагонского короля была задумана им как крестовый поход. Но с этим едва ли можно согласиться. Фраза-клише, в которой говорилось, что готовящееся предприятие пойдет «на благо всех христиан», не должна вводить в заблуждение.

С большей степенью вероятности можно предположить, что замысел Фердинанда был согласован с императором Сигизмундом и был частью его военно-экономической политики, направленной против Венеции. Сигизмунд настойчиво пытался вовлечь в нее все европейские государства. Известно, что в этом конфликте Арагон всегда занимал в целом благожелательную позицию по отношению к германскому императору^[118]. Последний же еще двумя годами ранее писал византийскому правителю о необходимости совершить поход в сторону Пелопоннеса против венецианцев. Намерения Фердинанда, судя по всему, и не простирались дальше Пелопоннеса, поэтому он в первую очередь поделился ими с морейским деспотом. Сам Мануил II, возможно, догадывался о чем-то. В конце письма он просил короля выслать гонца, чтобы поведать о своих конкретных планах^[119]. О проблеме турок вообще не было сказано ни слова.

В пользу данной версии можно добавить некоторые косвенные подтверждения. Если все обстояло именно так, то для императора особое значение приобретал вопрос о реакции венецианцев на возможное прибытие арагонской экспедиции к берегам Морей. Выехав из Фессалоники в конце зимы, Мануил II, прежде чем отправиться на Пелопоннес, в марте 1415 г. остановился на принадлежавшей венецианцам Эвбее. Там он был принят по всем правилам церемониала^[120]. Но подробностей его пребывания на острове мы не знаем. Позднее ему, очевидно, пришлось столкнуться с явно недружелюбными жестами венецианцев по отношению к себе и членам своей семьи. В обращении к сенату от 23 июля 1415 г. император привел два таких факта. В первом случае речь шла о капитане одного венецианского судна, отказавшемся вопреки принятым нормам взять на борт гонца с посланием, которого сын императора Иоанн должен был отправить к отцу из Константинополя. Кроме того, император жаловался на то, что команды венецианских судов не воздают положенных почестей ему и членам его фамилии^[121].

Не исключено, что эта напряженность была навеяна слухами о ближайших планах Фердинанда. Но уже скоро стало ясно, что обещанный им поход не состоится. Даже если король всерьез помышлял о нем, в тот момент он был озабочен другой проблемой. Как раз в это время Констанцский церковный собор решал вопрос о ликвидации западной схизмы и, в частности, об отречении папы Бенедикта XIII, которому покровительствовал Арагон. Этот же вопрос стал объектом переговоров между Фердинандом и императором Сигизмундом, причем переговоры шли с большим трудом^[122]. Сигизмунду они одновременно должны были служить дополнительным инструментом в его стратегических целях^[123]. Но различие во взглядах на преодоление схизмы, возможно, помешало формированию общей политики по отношению к Венеции.

Мануил II, вернувшись в Константинополь, в тот же день, 25 марта 1416 г., отправил еще одно письмо Фердинанду Арагонскому^[124]. Император писал о своем прибытии в столицу, о том, что обнаружил в добром здравии всех членов своей семьи, и просил короля сообщать ему новости. Подробнее обо всем остальном посол должен был сообщить устно^[125]. В том же 1416 г. король Фердинанд скончался. С его преемником Альфонсом V Византия не унаследовала прежнего характера отношений^[126].

Подводя итог, необходимо указать на то, что контакты византийского императора с правителями Арагона носили явно дружественный характер, и сам Мануил II не раз подчеркивал это. Оттого их результаты могут показаться более чем скромными. Заверения в дружбе, подкрепленные небольшими финансовыми пожертвованиями со стороны Арагона, — вот, пожалуй, и все, что можно отнести на их счет.

Анализ отношений Византии с Венецией, Венгрией и Арагоном позволяет сделать главный вывод: европейские государства не сумели использовать шансы, появившиеся после битвы при Анкаре в 1402 г. Несмотря на дипломатические усилия империи, так и не удалось создать даже подобия антитурецкого альянса, способного поставить заслон возрождению османской державы и ее наступательного потенциала. С середины 20-х гг. XV в. острота турецкого вопроса резко усиливается. В это же время происходит существенная корректировка внешнеполитических ориентиров Византийского государства.

2. Церковная уния как средство византийской дипломатии

2.1. Византийская внешняя политика в поисках новой парадигмы (1410–1431)

Период, продолжавшийся примерно два десятка лет после битвы при Анкаре, условно можно назвать периодом светской дипломатии в отношениях Византии с Западом. Эти отношения почти не затрагивали такой традиционный и непростой вопрос, как церковная уния. Эпизодические контакты на этой почве, как будет показано далее, не были строго нацелены на постановку и поиск решения данной проблемы. На протяжении 20-х гг. XV в. ситуация постепенно менялась. Политические контакты с латинским миром все больше переходили в церковно-религиозную плоскость. Однако должно было пройти какое-то время (до 30-х гг.), прежде чем уния стала доминирующей задачей византийской внешней политики.

2.1.1. К постановке вопроса

В истории политических взаимоотношений Византии и Запада значительную роль играл церковный вопрос. После того как в 1054 г. раскол христианской церкви стал свершившимся и необратимым фактом, на Востоке и на Западе время от времени раздавались голоса в пользу объединения двух церквей. История раскола была историей попыток его преодоления. Лионская уния, заключенная в 1274 г., стала первым пробным шагом. Ее провал на долгое время охладил стремление сторон к поискам компромисса. Однако со второй половины XIV в. в византийском обществе наблюдается заметное усиление прозападной ориентации. Латинофильские настроения постепенно охватывают часть интеллектуальной элиты империи^[127]. Одновременно этот вопрос занял прочное место во внешней политике Константинополя.

Проблема церковной унии, ее актуализация в разные периоды всегда имела под собой политическую подоплеку. «Идея унии была, по сути дела, идеологической вуалью, прикрывавшей развитие политических связей Византии как с римским папой, так и с западными странами в целом»^[128]. Не секрет, что Лионская уния являлась, по существу, выражением временного альянса между империей и папством, призванным защитить государство первых Палеологов от агрессивных поползновений западных держав. В XIV–XV вв. эта проблема подогревалась стойким убеждением многих византийских государственных деятелей и интеллектуалов в том, что только военная помощь Запада даст империи дополнительную возможность противостоять турецкой экспансии.

Религиозная проблематика в этой ситуации приобретала ярко выраженную политическую окраску. Это справедливо и по отношению к Западу, так как средневековое папство обладало всеми чертами политического института. Одним словом, переговоры о церковной унии носили не религиозный, а ярко выраженный политический характер, поэтому инициатива в этом направлении всегда проистекала не от патриарха, а от императора. Когда он обращался к папе, то видел в нем не столько наследника св. Петра, сколько сюзерена по отношению к западным государствам^[129]. В папе греки могли видеть единственную интегрирующую силу в европейском сообществе наций, хотя реальное положение вещей в XV в. было уже существенно иным.

Чтобы приблизиться к пониманию особенностей отношений Византии и Запада в этой области, необходимо вкратце остановиться на некоторых ее аспектах. Прежде всего следует установить, каким образом стороны представляли себе пути решения столь сложной задачи, как воссоединение церквей. Византийцы и латиняне были едины во мнении: христианская церковь — единый вселенский институт и осознавали раскол как противоестественное и трагическое явление. Однако их взгляды относительно природы и сущности этого единства расходились. На представления греков сильное влияние оказывали категории имперского мышления. Они проистекали из древней ойкуменистической теории, которая существовала на протяжении всей византийской истории^[130] и согласно которой власть византийского императора теоретически распространялась на все христианское мировое сообщество, вне зависимости от того, как далеко простирались собственно государственные границы империи. Их несоответствие границам «ойкумены» воспринималось как факт противоестественный и преходящий. В поздневизантийский период эта доктрина уже не имела ничего общего с исторической реальностью, но по-прежнему была в официальном употреблении. Более того, в условиях сокращения сферы распространения императорской власти особый интерес к ней проявила византийская церковь, взяв ее под свою защиту.

Одним из элементов этого имперского представления о христианском мире являлась так называемая теория пентархии^[131]. Она предполагала, что вселенская церковь возглавляется пятью патриархами — Рима, Константинополя, Александрии, Антиохии и Иерусалима. Корни этой системы уходят в IV в. Именно она легла в основу византийской концепции вселенского собора, на котором требовалось обязательное присутствие всех патриархов либо их полномочных представителей, даже после того как три восточных патриархата утратили реальное значение в жизни церкви^[132]. Вселенский собор, в свою очередь, был для византийцев главным и непременным условием, при котором вообще могла идти речь о восстановлении единства христианской церкви. Он был призван гарантировать византийской церкви равноправное положение по отношению к папскому престолу. Примат последнего понимался ими исключительно как примат чести, а не юрисдикции.

В то время как в Византии усиливалось движение в сторону заключения церковной унии с Западом, в недрах самого Запада происходили важные внутренние перемены, связанные с возникновением такого явления, как соборное движение, или конциляризм. Под этим термином следует понимать комплекс идей и возникшую на их основе реальную практику, направленную на преобразование организационных структур католической церкви, оказавшейся в состоянии кризиса^[133]. Без этого невозможно понять глубину вопроса и специфику ситуации, в которой шли переговоры.

Кризис римско-католической церкви был предопределен политическим развитием Запада. Усиление национально-государственного партикуляризма, который переживала Европа, вступило в противоречие с космополитическим характером папства и церкви в целом. Внешним выражением этого стало падение авторитета папского престола, ставшего объектом национальных притязаний. В 1378 г. в результате соперничества французской и итальянской партий разразился печально знаменитый «великий раскол» (великая западная схизма, 1378–1417), приведший к установлению двоепапства^[134]. В 1409 г. латинские кардиналы попытались решить вопрос, избрав нового папу на Пизанском церковном соборе^[135]. Но это лишь усугубило положение, так как отныне уже три кандидата оспаривали друг у друга престол св. Петра.

Идеологи конциляризма требовали решительным образом пересмотреть роль и место римского папы в системе церкви. Основное условие состояло в подчинении его церковному собору, который трактовался как высшая церковная инстанция, наделенная сакральной властью. Принцип непогрешимости папы при этом также отрицался. Конциляризм ломал традиционный иерархический строй церкви, формируя его на корпоративных началах. В этой новой модели папа считался уже не наместником Христа, а первым лицом и представителем корпорации верующих, которая налагала на него ответственность. Он стоял выше любого представителя церкви, но не церкви в целом^[136].

В первой половине XV в. концилиарная идея сыграла решающую роль в практике церковных соборов, состоявшихся в Констанце (1414–1418) и Базеле (1431–1449). Новый подход к церкви выразился уже в самой структуре этих соборов, в основу которой был официально положен принцип деления по нациям^[137]. Деятельность соборов была весьма разносторонней. Они стали сильнейшими факторами общественной и политической жизни на Западе, фактически поднявшись до уровня европейских конгрессов^[138].

Переговоры о церковной унии с Востоком в первой половине XV в. происходили в этом историческом контексте.

Хотя конциляризм был продуктом развития западной цивилизации, его приверженцы мыслили категориями вселенского масштаба, понимая, что церковный собор будет обладать абсолютным авторитетом, если в нем будет представлено все христианское сообщество, включая православные народы. На Западе начинали проявлять повышенный интерес к восточным христианам^[139]. Византийцы со своей стороны тоже должны были считаться с той трансформацией, которую испытывала западная церковь. При том, что конциляризм пустил в ней глубокие корни и на Констанцском соборе дал реальный толчок церковной реформе, сохранялись позиции папалистов, сторонников папской власти в ее привычном понимании. Грекам, конечно, подходил принцип решения всех вопросов через церковный собор, постановления которого для папы считались обязательными. Теоретически это должно было увеличить их шансы на то, чтобы стать равноправными участниками переговорного процесса и освободиться от простого давления со стороны папского престола. Однако во многом другом конциляризм византийцам отнюдь не был близок. Достаточно сказать, что он не смягчил отношения к грекам как к схизматикам. Процессы, происходившие в латинской церкви, преломились в политической сфере и вызвали на Западе цепь острых коллизий. В силу исторических обстоятельств Византия сыграла здесь далеко не последнюю роль.

2.1.2. Византия и великая западная схизма (1410–1414)

Несмотря на то, что в начале XV в. латинская церковь переживала не самый лучший период в своей истории, эпизодические контакты между папством и Константинополем имели место и в это время^[140].

Раскол на Западе был главной причиной того, что Ману ил II во время путешествия по Европе не посетил ни Рим, ни Авиньон, где находились папские резиденции. Это, правда, не помешало ему в 1402 г. одарить одного из понтификов, «авиньонского» папу Бенедикта XIII, священными реликвиями. Но данный шаг был частью политики по установлению связей между императором и арагонским королем Мартином I, под покровительством которого находился этот папа^[141]. Не случайно через два года именно Бенедикт XIII озаботился сбором пожертвований для оказания помощи византийской столице^[142]. Эти факты отнюдь не означали, что император предпочитал одного «антипапу» другому Примерно в это же самое время византийский посол (имя его нам неизвестно) посетил папу Иннокентия VII. Сохранилось ответное послание последнего Мануилу II, датированное 25 мая 1405 г., в котором он с горечью писал о последних опустошительных завоеваниях Тимура и обещал развернуть широкую пропаганду в странах Восточной и Центральной Европы с целью организации крестового похода^[143]. Впрочем, уже в следующем году Иннокентий VII скончался.

Однако в развитии отношений между Византией и католической церковью в эти годы гораздо более сильная инициатива исходила с Запада. Великая схизма, которая длилась уже не одно десятилетие, стала важнейшим фактором, пробудившим интерес к восточному христианству и к возможным перспективам воссоединения с ним. Многие питали надежду на то, что объединение с православным Востоком станет мощным стимулом к устранению раскола в латинском мире и что одна уния породит другую. Именно эти соображения в 1408 г, выдвинули венецианские послы перед папой Григорием XII, предлагая ему начать переговоры с греками. Тогда же кардиналы приглашали Мануила II прислать своих делегатов на Пизанский собор^[144].

Этот собор, состоявшийся в 1409 г. (правда, без участия византийцев), в стремлении ликвидировать раскол провозгласил единственным законным папой Александра V (1409–1410). Последний был греком по происхождению, родившимся на Крите. В бытность свою архиепископом Милана он встречался с Мануилом II^[145]. Этим объясняется дружеская реакция на данное событие со стороны Константинополя. Император отправил папе поздравительное послание^[146]. В нем он выражал свою радость по поводу того, что западной схизме положен конец. Там же он сообщал, что в Европе находится и выполняет его поручение Мануил Хрисолора и что в ближайшее время близкий родственник последнего, Иоанн Хрисолора^[147], будет отправлен непосредственно к папе^[148]. Александр V ждал встречи с Хрисолорой младшим, но когда тот прибыл к нему в Болонью, папа уже скончался^[149].

Уверенность византийского императора в том, что с западной схизмой покончено, оказалась безосновательной. Изменилось лишь то, что после Пизанского собора к двум уже существующим папам добавился третий. Но в какой-то момент возникло ощущение, что раскол преодолен или будет преодолен в ближайшее время. В атмосфере зародившегося оптимизма в среде латинской интеллигенции появился проект унии с Востоком, в котором восстановление единства внутри католического мира расценивалось как первый шаг на пути к единой вселенской церкви. Его автором был канцлер Парижского университета Жан Шарль Жерсон^[150]. После избрания Александра V он призвал его, указывая на происхождение папы, использовать такой уникальный и благоприятный случай для развития отношений с греками и добиваться унии с ними^[151].

В том же 1409 г. Жерсон представил доклад на эту тему французскому королю Карлу VI^[152]. «Нельзя забывать, — писал он, — что уния с греками ничуть не нарушит единства среди латинян, но, наоборот, даст широкую возможность людям доброй воли быстрее достичь всеобщего согласия»^[153]. Решить этот вопрос, как считал Жерсон, можно на вселенском соборе. Он разделял концилиарные воззрения и потому отказывал папе в праве единолично выносить решения по спорным вопросам вероучения, видя в этом исключительную прерогативу собора. Здесь византийцы могли только согласиться с ним. Однако непременным условием Жерсон считал также признание греками верховного примата римского папы, являвшегося, по его мнению, гарантом целостности «мистического тела» церкви. Подобные идеи циркулировали в кругах интеллектуальной элиты Запада, но они же привлекли внимание и крупных политических деятелей. Ярким примером тому служит позиция германского императора Сигизмунда, о котором уже шла речь в предыдущей главе. Именно ему предстояло сыграть выдающуюся роль в деле воплощения концилиарной теории на практике.

Пизанский собор, как уже было сказано, вместо того, чтобы ликвидировать церковный раскол на Западе, на самом деле только усугубил его. Отныне сразу три претендента оспаривали друг у друга священный сан римского епископа. Церковь демонстрировала очевидную неспособность собственными силами преодолеть свой внутренний кризис. В этих условиях вмешательство светской власти в лице германского императора представлялось неизбежным и необходимым. Как показали дальнейшие события, Сигизмунд оправдал эти ожидания, направив свои усилия на ликвидацию западной схизмы. При этом уния с Востоком становится составной частью его церковной политики (как, впрочем, и его политики в целом).

Летом 1410 г. специальный посол Сигизмунда был направлен к папе Иоанну XXIII (преемнику Александра VJ 1410–1415)^[154]. Среди прочих вопросов, составлявших цель его миссии, была и предложенная императором программа объединения западной и восточной церквей^[155]. Как раз в это время, в июне 1410 г., курию, находившуюся в Болонье, посетил византийский посол Иоанн Хрисолора. О его грядущем визите император Мануил II извещал еще папу Александра V. Здесь же в тот момент находился и Хрисолора Старший (Мануил), так что два близких человека, по-видимому, имели возможность встретиться^[156]. 30 июня Иоанн выехал обратно в Константинополь. Мануил тоже покинул Болонью в неизвестном нам направлении (наиболее вероятным считается Испания)^[157]. Не исключено, что он лично посетил в мае-июне 1411 г. двор императора Сигизмунда. Во всяком случае, на него ссылался Сигизмунд в своем письме византийскому императору Мануил у II^[158]. В этом послании Сигизмунд сообщал, что передал свои соображения по поводу церковной унии папе Иоанну XXIII и получил от него ответ. Очевидно, документы были приложены к письму, но, к сожалению, не сохранились. Сигизмунд писал византийскому правителю, что на ближайшее время намечен церковный собор (речь шла о Римском соборе, о котором было объявлено 29 апреля 1411 г.^[159]) и что если не на этом соборе, то обязательно на следующем вопрос об унии церквей будет рассмотрен. Поэтому он просил Мануила II поделиться своим мнением относительно выбора времени и места для проведения такого собора^[160].

Папа Иоанн XXIII под воздействием инициатив Сигизмунда также должен был озаботиться вопросом о греках. В конце 1410 г. он поставил в известность о возможных перспективах в этой области посольство, направлявшееся в Париж^[161]. На Римском соборе проблема унии, конечно, не обсуждалась, но папа ответил на просьбу представителей французских университетов, что греки обязательно получат приглашение на следующий собор^[162]. Сигизмунд тоже связывал свои ожидания с грядущим собором, который он представлял себе как вселенский собор с участием восточной церкви и который, по его мнению, должен был стать первым шагом в деле организации крестового похода против турок. О своих надеждах Сигизмунд писал весной 1412 г. английскому королю Генриху IV^[163] и снова коснулся данной темы в другом письме — к Мануилу II Палеологу, которое относится примерно к этому же времени^[164].

В октябре 1413 г. папа направил к Сигизмунду двух кардиналов, которых сопровождал Мануил Хрисолора. Им предстояло обсудить с германским императором вопросы, связанные с организацией будущего собора^[165]. Присутствие византийского пасла, очевидно, свидетельствовало о той роли, которую папа вслед за Сигизмундом готовил грекам на будущем церковном конгрессе. После состоявшихсяобсуждений Сигизмунд 30 октября официально объявил, что собор откроется в ноябре следующего года в южногерманском городе Констанце^[166]. В письме французскому королю Карлу VI император также выразил мнение, что вопрос об унии с греками станет одним из основных на готовящемся соборе^[167].

Летом 1414 г. Сигизмунд отправил очередное письмо Мануилу II Палеологу^[168], в котором содержались информация о предстоящем соборе и предложение прислать в Констанц византийскую делегацию. Как и прежде, автор выразил намерение обсудить меры по борьбе с турками^[169]. Однако на этот раз о церковной унии не было сказано ни слова, что на фоне уже известных фактов может показаться странным. Между тем в литературе данное обстоятельство даже если и обращает на себя внимание, до сих пор не получило никакого объяснения^[170]. Возможно, ответ на вопрос заключается в том, что за минувший отрезок времени несколько изменились представления Сигизмунда о программе предстоящего собора. На самом деле, на первое место должна была выйти реформа церкви, которая была начертана на знамени концилиарного движения и которая вызывала симпатии светских правителей. Еще Г. Бекман в монографии, посвященной Сигизмунду, отверг утверждение о том, будто император изначально разделял эту идею. Вплоть до 1413 г. он даже не помышлял о ней^[171]. Тот же автор не без оснований считает, что и ликвидация западной схизмы до указанного времени вовсе не входила в планы Сигизмунда. Точнее, он видел решение проблемы в полном признании одного из трех имевшихся пап — Иоанна XXIII. И лишь позднее созреет другое решение — о необходимости смещения всех троих, на чем будет настаивать впоследствии Констанцский собор. На первых порах папа Иоанн XXIII пользовался полным доверием и расположением Сигизмунда. В первом письме византийскому императору от 1411 г. он называл его единственным законным папой. Если бы Сигизмунд считал своим долгом провести реформу церкви, отношения с понтификом не были бы такими гладкими; характерно, что в конце 1413-го или в начале 1414 г. они резко ухудшились. Одним словом, к этому времени становилось ясно, что первым вопросом в повестке будущего собора будет значиться ликвидация схизмы весьма радикальным методом, помноженная к тому же на реформу церкви. Конечно, это нс исключало возможность обсуждения вопроса о греках, но несколько отодвигало его. Вероятно, поэтому Сигизмунд предпочел ничего не говорить об унии в последнем письме византийскому императору, ограничившись одной лишь просьбой прислать посольство. Сам он наверняка осознавал, что для реализации собственных планов относительно крестового похода ему нужны действительно сплоченная церковь, умиротворенная Европа и что усилия в этом направлении обещают существенно повысить его политический авторитет на Западе.

В любом случае мысль о необходимости сближения и объединения с восточной церковью продолжала преследовать и Сигизмунда, и таких деятелей, как Жерсон, каковых немало имелось в среде французских университетов. Западная схизма стала, таким образом, серьезным фактором актуализации этой проблемы. Уния с греками отныне воспринималась на Западе как дело ближайшего будущего.

2.1.3. Византийцы на Констанцском соборе (1415–1418)

История флорентийской унии начиналась, безусловно, на Констанцском соборе. Этот взгляд, присущий современным исследователям в данной области^[172], восходит еще к современникам, и в том числе к Сильвестру Сиропулу с его трактатом на эту тему. Именно так оценивали взаимосвязь двух событий и сами архитекторы Ферраро — Флорентийского собора. Папа Евгений IV, публикуя в 1437 г. буллу о приготовлениях к нему, говорил именно о продолжении дела, которое когда-то начинал в Констанце его предшественник Мартин V^[173]. Точно так же и византийский император Иоанн VIII после заключения унии на Флорентийском соборе говорил своим подданным, что исполнил завет своего покойного отца Мануила II Палеолога^[174]. Действительно, Констанц стал тем отправным пунктом, с которого переговоры о возможном объединении двух церквей приняли необратимый характер, выйдя со временем на первое место в политических контактах между Западом и Востоком.

Констанцский собор открылся 5 ноября 1414 г. Он стал важным и знаковым событием в политической жизни Запада. Здесь присутствовала не только духовная элита, но и множество влиятельных светских лиц, послов из разных государств^[175]. В этом виде собор фактически представлял собой некую представительную корпорацию не только церкви, но и всей католической Европы. В свою очередь, для византийцев это была прекрасная возможность привлечь внимание к своим проблемам, которую они постарались использовать. Духовный климат благоприятствовал этому. На соборе ожидали увидеть представителей восточной церкви, а идея о необходимости союза с ней уже имела здесь своих многочисленных сторонников.

28 октября в составе свиты, сопровождавшей папу Иоанна XXIII, в Констанц прибыл Мануил Хрисолора^[176]. По всей видимости, он принял активное участие в начальной фазе деятельности собора, который в первую очередь занялся вопросом отставки всех трех пап в целях ликвидации западной схизмы. 3 марта 1415 г., по данным источника, сюда приехал византийский посол, имя которого нам неизвестно. Вероятнее всего, им были доставлены верительные грамоты и письма императора, предназначенные для Мануила Хрисолоры. Отныне он должен был стать официальным византийским представителем в Констанце^[177]. Но уже 15 марта Хрисолора скончался. Его смерть, безусловно, не дала возможность открыть переговоры и в целом нанесла тяжелый урон делу греков^[178].

Вышеупомянутый посол скорее всего вернулся в Константинополь, и, следовательно, в течение года византийцы не были представлены на конгрессе, хотя здесь и раздавались голоса о возможных планах в отношении них. По всей видимости, именно это обстоятельство объясняет тот факт, что специальный меморандум, опубликованный в феврале 1416 г., включил вопрос о церковной унии с греками в повестку следующего собора^[179].

В марте 1416 г. в Констанц прибыло новое византийское посольство^[180]. Упоминание о нем мы находим в письме депутатов Кельнского университета, в котором было отмечено, что послы императора Мануила поведали собору о бедствиях, чинимых турками, просили о помощи против них и обещали через посредничество императора Сигизмунда присоединиться к римской церкви^[181]. Это посольство находилось на соборе до самого его закрытия. По всей вероятности, оно намеренно откладывало какое-либо обсуждение вопроса до тех пор, пока во главе западной церкви не появился новый и всеми признанный папа. В латинских источниках сохранились упоминания о том, что византийцы были утомлены ожиданием, поскольку собор погрузился в пучину собственных проблем, но тем не менее у некоторых оставалась надежда увидеть унию с ними еще в Констанце^[182]. Уже один этот факт мог быть стимулом, который побуждал латинян поторопиться с наведением порядка в собственной церкви. Вместе с тем греки, очевидно, не были лишь пассивными наблюдателями, и по мере своих сил участвовали в этом процессе. Сиропул пишет, что Николай Евдемон, глава делегации. немало потрудился над тем, чтобы состоялись выборы нового папы, которому подчинился бы весь Запад^[183].

Это произошло И ноября 1417 г. Папой был провозглашен итальянец Отто Колонна, известный под именем Мартина V (1417–1431). Николай Евдемон не только присутствовал на процедуре его коронации, но и использовал этот случай, чтобы официально заявить о цели своей миссии^[184]. В его выступлении, насколько нам известно, фигурировала программа из 36 пунктов, которые отражали взгляды византийского императора на проблему унии и способ ее заключения. Данный источник не сохранился, и только по дальнейшим событиям можно составить хотя бы частичное представление о его возможном содержании.

Решая поставленные перед ними задачи, византийцы пользовались поддержкой своих соотечественников, ставших католиками. Речь идет о двух братьях-доминиканцах — Феодоре и Андрее Хрисовергах^[185]. Последний вместе с Евдемоном присутствовал на интронизации папы и произносил речь, посвященную церковной унии^[186]. 

Спустя много лет, уже на Базельском соборе, Андрей Хрисоверг вспоминал о том, как после установления мира в западной церкви византийские послы предстали перед папой и императором Сигизмундом и как он, Хрисоверг, собственноручно переводил вышеупомянутые 36 пунктов с греческого языка на латинский^[187]. Немалую роль, вероятно, сыграл в этом и Феодор. В январе 1418 г. папа назначил его своим представителем на Пелопоннес (в Патры и Корон), обосновав это его заслугами в вопросе о греках^[188].

Необходимо отметить, что Мартин V проявил живой интерес к этой проблеме и уже в самом начале обещал византийским послам заняться ею^[189]. Вероятно, первым шагом к этому стало назначение в январе 1418 г. легата, уполномоченного начать от имени папы переговоры в Константинополе. Этим легатом был Джованни Доминичи, некий кардинал из Рагузы^[190]. Правда, первым местом его назначения стала Богемия, где он и умер в июне следующего года, ничего не успев сделать для греков^[191]. Но стороны не собирались на этом останавливаться, хотя уже было ясно, что уния не станет предметом разговора на Констанцском соборе. В апреле 1418 г. папа закрыл его. Впрочем, этот факт не мог стать препятствием для продолжения переговоров. Успешная ликвидация внутреннего кризиса в западной церкви стала важнейшей предпосылкой для дальнейшего развития контактов между Западом и Востоком. После Констанца на Западе установилось на редкость благожелательное отношение к православным христианам, которые не скрывали своего искреннего удовлетворения фактом восстановления церковного единства в латинском мире.

Между тем вопрос о церковной унии, о которой заговорили на Констанцском соборе, привлек к себе внимание еще одним моментом. Речь идет о Польше, и этому эпизоду стоит уделить внимание.

2.1.4. Проблема унии в свете отношений Византии и Польши

Польско-Литовское государство, начало которому было положено в XIV в.^[192], в силу своих особенностей не могло оставаться безучастным к тем проблемам, которые волновали греков. Подобно Венгрии оно было расположено на восточной периферии латинского мира, поэтому волны османской экспансии становились для него все более реальной угрозой. То же самое можно сказать и о вопросе церковной унии, который стал для Польши не менее актуальным после того, как начался процесс ее политической интеграции с Великим княжеством Литовским. Проживавшее на территории последнего многочисленное православное население неизбежно вовлекалось в орбиту влияния западной церкви. Политическое соперничество между Вильно и Москвой, переносимое в религиозную плоскость, дополняло эту картину.

То, что еще до Констанцского собора имели место контакты между Византией и польским королем Владиславом Ягеллоном, следует из письма Сигизмунда Люксембургского императору Мануилу II от 1412 г. В нем автор ссылается на какое-то более раннее послание, отправленное им совместно с польским королем^[193]. Нельзя точно сказать, собственные ли интересы заставили правителей Польши и Литвы заняться поиском решения в вопросе церковной унии либо инициатива исходила от Сигизмунда или самих византийцев. Последнее предположение имеет под собой почву, и есть основания считать, что с Польшей греки связывали один из возможных способов привлечь внимание Запада к своим проблемам. В предыдущей главе уже упоминалась фигура Андрея Хрисоверга, имевшего вполне налаженные связи с византийскими послами на Констанцском соборе. Если же параллельно вести речь о польско-византийских отношениях, то в связи с этим фигурирует имя его брата Феодора. Известные нам факты образуют следующую картину.

7 октября 1415 г. посольство из Кракова зачитало депутатам послание польского короля. Из него следовало, что недавно к монарху прибыл вышеупомянутый Феодор Хрисоверг и просил его о содействии в деле воссоединения православных с католиками, предлагая воспользоваться его услугами. «Как вам должно быть известно, — писал король, — в государстве нашем до сих пор проживают многочисленные русские подданные, которые никогда не знали благодати Божьей, и для того, чтобы они, оставив свои заблуждения, вернулись бы на путь истинный, примите посылаемого к вам брата Феодора…»^[194] Из письма, к сожалению, не ясно, была ли это инициатива самого Хрисоверга или же за ним стоял кто-то еще. Последнее предположение более правдоподобно. Владислав сообщал, что Феодор прибыл к нему с рекомендательными письмами от «многих князей христианских», не назвав, правда, ни одного из них^[195].

Как раз незадолго до этого, весной 1415 г., Краков посетило византийское посольство. Имевшиеся при нем письма не сохранились, но известно, что послы просили помочь своей столице отправкой туда партии зерна^[196]. Имеются и сведения о том, что эта просьба была удовлетворена^[197]. Очень велика вероятность того, что греки использовали эту возможность, чтобы в беседе с монархом коснуться проблемы церковной унии, тем более что разговоры на эту тему уже велись на Констанцском соборе. Не исключено, что существует прямая связь между этим посольством и последующим приездом в Краков Феодора Хрисоверга, но доказательств этому нет.

Визит в польскую столицу византийского посла был зафиксирован и в сентябре того же года, хотя мы не знаем ни его имени, ни цели приезда. Тем не менее на фоне этих дипломатических отношений кажется странным, что спустя всего несколько недель произошло событие, в котором можно усмотреть антивизантийскую направленность. 15 ноября 1415 г. под покровительством литовского князя Витовта и с согласия польского короля в Новогрудке состоялся поместный собор православных епископов Западной Руси. Он объявил о непризнании митрополитом Киевским москонского ставленника Фотия и вместо него утвердил на этом посту собственного кандидата — Григория Цамблака^[198]. Константинопольский патриарх Евфимий отказался утверждать это назначение. Однако его позиция была проигнорирована, и 18 февраля 1418 г делегация во главе с Цамблаком прибыла в Констанц, где еще продолжал свою работу церковный собор.

25 февраля посольство было официально принято папой в присутствии архиепископа Гданьского и епископа Познаньского^[199]. Целью миссии была объявлена задача воссоединения церкви западной и восточной. Вот некоторые выдержки из выступления Цамблака по этому поводу: «Именем Господа, — говорил митрополит, обращаясь к папе, — поздравляю Твое Святейшество с тем, что благородством Твоим уничтожены все преграды к благоденствию человеческого рода, исповедующего веру католическую, и корабль Св. Петра, вопреки всем невзгодам, снова вернул себе состояние прежнего величия и достоинства, так что сегодня я вновь вижу в нем мир и успокоение, о чем давно мечтал. Ведь схизма, которая до недавних пор обременяла святую римскую церковь, очень потревожила и народы, находящиеся за ее пределами. И поскольку все мы, населяющие земли русские, с нетерпением ожидали, когда внутри нее воцарится мир, то, услышав об этом, впали в неописуемую радость…

И вот недавно явился я к государю своему, королю Польши, и к его брату, великому князю Витовту… и смиренно просил их отправить меня к Тебе с той целью, чтобы осуществилась уния между святой римской церковью и церковью Востока, ибо знал, какие силы и средства Ты сам прилагаешь к этому… Пусть же два народа вернутся к прежней любви и дружбе, от которой были оторваны столетиями схизмы, пребывая все это время в злобе и ненависти друг к другу Ведь к этой унии, святейший отец, стремится светлейший господин мой, император Константинопольский, а также патриарх того же града и все подвластные им народы… Многое делают они и для того, чтобы это было сделано достойным образом и в соответствии с каноном, а именно путем созыва собора, на котором встретились бы с обеих сторон сведущие и опытные в законах [люди], разбирающиеся в вопросах веры и в несогласиях между этим народом и святой римской церковью…»^[200]

После ознакомления с этими прокламациями имеет смысл коснуться вопросов, связанных с историей данного посольства, на которые по сей день нет внятного ответа. Одним из них является причастность византийцев к миссии Григория Цамблака. В литературе достаточно устоявшимся является мнение о том, что за этим событием стояли лишь интересы польской короны и Литвы, которые сначала спровоцировали избрание Цамблака на пост митрополита, а затем инициировали его миссию на Констанцский собор^[201]. Однако сам Цамблак, как видно из его слов, преподнес ее как результат своей собственной инициативы, дав понять, что Владислав и Витовт всего лишь изъявили согласие отправить его к папе. Этот факт, кстати, плохо согласуется с той точкой зрения, что правители Польши и Литвы, организуя посольство митрополита в Констанц, желали подчеркнуть степень своего влияния в православных землях^[202]. Во всяком случае, слова митрополита недвусмысленно указывают на пассивное их участие в данном событии. Далее следует признать, что нет никаких прямых указаний на наличие непосредственных контактов между Цамблаком и византийским посольством Николая Евдемона, которое в тот самый момент еще оставалось в Констанце. Однако митрополит откровенно заявил, что одним из факторов, побудивших его заняться проблемой церковной унии, стала аналогичная позиция в этом вопросе византийского императора и патриарха^[203]. При этом он не преминул напомнить об уже имевших место переговорах на эту тему Сведений о его сношениях с греками действительно нет. Но стоит подчеркнуть то обстоятельство, что Цамблак оставался официально непризнанным митрополитом Киевским. В противном случае под угрозой оказались бы ровные отношения между Константинополем и Москвой. Между тем то, что греки в Констанце никак не реагировали на появление гам Цамблака, свидетельствует хотя бы об их терпимом к нему отношении. К этому стоит добавить, что непризнанный статус митрополита отнюдь не помешал ему именовать византийского императора своим господином.

Необходимо отметить также, что взгляд Цамблака на способ преодоления схизмы был чисто византийским — через вселенский собор^[204]. Из его слов следовало, что сама возможность обсуждать эту проблему появилась после ликвидации смуты в латинской церкви, и именно с поздравления по этому поводу он начал свое обращение к папе. В этом же, как уже не раз подчеркивалось, состояла в те годы и позиция греков.

Существует мнение, что сам Цамблак, возможно, был принципиальным противником унии, поэтому его миссия, которую он выполнял по политической необходимости, стала скоротечным эпизодом, оставшимся без последствий^[205]. Действительно, каких-либо практических результатов это событие не имело^[206]. Но и здесь не все так просто. Как будет показано ниже, то же самое можно отнести на счет византийцев. Нельзя сказать, что по окончании Констанцского собора произошел существенный сдвиг в переговорах. На какое-то время они вообще едва не были заморожены. Если же допустить, что посольство русско-литовского митрополита в Констанц в феврале 1418 г. было целиком делом Польши и Литвы, то не вполне понятно, почему последние не были озабочены тем, чтобы довести его до логического конца^[207].

Разобраться в этом достаточно сложно. Еще в октябре 1415-го оба правителя — Владислав и Витовт — писали Констанцскому собору о своих планах вернуть в лоно католической церкви многочисленных «схизматиков», находящихся у них в подданстве. В связи с этим снова упоминалась фигура Феодора Хрисоверга, который, как явствует из контекста, должен был содействовать активному продвижению этого вопроса в Констанце^[208]. Из того же письма следует, что его авторы и раньше передавали собору эти сведения, но «теперь еще больше воспламенились этой высокой целью» и потому просили депутатов «выбрать опытных мужей, которые смогли бы заняться поиском решения вопроса о воссоединении схизматиков с католиками»^[209].

О том, что именно вызвало с их стороны повышенный интерес к решению данной проблемы, ничего не говорится. Этим фактором могло быть и первое византийское посольство на Констанцский собор, и визит византийского посла в Краков осенью 1415 г, о котором нам мало что известно. Однако вполне очевидно, что в то время как Андрей Хрисоверг находился в Констанце и состоял в тесном контакте с Мануилом Хрисолорой, а затем с Николаем Евдемоном, внося свой вклад в дело церковной унии, его брат Феодор с той же самой целью вращался в польско-литовских кругах. Возникает предположение, что греки-доминиканцы выполняли роль негласных посредников между византийцами и польским двором.

Принимая во внимание все сказанное выше, можно допустить, что поместный собор в Новогрудке и последовавшее вслед за этим самочинное выдвижение Григория Цамблака на пост митрополита Киевского были сделаны с оглядкой на Константинополь и не без участия (хотя бы даже косвенного) византийцев. Возможно, ненапрямую и неофициально греки действительно могли через Польшу инициировать миссию Цамблака. К сожалению, источники не позволяют нам внести в эту картину более полную ясность.

2.1.5. Византия и Запад в период понтификата Мартина V (1418–1431)

Констанцский собор заложил фундамент для установления регулярных контактов между курией и Константинополем. Наступал период практических шагов в этом направлении, В лице папы Мартина V греки нашли человека, который готов был идти им навстречу. Начало было многообещающим. Весной 1418 г. папа удовлетворил просьбы, с которыми от имени императора Мануила II к нему обратился византийский посол Николай Евдемон. Первая касалась оказания финансовой помощи на строительство крепостных сооружений на Пелопоннесе — знаменитого гексамилиона. По распоряжению понтифика объявлено было об отпущении грехов тем католикам, которые согласятся внести пожертвования на эти цели^[210]. Вторым своим решением Мартин V разрешил браки между представителями византийской императорской фамилии и латинскими принцессами. Единственное условие состояло в том, чтобы последние сохраняли свою принадлежность к католической церкви.

Уже этот шаг преподносился не иначе, как в связи с перспективой грядущего объединения церквей. Соответствующая нота, обращенная к византийским представителям, была опубликована в Констанце 6 апреля 1418 г. «Мы страстно желаем, — писал папа, — насколько это позволяют нам силы и милость Господа, прекратить старый раскол греков с римской церковью, искоренить до конца их схизму, чтобы никогда не было ее и впредь. Необходимо устранить различия между ними и латинянами, так чтобы все они составили единую паству, которая есть церковь и которая должна управляться одним пастырем, наместником Христа; в этой обители Божьей им надлежит жить в мире и согласии. Вот почему мы сочли нужным принять просьбу светлейшего императора Константинопольского Мануила, который тоже стремится облегчить взаимное примирение всех стран, исповедующих веру Христову, и даем возможность его сыновьям, как и каждому представителю вашего народа, сочетаться браком с женщинами католической веры»^[211].

Этим разрешением папы воспользовались, хотя и в разное время, все сыновья Мануила II Палеолога. Раньше всех это сделали его наследник Иоанн и морейский деспот Феодор, породнившиеся таким образом с итальянскими княжескими домами^[212]. Все эти дружественные жесты папы в отношении византийцев^[213] были сделаны им непосредственно перед самым закрытием Констанцского собора. Осознавали ли сами греки те изменения, которые произошли за это время в латинской церкви? Теоретически они существенно повышали их Щансы на справедливое и взвешенное обсуждение своих проблем. Действительно, Констанц означал среди прочего победу принципов соборного движения и их реализацию на практике. Новоизбранный папа Мартин V формально уже не имел возможности требовать от них простого подчинения папскому престолу, поскольку отныне сам обязан был подчиняться церковному собору в вопросах веры.

Однако дальнейшие события показали, что византийцы вовсе не собирались форсировать переговоры, касающиеся церковной унии, — несмотря на то, что эта тема становилась все более обсуждаемой, а позиция папы выглядела исключительно благожелательной. Письма Мартина V, доставленные в Константинополь Николаем Евдемоном из Констанца, должны были вызвать там приятное удивление. Византийский патриарх Иосиф II именовался в них не иначе, как епископ Нового Рима, которого папа приветствовал как своего брата. Папа выражал согласие заключить унию и готов был обсудить все необходимые для этого условия^[214].

На этом фоне ответ императора может показаться более чем сдержанным. Его послание, которое папа получил, по всей видимости, весной 1419 г., гласило, что единственно возможным способом восстановить единство церкви является вселенский собор, местом проведения которого может быть только Константинополь, а право его созыва принадлежит исключительно византийскому императору^[215]. Едва ли подобные условия могли удовлетворить папу По свидетельству Сиропула, Мартин V повторно обратился к императору со своей инициативой и получил от него аналогичный ответ. И в этот раз посредником между ними был Николаи Евдемон. Известно, что еще в апреле 1419 г. он находился с дипломатической миссией в Венеции. Там же в январе 1420 г. появился еще один византийский дипломат — Иоанн Филантропин, который затем проследовал в Польшу, Венгрию и Литву. Скорее всего именно он передал Евдемону новый мандат императора, предписывавший ему отправляться к папе. Курия в тот момент находилась во Флоренции. Евдемон появился там не один, а в сопровождении Феодора Хрисоверга. Именно после их визита папа принял требования византийского императора^[216].

Что могло стать причиной уступчивости папы? Как выяснится позже, византийский посол вместе с Хрисовергом пообещали понтифику едва ли не безоговорочную готовность греков соединиться с латинской церковью. Во всяком случае, именно такой вывод папа сделал после беседы с ними^[217]. Если так, то вопрос о выборе места для униатского собора действительно мог показаться не столь принципиальным. К тому же при проведении его на Востоке у папы было бы несомненно больше шансов избежать давления со стороны конциляристских кругов в собственной церкви, имевших огромное влияние после Констанца.

Но на последнюю уступку папы Константинополь ответил новым условием. Хотя соответствующее письмо императора на этот счет также не сохранилось, у Сиропула мы находим незаконченную цитату из него следующего содержания: «Одному императору принадлежит право созывать собор, но так как по ряду причин доходы империи сократились, а римская церковь и латиняне удерживают некогда принадлежавшие ей острова, то необходимо…»^[218] На этом текст обрывается, и в дошедшем до нас архетипе имеется лакуна^[219]. Однако исследователи практически едины во мнении, что речь в данном случае шла об обязанности западной церкви взять на себя все расходы по организации вселенского собора.

Судя по реакции папы, и это условие было принято. В марте 1420 г., после упомянутой встречи с Евдемоном и Хрисовергом, папа назначил легата в Константинополь, который должен был обсудить там все вопросы на местном соборе с православными иерархами. Известно его имя — это был кардинал Фонсека^[220]. Немедленной отправки его на Восток, однако, не последовало. Сославшись на скудость финансовых средств, папа временно отложил ее и, с предварительного согласия византийского посла Евдемона, сначала поручил кардиналу миссию в Испанию^[221]. К моменту его возвращения предполагалось собрать необходимую сумму на представительские расходы^[222]. В середине 1422 г. Фонсека, закончив дела в Испании, хотя и будучи больным, действительно собирался отплыть в Константинополь. Но как раз в этот момент из Пелопоннеса пришли известия от Феодора Хрисоверга, который спешил сообщить об очередном нападении турок на византийскую столицу^[223]. Миссию решено было отложить до лучших времен, а пока вместо него папа распорядился отправить в Константинополь нунция. Им стал один из первых лиц ордена францисканцев, известный в источниках под именем Антонио да Масса^[224]. 15 июня 1422 г. он принял свое назначение^[225], а 10 сентября прибыл в Константинополь^[226]. Это произошло буквально через несколько дней после того, как турки прекратили осаду города.

16 сентября в сопровождении многочисленного эскорта, состоявшего как из византийских, так и из латинских представителей, посол был принят императором Мануилом II. Передав ему верительные грамоты, он доложил, что его цель — обсудить ряд вопросов, касающихся церковной унии. Император пообещал назначить для этого специальное время и место. На этом первая аудиенция закончилась. Следующая последовала не скоро. Через несколько дней престарелого императора разбил паралич. Сменивший его Иоанн VIII распорядился отложить переговоры на неопределенный срок.

Лишь 15 октября нунций получил возможность огласить соображения папы. Они были представлены в виде девяти пунктов^[227], и их содержание в основном сводилось к следующему:

— церковная уния целиком соответствует желаниям папы, и только она способна избавить греков от переживаемых ими бедствий;

— легат, который по поручению папы должен был прибыть в Константинополь, задержался по причине болезни; затем, ввиду военной обстановки на Босфоре, вместо него прибыл нунций, которому было поручено обсудить с греками меры по организации вселенского собора (время, место, состав участников и т. д.);

— папа призывает императора и патриарха выполнить свои обещания, которые от их имени огласили Николай Евдемон и Феодор Хрисоверг во время последнего визита во Флоренцию и которые подразумевают, что объединение церквей возможно и без участия восточных епископов, не являющихся подданными империи^[228];

— вышеупомянутый легат (Фонсека) в этом случае обещает грекам помощь от королей Арагона и Кастилии, а также других правителей Запада^[229];

— при положительном ответе императора и патриарха папа обещает немедленно выслать легата и группу теологов для проведения униатского собора.

Приняв к сведению этот доклад, император обещал через некоторое время представить ответ на него. Однако ждать пришлось на удивление долго. За эти дни нунций успел в частном порядке побеседовать с патриархом, а 20 октября имел встречу с многочисленным собранием византийского клира в храме Святой Софии. Лишь 14 ноября папский посланник был приглашен на очередную аудиенцию и выслушал официальный ответ императора^[230], который, впрочем, мог разве что разочаровать его. Император говорил, что если его представители действительно обещали папе безусловное присоединение восточной церкви к западной, то тем самым они превысили свои полномочия, так как «речь об этом может идти только на таком соборе, который будет созван по образцу семи древних вселенских соборов». Однако в настоящий момент, говорилось далее, созвать такой собор в Константинополе не представляется возможным по причине угрожающей военной обстановки, которая не позволит собрать в городе епископов из Азии и Европы. В случае ее улучшения папу обещали немедленно оповестить об этом. Пока же император просил понтифика проявить свою власть в западном мире для того, чтобы запретить всякое сотрудничество между христианами и турками, а также своим словом убеждать латинян в необходимости оказания помощи восточным христианам. Одним словом, греки давали понять, что торопиться с заключением унии не следует, пока римская церковь реальными мерами не докажет свою готовность защитить православный мир. С этим ответом Антонио да Масса в конце осени 1422 г. покинул Константинополь.

Как раз в тот момент, когда император диктовал свое последнее заявление папе, тот уже успел принять меры, соответствовавшие его последней просьбе. В послании, датированном 8 октября 1422 г., Мартин V писал Мануилу II Палеологу, что обратился недавно к магистру ордена рыцарей-иоаннитов на Родосе, а также к Венеции, Генуе и Милану с призывом поддержать греков в их борьбе с турками^[231]. Спустя еще месяц папа подписал буллу, которая сурово осуждала тех латинян, которые за деньги нанимались перевозить турок с азиатского на европейский берег За подобные деяния, позорящие христиан, он грозил отлучением их от церкви^[232].

Необходимо отметить, что деятельность курии в этом направлении не прекратилась и после того, как в Риме узнали более чем сдержанный ответ из Константинополя, с которым прибыл папский нунций. В марте 1422 г. тот же самый Антонио да Масса практически сразу после своего возвращения появился в Венеции, где от имени папы вел речь о возможной военной экспедиции на Восток. Сенат тогда ответил на это, что из десяти кораблей, которые могут понадобиться для подобной операции, республика готова снарядить три, если остальное возьмут на себя другие государства^[233]. Понятно, что из этого проекта ничего не вышло. Тем не менее сама позиция папы говорит о многом. Возможно, принятое вскоре после этого решение принадлежало не столько ему, сколько Сиенскому собору, который 8 ноября 1423 г. заслушал доклад францисканца о его миссии в Константинополь. Было также зачитано последнее письмо императора папе. После этого собор постановил считать вопрос о греках бесперспективным на настоящий момент и отложить его рассмотрение до лучших времен^[234].

Правда, определенный интерес к этому проснулся вновь, когда депутаты узнали о прибытии на Запад самого Иоанна VIII Палеолога. Как уже говорилось, в декабре 1423 г. он высадился в Венеции. На соборе раздавались предложения отправить ему приглашение посетить Сиену, но этого так и не было сделано^[235]. Характерно, впрочем, и то, что сам император не проявил желания появляться там и в течение всего путешествия не вступал в контакты с курией. Посетив североитальянские города, он проследовал в Венгрию и в конце октября 1424 г. вернулся в Константинополь. Уже в следующем году, после смерти своего отца Мануила II, он вступил на византийский престол.

Сочинение Сиропула — единственный источник, проливающий свет на следующее византийское посольство, которое было принято папой в первой половине 1426 г.^[236] Имена его участников, к сожалению, не известны из-за плохой сохранности текста. Очередная лакуна^[237] заканчивается отрывочной фразой, обращенной кем-то из латинян к византийским послам. В ней говорится, что восточная церковь относится к западной так же, как дочь, оторвавшаяся от своей матери, к которой должна теперь вернуться. Далее Сиропул воспроизводит разговор этих послов с группой кардиналов; которые повели его в том же духе. Смысл беседы состоял в том, что византийцам предлагали созвать униатский собор в Италии. Те ответили, что не могут ничего сказать на это, поскольку прибыли для того, чтобы обсудить время проведения такого собора в Константинополе и теперь обязаны донести сделанное папой предложение до императора.

Но, как ни странно, отсутствие необходимых полномочий не помешало грекам назвать примерную смету расходов, которые должна была оплатить западная церковь в связи с приездом и размещением восточной делегации, если бы собор проходил на Западе. Была названа цифра в 75 тысяч флоринов. Хотя эта величина и смутила папу, он ответил согласием. На прощание же понтифик посоветовал грекам поторопиться с переговорами, дав им понять, что при его жизни у них есть наилучшие шансы заключить унию, на которые нельзя будет так же твердо надеяться после его смерти.

Византийцы покинули Рим в сопровождении папского посланника — уже известного нам грека-доминиканца Андрея Хрисоверга. Сопутствующие его назначению грамоты папа подписал 10/11 июня 1426 г.^[238] Из документов не ясно, какая именно задача была на него возложена, но о его миссии пишет Сиропул^[239]. Хрисоверг, по всей видимости, должен был на месте убедить своих бывших соотечественников в целесообразности проведения вселенского собора в Италии. По прибытии в Константинополь он немало преуспел в этом, так как ему удалось настолько заинтересовать императора, что Иоанн VIII готов был последовать за ним. Уверовав в успех, доминиканец обещал всевозможное содействие в реализации проекта. Однако затем состоялась встреча императора с патриархом, и тот каким-то образом повлиял на его мнение. После этой встречи император отказался дать Хрисовергу какой-либо окончательный ответ, сказав, что сам через собственных дипломатов поставит папу в известность. Крайне неудовлетворенный, Хрисоверг вынужден был ни с чем вернуться на Запад.

Однако прошло по крайней мере три года, прежде чем император ответил новым посольством, которое было принято папой в 1430 г. Во главе него стояли Марк Иагр^[240] и Макарий Макрин^[241]. В этот раз переговоры увенчались принятием проекта соглашения^[242].

Оно предусматривало, что вселенский собор должен состояться в Италии, расходы должна была взять на себя западная церковь. Предусматривалась отправка в Константинополь двух галер и трехсот лучников для обеспечения безопасности города. Грекам было гарантировано беспрепятственное возвращение на родину в том случае, если стороны не смогут ни о чем договориться.

С таким результатом послы вернулись обратно. Сиропул пишет, что после этого император в узком кругу убеждал своих приближенных ратифицировать договор с папой и в конечном итоге ему это удалось. В конце концов и патриарх, хотя и не без колебаний, вынужден был принять позицию императора^[243]. В начале 1431 г. новое посольство выехало в Рим. Очевидно, стороны уже готовились обсуждать практические шаги к реализации принятого соглашения. Однако последняя миссия не состоялась. 20 февраля Мартин V скончался. Послы узнали о его смерти уже в пути и вернулись обратно. Император тут же подверг их за это критике. По его словам, после смерти одного папы латиняне сразу выбирают нового, который обычно продолжает дело своего предшественника, а поэтому не было необходимости сворачивать миссию^[244]. Последовал приказ довести дело до конца. В конце 1431 г. один из вышеупомянутых послов, Димитрий Ангел Клид, вел переговоры с новым папой, Евгением IV, и имел возможность убедиться, что тот готов закончить дело Мартина V^[245]. Однако лишь весной 1433 г. Евгений IV смог принять очередную делегацию с Востока. Возможно, причиной задержки стали политические смуты в Италии, о которых посол мог предупредить императора^[246].

Можно сказать, что в тот момент переговоры подошли к завершающей стадии, и никто не мог предвидеть, что они растянутся еще на несколько лет, в течение которых многие вопросы, считавшиеся почти решенными, придется поднимать заново. Однако главным результатом прошедшего периода явилось то, что тема церковной унии стала теперь основным стимулом для политической коммуникации между Византией и европейским Западом.

2.2. Византия и европейская политика на Базельском соборе (1431–1438)

30-е гг. XV в. стали временем наиболее активных и исключительно насыщенных контактов между Византией и латинским Западом. Этот факт был обусловлен не только сознательной позицией византийских кругов, взявших окончательный курс на заключение церковной унии, но и сложной динамикой развития самого Запада. Она, в свою очередь, формировалась под влиянием одного из центральных событий общеевропейского масштаба, каковым следует считать Базельский церковный собор. Значение этого собора трудно переоценить, поскольку оно выходило далеко за рамки одной лишь церкви. Базель надолго стал общественно-политическим форумом, на котором помимо вопросов церковного строительства решались многие узловые пункты межгосударственных и международных отношений. Собор стал тем местом, на котором византийская проблематика являлась одним из наиболее актуальных сегментов европейской политики.

История вопроса о церковной унии на Базельском соборе обычно рассматривалась как своего рода подготовительная фаза Ферра-ро-Флорентийского собора^[247].Подобный взгляд, однако, препятствовал тому, чтобы адекватно оценить вполне самостоятельное значение этой проблемы в контексте церковной и международной политики Базеля.

