Озимандия (СИ) [Юрий Терновский] (fb2) читать онлайн

ОЗИМАНДИЯ

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

Сообщение в интернете:

«Сразу четыре чрезвычайных происшествия с летальным исходом произошли накануне в Московском метрополитене. В трех из них пассажиры столичной подземки самостоятельно свели счеты с жизнью.

Череда трагедий началась еще в ночь со вторника на среду — в 1:35 мск неизвестная женщина кинулась на рельсовые пути станции «Менделеевская». Следующее ЧП произошло уже днем — в 16:35 мск на станции «Китай-город» под подъезжающий поезд прыгнул мужчина 1957 г. рождения. Менее чем через пол часа — в 16:40 мск — произошла новая трагедия — на станции «Курская: схожим способом счеты с жизнью свел тридцатилетний мужчина.

Однако на этом трагическая цепь происшествий, захлестнувшая 23 февраля 2005 года столичный метрополитен, не заканчивается. Спустя несколько часов — в 20:35 мск — на станции метро «Пушкинская» по неосторожности под прибывающий поезд упал мужчина 1950 года рождения. Как и во всех предыдущих случаях, спасти пострадавшего не удалось, от полученных ранений мужчина скончался…»

Роман был написан ровно за год до тех трагических событий.

ПРОЛОГ

РАССКАЗЫВАЛ МНЕ СТРАННИК, ЧТО В ПУСТЫНЕ…

Все события изложенные в этом произведении вымышленные. Любое сходство с реальными людьми и организациями случайно.

То, что существует на нашей земле,

кажется нам неизменным и вечным,

но на самом деле все сущее — тень,

и все мы это прекрасно знаем.

Уильям Блейк

О З И М А Н Д И Я

2020

ПРОЛОГ

Конец 1779 года в Спасском выдался холодным и снежным. Уже к началу ноября земля намертво была скована морозом, а к середине месяца, еще и укрыта толстым слоем снега. Темнеть стало рано, а рассветать поздно… Зато не стало грязи и днем теперь, особенно в солнечную, морозную погоду и при отсутствии ветра можно было заметить издали поднимающиеся из труб прямо вверх многочисленные столбики сизого дыма, делающие крестьянские избушки со своими белыми крышами похожими на елочные украшения, подвешенные к самому небу за тонкие, полупрозрачные нити. А еще в такую погоду можно было услышать звон бубенца, разносящегося далеко-далеко по заснеженному полю, а немного погодя, увидеть и саму конную упряжку с обязательным ямщиком в малахае, восседающим на козлах и закутавшимся в тяжелый, теплый тулуп барином, куда-то направляющимся по своим делам. Холодно ему, ждет, не дождется, родимый, пока доберется до места и окажется возле теплой печки да за хорошим столом, где ему предложат горячих блинов с медом и нальют положенную чарку. Зябко… Но на то она и зима, что бы щеки морозить, на Руси другой не бывает. Спрятавшиеся под снегом, покосившиеся крестьянские избы и графский дворец на берегу пруда со своим в нем отражением, сквозняк из щелей в сенях одних и потрескивание дров в каминном зале другого. Черное и белое, орел и решка — два мира одной вселенной, Россия матушка…

Еще вчера шел дождь, и ноги по колено тонули в грязи, а уже сегодня выпал снег, преобразив до неузнаваемости мрачную осеннюю действительность, и те же самые ноги стали уже мерзнуть. Белое снежное поле и черный пруд, который еще не замерз, потому и черный, иначе бы его зима уже давно побелила, что уже скоро. Начнется декабрь и все преобразится. Пруд превратится в каток и прямо на его середине крепостные умельцы выстроят как в прошлые времена великолепный ледяной замок с остроконечными шпилями. а чуть позже поставят еще и красивую, до самого неба елку с игрушками. Пройдет еще немного времени, и все здесь засияет, загремит и закружится в веселом Рождественском хороводе. Все будут радоваться и веселиться, кричать и смеяться, играть в снежки и кататься в санях запряженных русскими тройками: дети и взрослые, шикарные дамы и надменные господа, баре и крепостные, бедные и богатые…Зима пришла — виват! Христос родился — виват! Великой России — виват, виват, виват!!!

Все будет как в добрые старые времена, когда почти вся Москва съезжалась сюда на праздники, до тридцати тысяч всякого люду собиралось, а может и больше, вот было веселье! Днем — звон колоколов, мороз и яркое солнце, а ночью, после церковной службы — праздничный салют, песни и брызги шампанского.

Не будет! Ни песен не будет, ни салюта, ни уж тем более шампанского. Ничего здесь больше такого не будет, все в прошлом, все, все, все! Только водка будет горькая на поминках да слезы… И еще будет тяжелое, почти черное небо и беспрерывно идущий снег, и еще ветер, пробирающий до костей и леденящий душу.

Всего семь верст от Москвы по большой Владимирской дороге, а какая глушь! В двух шагах ничего уже не видно и не слышно. Только вой ветра и пронизывающий все тело холод, конский храп и занемевшие, вцепившиеся в уздечку пальцы окоченевших рук, мрачное небо и забивающий глаза снег… Шпоры в ребра и лишь бесконечное: «Но-о, пошел, но-о…» Всадник на черном, взмыленном, не смотря на холод, коне и следом волк, большущий и черный, словно изгибающаяся тень, преследующая добычу. Еще немного, осталось еще чуть-чуть… Конь хрипит, копыта тонут в глубоком снеге, силы на исходе…

— Но-о, бестия… — орет всадник, и его острые шпоры снова впиваются в конские ребра. Ржание, хрип и обезумевшие черные конские глаза. Конь не выдерживает и заваливается всей своей массой в снег. Всадник оказывается под ним, нога его намертво зажата тяжелым конским крупом. Животное пытается подняться, но этим только еще больше ухудшает ситуацию, ногу уже не вытащить. Всадник вопит, то ли от боли, то ли от злости, но его жеребец, его верный друг снова на ноги подняться уже не может. Загнал черный всадник своего коня, загнал до смерти. Но нет, тот еще пытается подняться, пытается еще разок, собрав все свои оставшиеся силы. Еще одна отчаянная попытка и вот, почти получилось, животное стало подниматься. Страшные усилия, и он почти на ногах, но…ноги, его собственные ноги больше его уже не держат, круп для них стал слишком тяжелым, а они для него слишком слабыми. Конь хрипит и не понимает, что происходит. Почему? Почему все вокруг кружиться и качается? Почему все вокруг расплывается? Всадник успевает еще откатиться в сторону, как жеребец снова заваливается на то же самое место, только уже окончательно и навсегда. Конь больше не ржет и не хрипит, его большие умные глаза смотрят на хозяина с последней мольбой о помощи. Кто же ему поможет, как не тот, кому он столько лет служил верой и правдой, кто же ему еще здесь поможет? Всадник поднимается и отряхивается. Белый парик с треуголкой валяются в снегу, ветер рвет его длинные темные волосы, снег слепит глаза, мешая смотреть. Все и вся на этом свете сейчас против него, даже эта копытная тварь. Но и это еще не все, человек оборачивается и видит, что волк, следующий за ними тенью почти всю дорогу, что эта клыкастая смерть в обличие лесного хищника их уже почти догнала…

Дальше — сухой хлопок выстрела и пламя из ствола мушкета. И снова непроглядная мгла, да пуще разошедшаяся вьюга — единственные свидетели разыгравшейся трагедии. Кто следующий в этой вечной круговерти жизни смерти?

Юную графиню отпевали всем миром. Маленькая церквушка, приютившаяся рядом с графским дворцом? не смогла вместить всех желающих, и люди терпеливо дожидались конца службы на холоде. Много приехало из Москвы, были и из Санкт-Петербурга тоже, важные в государстве люди и не очень, искренне сочувствующие и просто любители светской хроники, дальние и ближние родственники, крепостные. Сама императрица Екатерина Вторая прислала с князем Юсуповым свои соболезнования, упрекая графа в том, что он тогда же не отправил свою дочь и её фрейлину с ней в столицу. Захотелось ему портрет, видите ли, с неё сделать! Даже художника из Санкт-Петербурга для этого выписал, не доверив своему крепостному. Что ж, граф, теперь смотри на этот портрет смерти и радуйся почти идеальному сходству. Точь в точь — покойница, даже маленькая родинка на плече и та не осталась незамеченной.

В самой церкви людей было мало. Только подкошенный горем граф да самые близкие родственники. Горе, свечи и лики святых окружали присутствующих, запах смерти и ладана. Осунувшийся и постаревший на добрый десяток лет граф стоял возле гроба дочери и неотрывно смотрел на её лицо. Оно совсем не изменилось, только слегка нос заострился и, может быть, чуть побледнело, но умело наложенные румяна делали эту её бледность почти незаметной. Для него незаметной… Другие-то видели, что от юной свежести и легкой наивности на лице графинечки не осталось и следа. Из всех присутствующих здесь и на улице, да и, вообще, из всех живых, это лицо теперь знало о жизни гораздо больше, чем все они вместе взятые.

— Прими Господь рабу свою, вновь представившуюся, — лепетал скороговоркой батюшка на распев молитву. — Отпусти ей все грехи её совершенные и несовершенные… Да откроются Врата для неё небесные, да прибудет она в Царствие твое вечное…

«Вот так вот, значит, доченька моя, — смахнул слезу платком граф, — оставила нас и не попрощалась. Как же теперь без тебя жить то, а внуков кто мне теперь народит? Тебе еще жить, да жить на радость себе и людям, а ты уже в гробу…»

— …и пусть ангелы встретят тебя и проводят… — продолжал отпевать священник усопшую.

«А кто теперь за цветами твоими смотреть будет, выращивать их и лелеять? Да и будут ли они, вообще, теперь расти здесь без тебя? — граф наклонился к покойнице и поправил в её закостеневших руках покосившуюся свечку. — И пес твой куда то делся? Второй день носу в усадьбу не кажет, даром, что черный… Может нечистая сила, какая? Господи, прости, что в храме упомянул. Черный весь, пес то, не иначе Цербер… Вот тебе и подарочек императорский, бери и радуйся. А может это он тебя и забрал в свое подземное царство? Все мы под богом, но вот только почему лучшие всегда уходят раньше, а какая ни будь нечисть до ста лет будетнебо коптить?»

— И пусть небо для тебя станет домом, а земля пухом. И не коснется тебя никогда больше рука дьявола…

— Поговаривают, что графинечка-то сама решила счеты свести с жизнью, — слышалось в толпе ожидающих на улице появления гроба.

— А ты слушай больше сплетни всякие.

— Позвольте, позвольте, но я тоже слышала, что здесь не все чисто.

— А вы там присутствовали, когда она тонула? Нет, вот и помалкивайте. Кто её заставлял в такое время лезть в воду, да еще и в платье?

— Слышал, что это портретист сотворил, что её портрет малевал. Его это рук дело.

— А где он теперь, надеюсь, его схватили, — дама поежилась, — и зачем, вообще, ему это понадобилось?

— Схватили, конечно, — говоривший молодой человек снисходительно улыбнулся. — Дознаватель из Москвы уже здесь, скоро должны сюда привезти для проведения следственного эксперимента и убийцу.

— Разорвут, — в разговор вмешался еще один из толпы. — Непременно разорвут, господа…

— Кого, следователя? — не поняла дама.

— Убивца, дура!

— Боже мой, — закатила глаза глупышка, пропустив оскорбление мимо ушей, — это так романтично. Тебя, умник, тоже когда-нибудь разорвут, будешь «дурами» швыряться. Вот пожалуюсь кому следует…

— Его рота казаков охранять будет, с ними не забалуешь.

— Сама она…это, утопла. Давеча поговаривали…

— Много вы знаете! Я слышал, что во всем колье виновато. Когда утопленницу достали, камушков-то на шейке ужо не было. И колечки с пальчиков тоже пропали. Состояньице целое…

— Графиня!

— Да уж… Вона какие дворцы себе понастроили. А сколько там костей крестьянских в фундаментах замуровано…

— Вранье!

— Да заткнитесь вы, — кто-то из толпы явно не выдержал, — У людей горе, а они стоят здесь и косточки покойницы перемалывают. Бога бы побоялись.

— И то верно, черт.

— Смотрите, смотрите, — защебетала дама, — какой-то офицерик хроменький в церковь пожаловал. Такой неопрятный и весь в снегу, а его взяли и пропустили, не знаете случаем, кто это?

— Граф Орлов, ваше прачечное величество, — всезнающий студент снова оказался на высоте, блеснув своими познаниями. — Собственной персоной пожаловали. Жених покойницы.

— Теперь другой сучке достанется, — позавидовала дама, бросила быстрый взгляд на студентика и тут же отвернулась. — Ну почему это одним все, а другим, прости господи, все остальное?

— Потому, дорогая, что они, это они, а мы, это мы… Две совершенно разные субстанции, смешивание которых категорически противопоказано, дорогая!

— Да пошел ты, дорогой.

— Всегда к вашим услугам, мадам.

— Я домой хочу, — закапризничала та, поджав губки. — Измерзлася вся, это покойнице не зябко, она сама вся холодная, а живым…

— Поехали, — обрадовался всезнайка. — Я тебе сразу сказал, что здесь нам ловить нечего, одни расстройства. Графиня, она и в гробу графиня, хочешь ли ты этого или нет. А вот тебя хоть всю в золото одень, все равно дура-дурой так и останешься, покойнице позавидовала. Время придет, тебе тоже не холодно будет.

— Тебя не спросила, умник. Живут же люди.

— Работай и тебе отломится.

— При моем-то гувернантском жаловании? — хихикнула дамочка. — Лет двести, а то и все триста понадобиться, что бы только вон на тот Кухонный флигелек скопить…

— Вот и художник так думал.

— Правильно думал твой художник. Окажись я на его месте, кхе-кхе… Впрочем, нет, никакого желания на куски…

— Радищева почитай.

— Читала, не помогает.

Наконец, двери церкви отварились, и показался священник с кадилом. Белый снег, зеленые еловые лапки, дым…

— Граф совсем сник, — это уже княгиня Трубецкая поделилась своими наблюдениями со своим престарелым мужем, когда граф с непокрытой головой показался из церкви во главе траурной процессии, следующей за гробом.

— Да уж…совсем старик, — князь тяжело вздохнул. — А ведь только пятый десяток разменял.

— А по виду…

— Не жилец, похоже, — перекрестился князь.

— Время лечит, — княгиня тоже стала креститься. — Даст бог, оклемается.

— Нет, не оклемается, княгиня, — Трубецкой прикрыл рот рукой и закашлялся. — Это была последняя нить, что его с жизнью связывала.

Забили колокола, мамки запричитали, люди стали креститься. Гроб с покойницей поплыл по головам. Белое восковое лицо, черный гроб. Смерть. Каждый без исключения почувствовал её присутствие. Холод. Снежинки падают на строгое, величественное лицо покойницы и не тают. Порыв ветра и бордовые розы, до этого укрывавшие мертвое тело, уже с него сорваны и летят под ноги. Бордовые лепестки, колючие стебли. Некоторые из разлетающихся цветов попадают кому то в руки, кому то прямо в лицо. Колючки царапают щеки и впиваются в губы. Ужас, кровь, стоны… Плохой знак — мертвый цветок в руках. Не тот ли, кто его сейчас держит, будет следующим? Белый снег и красные, растоптанные розы. Красиво? Люди не смотрят под ноги. Они их не видят, только чувствуют, когда наступают. Хрусть, хрусть… Кровь на снегу. Черный гроб и непокрытые головы. Красное и белое, красное и черное. Похороны.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Все, что на этой земле сотворено Богом,

может принадлежать дьяволу.

Милан Кундера.

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Эпизод I

Год 20… 15 июля, понедельник, 6:32, утро. Место действия — станция «Таганская» Московского метрополитена. Действие — трагическая смерть молодой девушки (примерно 17–19 лет), наступившая в результате несчастного случая.

15 июля, понедельник, 13:40, обед. Место действия — станция “Краснопресненская”, Действие — трагическая смерть молодой женщины (примерно 20 лет), наступившая в результате…

15 июля, понедельник, 17:03 вечер, станция “Комсомольская”, действие…

Эпизод II

В остальном же все в этот день было как всегда. Пятнадцатое июля — был самым обычным рабочим днем середины лета. Может быть не таким жарким, как предыдущие дни, когда температура воздуха подбиралась к 45 градусам, и бедные горожане не знали, где икать спасения от палящего солнца, вот уже несколько недель постоянно висящего над городом в совершенно безоблачном небе. И, может быть, в этот день было в городе поменьше дыма от горящих в его окрестностях несколько недель лесов. Во всем остальном же все было в этот день как всегда, не хуже и не лучше чем в прочие раскаленные дни, похожие один на другой, как старые вагоны метро, громыхающие где-то там под землей железом в свое удовольствие. Единственное, что радовало, так это то, что, закрытое как всегда легкой дымкой июльское солнце сегодня, похоже, отдыхало. К обеду даже прошел долгожданный дождичек, смочивший местами расплавленный асфальт. Дышать стало легче, гарь немного отступила, уступив место появившейся надежде во взглядах измученных африканским зноем москвичей, что еще чуть и жара спадет совсем. Однако уже к вечеру все вернулось на круги своя: иллюзия свежести испарилась вместе с так и не успевшими долететь до асфальта редкими капельками дождя. Изматывающая духота, вперемешку с угарным газом снова завладели городом и миллионы потных, измученных затянувшимся с природой противостоянием, жителей огромного мегаполиса снова оказались запертыми в раскаленном каменном мешке. Солнце заходить не собиралось, и многие с ужасом ожидали приближение душной ночи, когда раскаленные за долгий летний день стены их жилищ начнут делиться с ними своим теплом.

Было четверть шестого вечера, когда Эверт Лорман, взглянув на свои новенькие, отливающие синевой циферблата, часы, с облегчением отметил, что торчать на работе осталось чуть меньше часа, после чего какая уже пагода не сможет ему испортить предстоящий вечер. На днях он познакомился с очаровательной девчонкой и сегодня собирался пригласить ее в «Пушкинский». Была она длинноногая и голубоглазая, связно говорила и, вообще, производила хорошее впечатление. Вообще-то, пойти можно было и в какой другой кинотеатр, но парень любил ходить именно в этот, не потому, что он ближе всего находился к его месту работы, а просто потому, что с детства привык ходить именно сюда. Здесь, конечно, все уже было не так, как прежде, но от этого кинотеатр только выигрывал. Современно звучание превратило просмотр картин в настоящее погружение в другую реальность, тем более, что и в самом деле было куда погружаться, фильм обещал быть интересным.

Картина со странным названием «ОЗИМАНДИЯ», вот уже несколько дней шла в городе со скандальным успехом, разделив посмотревших ее москвичей на сторонников и противников. Одни утверждали, что картина не имеет вообще право на жизнь, так как в ней вообще ничего общего с реальностью, сплошная компьютерная графика и похождения бешеного волчары по улицам вчерашнего города, которому вовсе необязательно быть Москвой. Другие же напротив утверждали, что при всех современных тенденциях мирового развития, когда миром давно уже правит не здравый смысл, а коррупция и жадность, именно так все и закончится, что по улицам городов будет бродить зверье, став хозяевами угробленных территорий. Люди же, как крысы будут прятаться в норах и подвалах, питаясь этими самыми крысами. Позитивное кино давно закончилось, когда три танкиста и собака на радость всем могли спасать мир от чумы и при этом даже не париться по поводу крови в самой страшной войне человечества. Современное же кино без крови не обходилось совсем, зато вполне могло обходиться без сюжета, чтобы вообще уж никто и ничего не понял в происходящем. Были и такие… совсем недалекие, к коим наш новый знакомый себя уж точно не относил. Если честно, то ему вообще было плевать на все эти мнения, впрочем, как и на само кино с его заморочками. Главным было не кино, а с кем он шел в это кино, все остальное же… В приподнятом настроении от предвкушения предстоящего просмотра, он последний раз бросил взгляд в окно кабинета, где за раскидистой ивы в небо устремлялась колокольня старинного собора с золотым крестом и луковицей на вершине, поднялся с места и был таков. Его рабочее время на сегодня закончилось.

Эпизод III

Они договорились встретиться около метро «Новослободская» и дальше действовать по усмотрению. Билеты на сеанс он купил заранее и поэтому, спешить было некуда, в запасе оставался еще целый час. Расписавшись в «бортовом» журнале посещений, как он его про себя называл, парень и покинул офис. Идти было недалеко и он, не спеша, разглядывая по дороге витрины магазинов и встречающиеся в изобилии стройные женские ножки. После чего его взгляд постепенно перемещался чуть выше — до голых пупков, немного задерживался на подпрыгивающих в такт походке грудях с торчащими в разные стороны сосками под натянутыми футболками, девчонки в такую жару предпочитали обходиться без лифчиков, и только после этого уже добирался до лиц. На чем, как правило, все и заканчивалось, очередная красавица проплывала мимо, а он уже настраивался на новый объект наблюдения.

Эверт Лорман был молод, не женат, полон сил и здоровья, честолюбивых планов и видов на светлое будущее. Перспективная работа, приличный рост, что еще надо в двадцать три года от роду? Только красивая рядом девчонка, на встречу с которой он и направлялся, не забывая по дороге поглядывать на других, уверенно рассекая воздух своими широкими плечами, с удовольствием ловя и на себе ответные взгляды симпатичных девчонок, радуясь жизни. И даже стоящая на улице жара была ему в этом не помеха. Вся такая надушенная с распущенными, ниже плеч волосами, почти натуральная блондинка в голубых джинсах и белой блузке с расстегнутым воротником, открывающим часть женского тела, куда приличным мужчинам заглядывать неприлично, девица даже не извинилась за опоздание, просто подошла и чмокнула его в щеку. Для первого свидания, по ее мнению, этого было более чем достаточно. Взглянула на него своими голубыми глазками из-под пушистых ресничек и парень понял, что поплыл…

— Лика, — протянула она руку и улыбнулась. — В живую мы, еще не знакомились.

— Эверт, — представился он и пожал протянутую руку, — очень приятно.

— Мне тоже, — девушка скромно опустила глазки. — Вы иностранец?

— Немец, — он, наконец, разжал пальцы и выпустил ее ладонь. — Но очень давно, — проговорил он с типичным прибалтийским акцентом, — живу в России. Более того, — улыбнулся он, обнажив свои белые ровные зубы, — я даже здесь родился.

— Поддельный, значит, — вздохнула наигранно девчонка. — А я-то уже губу раскатала, думала в Гамбург меня увезешь из этой Тмутаракани, тоже немкой сделаешь.

— У меня там родственники живут, правда, не в самом Гамбурге.

— Не все потеряно, — девушка взяла его под руку. — Завтра мы женимся, и ты начинаешь тормошить своих бюргеров на предмет постоянного места жительства.

— Так сразу? — улыбнулся он. — Может, для начала в кино сходим?

— Для начала давай холодного пива попьем, — заявила она, чем вообще вогнала его в ступор, ведь приличные девочки так с молодыми людьми себя не ведут, и потащила его в сторону летнего кафешки, раскинувшего свой зеленый шатер прямо возле входа в метро. Белые, легкие столики, прохладный напиток и потные посетители, жадно поглощающие спасительную прохладу, очень гармонично вписывались в местный пейзаж. Выкрашенный в зеленые тона магазин «Елки-Палки», очень даже ничего подходил по цвету к шатру. Расплавленный асфальт и бесконечный поток раскаленных автомобилей на дороге рядом. Ребяткам с дороги было кому завидовать!

Девчонка уселась за столик, достала из джинсовой сумочки узкую пачку дамских сигарет, небрежно бросила ее на стол и принялась терпеливо ждать, пока ее фрицевский кавалер соизволит принести заветный напиток. Не прошло и пяти минут, как два бокала с пивом стояли перед ней на столе, а рядом аппетитно дымились розовые, только что приготовленные креветки.

— За знакомство, — поднял фриц свой бокал.

— За знакомство, — поддержала русская тост «оккупанта».

Сделав по несколько глотков и прочувствовав всю прелесть настоящего момента, ребята поставили бокалы, и принялись за членистоногих.

— А в какое мы кино идем? — спросила она, очищая очередную креветку.

— Про альтернативную реальность или про параллельную, как из нашего мира попадают в иной и не понимают, что происходит.

— Здорово, — она стала раскачиваться в такт льющейся из динамиков. — Про негров, что ли? Не люблю негров…

— Я уже билеты взял. И почему про негров, про…

— Выкинь, — девица все так же продолжала раскачиваться в такт музыке. — Потому, что как только негр начинает играть в баскетбол или еще во что-то там спортивное, так сразу же и в другой реальности и оказывается, где доллары так на него и сыпятся из всех щелей, как хрустальные башмачки на ту золушку. А вот ты хоть и немец, а сколько мячик в корзину не кидай, кроме сочувствия со стороны все равно не заработаешь. Поедем лучше в Парк Горького на каруселях кататься. Это в сто раз лучше, чем париться в кинотеатре, наблюдая, как одни негры мир уничтожают своими мячиками, а другие своим сочувствием его спасают.

— Поехали, — кивнул он, понимая, что возражать все равно бесполезно.

— А ты всегда так одеваешься? — Лика снова потянулась за сигаретой, довольная своей маленькой победой над этим дылдой.

— Как?

— Ну, так, как фриц, — смерила она его высокомерным взглядом, — белая рубашка с галстуком, заправленным в черные брюки?

— Рабочая одежда, — пожал он плечами, — а что?

— Да так, — она пригубила бокал с пивом и поставила его на место. — А я думала, что это у тебя стиль такой, галстук в штаны заправлять, чтобы больше денежек зарабатывать. Хуберт, а где ты работаешь?

— Эверт, — поправил он ее, с ужасом заметив, что галстук и в самом деле заправлен за пояс. Не специально, но стремного положения это уже не спасало. Под смех занозы он сорвал его с шеи и сунул, скомкав, в карман. Вспомнил взгляды встречных девчонок и покраснел, поняв всю причину их улыбок. С таким же успехом мог бы прогуляться по Бродвею и с расстегнутой ширинкой, никто бы не заметил!

— Угу, Эверт… Ну и имя, как Табурет.

— Менеджером в представительстве одной немецкой компании, — пробурчал он, жалея уже вообще, что залез на тот проклятый сайт знакомств и познакомился там с этой…

— Много получаешь, наверное, из-за границ не вылезаешь?

— Совсем нет.

— Что так? — девчонка рассмеялась. — Получать надо много, что бы жить хорошо, иначе никому не нужен.

— И даже тебе?

— И даже мне, — совершенно не смутилась она. — А какая у тебя тачка? Нет машины, серьезно, что ли? А у меня «Ауди», мне папа неделю назад на день рождения подарил. На девятнадцать лет, — уточнила она и снова рассмеялась. — Такой возраст, что скрывать еще не надо, правда?

— Ага, — кивнул он.

— А ты всегда такой разговорчивый или только сегодни? — Лика сделала последнюю затяжку и сунула сигарету в пепельницу.

— В смысле?

— В смысле, — уставилась она на него, — что я из тебя каждое слово клещами вытягиваю, вот в каком смысле. Кто кого еще развлекать должен?

Короче, немец, мне к девяти часам, — она бросила быстрый взгляд на свои золотые часики, — необходимо быть дома. Ты меня проводишь?

— Конечно, — парень тоже посмотрел на свои часы и с сожалением констатировал, что сегодняшний вечер полностью провален.

— А как ты меня повезешь, — ставя пустой бокал на стол, спросила она, — ты же пиво пил и у тебя машины нет?

— В метро поедем, — Лорман встал и подал ей руку, что бы помочь подняться.

— Да-а, — понимающе протянула она. — Ты фриц еще тот, на такси, значит, перспективный манагер низшего звена пока еще не зарабатывает, жаль.

А когда они уже были в метро, и спускались на эскалаторе вниз, она вдруг передумала и решила все же идти в кино.

Эпизод IV

Настроение у парня немного улучшилось, но ненадолго. В кино они так и не попали. Точнее, попали, но только на самое начал, которое вздорной девице сразу же не понравилось. Да и кому понравится черная псина, брызжущая кровавой слюной, рвущаяся с экрана прямо в зал, заснеженные поля, когда духота даже в кинотеатре и всадник в старинной военной форме, пристреливающий свою лошадь. Массовка в Кусково, где обычно и снимали все якобы исторические фильмы из серии «гардемарины вперед», которых она, кстати, терпеть не могла, впечатления на юную занозу тоже не произвело. Однако, дело вовсе не в том, могла она кого-то там терпеть или нет, а именно в том, что творилось по ту сторону экрана. Местечко она узнала сразу, включая и гроб с покойницей в белом, которую сама же прошлым летом и сыграла в данном эпизоде. Насыпали вокруг пенопласта белого, разукрасили на компе лето в зиму и теперь все это вранье выдавали за действительность. Знала бы она, что это ее кино, точнее, кино с ее в нем участием, в жизни бы не пошла! А все спасибо родному папочке, не пустившему ее в актрисы. Лысый режиссер приезжал лично домой к нему после съемок эпизода с любимой доченькой в гробу, чтобы позволил сняться в главной роли, не прокатило. И дочке строго-настрого запретил даже думать об этом. У Мордюковой сын снялся в гробу в русском поле, давно уже на том свете. Майорова сыграл в «На ножах», сгорела в собственном платье. Кайдановский выкрасил после «Сталкера» все стены своей квартиры в черный цвет, так и не сумев выйти из образ своего непутевого героя, где сейчас этот Кайдановский? Саму же Лику на съемки всей этой дряни затащила непутевая Марго, просто помешанная на кино, где голубоглазую красотку и заприметил режиссер, страсть которого тут же и остыла, как только узнал, с кем ему придется иметь дело, если чья-то там дочка вдруг залетит. Поэтому и лето перекрасил в зиму, чтоб уж никто не догадался, кто там в гробу. Да и «покойницу» саму тоже не очень стал выделять на экране, больше — красные розы на белом пенопласте и ряженных из массовки. Она только и узнала себя, что по декорациям, да по гробу, а ведь могла уже быть знаменитой артисткой. Впрочем, эпизод вполне могли и переснять с другой в этой роли. Сходила, называется в кино! И откуда только этот идиот, который ее сюда притащил, взялся на ее голову. Из сети, откуда еще…

— Я знаю одно заведение, — прошептала она на ухо незадачливому ухажеру, поднимаясь с места, — где классный музон совсем недорого. Хватит даже тебе расплатиться. Едем.

— Поехали, — вздохнул обреченно Лорман, которому начало картины показалось вполне приемлемым. Особенно приглянулась красотка в гробу, который, судя по жутковатому музыкальному сопровождению, в скором времени должен был уже начать кружить над толпой с ожившей в нем ведьмой.

— Кино дрянь, не жалей, — улыбнулась она ему уже на улице. Черную псину видел? Эта тварь потом всех сожрет, на чем все и закончится.

— Откуда знаешь?

— Знаю, раз говорю. Только мы двое из зала и уцелели, остальным повезло чуть меньше. В ночном клубе и оторвемся по поводу своего «спасения».

— А как же дома, ты же говорила, что тебе скоро надо там быть? — на всякий случай спросил Лорман

— А-а, — отмахнулась Лика, — обойдутся и без меня. Не портить же нам, в самом деле, такой прекрасный вечер из-за семейных посиделок. Предки будут снова весь вечер трепаться о политике и нескончаемых житейских проблемах, будто других и тем больше нет на свете. — Мам, это я, — промурлыкала она в трубку, — Меня не ждите, я иду в кино. Что? С одним молодым человеком, кстати, самым настоящим немцем. Билеты взяли. Студент, кто же еще, — соврала он не моргнув глазом, учимся вместе. Потом расскажу… Ну, прости, — она заговорщицки подмигнула молодому человеку и извиняющимся тоном снова замурлыкала в трубку: — Стас пусть не обижается. Скажи, что машина сломалась, и я осталась на даче, приеду только завтра. Придумай, что-нибудь. И что, что новая? Новое не ломается? Что?.. Нет, буду поздно, две серии. Всем привет. Меня проводят, не волнуйся. Ну, все, мамуль, целую… Кино уже начинается, пока, — девица отключила телефон и облегченно вздохнула. — С кем, да куда, да когда прейдешь? Ох уж эти предки, все им докладывай, можно подумать, что самим все время было по сорок.

Пока Лика вешала маме лапшу на уши, Лорман отошел к киоску, и купил две больших сардельки, запеченных в тесте. Но девушка от угощения категорически отказалась, сославшись на фигуру, а сам, он, жевать при ней постеснялся. Так они, сардельки эти и оказались на дне его представительского портфеля, уместившись там с ежедневником, мобильным телефоном и армейским складным ножиком, производства Швейцарии. Туда же полетели и две пластиковых бутылки с минеральной водой. Кейс сразу потяжелел, но не на столько, что бы мчаться с ним в камеру хранения. Лямка слегка врезалась в плечо, но он этого даже не заметил, терпеливо ожидая дальнейших указаний, которые, кстати, не заставили себя долго ждать. Направление было указано и через несколько минут ребята уже неслись по самой главной улице России в сторону области. Красивые витрины многочисленных магазинов, занимающие все первые этажи солидных, не менее привлекательных, чем сами витрины, зданий проносились за окном такси, радуя глаз и поднимая настроение. Лика, что-то по обыкновению рассказывала, а Лорман только вежливо поддакивал, иногда вставляя в ее монологи какие-то свои словечки. Прошло всего минут двадцать, двадцать пять и они оказались на месте. Уютное, небольшое кафе встретило их оглушительной музыкой, подвальным полумраком и толстой пеленой табачного дыма. Лорман поморщился, вдохнув в себя первую порцию никотина, но ничего не сказал, предпочтя хоть какую-то конкретику неизвестно чему, зато Лика, похоже, была здесь завсегдатаем. Пролетев несколько столиков, на ходу разбрасывая приветствия и целуясь с некоторыми такими же, как и сама, размалеванными девчонками, она взгромоздилась на высокий, стоящий на трех никелированных ножках стул и принялась за заказ.

— Значит так, Макс, — начала она, — для начала сделай нам виски с содовой и со льдом для моего молодого человека и мой коктейль для меня, затем, — она перевернула страницу лежащего тут же на прилавке меню, — по салатику из морской живности, — она назвала какого именно, — и по… — Лика взглянула на своего ухажера: — Ты горячее будешь?

— Да, — кивнул Лорман.

— И два картофеля фри с отбивной свининой, как я люблю.

— Будет исполнено, принцесса, — Макс расцвел в обворожительной улыбке. — Еще, что изволите?

— Все пока, — она ответила ему тем же. — Дальше видно будет. Ты лучше скажи, где нам приземлиться?

— Вон за тот крайний столик, — бармен указал рукой в самый конец зала. — Извини, сегодня аншлаг и свободных мест нет, — добавил он и развел руками. Жара, а у нас прохлада.

— А если за этот вот, — Лика повела глазками в сторону свободного столика, спрятавшегося за большим искусственным кленом с причудливыми пожелтевшими и слегка покрасневшими листочками.

— Этот столик, к сожалению, заказан. Видишь, табличка стоит, — вздохнул Макс. — Ничего не получится.

— А если я очень попрошу, ну, очень, очень… Что тебе стоит переставить эту чертову табличку.

— Не получится, — Макс принялся разливать напитки по стаканам, — и не проси.

Через пять минут препирательств и уговоров ребята уже сидели за тем самым «заказанным» столиком с поднятыми в руках бокалами.

— И снова за знакомство, что ли? — подняла Лика тост и улыбнулась, достала из пачки тоненькую сигаретку и прикурила, чиркнув колесиком своей миниатюрной зелененькой зажигалки.

— Я хочу выпить за тебя, — улыбнулся Лорман, — за твою красоту и неутомимую энергию.

— Спасибо, — девчонка скромно потупила свои глупенькие глазки. — Ты мне тоже нравишься.

— Ты здесь как дома, — подал он, наконец, голос, когда очередной морской моллюск был тщательно пережеван и отправлен в желудок переариваться.

— Да, — согласилась Лика, — здесь миленько.

Парень, соглашаясь, кивнул. Постепенно ему тоже здесь начинало нравиться. Противный дым после выпитого уже так не раздражал как в самом начале, когда они только сюда вошли и музыкальный гром не давил уже так на уши. Правда, приходилось иногда кричать, что бы твои слова дошли до собеседницы, но и это неудобство с каждым следующим выпитым глотком спиртного постепенно исчезало, растворяясь в сизых клубах дыма. Разговор тек, за первым выпитым бокалом следовал второй, затем третий и так далее. Чуть позже к ним за столик подсадили еще одну пару и повеселело совсем. Соседи оказались Ликиными знакомыми, которых она тут же, как только те отправились танцевать, окрестила полными идиотами. Выпили еще…

— Моя лучшая подруга, Марго, — Лика представила молодому человеку еще одну свою знакомую — брюнетку в сногсшибательной кожаной мини-юбке и такой же кожаной жилетке, надетой поверх белоснежной просвечивающейся блузки, чуть прикрывающей соблазнительные соски.

— Рита, — представилась подружка, присаживаясь. — Мы учимся вместе.

— Эверт, — буркнул Лорман и понял, что еще немного, и он уже не сможет своим заплетающимся языком произносить это нерусское слово.

— Как? — не расслышала девчонка.

— Зови его Гансом, — вставила пять копеек Лика, — это мой трофей… Правда?

— Правв-да, — пьяно улыбнулся Лорман. — Я есть твой в-ввещ…

— Прелесть! За это надо выпить, — подняла бокал Рита.

— Согласен, — Лорман плеснул себе в стакан еще виски и, покачиваясь, поднялся с места. — Предлагаю за себя выпить стоя, — и, не дожидаясь, пока девчонки тоже поднимутся, опрокинул содержимое стакана в глотку. Подружки понимающе переглянулись и последовали его примеру.

— Мы завтра едем на Волгу, — сказала, закуривая, Марго. — Ты с нами? Будут все наши, бери и немца, будет еще веселее.

— Он работает.

— Тогда сама поезжай, без пары не останешься.

— Я подумаю, — Лика напряглась, что-то прикидывая в уме. — Если предки не напрягут после сегодняшнего…

— Созвонимся. Представляешь, — Рита глубоко затянулась и выпустила тонкую струйку голубого дыма, — ни как не могу отвязаться от Сержа. Пристал как банный лист к жопе.

— А ты его отлепи, — Лика тоже закурила.

— Не отлепляется, блин, — вздохнула подруга.

— А мы ходили в кино на «Ози», — сообщила вдруг Лика. — Не поверишь, посмотрела на себя в гробу в белых тапочках. Помнишь, ты меня еще туда притащила на свою тусовку в Кусково. Реж моего папочки испугался, так бы была уже знамени…

— Радуйся, что не стала, у него все звезды через постель…

Что было дальше, Лорман почти не помнил. Денег еле хватило, что бы только рассчитаться. Спасибо подружке, взяла их с собой и подбросила до метро. В метро им пришлось спускаться вниз, где его, раскачивающегося из стороны в сторону, чуть не задержал дежурный, но все обошлось.

— Черт, — выругался Лорман, с опаской делая первый шаг на убегающие из-под ног ступеньки эскалатора. Было очень поздно и людей уже не было. Где-то в самом конце виднелась одинокая фигурка запоздавшего пассажира, но вскоре и она пропал из виду. Ребята остались совсем одни на длинной ленте эскалатора. Мимо медленно проплывали светящиеся столбики фонарей, а впереди постепенно открывалась надвигающаяся платформа мраморного перрона. Что было дальше, ни Лика, ни, тем более Лорман, еле державшийся на ногах, потом так и не вспомнили. Полусонная дежурная старушка проводила недобрым взглядом пьяную пару, но ничего не сказала, решив, наверное, что раз наверху их пропустили, значит, так тому и быть. Подошел поезд, двери вагона открылись и закрылись, впуская запоздавших пассажиров, которые сразу же завалились на пустое сидение, и состав двинулся дальше, причем, даже без объявления следующей остановки. Парень покрепче прижал к себе, почти сразу вырубившуюся подружку и с облегчением закрыл глаза. «Дальше конечной, все равно не уедем», — успел он еще подумать напоследок и отключился.

Габаритные огни последнего вагона еще некоторое время продолжали светиться из глубины тоннеля, пока их окончательно не поглотила тьма. Зеленый свет светофора сменился на красный, а электронное табло высвечивало всего лишь второй час ночи. Как правило, в это время поезда уже под землей не ходили.

День второй. Эпизод I

С самого утра шестнадцатого у Елены Сергеевны все как-то сразу не заладилось. Она еще и с постели-то не вставала, а уже точно знала, что с какой бы ноги она это не проделала, все равно получится не с той, не говоря уж о ее муже, который, вообще, чуть не проспал на службу. Не сработал старый, купленный еще на первую лейтенантскую зарплату будильник, служивший все это время верой и правдой и, кстати, ни разу еще до сегодняшнего утра их не подводивший. В результате полковнику срочно пришлось вспоминать в свои сорок пять лет курс молодого бойца и все те навыки, которые он когда-то приобрел, будучи еще солдатом срочной службы. С трудом, но это ему удалось. Не прошло и десяти минут, как он, дожевывая на ходу наспех схваченный в холодильнике кусок вареной колбасы, оставшейся со вчерашнего застолья, уже вылетал из подъезда своего кирпичного генеральского дома, расположенного недалеко от Савеловского вокзала. Служебная «Волга» ждала возле подъезда.

Вторая неприятность за утро — выкипело молоко на кухне, залив всю плиту и окончательно испортив ей все настроение. Чертыхнувшись, Елена Сергеевна принялась собирать его поролоновой губкой, осторожно водя ею между еще не успевшими остыть, горячими концами металлической решетки, служащей подставкой для всяких там чайников да кастрюль. Когда с этим было покончено, она открыла холодильник и замерла в нерешительности, пытаясь сообразить, какому же блюду ей теперь отдать предпочтение на завтрак. Еще несколько секунд раздумья, и она остановилась на салате из маринованной рыбы. Затем Елена Сергеевна смолола кофе и засыпала его в красную кофеварку, подаренную ей, когда-то на день рождения. Убедившись, что теперь ничего такого непредвиденного на кухне в ее отсутствие случиться больше не сможет, она отправилась в ванную комнату, отделанную испанской плиткой легких, зеленоватых тонов, на ходу скидывая с себя легкий халатик бирюзового цвета и включая прохладную струю воды на полную мощность. Через пятнадцать минут, смыв с себя утреннюю сонливость и остатки вчерашнего застолья, она почувствовала себя значительно лучше, судовольствием принявшись вытираться мягким махровым полотенцем. Рассматривая свое лицо в зеркало, она с сожалением отметила, что около глаз появились еще несколько предательских морщинок, которые вовсе ее не портили, и в свои тридцать девять лет она выглядит еще очень даже ничего. Большинство ее расплывшихся сверстниц с ней даже рядом не стояли. Улыбнувшись отажению в зеркале, Елена Сергеевна открыла баночку с дорогим дневным кремом и принялась уверенными движениями наносить его на лицо. Закончив с этим, она взяла с полки фен, и принялась за прическу. Глазами она занялась в самую последнюю очередь. Глаза у нее были красивые, но все равно не такие уже как у дочери. У той они вообще светились и переливались как голубое небо в солнечную погоду, а у нее уже нет. «Чай не девятнадцать лет то, — усмехнулась она своему отражению, — сорок скоро. Ты только об этом никому не рассказывай». Елена Сергеевна пару раз моргнула своими накрашенными длинными ресницами, проверяя, как они в работе, еще раз скептически оглядела всю себя в зеркало и, придя к выводу, что все нормально, отправилась на кухню готовить кофе.

Стараясь особо не шуметь, Лика, похоже, пришла поздно и теперь отсыпалась в постели, женщина включила кофеварку и выглянула в открытое окно, с сожалением констатируя, глядя на голубое, без единого облачка небо, что сегодня будет еще жарче, чем вчера. Вздохнув, вернулась к кофеварке и своему легкому завтраку. «Слава богу, — подумала она с облегчением, — еще неделя, две от силы, и пошло все к чертовой матери… Возьму за свой счет, если добром не отпустят и махну куда ни будь в Крым или в Сочи. Буду там нежиться на песочке, и пускай Черное море целый месяц ласкает мои уставшие ноги и восстанавливает истраченные за год силы. Да и мужу надо отдохнуть. Уработался в мрак. Ни днем, ни ночью покоя не дают эти дела. Позвонят среди ночи, и мужик пропал на неделю, а то и больше. Чем он там занимается только? Даже собственная жена и та ничего не знает о делах своего мужа, вот дожилась».

Елена Сергеевна сделала последний глоток и отставила чашку в сторону. «Потом помою», — решила она и направилась в прихожую, размерами с приличную комнату, на ходу открывая замок своей кожаной сумочки и доставая из нее помаду. Придирчиво оглядела всю себя в зеркало и, не найдя к чему можно было бы еще придраться, удовлетворенно направилась к выходу. «Черт, — вспомнила вдруг она, когда уже открыла первую входную дверь, — чуть не забыла, вот было бы грому. Лике же сегодня утром надо в университет бежать. Она же просила обязательно разбудить ее, когда буду уходить». Елена Сергеевна вернулась назад и подошла к ее комнате.

— Лика, вставай, — просунула она голову в дверь. — Солнце уже взошло, и тебя ждут великие де…

Незаконченная фраза повисла в воздухе, и ошарашенная мать уставилась ничего не понимающими глазами на пустую кровать дочери. Лики в комнате не было. Бог любит троицу, как говорится. Не было ее и в туалете, и в ванной ее тоже не было, и на кухню она тоже не заходила. Женщина обошла всю квартиру, даже на лоджию выглянула в надежде, что дочь спит там, спасаясь от ночной духоты, но все было напрасно. Славная доченька как сквозь землю провалилась. «Хоть бы позвонила, — расстроенная мать устало опустилась на пуфик в прихожей. — Знает же, какое сейчас время… А может она на дачу поехала? — стала она успокаивать себя. — Хотя, какая, к чертовой матери, дача? Ей же сегодня в деканат надо». Женщина достала из сумки мобильный телефон и набрала дочкин номер. Телефон молчал. Повторив набор еще несколько раз, она, наконец, поняла, что абонент телефон выключил или находится в зоне недосягаемости. Тогда она набрала телефон мужа.

— Алло, — услышала она его знакомый баритон, — полковник Смирнов слушает.

— Это я, — вздохнула она.

— Слушаю, милая, — голос полковника сразу же потеплел. — Уже соскучилась?

— Лика пропала, — чуть не плача выпалила она, чувствуя, что еще немного и слезы хлынут из глаз ручьем.

— Подожди, подожди, не паникуй… Как пропала?.. Ничего не понимаю… Она, что, дома не ночевала?

— Да, — сдерживалась из последних сил Елена Сергеевна. — И телефон ее тоже не отвечает.

— Паршивка, — отец выругался в трубку. — Совсем распустилась! Лен, ты только не волнуйся, — стал он успокаивать жену. — Ей уже девятнадцать лет, думает, что взрослая стала и родителей можно теперь ни во что не ставить. Загуляла где-то с подругами.

— А почему телефон молчит? — всхлипнула Елена Сергеевна. — Такого никогда раньше не было.

— Ты о чем?

— О том, — вскрикнула женщина, — что дома ее нет, и что телефон молчит…

— Все когда-то происходит в первый раз, — Елена Сергеевна услышала в трубке, как муж чиркнул спичкой, прикуривая сигарету. — Страшного ничего не произошло. Вечером объявится твоя ненаглядная, никуда не денется.

— А если не объявиться? — Елена Сергеевна тоже достала из пачки сигарету и стала нервно чиркать колесиком зажигалки. — Если не объявится, что тогда?

— А ты себя в ее годы вспомни.

— Так то же я… И потом, я же была с тобой.

— Ты только не нервничай. Извини, дорогая, одну минуту, — прервался он на полуслове, отдал какое-то распоряжение подчиненному и забасил снова в трубку: — Езжай на работу и не о чем таком не думай, еще ничего не случилось, поняла…

— А если случилось?

— Я тебе говорю, что ничего не случилось! — повысил голос Александр Васильевич. — У нас толковый ребенок, и я не думаю, что она по своей дурости могла вляпаться в какую ни будь историю.

— А может, она в аварию попала! — слезы заполнили глаза матери. — И сейчас лежит бедненькая, вся переломанная, в какой ни будь больнице, а ты говоришь, что мне надо ехать на работу и заниматься там какой-то фигней. Да пропади она пропадом, твоя работа!

— Хорошо, — сдался он, — не кричи. Я сейчас распоряжусь, и через час ты будешь знать, что твой ребенок ни в какой больнице не числится, а, скорее всего, еще дрыхнет после ночной гулянки у одной из своих подружек.

— Это и твой тоже ребенок.

— Хорошо, наш ребенок. У тебя, кстати, есть телефоны ее подруг?

— Есть телефон Риты, — Елена Сергеевна потихоньку стала успокаиваться. — Есть телефон Марины.

— Вот и славненько, — голос в трубке потеплел. — Нюни только не распускай, а езжай на работу и оттуда уже звони этим подружкам. Хорошо?

— Ладно, — Елена Сергеевна немного успокоилась и стала носовым платком вытирать покрасневшие глаза и нос, — уже еду…

Хорошо еще, что туш была несмываемая, и подкрашивать глаза второй раз необходимости не появилось. Женщина тяжело поднялась с места и взялась за ручку двери. Ее перламутровая «Тойота» как всегда стояла около подъезда и ждала свою хозяйку. До работы ехать было минут пятнадцать, не больше, но сколько потом она не пыталась вспомнить, как преодолела это расстояние и о чем тогда думала, сделать этого она так и не смогла.

Александр Васильевич же положил трубку и тут же вызвал к себе старшего лейтенанта Кудрявцева.

— Вызывали, товарищ полковник, — просунул тот свою кудрявую голову в образовавшуюся щель двери, постучавшись.

— Да, да, — полковник поднял голову от разложенных на столе служебных бумаг исписанных и чертежей. — Проходи, Алексей, присаживайся.

Высокий, подтянутый офицер прошел через весь кабинет и оказался рядом с начальником.

— Не в службу, а в дружбу, — произнес полковник, — сделай для меня одно доброе дельце…

— Слушаю, — офицер весь подобрался, всем своим видом показывая, что он готов к выполнению любого задания.

— Только постарайся, что бы ни кто об этом не узнал, хорошо?

— Хорошо, Александр Васильевич.

— У меня к тебе, Алексей, вот какое дело…

И в течение минуты полковник в нескольких словах изложил ему свою просьбу, что бы тот обзвонил все больницы и травмопункты столицы на предмет нахождения в них своей дочери, Смирновой Лики Александровны, уроженки Владивостока, студентки МГУ, проживающей в Москве и все такое….

— Если будет нужна еще, какая либо информация, — Александр Васильевич посмотрел на молодого человека, — то лучше приди и спроси, по телефону звонить не надо.

— Понял, — Алексей встал. — Разрешите идти, товарищ полковник?

— Иди, — отпустил его Александр Васильевич. — И вот еще, что, — остановил он его почти около самой двери. — Морги тоже прозвони… на всякий случай.

— Все так серьезно?

— Думаю, что нет, — полковник вздохнул, — но жена в истерике… Я больше за нее, если честно, переживаю, чем за эту вертихвостку. Даже позвонить не изволит, только подарки и любит получать, а что родители здесь сума сходят… Ну, да ладно, — он с досадой махнул рукой. — Иди… Сам еще такой же салага, как и дочь моя. Сделаешь, доложишь…

— Есть, — офицер вытянулся, отдал честь и, четко развернувшись, вышел.

«А если и, правда, с ней что случилось? — Александр Васильевич набрал полные легкие воздуха и стал медленно его выпускать через плотно сжатые губы. — Что тогда?» Но додумать он не успел. На столе зазвонил телефон, и он снова окунулся в повседневную рутину. О дочери он вспомнил лишь под вечер, когда пришел Алексей с докладом о проделанной работе.

Открылась дверь, и кабинет стал заполняться военными. Офицеры входили и рассаживались за длинным, массивным занимающим почти все пространство кабинета, дубовым столом. Большие светлые окна кабинета обрамляли тяжелые, тоже зеленого цвета портьеры, а со стены на всех присутствующих смотрел Феликс Дзержинский, польский шляхтич, волею судьбы оказавшийся русским революционером.

— Ну, что, — начал совещание полковник, — приступим к разборам полетов, господа офицеры? — и, не дожидаясь ответа, сразу же продолжил:

— Что там у нас по первому объекту, Геннадий Иванович? — Чем ты нас можешь порадовать после первого испытания?

С места поднялся довольно еще молодой, слегка лысоватый подполковник лет тридцати шести, не больше и открыл лежащую перед собой толстую кожаную папку.

— Сидите, — жестом остановил его начальник.

— Спасибо, — подполковник опустился на место и продолжил: — Согласно составленному графику, сверхвысокие Буфер-генераторы, снятые с неопознанного летательного объекта, потерпевшего два месяца назад аварию недалеко от Норильска и установленные для проведения испытаний в первом, втором и четвертом пролетах были запущены сегодня в 1 час 19 минут и 17 секунд по московскому времени. Всего было установлено шесть таких буферов обмена, по паре на каждой линии, два родных и четыре с них скопированных. Запуск их должен был происходить одновременно во всех точках, но, — подполковник замолчал и посмотрел на шефа, — один генератор во втором пролете по неизвестным пока для нас причинам запустился с опозданием на 2 минуты и 13 секунд…

— Тот, что мы сделали? — спросил полковник.

— В том то и дело, что нет, — офицер все-таки поднялся с места. — Забарахлило чудо из космоса.

— И чем это нам грозит? — сухо спросил Александр Васильевич.

— Повторением эксперимента, — офицер перевернул страницу в своей папке. — Мы не исключали такого и оказались правы. Над машиной надо будет еще поработать и возможно, что её все же удастся запустить.

— Почему, возможно? — насторожился полковник.

— Потому, что на данном этапе мы пока еще, вообще, не знаем, как она себя поведет.

— А какие результаты ожидаются после испытания?

— К сожалению, — подполковник протер платком свою лысину, — вынужден констатировать, что полностью удалась только первая часть эксперимента…

— Что это значит? — полковник поднялся с места. — Удалась первая часть, а вторая часть, где осталась?

— Испытуемый объект был облучен и отправлен в назначенную точку пространства, — офицер тоже поднялся. — Это первая часть…

— А вторая?

— Объект в назначенную точку пространства не прибыл.

В кабинете повисла напряженная тишина. Зная взрывной характер своего начальника, подполковник напряженно застыл, ожидая самого худшего и наблюдая за полетом мухи, выписывающей замысловатые фигуры на фоне окна. Но взрыва не последовало.

— Причины? — задал вопрос Александр Васильевич и снова уселся за свой стол.

— Причин несколько, — облегченно вздохнул подполковник. — Первая причина — это, как я уже говорил, отставание в запуске генератора. Вторая причина — думаю, что во времени облучения объекта…

Дальше шел подробный анализ проделанной работы и перечень всех возможных причин, приведших к срыву эксперимента. Александр Васильевич слушал молча, не перебивая, время от времени, делая пометки у себя в блокноте и задавая попутно наводящие вопросы.

— Все? — поднял он голову, когда подполковник закончил доклад.

— Так точно.

— Хорошо, то есть ничего хорошего, — поправился он. — Сколько еще потребуется времени для устранения неполадок и доводки всего оборудования до кондиции?

— Думаю, что трех месяцев хватит.

— Столько нам не дадут, Геннадий Иванович. Мы и так уже выбились из графика, а вы еще три месяца сверху просите. Если через месяц мы не дадим ожидаемого результата, ну, через два, максимум, то, честное слово, случайно оказавшийся пассажир в падающем самолете, и тот себя лучше бы чувствовал, чем будем чувствовать себя мы, сидящие в этом кабинете, если не уложимся в сроки и запорем проект. Я не шучу, — полковник обвел тяжелым взглядом присутствующих, — и хуже всего будет тому, кто этого так еще и не понял.

Елена Сергеевна поднялась на седьмой этаж и прошла по длинному коридору к себе в кабинет, где вместе с ней разместились еще два переводчика, вернее переводчицы. Поздоровавшись, она прошла в свой угол за стол, села и разложила перед собой бумаги. Но уже через минуту бессмысленного их созерцания она поняла, что работать сегодня уже не сможет. В голову лезла всякая чертовщина, только не мысли о работе. Тогда она поднялась, открыла пошире окно, что бы воздуха было побольше, взяла чайник и пошла в туалет за водой. Вернувшись с полным чайником, она достала из коробочки пакетик с чаем и принялась терпеливо ждать, пока закипит вода.

— Что-то случилось? — не выдержала долгого молчания сидящая за соседним столиком, лет пятидесяти, пышногрудая и круглолицая Лидия Федоровна, предпочитающая конский хвост всем прическам на свете и водку, как единственное утоляющее жажду средство против пота.

— Моя сегодня дома не ночевала, — Елена Сергеевна принялась серебряной ложечкой размешивать сахар в чашке.

— Первый раз, что ли?

— Первый…

— Первый не последний, — постаралась успокоить подругу Лидия Федоровна. — Моли бога, что бы только в подоле не принесла, да ширяться не стала, а все остальное ерунда. Моя Катька, тоже мне нервы попортила, пока замуж не вышла. А то размалюется, напялит свою юбку, что и трусы то не прикрывает и является только под утро с распухшими губами, стерва. Я ее так один раз ремнем отходила, когда она в очередной раз приперлась, да еще и пьяная в стельку, что долго, долго потом домой вовремя приходила. А тогда, представляешь, пропала на целых три дня, как потом выяснилось, в Ленинград ездила на экскурсию. Знаю я, на какие такие экскурсии она ездила. И ты, Лен, не волнуйся, все образуется, вот уведешь. У них время сейчас такое дурное, думают, что уже все знают, а ведь на самом деле ни хрена ведь ничего еще не знают, вот и бесятся, — Лидия Федоровна тоже решила попить чайку и потянулась к стоящему между цветов на подоконнике чайнику. — А как вышла замуж за своего Петьку, — продолжила она, — так как словно подменили. Родила ему двойню и всю дурь из головы, как ветром выдуло, — рассмеялась в самом конце своего повествования женщина. — Так, что не расстраивайся. У тебя Лика, девка умная, ты ей только ремня один раз всыпь, как следует, и все будет хорошо…

— Надеюсь, — вздохнула Елена Сергеевна. — Лишь бы только с ней ничего не случилось. Скоро обед, а она так не разу еще и не позвонила.

— Странно, — Лидия Федоровна подула на чай и сделала маленький глоток. — На нее это как-то не похоже…

— Вот именно, — Елена Сергеевна почувствовала, что ее надуманному оптимизму приходит конец и, что еще немного, и она сорвется. «Надо что-то делать, — прошептала она и потянулась к диску телефона, быстро вспоминая номер подруги дочери, — иначе я сойду с ума».

— Здравствуйте, — услышала она нежный девичий голос.

— Здравствуйте, — обрадовалась Елена Сергеевна, — я мама Лик…

— С вами говорит автосоветчик Риты. К сожалению для вас, дома нет никто, дома нет никто… Советую позвонить позднее…Ха-ха, ха-ха, ха-ха… пип-пип-пип…

— Ха-ха, — Елена Сергеевна в сердцах бросила трубку. — Дома нет никто… Весь мир сошел с ума… Я советчик одной дуры, Риты, кажется …Хи-хи, ха-ха…

Лидия Федоровна подозрительно покосилась в сторону смеющейся, но ничего не сказала, благоразумно решив промолчать. Елена Сергеевна хотела еще позвонить мужу на работу, и узнать какие там новости, но вовремя одумалась, решив, что раз сам не звонит, то значит, и новостей никаких нет. Вместо этого она позвонила Марине, второй подружке Лики, но та, хоть и оказалась дома, о местонахождении дочери ничего не знала. Тогда Елена Сергеевна попросила ее обзвонить всех своих общих с Ликой знакомых в надежде, что может, кто-то из них знает о ее местонахождении, или хотя бы, на худой конец, знает, где она была вчера вечером после двадцати ноль-ноль. К обеду, когда, наконец, позвонил муж, она уже была никакой. Первая пачка сигарет давно закончилась, да и вторая была уже полупустой, голова раскалывалась и посещающие ее мысли были одна мрачнее другой. Дома дочь так и не объявилась, а те немногочисленные ее друзья, оставшиеся в городе и не разъехавшиеся по курортам да по своим дачам, которых удалось по телефону откопать Марине, ничего, к сожалению, о Лике не знали и не слышали. Несколько раз она звонила еще Рите, но все время натыкалась на ее «советчика» и бросала трубку. «А еще вчера у нас все было хорошо», — обречено подумала она, со страхом снимая трубку звонившего телефона.

— Ты, чего это к телефону не подходишь? — услышала она в трубке приглушенный голос мужа.

— Боюсь, — не стала она выкручиваться. — Лики нигде нет.

— Она не звонила?

— Нет. А ты что узнал? — напряглась Елена Сергеевна.

— То же самое, — сказал муж, — но у меня новости лучше. В больницах и моргах города Москвы она, слава богу, не числится. А подругам ее ты звонила?

— Да, звонила, — Елена Сергеевна снова закурила. — Одной тоже нет дома, а та, что есть, ни чего не знает.

— Ну, вот видишь, — облегченно вздохнул Александр Васильевич. — Может они вместе, где со своей подружкой и отрываются, а ты слезы здесь льешь. Давай-ка, подождем вечера, вот увидишь, что все образуется…

— Хорошо, — согласилась она. — Давай подождем…

День 2. Эпизод 2. ЗВЕРЬ

Эпизод II

Зверь был большой и сильный, гремучая помесь очень крупной собаки с волком. Совершенно черный, превосходящий своими размерами любого волка, он напряженно застыл на пригорке, упершись своими мощными лапами в склон холма. Принюхиваясь к незнакомым запахам, долетавшим со стороны города, или того, что от него осталось, зверь настороженно рассматривал его окрестности своими волчьими холодными глазами, ловя любой звук или шорох окружающего его пространства и готовый в любую минуту сорваться с места. Красный, спрятанный в дымке диск солнца, только показался из-за горизонта, обещая хоть какое то тепло после холодной ночи, но зверя это особенно не трогало. Густая шерсть спасала его от ночного холода, а днем было не на много, но все же теплее и этого незначительного потепления было достаточно, что бы зверю чувствовалось вполне нормально в этой тоскливой, совершенно лишенной каких бы то ни было проявлений жизни, обстановке. Серое безмолвие, окутавшее все вокруг, не особенно давало разогнаться несшим земле свет и тепло солнечным лучам. А легкий туман, стелющийся по самой ее поверхности, гасил и те немногие, ухитрившиеся все же проникнуть сквозь сплошную серую массу лучи света, когда-то, очень давно, и неизвестно кем, названную небом.

Зверь еще раз посмотрел в сторону города, потом задрал свою длинную черную морду к небу и протяжно завыл, оповещая всех, что он здесь хозяин на этой пустынной земле, покрытой густым слоем песка и снега, из-под которого кое-где изредка пробивались еще засохшие, лишенные каких бы то ни было листьев ветки редких, низкорослых кустарников. Это была его территория и ни кто не имел право на нее посягать: ни живой, ни уж, тем более мертвый.

Зверь был голоден. Уже шел четвертый день, как он прикончил свои припасы и больше ничего существенного не попадалось. Съеденная вчера метровая змея не считалась, ему требовалось мясо, а его-то как раз и не было. Многокилометровые ежедневные прочесывания пустынной территории изматывали силы, но результата не давали. Поэтому с каждым следующим днем, в поисках пищи зверь забирал все южнее и южнее, пока, наконец, и не оказался на этом самом месте, где сейчас и стоял.

Вот уже третий день зверь каждое утро приходил на этот пригорок и долго смотрел в сторону города, пугающего и манящего одновременно. Чутьем собаки он угадывал, что там есть, чем поживиться, но инстинкт волка удерживал его от этого опрометчивого поступка. Здесь в лесу все было привычно и понятно, зверь повернул морду и повел ноздрями своего мокрого черного носа, принюхиваясь к незнакомому запаху, а вот, что его ждало там, в том скоплении развалин и блуждающих теней, спрятавшемся в синеватой дымке, можно было только догадываться. Там могли быть двуногие, встреча с которыми ничего хорошего не сулила. Зверь очень хорошо знал, на что они способны, эти твари со своими красными флажками.

Давно это было и далеко отсюда, шла его третья зима. Снега тогда навалило много, дичи в тайге хватало и жизнь обещала быть чудесной. Молодой и сильный, он только что сошелся с понравившейся ему волчицей и у них, совсем недавно появилось несколько волчат, таких же черных и лохматых, как и он сам. Первое время несмышленыши только сосали мать, не открывая глаз и совершенно не показывая носа из логова, на поиск которого, кстати, волки потратили прошедшим летом очень много времени. Ни одна живая душа не должна была знать про их логово, ни одна… Слишком велик был риск потерять волчат и самим лишиться жизни, тем более что охотники, словно взбесились в поисках лесных трофеев, на месяц по несколько раз устраивавших облавы. Но тайга, есть тайга, и здесь есть, где спрятаться. Несколько недель волк с волчицей уходили все дальше и дальше на север, забираясь, все глубже и глубже в таежные дебри, поближе к непроходимым болотам и подальше от людских поселений, обшаривая попутно все укромные уголки, попадающиеся на своем пути. И вот, наконец, трудные поиски увенчались успехом и нора была найдена. Место было глухое, мрачное и совершенно непроходимое. Глубокий овраг, поросший густой, высокой травой, по диагонали пересекала большая, завалившаяся сосна, в мощных, вывернутых корнях которой они и решили устроить свое логово. Острые когти зверя впились в землю, углубляясь, все дальше и дальше под корень в глубь, выгребая оттуда и выбрасывая из-под себя огромные комья грунта и всякую другую, встречающуюся по пути, мелочь. Рыли по очереди. Когда уставал один волк, за работу принимался другой… И так без остановки до самой ночи, пока вырытая в земле яма не превратилась в приличную нору и не стала пригодной для жилища. После чего они как угорелые носились друг за другом по освещенной лунным светом поляне, высоко подпрыгивая и повизгивая. Он догонял её и валил на землю, затем вскакивал и сам пускался бежать прочь. Волчица бросалась за ним следом, догоняла его и… сцепившись в комок, они радостно продолжали катиться кубарем по уже изрядно примятой траве ничего не видя и не замечая вокруг.

А когда пришла холодная зима, и появились волчата, началась совершенно другая взрослая жизнь. Волчица выкармливала их своим молоком и из норы почти не выходила, а он целыми днями носился по тайге в поисках пропитания. Теперь ему приходилось трудиться за себя и за неё тоже, причем львиную долю добытого съедала волчица, а уж, что останется — перепадало ему. Постепенно, окрепшие на материнском молоке, волчата стали на ноги, и настал тот день, когда они, наконец, осмелились показать свои мокрые носики из норы и увидеть белый снег и голубое морозное небо. Первые шаги были более чем неуверенные и волчата все больше жались к волчице, стараясь при первой же возможности улизнуть в привычное тепло норы. Но уже через пару дней они осмелели, и веселый ералаш из неугомонных зверюшек весело кувыркался поблизости от волчьего логова.

Но все хорошее, как известно, очень быстро заканчивается. Закончилась и эта сказка. Черный день пришелся, как раз на первый день весны, а первая весенняя ночь была окрашена таким страшным и жутким воем, что слышавшие его случайные охотники, промышляющие пушниной и волей случая оказавшиеся по близости, еще долго потом вспоминали как у них мурашки бежали по коже от одной только мысли, что это чудовище воет, где то совсем рядом.

Волков все-таки выследили и обложили. Затравленная волчица носилась вдоль развешанных по периметру красных флажков, получала в тело смертельные заряды и ни как не могла решиться их перепрыгнуть. Грохот выстрелов, белый дым и запах пороха, все смешалось тогда в этом месте. Зверь видел, как горели глаза тварей, стреляющих в загнанную волчицу, и его собственные глаза наливались кровью. Ему было страшно, но не настолько, что бы шарахаться от этих тряпок, развешанных между деревьями. Конечно, он был еще молод и не опытен, но только не глуп, что бы ни понимать, что красных лоскутков бояться не надо. Кровь предков по собачей линии все-таки сделала свое дело, и он не боялся ни флажков развешанных по склону оврага, ни тех, кто за этими флажками стоял. Он лишь терпеливо выжидал момента, когда можно будет рвануть вперед.

И вдруг, наступила тишина. Из своего укрытия зверь хорошо видел, как бородатый крепыш подошел к еще дергающейся, завалившейся на бок, исходящей кровью волчице, к которой тут же бросились испуганные и ничего непонимающие волчата, и одним выстрелом размозжил ей голову. А затем, оскалившись, принялся расстреливать малышей, все еще продолжавших жаться к уже мертвой, но все еще теплой своей матери. И тогда зверь понял, что дальше медлить уже нельзя, и пусть будет, что будет… И неизвестно еще, чего он больше хотел в тот момент, делая сильнейший рывок из своего укрытия на встречу своей смерти, спасти свою шкуру или попортить шкуру этой твари, без всякой жалости расстреливающей беспомощных щенят. Все случилось так быстро, что эта двуногая особь даже и испугаться-то как следует не успела, когда громадная черная масса, брызжущая слюной и с горящими ненавистью глазами налетела на него и сбила с ног. Челюсти зверя, клацнув, сомкнулись на горле бедняги и с такой силой рванули это его горло, выгрызая там все, даже шейные позвонки, что бедная, еще совсем недавно смеющаяся голова, осталась висеть только на одной, чудом уцелевшей жиле. Крик захлебнулся в собственной крови, а ничего так и не успевшие понять, выкатившиеся из орбит зенки убийцы так и застыли в немом созерцании проплывающих над верхушками сосен и елок редких беленьких тучек. Разъяренный же зверь в это время, впервые вкусивший человеческой крови, рвал когти уже дальше, совершенно не обращая внимания на эти чертовы, красные флажки! Сзади еще раздавались выстрелы, пришедших в себя от шока охотников, но вреда ему они уже принести не могли. Срезанные пулями ветки сыпались совсем рядом и даже падали на него, но вот в него ни одна пуля так и не попала. Словно заговоренный он огромными прыжками, уходил все дальше и дальше от этого проклятого места. Его мощные лапы уходили в глубокий снег и тут же, почувствовав твердь, отталкивались, выбрасывая могучее тело вперед, к жизни, и ни какая сила теперь уже не могла остановить его и принести ему вреда.

Когда охотники поняли, что достать волка своими пулями уже невозможно, выстрелы прекратились, но они еще долго завороженно смотрели вслед удаляющемуся зверю. И даже когда он совсем скрылся в чаще из виду, они все еще стояли с опущенными ружьями и винтовками, и молча переваривали случившееся. Ни кто из них тогда еще не знал, какого дьявола они сейчас породили и выпустили на свободу.

И в эту, да и в следующие несколько зим, прошедшие после этого черного дня, многие матери и жены так и не дождались своих сынов и мужей с таежных промыслов. И когда люди совсем уж отчаялись нос в тайгу показывать, на «Черного дьявола», как его прозвали в народе, наконец, объявили охоту…

День 2, эпизод 3

Эпизод III

Лорман отчетливо слышал, что его кто-то зовет и дергает за руку, но никак не мог понять, зачем он кому-то понадобился в такую рань. Его затуманенное после вчерашнего возлияния сознание никак не хотело возвращать его к действительности. Во рту пересохло, голова раскалывалась на две половинки и от одной мысли, что сейчас надо будет открывать глаза, подниматься на ноги и что-то делать, его уже мутило. Отмахнувшись от видения, он перевернулся на другой бок и попытался снова забыться, но этого, к его глубокому сожалению, не произошло. Этот «кто-то» продолжал упорно настаивать на своем, принявшись тормошить его уже за плечи, одновременно стараясь перевернуть его на спину. Парень, было, совсем уже собрался открывать глаза, с сожалением понимая, что поспать ему больше все равно не удастся, как два хлестких шлепка по щекам значительно ускорили процесс пробуждения. За вторым шлепком последовал, третий, четвертый и пятый… Лорман помотал больной головой из стороны в сторону, пытаясь уклониться от неожиданной боли и открыл глаза, но просветления не последовало: темнота не рассеялась, а даже наоборот, как ему показалось, стала еще темнее. Пока же он мучительно соображал, где находится и старался хоть как-то сориентироваться в пространстве, щеки его получили еще два хлестких шлепка бодрости.

— Проснешься ты, наконец, или нет? — услышал он над самым ухом почти знакомый голос из вчерашней жизни и попытался приподняться. — Боже мой, это ж надо было так нажраться, — причитал вчерашний голос, продолжая все еще лупить его, теперь уже по груди. — Пьянь совсем невменяема…

Опасаясь следующего нападения, ничего не видящий и пока да же не понимающая «пьянь» на всякий случай прикрыла лицо ладонями и лишь, затем только подала голос.

— Ну, наконец-то, — вздохнула нервозина из другого мира, в какой наш герой никак не хотел возвращаться. — Я думала, что ты уже ласты склеил, алкаш противный.

— Кто алкаш, — не понял ее Лорман, — я, что ли?

— Блин, — выругалась вчерашняя знакомая. — Он еще издевается. Притащил меня черт знает куда, и еще издевается, скотина.

— А сама-то ты кто? — не выдержал парень. — Откуда ты взялась?

— Вот урод, — бедный малый получил очередную затрещину. — Как в пустом вагоне трахаться всю ночь, так это он мастер. — А теперь, кто такая, да?

Лорман инстинктивно отпрянул, ожидая нового удара, и был совершенно прав. Кулак, не ладонь, в темноте просвистел около самого его носа, но, слава богу, мимо.

— Может, хватит, — он наугад выбросил руку вперед и совершенно случайно нарвался на ее руку. — А то ведь я тоже въехать могу.

— Пусти, — девчонка попыталась вырваться, но он только еще сильнее сжал пальцы и потянул ее на себя. — Кому я сказала!

— Замолчи.

— Будешь брыкаться, — девица окончательно вывела его из себя, — шею сверну.

— Не буду… пусти.

Парень разжал объятия, но на его удивление девчонка даже не пошевелилась, продолжая оставаться в его объятиях.

— Где мы? — после минутного молчания, наконец, спросил он.

Мгновение и крошечное пламя игрушечной зажигалки осветило ее лицо.

— Теперь видишь? — она медленно поводила рукой, освещая темное пространство.

— В вагоне, что ли?

— Нет, у меня дома, — Лика погасила огонь, и сплошная темнота снова окутала их. — Или, — рассмеялась она, — у тебя…

— Черт, — Лорман попытался вспомнить, как они здесь очутились, но все было напрасно. Он даже не смог вспомнить, как они всю ночь занимались любовью, если, конечно, она не врала, не говоря уж обо всем остальном. — Ничего не помню, а почему света нет?

— Ты меня спрашиваешь? — услышал он откуда-то из темноты ее смешок. — Спроси, что полегче…

— А выпить у нас еще осталось?

— Ты еще не напился?

— Голова раскалывается, — потер он виски, пытаясь хоть таким образом привести себя в порядок.

— Я же говорю, алкаш, — девчонка снова зло рассмеялась. — Вместо того, что бы думать, как отсюда выбираться, он решил снова нажраться. И часто у тебя такие запои случаются и провалы в памяти, фриц проклятый?

— Да заткнись ты, — не выдержалон он. — Сама напоила, а теперь издевается. Я, вообще, если хочешь знать, не пью и не курю, в отличии от некоторых.

— Видели уже, как ты не пьешь, ха! Только наливай… До сих пор в себя еще прийти не можешь, не пьющий ты наш.