2.2.1. Базельский собор, Византия и курия: первые контакты (1431–1434)

Одной из характерных особенностей церковных соборов на Западе в XV в. была их относительная дистанцированность от папы. К тому же в силу утверждавшихся принципов конциляризма степень прямого вмешательства понтифика в дела собора была сильно ограничена. Констанцский собор большую часть времени вообще функционировал в условиях отсутствия главы римской церкви. Базельский собор, открывшийся в декабре 1431 г., также обходился без личного присутствия папы, который так ни разу там и не появился. Доступные ему функции управления собором осуществлялись через назначенного им президента, роль которого в Базеле исполнял кардинал Юлиан Чезарини. Таким образом, западную церковь представляли грекам одновременно папа и собор, и между ними существовали к тому же весьма непростые отношения. Эта взаимная дистанцированность в любой момент грозила перейти в отчужденность, открывая широкий простор для конкуренции за первенство и влияние в латинском мире. Переговоры о церковной унии в этой ситуации изначально были обречены на дополнительные трудности.

Воссоединение церквей еще Мартин V объявил задачей ближайшего церковного собора^[248]. Несмотря на это булла его преемника Евгения IV, посвященная открытию Базельского собора, даже не упоминала об этом^[249]. В самом Базеле также склонны были считать этот вопрос делом неопределенного будущего, и целью нового собора официально были провозглашены реформа церкви и искоренение гуситской ереси^[250]. Однако новый папа вовсе не собирался порывать с политикой своего предшественника, и о его симпатиях к церковной унии было хорошо известно современникам. Скорее всего папа изначально не собирался отдавать этот вопрос на откуп собору. Именно на этой почве противоречия между ними, скрытые до определенного времени, впервые открыто выплеснулись наружу.

Как уже говорилось, в октябре-ноябре 1431 г. в Рим к папе прибыл византийский посол Димитрий Ангел Клид, имевший своей целью выяснить позицию нового папы и приступить к реализации договора от 1430 г., в соответствии с которым он просил его назначить один из итальянских городов для проведения униатского собора^[251]. В ходе обсуждения самым оптимальным местом для этого была признана Болонья, после чего посол вернулся в Константинополь. Однако неблагоприятная политическая обстановка в Риме и его окрестностях, по-видимому, заставили императора не спешить с отправкой следующего посольства. Зато папа начал действовать. Ссылаясь на переговоры с греками, он предложил собравшимся в Базеле депутатам самораспуститься и переехать в Болонью^[252]. Когда это предложение было отвергнуто, в декабре 1431 г. последовала официальная булла о закрытии собора. В качестве главной причины был назван византийский вопрос^[253].

Однако пределы папской власти были уже не те, что прежде. В Базеле требования Евгения IV сочли незаконными, а проблему унии с греками недостаточным основанием для роспуска. Председатель собора кардинал Чезарини в январе 1432 г. писал папе, что «уния — это старая песня, которую поют уже 300 лет и каждый год»^[254]. Он советовал отложить решение этого вопроса хотя бы на полтора года, а пока завершить реформу церкви. Базель получил поддержку и со стороны императора Сигизмунда. Специально принятое постановление вообще запрещало распускать собор без его на то согласия^[255].

Вместе с тем в Базеле ничего не имели против того, чтобы папа лично продолжал заниматься данной проблемой. Поэтому сношения между курией и Византией продолжались и даже могли иметь весьма неординарную форму. Так, например, в ноябре 1432 г. папа специально обратился ко всем владельцам и капитанам морских судов с просьбой принимать на борт и доставлять в Италию всех греков, стремящихся попасть к папскому престолу^[256]. Разумеется, «какие бы то ни было греки», упоминаемые в папской грамоте, не могли быть официальными послами. Напрашивается предположение о неофициальных контактах, которые могла использовать папская курия.

С момента отъезда Димитрия Клида прошло полтора года, прежде чем в Риме смогли принять новое византийское посольство. В мае 1433 г. оно вело переговоры с Евгением IV в присутствии императора Сигизмунда^[257]. Но в этот раз стороны не приняли никакого решения. Зато в июле того же года на Восток отправился папский легат Христофор Гаратони — человек, которому предстояло сыграть громадную роль в ходе последовавших затем событий^[258].

Понимание того, какое значение на самом деле может иметь византийский вопрос в развитии отношений между папой и собором, в Базеле обнаружили очень скоро. Если в самом начале депутаты фактически самоустранились от переговоров с греками, то в январе 1433 г. собор уже по собственной инициативе принял решение отправить от своего имени посольство в Константинополь^[259]. Тем самым был дан старт стремительной гонке, длившейся в течение пяти лет, в ходе которой папа и собор стремились привлечь византийцев каждый на свою сторону^[260]. В борьбу между ними оказались вовлечены и сами греки, поставленные перед необходимостью иметь дело с обеими конкурирующими партиями. В составе первой дипломатической миссии из Базеля на Босфор отправились доминиканец Антоний Суданский и августинец Альберт де Крисп^[261]. Им было поручено в первую очередь убедить византийского императора в том, что собор, который папа имел намерение распустить, продолжает работать, пользуясь подлинным авторитетом и поддеряской всех светских правителей Европы. Далее послы должны были склонить греков начать переговоры с собором о церковной унии и для этой цели отправить своих представителей в Базель. Собор обязался принять на себя все расходы, связанные с путешествием и пребыванием там византийской делегации^[262].

Послы прибыли в Константинополь 30 апреля 1433 г. и уже на следующий день были приняты императором. Миссия прошла вполне успешно. В результате состоявшихся переговоров в Базель отправилось византийское посольство, состоявшее из трех человек. Это были Димитрий Палеолог Метохит (представитель императорской фамилии)^[263], аббат Исидор^[264] и Иоанн Дисипат^[265]. И ноября 1433 г. они получили верительную грамоту императора^[266] и через несколько дней вместе с базельцами отплыли на Запад. Однако в силу погодных условий путешествие пришлось прервать. 2 декабря один из базельских послов продолжил путь (он прибыл в Базель 2 мая 1434 г.). Остальные пробыли в Константинополе еще до середины января, после чего отправились в Базель по суше^[267].

Какие же причины могли разделить посольство, задержать большую его часть на полтора месяца, а затем вынудили следовать более длинным и опасным сухим путем (в Венгрии, например, послы стали жертвой разбойного нападения и были дочиста ограблены)? Ответ на этот вопрос, возможно, связан с теми действиями, которые в отношении греков независимо от Базеля и вразрез с ним начал проводить папа Евгений IV. Уже говорилось о том, что в июле 1433 г. в Константинополь отправился папский легат Гаратони. О цели его миссии папа сообщил в Базель лишь в августе следующего года, когда узнал о начавшихся там официальных переговорах с греками. Гаратони предложил императору провести униатский собор в самой византийской столице, где западную церковь должен был представлять один полномочный легат с группой теологов^[268].

Хотя Гаратони появился в Константинополе осенью 1433 г., он не вступил в контакт с находившимися там представителями собора. Возможно, после того как он раскрыл намерения папы перед императором, последнему пришлось сначала задержать отбытие своей делегации в Базель, а затем заставить ее изменить маршрут, чтобы нанести визит к императору Сигизмунду. Судя по всему, сами послы уехали в неведении относительно планов Гаратони, о которых они узнали позднее уже в Базеле. Сам же легат, очевидно, покинул Константинополь, не получив определенного ответа на свои предложения.

Византийская делегация прибыла в Базель 12 июля 1434 г.

Через неделю состоялся официальный прием^[269]. С приветственной речью к послам обратился президент собора кардинал Чезарини^[270]. В ответ прозвучало выступление Исидора, который не только обличал церковный раскол, но и, что важно, с особой силой подчеркивал значение проблем внутреннего состояния западного общества. В первую очередь это касалось проблемы войны и мира. Исидор в своем обращении осудил конфликты, которые потрясали Запад, особенно продолжавшуюся Столетнюю войну между Англией и Францией. «Не так много цветущих мест, — говорил он, — довелось увидеть нам на пути, ведущем во Францию. Теперь же мы понимаем, что они гибнут в результате бесконечной британской войны, в которой два великих христианских государства движутся навстречу гибели»^[271].

Переговоры о церковной унии начались с того, что византийцы, как и следовало ожидать, потребовали созвать для этой цели вселенский собор с участием восточных патриархов^[272]. Эта позиция принципиальных возражений не вызвала, депутаты указали лишь на организационные трудности этого мероприятия. Споры вызвал другой вопрос — о месте созыва такого собора. Византийцы вновь выдвинули старые претензии на то, чтобы провести его в своей собственной столице^[273]. Но депутаты отказались рассматривать этот вариант. Грекам пришлось согласиться с тем, чтобы собор состоялся на Западе, но в качестве ответного условия они потребовали, чтобы западная церковь взяла на себя все расходы и было выбрано место, до которого легко смогла бы добраться восточная делегация. Депутаты предложили Базель. Византийцы от этого решительно отказались и, ссылаясь на инструкции императора, представили заранее заготовленный список мест, в числе которых фигурировали Калабрия, Анкона, Болонья, Милан либо любой другой город в Италии, а за ее пределами — Буда, Вена и — в крайнем случае — Савойя^[274]. Этот список и был утвержден полностью в качестве основы, само же решение вопроса было отложено.

Итоги переговоров были закреплены в специальном декрете, известном под названием «Sicut pia mater», принятом на генеральной сессии собора 7 сентября 1434 г.^[275] Один из его пунктов все-таки гласил, что Базель и впредь будет рассматриваться как наиболее предпочтительное место для проведения вселенского собора, хотя все вышеупомянутые варианты, предложенные греками, признавались возможными^[276]. Декрет обязывал латинскую церковь нести все необходимые расходы, в том числе и для обеспечения безопасности Константинополя на время отсутствия императора^[277]. Наконец, византийцы настаивали, чтобы договор вступил в силу лишь после того, как будет утвержден папой. С этим поручением в Италию должен был отправиться французский каноник Симон Фрерон^[278]. Но прежде чем тот покинул Базель, пришло письмо от самого папы, извещавшее о его собственных планах, которые Гаратони обсуждал в Константинополе^[279].

Это известие вызвало шок и удивление как у депутатов, так и у византийских послов, от которых стали было требовать объяснений. Последние тогда писали папе, убеждая его в необходимости одобрить только что принятый декрет, а в будущем лично присутствовать на вселенском соборе^[280]. О реакции папы стало известно в ноябре 1434 г. Евгений IV не скрывал своего крайнего раздражения тем, что собор по собственному почину стал выносить решения по таким важным вопросам, напомнив еще раз, что лично ведет переговоры с греками через Гаратони. «Что же будет, — вопрошал он в письме к депутатам, — если по одному и тому же делу будут приняты два разных решения? Одна лишь путаница и, более того, из-за этого несогласия может вспыхнуть ссора, и великий позор ляжет на всех нас»^[281]. Однако декрет все же был утвержден. Это было время, когда Базельский собор находился на пике своего авторитета, тогда как папа под давлением политических смут вынужден был временно удалиться из Рима.

Политика Базеля в отношении греков встретила сочувствие со стороны императора Сигизмунда. Двое из византийских послов, находившихся на соборе, лично отправились к нему, чтобы ознакомить с результатами переговоров. Сигизмунд с удовлетворением написал по этому поводу византийскому императору Иоанну VIII^[282], а в письмах, адресованных собору, подчеркивал, что лично ему, чьи владения граничат с восточным миром, хорошо известны как «значение унии для церкви, так и тот страх, который она способна внушить варварским народам». В письме к собору он убеждал депутатов, что вопрос этот среди всех остальных должен стать не второстепенным, но самым важным^[283].

Однако по истечении некоторого времени собору вновь пришлось отстаивать свою позицию. Пока в Базеле шли переговоры, папский легат Гаратони вновь появился в Константинополе^[284]. Теперь ему удалось убедить императора принять план папы о проведении униатского собора в византийской столице. Главную роль в этом сыграло ложное утверждение, согласно которому папа и собор были единодушны в данном вопросе. Именно так император изложил суть дела в своем письме депутатам от 12 ноября 1434 г.^[285] Соответствующий договор был заключен в Константинополе^[286], и с ним два новых посла — Георгий и Мануил Дисипаты^[287] — в сопровождении самого Гаратони отправились в Италию^[288]. Во Флоренцию, где тогда находилась курия, они прибыли 22 января 1434 г. и на приеме у папы просили его приступить к реализации соглашения^[289]. Однако папа к тому времени уже утвердил базельский декрет. Не осмеливаясь нарушить его, он ответил грекам, что собор с их предыдущим посольством пришел к другому решению, после чего вместе со своим легатом отправил их решать этот вопрос в Базель, предварительно оповестив обо всем депутатов^[290].

Находившаяся там византийская делегация также была поставлена в известность императорским посланием. Ей было предписано присоединиться к посольству братьев Дисипатов и действовать далее согласно их инструкциям^[291].

Поступившее в Базель известие о новом повороте дел, спровоцированном папой, в очередной раз вызвало среди депутатов замешательство и растерянность^[292]. Упреки посыпались и на византийцев, которых стали обвинять в неискренности. Однако те поспешили заявить: все, о чем они договариваются с собором, может быть реализовано лишь с санкции папы, равно как и то, что они решают с папой, недопустимо без согласия собора^[293]. 22 марта прибыло второе посольство вместе с Гаратони. Начался новый тур переговоров^[294]. Договор, заключенный в Константинополе, стал предметом бурного обсуждения: его принятие означало бы признание декрета «Sicut pia mater» недействительным. Папский легат лично убеждал депутатов, что провести униатский собор в Константинополе легче и выгоднее, так как средств на это потребуется гораздо меньше, императору и патриарху не придется совершать изнурительное путешествие и своим отсутствием подвергать столицу дополнительной опасности.

Однако никакие доводы успеха не имели, а папского легата даже призвали к ответу за свои действия. Депутаты были возмущены тем, что он внушил императору, будто папа и Базель едины во мнении созвать собор в Константинополе. Они заявили, что никогда не поручали легату вести подобные переговоры от своего имени, а император обманут ложными обещаниями, которые противоречат истинным замыслам собора^[295]. Как ни странно, Гаратони ответил, что все переговоры осуществлял только от имени папы^[296]. Иоанн Рагузанский, описывающий данный эпизод, не без удивления отмечает в своей хронике, что византийские послы не изобличили легата во лжи и ничего не сказали в защиту императора^[297].

Кроме всего прочего, базельцы подвергли новый договор критике с идеологических позиций, о чем следует сказать подробнее. Внимательно ознакомившись с текстом, депутаты пришли к выводу, что планируемый папой и императором собор в Константинополе не может претендовать на статус вселенского. Дело в том, что западную церковь там должен был представлять один легат с группой теологов, наделенных обширными полномочиями для ведения переговоров. Что же касается другой стороны, то в тексте было сказано буквально следующее: «Надлежит святейшему государю нашему (византийскому императору. — И. П.), поскольку собор должен быть вселенским, сделать так, чтобы от восточной церкви и от всех народов, принадлежащих к ней… явились бы все те, кому необходимо там быть»^[298]. Депутаты усмотрели противоречие между выражениями «synodus generalis» и «ex parte ecclesia orientalis». По их мнению, если речь шла о подлинном вселенском соборе, то последнюю формулу следовало бы заменить словами «ех tota ecclesia»^[299]. Впоследствии они писали императору, что хотя его послы и утверждали всегда, будто уния возможна исключительно на вселенском соборе, однако же в указанном тексте речь идет не о нем, а разве что о партикулярном соборе восточной церкви^[300].

Конечно, с точки зрения греков, подобная критика была беспочвенной, поскольку предусматривалось присутствие на соборе полномочных представителей римского папы. Согласно их традиционным представлениям о вселенском соборе этого было достаточно^[301]. Но в Базеле были иного мнения. По-видимому, стороны смотрели на проблему с разных идейных позиций. Базельский собор, который поставил себя над папой и по масштабам своей многогранной деятельности скорее напоминал своеобразный европейский конгресс, едва ли мог допустить, чтобы где-то на Босфоре папский легат с группой теологов выражал интересы всего западного мира. Если византийский император должен был собрать в своей столице представителей всех народов (ex omnibus nationibus) христианского Востока, то напрашивался вопрос: где же делегаты европейских наций? В Базеле не могли причислить к ним несколько папских посланников и потому не считали такой собор вселенским. Депутаты склонны были считать весь этот казус недоразумением. Однако на самом деле за этим скрывалась пропасть глубоких идейных противоречий, которые впоследствии во многом предопределили исход переговорного процесса. Византийцам еще предстояло сделать выбор между двумя концепциями вселенского собора, из которых одну — более близкую им по духу — представлял папа, другую — Базель. Но на этот раз компромисс был достигнут. Византийцы отказались от последних договоренностей с папой, когда увидели, что собор их категорически отвергает. Иоанн и Мануил Дисипаты откровенно признали, что в случае разногласий между папой и собором им предписано встать на сторону последнего и вернуться к первоначальному варианту, о котором договорилось первое посольство^[302]. Этот вариант был отражен в декрете «Sicut pia mater» и означал проведение униатского собора не в Византии, а на Западе. На его основе 27 апреля 1435 г. и было принято окончательное решение^[303], после чего данный вопрос никогда больше не поднимался.

Так завершился первый этап переговоров. Важнейшим их результатом можно считать то, что они приняли характер целенаправленного и непрерывного движения, появилась формально признанная всеми участниками концепция. Это был момент, когда Базельский собор, казалось, прочно перехватил инициативу папы в византийском вопросе и бесповоротно взял переговоры с греками в свои руки.

2.2.2. Миссия в Константинополь Иоанна Рагузанского (1435–1437)

История дипломатической миссии Иоанна Рагузанского, уполномоченного от имени Базельского собора вести дела в Константинополе, является необходимой составляющей данного исследования. Связанный с этим материал дает представление о том, в какой степени судьба начавшегося переговорного процесса решалась на Востоке.

После принятия в Базеле декрета «Sicut pia mater» дальнейшие действия собора свидетельствовали о всей серьезности его намерений в отношении греков. Начался поиск средств на организацию униатского собора, теологов, владевших греческим языком. Раздавались предложения приступить к изучению спорных вопросов между двумя церквами^[304]. Но в первую очередь речь шла об организации нового посольства в Константинополь, состав которого был оглашен на генеральной сессии 14 мая 1434 г. Делегацию возглавлял высокообразованный и авторитетный в своих кругах доктор богословия, магистр ордена доминиканцев Ноанн Рагузанский. Имевший дипломатический опыт, владевший греческим языком и в силу своего далматинского происхождения (Рагуза) близко знакомый с православным миром, этот человек как нельзя лучше подходил для выполнения возложенной на него миссии. Кроме того, у собора были все основания доверять ему и как ревностному приверженцу концилиариой доктрины^[305]. Наряду с ним в посольство были включены еще два человека — Генрих Менгер и уже упоминавшийся Симон Фрерон. Послам надлежало добиться от византийского императора ратификации декрета «Sicut pia mater» и на месте проследить за исполнением той его части, которая касалась греков^[306].

24 июня 1434 г. латинская делегация в сопровождении трех византийцев, которые к тому времени еще находились в Базеле^[307], отправилась в путь, избрав морской маршрут. Вскоре ей представился случай убедиться в том, что и папа по-прежнему вел свою собственную линию. В истрийском портовом городе Пула послы встретились с Христофором Гаратони, который, как выяснилось, тоже держал путь в Константинополь. Об этой встрече Иоанн Рагузанский писал депутатам, отметив, что в переговоры с папским легатом не вступал и его цели ему неизвестны^[308]. Не высказав никаких подозрений, он лишь просил собор не выпускать из своего внимания дело, начатое с греками и являвшееся, по его словам, залогом успешного разрешения всех остальных вопросов.

После трехмесячного путешествия 24 сентября 1435 г. делегаты достигли византийской столицы. 2 октября они были приняты императором, вручили верительные грамоты и изложили цель своего прибытия^[309]. Император Иоанн VIII ответил, что должен теперь тщательно изучить заключенные в Базеле соглашения. На следующий день в Святой Софии состоялась встреча с патриархом. Были установлены контакты и с представителями латинских купеческих кругов, проживавших в Константинополе. На встрече с ними Иоанн Рагузанский объяснил цель своей миссии, прося их о поддержке^[310]. Спустя некоторое время в одной из церквей города стороны приступили к ^официальным переговорам.

С самого начала переговоры были непростыми. Обсуждение декрета началось со скандала, причиной которого стала преамбула документа. Ее составители допустили весьма неосторожную формулировку, в которой говорилось о намерении собора преодолеть «новый раскол с гуситами и старый — с греками»^[311]. Иными словами, византийцы, считавшие себя архиправославными, были поставлены на одну доску с обычными еретиками. Иоанн Рагузанский, который всеми силами старался доказать обратное, в конце концов не нашел ничего лучшего, как объявить весь этот казус результатом ошибки переписчика^[312]. Тем не менее византийцы настояли на внесении поправки. Сложность состояла в том, что у делегатов не было на это достаточно полномочий, поэтому поправку еще предстояло заново утвердись в Базеле, что оборачивалось дополнительной потерей времени.

Далее бурные дебаты вызвал вопрос о выборе места для будущего униатского собора. Западные послы снова предложили византийцам приехать в Базель, приводя всевозможные аргументы. По их словам, сам Базель, как и его окрестности, являли собой область, в которой царят мир, спокойствие и свобода, где есть все возможности для размещения и проживания большого множества народа, и что вообще разумно закончить все дело там, где его однажды начали^[313]. Но. несмотря на все уговоры, византийцы этот вариант отвергли. Иоанн Рагузанский писал впоследствии, что ни в каком другом вопросе не было напрасно положено столько сил с его стороны. По его же собственному признанию, он никогда не мог даже понять до конца, почему греки с такой решимостью отказывались ехать в этот город^[314].

Остальные вопросы были урегулированы достаточно легко. Однако, к большому неудовольствию делегатов, в переговоры вмешался папский легат Гаратони, который к моменту их прибытия уже находился в Константинополе. Гаратони повел себя так, словно и не было никакого формального соглашения между папой и собором, начав убеждать византийцев в том, что собор не имеет ни средств, ни воли выполнять свои обязательства перед ними, а все переговоры затеял лишь ради того, чтобы продлить свое собственное существование^[315]. В ответ базельцы впали в другую крайность, заявив, что византийцам лучше вообще не иметь дела с папой. Однако те сразу дали понять, что без участия папы никакой вселенский собор вообще невозможен. В этой крайне напряженной атмосфере весьма странно повели себя и византийские послы, которые еще недавно находились с посольской миссией на Западе. Один из них, Димитрий Палеолог Метохит, начал опровергать лживые доводы папского легата. В то же время два других, Исидор и Мануил Дисипат, как свидетельствует Иоанн Рагузанский, неожиданно поддержали Гаратони^[316]. Все это лишь в очередной раз открыло грекам глаза на то, что единства на Западе как не было, так и нет.

Император и патриарх не склонны были проявлять симпатии к какой-либо из сторон. По окончании переговоров папе и собору были адресованы их послания^[317]. Авторы просили западную церковь назначить для будущего собора приморский город, желательно в Италии, куда легко смогли бы добраться и восточная делегация, и сам папа. Сделать этот выбор должны были в Базеле на основании принятого там декрета. Обращаясь к депутатам, император просил исходить из вышеупомянутого списка и не позднее мая прислать галеры в Константинополь. Кроме того, собор еще должен был ратифицировать поправки, внесенные в преамбулу декрета. С этой целью один из членов посольства, Генрих Менгер, 2 декабря 1435 г. выехал обратно в Базель^[318]. Примерно в то же время и Христофор Гаратони покинул византийскую столицу^[319].

Оставшийся в Константинополе Иоанн Рагузанский, несмотря на трудности прошедших переговоров, имел все основания считать начало своей миссии успешным. Происки папского эмиссара не смогли поколебать доверие византийцев к Базельскому собору. Готовность с их стороны продолжать переговоры не вызывала у посла никаких сомнений. С оптимизмом он писал в Базель в феврале 1436 г. о своих впечатлениях: «Все здесь ликуют от радости; даже те, кто пребывают в рабстве у неверных, словно их уже сделали свободными, радуются в своих надеждах на унию, будто она уже состоялась, и непрерывными похвалами они превозносят до небес Ваш святой Базельский собор, пекущийся об этом богоугодном деле»^[320].

Дипломат пользовался расположением в высших византийских кругах. Особенно близкие и доверительные отношения сложились с патриархом, с которым, как оказалось, в силу национальной близости, он мог даже общаться на родном языке^[321]. Одним из немногих случаев взаимного непонимания стала история с отправкой посольства к восточным патриархам. Иоанн Рагузанский готов был предоставить средства для оплаты собственно посольских расходов, что и так было предусмотрено договором. Однако помимо этого византийцы попросили возместить затраты на подобающие этому случаю подарки. Не искушенный в тонкостях восточной дипломатии посол долго сопротивлялся и лишь по истечении нескольких недель вынужден был выдать требуемую сумму, когда понял, что в противном случае вопрос вообще не будет решен^[322]. Ответ от патриархов поступил в начале марта 1437 г.^[323] Из него следовало, что те не смогут лично присутствовать на вселенском соборе и намерены поручить это своим представителям. Однако ознакомившись с полномочиями последних, Иоанн Рагузанский счел их недостаточными и настоял на повторном посольстве, хотя уже не был уверен, что на это есть время.

По-видимому, нельзя не сказать и о том, что миссия Иоанна Рагузанского имела еще один немаловажный аспект. В этот период времени посещение византийской столицы человеком подобного ранга и значения было событием незаурядным. В течение почти двух лет в Константинополе находился не рядовой дипломат, а представитель церковной, интеллектуальной и политической элиты латинского Запада, который имел возможность с близкого расстояния наблюдать политическую, военную и духовную ситуацию на Востоке. Эти наблюдения стали для него источником ярких впечатлений, отразившихся в его переписке. В первую очередь посол мог воочию увидеть и ощутить масштабы турецкой экспансии, которая давно уже сомкнула железное кольцо вокруг Константинополя и теперь явно была нацелена на Венгрию. Именно последний факт беспокоил Иоанна больше всего. В письмах, посылаемых в Базель, он неоднократно упоминает о военной активности турок и просит донести известные ему факты до императора Сигизмунда.

На этом фоне истинное предназначение церковной унии не вызывало у него никаких сомнений, — он откровенно признавал, что на это нет других причин, кроме как освобождение христиан от турецкого владычества^[324]. Атмосфера духовной жизни византийской столицы оказала на Иоанна Рагузанского не менее сильное воздействие. Увиденная однажды картина многолюдной религиозной процессии и богослужения в Святой Софии, устроенного во имя избавления города от эпидемии и прочих бедствий, стала для него настоящим эмоциональным шоком. Передавая свои впечатления, он писал кардиналу Чезарини: «Я, несчастный, наяву видел в Греции то, чего в нашей церкви не увидел бы и во сне»^[325].

Стремление греков к успешному завершению переговоров вызывали у Иоанна одни лишь хвалебные отзывы, однако у него было все меньше оснований считать, что на Западе дела обстоят таким же образом. Тянулись месяцы ожидания, но с самого момента прибытия он не получил ни одного ответа или инструкции из Базеля. В письме Чезарини от 10 марта 1436 г. он впервые посетовал на то, что о них забыли, словно о мертвых. «Если собор не доведет дело до конца, — внушал он кардиналу — то скоро и Константинополь окажется во власти турок, и Венгрия будет разорена ими»^[326].

Летом в городе распространилась чума. Жертвой эпидемии стал его последний помощник Симон Фрерон. Сам Иоанн по настоянию императора перебрался на один из близлежащих островов. В начале сентября 1436 г. он вернулся в столицу, а спустя четыре дня получил первое за все это время известие о том, что собор ратифицировал новую редакцию декрета^[327]. Следовательно, оставалось только дождаться флот, который не позднее мая должен был прийти и забрать восточную делегацию. При получении этих известий в Константинополе звонили в колокола, а император и патриарх, по свидетельству дипломата, плакали от счастья^[328]. Через несколько дней император заявил послу о своем намерении отправить на Запад двух своих представителей — одного к папе, другого в Базель, Иоанн Рагузанский объяснял эту инициативу стремлением ускорить ход событий, а при необходимости стать посредником между курией и собором. До Константинополя доходили слухи о сохранявшемся разладе между ними, вследствие чего затягивалось решение вопроса о выборе места для униатского собора^[329]. Дипломат не возражал, напомнив только, что послы должны действовать в рамках уже достигнутых договоренностей. В результате в Базель был делегирован уже бывавший там Иоанн Дисипат. В Болонью к папе должен был ехать Мануил Тарханиот. Иоанн Рагузанский отказался от предложения императора самому отправиться в Базель вместе с Дисипатом, сославшись на обязанность оставаться в Константинополе до прихода галер. Повторился и уже известный инцидент. Император попросил доминиканца оплатить посольские расходы. Тот категорически воспротивился, заявив, что отпущенные ему деньги для этого не предусмотрены и необходимы для того, чтобы обеспечить прибытие в столицу делегатов восточной церкви^[330]. Спор длился не одну неделю. Однако 12 ноября 1436 г. в Константинополь снова прибыл папский легат Гаратони^[331]. Это был уже третий его визит на Восток. Опасаясь очередных интриг, Иоанн Рагузанский посчитал благоразумным немедленно выдать грекам нужную сумму.

Императорский мандат предписывал новому посольству, отправлявшемуся на Запад, установить, в какой мере в Базеле выполняются обязательства по декрету «Sicut pia mater», посодействовать тому, чтобы к выгоде византийцев решили вопрос о месте созыва вселенского собора. В случае, если бы обнаружилось обратное, послы должны были решать все вопросы с папой^[332]. Трудно сказать, знал ли Иоанн Рагузанский именно о такой постановке вопроса. Из его переписки и отчета явствует, что скорее всего — нет.

В январе 1437 г. доминиканец получил новые письма и инструкции из Базеля. Византийцам предлагали провести совместный собор либо в Базеле, либо во французском Авиньоне. О состоявшейся в связи с этим беседе с императором Иоанн подробно пишет в своем отчете^[333]. Из него мы узнаем, что византийцы отвергли оба предложения. Что касается Авиньона, император сказал, что этот город вообще не фигурирует в списке декрета. На замечание базельского дипломата о том, что декрет среди всего прочего предполагает неопределенный город на побережье (alia terra maritima), последовал ответ, что имеется в виду не любой город вообще, а прибрежный город в Италии. По итогам переговоров Иоанн своим письмом от 13 февраля сообщал депутатам, что на приеме у императора он в очередной раз пытался убедить его ехать в Базель, но получил отказ^[334]. Об отношении греков к Авиньону он, как ни странно, не упомянул вовсе. Реакция самого императора была изложена в его письме от 11 февраля^[335]. Византийский правитель писал, что никогда не согласится с назначением Базеля, но готов принять любой город, который значится в списке декрета. Об Авиньоне и в этом письме нет ни слова. Поэтому нельзя с уверенностью сказать, что данный вариант действительно обсуждался тогда в Константинополе.

Между тем в конце мая 1437 г. истек условленный срок, к которому должен был прийти флот. Но не было ни обещанных галер, ни каких-либо известий, кроме различных слухов. Доверие к Иоанну начало стремительно падать. По его признанию, он становился объектом насмешек со стороны и греков, и латинян^[336]. В отчаянии 24 июля он пишет в Базель, что уже собравшиеся в Константинополе участники восточной делегации лишь благодаря увещеваниям императора согласны ждать до наступления осени, после чего, если не будет ясных перспектив, просто разъедутся^[337]. Но уже через несколько дней отчаяние сменилось радужной надеждой. Были получены письма от Иоанна Дисипата, находившегося в тот момент у папы в Болонье. Византийский посол сообщал, что по единодушному решению Базеля и папы местом созыва вселенского собора объявлена Флоренция^[338]. Эта новость была встречена с огромной радостью. Никто не предполагал, что информация о якобы едином мнении относительно выбора Флоренции не соответствовала действительности, если не была прямым обманом. В полном неведении об истинном положении дел в Константинополе шли последние приготовления к отъезду.

Независимо от дальнейшего развития ситуации следует признать, что, несмотря на все трудности, с которыми была сопряжена миссия Иоанна Рагузанского, дипломату удавалось достаточно успешно решить возложенную на него задачу. Его заслугой было и то, что переговоры с греками, вопреки активному противодействию курии, так и не вышли за рамки первоначального соглашения их с Базельским собором. В его присутствии византийская сторона в целом выполнила свои обязательства по договору, не дав повода для каких-либо претензий к себе. Немало усилий было положено доминиканцем и на то, чтобы настроить общественное мнение на Западе в пользу скорейшего и положительного решения византийского вопроса путем заключения церковной унии. Непосредственное знакомство с общественно-политическим и духовным климатом на Востоке, которое дипломат постарался отразить в своих многочисленных письмах, в какой-то степени способствовало формированию в латинских кругах более объективного и непредвзятого отношения к Византии. Обнаружившийся впоследствии провал миссии был обусловлен исключительно ходом событий, развернувшихся на Западе уже в отсутствие Иоанна Рагузанского.

2.2.3. Византия и новый церковный раскол на Западе

Исход переговоров в конечном итоге зависел от позиции латинской стороны, внутри которой изначально не было единства. В течение двух лет после отъезда византийской делегации из Базеля соперничество между папой и собором продолжало развиваться по различным вопросам, пока целиком не сфокусировалось на проблеме церковной унии с Византией.

Генрих Менгер, один из трех главных участников посольства, возглавляемого Иоанном Рагузанским, выехавший из Константинополя с новой редакцией декрета в начале декабря 1435 г., достиг Базеля через два с половиной месяца. Акт ратификации состоялся в апреле 1486 г.^[339] После этого собор наконец вплотную подошел к решению проблемы организации вселенского христианского конгресса. Собственно, из всех вопросов лишь один по-прежнему оставался без ответа, а именно вопрос о выборе места для проведения эпохального мероприятия. Но как раз на этой почве и было разрушено хрупкое равновесие сил и интересов в церковной и политической сферах.

Мнение греков на этот счет было хорошо известно. С самого начала они наотрез отказались заключать церковную унию в Базеле и предоставили список мест, которые согласны были принять. Впрочем, при каждом удобном случае они напоминали, что из всех вариантов наиболее предпочтительным для них была бы Италия. В этом отношении их мнение вполне совпадало с интересами папы, но далеко не большей части Базельского собора. Когда в мае 1436 г. в Базеле приступили к непосредственному обсуждению данного вопроса, то, кроме всего прочего, выяснилось, что он тесно связан с вопросом финансирования будущего собора. Речь шла о 70 000 дукатов. Кроме того, уже срочно требовалась начальная сумма, чтобы снарядить и отправить в Константинополь четыре галеры и 300 лучников для охраны города, как это было предусмотрено договором. Поскольку сама возможность стать местом проведения вселенского православно-католического конгресса для многих городов Европы представлялась весьма заманчивой, то по предложению кардинала Чезарини решено было некоторым из них дать такой шанс в обмен на предоставление соответствующего финансового займа. Подобного рода предложения получили папская курия, располагавшаяся в тот момент в Болонье, а также Флоренция, Венеция, Сиена, Милан, Савойя, Вена и венгерская столица императора Сигизмунда Буда^[340].

Все эти города формально соответствовали волеизъявлению греков, отраженному в декрете. Однако уже тогда начал фигурировать еще один город — Авиньон, который выдвинул архиепископ Лиона и затем активно начала продвигать самая влиятельная на соборе французская партия. Немедленно посыпались возражения некоторых депутатов, ведь Авиньон не упоминается в декрете и потому обсуждению не подлежит. Их противники, в свою очередь, парировали тем, что город расположен на пути в Савойю и что уж если греки согласны ехать туда, то ничто не мешает им остановиться в Авиньоне.

С августа 1436 г. один за другим начали поступать официальные ответы. Как и следовало ожидать, первыми на сделанное предложение откликнулись богатые итальянские города. Венеция, Милан и Флоренция обещали выполнить все условия и, в частности, предоставить требуемый денежный заем (флорентийцы, например, готовы были одолжить далее больше, чем запрашивалось). В то же время Сиена ответила, что не сможет отыскать более 30 тысяч дукатов. Узнав об этом, Эней Сильвий Пикколомини, являвшийся делегатом собора, поспешил отправить своим согражданам длинное послание, в котором призывал их не скупиться и проявить щедрость в деле, сулящем городу немалые выгоды^{name=r341>[341]}. Тонко намекая на подводные камни разворачивающейся борьбы, он писал: «Имеют место споры между венецианцами и флорентийцами, с одной стороны, и герцогом Миланским — с другой; и так как нельзя выбрать Венецию Либо Флоренцию, не задев тем самым герцога, ни сделать наоборот, так чтобы не досадить первым двум, то легко будет склонить собор к третьему варианту, каковым в Италии остается лишь Сиена»^[342].

Благожелательно откликнулся австрийский герцог Альбрехт относительно Вены, обещая предоставить в распоряжение собора все, кроме требуемой суммы денег. Что же касается мнения императора Сигизмунда, то он настоятельно просил депутатов вообще никуда собор не переносить, а оставаться в Базеле, считая возможным убедить в этом папу. Смутно намекая на какие-то собственные контакты, он убеждал их, что через посредничество одного из братьев византийского императора или великого князя литовского якобы сможет уговорить греков приехать туда^[343]. К этому совету прислушались, и письмо с соответствующей просьбой от имени собора и самого Сигизмунда было отправлено в Константинополь. Но, как известно, приглашение в Базель в Византии в очередной раз отвергли^[344].

26 октября была принята делегация из Авиньона. Ответ был вполне положительным: авиньонцы согласны были удовлетворить все условия для созыва вселенского собора в их городе, в том числе и те, что касались денежного займа^[345]. Вновь раздавшиеся было редкие возражения о том, что этот город вообще не может быть поставлен на голосование, услышаны не были. Однако на следующий день едва не спутало все карты неожиданное вмешательство самого французского короля Карла VII. Его посольство прибыло в Базель, и депутаты узнали, что желание монарха состоит в том, чтобы место для будущего вселенского собора было выбрано с учетом интересов папы — «такое, куда понтифик согласился бы приехать и где можно было бы не только заключить унию с греками, но и уладить разногласия внутри латинской церкви»^[346]. На выбор было предложено несколько итальянских городов — Рим, Пиза, Флоренция и Сиена. Особое внушение на этот счет получила французская партия. Покидая собрание, королевский посол упрекнул депутатов в том, что, стремясь к союзу с греками, они начали сеять раскол между самими католиками.

Хотя явного раскола еще не было, многим уже было ясно, что дело идет к этому. Именно византийский вопрос сыграл здесь роль детонирующего фактора. Как бы ни хотелось большинству депутатов оставаться в Базеле, чтобы именно здесь принять восточную делегацию, позиция греков совершенно исключала такую возможность, делая неизбежным перемещение собора в другое место, причем с обязательного согласия папы. Об устранении последнего от переговоров византийцы не хотели и слышать. Однако на протяжении всех предшествующих лет Базель осуществлял программу внутрицерковных преобразований, на почве которых его отношения с папой постоянно ухудшались. В этих условиях для радикального большинства в соборе уния с греками становилась делом чести и престижа. Проведение униатского собора в Италии, как здесь считалось, могло принести такую же выгоду прежде всего папе в ущерб реформаторству. Об этом говорилось открыто. Когда император Сигизмунд рекомендовал никуда из Базеля не переезжать, то мотивировал это тем, что в противном случае под угрозой окажется реформа церкви^[347]. Очевидец тех событий Артур Штекль оставил следующую запись в своем дневнике: «Греки не соглашаются ехать в то место, которое не будет одобрено папой, и поэтому есть основания подозревать, что делают они это с его благословления, поскольку тот всеми способами, какими только может, старается переместить собор в Италию. И если такое случится, то следует опасаться, что будут аннулированы все декреты Базельского собора»^[348].

В этой сложной ситуации постепенно вырисовывались две альтернативы. Симпатии одной части собора тяготели к Италии, тогда как притяжением для другой все очевиднее становился Авиньон. Неожиданный жест французского короля, казалось, должен был повысить шансы папалистов, ратующих за Италию. На их сторону склонялся и президент собора кардинал Чезарини. Однако в ходе непрерывных дебатов поздней осени 1436 г. становилось ясно, что они в меньшинстве, тем более что на позицию французов мнение монарха никак не повлияло. 5 декабря 1436 г. состоялась процедура поименного голосования, которая подтвердила этот факт и продемонстрировала убедительный перевес конциляристов: более чем две трети депутатов выбрали Авиньон местом созыва православнокатолического собора^[349]. Проигнорировав последние просьбы короля, французская нация сплоченно проголосовала за Авиньон, включая даже таких видных иерархов, как архиепископы Буржа и Лиона или епископ Орлеана^[350]. Впрочем, скоро и сам Карл VII пересмотрел свое мнение. 11 февраля 1437 г. было зачитано его послание, в котором он отрекался от своего недавнего решения и одобрял результат голосования^[351].

Мотивы, которыми руководствовались французские депутаты и французский король, вызывали подозрения уже со стороны современников описываемых событий, а впоследствии стали предметом внимания исследователей. Речь идет о якобы имевшей место со стороны французов попытке «второго авиньонского пленения», которое угрожало папе, если бы собор действительно переехал в Авиньон. На самом деле, есть факты, которые могут служить видимым основанием для подобных выводов. Еще в январе 1436 г. папский посланник в Базеле Амбросио Траверсари писал императору Сигизмунду о неблаговидных замыслах французов вернуть курию на постоянное пребывание в Авиньон, где она находилась еще не так давно^[352]. Другой неизвестный эмиссар папы незадолго до памятного голосования 5 декабря отправил понтифику обстоятельный отчет о состоянии дел, в котором, в частности, писал, что нельзя доверять французскому монарху, несмотря на заявленную с его стороны поддержку святому престолу. Королевские послы в Базеле, доносил автор доклада, творят совсем не то, что обещал их король^[353]. Во избежание новой схизмы он советовал папе ни в коем случае не перемещать собор во Францию. Кардинал Чезарини однажды публично обвинил французскую депутацию в том, что, голосуя за Авиньон, она стремится не столько к унии с греками, сколько к тому, чтобы перетащить туда из Италии римскую курию^[354]. Прямые или косвенные упреки в адрес французов звучали и позже, и об этих разговорах знали в Византии. Осенью 1437 г. патриарх Иосиф II поделился такими же подозрениями в приватной беседе с Иоанном Рагузанским.

Эти свидетельства не могут быть оставлены без внимания, тем более что сравнительно недавно исследователям открылись обстоятельства, в которых они находят им косвенное подтверждение. Незадолго до декабрьского голосования в недрах собора возникла неожиданная идея пересмотреть правила, регламентирующие процедуру избрания римского папы. В ноябре 1436 г. соответствующие соображения были представлены кардиналу Чезарини. На основании сохранившегося ответа, данного кардиналом, можно судить об их содержании^[355].

Речь шла о возможности издания нового декрета, касающегося порядка выборов понтифика. С момента открытия Базельского собора решения по этому вопросу принимались уже дважды. Первый декрет был издан еще в июне 1432 г., после того как папа сделал попытку распустить собрание. Документ предусматривал, что в том случае, если папский престол окажется вакантным, новые выборы главы римской церкви должны состояться не иначе, как на соборе. Однако позднее отношения Базеля с папой были восстановлены, и 26 марта 1436 г. (XXIII сессия) был принят новый декрет, согласно которому конклав для избрания нового папы следовало созывать в течение десяти дней после освобождения престола. Место выборов уже специально не оговаривалось, но очевидно, что десятидневный срок не позволял переносить их обязательно в Базель. Именно эту недомолвку теперь предполагалось устранить, чтобы не допустить в будущем избрания папы вне рамок собора. Едва ли можно сомневаться и в том, что проблема приобрела актуальность именно ввиду предстоящего голосования по поводу размещения греко-католического униатского конгресса. Декрет в предполагаемой новой редакции теоретически давал возможность избрать нового папу лишь там, где он будет созван. А в ноябре 1435 г. уже с большой долей уверенности таким местом можно было назвать Авиньон, что и подтвердилось через несколько недель. Благодаря этому действительно открывалась перспектива для перемещения туда курии.

Реакция президента собора на эту инициативу была отрицательной. Он категорически не согласился с идеей вносить какие-либо поправки в существующие правила избрания понтифика. Кардинал ссылался на то, что после прибытия византийской делегации, согласно договору с греками, Базельский собор надлежало официально распустить^[356]. Он писал, что новый собор будет состоять из обеих церквей, поэтому базельские декреты все равно не будут иметь для него юридической силы^[357], а считать его прямым продолжением Базельского будет также нельзя^[358].

Аргументы Чезаринк, как нетрудно заметить, косвенно защищали достоинство византийцев, хотя можно усомниться в искренности кардинала. Базельский конциляризм, как и западная церковь в целом, были весьма далеки от того, чтобы вести переговоры с греками абсолютно на равных. Очевидно, президент Базельского собора уже стал ясно осознавать, что в той нездоровой атмосфере, которая складывалась вокруг подготовки предстоящего униатского съезда, спекулятивные попытки пересмотреть порядок избрания римского понтифика грозят закончиться для римской церкви повторением схизмы. Продолжая отвечать инициаторам этой идеи, Чезарини неожиданно принялся защищать авторитет папской власти в ее традиционном смысле, выражая несвойственную ему ранее позицию в этом вопросе. Резкая перемена, наступившая в настроении кардинала, отразившаяся в его последующих выступлениях, не осталась незамеченной современниками.

Судя по всему, весь этот эпизод, связанный с процедурой избрания главы католической церкви, носил тайный, закулисный характер. В официальной «истории» Базельского собора у Хуана Сеговианского об этом не упоминается. Позиция Чезарини способствовала тому, чтобы от дальнейшего продвижения идеи отказались. Безусловно, в противном случае подозрения в отношении французов, о которых говорилось выше, должны были только усилиться и назначение Авиньона местом проведения униатского собора оказалось бы под вопросом. Как бы то ни было, приведенные факты свидетельствуют, что на фоне подготовки к вселенскому собору начали пробуждаться серьезные политические амбиции. В связи с этим необходимо обратиться к историографии.

И. Галлер, историк конца XIX — начала XX в. и один из авторов многотомного издания «Concilium Basiliense», утверждал, что французское представительство в Базеле и сам французский король, прикрываясь унией с греками, прямо намеревались вместе с собором переместить в Авиньон римскую курию^[359], т. е. повторить эксперимент с авиньонским пленением. Такого же мнения был и его современник Г. Бекман, которому принадлежит одна из работ об императоре Сигизмунде. Бекман шел еще дальше, заявляя, что вслед за курией французы собирались отнять у германской нации права на императорскую корону^[360]. Речь не идет о том, что эти точки зрения абсолютно несостоятельны, так как даже для последнего утверждения, кажущегося слишком крайним, находятся косвенные обоснования. В дальнейшем еще будет возможность показать это. Тем не менее подобный взгляд на проблему представляется весьма прямолинейным. В новейшей историографии он был существенно скорректирован. Это нашло свое отражение в фундаментальном исследовании Г. Мюллера «Франция, французы и Базельский собор» (1990)^[361]. Проанализировав факты, автор призвал более взвешенно оценивать намерения французов в связи с подготовкой греколатинского собора и прежде всего проводить грань между позицией какой-то фракции Базельского собора и политикой французского короля. Действия последнего могут показаться непоследовательными. Сначала Карл VII порекомендовал созвать вселенский собор в Италии, а затем признал итоги голосования в пользу Авиньона.

Эта непоследовательность была вызвана политическими интересами французской короны. Первоначальный жест короля, демонстративно сделанный в сторону папы, имел свои причины. Как раз в тот момент в Европе решался вопрос о замещении неаполитанского престола. После смерти королевы Джованны II в 1435 г. на освободившийся трон в Неаполе выдвинули свои притязания два возможных кандидата — арагонский король Альфонс V и Рене Анжуйский (герцог Прованса). В продвижении последнего был особенно заинтересован французский двор. Между тем в качестве ленного арбитра выступал папа, которому принадлежало право инвеституры. Ситуация осложнялась тем, что Рене Анжуйский в это время находился в бургундском плену. Велись переговоры о его освобождении, которое состоялось в феврале 1437 г. Таким образом, французский король был заинтересован в установлении дружественных отношений с папой к выгоде своего протеже. Этим и объясняется его шаг в ноябре 1436 г., когда он заявил о необходимости созвать вселенский собор исключительно в Италии. Папа тогда с благодарностью откликнулся на позицию монарха и в ответном послании одной из главных причин, вынуждающих его не покидать Италию, назвал проблему Неаполя как одинаково близкую им обоим^[362]. Это был очевидный призыв к сотрудничеству ради обоюдной выгоды.

Встает вопрос о том, что заставило короля спустя всего два месяца изменить свое мнение на противоположное и признать решение Базельского собора по Авиньону Г. Мюллер категорически не согласен с мнением историков начала XX века о том, что Карл VII якобы вел двойную игру и, заигрывая с папой, лишь маскировал свои настоящие намерения^[363]. Как уже было сказано, этот автор подчеркивает неправомерность смешения политики официального французского двора и депутатов от французской нации на Базельском соборе. В числе последних действительно могли находиться радикально настроенные деятели, которые готовы были, пользуясь случаем, вернуть в Авиньон римскую курию. Сам король едва ли мог преследовать столь авантюрный план, не суливший ничего, кроме новой схизмы. Но при этом он вовсе не возражал против идеи созыва вселенского собора во Франции, имея в виду огромный политический престиж, который могло бы принести ему это историческое и эпохальное мероприятие. Протекция интересов родственной Анжуйской династии в какой-то момент все-таки оказывается важнее, что вынуждало монарха встать на сторону папы в начинающемся споре по вопросу о греко-латинском соборе (византийцы такой жест могли бы несомненно приветствовать). Однако король явно не предвидел итоги голосования 5 декабря 1436 г. Они были таковы, что их нельзя было проигнорировать, и под впечатлением свершившегося факта Карл VII одобряет решение, за которое проголосовала вся без исключения французская партия^[364].

Ко всему сказанному можно добавить, что даже если французский король ничего не замышлял против курии (тому нет никаких прямых доказательств), то вместе с тем он и не сделал ничего, чтобы пресечь подобные намерения у французской секции в Базеле, которые стали причиной многочисленных обвинений. Напротив, проект по переносу собора в Авиньон, к которому его сторонники теперь должны были привлечь греков, с этого времени начал стремительно проталкиваться при полной поддержке короля Франции. Для него это был вопрос чести и политической выгоды. Остается лишь сказать, что большинство депутатов собора, голосуя за Авиньон, имели в виду отнюдь не политические интересы французов (тем более это относится к иным национальным фракциям), а интересы кон-цилиарного движения и реформы церкви.

Возвращаясь к вопросу о неаполитанском наследстве, можно отметить, что позднее он все же был решен папой в пользу анжуйской династии^[365]. В этом смысле изменившаяся позиция французского монарха не оказала никакого влияния. Этого и следовало ожидать, ибо папский престол стремился не допустить опасного для себя усиления Арагонского королевства за счет южной Италии. Зато Рене Анжуйский, поскольку от папы зависели его интересы, отныне твердо встал на его сторону. Исполняя свой вассальный долг, он требовал, чтобы собор с греками состоялся в Италии, и был противником его перемещения во Францию. Таким образом, позиции двух правителей — короля Франции и нового короля Неаполя — резко разошлись по данному вопросу, и византийцы были невольными виновниками этого. В то же время решение папы шло вразрез с интересами Арагона. Для византийцев подобные политические комбинации не обещали ничего хорошего. Альфонс V Арагонский впоследствии окажется среди противников папы Евгения IV, отказавшихся признать Ферраро-Флорентийский собор.

Между тем голосование в Базеле 5 декабря с его результатами стало началом нового этапа дипломатической борьбы. Вскоре после оглашения его итогов стало известно об очередной инициативе императора Сигизмунда, непрерывно следившего за всем происходящим. На этот раз он предлагал созвать греко-католический собор в своей венгерской столице — Буде, а в качестве главного аргумента высказывались соображения, которые напрямую связывали это историческое мероприятие с перспективой крестового похода^[366].

Нельзя сказать, что предложение Сигизмунда никого не тронуло. Хуан Сеговианский даже записал в своем трактате, что если бы о нем узнали до голосования, то, возможно, многие предпочли бы проголосовать за Буду, а не за Авиньон^[367]. Не исключено, что император предлагал свой вариант в противовес авиньонскому. Тем же самым в тот момент был озабочен папа и, наконец, сами греки. 5 февраля 1437 г. в Базель прибыл византийский посол Иоанн Дисипат. Ему предстояло на месте установить, в какой степени здесь готовы следовать заключенным ранее соглашениям^[368]. Войдя в курс дел, посол сразу же убедился, что дела идут не так, как задумано. 15 февраля на генеральной сессии Дисипат выступил с нотой официального протеста против назначения Авиньона местом будущего униатского собора. Дипломат указал на то, что Авиньон не упоминается в декрете от 1434 г. и, кроме того, ни папа, ни его заместители никогда не явятся туда^[369]. К его словам, впрочем, отнеслись предельно холодно и с крайним подозрением. Даже правомочность посла выступать с протестом подвергли сомнению. В результате он был обвинен в том, что действует не по инструкции своего императора, а по сговору с агентами папы^[370].

Заявление Дисипата, конечно, не было результатом сиюминутного сговора с защитниками папских интересов. Однако тесное общение с ними не подлежит сомнению. Выражая твердую уверенность в позиции папы, посол наверняка заранее был хорошо ознакомлен с его мнением. Курия и в самом деле предпринимала все меры к тому, чтобы не допустить перемещения собора во Францию. Ее адепты опубликовали в Базеле меморандум, содержащий почти два десятка причин, не позволявших проводить это мероприятие за пределами Италии^[371]. В числе главных авторы документа называли политические смуты среди итальянских магнатов и неразрешенность вышеупомянутого неаполитанского вопроса — причины, которые должны были неминуемо обостриться в отсутствие папы. Не лишенным оснований был и следующий довод: «Поскольку собор необходимо организовать в таком месте, в котором смогли бы собраться большие и малые чины всех народов, государств и стран, то нельзя считать Авиньон таким местом — ведь если в Базеле англичане жаловались на засилье французов, то что же тогда будет в Авиньоне? Мнения небольшой горстки людей, — говорилось далее, — ни в коем случае не должны иметь места наряду с мнением Его Святейшества, членов коллегии (кардиналов. — Н. П.) и других иерархов, так как из-за этого серьезно пострадает весь строй и авторитет церкви»^[372].

В этих словах — озабоченность авторов по крайней мере двумя моментами. Во-первых, речь шла о том, что вопрос о греках и униатский собор могут стать средством борьбы, использующимся в целях усиления одних и ослабления других национально-политических сил. В этом смысле более всего потеряло бы папство как политический субъект, а наибольшую выгоду могла извлечь французская монархия. Не зря в документе было высказано убеждение в том, что разговоры и мнения о греко-латинской унии относятся к исключительной компетенции церкви и никакие другие суждения на будущем соборе не должны иметь места.

Старания курии получить поддержку императора Сигизмунда успеха не имели. В марте 1437 г. папа писал императору, что хотя и считает необходимым свое присутствие на будущем соборе, не может в настоящее время покинуть Италию^[373]. Жалуясь на происходящее в Базеле, он просил отозвать оттуда императорского посла, епископа Любека. Впрочем, эту просьбу Сигизмунд нс выполнил, а к идее созыва униатского собора в Италии отнесся отрицательно. Что же касается его планов провести этот собор в Буде, то папа уклончиво заявил, ссылаясь на мнение византийского посла (очевидно, это был Мануил Тарханиот), что считает этот вариант невозможным. В Базеле тем временем активно предпринимались меры к практическому исполнению итогов голосования от 5 декабря 1436 г. От Авиньона ожидали предоставления условленной суммы займа в 70 тысяч дукатов. Авиньонцы, в свою очередь, требовали твердых гарантий его возврата. 28 января 1437 г. они огласили свои условия. Для полного возвращения займа в пользу города должна была перейти десятая часть церковных доходов во французском королевстве (а при необходимости и в других областях); в случае отказа греков ехать в Авиньон городу полагалось вернуть 60 тысяч дукатов, предназначенных на расходы восточной делегации и охрану Константинополя. Наконец, назначение Авиньона местом проведения вселенского собора следовало оформить в виде официального декрета. Ко всему этому французам была нужна санкция своего короля^[374]. Но как раз с нею вопрос решился незамедлительно. Как уже говорилось, 11 февраля поступила официальная нота от Карла VII, который полностью одобрял назначение Авиньона и обещал полную поддержку этому проекту.