— На себя посмотри…

— А что… у меня голова, в отличие от некоторых, не болит.

— А у меня болит…

— Ну и дурак.

— Сама такая…

Снова чиркнуло колесико зажигалки, на мгновение разорвав темноту и Лорман увидел как девушка подставила кончик своей сигареты под ее крохотное пламя. Секунда и по вагону поплыл ненавистный ему сигаретный дым.

— А без этого никак нельзя, ты… как там тебя?

— Ликой звали, пока фрица не встретила — тлеющий огонек сигареты опустился на скамейку. — Самое время выпить за знакомство, ты не находишь? Вот же, блин, связалась со склеротиком, — и кончик сигареты снова метнулся вверх. — Ты чего там расселся, или разлегся, не вижу? Ты думаешь нас отсюда вытаскивать, или тебе здесь очень нравится сидеть в темноте? Мне, вообще-то, сегодня в деканат надо, — и она поднесла огонек к циферблату своих золотых часиков. — А время уже, — она замолчала, присматриваясь, — время уже, черт, двадцать минут двенадцатого. Блин, я везде уже опоздала… А у тебя телефон есть?

— А у тебя, такой крутой, что, даже телефона нет? — попытался съязвить Лорман. — Надо же, а может и машинка, подаренная любимым папочкой на день рождения, тебе только приснилась?

— Остришь? Я услышала…

— А ты случайно марку то не запамятовала своего авто, случаем не «запор» какой девятьсот шестьдесят шестой с крыльями, к примеру? — Лорман от души рассмеялся. — А может девятьсот шестьдесят восьмой без крыльев, или, вообще, шестисотый без колес и мотора, зато две тысячи третьего года выпуска или даже две — тысячи четвертого, как тебе такой подарочек, а?

— Замолчи, — вздохнула Лика. — Ездишь на своем одиннадцатом номере, ну и езди себе на здоровье. Обзавидовался весь, бедненький. Телефон, пожалуйста, дай, мне домой позвонить надо. Представляю, что там дома сейчас творится. Все, наверное, на ушах стоят, дочка дома не ночевала… и свет, пожалуйста, найди, где здесь включается, а то меня уже эта темнота порядком достала.

— Хорошо, — Лорман поднялся. — Ты только посвети своей зажигалкой, где-то здесь мой кейс должен валятся.

— Он у тебя что, с аккумуляторами? Зачем тебе кейс? Ты лучше свет ищи, где включается, — не выдержала Лика. — Ты что, издеваешься, что ли?

— Так тебе телефон или свет? — улыбнулся в темноте Лорман. — У меня там фонарик лежит.

— Мне все сразу! Однако, ты странный, — заметила Лика, — фонарики, зачем-то в кейсе носишь. Вот презерватива у тебя в кейсе вчера не нашлось, а фонарик сегодня, — пожалуйста. Хоть что-то хорошее, а то я, грешным делом, подумала, что тебе здесь даже уже нравится, в этой темноте сидеть.

— Я на идиота похож?

— Кто тебя знает, на кого ты похож со своими фонариками, — хихикнула она. — В темноте не видно.

— На себя посмотри.

— Зеркала нет.

— Тогда потрогай себя, эффект будет тот же, — хмыкнул Лорман.

— Сам себя трогай, можешь прямо сейчас и начинать…

В вагоне повисла гробовая тишина. Лика потихоньку соображала, что это она такое ляпнула, а Лорман прикидывал в уме, как бы все это сейчас выглядело, если бы он последовал совету этой…

— Извини, — девица пододвинулась к парню и нащупала в темноте его руку, — глупость сморозила.

Пламя зажигалки снова осветило внутренности вагона.

— Вон твой кейс, — сказала она, указывая на него зажигалкой.

— Где? — Лорман стал шарить глазами по вагону. — Не вижу.

— Где, где? — передразнила она его. — Разуй глаза и посмотри, он прямо около твоих ног валяется.

Лорман нагнулся и поднял портфель с пола. Еще минута и у него в руках оказался маленький фонарик «Люмен» с довольно мощным световым лучом.

Слава богу, — облегченно вздохнул он, когда тонкий луч света уперся в противоположную стену вагона, — работает…

— А он мог и не работать? — удивилась Лика.

— Мог, наверное, — пожал он плечами. — Техника ведь…

— А зачем ты тогда его с собой таскаешь? — не унималась она.

— О-о, — протянул Лорман. — Ты замолчишь когда ни будь или нет, тебе, фонарик сейчас не нужен?

— Почему же? — искренне удивилась она. — Нужен и даже очень…

— Ну, вот и молчи тогда, — оборвал ее Лорман.

— Хорошо, только телефон дай.

— На, — Лорман снова залез в портфель, достал из него «мобильник» и протянул его Лике, — звони.

— Спасибо, — поблагодарила она и принялась набирать номер своего домашнего телефона, а затем и номер рабочего телефона матери.

— Твой, блин, тоже не ловит, — вернула она трубку хозяину. — И все-таки, — Лика проследила за лучом света, бродившего по пустому вагону, — где же мы с тобой оказались, что здесь ничего не работает, в какой такой заднице мира?

— Понятия не имею, — молодой человек подошел к двери вагона и принялся ее раздвигать, что на его удивление удалось сделать довольно легко, — но думаю, — почесал он за ухом, — что не дальше какого ни будь метрополитеновского отстойника.

— Ты уверен? А почему мы тогда стоим, судя по всему, посреди какого-то тоннеля? — Лика тоже подошла к двери и высунулась наружу. — Я хоть и не работник подземки, — она взяла из рук Лормана фонарик и пошарила им по закругленным, рифленым его сводам, — но мне кажется, что поэтому тоннелю должны ходить поезда, а не ремонтироваться в нем вагоны. Ты не находишь, что я права? — и она вопросительно посмотрела на Лормана, продолжающего все еще водить фонариком по стенам тоннеля.

— Может быть, — пожал тот плечами и сплюнул вниз, под колеса состава.

— А еще, тебе не кажется странным, что здесь очень тихо. Послушай, — Лика закрыла глаза и прислушалась.

Тишина, действительно, была потрясающей. Было такое ощущение, что все вымерло. В народе такую тишину называют, обычно, гробовой.

— Сюда не доноситься ни одного звука извне, полный вакуум, — Лика открыла глаза и пододвинулась ближе к соседу. — Так не бывает… Я помню, когда часом поезд застревал посередине пути на несколько минут, то отчетливо было слышно, как по соседнему тоннелю тарахтел встречный состав, тарахтел так, что пол под ногами качался, а здесь такого нет. Тебе это странным не кажется?

— Нет, — отмахнулся Лорман. — Нагонишь тут страху, что скоро черти начнут мерещиться. Скорее всего это какой то запасный путь, вот и все… Поэтому нас от сюда ни кто и не выгнал, что мы на фиг здесь никому не нужны.

— Ты думаешь? — Лика недоверчиво посмотрела на парня.

— Уверен, — сказал он и, прихватив с собой портфель, спрыгнул вниз. — Давай, — он протянул ей руки. — Прыгай и пошли, а то не дай бог батарейки сядут, будем тогда, как слепые котята к свету пробиваться.

— Ты точно уверен, что это запасный путь?

— Уверен. Прыгай, давай…

— Твои бы слова, да богу в уши, — вздохнула Лика, присела на корточки, оперлась на его протянутые две руки и легко спрыгнула на землю или на то, что там внизу было, на шпалы, что ли…

День 2, эпизод 4

Эпизод IV

— Нет, я так дальше не могу, — Елена Сергеевна в сердцах сломала в пепельнице только что прикуренную сигарету. — До вечера я точно сойду с ума, — она резко встала и принялась мереть пол кабинета мелкими шажками: туда-сюда, туда-сюда…от стола к двери, от двери к столу, от стола снова к двери, замыкая проклятый круг безнадежности, начиная все заново.

— Может в милицию заявить, — подала из-за своего стола голос совсем притихшая Лидия Федоровна.

— Пожалуй, — согласилась женщина и, усевшись прямо на стол, сдвинув при этом в сторону все бумаги, принялась накручивать диск старого телефона, ровесника ее молодости, который все никак не могли заменить на новый.

— Сорок восьмое отделение милиции, капитан Сомов слушает, — услышала она бодрый голос на другом конце провода.

— Я хочу заявить о пропаже человека, — начала она говорить в трубку.

— Когда?

— Сегодня…

— Мы такие дела не рассматриваем.

— Почему? — удивилась она. — У меня пропала дочь…

— Должно пройти сорок восемь часов с момента исчезновения.

— Вы это серьезно?

— Серьезней не бывает, — бодрый голос офицера стал ее постепенно выводить из себя. — Как правило, — продолжил тот бубнить в трубку на другом конце провода, — по истечению данного срока пропажи в девяносто девяти случаях из ста возвращаются в родные стены.

— А если у меня этот, как раз единственный случай, — не сдавалась Елена Сергеевна. — Что тогда?

— Вы можете приехать к нам и сделать свое заявление письменно, — вздохнул милиционер. — Мы его зарегистрируем, но дело откроем все равно не раньше, чем истекут положенные сорок восемь…

— Да-а, — протянула она, нервно бросив трубку телефона, так и не дослушав его до конца. — Скорее луна на голову свалится, чем они там задницы отдерут от своих мест. Сорок восемь часов, черт бы их всех там побрал, — выругалась она. — Им требуется на подъем сорок восемь… часов. Что б вы там все сгорели вместе со своими правилами…

Елена Сергеевна вернулась за стол и принялась собирать раскиданную по нему мелочевку в сумку. Первой туда полетела зажигалка, затем шариковая ручка, пачка сигарет и ключи от машины. Так и незаконченный перевод статьи полетел в ящик стола, а многочисленные окурки в стоящую под ногами пластмассовую урну с предусмотрительно вставленным в неецеллофановым пакетом.

— Все, — встала она. — Поеду домой… больше не могу.

— И правильно, — поддержала ее Лидия Федоровна. — Как говорится, дома и стены помогают.

— До свидания, — бросила на прощание Елена Сергеевна и, перекинув сумку через плечо, быстро направилась к выходу.

— До свидания, — вздохнула Лидия Федоровна. — Удачи тебе, я уверена, что все обойдется.

— Будем надеяться.

— Елена Сергеевна, — услышала она свое имя сзади, когда быстрым шагом шла по длинному коридору к лифту, — одну минутку…

«Ну, что там еще», — разозлилась она и обернулась. По коридору ее догонял Игорь, сотрудник их отдела, специализирующийся на восточных языках.

— Вы очень спешите?

— Очень, — кивнула она, но все же остановилась и выжидающе посмотрела на молодого человека. — Что, что-то срочное?

— Да нет, ничего такого, что не смогло бы подождать, — ответил Игорь. — Не горит, я лучше к вам завтра подойду. Вы будите на месте?

— Буду.

— Тогда, я прямо с утречка к вам и заскочу, хорошо?

— Хорошо, Игорек, хорошо, — снова кивнула она и развернулась, что бы идти дальше, но второй его вопрос не дал ей сделать этого.

— У вас что-то случилось, Елена Сергеевна? — спросил молодой человек и вдруг, интуитивно понял, что делать этого не следовало. Вместо ответа Елена Сергеевна лишь невесело усмехнулась, отведя взгляд в сторону. К горлу подступил ком, и она поняла, что еще немного и расплачется, прямо здесь, на глазах у этого паренька.

— А что, по мне заметно? — спросила она, из последних сил сдерживаясь, что бы ни разреветься, но предательские слезы уже заполнили ее глаза.

— Есть малость, — Игорь совсем растерялся, видя ее реакцию. — Я могу чем помочь?

— Вряд ли, — вздохнула она, — но за предложение спасибо.

Сотрудник сказал еще что-то, но она его уже не слышала. И дожидаться лифта она тоже не стала, чувствуя, что еще немного и сорвется, чуть ли не бегом женщина стала спускаться по лестнице, чтобы поскорее покинуть это место, где еще вчера ей было так уютно и комфортно. Подчиненный же, даже тогда начальница скрылась из виду за дверьми лестничной клетки, все еще продолжал стоять, прикидывая в уме, что же такое могло случиться, что так сильно вывело из себя эту всегда собранную, нравившуюся ему женщину?

Спустившись вихрем по лестнице, чтоб, не дай бог, не пристал еще какой-нибудь доброжелатель, начальница проскочила проходную и оказалась на улице. Отыскав взглядом свою машину, аккуратно примостившуюся почти с самого края стоянки, Елена Сергеевна направилась к ней, доставая на ходу из сумки ключи зажигания и отключая сигнализацию. Оказавшись внутри, она, даже не взглянув на себя в зеркало с весящей под ним побрякушкой, завела мотор, собралась трогаться, но дорогу вдруг перегородила черная иномарка с выключенной синей мигалкой на крыше, пропускающая другой автомобиль, выруливающий со стоянки, что бы самой занять освободившееся место. Выключив скорость, Елена Сергеевна обхватила руль руками, положила на них голову и закрыла глаза. «А может, ни чего и не случилось, — стала она себя успокаивать. — Муж прав, загуляла где-то девонька, телефон разрядился и ей просто сейчас не до нас. Себя вспомни в ее годы, то же ведь была не подарочек, а чем дочка лучше? Яблочко от яблони…». Крутая машина отъехала и Елена Сергеевна, наконец, тоже смогла покинуть стоянку. «Живут, как не у себя дома, — со злостью подумала она про «мигалку», — сплошное вранье и ворье вокруг». «Тойота» уверенно заняла среднюю полосу движения и понеслась по Кутузовскому проспекту в сторону области. «А что с нами стало, — вздохнула она, перестраиваясь в правый ряд. — Сами себе уже нем верим, везде только рубли и доллары… Милиции боишься больше, чем бандитов, дожили. Куда не сунься, везде криминал и наркотики. А может она уже наркоманка? — пронзила ее страшная мысль. — О, боже, — побледнела она. — Выкинь это из головы».

Когда загорелись красные «стопы» у впереди идущего джипа, она заметила слишком поздно, нога впилась в педаль тормоза, но это уже не спасло. Со страшным визгом стираемой об асфальт резины, ее игрушечная «Тойота» на всем ходу въехала в зад огромного японского внедорожника.

День 2, эпизод 5

Эпизод V

— И в какую сторону мы пошлепаем? — спросила Лика, оказавшись внизу, спрыгнув с вагона вниз, где с одной стороны ей в лицо дышал перегаром этот противный немец, принявший ее в свои объятия, а с другой — подпирали железные колеса поезда.

— Не знаю, — пожал тот плечами, — куда-то надо…

— Интересно, — возмутилась она, — кто из нас здесь мужчина? Я теперь еще должна думать, что нам делать? Затащил меня неведомо куда и теперь разводит руками. Ты понимаешь или нет, что мне нужно домой? Повторяю для особо тупых, мне сейчас же необходимопопасть домой. Меня мать и так уже убивать будет, я же ей даже не позвонила, а если я здесь еще и разгуливать буду неизвестно с кем… По-русски не понимаешь, перейдем на немецкий: Гитлер капут, все пропало!

— Да заткнись ты! — не выдержал парень.

— Сам затыкайся, — девчонка со злостью вырвала руку, которую он все еще продолжал держать. — Затыкать меня будет. Дай сюда фонарик и торчи здесь, блин, сколько хочешь!

— Возьми, только не тарахти.

Лика выхватила фонарик и, направив тонкий луч света себе под ноги, двинулась вдоль неподвижно застывшего в темноте вагона. Чертыхаясь, парень нехотя последовал за ней. Он бы сейчас, если честно, лучше бы еще поспал. Его слегка мутило, не совсем, чтобы уж очень, но и до нормального самочувствия было далековато, а здесь еще эта, он так и не смог подобрать для нее подходящего местоимения, спешащая к своей мамочке.

— А ты уверена, что нам надо именно туда? — услышала вдруг Лика, где-то позади себя его неуверенный голос и остановилась.

— А ты нет?

— Не знаю…

— Вот и иди, куда тебя ведут знающие люди, — луч света метнулся в его сторону, полоснув по глазам.

Лорман зажмурился и отвернулся.

— В глаза, дура, не бей, слепишь.

— Ты слепым родился, кретин, — выдала она, но фонарик все же отвела в сторону. — Если я дура, то ты, вообще, полный идиот и непроходимый тупица, свалившийся мне на голову.

— Заткнись.

— Заладил, блин… — хихикнула вредина, развернулась и пошла дальше, осторожно, что бы ни споткнуться, ступая на шпалы. — Как будто и слов других в русском языке нету: «заткнись, да заткнись». Ах, да-а, — нежно промурлыкала она в темноте своим бархатным девичьим голоском. — Я же совсем забыла, что ты у нас немец. Только хенде хох и Гитлер капут. А все-таки здорово мы вас тогда лупанули, что вы до сих пор в себя прийти не можете, тормоза сплошные…

— О боже, — Лорман остановился и сжал голову руками, — за что я перед тобой так провинился, что ты наслал на меня эту стерву.

— На фиг ты ему сдался, — рассмеялась где то впереди Лика. — Что бы на бестолочь еще время тратить.

— Убью, дрянь, еще одно слово…

— Напугал ежа голой за…

Договорить она не успела, почувствовав, что что-то большое наваливается на нее сзади, сбивает с ног и придавливает всей своей массой к земле, вернее к шпалам. Падая, она выронила фонарик и больно ударилась подбородком о рельсу. Зубы клацнули, фонарик отлетел в сторону и погас, во рту, что-то хрустнуло, а из глаз, наверное, посыпались искры.

— А-а-а, — завизжала она. — Совсем крыша поехала. Ты мне все лицо разбил, урод.

— Не ори, — Лорман попытался ее перекричать, но все было бесполезно. Тогда он нащупал в темноте ее рот и попытался его заклеить своей ладонью, что бы хоть на несколько децибел ослабить вой сирены. Сирена замолкла, но в ту же секунду он почувствовал, как ее остренькие зубки резко впились ему в пальцы. Дикая боль пронзила суставы. Теперь уже заорал он:

— Пусти-и-и…больно же!

— А ты не размахивай, где попало, — Лика разжала свои зубки. — А то калекой отсюда выберешься, я тебе обещаю.

— Сука!

Лорман вовсе не собирался ее валить, просто нога, когда он всего лишь попытался ее догнать, ускорив шаг, на бегу попала в какую-то яму, и он со всего маху полетел прямо на нее, за что и был слегка искусан.

— Урод!

— Я не хотел, — парень, упершись здоровой рукой в шпалу, продолжая все еще дуть на кровоточащие пальцы, стал медленно подниматься.

— Чего не хотел? — почувствовав, что тяжесть свалилась с ее тела, Лика тут же перевернулась на спину и принялась в темноте размахивать руками, несколько раз, даже на что-то натыкаясь. — Ты чего это здесь вытворяешь, — визжала она. — Сила есть, ума не надо, да? Хотел изнасиловать, да?!! Только еще раз приблизься, я за себя не отвечаю.

Получив в темноте по носу и в челюсть, несчастный потомок некогда побежденных оккупантов, добравшихся до Москвы и не очень благополучно сваливших обратно, все же ухитрился подняться на ноги, и тут же отскочил в сторону, чтобы не получить еще.

— Споткнулся я, — пробурчал он, — не неси чушь, еще кусается. Нужна ты мне, коза драная, насиловать тебя, поищи себе другого козла!

Сказал и напрягся, приготовившись к получению очередной очереди «лестных» определений и местоимений в свой адрес, особенно за «драную козу», слетевшую с языка. Однако, на свое удивление, ответной очереди не последовало. Тишина и темнота завладели пространством. Он постоял еще немного, прислушиваясь, но все было напрасно. Девчонка молчала.

— Эй, — подал он голос, — ты где? — и снова прислушался. И снова тишина… Тогда он выставил вперед руки и сделал неуверенно один шаг вперед. — Где ты?

Не рискуя двигаться дальше стоя и ожидая от этой сумасшедшей всего, чего угодно, Лорман опустился на четвереньки и только после этого продолжил свой путь. Мелкий гравий тут же впился в коленки и в ладони. Парень сморщился, но позы не изменил. Осторожно перебирая ногами и руками, он медленно-медленно двинулся на ощупь вперед. «Ну вот, — мелькнула мысль, — и я сделал первый шаг в сторону деградации. Обезьяна и только, только хвоста не хватает. Пить меньше надо». Еще несколько движений и его голова наткнулась на что то мягкое. Он тут же отпрянул, опасаясь очередной затрещины, но этого делать, было уже не обязательно. Девчонка даже не пошевелилась.

— Ты чего молчишь? — испугался он. — Ты там не умерла случаем?

— Не дождешься, — всхлипнула Лика. — Фашист проклятый. Ты мне… кажется… зуб сломал.

Уточнять, какой именно, Лорман благоразумно не стал, да она бы и не ответила. Обхватив колени руками девчонка вдруг перестала сдерживаться и разревелась.

— Не плачь, — парень с опаской протянул руку и предпринял неуклюжую попытку ее успокоить, пытаясь погладить ее по голове. — Я же не специально…

— Мамочка, — Лика принялась растирать слезы по щекам, — забери его отсюда. Руки убери, недоносок, укушу. Как я теперь домой появлюсь беззубая? Сядешь за изнасилование, понял! Из тебя там быстро девочку сделают, — всхлипнула она, — и все зубы повыбивают.

Два раза просить не потребовалось.

— Ну, и черт с тобой, — отшатнулся Лорман. — Свалилась на мою голову…

— Иди к черту, что б глаза мои тебя не видели.

— Фонарик дай и пойду

— Что?

— Фонарик, говорю, отдай, — повторил Лорман, — и до свидания…

— У меня его нет, — Лика пошарила вокруг себя руками. — Он куда-то закатился.

— Час-от-часу не легче, — выдохнул Лорман. — И как ты себе представляешь без света дальнейшее наше путешествие по этим катакомбам?

— Молча, — огрызнулась Лика. — Вали вместе со своим фонариком. Как я теперь без зуба жить буду? Кому я теперь нужна буду беззубая?

— Ты и с зубами вряд ли кому понадобишься, — ухмыльнулся в темноте Лорман, представив на секунду себе ее щербатое во всей красе личико.

— У-у-у, — завыла снова девчонка. — Он еще издевается. Фашист, эсэсовец проклятый, что бы у тебя самого все зубы повылетали, зараза…

Дослушивать парень не стал, заткнув пальцами уши, он повалился на спину, и вдруг, неожиданно даже для самого себя рассмеялся, не веря, что все это происходит с ним наяву.

Так они и жили. Она во все горло ревела, оплакивала себя, красивую, сидя на рельсах или на шпалах, в темноте ведь не видно, а он во все горло ржал, как конь, во всей красе представляя себе беззубую улыбку этой брыкающейся кобылки.

— Ах так, да, — Лика вдруг перестала реветь, совершенно сбитая с толку его идиотским смехом. Значит, так, да… Изуродовал меня и смеешься, да? Тебе смешно, да?

Лорман не реагировал, продолжая все еще закатываться от смеха. И, чем больше она свирепела, тем сильнее он закатывался.

— Ну-ну… Посмотрим еще, кому хуже будет?

И подвернувшийся под руку первый же увесистый в темноте булыжник полетел в его сторону. Послышался глухой удар, и смех тут же прекратился. До этого здесь было только темно, а теперь стало еще и тихо! Ощущение, как в гробу с закрытой крышкой, единственное отличие — присутствие воздуха и возможность шевелить конечностями.

— Эй, — позвала Лика, первая, не выдержав гробового молчания, так неожиданно свалившегося на ее голову, — ты чего молчишь? Эй… я кому говорю, — повторила требовательно она, но ответа так и не последовало. — Ты, что, в пустое место превратился?

Лорман не отвечал.

— Дьявол, — девчонка выругалась и полезла в карман за зажигалкой. — Куда ты пропал?

Колесико чиркнуло, и легкий свет от крошечного пламени озарил темноту. Девушка повела рукой, пытаясь получше рассмотреть освещаемое пространство, она даже сощурилась, напряженно всматриваясь в темноту, но эффект был тот же, что и пол минуты назад, когда она еще только полезла в карман за зажигалкой, — парень, словно сквозь землю провалился. Единственное, что она увидела, был валяющийся около самой стены его фонарик, который она, правда, сама же и выронила при падении. Зажигалка нагрелась и обожгла палец. Девчонка выругалась, гася пламя, и снова оказалась в темноте. Подув на свой поджаренный пальчик, она поднялась, и сделала несколько неуверенных шагов в сторону фонарика. Крошечное пламя снова ожило в ее руке. Пара шагов и фонарь оказался у нее в руках, правда, для этого потребовалось согнуться и чуть-чуть пошарить ручками.

— Ну и черт с тобой, — крикнула она в темноту, разгибаясь и включая фонарик. — Посмотрим, кому еще хуже будет… Думаешь, испугаюсь, да? Ой-ой-ой… камушком в него кинули, блин! Так теперь, что — можно бросать бедную девушку в темноте, да? Вот скотина, выбил зуб и бросил…

— Чего разоралась?

От неожиданности Лику даже передернуло. Так, что она даже фонарик снова выронила с испугу, который со стуком упал на рельсы, но в отличие от первого раза, теперь продолжал светить.

— Никто тебя не бросал, — Лорман нагнулся и поднял нужную вещичку. — Разбросалась тут… решила нас без света оставить?

— Ты где был? — Лика потихоньку стала приходить в себя.

— Пиво пил, а что? — усмехнулся он. — Сидел и ждал, пока ты в меня следующим камнем не промажешь.

— А отозваться ты, конечно, не мог, — девчонка сузила глазки, — да?

— Что бы ты в меня рельсу зашвырнула…

— Чего зашвырнула? — не поняла она его юмора. — Какую еще рельсу?

— Об которую зуб сломала.

— Она же тяжелая, — не поняла та немецкого юмора.

— Вот-вот, — парень набрал полные легкие воздуха и выпустил его тонкой струйкой прямо в лицо негоднице. — Это-то меня и спасло, что ты не смогла ее от земли отодрать.

— Мне домой надо и, чем быстрее, тем лучше.

— Мне тоже, — он посветил на свои часы и присвистнул. — Я уже, два часа как должен быть на работе.

— Не расстраивайся, тебя уже выгнали.

— Типун тебе на язык, не каркай…

— Вот еще, — Лика в темноте прищурила глазки, — каркать я буду. Сам рассуди, кому в наше время нужны пьяницы и прогульщики?

— На себя посмотри.

— И что? Я не прогуливаю, у меня каникулы. Так что…

— Глаза закрой.

— Зачем? — Лика насторожилась. — Что бы ты мне второй зуб выбил?

— Хочу посмотреть, что с первым стало.

— Только осторожно, хорошо?

— Договорились.

Девчонка зажмурилась и послушно открыла рот. Парень слегка улыбнулся, направляя луч света на ее лицо, пытаясь в очередной раз понять, с кем это он, собственно, связался? Только, что она еще в него кидала камни, ругалась и орала во все горло, и вот уже стоит с открытым ртом и закрытыми глазами и терпеливо ждет, что же он ей скажет и какой диагноз поставит. Ему даже показалось, что если даже диагноз этот будет не очень утешительным, то она же еще его и успокаивать начнет.

— Долго мне еще с этой идиотской улыбкой стоять? — вернула она его к действительности. — Ты в рот смотри, а не на мое лицо пялься.

— А я что делаю, — вздохнул Лорман, направляя луч света прямо ей в рот. Губа у нее и в правду была разбита, и даже немного припухла, но вот зубы, зубы все у девочки были на месте. Он еще раз прошелся лучиком по белоснежной эмали и опустил фонарь.

— Ну? — спросила Лика в напряжении.

— Что, ну? — передразнил ее Лорман. — Нет трех зубов. Родители будут тебе рады. Чего реветь было?

— Мне показалось, что выбиты все, без трех жить можно.

— В таких случаях обычно крестятся, когда кажется, — заявил Лорман и, не дожидаясь ответа, зашагал дальше по шпалам.

— Мне показалось, что он качается.

— Говорю же, крестись!

Лика увидела, как тонкий луч света, скользнув по стене тоннеля, пробил темноту и осветил далеко вперед уходящее полотно железной дороги, слегка играя на шпалах и постепенно удаляясь, все глубже и глубже погружаясь в его черное нутро. Иногда его ноги не попадали на шпалы, и тогда девчонка слышала, как под подошвами его полуботинок скрипели мелкие камни, расползаясь в разные стороны. Она даже на секунду представила себе картину, как они, эти камешки расползаются, цепляясь друг за друга и издавая этот неприятный скрипучий звук, многократно усиленный акустикой подземелья. Все в грязи и отработанном масле они, словно тараканы, разбегались в разные стороны, в панике наступая, друг другу на головы, нанося увечья и выкалывая лапами друг другу глазки, совершенно не переживая, правда, от этого. Пытаясь в панике лишь спасти свои никчемные, но от этого еще более ценные жизни и, совершенно при этом, не мучаясь угрызениями совести за погубленные жизни своих, менее удачливых собратьев по несчастью.

Немного постояв, прислушиваясь к удаляющимся шагам своего непутевого спутника и боясь остаться одной в непроглядной тьме, Лика последовала следом за «уничтожителем камней», как она его про себя обозвала. «А чего он хотел, — размышляла она на ходу, осторожно ступая на шпалы, — что бы я без зуба осталась? Еще чего… Так бы он тогда мне и шел сейчас спереди, фонариком себе подсвечивая и распугивая тараканов. Зубы мои ему не нравятся, видите ли, а то, что я себе колено разбила о шпалу эту чертову, так это уже и не считается, да?»

Минут пятнадцать они так и шли, он чуть спереди, подсвечивая себе фонариком, а она немного сзади, но так чтобы видеть под ногами шпалы. Шли молча: он все еще продолжал прикидывать, чем ему может грозить прогул на работе, а она — сокрушалась, что разорвала на коленке только что купленные, совершенно новые джинсы и все еще не позвонила матери, причем, именно матери, а не отцу. Отец, как правило, дома бывал редко и в воспитании дочери участия не принимал, предпочитая отделываться дорогими игрушками типа автомобиля на день рождения или компьютера под Новый год. «Ничего, — успокаивала она себя, — сейчас вот выберемся из этого подземелья, и сразу же позвоню. Ох, и влипнет же мне…»

— А тебе не кажется, что мы уж очень долго идем? — подала она, наконец, голос. — Что-то не похож этот грот, или как его там, на отстойник.

— Вижу, — Лорман остановился. — Предлагаешь повернуть назад?

— Не знаю, — Лика пожала плечами. — Столько уже идем, обратно, вроде как обидно возвращаться.

— Да, — согласился он, — идем вперед. Тоннель поворачивает, думаю, еще немного и наше с тобой знакомство закончиться.

— Хотелось бы, — вздохнула Лика, — глаза б мои тебя не видели.

И первая двинулась к повороту. «Специально они что ли, — сокрушалась она про себя, подбирая шаг под шпалы, — положили их на таком расстоянии, что бы совершенно ходить было невозможно. Про людей разве думали, ни мостиков тебе, ни фонариков, и шпалы еще вверх ногами лежат».

— А кстати, — она обернулась к своему попутчику, — почему здесь света нет? Мне кажется, что здесь должны висеть хоть какие-то лампочки, раз поезда здесь ездят.

— А кто тебе сказал, что они здесь ездят? Я, что-то их пока не видел и не слышал…

— Но ведь мы же сюда приехали, — девчонка снова обернулась. — Или ты хочешь сказать, что мы сюда на самолете прилетели?

— Не помню.

— Пить меньше надо, — подытожила она. — Тут помню, тут не помню, совсем как Киса Воробьянинов. Помнишь, когда он в ресторане нажрался со студенткой этой, — вдруг рассмеялась она, — как он сосиски себе в рот запихивал?

Лорман тоже улыбнулся, вспомнив этого депутата из Думы с пенсне на носу и набитым мясом ртом. От сосисок он сейчас тоже бы не отказался. Подумал и тут же вспомнил про две штуки, что все еще портились в его кейсе, спокойно дожидаясь своего часа. «Вот выберемся, — с надеждой подумал он, — и тогда перекусим. Не есть же, в самом деле, на шпалах, да еще такой темноте». Но прошло еще десять минут, затем еще десять, а потом еще и еще, а конца этому тоннелю все не было и не было. Прошел, наверное, целый час, может и того больше, когда впереди, наконец, что-то на самом деле что-то блеснуло. Вернувшиеся с того света обычно рассказывали, что в конце темного тоннеля всегда виден свет. «Осталось всего лишь узнать, — подбодрил он себя, — что нас уже нет».

— Ну, вот мы и у цели, — произнес он спокойно, отгоняя дурные мысли на счет преждевременной смерти. — Осталось лишь заново ожить.

Мощный луч фонарика, пройдясь по рельсам и описав дугу по круглому своду тоннеля, нащупал где-то в самом его конце нечто, вселившее надежду. Возможно, что обходчик блеснул фонариком, а может… Ребята радостно ускорили шаг. До заветного освобождения осталось каких-то сто метров, а может и того меньше. Вот же будет смеху, когда они будут всем потом рассказывать, как перепугались в темноте и переругались, чуть все зубы друг-дружке не повыбивали.

— Мне кажется, что мы пришли, — заключил парень, когда они добрались до места.

— Только куда? — Лика удивленно уставилась на выросшую перед ними гору камней, полностью заваливших тоннель.

— Вот именно, — поддакнул он, — куда?

— Ты, вообще, что ни будь, понимаешь? — она выхватила у него из рук фонарик и принялась им шарить по скоплению беспорядочно наваленной груды камней вперемешку с бетонными глыбами и песком.

— Я? — переспросил Лорман и стал, зачем-то карабкаться по этим самым глыбам и камням наверх. — Единственное, что я понимаю, — донеслось до нее откуда то сверху, — так это то, что дальше здесь мы пройти не сможем.

— Нам, что же теперь — возвращаться? — повысила она голос.

— А у тебя есть, что какие то другие предложения?

— Опять по шпалам?

— Извини, — усмехнулся Лорман, — но на ручки, милая, я тебя взять не смогу, чтобы ты мне потом пришила еще одну попытку в изнасиловании.

— Да, — девчонка опустилась прямо на рельс и вытянула ноги. — Печальный случай. Может тебе и правда попытаться это сделать, чтобы хоть сиделось не просто так, а за дело. Сколько мы сюда топали?

— Минут сорок, — парень тоже присел рядом на, — может больше…

— А полтора часа не хочешь?

— Я не засекал.

— Зато я засекала.

— Значит, столько же и назад, — Лорман посветил фонариком на свои часы.

— Какие мы сообразительные, — съязвила Лика, — слов нет, одни мысли.

Отвечать Лорман не стал, что толку, только на очередную «оплеуху» нарываться. Лика достала из своей сумочки сигареты и зажигалку. Чирк, и ее красивое лицо на миг высветилось в темноте, еще миг, и только тлеющий огонек прикуренной сигареты, да запах дыма мог еще указать на то, что здесь, в этом богом и людьми забытом тоннеле, еще кто-то был.

— Лорман, — позвала она, впервые обратившись по имени, а не наградив очередным прозвищем.

— Что?

— Ничего, тебе не страшно?

— С чего бы это? Раз света в конце тоннеля не увидели, значит еще живы, радоваться надо, не огорчаться.

— А что, если нас здесь завалило? — Лика затянулась, и маленький тлеющий огонек снова выхватил из темноты ее лицо. — Что тогда?

— Ерунда, — он оперся руками о свои колени и стал подниматься. — Просто, мы пошли с тобой не в ту сторону и все.

— Просто, все у тебя просто, — Лика щелчком отправила недокуренную сигарету на кучу камней. — Давай, включай свой фонарик и пошли. Мне что-то не очень здесь хочется рассиживаться, я уже замерзаю.

— Пошли, мы только тебя и ждали.

— Скажи, что это я еще тебя сюда завела, да?

— Да, — согласился он и предусмотрительно заткнул уши пальцами. — Да, да и да… Все, что ты теперь не скажешь, я заранее со всем согласен. Если бы мы остались в кино, а не поперлись в кабак, сейчас бы занимались своими делами, а не таскались по этим катакомбам.

— И это правильно, — подвела она под всем вышесказанным черту, — женщин надо слушаться. Хотя, с последним моим изречением можно и не согласиться. Это же из-за тебя мы оказались в метро, а не поехали на такси?

— Помолчи, — Лорман сплюнул себе под ноги и посветил фонариком на полукруглую, покрытую слоем пыли и грязи, рифленую стену тоннеля. — Я, кажется, нашел ответ на один твой вопрос.

— На какой?

— Почему здесь света нет.

— Ну, и…

— Потому, что его сюда забыли провести, — сказал он. — Даже при беглом осмотре стен видно, что проводка здесь отсутствует напрочь.

— Что отсутствует, позвольте? — не поняла Лика.

— Провода и кабели на стенах.

— И что?

— Ничего, — огрызнулся Лорман. — Только хорошего в этом я ничего не вижу.

— А я вижу, — возразила она. — Ты же сам говорил, что мы, черт, в каком-то заброшенном отстойнике оказались, правильно?

— Ну…

— Здесь просто все разворовали.

— Так-то оно так, — согласился парень. — Но тогда как сюда попал наш поезд, если здесь электричество полностью отсутствует?

— Какая теперь разница, — усмехнулась Лика, — как он сюда попал, этот твой поезд, с электричеством или без. Ты лучше подумай, как нам отсюда выбираться, я и так уже все ноги сбила об эти шпалы дурацкие.

— Дойдем до поезда, отдохнем немного и двинемся дальше, чего тут думать-то, — Лорман посмотрел на девчонку и улыбнулся. — Другого выхода у нас нет.

— А если и там то же самое, что тогда?

— Этого не может быть, — улыбнулся в ответ Лорман.

— Почему?

— Потому, что этого не может быть никогда! Пошли, нечего время зря тратить.

— Пошли, — согласилась с ним Лика, первый раз, наверное, за все время.