Дополнительно король обещал написать византийскому императору и папе, чтобы убедить обоих приехать в Авиньон. Была также обещана охранно-пропускная грамота как грекам, так и всем другим, желающим присутствовать на будущем соборе^[375].

Все выставленные Авиньоном условия были приняты. Но умеренные и папалистские круги настаивали на том, что нужно получить от Авиньона все деньги и лишь затем издавать соответствующий декрет. Город настаивал на обратном. В результате решение, к которому пришли, состояло в следующем. Собор снаряжал посольство, которое должно было проследовать в Авиньон, добиться реальной выплаты одалживаемой суммы, с ее помощью получить в свое распоряжение флот, чтобы затем отправиться в Константинополь и доставить на Запад византийскую делегацию. Компромисс между разными партиями заключался в условии, по которому Авиньону отводилось 42 дня на выполнение всех финансовых обязательств. По истечении этого срока собор должен был начать процедуру повторного голосования и вместо Авиньона выбрать другой город^[376]. В состав посольства были назначены четыре человека, каждый из которых имел сан епископа (в их числе был и епископ Любека — тот самый, об отзыве которого папа просил императора Сигизмунда)^[377]. С 25 февраля они приступили к исполнению своей миссии^[378].

9 апреля установленный 42-дневный срок истек, но денег от Авиньона по-прежнему не было. Папалисты тотчас почувствовали себя увереннее, требуя аннулировать итоги прежнего голосования и назначить новое. Пока шли дебаты, 14 апреля пришло известие, что деньги наконец получены. Однако новость уже не спасла положение. Одни считали, что этот факт теперь не имеет значения и договор с Авиньоном утратил силу, другие доказывали, что надо оставить все, как есть, и таких было явное большинство. Обе партии готовились к тому, чтобы декретировать свои решения. Все предвещало новый раскол. Стремясь предотвратить надвигающуюся смуту, в дело попытались вмешаться городской совет и епископ Базеля. Перед воротами кафедрального собора, в котором проходили заседания, собирались толпы жителей, просивших депутатов не осквернять их город схизмой и под прикрытием унии с православными греками не сеять раздор среди самих католиков. Но ничего не помогло. На генеральной сессии 7 мая 1437 г. компромисса так и не получилось. Представители обеих партий, заглушая один другого, одновременно зачитали два разных декрета^[379]. Первый из них, принадлежавший большинству, узаконивал итоги голосования в пользу Авиньона и провозглашал этот город местом проведения вселенского униатского собора. Декрет меньшинства провозглашал таким местом Италию (в нем были указаны два вероятных города — Флоренция и Удина)^[380]. Раскол, который назревал в течение нескольких месяцев, отныне становился фактом.

Президент собора Чезарини, симпатизировавший меньшинству, отказался скреплять печатью оба декрета, и между партиями разгорелась борьба за право обладать ею. После ожесточенных споров решено было создать арбитражную комиссию из трех человек, которая в итоге вынесла решение в пользу большинства. Соответствующий декрет был немедленно скреплен печатью и срочно отправлен в Авиньон, где его с нетерпением ждали. Казалось, это была победа конциляристов. Однако борьба уже не знала никаких правовых рамок. Печать собора, хранившаяся в доме Чезарини, ночью была похищена. В результате и второй декрет принял законный вид. Отныне существовало два взаимоисключающих декрета, и теперь многое зависело от того, который из них будет первым доставлен в Константинополь.

Заканчивая обзор событий, необходимо еще раз указать на ту дестабилизирующую» роль, которую сыграл византийский вопрос на Западе, став инструментом борьбы соперничавших латинских партий в Базеле. Решающее значение при этом имели не какие-то религиозные мотивы, поскольку основной спектр противоречий, как это хорошо видно, сфокусировался на проблеме размещения униатского собора. От способа ее разрешения зависело, под чьим влиянием он окажется — папы или его идеологических противников от конциляризма. Но, как выясняется, указанное расхождение дополнилось противоречиями по международной линии. Этому способствовала уже сама структурная организация собора, разделенного на национальные фракции. Сплоченная позиция французской нации в вопросе о размещении униатского собора в Авиньоне была очень сильно обусловлена национальными амбициями, находящими явную симпатию у французского короля. Приверженность этой партии конциляризму имела, таким образом, в значительной степени политическую подоплеку. Как результат, на противоположном полюсе произошла консолидация итальянцев, не только опиравшихся на сочувствие папы, но и имевших выгодную возможность спекулировать мнением греков. Остается сказать, что сами византийцы своим поведением менее всего способствовали развитию кризиса, который имел исключительно западные корни.

2.2.4. Латинские посольства и борьба в Константинополе (1437–1438)

Раскол на Западе, повлекший за собой открытое противостояние между папой и Базельским собором, от которого отделилась и встала на сторону первого так называемая «pars sanior», стал началом нового этапа борьбы, получившей свое продолжение в самой византийской столице. Обе стороны, действуя независимо друг от друга, отправили свои посольства в Константинополь. История этих миссий и связанных с ними событий позволяет выявить ряд немаловажных аспектов нашего исследования, тем более что недостатка в источниках, посвященных этой проблеме, нет. Оссбенно это касается базельского посольства (несколько слов о нем уже было сказано в предыдущей главе). Обширный пласт документов, весьма подробно отражающих его историю, был опубликован в т. 5 «Concilium Basiliense» под редакцией Г. Бекмана^[381]. Богатая дипломатическая переписка, дополненная обстоятельным отчетом самих участников, дает возможность проследить ее развитие от начала до конца. Имеется достаточная документальная база, посвященная и папскому посольству^[382]. На основе имеющихся материалов можно восстановить относительно полную и содержательную картину событий.

Вопрос об очередной экспедиции в Византию, которая доставила бы на Запад православную делегацию, был поставлен на Базельском соборе задолго до описанных выше событий 7 мая 1437 г., положивших начало расколу. Еще в ноябре 1436 г. послы герцога Амадея Савойского сообщили депутатам о его готовности предоставить в их распоряжение морскую флотилию (четыре галеры), а во главе нее поставить знатного кондотьера по имени Никод де Ментон^[383]. Последний спустя три дня лично предстал перед собором и предложил ему свои услуги. 18 ноября с ним был заключен официальный договор, в ознаменование которого Никод получил церковный штандарт и жезл адмирала. Отныне на него возлагалась обязанность снарядить флот, нанять экипаж, навербовать 300 лучников — одним словом, обеспечить техническую сторону дела. На все это ему обещали 30 тысяч 800 дукатов. Из этой суммы реально были доступны пока лишь 6 тысяч, которые согласился авансировать Авиньон.

Таким образом, первые шаги были сделаны еще до голосования 5 декабря, после которого у города появилась реальная перспектива стать местом созыва униатского собора. На удивление быстро состоявшееся избрание Никода капитаном и первый денежный взнос, возможно, должны были подготовить почву к тому, чтобы авиньонский проект состоялся. Как уже говорилось, после 5 декабря между Авиньоном и Базелем возникли взаимные обязательства. Авиньон должен был предоставить 70 тысяч дукатов на организацию вселенского собора, а в качестве источников погашения займа ему были обещаны доходы от продажи специальных индульгенций и десятая часть доходов церкви во Франции и в соседних областях^[384]. Когда эти меры были санкционированы французским королем, от Авиньона начали требовать реальной выплаты денег. От того, насколько быстро удалось бы решить этот вопрос, напрямую зависели сроки отправки посольства в Константинополь.

Состав миссии был утвержден в середине февраля 1437 г. В нее вошли епископы Любека (Германия), Пармы (Италия), Лозанны (Франция) и Визеу (Португалия)^[385]. Обращает на себя внимание уже тот факт, что все четыре участника имели высокий духовный чин. Не был случайным и их подбор по национальному признаку — по одному депутату от каждой нации, представленной на Базельском соборе (германской, итальянской, французской и испанской). Наиболее влиятельным и фактически руководящим лицом делегации был епископ Любека, активно выступавший за перенос собора в Авиньон. Однако ему, а также епископу Пармскому позднее пришлось прервать путешествие.

Посольству отнюдь не сразу предстояла прямая дорога в Константинополь. Прежде надлежало отправиться в Авиньон и оставаться там до тех пор, пока город, претендующий на то, чтобы стать местом проведения вселенского собора, не выплатит всю сумму, установленную для этого мероприятия. Посольский мандат^[386] предусматривал попутное решение и других задач. Послы должны были, например, нанести визиты герцогу Савойи, королям Франции и Арагона, обменяться посланиями с целым рядом городов, чтобы всячески пропагандировать цель своей миссии и в целом политику, проводимую Базельским собором в вопросе о греках. Коронованных особ неизменно просили о двух вещах: во-первых, оказать давление на папу, добиться его согласия приехать в Авиньон; во-вторых, личным обращением убедить в том же византийского императора. Для этой цели в запасе был набор соответствующих аргументов. В случае правильного решения византийцам обещали самое благожелательное отношение и покровительство со стороны светских правителей Европы от имени трех наций — французской, германской и испанской (nationes Gallican а, Germanica et Ispanica). Таким образом, последняя нация, представленная в Базеле, итальянская, была им жестко противопоставлена. Инициаторы посольства в своих прокламациях убеждали греков, что Италия в настоящий момент подвержена войнам и раздорам и что даже в самой вотчине св. Петра нет спокойствия и потому желанной помощи и сочувствия греки там не получат. Напротив, «заальпийские» страны преподносились как очаг мира и стабильности^[387]. В Базеле и Авиньоне, по заверениям собора, греки находились бы под покровительством королей Франции, Кастилии, Сицилии и Арагона, от которых в результате могли бы получить помощь и деньгами, и войском^[388].

Внушаемая мысль о якобы прочном альянсе трех наций (французской, германской и испанской), конечно, не вполне соответствовала действительности. Единство заключалось в нежелании их представителей переносить собор в Италию. Но авиньонский вариант устраивал тоже не всех. С ним, как уже известно, не соглашался император Сигизмунд. Однако в Базеле не видели в этом непреодолимого препятствия. Собор специально просил французского короля написать как самому императору так и германским князьям и австрийскому герцогу Альбрехту Габсбургу, чтобы убедить их всех принять данный проект^[389]. Ко всему сказанному остается добавить, что базельское посольство увозило с собой как минимум четырнадцать охранно-пропускных грамот (salvi conducti) от имени наиболее значимых европейских монархов и городов. По распоряжению собора они поступали в его распоряжение еще в течение предыдущего года. Одним словом, посольство, аккредитованное собором, скорее выполняло функцию общеевропейского представительства или вполне могло претендовать на это. По крайней мере, у той делегации, которую позже отправит папа, прав на эту роль было несоизмеримо меньше.

Начиная с 25 февраля 1437 г. послы один за другим стали выезжать из Базеля в Авиньон^[390]. Никто не предполагал, сколь долгим окажется их пребывание в этом городе, от которого с нетерпением ждали выполнения взятых на себя финансовых обязательств. Сделав сначала запланированную остановку у герцога Савойского^[391], а затем в Лионе^[392], 16 марта посольство вступило в Авиньон^[393]. Однако здесь выяснилось, что в городе отсутствует человек, без которого нельзя вести дела, — папский легат в Авиньоне, кардинал де Фуа. Последний активно содействовал реализации авиньонского проекта в связи с униатским собором, но в тот момент как раз находился у короля, и его возвращения ожидали со дня на день. Послы не стали терять время и сами отправились ко двору, находившемуся в Монпелье. По пути они встретили возвращавшегося кардинала, но решили не прерывать путешествие и 21 марта были приняты французским монархом. Карл VII удовлетворил все их просьбы: пообещал написать папе и византийскому императору, подтвердил свое согласие на продажу индульгенций, как и на сбор десятины с клира в королевстве для обеспечения Авиньону финансовых гарантий^[394]. С этим ответом послы через несколько дней вернулись в Авиньон.

27 марта в главной церкви города состоялось собрание его граждан^[395]. Епископы Любека и Пармы на латыни, а затем епископ Лозанны на французском изложили суть своей миссии, конечной целью которой был Константинополь, и призвали горожан выполнить свои обещания перед Базельским собором относительно денег. В помощь послам прибыли также два эмиссара от короля. Авиньонцам показали постановления собора, гарантировавшие им на уже известных условиях полный возврат займа, и попросили дать ответ не позднее следующего дня. Но за это время в настроениях горожан были посеяны сомнения. В Авиньон явились два папских посланника. Первый из них сразу же проследовал к королю, а второй завязал переговоры с членами городского совета. Целью обоих было не допустить успешного развития отношений между Базелем и Авиньоном, граждан которого надо было убедить в безосновательности их надежд принять у себя вселенский собор. Через своих агентов папа предостерегал авиньонцев от напрасной траты денег Ссылаясь на византийских послов (Иоанна и Мануила Дисипатов. — Н. П.), понтифик уверял, что греки не поедут в их город^[396]. Его предупреждения вынудили городские власти лишь ужесточить свою позицию по вопросу о гарантиях под предоставляемый кредит. Так, они попросили, чтобы в случае карающих санкций со стороны папы они могли твердо надеяться на покровительство Базельского собора. Послы охотно им это обещали и заверили, что в подобной ситуации городу гарантирована и поддержка светских государей^[397].

Но решение вопроса вновь откладывалось, Распространился слух (возможно, не без помощи папских эмиссаров), будто городская казна вообще не располагает нужной суммой. Чтобы доказать обратное, власти распорядились выставить в здании городского совета большое количество различных материальных ценностей и продемонстрировать их послам. Те, убедившись в платежеспособности города, в крайнем раздражении заявили, что им нужны не визуальные, ареальные деньги^[398]. Авиньонцы, в свою очередь, ответили новыми условиями. Теперь они требовали заранее назначить порт, в который надлежало доставить восточную делегацию. Затем они изъявили желание доверить деньги двум коммерческим агентам, которые отправились бы вместе с посольством в Константинополь и совершили бы выплату только в том случае, если бы греки согласились поехать в Авиньон. Базельцы сочли эти требования излишними. Никто не мог поручиться, что купцы, пользуясь данной им властью, не найдут других поводов, чтобы не выдавать деньги. Что же касается порта, то его уполномочен был назначить собор после исполнения Авиньоном своих обязательств^[399].

Послы предупреждали власти, что дальше медлить нельзя: если до 11 апреля в Базеле не получат подтверждения тому, что город начал выплачивать деньги, то там вправе будут назначить для вселенского собора другое место. 5 апреля 1437 г. городской совет наконец распорядился выдать 24 тыс. 800 дукатов и выписать официальное поручительство еще на 39 тыс. 200, т. е. на всю оставшуюся по договору сумму^[400]. Цель, таким образом, была достигнута. Однако слишком поздно. Известие об этом поступило в Базель только 14 апреля, спустя пять дней после условленного срока. Это дало повод папалистам объявить сделку с Авиньоном недействительной и потребовать назначения новых выборов. Их противники доказывали, что нет смысла останавливать уже запущенный процесс. Ожесточенные баталии завершились известным расколом на злополучной сессии 7 мая 1437 г.

В том, что Авиньон, несмотря на трудные переговоры и происки папской дипломатии, в конце концов все-таки начал выплачивать деньги, была несомненная заслуга французского короля. Еще 5 апреля монарх писал авиньонцам, призывая их как можно скорее выплатить всю причитающуюся собору сумму: «Знайте лее, что ваша медлительность способна нанести такой вред великому и славному делу что по вашей вине, возможно, будет принижено и оскорблено достоинство французской церкви»^[401]. То, что авиньонцы, собирая средства на вселенский собор, содействовали этим репутации не католической церкви вообще, а именно французской церкви, весьма показательно. Когда письмо было отправлено, дело уже сдвинулось с мертвой точки, и 6 апреля послы обратились к монарху с благодарственным посланием, в котором писали: «За наилучшее содействие в деле переговоров между собором и гражданами Авиньона, оказанного как благодаря письмам, так и посланникам вашим, и силою которого эти переговоры, как мы полагаем, подошли к успешному концу, хотя и не по достоинству, но по мере сил наших, выражаем признательность Вашему Величеству»^[402].

Правда, визит ко двору пришлось повторить еще раз. Карл VII, санкционируя наложение специальной десятины на клир, сделал исключение для некоторых прелатов и наиболее бедных церквей, пострадавших от войны (Столетняя война, как известно, еще продолжалась)^[403]. Авиньонцы посчитали это нарушением своих условии и потребовали, чтобы послы убедили короля отменить данное распоряжение. Епископы Любека и Визеу отправились в Монпелье и 17 апреля снова были приняты монархом. Здесь им пришлось опровергать многочисленные слухи о том, будто собор уже отозвал свое посольство, что из-за недостатка верных ему прелатов авторитет его сильно упал и что в Базеле намерены назначить вместо Авиньона другой город. На встрече с членами королевского совета послы категорически все это опровергли. Не согласились они и с тем, что якобы в установленный срок ничего не сообщили собору о получении денег от Авиньона^[404], хотя должны были понимать, что их письмо от 5 апреля с соответствующим уведомлением нс могло прийти вовремя. Что же касается недостаточного количества прелатов, то здесь, возможно, действительно назревалапроблема: послы настоятельно просили короля подыскать образованных теологов для участия в униатском соборе^[405].

Таким образом, налицо были результаты деятельности сторонников курии, пытавшихся убедить французский двор в несостоятельности авиньонского проекта по вопросу о вселенском соборе. Как раз в эти дни в Монпелье с этой целью находился один из них — архиепископ Крита. Но ему не удалось разубедить короля. По приказу последнего 21 апреля в городе отслужили торжественную мессу во имя возвращения греков в лоно католической церкви и в торжественной обстановке огласили указ о выпуске индульгенций^[406]. 24 апреля за подписью короля вышло несколько писем, адресованных Базельскому собору, королевским послам, находившимся там, и гражданам Авиньона. В первом послании Карл VII подтверждал, что Авиньон как нельзя лучше подходит для проведения греко-латинского собора, обещал всячески содействовать этому и просил депутатов как можно скорее издать соответствующий декрет^[407]. Своих представителей в Базеле король призывал позаботиться о том, чтобы вместо Авиньона ни в коем случае нс был выбран другой город^[408]. Наконец, самим авиньонцам король также обещал пойти навстречу и скорректировать свои распоряжения о десятине в желательной для них форме^[409].

Успешно завершив дела, 26 апреля оба епископа вернулись в Авиньон^[410]. Оставалось лишь дождаться, пока в Базеле примут декрет, официально провозглашающий этот город местом проведения вселенского собора, чтобы после этого потребовать от него остальной денежной суммы. Делать это раньше городские власти отказывались. 8 мая 1437 г. ожидаемый декрет, принятый накануне от имени большинства, был отправлен из Базеля в Авиньон. К нему было приложено обращение французской нации, в котором авиньонцев призывали всеми силами ускорить отправку кораблей в Константинополь и обещали громкую славу, которая ожидает их город, если это дело будет доведено до счастливого конца^[411]. 15 мая декрет поступил в Авиньон. Но здесь его отказались признать, так как на нем отсутствовала печать (как известно, вопрос о том, какая из партий должна обладать печатью, решался в Базеле еще целую неделю после сессии)^[412]. К тому же практически сразу стало известно и то, что другой частью собора принят свой декрет. И напрасно епископы убеждали, что последний, принятый меньшинством, законной силы не имеет. Авиньонцы остались непреклонны.

28 мая из Базеля явились два эмиссара, которые доставили декрет, на этот раз с печатью. Они же предупредили, что если в течение 12 дней с момента их прибытия оставшиеся деньги не будут выплачены, то все переговоры будут свернуты. Впрочем, авиньонцев с самого начала подобные предостережения не слишком тревожили. Между тем 30 мая из Италии прибыл человек, которого город, как оказалось, посылал туда, чтобы еще раз проверить мнение папы. Однако понтифик, как и прежде, отговаривал авиньонцев от их намерений, грозя штрафными санкциями^[413]. Несмотря на это, состоявшееся 31 мая общее собрание граждан, на котором присутствовало до 700 глав семейств, высказалось за положительное решение по вопросу займа^[414]. Возобладало мнение, что лучше потерять деньги, чем отказаться от начатого^[415]. Но и после этого власти не торопились. 6 июня они высказали новые сомнения. Так, например, они заявили послам, что новая редакция королевского указа о наложении десятины на клир до сих пор ими не получена и, кроме того, что германская нация на Базельском соборе предложила прибегнуть к этому побору только в том случае, если доходы от индульгенций окажутся недостаточными^[416]. Но послы уже не могли удовлетворять все новые претензии, и 7 июня городской совет наконец подтвердил решение о выдаче денег. Вслед за этим едва не спутал все карты посол от короля Рене Анжуйского. Поскольку в это время он уже занимал неаполитанский престол, то открыто заявил, что является вассалом папы и намерен защищать его интересы. Так как авиньонцы собирались выделить деньги на проведение греко-латинского собора в своем городе, то поступали не только против папы, но и против нового короля Неаполя^[417]. С его стороны теперь сыпались угрозы. Однако Рене Анжуйский оказался не той политической фигурой, которая могла заставить их изменить свои планы. Хотя угрозы не ограничились только словами. Когда через пару дней на галерах прибыл капитан Ни-код, толпа каких-то провансальцев, скорее всего подданных анжуйского дома, попыталась преградить ему доступ к причалу. Город находился на грани беспорядков^[418]. Вместо того чтобы выдать посольству последнюю сумму — как раз истекал последний срок, — властям пришлось наводить порядок. И только 12 июня 1437 г. деньги наконец были выплачены^[419].

Таким образом, хотя и с опозданием, Авиньон все же выполнил свои обязательства, что формально давало ему право принять в своих стенах вселенский собор. Этот проект стоил городу немалого напряжения сил. Чтобы изыскать деньги, пришлось прибегнуть к экстраординарным мерам. На всех граждан и домовладельцев был наложен специальный налог, который собирали в церковных приходах. Часть необходимой суммы была предоставлена внешними кредиторами^[420]. Практически сразу после получения денег началась процедура погашения займа. С санкции Базельского собора специально назначенные сборщики производили взимание десятины с духовного сословия и продавали индульгенции, доходы от которых поступали в городскую казну После событий 7 мая 1437 г., расколовших католическую церковь, многие клирики отказывались платить, в связи с чем в Базеле издали буллу, которая еще раз подтверждала законность десятины, В конце концов, по данным французского историка Лабанда, город все же сумел вернуть всю одолженную сумму^[421].

Базельское посольство выполнило первую часть своей миссии, затратив на это почти четыре месяца. Возможно, по этой причине пришлось отменить ранее назначенный визит к арагонскому королю Альфонсу V. Собор ограничился письменным посланием к монарху, которое было отправлено примерно в середине июля. Поведав королю о всей проделанной работе, касавшейся унии с греками, его просили обеспечить безопасное плавание посольству, а впоследствии и самим грекам, которые, как предполагалось, тем же путем должны были проследовать на Запад^[422]. Предупреждая о возможных кознях соперников, депутаты писали: «Если будет Тебе известно о недоброжелателях, препятствующих нашему святому делу, которые намереваются сорвать прибытие греков либо каким-то образом расстроить их договор с собором насчет места, которое должно быть им для этого назначено, то пусть благоразумие Твое послужит на благо церкви, чтобы попытки такого рода не увенчались успехом (ибо уже немало разоблачено лиц, которые настолько враждебно относятся ко всему этому, что дошли до фальсификации писем и постановлений собора»^[423]. Как видно, правителя Арагона в Базеле рассматривали как союзника и надеялись, что его представители, находящиеся там, впоследствии явятся к месту проведения униатского собора.

Сами послы еще несколько недель оставались в Авиньоне, поставив в известность о благополучном завершении дел Базельский собор и специально герцога Савойского^[424]. Письмом от 27 июня они сообщали о своей миссии византийскому императору Поведав о преодоленных ими трудностях, послы писали, что теперь с галерами и всем необходимым, как это предусмотрено договором, они постараются как можно скорее прибыть в Константинополь. «Именем Господа, — говорилось в этом послании, — дело которого движется нашими усилиями, просим Ваше Величество оказать снисхождение нашей медлительности и терпеливо дождаться нас, сохранив при этом верность договору, предусматривающему, что решение о выборе места под вселенский собор принимается в Базеле; согласно же этому решению собор для успешного заключения унии между нашими церквами должен состояться по ту сторону альпийской гряды — там, куда легко смогут добраться римский император (Сигизмунд. — Η. П.) и остальные короли и князья наций, находящихся за Альпами, с той целью, чтобы после заключения унии в помощь Вам и Вашим подданным был созван крестовый поход против нечестивых завоевателей Греции, который без участия вышеупомянутых наций не будет эффективным. Мы не сомневаемся, что если между Вами и этими нациями, по милости Всевышнего, состоится этот священный союз, то непременно вам будет оказана спасительная поддержка, чтобы общими силами мы могли сразиться во славу Христа и ради освобождения его народа»^[425].

Как видно уже из приведенного фрагмента, послание было весьма своеобразным. Хотя и не было ничего сказано о событиях, которые за это время успели посеять очередную смуту на Западе, из контекста можно было получить представление о том, что ситуация там далека от идеальной. Вновь проскальзывает мысль о противопоставлении Италии, с которой так тесно был связан сам папа, остальным нациям Европы. За приглашением приехать за Альпы скрывались политические игры, о которых авторы письма предпочли умолчать. Непосредственно перед отплытием епископы отправили это письмо с неким геральдом, посланником герцога Савойского^[426]. Как выяснится позднее, гонец не доплывет до места назначения, а будет перехвачен венецианцами.

29 июня 1437 г. посольство наконец выехало из Авиньона вместе с капитаном Никодом. Благодаря ему были подготовлены флот и корабельная команда. Через день пути делегация достигла Арля, где их ожидала одна из галер, а 7 июня прибыла в Ниццу^[427]. Путешествие начиналось непросто. Из состава экспедиции успел выбыть ее фактический руководитель, епископ Любека. Задержанный сначала императором Сигизмундом, который продолжал настаивать, чтобы местом созыва вселенского собора был Базель или Буда, посол затем вообще отказался от поездки под предлогом болезни^[428]. Между тем остановка в Ницце, к огромному недовольству послов, растянулась на целый месяц. Понадобилось еще одно судно, чтобы свободно разместить команду наемников^[429]. Задержка явилась поводом для конфликта между епископом Пармским и капитаном, которого он обвинил в недобросовестном исполнении своих обязанностей. Лишь 6 августа флот вышел из Ниццы и через два дня бросил якорь в генуэзском порту. Послы, возможно, надеялись на более теплый прием. Инструкции Базельского собора предписывали им вступить в контакт с властями города, чтобы те написали своим согражданам в Галату и просили бы их при необходимости оказать помощь Константинополю^[430]. Однако генуэзцы допустили в город лишь несколько членов команды и самого капитана, тогда как с послами не пожелали говорить вовсе. Здесь от продолжения поездки отказался еще один член делегации, епископ Пармский. Поводом стал новый конфликт с капитаном, который не разрешил ему производить досмотр судов^[431]. Таким образом, в посольстве от его первоначального состава осталось два человека — епископы Лозанны и Визеу, которым предстояло выполнить миссию до конца

19 августа флот возобновил плавание, делая частые остановки в попутных гаванях. На этой почве, кстати, не раз возникали разногласия между послами и капитаном, от которого требовали ускорить движение. В первой декаде сентября корабли прошли Мессинский пролив, 28-го причалили к острову Хиос, еще через неделю миновали Тенедос и в первых числах октября вошли в Босфор. Только здесь и обнаружилось, какими неприятными последствиями для дипломатической миссии Базельского собора обернулась потеря времени. К моменту ее прибытия посольство папы уже находилось в Константинополе, опередив своих конкурентов на целый месяц.

То, что партия, которая отстаивала интересы папы, попытается переключить на него переговоры с Востоком, стало очевидно сразу после событий 7 мая 1437 г. Уже спустя две недели представители этой стороны покинули Базель и выехали в Болонью, где располагалась курия. Это были Николай Кузанский, а также епископы Диня (Франция) и Опорто (Португалия)^[432]. Совместно с папой они должны были решить вопрос об экспедиции в Константинополь, изыскать для этого деньги, сформировать флот, навербовать 300 лучников, заготовить охранно-пропускные грамоты^[433] — все в соответствии с договором 1434 г. Но о том, насколько драматично складывалась ситуация, говорит последний пункт посольских инструкций: «Необходимо, чтобы наши представители поторопились с выездом и достигли Константинополя раньше, чем это сделают галеры из Авиньона…»^[434] Иными словами, гонка между двумя конкурирующими партиями теперь приобретала вполне буквальное значение.

В это же самое время и два византийских посла, Иоанн Дисипат и Мануил Тарханиот, которые до последнего часа наблюдали все происходящее в Базеле, направились к папе. 24 мая на заседании курии Дисипат выступил с речью. Общий смысл ее сводился к тому, что отныне право законного представительства на Базельском соборе осталось за той его частью, которая выступает за проведение вселенского собора в Италии, так как другая его часть без всяких оснований назначила для этой цели Авиньон и уже провалила все сроки, нарушив тем самым условия договора^[435]. 29 мая папа ратифицировал декрет меньшинства^[436]. Началось формирование посольства. Надо заметить, что громадное содействие в этом оказала Венеция, откуда родом был и сам понтифик. В его распоряжение республика предоставила галеры, а капитаном флота был назначен племянник папы, венецианец Антоний Кондульмер^[437]. Другой его родственник, Марк Кондульмер, был включен в состав дипломатической миссии. Обращает на себя внимание и следующий факт. Перед тем как вышеупомянутые представители из Базеля отправились к папе, у них уже имелась при себе охранно-пропускная грамота для греков, выданная Венецией. Причем ее надлежало использовать как шаблон для составления других подобных грамот, которые следовало получить от Флоренции, Равенны, Генуи, Римини и самого папы. Речь шла, таким образом, исключительно об итальянских городах, в которых могла остановиться или через которые могла проследовать византийская делегация^[438]. Правда, в июне 1437 г. папа обратился к императору Сигизмунду, королям Франции, Англии, Португалии с просьбой о выдаче с их стороны таких грамот, но безуспешно^[439].

В составе посольства три человека выступали от имени Базельского собора (как уже говорилось, это были Николай Кузанский с двумя епископами) и еще два участника представляли самого папу — Марк Кондульмер и уже хорошо известный Христофор Гаратони, который к тому времени являлся епископом Корона (опять же венецианской колонии на Пелопоннесе). В этом составе папа и презентовал посольство в письме византийскому императору Иоанну VIII от 15 мая 1437 г.^[440] При этом в число первых трех лиц, представлявших собор, папа включил и Иоанна Рагузанского, заочно отнеся его к своим сторонникам, хотя едва ли мог сомневаться в обратном. Но Иоанн Рагузанский, как известно, находился в полном неведении относительно последних событий на Западе.

26 июля 1437 г. папская делегация на венецианских галерах вышла в море. 15 августа она достигла Крита. Здесь флот разделился. Одна из галер с большей частью посольства через четыре дня продолжила путь. Марк Кондульмер и Николай Кузанский задержались на несколько недель, чтобы собрать команду из трехсот лучников^[441]. Первая же группа 3 сентября достигла Константинополя. То, что дальше происходило в византийской столице, сами современники расценивали не иначе, как откровенный позор, которым покрыла себя латинская церковь перед лицом восточных христиан.

Два вышеупомянутых епископа из Базеля, Христофор Гаратони с сопровождавшими их лицами и византийский посол Иоанн Дисипат сошли на берег. Весть об их прибытии мгновенно разлетелась по городу Иоанн Рагузанский одним из первых поспешил на встречу Делегаты представились как от лица папы, так и от собора. Домимниканцу было конечно же приятно услышать, что между ними достигнуто согласие. Однако он обратил внимание на то, что верительные грамоты выписаны только от имени понтифика^[442]. На это ему ответили, что из-за спешки не все сделало по форме, поэтому письмо императору и патриарху тоже подписано одним лишь папой. Такого рода объяснения немало удивили посла, искушенного в формальных тонкостях дипломатии. Он начал было расспрашивать о галерах, которые, по слухам, должны были прийти из Авиньона. Делегаты ответили, что Авиньон не выполнил своих обязательств в отведенный для этого срок, не предоставил вовремя ни денег, ни кораблей и что вообще этот вариант в самом начале был опротестован византийским послом, поэтому теперь вселенский собор должен состояться в Италии. Иоанн Рагузанский поинтересовался, исходит ли новое назначение от всего собора, и если нет, то от большей или меньшей его части. Уклоняясь от прямого ответа, ему объяснили, что в этом деле имеет значение не численность, а правомочность той партии, которую представляет прибывшее посольство. Что же касается кораблей из Авиньона, то Иоанна заверили — ждать их бессмысленно. Доминиканцу ничего не оставалось, как поверить в искренность всего сказанного. Примерно так же обстояло дело на официальной аудиенции у императора. Послы старательно обошли вопрос о новом расколе в западной церкви.

Так продолжалось до тех пор, пока 4 октября не появилась авиньонская эскадра, над которой развевался флаг Базельского собора. Завидев ее, капитан папской флотилии Антоний Кондульмер призвал свою корабельную команду к оружию, чтобы не допустить конкурентов в гавань. То же самое он предложил сделать экипажу стоявшей на рейде флорентийской галеры. Когда ее владельцу сказали, что перед ними их общий враг, тот ответил, что их общим с Венецией врагом является миланский герцог, но никак не церковь. Кондульмер начал было убеждать его, что корабли и принадлежат Милану, однако флорентиец показал на штандарт церковного собора, после чего поспешил увести свое судно в Галату^[443]. Тем временем авиньонские галеры, предупрежденные об агрессивных намерениях соперников, остановились в шести милях от берега.

Несколько греков, поднявшись на борт, попросили их не двигаться дальше. Капитан Никод ответил, что им некого бояться, что в случае нападения они способны защитить себя. Его уверенность подкреплялась тем, что из Галаты прибыли гонцы, предложившие от имени генуэзской колонии в качестве помощи один корабль и пятьсот лучников. Одним словом, конфликт грозил обернуться настоящим побоищем. Византийцы могли наблюдать поистине беспрецедентную картину: два посольства, которые должны были доставить их на вселенский собор, готовы были в буквальном смысле драться за это право прямо в константинопольской гавани. Чтобы не допустить столкновения, понадобилось вмешательство императора, который отправил приказ Антонию Кондульмеру немедленно разоружиться и пропустить новое посольство. Командир эскадры сослался на распоряжение папы уничтожить авиньонскую флотилию, где бы ее ни встретил^[444]. О существовании такого приказа пишут и участники базельской делегации, но исходил он, по их убеждению, не от папы, а от правительства Венеции^[445]. Так скорее всего и было. В инструкциях понтифика нет и намека на возможность подобных действий. А на дерзкую реплику Кондульмера греки ответили, что в любом другом месте он может выполнять такие приказы, но на своей территории император никому не позволит устраивать войны^[446]. Компромисс наконец был достигнут. Базельское посольство, встретив особые почести со стороны населения Галаты, вошло в гавань и сошло на берег^[447].

Нетрудно заметить, что в основе всех этих событий лежит политическое соперничество. Эскадра, посланная папой, находилась под явным патронажем венецианцев. Их традиционные соперники, генуэзцы из Галаты, по-видимому, хорошо понимали это, когда предлагали капитану Никоду свою помощь против них. Когда лее предводитель папской флотилии Антоний Кондульмер в разговоре с флорентийским капитаном заметил, что прибывшие галеры принадлежат их общему врагу, герцогу Миланскому, то и в этом была доля истины. Последний был против проведения униатского собора во Флоренции и, следовательно, имел прямое отношение к базельскому посольству. Флорентиец же, скорее всего из частных интересов, не стал вмешиваться в конфликт, предпочтя найти убежище от венецианского кондотьера в той же Галате. Ее жители приветствовали базельскую эскадру, словно речь шла об их союзниках. Эти события в очередной раз продемонстрировали полное отсутствие собственно византийского контроля над морем.

Прибытие базельского посольства резко изменило ситуацию. Конкуренты встретились лицом к лицу прямо в Константинополе. Все то, что до сих пор делегаты с Запада скрывали от греков, теперь моментально предстало перед ними в самом неприглядном свете. Отныне бессмысленно было скрывать или преуменьшать тот факт, что папе и его сторонникам противостоит основная часть Базельского собора и что эти две партии так и не сумели прийти к общему решению. Византийцы были обескуражены всем произошедшим. То лее самое испытал Иоанн Рагузанский, для которого раскрывшийся обман стал не менее сильным потрясением. Но если он немедленно отождествил себя с базельским посольством, то для византийцев выбор происходил не так легко. Ранее они требовали, чтобы на Западе, прежде чем созывать вселенский собор, собственными силами были решены внутренние разногласия. Теперь же им предстояло иметь дело с двумя разными делегациями, из которых одна исключала законность второй. Ситуация дошла до абсурда: стоял вопрос о том, на чьи галеры вообще следует садиться. Источники позволяют воссоздать атмосферу тяжких, мучительных раздумий, в которой принималось решение. Но и после этого сомнения не покидали греков на всем пути их следования на Запад.

5 октября, на следующий день после приезда, базельское посольство получило аудиенцию у императора в присутствии его брата Константина и группы сановников^[448]. Епископы Лозанны и Визеу передали письма от Базельского собора. Капитан Никод одновременно выполнял функции посланника герцога Савойского, а его коллега Пьер де Фуа представлял французского короля. Оба передали послания от своих монархов^[449]. Императору дали понять, что прибывшие прежде епископы вместе с Николаем Кузан-ским не являются законными послами Базельского собора, за которых себя выдают, а их верительные грамоты фальшивые. Надо сказать, что в сравнении с ними базельское посольство действительно выглядело гораздо более достойно. Оно предъявило императору его собственный хрисовул от 1434 г. и целый пакет документов, имевших отношение к переговорам всех предшествующих лет. Из них самым важным являлся декрет от 7 мая 1437 г., который предлагал грекам приехать в Базель, Авиньон или Савойю. В пику своим соперникам базельцы уверяли византийского монарха в том, что бессмысленно ехать во Флоренцию. Следуя инструкциям, дипломаты доказывали, что делегации трех главных наций Базельского собора проигнорируют конгресс в Италии^[450].

С особым усердием приводился довод о том, что за Базельским собором стоят самые влиятельные политические фигуры Запада^[451]. По свидетельству папского посла, базельцы предупреждали императора, что все светские князья, от которых были доставлены письма и грамоты, будут против него, если он не поедет в одно из предложенных ему мест. В этом случае они грозили лишить его самой возможности устроить вселенский собор. Зато в случае согласия помощь в борьбе с турками была обещана^[452]. Зная о том, какое значение имела для греков позиция папы, базельцы показали императору папскую буллу от 1434 г., в которой понтифик ратифицировал декрет «Sicut pia mater». Она была представлена как доказательство того, что все постановления собора в отношении греков папа не имеет права отменять.

Однако бессмысленно было ссылаться на факты трехлетней давности, когда византийцы видели, что в настоящий момент мнения папы и собора разошлись окончательно. Поэтому послы предъявили императору документы, свидетельствующие о начатом в Базеле процессе против понтифика. К этому они добавили, что если греки поедут на папских галерах, то папа, возможно, будет смещен еще до их прибытия либо будет лишен права созывать вселенский собор в Италии^[453]. О том, что имели место заявления подобного рода, сообщают папские дипломаты. По свидетельству одного из участников папской делегации, португальского клирика Родриго де Диего, базельцы якобы сказали грекам, что папой уже стал герцог Амадей Савойский, в родстве и дружбе с которым находились короли Франции и Кипра, герцоги Бургундский^[454] и Миланский. И все они якобы были готовы оказывать помощь в борьбе против турок^[455]. Как известно, Базельский собор провозгласил герцога Савойского папой спустя несколько месяцев после того, как письмо вышеупомянутого автора было отправлено из Константинополя. Это может свидетельствовать о высокой степени его осведомленности. Не исключено, что в Базеле уже считали возможным такой вариант развития событий на тот случай, если бы греки согласились приехать в Авиньон, а папа Евгений IV отказался бы следовать за ними. То, что он отступил от договора с собором (булла от 1434 г.), могло быть использовано как повод для его смещения.

7 октября базельцы встретились с патриархом в храме Святой Софии. При этом присутствовали до 80 представителей от восточной церкви. На следующий день состоялась новая встреча с императором. Беседа на этот раз была закрытой и происходила за пределами города. Наряду с императором присутствовали деспот Константин и четыре советника. Некий генуэзец из Галаты, пришедший вместе с послами, по требованию греков должен был удалиться^[456]. Император начал разговор с замечания о том, что уже истекли сроки, в которые с Запада, согласно договору, должны были прислать галеры^[457]. Но основная его мысль состояла в том, что противоборствующие стороны должны сначала договориться между собой и выработать формулу компромисса^[458]. Послы, в свою очередь, вообще отрицали наличие каких-либо разногласий, предложив императору все противоречия, если таковые обнаружатся, уладить на месте. Заканчивая разговор, император попросил собеседников подумать о способах компромисса с другой партией, пообещав со своей стороны также приложить к этому все усилия. Однако на следующий день базельцы потребовали однозначного ответа, отвергнув саму возможность какого-либо примирения. 15 октября византийцы сообщили им свой вариант решения, согласно которому император должен был выехать на собственной галере в сопровождении обеих латинских делегаций, высадиться в Италии, южнее Венеции, чтобы по прибытии на Запад продолжить попытки к примирению сторон^[459]. Если бы базельский флот пришел первым, убеждали греки, то император поехал бы с ним, но так как прибыли два посольства одновременно, император хочет, чтобы они сопровождали его вместе. Однако заявленный пункт назначения все-таки был выгоден папскому, а не базельскому посольству Какой бы корректной ни была формулировка, базельцы восприняли этот ответ как собственное поражение. Византийцы напрасно подчеркивали нейтральный характер своего решения и пытались доказать, что император одинаково лояльно относится к каждой из сторон^[460]. Базельскому посольству предложено было даже совершить обратный путь вместе с императором на его собственной галере, а на базельских судах разместить часть восточной делегации, включая членов императорской фамилии^[461]. Предложение было отвергнуто. Предчувствуя провал своей миссии, базельцы настояли на новой встрече с государем. Просьбу удовлетворили.

Последняя беседа состоялась 17 октября^[462]. Император Иоанн VIII еще раз подчеркнул, что если бы базельское посольство прибыло первым, то он с ним бы и отправился на Запад, но теперь хочет добиваться примирения между партиями и, если нужно, готов быть посредником. На это ему ответили, что договор греки подписывали только с собором, тогда как папа лишь утвердил его своей буллой. Капитан Никод попытался выяснить что-либо о судьбе пропавшего герольда, которого, по его мнению, венецианцы держали в порту Константинополя^[463]. Император признал, что и сам он, когда узнал о гонце, был немало озабочен его поисками, однако его заверили, что задержанного герольда отправили в Венецию.

Ничего не дали и старания Иоанна Рагузанского, который все это время трудился в том же направлении, что и посольство из Базеля. Пытаясь убедить императора в том, что греки должны ехать в Базель, ибо только так якобы можно прекратить смуту в самой латинской церкви, доминиканец услышал предельно лаконичный ответ: quod scrips! scripsi^[464]. Вероятно, имелись в виду последние договоренности, которые императорские послы заключили с папой и которые исключали возможность обратного решения. Последней надеждой дипломата была беседа с патриархом. Но глава византийской церкви оказался более откровенным и в разговоре высказал внушенные ему подозрения относительно намерений Базельского собора использовать греков для того, чтобы разделаться с папой^[465]. Это был главный аргумент против дальнейших переговоров.

С момента приезда базельского посольства прошло более двух недель. Хотя греки заявили, что поплывут в Италию, папские посланники, судя по всему, крайне нетерпимо стали относиться к самому факту присутствия конкурентов. В один из дней кто-то из греков предупредил базельцев об угрожающей им опасности и посоветовал покинуть город. И те под покровом ночи поспешили перебраться в Галату. То же сделал и Иоанн Рагузанский. Предосторожность оказалась не лишней. Ночью отряд лучников ворвался в жилище доминиканца, убив при этом слугу. На следующий день Марк Кондульмер потребовал от генуэзских властей Галаты выдать ему беглеца, но получил отказ, предлогом была его дипломатическая неприкосновенность. После этого инцидента базельцы уже не выходили из Галаты. Через посредников они потребовали от императора отдать им 8 тысяч дукатов на том основании, что он отказался ехать с ними и поэтому должен возместить все финансовые потери. Но император ответил, что именно их сторона нарушила договор — не уложилась в сроки, неправильно назначила место для вселенского собора и не смогла найти общий язык с папой. На этой недружелюбной ноте переговоры были прекращены. 2 ноября 1437 г. базельский флот взял обратный курс. Вместе с ним покидал Константинополь и Иоанн Рагузанский. Два года пребывания здесь окончились для него самым большим разочарованием: плодами его трудов теперь пользовались соперники.

На руках у посольства было письмо императора Базельскому собору^[466]. Автор сообщал о своем решении в ближайшем будущем отправиться на Запад (не называя при этом конкретного места) и в осторожной форме упрекнул депутатов в том, что они не во всех пунктах выполнили имевшийся между ними договор. Тон письма явно подчеркивал, что император по-прежнему считался с возможностью в ближайшем будущем продолжить переговоры. 25 ноября 1437 г. византийская делегация выехала на Запад.

В истории с латинскими посольствами политическая борьба вокруг унии с греками достигла своего пика. Благодаря деятельности обеих миссий эхо этой борьбы отозвалось в различных политических центрах Европы, пока ее нити не пересеклись в самом Константинополе, поставив греков перед трудноразрешимой проблемой выбора, к которому они оказались явно не готовы. Позиция византийского императора в сложившейся ситуации была последовательно ориентирована на поиск компромиссного варианта, который, однако, натолкнулся на глухую стену противоречий между противоборствующими латинскими партиями. Принятое византийцами решение отправиться в Италию стало важнейшим фактором успеха папы и стоявших за ним политических сил.

2.2.5. Политическая конфронтация на Западе в преддверии униатского собора

В течение всего времени, пока на Западе готовились принять восточную делегацию, ситуация здесь продолжала развиваться в сторону усиления смуты. В памяти современников еще живы были воспоминания о недавней схизме, которую с таким трудом преодолел Констанцский собор, а Европа уже оказалась на грани нового раскола. Парадокс был в том, что поводом к нему стал вопрос о церковной унии с Востоком. Как уже отмечалось, 29 мая 1437 г. папа Евгений IV ратифицировал декрет меньшинства, провозглашавший проведение униатского собора в Италии, В Базеле этот шаг был признан незаконным. 31 июля собор, несмотря на предостережения кардинала Чезарини, фактически начал процесс против понтифика, предписав ему в течение ближайших 60 дней явиться лично и дать отчет в своих действиях^[467]. Папа, разумеется, и не думал этого делать, уверенно продолжая собственную политику. Даже не дождавшись информации из Константинополя о решении греков, 18 сентября он издал буллу о переносе Базельского собора в итальянский город Феррару^[468].

В разгорающемся противостоянии курия попыталась найти поддержку у императора Сигизмунда. Еще в июне папа сообщил ему о своем посольстве в Византию и о последних переговорах с греческими послами. Однако германский император по-прежнему ничего не хотел слышать о перемещении собора в Италию. Но авиньонский вариант вызывал у него не меньший протест, и он продолжал настаивать на том, чтобы вселенский конгресс состоялся в его венгерской столице.

5 июля, отправляя своего представителя в Базель, император вновь напоминал депутатам, что всегда хотел собрать униатский собор не в Италии, а «в таком месте, где смогли бы встретиться правители Европы и тщательно обсудить вопрос об освобождении греков от иноземного ига»^[469]. На эту роль предлагалась Буда. Сигизмунд все еще надеялся, что будут назначены новые выборы, поскольку Авиньон вовремя не выполнил своих обязательств. Поэтому до прибытия своего посольства он просил не начинать процедуру повторного голосования^[470]. Что же касается «раскольничьего» декрета от 7 мая, копию которого император получил от папы, то тут его мнение было однозначно: документ принят вопреки мнению большинства собора и представителей почти всех светских правителей, которые там присутствуют, поэтому ничего кроме неприятностей и смуты он принести не может^[471]. В отношении лиц, которые незаконно снабдили декрет печатью, Сигизмунд требовал назначить наказание^[472].

По мере поступления новой информации императору приходилось корректировать свои действия. Очевидно, к середине июля стало известно, что авиньонские галеры все-таки уже вышли в Константинополь, а папские в любой момент готовы отплыть в том же направлении. Это означало, что возможность нового голосования в Базеле становилась минимальной, зато опасность возникновения схизмы все более ощутимой. В связи с этим 15 июля Сигизмунд в своем письме призвал депутатов не доводить дело до прямого конфликта с папой из-за вопроса о том, где проводить вселенский собор^[473]. Он указал, что и к папе обратился с такой же просьбой. Его предложение относительно Буды по-прежнему оставалось в силе, поскольку этот вариант, по его словам, решил бы все разногласия, причем с огромной пользой для греков^[474].

Германский император, как видно, еще надеялся не допустить раскола. Кто, как не он, положивший в свое время столько сил ради умиротворения католической церкви, был и теперь в этом заинтересован. Однако события стремительно развивались в прямо противоположном направлении. По прошествии нескольких дней Сигизмунд узнает, что в Базеле затевается процесс против папы, от которого требуют лично предстать перед собором. Крайне встревоженный, 26 июля император отправил своему послу в Базель письмо следующего содержания: «Не сомневаемся, что тебе известно, какая ссора разгорелась в Базеле между отцами по вопросу о предстоящем вселенском соборе, который должен состояться для объединения греков со святой римской церковью. Боюсь, что это грозит ей большими бедами, поэтому мы отправили посольство, чтобы призвать депутатов к любви и согласию, насколько это было в наших силах. Однако безуспешно. Только что до нас дошли ошеломляющие известия о том, что этот конфликт продолжает разрастаться и что некоторые французы выступают за Авиньон (в качестве места для будущего собора. — Н. П.), поскольку теперь его граждане выплатили причитающиеся деньги, предоставили галеры для перевозки греков и прислали своих прелатов. Но против всего этого стоит папа с верной ему партией, стремящийся перенести собор в Италию, что крайне неприятно французам и их приверженцам. И вот в этой смуте ими подготовлен процесс в отношении понтифика. Требуют, чтобы он до середины сентября ответил по тем пунктам, которые они против него выдвигают; и если папа не сделает этого, то они намерены вести процесс против него еще дальше. По этому поводу мы и члены рейхстага (electores imperii) и прочие князья и городские общины сильно обеспокоены. Поэтому мы, а вместе с нами и всякий благонамеренный человек, считаем, что таким путем и на таком соборе состоится не уния с греками, а явная схизма и раскол внутри святой нашей церкви. Тем более что греки на Базельском соборе ясно выразили протест в отношении Авиньона и не хотят утверждать этот город, потому что он не числится в декрете («Sicut pia mater» от 7.09.1434. — Н. П.) и, следовательно, они не обязаны туда ехать. Между тем некоторые открыто заявляли на соборе, что хотели бы знать, по какому праву итальянцы имеют в своем распоряжении церковь, а немцы — империю (Romanum imperium). Надо подумать, какие опасные интриги творят эти люди, прикрываясь добрыми намерениями, касающимися унии с греками; из-за этого всему христианству может быть нанесен большой вред, а также священной империи и всей германской нации, если не противопоставить им что-то. Поэтому мы отправляем на собор своего поверенного, достопочтенного Петра, епископа Аугсбургского, которому поручаем разобраться в существе дела, насколько это будет возможно, чтобы не дать довести до конца процесс против папы и чтобы собор не переезжал в Авиньон, а проходил бы в таком месте, куда греки охотно согласились бы приехать и которое заранее было предусмотрено декретом. С этой целью мы отправили посольство также к императору и константинопольскому патриарху и с божьей помощью надеемся, что они пойдут по пути, который мы им предлагаем»^[475].

Из приведенного фрагмента видно, что именно так беспокоило Сигизмунда. Он уже не протестовал против перемещения собора в Италию, зато его перенос в Авиньон и инициированный процесс против паны, грозивший закончиться смещением последнего, воспринимались им как сплошная цепь французских махинаций. Урон, который мог быть нанесен церкви, Сигизмунд напрямую связывал с поражением интересов империи, т. е. фактически германских интересов. Удивительным образом предстает из его слов столкновение национальных партий: французы были недовольны тем, что итальянцы контролируют святой престол, а немцы держат корону Священной Римской империи, и под благовидным предлогом унии с греками действовали к собственной выгоде. О том, насколько сильно император был встревожен, говорит тот факт, что в случае крайней необходимости он готов был оставить все дела и лично приехать в Базель.

В известность о происходящем были поставлены и многие немецкие курфюрсты^[476]. Одним словом, дело действительно касалось германских интересов. Уполномоченный Сигизмундом епископ Аугсбурга выступил 9 августа перед Базельским собором. Он дал понять, что позиция императора не означает, что он на стороне папы, а выражает его желание выступить посредником между ним и депутатами^[477]. Сам Сигизмунд повторно писал в Базель 10 сентября, пообещав поддержку собору, если только депутаты воздержатся от спешных и необдуманных решений^[478].

Благодаря настойчивому вмешательству Сигизмунда в Базеле постановили не прекращать, но временно приостановить процесс против понтифика. По-видимому здесь пока еще уважали посреднические усилия германского императора и не бросали открытый вызов папе лишь потому, что никто не мог твердо сказать, за кем последуют греки. Сигизмунд смотрел на все это с оптимизмом. В письме от 6 ноября он писал собору, что, по некоторым сведениям, греки якобы уже отправились из Константинополя в направлении Венеции, и тут же сообщал, что снарядил к ним византийского посла Мануила Дисипата с предложением приехать в Буду. При получении известий об их прибытии он обещал немедленно отправить к ним новое посольство и убедить принять свой план^[479]. Но Сигизмунду не суждено было дожить до этого дня: 9 декабря 1437 г. императорскончался.

Не только Сигизмунд выступал против агрессивных планов собора в отношении папы, но и делегаты от Кастилии^[480]. Озабоченность проявил и английский король Генрих VI. В ноябре 1437 г. он писал герцогу Саксонии (и как явствует из этого же письма, также императору Сигизмунду папе и собору), что необходимо предотвратить схизму а базельским отцам следует переехать в Феррару либо в другое место, которое будет удобно и грекам, и папе, и депутатам, и всем светским князьям^[481]. Это было еще одно компромиссное предложение, которое учитывало и интересы византийской стороны. В Базеле этот лее принцип отстаивал кардинал Чезарини, призывая депутатов вопрос о том, где проводить вселенский собор, предоставить для решения грекам. Но после смерти императора Сигизмунда не осталось авторитетной силы, способной не допустить развития конфликта. Тем более что в начале декабря через Венецию уже поступали сведения о том, что греки плывут в Италию на папских галерах^[482].

20 декабря Чезарини сделал последнюю попытку призвать собор к компромиссу с понтификом. «В момент, когда греки уже почти у порога, — взывал кардинал, — не подвергайте риску святое дело; скоро в порт поедут наши депутаты (от Базельского собора. — Н. П.), которые изо всех сил будут стараться убедить их ехать в Авиньон или в Савойю; если получится, то и все мы отправимся туда, а если нет, обсудим с ними другое место, удобное и приемлемое нам, грекам и папе; ведь без греков не может быть унии с ними, а они же ставят условием непременное присутствие папы»^[483]. Но голос кардинала не был услышан. 9 января 1438 г. он с группой прелатов покинул Базель, чтобы отправиться в Италию. Спустя десять дней после этого вернулось базельское посольство из Константинополя, и 29 января собор уже слушал доклад Иоанна Рагузанского о его неудавшейся миссии^[484].