День 2, эпизод 6

ЭПИЗОД VI

— Черт, — женщина выругалась. — Только этого сейчас мне и не хватало.

Капот ее машинки сгорбился, не выдержав напряженности момента, а сама она, машинка эта, такая вся кругленькая и чистенькая, так и прилипла к грязной заднице этого монстра, одно колесо которого было больше, чем она вся вместе взятая со всеми своими лошадками. Джип только слегка дернулся от ее поцелуя, но так, скорее всего ничего и не понял. Да и как он мог что-то понять, если даже мухи и те, старались на него не садится, чтобы, не дай бог, полироль не попортить, а уж про то, что его кто-то решится поцеловать, пусть даже и в задницу…

Дверь со стороны водителя, наконец, открылась и Елена Сергеевна увидела, как сначала, не спеша, показалась, чья-то нога в черном, до идеального блеска начищенном полуботинке, а затем, еще через минуту, и все остальное. Совершенно не примечательный с виду тип средненького телосложения, однако, в черных, со стрелочками брюках и белоснежной рубашке с галстуком. Черное, белое… Черные очки и играющая на солнце белая лысина медленно повернулись в ее сторону, да так и застыли, туго соображая, кому и что это от них понадобилось? Сделанный вывод был явно не в пользу последней, кстати не более расстроенной случившимся, чем появившийся хозяин машины, что в конечном итоге, скорее всего его и взбесило. Не какая-то царапина на железе, а то, что эта расфуфыренная дамочка даже не пошевелилась, чтобы дверь открыть у своей колымаги, ни говоря уж о том, чтобы из неё выйти. Вмазалась в его тачку, дура, сидит и ждет, что бы он же еще у нее и прощения попросил за то, что она, водители, ездить не умеет!

Лысый поморщился и нехотя соскочил на расплавленный асфальт, сделал пару шагов в ее сторону и остановился. Взгляд его упал сначала на изуродованный капот ее «божьей коровки», а затем медленно переместился на поцарапанный, ну может, самую малость, примятый бампер своего «быка». «Ничего страшного не случилось, подумаешь, поцеловались, — Елена Сергеевна вздохнула. — Сейчас приедет милиция, составят протокол и все уладиться. Придется, правда, платить, но от этого уж никуда не денешься, сама виновата, нечего было ворон ловить на дороге. Как же все это не вовремя…» Женщина опустила голову на руль и постаралась успокоиться. Лысый не производил впечатления спокойного человека, и это не радовало. А выражение лица, с каким тот рассматривал свою царапину, особенно, скривившихся в противной ухмылке, тонких, бледных губ, только укрепили ее в этом мнении. «Титаник получил пробоину, — говорило оно. — И от кого? От какого-то бабы!» Похоже, что в жизни Елены Сергеевны наступали не самые лучшие времена, о чем она уже догадывалась и единственное, чего она хотела сейчас больше всего, так это, чтобы все это поскорее, к чертовой матери, закончилось.

— Ты, дура, ку-уда приехала? — лысый взялся за ручку ее двери и потянул ее на себя. Тут же, только с другой стороны машины показались еще двое, только чуть покрепче сложенные, но также в галстуках и белых рубашках.

— Извините, — Елена Сергеевна попыталась даже улыбнуться, сделав вид, что не заметила оскорбления. — Вы так неожиданно затормозили…

— Я? — лысого слегка даже перекосило от такого поворота.

— Да-да, — женщина закивала и снова улыбнулась. — Я, просто, не успела затормозить… Но я заплачу, вы не расстраивайтесь, у меня есть деньги.

На это её заявление лысый лишь шире открыл дверь и нагнулся к ней в кабину. Двое других, с непроницаемыми лицами, подошли и встали, один за его спиной, а другой, возле разбитого капота. Спокойные, уверенные в своей правоте товарищи, такие спокойные, что другим, случайно или не случайно столкнувшимся с ними, деваться было уже некуда.

— У нее есть деньги! — хозяин машины рассмеялся и обернулся к «непроницаемым». — Нет, вы слышали? Она говорит мне, что у нее е-есть деньги! У этой раздолбанной дуры, оказывается, есть деньги!

Губы качков слегка дрогнули, но выражение лиц не изменилось. Елене Сергеевне, наблюдающей за всем этим из кабины своей разбитой «Тойоты», вообще, показалось, что их все это как-то мало интересует. «Они и меня то, скорее всего не видят за стеклами своих очков, — вдруг решила она. — Так, муха на стекле. Была бы необходимость, уже бы давно прихлопнули». Мурашки пробежались по коже и ей вдруг, на какое-то мгновение стало страшно. Ее даже слегка передернуло от этой мысли. Женщина постаралась успокоиться, тем более что пока вели они себя довольно мирно, но страх не проходил, и она вдруг отчетливо поняла, что просто так от этих троих не отделается. Не для того эти хозяева жизни отрывали от своих сидений свои толстые задницы, чтобы вот так просто, без всякой компенсации, возвращать их потом на место.

— Понимаете, — начала она, — у меня пропала доч и я…

— Я имею к этому отношение? — лысый оскалился, демонстрируя белый ряд очень ровных и дорогих зубов.

— Нет.

— Тогда какого черта ты въехала именно в меня, тебе что, «мерсов» мало?

— Я задумалась, у меня пропала дочь, вы понимаете?

— Плевал я на тебя и на твою дочь, — лысый говорил еще спокойно, но было видно, что еще немного, и он сорвется. Лицо его покраснело, глаза, как у быка, налились кровью, а на бритых висках выступили вены, то и смотри, готовые прорвать кожу.

— Я заплачу, — женщина испугалась, теперь уже по-настоящему.

— Да?

— Да, — не выдержала Елена Сергеевна и тоже повысила голос. — Что вы здесь слюной то брызжите? Машинку ему поцарапали, видите ли, бедненький! А за оскорбления можно и ответить. У меня муж…

— Да блевал я на твоего мужа, а деньги засунь себе в… — морда лысого вплотную приблизилась к ее лицу. — Ты мне тачку угробила, понимаешь? На хрен мне твои вшивые бабки, сука драная. Ты за кого меня держишь?

Елена Сергеевна побледнела. Не разу в жизни еще с ней никто так не разговаривал, тем более не оскорблял. Она попыталась выбраться из машины, но его рука, покрытая густой рыжей шерстью, грубо вернула ее на место.

— Руки убери, нужен ты мне, держать тебя, — Елена Сергеевна, отстраняясь, ударила его по руке. — Козел потный…

Лысый вдруг замолчал, по-видимому, переваривая услышанное. До его, затуманенного справедливым гневом, сознания не сразу, по-видимому, дошел смысл услышанного. — Что ты сказала? — процедил он сквозь зубы.

— Что слышал, — Елена Сергеевна отвернулась и стала неподвижно смотреть перед собой в треснутое лобовое стекло. — Вызывайте милицию, я с вами разговаривать больше не буду.

— Ты знаешь, кто я? — побагровевшая морда пострадавшего снова оказалась перед ее лицом и гнилое содержимое его желудка противно ударило ей в нос. — Ты, шкура, знаешь, на кого наехала? — его тонкие пальцы больно впились ей в щеки. — Ты рожу то не вороти, ты на меня, сука, смотри, — и он стал с силой выворачивать ее голову в свою сторону.

Елена Сергеевна попыталась вырваться, но не тут-то было. Похоже, что отпускать ее он не собирался.

— Сидеть, сука, — рявкнул он. — Значит так, у тебя есть только два выхода и ни какая милиция тебе здесь не поможет. Или ты покупаешь мне новую тачку, взамен разбитой, которую можешь забирать себе или…

— За царапину на бампере? — женщина все же высвободила голову из его клещей и усмехнулась, явно ему не поверив.

— За разбитую новую, я подчеркиваю, новую машину, а не за бампер…

— Или… — подсказала она ему ход дальнейших мыслей, решив все-таки выслушать все его бредовые идеи.

— Или ты мне сейчас же на месте выплачиваешь пять тысяч баксов компенсации.

— Не много ли, за бампер то? — усмехнулась Елена Сергеевна. Поняв, с кем имеет дело, она решила не тратить больше на этого сумасшедшего маразматика свои нервы и успокоиться, по возможности, конечно. Стараясь не обращать больше на разошедшегося психа внимания, она достала из сумки мобильный телефон, и стала набирать рабочий мужа. Его помощь сейчас бы ей не помешала. Но позвонить ей не дали.

— Ты кому звонишь? — лысый перехватил ее руку с телефоном и сжал ее так, что у нее пальцы хрустнули.

— В милицию, — солгала она. — Пусть она с вами, козлами, разбирается. Бизнес у тебя, конечно, хороший, лохов на дороге ловить, но с меня, придурок, ты не получишь ни копейки.

Лысый позеленел.

— Что?

— Да пошел ты… — послала его от всей души Елена Сергеевна куда подальше. — Вычисти сначала свою вставную челюсть и убери из моей машины свое свиное рыл…

Сильный удар в лицо и ее голова чуть не слетела с позвоночника. Рука психа вцепилась ей в волосы и с силой рванула ее на себя. Секунда, и она уже валялась на асфальте рядом со своей машиной, а разъяренный обладатель вставной челюсти, все еще продолжая держать ее за волосы, лупил ее своими начищенными туфлями…

— Я тебе сейчас самой вставные челюсти сделаю, — орал он на всю улицу, нанося удар за ударом. — Ты у меня теперь, тварь, всю оставшуюся жизнь проведешь в кресле стоматолога. Ты у меня…

Кровь забрызгала ему брюки и даже попала на его рубашку, впившись красными точками в ее белую ткань. Несколько ударов и лицо несчастной превратилось в сплошное, красное месиво, но рассвирепевшему, вкусившему крови хозяину джипа этого уже было мало.

— Убью гадину, — он отпустил волосы и тут же нос его туфли со всей силы въехал ей в печень. Женщина выгнулась, захлебываясь в собственном крике и… замолчала.

— Сергей Иванович, хватит, — один из охранников все же не выдержал и встал между взбесившимся хозяином и его жертвой.

— Отойди, — лысый попытался оттолкнуть его.

— Сергей Иванович!

— Отойди, я сказал. Она меня сравнила с кидалой на дороге. Я, оказывается, деньги так зарабатываю. Пусти, я сказал…

— Она же женщина!

— Не понял, — лысый вдруг перестал бросаться на своего телохранителя, — Ты что, ее защищаешь?

— Она женщина, — опустил тот голову. — Я к вам не нанимался женщин избивать и вам больше не дам этого делать.

— Слышал, — лысый повернулся в сторону второго телохранителя. — Он ко мне не нанимался… Ты уволен, Улен Шпигель хренов, — Лысый рукой отстранил бывшего своего подчиненного в сторону, перешагнул через избитую женщину и направился к своей машине, потеряв вдруг, всякий интерес к происходящему. Второй телохранитель покрутил у своего виска пальцем, намекая, видимо, на отсутствие мозгов у первого и зашагал вслед за своим хозяином.

— Номер машины запиши, — бросил он через плечо указание крутившему у виска. — Эта дамочка от меня просто так не отделается. Заплатит как миленькая…

— Уже…

— Урод, — он со злостью воткнул передачу и двести пятьдесят лошадей рванули с места. — Хотя, конечно, жаль, телохранитель он был отличный, в отличие от некоторых…

— Куда уж нам колхозникам до столичных жителей, — охранник посмотрел на своего хозяина и улыбнулся. — А все-таки классно вы ее отделали, Сергей Иванович, стерву эту.

— Заткнись, — лысый стащил очки с переносицы и его тяжелый взгляд впился в телохранителя. — Если еще хоть раз вспомнишь про эту бабу, можешь искать себе другое место службы, уяснил?

— Понял, конечно, только вы же хотели с нее еще денег стрясти, я и номер записал машины, чтобы ее найти.

— Я передумал. Не было этого. Не-бы-ло…

— Как скажете, — охранник пожал плечами и молча уставился на дорогу. До самого конца пути никто из них больше так ни одного слова и не проронил. Один — все никак не мог отделаться от разбитого лица женщины, так и стоящего перед глазами и ее дикого, захлебнувшегося в крови крика, застрявшего в ушах. Второй же, тот, что был по главнее, про неё сразу и забыл. Хозяин положения на дороге был доволен, один вопрос сегодня был решен. И теперь он удовлетворенно гнал машину и посматривал на часы, спеша на заседание Думского комитета. Его рабочий день только начинался.

И, наконец, последний участник разыгравшихся на дороге событий, тот, которого только что с треском рассчитали, тем временем с женщиной на руках осторожно перешел дорогу и так же осторожно положил ее на стриженый газон в тени березки. Затем вернулся к машине и взял там ее сумочку, которую и подложил ей под голову. Еще из машины он захватил аптечку и сейчас, смочив предварительно кусочек ваты в перекиси водорода, принялся осторожно обрабатывать ей лицо. Мимо, по тротуару, шли люди, но даже не останавливались. Шли так, как будто их здесь и не было, избитой женщины и этого здоровяка. Проходили мимо сейчас, проходили мимо и тогда, когда ее избивали, равнодушно отворачивая головы и радуясь тому, что все это происходит не с ними и их, слава богу, не касается.

Потом приехала милиция, а затем и скорая помощь пожаловала. Два дюжих санитара уложили женщину на носилки и понесли в машину. Парень пошел следом, все еще тяжело вздыхая и стараясь не смотреть на ее лицо.

— Спасибо, — прошептала запекшимися губами женщина, когда носилки были уже около распахнутых дверей. — Если бы не вы…

— Это вам спасибо, — парень снял очки и посмотрел на нее своими голубыми глазами. — Что не дали мне превратиться в чудовище, повинующееся твари. И за лицо свое не волнуйтесь, оно немного распухло, но особых повреждений там нет, вам очень сегодня повезло.

— Да уж, — женщина тяжело вздохнула, — повезло, дальше некуда.

Носилки проскользнули внутрь «скорой» и двери захлопнулись. Несколько минут, и машина сначала превратилась в крохотную точку, а затем и совсем скрылась из виду.

— Вас можно на минуту? — обратился к нему старший лейтенант милиции. — Что здесь произошло, вы можете описать?

— Нет, офицер, — парень пожал плечами. — Я просто помог этой бедняге выбраться из машины и добраться до газона…

— А куда она врезалась?

— Не знаю, — пожал он плечами. — Я этого, к сожалению, не видел.

— Да? — офицер недоверчиво покосился на допрашиваемого. — Очень жаль… Документы ваши можно посмотреть?

— Пожалуйста, — человек протянул ему свои водительские права.

— Так…ничего и не видели, Коршун? — офицер недоверчиво посмотрел на допрашиваемого. — С такой фамилией…и не видел?

— Нет…не видел, меньше видишь, — только что уволенный телохранитель не самого последнего лица в государстве усмехнулся, — крепче спишь.

— Я так не думаю, — милиционер зло вернул ему документы, развернулся и направился к разбитой машине. «Что сегодня за день, — сокрушался он про себя, — четвертая авария уже, а конца ему еще и не видно. Никто ничего не видел, никто ничего не знает. Как хочешь здесь, так и работай».

— Эй, ты, что не видишь, — офицер замахал рукой водителю белой «девятки», перегородившей полосу движения, — ты куда прешь, я тебя спрашиваю? Не видишь, авария…

— Да вижу я, командир, вижу. Только где знак аварийной остановки?

— Я тебе сейчас дам знак, — лейтенант поравнялся с его машиной и поднял полосатую палку, останавливая движение. — Давай дергай быстрее, движение не задерживай…

Дослушивать перепалку на дороге Коршун не стал, закурив, он бросил не догоревшую спичку на газон, подождал, пока она погаснет, превратившись в черный скрюченный зародыш, напоминающего какого-то непонятного насекомого и медленно побрел к автобусной остановке. Метров через сорок он обернулся и увидел, что к месту аварии уже прибыл эвакуатор, и к бамперу разбитой «Тойоте» рабочий в красной жилетке уже цеплял трос, чтобы тащить ее на платформу. «Быстро работают, — Коршун сделал последнюю затяжку и недокуренный «бычок», кувыркаясь, полетел под колеса пролетающих мимо автомобилей. — Пойти нажраться, что ли?»

В подошедший через пять минут костановке автобус он садиться все-таки не стал, решил ехать на такси.

— Куда? — спросил водитель, когда тот уже устроился на переднее сиденье подлетевшей желтой «волги».

— На Лубянку…

Больше вопросов водитель не задавал. Машина неслась по городу, Коршун смотрел в окно, и провожал взглядом обгоняемые машины и троллейбусы, мелькающие дома и ларьки, смотрел на как всегда спешащих, куда-то пешеходов и…ничего этого не видел. Челюсти его были сжаты, глаза, спрятанные за темными очками, прищурены, а на скулах перекатывались желваки. «Четыре месяца работы, — ругался он про себя, — и все коту под хвост, и все, из-за какой-то бабы. Откуда ты только взялась на мою голову…»

— Приехали, — прервал его мысли водитель. — Пятьдесят рублей, пожалуйста.

Коршун очнулся. Такси стояла прямо напротив главного входа, пожалуй, самого знаменитого дома в России. Расплатившись, он тяжело вздохнул, вышел из машины и стал быстро подниматься по ступенькам. Предъявив на входе часовому свое удостоверение, он прошел внутрь. Большая, массивная дверь за ним медленно закрылась. С этого момента, можно сказать, для этого человека и начался совершенно другой отсчет времени.

День 2, эпизод 7

Эпизод VII

Поднявшись по лестнице на четвертый этаж, Коршун повернул направо и по длинному коридору прошел почти до самого конца/ Не стучась, открыл массивную дверь и оказался в невзрачном предбаннике с одним письменным столом выпуска середины прошлого века, огромным, под потолок фикусом и с обязательным ко всему этому приложением — немало уже повидавшей на своем веку секретаршей. За долгие годы, проведенные в этой комнате, она так сроднилась со всем этим старьем, что представить ее и предметы интерьера по отдельности, например, фикус в пустыне, стол в казино, а пожилую секретаршу в кровати начальника уже не представлялось возможным. И если первые два варианта были еще не совсем смертельны, то последний постельный вариант представить было уж совсем невозможно, если только самую малость. И непременно в кирзовых сапогах, а если и не в сапогах, то хотя бы в портянках на голую ногу. В общем, представить её, конечно, можно было, но только в портянках, в сапогах, в чем угодно, в форме офицера НКВД с маузером через плечо, но только не голую и не в кровати.

— Его нет, — доложила она Коршуну, не поднимая даже головы от стопки исписанной бумаги, аккуратно разложенной перед ней на столе. Для неё он был лишь ещё одним пустым местом, неизвестно зачем пожаловавшим к её начальнику.

— Ничего, я подожду, — сказал он, прошел к стоящим вдоль стены стульям и присел на один из них.

— Будет через час, — женщина мельком, явно без всякого интереса взглянула на вошедшего и снова погрузилась в свои бумаги.

— Я не спешу.

— А может и того дольше, — уточнила она после паузы.

— Чем дольше, тем лучше, — посетитель слегка улыбнулся.

— Что так невесело? — женщина оторвалась от своих бумаг и снова посмотрела на Коршуна, но теперь уже взгляд ее задержался на нем немного дольше, чем когда он только бесцеремонно ввалился в ее владения.

— Да так, — отмахнулся он.

— На ковер что ли? — догадалась она.

— Что-то вроде…

— Сочувствую.

— Я сам себе сочувствую, — он поднялся и направился к двери. — Пойду покурю.

— Иди, — женщина понимающе кивнула.

Полковник объявился намного раньше, чем она обещала. Коршун еще только настроился ждать, а полковник уже был на месте.

— Ты? — удивился он его появлению в своих стенах, когда разогретый и в мокрой от пота рубашке ввалился сюда после езды на своей черной «волге» по раскаленному городу.

— Так точно, — вскочил со стула и вытянулся в струнку Коршун.

— Жди, вызову, — бросил тот через плечо и скрылся за массивной дверью своего кабинета. Ждать пришлось не долго, через пять минут тетка подняла черную трубку массивного аппарата и тут же вернула ее на место.

— Вас, — сказала она и указала глазами Коршуну на дверь, ту самую, за которой только что скрылся начальник.

Офицер поднялся.

— Не пуха, — пожелала женщина, удивляясь своей доброте.

«Да пошла ты», — послал он ее про себя и уже вслух добавил: — К черту.

Дверь за ним закрылась, и он оказался в просторном, с тремя большими окнами кабинете своего руководства.

— Разрешите, товарищ полковник?

— Проходи капитан, проходи, — приглашение было сделано таким добродушным тоном, что полковнику лишь надо было еще подняться со своего кожаного кресла, развести для объятий свои руки и расцвести в солнечной улыбке. Только вот глаза полковника, намертво впившиеся в вошедшего офицера, говорили совсем об обратном. — Какими судьбами, и какие черти тебя сюда занесли? — полковник перестал претворяться. — Если мне еще память не изменяет, то ты именно сегодня, — он взглянул на свои часы, — а точнее, уже сейчас должен был вылетать со своим депутатом на Канары? Или я что-то путаю, капитан?

— Через час, — уточнил Коршун, застыв перед ним по стойке «смирно».

— Хорошо, через час, — согласился полковник. — Тогда почему вы еще здесь, товарищ капитан, а не в аэропорту, черт возьми?

«Плохой знак, — отметил про себя офицер, — на «вы» он даже генералов не потчует».

— Господин Сорокин, товарищ полковник, больше в моих услугах не нуждается.

— Как это не нуждается? — не понял тот. — Что ты несешь?

— Сегодня днем на Кутузовском проспекте машина депутата попала в аварию, — начал докладывать капитан. — В нас въехала какая то дамочка, — он замолчал, прикидывая, как бы получше преподнести свою версию случившегося.

— Короче… — полковник откинулся на спинку кресла, и его неподвижные зрачки впились в застывшую фигуру офицера. — Раньше надо было думать, что докладывать, а не сейчас предложения в башке складывать…

В следующие пять минут Коршун выложил начальству все о случившемся на дороге и признался, что у него, боевого офицера, прошедшего Афган, Чечню и другие горячие точки, раненого всего и перераненного, у него, наблюдавшего это избиение как бы со стороны, просто сдали нервы.

Выслушав, полковник поднялся с места и вышел из-за стола.

— Ты мне здесь, капитан, про свои боевые заслуги не пой, — полковник снова перешел на «ты». — Я сам петь умею!

— Да не пою я…

— Ты понимаешь, капитан, — не дал он ему вставить слова, — что провалил всю операцию?

— Так точно.

— Так точно?! — удивился полковник. — Ты издеваешься?

На этот раз Коршун не ответил, благоразумно решив отмолчаться.

— Ни черта ты, капитан, не понимаешь, — возмутился полковник и его разъяренный взгляд впился в подчиненного. — Бабу он, какую то пожалел, а то, что вы всю операцию провалили, товарищ капитан, это все херня, да? Мы год совместно с Интерполом вели этого козла зажравшегося, еще бы немного и он со всеми своими потрохами был бы у нас в руках…

— Он мог ее убить…

— Плевать, кого он там мог убить! — полковник взорвался. — Прикажете мне теперь встать на защиту всех униженных и оскорбленных? Мне что теперь, офицер, разреветься здесь что ли по этой дуре, которой чуть личико попортили да зубки повыбивали?

«Посмотрел бы я на тебя, — подумал Коршун, — что бы ты пел, если бы сам оказался на ее месте».

— А то, что этот отморозок останется гулять на свободе, — продолжал тем временем бушевать полковник, — и к армии наркоманов прибавятся еще тысячи и тысячи будущих трупов, благодаря тому зелью, что он со своими дружками завозит сюда и переправляет дальше в Европу? Кто по этому поводу будет горевать? Вы сегодня пожалели одну тетку, товарищ капитан, а завтра умрут сотни, а может и тысячи ни в чем не повинных людей. И на чьей совести, скажите мне, будут эти жизни? — полковник вернулся за стол, достал из ящика сигарету и закурил. — А что Интерпол скажет, что долбанные русские снова просрали всю операцию, да? Вы теперь понимаете, Коршун, что вы натворили своим поступком?

Капитан не ответил. По существу ведь этот «полкан» был прав. Депутатская неприкосновенность Сорокина и все такое… Такого орла, что бы за яйца взять, надо было хватать крепко.

— Не слышу, — полковник повысил голос.

— Так точно, товарищ полковник, понимаю.

— Если бы понимал своими куриными мозгами, то сейчас бы летел на Канары на солнышке греться да пивцо с телками попивать, а не на ковре раскаляться, — полковник вдруг замолчал, отошел к окну и лишь потом добавил: — От кого- кого, но от тебя, капитан, я такой свиньи не ожидал. Подвел ты и меня, и себя, и всех нас ты очень подвел.

— Если он такой крутой, товарищ полковник, — с заключением начальства последний был явно не согласен, — что от него тысячи жизней зависят, то почему мы с ним носимся? Не проще ли было его…

— У нас государственная структура, — перебил его полковник, — а не гангстерский синдикат, капитан, хочу вам напомнить. А если вы это уже забыли или, вообще, никогда не знали, то, я думаю, вам необходимо подыскать себе иное место службы.

— Воля ваша, — кивнул офицер. — Но только на эту сороку я уже предоставил информации достаточно, чтобы поставить его к стенке.

— У нас отменена смертная казнь.

— Лишиь депутатской неприкосновенности и на пожизненное… Однако он все гуляет и, как я понимаю, садиться никуда не собирается!

— Это вас не касается, — сухо отрезал полковник.

— Нас много чего не касается, товарищ полковник, когда денег касается, — не унимался Коршун. — При Союзе, я что-то не помню, что бы вопрос о наркоте стоял так остро как сейчас, да он, вообще, тогда не стоял. А что сейчас твориться? Школьники на иглу садятся. Все наркотические потоки с Ближнего Востока в Европу теперь идут через Россию. Двадцать тонн героина ежегодно! И думаете, что там, — Коршун указал глазами на потолок, — ничего не оседает?

— Я об этом данных не имею.

— Вы даже в собственном кабинете открыто говорить не можете, жучков боитесь, — Коршун был уверен, что после этих слов, полковник взорваться, но и терять было нечего, ему только что посоветовали искать другое место службы. Но начальник на удивление отнесся к этому его замечанию более чем спокойно, так спокойно, что даже перебивать его не стал, давая выговориться.

— Дожились, — продолжал подчиненный «открывать» глаза начальству на происходящее, — что наркотики уже по дипломатическим каналам сюда следуют, так сказать, вместо курьерской почты, а затем и отсюда дальше. А мы теперь должны еще же этих деятелей и охранять, спокойно наблюдая, как они жируют, да над женщинами издеваются. Что я, русский офицер, исправно и делал последнее время, справедливо пологая, что борюсь с распоясавшейся преступностью.

Коршун замолчал. Накипевшее выплеснулось, и больше говорить было уже не о чем.

— Все сказали?

— Так точно.

В кабинете повисла напряженная тишина. Один уже выговорился, а другой еще не придумал, что ответить на критику снизу. Так некоторое время и молчали, один, напряженно, в ожидании приговора, а другой… В открытое окно влетела бабочка и, немного покружив по комнате, но так и не найдя для себя здесь ничего интересного снова вылетела на улицу. Капитан, словно оловянный солдатик, застывший в стойке, равнодушно проводил ее взглядом, пожелав про себя, правда, что сам бы сейчас не отказался стать бабочкой, упархнуть куда в цветочки и ничего не видеть, и не слышать.

— Я буду ставить перед руководством вопрос о вашем служебном несоответствии занимаемой должности, — нарушил, наконец, полковник тишину в кабинете, — и, вообще…о целесообразности дальнейшего вашего пребывания в нашей структуре. Думаю, что нам придется с вами расстаться, капитан.

Последняя фраза прозвучала очень тихо и как-то, вообще, невнятно. Коршуну даже показалось, что если бы в данный момент ее можно было не произносить, то он бы ее никогда и не произнес. Но птичка вылетела, и клетка опустела.

— Разрешите идти?

— Идите. — полковник сунул в пепельницу остаток сигареты и уселся в свое кресло. — Надеюсь, что на новом месте вам будет лучше работаться. Охранять всякую мразь не придется точно…

— Не сомневайтесь, — офицер развернулся и направился к выходу.

— И еще, — остановил его голос начальника, теперь уже бывшего, возле самой двери. — Сдайте, пожалуйста, табельное оружие, я думаю, что оно вам больше не понадобится.

— Договорились, — совершенно не по-военному ответил офицер и вышел из кабинета, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. Секретарша в «предбаннике» подняла голову, посмотрела на него своими сочувствующими глазами и ничего не сказала. И он тоже ей ничего не сказал. А что было говорить? Что его только что с треском выперли со службы, для этого уже слов не требовалось.

Оказавшись на улице, Коршун бросил взгляд на круглую цветочную клумбу в центре площади, на которой снова устроился, больше десяти лет назад свергнутый оттуда неблагодарными потомками большой любитель беспризорных детей и ярый ненавистник их непутевых родителей. Чему-то про себя усмехнулся и двинулся в сторону магазина «Детский мир», решив вдруг, просто так побродить по его нескончаемым залам и поглазеть на его многочисленные игрушки. Нервы были на взводе и ничего лучшего для их успокоения в данный момент он придумать не смог, как снова окунуться в детство и хоть на время избавиться от этой гнетущей действительности. Но иллюзии праздника не получилось. Изменился он сам, изменился и мир его окружающий, и никакие игрушки уже, пусть даже и самые навороченные, переубедить его в этом так и не смогли. Бесцельно пробродив там полчаса и купив напоследок, сам не зная зачем, единственную понравившуюся ему игрушку — небольшого плюшевого мишку, он снова оказался на раскаленной от невыносимой жары площади, посмотрел на часы и направился к ближайшему подземному переходу. Солнце стояло еще высоко, дым, похоже, тоже уходить не собирался, да и времени, которого всегда не хватало, сегодня было предостаточно, только тратить было уже некуда. Живи, не хочу…

День 2, эпизод 8

Эпизод VIII

Волк бросил на затянутый дымкой город последний взгляд и затрусил в противоположную от него сторону. Раскинувшийся на многие мили город его манил и пугал одновременно. Манил едой, которой там должно было быть в избытке и пугал своей тишиной и непредсказуемостью. Непонятный для зверя был город, тихий и темный, и трубы в этом городе почему-то тоже не дымили. Странная была картина. Город, вроде бы и был, и зверь его хорошо видел, но он его совсем не чувствовал. Не долетало с той стороны до его мокрого носа, сколько он не принюхивался никаких запахов, и никаких шумов не доносилось с той стороны, сколько зверь не прислушивался, навострив свои острые уши. Город молчал, будто вымер весь, и именно это в нем волка и настораживало.

Город…Опасная территория и не следовало туда соваться. Не его была там территория, незнакомая и потому…страшная, и не ему было там хозяйничать. И зверь это хорошо знал. Но знал он и то, из опыта всей свой тяжелой жизни знал, что когда-то, и это уже не за горами, это время все равно придет, когда ему придется двинуться в ту сторону, в которую сейчас даже глаза не смотрели. И хочет он этого или нет, а голод его все равно погонит в ту сторону, в это скопище странных построек, в которых предпочитали обитать эти двуногие твари, и вот тогда он еще посмотрит, кому будет хуже…

Подул ветер, сначала слабый, но с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее. Стало холодно, и даже густая шерсть перестала спасать зверя от колючих иголок холода, впивающихся в тело. Ветер крепчал и все больше и больше набирал силу. Еще немного, и вот уже по воздуху носились тонны песка и снега, сорванные им с земли. Смесь забивалась под шерсть, лезла в глаза, ноздри и совершенно не давал дышать. Волк прибавил шагу и постарался перейти на бег, но ветер уже разошелся, и сделать это оказалось не так-то и просто. Но и сдаваться зверь тоже не собирался. Открытое место, остановишься и замерзнешь. И надо было идти, а еще лучше бежать. Бежать навстречу ветру, несмотря ни на что. И он побежал. Не в его правилах было петь под чью-то дудку, пусть даже эта дудка и находилась в руках самой природы матушки. Можно было, конечно, как шакал, забиться под какую-нибудь корягу, скрутиться там клубком и, спрятавши нос в лапы, да еще прикрывшись хвостом перележать непогоду. Но волка это в данный момент не устраивало и поэтому он, поняв, что легкой трусцой бежать не получится, обнажил в зверином оскале свои клыки и, прижав уши, рванул с пригорка вниз.

Но и ветер, разошедшийся к этому времени уже так, что кроме песка и снега в воздухе оказалось все, что только было можно, начиная с желтых листьев и, кончая мелкими ветками и кустами, не так-то просто уже было остановить. Сильнейший порыв и перед волком неожиданно вырастает преграда в виде сваленного, обгорелого дерева. Треск ломающейся ели и её толстых лохматых веток было ничем по сравнению с образовавшимися при этом и теперь торчащими в разные стороны острыми сучками, остатками тех самых веток, сломанных при падении и готовыми в любой момент вспороть брюхо любому, кто осмелился бы через них прорываться. Разлетающиеся в разные стороны комья грунта, выдранные из земли уродливыми, не один метр в диаметре, корнями завалившегося гиганта больно ударяют животное по голове и по носу, тут же от удара рассыпаясь на мелкие комочки и превращаясь в пыль. Но дело уже не в этом, дело сделано и какая разница, что с этими комьями потом стало. Резкая боль от удара и…какое-то мгновение зверь вообще ничего не видит. Темнота и пустота поглощают его. Но волк уже набрал скорость. Еще одно, последнее касание земли, сначала двумя передними, мощными лапами, и тут же задними. И тут же, длинная шерсть на загривке еще не успела подняться при приземлении, сильнейший, всеми четырьмя лапами толчок вверх… Огромная туша зверя взмывает над деревом, сбрасывая с себя грязь и мордой пробивая себе дорогу. Две лапы, одна чуть выше, другая чуть ниже под ней, горящие, ничего не видящие, почти черные глаза, черная в седину морда, белые клыки и красная, брызжущая слюной звериная пасть врезаются в уцелевшие ветки, разбрасывая их в разные стороны. Свист, треск… Сучок царапает волчье брюхо, чуть ниже бы и конец, но нет…

И вот уже опасность позади, но небо сдаваться тоже не собирается. Темнота окутывает все кругом, и вот уже к взбесившемуся ветру сначала прибавляется дождь, а затем, зверь не успевает еще отмахать от упавшей сосны и пары неглубоких впадин, следующих одна за другой, как к дождю прибавился еще и снег. До этого в воздухе летал только снег, сорванный с земли и вперемешку с песком, теперь же он стал валить еще и сверху. К стоящему в ушах треску обрываемых с деревьев веток, прибавилось еще и зловещее завывание вьюги. Ночь…

И снова зверь оказался сильнее. Огромными прыжками он все дальше и дальше уходил в непроглядную мглу бесконечности, признавая в этом мрачном мире, где ему довелось жить только себя и свою силу и живущего только по своим, известным только ему одному законам.

И стихия сдалась, что толку беситься, когда тебя не бояться! Ветер успокоился, снег прекратился, черные, закрывшие все небо тучи, рассеялись, и даже тяжелый серый смок, висящий над землей уже который год, и тот, кажется, стал прозрачней. И даже засветило солнце, большой красный диск которого, оказывается, все время до этого низко висел над горизонтом, все время светил, и никуда, оказывается, не девался.

Зверь остановился и оскалился, рассматривая своими волчьими, холодными глазами открывшуюся его взору заснеженную долину, в которую ему сейчас предстояло спуститься. Белый снег и вывороченные вокруг с корнем многочисленные деревья, торчащие из него, очень даже ничего вписывались в созданную, когда-то богом и теперь уже, скорее всего, давно им забытую картину мироздания.

День 2, эпизод 9

Эпизод IХ

Шаги идущих глухо отдавались в пустоте тоннеля. Отражались от его грязных, почерневших от времени стен и, размазавшись по его шпалам, исчезали где-то далеко-далеко за их спинами. Чернота поглощала все: и звуки их шагов, и их голоса, да и их самих, пожалуй, тоже. Неподвластным оставался только луч света от маленького фонарика, действующий на нее, словно красная тряпка на быка, но это было уже делом времени. Батарейки в фонарике постепенно садились, и ждать темноте оставалось не так уж и долго. Еще немного и эти двое окажутся полностью в ее власти. Игра в кошки — мышки, наконец, закончиться и тогда уже больше никто не посмеет соваться в ее мрачные владения.

Но пока еще луч света не погас и будто скальпель, продолжал вспарывать черное брюхо последней. Ребята шли вперед, шаг за шагом продвигаясь к намеченной цели, а темнота, тем временем, осторожно кралась за ними следом, еще не пугая, но уже настораживая и не отставая.

Парень шел первым, подсвечивая себе фонариком, а уже прилично уставшая семенить своими точеными ножками по этим уродливым шпалам девчонка плелась немного сзади. Хорошо еще, что хоть обувь у нее была не на каблуках, а то бы, вообще, неизвестно что с ней было бы, вернее, с ее ногами после такой прогулки. Но девчонка держалась, видимо смерившись с происходящим и, что, вообще удивительно, даже не возмущалась, стойко шлепая по железной дорожке и мечтая лишь о том, чтобы поскорее эта чертова дорога, наконец, закончилось. Нацепив на голову наушники от плеера и в слух что-то там подпевая себе под нос, она лишь старалась не отставать от впереди идущего, то и дело, правда, сбиваясь с шага и от души посылая при этом куда подальше всех этих инженеров и строителей, придумавших эту «кишку», именуемую тоннелем, и проложивших её потом под городом.

Время шло, а «кишка» все не кончалась и не кончалась. И поезд, в котором они сюда приехали или, что еще хуже, неизвестно как прилетели, все не появлялся и не появлялся.

— И сколько мы еще будем по этим шпалам свои ноги гробить, — не выдержала девица. — Ты мне можешь сказать или нет… И какой дурак только этот долбанный тренажер придумал на мою голову?