Тем временем папа Евгений IV уверенно продолжал готовиться к приему византийцев в Италии. Подготовка к открытию собора шла и по дипломатической линии. Известны послания понтифика к германским князьям, герцогам Саксонии и Баварии, с просьбой прислать на конгресс своих делегатов^[485]. Предметом особой заботы со стороны курии стала позиция австрийского герцога Альбрехта. Последний в значительной степени унаследовал после Сигизмунда гуситскую (богемскую) проблему, которая в многолетней деятельности Базельского собора была и, впрочем, продолжала оставаться одной из самых главных. Уже в силу этого факта герцог едва ли мог резко обрушить отношения с собором, от которого по-прежнему многое зависело в этом вопросе. Папа, очевидно, учитывал это, когда убеждал в том, что переговоры с гуситами, как и переговоры с греками, можно перенести из Базеля в Феррару. В декабре 1437 г. папский посол должен был передать Альбрехту следующее: «По мнению папы, следует подумать о том, что в интересах самого герцога и к пользе для его государства вопрос о гуситах надо передать на Феррарский собор, где, по твердому убеждению понтифика, его можно будет успешно решить; в этом случае богемы, ободренные такой надеждой, станут более кроткими в отношениях с герцогом, который должен понять, что с базельскими отцами богемы уже едва ли смогут договориться, а скорее всего не смогут никогда, потому что этот собор (Базельский. — Η. П.) переносится в Феррару не для того, чтобы сорвать обсуждение богемского вопроса, а чтобы, наоборот, легче было решить его, так как в связи с вопросом о греках он должен решаться сходным образом ввиду взаимной близости этих двух проблем»^[486].

Здесь уместно вспомнить о том, что всего за три года до этого византийцы посчитали страшным оскорблением случай, когда авторы декрета «Sicut pia mater» опрометчивой словесной формулировкой уравняли их с гуситами. Папа Евгений IV безусловно знал об этом, но в данном случае проводил эту параллель совершенно открыто, пытаясь отыграть гуситскую карту у Базельского собора и разрушить возможный альянс между ним и герцогом. Впрочем, эти старания успеха не принесли. Альбрехт и князья оставались на позиции, близкой к той, которую прежде занимал Сигизмунд. В результате из всех политических сил самой надежной опорой папы оставалась Венеция. Венецианский дож Франческо Фоскари в письме от 24 октября 1437 г. приветствовал решение о переносе Базельского собора в Феррару^[487]. Власти республики тщательно отслеживали все известия с Востока о передвижении византийской делегации и готовились принять ее в своем порту. Ожидание этого события, как видно из всего сказанного выше, лишь усугубило ситуацию в латинской церкви и обострило напряженность внутри западного политического сообщества.

2.2.6. Византийская делегация па Западе и проблема политического выбора в условиях раскола

Путешествие греков от Константинополя до Венеции длилось два с половиной месяца. Трудности пути тяжелым бременем легли на плечи пожилых участников делегации, в том числе самого императора и патриарха. Но кроме физических тягот не менее мучительным было ощущение неуверенности в том, что ждет впереди. Это чувство, с которым византийцы покинули свою столицу, в дороге только усилилось. На Пелопоннесе их настигло известие о смерти императора Сигизмунда. Эта новость стала настолько тяжелым ударом, что император Иоанн VIII подумывал о том, имеет ли смысл вообще ехать дальше^[488]. Однако путешествие продолжалось. 8 февраля 1438 г. галеры бросили якорь в венецианском порту В обстановке полной торжественности высокие гости сошли на берег.

Очутившись на Западе, греки лишний раз убедились, что здесь царит раскол. Не могло быть и речи о том, что большинство правителей Европы станут участниками вселенского собора. Вставал вопрос, куда двигаться дальше. По поведению византийцев в первые дни после прибытия никак нельзя было сказать, что они намеревались отправиться прямо к папе, который ожидал их в Ферраре. Сиропул, у которого мы находим сведения об этом, пишет, что делегаты начали бурно обсуждать дилемму, ехать ли к папе или на Базельский собор^[489]. В связи с этим венецианский дож сообщил императору, что греки могут оставаться в Венеции сколь угодно долго, чтобы взвесить свои планы и решить, в каком направлении продолжить путь. Известно, однако, что изначально власти республики, опасаясь раздражения турецкого султана, не желали, чтобы византийцы задерживались в их городе. Но венецианцы были союзниками папы. В таком случае заявление дожа одновременно могло выражать и его неуверенность в том, что греки непременно поедут в Феррару, и надежду на то, что во время их пребывания в Венеции их молено будет убедить в этом.

Император, как пишет далее Сиропул, решил посоветоваться с патриархом. Но тот сослался на болезнь и попросил, чтобы сначала государь обсудил все в своем кругу и сообщил ему свое мнение. Императора не удовлетворил такой уклончивый ответ, и он послал сказать патриарху, что должен знать позицию всех членов совета, поскольку одни призывают ехать к папе, а другие считают это нецелесообразным в настоящий момент. Очевидно, патриарх ответил, что знает, кем высказываются подобные суждения, но когда он явится на совет, то опровергнет их^[490]. О позиции и раздумьях патриарха свидетельствует также послание венецианского сената папе от 17 февраля, в котором говорилось следующее: «…патриарх Константинопольский один пожелал переговорить с нами за закрытыми дверями и получить от нас совет. Он сказал, что император и он сам прибыли сюда, чтобы заключить церковную унию, к которой очень стремятся, но и до, и после своего прибытия слышали о разногласиях между папой и Базельским собором, а также между папой и некоторыми христианскими князьями, и потому он просил у нас совета, что ему делать дальше, и попросил, чтобы этот разговор остался в тайне… Мы же ответили ему, что Базельский собор больше не может называться собором, так как основные и почтенные прелаты покинули его и лишь некоторые остались там, не имеющие высокого сана, которые не хотят ни унии, ни мира, не имеют никаких других благих намерений, кроме как посеять схизму и раскол, потому что таким способом рассчитывали повысить свой статус… Затем мы сказали, что между папой и христианскими князьями нет никаких конфликтов и, более того, все самые влиятельные государи находятся в согласии с волей Его Святейшества, благоволят ему, за исключением разве что арагонского короля, который стремится заполучить королевство Сицилийское (Неаполитанское. — Н. П.), а так как папа не расположен к нему, но поддерживает короля Рене Анжуйского, то правитель Арагона настроен против папы. То же самое можно сказать и о герцоге Миланском, который давно пытался и пытается теперь отнять часть земель церкви и всеми способами старается нанести ущерб личности и положению папы. Но из других государств не знаем никого, кто был бы против него. После этого мы дали совет патриарху, чтобы император и он сам объединились с понтификом, и чем скорее это случится, тем лучше. Патриарх охотно выслушал нас, после чего сказал, что хочет все обдумать»^[491].

Скорее всего, ответ венецианцев лишь утвердил патриарха в его собственном мнении. Уже 17 февраля (этим же днем датировано письмо сената, но разговор мог иметь место немного раньше) он писал представителям кастильского короля на Базельском соборе, что в ближайшее время греческая делегация отправится к папе в Феррару. Правда, тут же он давал понять, что не считает закрытым вопрос о том, где будет проходить униатский собор. Патриарх писал, что еще предстоит обсудить это с папой и выбрать подходящее место^[492]. Что же касается решения императора, то оно стало окончательным не ранее 18 февраля, когда состоялось очередное заседание совета^[493].

Свою роль в этом могло сыграть общение со знатными представителями от курии, явившимися 12 и 13 февраля. Один из них был не кто иной, как Николай Альбергати, назначенный президентом униатского собора. На совете прозвучало предложение дождаться кардинала Чезарини, который прибыл 20-го, но император пожелал, чтобы к его приезду решение было принято. 25 февраля Иоанн VIII Палеолог обратился с письмом к Базельскому собору. Письмо не содержало никаких претензий к оставшимся там депутатам. Император лишь сообщал, что после долгого и изнурительного пути ему и другим делегатам, ввиду их старости и плохого здоровья, невозможно совершить еще один переход на лошадях, поэтому он просил всех участников собора приехать в Феррару^[494]. Это был еще один призыв византийского правителя к всеобщему компромиссу. 28 февраля византийцы покинули Венецию.

Поведение греков после прибытия на Запад ясно показывает, что атмосфера раскола и конфронтация, обнаруженная ими на Западе, воспринимались крайне негативно, и вопрос о дальнейших шагах не считался предрешенным. Император, по-видимому, еще не исключал возможность стать посредником между папой и Базельским собором, однако реальными инструментами влияния на ситуацию он не обладал. В то же время патриарх занял гораздо более твердую позицию в пользу папы, которая лишь укрепилась после закулисных переговоров его с венецианским сенатом. Следует признать, что сделанный греками выбор был наиболее реальным в сложившейся ситуации.

До недавнего времени считалось, что упомянутое выше письмо императора от 28 февраля было его последним посланием, которое он отправил в Базель. Однако недавно появились данные о том, что его неофициальные контакты с Базелем продолжались. Среди материалов архивных коллекций было, в частности, обнаружено письмо императору из Базеля от некоего грека но имени Димитрий^[495]. Из письма следует, что оно само явилось ответом на императорское послание, отправленное из Феррары 10 июля 1438 г. Прямой и достоверной информации об авторе нет. Однако в протоколах Базельского собора начиная с мая 1437 г. несколько раз упоминается грек с именем Димитрий, являвшийся грамматиком и учителем греческого языка при Базельском университете. По имеющимся данным, к указанному времени он уже несколько лет проживал в Базёле, но при этом посылал деньги своей семье, которую оставил в Византии. По всей видимости, авторство письма принадлежит этому человеку^[496].

Вопреки официальной позиции греков Димитрий не только остался на стороне Базельского собора, но и продолжал убеждать византийского императора в правильности своей позиции. Как следует из письма^[497], автор уже не один раз в ответ на просьбы императора в таком именно духе отправлял ему свои доклады из Базеля, причем в последнем письме из Феррары Иоанн VIII Палеолог поставил якобы под сомнение справедливость его посланий^[498]. Примечательно, что на это Димитрий ответил яростной критикой в адрес Дисипата и некоторых других лиц, которые, по его мнению, вводят императора в заблуждение и уже заставили его разорвать отношения с Базельским собором. О каком Дисипате в данном случае идет речь, непонятно. Скорее всего об Иоанне, который, будучи последним византийским послом в Базеле, прервал переговоры с собором и обратился на сторону папы. Димитрий в своем письме уверял императора, что собор в Ферраре, в отличие от Базельского, не пользуется признанием у христиан Запада, поэтому грекам нечего ждать помощи от папы. По его словам, последней надеждой империи является Базель — только он способен организовать поход против турок. Автор упрекнул византийского правителя в том, что своим решением поддержать папу он взял на себя вину за разжигание новой схизмы. Заканчивая письмо, Димитрий призвал Иоанна VIII пересмотреть свое мнение, приехать в Базель и тогда, считал он, папе не останется ничего другого, как примириться с собором^[499].

Приведенные данные свидетельствуют о глубоких сомнениях, которые византийский император продолжал испытывать и после приезда в Феррару и открытия униатского собора. Его по-прежнему интересовала обстановка в Базеле, и он получал информацию о ней, пользуясь услугами вышеупомянутого Димитрия, который находился там в качестве частного лица. С другой стороны, император испытывал сильное давление со стороны той части своего окружения, которая выступала за союз с папой. Во главе этой партии вероятнее всего стоял сам патриарх. Однако в то же самое время и в Базеле по-прежнему не оставляли надежды переманить греков на свою сторону. Письмо Димитрия императору, видимо, было составлено под непосредственным влиянием базельских руководителей, что давало автору право делать свои заявления от имени собора.

Как бы то ни было, греческая делегация осталась в Ферраре, откуда в феврале 1439 г. собор переехал во Флоренцию. Находясь в зависимости — в том числе материальной — от папы и его политических союзников, византийцы в любом случае были сильно ограничены в своих политических возможностях. Наиболее же серьезным выводом для греков было то, что Ферраро-Флорентийский собор на самом деле не пользовался настоящим признанием за пределами Италии.

3. Византия в контексте основных тенденций политического развития запада и проблема политической ориентации империи

3.1. Запад и целевые установки внешней политики Византийского государства

Воссоздавая картину политических взаимоотношений Византии и Запада, необходимо остановиться на вопросе о том, каким видели представители той и другой стороны возможный результат этого процесса, до какой степени совпадали или не совпадали их ожидания в этой области. Аксиоматичным является тезис, что Византия добивалась от Запада помощи против турок, и в этом состояла ее главная, если даже не единственная, цель. Но как представляли себе византийцы конкретные формы этой помощи, как связать это с принципами их дипломатической практики и, наконец, как ту же самую проблему склонны были решать на Западе?

Ответ на последнюю часть вопроса лежит на поверхности. Как известно, на Западе наиболее верным способом отражения османской угрозы считался крестовый поход. Идея крестового похода сохраняла свою значимость и в XV в., об этом еще будет сказано ниже. Однако едва ли есть основания применить аналогичный вывод к Византии. Формируя свои отношения с Западом, греки, как бы часто они ни слышали рассуждения на эту тему от латинян, будь то папа или германский император, сами никогда не высказывали подобных идей^[500]. Опыт прошлого ни в коей мере не располагал к этому. При всем том, что крестовый поход мог увенчаться успехом, у византийцев не было никаких гарантий того, что за ним не последует новая волна ожесточения в отношениях между православными и католиками^[501]. Известно, например, что в 1422 г. Константинополь посетил посол французского и английского королей — Карла VI и Генриха V — бургундский рыцарь Жильбер де Лаинуа. Перед этим он побывал в Польше, а в византийской столице должен был еще застать посольство папы, возглавляемое Антонием Массанским. Его цель состояла в том, чтобы оценить шансы на очередной крестовый поход. Но на Запад он вернулся с убеждением в слабой возможности подобного мероприятия и, судя по всему, не нашел понимания в Константинополе^[502].

Возможно, поэтому уровень реальных запросов, с которыми византийские дипломаты отправлялись на Запад, может показаться более чем скромным. Если речь шла об оказании конкретной помощи, то под этим подразумевались, как правило, либо финансовые пожертвования, что хорошо видно на примере отношений с Арагоном, либо очень ограниченное военное содействие, что демонстрируют отношения с Венецией, которой неоднократно предлагалось участие в совместных операциях, имевших весьма узкое и конкретное назначение. Это был едва ли не предел того, что византийский император рассчитывал реально получить от Запада, хотя настоящие потребности Византийского государства были несоизмеримо шире.

Однако лишь этим подход Византии в отношениях с Западом не исчерпывается. Если проследить серию многочисленных дипломатических контактов, то можно выявить общую закономерность, которая пронизывает содержание поздневизантийской внешней политики. Она состоит в том, что Византия пыталась в этот период играть роль посреднической, объединяющей, консолидирующей силы в европейской политике. Это видно на множестве примеров. В 1402 г. Мануил II Палеолог предлагает Венеции урегулировать отношения с Генуей. Затем на протяжении многих лет император упорно пытался погасить венгерско-венецианский конфликт. Хотя эти попытки так и не увенчались успехом, нигде посредническая политика Византии не проявилась так наглядно. На то были веские причины. Оба этих государства — Венгрию и Венецию — связывала с Византией общая проблема: турки и необходимость вести борьбу с ними. Затяжной и трудноразрешимый конфликт развел по разные стороны наиболее вероятных и естественных союзников. Если Венгрия, которую Сигизмунд объединял личной унией с Германской империей, с тех пор концентрировала в себе мощь континентальной Европы, то Венеция обладала огромным потенциалом на море. Однако альянс этих двух сил, которые византийские дипломаты настойчиво пытались примирить, так и не стал реальностью. Если вспомнить, что их противостояние прямо или косвенно затрагивало весь спектр европейских государств, то надо признать, что этот конфликт в глазах византийского императора был наиболее трагическим фактом.

Ту же самую закономерность можно констатировать, если обратиться к истории переговоров по поводу церковной унии. С самого начала они протекали на фоне кризисов, имевших место в латинском мире. И здесь установка греков на достижение всеобщего компромисса оставалась неизменной. Контакты на церковной почве начались, когда западная схизма еще продолжалась. Византийцы относились к ней негативно и, в сущности, не скрывали этого. Византийское посольство на Констанцском соборе не начинало переговоры до того момента, пока не был избран всеми признанный папа, и со своей стороны даже внесло посильный вклад в это дело. Перспектива унии и позиция греков ускорили разрешение кризиса в западной церкви. Когда в 1416 г. арагонский король наконец отрекся от антипапы Бенедикта XIII, то в качестве одного из мотивов этого решения назвал открывающуюся возможность скорого объединения с восточными христианами^[503].

Во время переговоров, которые впоследствии велись на Базельском соборе, византийцы исходили из тех же принципов. Грек Исидор в своей приветственной речи главный упор сделал на необходимости внутреннего умиротворения латинского Запада. С самого начала византийцы твердо дали понять, что обязательной предпосылкой унии должна стать взаимная договоренность между папой и депутатами собора, т. е. в первую очередь между самими латинянами. Громадные силы были положены императором на то, чтобы примирить два конкурирующих посольства, которые прибыли в Константинополь осенью 1437 г. Внутреннюю конфронтацию в западной церкви греки не пытались обратить себе на пользу, а отчаянно пытались погасить ее.

В современных исследованиях, посвященных истории церковной унии, как правило, упоминается политическое завещание императора Мануила II, которое незадолго до своей смерти он оставил своему сыну и наследнику Иоанну VIII. Вот что мы находим в хронике Георгия Сфрандзи, который вкладывает в уста императора следующие слова: «Сын мой, мы точно знаем, какой страх испытывают нечестивые перед тем, что мы сможем договориться и объединиться с франками (имеются в виду латиняне. — Н. П.); ведь они понимают, что если это слупится, то громадный урон понесут они от западных христиан. Поэтому трудись во имя унии с латинянами, ибо именно так ты сможешь внушать страх нечестивым, но остерегайся на самом деле заключить ее, так как не вижу я, чтобы наши [подданные] готовы были объединяться с латинянами; боюсь, что из-за этого схизма станет еще глубже, а мы же останемся без защиты перед нечестивыми»^[504].

Свидетельство Сфрандзи вызывает разные мнения по поводу его достоверности^[505]. Однако в любом случае оно весьма точно отражает характер политики императора Мануила II. В его понимании уния никогда не становилась самоцелью, но была средством, позволявшим наладить контакты с Западом, особенно когда это было крайне необходимо. Показательно, что диалог на почве этой проблемы усиливался в наиболее кризисные для империи моменты. Так было в 1411 и в 1421–1422 гг. Когда же внешнеполитическое положение несколько стабилизировалось, что произошло в последние годы жизни Мануила II, византийская сторона сознательно заморозила переговоры, к которым ее активно начал подталкивать папа Мартин V.

Перспектива унии, таким образом, должна была по крайней мере сдерживать агрессивность турок, что, однако, еще не означало их полного сокрушения. Именно эта концепция стратегического сдерживания, которая исключала возможность крестового похода в его классическом понимании, очевидно, и определяла тактику императора в отношениях с Западом. В лучшем случае византийский правитель надеялся с его помощью выбить турок из Европы. Уния или даже одно движение к ней должны были стать фактором сплочения христианского сообщества, способного положить конец наступлению османов. Но главным препятствием на этом пути была внутренняя разобщенность самого Запада, и ее преодоление, безусловно, являлось одной из главных задач византийской политики. В этой связи предстоит решить вопрос о том, насколько такого рода установка соответствовала реалиям западного мира.

3.2. Византия и концепция европейского универсализма

Политическая система Запада на рубеже ХІV–ХV вв. находилась под воздействием разнонаправленных тенденций интеграции и дезинтеграции^[506]. Византийцам пришлось столкнуться с тем и с другим. Возраставшая политическая разобщенность западных государств, конфликтность отношений между ними заметно актуализировали в европейском политическом сознании тему войны и мира, которая подогревалась опасениями перед стремительным наступлением ислама^[507], тем более что с 1378 г. сама католическая церковь стала жертвой национальной дезинтеграции. Конциляризм, в свою очередь, был попыткой положить предел дроблению христианского сообщества. Хотя внешне он имел много общего с национально-церковным движением, все-таки не был идентичен ему. Напротив, конциляризм стремился подвести под это движение принцип иерархического соподчинения церкви национальной и церкви римско-католической, реализуя его через церковный собор^[508]. Этот институт в своем новом качестве становился выразителем церковно-религиозного единства латинского мира в условиях его прогрессировавшего политико-государственного размежевания.

Именно в качестве интегрирующего фактора конциляризм сомкнулся с империей, которая наряду с папством и церковными соборами также являлась традиционным носителем универсалистских тенденций^[509]. Упадок папства открыл для империи новые перспективы подъема. Этот вывод ярко демонстрирует политика Сигизмунда Люксембургского. В его лице получили второе рождение старые претензии германского императора на роль покровителя церкви и всего западного христианства. Действительно, именно ему принадлежала ведущая роль в преодолении схизмы. Но активность Сигизмунда не ограничивалась делами церкви. Непрерывно с его стороны следовали акции, направленные на внутреннее объединение Европы, что мотивировалось необходимостью вести борьбу с исламом. Поэтому идея крестового похода была постоянным спутником его правления.

Эта политика германского императора в значительной степени вдохновлялась и оправдывалась общественными настроениями, преобладавшими в тот период. Как уже было замечено, пацифистская риторика, призывавшая к прекращению войн и конфликтов в Европе перед угрозой с Востока, становится характерной чертой публицистики и темой выступлений на общественных форумах. Самой яркой фигурой в этом смысле можно назвать Дитриха Нимского. В написанном незадолго до Констанцского собора трактате «De scismate libri très» этот немецкий автор, размышляя над причинами поражения христиан в битве под Никополем, делает вывод, что катастрофы не произошло бы, если бы во главе войска стоял сильный император, а немцы и французы тогда не стали бы решать вопрос о первенстве^[510]. Принцип европейского единства в интересах защиты христианства впоследствии активно проповедуется им же на Констанцском соборе. В одном из своих сочинений Дитрих проводит параллель между Клермоном и Констанцем, полагая, что закономерным финалом последнего церковного собора тоже должен стать крестовый поход, возглавляемый императором. При этом уже и сам крестовый поход преподносится как объединяющий христиан фактор^[511]. Иными словами, он выступает как конечная цель консолидации и одновременно как ее средство.

Определить, какая из этих двух функций преобладала в пропаганде крестового похода, почти невозможно^[512]. Европейская политика императора Сигизмунда постоянно была ориентирована на идею крестового похода. С одной стороны, в этом была реальная потребность. Турецкая проблема была для него, венгерского короля, всегда актуальной. В 1415 г. Констанцский собор даже обратился ко всем христианам с призывом оказывать Венгрии помощь в борьбе против турок, особенно пока ее правитель находится за пределами своего королевства^[513]. С другой стороны, эта идея служила Сигизмунду основанием для его вмешательства в международные отношения, что укрепляло престиж и значение империи^[514].

Все сказанное необходимо для понимания того, что универсалистские тенденции в Европе первой половины XV в., нашедшие опору в конциляризме и империи, не могли обойти стороной проблему Византии. Политика императора Сигизмунда стремилась охватить все значимые точки международных конфликтов, подрывавших стабильность в Европе. На этот же уровень он пытался поднять и вопрос объединения с греками. Показательно в этом отношении его письмо к английскому королю Генриху IV от 1412 г.^[515] Сигизмунд писал последнему о своих посреднических усилиях в целях примирения Польши с Тевтонским орденом (польский король Владислав Ягеллон как раз в тот момент посетил Буду), о своих планах в ближайшее время добиться уступок от Венеции. Далее речь шла о предстоящем осенью того лее года Франкфуртском рейхстаге (который, правда, так и не состоялся). Сигизмунд предлагал королю отправить туда своих делегатов, чтобы обсудить перспективы урегулирования конфликта аристократических группировок во Франции — бургиньонов и арманьяков. Безусловно, через это открывалась бы возможность прекращения и самой Столетней войны, чего упорно добивался германский император. На том лее рейхстаге, как считал Сигизмунд, следовало также определить время и место для церковного собора, на котором, как он надеялся, будет заключена уния с греками. Чтобы этот собор состоялся, по его мнению, должны были потрудиться все светские князья.

Как видно на данном примере, вопрос о греках рассматривался Сигизмундом в качестве одного из пунктов его общеевропейской политики, которая — под знаменем умиротворения — призвана была возвысить авторитет императорской короны на Западе. Финалом всех этих мероприятий провозглашался крестовый поход, ради которого якобы и требовалось положить конец войнам на континенте. Вопрос о западной схизме Сигизмунд здесь не поднимает вовсе, что подтверждает ранее уже высказанную мысль о том, что предстоящий собор предназначался им первоначально исключительно для преодоления схизмы восточной.

Универсалистские тенденции в политике Сигизмунда побуждают его обратиться к старой проблеме о природе и соотношении двух империй — западной и восточной. Свои суждения на эту тему он изложил в одном из писем византийскому императору Мануилу II от 1412 г. Сама постановка вопроса напрямую оправдывалась перспективой церковной унии. Иными словами, религиозное единство, по мнению Сигизмунда, следовало скрепить единством политическим. Решение проблемы он видел в том, чтобы изменить традицию титулования. При этом он не пытался поставить под сомнение императорское достоинство византийского правителя и пожелал, чтобы тот продолжал свободно им пользоваться. Изменение состояло лишь в том, что василевсу ромеев было предложено отныне именовать себя «imperator Graecorum», чего никогда не было в византийской государственной практике. Новый титул подчеркивал национальные границы его власти, тогда как император Запада сохранил бы за собой прежний титул «imperator Romanorum». Оставшееся противоречие Сигизмунд снимал, ссылаясь на традиции позднеримской государственности, напомнив Мануилу II о том, что «в давние времена многие императоры приобретали себе помощников, чтобы шире могла простираться их власть»^[516]. Таким образом, восточному императору отводилась роль младшего коллеги по отношению к западному

Тремя годами ранее этой же темы коснулся и Жан Жерсон, представивший французскому королю свой трактат об унии с греками в 1410 г. Руководитель Парижского университета, являвшегося ведущим центром конциляризма, всерьез считал, что византийская государственная доктрина ойкуменизма является препятствием к единству церкви. Об этом говорят следующие его строки: «Людям доброй воли требуется не столько один светский правитель, сколько один духовный. Этот тезис соответствует нашему мнению о греках, если те захотят сказать, что император Константинопольский должен считаться главой всего земного мира, как правопреемник Августа, Цезаря и Константина. Справедливость же нашего тезиса исходит из того, что людьми должны управлять и объединять их не столько одинаковые гражданские и политические законы, сколько общая вера и догматы»^[517].

Стоит обратить внимание еще на два свидетельства, которые преподносят обсуждаемую здесь проблему в совершенно ином ракурсе. Примечательно, что они исходят от разных сторон.

В протоколах Констанцского собора за февраль 1415 г. зафиксирована речь одного неизвестного автора, которая призывает решить вопрос о ликвидации латинской схизмы методом отставки всех трех пап. В самом конце этого выступления мы неожиданно встречаем следующую реплику: «…так как король Сигизмунд, вступивший в распоряжение Римской империей, заявил, что отречется от нее и передаст императору греков, как это и было раньше — и так будет, если тот пожелает со своими подданными вновь вернуться к церкви католической, — то тем более римский понтифик должен сделать то, что ему здесь предложено (т. е. тоже отречься — Н. П.)»^[518].

Эти слова относятся к тому времени, когда сам Сигизмунд еще находился в Констанце. О достоверности же приведенного высказывания ничего сказать нельзя. Однако с ним очень созвучен еще один пассаж, который имеется у Сиропула и относится к более позднему времени. Византийский историк в своем сочинении воспроизводит речь императора Иоанна VIII, в которой василевс выражал свою готовность заключить церковную унию с Западом. Среди прочих доводов он назвал следующий: во время его визита в венгерскую столицу в 1423 г. германский император якобы заявил, что если византийскому правителю удастся осуществить эту цель (заключить унию с католиками), то он, Сигизмунд, сделает его наследником своего престола. В оправдание своего столь неординарного решения Сигизмунд якобы также указал на то, что уния с греками поможет реформировать западную церковь, так как латиняне по многим пунктам свернули с верного пути церковной реформы^[519].

Достоверно подтвердить свидетельство Сиропула также не представляется возможным. Можно согласиться с мнением, что автор в скрытой форме иронизировал по поводу честолюбивых планов византийского императора^[520]. С другой стороны, данный пассаж подчеркивает достоинство последнего, и это уже не вполне вписывается в мировоззрение историка, который стремился показать унию преимущественно с негативной стороны. Не исключено, что Сигизмунд мог на самом деле утверждать что-либо подобное. Дело в том, что мотивы, которые он, согласно Сиропулу, выдвигает, не лишены определенного смысла. В вопросе церковной реформы на Западе империя и конциляризм имели далеко не однозначные позиции. Поддержка конциляристов со стороны Сигизмунда носила очень условный характер. Ему необходим был собор в качестве сильного инструмента влияния на церковную, а через нее в значительной степени и на международную политику. Но ограничение статуса папы для него имело свои допустимые пределы. Об ориентации на национальную церковь речь вообще не шла^[521]. В то же время Констанцский собор, как установлено на сегодняшний день, пошел явно не по тому сценарию, который первоначально готовил ему Сигизмунд^[522]. Его итоги вообще весьма сильно пошатнули универсалистские претензии императора. По его завершении он имел все основания сказать, что реформа церкви (в его понимании) не состоялась.

Выше уже было сказано, что Византия реально была заинтересована в том, чтобы политический климат на Западе стал как можно менее конфликтным. Отсюда ее усилия, направленные на сглаживание внутриевропейских противоречий, и негативная реакция на любое их обострение. Но не менее валено и то, что осознание миротворческого потенциала византийского фактора в какой-то степени присутствовало и на самом Западе. В этом византийцы подходили под интеграционную струю в европейской политике, которая пыталась реализоваться через империю и конциляризм. Под этим углом зрения, очевидно, и следует рассматривать пробудившийся интерес к византийцам как носителям имперской идеологии. Но если посмотреть глубже, то можно сделать вывод, что на Западе решение вопроса о греках рассматривалось в общем русле усилий по религиозной и политической консолидации Европы, как своего рода предпосылка к этому.

Отчасти это видно уже на примере латинской схизмы и путей ее преодоления. Скорее всего, не был случайным тот факт, что в 1409 г. по решению Пизанского собора папой был выбран грек по происхождению. Избравшие его кардиналы добивались, чтобы новый папа получил всеобщее признание. Национальная принадлежность понтифика играла в этом смысле далеко не последнюю роль. Другого кандидата могли обвинить в политических и национальных пристрастиях. Как раз на почве национальной неприязни в 1378 г. разгорелась схизма. В случае с греком эти опасения снимались^[523]. Это же обстоятельство должно было обеспечить скорейшее объединение с Востоком. Жерсон специально акцентировал на этом внимание, когда писал: «Папа же грек по происхождению и опытный доктор теологии, так тем более с его помощью греки скорее присоединятся к нам»^[524]. Уния с греками, в свою очередь, позволила бы искоренить остатки схизмы среди латинян. Об этом Жерсон также счел нужным упомянуть.

Во время Констанцского собора разговоры о возможном объединении с восточными христианами были одним из стимулов, подтолкнувших арагонского короля отказать в своей поддержке антипапе Бенедикту XIII^[525]. Стоит обратить внимание и на такой факт. Избранный в Констанце папа Мартин V, заявивший о полной поддержке планов но воссоединению церквей, дважды назначал легатов для ведения переговоров. Правда, никто из них так и не успел приступить к своей миссии. Первый скончался в Богемии, второй легат, как уже говорилось, сохраняя за собой официальный мандат для поездки в Константинополь, сначала отправляется в Испанию. Оба региона объединяло то, что там существовала широкая оппозиция по отношению к официальной церкви. Легат, получивший назначение в Испанию, должен был принудить к отречению последнего антипапу Бенедикта XIII, который упорно не желал этого делать^[526]. Свою деятельность папский эмиссар, пользуясь статусом посла в Византию, сопровождал пропагандой унии с греками. Это должно было повысить эффективность его усилий по ликвидации последнего рудимента латинской схизмы (хотя положительных результатов он не добился). О деятельности первого легата мы не знаем. Наверняка тот же статус призван был облегчить ему миссию в Богемии, которая была очагом гуситской ереси, т. е. мы видим и здесь очень похожую ситуацию, когда идея воссоединения католиков с православными должна была способствовать установлению внутреннего религиозно-политического мира на самом Западе.

В 1431 г. папа Евгений IV, принимая решение о роспуске Базельского собора, наталкивается на сопротивление депутатов. Но вопрос об унии с греками опять преподносится в качестве главной причины, требующей от латинян сохранения внутреннего мира. Противники и сторонники роспуска доказывают, что греки не захотят присоединяться к римской церкви, если в ней будет посеяна смута^[527].

Надежда на то, что уния с Византией поможет Западу обрести внутренний мир, присутствовала в момент отправки посольства Базельского собора в Константинополь в 1437 г. Его организаторы просили послов передать византийскому императору, что греки, воссоединяясь с римской церковью, возможно, этим своим актом помогут погасить многочисленные конфликты, которые потрясали латинское сообщество. Среди них были названы Столетняя война между Англией и Францией, борьба Арагона с Анжуйской династией за Неаполь, противостояние Милана и Итальянской лиги, состоящей из Флоренции, Венеции и Генуи, а также смуты в вотчине Св. Петра^[528]. О том, какие ожидания связывались с предстоящим вселенским собором, говорят следующие слова, которыми Базель напутствовал своих делегатов перед тем, как отправить их на Восток: «…если мы изо всех сил стремимся к союзу с ними (с греками. — Н. П.), то разве они не захотят равным образом потрудиться для умиротворения сыновей наших, разве не должны они переплыть море и добраться до самых крайних провинций западной церкви, чтобы установился мир?»^[529] Одним словом, воспроизводилась уже знакомая идея о миротворческой силе, которую заключала в себе уния с восточными христианами^[530].

Как уже говорилось, Базельский собор отнюдь не сразу озаботился проблемой греков. Безусловно, конкуренция с папой впоследствии заставила депутатов пересмотреть свою позицию. Таков традиционный взгляд. Однако он требует существенного дополнения. Скорее всего, вопрос о церковной унии стал неожиданно актуальным для Базеля не в силу противостояния с папой. В начале 30-х гг. собор вполне уверенно чувствовал себя перед понтификом. Но известно, что в тот момент первоочередной задачей собора было искоренение гуситской ереси. Возможно, именно это и подтолкнуло депутатов к тому, чтобы начать переговоры с Востоком. Если в декабре 1431 г. собор фактически самоустранился от решения этого вопроса и даже согласен был передать его в ведение папы, то в январе 1433 г. он уже по собственной инициативе, не считаясь с планами курии, снарядил посольство в Константинополь. Иными словами, объединение с греками должны были считать важным стимулом к примирению с гуситами и рассматривать как важную предпосылку к ликвидации опасной смуты в католической церкви.

На эту мысль, кстати, депутатов могли вывести сами богемские делегаты. Приехав в Базель, они призвали собор пригласить также и греков к участию в нем, объясняя это тем, что якобы имеют с ними немало общего^[531]. Возможно, из этих соображений, а вовсе не для того, чтобы указать грекамна еретическую сущность их вероучения, депутаты в договоре с византийскими послами от 1434 г. записали о своем намерении преодолеть раскол с греками по аналогии с гуситской ересью. Таким образом, начиная переговоры с Византией, собор оценивал их опять же как фактор консолидации самой латинской церкви^[532].

Такой взгляд на проблему представляется весьма продуктивным, так как заставляет задуматься еще над целым кругом подобных вопросов. Как уже было отмечено, западный конциляризм имел универсалистскую природу В условиях политической дезинтеграции он стремился сохранить, хотя и в своеобразной форме, универсализм церкви, не допустить ее разрушения. В этом смысле особенно большую опасность представляли ереси, имевшие явную национальную окраску, которые могли стать идеологическим фундаментом национально-ориентированной церкви. Тем более что их представители могли открыто заявлять о некоторых преимуществах православия перед католицизмом, как это делал, например, Джон Виклиф. Не случайно Констанцский собор осудил учение последнего и так сурово расправился с Яном Гусом. Верный способ пресечь подобного рода тенденции конциляристы, по-видимому, усматривали в утверждении католической веры, свободной от каких-либо искажений, во вселенских масштабах. Предполагалось охватить ею не только восточных христиан, но и исламский мир, о чем еще пойдет речь ниже.

Уния с восточной церковью, но на условиях церкви западной, должна была, таким образом, создать для последней дополнительные ресурсы жизнестойкости и укрепить ее иммунитет к ересям. Это подтверждается и тем, что меры против них подчас принимались практически параллельно с решением вопроса о греках. Жан Жерсон еще в 1409 г., пропагандируя унию с Востоком, не преминул упомянуть в данном контексте «лживые учения, зародившиеся в Лондоне и Праге, которые вносят смуту в римскую церковь»^[533]. Спустя несколько лет Констанцский собор выносит решения, осуждающие эти учения. При этом объединение с греками мыслится уже не иначе, как повестка следующего собора.

Но гораздо сильнее эта тенденция затем обнаруживается в Базеле. В 1434 г. собор единым пакетом рассматривает три вопроса — о соглашении с греками, о манихейской ереси в Боснии и о задуманной кампании с целью крещения евреев. 3 сентября депутаты подготовили последнюю редакцию договора с византийским посольством (декрет «Sicut pia mater»). Вслед за этим на том же самом заседании вносится предложение о том, что собор должен задуматься об обращении в католичество жителей Боснии, «отравленных манихейской ересью, ибо есть надежда на то, что эту проблему можно решить по аналогии с греками»^[534]. Приведенное свидетельство, кстати, подтверждает высказанную выше версию, что именно в таком ключе депутаты соотносили между собой вопросы о греках и гуситах. Хуан Сеговианский, который описывает это заседание, пишет далее, как в мае 1435 г. император Сигизмунд сообщил собору о подчинении короля Боснии и о согласии последнего очистить свою страну от ереси, для чего депутатам следовало принять соответствующие меры; еще через месяц по настоянию Иоанна Рагузанского решено было подготовить посольство в Боснию^[535]. Но доминиканец в тот момент находился с дипломатической миссией в Константинополе. Отсюда следует, что и он ставил унию с греками в один ряд с другими подобными акциями.

Вслед за вопросами о греках и манихеях собор обсуждает еще один, который касается евреев. Как известно, 7 сентября 1434 г. XIX сессия собора заключает договор с византийцами — декрет «Sicut pia mater». Весьма символично, что на этой же самой сессии принимается второй декрет — о процедуре крещения евреев и о социальном статусе новообращенных^[536]. Судя по его содержанию, замышлялась исключительно масштабная акция. Декрет предусматривал введение исключительных мер в отношении всех отказавшихся переходить в католичество, вплоть до особой формы одежды и создания гетто. При этом весьма показательно, что под действие декрета попадали не только евреи, но и вообще все иноверцы (Judeiaut alii infidèles), поэтому будущие миссионеры должны были знать один из четырех языков — еврейский, арабский, греческий или халдейский. Греков, возможно, и не приравнивали к обычным иноверцам. Включение греческого языка в этот список наверняка было продиктовано ожиданием предстоящей церковной унии и, следовательно, имело бы смысл только после ее заключения. Эта деталь указывает на прямую связь двух актов XIX сессии Базельского собора. Реализация второго декрета скорее всего должна была начаться после реализации первого, т. е. после заключения унии с греками. Одно привязывалось к другому. Объединение с восточными христианами призвано было подготовить почву для полного очищения христианства по канонам западной церкви и для максимального расширения его конфессиональных границ.

Этот универсализм пытался искать выход и за естественные пределы христианства. Теоретически считалось возможным крещение мусульман и распространение христианской религии на исламский мир. Жерсон, рассуждая о воссоединении греков и латинян, писал, что единение под эгидой вселенской церкви в конечном итоге должно охватить всех — язычников, турок, иудеев и сарацинов^[537]. Иоанн Рагузанский, находившийся в Константинополе и имевший возможность наблюдать ислам вблизи, считал решение такого рода задачи вполне допустимым. В одном из своих посланий кардиналу Чезарини он пишет о якобы возникшем смятении среди турок, причиной которого стало предсказание пророка Мухаммеда. Оно гласило, что основанная им религия просуществует восемьсот лет. Поскольку этот срок на исходе, то, как считал автор письма, «множество мусульман уже усомнилось, настоящим ли был пророк, в которого они верят». Отсюда он делал вывод, что многие из них чувствуют себя обманутыми и охотно поменяли бы веру, если бы только видели, что хорошо обстоят дела у христиан. «Если Бог ниспошлет единство церкви и установит мир между христианскими правителями, — писан доминиканец, — то легко будет не только Грецию, но и большую часть Азии освободить от этой зловещей секты — не из-за мощи христиан, а потому, что мусульман поразил раскол»^[538]. Если при этом вспомнить, что одновременно Иоанн Рагузанский успевал интересоваться перспективой обращения в католицизм жителей Боснии, то нетрудно еще раз предположить, что грядущее объединение с греками воспринималось им как часть глобального процесса внутренней интеграции и унификации христианства, расширения его географических границ. По всей видимости, в системе конциляризма уния означала не что иное, как превращение византийской церкви в структурно-национальное звено католической вселенской церкви.

Из всего сказанного можно сделать вывод, что идея церковной унии с Востоком стала одним из источников, питающих универсалистские тенденции на Западе, носителями которых стали империя и конциляризм. В первом случае востребованной оказалась византийская доктрина об универсальной власти христианского императора. Во втором случае унию с православием воспринимали как один из аспектов общей консолидации христианского сообщества, основанного на безусловном признании католического вероучения^[539], и одновременно оценивали как важнейший фактор этой консолидации. Византийское мировосприятие, также проникнутое универсализмом, теоретически могло положительно откликнуться на этот вызов. Но этот вопрос гораздо сложнее, и к нему еще предстоит вернуться^[540].

Выше была сделана попытка осветить лишь один аспект влияния византийского фактора на европейскую политику. Но уже из содержания предыдущих глав явствует со всей очевидностью, что у проблемы была и другая сторона. Как уже было заявлено в самом начале, интеграционные тенденции на Западе появились в качестве ответной реакции на его внутреннюю дезинтеграцию. Вопрос о греках оказался тем материалом, который начал подогревать уже имеющиеся межнациональные и межгосударственные противоречия. Византийцы, которые пытались осуществить принцип взаимного примирения между латинянами, едва ли могли представить, что сами станут источником жестоких коллизий, захлестнувших Запад.

Нигде не обнаружилось это так ярко, как в вопросе о выборе места для проведения греко-латинского собора. Византийцы были согласны на любой вариант в Италии. Но Базельский собор в большинстве своем не соглашался на это, опасаясь тем самым передать папе сильнейший инструмент влияния, способный погубить идею церковной реформы. Но, пожалуй, даже это обстоятельство затем отступило на второй план на фоне национальных и политических пристрастий. Предстоящий собор с греками стал рассматриваться с точки зрения политических выгод, и фактически борьба в конечном итоге вылилась в противостояние двух партий — французской и итальянской.

Это противостояние имело весьма глубокие корни. Уже авиньонское пленение пап породило взаимные нападки между итальянцами и французами. Затем на почве тех же национальных амбиций разразилась схизма^[541]. Констанцский собор не решил проблему, назначив папой итальянца Мартина V Налицо была устойчивая тенденция к превращению папства в один из политических институтов Италии. В этом качестве оно очень слабо поддавалось и церковной реформе, не говоря уже о том, что вело к усилению антиитальянских настроений.

Стремительное возрождение французской монархии в 30-е гг. XV в., чему особенно способствовали победы в Столетней войне, не могло пройти мимо этой проблемы. Французская нация оказалась на Базельском соборе самой многочисленной и монолитной. Под ее мощным давлением и начал реализовываться план организации греко-латинского собора в Авиньоне. Насколько обоснованны были при этом обвинения французов в том, что они вместе с собором стремятся переместить туда курию, вопрос спорный. Важно еще раз подчеркнуть, что здесь следует отдельно говорить о позиции французских делегатов на Базельском соборе и политике французского двора, которая носила более взвешенный характер. Однако король Карл VII свои симпатии к авиньонскому проекту тоже мотивировал национальными интересами. Позднее он запретил своим подданным принимать участие в Ферраро-Флорентийском соборе именно на том основании, что, после того как вселенские соборы уже состоялись в Германии (Констанц) и Италии (Сиена), это право должно принадлежать Франции^[542].

Но в Базеле со стороны радикально настроенных французов наблюдались более откровенные проявления национальной ревности, которые так взволновали императора Сигизмунда. Французы выражали недовольство тем, что немцы контролируют империю, а итальянцы — церковь. Вопрос об униатском соборе оказался на пересечении взаимных национальных претензий. Это ярко отразилось в истории с базельским посольством. С одной стороны, ему постарались придать характер общеевропейской миссии: каждый из четырех назначенных в его состав епископов представлял одну из наций — германскую, французскую, испанскую и итальянскую. Но сопроводительная дипломатическая корреспонденция была насквозь пронизана заостренной антиитальянской риторикой, за которой достаточно явно проступает французское влияние^[543]. Византийцев убеждали в том, что ехать на вселенский собор в Италию — это значит связать свое будущее с одной лишь итальянской нацией. Базельский собор, как известно, реформировал источники доходов для папской казны. Поэтому инициаторы посольства четко дали понять грекам, что если они поставят себя на сторону папы Евгения IV, то и положиться смогут разве что на скудные ресурсы его итальянских владений, а вовсе не всей западной церкви^[544]. Союз с папой, таким образом, преподносился как союз с итальянцами, а не со всеми латинянами в целом. На словах итальянцам были противопоставлены три остальные нации — французская, германская и испанская. Но авторы сплошь и рядом объединяли их термином «ultramontanes», т. е. расположенные по ту сторону Альп. Это определение подразумевало прежде всего французов^[545].

Действительно, наиболее серьезным конкурентом Авиньона в борьбе за право принять у себя восточную делегацию стала итальянская Флоренция. И подобно тому как проект по перемещению собора в Авиньон опирался в основном на французов, действия папы в противоположном направлении получили мощную поддержку в итальянских кругах. Французская корона выражала свою заинтересованность весьма пассивно. Зато в распоряжении папы оказались не только услуги его сторонников на Базельском соборе, но и огромный политический ресурс. Это связано с тем, что главными союзниками понтифика стали его соотечественники-венецианцы. Без их помощи Евгений IV не имел бы возможности в столь сжатые сроки снарядить и отправить собственное посольство в Константинополь. Показателен и следующий факт. Базельское посольство заготовило для греков охранные грамоты от многочисленных правителей и городов Европы, что создавало ему имидж общеевропейского представительства. В то же время папская делегация имела при себе лишь несколько подобных документов. Мало того, что они были выданы исключительно от итальянских городов, но к тому же еще и были написаны по венецианскому шаблону.

В распоряжении папы оказался венецианский флот, команда лучников для охраны византийской столицы была набрана на Крите, являвшемся венецианской колонией. Возможно, опасения византийского императора нарушить отношения с Венецией впоследствии сыграли не последнюю роль в его решении принять сторону папы. К этому стоит добавить, что Флоренция, где первоначально предполагалось открыть собор, являлась политическим союзником Венеции.

В венецианской политике, покровительствующей папе, итальянский национализм оказался перемешан с сугубо венецианскими политическими интересами. Этот факт вызывал стойкое неприятие у многих современников. Одним из тех, кто попытался дать оценку происходящему под таким углом зрения, был Эней Сильвий Пикколомини^[546]. В июне 1437 г. он изложил свои соображения в письме императору Сигизмунду^[547]. Автор поспешил напомнить императору, что Флоренция, которая скоро может принять у себя вселенский собор, является оплотом гвельфов, главных врагов империи на итальянской земле. Но основную тревогу у него вызывал тот факт, что за Флоренцией, как и за папой, стоят венецианцы, которые, по его словам, уже «безраздельно властвуют в Италии, за исключением разве что Ломбардии, которая подчиняется герцогу Миланскому».

Цель венецианской политики Пикколомини видел в том, чтобы установить постоянный контроль над папством и покончить с присутствием империи в Италии. Размышляя над этим, он ставил риторический вопрос Сигизмунду: «С каким хитрым умыслом, как ты думаешь, будет созван собор во Флоренции, если не для того, чтобы на соборе главенствовал папа, чтобы были назначены кардиналы (нужные папе. — Н. П.) и чтобы папский престол непрерывно находился в руках венецианцев, благодаря чему они приберут к своим рукам и империю?»^[548] В том, что папа Евгений IV действует в интересах своих соотечественников, Эней Сильвий не сомневался. По его мнению, германскому императору следовало сделать все, чтобы собор не был созван во Флоренции. Поскольку еще оставалась надежда, что из-за финансовых проблем авиньонский вариант будет провален, он считал, что Сигизмунд должен сам явиться в Базель, и тогда ему удастся перенести собор туда, куда сочтет нужным. Но в первую очередь он призывал германского императора повлиять на позицию греков^[549]. Судя по всему, автор письма готов был принять его план по перемещению собора в венгерскую столицу^[550].

Это говорит о том, что Эней Сильвий и те, кто подобно ему оценивал ситуацию, видели опасность в том, что вопрос об униатском соборе с греками становится средством национально ориентированной политики. Фактически всего лишь субъектом такой политики стал и сам папа. В этом смысле Флоренция как место проведения вселенского христианского форума казалась едва ли лучшим вариантом, нежели Авиньон. В обоих случаях уния с Востоком не обещала установить единство на Западе, но становилась фактором раскола.

Ферраро-Флорентийский собор действительно практически не получил настоящего признания за пределами Италии. Разрыв между папой и Базелем дал повод светским правителям сделать выбор между этими двумя полюсами. Арагонский король Альфонс V открыто перешел на сторону Базеля. К этому же склонялся французский двор, несмотря на формальный нейтралитет. О нейтральной позиции заявили также немецкие князья и австрийский герцог Альбрехт^[551]. Начавшийся собор на самом деле становился делом итальянской нации. Не случайно впоследствии под его главным декретом «Laetentur Coeli», которым в 1439 г. была провозглашена церковная уния с Византией, 70 процентов подписей принадлежали именно итальянцам^[552].

Когда в 1453 г. на Западе господствовало мнение о том, что падение Константинополя — это божья кара, понесенная греками за игнорирование ими флорентийской унии, то удивительным диссонансом прозвучало суждение одного австрийского клирика. «Я не знаю, — говорил он, — за ниспровержение каких врагов веры христианской должен я молить Господа. Если попрошу его обратить гнев свой против турок, то боюсь, что мольба моя не будет услышана. Ведь недавно Господь послал их несметное войско, чтобы осадить и взять Константинополь — тот самый город, который под влиянием папы разорвал договоры, заключенные перед этим с Базельским собором. Но возмездие до конца еще не свершилось. Кто знает, не нашлет ли Господь снова турок, чтобы в наказание отдать им на разграбление Рим и Италию»^[553]. Как видно из этих слов, Флорентийский собор воспринимался в данном случае как союз Византии с папой, а последний стойко ассоциировался с итальянской нацией, из-за чего, по мнению автора, и Италия должна была вместе с греками понести заслуженную кару.

В связи с этим следует сказать еще об одном аспекте. Для Византии ориентация на папство не принесла практически никакой пользы. Но для противоположной стороны последствия оказались весьма значительными. Византийский фактор в руках папы стал тем средством, которое обеспечило ему победу над западным конциляризмом^[554]. Это стало возможным в результате того, что Ферраро-Флорентийский собор, противопоставленный оппозиционному Базелю, восстановил статус римского понтифика в том виде, в котором он оспаривался конциляристами. Прежде всего в этом отношении союз с греками был выгоден папскому престолу. То, как на униатском соборе был решен вопрос о папском примате, означало серьезные последствия в первую очередь для западной церкви.

Византийцы традиционно считали главным препятствием для заключения унии чисто догматический спор о filioque. Все остальные пункты казались им второстепенными. Поэтому когда дискуссии по данной проблеме закончились, они склонны были считать, что более глубоких разногласий с латинянами не существует^[555]. Постановка вопроса о примате в весьма неожиданной для них форме была навязана папой. Греки никогда не отрицали примат Рима над восточными патриархатами, но трактовали его исключительно как первенство чести, не имеющее прямого отношения к церковной юрисдикции. Требования, предъявленные папой во Флоренции, простирались гораздо дальше, и на самом деле решение этого вопроса имело гораздо большее практическое значение для самой западной церкви. Принятые на Флорентийском соборе формулировки о папском примате опровергали ранее утвержденные концилиарные представления о главе римской церкви и в полном объеме возвращали ему авторитет наместника Христа. Отменялся основополагающий для конциляризма тезис о супрематии церковного собора. Тем самым на Западе восстанавливалась традиционная монархическая структура церкви^[556].

С поражением концилиарного движения факторы универсализма в Европе сходят на нет^[557]. На фоне восстановленной иерархической организации церкви начинает неуклонно падать статус империи, а ее влияние в Италии необратимо ослабевать. В Германии в выигрыше оказались князья, в Италии — территориальные государства^[558]. Политической реальностью этого же порядка можно считать процесс продолжавшейся итальянизации папства, ставший знаковым явлением времени. Возвращаясь назад, необходимо признать, что Эней Сильвий был весьма точен в своих прогнозах относительно последствий переноса церковного собора во Флоренцию.

В XV в. на Западе полным ходом шел процесс национально-государственного раздробления. Папский Рим все сильнее отождествлялся с Италией и в этом смысле противопоставлялся регионам, расположенным но другую сторону Альп. Политические реалии были таковы, что отношение западных держав к папе напоминало отношение к нему как к одному из итальянских суверенов^[559]. В этих условиях церковная уния с Востоком тоже начинала рассматриваться как часть европейской политики, сквозь призму временных политических интересов. В аспекте такой политики вселенский собор с участием восточных христиан оценивался как атрибут национального и государственного престижа.

Вместе с тем была и другая, хотя и менее стойкая тенденция, опиравшаяся на западный конциляризм, которая была нацелена на сохранение целостности и консолидацию христианского мира вместе с его восточным ареалом. Здесь уния с византийцами расценивалась именно в этом глобальном аспекте — как важная предпосылка для примирения всех стран и народов и объединения их на базе универсальной церкви, управляемой собором. С другой стороны, византийцы тоже стремились играть на Западе роль объединяющего фактора. Их нацеленность на устранение внутренних конфликтов между самими латинянами была очевидной. Теоретически это должно было сближать византийцев с конциляристами и в итоге привести их не в Италию, а в Базель. Однако этот выбор был отвергнут ими с самого начала. В этой связи обоснованной представляется постановка вопроса о причинах ориентации Византии на папство.

3.3. Союз с папством как выражение имперских стереотипов византийской политики

Ориентация внешнеполитического курса Византии на заключение церковной унии была закономерной на фоне ограниченных возможностей каких-либо других методов. Однако историческая ситуация на Западе давала возможность выбора путей достижения этой цели. Со времен Констанцского собора византийцы могли вести переговоры о воссоединении церквей с учетом тех перспектив, которые открывало для них соборное движение в западной церкви. Принцип подчинения папы авторитету церковного собора означал в данном случае, что римский престол уже не мог просто диктовать грекам свои условия^[560]. Теоретически это открывало широкие возможности для ведения переговоров. Еще один немаловажный аспект состоял в том, что за реформаторскими соборами первой половины XV в. стояла светская Европа и деятельность самих соборов не ограничивалась вопросами одной лишь церкви. Когда послы из Базеля убеждали императора Иоанна VIII в том, что их поддерживают западные государи, то это были не пустые слова. Более сильным преувеличением было утверждение их противников, что Запад в основном на стороне папы. Тем не менее византийцы отправились не в Базель, а в Италию.

Выбор греков был не случаен. Здесь пересеклись факторы идеологического, теологического, политического характера. Уже на Констанцском соборе они не желали начинать какие-либо переговоры, пока не состоялись выборы папы. В Базеле на все решения, касавшиеся унии, византийцы требовали санкции понтифика. Его присутствие на будущем униатском соборе было выставлено как условие sine qua non. На их позицию едва ли мог повлиять вопрос об идейно-догматической стороне переговоров. Папа и собор были единодушны в том, что рассматривали унию с греками как их возвращение^ лоно римской церкви^[561]. Правда, внешне позиция папы отличалась некоторой уступчивостью. Предоставленная грекам возможность свободно обсуждать спорные догматические вопросы с латинянами была той ценой, которую папа готов был заплатить, чтобы победить в борьбе со своими конкурентами из Базеля^[562]. Однако в конечном итоге выбор византийцев был, по всей видимости, обусловлен не этим. Говоря о причинах своеобразной пропанской ориентации греков, необходимо указать на противоречие двух систем церкви.

Как уже было отмечено, византийские представления о церкви основывались на известной теории пентархии, согласно которой римский епископ являлся одним из пяти вселенских патриархов, ответственных за латинский Запад. Отсюда вытекала и традиционная для византийцев концепция вселенского собора, которую они упорно навязывали латинянам. Неизменным атрибутом такого собора являлось присутствие всех пяти вселенских патриархов либо их полномочных представителей. Отсутствие хотя бы одного из них автоматически лишало постановления собора законной силы. Поэтому византийцы не могли вообразить себе акт заключения унии без участия папы^[563].

Однако лишь этим проблема не исчерпывается, иначе византийцы могли удовлетвориться присутствием папы в том же самом Базеле. Тем не менее они с самого начала твердо дали понять, что уния должна быть заключена в другом месте, а Базельский собор сначала должен быть распущен. Этот вопрос стал главным камнем преткновения на переговорах. Оппозиция большинства депутатов по отношению к папе сделала их здесь особенно непримиримыми, Византийцы отказывались ехать в Базель, официально мотивируя это тем, что туда предстоял долгий и изнурительный путь. Но, по-видимому, гораздо важнее для них было соблюдение остальных условий, обеспечивавших церковному собору действительно вселенский характер. Униатский собор, к которому готовились греки, не мог выглядеть как простое продолжение Базельского конгресса, так как последний не соответствовал классическим канонам проведения первых семи вселенских соборов. Согласно этим канонам исключительное право созыва вселенского собора принадлежало византийскому императору. Совершенно иначе выглядела и структура такого собора.

В практике реформаторских церковных соборов на Западе утвердился принцип национального представительства. Но предлагаемая в Базеле система с представительством наций, по всей видимости, была несовместима с утверждениями, что византийский император все еще является номинальным главой мирового христианства, а восточная делегация представляет собой вторую половину церкви^[564]. Если бы греки прибыли в Базель, то могли оказаться там на положении одной из наций — именно как греки, а не ромеи. В связи с этим весьма показательным выглядит следующий эпизод. Грек по имени Димитрий, который из Базеля продолжал поддерживать контакты с императором после приезда последнего в Феррару^[565], в своем письме употреблял по отношению к византийскому правителю обращение «imperator Graecorum». Со стороны византийского автора данный факт можно считать сознательным и грубым нарушением порядка титулования, которого он не мог не знать. Если согласиться с мнением исследователя о том, что это было сделано под непосредственным влиянием базельцев^[566], то тем самым доказывается та значимость, которую имела для них подобного рода формальность^[567].

В то же время папский собор в Италии соответствовал традиционным византийским представлениям о вселенском соборе, построенном на соблюдении принципов пентархии^[568]. Но подобного рода представления не вписывались в идеологию и церковно-политическую практику западного конциляризма. Проходившие на Западе церковные соборы не только по своей структуре, но и по характеру своих задач могут считаться первыми представительными конгрессами европейских наций, несмотря на всю условность этого понятия применительно к XV в.

Эта новая для Запада реальность стала причиной того, что латинские и византийские интеллектуалы оказывались порой в ситуации взаимного непонимания и духовного отчуждения. Такая ситуация, например, возникла, когда в Базеле депутаты отказались признать вселенским собор, который император и папа намеревались созвать в Константинополе. Главный аргумент состоял в том, что группа прелатов во главе с одним папским легатом не может выступать от имени всего латинского Запада. В лучшем случае депутаты согласны были считать такой собор партикулярным, сохранив за собой право дальнейшей ратификации его решений в Базеле. Стороны исходили, таким образом, из разных теоретических посылок в своих представлениях о вселенском соборе. В этом смысле позиция папы была византийцам гораздо ближе, нежели позиция Базеля.

Как известно, восточная теория пентархии была оборотной стороной идеи универсальной христианской империи, так называемой идеи ойкуменизма. Реальная почва для нее в поздневизантийский период была давно утрачена. С XIV в. наблюдается кризис этой политической доктрины, проявившийся в критическом отношении к ней со стороны византийской интеллигенции^[569]. Тем не менее ее идеи продолжали культивироваться официальной политической пропагандой. В истории Византии они были не просто абстрактной теоретической конструкцией, но и находили практическое выражение в международных делах.

Условия последних десятилетий византийской истории резко ограничили поле функционирования подобного рода идей, однако жесткая привязанность константинопольского патриархата к империи лишь увеличивалась по мере того, как уменьшались границы реальной власти императора и патриарха^[570]. На исходе XIV столетия наблюдается своеобразная трансформация теории ойкуменизма. Знаменитое послание патриарха Антония великому князю московскому Василию I вскрывает интересную метаморфозу, которую испытали в этот период два института власти в Византии — империя и церковь. Смысл ее состоял в том, что отныне церковь должна была отстаивать светский универсализм, опираясь на тезис о неразрывном единстве и неотделимости империи от церкви^[571]. Можно предположить, что в международном аспекте принцип нерасторжимости этих институтов нашел отражение в той особой ценности, которую приобрело для греков старое учение о пентархии. Пентархическая теория, с одной стороны, поддерживала престиж восточной церкви, а с другой — оправдывала подход к международным делам с позиций той же ойкуменистической доктрины, когда политический компонент ее, утверждавший универсализм власти византийского императора, не выдерживал никакой критики.

В таком случае еще более понятным становится выбор Византии в пользу политического сближения с папством. В союзе с ним, через своеобразное преломление в теории пентархии, получал хотя бы формальное признание подлинно императорский статус византийского автократора. С точки зрения греков, это было возможно только на вселенском соборе. По их мнению, Ферраро-Флорентийский собор мог таковым считаться, поскольку соответствовал древним канонам и являлся воплощением пентархии. Базельский собор, после того как открыто разорвал с папой, должен был утратить в глазах византийцев всякую легитимность. К тому же в Базеле они могли быть представлены лишь наряду с другими европейскими нациями. Это означало иные принципы международного общения и включения Византии в европейскую политику. К этому она скорее всего была не готова вследствие многовековых традиций. В свое время византийский гуманист Димитрий Кидонис призывал отказаться от чувства превосходства над другими народами. Но подобные голоса, как правило, разбивались о глухую стену византийского консерватизма.

Таким образом, выбор византийцев в пользу папы во многом был обусловлен традициями имперского политического мышления, имевшими сильную поддержку со стороны церкви. В этой связи весьма показательно и активное участие византийского патриарха в процессе переговоров с Западом. Император принимал решения, интуитивно руководствуясь при этом прагматическими соображениями, ради которых иногда было возможно поступиться традиционными принципами. Такие случаи всегда вызывали отрицательную реакцию патриарха, с которой императору подчас, приходилось считаться. Именно вопреки мнению патриарха в конце концов было дано принципиальное согласие на проведение вселенского собора на Западе, а не в Византии. Но когда в 1433 г. папский посол Гаратони, пытаясь переиграть конкурентов из Базеля, предложил обратный вариант, то получил поддержку патриарха, который лишь требовал для себя председательского места на соборе. В то же время император занял тогда весьма сдержанную позицию, высказав мнение о том, что не стоит ставить под угрозу так удачно начавшиеся переговоры с Базелем и что в интересах дела он считает для себя возможным поступиться частью своих императорских прерогатив (курсив мой. — Η. П.)^[572].

Перед тем как отправиться на Запад, император еще надеялся, что Базельский собор можно будет примирить с папой. Даже после приезда в Италию, по данным Сиропула, византийского правителя терзали сомнения по поводу того, как вести себя дальше в ситуации раскола между латинянами. Патриарх же выразил однозначно негативное отношение к тем, кто считал целесообразным далее отправиться в Базель^[573]. После приватных переговоров с венецианцами глава византийской церкви уведомил о решении ехать к папе кастильских представителей на Базельском соборе, сделав это раньше самого императора. Одним словом, позиция патриарха в такого рода вопросах отличалась большей прямолинейностью и была сильнее подвержена традиционным стереотипам, тогда как светская власть в лице императора могла колебаться между ними и интересами политической целесообразности. Нельзя не признать, что в конечном итоге именно первый фактор оказал решающее влияние на формирование внешнеполитического курса империи накануне униатского собора.

Заключение

Отношения Византии и Запада на протяжении исследуемого периода претерпели довольно сложную эволюцию. Можно различить несколько этапов. В течение первого периода, прошедшего после битвы при Анкаре, все политические контакты с латинским Западом, инициируемые византийской стороной, происходили исключительно на светской основе, не затрагивая церковно-религиозные аспекты. На протяжении этого времени объектами византийской внешней политики оставались отдельные европейские государства, с которыми были связаны ожидания на получение военной помощи против турок.

Отсутствие каких-либо практических результатов этого политического курса, меняющаяся ситуация на османском фронте и новый общественно-политический климат на Западе стали причиной того, что в начале второго десятилетия XV в. тема церковной унии в очередной раз становится инструментом византийской дипломатической практики. В этой связи все более актуализируются отношения с папским престолом. До 30-х гг. обсуждение этой проблемы носило еще крайне ограниченный характер, после чего произошел перелом и уния на самом деле целиком подчинила себе внешнеполитический курс империи.

Круг европейских государств, непосредственно вовлеченных в процесс политической коммуникации с Византией, был весьма ограничен. Основным вектором византийской внешней политики в первые годы после Анкары были отношения с Венецией. Эта итальянская морская республика играла ключевую роль в планах византийской дипломатии по созданию антитурецкого альянса. Венеция не отвергала саму возможность такого альянса, но, как правило, требовала непременного участия в нем остальных христианских государств, что являлось практически невыполнимым условием и фактически прикрывало очевидное нежелание республики рисковать своими интересами на Востоке.

Дипломатические контакты Византии с Венгрией были нераздельно связаны с проблемой военного конфликта венгерской короны с Венецианской республикой. Подобно другим субъектам европейской политики (папа, польский король) Византия предпринимала неоднократные попытки взять на себя роль посредника, крайне заинтересованного в примирении двух враждующих сторон, являвшихся наиболее естественными потенциальными союзниками империи в борьбе с османами.

Отношения с Арагоном носили подчеркнуто дружественный характер, хотя их единственным результатом можно считать элементарную финансовую помощь, которую собирали в Испании византийские эмиссары. Однако после смерти короля Фердинанда I (1416) контакты с этим государством уже не прослеживаются.

Обсуждение церковной унии в XV в. было очень актуальным и для Запада. В общем русле инициатив по ликвидации великой западной схизмы и ее пагубных последствий уния с Востоком стала восприниматься как один из стимулов консолидации латинской церкви. Заинтересованность в этом обнаружила своим участием в Констанцском соборе и византийская сторона. Кроме того, идея церковной унии была использована в интересах политической реанимации института императорской власти на Западе и, в частности, явилась дополнительным основанием для вмешательства этой власти в дела церкви. Для такого государства, как Польша (неразрывно связанного с Литвой), уния представлялась инструментом ликвидации ее внутренней конфессиональной раздробленности, а также средством укрепления внешнеполитических позиций в борьбе с Тевтонским орденом. В связи с этим польско-византийские отношения прошли фазу относительной активизации как во время Констанцского собора, так и после него.

Переговоры о церковной унии резко активизировались в 30-е гг. и протекали в условиях прогрессировавшего кризиса в латинской церкви, на фоне почти непрерывно обострявшегося противостояния между папой и Базельским собором. При этом сам византийский вопрос стал сильнейшим катализатором этого противостояния. Византийцы оказались здесь на пересечении между различными группировками — приверженцами традиционной власти римского первосвященника и сторонниками корпоративно-представительной структуры церкви под эгидой собора (конциляристами). Это размежевание одновременно отражало глубокие тенденции политического развития Запада. Конциляристы создавали церковь, способную подчинить усиливающиеся национальные начала христианскому универсализму, реализуя эту модель в церковном соборе с национальным представительством. В этом смысле уния с Византией оценивалась ими как шаг на пути общей унификации мирового христианства и рассматривалась в одном ряду с такими проектами, как искоренение гуситской и иных «национальных» ересей, поголовное крещение евреев и даже христианизация исламского Востока. Эта линия, в принципе, была созвучна идеям о возрождении авторитета империи на Западе на такой же универсальной основе.

Противоположной и более реалистичной была тенденция, направленная на подчинение церкви национальным и государственным интересам и амбициям. В этом смысле проблема унии стала оцениваться с точки зрения тех или иных политических выгод. В результате организационные аспекты униатского собора стали предметом национально-ориентированной политики и сильнейшим фактором дестабилизации западного политического сообщества. Основная линия коллизий пролегла между французами и итальянцами, и последовавшее открытие греко-католического собора в Италии уже современниками оценивалось как крупный успех итальянской нации, причем одним из главных факторов этого успеха была венецианская политика. Среди ближайших последствий данного события стала нейтрализация имперского присутствия на Апеннинском полуострове, в чем были заинтересованы как сам папа, так и близкие ему политические круги (в первую очередь венецианцы). Одновременно папский престол сумел покончить с соборным движением в Европе и восстановить свое традиционное место в иерархии церкви. Но, с другой стороны, признание этого было достигнуто ценой уступок светским правителям в вопросах церкви. Ферраро-Флорентийский собор закрепил, таким образом, тенденцию национально-государственного размежевания на латинском Западе.

Византийская внешняя политика на Западе исходила из интересов помощи, в которой нуждалась империя для борьбы с османами. Вместе с тем, если конкретизировать формы этой помощи, то, пожалуй, обращает на себя внимание та неопределенность, с которой сами византийцы подходили к решению этой глобальной для них задачи. В отношениях с европейскими государствами по этому вопросу имели место переговоры либо о финансовых пожертвованиях, либо о совместном участии в крайне ограниченных по масштабу военных операциях, которые в лучшем случае были способны разве что вытеснить турок из Европы. Такого рода шаги конечно же не могли кардинально изменить к лучшему внешнеполитическое положение Византийского государства. При этом надо отметить, что идея крестового похода, как наиболее радикального средства против турецкой агрессии, муссировалась прежде всего на Западе, и в то же время едва ли она находила положительный отклик в Византии. Не исключено, что негативный опыт прошлого заставлял византийских правителей относиться к этой идее крайне настороженно.

В реальности речь шла не столько о самой помощи как таковой в ее конкретных формах, сколько о создании необходимых для этого предпосылок. Пожалуй, главная из них состояла в том, чтобы отвлечь Запад от сугубо внутренних проблем и заставить обратить основное внимание на опасность, которая неотвратимо приближалась к его восточным рубежам.Наступательный потенциал Османской державы заключался прежде всего в ее монолитности, которая резко контрастировала с конфронтацией, характерной для политического климата Европы. Этим объясняется особенность политической линии Византии в европейских делах, которая заключается в ее посреднической функции, нацеленной на ликвидацию внутренних военных и политических конфликтов в латинском сообществе. Эта особенность пронизывает отношения Византии и Запада на протяжении всего периода, представленного в работе. Она легко обнаруживается в попытках византийской дипломатии погасить венгерско-венецианский конфликт, в позиции греков на Констанцском соборе, но более всего — в политике примирения двух церковных партий на Западе — папалистов и конциляристов.

Ставка на союз с папским престолом, заключенный во Флоренции, был обусловлен не столько прагматическими, сколько доктринальными факторами. Центральную роль при этом сыграла традиционная концепция вселенского собора, в основе которой лежали древние представления об универсальной христианской империи и связанная с ними теория пентархии. Поскольку международные отношения Средневековья в значительной степени измерялись религиозными ценностями, то эти идеологические воззрения в конечном итоге сделали закономерной внешнеполитическую ориентацию Византии на папство как наиболее традиционный и приемлемый для империи институт на Западе.

Ко всему сказанному следует добавить и то, что наиболее значительные последствия в европейской политике, связанные с византийским фактором, лишь в малой степени были результатом прямого влияния Византийского государства как такового. В силу исторических обстоятельств у Византии не было другой возможности реализовать свои внешнеполитические интересы без того, чтобы при этом не дать вовлечь себя в паутину церковно-политических противоречий на Западе. В латинских кругах справедливое и эффективное решение «вопроса о греках» в значительной мере переставало быть целью, становясь средством борьбы различных политических групп. В этом одна из причин того, что исторический компромисс, каковым должна была стать Флорентийская уния, заранее был обречен на провал.

Список источников и литературы

I. Источники

Andrea de Constantinopoli (Chrysobergos). Oratio in Concilio Basiliensi pro pace cum papa Eugenio IV (1432 aug. 22 Basilea) // Cecconi, N2 XI, P. XXIX–XXXL

Antonius Massanus, nuncius apostolieus. Relatio de ambassiata ad Graecos circa unionem Ecclesiarum (1422) // Ann. Eccl. XXVII, ad 1422, 5–15.

Aufzeichnung über die Bedingungen, zu denen sich das Basler Konzil der Stadt Avignon zu deren Sicherstellung vor Zahlung des Restbetrages der von der Stadt zu zahlenden Summe verpflichtet soil (1437 ca apr. 3–5 Avignon) — лат. // CB. V, № 9, S. 213–214.

Bericht der Gesandten der Konzilsminoritat über den Antritt ihrer Reise nach Konstantinopel (1437 aug. 20 Portofino) — лат. // Ibid. I, N2 74, S. 463–464.

Bericht des Konzils von Basel an Kaiser Sigismund über die Entwicklung der Spaltung im Konzil (1437 maii 11/12 Basileae) — лат. // Ibid. N2 70, S. 442–454.

Die Berichte des Ulrich Stockel von Tegernsee (1432–1437), лат. // Ibid. № 41–44, S. 98–106.

Brief des Basler Konzils an Avignon (1437 iun./iul. Basileae) — лат. // Ibid. V, № 28, S. 241–242.

Brief des Basler Konzils an den Konig von Aragon Alfons V (1437 iul Basileae) — лат. // Ibid. № 30, S. 243–245.

Brief des Basler Konzils an Herzog Filippo Maria von Mailand (1437 iul Basileae) — лат. // Ibid. № 31, S. 246.

Brief des Easier Konzils an den byzantinischen Kaiser bezw. den Patriarchen von Konstantinopel (1437 iul. 18 Basileae) — лат. // СВ. V, N2 35, S. 250–252.

Brief des Basler Konzils an den Kdnig René von Sicilien [Angou] (1437iul/aug. Basileae) — лат. // Ibid. № 37, S. 252–254.

Brief des Basler Konzils an den Konig von Kastilien (1437 aug. 13 Basileae) — лат. // Ibid. № 40, S. 257–260.

Brief des Basler Konzils an die Kurfiirsten (1437 mart. 27 Basileae) — лат. // DRTA. XIII, № 147, S. 234–236.

Brief des Bischofs von Lübeck an Herzog Amadeus von Savogen (1437 iun. 19 Avignon) — лат. // СВ. V, № 26, S. 239.

Brief des Bischofs von Lübeck an seine Mitgesandten nach Konstantinopel (1437 iul. 16) — лат. // Ibid. N2 32, S. 246–247.

Brief der Bischofsgesandtschaft des Basler Konzils an Konig Karl von Frankreich (1437 apr. 6 Avignon) — лат. // Ibid. № 13, S. 216–217.

Brief der Bischofe von Lübeck, Viseu, Parma und Lausanne, Konzilsgesandte nach Konstantinopel, an das Basler Konzil (1437 iun. 15 Avignon) — лат. // Ibid. № 25, S. 239.

Brief der Bischofe von Lübeck, Viseu, Parma und Lausanne, Konzilsgesandten nach Konstantinopel an das Basler Konzil (1437 apr. 5 Avignon) — лат. // Ibid. № 11, S. 213–214.,

Brief der Bischofe von Lübeck, Viseu, Parma und Lausanne an den byzantinischen Kaiser (1437 iun. 27 Avignon) — лат. // Ibid. № 27, S, 240–241.

Brief der Bischofe von Viseu und Lausanne, Konzilsgesandte, an das Basler Konzil (1437 oct. 24 Рега) — лат. // Ibid. № 43, S. 263–264.

Brief der deutschen Kürfurstenan den byzantinischen Kaiser [Antwort auf dessen Schreiben vom 25. Februar] (1438 mart. 11/19 Frankfurt) — лат. // DRTA. XIII, № 128, S. 195.

Brief des Erzbischofs von Kreta dem Erzbischof von Tarent über die Vor-gange in Avignon (1437 mail 31 Auinione) — лат. // СВ. I, № 72, S. 455–458.

Brief des Erzbischbfs von Lyon an den Bischof von Lausanne, Gesandten des Basler Konzils nach Konstantinopel (1437 apr. 30 Basileae) — лат. // CB. V, № 21, S. 231–234.

Brief der Gallikanischen Nation auf dem Basler Konzil an die Bischofe von Lübeck, Viseu, Parma und Lausanne, Konzilsgesandte nach Konstantinopel (1437 mart. 5 Basileae) — лат. // CB. V, № 6, S. 207.

Brief der Gallikanischen Nation auf dem Easier Konzil an Bischof von Lübeck, Konzilsgesandten nach Griechenland (1437 mart. 10 Basileae) — лат. // Ibid. № 8, S. 211–212.

Brief der Germanischen Nation auf dem Basler Konzil an den Erzbischof von Mainz (1436 ian. 10 Basileae) — лат. // DRTA. XII, № 28, S. 45–48.

Brief der kastilischen Gesandten an Karl VII (1436 dec. 12 Basileae) лат. // CB. V, № 68, S. 440.

Brief der Stadt Avignon an das Basler Konzil (1436 oct. 3 Avignon) — лат. // Ibid. № 1, S. 177–180.

Brief der Stadt Avignon an das Basler Konzil (1437 ian. 15 Avignon) — лат. // Ibid. № 2, S. 181–182.

Brief des Konzilsgesandten zu den Kaiser Sigismund an das Basler Konzil (1437 nov. 25 Znaim) — лат. // DRTA. XII, № 166, S. 259–263.

Brief des ungenannten Autors im Gefolge des Bischofs von Lübeck, Konzilsgesandten nach Konstantinopel, an Patriarch Ludvig von Aquileja (1437 apr. 11 Avignon) — лат. // CB. V, № 14, S. 217–219.

Bulla potestatis ambassjatorum Concilii Basiliensis missorum ad Graeciam cum galeis (1437 febr. 25 Basileae) // Cecconi, № CX, P. CCXCI–ССХСIII.

Christoforus Garatoni, nuncius pontificius. Epistola ad papam Eugenium IV (1434, dec. Venetiae) // Ibid. Mb XLIV, P. СХХІ–СХII.

Constantinus Palaeologus (imperator futurus). Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 nov. 26 Constantinopoli) // ODM. № 17, P. 22–23.

Conventio Martini V papae cum Graecis (1430, Romae) // ЕР. I, Nb 26, P. 20–26; Cecconi, № 26, P. XVIII–XIX.

Decretum sessionis XIX Concilii Basiliensis de compactatis inter concilium et Graecos pro unione [ «Sicut pia mater»] (1434 sept. 7 Basiliae) // COD, 478–482.

Decretum sessionis XIX Concilii Basiliensis de Judeis et neophitis // Ibid. 483–484.

Decretum sessionis XXIV Concilii Basiliensis de actis quibusdam cum Graecis et de indulgentiis etc. (1436 apr. 14 Basileae) // Ibid. 506–509.

Decretum sessionis XXV Concilii Basiliensis de locis futuri et oecumenici concilii pro Graecis (1437 mail 7 Basileae) // COD, 510–512.

Dietrich von Niem. Avisamenta édita in concilio Constanciensi (1414) // ACC. IV, S. 591–636.

Dietrich von Niem. De Scismate libri très / Hrsg. von G. Erler. Leipzig, 1880.

Dlugosz J. Historiae Poloniae Libri XII. Cracovie 1877. Bd. 4.

Dolger F. Regesten der Kaiserurcunden des ostromischen Reiches von 565 bis 1453. München, 1965. Bd. 5 (1341–1453).

Enea Silvio Piccolomini. Brief an die Regierung von Siena (1437 oct. 25 Basel) — лат. // Widmer B. Enea Silvio Piccolomini. Papst Pius II. Ausgewahlte Texte aus seinen Schriften. Basel, 1960. S. 148–159.

Enea Silvio Piccolomini. Epistola ad imperatorem Sigismundum (1437 iun. Basileae) // Aeneae Silvii Piccolomini Senensis opera inedita. Roma, 1883 (репринт — 1968). P. 63–65.

Epistola ambassiatorum régis Castellae in Concilio Basiliensi Johanni VIII Palaeologo (1438 ian. 4 Basileae) / Ed. V Laurent // REB. 1960. T. 18. P. 142–143.

Epistola civitatis Florentiae ad Concilium Basiliensem (1436, aug. 14.) // Cecconi, № LXXXIX, P. CCXLV–CCXLVI.

Epistola civitatis Florentiae ad Concilium Basiliensem (1437 mart. 20) // Ibid. № CXIII, P. CCXCVI.

Epistola civitatis Florentiae ad Concilium Basiliensem (1437 mart. 26) // Ibid. № CXIV, P. CCXCVII–CCXCVÎIL

Epistola Manuelis et Demetrii Dissipati ambassiatorum Graecorum ad alios ambassiatores in Concilio Basiliensi (1434 dec. / 1435 ian, Venetiis) // Ibid. № XLV, P. CXXIII–CXXIV

Epistola nationis Gallicanae ad civitatem Avinionem (8 mail 1437 Basileae) // CB. V, № 22, S. 434–436.

Epistola oratorum universitatis Coloniensis in concilio Constantiensi (1416 mart. Constantiae) // Thesaurus novus anecdotorum. T. 2. P. 1717. P. 1661.

Epistola senatus Venetiarum cardinali Cesarini (1437 oct. 14 Venetiis) // АСА. № 2, P. 5–6.

Epistola senatus Venetiarum cardinali Cesarini (1437 dec. 7 Venetiis) // АСА. № 12, P. 10–11.

Epistola senatus Venetiarum ad Ludovicum archiepiscopum Florentinum (1437 dec. 3 Venetiis) // Ibid. № 10, P. 9.

Epistola senatus Venetiarum ad papam Eugenium IV per oratorum Marcum Dandulo (1438 febr. 17 Venetiis) // Ibid. № 30, P. 26–27.

Eugenius IV, papa. Bullae dissolutionis Concilii Basiliensis (1431 nov 12, dec. 18 Romae) // ЕР. I, № 29, 31; P. 21–22, 24–25.

Eugenius IV, papa. Epistola ad cardinalem lulianum Cesarini (1431 nov. 12 Romae) // Ibid. № 30, R 22–23.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Sigismundum imperatorem (1431 dec. 18 Romae) // Cecconi, № IX, P. XXVL

Eugenius IV, papa. Epistola ad patronos et conductores navium (1432 nov. 7 Romae) // ER I, № 34, P. 27–28.

Euigenius IV, papa. Epistola ad Concilium Basiliensem (1434 aug. 30 Florentiae) // Ibid. № 41, P 31.

Eugenius IV, papa. Epistola ad legates pontificies Concilii Basiliensis (1434 aug. 31 Florentiae) // Ibid. № 42, P. 31–33.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Concilium Basiliensem (1434 nov 15 Florentiae) // Ibid. № 45, P. 35–37.

Eugenius IV, papa. Epistola ad legates pontificies Concilii Basiliensis (1435 febr. 22 Florentiae) // Ibid. № 47, R 38–41.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 febr. 22 Florentiae) // Ibid. № 48, P 41–42.

Eugenius IV, papa. Epistola ad legates pontificies Concilii Basiliensis (1435 aug. 9 Florentiae) // Ibid. № 49, P. 42–44.

Eugenius IV, papa. Instructiones ad nuntios de unione Graecorum (1436 iun. Florentiae) // Ibid. № 56, P. 50–52.

Eugenius IV, papa. Epistola ad regem Franciae Carolum VII (1436 ca sept. 12 Bononiae) // Ibid. № 57, P. 52–54.

Eugenius IV, papa. Epistola ad regem Franciae Carolum VII (1436 dec. Bononiae) // Ibid. № 58, P. 54–55.

Eugenius IV, papa. Epistola ad cardinales Iohannes Cervantes et Iulia-num Cesarini (1437 ante 23 febr. Bononiae) // Ibid. № 59, P. 55–56.

Eugenius IV, papa. Response ad quinque petitiones Concilii Basiliensis de unione Graecorum etc. (1437 febr. 27 Bononiae) // ЕР. I, № 60, P. 56–58.

Eugenius IV, papa. Epistola ad cardinales Iohannem Cervantes et Iulianum Cesarini (1437 febr. 27 Bononiae) // Ibid. № 61, P. 58–59.

Eugenius IV, papa. Epistola ad deputationem pro reformatorio Concilii Basiliensis (1437 febr. 27 Bononiae) // Ibid. № 62, P. 59–60.

Eugenius IV, papa. Epistola ad cardinales Iohannem Cervantes, Iulia-num Cesarini et Iohannem archiepiscopum Tarentinum (1437 febr. 27 Bononiae) // Ibid. № 63, P. 60–62.

Eugenius IV, papa. Instructiones pontificiae pro legato imperiali, scilicet episcopo Signensi, ad imperatorem Sigismundum redeunte (1437, ca. mart. 13 Bononiae) // DRTA. XII, № 27, S. 40–45.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Sigismundum imperatorem (1437 iun. 13 Bononiae) // ЕР. I, № 69, P. 71–72.

Eugenius IV, papa. Epistola ad reges Franciae, Angliae et Portugaliae (1437 iun. 7 Bononiae) // Ibid. № 70–72, P. 72–73.

Eugenius IV, papa. Salvumconductum Iohanni VIII imperatori, Iosef II patriarchae ceterisque Graecis usque ad numerum 700 personarum (1437 iul. 6 Bononiae) // Ibid. № 75, P. 74–76.

Eugenius IV, papa. Nominatio Antonium Condulmer capitaneum na-vium pro Graecis advehendis (1437 iul. 6 Bononiae) // Ibid. № 76, P. 76–77.

Eugenius IV, papa. Commissio Michaeli Zeno et Baldassarii Lupari propter pecuniarum quantitates pro causa unionis Graecorum (1437 iul. 7 Bononiae) // Ibid. № 77, P. 77–78.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Christoforum Garatoni (1437 iul. 8 Bo-noniae) // Ibid, № 79, P. 79–80.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Iohannem VIII imperatorem et Iosef II patriarcham (1437 iul. 10 Bononiae) // Ibid. № 80, P. 80.

Eugenius IV, papa. Commendatio Iohanni VIII imperatori oratores minoris partis concilii Basiliensis (1437 iul. 15 Bononiae) // Ibid. № 82, P. 81–82.

Eugenius IV, papa. Creatio archiepiscopum Tarentasinsem et Christoforum episcopum Coronensem sedis apostolicae nuntios et oratores (1437 iul. 15 Bononiae) // Ibid. № 83, P 82–83.

Eugenius IV, papa. Constitutio legatum Marcum archiepiscopum Tarentasiensem (1437 iul. 15 Bononiae) // EP. I, № 84, P. 83–84.

Eugenius IV, papa. Declaratio observationis decreti Concilii Basiliensis cum Graecis 7 maii 1437 (1437 iul. 20 Bononiae) // Ibid. № 85, P. 84–88.

Eugenius IV, papa. Commissio Marco archiepiscopo Tarentasiensi (1437 iul. 20 Bononiae) // Ibid. № 86, P. 88–89.

Eugenius IV, papa. Salvumconductum generalem pro Concilio Ferra-riensi (1437 sept. 17 Bononiae) // Ibid. № 87, P. 89–90.

Eugenius IV, papa. Bulla translati onis Concilii Basiliensis Ferrariam (1437 sept. 18 Bononiae) // Ibid. № 88, P. 91–99.

Eugenius IV papa. Epistola ad civitatem Basiliensem (1437 post sept. 18 Bononiae) // Idid. № 89, P. 99–100.

Eugenius IV, papa. Epistola ad archiepiscopum Cantuariensem (1437 sept. 19 Bononiae) // Ibid. № 90, P. 101.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Amadeum ducem Sabaudiae et ad principes Germaniae (1437 sept. 20, 23; oct. 2, 8 Bononiae) // Ibid. № 91–94, P. 101–102.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Albertum ducem Austriae (1437 dec. 10 Bononiae) // Ibid. № 104, P. 109.

Eugenius IV, papa. Epistola ad principes Germaniae (1437 dec. 10 Bononiae) // DRTA. XII, № 196, S. 318–319.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Albertum ducem Austriae (1437 dec. 12 Bononiae) // ЕР. I, № 107, P. 110.

Eugenius IV, papa. Bulla definitiva translationis Concilii Basiliensis Ferrariam (1437 dec. 30 Bononiae) // Ibid. № 108, P, 110–112.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Thodericum archiepiscopum Mogun-tinum // Ibid. № 110, P. 113–114.

Eugenius IV, papa. Instructiones pontificiae pro legato ad Albertum ducem Austriae misso (ca 1437 dec. exeunte Bononiae) // Ibid. № 112, P. 114–116.

Eugenius IV, papa. Constitutio Nicolaum cardinalem Albergati praesi-dentem Concilii Ferrariensis (1438, ian. 2 Bononiae) // Ibid. № 114, P. 116–118.

Eugenius IV, papa. Epistola ad Amadeum ducem Sabaudiae (1438 febr, 10 Ferrariae) // ЕР I, № 115, R 3–4.

Francesco Foscari, dux Venetiarum. Epistolae ad papam Eugenium IV (1437 oct. 24 Venetiis) // АСА. № 6–7, P. 7–8.

Gregorius Camblac, metropolitanus Ruthenus. Oratio coram papam Martin um V in Concilio Constanciensi (1418 febr. 25 Constanciae) // ACC. II, S. 164–167.

Griinde fiir die Wahl einer italienischen Stadt zur Abhaltung des Union-skonzil (1436 dec./1437 ian. Basileae) — лат. // СВ. I, № 66, S. 431–434.

Heinrich V von England. Brief an den Herzog Friedrich von Sachsen (1437 nov. 14 London) — лат. // DRTA. XII, № 195, S. 316–318.

Henricus Menger, ambassiator Concilii Basiliensis. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 ian. 4 Venetiis) // Cecconi, № LXXV, P. CXCIV

Innocentius VII, papa. Epistola ad Manuelem II Palaeologum (1405 iun. 8 Romae) // Ann. Eccl. Bd. 27, ad 1405, 2–4.

Instruktionfiir den Gesandten Kaiser Sigismunds zum Basler Konzil (ad 1433 iun. 4 Romae) — лат. / нем. // DRTA. XI, № 3, S. 32–37.

Instructions concilii Basiliensis pro oratoribus ituris ad serenissimum principem dominum lohannem Pallaeologum et ad dominum Josef II patriarcham Constantinopolitanum (1435 iun. Basileae) // CB. I, № 41, S. 364–373.

Instruktionen fiir die Bischofe Johann von Lübeck, Ludvig von Viseu, Delphin von Parma und Ludvig von Lausanna, Gesandte des Basler Konzils, sowie für den Kapitan der Konzilsflotte Nikodus von Menthon (1437, febr. 25 Basel) — лат. // Ibid. № 4, S. 185–205.

Instructions partis minoris in Concilio Basiliensi pro oratoribus ituris ad curiam (1437 mail Basileae) // Ibid. № 73, S. 459–463.

Isidorus, hegumenos. Oratio in congregatione generali Concilii Basiliensis (1434 iul. Basilea) // Cecconi, № XXIX, P. LXXX–LXXXVII.

Johannes Cervantes, cardinalis. Anweisungen den Legaten des Basler Konzils in Avignon (1437 mail 15 Basileae) — лат. // СВ. I, № 71, S. 454.

Johannes Dishypat. Oratio in Concilio Basiliensi contra nominationem civitatis Avinionensis ad locem celebrationis ycumenici concilii (1437 febr. 15 Basileae) // Cecconi, № CVI, P CCLXXXII–CCLXXXIV

Johannes Dishypat. Epistola sindiciis et consiliariis civitatis Avinionis (1437 mart. 10 Basileae) // Annales de Société d’etudes provençales. 1904. T. 1. P. 54.

Johannes Dishypat. Oratio in collegio cardinalium apud papam Eugenium IV (1437 maii 24 Bononiae) // Cecconi, № CXXIV, P. CCCXXXIII–CCCXXXVII.

Johannes Dishypat. Cedula papae Eugenio IV (1437 iul. 17 Bononiae) // Ibid. № CL, P CCCXCII–CCCXCIII.

Johannes Gerson. Sermo coram rege Franciae nomine Universitatis Pari-siensis pro pace Ecclesiae et Unione Graecorum / Ed. J.-B. Monnoyeur // Irénikon. 1929. T. 6. P. 725–766.

Johannes de Ragusio. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 febr. 9 Constantinopoli) // Cecconi, № LXXVIII, P. CCVI–CCXI.

Johannes de Ragusio. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 martii 10 Constantinopoli) // Cecconi, № LXXXI, P. CCXVII–CCXIX.

Johannes de Ragusio. Epistola ad Concilium Basiliensem (1436 sept. 16 Constantinopoli) // CB. I, № 43, S. 374–376.

Johannes de Ragusio. Epistola ad Concilium Basiliensem (1436 nov. 17 Constantinopoli) // Cecconi, № LXXXXIII, P. CCLIII–CCLVIII.

Johannes de Ragusio. Epistola ad concilium Basiliensem (1437 febr. 13 Constantinopoli) // CB. I, № 44, 377–380.

Johannes de Ragusio. Epistola ad Concilium Basiliensem (1437 iul. 24 Constantinopoli) // Ibid. № 45, S. 381–382.

Johannes de Ragusio. Epistola ad Concilium Basiliensem (1437 aug. 4 Constantinopoli) // Ibid. № 46, S. 282–383.

Johannes de Ragusio. De modo quo Graeci reducendi erant ad Ecclesiam per Concilium Basiliense // Ibid. № 40, S. 331–364.

Johannes de Ragusio. Relatio de missione Constantinopolitana // Cecconi, № CLXXVIII, P. CCCCLXXXVIII–DXXII.

Johannes de Ragusio, Simon Freron. Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 nov. 29 Constantinopoli) // Ibid. № LXXIII, P. CXCI.

Johannes de Ragusio, Simon Fréron. Epistola ad Concilium Basiliensem (1436 febr. 9 Constantinopoli) // Ibid. № LXXVII, P. CXCVIII–CCV.

Johannes de Ragusio, Simon Fréron, Henricus Menger. Epistola ad Concilium Basiliense (1435 aug. 6 Pulae) // Cecconi, № LI, P. CL–CLVIII.

Johannes de Ragusio, Simon Fréron, Henricus Menger. Oratio coram imperatorem Johannem VIII Palaeologum (1435 oct. Constantinopoli) // Ibid. № LV, P. CL–CLVIII.

Johannes de Ragusio, Simon Fréron, Henricus Menger. Promissio Johanni Palaeologo (1435 nov. 25 Constantinopoli) // Ibid. № LXIV, P. CLXXII–CLXXIII.

Johannes VIII Palaeologus. Responsio ad papam Martinum V (1422 nov. 14, Constantinopoli) // Ibid. № IV, P. XIV–XVI.

Johannes VIII Palaeologus. Mandatum legatis Demetrio Palaeologo, Isidoro hegumcno, Johanni Dissipato de concilio oecumenico cum synodalibus Basiliensibus tractando (1433 nov. 11 Constantinopoli) // ODM. № 4, P. 8–9; Cecconi, № XV, P. XXXVII–XXXVIII.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1433 nov. 28 Constantinopoli) // ODM. № 5, P. 9–10; Cecconi, № XVI, P. XXXIX–XL.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1434 nov 12 Constantinopoli) // ODM. № 8, P. 12–13; Cecconi, № XLI, P. CXIII–CIV

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Eugenium IV papam (1435 nov. 22 Constantinopoli) // Cecconi, № LXI, P. CLXVI–CLXVII.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 nov 26 Constantinopoli) // ODM. № 14, P. 20; Cecconi, N2 LXVI, P. CLXXVI–CLXXVIII.

Johannes VIII Palaeologus. Commissio ad Henricum Menger ambassiatorem Concilii Basiliensis (1435 nov. 26 Constantinopoli) // Cecconi, № LXX, P. CLXXXV–CLXXXVI.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 dec. 28 Constantinopoli) // ODM. № 18, P. 23–24; Cecconi, № LXXIV, P. CXCII–CXCIII.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1436, nov 20 Constantinopoli) // Cecconi, № XCIV, P. CCXXI–CCXXIII.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1437 febr. 11 Constantinopoli) // ODM. № 22, P. 26–27.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1437 oct. 25 Constantinopoli) // ODM, № 25, P. 29–30; Cecconi, № CLXVII, P. CCCCXLV–CCCCXLVI.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1438 febr. 25 Venetiis) // Cecconi, № CLXXXVI, P. DLXI–DLXII.

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad papam Eugenium IV (1437 nov. 25 Constantinopoli) // ODM, № 27, P. 30–31; OCHR 1943. Vol. 9. R 186.

Johannes von Segovia, Historia gestorum generalis Synodi Basiliensis / Ed. E. Birk // MC. Bd. 1–2. Wien, 1857–1875.

Jorga N. Notes et extraits pour servir a l'histoire des croisades au XV siecle. T. 1. P. 1899.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1433 oct. 13 Constantinopoli) // ODM. № 3, P. 6–8; Cecconi, № XIV, P. XXXVI–XXXVII.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus. Epistola ad Eugenium IV (1435 nov. 11 Constantinopoli) // ODM. № 9, P. 13–14; Cecconi, № LX, P. СІЛV–CLXV.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1435 nov. 26 Constantinopoli) // ODM. № 15, P. 21; Cecconi, № LXVII, P. CLXXIX–CLXXXI.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1436 mart. Constantinopoli) // Cecconi, № LXXX, P. CCXV–CCVI.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus. Epistola ad Concilium Basiliensem (1437 febr. 11 Constantinopoli) // ODM. № 23, P. 27–28.

Joseph II, patriarcha Constantinopolitanus, Epistola ambassiatoribus regis Castellae in Concilio Basiliensi (1438 febr. 17 Venetiis) / Ed. V. Laurent // REB. 1960. Bd. 18. P. 143–144.

Juliano Cesarini. Oratio in congregatione generali Concilii Basiliensis propter adventum ambassiatorum Graecorum (1434 iul. Basilea) // Cecconi, № XXVIII, P. LXVIII–LXXIX.

Juliano Cesarini. Oratio in Concilio Basiliensi pro pace cum papa Eugenio IV (1437 dec. 20 Basüeae) // Ibid. № CLXVIII, P. CCCCXLVII–CCCCLX.

Juliano Cesarini. Commentarii de concilio ad papam Eugenium IV (4435 oct. 4 Basiliae) // CB. I, № 48, S. 387–392.

Juliano Cesarini. Erne Stellungnahme zur Papstgewalt (1436 nov. Basel) / Hrsg. von E. Meuthen — лат. // QFIAB. 1982. Bd. 62. S. 167–177.

Juliano Cesarini, Johannes Cervantes. Recommendatio ad papam Eugenium IV propter concilium (1435 sept. / nov. Basileae) // СВ. I, № 65, S. 430–431.

Karolus VII, rex Franciae. Epistola ad civitatem Avinionem (1437 apr. 5 Monpellier) // Ibid. V, № 10, S. 214–215.

Karolus VII, rex Franciae. Epistola ad concilium Basiliensem (1437 apr. 24 Monpellier) // Ibid. № 17, S. 223–224.

Karolus VII, rex Franciae. Epistola cardinal! de Foix (1437 apr. 24 Monpellier) — фр. // Ibid. № 18, S. 224–225.

Karolus VII, rex Franciae. Epistola ad civitatem Avinionem (1437 apr. 24 Monpellier) — фр. // Ibid. № 19, S. 225.

Littera Concilii Constanciensis pro Ilungaris ad omnibus Christi fidelibus, maxime regibus et principibus (1415 aug. Constanciae) // ACC. IV, № 511, S. 659–662.

Ludvicus Arelatensis, cardinalis (Ludvig von Arles). Brief an Bischof Johann von Lübeck, Konzilsgesandten nach Griechenland (1437 mart. 10 Basileae) — лат. // СВ. V, № 7, S. 208–211.

Ludvicus Arelatensis, cardinalis (Ludvig von Arles). Brief an die Bischofe von Lübeck, Viseu, Parma und Lausanne, Konzilsgesandte nach Konstantinopel (1437 aug. 5 Basileae) — лат. // Ibid. № 39, S. 256–257.

Manuel II Palaeologus. Glückwunschschreiben an den Papst Alexander V (1409 dec. 25 Constantinopoli) — лат. / Hrsg. von Simonsfeld // Abhandlungen der historischen Klasse der koniglichen Bayerischen Akademie der Wissenschaften. München, 1893. Bd. 20. S. 45–46.

Manuel II Palaeologus. Epistola Martino V regi Aragonum (1407 oct. 23 Constantinopoli) / Ed. C. Marinesco // Académie Roumaine: Bull, de la section historique. 1924. T. 11. P. 198–200.

Manuel II Palaeologus. Epistola Ferdinando I regi Aragonum (1414 nov. 28. Salonichae) / Ed. C. Marinesco // Ibid. P. 200–201.

Martinus V, papa. Epistola filiis Manuelis imperatoris Constantinopolitani (1418 post febr. 1 Constantiae) // ЕР. I, № 2, P. 3–4.

Martinus V, papa. Epistola Theodorico archiepiscopo Coloniensi (1420 aug. 21 Florentiae) // ЕР. I, № 11, P. 6–10.

Martinus V, papa. Epistola ad Manuelem II imperatorem Constantinopolitanum de auxiliis contra Turcas etc. (1422 oct. 8 Romae) // Ibid. № 17, P. 12–14.

Martinus V, papa. Salvumconductum Iacobo Porci clerico Metensi ad Manuelem II imperatorem profiscienti (1422 nov. 6 Romae) // Ibid. № 19, P 14.

Martinus V, papa. Epistola ad Theodorum Palaeologum principem (post 1425 iul. 21 Romae) // Ibid. № 20, P. 15–16.

Martinus V, papa. Salvumconductum Andreae de Constantinopoli (1426 iun. 10 Romae) // Ibid. № 23, P. 17–18.

Martinus V, papa. Commissio Andreae de Constantinopoli (1426 iun. 11 Romae) // Ibid. № 24, P. 18–19.

Notariatsinstrument uber die Verhandlungen griechischer Gesandten auf dem Basler Konzil, Johannes Dishypat und Manuel Dishypat, mit Kardinal Ludvig von Arles (1437 apr. 29 Basileae) — лат. // СВ. V, № 20, S. 226–230.

Notariatsinstrument liber die Antwortdes des Nikodus von Mentone auf die Forderung des Bischofs von Parma betr. Einhaltung seiner Verpflichtungen (1437 iul. 17 Nizza) — лат. // Ibid. № 33, S. 247–248.

Notariatsipstrument liber die Protesterklârung des Nikodus von Mentone wegen Nichterfüllung der Vertragsbedingungen seitens des Basler Konzils (1437 iul, 17 Nizza) — лат. // Ibid. № 34, S. 248–249.

Notarielle Aufzeichnung liber Verhandlungen zwischen dem Bischof von Parma und dem Kapitan der Konzilsflotte Nikodus von Mentone (1437 aug. Nizza) — лат. // Ibid. N2 38, S. 254–255.

Petrus de Pulka. Brief an Wiener Universitat (1415 oct. 15 Constantiae) — лат. // AKÔG. 1856. Bd. 15. S. 34–35.

Petrus de Pulka. Brief an Wiener Universitat (1418 febr. 1 Constantiae) — лат. // Ibid. S. 63–65.

Petrus de Pulka. Brief an Wiener Universitat (1418 mart. 1 Constantiae) // Ibid. S. 68.

Programm der Вischofsgesandtschaft des Basler Konzils fiir ihre Audienz vor dem byzantinischen Kaiser (ad 1437 oct. 5 Constantinopoli) — лат. // СВ. V, № 41, S. 250–251.

Protesterklarung der Konzilsgesandten vor dem Kardinal von Foix wegen Nichterfullung der übemommenen Verpflichtungen seitens Avignons (1437 iun. 8 Avignon) — лат. // СВ. V, № 23, S. 236–238.

Protesterklarung der Konzilsgesandten vor dem byzantinischen Kaiser und dem Patriarchen von Konstantinopel (1437 oct. 17/30 Constantinopoli) — лат. // Ibid. № 42, S. 261–263.

Protokolle des Easier Concils 1431–1433 / Ursg. von J. Haller // CB. Bd. 2–4. Basel, 1896–1900.

Rede eines unbekannten Autors aus der Obedienz des Papst Johanns XXIII auf dem Konstanzer Konzil (1415 febr. Konstanz) — лат. // ACC. III, № 47, S. 86–90.

Régestes des délibérations du sénat de Venise concernant la Romanie / Ed. F. Thiriet. P. 1958–1961. T. 1–3.

Relatio dominorum XII super calculo votorum, die 5 decembris 1436, scrutatorum in generali Congregatione super materia electionis loci ad concilium ycumenicum(1436 dec. 6 Basileae) // Cecconi, № XCVI, P. CCLXI–CCLXII.

Relatio dominorum ambassiatorum Conciîii Basiliensis ad Graeciam de-stinatorum videlicet Visensis et Lausanensis episcoporum (=Bericht der Bischofe von Viseu und Lausanne über denVerlaufihrer Mission nach Avignon und Konstantinopel (1438 febr. 1–4 Basileae) // CB. V, JSfe 49, S. 274–357.

Relatio Petri episcopi Dignensis, redeuntis de Constantinopoli (1438 mart. 1 Ferrariae) // Cecconi, CLXXXVIII, P. DLXVI-DLXXXVIII.

Responsio senatus Venetiarum oratoribus Sigismundi regis Hungariae (1407 iul. 23 Venetiis) // MSM. V, № CV, P. 99–100.

Responsio senatus Venetiarum oratori Sigismundi regis Hungariae (1408 oct. 23 Venetiis) // Ibid. № CXL, P. 136–138.

Responsio senatus Venetiarum imperatori Manueli II Palaeologo (1415 iul. 23 Venetiis) // Lampros S. Palaiologeia kai Peloponnesiaka. Athenai, 1927. T. 3. P. 127–128.

Responsio senatus Venetiarum imperatori Manueli II Palaeologo per oratorem Nicolaum Eudemonojohannem (1415 febr. 8 Venetiis) // Ibid. P 129–131.

Salvumconductum Conciîii Basiliensis ad Graecos (1436 apr. 14 Basileae) // Cecconi, № LXXXIII, P. CCXXI–CCXXIII.

Sigismund von Luxemburg. Epistola ad principes Theodorumet Constantinum Paiaeologum, fratres imperatoris Graecorum Johannis VIII (1429, oct. 10) // Lampros S. Palaiologeia kai Peloponnesiaka. Atbenai, 1926. T. 3. P. 323.

Sigismund von Luxemburg. Epistola ad Wladislaum Iagellonem, regem Poloniae (1418 ian. Constanciae) // Codex epistolaris saeculi decimi quinti. T. II (=Monumenta medii aevi historica res gestas Poloniae illustrantia. T. XII). Krakowie, 1891, № 88. P. 108–109.

Sigismund von Luxemburg. Briefe an byzantinischen Kaiser Manuel II Palaologus (1411–1414) — лат. // ACC. I, № 111–113, S. 391–401.

Sigismund von Luxemburg. Brief an Konig Heinrich IV von England (1412 nach Marz 12) — лат. // Ibid. № 21, S. 88–92.

Sigismund von Luxemburg. Brief an Johannes Palaologus, Kaiser der Rom'âer (1434 okt. 1 Pvegensburg) — лат. // DRTA. XI, № 250, S. 478–479.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1434 okt. 1 Regensburg) — лат. // Ibid. № 251, S. 479–480.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1436 dez. 12 Prag) — лат. // Ibid. XII, № 18, S. 32.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil / Beglaubigungsschreiben fiir den Johann von Palomar (1436, dez. 15 Prag) — лат. // Ibid. № 19, S. 32–33.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 mart. 12 Prag) — лат. // Ibid. № 26, S. 39–40.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 iul 5. Eger) — лат. // Ibid. № 144, S. 231–233.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 iul. 15 Eger) — лат. // Ibid. № 146, S. 233–234.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 aug. 19 Prag) — лат. // Ibid. № 151, S. 238–239.

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 sept. 10 Prag) — лат. // Ibid. № 152, S. 239–240.

Sigismund von Luxemburg. Brief an einen unbekannten Erzbischof [und entsprechend an andere Deutsche Fürsten und Stâdte] (1437 iul. 26 Eger) — лат. // Ibid. № 148, S. 235–237.

Sigismund von Luxemburg. Brief an seine unbekannten Gesandten am Easier Konzil (1437 nov. 6 Prag) — лат. // DRTA. XII, № 158, S. 254–257.

Sigismund von Luxemburg. Kaiserliche Instruktionen fiir Johann von Palomar zu Unterhandlungen mit der Easier Konzil betr. Berufung des Unionskonzils nach Ofen (1436 dez. 15 Prag) — лат. // Ibid. № 20, S. 33–35.

Sigismund von Luxemburg. Aufzeichnung iiber die Griinde, die fiir die Wahl Ofens zum Ort fiir das kunftige Unionskonzil anzurufen sind (1436 dez. ca 15 Prag) — лат. // Ibid. № 21, S. 35–36.

Sigismund von Luxemburg. Brief an Kardinal Ludvig von Arles (1437 febr. 22 Prag) — лат. // Ibid. № 24, S. 38–39.

Sigismund von Luxemburg. Brief an den Bischof von Ardzig, seinen Gesandten im Basler Konzil (1437 iul. 5 Eger) — лат. // Ibid. № 143, S. 230–231.

Simon Fréron. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 mart. 5 Constantinopoli) // Cecconi, № LXXIX, P. CCXII–CCXIV.

Syropulos — Les «Mémoires» du Grand Ecclésiarque de l'Eglise de Constantinople Sylvestre Syropoulos sur le concil de Florence (1438–1439) / Ed. V, Laurent. P., 1971.

Verzeichnis von Briefen und Akten im Besitze der Bischofsgesandtschaft des Basler Konzils (1437/38) // CB, V, № 50, S. 357–362.

Warnungen und Vorschlage des unbekannten Autors an den Papst betreffend das Konzil (1436 nov. Basileae) — лат. // CB. I, № 67, S. 435–440.

Wladisiaus Iagello, rex Poloniae. Epistola ad Manuelem II Palaeologum imperatorem (1420) // Codex epistolaris Vitoldi. Krakow, 1891. № DCCCXCV, P. 493.

Wladisiaus Iagello, rex Poloniae et Vitoldus, dux Lithuaniae. Epistola ad Concilium Constantiensem (1415 oct. 18 Lwow) // Codex epistolaris Vitoldi. Krakow, 1891. № DCLI, P. 331–333.

II. Литература

Васильев Л. A. История Византийской империи. СПб., 1998. Т. 3.

Гергей Е. История папства: Пер. с венг. М., 1996.

Грабарь В. Э. Вселенские соборы XII–XV вв. как орган международного общения // Вопр. истории. 1945. Т. 3–4. С. 86–98.

Грабаръ В. 3. Вселенские соборы западно-христианской церкви и светские конгрессы XV века // Средние века. 1946. Вып. 2. С. 233–237.

Греков И. Б. Очерки истории международных отношений в Восточной Европе ХІІІ–ХV вв. М., 1963.

История Венгрии. М., 1971. T. 1.

История Византии. Мм 1967. Т. 3.

История дипломатии. М, 1959. T. 1.

Карпов С. Я. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в ХІІІ–ХV вв.: Проблемы торговли. М, 1990.

Ковалъченко Я. Д. Методы исторического исследования. М., 1987.

Колотова О. Е. Каталанское пиратство в Эгеиде (кон. ХІV–ХV в.) // АДСВ. 2001. Вып. 32. С. 309–317.