Вопрос прогремел, словно гром среди ясного неба, хотя, откуда здесь под землей могло взяться небо и уж тем более ясное? Лорман вздрогнул. В наушниках человек, приглушенный музыкой, всегда говорит громче, чем следовало бы, а если это еще происходит и в тоннеле, где всякий шорох слышен за сотню метров, то звук, вообще, удесятеряется. А если этот человек еще и орет вам прямо в ухо…

Вредина так гаркнула ему в ухо, что бедному почудилось, что на его голову обрушился весь тоннельный свод. Он даже присел от неожиданности. К его чести, он не то что бы испугался, совсем нет, но и приятного, согласитесь, было в том мало, что бы на ухо всякие истерички орали, да еще со своими претензиями. Можно подумать, что лично он получал огромное удовольствие от подобного времяпрепровождения! И так было тошно, после вчерашнего возлияния он так еще и не очухался, а здесь еще и эта дура, он даже не стал ее обзывать про себя, старалась сделать и еще хуже. Лорман резко развернулся и направил луч света на вихляющееся тело своей новой подруги.

— Чего орешь? — раздраженно спросил он, хотел еще посветить ей в глазки своим фонариком, но вовремя одумался.

— Чего? — прокричала она в ответ, налетев на него всем телом.

Парень попятился, обхватив наскочившую на него девчонку руками. Еще немного и они бы оказались на шпалах, причем он бы оказался снизу, но здесь не растерялась она, вовремя выставившая вперед ногу и удержавшая парня, а вмесите с ним и себя в вертикальном положении. Он почувствовал как ее упругие бугорки уперлись ему в грудь, а по лицу прошла волна ее теплого дыхания, но кроме раздражения, сейчас у него это ничего не вызвало.

— Куда прешь, говорю, как танкер? — психанул он и резко оттолкнул ее от себя.

— Что?

— Чего орешь, говорю? — Лорман протянул руку и стащил с ее головы «колонки».

— Я не ору, — девчонка неподдельно удивилась. — С чего ты это вдруг взял, что я ору? Я не ору, а разговариваю!

— Слышал я, как ты разговариваешь, Орейра!

— Ну, и еще послушай, нежный какой, — хихикнула Лика. — Не развалился же? Паганини нашелся. Ему мой голос, видите ли, ушки режет…Далеко еще, я тебя спрашиваю до нашего поезда чухать? — Лика перестала хихикать, и в ее голосе зазвучали металлические нотки. — Чух-чух, чух-чух, — и девчонка в подтверждение своих слов, сжав пальцы в кулаки и согнув руки в локтях, будто паровоз задвигала ими туда-сюда, туда-сюда, эмитируя движение агрегата. — Ту-ту-у-у-у, — загудела она на весь тоннель. — Следующая остановка…

— Не надоело, а? — парень скривился. — Кроме меня ведь тебя здесь никто не видит и не слышит, чего ты выкаблучиваешься?

— У меня, машинист, бензин кончается, могу и не доехать! — подражая ему, процедила она сквозь зубы, чувствуя, что еще немного, и она точно вцепиться своими наманикюренными пальчиками прямо в морду этого самодовольного типа.

— Оставайся, — он пожал плечами. — Я тебя на себе тащить не собираюсь. Подожди следующего поезда и езжай куда хочешь.

— Скотина.

— Как тебе будет угодно, — вздохнул Лорман. — Называй хоть… — он пропустил матерное слово, — только в печку не суй.

— Ты что, не можешь мне сказать, — девчонка вдруг перестала накалять обстановку и деланно захныкала, — сколько нам еще идти? Я что у тебя спрашиваю что-то такое, о чем и спросить нельзя, да?

— Не знаю, — отрезал Лорман. — Достала уже со своими вопросами. Не знаю я, понимаешь, не-зна-ю.

— А ты по часам посмотри, — подсказала Лика. — Сколько шли в одну сторону, столько же должны идти и в другую.

— По часам? — Лорман посветил на циферблат. — По часам, мы уже тридцать минут назад, как должны были дойти до поезда или, — он поправился, — до того места, где мы из него вышли.

— Чего? — не поверила она. — Пол часа как… Он что без нас уехал? — девчонка глупо улыбнулась, переваривая услышанное. — А как же мы?

— А ты на него билеты покупала, на обратную дорогу то, — съязвил Лорман и сам же за нее ответил: — Нет, конечно! Вот и двигай, дорогая моя, ножками, чух-чух, чух-чух, как ты сама только что показывала. У тебя это очень даже ничего, кстати, получается!

— Остришь, да? — не осталась в долгу Лика. — В нашем метро, если хочешь знать дорогой мой, на одном билетике можно целый день кататься!

— На глупые вопросы, и глупые ответы.

— Ладно, пошли, — девчонка махнула рукой. — О чем с тобой разговаривать?

Дальше они снова шли молча. Лорман снова светил под ноги своим «Люменом», а Лика, как послушная собачонка, тащилась сзади. Ноги ее снова выстукивали по шпалам чечетку, а в ушах снова гремела музыка. Впереди у нее была темень, и позади нее была темень, и сверху, и снизу, и по бокам, и всюду ее окружала теперь только темень. Но страшно ей не было. Было неуютно и мрачно, но совсем не страшно. А чего тут было бояться? В конце концов, должен же был когда-то этот тоннель закончиться и показаться голубое небо со своими тучками и обязательным присутствием яркого солнышка. Лика закрыла глаза и представила себе эту картинку… Получилось очень даже здорово!

Зато потом, когда они выберутся отсюда, сколько можно будет трепаться об этом «путешествии» своим подругам, а если еще и немного приврать… Лика улыбнулась, представив себе, какие у них будут завистливые лица, особенно у Ритки. Та, вообще, с ума сходит по приключениям, то Африку ей подавай с крокодилами, то на необитаемый остров тащится в кино сниматься. А здесь и тащится некуда не надо, все под боком. Спустился в метро, и на тебе — приключение! «Ох, и влетит же мне от предков, особенно от матери, за это мое приключение, — девчонка скосила глаза на переносице и поджала губки. — Будет мне мое приключение вписано в мою бестолковую голову многочисленными полосками от отцовского ремня на заднице, — Лика зажмурилась, уже сейчас чувствуя, как начинают жечь рубцы на жопе от воображаемого ремня, а что будет, когда это случиться на самом деле. — Фигня, — решила она и сразу же успокоилась. — Перетерплю как ни будь. Об этом я уж точно подругам рассказывать не буду».

И вдруг железная дорога закончилась. Шли, шли, и пришли… Лорман даже не сразу и сообразил, что давно уже идет не по шпалам. Тоннель уводил их все дальше и дальше в подземелье, а вот железная дорога закончилась. Первой несоответствие между тоннелем и дорогой заметила Лика, неожиданно сообразив, что идти вдруг стало значительно легче. Она остановилась и потопталась на месте, пытаясь найти пропавшие шпалы. Но сколько она не кружила на месте, шпал она так и не нашла.

— Эй, — позвала она удаляющегося Лормана.

— Чего тебе? — долетел до нее из тоннеля его глухой голос.

— Подожди.

— Жду.

Девчонка ускорила шаг.

— Ты ничего не заметил? — спросила она, когда оказалась рядом с ним.

— Нет, — ответил он. — А что я должен был заметить, простите?

— А то, Иван Сусанин, — девчонка вдруг рассмеялась, что мы уже давно с тобой пилим не по путям, а по асфальту, вот что!

— Да, — парень удивился и посветил фонариком себе под ноги. — А я и не заметил, — честно признался он. — Шел, шел и отключился… Представляешь, — он улыбнулся и посмотрел на часы, — задумался и тридцать две минуты корова как языком слизала. Со мной один раз было уже такое, — вспомнил он. — Кстати, тоже в метро. Я тогда работал на Чистых прудах, а жил на Речном. Так вот, выхожу я один раз из метро на Чистых прудах, а как ехал в метро не помню. Как на Водном стадионе спускался — помню, а как ехал, как переходил на Новокузнецкой, там еще переход такой дурацкий, длинный и все время в гору, он меня всегда бесил, ни черта не помню. Представляешь… как обрезало.

— Пить меньше надо, — подытожила Лика. — Не будет проблем с памятью.

— Да нет же! — воскликнул Лорман. — Я на работу утром ехал, какой «пить» то?

— Ты и сейчас на работу едешь, а несет от тебя, как от бомжа, извини…

— Правда?

— Ну-у, — замялась она. — Не совсем, конечно, как от бомжа, но…

— Мне самому не нравиться, — согласился с ней Лорман.

— Да, — кивнула Лика. — Стоять с тобой рядом, мягко скажем, не приятно.

— А тебя никто и не заставляет стоять рядом

— Обстоятельства заставляют, а то бы видел ты меня рядом с собой, как же!

— Ну и чеши от сюда.

— Куда? — Лика развела руки в разные стороны. — Куда чесать то прикажете, вперед… или назад, куда чесать то, если даже рельсы разобрали?

Лорман снова осветил под ногами землю. Рельсов, действительно не было.

— Песок, — сказал он. — У нас под ногами песок.

— И что?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Не знаю.

— Да что ты заладил, не знаю, да не знаю. Что делать будем? — Лика опустилась на корточки и дотронулась до песка рукой. — Я и без тебя вижу, что это песок. Ты мне скажи лучше, откуда в этом чертовом подземелье он мог взяться?

Лорман задумался. Происходящее постепенно начинало нравиться ему все меньше и меньше. Метро без электричества, заваленный тоннель, отсутствие каких бы то ни было звуков и вибрации почвы от проходящих по параллельным шахтам поездов, а теперь вот еще и этот песок… Все это ему давно уже не нравилось. «Если это заброшенный тоннель какой ни будь дореволюционной ветки, — прикидывал он в уме этот вариант, — то тогда непонятно, как мы сюда, вообще попали? Без электричества никакой вагон сюда попасть не мог, если только при помощи лошадей, а если это…»

— Ты чего молчишь? — не выдержала Лика.

— Подожди, не мешай, — ответил он, догадка, неожиданно промелькнувшая в голове, постепенно стала превращаться в уверенность— Я, кажется, начинаю понимать, где мы находимся.

— И где же?

— В метро…

— Дурак, — мгновение, и ее ладонь пропечаталась на его щеке, а в глазах от неожиданно накатившей обиды вдруг заблестели слезы. — С ним как с человеком, а он…

— Да нет же, — парень потер щеку. — Ни кто над тобой не издевается. Мы на самом деле находимся в метро, только это не то метро, про которое ты подумала. Скорее всего, это военная ветка, построенная еще при Сталине, а теперь давно заброшенная.

— Да? — не поверила девчонка. — И куда же она ведет, эта твоя Сталинская ветка.

— Может в Одинцово, а может и в Чехов, а может и еще куда, я не знаю.

— У тебя с головой все в порядке? — Лика вдруг засомневалась в его умственных способностях. — Ты что несешь, какой Чехов, какое…

— Я в интернете про это читал, — перебил ее Лорман. — Эти засекреченные ветки строились к особо важным военным объектам, которые были специально вынесены далеко за пределы города на случай атомной войны.

— И ни кто про них не знает, да? Ты знаешь, сколько до этого твоего Чехова километров?

— Пятьдесят, а может и больше…

— Значит, по твоему, — девчонка скептически ухмыльнулась, — Сталин со своими орлами ухитрился прорыть в тайне подземный ход длинной больше пятидесяти километров, вытащить из-под земли сотни тысяч тонн грунта на поверхность и про это никто не узнал?

— Почему же? — Лорман на секунду задумался. — Просто их расстреляли потом.

— Всех?!

— Всех, конечно.

— И местных, тоже? — засомневалась Лика.

— Всех, — Лорман провел ладонью по своему горлу. — И потом, продолжил он свою мысль. — В мою пользу говорит и то, что это какая то особая ветка…

— Потому что здесь поезда не ходят, — закончила за него девчонка и весело рассмеялась.

Потом она еще задавала вопросы, и еще, и еще, а Лорман пытался на них отвечать. Так они и шли, споря, смеясь и ругаясь. А тоннель тем временем, извиваясь, уводил их все дальше и дальше, забирая силы и постепенно, что самое страшное, веру в то, что они отсюда, когда ни будь, но смогут и выбраться. И самое печальное, что конца этому подземному ходу видно все не было и не было… Песка в нем с каждым шагом становилось все больше и больше, а сам он, соответственно, все меньше и меньше. И вот уже скоро ребята добрались до той точки, когда стали подпереть своими головами потолок. Потом им пришлось передвигаться, согнувшись, а потом и, вообще, встать на четвереньки.

— Я больше не могу, — Лика сдалась первой и села, отряхивая от песка свои ладони. — Можешь меня убивать прямо здесь на месте, но я дальше не полезу. Ты прав, эта дорога ведет в Чехов, — она глубоко вздохнула и выдохнула. — Но до этого города нам, к сожалению, с тобой не доползти. Я устала и больше ничего не хочу. Жаль только, что ядерной войны уже никогда не будет. Не хочешь узнать, почему? — покосилась она в его сторону

— Почему?

— Потому, что, если бы была хоть сотая доля ее вероятности, то этот раздолбанный тоннель сейчас бы функционировал. Единственное, что меня удивляет, и чего я не могу понять своими куриными мозгами, так это почему нельзя было передать это грандиозное сооружение городу.

— Потому что его нет!

— Как это нет? — Лика изогнулась и, ухитрившись втиснуться Лорману между смотревших вверх грязных, испачканных в песке коленок и его торсом, уперлась своим носом в его подбородок и удивленно добавила. — А мы, по-твоему, тогда где находимся, на Луне, что ли?

— Я не знаю, где мы с тобой находимся, но искать нас здесь ни кто не будет. Этого тоннеля нет, понимаешь? Кто его строил, тех расстреляли, а кто обслуживал, те давно умерли своей смертью. Сооружение забросили, а выходы взорвали.

— Ты хочешь сказать, — девчонка почувствовала, как у нее холодеют руки, — что мы отсюда не выберемся, да?

— С этой стороны, — Лорман обернулся и посветил фонариком в темноту, — мы не выберемся точно.

День 2, эпизод 10

Эпизод X

Спустившись в метро, Коршун лишь поменял жару наземную на духоту подземную. Только здесь, как оказалось, было еще хуже из-за отсутствия достаточного количества кислорода в атмосфере подземки. Похоже, что компрессоры, подающие сюда воздух, давно уже перестали справляться со своей задачей по причине, что они или давно и безнадежно устарели, или по тому, что их просто не хватало на линии. Но Коршуна это совершенно не волновало, что там у них не работало или работало, но не так. Он еще на эскалаторе пожалел, что решил воспользоваться этим видом транспорта, но возвращаться все же не хотел. Плохая примета. День сегодня и так не заладился, чтобы его еще и самому портить. Он решил проехать всего одну остановку и на этом закончить свое путешествие по подземному городу, но уже в самом низу эскалатора он сильно засомневался в правильности своего решения. Что-то ему на интуитивном уровне подсказывало, что не следовало бы этого делать — кататься сегодня в метро, и духота здесь была, явно, не причем. Коршун с сожалением оглянулся и посмотрел наверх, туда, куда двигался встречный поток и еще раз пожалел о своей затее. Теперь у него было лишь одно желание — поскорее отсюда выбраться, но для этого надо было, еще спустится, и попасть в поезд.

Пока он раздумывал, ехать или не ехать, ступеньки стали потихоньку уменьшаться, пока и не вытянулись совсем в ленту, убегающую куда-то под счищающие грязь ножи. Эскалатор свою работу выполнил и бесцеремонно выплюнул Коршуна на перрон, где он и был незамедлительно подхвачен людским потоком и выброшен прямо к месту посадки. Поезда еще не было, и он чуть не выругался в слух, кроя про себя матом и метро с его порядками, и самого себя за свою бестолковость, и всех этих шатающихся вокруг него людей, в таком немыслимом количестве заполнивших собой окружающее его пространство. Коршун тяжело вздохнул, обреченно оглядываясь по сторонам в надежде, увидеть хоть какую-то отдушину, но ничего хорошего для себя он там так и не увидел. Ситуация была безнадежной. Прибывающая толпа с каждой минутой становилась все больше и больше, оттесняя его к самому краю платформы и грозя, в конечном итоге, ненароком его, вообще, туда сбросить, что было вполне вероятно из-за явной ограниченности перрона, и что его, конечно же, совсем не устраивало. Коршун закрыл глаза и с ужасом представил, как его тело, сбитое многотонной налетевшей громадиной, размазывается по шпалам железными, начавшими уже тормозить, колесами. Картинка получилась еще та… Сразу захотелось к чему-либо прислониться, например, лбом к прохладному стеклу вагона, которого еще не было и, закрыв глаза, тут же отключиться от всей этой ненавязчивой действительности. А еще лучше…

Коршун снова вздохнул и отыскал глазами светящееся электронное табло в начале тоннеля. Оно показывало уже четыре минуты, как путь был свободен, светофор давно переключился на зеленый, но ожидаемого поезда все еще не было. Люди, столпившиеся вдоль железки, в нетерпении тасовались на перроне и, то и дело нервно поглядывали на электронные цифры, сменяющие с методической последовательностью друг друга, проклиная в душе и их, и того умника, который, сидя где-то на верху в прохладном кабинете, постарался сделать так, чтобы пассажиры любовались ими как можно дольше. Но режим экономии, даже если очень хочется, невозможно свести до одного состава, пусть и очень длинного, и вот, на седьмой минуте, наконец, в глубине черного тоннеля что-то стало видоизменяться. Сначала, далеко-далеко, показались четыре маленькие светящиеся точечки, затем засверкали гнутые рельсы и послышался гул приближающегося поезда. И, уже в самом конце, из тоннеля, выталкиваемый мчащимся составом, подул сильный и, что всех порадовало, слегка даже прохладный ветер, портя дамские прически и имитируя работу кондиционера. Гремя, всем, чем можно и чем не можно, в том числе и костьми обалдевших от путешествия пассажиров, состав из десяти болтающихся вагонов с диким ревом включенной сирены ворвался на станцию, стремительно пролетел вдоль всего перрона и резко, скрипя всеми своими тормозными колодками, остановился. Растянувшись во всю его длину, поезд распахнул перед ожидающими свои многочисленные двухстворчатые двери и мелодичным голоском пригласил их, потерявших уже всякое терпение, занять свои места в пропотевших до последнего винтика вагонах.

— Отойдите от края платформы, — гремел на всю станцию динамик. — Быстрее заканчиваем посадку… не мешаем движению…

Двери состава открылись и, спертая смесь из запаха пота и аромата всевозможных духов от взмокших красавиц с прилипшими к трусам задницами, к тому же еще разбавленная устойчивым душком от стиранных и не стиранных мужских носков, до полного букета которой не хватало еще лишь самой малости — немного сероводорода, вырвалась, наконец, наружу.

Вся эта дурь ударила Коршуну в голову, и он окончательно решил не куда не ехать, но было уже поздно. Толпа уже вносила его вовнутрь вагона. Оказавшись вдавленным в противоположную дверь, хорошо, добрые люди помогли, он, с трудом набирая в легкие воздуха, попытался развернуться, помогая себе при этом немного локтями и, когда ему это, наконец, удалось, удовлетворенно перевел дыхание. «Не фига себе вид транспорта, — сокрушался он, выдыхая воздух и вытирая со лба скомканным платком капли пота. — Это же космический тренажер, твою мать. Здесь же каждый полет может стать для космонавта последним…» Коршун, в надежде, что поезд скоро тронется, посмотрел на дверь, но та все еще оставалась открытой. А где-то над головой все это время распинался динамик. Машинист истерично просил отпустить двери. А кому они, держать их еще, эти битые, перебитые куски крашенного железа с размалеванными стеклами здесь были нужны, разве что ему самому? Так сам их и отпускай! Все равно, пока все не сядут, хрен они закроются… Толпа гудела, и все перла и перла в вагон. И машинист уже давно двери отпустил, но, что толку? Они как не закрывались, так и не собирались закрываться, а поезд как стоял, так и оставался стоять, только просел немного под тяжестью прибывающих, вернее, должен был просесть, но мощные пружины не дали. На табло пошла тринадцатая минута матча, а мячики, все вкатывались и вкатывались в распахнутые ворота, и конца этим мячикам видно еще не было. Метро явно проигрывало, но машинист — единственный голкипер на все ворота все еще не сдавался. «Всем желающим все равно уехать не удастся» — рычал он в микрофон, подразумевая, чтобы пассажиры, что бы эти потные козлы, наконец, одумались и дали этим чертовым дверям закрыться. Но козлы, возомнившие себя вдруг космонавтами, как будто и не слышали этого. «Как меня достала эта работа, блин. Но почему, спрашивается, как только моя смена, так всем непременно надо портить мне настроение, — ругался машинист в кабине. — Дался он им, этот поезд. Две минуты не хотят подождать следующего! Не-ет, всем надонабиться именно в этот… Вот и стоим, весь график ломаем. А то, что по их милости застрял где-то сзади посередине пролета второй состав, это их не касается. Только про себя и думают. А в нем, между прочим, тоже люди едут, — машинист еще раз попытался закрыть двери, — вернее, уже стоят, — поправился он, безрезультатно возвращая ручку в первоначальное положение. — И не какие они, к чертовой матери, там не моряки-подводники на затонувшей подлодке, хотя воздуха у них осталось столько же, и уж тем более не шахтеры — стахановцы, шахту которых углем завалило, а самые, что ни на есть обычные, такие же, как и вы… козлы». Поезд стоял, машинист ругался, и только электронное табло, тикало себе и тикало, отсчитывая секунды и минуты уходящего времени.

Потеряв всякую надежу, что этот «космический тренажер» когда ни будь тронется, «космонавт» Коршун смирился со своей участью, деваться все равно было некуда, и принялся, чтобы хоть как-то скоротать время, бесцельно-блуждающим взглядом, рассматривать счастливчиков, успевших уже пробиться на «корабль».

Прямо рядом с ним целовались двое влюбленных, зажатых со всех сторон мокрыми от пота телами, которым, вообще, никакого дела не было до окружающих. Не нравится, не смотри, называется. Коршун улыбнулся, ему тоже захотелось чмокнуть бабу в щечку. А вот старая карга с прикрытыми глазами пристроилась на край сиденья, перегородив своей тележкой на спиленных колесах пол прохода. «Нашла время, когда ездить! Сидела бы дома или, в крайнем случае, около, в компании таких же, как и сама божьих одуванчиков. Так нет же, притащилась сама сюда, да еще и свою телегу приперла». Потная, седая прядь прилипла ко лбу, но ее это, кажется, вовсе и не волновало. Главное, что она сидела, а не стояла, как вон та старая плесень с крючковатым носом, что повисла на поручне прямо перед солидным господином в галстуке, усердно делающим вид, что он давно уже спит. Но это были уже не ее проблемы… Похоже, что в данный момент ее, это ходячее напоминание о бренности всего земного, вообще, ничего уже не волновало. Усталые старушечьи руки с дряблой кожей и светящимися венами впились в рукоять тележки, что б не дай бог, кто ее не стащил, глаза закрылись, а давно потерявшие свой цвет губы сомкнулись в узкую полоску. Старуха выключилась. Несколько потерянных минут и лишних остановок в её жизни значения уже не имели.

Коршун вдруг попытался представить себе, как она, эта самая старуха, лет так сто назад или может быть даже двести, в полосатой майке и с комсомольским значком на подпрыгивающей груди, красной косынке и черной, обтягивающей юбке спешила на свое первое свидание с каким ни будь белокурым строителем коммунизма. Попытался и не смог этого сделать. Представить себе эту старую каргу молоденькой, перепрыгивающей через несколько ступенек комсомолкой, оказалось совершенно ему не под силу. «Этого просто не могло быть, — вздохнул он и снова улыбнулся, вспомнив затасканное: — Потому что этого не могло быть никогда!»

Неожиданно старуха, будто, почувствовав, что на нее смотрят, приоткрыла глаза и слегка приподняла голову. Их взгляды встретились, но тут же и разбежались. Голова ее опустилась и водянистые глаза, не наткнувшись ни на что, достойного своего внимания, снова спрятались за своими сморщенными, тяжелыми веками.

Коршун отвернулся, и тут же почувствовал, как его щеки коснулось, что-то холодное, прошлось волной по всему телу, вызвав мурашки, и бесследно исчезло. Секунда, и страх, неизвестно откуда взявшийся, сковал все его тело. Страх неизбежности смерти завладел всем его сознанием. Это он, а не кто-то другой, должен был скоро умереть, и никогда ни будь в далеком будущем, а сейчас, именно сейчас, сию минуту, и на этом вот самом месте. Вокруг все так же толкались люди, динамик просил освободить двери, а напротив, все так же спала старуха с тележкой, но его это уже все не касалось. Он умирал и был уже выше всего этого… Какие-то люди, какие-то старухи, избиение женщины, увольнение с работы, вся эта ерунда и суета… Что теперь могло иметь значение? Что, вообще, могло иметь теперь значение перед надвигающейся вечностью!

Дрожащей рукой Коршун прижал к груди плюшевого мишку, только что купленного в магазине, а второй уцепился за поручень. Дышать стало совсем трудно, лицо покрылось потом, а его соленый привкус стал во рту, куда он попадал, скатываясь со лба по щекам и носу, минуя губы, преобладающим. Коршун закрыл глаза, и время для него остановилось. В одно мгновение все присутствующее вокруг вдруг перестало для него существовать, и возникшая пустота полностью завладела им и окружающим его пространством. Теперь здесь был только он и пустой, совершенно пустой, ярко освещенный вагон метро… Двери были закрыты, а через окна просматривались грязные, увешанные кабелями ребристые стены тоннеля, и еще…

Зеленое, все в смеющихся васильках и ромашках поле, солнце, голубое небо и пацан со сбитыми коленками, стремительно несущийся по нему вниз, и еще змей, развивающийся где-то очень высоко-высоко в небе…

— Па-па-а, смо-три-и… он ле-т-и-и-и-т! Смотр-и-и-и-и…

Ноги в стоптанных сандалиях еле касаются земли, длинные, почти до плеч, русые волосы развиваются на ветру, рука поднята вверх, глаза горят…

— Он л-е-е-т-и-и-и-и-т…

Взрыв и сотни мелких осколков вместе с землей, выжженной огнем и солнцем травой, и еще гарью разлетаются в разные стороны. Он падает в развороченную воронку, сдирая в кровь локти и ладони. Вертушка на бреющем проходит совсем рядом, накрыв его тенью и, сорвав еще с головы голубой берет, скрывается за косогором… Из рук вырывается грохочущий пулемет… Где-то очень далеко поднимаются мелкие фонтанчики пыли и падают маленькие человечки. Он кричит, кричит во все горло, но за ревом вертушек, грохотом взрывов и крупнокалиберного пулемета его никто не слышит… Он сам себя сейчас не слышит. Мушка в прорези прицела и скошенные очередью духи… Один, второй…третий…

— Я ухожу, — женщина открыла входную дверь их только что купленной новой квартиры и на минуту задержалась. Взгляд ее зеленых, очень дорогих для него глаз, остановился на нем. — Ты мне ничего не хочешь сказать на прощание?

Коршун не ответил. Он хотел, он очень хотел ей ответить и не смог. И она, так и не дождавшись от него ответа, ушла. И он остался один, один на весь этот пустой вагон…

День 2, эпизод 11

Эпизод XI

— Ты зачем фонарик выключил? — спросила Лика. — Думаешь, что в темноте нам будет уютнее?

— Батарейки экономлю, — еле слышно ответил Лорман. — И ты давай отключай свою музыку.

— Это еще зачем? — она, явно не догоняла его ход мыслей.

— Все затем же, — огрызнулся Лорман, — чтобы потом в темноте не сидеть по твоей милости.

— Все так серьезно? — ирония в ее голосе не оставляла ни каких сомнений в том, что она про все это думает. — Может, еще скажешь, что нам здесь придется и заночевать?

— Может…

— В этом склепе?! — воскликнула она. — Ты в своем уме?!

— А город ответил, что их больше нет…

— Что, не поняла… кого больше нет?

— Нас с тобой, вот кого, — пробасил Лорман. — И все, хватит, не задавай больше мне своих глупых вопросов. Мы с тобой заблудились и пора бы это уже признать.

— В тоннеле-то? — рассмеялась Лика. — Где есть только вход и выход? Да у тебя, дорогой мой, крыша поехала. Кто же его посадит, лопух, он же па-мят-ник!

— Не знаю.

— Да пошел ты, фонарик дай, — Лика вдруг не на шутку рассердилась; и на него, и на себя, и на весь этот быдлам, творящийся вокруг неё. — Я сказала, дай фонарик.

— Зачем?

— Я не собираюсь здесь с тобой рассиживаться и сопли жевать. Ты можешь здесь, конечно, устраиваться хоть на целый месяц, хоть на два, а можешь и, вообще, здесь насовсем оставаться. Я смотрю, что тебе здесь уже нравится, а я здесь, в отличие от некоторых, жить не собираюсь. Дай фонарик, сказала, я пошла… Ой, мамочки, бл… ой-ой-ой…

Лика обеими руками схватилась за голову. Забыв, что они сейчас сидели под самым потолком этого грандиозного сооружения, она вскочила на ноги, и тут же у неё из глаз посыпались искры. От резкого удара в голову, бедняжка не удержалась и завалилась на своего соседа, хоть этим чуть-чуть смягчив свое падение.

— Мамочка, — заплакала она, расчесывая пальцами голову в месте удара, — забери меня отсюда, я больше никогда не буду лазить по канализациям и тебя буду все время слушаться… Ты только забери отсюда свою дрянную девчонку, пожалуйста… Я тебя очень прошу и люблю…

Пока она так ревела, ругая между всхлипываниями себя и параллельно прося какую-то мифическую всесильную Мамочку, что бы та ее поскорее вытащила из этого подземелья, Лорман терпеливо ждал, предпочитая, пока истерика не закончится, не вмешиваться. И правильно делал. Любое его слово в этот момент могло же против него и обернуться. А, памятуя еще и предыдущие случаи, когда её кулачки, не такие уж и слабые, кстати, шустро лупили его по лицу, он, вообще, постарался потихоньку отодвинуться чуть подальше от этой истерички.

Наконец, всхлипывания затихли и гробовая тишина, будто только этого и дожидаясь, поглотила обоих.

— Успокоилась? — подал он осторожно свой голос.

— Да, — услышал он откуда-то из темноты ее шепот, — успокоилась. Тебе так заехали бы со всей силы, посмотрела бы я, как ты успокоилась бы. Мчался бы сейчас с диким ревом по этим рельсам…

_Бы-бы-бы… — Лорман лишь улыбнулся, передразнивая её и представляя себя картину, как он, очертя голову, летел по тоннелю, от одной стенки к другой, ведомый божьей рукой, а искры, сыплющиеся у него тем временем из глаз, освещали ему дорогу.

— Вот гад…

— Выпить хочешь? — он включил фонарик и, не дожидаясь ее ответа, полез в сумку за бутылкой, неизвестно зачем прихваченную им вчера в кабаке. Хотя, почему неизвестно, вот и пригодилась. Там же нашлось и два гамбургера, купленных в ларьке около «Пушкинского» кинотеатра, но так и не съеденных, и две пол-литровых бутылки с минералкой.

— Хочу, — не стала она сопротивляться. — Я и есть хочу, между прочим.

— Присоединяйся, — Лорман положил фонарик на песок, так, чтобы он освещал их маленькое застолье и пригласил Лику к «столу».

— А может, у тебя, такого запасливого, и стакан есть? — не удержалась она от иронии. — Ты как знал, что мы сюда едем…

— Из горла пей, — засмеялся парень.

— Я не умею. У нас в доме это как-то не принято.

— Все когда-то начинают в первый раз.

— И в последний…

— Лика? — Лорман достал из сумки гамбургер и разломил его на две половинки. Одну оставил себе, а вторую протянул девчонке. Он хотел её еще о чем-то спросить, но, похоже, что передумал, принявшись открывать бутылку.

— Что? — не выдержала она повисшей паузы.

— Да нет, ничего, — отмахнулся он.

— Нет, ты спрашивай, — не отставала она. — Начал, так продолжай…

— Отстань.

— Сам отстань, — девчонка отбила подачу. — Спрашивай, я готова удовлетворить любое твое любопытство.

— Мое любопытство? — Лорман так и застыл с отвисшей челюстью. Воистину, женская логика не знала границ, а логика этой женщины, вообще, была безгранична.

— Нет, мое! — Лика в очередной раз поразилась его бестолковости. — Ты хотел у меня, что-то узнать. Так узнавай, я слушаю?

— Посмотри, у тебя мобильник работает? — схитрил Лорман.

— Ты только это и хотел меня спросить? — не поверила она. — Ты же знаешь, что нет, — однако в сумку залезла и извлекла оттуда свою миниатюрную игрушку, нажала на кнопку и телефон засветился. Отчетливо проявились его кнопки, отдающие зеленым светом, и засветился зелененький экранчик, все такой же пустой, как и несколько часов назад. Она еще немного подождала пока, может там что-то появится, например, три буквы МТС, но экран оставался по-прежнему девственно чист, и телефончик полетел обратно в сумку.

— Молчит? — полюбопытствовал Лорман.

— Занято…

— У меня тоже, — вздохнул он. — Третий час звоню, никто не подходит, как вымерли все…

— И не говори, — Лика тоже вздохнула и закрыла глаза. — Ну, так я слушаю, на чем мы там прервались?

— О, господи, — Лорман закрыл лицо руками. — Вот привязалась. Я только хотел тебя спросить, ты всегда такая въедливая или только прикидываешься?

— И все? — удивилась она. — Это и все, что ты хотел меня спросить?

— Да, а что?

Девчонка, явно, была разочарована. Забраться, черт знает, куда под землю, да и еще неизвестно с кем, ползать здесь по этим шпалам, расцарапать себе все руки и сбить коленки… И, все это из-за одного козла, который даже и разговаривать с ней не хочет… Ну и черт с ним!

— Всегда, — процедила она сквозь зубы. — Такой уж уродилась.

— Вот уж кому-то повезет, кто на тебе женится.

— Пока что везет только тебе.

— И не говори, послал бог подарочек.

— Меня он тоже не любит, — согласилась она.

— Точно…

— Ты пить то будишь? — Лика кивнула на стоящую, и играющую в единственном луче света, на песке бутылку. — А то давай я первая, что ли…

— А второй не хочешь?

— Не-а, — Лорман увидел, как в тусклом свете фонаря блеснули ее зубы, когда она улыбнулась, — не хочу. Я, вообще, второй быть ни где не хочу. У меня отец во всем всегда был первый, и я вся в него.

— Чувствуется.

Девчонка взяла бутылку и поднесла ее горлышком ко рту. Сделала глоток и тут же закашлялась.

— Черт, — вырвалось у нее. — И как ее, проклятую, только пьют…

— Дай, — парень протянул руку к бутылке. — Сейчас покажу как это делается. Вот смотри, — и он, взяв водку, с деловым видом принялся ей рассказывать, как это делают опытные люди. — Сначала берем бутылку и начинаем ее раскручивать. Затем, когда жидкость уже набрала достаточное ускорение, вдыхаем в себя как можно больше воздуха и тут же, не задерживая дыхание, выдыхаем, после чего вставляем горлышко в рот и начинаем пить. Поняла?

— Как воду, что ли?

— Это же водка, — Лорман не переставал удивляться ее непонятливости. — Её пьют или одним глотком, или мелкими глотками, или совсем уж не пьют….

— Не дождешься, — вставила Лика. — Хочешь, чтобы все тебе досталось?

— Это я так, к слову.

— Ты пей, давай, учитель нашелся.

— И так, — он взял бутылку и стал ее взбалтывать, — раскручиваем, выдыхаем и делаем глоток…

Лика смеялась так, что тишине стало тошно. Смеялась она еще сильнее, чем он, бедный, кашлял. Бутылка вылетела у него из рук и, если бы не Лика, вовремя успевшая её подхватить, то точно, по второму разу попробовать бы им уже не пришлось.

— И где это ты так пить научился, учитель? — продолжала смеяться она. — Ты все перепутал, бестолочь. Это же водка, а не шампанское, при чем здесь брызги. Берем, раскручиваем… Ну ты и мастер, Ганс, — и она попыталась изобразить как у того изо рта разлетались в разные стороны брызги. — Тьфу-у-ю, буль-буль, кхе-кхе…Никулину до тебя, как до луны. С таким номером тебе по всему миру можно ездить или даже свою школу попытаться открыть, а ты в подвале водку квасишь!

— Ну, не получилось, — Лорман уже давно откашлялся и теперь нехотя отбивался от ее нападок, — подумаешь, все так пьют. Я в кино видел.

— Где?

— В кино.

— А сколько тебе лет? — Лика вдруг перестала смеяться.

— Двадцать три.

— Сколько-о, — протянула она, — сколько, сколько тебе лет?

— Двадцать два с половиной, — поправился Лорман.

— Тебе двадцать два года?! — не поверила Лика своим ушам.

— Да, а что? — не понимал он ее веселья. — Что тут смешного?

— Да нет, ничего, — она скосила глаза на переносицу. — Просто, я думала, что ты немного постарше… А так, — глаза ее разбежались, зато скривился в легкой ухмылке рот, — всего-то на два года старше меня…

— Это смертельно?

— Да нет, в общем-то, — пожала она плечами. — Хотелось бы, правда, что бы в данную минуту со мной находился кто поопытнее…а то, даже водку, и ту пить не умеешь?

— Ну и что? — покраснел в темноте Лорман. — Зато я английский знаю и немецкий.

— А я еще и французский, — добавила Лика. — Жанн теля пасе, пип силь трэ! Что я сказала?

— Что, какой-то ксендз послал одного дурака пасти теля, а сам…

— Полиглот, ты смотри, — Лика покрутила головой. — Все то он знает. Только не ксендз, а поп…

— Во Франции попов нет, там католики.

— Тю-тю-тю, — передразнила она его. — А наши эмигранты, что по- твоему, теперь тоже их Папе молятся… Это был наш поп, понял?