Лебедев А. Я. Исторические очерки состояния византийско-восточной церкви от конца XI до середины XV в. СПб., 1998.

Литаврин Г. Г., Медведев И. Я. Дипломатия поздней Византии // Культура Византии (ХІІІ–ХV вв.). М., 1991. Т. 3.

Лозинский С. Я. История папства. М., 1986.

Медведев Я. Я. Империя и суверенитет в Средние века (на примере истории Византии и некоторых сопредельных государств) // Проблемы истории международных отношений: Сб. ст. памяти акад. Е. В. Тарле. Л., 1972.

Медведев И. Я. К вопросу о принципах византийской дипломатии накануне падения империи // ВВ. 1972. Т. 33.

Мейендорф Я. Ф. Флорентийский собор: причины исторической неудачи: Пер. с англ. // Там же. 1991.Т. 52.

Мешанов Н. С. Joвaн VII Палеолог. Београд, 1996.

Моравчик Д. Византийские императоры и их послы в г. Буда // Acta historica Academiae scientiarum hungaricae. 1961. Bd. 8. C. 239–256.

Нуждин О. Я. Крестоносная идея в отношениях между Англией и Францией середины XIV — первой половины XV века // Кумуляция и трансляция византийской культуры: Материалы XI науч. Сюзюмовских чтений. Екатеринбург, 2003. С. 66–69.

Поляковская М. А. Димитрий Кидонис и Запад (60-е гг. XIV в.) // АДСВ. 1979. Вып. 16. С. 46–57.

Поляковская М. А. Общественно-политическая мысль Византии (40–60-е гг. XIV в.). Свердловск, 1981.

Поляковская М. А., Медведев И. П. Развитие политических идей в поздней Византии // Культура Византии: XIII — первая половина XV в. М., 1991. С. 255–279.

Ромм Б. Я. Папство и Русь в Х-ХV веках. М.; Л., 1959.

Сметанин В. А. О византийской аргументации теории универсальной власти (на исходе XIV столетия) // АДСВ. 1995. Вып. 27.

Соколов В. В. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1976.

Удальцова 3. В. О внутренних причинах падения Византии в XV в. // Вопр. истории. 1953. Т. 7. С. 102–120.

Удальцова 3. В. Жизнь и деятельность Виссариона Никейского // ВВ. 1976. Т. 37.

Успенский Ф. И. История Византийской империи. М., 1998. Т. 3. Яцимирский А. Н. Григорий Цамблак. СПб., 1904.

Actes du XII Congres International d’Etudes Byzantines, Ochride 1961. Belgrad, 1964. T. 1–3.

Ahrweiler H. L’idéologie politique d’l’empire Byzantin. P., 1975. Andreeva M. A. Zur Reise Manuels IL Palaiologos nach Westeuropa // BZ. 1934. Bd. 34. S. 37–47.

Angermeier H. Das Reich und der Konziliarismus // HZ. 1961. Bd. 192. S. 541–584.

Barker J. W. Manuel II Palaiologus (1391–1425): a Study in Late Byzantine Statesmanscip. New Brunswick, 1969.

Baum W. Europapolitik im Vorfeld der Fruhen Neuzeit: Konig und Kaiser Sigismund vom Hause Luxemburg, Ungarn, Byzanz und der Orient // Europa in der Fruhen Neuzeit / Hrsg. von E. Donnert. Bd. 1: Vormoderne. Weimar, 1997. S. 13–43.

Beck H.-G. Kirche und theologische Literatur im Byzantinischen Reich. München, 1959.

Beck H.-G. Byzanz und der Westen im Zeitalter des Konziliarismus // Die Welt zur Zeit des Konstanzer Konzils. Konstanz; Stuttgart, 1965.

223

Beck H.-G. Reichsidee und Nationalpolitik im spatbyzantinischen Staat // Ideen und Realitaten in Byzanz. Leiden, 1972.

Beck H.-G. Res Publica Romana: vom Staatsdenken der byzantiner // Das byzantinische Herrscherbild, Darmstadt, 1975.

Beckmann G. Der kampf Kaiser Sigismunds gegen die werdende Weltmacht der Osmanen. Gotha, 1902.

Black J. Politische Grundgedanken des Konziliarismus und des Papapalismus zwischen 1430 und 1450 // Die Entwicklung des Konziliarismus: Werden und Nachwircken der konziliaren idee / Hrsg. von R. Baumer. Darmstadt, 1976. S. 295–311.

Boockmann H. Zur politischen Geschichte des Konstanzer Konzils // ZKG. 1974. Bd. 85. S. 45–63.

Brandmüller W. Das Konzil von Pavia-Siena. Münster, 1868. Bd. 1–2.

Brandmüller W. Das Konzil von Konstanz. 1414–1418. Bd. 1: Bis zur Abreise Sigismunds nach Narbonne. Paderborn, 1991.

Brehiér I. Vie et mort de Byzance. P. 1947.

Brehiér I. La civilization Byzantine. P., 1950.

Broneer O. The Corinthian Isthmus and the Isthmian Sanctuary // Antiquity 1958. T. 32. P. 80–88.

«Bündnissysterne» und «Aussenpolitik» im sp'âten Mittelalter / Hrsg. von P. Moraw. B., 1988.

Camelli G. Manuele Crisolora. Florence, 1941.

Christianson G. Cesarini: The Conciliar Cardinal. The Basel Years, 1431–1438. St. Ottilien, 1979.

Cohn W. Die Basler Konzilsflotte des Jahres 1437 // Easier Zeitschrift für Geschichte und Altertumskunde. 1913. Bd. 12. S. 16–52.

Decarreeaux J. L’arrivée des Grecs en Italie pour le concile de l’union des églises d’après les mémoires de Syropulos, 1437–1438 // Revue des études italiennes. 1960. T. 7. P. 27–58.

Dennis G. T. The Byzantine-Turkich Treaty of 1403 // OCHP. 1967. Vol. 33. P. 72–88.

Dieten van J.-L. Silvester Syropulos und die Vorgeschichte von Ferrara-Florenz // AHC. 1977. Bd. 9. S. 154–179,

Dieten van J.-L. Politische Idéologie und Niedergang im Byzanz der Palaiologen // ZHE 1990. Bd. 7. S. 1–38.

Ditten H. Beziehungen zwischen Spanien und dem Byzantinischen Bereich im Mittelalter (6–15. Jahrhundert) // Byzantinische Beit rage / Hrsg von I. Irmscher. B., 1964. S. 257–290.

Dolger F. Byzanz und die europaische Staatenwelt. Ettal, 1953.

Dorothy M., Vaughan Μ. О. Europe and the Turk, A Pattern of Alliances. 1350–1700. Liverpool, 1954.

Engels O. Der Reichsgedanke auf dem Konstanzer Konzil // Das Konstanzor Konzil / Hrsg. von R. Baumer. Darmstadt, 1977. S. 369–387.

Erkens F.-R…Und wil ein grosse Reise do tun. Überlegungen zur Balkan- und Orientpolitik Sigismunds von Luxemburg // Studien zum 15. Jahrhundert / Hrsg. von H. Millier. München, 1994. S. 739–762.

Ernst F. Über Gesandtschaftwesen und Diplomatie an der Wende vom Mittelalter zur Neuzeit // Archiv für Kulturgeschichte. 1950. Bd. 33. S. 64–95.

Estopahan C. Ein Chrysobullos des Kaisers Manuel II. Palaiologos (1391–1425) für den Gegenpapst Benedikt XIII (1394–1417/23) vom 20. Juni 1402 // Bz. 1951. Bd. 44. S. 89–93.

Fromherz U. Johannes von Segovia als Geschichtsschreiber des Konzils von Basel; Basel; Stuttgart, 1960.

Gahbauer F. R. Die Pentarchietheorie: Ein Model der Kirchenleitung von den Anfangen bis zur Gegenwart. Frankfurt / M., 1993.

Geanokoplos D. J. Byzantine East and Latin West: two worlds of Christendom in Middle Ages and Renaissance: Studies in ecclesiastical and cultural history. Oxford, 1966.

Geschichte der Konzilien. Vom Nicaenum bis zum Vaticanum II / Hrsg. von G. Alberigo. Wiesbaden, 1998.

GillJJohn VIII Palaeologus. A character study // Studi bizantini e neoellinici. 1957. Vol. 9. P. 152–170.

Gill J. The concile of Florence. Cambridge, 1959.

Gill J. Konstanz und Basel-Florenz. Meinz, 1967.

Gill J. Byzantium and the Papacy, 1198–1400. New Brunswick, 1979.

Gôller E. Zur Geschichte Manuels II von Byzanz // Romische Quartalschrift für christliche Altertumskunde und fur Kirchengeschichte. 1901. Bd. 15. S. 188–191.

Haidù K. Eine Rede an die Basler Konzilsvater und ihr bekannter Autor, Demetrios von Konstantinopel // BZ. 2000. Bd. 93. S. 125–132.

Halecki O. La Pologne et l’Empire Byzantin // Byzantion. 1932. T. 7. P. 41–67.

Halecki O. Rome et Byzance au temps du grand schisme d’Occident // Un Empereur de Byzance a Rome. L., 1972. R 477–532.

Haller J. Unionsverhandlungen und zweiter Konflikt mit der Kurie // CB. I, 127–159.

Helmrath J. Das Basler Konzil. 1431–1449. Forschungsstand und Problème. Kôln; Wien, 1987.

Helmrath J. Die lateinische Teilnehmer des Konzils von Ferrara-Florenz // AHC. 1990. Bd. 22. S. 146–198.

Hoensch J. Kaiser Sigismund. Herrscher an der Schwelle zur Neuzeit, 1368–1437. Münchên, 1996.

Hofmann G. Rodrigo, Dekan von Braga; Kaiser Johann VIII. Palaiologos. Zwei Briefe aus Konstantinopel, 13. Oktober und 18. November 1437, zur Vorgeschichte des Konzils von Florenz // OCIIP. 1943. Vol. 9. P. 170187.

Hofmann G. Papstliche Gesandtschaften fur den Nahosten, 1418–1453 // Studia Missionalia. 1950. Vol. 5. S. 45–72.

Hofmann G. Kirchengeschichtliches zur Ehe des Herrschers Theodor II Palaiologos (1407–1443) // Ostkirchliche Studien. 1955. Bd. 4. S. 129–137.

Huter F. Niedergang der Mitte, Aufstieg der Randstaaten im sp'âtmittelaltcr // Historia mundi. 1958. Bd. 6. S. 190–224.

Ivanka von E. Der Kirchenbegriff der Orthodoxie historisch betrachtet // Sentire Ecclesiam / Hrsg. von Daniélou. Freiburg i Br., 1961.

Jablonowski H. Westrussland zwischen Wilna und Moskau. Leiden, 1955.

Jorga N. Geschichte der Osmanischen Reiches. Wien, 1990. Bd. 1.

Karageorgos B. Der Begriff Europa im Hoch- und Sp'âtmittelalter // Deutsches Archiv für Erforschung des Mittelalters. 1982. Bd. 48. S. 137–164.

Kazhdan A. The Byzantine Notion of Diplomacy // Byzantine Diplomacy. Papers from the twenty-fourth Spring Symposium of Byzantine studies / Ed. J. Shepard. Cambridge, 1990.

Kramer W. Konsens und Rezeptiôn. Verfassungsprinzipien der Kirche im Easier Konziliarismus. Münster, 1980.

Krauske O. Die Entwickelung der stândigen Diplomatie vom XV. Jahrhundert, Leipzig, 1885.

Krchmk A. De vita et operibus Ioannis de Ragusio. Roma, 1960.

Lahande L.-H. Projet de translation du concile de Bâle en Avignon pour la réunion des églises grecque et latine // Annales de Société d’etudes provençales. 1904. T. 1. P. 10–24, 39–54, 189–200.

Lampros S. Palaiologeia kai Peloponnesiaka. Athenai, 1926. Bd. 3.

Lazarus P. Das Basler Konzil. Seine Berufung und Leitung, seine Gliederung und seine Behordenorganisation. B., 1912.

Laurent M. L’activité d’André Chrysobergès, O. P. sous le pontificat de Martin V (1418–1431) // Echos dOrient. 1935. T. 34. P. 415–438.

Laurent V. Les Préliminaires du concile de Florence. Les neuf articles du pape Martin V et la réponse inédite du patriarche de Constantinople Josef II (Octobre 1422) // REB. 1960. T. 20, P. 5–60.

Laurent V. Les ambassadeurs du roi de Castille au concile de Baie et le Patriarche Joseph II (Février 1438) // Ibid. T. 18. P. 136–144.

Leidl A. Die Einheit der Kirchen auf den spatmittclalterlichen Konzilien: von Konstanz bis Florenz. Paderborn, 1966.

Leidl A. Die Primatsverhandlungen auf dem Konzil von Florenz als Antwort auf den westlichen Konziliarismus und die ostliche Pentarchietheorie // AHC. 1975. Bd, 7. S. 272–289.

Leidl A. Die Verhandlungen über die Struktur eines Unionskonzils im XV. Jahrhundert // Konzil und Papst. Historische Beitrage zur Frage der hochsten Gewalt in der Kirche / Hrsg von G. Schwaiger. München, 1975.

Loenertz R. Les Dominicains Byzantins Théodore et André Chrysober-gés et les négotiations pour Г union des grecque et latine de 1415 a 1430 // Archivum Fratrum Praedicatorum. 1939. Vol, 9. P. 5–61.

Mannesco C. Manuel II Paleologue et les rois d’Aragon // Académie Roumaine. Bulletin de la section historique. 1924. T. 11. P. 192–206.

Mannesco C. Contribution à l’histoire des relations économique entre l’Empire byzantin, la Sicile et le royaume de Naple de 1419 à 1453 // Studi bizantini e neoellinici. 1939. Vol. 5. P. 210–219.

Mannesco C. Du nouvo sur les relations de Manuel II Paleologue (1391–1425) avec l’Espagne // Ibid. 1953. Vol. 7. P. 420–436.

Mannesco C. Notes sur quelques ambassadeurs byzantins en Occident a la veille de la chute de Constantinople sous les Turcs // Annuaire de l’Institut de philologie et d’histoire orientales et slaves. 1950. T. 10. P. 419–428.

Matschke K.-P. Die Schlacht bei Ankara und das Schicksaal von Byzanz: Studien zur spâbyzantinischen Geschichte zwischen 1402 und 1422. Weimar, 1982.

Mercati G. Notizie di Procoro e Demetrio Cidone, Manuele Caleca e Teodoro Meliteniota. Roma, 1931 (=Studi e testi. Vol. 56).

Mergiali-Sahas S. A Byzantine ambassador to the West and his office during the fourteenth centuries: a profile // BZ. 2001. Bd. 94. S. 588–604.

Mertens von D. Europaischer Friede und Türkenkrieg im Spiâtmittelalter // Zwischenstaatliche Friedenswahrung in Mittelalter und Friiher Neuzeit / Hrsg. von H. Duchhardt. Koln; Wien. S. 45–73.

Meuthen E. Die universalpolitischen Ideen des Nikolaus von Kues in seiner Erfahrung der politischen Wirklichkeit // QFIAB. 1957. Bd. 37. S. 192–216.

Meuthen E. Nikolaus von Kues in der Entscheidung zwischen Konzil und Papst // Mitteilungen und Forschungen der Cusanus-Gesellschaft. 1971. Bd. 9. S. 19–33,

Meuthen E. Eine Bisher unerkannte Stellungnahme Cesarinis (Anfang November 1436) zur Papstgewalt // QFIAB. 1982. Bd. 62. S. 143–179.

Meuthen E. Das Basler Konzil als Forschungsproblem der europ'âischen Geschichte. Opladen, 1985.

Meuthen E. Eugen IV, Ferrara-Florenz und der lateinische Westen // AHC. 1990. Bd. 22. S. 219–233.

Miethke J. Konziliarismus — die neue Doktrin einer neuen Kirchenverfassung // Reform von Kirche und Reich. Konstanz, 1996.

Mohler L. Kardinal Bessarion als Theologe, Humanist und Staatsmann. Bd. 1: Darstellung. Paderborn, 1923.

Moravcsik G. Ungarischbyzantinische Beziehungen zur zeit des Failes von Byzanz // Acta Antiqua Academiae Scientiarum Hungaricae. 1953. Bd. 2. S. 349–358.

Mugnier M. L'expédition du concile de Bâle a Constantinople pour l’union de l'église grecque a l'église latine (1437–1438) // Bull. Historique et Philologique. 1882. P. 335–350.

Müller H. Die Franzosen, Frankreich und das Basler Konzil (1431–1449). Paderborn, 1990.

Nicol D. M. The Last centuries of Byzantium. Cambridge, 1993.

Nicolov J. Sur la participation du patriarche de Constantinople Josef II aux réunions du concile de Constance // Byzantinobulgarica. 1973. T. 4. C. 203–211.

Norden W. Das Papsttum und Byzanz. Die Trennung der beiden Màchte und das Problem ihrer Wiedervereinigung bis zum Untergange des byzantinischen Reichs. B., 1903.

Ostrogorsky G. Die Geschichte des Byzantinischen Staates. München, 1963.

Pesce L. Cristoforo Garatone Trevigiano nuncio di Eugenio IV // Rivista di Storia della chiesa in Italia. 1974. Vol. 28. P. 23–93.

Pierling L. P. La Russie et le Saint Siège. P., 1906.

Queller D. F. The Office of Ambassador in the Middle Ages. Princeton, 1967.

Runciman S. The Byzantine theocracy. Cambridge, 1977.

Schatz K. Der pâpstliche primat: seine Geschichte von den Ursprüngen bis zur Gegenwart. Würzburg, 1990.

Schmitt O. J. Eine Kaiserrede der spatbyzantinischen Zeit // Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. Bd. 38. S. 127–154.

Schoenstedt F. Konig Sigismund und die Westmâchte. 1414–1415 // Die Well als Geschichte. 1954. Bd. 14. S. 149–164.

Schultze B. Das letzte oecumenische Einigungskonzil theologisch gesehen // OCHP. 1959. Vol. 25. S. 288–308.

Shepard J. Information, Disinformation and Delay in Byzantine Diplomacy // Byzantinische Forschungen. 1985. Bd. 10. S. 233–293.

Sieben J. Griechische Konzilsidee zur zeit des Florentinums // ThPh. 1990. Bd. 65. S. 184–215.

Silberschmidt M. Das orientalische Problem zur Zeit des türkischen Reiches nach venezianischen Quellen. Leipzig; B., 1923.

Southern R. Das Islambild des Sppatmittelalters. Stuttgart, 1981.

Strika Z. Johannes von Ragusa: Kirchen- und Konzilsbegriff in der Auseinandersetzung mit den Hussiten und Eugen IV. Augsburg, 2000.

Stromer W. Landmacht gegen Seemacht. Kaiser Sigismunds Kontinentalsperre gegen Venedig, 1412–1433 // ZHF. 1995. Bd. 2. S. 145–187.

Tuilier A. Lamission à Byzance de Jean de Raguse, docteur de Sorbonne, et le role des Grecs dans solution de la crise conciliaire // Bull. Philologique et Historique. 1979. P. 137–152.

Tuilier A. Luniversite de Paris, le chancelier Gerson et l’union avec grecs // BHPh. 1983. P. 165–183.

Toussait J. Les Relations diplomatiques de Philippe le Bon avec le concile de Bâle (1431–1449) // Louvain, 1942.

Vakalopoulos A. E. Les Limites de l’empire byzantin depuis la fin du XIV siècle jusque’a sa chute (1453) // BZ. 1962. Bd. 55. S. 56–65.

Vasiliev A. Pero Tafur. A Spanish Traveler of the fifteenth century and his visit to Constantinople, Trebisond and Italy // Byzantion. 1932. T. 7. P. 75–122.

Viller M. La Question de l’union des églises entre grecs et latins depuis le concile de Lyon jusque’ à celui de Florence (1274–1438) // RHE. 1921. T. 17. P. 260–305, 515–532; 1922. T. 18. P. 20–60.

Vrancic P. Johannes von Ragusa um die Teilnahme der Griechen am Basler Konzil // Symodus. Beitrage zur Konzilien- und allgemeinen Kirchengeschichte / Hrsg. von R. Bâumer. Paderborn, 1997. S. 463–486.

Vries W. Rom und die Patriarchate des Ostens. Freiburg; München, 1963.

Wallach R. Der Abendlandische Gemeinschaftsbewusstsein im Mittelalter. Leipzig; B., 1928.

Walch K. Zwischen Mission und Dialog. Zu den Bemühungen um Ausohnung mit den Ostkirhen im Vorfeld des Konzils von Ferrara-Florenz // Toleranz in Mittelalter / Hrsg. von A. Patschovsky. Sigmaringen, 1998.

Werner E. Die Geburt einer grossen Macht. — Die Osmanen. Ein Beitrag zur Genesis des türkischen Feudalismus. B., 1966.

Wiseman J. R. A Trans — Isthmian Fortification Wall // Hesperia. 1963. T. 32. P. 248–275.

Wittek P. De la Défaite d’Ankara a la prise de Constantinople (un demisiécle d’histoire ottomane) // Revue des etudes islamiques. 1938. T. 12. P. 1–34.

Zhishman J. Die Unionsverhandlungen zwischen der orientalischen und romischen Kirche seit dem Anfange des XV. Jahrhunderts bis zum Concil von Ferrara. Wien, 1858.

Zlocisti J. Die Gesandtschaft des Basîer Konzils nach Avignon und Konstantinipel (1437–1438). Halle, 1908.

Zumkeller A. Drei Augustinertheologen des beginnenden 15. Jahrhunderts im Dienste der Union // Wegzeichen. Fçstgabe zum 60. Geburtstag Prof. Dr. Hermenegild M. Biedermann / Hrsg von E. Suttner. Würzburg, 1974. S. 133–148.

Список сокращений

АДСВ — Античная древность и Средние века

ВВ — Византийский Временник

АСА — Acta Camerae Apostolicae et civitatum Venetiarum, Ferrariae, Florentiae, Ianuae de concilio Florentino / Ed. G. Hofmann. Roma, 1950.

АСС — Acta Concilii Constanciensis / Hrsg. von H. Finke. Münster, 1896–1928. Bd. 1–4.

АНС — Annuarium Historiae Conciliorum

AKÔG — Archiv für Kundc osterreichischer Geschichte

Ann. Eccl. — Annales Ecclesiastici denuo excusi et ad nostra usque tempora perducti. Vol, XXVII–XXVIII. Barri-Ducis, 1874.

BHPh — Bulletin Historique et Philologique

BZ — Byzantinische Zeitschrift

СВ — Concilium Basiliense: Studien und Quellen zur Geschichte des Concils von Basel / Hrsg. von J. Haller u. a. Basel, 1896–1936. Bd. 1–8.

Cecconi — Cecconi E. Studi Storici sul concilio di Firence. Firence, 1869. Vol. 1.

COD — Conciliorum Oecumenicorum Décréta / Hrsg. von J. Wohlmuth. Bd. 2: Konzilien des Mittelalters. Paderborn, 2000.

DRTA — Deutsche Reichstagsakten / Hrsg von G. Beckmann. Gotha, 1957. Bd. 11–13.

EP — Epistolae Pontificiae ad Concilium Florentinum spectantes / Ed. G. Hofmann. Roma, 1940–1944. T. 1–3.

Gerson — Johannes Gerson. Sermo coram rege Franciae nomine Universitatis Parisiensis pro pace Ecclesiae et Unione Graecorum / Ed. J.-B. Monnoyeur // Irenikon. 1929. T. 6. P. 725–766.

HZ — Historische Zeitschrift

Joh. Rag. De modo… — Johannes de Ragusio. De modo quo Graeci reducendi erant ad Ecclesiam per Concilium Basiliense // CB. I, № 40, S. 331–364.

Joh. Rag. Relatio — Johannes de Ragusio. Relatio de missione Constantinopolitana // Cecconi, № CLXXVIII, P. CCCCLXXXVIII–DXXII.

Mansi — Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio / Ed. J. D. Mansi. Florenz; Venedig, 1798 (P.; Leipzig, 1904; Graz, 1961). Bd. 28–31.

MC — Monumenta Conciliorum Generalium saeculi decimi quinti. Wien, 1857–1935. Bd. 1–4.

MSM — Monumenta spectania historiam Slavorum meridionalium. Zagreb, 1875. Vol. 5.

OCHP — Orientalia Christiana Periodica

ODM — Orientalium Documenta Minora / Ed. G. Hofmann. Roma, 1953.

PLP — Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien, 1976–1995. Bd. 1–12.

QFIAB — Ouellen und Forschungen aus italienischen Archiven und Bibliotheken

REB — Revue des Etudes Bysantines

Reg. — Dolger E Regesten der Kaiserurkunden des Ostromischen Reiches von 565 bis 1453. München, 1965. Bd. 5 (1341–1453).

Rel. amb. — Relatio dominorum ambassiatorum Concilii Basiliensis ad Graeciam destinatorum videlicet Visensis et Lausanensis episcoporum (=Bericht der Bischofe von Viseu und Lausanne iiber den Verlauf ihrer Mission nach Avignon und Konstantinopel (1438 febr. 1–4 Basileae) // СВ. V, № 49, S. 274–357.

Rel. ep. Dign. — Relatio Petri episcopi Dignensis, redeuntis de Constantinopoli (1438 mart. 1 Ferrariae) // Cecconi, № CLXXXVIII, P. DLXVI–DLXXXVIII.

RHE — Revue d’Histoire Ecclésiastique

Syropulos — Les «Mémoires» du Grand Ecclésiarque de l’Église de Constantinople Sylvestre Syropoulos sur le concil de Florence (1438–1439) / Ed. V. Laurent. P. 1971.

Thiriet — Régestes des délibérations du sénat de Venise concernant la Romanie / Ed. F. Thiriet. P., 1958–1961. T. 1–3.

ThPh — Théologie und Philosophie

ZHF — Zeitschrift für historische Forschung

ZKG — Zeitschrift für Kirchengeschichte 

Примечания

1

См.: Васильев А. А. История Византийской империи. М., 1999. T. 1. С. 364.

(обратно)

2

См.: Maischke К.-P. Die Schlacht Ьеі Ankaraunddas Schicksal von Byzanz: Studien zur spatbyzantmischen Geschichte zwischen 1402 und 1422. Weimar, 1981. Автор монографии одним из первых отказался видеть в завершающей фазе византийской истории процесс непрерывного социально-экономического и политического упадка, представив этот период как время относительной стабилизации Византийского государства, а в некоторых аспектах — даже его динамичного развития.

(обратно)

3

Первое фундаментальное исследование по этому периоду появилось в 60-е гг. прошлого века и было посвящено времени правления императора Мануила II Палеолога — см.: Barker J. Manuel II Palaeologus (1391–1425). New Brunswick, 1969.

(обратно)

4

Византийско-венецианские отношения конца XIV — начала XV в. достаточно подробно рассмотрены, в частности в рамках двух имеющихся монографий по поздневизантийской истории — см.: Matschke К.-Р. Op. cit. Barker J. Op. cit.

(обратно)

5

См.: Моравчик Д. Византийские императоры и их послы в г. Буда // Acta historica Academiae scientiarum hungaricae / 1961. T. 8. P. 239–256.

(обратно)

6

Cм.: Mannesco C. Manuel II Paleologue et les rois d’Aragon // Academie Roumaine: Bull.de la section historique. 1924. T. 11. P. 194–206; Idem. Dunouvo sur les relations de Manuel II Paleologue (1391–1425) avec l’Espagne // Studi bizantini e neoellinici. 1953. Vol. 7. P. 420–436; Ditten H. Beziehungen zwischen Spanien und dem Byzantinischen Bereich im Mittelalter (6–15. Jahrhundert) // Byzantinische Beitrage / Hrsg. von I. Irmscher. B., 1964. S. 257–290.

(обратно)

7

Cм.: Halecki O. La Pologne et l’Empire Byzantin// Byzantion. 1932. T. 7. P. 42–67.

(обратно)

8

Главная идея заключалась в том, что церковная уния между Византией и Римом оценивалась как акт грубого посягательства папского престола на самостоятельный статус восточной церкви, как беспринципный шаг со стороны византийской верхушки, поступившейся ради политических выгод интересами народа — см.: Удальцова 3. В. О внутренних причинах падения Византии в XV в. // Вопр. истории. 1953. Т. 7. С. 102–120.

(обратно)

9

См.: Gill J. The Concile of Florence. Cambridge, 1959.

(обратно)

10

Cм.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen auf den spatmittelalterlichen Konzilien: von Konstanz bis Florenz. Paderborn, 1966.

(обратно)

11

См. последнюю монографию об этом историческом персонаже, где собрана вся библиография как о нем самом, так и о его творческом наследии: Stnka Z. Johannes von Ragusa: Kirchen- und Konzilsbegriff in der Auseinandersetzung mit den Hussiten und Eugen IV. Augsburg, 2000. См. также сноски 24–25 этой главы.

(обратно)

12

См.: Dolger F. Regesten der Kaiserurkunden des ostromischen Reiches von 565 bis 1453 (1341–1453). München, 1965. Bd. 5 (далее — Reg.).

(обратно)

13

См.: Jorga N. Notes et extraits pour servir a l’histoire des croisades au XV siecle. P., 1899. T. 1.

(обратно)

14

Cм.: Thiriet F. Régestes des délibérations du sénat de Venise concernant la Romanic. P., 1958–1961. T. 1–3.

(обратно)

15

Cм.: Simonsfeld. Analekten zur Papst- und Konziliengeschichte im 14. und 15. Jahrhundert // Abhandlungen der historischen Klasse der koniglichen Bayerischen Akademie der Wissenschaften. 1893. Bd. 20. S. 45–46.

(обратно)

16

Cм.: Mannesco C. Manuel II Paleologue et les rois d’Aragofi. P. 192–206.

(обратно)

17

По указанной причине их публикация осуществлялась в соответствующих изданиях по истории униатского собора — см. сноски 18–21 этой главы.

(обратно)

18

См.: Acta concilii Constanciensis / Hrsg. von H. Finke. Münster, 1896–1936. Bd. 1–4 (далее — ACC).

(обратно)

19

Небольшая часть материалов, не вошедших в специализированные издания, проистекает из фундаментального собрания актов по истории католической церкви — Annales Ecclesiastici denuo excusi et ad nostra usque tempora perducti / Ed. C. Baronius. Barri-Ducis, 1874. Vol. 27–28 (далее — Ann. Eccl.), а также из многотомного издания по католической истории церковных соборов — см.: MansiJ. Sacrorum conciliorum nova et amplissima collectio. Florenz; Venedig, 1798. Vol. 28–31 (переиздания: P.; Leipzig, 1904; Graz, 1961) (далее — Mansi).

(обратно)

20

Cм.: Cессоnі  E. Studi storici sul Concilio di Firence. Firence, 1869. Bd. 1 (далее — Сессоnі).

(обратно)

21

Это следующие издания: Epistolae Potificiae ad concilium Florentinum spectantes. Roma, 1940–1944. T. 1–3 (далее — ЕР; настоящее издание представляет собой полное собрание папских посланий и распоряжений, имевших отношение к церковной унии); Acta Camerae Apostolicae et civitatum Venetiarum, Ferrariae, Florentiae, Ianuae de concilio Florentino. Roma, 1950 (далее — АСА); Orienlalium Documenta Minora. Roma, 1953 (далее — ODM).

(обратно)

22

Cм.: Concilium Basiliense. Studien und Quellen zur Geschichte des Concils von Basel / Hrsg. von J. Haller u. a. Basel, 1896–1936. Bd. 1–8 (далее — CB). Пятый том содержит обширную подборку документов по истории формирования и деятельности дипломатической миссии Базельского собора в Константинополь в 1437 г., большую часть которой занимает посольский отчет — Relatio dominorum ambassiatorum Соncilii Basiliensis ad Graeciam destinatorum videlicet Visensis et Lausanensis episcoporum // CB. V, № 49, S. 175–361 (далее — Rel. amb.).

(обратно)

23

Тексты декретов см.: Conciliorum Oecumenicorum Décréta / Hrsg. von J. Wohlmuth. Paderborn, 2000. Bd. 2: Konzilien des Mittelalters. S. 478–513 (далее — COD).

(обратно)

24

Сессоni, № CLXXVIII, P. CCCCLXXXVIII–DXXII (далее — Job. Rag. Relatio).

(обратно)

25

СВ. I, № 40, S. 331–364 (далее — Joh. Rag. De modo…).

(обратно)

26

Все сохранившиеся тексты этих писем опубликованы — см.: Сессоnі, № 78, 81, 93; СВ. I, № 43–46.

(обратно)

27

Данный трактат опубликован в собрании сочинений по истории церковных соборов первой половины XV в. — Monumenta соnсіliorum saeculi decimi quinti. Wien, 1875–1886. Bd. 2–3 (далее — MC). Подробные сведения об авторе и истории создания трактата см.: Fromherz U. Johannes von Segovia als Geschichtsschreiber des Konzils von Basel. Basel; Stuttgart, 1960.

(обратно)

28

В работе использовано критическое издание этого памятника, осуществленное В. Лораном и снабженное французским переводом: Les «Mémoires» du Grand Ecclésiarque de l’Église de Constantinople Sylvestre Syropoulos sur le concil de Florence (1438–1439) / Ed. V. Laurent. P., 1971 (далее — Syropulos). См. также критический анализ этого источника в той его части, которая касается предыстории Флорентийского собора: Dieten van J.-L. Sylvester Syropulos und die Vorgeschichte von Ferrara-Florenz // AHC. 1977. Bd. 9. S. 154–179.

(обратно)

29

По одной из версий Сиропул в 1463 г. под именем Софрония избирался константинопольским патриархом — см: Dieten van J.-L. Silvester Syropulos… S. 159160. О Сиролуле см. также: Prosopographisches Lexikon der Palaiologenzeit. Wien, 1990 (далее — PLP).№ 27216.

(обратно)

30

Подпись Сиропула стоит под декретом, провозгласившим унию церквей на Флорентийском соборе. Однако Сиропул, подобно многим другим членам византийской делегации, после возвращения в Константинополь отказался признавать законность этого акта. Его сочинение носит мемуарный характер. Официальная сторона истории униатского собора получила в нем крайне слабое отражение. На первый план Сиропул выносит эпизоды закулисной борьбы идипломатических игр, которые сопровождали процесс переговоров, стараясь — и не без оснований — убедить читателя в том, что уния не была результатом свободного волеизъявления восточной церкви.

(обратно)

31

Это не совсем обоснованное отношение к сочинению Сиропула в значительной степени было обусловлено характером его первой публикации. Впервые данный труд с латинским переводом был издан в Голландии Р. Крейтоном в 1660 г. Издатель выполнял политический заказ: трактат византийского автора случайно обратил на себя внимание на фоне царивших тогда в стране антиримских настроений. Мемуары вышли и с тех пор были известны под заголовком, который дал ему издатель: «Справедливая история неправедной унии между греками и латинянами» (мы не знаем, как назвал свой труд сам автор, поскольку первая его часть не сохранилась). Публикация сопровождалась и рядом преднамеренных искажений в области перевода, которые сделали трактат еще более тенденциозным — см.: Silvester Syropulos. Vera historia unionis non verae inter Graecos et Latinos / Ed. R. Creyghton. Hagae, 1660. Научное издание появилось только спустя триста лет благодаря В. Лорану (см. сноску 28).

(обратно)

32

См.: Соколов Н. П. Образование Венецианской колониальной империи. Саратов, 1976.

(обратно)

33

См.: Matschke К.-Р. Op. cit. S. 41.

(обратно)

34

См.: Карпов С. П. Итальянские морские республики и Южное Причерноморье в XIII–XV вв.: Проблемы торговли. М, 1990. С. 301.

(обратно)

35

Matschke К.-P. Op. cit. S. 42; Barker J. Op. cit. P. 224; Nicol D. The last centuries of Byzantium. Cambridge, 1993. P. 319. Византию представлял Иоанн VII Палеолог, племянник Мануила II, находившегося в тот момент на Западе (об этом правителе см.: Dolger F. Johannes VII, Kaiser der Rhomaer, 1390–1408 // BZ. 1931. Bd. 31. S. 21–36; Мешанов Н C. Joвan VII Палеолог. Београд, 1996.

(обратно)

36

См.: Reg. № 3292; Barker J. Op. cit. P. 220.

(обратно)

37

Об изменении территории Византии в результате этого договора см.: Vakalopoulos A. Е. Les Limites de l’empire byzantin depuis la fin du XIV siècle jusque’a sa chute (1453) // BZ. 1962. Bd. 55. S. 59–60.

(обратно)

38

Подробнее об этом см.: Dennis G. The Byzantine-Turkish Treaty of 1403 // ОСНР. 1967. Vol. 33.Р. 72–88; Matschke К.-Р. Op. cit. S. 89–107. Текст договора сохранился в итальянском переводе с турецкого оригинала — см.: Diplomatarium Veneto-Levantinum / Ed. С. М. Thomas. Venice, 1899. Vol. 2, Jsfe 159. P. 290–293.

(обратно)

39

Подробнее о борьбе вокруг Галлиполи см.: Matschke К.-Р. Ор. cil. S. 89–107.

(обратно)

40

См.: Barker J. Op. cit. Р. 227.

(обратно)

41

Reg. № 3294.

(обратно)

42

См.: Barker J. Op. cit. P. 230.

(обратно)

43

См.: Barker J. Op. cit. P. 271.

(обратно)

44

См.: Reg. № 3415; Jorga N. Die Geschichte des osmanischen Reiches. Wien, 1990. Bd. 1 (далее — Jorga N. Osm.). S. 345.

(обратно)

45

О внутреннем развитии османского государства после 1402 г. см.: Wittek Р. De la Défaite d’Ankara a la prise de Constantinople (un demisiécle d’histoire ottomane) // Revue des études islamiques. 1938. T. 12. P. 1–34.

(обратно)

46

PLP. № 31165

(обратно)

47

См.: Matschke К.-Р. Op. eit. S. 94–95; Jorga N. Osm. S. 350.

(обратно)

48

См.: Jorga N. Notes et extraits… P. 194.

(обратно)

49

Cм.: Jorga N. Osm. S. 354.

(обратно)

50

См.: Thiùet, № 1589; Barker J. Op. cit. P. 336.

(обратно)

51

Cм.: Reg. № 3352; Jorga N. Notes et extraits… P. 239; Thinet, № 1592.

(обратно)

52

PLP. № 6223.

(обратно)

53

Текст ответного письма императору см.: Lampros S. Palaiologeia kai Peloponnesiaka. Athenai, 1927. T. 3. P. 129–131 (здесь — P. 130): …illi de Chio responsionem fecerunt, nichil super praedictis posse respondere, nisi habeant responsionem quam habebant illi de Cbio, de Janua non possumus deliberatam responsionem dare. См. также: Reg. № 3354; Jorga N. Notes et extraits… P. 243; Thinet, № 1599. Миссия Евдемона была многоплановой. Одновременно он решал проблему примирения Венеции и Венгрии, после чего отправился на Констанцский собор. Об этом см. далее.

(обратно)

54

См.: Jorga N. Osm. S. 371.

(обратно)

55

См.: Ibid. S. 372.

(обратно)

56

См.: Jorga N. Notes et extraits… P. 258–259; Thinet, № 1635; Barker J. Op. cit. P. 336.

(обратно)

57

Cм.: Lampros S. Op. cit. P. 131 (см сноску 22 данной главы).

(обратно)

58

Речь шла о восстановлении фортификационной системы, остатки которой сохранились еще с античных времен — см.: Wiseman J. R. A Trans-Isthmian Fortification Wall // Hesperia. 1963. T 32. P. 248–275.

(обратно)

59

Thinet № 1290.

(обратно)

60

Cм.: Barker J. Op. cit. P. 311–316. Строительные работы велись стремительными темпами за счет средств, полученных от введения чрезвычайных налогов. Эта мера, по-видимому, вызвала массовое бегство населения в венецианские владения, так как 23 сентября 1415 г. сенат принял к сведению и обещал удовлетворить просьбу императора о принудительном возвращении таких греков — см.: Thiriet, № 1592.

(обратно)

61

Thinet, № 1583.

(обратно)

62

Формальным поводом для отказа стало заявление о том, что после последнего набега турок на Евбею слишком много денег ушло на оснащение флота, в результате чего венецианская казна опустела — см.: Thinet, № 1599. Правда, 12 января 1417 г. Мануилу II была обещана помощь в обороне гексамилиона в случае турецкого нападения — см.: Ibid. № 1635. Однако 18 июня 1418 г. сенат отказался взять на себя часть расходов по содержанию укреплений — см.: Ibid. № 1697. В 1422–1423 гг. положительное решение вопроса об участии республики в подобных мероприятиях натолкнулось еще и на требование территориальных уступок от Морейского деспотата — см.: Thinet № 1849, 1870. Реальной помощи византийцы так и не получили. В 1423 г. турки без особого труда смогли прорваться через укрепления.

(обратно)

63

Сигизмунду посвящена довольно обширная литература. О его восточной политике си:. Beckmann G. Der Kampf Kaiser Sigismunds gegen die werdende Macht der Osmanen (1392–1437). Gotha, 1902; Baum W. Europapolitik im Vorfeld der Fruhen Neuzeit: Konig und Kaiser Sigismund vom Hause Luxemburg, Ungarn, Byzanz und der Orient // Europa in der Frühen Neuzeit / Hrsg. von E. Donnert. Weimar, 1997. Bd. 1. См. также: Hoensch J. Kaiser Sigismund. Herrscher an der Schwelle zur Neuzeit, 1368–1437. München, 1996.

(обратно)

64

Cм.: Baum W. Op. cit. S. 14–15; Beckmann G. Op. cit. S. 5 (в основе монографии лежит концепция автора, согласно которой с 1392 г. турецкая проблема абсолютно доминировала в политике Сигизмунда и все значительные акции этого правителя были подчинены исключительно планам крестового похода. О правомерности такой точки зрения см. ниже).

(обратно)

65

См.: Reg. № 3251; Baum W. Op. cit. S. 16.

(обратно)

66

См.: Barker J. Op. cit. P. 133–137; Baum W. Op. cit. S. 18. В панегирике византийскому императору Иоанну VIII (предположительно от 1429 г.), написанном игуменом Исидором (будущим митрополитом Киевским), говорится, что Сигизмуид бежал на византийской галере. Правда, этот факт больше нигде не упоминается — см.: Kaiserrede tmd Zeitgeschichte іn spaten Byzanz: Ein Panegyrikos Isidors von Kiev aus dem Jahre 1429 //Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. 1998. Bd. 48. S. 227.

(обратно)

67

Имеются в виду отношения с венгерскими магнатами, остававшиеся напряженными на протяжении всего периода правления Сигизмунда.

(обратно)

68

Ann. Eccl. XXVII, ad 1407, 32–33.

(обратно)

69

См. постановление венецианского сената от 23 июля 1407 г. — Monumenta Slavorum meridionaiium (далее — MSM). Zagreb, 1875. Vol. 5. P. 99–100: …civitas nostra vivit de trafico et exercitio mercantie cum omnibus, et quod per dei gratiam ad presens sumus in pace et tranquilitate cum omnibus, non videmus nobis, esse necessaria aîiquam iigam, nam posset nos inducere ad novitatem cum illis, cum quibus in pace sumus, quod esse posset cum damno nostrae dominationis. См. также: Beckmann G, Op. cil. S. 10–11.

(обратно)

70

См. постановление венецианского сената от 23 октября 1408 г. — MSM. V, 136–138: Ad factum Gallipolis respondeatur… quod potentia sua et nostra non foret sufficiens ad hoc sine adiutorio aliorum christianorum, omni vice qua videbimus, quod ipse dominus rex et alii principes, domini et communia christianorum, quos sua serenitas dicit per terram et per aquam velle requirere ad hoc, erunt parati et dispositi ad hoc et cum potentia opportuna, nos inveniemur prompti et parati facere et ponere a parte nostra ea que sint iusta, pertinentia nostro dominio.

(обратно)

71

Мнение о том, что эти контакты Сигизмунда с Византией после битвы при Никополе никогда не прерывались, ничем не подкреплено — см.: Jorga N. Osm. S. 346.

(обратно)

72

ACC. I, 391–401.

(обратно)

73

Подробнее об этом см. ниже.

(обратно)

74

ACC. 1, 391.

(обратно)

75

См. специальную работу на эту тему: Stromer W. Landmacht gegen Seemacht Kaiser Sigismunds Kontinentalsperre gegen Venedig, 1412–1433 // ZHE 1995. Bd. 2. S. 145–187.

(обратно)

76

Последний раз спор вокруг Далмации был урегулирован Туринским миром 1381 г., по которому далматинское побережье рассматривалось как собственность венгерской короны. Происходившее после этого неуклонное военно-экономическое усиление Венецианского государства привело к возобновлению борьбы в 1412 г. — см.: Beckmann G. Op. cit. S. 18–20.

(обратно)

77

ACC. 1,395: Venetis siquidem fortuna retroacto tempore prospéra nunciante, fecenmt sibi curnua ferrea, cum quibus totum orbem credunt ventilare… Quantis autem iniuriis et iacturis predecessors vestros et vos Veneti ipsi in usurpatione et occupatione bonorum et iurium imperii vestri multipliciter affecerint, presertim Candiam alias Cretam, Nigropont, Mothon, et Coron in Morea violenter occupando per tirannidem suam fecisse arbitrantur, et quomodo civitatem Constantinopolim thcsauris, auro et argento, gemmis et lapidibus pretiosis et sanctuaria ibidem reliquiis sanctis et clenodiis pretiosissimis et monilibus infinitis detestabiliter spolianmt…

(обратно)

78

ACC. I, 398: Primo nempe quod prohiberetur Venetis ipsis portus in civitate Constantinopoli et etiam in aliis locis vestrae ditioni subiectis nec permittantur mercatores eorum stare et negotiari in Constantinopoli et aliis vestries tenutis…Item pro recuperatione Mothon et Choron in Morea posset in terra etiam per gentes nostras subveniri nec posset Turcorum adiutorium, in quibus Veneti ipsi confidunt, in hac parte ipsos relevare, quia nos in tantum in tantum possemus et veilemus eis obviare in terra et dare impedimenta… Quecumque vero bona vestri imperii nostrorum gentium adiutorio a Venetis ipsis eripere et recuperare possemus, sine difficultate aliquaqali ad manus vestras resignaremus…

(обратно)

79

См.: Stromer W. Op. cit, S. 161, 186–187.

(обратно)

80

Reg. № 3335; Thinet, № 1514.

(обратно)

81

Cм.: Baum W. Op. cit. S. 28; Jorga N. Osm. S. 367.

(обратно)

82

Cм.: Jorga N. Notes et extraits.. I, 235.

(обратно)

83

См.: Thiriet, № 1599; Jorga N. Notes et extraits… 1, 23; Lampros S. Op.cit. P. 131: Respondemus, quod ea, que dictus Ambaxiator exposuit… videmus et cognoscimus optimam dispositionem serenissimi do mi ni imperatoris ad bomimet salutem christianorum, et similiter quam habet erga nostrum dominium, sicut superius tetigimus… quod quocienscunque videbimus dominos praedictos et dominium regem Hungariae paratos contra dictos Turchos, et habebamus pacem cum dicto domino rege Hungariae semper inveniemur prompti ex parte nostra, ad ea que concernant bonum et salutem christianorum contra Turchos praedictos.

(обратно)

84

PLP. № 29769.

(обратно)

85

Cм.: Reg. № 3378–3379; Thiriet, № 1757–1758; Jorga N. Notes et extraits… I, 300–301; Barker J. Op. cit. P. 337–338.

(обратно)

86

См.: Codex epistolans Vitoldi. Krakow, 1891. P. 493.

(обратно)

87

См.: Baum W. Op cit. S. 29. К этому надо добавить, что с 1419 г. Сигизмунд становится королем Богемии, поэтому к уже имевшимся проблемам добавилась борьба с гуситами.

(обратно)

88

Thinet, № 1802.

(обратно)

89

См.: Jorga N. Notes et extraits… I, 350–351.

(обратно)

90

См.: Barker J. Op. cit. P. 375.

(обратно)

91

Cм.: Jorga N. Notes et extraits… I, 350–351.

(обратно)

92

См.: Ibid. 352–353; Thiriet, № 1920.

(обратно)

93

Cм.: Barker J. Op. cit. P. 376–377.

(обратно)

94

Thmet, № 1927.

(обратно)

95

Cм.: Barker J. Op. cit. P. 378; Baum W. Op. cit. S. 31.

(обратно)

96

См.: Baum W. Op. cit. S. 32.

(обратно)

97

См.: Jorga N. Osm. S. 402.

(обратно)

98

См.: Jorga N. Notes et extraits… 1, 408–409.

(обратно)

99

Cм.: Ibid. 504–505.

(обратно)

100

Посол Сигизмунда Бенедикто Фульчи, который был отправлен для переговоров с турецким султаном о перемирии, после успешного выполнения своей задачи на обратном пути остановился в Константинополе, где поставил в известность об этом императора Иоанна VIII — см.: Baum W. Op. cit. S. 35. В октябре 1429 г. Сигизмунд сообщил о перемирии с турками деспотам Морей. Текст письма опубликован — см.· Lampros S. Op. cil. P. 323: Propter sevam tyrannidem communium hoslium Venelorum, qua nostra et imperii sacri iura conantur dietim surripere, firmavimus cum Omorath, Teucrorum domino… ut ipsorum insolentis commodius possimusresistere. Super quo praefato domino imperatori, fratri nostro et vestro, scripsimus et mentem nostram deteximus.

Из этого же письма следует, что через упомянутого Бенедикто Фульчи византийский император сообщил Сигизмунду о своем желании заключить унию с латинской церковью. Сигизмунд выразил удовлетворение по этому поводу и сообщал, что уже поручил Дисипату предоставить ему более подробную информацию. О каком именно представителе византийской фамилии Дисипатов, которого он назвал своим доверенным лицом, идет речь в данном случае, непонятно — см.: Ibid…commisimus strenuo militi Dissipato, fideli nostro, ut nobis super illo nostri parte informationem praebeat clariorem. 

(обратно)

101

Cм.: Jorga N. Osm. S. 407–408. Позиция Сигизмунда, заключившего перемирие с турками, сыграла здесь не последнюю роль. Бенедикто Фульчи позднее открыто называл поражение венецианцев своей заслугой — см.: Baum W. Op. cit. S. 35. После падения Фессалоники в Константинополе всерьез начали готовиться к тому, что военная мощь османов теперь будет повернута против империи. Этот факт, вероятно, еще больше подтолкнул императора к активизации переговоров о церковной унии.

(обратно)

102

В истории испано-византийских отношений особое место занимает вопрос об испанских наемниках, которые в Византии были известны как «каталаны». В основном это и были выходцы из Арагона (с 1137 г. Каталония с центром в Барселоне входила в состав Арагонского королевства). Однако проблема иностранного наемничества не является целью настоящего исследования. Подробнее об этом см.; Bitten Н. Op. cit. S. 274–277.

(обратно)

103

См.: Marinesco С. Du nouveau sur les relations… P. 421.

(обратно)

104

Reg. № 3287.

(обратно)

105

Cм.: Estopanan C. Ein Chrysobullos des Kaisers Manuel II. Palaiologos (1391–1425) fur den Gegenpapst Benedikt XIII (1394–1417/23) vom 20 Juni 1402 // BZ. 1951. Bd. 44. S. 89–93.

(обратно)

106

Cм.: Reg. № 3295; Mannesco C. Du nouveau sur les relations… 431; Barker J. Op. cit. P. 255.

(обратно)

107

PLP. № 3317.

(обратно)

108

Мартин I выписал им обоим охранно-пропускные грамоты и наделил правом собирать пожертвования (смs. Maûnesco С. Du nouveau sur les relations… P. 432).

(обратно)

109

Cм.: Ibid.

(обратно)

110

Cм.: Barker J. Op cit. R 256–257.

(обратно)

111

Cм.: Ibid. P. 433–434.

(обратно)

112

Reg. № 3317. Текст письма см.: Mannesco C. Manuel II… P. 21, См. также: Barker J. Op. cit. P. 265.

(обратно)

113

Перед этим Хрисолора проехал Венецию, Геную, Париж и Лондон — см.: Barker J. Op. cit. P. 263–265.

(обратно)

114

Соответствующее распоряжение, по просьбе византийского императора, исходило от короля Карла VI — см.: MaHnesco С. Du nouveau sur les relations… P. 435–436.

(обратно)

115

Reg. № 3343. Текст письма см.: Marinesco C. Manuel II… P. 200–201.

(обратно)

116

Cм.: Marinesco C. Manuel II… P. 200: …duximus scribendum, significantes vobis qualiter, inter nos, precessores nostros et omnes reges Aragonum, maxima viguit dilectio et fervens amor et ferventius quam inter aliquos alios principes partium occidentalium.

(обратно)

117

Cм.: Ibid, P. 200–201: …maximum sumpsimus gaudium de eo quod intelleximus quod Vestra Excellentia illustri filio nostro, despoti Moree Porfirogenito, notificaverat qualiter accedere intendebat pro communi utilitate christianorum et specialiter nostra ad dictas partes Moree cum potentia maxima, quod ultra omnia, nobis gratissimum extitisset…

…immediate nostram civitatem Salonicham accessimus, a qua, Deo auxiliante, cito recedemus et ad partes Moree accedemus, ibique yemari mtendimus ac per tempus morari. Quatenus, si illuc veniretis, nobis ibidem residentibus, ad maximum gaudium atque letitiam nobis cederetur, et exultaremus summe.

(обратно)

118

Cм.: Stromer W. Op. cit. S. 161, 171–172. Правда, до непосредственного участия Арагона в военных операциях дело не дошло.

(обратно)

119

См.: Mannesco С. Manuel II… Р. 201: Deinde vos ortamur ut placeat aiiquem de vestris ad nos transmitter, ut certiores reddamur de intentione vestra, quam non dubilamus esse optimam pro nobis et communi utilitate sacrae fidei christianae et cunctorum christianorum.

(обратно)

120

См.: Barker J. Op. cit. P. 310.

(обратно)

121

Reg. № 3351. Сенат обсуждал это письмо императора 23 июня 1415 г. — см.: Lampros S. Op. cit. P. 127; Thinet, № 1592.

(обратно)

122

См.: Schonstedt F. Konig Siegmund und die Westmàchte 1414–1415 // Die Welt als Geschichte. 1954. Bd. 14. S. 149–164 (здесь — S. 150).

(обратно)

123

Cм.: Simmer W. Op. cit. S. 162.

(обратно)

124

Reg. № 3457. Текст письма опубликован: Marinesco С. Manuel II… Р. 201–202.

(обратно)

125

Письмо было отправлено с неким каталанцем по имени Juvenis, подданным арагонского короля и состоявшего на службе при византийском дворе — см: Marinesco С. Manuel II... Juvenis Catalanus, fidelis et subditus vester nosterque servitor…

(обратно)

126

В отношениях Византии с Альфонсом V (1416–1458) на первый план вышли проблемы торговли и пиратства. В 1419 г. посол Маиуила II Павел Софианос жаловался королю на действия каталанских и сицилийских пиратов и, в частности, на некоего Педро Лоретта, захватившего императорское судно с греческими и турецкими моряками, которые были проданы им в рабство. Со стороны Арагона действительно были приняты меры к тому, чтобы отыскать и вернуть этих пленников вместе с кораблем. Однако подобные инциденты по-прежнему имели место. Осенью 1437 г. византийский посол Мануил Корессис снова предъявил правителю Арагона жалобу в связи с пиратством. Император Иоанн VIII писал тогда о своем желании иметь дружественные отношения с монархом и предлагал ему открыть в Константинополе каталанское консульство (Reg. № 3469). Достоверно известно, однако, что такое консульство существовало в византийской столице еще в 1433 г. и, по всей видимости, было закрыто императором в качестве ответной меры на пиратские акции. В 1437–1438 гг. оно было восстановлено. К улучшению отношений с Альфонсом V императора вынуждало и предстоящее отбытие в Италию на Ферраро-Флорентийский собор. Подробнее об этом см.: Marinesco С. Contribution à Phistoire des relations économique entre l’Empire byzantin, la Sicile et le royaume de Naple de 1419à 1453 // Studibizantinieneoellinici. 1939. Vol. 5. P. 2КЗ–219. О каталонском пиратстве также см.: Колотова О. Е. Каталанское пиратство в Эгеиде (кон. XIV–XV в.) // АДСВ. 2001. Вып. 32. С. 309–317.