— Да, конечно, — единственное, что он уже понял наверняка, что возражать этой подруге все равно бесполезно. — Поп, он же ксендз, он же, Герой Советского Союза полковник Исаев, отослал своего помощника пасти севшего им на хвост агента иностранной разведки Теля. А сам, тем временем, срочно принялся стучать в Центр от Юстаса о провале, пип, три точки, тире… Стучать то принялся, да только в Центре то про него уже давно забыли, война то когда еще закончилась… И азбуку Морзе там тоже давно забыли, да и он уже сколько лет не практиковался, привык уже электронной почтой пользоваться то, вот и засыпался, пошел корову в поле выгуливать…

— Умный, да? — Лике вдруг надоело слушать его болтовню. — Наливай, давай, будем делать вторую попытку…

Вторая попытка была более успешной. Бутылку никто больше не раскручивал, а просто понемногу набирали «отравы» в рот и затем глотали. Было противно, но когда в голове немного зашумело, то это уже и не вспоминалось. Лика достала сигарету и закурила. Дымок поплыл по тоннелю и настроение немного улучшилось.

— Хорошо, — сказала она, рассматривая горящий кончик своей сигареты. — Надо было давно напиться, уже бы дома были. И где ты раньше был со своей бутылкой?

— В магазин бегал, — пошутил Лорман.

Из-за отсутствия жизненного пространства над головой, назад пришлось возвращаться на четвереньках, права совсем недолго, до тех пор, пока песок не сошел на нет, и ребята не смогли встать на ноги. Лика все это время предусмотрительно ползла второй, памятуя свою первую встречу с потолком и звездный салют из собственных глаз. Второй раз наступать на грабли она, естественно, не собиралась. Но вот спуск закончился, и жить стало сразу веселее. Лика вскочила на ноги и сразу же включила плеер. В ушах зазвенели любимые нотки, и она стала даже что-то подпевать себе под нос, тихо мурлыкая, а Лорман, тем временем зажег фонарик, который был выключен, пока они, уподобившись своим четвероногим предкам, передвигались на четырех конечностях. Свет и музыка снова ворвались в их жизнь, разгоняя мрак и раскрашивая ее в свои веселые тона.

— Нас не догонят, — девчонка подняла руки, закрыла глаза и принялась пританцовывать под знакомую мелодию. — Нас не догонят… — она ступила на рельс и мелкими шажочками, балансируя руками, не забыв, правда, при этом открыть глаза, двинулась вперед. — Раз, два, три… — стала считать она свои шаги. — Нас не догонят…

— Нужны мы кому-то, — пробурчал Лорман, — догонять нас…

— Нас не догонят…

— Вот заладила.

Нога соскользнула и Лика снова оказалась на шпалах.

«В универ я сегодня точно не попаду, — вспомнила она. — Ну и черт с ним, схожу завтра. Нас не догонят… Пережить бы встречу с любимыми предками, а там разберемся. Нас не догонят… Что они мне сделают? Ну, поругают, бить же не будут. И поделом, сама знаю, что виновата. Ну, машину на месяц заберут, вот напугали… Через неделю снова кататься буду. Что еще? Подумаешь, домой ночевать не пришла. Так этим я могу и днем заниматься, маленькая, что ли? Тем более, что ничем таким я и не занималась. Я, вообще, если хотите знать, домой ехала. Метро дурацкое…Скорее бы замуж, и что б никто мозги не компостировал! Нас не догонят…»

— Смотри, — прервал ее самоистязание Лорман, когда они, судя по времени, прошли уже больше половины пути.

— Куда? — Лика остановилась и стащила с головы наушники.

Луч света отчетливо обозначил в темноте дверной проем. Парень подошел ближе и посветил внутрь. Обозначился узкий проход, метров двадцать, не больше, заканчивающийся еще одной приоткрытой дверью.

— Ну, и?.. — Лика замолчала.

— Думаю, что нам туда, — Лорман описал дугу лучом света в проходе. — Если есть дверь, то она обязательно должна нас куда-то вывести.

— Куда?

— Куда, куда? На кудыкину гору! — разозлился он. — Почем, блин, я знаю, будем думать, что она ведет наверх.

— А если вниз?

— Это служебный вход и он нас обязательно, куда-нибудь, да выведет, может даже к вентиляционной шахте, а там обязательно должна быть лестница наверх.

— Рельсы тоже ведут наверх, только мы что-то никак до него не доберемся, до этого верха, — засомневалась Лика, заглядывая через плечо Лормана в узкий проход. — Так там рельсы… крокодил Гена говорил, что…

— Дурак твой Гена.

— Конечно, только он заблудился в лесу на свежем воздухе и с полными чемоданами жратвы, а мы с тобой здесь, — она обвела взглядом темное пространство, — и всего с одним протухшим гамбургером.

— Ты про Чебурашку забыла.

— Помню… Ген, а Ген, давай я возьму чемодан, а ты возьмешь меня, — пропела она тонким голоском. — Про этого дурня лучше, вообще, не вспоминать.

— Почему же? — парень вдруг рассмеялся. — Чуть его оптимизма нам бы сейчас не помешало.

— Чего не помешало, — переспросила она, — оптимизма? Нам бы сейчас его парочка ушей не помешала на твоей башке, а не оптимизма, вот что…Что бы тебе в темноте было лучше слышать где поезда ходят…

— Будем говорить или пойдем? — последнее её предложение Лорману явно не понравилось, судя по тону.

— Пошли, ты же у нас командир. — Лика вздохнула. — Только у меня к тебе просьба…

— Что еще?

— Давай я возьму твою сумку, — шмыгнула она носом, — а ты возьмешь меня!

— Что?!

— Я так устала, — продолжала она издеваться, — гулять по этим шпалам, что сил уже нет.

— Оставайся, — Лорман пожал плечами и сделал первый шаг в проем.

— Да-а, — протянула она, двинувшись следом. — Дождешься от тебя помощи, как же… Где тебя только воспитывали? Девушка, с вами можно познакомится… Да если бы я знала, что ты такой кретин… Вот Стасик, тот бы сейчас на четвереньки бы встал, лишь бы мне только было хорошо. А ты…

Они подошли к двери и Лорман осторожно уперся в нее рукой, пытаясь увеличить щель, что бы можно было протиснуться, но та даже не тронулась с места. Осветив фонариком петли, он понял в чем дело. Ржавчина въелась в них так, что их самих уже было и не видно.

— Держи, — Лорман отдал девчонке фонарик и отошел метра три назад. Разбег и его плечо въезжает уже в ее ржавую плоскость. Удар и дверь, сорванная с петель, а вместе с ней и он полетели стремительно вниз по узким бетонным ступенькам. Дальше — крик, мат и грохот железа… и лишь потом только тишина. Лика осторожно подошла к образовавшемуся проему и осветила уходящую далеко вниз лестницу. Куча ржавого металла и Лорман валялись где-то в самом низу, причем железо, кажется, валялось сверху на нем.

— Ты жив? — испугалась она за свою жизнь. — Эй…

Парень не отвечал. Скатившись кубарем по ступенькам вниз и испытав на себе всю их бетонную прочность, он явно был сейчас не расположен к каким либо беседам. «Сломался, — была его первая мысль после приземления. — Допрыгался». Лорман молчал, и Лика принялась осторожно спускаться, другого ей ничего не оставалось. Ступеньки были узкие, да еще и наполовину, если не больше, покрытые толстым слоем спрессовавшейся от времени земли, так что безопасным даже ее спуск, когда свободно можно было поскользнуться и повторить подвиг предшественника, назвать было трудно. Пока она так спускалась, Лорман уже успел слегка очухаться и сейчас, выбравшись из-под привалившей его двери, сидя на полу, ощупывал свои руки и ноги. Голова его все еще гудела, как после взрыва, челюсть ныла, а от боли в коленях и локтях даже немного подташнивало, но в целом — ничего страшного не случилось. Могло быть и хуже. «Вроде цел, слава богу, — констатировал он. — Полет прошел нормально. В следующий раз надо быть поосторожней. Кто же мог подумать, что здесь, как в египетской пирамиде на каждом шагу ловушки».

— Ты жив? — повторила Лика свой вопрос, когда оказалась рядом.

— Жив, — Лорман еле разжал челюсть. — А ты чего хотела, чтобы я уже ласты склеил?

— Дурак, — обиделась она. — А кто меня отсюда выводить будет?

— Только про себя и думаешь.

— Ладно, — Лика не стала спорить. — Ты ничего не сломал.

— Не знаю, но, кажется, нет. Я на ноги еще не вставал, чтобы проверить.

— А ты попробуй, — подсказала она. — Только сразу предупреждаю, что я на себе тебя не потащу.

— От тебя дождешься помощи, как же… — Лорман стал медленно подниматься. — Скорее рак на горе свиснет, чем ты…

— В экстремальных ситуациях приходится всегда, чем-то или кем-то одним жертвовать, — сразу же нашлась она, что ответить, — чтобы спасти большинство.

— Это ты то — большинство?

— Конечно… Не ты же?

— Да-а, — протянул Лорман, беря у нее из рук фонарик. — Далеко пойдешь…

— Но ты же цел?

— Цел.

— Вот и не задавай глупых вопросов. Скажи спасибо, что я к тебе сюда еще спустилась.

— Спасибо.

— Молодец. — Лика вдруг весело рассмеялась. — Ты уже начинаешь исправляться. Смотришь, пока мы отсюда выберемся, тебя можно будет показывать в приличном обществе.

— Нормальным людям в вашем обезьяннике делать нечего.

— Это ты то нормальный, — за ответом ей даже не пришлось лезть в карман. — Напился и кувыркаешься здесь по грязным лестницам. Это вместо того, чтобы рыться сейчас в бумагах на своем рабочем месте, или хотя бы, если уж не получилось, то стремится туда попасть.

— Ты нормальная? — Лорман устало отмахнулся.

— Я нормальная. В отличие от некоторых я по ступенькам не кувыркаюсь.

— Зато водку, как сапожник из горла хлыщешь!

— А ты, — девчонка аж зашлась от негодования. — Ты, ты…ты даже и этого делать не умеешь, мужик называется — дверь открыть, и ту не может.

Лорман почувствовал, что снова закипает, и если она еще немного поговорит, если она произнесет еще хоть одно слово, если она…

— Чего рот открыл, пошли, — Лика взяла его за руку и, не дав опомнится, потащила за собой, увлекая в глубину открывшегося коридора.

— А ты уверена, что нам сюда? — Лорман со злостью вырвал руку. Эта стерва снова опередила его на пол шага. — Может, лучше вернуться?

— Ага, буду я как дура лазить по этим катакомбам туда-сюда. Сам сказал, что эта дорога ведет в рай, вот и пошли… Нам осталось найти только лестницу и на этом, слава тебе Господи, наше путешествие, как и наше хреново знакомство, наконец, закончится.

И сопротивляться парень не стал. Может быть, она сейчас была и права, в чем он, правда был совсем не уверен. Но ведь, в конце концов, это же именно он предложил им свернуть в этот проход, а не она, и, следовательно, все — делается правильно…

День 2, эпизод 12

Эпизод XII

— Вам плохо? — услышал Коршун откуда-то издалека, чей-то глухой голос, но подумал, что это не к нему… «Надо же, — мелькнула мысль, — здесь еще кому-то может быть и плохо… Все самое страшное уже случилось и все равно это еще не конец. Сейчас открою глаза и привет, вот он я ново представившийся раб божий Илья… Но я же не Илья, черт, я же…»

— Эй, — он почувствовал, как кто-то дергает его за руку. — Молодой человек…

Коршун открыл глаза и непонимающе уставился на дергающую его за руку девушку.

— Вы меня? — спросил он, постепенно приходя в себя и протирая рукой глаза, удивленно оглядываясь по сторонам и пытаясь понять, а собственно, где он сейчас находится, на каком таком том или этом свете?

— Вас, конечно, — девушка улыбнулась. — Вы на меня так навалились…

— Извините, — Коршун смутился, — я не специально.

— Ничего, ничего, — затараторила она. — Я сначала так и подумала, что хам какой-то навалился и лапает, а потом смотрю, что это не хам, а вы на меня навалились, а потом смотрю, что и не специально вы совсем, а что вам плохо… Смотрю, а вы уже оседаете и лицо такое бледное, как у покойника. Ну, думаю, один приехал…

— Где я? — перебил ее болтовню мужчина.

— Что, где? — не поняла девушка.

— Где мы находимся?

— В метро, — девушка пожала плечами. — Где же еще мы можем находиться, раз сами сюда пришли.

— А-а…

— Вам нельзя ехать дальше, — девушка понимающе посмотрела на Коршуна, — вам на воздух надо, а может, и вообще, скорую вызвать…

— Да-да, конечно, — согласился он. — И давно я на вас, вот так навалился?

— Да как только поезд тронулся, так и стали…

— Извините.

— Да что вы заладили, извините, да извините, — возмутилась вдруг девушка. — Давайте я лучше вам помогу выйти.

Коршун не ответил, все еще продолжая осматриваться и, постепенно приходя в себя. Здесь все было обыкновенно, совершенно ничего подозрительного, разве что в вагоне стало немного свободнее, но если только немного…

— А какая это остановка?

— Кузнецкий мост.

«Странно, — удивился он. — Я на этой остановке садился, а она говорит, что… Получается, что я сюда уже приехал. А где же я тогда сел? Ничего не помню…»

Двери выгона все еще были открыты и в них заходили люди. Кто занимал оставшиеся еще чудом свободные места, а кто оставался стоять, кто-то уже читал, держась за поручень, а кто-то только еще собирался это делать — самая для этого времени, обычная картина. Вот уже и последний пассажир, кучерявый пацан с плеером и в широченных джинсовых, с белой строчкой, штанах, ступил на пол вагона. Еще немного и поезд тронется…

Единственное, чего он не заметил, так это только что сидящей напротив него старухи с тележкой. Старуха пропала, словно сквозь землю провалилась. Коршун удивленно пошарил взглядом по вагону, но той будто и след простыл, а на ее месте теперь разместилась довольно симпатичная брюнетка, если не сказать — красивая, с загорелыми стройными ногами и соблазнительными коленками, которая листала какой-то женский журнальчик с разноцветными картинками. «Приснилось, — решил он. — Мне все это, к чертовой матери, приснилось. И эта сморщенная ящерица, которой место давно на кладбище и все остальное…»

— Вы остаетесь?!

— Что? — не понял он.

— Я на вашем месте лучше вышла бы, — девушка снизу вверх смотрела на него своими ясными, но почему-то совершенно не накрашенными глазами. — Глоток свежего воздуха вам бы сейчас не повредил…

— Нет, мне надо дальше.

— Зря, — сказала она и протянула ему руку. — Что ж, как хотите… до свидания, а мне выходить сейчас.

— До свидания, — Коршун пожал протянутую руку.

Девушка повернулась и стала протискиваться к выходу.

— Спасибо, — бросил ей в след Коршун, когда она уже почти добралась до дверей. Но девушка не обернулась.

— Осторожно, двери закрываются, следующая остановка — Пушкинская, — услышал он металлический тембр диктора и отвернулся к окну.

«А все же, — Коршун задумался, — как получилось, что я ничего не помню? Чертовщина какая-то, я даже не помню, как здесь оказался. И старая карга куда-то пропала, — исчезнувшая старуха никак не давала ему покоя, — куда она могла подеваться? Не растворилась же она в воздухе? Спала, спала и вдруг решила выйти? Точно, — догадался он. — Она просто вышла ы открытый космос. Если я не помню, — Коршун тяжело вздохнул, — как сюда вошел, то почему я должен помнить, как она отсюда вышла. Теперь все в порядке, все становится на свои места. Вошла и сразу же вышла. В ее то годы — не то, что остановку, себя забудешь, как звали! Ладно, черт с ней, с этой воблой вяленой, далась она мне, что вот мне делать? — Коршун поморщился. — Судя по всему, я только что чуть не склеил ласты… Нет, это вряд ли, просто отключился… Все равно не легче, дожил, блин, что в метро руку помощи протягивают и «Снежные Королевы» мерещатся… Ну, ничего, — стал он себя успокаивать, — теперь у меня времени много, можно будет и собой заняться. Например, сходить сегодня в кино, лет пять не был, а может и больше. Или лучше Таньке позвонить, кажется, так ее и звали, делать то все равно нечего».

Постепенно появились и другие идеи, причем, каждая следующая непременно казалась ему лучше предыдущей, но вот остановиться на чем-то конкретном у него как-то все не получалось. Так и не придя, к какому-то решению, Коршун просто решил выйти и побродить по городу, надеясь, что там, на свежем воздухе, он с задачей, куда девать так неожиданно свалившееся на него свободное время, справиться лучше. «В конце концов, — успокаивал он себя, — живут же люди и без работы, и совсем из-за этого не расстраиваются и в обмороки в метро не падают…бомжи, например».

А девица, занявшая место старухи, тем временем перестала рассматривать свои картинки и теперь своими карими, накрашенными, с длинными ресницами глазами смотрела прямо на него. Коршун поймал на себе ее изучающий взгляд и отвернулся. «И чего вылупилась, — разозлился он. — Смотреть больше некуда?» Коршун бросил взгляд в ее сторону и снова нарвался на ее глазки. Девица даже и не думала отворачиваться. «Зараза, — выругался он про себя. — Привязалась…»

Вагон покачивался из стороны в сторону, за грязным, пожелтевшим окном, освещаемые только светом из вагона, извивались толстые кабели, а в самом вагоне… А потом случилось то, что и должно было случиться. Коршун слегка улыбнулся, девица ответила тем же. «А почему бы и нет, — вдруг решил он. — Раз сама клеится, значит так тому и быть. И не надо вспоминать, как ее зовут, сама сейчас скажет!» Он набрал в легкие побольше воздуха и сделал первый шаг к ней на встречу, отодвигая в сторону ненужное препятствие — пацана с плеером. Тот хотел, было возмутиться от такого бесцеремонного с собой обращения, но вовремя одумался, оценив явное преимущество Коршуновских бицепсов перед своими ручками-крылышками, как у того птенца. Девица заметила его эту слабую попытку, но только лишь еще раз слегка улыбнулась и поправила юбку. «Проститутка старая, — пацан демонстративно отвернулся в сторону. — Скалится еще… Посмотрим, как ты будешь скалиться, сука, когда этот извращенец со своими дружками тебе субботник сегодня вечером устроит».

— Мы выходим? — спросил Коршун первое, что пришло в голову, склонившись прямо к ее уху.

— Да, — улыбнулась девица одними губами и стала подниматься, — выходим.

— Так просто, — удивился он.

— А вы хотели бы, что бы я вам сказала, что нет, извините, вы не в моем вкусе?

— Вообще то, нет, — ответил он, подавая ей руку.

— И я тоже…

Поезд остановился, и они оказались на перроне. Людей здесь было меньше и дышалось легче, отметил про себя Коршун. Сориентировавшись, в какую сторону двигаться, они направились к эскалатору. Девушка пошла первой, а он за ней следом, изучая сзади ее фигуру. Стройные, на высоких каблуках ноги, еле прикрывала черная юбка, выставляя их на всеобщее обозрение, а сквозь белую, в чуть заметную светлую полоску блузку, просматривалась осиная талия. Темные, почти черные, играющие в свете ламп волосы, плавно спускались на плечи и слегка прикрывали ее лопатки.

— Ну, как, — обернулась она, — все в порядке?

— Вполне, — Коршун показал ей большой палец. — Только сколько все это будет стоить?

— В смысле?

— В смысле, сколько ты за ночь берешь, красавица?

Девица ступила на эскалатор и повернулась к нему лицом.

— У тебя денег не хватит, — рассмеялась она. — Я бесценная!

— Тогда бесплатно, — сразу же согласился он. — Меня это еще больше устраивает.

— Я, вообще то, собиралась в кино сейчас, а не в кровать. — Девица перестала улыбаться и прикрыла глаза. — Но если ты настаиваешь…

— Пошли в кино, — его этот вариант тоже устраивал, тем более, что он сам еще совсем недавно подумывал об этом. — А потом в кровать, — добавил он после паузы.

— Потом и посмотрим, — девушка хлопнула своими длинными ресницами и отвернулась. Еще немного и они оказались на улице, прямо под памятником Сашке Пушкину.

— Место встречи всех влюбленных, — мечтательно произнесла она, моргая своими ресничками, — и не влюбленных тоже…

— И проституток, — язвительно добавил Коршун, чувствуя, как закипает от ее сентиментальности.

— Они тоже люди.

Коршун не ответил, переключившись с памятника на афишу кинофильма, украшающую собой весь фасад кинотеатра

«ОЗИМАНДИЯ», — прочел он кроваво-красное на черном, пытаясь по одному название определить, о чем фильм.

— Ужастик? — предположил он.

— Знаешь, — девушка перестала рассматривать памятник и сосредоточила все свое внимание на своем спутнике, — меня зовут немного по-другому.

— И как же?

— Инна.

— Хорошо, — согласился он. — Только все-таки, сколько, Инна, ты стоишь?

— Всему свое время, — улыбнулась та. — Вот придет ночь, тогда и узнаешь…

— Отлично, — сдался Коршун. — Только потом не плачь, что у меня денег не хватило с тобой рассчитаться.

— Об этом не беспокойся, — сказала она и взяла его под руку. — Ну что, пошли? Мы, кажется, в кино собирались, или ты уже забыл?

— Нет, — ответил он и положил на ее кисть свою ладонь, — А у тебя все время такие руки холодные, или только сегодня? — удивился он ее ледышкам

— Любовь не греет, — девица склонила голову ему на плечо и по ее лицу пробежала еле заметная улыбка. Губы ее при этом побледнели и вытянулись в тонкую ухмылку.

— Это дело поправимое, — Коршун самодовольно усмехнулся. — Ночью, мы и ручки тебе согреем, и все остальное… не сомневайся.

— Хотелось бы…

— Черт, — выругался Коршун, вспомнив о купленной игрушке, — ты мишку не видела? Плюшевого, я с ним в метро ехал…

— Нет, не видела, у тебя в руках ничего не было.

— Странно…

— Может, ты его той девице отдал? — предположила она, — что так сильно около тебя в метро увивалась. Уж так ей хотелось, чтобы ты именно с ней тогда вышел. Так глазюками и стреляла, она твоего Михея и сперла, — сделала она окончательный вывод и рассмеялась.

— Все-то ты видела, и все-то ты знаешь! — психанул Коршун и вырвал руку из ее тесных объятий. — Эта, как ты выразилась, «вешалка», не клеилась ко мне, в отличие от некоторых, а пыталась мне помочь.

— Что ты, что ты, — рассмеялась девица, снова подхватывая его под руку. — Знаем мы таких помощниц. Сначала порчу нашлют, а потом сами же и помогают от нее избавиться. А потом из карманов мелочь пропадает, да медведи всякие…

— Ты серьезно? — до него постепенно стал доходить смысл сказанного.

— Серьезней не бывает.

Коршун остановился и внимательно посмотрел на свою спутницу. Та, как не странно, оказалась совершенно права в своем глупом предположении. Все произошедшее с ним в метро становилось объяснимо, все становилось на свои места. Обычный гипноз… Бывший офицер ФСБ был загипнотизирован в метро какой-то ведьмой и даже этого не понял. «Вам плохо», — вспомнил он ее голос, и его всего так и передернуло от этого.

— Вот сука, — выругался он. — «Вам надо подышать свежим воздухом», — передразнил он ту, которую еще недавно считал своей спасительницей. — Попадись только мне, я ей так подышу, всю жизнь потом с кислородной подушкой ходить будет. Может и ты такая же?

— Может, — согласилась она. — Каждая женщина, хоть немного, да ведьма, а то, как же мы вас, мужиков то, в свои сети ловим?

— И как же?

— Одни, — Инна достала из сумочки длинную сигаретку и закурила, — такие как ты, например, летят, словно мотыльки на огонь. Их только яркое привлекает, и они совершенно не думают о том, что могут обжечься или вовсе сгореть на этом огне, а другие… — она глубоко затянулась и выпустила в небо тонкую струйку сизого дыма. — Другие, которые без претензий, те прямо в болоте и рождаются, не до полетов…

— А ты философ, — Коршун ухмыльнулся и покачал головой.

— Самую малость, — кивнула она, склонила голову ему на плечо и о чем-то задумалась.

Вряд ли бы сейчас этот офицер, пусть уже и бывший, так ухмылялся, если бы знал, что творится сейчас в этой красивой головке, что так мило устроилась у него на плече, и видел бы ее эту застывшую улыбку с холодным блеском в ее черных накрашенных глазах. Но он, естественно, ничего этого знать не мог. Они шли в кино, он обнимал за талию красивую женщину, и радовался тому, что, хотя бы сейчас, в данную минуту, но у него все было хорошо.

— Знаешь, — красотка неожиданно остановилась, — давай лучше в другое кино пойдем?

— А это тебе чем не нравится?

— Нравится, но я знаю, где идет лучше.

— Ладно, — кивнул Коршун. — Едем туда, где идет лучше. Это где?

— На Павелецкой.

День 2, эпизод 13

Эпизод XIII

Сорокин Сергей Иванович, попросту, Сорос, сидел в своем любимом кресле за своим любимым, совершенно чистым, за исключением включенного ноутбука и золотой подставки под ручки с встроенными, такими же золотыми, как и сама подставка, часиками, столом. Сидел и смотрел как часики, спокойно и методично, воровали у него секунды, тик-так, тик-так — то самое, что он ценил в этой жизни больше всего, после денег, конечно. Экран компьютера давно погас, а догоревшая сигарета, вот-вот должна была начать жечь пальцы. Но он всего этого как бы и не замечал, вернее, замечал, конечно, не тот он был человек, что бы что-то проходило мимо него незамеченным, но сейчас, в данную минуту, до всего этого ему не было никакого дела. Откинувшись на широкую спинку своего кожаного кресла, он тупо, почти не моргая, смотрел в окно и ничего там не видел. Окно было закрыто, и шум с улицы сюда не доносился. Кондиционер работал, и было прохладно, 17 градусов в любую погоду и комфорт обеспечен. Поступающий сюда с улицы воздух охлаждался и очищался, так что смог, господствующий там уже пол лета, там и оставался. Не тот это был дом, чтобы сюда всякая зараза с улицы проникала, пусть даже эта улица будет и Охотным рядом называться. И вот всего этого, к чему он так привык и во что так уже вжился, он в одночасье мог теперь лишиться…

Сигарета догорела до фильтра и стала жечь палец. Сорокин очнулся и со злостью сунул ее в пепельницу. Два года не курил и вот на тебе…Он скривился, во рту от дыма стало противно, и он разозлился еще больше. Дурацкий день, скотская погода и сволочная жизнь — все сегодня было против него. Сорокин повернул свою лысую голову и его отрешенный взгляд упал на фотографию смеющейся, с двумя огромными голубыми бантами на голове, пятилетней девочки, стоявшей в дорогой рамке около пепельницы. Единственная отдушина в этой жизни, но сейчас даже она нерадовала. Депутат отвернулся. Одной мысли, что из-за какой-то стервы, пусть и жены полковника ФСБ, он мог ее никогда больше не увидеть, или увидеть, но не очень скоро, хватило, чтобы привести его в бешенство. Удар — и дорогостоящая оргтехника со всего маху полетела на пол. Секунда — и каблук начищенного полуботинка уже врезался в жидкие кристаллы экрана. Треск — и только разбросанные по ковру осколки — все, что осталось от ценной игрушки. Удар, секунда, треск…и жизни — как небывало.

Сорос крутанулся на каблуке, чтоб уж наверняка, и подошел к журнальному столику, стоящему около окна, на котором разместилась целая батарея спиртных напитков, начиная с виски и бренди, и заканчивая водкой и еще раз водкой, только испанской. Взгляд остановился на коньяке, но рука сама потянулась к бутылке с бесцветной жидкостью. Налил, выпил, почувствовал, как прозрачная обожгла горло и стала опускаться в желудок. Прикрыл глаза в предвкушении, что сейчас, наконец, в голове немного зашумит, и напасть развеется. Ною… в голове зашумело, а напасть…так и не развеялась.

Он очень хорошо знал Смирнова, и знал, что так полковник ему этого не оставит — избиения своей жены. И никакие деньги здесь ему не помогут, да и связи тоже. Сорокин вздохнул, вспомнив вдруг, как на одном из приемов в мэрии, за бокалом шампанского тот ему прямо сказал, что придет время и он его, зэчару вонючего, все равно засадит и никакая депутатская неприкосновенность его, ему в этом не помешает. На что, он лишь отшутился, что сейчас не тридцать седьмой, и нечего тявкать, когда укусить не можешь! Уж очень он высоко забрался, что бы его можно было теперь вот так, запросто, с этого «высока» сбросить. «Прошло ваше время, Александр Васильевич, — улыбнулся он в ответ. — Демократия у нас; все, что не запрещено — разрешено…»

— Посмотрим, — бросил Смирнов и на этом их разговор закончился.

Но, похоже, что Сорокин в своей неприкосновенности ошибся. Этому отморозку с Лубянки, кажется, было плевать на его неприкосновенность и скоро, пожалуй, следовало ждать продолжение той «дружеской» беседы на вечеринке, только вот он уже, похоже, улыбаться не будет, да и шампанского ему полковник вряд ли уже предложит. «Дурак, — ругался про себя Сорокин. — сам голову в пасть сунул… И где ты только взялась, подстилка чекистская, на мою голову? — он налил себе еще одну стопку водки и залпом опрокинул ее в глотку. — А что она там про свою дочку то пела, куда она пропала? Да и с этой старой сучкой побазарить бы не мешало. В какую такую больницу её заперли?»

Немного подумав, депутат поднял трубку и набрал номер:

— Зайди, — приказал он, когда услышал в динамике знакомый голос помощника, — дело есть.

Положив трубку, он поднялся с кресла, подошел к окну и, заглянув вниз, отыскал глазами там свою машину. Раскаленный на солнце джип ждал своего хозяина. «Ну, это мы еще посмотрим, кто кого, — хищная улыбка появилась на его лице. — Посмотрим еще, кто из нас кровью то харкать будет…»

Все то же день, но только другое место. Дверь бесшумно открылась и Коршун в белом халате, накинутом поверх рубашки, осторожно протиснулся в образовавшуюся щель. Единственное окно в палате было занавешено плотными портьерами. Света через них проникало мало, и здесь царил полумрак. Елена Сергеевна лежала на одной из двух больничных кроватей, стоящих вдоль противоположных стен. Вторая кровать была пуста и аккуратно застелена. Её старая хозяйка была сегодня утром выписана, а новая еще не объявилась.

Глаза больной были закрыты, а к руке была подведена капельница. Нос распух, голова перебинтована, правый глаз, вообще, заплыл и посинел, а на распухших, изуродованных губах еще остались запекшиеся следы крови.

— Вы? — удивилась она при виде нежданного посетителя и даже попыталась приподняться. Кого-кого, а уж его она здесь точно не собиралась увидеть. — Как вы меня здесь нашли?

— Извините, — Коршун подошел к тумбочке и поставил пакет с апельсиновым соком. — Просто я подумал, что… — он замялся. — Конечно, глупо было это делать, — вздохнул он, — ведь я тоже, каким-то боком причастен к тому, что с вами сегодня случилось, но…

— Зря старались, — женщина устало снова откинулась на подушку. — Мне ваша помощь не нужна…

— Да, конечно, — стал он оправдываться, пятясь спиной к двери, — извините, я не подумал… У вас пропала дочь, я слышал… Вот я и подумал…

— Только дочь мою не лапайте, — женщина разволновалась и судорожно сжала в комок простыню, прикрывающую избитое, все в синяках тело.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, я ухожу. Никто ей ничего плохого не сделает. Я, просто, хотел вам немного помочь, вот и все… Тем более, что у меня теперь есть свободное время.

— Выгнали, что ли? — догадалась Елена Сергеевна.

— Что-то вроде…

— Шел бы ты отсюда, хороший мой, — Елена Сергеевна устало прикрыла глаза, давая понять, что разговор окончен.

— Его звать Сорокин Сергей Иванович, — Коршун взялся за ручку двери и медленно потянул ее на себя. — Прошу вас, будьте с ним поосторожнее, такие как он ни перед чем не останавливаются.

— Это он тебя прислал? — Елена Сергеевна усмехнулась. — Испугался, выродок.

— Сам пришел.

— Узнал, что я жена полковника ФСБ, — больная будто его и не слышала, — и ножки у твоего крутого затряслись?

— Вы жена полковника Смирнова? — Коршун подумал, что ослышался, но совместив в уме фамилию потерпевшей с именем своего начальника, сразу же сделал правильный вывод.

— Вы его знаете? — настало время удивляться Елене Сергеевне.

— Лучше, чем хотелось бы, — усмехнулся его бывший подчиненный, вспомнив сегодняшнюю сцену в его кабинете. — Вы уже ему звонили?

— Конечно, — солгала она. — Сразу же, как меня сюда привезли.

— Значит, он все знает? — продолжал допытываться Коршун.

— Не успел, да? — съязвила больная. — Ствол в рот и дело в шляпе, только я уже сообщила ему номер вашей машины.

— Я вас еще раз спрашиваю, — он весь напрягся от напряжения, — вы точно сообщили полковнику Смирнову, что попали в аварию и находитесь здесь, или сейчас пытаетесь импровизировать?

— Чего вы от меня хотите? — волнение незнакомца передалось избитой. Елена Сергеевна села на кровати, прислонившись спиной к спинке и открыто взглянула в лицо врага, приготовившись защищаться. — Если вы сейчас не уйдете, я буду кричать…

— Звоните, — предполагаемый киллер достал мобильный телефон, набрал прямой номер полковника и протянул телефон женщине.

— Зачем?

— Звоните, я сказал. Я вам не верю, что вы звонили. Мне сестра сказала, что вам сделали обезболивающий укол, и вы два часа провалялись как убитая, — разозлился Коршун. — И потом, не мне же ему звонить и говорить, что я здесь с его женой прохлаждаюсь! Берите мобильник и расскажите ему обо всем, что с вами сегодня приключилось.

— Саша это ты? — женщина взяла протянутую трубку и произнесла первое, что пришло в голову.

— Я, — отозвалось в трубке, — ты где?

— В больнице…

— Где-е?!

Елена Сергеевна почувствовала, как ком подступил к горлу, мешая не только говорить, но и дышать.

— В больнице, — еле сдерживаясь, что б не заплакать, повторила она сквозь слезы.

— С Ликой?

— Нет, одна…

— Что ты там делаешь? — продолжал не понимать её полковник.

— Я попала в аварию, — всхлипнула она. — А потом меня очень сильно избили.

— Кто? — она почувствовала, как на другом конце провода зазвенел его голос. — Кто тебя избил, не тяни!

— Я не зна-ю, — заплакала она, — какой-то Сорокин.

— Успокойся, — попросил ее Александр Васильевич, беря себя в руки, — и не реви. Ты, в какой больнице находишься?

— Я не знаю её номера, — всхлипнула она.

— В тринадцатой, — подсказал Коршун.

— В тринадцатой, мне подсказывают

— Я сейчас буду, — голос мужа дрогнул, ты только не плач. Ты мне лучше скажи, что он с тобой сделал, этот, как его там?

— Сорокин, — подсказала она.

— Да.

— Не волнуйся, все нормально, — Елена Сергеевна попыталась даже улыбнуться своими распухшими губами. — Все цело, только сотрясение мозга… Лика объявилась?

— Нет еще… — полковник замолчал, подыскивая слова. — Но могу тебя порадовать, что в моргах она не числится и в больницах тоже. Гуляет где-то твоя девчонка, не расстраивайся, еще не вечер. Пусть только мне объявится, всыплю по десятой число…

— С ней что-то случилось, — перебила его Елена Сергеевна. — Она так раньше никогда не поступала, я чувствую.

— И после никогда не будет… Жди и не плачь, все будет хорошо. Я скоро буду.

— Спасибо, — женщина вернула Коршуну трубку. — Кто вы? На бандита непохож, на ангела — хранителя, тоже… И, откуда вы знаете телефон моего мужа?

— Елена Сергеевна, вам нельзя волноваться и говорить, — Коршун поднес указательный палец к своим губам, закрывая их на замок. — Отдыхайте, все будет хорошо… Теперь, — поправился он, — все будет хорошо.

— Зачем вы это делаете? — не отставала она.

— Не знаю, — честно признался он, — понравились, наверное. До свидания, поправляйтесь…

— А звать-то тебя как?

Но дверь палаты уже закрылась, и Коршун последнего вопроса ее не услышал. А если бы и услышал, то, все равно, вряд ли бы на него ответил. Не хватало еще через жену втираться в доверие к своему начальнику.

Полковник же в это время, положив трубку, пододвинул к себе листок бумаги, в правом верхнем углу которого значилось: «Совершенно секретно, для служебного пользования». Далее шло: «Начальнику 7 отдела, полковнику Смирнову А. В.» и текст:

«Довожу до вашего сведения, что за последние двое суток, а точнее с 15 июля по 16 июля сего года в метрополитене при очень странных обстоятельствах погибло 4 человека. Все погибшие — женщины в возрасте от 17 до 20 лет. Имена трех известны, одной — еще уточняются. Причина смерти — суицид (предположительно). Все семеро покончили жизнь самоубийством, бросившись под колеса подходящего поезда. Погибшие: жительницы г. Москвы (2 чел.), г. Чехова (1 чел.), одна личность не установлена. Наличие спиртных и наркотических веществ в крови не выявлено. Между собой погибшие не знакомы. Все случаи суицида происходили на разных станциях, но все — недалеко от центра. Прошу вас срочно разобраться в случившемся, взять под личный контроль весь ход расследования и докладывать о предпринятых мерах мне лично. Материалы следствия прилагаются. Генерал-майор А. Фурсов». Сегодняшнее число, роспись.