(обратно)

127

См.: Поляковская М. А. Димитрий Кидонис и Запад (60-е гг. XIV в.) // АДСВ. 1980. Вып. 16. С. 46.

(обратно)

128

Поляковская М. А., Медведев И. П. Развитие политических идей в поздней Византии // Культура Византии: XIII — первая половина XV в. М., 1991. С. 276.

(обратно)

129

См.: Viller М. La Question de ll'unіоn des églises entre grecs et latins depuis le concile de Lyon jusque’ à celui de Florence (1274–1438) // RHE. 1921. T. 17. P. 280.

(обратно)

130

См.: Медведев И. Я. Империя и суверенитет в Средние века (на примере истории Византии и некоторых сопредельных государств) // Проблемы истории международных отношений: Сб. ст. памяти академика Е. В. Тарле. Л., 1972. С. 412–424; Dieten van J.-L. Politische Ideologic und Niedergang in Byzanz der Palaiologen // ZHF. 1979. Bd. 1, S. 1–24.

(обратно)

131

Cм.: Dvomik F. Byzanz und der romische Primat. Stuttgart, 1966. S. 115–119. Об отношениях восточных патриархатов и римского престола см. также: Vnes W. Rom und die Patriarchate des Ostens. Freiburg; München, 1963.

(обратно)

132

Подробнее о византийской концепции вселенского собора см.: SiebenJ. Н. Griechische Konzilsidce zur Zcit des Florentinums // ThPh. 1995. Bd. 65. S. 184–215.

(обратно)

133

О конциляризме имеется очень обширная литература — см.: Geschichte der Konzilien / Hrsg. von G. Alberigo. Wiesbaden, 1998. S. 288–290.

(обратно)

134

По окончании периода авиньонского пленения в 1378 г. папой был выбран итальянец Урбан VI (1378–1389), который вернул резиденцию в Рим. Французские кардиналы отказались признать его и через несколько месяцев провозгласили папой Клемента VII (1378–1394). За каждым из них группировались политические силы. Урбана VI и его преемников признавали в Италии, Германии, Англии, Северной и Восточной Европе, тогда как Клемента VII и сменившего его Бенедикта XIII (1394–1417) — во Франции и государствах Пиренейского полуострова (кроме Португалии).

(обратно)

135

Папой был избран Александр V (1409–1410).

(обратно)

136

О новой трактовке папского примата в конциляризме см.: Schatz К. Der papstliche Primat: seine Geschichte von den Ursprüngen bis zur Gegenwart. Würzburg. 1990. S. 129–132.

(обратно)

137

На Констанцском соборе было представлено пять наций: итальянская, французская, германская, испанская и английская. В Базеле место наций заняли четыре депутации, однако нации оставались полуофициальными представительными единицами (за счет английской нации их количество было уменьшено до четырех), и именно они формировали реальную политику собора, поэтому структура обоих соборов, Базельского и Констанцского, может считаться вполне идентичной — см.: Geschichte der Konzilien. S. 277. Здесь налицо попытка совместить интересы церкви с интересами формирующихся национальных государств.

(обратно)

138

См.: Грабарь В. Э. Вселенские соборы ХІІ–ХV вв. как орган международного общения // Вопр. истории. 1945. Т. 3–4. С. 86–98; Он же. Вселенские соборы западно-христианской церкви и светские конгрессы XV века // Средние века. 1946. Вып. 2. С. 233–277.

(обратно)

139

См.: Beck H.-G. Byzanz und de г Westen im Zeitalter des Konziliarismus // Die Well zur Zeit des Konstanzer Konzils. Konstanz; Stuttgart, 1965. S. 141.

(обратно)

140

О сношениях между Византией и Римом в течение всего периода западной схизмы см.: Halecki О. Rome et Byzance au temps du grand schisme d Occident //Un Empereur de Byzance à Rome. L., 1972. P. 477–532.

(обратно)

141

См.: Estopanan С. Op. cit. S. 89–93.

(обратно)

142

См.: Barker J. Op. cit. P. 256.

(обратно)

143

Текст послания см.: Ann. Eccl. Bd. 27, ad 1405, 2–4. См. также: Barker J. Op. cit. P. 257.

(обратно)

144

Cм.: Viller M. La Question de Гшііоп des églises entre grecs et latins depuis le concile de Lyon jusque’ à celui de Florence (1274–1438) // RHE. 1922. T. 18. P. 2829; Halecki O. Op. cit. P. 531.

(обратно)

145

См.: Barker J. Op. cit. P. 259.

(обратно)

146

Текст этого письма с комментариями см.: Simonsfeld. Analekten zur Papstund Konziliengeschichteim 14. und 15. Jahrhundert // Abhandlungen derhistorischen Klasse der koniglichen Bayerischen Akademie der Wissenschaften. München, 1893. Bd. 20. S. 45–46.

(обратно)

147

PLP. № 31160.

(обратно)

148

…non possemus nec lingua narrare quantum laetitiam habuimus, quod illud, quod semper desideravimus, scilicet unionem sacrosanctae ecclesiae ipsam, nostris diebus Deo propicio vidimus… in partibus occidentalibus nostrum virum excellentissimum babebamus ambassiatorem nobilem et circumspectum virum Manuelem Crisolera, fidelem et dilectum consiliarium ac tabellanum nostrum… Nunc proptem spem indubiam, quam ad sanctitatem vestram habemus, mittamus ad illam nobilem ac circumspectum militem Johannem Crisolera…

(обратно)

149

Cм.: Barker J. Op. cit. P. 321. Александр V скончался 5 мая 1410 г.

(обратно)

150

Парижский университет (Сорбонна) считался одним из центров конциляризма, а сам Жерсон был в числе апологетов этого течения.

(обратно)

151

См.: Viller M. La Question de l’union des églises entre grecs et latins depuis le concile de Lyon jusque’ à celui de Florence (1274–1438) // RHE. 1922. T, 18. P. 29–30.

(обратно)

152

Полный текст этого трактата с французским переводом см. Моnnоуеur J.-В. Sermon du Chancelier Jean Gerson pour le retour des Grecs à l’Unité // Irénikon. 1929. T. 6. P. 721–766 (далее — Gerson). См. также: Tuilier A. L Université de Paris, le Chancelier Gerson el l’union avec Grecs // Bull. Philologique et Historique. 1983. R 165–183.

(обратно)

153

Gerson, 753: Nec oblivioni dandum est quod prosecutio unionis Graecorum nullomodi impediet illam quae est Latinorum, sed dabit magnam occasionem hominibus bonae voluntatis, ut citius veniant ad communem unionem.

(обратно)

154

Папа Иоанн XXIII, имевший с точки зрения морали весьма мрачное прошлое к моменту своего понтификата, является одной из самых одиозных фигур в истории католической церкви. Его, в частности, подозревали в том, что он отравил своего предшественника. На Констанцском соборе в 1415 г. он был принужден к отречению от папской тиары.

(обратно)

155

См.: Beckmann G. Op. cit. S. 35,117. К сожалению, источники не донесли до нас суть этой программы.

(обратно)

156

ACC. I, 234.

(обратно)

157

См.: Barker J. Op. cit. 260.

(обратно)

158

ACC. I, 391–394. Из текста этого письма нельзя с полной уверенностью заключить, что контакт имел характер личной встречи.

(обратно)

159

Римский собор открылся 1 апреля 1412 г., но был крайне непредставительным и остался почти незамеченным на Западе.

(обратно)

160

ACC. 1,391: Modo sanctissimus in Christo pater rt dominus, dominus Johannes divina providentia papa XXIII, unicus, verum papa concilium generale promulgavit in proximo celebrandum et super promisse unionis negotio nos Sigismundus rex longe ante providentes quosdam articulos de mente nostra formatos suae sanctitati destlnaveramus, de quibus articulis et responsione papali superinde vestrae magnitudini potuit innotescere per Manuelem nuncium vestrum tunc ibi presentem et, ut in hiis vestrae notitiae uberius clareat certitudo, articulos ipsos cum responsive summi pontifias hic fecimus annotari.

…Et dummodo vestra fraternitas aviset nos superinde et quo tempore et in quo loco concilium generale rursum celebrari velletis et possent de partibus et ecclesiis de ritu et observancia Graecorum ad illud congregari et convenire, nos cum praefato sanctissimo patre domino Johanne unico et vero summo pontifice… efficiemus et ordinem dabimus, qualiter iterata vice celebrabitur cocilium generale… 

(обратно)

161

ACC. I, 234.

(обратно)

162

Ibid. 393, Anm. № 2.

(обратно)

163

ACC. I, 89–92. См. также: Beckmann G, Op. eit. S. 61–62; Brandmülïer W. Das Konzil von Pavia-Siena. Münster, 1968. Bd. 1. S. 118.

(обратно)

164

ACC. I, 394–399.

(обратно)

165

Cм.: Beckmann G. Op. cit. S. 89.

(обратно)

166

Mansi, XXVIII, 1.

(обратно)

167

Ibid. XXVIII, 6.

(обратно)

168

ACC. I, 399–401.

(обратно)

169

Ibid. 1,401: Concilium profecto generale sollicitudinis nostre cura dirigenle in Alamania in civiiate Constantiensi… pro vidimus convocandum… in quo… speramus contra infidels paganos et praecipue Turcos remedia vobisque et praedictae civitati Constantinopolitanae de magnificis studiis providere. Arbitramur itaque conveniens et vobis ütique expedire, ut ambaxiatores vestros ad dictum concilium pro rerum gerendarum votiva expeditione et expedientiori voto destinaretis.

(обратно)

170

Cм.: ACC. I, 400, Anm. № 2; Brandmülïer Op. cit. S. 126.

(обратно)

171

См.: Beckmann G. Op. cil. S. 74.

(обратно)

172

См.: GtttJ. Op. cit. P. 16–28,Leidl A. Die Einheit der Kircheti… S. 13–18. Вполне закономерно, что в т. 25 «Armuarium Historiae Conciliorum», посвященном истории и историографии Констаицского собора, в особый раздел была выделена проблема греко-католической унии на этом соборе — см.: АНС. 1993. Bd. 25. S. 176–178.

(обратно)

173

ЕР. I, 91: …instetimus multum, in Constantiensi concilio primum, turn etiam apud felicis recordationis Martinum papam V praedecessorem nostrum satisque laboravimus, ut sublato pariete de medio utriusque ecclesiae unio proveniret.

(обратно)

174

Syropuîos IX, 15.

(обратно)

175

О светских посольствах и их значении на Констанцском соборе см.: Грабаръ В. Э. Вселенские соборы западно-христианской церкви и светские конгрессы. С. 234–235.

(обратно)

176

Cм.: Gill J. Op. cit. P. 21. К этому же времени относится начало деятельности двух греков-доминиканцев, выходцев из Константинополя, братьев Андрея и Феодора Хрисовергов. О степени их участия в решении проблемы церковной унии см.: Loenertz R. Les dominicains byzantins Théodor et André Chrisoberges et les negotiations pour l’union des églises greque et latine de 1415 a 1430 // Archivum Fratrum Praedicatorum. Vol. 9. 1939. P. 7–61. Известно, что Андрей Хрисоверг имел тесные сношения с Хрисолорой и вместе с ним находился в Констанце с самого начала. Их имена еще не раз будут упоминаться в дальнейшем.

(обратно)

177

Это следует из письма анонимного чешского автора от 9 марта 1418 г. — см.: Gill J. Op. cit. P. 21; Loenertz R. Op. cit. P. 14. Автор «Хроники Констанцского собора» Ульрих фон Рихенталь, который писал ее по свежим следам, скорее всего имел в виду следующее посольство, говоря о прибытии целой делегации из видных представителей. В этом случае едва ли сохранилось имя хотя бы одного из ее участников (подробнее о достоверности данных Рихенталя см.: Loenertz R. Op. cit. P 25–28). Вслед за немецким хронистом эту же ошибку повторил позднейший исследователь — см.: Zhiskman J. Die Unionsverhandlungen zwischen der orientalischen und romischen Kirche seit dem Anfange des XV. Jahrhunderts bis zum Concil von Ferrara. Wien, 1858. S. 3.

(обратно)

178

Cм.: Gill J. Op. cit. P. 21; Barker J. Op. cit. P 322; Loenertz R. Op. cit. P. 15.

(обратно)

179

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 17; Gill J. Op. cit. R 21.

(обратно)

180

Reg. № 3355. Сиропул ошибочно отсылает это посольство в Рим — см.: Syropulos II, 5. См. также: Loenertz R. Op. cit. P. 24–25; Gill J. Op. cit. P. 22; Barker J. Op. cit. P 324; Leidl A. Op. cit. S. 16. Это же посольство, как известно, до прибытия в Констанц посетило Венецию (см. выше). Делегацию возглавлял Николай Евдемон, являвшийся одним из видных представителей морейской аристократии. Как известно, и сам император Мануил в этот момент находился в Морее, и, кстати, первые реальные договоренности, достигнутые в Констанце, напрямую касались Пелопоннеса (имеются в виду фортификационные работы на Истмийском перешейке и браки морейских деспотов с латинскими принцессами — см. с. 72).

(обратно)

181

Epistola oratorum universitatis Coloniensis in conciiio Constantiensi (1416 mart. Constantiae) // Thesaurus novus anecdotorum. T. 2. P, 1717. P. 1661: …Insuper venerunt ambassiatores Manuelis imperatoris Constantinopolitani proponentes de angustia, quam patiuntur a Turcis, petentes auxilium Christi fidelium, spondentes etiam per medium Regis nostri posse effici quod ipsi Graeci Romanae Ecclesiae se in suis rilibus et fidei articulis conformarent.

(обратно)

182

В сообщении одного из арагонских представителей на соборе прямо говорится, что греки терпеливо дожидались устранения схизмы в латинской церкви и до этого не желали поднимать вопрос о церковной унии — см.: Loenertz R. Op. cit. P. 29. После объявленного низложения всех трех пап в 1415 г. западная церковь официально вообще не имела папы до ноября 1417 г.

(обратно)

183

Syropulos II, 5.

(обратно)

184

Syropulos II, 5. См. также: Loenertz К. Op. cit. Р. 30–31; Gill J. Op. cit. R 22–23.

(обратно)

185

См. сноску 176.

(обратно)

186

Cиропул, который воспроизводит этот эпизод, говоря о Хрисоверге, называет его архиепископом Родоса, хотя тот получил это назначение гораздо позже. Впрочем, это не удивительно, так как Сиропул больше знал его именно в этом качестве. Андрей Хрисоверг прожил долгую жизнь и скончался в 1456 г. Надо сказать, что и к нему, и к Евдемону у Сиропула подчеркнуто негативное отношение, как и ко всему, что касалось унии с латинянами.

(обратно)

187

См. речь Андрея Хрисоверга перед Базельским собором от 22 августа 1432 г. — Cecconi, XXX: …mox legati Graecorum Ponlifïcem adierunt… imperatoris ас patriarchae Constantinopolitani voluntatem et vota triginta et sex articules patefecerant. Scio, quod verum loquor, et quod hae manus litteras illas obsignatas explicuerunt: et quae illic continebantur, exgraecis latina feceram.

(обратно)

188

Cм.: Loenertz R. Op. cit. P. 34.

(обратно)

189

Согласно Сиропулу даже спустя восемь лет после своего избрания Мартин V внушал византийцам, что если греко-латинский собор удастся созвать еще при его жизни, то он обещает им, что уния непременно состоится — Syropulos И, 14. Позиция папы выглядела так, словно он и в самом деле чувствовал себя обязанным грекам за их возможное содействие его избранию в 1417 г.

(обратно)

190

См. письмо делегата Венского университета Педро де Пулка (Petrus de Pulka) от 1 февраля 1418 г., где говорится об этом назначении — AKÔG. 1856. Bd. 15. S. 65: …per speratam reductionem Graecorum ad quos quemdam de dominis cardinalibus, ut creditur Ragusinum, legationem velle suscipere asserebat… См. также: Loenertz R. Op. cit. P. 33. По всей видимости, это был один из 36 пунктов программы византийского императора.

(обратно)

191

См.: Gill J. Op. cit. P. 23.

(обратно)

192

Речь идет о первой польско-литовской унии 1386 г.

(обратно)

193

ACC. I, 397.

(обратно)

194

ACC. III, 281: Praesenciumenim lator, dominus frater Theodorus Constantino-politanus, vicarious generalis societatis ordinis generalis Praedicatorum, vir catholicus et devorus prout sua opera manifeste ostendunt, peritus in Graeco tartarico ydiomatibus et latino, ex litteris multorum principum christianae fidei nobis multipliciter commendatus, Christi caritate et doctrina repletus, transtulit se ad nostram praesenciam… supplicando cum lacrimis… ut pro eo intercederemus apud vestras devotions… ut possit vestries favoribus adimplere que in animo suo sedent pro amplianda fide catholica piissimi humani generis redemptoris.

Nempe, ut vestries paternitatibus notum est habemus in regno nostro adhuc aliquos Ruthenos subditos nostros qui bus nondum divina lux defulsit, ut dimisso errore venirent ad callem veritatis immense… velitis… dominum fratrem Theodorum habere recommissum…

Эпизод с этим посольством зафиксирован также одним из очевидцев события, уже упоминавшимся послом Венского университета Педро де Пулка в письме от 15 октября 1415 г. — AKÔG. 1856. Bd. 15: Verum sequenti feria 2 dominus Saresburgensis in congregatione deputatorum ex adverso retulit optima esse scripta de Narbona, addens etiam esset spes magna de reductione Graeco ru m ad ecclesiam Romanam. Et ambasiata Poloniae praesentavit litteras regis Cracoviae sibi super hac missas ad insinuandum concilio quae summario continebant quod frater Theodorus ord. Praed. vicarius Constantinopolitanus mgraeca, latina latina et ruthenica linguis peritus ad ipsum in eadem causa vencrit, per quem etiam speraret gentem suam Ruthenicam a fide Christi deviam reducendam.

(обратно)

195

Если это не был сам Мануил II, то в той же роли могли выступать его сыновья — например морейский деспот Феодор II.

(обратно)

196

Reg. № 3349. Упоминание об этом находим у польского хрониста Яна Длугоша — Dlugosz J. Historiae Poloniae Lib ri XII. Krakow, 1877. Bd. 4. P. 188: …Venerunt insuper sub eo tempore ad Wladislaum Poloniae regem nuncii Patriarchae et imperatoris Graeco rum, cum litteris et bullis plumbeis, quatenus dignaretur eis, a Turcis multifarie lacessitis et opressis, frumentitantummodo largitione subvenire.

(обратно)

197

Тот же источник сообщает, что через доступный ему черноморский порт Владислав отправил в Константинополь транспорт с хлебом: … Wladislaus autem Poloniae rex necessitati eorum sategens pia commiseratione succurrere, petitam frumenti quantitatem dat et largitur et in portu regio Kaczubeow per eos recipiendum consignât. См. также: Loenertz R. Op. cit. P. 18–19; Halecki O. La Pologne… P. 52–53.

(обратно)

198

См.: Halecki О. La Pologne… P. 54. О Григории Цамблаке см. специальное исследование: Яцимирский А. Н. Григорий Цамблак. СПб., 1904.

(обратно)

199

ACC. 1,164. См. также очередное письмо Педро де Пулка от 1 марта 1418 г. — AKÔG. 1856. Bd. 15. S. 68: Alias advenit quidam archiepiscopus Ruthenorum de ri tu et lingua dictus Kyoviensis, qui proxima die veneris 25. Februarii in publico consistorio îitteras regis Poloniae et fratris sui ducis Lithuaniae exhibebat domino nostri papae quibus congratulantes electioni suae et unioni ecclesiae, dictum archiepiscopum de zelo reductionis Graecorum ad Romanam ecclesiam commendabant petentes eisdem dari audientiam super modo reducendi eosdem…

(обратно)

200

Речь Цамблака на латинском языке была зачитана от его имени чешским магистром Маврикием. Текст этого выступления приводит английский участник собора Вильгельм Филастр в своей хронике «Gesta concilii Constantiensis», которая была составлена им большей частью по ходу описываемых событий — см.: ACC. II, 164–166: …Gratias etiam ago ipsi omnipotent! Deo, sanctissime pater, quod pertuam dignitatem dirupla sunt atque deiecta omnia ilia obstacula salutis humanae a catolica fide, posita autem in tuto atque collocata navicula Petri tot dudum tempestatibus acta et in antiquam illam suam dignitatem reducta, iamque illud, quod dudum optabam cum summis desideriis et audire et videre, pacem scilicet et tranquilitatem sanctae fidei catholicae in praesentiarum conspicio. Namque, beatissime pater, magnas nobis exteris nationibus mentium conturbationes attulit scisma, quod hactenus praessit sanctam Romanam Ecclesiam. Et quia cum maximis singultibus desiderabamus banc sanctam unionem, audita pace et tranquilitate ecclesiae sanctae Dei inestimabilis iocunditas atque laetitia innata nobis fuit omnibus, qui regiones illas Russiae habitamus.

Cum itaque ego, beatissime pater, dudum hanc sanctam unionem desiderarem, adii chris tianissimum dominum meum, d. regem Poloniae ac d. ducem Witoldum fratrem suum… Itaque supplex rogavi praedictos serenissimos principes, quatenus me expedient venire ad pedes sanctitatis vestrae ob hanc maxime causam… quatinus fiat unio inter illam ecclesiam Orientalem cum sancta Romana ecclesia… ut sensi, sanctitas vestra omnem curam et sollicitudinem agit pro reductione illarum partium… Redeantque iste duae gentes clarificë atque magnifiée in pristinam illorum benivolentiam et amorem, a qua benivolentiaob tarn diutumum scisma destitute sunt verseque in mutuum quoddam odium atque malivqlentiam.

Cupit hanc sanjetissimam unionem, beatissime pater, serenissimus dominus meus, d. Imperator Constantinopolitanus, filius sanctitatis vestrae, patriarcha etiam illius urbis ceterique populi christiani illarum partium, sicut persensi, quod iam praelocutum fuit de hac materia in praesentia sanctitatis vestrae per legatum ipsius serenissimi d. imperatoris, qui hanc materiam ulterius ipse secundum comissionem suam in hac parte prosequetur.

Omnem etiam curam fecerunt… hoc servato, ut cum via débita et honesta atque consueta fiat, scilicet per congregationem concilii, ut utrimque congregentur periti et experiti iuris, qui discernant de negotiis fidei et hanc differentiam inter illam gentem cum sancta Romana ecclesia. 

(обратно)

201

Помимо уже указанных работ см.: Греков И. Б. Очерки истории международных отношений в Восточной Европе ХІІІ–ХV вв. М., 1963.

(обратно)

202

См.: Loenertz R. Op. cit. P. 41.

(обратно)

203

И. Б. Греков, описывая эпизод с Цамблаком в своей монографии, лишь одной фразой упомянул о присутствии в Констанце византийских представителей (см.: Греков И. Б. Указ. соч. С. 113) и вовсе умолчал о том, что вопрос о церковной унии уже поднимался на соборе независимо от Цамблака, задолго до его прибытия.

(обратно)

204

О необходимости этого Цамблак заявил в конце своей речи. Между тем И. Б. Греков весьма сомнительно интерпретирует эту часть его выступления. По мнению исследователя, литовский князь Витовт изначально не собирался заключать унию и миссия Цамблака была нужна ему лишь для того, чтобы продемонстрировать свою преданность папе и получить поддержку католического Запада в осуществлении своей общерусской программы. По этой причине, как предполагает Греков, Цамблак, «следуя тайной инструкции Витовта, предложил папе лишь провести диспут по проблеме унии, отказавшись участвовать в ее осуществлении» (Греков И Б. Указ. соч. С. 112–113). И. Б. Греков явно безосновательно считает, что предложение провести диспут было способом уклониться от реального воплощения унии. Именно такой диспут был для этого условием sine qua non, которое предполагало обязательный созыв вселенского собора Без него все переговоры о церковной унии были просто лишены всякого смысла. Не исключено, что через Цамблака была сделана попытка со стороны патриарха направить переговоры в нужное русло. Как покажут дальнейшие события, настоящие византийские послы, действовавшие по поручению императора, предложили папе план заключения унии, который не подразумевал вселенского собора (правда, впоследствии эту инициативу византийцы объявят ошибкой дипломатов).

(href=#r204>обратно)

205

См: Loenertz R. Op. cil. P. 40.

(обратно)

206

Возможно, папа поостерегся строить отношения напрямую с западно-русским духовенством, склонность которого к унии с Римом была весьма сомнительной Сопровождавшие Цамблака представители православных церквей Полоцка, Львова, Перемышля и других дали понять, что приехали по поручению Витовта, но не намерены просто подчиняться римской церкви — см.: Греков И. Б. Указ. соч. С. 113, прим. 171. См. также: Рамм Б. Я. Папство и Русь в X–XV вв. М.; Л., 1959.

(обратно)

207

Со стороны Витовта очень скоро последовала резкая смена курса. Уже в 1419 г. Цамблак бьгл смещен, и литовский князь признал законного митрополита Фотия.

(обратно)

208

См. письмо Владислава и Витовта Констанцскому собору — Codex epistolaris Vitoldi. P. 332: …Praeterea Vestres Sanctitates imper per venerabilem fratrem Theodoricum vicarium ordinis fratrum Praedicatoriim peregrinantem de Constantinopoli per certas script arum nostro mm series, quomodo multi tudines scismaticorum dominion! m nostro rum… ad unitatem fidei cum summo devotione vellemus reducere et gremio sanctae matris ecclesiae aggregare…

(обратно)

209

Ibid: …nunc tamen ad hoc ipsum consumandum maior nos puisât devotio, quod praedicti scismatici et alii erronei fidei orthodoxae interea quam vitam duximus in humanis adunarentur… Vestras Sanctitates supplicamus quatenus nobis salubre consilium et auxilium optimum ad hoc praebere velitis iuxta modum et doctrinam quam iuris periti et viri prudentissimi in hoc sacro concilio congregati poterintexquirere, quod praedicti scismatici catholicis veram fidem tenentibus poterint agregari…

(обратно)

210

См.· Loenertz R. Op. cil. P. 27; Gill J. Op. cit. P. 23.

(обратно)

211

Martinus V, papa. Epistola fîliis Manuelis imperatoris Constantinopolitani (1418 post febr. 1 Constantiae) // Cecconi, III–IV; ЕР. 1, 3–4: Volentes, quantumcumdeoet nostra honestate poterimus ad ea condescendere, quae vétusté divisionis Graecorum ab obedientia sanctae Romanae ecclesiae fomenta tollere et totius scismatis illius extirpationi salubriter cooperari videntur, ita ut non sit deinceps, sicut nec esse debet, differentia Latini et Graeci, sed omnes in uno grege dominico in eodem ovili, quod est ecclesia, sub eodem pastore vicario lesu Christi militare deo possint, et unanimes ambu lent in domo dei cum consensu, quapropter annuendum censuimus devotioni carissimi in Christo Шіі Manuelis imperatoris Constantinopolitani illustris patris vestri, qui pro faciliori et magis accomodo reductionis antiquae pads medio et reconciliatione mutua cunctarum Christum colentium regionum, nobis humiliter supplicavit, quatenus vobis filiis et cuilibet vestrum cum mulieribus fidei ac devotionis et obedientiae sanctae romanae ecclesiae matrimonia contrahendi liberam indulgeamus facultatem.

(обратно)

212

Иоанн женился на Софии Монферратской, Феодор — на Клеопе Малатесте. В 1428 г. последовал брак между будущим императором Константином и Магдалиной Токко. Наконец, в 1430 г. Фома Палеолог взял в жены Катерину Заккариа, которая была дочерью последнего ахейского князя. Требование папы не переводить латинских принцесс в православную веру скорее всего не было соблюдено. В 1425 г. Мартин V писал деспоту Феодору, призывая его оставить подобного рода попытки по отношению к своей супруге. Известно, что род Малатеста, из которого происходила Клеопа, находился в родственных отношениях с родом Колонна, к Которому принадлежал и сам папа. Подробнее об этом см.: Hofmann G. Kirchengeschichtliches zur Ehe des Herrsches Theodor II Palaiologos (1407–1443) // Ostkirchliche Studien. 1955. Bd. 4. S. 129–137.

(обратно)

213

Отношение папы подчеркивала и новая манера его обращения к василевсу После 1261 г. папы вообще избегали открыто признавать юридические права византийских императоров на Константинополь — см.: Norden W. Das Papsttum und Byzanz. В., 1903. S. 725. По мнению автора монографии, впервые титул «іmperator Constantinopolitanus» (вместо «imperator Graecorum» или «imperator Romeorum») вновь употребил папа Евгений IV в 1437 г. в адрес Иоанна VIII Палеолога незадолго до его прибытия на Ферраро-Флорентийский собор. Однако на самом деле это случилось гораздо раньше. Именно папа Мартин V в первом же своем послании именовал Мануила II этим титулом (см. сноску 211).

(обратно)

214

Эти письма, как и последующая переписка между папой и Константинополем, не сохранилась, и о ее содержании мы знаем исключительно благодаря Сиропулу — см.: Syropulos II, 7. См. также: Gill J. Op. cit. P. 27; Loenertz R. Op. cit. P. 42.

(обратно)

215

Syropulos II, 8. Это послание папе доставил скорее всего Иоанн Вландинтер, упоминание о котором содержится во флорентийских источниках. Как раз в это время (с февраля 1419 г. до сентября следующего года) курия находилась во Флоренции — см.: Loenertz R. Op. cit. P. 42–43.

(обратно)

216

Cм.: Loenertz R. Op. cit. P. 44; Gill J. Op. cit. P. 29. В Венеции Евдемон решал вопрос о посредничестве между этой республикой и императором Сигизмундом. Кроме того, он должен был организовать прибытие на Восток латинских принцесс, предназначенных в жены сыновьям Мануила II (Иоанну и Феодору). Вернувшись от папы обратно в Венецию, Евдемон забрал оттуда обеих женщин и сопровождал их в Константинополь — см.: Barker J. Op. cit. P 327, 348.

(обратно)

217

Об этом можно прочитать в докладе папского нунция, который нанес визит в Константинополь в 1422 г. (речь об этом пойдет ниже) Обращаясь тогда к императору, нунций упомянул о последней миссии Николая Евдемона и Феодора Хрисовсрга, которые якобы именно так и поставили вопрос — см.: Ann. Eccl. XXVIII, ad 1422, 9: …quoniam reverendus pater et dominus episcopus Slomensis et dominus Nicolaus Eudemon Joannes obtulerunt et dixemnt aperte, distincte et claie, omni semotaobscuritate, domino et sanctissimo papae Martino V voluntatem esse patriarchae et reverendissimi Constantinopoiitani et serenissimorum Romaeorum imperatorum, procurare ac curare sine fraude et dolo sanctissimam unionem ecclesiae Graecorum cum Ecclesia Latina sub ilia tide, quam sancta Romana Ecclesia tenet… Хотя в литерагуре и встречается мнение, что последние требования императора были выражены не столь категорично и поэтому папа мог согласиться с ними (см.: Gill J. Op. cit. P, 29–30), большинство авторов не видят оснований опровергать Сиропула (см.: Loenertz R. Op. cit. Р. 45–4: 6; Dietenvan J.-L. Silvester Syropulos… S. 169–170). К тому же следует отметить, что на удивление компромиссная позиция византийского посла Евдемона была, по-видимому, высказана не впервые. Нечто подобное вполне могло иметь место еще на Констанцском соборе, куда Евдемон приехал в 1416 г. во главе посольской делегации.

(обратно)

218

Syropulos II, 9.

(обратно)

219

Текст снова возобновляется на данных о событиях, связанных с пребыванием в Константинополе папского посланника в 1422 г. (см. далее).

(обратно)

220

См. буллу о его назначении: ER I, 6.

(обратно)

221

Ann. ЕссІ. XXVIII, ad 1422, 10 (см. сноску 100): …dommus cardmalis et legatus propter nonnuîlas Ecclesiae necessitateset suas pervenit ad Hispaniam de conscientia eiusdem domini Nicolai Eudemon Joannis…

Известно, что в Испании Фонсека пытался решить с местными монархами проблему, связанную с тем, что там, в замке Пенискола, все еще находился последний неотрекшийся антипапа Бенедикт XIII со своими сторонниками. См. также: Loenertz R. Op. cit. P. 45; Gill J. Op. cit. P. 30–31. 

(обратно)

222

Сохранилось письмо папы архиепископу кельнскому, в котором он просил его помочь собрать на эти цели шесть тысяч флоринов — см.: ЕР. 1, 6–10.

(обратно)

223

См.: Gill J. Op. cit. P. 32–33; Viller M. Op. cit. P. 32. Нападение турок на Константинополь в 1422 г., инспирированное новым султаном Мурадом II, было спровоцировано неудачной попыткой византийцев поддержать в борьбе за османский престол его противника Мустафу.

(обратно)

224

Antonms Massanus (добавление к имени происходит от среднеитальянского города Масса).

(обратно)

225

См. папскую буллу о его назначении: ЕР. 1, 11 –12.

(обратно)

226

О ходе и результатах этой миссии нунцием был представлен отчет, который сохранился и опубликован — см.: Ann. Eccl. XXVIII, ad 1422,5–15.

(обратно)

227

Все эти пункты приведены в отчете (см. предыдущую сноску): Ann. Eccl. XXVIII, ad 1422,7–13.

(обратно)

228

Теоретически это означало, что участие в будущем соборе восточных патриархов не является обязательным, что глубоко противоречило византийским представлениям о вселенском соборе, который только и мог провозгласить церковную унию. На это и указал император в своем ответном послании (см., ниже).

(обратно)

229

Специальная ссылка на Арагон и Кастилию, по всей видимости, говорит о том, что папский легат во время своего пребывания в Испании попутно занимался пропагандой унии с греками, причем небезуспешно.

(обратно)

230

Ответ императора приводится в том же документе (см. сноску 226): Ann. Eccl. XXVIII, ad 1422, 15.

(обратно)

231

См.: Martinus V. Epistola ad Manuelem II imperatorem Constantinopolitanum de auxiliis contra Turcas (1422 oct. 8 Romae) // ЕР. I, № 17. P. 12–14: …mandavimus dilectis filiis magistro et fratribus hospitalis Sancti Joannis Hierosolumitanis, ut de Rodo insula omnibus quibus possent opibus te iuvarent…Venetos insuper, devotos homines et potentes, qui etiam ipsa valent celeritate succurrendi, propterea, quod in Adriatici mans sinu classem hoc tempore instructam habent, ex consueta suae reipublicae disciplina rogavimus, ut tibi in hac necessitate, prout ipsis videretur expediens, subvenirent… Rogavimus etiam de re simili Ianuenses et eorum nomine dilectum filium nobilem virum Philippum Mariangelum, ducem Mediolanensem…

(обратно)

232

Ann. Eccl. XXVIII, ad 1422,4: Angimur siquidem et maximo dolore cofodimur, quod nonnulli perditionis et iniquitatis Шіі baptismatis fonte renati, Christianum nomen contemnentes eorumque salutis immemores, dudum accepto ab infidelibus stipendio Turcos ab Asia in Europam trajicientes, et infidèles ipsos potentia primum disunites unientes maritime tandem classe civitatem Constantinopolitanam una cum persidis Turcis obsederunt, et yarns calamitatibus molestarunt atque perturbarunt in magnam nominis Christiani ighominiam… Prout nos… statuimus et decernimus… ut nullus in subsidium contra et adjversus Christianos, et praesertim contra civitatem Constantinopolitanam personality accedere, aut alias auxilium vel favorem in Christianorum dispendium praestare quoquo modo praesumat. Nos vero illos, qui contra huiusmodi Constitutionem nostram ausu temerario venire praesumpserint, eo ipso excommunicationis seutentiae subiacere…

(обратно)

233

Cм.: Jorga N. Notes et extraits… I, 332; Gill J. Op. cit. P. 338.

(обратно)

234

См.: Brandrnüüer W. Op. cit. S. 146–147; Gill J. Op. cit. P. 38.

(обратно)

235

См.: Viller M. Op. cit. P. 34; Gill J. Op. cit. P. 38–39.

(обратно)

236

Syropulos II, 13. См. также: Rcg. № 3420.

(обратно)

237

Текст обрывается в том месте, где Сиропул упоминает об отъезде на Запад Иоанна VIII Палеолога в 1423 г. — см.: Syropulos II, 12.

(обратно)

238

ЕР. I, 17–19.

(обратно)

239

Syropulos II, 15.

(обратно)

240

PLP. № 7811.

(обратно)

241

Syropulos II, 16.

(обратно)

242

Полный текст этого соглашения см.: ЕР. 1, 30.

(обратно)

243

Syropulos II, 17–19.

(обратно)

244

Ibid. II, 20.

(обратно)

245

Reg. № 3432; О встрече с византийским послом папа упоминал в письме кардиналу Чезарини от 12 ноября 1433 г. — см.: ЕР. I, 23.

(обратно)

246

Cм.: Dieten van J.-L. Silvester Syropulos… S. 178–179. Смуты в Риме начались из-за того, что новый понтифик, венецианец по происхождению, вступил в конфликт с местными магнатами.

(обратно)

247

О контактах Базельского собора с Византией, касающихся церковной унии, см.: Gill J. Op. cit. Р. 46–84; Leidl A. Die Eiriheit der Kirchen… S. 35–71; Haller J. Unionsverhandlungen und zweiter Konflikt mit der Kurie // CB. 1,127–159.

(обратно)

248

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 32.

(обратно)

249

Cм.: Ibid. S. 35.

(обратно)

250

Cм.: Joh. Rag. De modo… S. 331.

(обратно)

251

Упоминание об этом содержится в папской булле о переносе Базельского собора в Болонью от 12 ноября 1433 г. и в письме к кардиналу Чезарини оттого же числа — ЕР. 1, 21–24.

(обратно)

252

ЕP. I, 21–22 (см. предыдущую сноску).

(обратно)

253

Eugenius IV. Bulla dissolutions Concilii Basiliensis (1431 dec. 18 Romae) // Ibid. 1,24–25.

(обратно)

254

Письмо кардинала папе приводит Хуан Сеговианский — см.: MC. II, 105:.. ista cantilena de Graecis іаш tricentis annis duravit et omni anno renovatur.

(обратно)

255

Примирение папы с собором состоялось 15 декабря 1433 г.

(обратно)

256

Eugenius IV. Epistola ad patronos et conductores navium (1432 nov. 7 Romae) // ЕР. 1, 27–28: …vos patrones et alios navigorum conductores in domino requirimus et hortamur, quatenus Graecos quoscunque, udequaque ad Romanam curiam venire cupientes super galeis, navibus, ceterisque navigiîs vestris versus Italiam transfrentatibus recipere cum rebus suis et conducere velitis.

(обратно)

257

Reg. № 3436; Syropulos II, 19; см. также письмо папы Базельскому собору от 31 августа 1434 г. — ЕР. I, 32.

(обратно)

258

О назначении Гаратони папа писал в Базель 31 августа 1434 г. — см. сноску 131. О содержании его миссии см. ниже. Подробнее о личности и деятельности этого незаурядного дипломата см.: Реже L. Cristoforj Garatone Trevigiano nunzio di Eugenio IV // Rivista di Storia in Italia. Vol. 28.1974. P. 23–93.

(обратно)

259

Cм.: Joh. Rag. De modo… S. 331.

(обратно)

260

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 37.

(обратно)

261

См.: Job. Rag. De modo… S. 331; Zumkeller A. Drei Augustinertheologen des beginnenden 15. Jahrhunderts im Dienste der Union // Wegzeichen. Festgabe zum 60. Geburtstag Prof. Dr. Hermenegild M. Biedermann / Hrsg. von E. Suttner. Würzburg, 1974. S. 141–144.

(обратно)

262

Joh. Rag. De modo… S. 332–333. Заслуживает внимания следующий факт. Когда весной 1433 г. папа принимал в Риме византийское посольство, эмиссары из Базеля уже давно были на пути в Константинополь, если уже не находились там. Однако мы не знаем, были ли византийцы, приехавшие в Рим, поставлены в известность об инициативе Базельского собора. Возможно, с этим связано то, что стороны тогда не пришли ни к какому решению.

(обратно)

263

PLP. № 17981.

(обратно)

264

Речь идет об Исидоре, будущем митрополите Киевском — см.: Ibid. № 8300.

(обратно)

265

Syropulos II, 26. Об Иоанне Дисипате см.: PLP. № 5537.

(обратно)

266

Johannes VIII Palaeologus. Mandatum légat is Demetrio Palaeologo, Isidoro hegumeno, Johanni Dissipato de concilio oecumenico cum synodalibus Basiiiensibus tractando (1433 nov. 11 Constantinopoli) // ODM, 8–9; Cecconi, XXXVII–XXXVIII.

(обратно)

267

Этот факт засвидетельствован в письме императора Базельскому собору от 28 ноября 1433 г. — см.: Cecconi, XXXIX.

(обратно)

268

ЕР. 1, 32 (см. сноску 131): Misimus itaque mense iulio anni praeteriti dilectum filium, magistrum Christoforum Garatonum… qui post multos sermones cum praefatis Johanne imperatoreet Joseph patriarchaet multis aliis ex maioribus habitos, tandem comperit ipsos omnes id eligere, ul unus legatus a sede apostolicacum prelaüs et aliis vins doctissimis ad urbem Conslantinopolitaam transmit tanlur, ibique per viam disputationis veritate patefacta, utraque ecclesia optatum unioms et pacis consequatur effectum.

(обратно)

269

См. протокол заседания Базельского собора от 12 июля 1433 г.: СВ. III, 148; см. также: MC. II, 745.

(обратно)

270

Приветственную речь Чезарини по поводу прибытия византийской делегации см.: Cecconi, LXVIII–LXXIX.

(обратно)

271

Речь Исидора перед Базельским собором см.: Cecconi, LXXXIV: Vidimus non multum ante Galliam florentem; nunc vero assidu is Britannicis bellis ac discordia deflorere quasi videmus, et duos illos maximos christianorum principatus frequenti bello ac inimitia in deterius ire.

(обратно)

272

Cм.: Joh. Rag. De modo… S. 337.

(обратно)

273

Ibid. S. 338: …de loco proposuerunt, quod imperator et patriarcha et tota ecclesiaorientalis multum desiderarent, ut dictum concilium Constantinopoli celebretur… et insteterunt quantum poterunt circa hoc.

(обратно)

274

См.: Instructiones imperatoris Constantinopolitani super loco ycumemci concilii // MC. II, 749. Как известно, еще с прежним папой греки договорились о проведении собора на Западе. Не исключено, что идея проведения его на Востоке возродилась у императора после общения с Христофором Гаратони.

(обратно)

275

Текст этого декрета см.: COD, 478–482.

(обратно)

276

Вышеупомянутый список мест был включен в декрет — COD, 480. Неразрешенность этого вопроса в самом начале будет иметь самые негативные последствия в дальнейшем, дав повод для всевозможных спекуляций на тему о том, где проводить вселенский собор.

(обратно)

277

С этой целью предполагалось привезти в Константинополь команду из 300 лучников — см.: COD, 481. Этот пункт впервые начал фигурировать уже на переговорах с Мартином V.

(обратно)

278

См.: Joh. Rag. De modo… S. 339.

(обратно)

279

ЕР. I, 31–32 (см. сноску 131); Joh. Rag. De modo… S. 340. Вероятно, следует согласиться с мнением Й. Джилла, который объясняет такую уступчивость папы его растущей политической изоляцией — см.: Gill J. Op. cit. P. 32.

(обратно)

280

См.: job. Rag. De modo… S. 341: Multum inter alia optamus, ut… in eadem synodo sanctitas vestra interesse et praesidere personaliter dignetur… Nos, sperantes haec quae fecimus omnino placitura esse vestrae sanctitati…

(обратно)

281

Eugenius IV. Epistola ad concilium Basiliensem (1434 nov. 15 Florentiae) // ЕР. 1, 35–37: Quid, sijuno tempore de eadem re variae et diversae fiant conclusiones? Profecto vidiculum erit, et quod magis est Forte ex hac dissentione scadalum pariturum, saltern non parvum dèdecus nobis omnibus allaturum. См. также: Gill J. Op. cit. P. 57; Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 40.

(обратно)

282

См. письмо Сигизмунда Иоанну VIII Палеологу от 1 октября 1434 г. — DRTA. XI, 478–479: …duo ex ambassiatoribus vestris ad nos redientes maiestati nostrae exposuerunt, qaliter ipsa sancta synodus cum ipsis certa conclusit capitula, quae vidimus, et de illis, quoniam de felici exitu unionis huiusmodi firmam fiduciamcapimus…iocundamur iliaque firmata laudamus et extollimus.

(обратно)

283

См. письмо Сигизмунда Базельскому собору, датированное тем же числом: DRTA. XI, 480–481: …nos, qui cum orientalibus confmamus, cognoscimus, quantum unitas huiusmodi ad augmentum ecclesiae dei et terrorem gentium barbarum profutura sit… Haec enim res inter ceteras peragendas non est mediocris, sed in prosecutione omnibus christianis praecipua esse debet.

(обратно)

284

Грамота о его назначении датирована 13 июля 1434 г. — см.: ЕР. I, 29–30. См. также: Hofmann G. Op. cit. S. 58.

(обратно)

285

Johannes VIII Palaeologus. Epistola synodalibus Basiliensibus (1434 nov. 12 Constantinopolim) // ODM, 20; Cecconi, CXIII–CXIV: …certificavit nos dictus nuncius, dictum dominum papam et vestras reverentias, tarn in hac re quam singulis aliis, esse eiusdem voluntatis.

(обратно)

286

Текст этого договора позднее был приложен к письму, которое папа отправил в Базель — см.: ЕР. 1, 39–40.

(обратно)

287

PLP. № 5540.

(обратно)

288

Syropulos II, 25.

(обратно)

289

MC. II, 786.

(обратно)

290

Eugenius IV. Epistola ad legates pontificies Concilii Basiliensis // ЕР. 1, 38–41.

(обратно)

291

См.: Reg. № 3446; Joh. Rag. De modo… S. 343.

(обратно)

292

Cм.: Joh. Rag. De modo… S. 343.

(обратно)

293

Cм.: Ibid. S. 347: … non possent aliquid facere cum concilio, nisi de consensu domini nostri papae, et cum domino nostro papae nisi de consensu sacri conclii.

(обратно)

294

MC. II, 786–787.

(обратно)

295

Cм.: Joh. Rag. Üe modo… S. 357: …sacrum concilium пес unquam aliquid commisit dicto Christoforo, ut ipse nomine concilii haberet tractare aliquid cum imperatore… super hac re. Ex quibus patet, quod imperator circumventus falsa promissione ycumenici concilii et falsa assertione concurrentis voluntatis concilii acceptaverit…

(обратно)

296

Cм.: Joh. Rag. De modo… S. 355: Respondit, quod… ipse nichil fecerat aut concluserat nomine concilii… sed quicquid fecerat, nomine solius papae fecerat.

(обратно)

297

Cм.: Ibid. S. 355.

(обратно)

298

ЕР. I, 40: Et placet sanctissimo domino nostro, quod fiat synodus generalis ex parte ecclesiae Orientalis ex omnibus nationibus ipsi ecclesiae subiectis seu adherentibus… qui venturi sunt, venient…

(обратно)

299

Cм.: Job. Rag. De modo… 5. 352.

(обратно)

300

Cм.: Ibid. S. 361: Quae tamen synodus non exprimitur, sed solum regionalis ex parte orientalis ecclesiae…

(обратно)

301

Подробнее о византийской концепции вселенского собора см. в последней главе.

(обратно)

302

См.: MC. II, 788; Joh. Rag. De modo… S. 360–361.

(обратно)

303

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S.41.

(обратно)

304

См.; Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 41–42.

(обратно)

305

Cм.: Stnka Z. Op. oit. S. 160.

(обратно)

306

Cм. инструкции посольству: СВ. 1,364–373.

(обратно)

307

Мануил Дисипат и Исидор к тому времени разными путями покинули Базель — см.: Joh. Rag. De modo… S. 362–363.

(обратно)

308

См. письмо Иоанна Рагузанского и его спутников из Пулы (Далмация) Базельскому собору от 6 августа 1435 г. — Сессоnі, СXVII.

(обратно)

309

Joh. Rag. Relaüo, CCCCLXXXIX–CCCCLXC.

(обратно)

310

Ibid, CCCCLXCI.

(обратно)

311

См. преамбулу декрета «Sicut pia mater» — COD, 478: …hums sanctae synodi ab miliae suae congregat ioms praecipua cura fuit, illud recens Bohemorum antiquumque Graecorum dissidium prorsus extinquere. О возможной природе этой формулировки cм. выше.

(обратно)

312

Сиропул подробно воспроизводит этот эпизод — см.: Syropulos II, 37–39.

(обратно)

313

См. обращение базельского посольства к императору Иоанну VIIІ: Cессоnі , CLII–CLIII.

(обратно)

314

Job. Rag. Relatio, CCCCXCIII: Quid aulem eos ab hac civitate retrahal, nunquam ad liquidum scire aut percipere potui…

(обратно)

315

Job. Rag. Relatio, CCCCXCIII.

(обратно)

316

Ibid, CCCCXCIII. Возможно, причина «странного» поведения дипломатов была в том, что на них оказывала влияние позиция патриарха в начавшихся переговорах. В дальнейшем глава византийской церкви будет гораздо более последовательно, нежели император, поддерживать сторону папы в его конфликте с Базельским собором.

(обратно)

317

Тексты этих посланий см.: Cессоnі , CLXIV–CLXVII.

(обратно)

318

Joh. Rag. Relatio, CCCCXCVII.

(обратно)

319

Syropulos II, 50.

(обратно)

320

Johannes de Ragusio, Simon Fréron. Epistola ad concilium Basiliensem (1436 febr. 9 Constantinopoli) // Cecconi, CCIII: …omnes prae gaudio, etiam qui in servi tu te sunt infidelium, quasi iam liberti facti, iubilant, et in spe unionis, quasi iam facta sit, exultant, vestrumque sanctam Basiliensem synodum, huiusmodi divini operis procurâtricem, usque in ceîum immensis efferunt laudibus et extollerunt.

(обратно)

321

Joh. Rag. Relatio, CCVII: Bulgarus est natione et de lingua mea, multumque michi afficitur…

(обратно)

322

Ibid, ССССХСVIII–CCCCXCIX.

(обратно)

323

Ibid, D III.

(обратно)

324

Cессоnі , ССIV (см. сноску 320): Certe si nulla alia causa esset querende unionis nisi sola haec pietatis, videlicet liberatio christianorum a tarn nephandissima et crudelissima servitute…

(обратно)

325

Johannes dc Ragusio. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 febr. 9 Constantinopoli) // Cессоnі , CCIX: Ecce ego miser vidi in Graecia vigilando in ecclesia nostra nec per somnium aliquando percepi.

(обратно)

326

Johannes de Ragusio. Epistola ad cardinalem Cesarini (1436 martii 10 Constantinopoli) // Cecconi, CCXVII: …nisi sacrum concilium maneat, et prosequaturquod inserit cum istis graecis îaboretque pro pace christianorum, in brevi haec civitas erit turcorum, et regnum Ungariae erit desolatum.

(обратно)

327

Job. Rag. Relatio, CCCCXCIX-D; Strika Z. Op. cit. S. 171.

(обратно)

328

Ibid. D.

(обратно)

329

Ibid. D: …duabus excausis: primo, pro sollicitando executionem negotiomm; deinde, pro promovendo concordiam inter concilium et papam in facto loci, de quibus fama erat publica quod adhuc erant in discordia, nec ad alicuis loci processum ad hue fuerat electionem.

(обратно)

330

Joh. Rag. Relatio, D.

(обратно)

331

Cм.: Stnka Z. Op. cit. S. 172.

(обратно)

332

Johannes VIII Palaeologus. Epistola ad Concilium Basiliensem et ad papam Eugcnium IV (1436 nov. 20 Constantinopoli) // Cecconi, CCLIX.

(обратно)

333

Joh. Rag. Relatio, DHI.

(обратно)

334

Johannes de Ragusio. Epislola ad concilium Basiliensem (1437 febr. 13 Constantinopoli) // CB. I, 377–378.

(обратно)

335

Johannes VIII Palaeobgus. Epislola ad concilium Basiliensem (1437 febr. 11 Constantinopoli) // ODM, 26–27; CB. V, 182–184.

(обратно)

336

Joh. Rag. Relatio, DV.

(обратно)

337

Johannes de Ragusio. Epislola ad concilium Basiliensem (1437 iul. 24 Constantinopoli) // CB. I, 381–382.

(обратно)

338

Joh. Rag. Relatio, DVI:.. civitas Florentia erat, de unanimi consensu sacri Concilii el Papae, pro ycumenico concilio celebrando electa.

(обратно)

339

Haller J. Op. cit. S. 130.

(обратно)

340

См.: MC. II, 905; Haller J. Op. cit. S. 144. Для погашения займа предполагалось выпустить специальные индульгенции. Это решение, кстати, стало еще одним камнем преткновения в отношениях между папой и собором.

(обратно)

341

См.: Enea Silvio Ргссоіотіпі. Brief an die Regierimg von Siena (1437 ocl. 25 Basel) — лат. // Widmer B. Enea Silvio Piccolomini. Papst Pius II. Ausgewàhlte Texte aus seinen Schriften. Basel, 1960. S. 148–159.

(обратно)

342

Ibid. S. 158: Nam cum magnae sint inter ducem, Venetos et Florent inos discordiac, neque Veneti sine iniuria ducis aut Florentini eiigi poterat ideoque libenter ad tertium locum communemque concilium declinasset, quails nullus est in Italia praeter Senas.

(обратно)

343

MC. II, 906: …rursum mutationem fieri propter causam imionis Graecorum quod non esset necesse, quia credebat se facturum cum papa, ut pro concilio celebrando cum eis Basileam veniret, et per medium Dispothi, germani Constantinopolitani imperatoris, aut Witrigaldi magni Lithuaniae ducis, quod imperatoripse et Constantinopolitanus etiam venirent Basileam.

(обратно)

344

См. сноску 335.

(обратно)

345

MC. II, 908.

(обратно)

346

Ibid. II, 908–909: …rex Francie cupiebat ut concilium celebraretur in loco accomodo ad rcductionem Graecorum et huiusmodi differentias removendum… quod facerent instantiam ut locus per concilium eligeretur accomodus ad praedicta duo, unionem fieri Graecorum et lolli ab ecclesia dissensionem.

(обратно)

347

MC. II, 906: …quia nondum facta fuisset reformatio. О том, что вопросы церковной реформы и унии с греками могли казаться взаимосвязанными, см. материал заключительной главы.

(обратно)

348

См. запись в дневниках Артура Штекля — СВ. 1, 105: …ipsi Graeci nequaquam velint consentire in aliquem locum, nisi in quem papa consenserit. Unde suspicatur, quod Graeci hoc faciuntin favorem sanctissimi domini nostri papae, quia ipse dominus noster papa labo rat omnibus modis, quibus potest, ut trahat concilium ad ïtaliam. Et si hoc fieret timendum esset, quod décréta sancp Basiliensis concilii omnino suppeditarentur et annularentur…

(обратно)

349

См.: Haller J. Op. cit S. 147; Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 43. См. также протоколы голосования: CB. III, 248–258.

(обратно)

350

См. сноску 364.

(обратно)

351

MC. II, 934. См. также: Haller J. Op. cit. S. 155.

(обратно)

352

См.: Haller J. Op. cit S. 149.

(обратно)

353

СВ. 1,435: …in hac materia non conficlat de rege Franciae; experta est enim sua sanctitas, quod oratores régis semper contrarium eius fecerunt, quod rex promisit…

(обратно)

354

MC. II, 946: …quod Gailici prosequerentur electionem Avinionensem non tam faciende unionis Graecorum respectu, quam Romanam curiam ab Ytaliain Avinionem trahendi.

(обратно)

355

Cм.: Meuthen E. Eine bisher unerkannte Stellungnahme Cesarinis (Anfang November 1436) zur Papstgewalt // OFIAB. 1982. Bd. 62. S. 143–179. В статье опубликованы текст упомянутого ответа, данного кардиналом (S. 167–177), а также подробные комментарии к нему.