Смирнов побледнел. Как бы его девочка не оказалась в числе этих сумасшедших, повторивших подвиг Анны Карениной, ведь одна фамилия еще была не выявлена. Он поднялся и направился к выходу. «Сначала в морг, — решил он уже на ходу сам посмотреть на два неопознанных трупа, — а затем в больницу. Надо найти Коршуна, если не нажрался еще, пусть этим делом и займется, а Сорокиным теперь я буду заниматься сам. Много у меня к нему вопросов накопилось, одного патрона, пожалуй, и не хватит».

Морг был специальный и сюда абы кто, например, бедняга, не вынесший зубной боли, расколовшей пополам голову или просто, человек, не выдержавший столетнего ожидания лучшей жизни, как правило, не попадали. С этими все и так было ясно; один не чистил зубы на ночь, а второй — сам приплыл. С этими пусть церковь разбирается — её епархия. Сюда же попадали только личности особо одаренные, сумевшие отправится на тот свет, так сказать, с изюминкой, например, как эти…

Полковник, насупившись, прошел вдоль ряда узких столов с разложенными на них трупами, стараясь на них не смотреть, и направился к морозильникам. Сколько раз здесь был, а привыкнуть к этому обнаженному виду смерти он так и не смог. «Как только здесь люди работают, — думал он. — Да еще и пирожки жрут с мясом… не давятся». Но сегодня ему повезло. За исключением только одного открытого, с расчлененной грудной клеткой и выпотрошенными внутренностями тела молодого мужчины с наполовину снесенным черепом, смотреть больше было не на что. Труп медленно проплыл мимо и сразу же затерялся, где-то в закоулках памяти, забитый последующими видами более экстравагантных, разорванных и разодранных, с вырванными из тела конечностями, натурщиц. И только его волосатая нога с номерком на грязном, с посиневшим ногтем, пальце почему-то засела в голове полковника. «Еще вчера, наверное, водку пил и трахался, — совсем не к месту подумал он. — А сегодня — только номерок на палец…»

— Темная история, — услышал он сзади хриплый, прокуренный голос сопровождающего его патологоанатома, — нашли сегодня утром в тоннеле метро.

— Сюда со светлыми историями не попадают, — буркнул в ответ Смирнов.

— Это уж точно, — врач довольно заулыбался. — За что я и люблю свою работу, Сань, так это за то, что все покрыто тайной и везде трупы, трупы, трупы… Расковыряешь одного, другого и тайна потихоньку начинает отступать.

— Да уж.

— А когда докопаешься до самой сути, то и смотреть уже не на что: скелет, он и в Африке скелет, а вот…

— Игорь заткнись, — беззлобно оборвал его болтовню Смирнов, мне сегодня не до шуток.

— Хорошо, — майор взялся за ручку дверцы и потянул её на себя. — Заткнись, так заткнись. Только здесь с этими намолчишься за день, вот и тянет языком почесать…

— Извини, но у меня, правда, сегодня очень тяжелый день, — Смирнов попытался сгладить свою грубость. — Жена попала в больницу, дочь где-то загуляла, да и с работой одни проблемы…

— А кому сейчас легко, — вздохнул врач, — может, если только ей?

Из ниши показалось изуродованное тело женщины. Голова ее с открытыми глазами и со спутанными, окровавленными, белыми волосами лежала у неё на животе, а оторванные по самые плечи руки аккуратно положены по бокам, там, где они и должны были быть при жизни красавицы.

— Все шутишь?

— Спешил. Вообще то, надо было ее к шее приставить, но пока родня не объявилась и так сойдет. Вот дождусь их, родимых и начну делать ей трепанацию черепа, хотя, если честно, ничего это не даст, — Игорь взял голову и осторожно стал прилаживать её к шее. — Извини, дорогая, — приговаривал он, поправляя ей волосы. — Никто над тобой не шутил, во всяком случае, не здесь.

— Что ты имеешь в виду? — насторожился Смирнов.

— Не мое это дело, — отмахнулся врач, — кого-то иметь…

— А серьезно, — Смирнов понял, что тот все еще злится на него и поэтому не хочет говорить.

— Говорю, что это не мое дело.

— Хорошо, — полковник сдался, — закрывай и давай следующую…

— Там еще хуже, — предупредил врач, возвращая несчастную в свое новое «жилище».

— Ничего, я уже адаптировался…

«Вторая, третья, — считал про себя полковник, когда очередная самоубийца возвращалась в холодильник, — четвертая…»

— А вот сейчас, — Игорь заговорщицки улыбнулся, — я тебе покажу последнюю жертву этого психоза, самую из них очаровательную и прекрасную. Четверка — счастливое число… Во всяком случае, для меня.

— Фамилия и откуда.

— Без документов, но зато вся целая, улыбается и смотрит в потолок смеющимися глазами.

— Они все улыбаются и смотрят в потолок смеющимися глазами.

— Вот именно, — согласился врач. — Смеются над нами; как будто это мы, а не они на тот свет отправились.

— Может, обкурились или обкололись? — предположил Смирнов. — Говорят, что крыша так едет, что совсем нетрудно фары электропоезда спутать с глазами любимого.

— А замок вагона с его… Нет, — не согласился с ним майор. — В крови ни то, что наркотиков, вообще, ничего не обнаружено. Они были все совершенно трезвы и в своем уме, хотя, в последнем я, пожалуй, сомневаюсь.

— Так уж и все, — не поверил Смирнов

— Все. Нет не все, извиняюсь, — врач достал из кармана сигарету и закурил. — Последняя была в стельку пьяная… Представляешь, — не переставал он удивляться, — по ней поезд проехал, а ни одного синяка на теле. Мистика, какая то…

— Пьяным всегда везет, — полковник тоже полез за сигаретой.

— Да, — согласился патологоанатом и стал доставать последнюю из девчонок, выбравших такой странный способ ухода из жизни.

День 2, эпизод 14

Эпизод XIV

Девица находилась в холе больницы, когда появился Коршун. Здесь было прохладней, чем на улице и она решила его подождать лучше здесь, устроившись в тени пальмовых листьев, чем плавиться на солнышке. Закинув ногу на ногу и открыв, таким образом, всеобщему обозрению свои ножки, девица достала свой журнальчик и продолжила его изучение, прерванное около сорока минут назад в метро. Мужчины, проходившие мимо, в белых халатах и без — все без исключения, бросали на ее уж слишком оголенные ножки быстрые взгляды, особенно туда, где они, эти самые ножки, касались своей нижней частью дивана и, с сожалением следовали дальше.

— Ждешь? — спросил Коршун, подойдя совсем близко.

— Ноги показываю, — ответила она и посмотрела на него через темные, почти черные стекла своих очков. — Проведал свою пассию?

— Это жена моего начальника.

— Мелкий подхалимаж?

— Что-то вроде…

— Смотри, — девица вытянула руку, дожидаясь пока Коршун не поможет ей подняться, — как бы тебе не перестараться?

— Мне смеяться?

— Как хочешь, — Инна улыбнулась, обнажив свои беленькие зубки. — Твоя голова, тебе и решать… Ну, — она прижалась к нему всем своим телом, — мы в кино идем или тебя в магазин за апельсинами послали?

— Идем, — ответил он.

— Вот и пошли…

В кинотеатр они попали за десять минут до начала сеанса. Пока доехали, то да сё… Купили билеты и прошли в бар. Коршун заказал два пива, себе и девице, закурил и принялся созерцать, пока его дама отправилась в туалет приводить себя в порядок, местные достопримечательности. Кинотеатр, конечно, был еще тот. Ничего подобного он еще не видел, с сожалением констатировав, что эта сторона жизни прошла для него стороной. С того времени, когда он был в кино последний раз, киноиндустрия в стране, явно, сделала огромный шаг вперед. Находясь на втором этаже, он хорошо видел весь вестибюль с кассами и пустующим гардеробом, первый этаж, вернее подвальный, с похороненным там скелетом первого посетителя и магазином видеокассет, и третий — с настоящей железной дорогой и настоящим паровозом с двумя вагончиками для маленьких посетителей. Он насчитал пять кинозалов, по два на этаже и один на самом верху, под стеклянной крышей. Еще здесь был один громадный вентилятор, метра три в диаметре, с двойными, вращающимися в противоположные стороны лопастями, встроенный прямо в стену, выложенную сто лет назад из красного кирпича и еще стеклянный лифт, неизвестно зачем здесь построенный. Наверное, решил он, его придумали для очень впечатлительных зрителей, которые после просмотра сами уже не могли подняться из подвала наверх, как тот скелет, замурованный в пол под стекло, явившийся сюда на свою голову, по-видимому, когда лифта еще не было, или для тех, кто сам уже не мог спустится с третьего… Ну и, конечно, здесь был водопад. Современный кинотеатр, вообще, трудно было представить себе без водопада, это же не библиотека какая… Сюда люди приходят отдохнуть, а не знаний набираться, пивка, например, попить, кукурузки пожевать… Нет, водопад в кинотеатре должен быть обязательно, что не говорите, и пропеллер тоже. Коршун поднял голову и проследил за падающим потоком. Вода скатывалась откуда-то сверху, из-под самого стеклянного потолка, пролетала все три этажа и с шумом врезалась в небольшой, устроенный на первом этаже, фонтан.

Коршун сделал еще глоток и закурил. Ему здесь определенно начинало нравиться. Осталось посмотреть кино. «Лишь бы в зале, — усмехнулся он, — вода на голову не капала, а то уши зальет и ничего видно не будет…».

Инна нарисовалась, когда он уже почти допивал свой бокал. От нее несло свежими духами и здоровым оптимизмом. Глаза ее сверкали, реснички были закручены вверх и, вообще, по всему было видно, что ей здесь тоже очень даже нравилось.

— Похоже, что ты это место любишь, — сказал Коршун, обведя взглядом все это великолепие, окружающее их.

— Очень, — согласилась она. — Здесь так здорово…

— Мне тоже нравиться, — он докурил сигарету и сунул бычок в пепельницу.

— Ты еще зал не видел, — сказала она, закатывая глаза. — Такие мягкие кресла, закачаешься… Садишься и проваливаешься…

— А мы, на каком этаже будим мы?

— На первом.

— Далеко не провалишься, — успокоил её Коршун

Кресла и, вправду, были классными. Коршун уселся на тринадцатое место в последнем ряду и с удовольствием вытянул ноги. Голова коснулась спинки, и он своим телом теперь почувствовал, что точно, девица не соврала, все так и было, как она рассказывала. Садишься и…проваливаешься! Здорово! Коршун прикрыл глаза. Полумрак и спокойная музыка окутали его сознание. Было уютно и хорошо, почти как у себя дома на диване. «…Тем, кому нечего ждать, отправляются в путь. А тем, кто ложится спать, — вспомнил он Виктора Цоя, — спокойного сна. Спокойная ночь…».

— Про что фильм? — спросил он, не открывая глаз.

— Фиг его знает, — ответила она и положила свою холодную руку поверх его.

— Начало хорошее, — улыбнулся Коршун.

Красавица не ответила. Свет стал медленно гаснуть, это где-то электрик потихоньку стал доставать вилку из розетки, пока и не погас совсем. Стало темно и тихо, и все вдруг исчезло. Не стало видно ни людей, ни экрана… Коршун приподнялся в кресле, удивленно ожидая продолжения… Начало, во всяком случае, было завораживающим. Постепенно на совершенно черном экране стали проявляться какие-то бледно-красные бесформенные блики, которые с каждой секундой, становясь, все ярче и больше и, в конце концов, слившиеся в подобие стекающих по экрану, будто написанных кровью букв, высветили на нем название фильма:

«ОЗИМАНДИЯ»

Красное на черном! После чего экран стал медленно-медленно светлеть, стирая зловещие буквы. Одновременно с этим зазвучала музыка, сначала еле слышно, но с каждым мгновением все громче и громче, если вообще это издевательство, вырывающееся из под десятка смычков музыкантов, вообще не знакомых с нотами, можно было обозвать этим словом. И взору зрителей открылось огромное, до самого горизонта заснеженное, освещенное только светом луны поле и черное небо. Картина была бы не полной, если бы на белом не появилась маленькая черная точка, которая, точно так же, как перед этим кровавые буквы, стала постепенно увеличиваться в размерах. Неожиданно, черноту неба разрезала молния, сопровождаемая громом такой силы, что Коршуну показалось, что она шарахнула прямо в зрительный зал. Кто-то в зале истерично закричал, и вдруг все стихло. Коршуна самого от неожиданности передернуло, правда, он так и не понял от чего больше, от грома или от последовавшего за этим дикого визга несчастной… Не удивительно, что у сидящих спереди девчонок нервы не выдержали.

Крик стих и где-то на минуту в зале повисла, вообще, гробовая тишина… Тишина в зале и увеличивающаяся черная точка на экране, начавшая уже приобретать очертания какого-то животного. Девица судорожно сжала пальцы своего знакомого, и Коршун почувствовал, как её всю колотит. Он что-то ей пробормотал на ушко успокаивающее, чтобы не принимала так близко к сердцу всякую киношную фигню, но Инна не среагировала. Все ее внимание было приковано к этой растущей точке, вернее, уже и не к точке вовсе, а к зверю, приближающемуся к ним огромными, разбрасывающими в стороны комки снега, прыжками. Рвущий нервы скрип смычков перешел в дикое завывание ветра, ворвавшегося в зал всеми децибелами пикирующего бомбардировщика, переходящих в истошный свист, еще мгновение и…

Тварь находилась, где-то в овраге. Волк это носом чувствовал, когда порывы ветра доносили до него её противный запах. Сейчас он ее не видел, но что это за птица, представлял себе очень даже не плохо. Они уже встречались и только что заживший шрам на правой лапе и еще больший след, оставленный ее острыми когтями у него на боку, были явным тому подтверждением. Тогда от этой твари волка спасло только чудо. Зверь ухитрился вцепиться своими клыками в одну из многочисленных ее лап. С хрустом сильные челюсти перекусили ее надвое. От резкой боли, а может, просто от неожиданности, тварь пискнула и на секунду потеряла над собой контроль, упустив тем самым единственную возможность впиться во врага своими ядовитыми резцами, дернулась назад и тут же, соскользнув, полетела с высокого обрыва вниз. Волк еле успел расцепить пасть, чтобы не улететь следом. Любое другое живое существо, грохнувшись с такой высоты, непременно разбилось бы. Другое, но не это.

Может быть, оно и разбилось. Волку было без разницы… Слишком большой крюк надо было тогда делать, чтобы спустится вниз и насладиться победой. А стоило ли? Инстинкт тогда подсказал этого ему не делать. Может быть, сохранив ему тем самым жизнь, потому что когда он случайно снова оказался на том месте, но уже через день, то твари там уже не было. На том месте остался только её запах, едкий и въедливый.

И вот теперь… волк снова ловил своими ноздрями этот противный, ни на что не похожий запах и чувствовал, что в этот раз он так просто от этой гадости не отделается. Это «нечто» затаилось там, где-то в самом низу оврага, спрятавшись между поваленными стволами деревьев. То ли паук с мохнатыми лапами и челюстями-резцами, то ли огромный краб, что-то непонятное сейчас внимательно следило за лесным хищником, ловило каждое его движение и выбирало лишь момент, чтобы броситься на него и вонзить в него свое ядовитое жало. Раньше волк таких существ никогда не видел, и уж тем более, никогда их не встречал и поэтому опыт войны, за исключением единственной стычки, у него с ними отсутствовал. Но он был зверь опытный, и даже этого мизера ему хватило для того, чтобы понять, что эти тараканы очень опасны, смертельно опасны, но еще он понял и то, что они не неуязвимы, и что с ними можно бороться. С другой стороны — голод не тетка…

Пока это была еще его территория, и у него еще были пока силы защитить её от непрошеных гостей. Выбора не было, или он сейчас загрызет эту тварь, или она его. Двоим им здесь, было, явно, делать нечего.

Зверь остановился и повел своим мокрым носом, медленно поворачивая голову на запах. Внезапно поваливший густой снег забивался в глаза и не давал смотреть, а от пронизывающего ветра не спасала даже его густая, черная шерсть. Но он этого совершенно сейчас не замечал и не чувствовал. Весь его организм был сейчас настроен только на этот запах. Тварь эта, это неземное исчадие ада, где-то находилась рядом. Она затаилась, впившись в него своими ядовитыми, черными глазками, и только ожидала удобного случая, чтобы впиться в него еще и своим ядовитым жалом. Волк напрягся… тварь тоже. Их разделяло всего-то… Тварь была сильнее и знала это, но у нее совершенно отсутствовало обаяние, она могла только видеть. Зрение у неё было такое, но сейчас даже оно не помогало. Природа сейчас была на стороне волка. Это он был сейчас дома, а не она, явившаяся сюда неизвестно откуда и неизвестно зачем. И природа сейчас, как будто вспомнив, кто пока еще на этой планете хозяин, помогала ему, а не ей. И тварь, сама уже не один день охотившаяся за зверем, сейчас не знала, где он находится, и когда, и с какой стороны ждать от него нападения? Испуганные черные глазки сканировали пространство, но все бес толку… Снег оказался непробиваем. И это её пугало. Её всю колотило от страха. Она совсем растерялась и не знала, что же ей сейчас делать, куда бежать или с какой стороны ждать нападения.

И волк это почувствовал. Ионы страха заполнили все окружающее его пространство. Зверь оскалился, обнажив клыки… Уж он то её точно сейчас не боялся. Подумаешь, еще одним волком, может быть последним, на этой несчастной планете станет меньше, делов-то… Выть по нему все равно никто уже не будет и стоит ли цепляться… А здесь, все равно здесь скоро только эти твари и останутся, раз уж они сюда забрались, то вряд ли они отступятся пока все здесь не перемелют своими резцами…

Волк еще не знал, как там дела в городе, куда он все еще не решился проникнуть, остались там люди или нет? Но здесь, и это он знал уже точно, кроме него, мышей и этой твари или тварей, никого уже давно не осталось. Но пока он все еще жив, эти звездные посланники здесь хозяйничать не будут. Зверь снова оскалился. Его чуткий нос уловил снова ее запах, но теперь он был настолько резок и отчетлив, что он до сантиметра знал её точное местонахождение. Медлить дальше просто уже не имело смысла. Или он, или его, но что-то сейчас должно было произойти. Мышцы волка напряглись, глаза налились кровью, лапы согнулись, брюхо почти коснулось снега, а шерсть на загривке встала дыбом… Еще секунда и больше уже не в силах сдерживать свое рычание, зверь, что есть силы оттолкнувшись от земли всеми четырьмя лапами, рванулся в снежную неизвестность.

Коршун почувствовал, как Инна впилась своими когтями в его руку, хотел вырвать её и… не смог. Оцепенев от страха, он таращился на экран, все еще не веря в происходящее. Сначала раздалось дикое рычание, такое, что кровь застыла в жилах, а затем сквозь пелену снега, сначала показалось две черные лапы с растопыренными когтями, с треском раздирающими экран, а затем — огромная, брызжущая слюной оскаленная пасть волка и его красные, горящие ненавистью глаза. И еще — блеск молнии, и сильнейший раскат грома… Больше Коршун ничего не видел. Только дико завизжала соседка, до крови содрав кожу на его руке и рядом, что-то такое грохнулось огромное, лохматое и мокрое…

Разряд молнии шарахнул зверю под самые лапы. Еще бы мгновение и… Волка спасло только то, что он уже взвился в своем смертельном прыжке в неизвестность, когда она ударила, и его лапы в этот миг земли уже не касались. И снова земля, вскормившая и вырастившая зверя, помогла ему выжить, уйдя из-под его лап именно в тот момент, когда это было ему нужно больше всего. Зверя только контузило и оглушило взрывом, но не убило. Космос просчитался всего на какую-то сотую долю секунды в оказании помощи своему посланнику, и чудовища, этой страшной твари тут же не стало.

Челюсти зверя, клацнув, клыками проломили её черепную коробку и с хрустом вошли в мозг твари. За пределами галактики был слышен их треск, и как дико пищала она сама, эта космическая тварь, стараясь вырваться из сомкнувшихся в мертвой хватке челюстей.

И вот, наконец, все закончилось и одним звездным посланником на земле стало меньше! Тварь еще раз напоследок дернулась, пытаясь вырваться, но силы уже оставили её и попытки высвободится не получилось. Её волосатые лапки задергались в предсмертной судороге, и волк почувствовал, как его языка коснулось, что-то липкое, соленое и противное, заполнило пасть и начало потихоньку вытекать через зубы на снег, окрашивая его в какой-то непонятный цвет. Тогда, разжав пасть и вырвав из её головы свои клыки, волк отпрыгнул в сторону, готовый в любую секунду отразить нападение, но… этого уже не потребовалось. Космическая тварь была мертва, а её вылезшие из орбит черненькие, маленькие глазки так и застыли, обращенные к звездному безмолвию в соей последней, отчаянной мольбе о помощи.

Когда Коршун очнулся, девица с запрокинутой кверху головой, разодранным в клочья горлом и проломленным черепом уже не шевелилась. Застыв с перекошенным от ужаса лицом, искривленным в зверином оскале ртом, и с остановившимися, ничего уже не видящими глазами, сейчас она мало походила на ту красотку, с которой мужчина не так давно еще собирался провести ночь. Впившись своими ухоженными ногтями в ручки кресла, она смотрела, куда-то поверх экрана, а может быть, и куда-то значительно дальше, туда, куда живые глаза, к своему счастью, заглянуть, не могут. Белая, в легкую полоску, блузка её была вся в крови, юбка тоже. Кровь продолжала еще сочится из страшной раны на горле и стекать узенькой струйкой из правого угла рта несчастной. Кровь была везде; на ней, на креслах, на полу. Коршун тоже весь был забрызган кровью, и все еще никак не мог прийти в себя от случившегося…

Сеанс закончился и в зале медленно стал зажигаться свет

День 2, эпизод 15

Эпизод XV

Проход повернул в сторону, и ребята уперлись в новую дверь.

— Давай, — сказала Лика, — долбай. У тебя опыт уже есть.

— По очереди…

— Смеёшься, что ли? — фыркнула она. — Мне и здесь хорошо, я что, обезьяна какая, на двери бросаться…

— Тихо, — Лорман поднес к губам палец, приказывая замолчать. — Слышишь…

Лика тоже навострила ушки и затаила, прислушиваясь, дыхание.

— Не-а, — выдохнула она, наконец, воздух из легких, — ничегошеньки я не слышу. А что, — она округлила на Лормана свои голубенькие глазки, — что я должна услышать?

Парень жестом попросил её замолчать, и прижался ухом к холодному железу двери.

— Слышу, — прошептал он спустя минуту.

— Что? — так же шепотом переспросила она, стараясь тоже протиснуться к двери, чтобы послушать, что там за ней, родимой, творится, что этот тупой немец слышит, а она, москвичка в седьмом колене — нет!

Лорман поманил её пальцем и, когда она придвинулась к нему совсем близко, в нетерпении подставив ему свое ухо, еле слышно прошептал:

— Мыши скребутся, слышишь?

— Дурак, — отпрянула она, поняв, что снова попалась на его удочку, — кретин…

— И полный идиот, — рассмеялся Лорман. — У меня там еще выпить осталось. Хочешь?

— Займись лучше дверью, — посоветовала Лика. — Больше толку будет.

— Думаешь?

— Знаю.

— Я метро слышал.

— Вот и давай, — девчонка пропустила мимо ушей его признание, — открывай её быстрее и не тяни резину.

— Держи, — Лорман снял с плеча свой портфель и протянул его Лике, а сам принялся возиться с дверью. Та, как и предыдущая, тоже давно заржавела и не хотела открываться, но, памятуя свой первый неудачный опыт, Лорман не спешил её открывать таким же способом, как и первую. Но уже через пять минут ему стало ясно, что если они хотят пройти дальше, то без вышибания последней, здесь, точно, не обойтись. Разбегаться, правда, Лорман не стал, чтобы не рисковать. Ударил ногой с места. Дверь поддалась, но не сильно. Тогда он повторил свою попытку, ударив по ней еще раз, но уже значительно сильнее. Дверь открылась еще больше. С третьего удара проход был свободен.

— Ура-а, — запрыгала и захлопала в ладошки Лика. — Мы преодолели еще одну ловушку, игра продолжается!

Лорман забрал у нее портфель, и ребята двинулись дальше.

— Ну, и где ты здесь метро слышал? — спросила она, когда они уже минут десять топали по узкому коридору.

— Слышал, — отмахнулся Лорман.

— Ври больше, слышал он! Я не слышала, а он слышал, слухач нашелся. Да ты хоть знаешь, какой у меня слух? Я, кстати, музыкалку закончила, если хочешь знать…

«Ну вот, — скривился Лорман, — снова завелась. Теперь будет тарахтеть до самого выхода. Откуда только слова берутся?».

И точно, девчонка еще долго упражнялась в словесности, но он её почти не слушал. Хмель из головы выветрился, и его место там потихоньку заняло растущее беспокойство. Они уже часов шесть или семь кружили по этим метрополитеновским катакомбам, а выход, все так еще и не был найден. «Вот и сейчас, — размышлял он на ходу, — попали в этот чертов ход, а выхода все нет и нет и, черт его уже знает, будет ли он вообще, этот выход. Дернул же меня черт, — ругался он про себя, — познакомится с этой занудой. Сейчас бы сидел на работе и в ус не дул, а не лазил бы здесь по этим канализациям, а теперь, смотри, еще и выкинут, и не посмотрят, что у меня диплом с отличием, и что…»

— Стой, — прервала его размышления Лика, схватив и дернув за руку.

— Чего тебе? — обернулся он.

— Слушай, — улыбнулась она.

— Тебя, что ли?

— Слышишь? — девчонка склонила голову и повела глазками. — Где-то впереди, кажется, поезд прошел… — она замолчала и прислушалась. — Вот…еще.

— Да, — согласился Лорман. Теперь и он услышал, как где-то впереди прогремел состав.

— Я же говорила, что у меня слух феноменальный, а ты не верил, — радостно воскликнула она. — Мне надо было, идти учится в консерваторию…

— А не в метро обходчицей работать, — закончил за нее Лорман.

— Уж лучше в метро работать обходчицей, — парировала она, чем родиться с такой головой как у тебя. Тут слышу, тут не слышу. Она у тебя годится только на то, чтобы ржавые двери открывать, водку пить, и ту не умеет, кашляет и плюётся.

— Твоя умеет…

— Моя голова все умеет, — согласилась она и весело рассмеялась. — Моя голова умница, круглая отличница!

«Круглая дура, твоя голова» — хотел съязвить Лорман, но вовремя одумался.

Ребята ускорили шаг, и за первым же поворотом коридора им, наконец, открылось то, что они так долго искали — свет в конце тоннеля. Где-то там далеко-далеко, в самом конце этого самого узкого в мире коридора ребята увидели маленький светлый квадратик другой жизни, жизни, где все светилось и шумело. И, боже мой, как же это было все-таки здорово, когда светло, куча людей и что-то там вертится и крутится!!!

— Даже не верится, — Лика устало прислонилась к стене, а потом и вообще съехала по ней вниз, достала из сумочки сигарету и закурила, нервно чиркнув пару раз колесиком зажигалки. — Я, если честно, думала, что мы уже отсюда никогда и не выберемся, потому и тарахтела без умолка, что боялась очень, — она затянулась и почувствовала, что на глаза ей наворачиваются слезы. — Какая же я все-таки дура, да?

— Совсем нет, — парень присел рядом. — Я, если хочешь знать, тоже испугался, просто виду не показывал.

— Правда?

— Правда, — кивнул он. — Особенно когда мы на обратном пути не нашли своего вагона. Куда он мог деться, если мы не куда не сворачивали, а дальше был тупик?

— Ты же говорил, что мы свернули, — возразила Лика.

— Это, что б еще и тебя не расстраивать, — признался он.

— И куда он делся?!

— Не знаю, — пожал он плечами, — испарился, наверное. И потом, как мы здесь оказались?

— Напились, вот и оказались, — здесь для неё все было ясно. — А вот почему людей нигде не было?

— А потом еще и этот тоннель заваленный, — вспомнил Лорман. — Ты себе можешь представить, чтобы в нашем метро тоннели рушились?

— Или их песком засыпало, — поддакнула девчонка. — Вот хохма…

— А двери, — рассмеялся парень, вспомнив свой полет в неизвестность. — Придурки. Я все же думал, что у них здесь больше порядка.

— Ага, — воскликнула Лика. — Даже лампочек нет. Как только они здесь работают, на ощупь, что ли? Садишься в поезд и попадаешь, черт знает куда!

— Точно!

— Метро называется!

— Теперь и с работы могут выгнать, — вздохнул Лорман. — У нас с этим строго. Кому прогульщики нужны…

— Как это, выгнать? — возмутилась Лика. — Они здесь бордель развели, а простые люди должны теперь страдать из-за этого? Мы их сами выгоним! Сейчас выберемся и сразу же сделаем заявление, что стали жертвами бесчеловечного опыта…

— Чего? — не понял он. — Какого опыта?

— А что, — девчонке и самой идея понравилась, — надо же как-то выкручиваться. Если, Федя, сам себе не поможешь, то кроме меня тебе ни кто не поможет. Понял? Скажем, что были захвачены террористами, их сейчас, вон, сколько развелось, и только чудом спаслись…

— Террористы?

— Мы!

— Ты серьезно?

— Конечно, — Лика моргнула ресничками. — Пусть они сами и выкручиваются… Понастроили тут…

— Кто пусть выкручивается? — Лорман окончательно запутался в ее умозаключениях.

— Кто-кто? — передразнила она его. — Террористы или эти, как его…в метро которые работают.

— Работники метро…

— Вот именно, — кивнула она головой. — Вот эти самые работники метро пусть и отвечают. Мы на них еще в суд подадим… Да, — осенила её еще одна идея. — Будут знать!

Лика, поднялась и стала отряхивать джинсы. — знаток не нашелся, — она бросила на него скептический взгляд и, достав из сумочки помаду и зеркальце, предварительно попросив его посветить, принялась за макияж. Через несколько минут она была готова: глазки подведены, реснички подкручены, волосы расчесаны, а губки подкрашены… Напоследок, она еще прыснула на себя несколько капель ароматных духов и, покрутив еще перед зеркальцем своей симпатичной головкой, одновременно поправляя правой рукой челку, окончательно убедилась, что вот теперь, наконец, все нормально и сунула зеркальце обратно в сумочку.

— Все-таки на люди выходим, — улыбнулась она. — А ты на себя посмотреть не хочешь?

— Думаешь, что стоит?

— Как хочешь, — пожала она плечами. — Только выходить, тогда будим по одному.

Сопротивляться Лорман не стал, здраво рассудив, что со стороны виднее и, достав из кармана носовой платок, принялся вытирать им свое лицо.

— Дай сюда, — Лика вырвала у него из руки платок и принялась делать это сама. — Ты, хоть что ни будь, в этой жизни умеешь делать?

Парень не ответил. Закрыв глаза, он просто отдался на волю победителя.

— Воду достань, — приказала она. — Где ты лазил? Вся рожа черная. Тебя же первый милиционер остановит, и будешь потом доказывать, что ты не верблюд… Вот умора, ты даже здесь грязь нашел — в самом чистейшем и красивейшем метро планеты. Это же надо, вот бестолочь…

Так, смеясь и причитая, она постепенно, смочив кончик платка в минеральной воде, приводила его испачканное лицо в божеский вид. А пока она это делала, Лорман не проронил ни слова. Она даже, что-то по ходу дела его спрашивала, но он все равно ничего не отвечал. Что-то поддакивал, да, для приличия, но не более… А ей и не нужны были его ответы. Этот упрямый немец вдруг сдался, и это уже было что-то… «Наверное, — прикидывала она, смывая грязь с его лица, — у него и девчонки то еще не разу не было? У немцев ведь все расписано: когда Москву брать, когда на работу ходить, а когда, и замуж выходить… Поэтому и ершится, — осенило её, — что, просто, не знает, как себя вести с нами… девственник. Бицепсы накачал как у Шварца и думает, что мужчиной стал. А для этого дела, бестолковый, бицепсы то и не нужны… — девчонка, не сдержавшись, хихикнула и почувствовала, как кровь прихлынула к щекам от таких мыслей и впилась в кожу, только с другой стороны кончиками тысячью меленьких иголочек. — А ведь, черт возьми, — призналась она себе, — кажется, мне этот тип начинает нравиться… Кто бы мог подумать? Вот умора…»

Влажный платок двигался по его лицу, и ему было так хорошо, что он даже себе и представить не мог, что может быть так хорошо. Кто бы могподумать, что это так приятно, когда за тобой кто-то ухаживает, пусть даже и эта вздорная девчонка.

Она стояла перед ним, вся такая пахучая и соблазнительная, и так близко… Так близко, что ему показалось, что он слышит как бьется у неё сердце! Но он ошибался, это не её сердце, а его собственная кровь стучала ему в виски, затуманивая сознание и парализуя волю. Лика еще что-то щебетала, но он её уже совсем и не слышал. Теперь он хотел только одного, чтобы все это поскорее закончилось и не дай бог, приблизиться ей к нему еще хотя бы на один сантиметр, позора не оберешься. Но она взяла, да и приблизилась, как бы случайно, то есть, взяла и сделала то, что должен был сделать он в подобной ситуации, и чего он, в этот момент, боялся сделать больше всего на свете. И…ничего страшного не случилось. Гром не грянул и потолок не обвалился и он, а это, пожалуй, было самое главное, не упал в обморок. И самое удивительное, что его руки, до этого висевшие как плети, сами вдруг, взяли да и сцепились у нее на талии. Сцепились и очень осторожно притянули к себе, а губы, когда ей голова оказалась совсем рядом, как бы случайно коснулись ей щеки. И, о чудо, она не отстранилась… Только перестала вытирать его лицо и «изумленно» так на него посмотрела типа: «Что вы себе позволяете, молодой человек?..» А потом… Потом он почувствовал, что весь дрожит и её влажные, мягкие губы касаются его, вторые сутки уже не бритой, щеки! А затем случилось то, что и должно было случиться — их губы, наконец-то, встретились… Лика просунула свои руки под его и, обхватив его, прижалась к нему еще сильнее всем телом. Играть в недотрогу и изображать из себя скромницу необходимости больше не было. Первый, самый трудный, да и самый, пожалуй, приятный шаг на встречу друг другу был сделан…Два бугорка с набухшими сосками уперлись ему в грудь и он услышал, и теперь уже по настоящему, как бьется её сердце. И он, больше не в силах сдерживаться, взял да и поднял её на руки и закружился вместе с ней в темноте узкого, подземного коридора.

— Сумасшедший, — прошептала она, обхватив его шею и согнув в коленках ноги. — Ты меня уронишь!

— Ни-за-что! — так же шепотом ответил он, окончательно понимая, что эта «заноза» теперь может делать с ним все, что захочет и, что самому главному следователю страны теперь до него, вместе со своей иномаркой, как до луны.

— Товарищ полковник, — в дверь морга просунулась стриженая голова его личного водителя, двадцатилетнего, веснушчатого сержанта, — товарищ полковник…

— Что тебе? — Смирнов недовольно обернулся. Тележка с трупом последней из четырех, покончившей с собой, женщины, выкатилась только наполовину и остановилась. Показались только ноги и живот несчастной, а все остальное осталось в морозильнике. И патологоанатом не спешил себя утруждать дальше, пока ситуация не прояснится, руки ведь не казенные.

— Вас к телефону, — сказал водитель.

— Я занят, — бросил полковник и отвернулся. Врач принялся выкатывать тележку дальше.

— Говорят срочно, — не отставал водитель.

— Пусть перезвонят на мобильный, — Смирнов совсем разозлился непонятливостью водителя.

— Вас попросили подойти к тому телефону, товарищ полковник, — упорствовал тот.

— Кто? — разозлился Смирнов. — Кто там просил меня подойти. Что там могло еще сегодня случиться?

— Не знаю, — совсем не по военному ответил сержант. — Мне не докладывали.

— Хорошо, — буркнул полковник. — Сейчас иду.

Врач принялся возвращать тележку на место, а Смирнов, тем временем, вышел из морга и направился по зеленому коридору на улицу к своей черной «Волге», где его и ждала включенная трубка телефона. «Что за срочность? — продолжал он злиться он на ходу. — Что еще за секретности?»

— Да, — рявкнул он в трубку, усаживаясь на переднее сидение автомобиля, — полковник Смирнов слушает.

— Саша, это Фурсов, — услышал он в трубке знакомый голос генерала. — Извини, что я тебя отрываю от дел…

— Ничего, — тон полковника явно подобрел. Они были с Николаем давними друзьями. Вместе учились, вместе потом в одной дыре начинали служить, вместе попали в Афган, и вместе обмывали его генеральские погоны.

— Дело в том, — на другом конце провода повисла пауза. Генерал, похоже, никак не мог найти слов, чтобы выразить свою мысль дальше.

— Ну что, что ты тянешь? — Смирнов вдруг не на шутку разволновался. Генерал еще ничего не сказал, а он уже понял, что что-то случилось. Причем, случилось, что-то очень страшное, иначе бы он сейчас не мычал в трубку, подбирая слова. — Что-то с Ликой? — выдавил он из себя.

— Нет, — генерал снова замолчал. — Саша, мужайся…

— Да что, что такое?! — закричал он, не выдержав, в трубку. — Что ты там тянешь кота за хвост, говори, давай!

— Лену…убили.

Полковник откинулся на спинку сидения, а трубка так и осталась лежать у него в руке. Пип-пип-пип…

Перестав кружиться и вернув девчонку на землю, Лорман, все еще никак не мог расцепить свои руки, сцепленные у неё за спиной.

— Все, все, хватит, — уперлась она ему в грудь руками, пытаясь вырваться. — Вот разошелся…

— Извини, — опомнился тот, отстраняясь. — Это не я…

— Просто…идти надо, — сказала она. — Все-таки мы с тобой загулялись, ты не находишь?

— Угу, — смущенно буркнул он, отыскивая лучом света брошенный где-то здесь свой портфель. «Дьявол меня дернул её целовать, — сокрушался он про себя. — Теперь еще подумает, что влюбился…»

— Ты сердишься?