(обратно)

356

По соглашению от 1434 г. на эту процедуру отводился ровно месяц, начиная с того момента, как византийская делегация высадится в одном из латинских портов.

(обратно)

357

См.: Meuthen Е. Eine unerkannte Stellimgnahme. S. 169: Item non debet hoc statüi et declarari, quia cautum est inter nos et Graecos in decreto renovato, quod futura sinodus erit universalis et ycumenica utriusquae ecclesiae, Latinae videlicet et Graecae… Cum igitur ad illos sicut ad nos ratione compactatorum pertinebit futurum concilium et que in illoagentur, non debemus nunc aliquid statuere de identitate.

(обратно)

358

Ibid: Preterea hoc est periculosum declarare, quod sit idem, quia ex hoc Graeci possent vehementer scandalizari, imo dicerent se deceptos, quia ex verbis decreti et litteris et aliîs satis patel, quod debeat esse aiiud concilium, quia sepe fit mentiodefuturo concilio.

(обратно)

359

Cм.: Haller J. Op. cit. S. 148–149.

(обратно)

360

См.: Bekmann G. Op. cit. S. 103–104.

(обратно)

361

См.: Müller Н. Die Franzosen, Frankreich und das Basler Konzil (1431–1449). Paderborn, 1990. Bd. 1–2.

(обратно)

362

ER I, 54: Neque enim ullo modo ultra montes possumus proficisci propter… multas evidentissimas causas… inter quas est potentissima factum regni Siciliae, quod procul dubio aliter disponetur, quam tu et ego vellemus, si relinqueremus Italiam.

(обратно)

363

Cм.: Haller J. Op. cit. S. 148–149.

(обратно)

364

Cм.: Müller H. Op cit. S. 502–503.

(обратно)

365

Решение папы в этом вопросе было вполне предсказуемым, поскольку он не мог отдать юг Италии такому сильному государству, как Арагон.

(обратно)

366

DRTA. XII, 35.

(обратно)

367

MC. II, 929: Eiusmodioblationes impériales si ante electionem factam innotuissent concilio, quomodo sentire potui, quamplurimos patrosdeduxissent ad consensum Budae, qui in Avinionem vota dedere…

(обратно)

368

См. дневниковые записи участника собора Артура Штекля: СВ. 1,104–105.

(обратно)

369

Johannes Dishypat. Oratio in concilio Basiliensi contra nominationem civitatis Avinionensis ad locem celebrationis ycumenici concilii // Cecconi, CCLXXXIII.

(обратно)

370

MC. II, 935: Lugdunensis quoque archiepiscopus alloquebatur ipsum oratorem Graecorum, quod protestationem per eum factam non est ex Graecia, sed habuisset ex Basilea, maiusque habere peccatum qui ad huiusmodi facienda tradidcrat eum.

(обратно)

371

Текст этого меморандума см.: СВ. I, 431–434.

(обратно)

372

Ibid: …quia concilium debet in loco celebrari, in quo omnium nationum, regnorum, et provinüarum maiores et minores convenire possint et in quo nulli fiat impressio, qualis non est Avinio, quia si de impressione propter potentiam Gallicorum publice conquesti sunt Anglici in Basileam, quid erit in Avinione? Praeter alios reges et régna, quorum metus propter inimicitias quamplures et iustus et ratuonabilis foret.

(обратно)

373

ER 1, 62–63.

(обратно)

374

MC. II, 930–931: …prius, scilicet ante expeditionem reliquarum pecuniarum muluandarum, imponatur et decreteturper sacrum concilium décima vel semidecima universalis, quae unacum indulgences assignetur civitati praedictae usque ad summam, quam mutuaverint… Item quod si décima regni Franciae non sufficieret… quod de décima et subsidiis aliorum regnorum et terrarum fiat assignatio… Item quod casu quo Graeci nollent venire, quod quindecim milia ducatorum, que debent tradi imperatori Graecorum pro expensis ipsorum et decern milia, que debent tradi pro custodia civitatis Constantinopolitanae… plene et libéré restituatur civitati… Item quod per sacrum concilium decretetur nominatio civitatis Avinionensis pro ycumenico concilio.

(обратно)

375

CВ. I, 441–442; МС. II, 934.

(обратно)

376

См.: Haller J. Op, cit S. 155.

(обратно)

377

MC. II, 934.

(обратно)

378

Истории этой миссии посвящена следующая глава.

(обратно)

379

MC. II, 966–967.

(обратно)

380

Тексты обоих декретов см.: COD, 510–512.

(обратно)

381

См. сноску 22 на с. 12. Этой теме посвящено несколько работ, но ни одну из них нельзя назвать исчерпывающей — cм.: Mugnier M. L’expédition du concile de Bâle a Constantinople pour l’union de Pegüse Grecque a Teglise Latine (1437–1438) // BHPh. 1892. Bd. 32. P. 335–350; Zlocisti J. Die Gesandtschaft des Basler Konzils nach Avignon und Konstantinopel (1437–1438). Halle, 1908 (в этой работе крайне недостаточно освещены события, связанные с пребыванием Базельского посольства в Константинополе); Cohn W. Die Basler Koncilsflotte desjahres 1437 // Basler Zeitschrift fiir Geschichte und Altertumskunde. 1913. Bd. 12. S. 16–52 (в работе рассматриваются преимущественно технические аспекты посольства, связанные с вопросами навигации).

(обратно)

382

См. доклад французского епископа о посольстве в Константинополь, представленный им после возвращения к папе 1 марта 1438 г. в Ферраре: Relatio Petri episcopi Dignensis, redeuntis de Constantinopoli (1438 mart. 1 Ferrariae) // Cecconi, DLXVI–DLXXXVIII (далее — Rel. ep. Dign.).

(обратно)

383

Cм.: Cohn W. Op. cit. S. 22–23.0 биографии Никода де Ментона см. S. 24–27.

(обратно)

384

По проблеме авиньонского займа и связанных с этим финансовых отношений между Авиньоном и Базельским собором имеется специальное исследование — см.: Labande L.-Η. Projet de translation du concile de Bâle en Avignon pour la réunion des églises grecque et latine // Annales de Société d'etudes provençales. 1904. T. 1. P. 10–24, 39–54, 189–200.

(обратно)

385

MC. II, 935. Краткую информацию о личности каждого из делегатов см.: Cohn W. Op. cit. S. 20–22.

(обратно)

386

Текст этого мандата со всеми инструкциями посольству см.: СВ. V, 185–205.

(обратно)

387

СВ. V, 190 (см. сноску 261): Item quia aliunde succursum, iuvamen et auxilium ipsi Graeci hodiernis temporis… non poterunt habere, quam a nationibus Gallicana, Germanica et Yspanica…; Ibid. S. 197: …hodie natio Italica est guerris et tribulationibus submissa… hodie autem nee in Gallis nisi modicum, in Germaniis et Ispaniis nichil est quoad guerras et tribulationcs…

(обратно)

388

Ibid, 187 (см. сноску 261): …omnia commoda et utilitates ipsarum civitatum enarando ad longum notificando vicinitatem principum régis Francie, Cicilie, Ispanie et Aragonum… a quibus omnibus succursum et iuvamen in eventum? quo ipsi Graeci indigerent possent et in pecuniis et gentibus habere.

(обратно)

389

МС. II, 940.

(обратно)

390

СВ. V, 189 (см. сноску 386); Zlocisti J. Op. cil. S. 7.

(обратно)

391

Rei. amb., 277.

(обратно)

392

Ibid. 278.

(обратно)

393

Ibid. 282.

(обратно)

394

См.: Rel. amb., 282–284; Zlocisti J. Op. cit. S. 9.

(обратно)

395

Ibid. 285.

(обратно)

396

Ibid. 286.

(обратно)

397

Ibid. 289.

(обратно)

398

Rel. amb., 292.

(обратно)

399

Ibid. 287–288.

(обратно)

400

Ibid. 294.

(обратно)

401

Karolus VII Epistola ad civitatem Avinionem (1437, apr. 5 Montpellier) // CB. V, 215: Scitis namque, quod dilatio vestra causa posset omnimodam huiusmodi tam magni et inaestimabilis boni rupturam, quod cederet in vestrum onus maximum ac depressionem et detrimèntum honoris ecclesiae Gallicanae.

(обратно)

402

Brief der Bischofsgesandtschaft des Basler Konzils an Konig Karl von Frankreich // CB. V, 216: Pro ilia optima vestrae regalis serenitatis promotione negotiorum sacri concilii apud cives Avinionenses tam per litteras quam per nuntios vestros laudabiliter facta, cuius vigore haec negotia arbitramur promota efficaciter extitisse, referimus eidem serenitati vestrae si non condignas, tamen possibiles gratiarum actiones.

(обратно)

403

См. письмо архиепископа Крита из Монпелье епископу Тарента в Базель от 31 мая 1437 г.: СВ. I, 456.

(обратно)

404

Rel. amb., 290.

(обратно)

405

Ibid. 291. Возможно, собор уже предвидел дефицит профессиональных теологов в случае разрыва с папой.

(обратно)

406

Ibid. 293.

(обратно)

407

Karolus VII Epislola ad concilium Basiliensem (1437 apr. 24 Montpellier) // CB. V, 223–224: Est enim locum il le Avinionensis ad hoc aptus et habilis… interponemus favores et auxilia oportuna dabimus eandenque conditionem sacrosanctam fovere, protegere et conservare… Rogamus igitur… super electione praedicta decretum vest rum irrevocabile conficere et publicare incunctanter velitis.

(обратно)

408

CB. V, 233, anm. 1.

(обратно)

409

Karolus VII. Epistola ad civitatem Avinionem (1437 apr. Montpellier) // СВ. V, 225: Laquelle lettre du diziersme avons voluntiers et de bon cuer fait reformer en bonne et souffisante forme.

(обратно)

410

Rel. amb., 291.

(обратно)

411

Epistola nationis Gallicanae ad civitatem Avinionem (1437 maii 8 Basileae) // CB. V, 234–236.

(обратно)

412

Rel. amb., 294: …non erat eis satisfactum, cum non esset sub plumbo.

(обратно)

413

СВ. 1,457 (см. сноску 278): Cum enim pridie reversas tuerit quidem magister in theologia ordinis praedicatorum, quem cives ad dominum noster transmiserant ad excusandum… relatione sua hic facta realiter dixit, dominum nostrum dixisse… ut désistèrent ab huiusmodi prosecutione, alias taliler sua sanctitas provideret, quod esset memo ri a usque ad tertiam eorum generationem.

(обратно)

414

Cм.: Rel. amb., 297; Labande L.-H. Op. cit. P. 40.

(обратно)

415

CB. 1, 457 (см. сноску 278): …dicunt potius vellent pecuniam istam perdere, quam desistere ab inceptis…

(обратно)

416

Rel. amb., 299.

(обратно)

417

CB. I, 457 (см. сноску 278); Rel. amb., 301: …qua a domino nostro papae tenebatur in feudum regimen suum Ceciliae, ipse dominus praefato domino nostro papae obligatus erat eumque sustinere et defendere debebat…

(обратно)

418

Rel. amb. 301.

(обратно)

419

ibid. 303.

(обратно)

420

См.: Labande L.-H. Op. cit. P. 42–43.

(обратно)

421

Cм.: Ibid. S. 48–50. По мнению Лабанда, основным мотивом, побуждавшим авиньонцев изо всех сил стремиться разместить у себя униатский собор, было именно желание вернуть своему городу былой статус, утраченный после того, как он перестал быть резиденцией папы.

(обратно)

422

Brief des Easier Konzils an den Konig von Aragon Aîfons V // CB. V, 244245: Potest autem serenitas tua, rex inclite, felici prosecution! rerum istarum maximam praestare opem cum te terra et mare potentem effecerit divina miseratio et praesertim in eis rcgionibus, per quas nostri ad Graeciam incedunt oratores et per quas imperator Romeorum cum suis transitants est.

(обратно)

423

Ibid: Et, si quos huius sanctissimi negotii impeditores conoveris, qui Graecorum ipsorum adventum retardare aut perturbare quaererent vel conventionem eorum cum hac sancta sinodo in altero iocorum, ut praemittitur, electorum habendam quomodolibet impedire — multos enim taies deprehendimus, qui huic rei tanto adversati sunt, ut usque ad faisandas litteras et bullas sacri concilii sunt aducti, — det operam tua providentia in subsidium sanctae matris ecclesiae, ut taliumconatus minime praevaleant…

(обратно)

424

Brief der Bischofsgesandtschaft des Easier Konziîs an Herzog Amadeus von Savogen (1437 iun. 19 Avignon) // CB. V, 239.

(обратно)

425

Brief der Bischofsgesandlschaft des Basler Konzils an den byzantinischen Kaiser (1437,27 iun. Avignon) // CB. V, 240: …exhortamur in Christo, cuius res agitur, eandem vestram serenitatem, ut moram nostrum dignemini benigniter tollerare et nos pacienter expectare et in proposito sanctissimo compactatorum huiusmodi firmiter permanere et amplecti conciusionem electionis loci etc. per ipsum sacrum concilium factam, ita quod pro orientalis et occidentales ecclesiarum unione felici perficiendaycumenicum concilium citra montes celebretur, ubi longe facilius quam alibi gloriosissimus dominus Romanonmi imperatorceterique domini reges et principes nationum citramontanarum convenire valeant ad instituendum et ordinandum huiusmodi unione compléta salutari contra infidèles Graeciae invasores ad vestram et omnium subditorum vestrorum consolationem passagium generale, quod praeter earundem nationum potentatumet succursum fieri posse non ambigitur. Et nec dubitamus, quod, si beata ilia umo per gratiam altissimi, veluti speramus, hiis diebus citra montanes valeat consumari inter eandem vestram serenitatem et nationes antedictas, mutuo auxilia oportuna ferentur et efficacia invicem iuvamina iugiter militabunt lunctione gratissimorum federum caritatis et amoris ad honorem et gloriam nominis Christi ac eius populi plurimam consolationem.

(обратно)

426

СВ. V, 241 (см. предыдущую сноску).

(обратно)

427

См.: Cohn W. Op. at. S. 27–28.

(обратно)

428

См. по этому поводу комментарии Г. Бекмана: СВ. V, ХХІІ–ХХІІІ.

(обратно)

429

См.: Cohn W. Op. cit. S. 28–29. Не совсем понятно, какова была численность этой команды, если она вообще была. Во всяком случае, в Константинополь базельское посольство приехало без трехсот лучников, которые были предусмотрены договором.

(обратно)

430

Из инструкций Базельского собора своим послам в Константинополь — СВ. V, 196: Item m Іапиа visitabitis ducem et communitatem et tradetis litteras nostras causam vestri recessus notificando ac exhortando eosdem, ut velint scribere dare succursum, concilium, auxilium et favorem possibiles civitati Constantinopolitanae…

(обратно)

431

Cohn W. Op cil. 32.

(обратно)

432

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 48.

(обратно)

433

См. инструкции этому посольству, сформулированные в Базеле руководителями партии меньшинства: СВ. 1, 46І–463.

(обратно)

434

См.: Ibid: Necessarium est, quod isti oratores nostri sine mora expediantur, ad hoc applicent cicius Constantinopolim, quamgaleae de Avinione…

(обратно)

435

Cессоnі СССХХХІІІ–СССХХХVІІ.

(обратно)

436

См. текст буллы: ЕР. 1, 67–68.

(обратно)

437

См. папскую грамоту о его назначении: Ibid. 76–77.

(обратно)

438

СВ. I, 462 (см. сноску 308): Portabitis vobiscum salvumconductum Vene-torum. Item cum eritis Bononiae… quod habebitis salvumconductum Florentinorum in simili forma, sicut est ille Venetorum… Item quia transituri sunt per aliquas terras ecclesiae, portabitis salvumconductum domini nostri papae in ea forma, sicut est salvusconductus Venetorum. Item salvumconductum domim civitatis Ravennatis et civitatis Ariminensis… Facite ergo, quod… procurare nt etiam salvumconductum Januensium…

(обратно)

439

ЕР. 1, 69–71.

(обратно)

440

Ibid. 81–82.

(обратно)

441

Relatio ер. Dign., DLXVIII–DLXIX.

(обратно)

442

Job. Rag. Relatio, DVII.

(обратно)

443

Ibid. DXII.

(обратно)

444

Syropuios III, 12.

(обратно)

445

Rel. amb., 311: Interim autem a fide dignis perceperant capitaneum ipsarum galearum venetorum publice dixisse habere in mandatis a Communitate sua, ubicumque galeas sacri Concilii inveniret, illas, si posset invadere.

(обратно)

446

Syropuios III, 14.

(обратно)

447

Rel. amb., 312.

(обратно)

448

Rel. amb., 312–313.

(обратно)

449

См. перечень документов, находившихся в распоряжении базельского посольства: СВ. V, 357–362.

(обратно)

450

Rel. amb., 314: …quoniam illuc ire non esset aliud nisi vacuus et sine fructu redire, quoniam illuc nunquam accederent nationes Germanica, Ispanica, Gallicana nec etiamtota Italia…

(обратно)

451

Ibid, 315: …quamplurimi reges et principes hanc rem effectui mancipari cuperent.

(обратно)

452

Rel. ep. Dign., DLXXVII.

(обратно)

453

Rel. ер. Dign., DLXXVII: Preterea ostenderunt sibi litteram monitorii facti contra dominion nostrum, subiungentes quod, si in galeis papae venirent, frustraretur intento suo, quoniam Papa vel esset depositus antequam veniret, vel non haberet potestatem dandi sibi ycumenicum Concilium in Italia.

(обратно)

454

Герцог Бургундии Филипп Красивый в это время еще колебался между Базельским собором и курией. Его позиция определилась к концу осени 1438 г.: герцог стал союзником папы и отправил посольство в Феррару — см.: HelmrathJ. Die lateinischen Teilnehmer des Konzils von Ferrara/Florenz // AHC. 1990. Bd. 22. S. 177; Meuthen E. Eugen IV, Ferrara-Florenz und der lateinische Westen // Ibid. S. 227; см. также: ToussaintJ. Les Relations diplomatiques de Philippe le Bon avec le concile de Bâle (1431–1449). Louvain, 1942.

(обратно)

455

Из письма одного из участников папского посольства на Запад см.: Hofmann G. Rodrigo de Diego, Dekan von Braga // OCHP. 1943. Vol. 9. P. 183: Item, quod dux Sabaudiae erat Papa; qui quidem dux habebat magnam consaguinitatem cum rege Franciae et duce Burgundiae et duce Mediolani et rege Ciprii et omnes istii erunt cum eo. Et quod habebat unam filiam et dederat eis in mandatis earn tradere fratri imperatoris in uxorem, qui etiam est viduus. Quiquidem domini supradictierant potentissimi et eum contra Turcos…

(обратно)

456

Rel. amb., 318.

(обратно)

457

Кроме того, базельцы скорее всего не выполнили еще одно условие: в Константинополь не были доставлены триста лучников. Известно, что упрек в связи с этим высказал патриарх в разговоре с Иоанном Рагузанским. Тот, в свою очередь, руководствуясь какими-то собственным сведениями, обещал прибытие в ближайшем будущем еще одного судна с двумя сотнями стрелков — см: Joh. Rag. Relatio, DXIX. Однако нет никаких оснований верить этому. Капитан Никод нанял какое-то количество лучников уже вскоре после своего назначения. Но весной 1437 г., когда эскадра находилась в Ницце в изнурительном ожидании конца переговоров между Базельским собором и Авиньоном, почти все наемники успели разбежаться — см.: Mugnier M. Op. cit. P. 340. Когда же Авиньон выполнил свои денежные обязательства, то времени на вербовку новой команды, по всей видимости, уже просто не было.

(обратно)

458

Rel. amb., 319: Cupiebat enim, ut aiebat, hanc rem cum pace et sine scandaio fieri et, quia hoc erat communae et non particularae negotium, oportebat considerate modum, per quem pacificarentur.

(обратно)

459

Rel. amb., 329.

(обратно)

460

Ibid. 328: …Domimis imperatorunam partem talem et tandem reputabat sicut aliam…

(обратно)

461

Ibid. 329: …dixerunt deputati, quod do minus imperator tractavit cum concilio et papa et per hoc obligalatur exire… quod nos in ipsa sua galea ad praedictum locum navigaremus et ipse… poneret etiam multos orientales ex sua et patriarchae familia et comitiva super galeas nostras…

(обратно)

462

Ibid. 331.

(обратно)

463

См. сноску 426.

(обратно)

464

Joh. Rag. Relatio, DXIII.

(обратно)

465

Это заявление патриарха Иоанн Рагузанский воспроизводит в своем отчете — см.: ibid. DXVI.

(обратно)

466

Johannes VIII Palaeologus. Epistola syiwdalibus Basiliensibus (25 oct. 1437 Constantinopoli) // Cecconi, CCCCXLV–CCCCXLVI.

(обратно)

467

См.: Leidl A. Dіе Einheit der Kirchen… S. 46; Gill J. Op. cit. P. 199.

(обратно)

468

См. текст буллы: EP. I, 91–99.

(обратно)

469

См. инструкции Сигизмунда своему послу на Базельский собор — DRTA. XII, 230–231: Nam adhuc dicimus, quod voluntas nostra et electorum est in ilio, ut futurum concilium non celebretur Italiae, sed in locis, ubi principes orbis convenire rebus Graecorum, in quibus eis tota virtus consistit, eorum iiberationi a gentil i servitute possint operose consulere.

(обратно)

470

См. письмо Сигизмунда Базельскому собору от 5 июля 1437 г.: DRTA. XII.

(обратно)

471

См.: Ibid: …huiusmodi nominatio facta sit in dissensione et cum non modica reclamatione maioris partis concilii et ambassiatomm fere omnium regum et principum ibidem existentium… quodque cum bullatione cuiusdam bullae, ut informamur, clam procurate non mediocre scandalum in verecundiam sacrae vestrae synodae et totius ecclesiae ac bonarum rerum impedimentum pulavit.

(обратно)

472

Обращение Сигизмунда к Базельскому собору от того же числа см.: DRTA. XII, 233.

(обратно)

473

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Basler Konzil (1437 iul. 15 Eger) // DRTA. XII, 234.

(обратно)

474

Ibid.: Scripsimus etiam sanctissimo domino papae Eugenio sanctitatem suam rogantes, ut etiam taliter… curet, ne ecclesia… novam patiatur scissuram…offerimusvestris paternitatibus civitatem Budensem… sumus profecto indubii, quod per hoc omnis discordia tollerentur cum magno contentamento Graecorum.

(обратно)

475

Sigismund von Luxemburg. Brief an einen unbekannten Erzbischof [und entsprechend an andere deutsche Fursten und Stadten] (1437 iul. 26 Eger) // DRTA XII, 235–236; Non dubitamus, quin tuae dilectioni innotuil ilia discordia, quae in sacrosancto concilio Basiliensi surrexit fuit et adhucest inter patres ex papte futuri concilii ycomenici, quod pro reductione Graecorum cum sanctaRomana ecclesia celebrabitur, ex qua discordia nos timemus magna pericula in sacra ecclesia exoritura. Quare alias distinaveramus honorabilem nostram ambassiatam ad ammonendum patres ad unitatem et dilectionem, in quantum nobis possibile fuit, quod tamen profectum non generavit. Sed bodie scripta notabilia recepimus, quomodo talis discordia in dies augetur et quod aliqui sicuti Francigene et eorum adhérentes versus Avinionem tendunt, ex quo Avinionenses nunc pecunias nume ratas exbursarunt, galeas disposuerunt, prelatos ad hoc ordinatos miserunt.

Contra quod tamen sanctissimus pater noster cum parte sua in concilio praedicto resistit idem concilium ad Italiam promovendo, quod Francigenis et eorum adherentibus, qui Avinionem volunt, valde contrarium est, ас in quibus discordiis quoddam monitorium et citatorium patatum est, ut sanctissimus pater noster papa ad medium septembris talibus articulis et obiectibus, quos ipsi contra eum obiciunt, respondeat; et si ipse hoc non faceret, tunc velint ipsi contra eum ulterius procedere.

De quo nos et electores imperii et alii principes et communitates, qui nunc nobiscum sunt, satis territi sumus, quoniam nos et communiter omnis homo bene consideramus, quod cum talibus viis et futuro concilio non unio Graecorum, sed apertum scisma et divisio sanctae ecclesiae queritur, quod ita comprobatur, quia Graeci in concilio Basiliensi aperte civitati Avinionensi contradixerunt et illam recipere nolunt, ex quo in decreto non est nominata neque iliac venire tenentur.

Etiam aliqui aperte in concilio dixerunt se velle videre, quo iure Italic! ecclesiam et Alamani Romanum imperium possident et obtinent. Per quod considerandum est, quam periculose tales homines sub colore bone intentionis et unionis Graecorum malas machinationes quaerunt, propter quod toti Christianitati magnum dispendium et sacro imperio ac omnibus Alamanis irrecurabile dampnum et scandalum oriri possent, si huiusmodi non resisterentur. Idcirco nos mittimus nunc in dictum sacrumsanctum concilium venerabilem Petrum episcopum Augustensem principem consiliarium et dilec-tum fidelem nostrum, cui commisimus causam huiusmodi intercipiendam, quantum sibi possibile sit, ul talis processus contra sanctissimum patrem nostrum papam ad plenum non conducatur ct quod concilium non Avinionem trahatur, sed in talem locum ponatur, ubi Graeci libenter venire velint et qui etiam in decreto sit nominatus, propter quod venerabilem ambassiatam nostram ad imperatoremet patriarchamConstantinopolitanum transmisimus et speramus eos in viam nostram deo volente conducere. 

(обратно)

476

См. список адресатов, которым одновременно был разослан приведенный выше документ: DRTA. XII, 235.

(обратно)

477

MC. II, 1018 (=DRTA. XII, 237): Nec per huiusmodi requisitionem intendebat se pro papa constituere partem, sed tamquam mediatorem inter concilium et eum.

(обратно)

478

Sigismund von Luxemburg. Brief an das Easier Konzil (1437 sept. 10 Prag) // DRTA. XII, 239–241.

(обратно)

479

Sigismund von Luxemburg. Brief an seine unbekannten Gesandten am Easier Konzil (1437 nov. 6 Prag) // Ibid, 257. Мануил Дисипат прибыл в Константинополь в октябре 1437 г.

(обратно)

480

DRTA. XII, 256, Аnm. 3 (прим. изд.).

(обратно)

481

Heinrich V von England. Brief an den Herzog Friedrich von Sachsen (1437 nov. 14 London) // DRTA. XII, 316–318: …scripsimus praefato beatissimo patri suae sanctitati… scribimus serenissimo ac potentissimo principi Sigismundo Romano impe raton… scribimus demum per extensum valde praefatis reverendis patribus et aliis hucusque m Basilea existentibus obsecrantes eosdem, quod pro tam publico bono velint sic ad locum Ferrariac vel alium quecumque, in quern praefati Graeci velut eis accomodum consentiendum duxerint et ad quem praefatus beatissimus pater in persona venire cetenque patres et principes tute ас commode accedere seu transmittere queant…

(обратно)

482

См. письмо венецианского сената архиепископу Флоренции от 3 декабря 1437 г. — АСА, 9.

(обратно)

483

См. речь Чезарини перед Базельским собором — Cecconi, CCCCLIX: Et quia Qraeci iam sint in foribus, ne tam divin um periclitetur opus, mox pergant ad porlum aliqui praestantiores ex nobis, qui ipsis Graecis onrni conatu suadeant ut hoc, vel Avinionem aut Sabaudiam proficiscantur… Si obtineri potest, in nomine Domini contentemur omnes, et ilîuc accedamus; si vero adhibita omni cura, fieri nequeat, cum eis de aliquo loco disponatur, nobis bene tuto, et accommodo Graecis ac Summo Pontifici. Sine Graecis enim ipsorum unio fieri non potest; ipsi autem praesentiam Papae in concilio exposcunt.

(обратно)

484

См. протокол Базельского собора от этого числа: СВ. IV, 142; см. также: Leidl A. Op. cit. S. 147–148.

(обратно)

485

ЕР. I, 102–103, 109–110.

(обратно)

486

См. инструкции папы своему легату, отправляющемуся к герцогу австрийскому — Ibid. 115: …videretur sanctissimo domino nostro consuitum esse et pro ipso duce et pro bono illius regni, quod ilia materia referetur ad concilium Ferrariense, ubi sperat dominus noster indubie, quod aliquid boni sequi poterit; et ista spe confortati Boemi mitiores erunt erga ipsum ducern, qui credere debet, quod iam cum dominis de Basilea Boemi concordare vix possent, immo neque ullo modo possent, cum concilium illud ex causis et necessitatibusin bulla superinde confecta allegatis translatum sit Ferrariam non ad impediendum persecutionem Bohemorum, sed ad terminandum rem illam facilius deo auxiliante et auspiciis sanctissimi domini nostri, maxime cum propter Graecos consimili material in dicto icumenico concilio tractari debeat circa communio-nem utriusque speciei.

(обратно)

487

Francesco Foscari, dux Venetiarum. Epistola ad papam Eugenium IV // АСА, 7.

(обратно)

488

Syropuios IV, 15.

(обратно)

489

Syropulos IV, 24.

(обратно)

490

Ibid.

(обратно)

491

Epistola senatus Venetiarum ad papam Eugenium IV // АСА, 26–27: …reverendissimus dominus patriarcha Constantinopolitanus solus voluit in secreto nos alloqui et habere consilium nostrum, qui in substantia nobis dixit, quod dominus imperator et ipse hue venerunt pro unione ecclesiae Dei, quam valde desiderant, sed quod iam ante et etiam post adventum suum audiverat differentiam esse inter papam et concilium Basiliense ac inter papam et quosdam principes christianos, quodque petebat et volebat consilium a nobis, quid esset acturus, que verba sub maximo secreto nobis dixit ac instantissime petiit, ut secretissima haberentur.

…Nos autem sibi respondimus, quod concilium Basiliense non poterat nec debebat amplius concilium reputari, quoniam principales et dignores prelati discesserant nec remanserant nisi aliqui satis pauci, qui non zelo unionis et pacis nec aliqua bona intentione remanserant, sed solum ad fidem scismaüs et discordiae, propter quam sperabant eorum statum augere et quod invidia potius et odio movebantur, de quibus facicnda non est aliqua reputatio.

Item, quod inter beatitudinem suam et principes christianos non erat aliqua differentia vel discordia, inimo quod sciebamus omnes principales principes christianitatis esse unitos et bene conformes cum voluntate clementiae suae et ad eius dignitatem et statum bene dispositos, nisi forte essent rex Aragonum, qui aspiravit et aspirat ad regnum Siciliae et quoniam eius sanctitas non favet sibi, sed potius regi Renato, idem rex Aragonum adversatur beatitudini suae. Praeterea dux Medio]ani, qui dudum quesivit et querit surripere de terris ecclesiae ас multLs modis conatus est facere contra personam et statum beatitudinis suae. Sed de aliis principibus et dominis christianis neminem scimus, qui non sit propitius clrmentiae suae.

Demumque ad partem consilii diximus, quod salubrius consilium, quod in hac materia videamus ad perficiendum tarn sanctum opus, est quod serenissimus dominus imperator et ipse reverendissimus dominus patriarcha et sui cum ipso summo pontifice uniantur, et quanto celerius istud fiet, tanto laudabilibus et utilius iudicamus. Visus est libenter audire consilium nostrum, postremoque dixit, quod cogitare volebat. 

(обратно)

492

Текст письма опубликован — см.: Laurent V. Les ambassadeurs du roi de Castille au concile de Baie et le Patriarche Joseph II (Février 1438) // REB. I960. Bd. 18. P. 143–144.

(обратно)

493

Ibid. P. 142.

(обратно)

494

Reg. № 3478; текст письма см.: Сессоnі, DLXI–DLXII.

(обратно)

495

Cм. об этом: Haidû К. Eine Rede an die Easier Konzilsvâter und ihr bekannter Autor, Demetrios von Konstantinopel // BZ. 2000. Bd. 93. S. 125–132.

(обратно)

496

Указанному лицу скорее всего следует приписать создание еще одного документа, который тоже сравнительно недавно оказался в руках исследователя. Это текст речи анонимного греческого автора, обращенный к депутатам Базельского собора и относящийся ко второй половине 1436 или к началу 1437 г Текст написан по-гречески, но снабжен построчным латинским переводом, который, вероятно, и был зачитан. Речь призывает депутатов непременно решить проблему церковной унии и оказать Византии помощь в борьбе против турок. О себе автор сообщает крайне скупые сведения, которые тем не менее вполне позволяют идентифицировать его с вышеупомянутым Димитрием — cм.: Haidu К. Op. cit. S. 125–129. Возможно, имели место контакты между ним и византийскими послами, посещавшими Базель. Из текста речи следует, что автор лично способствовал делу объединения греков и латинян.

(обратно)

497

О содержании письма см.: Haidû К. Op. cit. S. 130–131.

(обратно)

498

Сведения об этих контактах императора не были известны Ф. Дэльгеру, когда им был опубликован пятый том регест, поэтому там в качестве последнего послания византийского правителя в Базель фигурирует его письмо от 28 февраля из Венеции — см. сноску 494.

(обратно)

499

К сожалению, мы не знаем, ответил ли император на это письмо.

(обратно)

500

Пожалуй, довольно типичный пример отношения византийцев к увлечению латинян идеей крестовых походов демонстрирует игумен Исидор (участник византийского посольства на Базельский собор в 1434 г.). В своем панегирике Иоанну VIII Палеологу, написанном около 1429 г., он заводит речь о последнем разгроме крестоносцев под Никополем (1396). Бросается в глаза некоторое удовлетворение, скорее даже насмешка автора по поводу этого поражения латинян, нанесенного им турками — см.: Schmitt О. J. Eine Keiserrede der spatbyzantinischen Zeit // Jahrbuch der osterreichischen Byzantinistik. Bd. 38. S. 153.

(обратно)

501

Самые дальновидные политики на Западе понимали это. Не зря император Сигизмунд, ведя речь о планах крестового похода, считал необходимым подчеркнуть, что все земли, отвоеванные у турок и некогда принадлежавшие византийцам, к ним же обязательно и вернутся.

(обратно)

502

См.: Halecki О. La Pologne… P. 56–57.

(обратно)

503

См.: Viller М. Op. cit. P. 29.

(обратно)

504

Цит. no: Dieten van J.-L. Silvester Syropulos… S. 161.

(обратно)

505

Cм.: Ibid. S. 163–164.

(обратно)

506

Подробнее на эту тему см.: Wallach R. Das abendlandische Gemeinschaitsbewusstsein im Mittelalter. Leipzig; B., 1928. S. 34–44.

(обратно)

507

См. об этом: Mertens D. Europâischer Friede und Türkenkrieg im Spâtmittelalter // Zwischenstaàtliche F riedenswahrung in Mittelaîter und Früher Neuzeit. Kôln, 1991.

(обратно)

508

Cм.: Wallach R. Op. cit, S. 41.

(обратно)

509

Cм.: Ibid. S. 42. См. также: Angermeier H. Das Reihund der Konziliarismus // HZ. Bd. 192. 1961. S. 529–583; Engels O. Der Reichsgedanke auf dem Konstanzer Konzil // Das Konstanzer Konzil / Hrsg. von R. Bâumer. Darmstadt, 1977. S. 369–403.

(обратно)

510

См.: Dietrich von Niem. De Scismate libri très. Leipzig, 1890. S. 331.

(обратно)

511

ACC. III, 607.

(обратно)

512

В этом была характерная черта трансформации крестоносной идеи Позднего Средневековья: крестовый поход рассматривался как стимул и способ урегулирования отношений между государствами — сил Нуждин О. И. Крестоносная идея в отношениях между Англией и Францией середины XIV — первой половины XV в. // Кумуляция и трансляция византийской культуры: Материалы XI науч. Сюзюмов. чтений. Екатеринбург, 2003. С. 66–68

(обратно)

513

ACC. IV, 659–662.

(обратно)

514

Подробнее об этом аспекте идеи крестового похода в политике Сигизмунда см.: Erkens F. Überlegungen zur Balkan- und Orientpolitik Sigismimds van Luxemburg // Studien zum 15. Jahrhundert / Hrsg. von J. Helmrath. München, 1994. S. 759–761. Собственно, туже функцию, призванную укрепить авторитет монарха, играла идея крестового похода и при Генрихе V английском, которому в ходе Столетней войны почти удалось достичь объединения своего королевства с Францией. Как раз ему принадлежала инициатива отправить в Польшу и Константинополь Жильбера де Ланнуа, чтобы проверить возможность ее воплощения. Что касается курии, то для нее идея крестового похода приобретала еще более прагматическое значение. Под предлогом крестового похода папа мог и дальше собирать доходы, которые в противном случае могли пойти в казну светских правителей. Одним словом, прагматизм все сильнее заслонял собой прямое назначение этой идеи в рассматриваемый период.

(обратно)

515

Sigismund von Luxemburg. Brief an Komg Heinrich IV von England // ACC. I, 88–92.

(обратно)

516

ACC. I, 397: …si esset suspicio in materia de temporalibus sen de impcrio Graecorum, responderetur, non esse verendum, quia plurimi imperatores ab antique adiunxerunt sibi cooperatores, ut longe lateque diffusa imperii ditio et polestas possit aiori providentia moderari. Quemadmodum ita multotiens factum fuisse antiquitus hystoriographorum autcntice scripturae manifeste pandunt et attestantur, sic et nos consentimus et vellemus vos permanere in titulo imperiali Graecorum et libéré uti iilo… ita ut nos Romanorum imperator et vos Graeco rum imperator intitularemur.

(обратно)

517

Gerson, 741: Homines bonae voluntatis non adeo in tantum astringuntur habere unum caput temporale sicut unum spirituale. Haec consideratio conducit nostro proposito de Graecis, si dicere velint quod Imperator Constantinopolitanus debet cognosci pro uno et solo capite temporali totius mundi, tanquam successor Augusti, Caesaris vel Constantini. Huius considerationis ventas liquet per hocquod non est adeo expediens omnes homines gubernari et uniri per similes leges civiles atque politicas, sicut gubernari debent per unam eandemque fidem et eosdem articulos et sacramenta.

(обратно)

518

ACC, III, 89–91: …quia iste serenissimus rex Sigismundus, cum esset assumptus ad impenum Romanorum, obtulit sic depositurum imperium et dimissurum imperatori Graecorum, quantum in ipso erat, et hoc si ilie vclit redire cum suis ad ecciesiae kathoiice unitatem, quanto ergo magis Romanus pontifex debet hoc facere…

(обратно)

519

Syropulos II, 44.

(обратно)

520

Cм.: Dieten van J.-L Silvester Syropulos. S. 173–174.

(обратно)

521

См.: Angermeier Я. Op cit. S. 550–551.

(обратно)

522

См.: Boockmann H. Zur politischen Geschichte des Konstanzer Konzils // ZKG. Bd. 85. 1974. S. 54, 56.

(обратно)

523

В этой связи можно обратить внимание на следующий эпизод. В 1455 г. в качестве кандидата на замещение папского престола фигурировал известный византийский гуманист Виссарион Никейский, который к тому времени уже давно перешел в католичество и занимал высокое положение в римской церкви. Несмотря на это его кандидатура была отклонена прежде всего ввиду греческого происхождения Виссариона — см.: MoklerL Kardinai Bessaiion als Theologe, Humanist und Staatsmann. Bd. 1: Darstellung. Paderborn, 1923. S. 267–269.

(обратно)

524

Gerson, 752.

(обратно)

525

Соглашение об этом было достигнуто после переговоров в Нарбонне, которые вел сам император Сигизмунд в 1415 г.

(обратно)

526

Бенедикт ХIII отказался признать факт своего низложения и остаток жизни провел в окружении своих сторонников в замке Пенискола в Испании.

(обратно)

527

См.: Viller M. Op. cit. P. 29.

(обратно)

528

См. инструкции Базельского собора своим послам в Константинополь в 1437 г. — СВ. V, 203: Modo cum a tantis temporibus citra inter christianissimum Francorum regem et illustrissimum principem regem Anglie super certis gera intencissima viguerit… necnon inter regem Renatum Cecilie etc. et regem Aragonum super regno Cecilie gera in regno Cecilie in partibus Neapolitanis ad presens intencissima sit ac etiam totum fere patrimonium ecclesiae extra manus ecclesiae positum sit sicque etiam inter illustrissimum principem dominum ducem Mediolanensem et ligam communitatum Florentinorum, Januencium et Venetiarum…

После этого следовал пассаж о том, что византийский император и патриарх должны также стремиться погасить все эти войны, что обе церкви, соединившись вместе, будут трудиться во имя мира, и лишь в этом случае греки смогут рассчитывать на получение в достаточном количестве военной и финансовой помощи для себя: …ad cedandum omnes et singulas dissentiones debent ipsi imperator Graecorum et patriarcha velle condecendere, ut unita ecclesia orientali cum occidentali ambe coniuncte cooperentur ad pàcem, ut etiam inde succursum et gentium et pecuniarum in maiori numéro habere possint.

(обратно)

529

CВ. V, 203: …si nos eorum unitatem noslris propriis sumptibus et expensis aveîamus, cur et ipsi eisdem similibus expensisad pacificationem filiorum nostrorum non aveiabunt, ne omnes ipsi etiam pro taie pacificatione mare transfretare deberent et partes ultimas ecclesiae occidentalis adiré pro pace danda utique sic?

(обратно)

530

Необходимо отметить, что меры по установлению внутреннего мира в Европе провозглашались в качестве одной из главных задач уже на Констанцском соборе. Базель официально включил этот пункт в свою программу. Соборы действительно предпринимали шаги в целях прекращения наиболее острых и затяжных военно-политических конфликтов, таких, как Столетняя война, противостояние Польши и Литвы с Тевтонским орденом, и др. Кульминацией этих попыток стал мирный конгресс в Аррасе, который был созван в 1435 г. при посредничестве Базельского собора для примирения Англии и Франции (поставленная цель не была достигнута, но на конгрессе удалось примирить Францию с герцогом Бургундии). На этом фоне весьма показательно, что отправка базельского посольства в Константинополь сопровождалась пацифистской риторикой.

(обратно)

531

СВ. V, 203. Р. 299. Этот факт подтверждается и хронологическими данными. Чешское посольство приехало в Базель 4 января 1433 г. — см.: Geschichte der Konzilien… S. 255. В этом же месяце собор изъявил готовность начать переговоры с Византией.

(обратно)

532

Этот вывод, пожалуй, можно подкрепить ссылкой еще на один факт, который, как правило, не упоминается в специальных работах по истории церковной унии. В октябре 1431 г Базельский собор (едва успевший открыться и в тот момент еще собиравший делегатов) обратился к папе с предложением начать подготовку православно-католической унии в Польско-Литовском королевстве. Известно, что на этой почве имели место регулярные контакты между Базелем и Вильно до 1435 г. — см.: Jablonowski H. Westrussland zwischen Wïlna und Moskau. Leiden, 1955. S. 91–92. Таким образом, переговоры с греками, инициированные собором в 1433 г., можно рассматривать как продолжение его политики, проводимой в отношении чешских гуситов и православных подданных Литвы. Уния с Востоком становилась следующим логическим звеном в полосе мероприятий собора по достижению религиозного единства и политического мира в Европе. Неизвестный византийский автор, сочинивший речь к Базельскому собору в 1436/37 гг. (идентифицируемый с греком Димитрием — см. с. 162–164) с похвалой отзывался о его действиях по прекращению гуситских войн, высоко оценил конресс в Аррасе, указав, что все это должно увеличить шансы на грядущее объединение греков с латинянами.

(обратно)

533

Gerson, 744.

(обратно)

534

MC. II, 749–750: Post vero plurimas agitationes inter deputatos concilii et oratores Graecorum die XXVI. Augusti cedula utrimque concordata posita in deputationibus, quamvis ibidem difficultates ingererentur super materia loci, nichilominus placuit in generali congregatione, Septembris die tertia synodali conclusione secuta desuper. In qua per episcopum Terbipolensem propositum est per concilium intendi debere ad reductionem regnicolarum Boxne Manicheorum errore infectorum, de quibus tanta spes foret conversionis sicut et Graecorum…

(обратно)

535

Обо всем этом пишет Хуан Сеговианский — см.: MC. II, 750: Circa materiam istam Februario mense anni XXXV. Imperator Romanorum significavit concilio regem Boxne submisisse sibi, et quoniam vellet ab errore converti, horlabatur diligentiam fieri per concilium pro eius suorumque regnicolarum reductione; menseque Junio Johanne de Ragusio instantiam faciente commis sum est legato et Arelatensi cardinalibus praesidentibus papae… providere de ambasiatoribus ad ipsum regnum mittendis…

(обратно)

536

MC. II, 757–759. У Хуана Сеговианского текст этого документа приводится сразу после декрета «Sicut pia mater» под титулом «De Judeis et neopliitis aliud decretum pronunciatum in eadem sessione». См. также: COD, 483–484.

(обратно)

537

Gerson, 737: Et in hac bonitate uniti esse debent omnes hominess, cuiuscumque fuerint legis: pagani, Turci, ludaei vel Saracem.

(обратно)

538

См. письмо Иоанна Рагузанского кардиналу Чезарини от 9 февраля 1436 г.: Cессоnі, ССVІІІ–ССІХ. Непонятно, на основании чего у автора письма появились подобные сведения о настроениях среди мусульман.

(обратно)

539

Конциляристы, несмотря на оправдательные заверения Иоанна Рагузанского в Константинополе, едва ли относились к грекам мягче, чем к еретикам, и в этом плане никакие уступки не предусматривались. Впоследствии одно из главных обвинений, предъявленных папе со стороны отколовшегося от него Базельского собора, состояло как раз в том, что римский понтифик вообще позволил византийцам во Флоренции вести свободные дискуссии с латинянами по вопросам вероучения.

(обратно)

540

См. параграф 3.3 настоящей главы.

(обратно)

541

См.: Wallach R. Op. cit. S. 33–35.

(обратно)

542

См.: Müller К. Op. cit. S. 509.

(обратно)

543

См. С. 126.

(обратно)

544

См. инструкции Базельского собора посольству в Константинополь — СВ. V, 190: Item quia aliunde succursum, iuvamen, et auxilium ipsi Graeci hodiemis temporis considerata tribulatione ecciesiae in suo patrimomo et reformatione ecclesiae in vacanciis et annatis suhlatis non poterunt habere, quam a nationibus Gallicana, Germanica et Ispanica.

(обратно)

545

Cм.: Wallach R. Op. cit. S. 35.

(обратно)

546

Пикколомини (будущий папа Пий II) принадлежал к умеренным конциляристам. После раскола в мае 1437 г. он остался в Базеле.

(обратно)

547

См.: Aeneae Silvii Piccolomini Senensis opera inedita. Roma, 1883. P. 63–65.

(обратно)

548

Ibid. P 65: …ad quid paeti Concilium Florentiae credis, nisi ut рapa Concilio dominetur, fiantque destinât! Cardinales, et perpetuetur in Venelis Pontificatus Maximus, per quern ctiam imperium nanciscantur?

(обратно)

549

Cм.: Aeneae Silvii Piccolomini Senensis opera inédit a. P. 65: Pnus tamen Graecos de tua mente monendos utile arbitrarer…

(обратно)

550

Как уже говорилось, за год до этого Пикколомини добивался перемещения собора в Сиену.

(обратно)

551

Об отношении наиболее значимых политических фигур к папе и Базельскому собору см.: Meuthen Е. Papst Eugen IV… S. 218–233.

(обратно)

552

См.: Helmrath J. Die lateinische Teilnehmer… S. 156–157.

(обратно)

553

Codex diplomatico-historieo-epistolaris. Augsburg, 1729. Pars III. P. 331: …nesciens pro quorum Christianae fidei inimicorum suppressione debeam exorare. Si enim oravero pro Teucri improsperitate, timeo, Domino Deo, veîle repugnare. Ipse enim Teucer servire fecit exercitum suuirs multum valde in obsidionem et acquisitionem urbis Constantinopolitanae, quae pacta inita cum concilie Basiliensi, sciente et favente Papa tune existente, irrita fecit: et merces condigna huic servituti non est sibi data. Quis scit, si forte pro huiusmodi salario recompensando Dominus sibi tradiderit Romamet Italiam spoliandas.

(обратно)

554

Базельский собор, перешедший в оппозицию к папе после известных событий, просуществует до 1449 г., после чего бесславно уйдет с исторической сцены.

(обратно)

555

См.: Leidl A. Die Primatsverhandlungen auf dem Konzil von Florenz // AHC. Bd. 7. 1975. S. 272.

(обратно)

556

Cм.: ibid. S. 288–289.

(обратно)

557

To, что конциляризм, как уже было отмечено, ориентировался на идеи политического и христианского универсализма, доказывают взгляды и жизненные позиции ряда виднейших деятелей, следовавших этому течению и продолжавших следовать ему уже после всех описанных событий, означавших необратимый упадок соборного движения. Их выбор в той ситуации был неодинаков. Николай Кузанский и кардинал Чезарини перешли на сторону папы, Хуан Сеговианский и Иоанн Рагузанский сохранили верность Базельскому собору. Это же сначала сделал Эней Сильвий, который лишь много позднее перешел к папе Николаю V (1447–1455) и впоследствии сам стал папой под именем Пий II (1458–1464). Но всех их объединяла общая направленность мыслей и поступков. Кардинал Чезарини после заключения унии на Флорентийском соборе неожиданно выступил с публичной защитой конциляризма, — характер его убеждений является и по сей день непостижимой загадкой для исследователей (См.: Meuthen Е. Die lateimsche Teilnehmer… S. 194–198). Кардинал впоследствии был активным сторонником крестового похода против турок и погиб в 1444 г. в печально знаменитом сражении под Варной Николай Кузанский до конца жизни вынашивал универсально-политические идеи, в которых значительную роль отводил институту империи (см.: Meuthen Е. Die universalpolitischen Ideen des Nikolaus von Kues in seiner Erfahrung der pohtischen Wirkhchkeit // QFIAB. 1957. Bd. 37. S. 192–216), а после падения Константинополя в 1453 г. считал необходимым организовать новый крестовый поход на Восток. Об этом же мечтал Эней Сильвий, который, впрочем, всерьез допускал возможность добровольного крещения мусульман (о подобных взглядах у Иоанна Рагузаиского уже было сказано). Эту идею он, став папой, выразил в своем знаменитом письме к турецкому султану Мехмеду II, завоевателю Константинополя, в надежде осуществить таким способом новую трансляцию универсальной империи. О мирном обращении мусульман в христианство размышлял и Хуан Сеговианский (см.: Southern W. R. Das Islambild des Spâtmittelalters. Stuttgart, 1981. S. 59–63,66–69).

(обратно)

558

Cм.: Huter F. Niedergang der Mitte, Aufstieg der Randstaaten Europas im Spâtmittelalter // Historia mundi. Bd. 6: Hohes und spates Mittelaîter. Bern, 1958. Дело в том, что добиваться признания, конкурируя с перешедшим в оппозицию Базельским собором, папе приходилось, кроме всего прочего, ценой уступок в отношении территориальных правителей. Эта политика стала одним из факторов усиления княжеского суверенитета в Германии и ослабления империи, в том числе ее позиций в Италии.

(обратно)

559

Это видно уже по тому, как восстанавливались отношения европейских монархов с папой, нарушенные в результате церковного раскола. Все решали государственные интересы. Французский король Карл VII, не признав Ферраро-Флорентийский собор, вместе с тем постарался сохранить отношения с самим папой и впоследствии полностью нормализовать их, тем более что папа признал особый статус галликанской церкви. Примирение с Альфонсом V Арагонским стало возможным после того, как тот сумел в 1442 г. захватить Неаполь (арагонские делегаты тут же были отозваны из «мятежного» Базеля).

(обратно)

560

См.: Мейендорф И. Флорентийский собор, причины исторической неудачи: Пер. с англ. // ВВ. 1991. Т. 52. С. 191.

(обратно)

561

См.: Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 67.

(обратно)

562

Cм.: Beck H.-G. Byzanz und der Westen. S. 147.

(обратно)

563

См.: Sieben H. J. Op. cit. S. 189–190.

(обратно)

564

См.: Мейендорф И. Указ. соч. С. 93.

(обратно)

565

См. с. 162–164.

(обратно)

566

См.: Hajdu К. Op. cit. S. 131.

(обратно)

567

К этому следует добавить ряд наблюдений. Базельский собор был не совсем последователен в употреблении титула византийского императора. В декретах и распоряжениях собора, касающихся унии (в декрете от 7 сентября 1434 г., в его второй редакции от 14 апреля 1436 г., в охранно-пропускной грамоте от того же числа), фигурирует формулировка «imperator Graecorum». Однако в тексте последнего декрета (7 мая 1437 г., когда и произошел раскол) василевс именуется «imperator Romano rum», что выглядит странно. Последний титул прилагался только к германским императорам. Издатель текста усматривает в этом ошибку и полагает, что на самом деле следует читать «imperator Romeorum» (см.: COD, 510). Эту латинскую транскрипцию от греческого «ромеи» постоянно употреблял сам византийский император в дипломатических актах. Однако в декрете, который был принят папским меньшинством на той же сессии, вновь появляется выражение «imperator Romanorum». Можно допустить, что последняя партия могла манипулировать этой формулировкой, подыгрывая державным чувствам византийцев с целью привлечения их на свою сторону, и что тот же козырь попытались отбить их противники. Подобный шаг, однако, мог вызвать неприятную реакцию со стороны императора Сигизмунда, что было невыгодно партии большинства (другая сторона фактически уже шла к разрыву с ним). Что касается папы, то он в обращениях к византийскому императору называл его только «imperator Romeorum».

(обратно)

568

К вопросу о сравнении принципов организации и функционирования Базельского и Ферраро-Флорентийского собора см.: Helrnrath J. Die lateinische Teilnehmer… S. 165–176; Leidl A. Die Einheit der Kirchen… S. 112–116; Schultze B. Das letzte oecumenische Einigungskonzil theologisch gesehen // OCHP. 1959. Vol. 25. S. 288–308.

(обратно)

569

См.: Поляковская M. А. Общественно-политическая мысль Византии (4060-е гг. XIV в.). Свердловск, 1981. С. 56–60.

(обратно)

570

См.: Ivanka Е. Der Kirchenbegriff der Orthodoxie… S. 416.

(обратно)

571

См.: Сметанин В. Л. О византийской аргументации теории универсальной власти (на исходе ХІV столетия) // АД СВ. 1995. Вып. 27. С. 56. В этом послании, относящемся к 1497 г., патриарх осудил намерение московского князя отказаться от упоминания имени императора во время литургии. См. такжe.Dieten van J.-L. Politische Idéologie… S. 3.

(обратно)

572

Syropulos II, 24–25.

(обратно)

573

Syropulos ІІ, 24–25.

(обратно)

Оглавление

Введение

1. Политические контакты Византии с европейскими государствами в условиях турецкой агрессии (первая четверть XV в.)

  1.1. Византия и Венеция: пределы сотрудничества

  1.2. Византийская политика в аспекте венгерско-венецианского конфликта

  1.3. Византия и Арагон

2. Церковная уния как средство византийской дипломатии

  2.1. Византийская внешняя политика в поисках новой парадигмы (1410–1431)

    2.1.1. К постановке вопроса

    2.1.2. Византия и великая западная схизма (1410–1414)

    2.1.3. Византийцы на Констанцском соборе (1415–1418)

    2.1.4. Проблема унии в свете отношений Византии и Польши

    2.1.5. Византия и Запад в период понтификата Мартина V (1418–1431)

  2.2. Византия и европейская политика на Базельском соборе (1431–1438)

    2.2.1. Базельский собор, Византия и курия: первые контакты (1431–1434)

    2.2.2. Миссия в Константинополь Иоанна Рагузанского (1435–1437)

    2.2.3. Византия и новый церковный раскол на Западе

    2.2.4. Латинские посольства и борьба в Константинополе (1437–1438)

    2.2.5. Политическая конфронтация на Западе в преддверии униатского собора

    2.2.6. Византийская делегация па Западе и проблема политического выбора в условиях раскола

3. Византия в контексте основных тенденций политического развития запада и проблема политической ориентации империи

  3.1. Запад и целевые установки внешней политики Византийского государства

  3.2. Византия и концепция европейского универсализма

  3.3. Союз с папством как выражение имперских стереотипов византийской политики

Заключение

Список источников и литературы

Список сокращений

*** Примечания ***