— С чего это…

— Не знаю, наверное, мне показалось, — девчонка снова приблизилась к нему на недопустимое расстояние. — Не злись, если б ты мне не нравился…

— Вот еще…

— Ну и правильно, — развеселилась Лика. — Так им и надо!

— Кому? — не понял Лорман.

— Им, кому же еще! Не будут в темноте целоваться…

Веселый смех ребят ворвался в узкое, сплющенное подземное пространство и устремился по коридору к единственному открытому выходу. Ребята двинулись следом. Через несколько минут светлый проем увеличился на столько, что стали видны даже люди, снующие туда-сюда по перрону, и отчетливо слышен грохот прибывающих и убывающих пассажирских электропоездов. Скоро свет, проникающий оттуда сюда, был уже такой, что Лорман даже выключил свой фонарик за ненадобностью. Еще немного, и ребята, перешагнув порог двери, ступили на перрон метрополитена.

Ступили, да так и застыли в недоумении. Только что полная жизни, гремящая вагонами, сияющая неоновым светом станция встретила их полной тишиной, пустотой и…темнотой.

День 2, ЭПИЗОД 16

Эпизод XVI

Елена Сергеевна, накрытая с головой белой простыней, лежала в своей палате. Дверь палаты была закрыта, и около неё теперь стоял часовой, с автоматом наперевес и в бронежилете. О случившейся трагедии здесь, за исключением трупа, почти ничего уже не напоминало: белье было поменяно, матрас, пропитавшийся кровью, заменен новым, а пол тщательно вымыт. Кровь осталась только на белой стене, вдоль которой стояла кровать, но здесь мыть было бесполезно. Здесь требовался уже ремонт, но это уже после, только когда уберут труп.

В коридоре толпились люди, обсуждая случившееся и строя по этому поводу различные догадки, причем, каждая следующая догадка, как правило, была на порядок смелее предыдущей. Один зевака додумался даже до того, что это преступление мог совершить кто угодно из здесь присутствующих, даже главврач больницы, пытающийся, таким образом замести следы своей неудачной, накануне проведенной операции. На что ему возразили, что больная только сегодня поступила, и никто ей операции еще не делал.

— Ну и что, — сразу же нашелся он. — Все равно теперь мы здесь все под колпаком и никого отсюда не выпустят, пока убийцу, конечно, не поймают. А если здесь еще и государственная тайна замешана, то и, вообще…

Короче, нагнал на всех страху, и люди стали быстро расходиться. От греха, так сказать, подальше…

Полковник не вошел, он ворвался в больницу. Медработники хотели ему всучить белый халат, что бы хоть на плечи накинул, но он их так послал со своим халатом, что, наверное, надолго вперед убил у них всякую охоту лезть со своими правила к представителям власти.

Часовой отдал честь и пропустил полковника внутрь палаты. Смирнов подошел к кровати и остановился в нерешительности. Его уже предупредили, что зрелище будет ужасным, но не это его пугало. За свою долгую службу он привык к виду крови и в обморок не падал. Просто, сейчас смерть коснулась самого дорого ему человека — его Ленки, и пока, он еще не поднял эту белую простыню и не увидел её застывшего лица, она в его сознании все еще оставалась живой.

Всю дорогу сюда он гнал от себя мысли о её смерти. Поверить в то, что её больше нет? Поверить в то, чего никогда не могло случиться? Бред, какой то… Смирнов давил на газ, на грани фола проскакивая перекрестки, но дороги не видел. Перед глазами стояла его жена, живая и невредимая… «Они все перепутали, уроды эти. Он с ней только что разговаривал по телефону… В аварию попала? Ну и что… От сотрясения мозга не умирают!» Удар, и зазевавшийся на перекрестке «Жигуленок» вылетел на газон, а «Волга» как шла, так и пошла дальше.

— Кретин, — выругался полковник, но даже не потрудился сбавить газ. Машину лишь немного занесло, но он справился с управлением. — А ты пристегнись, — рявкнул он на испуганного солдата, временного переквалифицировавшегося из водителя в пассажира. — Не видишь, какие уроды по городу ездят?

Еще вчера они сидели за праздничным столом, поднимали тосты за здоровье и лучшую жизнь, свою и своих детей, танцевали и веселились. Еще вчера у них все было хорошо. Он даже немного перебрал и чуть сегодня не проспал на службу. А сегодня… Сегодня её уже не было. Его Ленки больше не было. Не было той, с которой столько прожито и столько пережито. Не было той, которую, еще утром сегодня целовал в щеку перед уходом на работу и с которой, всего полтора часа назад разговаривал по телефону. «Вранье, — Смирнов стиснул зубы. — Вся жизнь — одно, сплошное враньё!»

Он до боли в пальцах вцепился в баранку и совершенно перестал следить за спидометром. «Волга», визжа резиной, и срезая углы на поворотах, на скорости подлетела к больнице.

И вот теперь она лежала перед ним, спокойная и смелая в своей беззащитности. Ведь все самое страшное для неё было уже позади и на этом свете бедняжке бояться было уже нечего. Её больше не было… Какая то сволочь её взяла и убила. И не просто убила, а так поиздевалась на прощание, что это лучше и не описывать. В голове у нормального человека это все равно не уложится. Тело было изуродовано так, что никакая авиакатастрофа с обгоревшими и скорченными телами даже рядом не стояла. Там это хоть было объяснимо, а здесь… «Кому понадобилась эта нечеловеческая жестокость, что она такого страшного сделала, чтобы с ней вот так, по-скотски разделались? Или, может быть, это не с ней, — мелькнула у него догадка, — а со мной…Вернее, мне… Это мне кто-то дает понять, что… — постепенно догадка стала превращаться в уверенность, что это именно так оно и есть. — Кто-то так меня боится, кому-то я так наступил на горло, что он от страха совсем потерял голову… Кто же это?»

Полковник тяжело вздохнул и осторожно приподнял с её лица материю. Играть с собой дальше в прятки было уже бесполезно. Минуту смотрел на незнакомое лицо, а потом наклонился, дотронулся губами до еёхолодного лба и тихо, очень тихо прошептал:

— Прости меня…

В это время Коршун выходил уже из кинотеатра. Женщина была мертва и ему совершенно не светило проходить по делу свидетелем, а может и первым подозреваемым. Там и без него их хватало, свидетелей этих. Только они же первые на него и укажут… Кто находился рядом с жертвой в момент убийства? Коршун! Он же её сюда и привел, чтобы под шумок с ней разделаться. У кого рубашка и руки в крови? У Коршуна! Здесь даже следствия не надо было проводить, все и так было ясно! Нет, такая перспектива его совсем не радовала. Надо было уносить отсюда ноги, и чем, скорее, тем лучше, пока еще свет не зажегся, и люди ничего не поняли. А весь зал, тем временем, уже гудел, как потревоженный улей. «Пчелки» уже сорвались со своих мест. Все знали, что, что-то случилось, но мало кто еще понимал, что именно? «Пчелки» гудели, и первые зрители начали уже потихоньку покидать зал. Последовал их примеру и Коршун. Свет в зале зажегся, когда он был уже около дверей. И Коршун похвалил себя, что принял верное решение — поскорее убраться с этого места от греха подальше. Женщины визжали так… Кому сейчас был нужен Коршун с его окровавленными руками? И он незамеченный вышел из зала и прошел в туалет, который, вот повезло, находился на этом же, что и кинозал, этаже. И здесь ему снова повезло, туалет был совершенно пуст. Он включил холодную воду и принялся мыть руки. Кровь попала еще и на рубашку, но всего несколько капель, так что, когда он их немного замыл холодной водой, то там остались только несколько пятен от воды, но в глаза это уже не бросалось. Плеснув на последок еще несколько капель и на лицо Коршун направился к выходу. Людей в холле хватало, не даром же здесь было пять кинозалов, и он выскользнул из здания фактически незамеченным.

Оказавшись на улице, он быстро перешел дорогу и дворами направился к станции метро «Павелецкая». Идти было недалеко, и скоро он уже снова спускался в духоту подземелья. Эскалатор, перрон, поезд… Поезд и зеленый свет светофора. Поезда, правда, еще не было. Прошла только минута, как ушел предыдущий. Пауза.

Зато теперь его не мучил вопрос куда ехать? Куда угодно, только не в кино! Пауза закончилась…

Показался поезд, и он вошел в вагон, сел и закрыл глаза. «Куда ехать? Да все равно… Лишь бы подальше отсюда». Двери закрылись, и поезд тронулся. Станция, мелькнув своим убранством, осталась позади, и в окне замелькали серые и грязные стены тоннеля. Поезд мчался все дальше и дальше, увозя его от этого места, а перед глазами у него все еще стояла та страшная, увиденная в кинотеатре картина.

В силу кино Коршун не верил, в такую силу… «Материализовавшаяся зверюга, мистика какая-то, врывается в зрительный зал и набрасывается на первую попавшуюся жертву. И почему он набрасывается именно на неё, а не на меня, например? — ломал он голову. — Вспышка, гром, всего одна секунда и она уже сидит в кресле с перерезанным горлом… Нет, кино до этого еще не додумалось, хотя и похоже на правду, очень даже похоже. Эффект, конечно, потрясающий, и грохота тоже много, — пытался он разобраться в случившемся. — Только животное здесь ни причем. Озимандия… Где то я уже встречал это название. Где? «Я Озимандия. Я царь царей…», — вдруг вспомнил он, и потом еще: «…Все рушится: Нет ничего быстрее… Вокруг развалин медлить в беге дней». Кто же это, черт возьми, написал? «Вокруг развалин медлить в беге дней», повторил он еще раз про себя. — Что он имел в виду? Каких развалин? О чем, вообще, был этот фильм? Дьявол, — Коршун сжал голову руками. — Я совсем, оказывается, не помню, о чем же был этот дурацкий фильм?».

Коршун поднял голову и посмотрел на потолок. Несколько плафонов не горело, но полуосвещенный вагон, как ни в чем не бывало, все еще продолжал катиться к следующей станции. Вскоре, скорость поезда стала замедляться и вот, за окном уже снова замелькали поджидающие поезда пассажиры и светящиеся плафоны. Он открыл глаза, поднялся и направился в дверной проем. Дальше он знал, куда ехать. На работу. Его еще пока не уволили, и он свободно мог еще попользоваться архивом, и посмотреть ему там, поверьте, было, что.

«Смотрите, ОЗИМАНДИЯ, в кинотеатрах!», — прочитал он на ходу под самым потолком вагона рекламную листовку кинофильма и шагнул на перрон. «Смотрели уже, — психанул он. — Очень здорово. Кто-то под вашу музыку свел счеты с девкой, а я, как всегда, оказался сегодня крайним! Лучше бы, это все и, вправду, случилось на самом деле! А может, все именно так и случилось?» Коршун понял, что он окончательно запутался: зверь, кино, убийство… Что дальше? Он подошел к самому краю платформы и застыл в ожидании поезда. Потом сообразил, что не там ждет и надо перейти на радиальную ветку. Вспышка, гром, звериное рычание и дикий, выворачивающий наизнанку женский крик…

Толпа шарахнулась от края платформы в разные стороны, а выскочивший на станцию поезд истерично завизжал сиреной и вцепился в рельсы всеми своими железными колесам: визг, скрежет, лязг, удар…

Коршун успел увидеть только её вытаращенные в смертельном экстазе глаза и искаженное, перекошенное в ужасе лицо, да еще её красивые, взметнувшиеся вверх длинные волосы и еще насмерть перепуганное лицо машиниста.

Поезд протащил несчастную почти до самого конца перрона, вернее, только её верхнюю половину, вцепившуюся мертвой хваткой в подножку кабины машиниста. Ноги же и все остальное, отрезанное передними колесами, раздробленное и перемолотое осталось валяться где то позади на рельсах, скрытое от взора притихших, ошарашенных увиденным свидетелей трагедии, остановившимися вагонами. Поезд застыл, вцепившиеся в железо кисти рук разжались и кусок тела, секунду назад еще бывшего человеком, медленно-медленно стало сползать вниз. Машинист с испугу дал задний ход, и изуродованное тело юной леди осталось еще и без руки.

— Стой!!! — истерично заорала дежурная по станции. Но поезд и так уже остановился. Отрезанная рука вцепилась в рельсу, а тело, еще живое, скорчилось где-то сбоку.

— Что это? — прошептало оно, удивленно уставившись изумрудными глазами на свой окровавленный, с выпотрошенными кишками огрызок тела. — Как же это?

Она еще попыталась приподняться, что бы рассмотреть себя получше, помогая себе рукой, но… Удивление так и застыло на её юном лице. Похоже, что для неё, все с ней случившееся так и осталось тайной. Оцепеневшая толпа притихла. Все молча переваривали увиденное. Каждый мысленно представлял себя на месте несчастной и молил бога, что это случилось не с ним. Появилась полиция, и люди стали расходиться. Уже скоро от зевак не осталось и следа. Свидетелей происшедшего, как всегда не оказалось.

— Я видела, — тихонько говорила одна тетка другой, когда они уже отошли на приличное расстояние от того места, где это все случилось, — как она туда спрыгнула.

— Сама, что ли? — не поверила вторая.

— Сама, конечно, — утвердительно закивала первая. — Её сначала немножко подтолкнули, а потом она сама под паровоз и прыгнула.

— Ты того, кто толкал, видела?

— Нет, конечно! Я, что, дура, что ли…

Естественно, что сказано это было по большому секрету. Оказаться на месте несчастной тетка, явно, не собиралась…

Из больницы, отдав необходимые распоряжения относительно покойной, и дальнейшего расследования полковник поехал к себе на работу. На восемнадцать часов было назначено совещание у генерала, и никакие оговорки не принимались, даже связанные со смертью близких. Конечно, Смирнов мог отпроситься, но у него даже мысли такой не возникло. Закрыться дома, спрятаться в бутылке с водкой и никуда оттуда долго-долго не высовываться, было, конечно, заманчиво… «Но это не есть, был выход, для полковника, — как сказал бы он сам, если бы, конечно, стал сам с собой разговаривать. Ему пока и без водки дел хватало, а напиться он еще сегодня успеет. Выпить можно и на работе. Что он, кстати, и сделал, как только завалился к себе в кабинет. Стакан водки и ломтик черного хлеба попались под руку как раз вовремя.

— Коршуна нашли? — прохрипел он в трубку, когда почувствовал, что содержимое стакана благополучно растеклось по дну желудка. — Нет. А на сотовый ему звонили? Что? Отключен? Хорошо, тогда Кудрявцева ко мне срочно! И Коршун, как только объявится, тоже.

Трубка с грохотом опустилась на базу. «Черт знает, что, — выругался в сердцах он. — Не могут в городе найти капитана ФСБ. Телефон у него, видите ли, не работает! Искатели хреновы…»

Старший лейтенант Кудрявцев, ни живой, ни мертвый, как тень застыл на пороге его кабинета.

— Что не дышишь? — усмехнулся полковник. — Дочь мою нашел?

— Нет, товарищ полковник.

— Пошел вон, — Смирнов устало махнул на него рукой и потянулся за сигаретой. — Даю тебе еще два часа, до 20:00, нет, до полуночи и без известий лучше не появляйся. Если она мне сама позвонит, я тебе сообщу. Все…иди.

Офицер бесшумно повернулся и вышел. До его дембеля в эту минуту оставалось всего один час и пятьдесят пять минут плюс два часа сверху… «Коршуну повезло больше, — обречено позавидовал он своему коллеге, когда уже оказался в коридоре. — Того уже не увольняют…»

Зазвонил телефон и Смирнов поднял трубку.

— Смирнов…

— Мальцев беспокоит, — услышал он глухой бас подполковника на другом конце провода. — Прими, Александр Васильевич, мои соболезнования…

— Угу

— К твоим четырем только, что прибавилось еще одна, — не стал он размусоливать слова, и сразу же перешел к делу. — Итого, уже пять. Анны Каренины, как выразился наш генерал, стали сыпаться валом.

— Когда и где?

— Кольцевая линия, станции Новослободская. А время? — он на секунду замолчал. — Время… семнадцать часов и тринадцать минут, минутка в минутку.

— И снова молодая?

— Девятнадцать лет.

— Имя известно?

— Да. Ликой, звали. Фамилии, к сожалению, пока выяснить не удалось. Была студентка университета, судя по студенческому билету, а вторую звали…

Дослушивать Смирнов не стал… Сегодня, явно, был не его день.

Коршун, хотел, было последовать за всеми, слава богу, эта смерть его не касалась, да и поезд, похоже, завис здесь надолго, так что, все равно пришлось бы добираться поверху, но в последний момент его что-то остановило. Он сначала решил, было, что ошибся, но потом понял, что нет.

— А эти здесь зачем? — подумал он о двух типах в штатском, прибывшие вместе с милицией на место трагедии. — С каких это пор ФСБ стало интересоваться подобными мелочами? Что-то здесь не так, — решил он и направился к выгороженной зоне. Показав сержанту свое удостоверение офицера ФСБ, он, без проблем, прошел за ленточку, и приблизился к этим двоим.

— Привет, — поздоровался он.

— Привет, — офицеры пожали друг другу руки.

— Интересно?

— Очень!

— Что так?

— Извини Коршун, — сказал один из них, — но… не мог бы ты покинуть это место.

— Вообще то, конечно, — Коршун даже не стал брыкаться, — только я, как бы это подоходчивее выразится, свидетелем, кажется, буду проходить по этому делу.

— Ты? — не поверили они.

— Да, — сказал он. — Я стоял почти рядом с ней, — и он кивнул в сторону трупа, — когда она туда шагнула.

— А может, это ты ей и помог? — улыбнулся один из них своей шутке. Второй, правда, его не поддержал.

— Может, — согласился Коршун, — а ты, — и он ткнул пальцем в грудь шутника, — меня в это время подстраховывал вон за той колонной.

— Коршун, не мешай работать, — не стал дальше накалять обстановку старший из них. — И так голова кругом идет… Все управление на ушах стоит. Это уже пятая Анна за два дня…

— Кто? — не понял он.

— Пятая Анна Каренина, — уточнил офицер. — Слышал про такую? Была основателем, так сказать, этого движения, с легкой руки Льва Николаевича… А ты, случаем, не граф Вронский будешь, сударь?

— Он что, тоже кончил под поездом?

Офицеры улыбнулись, представив себе картинку…

— Однако, — Коршун тоже слегка искривил губы, — у вас и шуточки, господа…

— Работа такая…

— Ну, что ж, — Коршун протянул руку, — трудитесь работники невидимого фронта, удачи вам.

— Пока…

Но уйти он не успел. Полковник Смирнов не дал, ворвавшийся как вихрь в зону оцепления.

— И ты здесь? — удивился он, увидев его, свеженького и совсем не пьяного. — Отлично, оставайся на месте…

— Сокел, ты попал, — злорадно усмехнулся один, тот, что был пониже ростом. — Говорили тебе умные люди, что чеши отсюда…

— И не говори, — согласился он. — Кого-кого, а полковника сейчас он хотел видеть меньше всего. — Любопытство подвело.

— Любопытной варваре не базаре…

Смирнов быстро подошел к краю платформы и заглянул вниз. Его дочь, вниз лицом, лежала на рельсах, разметав по ним свои шикарные светлые волосы.

— Принесли черти на нашу голову, — сказал один. — Сегодня моя жена может смело приводить любовника на ночь, да и завтра тоже.

— Точно, — подтвердил второй. — Она мне уже звонила!

— И мне, — улыбаясь, добавил Коршун.

День 2, эпизод 17

Эпизод ХVII

Свет пропал и паровозы с пассажирами тоже. Все исчезло, как будто никогда их здесь и не было. Остался только мрак, спокойный тихий и безмолвный…тишина и темнота.

— А люди где делись? — прошептала Лика и испуганно прижалась к Лорману. — Вообще, куда все делось к чертовой матери?

— Ты меня спрашиваешь?

— А здесь, извини, разве еще кто-то есть кроме нас?

— Не знаю…Только что были.

— И где они теперь? Испарились? — Лика рассмеялась нервным смехом. — Люди, блин, где-е вы-ы? — прокричала она в пустоту и затихла, прислушиваясь…

— Все уехали, — пошутил Лорман. — Быстро так, взяли, собрались и уехали.

— Сволочи…

Парень снова включил фонарик и стал медленно водить лучом света по стенам.

— Ты что понимаешь? — спросил он, когда луч добрался до потолка и застыл на разбитом светильнике. — Фигня какая то… — луч скользнул по потолку дальше, и там наткнулся на тоже самое — разбитые плафоны и торчащие провода, еще дальше — и все опять тоже самое… Почти черный потолок, раздолбанные плафоны и изуродованные стены. — Похоже, что здесь черти веселились, — сделал он вывод. — Пир на весь мир…шабаш, то есть.

— Ты еще шутишь? — Лика в недоумении еще плотнее прижалась к парню. — У тебя нервов еще и на это хватает?

— А что остается, — усмехнулся Лорман. — Приплыли, называется… Вот здесь-то, кажется, Воланд свой бал и проводил, — водя лучом света по стенам подземелья, предположил он, — и мы, похоже, с тобой оказались на нем не прошенными гостями… Вот, все и сгинули, — якобы сожалея о случившемся, деланно вздохнул он. — А представляешь, ведь почти могли увидеть, как здесь голая Маргарита носилась по залу на метле… А хочешь, сказку расскажу? — вдруг ни с того ни с сего спросил он и посмотрел на Лику.

— Какую еще сказку? Тебе, что в жизни сказок мало?

— Сам придумал…

— Давай…если хочется, — пожала она плечами. — Сейчас это именно то, что нам надо…

Голова болит и кружится,

Тошнит и колит в боку…

Голова, что-то вспомнить тужится,

Только, что…понять не могу?

— Прямо про нас, вернее, про тебя, — тут же поправилась она. — Я ничего не могу понять, а ты вспомнить… Хорошая сказка! Знаешь, что, — Лика перекрыла ему рот ладошкой, — хватит. Хорошая сказка и конец, самое главное, что у неё хороший! …Но дубовая ушами хлопнула и вошла в предсмертный экстаз, happy and по-русски, белая горячка — по-немецки, блевотина — по-американски…

— Еще не все…

— Пожалуйста, остановись… — попросила она. — Стишок хороший, но я просто устала от поэзии. Тонкий мир, мелодия чувств, и все такое… — девчонка встала на носочки и, запрокинув голову кверху, потянулась к его губам. — Все так возвышенно и романтично, любимый… Одна просьба только, если можно, конечно, своими словами, пожалуйста.

— Своими словами, — Лорман задумался. — Если своими словами, то… Я тебя люблю… Кажется…

— Что-то быстро уж очень ты влюбился, — Лика хитро прищурилась. — Всего-то один раз поцеловались.

— А чего меня тогда на стихи потянуло?

— На что?!

— Все…проехали, — парень постарался от неё отстраниться. — Давай лучше подумаем, как нам отсюда выбираться.

— Сам начал…

— Может, здесь все так и было.

— Это ты про Маргариту.

— Про всё.

— Это когда было-то, — возразила Лика, — и, вообще, все это писательские выдумки!

— Не скажи, — не согласился с ней Лорман. — Человек сам придумать ничего не может. Все давно уже до него придумано и хранится в общей базе данных. А человек, по большому счету, тот же компьютер, только и может, что информацию с диска считывать и заносить к себе в память, а затем, при необходимости её распечатывать, выдавая уже за свое творение. Весь фокус в том, что один этой базой данных может пользоваться, а другой нет. Вот и получается, — подытожил он, — что Булгакову просто кто-то всю эту историю нашептал на ушко, может, тот же Воланд, а он лишь её придал гласности. И еще… вселенная ведь бесконечна?

— Ну…

— Как и наше сознание! — добавил Лорман. — Вот и получается, что все, что когда-нибудь, было придумано и написано, вполне вероятно, что где-нибудь и, когда-нибудь, могло уже, да…произойти. И совсем не обязательно, что на нашей планете.

— И то, что с нами сейчас происходит, тоже, хочешь сказать, уже было? — не поверила она ни одному его слову. На что он философски заметил, что время движется со скоростью где-то около двух тысяч километров в секунду и, вполне возможно, что даже и по кругу, виток за витком. Иначе, откуда берутся все эти предсказатели?

— Мне страшно, — прошептала она. — Скажи лучше, ты знаешь, куда мы попали и все, что мы здесь видим — это правда?

Лорман не ответил. Ему бы тоже сейчас занять смелости не помешало бы, но ведь кто-то из них должен же был сейчас не бояться… Вот он и не боялся, в кавычках, конечно, рассказывая всякие небылицы.

— Эй, — позвала она, — чего молчишь?

— Не знаю — признался Лорман. — Я, если серьезно, вообще, ничего уже не знаю и ничего уже не понимаю, что здесь происходит и куда мы с тобой, в какую такую черную дыру провалились…

— И здесь нет никаких чертей?

— Кроме нас с тобой, — рассмеялся он.

Если бы он сейчас мог видеть её лицо, то он бы заметил, как оно все у неё пошло красными пятнами. Он трепался, а она ему почти уже поверила.

— Ты, ты…

— Пойдем, — вздохнул он и взял её за руку, — здесь где-то обязательно должен быть выход.

— Да?! — Лика со злость рванула её на себя и не сдвинулась с места. — Ты мне это уже сколько раз говорил сегодня? Сто раз, двести? На улице уже вечер, а мы с тобой все здесь лазаем как два шизоида и глазеем на эти раздолбанные достопримечательности, — она развела руки в разные стороны. — Сначала мы не могли выйти из тоннеля, все выходы завалило, а теперь… Что нам мешает это сделать теперь, когда мы выбрались на станцию! Где здесь выход? — почти кричала она, поворачиваясь на месте. — Или это снова не станция, — и она вырвала из его рук фонарик и побежала к краю платформы. — Тогда что это? Что это за еще один запасной аэродром в подземелье без света и людей? А стены, — и она скользнула по ним лучом света. — Плитка отлетела, все в саже, как будто здесь бомбы взрывали, а эти кострища на перроне… Здесь только наскальных рисунков не хватает на стенах: уродливых человечков с копьями и мамонтов, но мне кажется, что они скоро непременно появятся, если придерживаться твоей долбанной теории возвращения времени…

— Лик, — попробовал перебить её Лорман.

— Что Лик, что Лик… — передразнила она его, заводясь еще больше. — Еще минуту назад мы видели с тобой, как все здесь сверкало и шевелилось, а сейчас… Сейчас здесь стойбище первобытного человека! Мы с тобой перескочили с одного временного витка на другой. Жди, скоро здесь пещерные медведи появятся.

— Не появятся.

— Да? Они как раз и водятся в пещерах.

— Это не пещера.

— А что это по твоему, — закричала она в истерике, — станция метро, да?

— Да, — ответил Лорман, сам в это, веря очень слабо.

— И какая же это, по-твоему, станция?

— Таганская, кажется…

— Что?! — вырвалось у неё. Девчонке, явно, показалось, что она ослышалась. — Издеваешься, да? Какая это станция?

— Таганская, — повторил Лорман.

— Таганская? — все еще не веря в услышанное, переспросила Лика. — Ты сошел с ума, да?

Вместо ответа, Лорман подошел к ней, взял у неё из рук фонарик и, вернувшись на середину платформы, посветил на ближайшую стенку с полуразрушенным профилем героя— танкиста.

— Иди сюда, — позвал он её. — Узнаешь? — и, не дождавшись ответа, спокойно спросил: — Так кто из нас с рельс съехал, я со своей станцией, или ты со своими медведями?…

На минуту в метро стало очень тихо. Парень все еще светил на героический профиль военного, а девчонка подошла к стене и осторожно провела по нему рукой, счищая с него толстый слой пыли.

— Правда, — согласилась она, наконец, когда все его лицо было вычищено, — это он. Я его помню… Остальных, нет, а этого запомнила, по этим смешным, прижатым ушкам на шапке…

— Шлемофоне, — поправил ей Лорман.

— Все равно, — отмахнулась она. — Никогда не могла понять, зачем они нужны. Они, что их, когда сидят в танке, оттопыривают, что бы лучше было слышно?

— Интересная идея, — Лорман чуть не прыснул со смеху представив себе такого танкиста с растопыренными ушами за рычагами танка:

— Левее давай! — орет шоферу в левое ухо командир.

— Что-о?!

— Левее, говорю, давай!

— Что-о?!

— Теперь правее, — командир начинает орать в правое ухо. Как все-таки в армии у них все продумано!

— У них здесь капитальный ремонт, да? — Лика все еще пыталась осмыслить услышанное и увиденное, и все это подогнать под общепринятые рамки своего сознания. — Скажи: «да», не пугай меня еще больше…

— Наверное…

— А если нет, — не отставала она, — что тогда?

— Тогда? — Лорман задумался. — Тогда это конец света!

— Мамочки, — Лика опустилась на грязный, заваленный всяким хламом пол и вдруг, не в силах больше сдерживаться, разревелась.

Дожидаться, пока истерика закончиться Лорман не стал. Оставив её, спокойно, в тишине и темноте лить слезы, он отправился исследовать станцию или, вернее, то, что от неё осталось, утешая себя тем, что раз она есть, значит должен быть и выход из неё. И все, что не делается, все к лучшему: теперь они хоть знают, где находятся., или хотя бы думают, что знают. Но, добравшись до эскалатора, вернее, до того, что от него осталось, он с сожалением для себя отметил, что с этой стороны им выбраться не удастся. Четыре лестницы были почти до самого низа засыпаны песком, и о том, что это сооружение было когда-то эскалатором, можно было догадаться, только если ты его когда-то здесь видел. Причем, песком был засыпан не только эскалатор, но и весь проход и выбраться здесь можно было только при помощи лопаты и нескольких дней работы. Этот вариант отпадал сразу — у них, к сожалению, не было лопаты, да и несколькими днями они тоже, вряд ли располагали, с тем имеющимся запасом воды и пищи, что еще оставался. Пришлось возвращаться. Был еще переход в центре зала на радиальную линию, но он тоже был разрушен, здесь даже и ступенек то не осталось. Все они обвалились и полностью завалили собой дорогу, а вместо бывшего прохода, вверху зияла огромная дыра и попасть туда без дополнительных приспособлений не представлялось возможным. «Осталось исследовать выход с другой стороны, — прикинул он, — и можно будет отдыхать…»

Когда Лорман вернулся, Лика уже почти успокоилась. Она все еще всхлипывала, но, слава богу, уже хоть не плакала. Она, все так же сидела на том же самом месте, где он её и оставил и, поджав ноги, обхватив их руками, остановившимися глазами смотрела в темноту.

— Мы умрем? — всхлипнула она.

— Конечно, — согласился он, присаживаясь рядом. — Я, лет через пятьдесят, а ты через сто, наверное!

— Нет, — вздохнула она, — мы с тобой умрем гораздо раньше, завтра или сегодня. Кончится еда и вода, и мы умрем.

— Не говори ерунды, — разозлился Лорман. — Все будет нормально, и мы с тобой обязательно отсюда выберемся.

Сказал и замолчал. Девчонка озвучила его собственные мысли. Она произнесла в слух то, о чем он боялся себе давно уже признаться. Вода, которой в двух пластиковых бутылках было чуть меньше литра, закончится и …

— Кончай, — Лика закрыла глаза и спрятала голову в коленях. — Думаешь, что я полная дура и ничего не понимаю? Ты сам то веришь в то, что говоришь?

— Надо во что-то верить, — Лорман не стал корчить из себя крутого. — Без этого нельзя.

— Я знаю, что случилось, и почему мы здесь оказались.

— Что?

— Землетрясение!

— Угу, — улыбнулся в темноте Лорман. — Или ядерная война. Германия снова без объявления войны вероломно напала на Советский Союз.

— Какая разница, — Лика чиркнула колесиком зажигалки и закурила. — Рас, два, три, — стала она пересчитывать сигареты, — …тринадцать. Осталось тринадцать сигарет. Докурю и, будем бросать. Тебе дать сигаретку?

— Не курю.

— Потому и предлагаю, — хихикнула она, — что не куришь.

Все в этом мире когда-то заканчивается, вот и сигарета, догорев до фильтра, тоже закончилась.

— Двенадцать, — сказала Лика и стала подниматься, — как у Блока. Пошли, что ли искать твой выход.

Лорман уловил перемену в её голосе, да и в настроении тоже. Сказано это было так спокойно, что можно было подумать, будто бы все это так просто, взял и нашел. Пошел, нашел и вышел! А там солнышко светит, машинки моторчиками гудят, и человечки всякие по тротуарам топают… Прошли какие то минуты после того как они оказались на этой станции, а перед ним сейчас стоял совершенно другой человек, спокойный, уравновешенный и рассудительный. От той сорвиголовы, с которой они совсем недавно еще ругались и целовались, не осталось больше и следа. Лика как-то сразу повзрослела и поумнела, и повзрослела не на пять или даже десять лет, а повзрослела на целую жизнь. Тем более что жизни этой, по её же собственным подсчетам, у неё уже почти и не осталось.

Достав из сумки плеер, она включила кассету, но надевать на голову наушники не стала, что б не расстраиваться. Затем нашла любимую песню, и пол минуты её внимательно слушала, потом выключила плеер, открыла заднюю крышку и достала из него две пальчиковых батарейки. Батарейки положила в сумку, а крышку аккуратно вернула на место. После чего немного постояла, взвешивая в руке полегчавшую игрушку и, размахнувшись, со всей силы и без всякого сожаления зашвырнула её куда то в темноту. Секунда и от дорогостоящей, но совершенно, сейчас бесполезной безделушки остался только треск от падения, да и то только в их памяти. И от той Лики, которая эту безделушку еще минуту назад так сильно любила, тоже ничего больше не осталось.

— Нам сейчас свет нужен, а не музыка, правильно? — посмотрела она на своего спутника.

— Правильно, — согласился тот.

— Вот и чудненько, — Лика попыталась слегка улыбнуться, но её губы её же и не послушались. Улыбки не получилось. — От одного хлама избавились, следующим будет телефон.

— Может и нет, — возразил Лорман, Во всяком случае, он свой пока еще выбрасывать не собирался.

— Не строй иллюзий парень, — вялая улыбка все же появилась на её лице. — Мы с тобой умерли. Все дело лишь в том, когда мы с тобой сами себе в этом признаемся?

День 2, эпизод 18

Эпизод XVIII

К девяти вечера господин Сорокин уже основательно нагрузился. Раскрасневшийся, с помутневшими глазами он смолил очередную сигарету и слушал доклад своего подчиненного, развалившись в своем кожаном кресле. Волосатая рука его лежала на столе, а кончик зажатой в ней сигареты дымился как раз над забитой до отказа хрустальной пепельницей. Легкий дымок, извиваясь, подымался наверх, да так там и оставался. Окна не открывались, кондиционер не работал и кабинет давно уже не проветривался, и поэтому от скопившегося здесь дыма дышать было совсем нечем. Но почему-то Сорокина это сегодня не трогало. Начатая бутылка Армянского коньяка уютно пристроилась на столе рядом с телефоном, и это было единственное, пожалуй, что его сегодня радовало и согревало душу.

— Дальше, — устало поторопил он Ющенко. — Что ты мне здесь мурку клеишь, займись еще описанием цветочков возле её подъезда. Меня не интересует, где ты все это время был, — Сорокин сильно закашлялся, закрывая рот ладонью. — Меня интересует, что ты за все это время сделал.

— Сергей Иванович, — стал тот оправдываться, — мы всю Москву на уши поставили, её нигде нет! Она, как сквозь землю провалилась.

— Так не бывает, — скривился Сергей Иванович. — Я тебе, жмурик, бабки за что плачу? Что бы ты мне здесь глазки строил, морда твоя хохлятская. Так я баб люблю, понял, но если ты хочешь, то и тебя тоже сейчас любить буду.

Ющенко побледнел. У хозяина слова редко расходились с делом. Что сказал, то и сделал…

Последний раз её вчера видели в кабаке на… — начал он оправдываться.

— Ты её нашел, я тебя спрашиваю, — рявкнул в сердцах Сорокин.

— Нет…

— Пшел вон, скотина. У тебя есть еще ночь, — добавил он, когда тот был уже около двери. — Без девчонки можешь не возвращаться.

Помощник исчез, а Сорокин снова погрузился в свои невеселые мысли. «Девчонку мы найдем, — размышлял он. — Рано или поздно, но сегодня ночью она будет у меня. Ющенко хоть и дурак, но дело свое знает. Жаль, Коршун взбрыкнул, офицеришка хренов. Если бы он взялся за дело, то давно бы уже нашел. Вот скот! Кем был? Спившимся неудачником, даже из армии и то выгнали! А кем стал… Да, — депутат потянулся к стакану с соком. — Жаль, конечно, парня. Но так это оставлять нельзя. Сегодня один уйдет, завтра второй, а после завтра, глядишь, и уходить будет некому. Все разбегутся на хрен! — сделав глоток, он вернул стакан на место и потянулся за новой сигаретой. — Ну, пускай поживет эще, — разрешил он, — до завтрашнего утра… Недолго осталось порхать пернатому. Щавлик с Мяликом знают свое дело, пусть только дома появиться и с ним станет все ясно. С этим мы разобрались, — он сделал большую затяжку и стал медленно выпускать тонкую струйку дыма в потолок, — вот что со Смирновым делать?»

Сорокин поднялся с кресла и подошел к картине, единственному украшению, висевшему в кабинете на стене. Подошел и остановился, заложив руки за спину, рассматривая произведение.

Позолоченная дешевая рама, да и сама картина, если честно, черти что. Какое-то мрачное болото, затянутое зеленой ряской в лесной глуши, да еще и написана кое-как, пьяным художником самородком минут за десять, самое большое, наверное. Он хорошо знал, что красная цена ей на базаре в выходной день пол доллара вместе с рамой и место, где ни будь в сортире, однако же, повесил её здесь, на самом видном месте и никто его не спрашивал, почему? Да он бы этого и не ответил.

Темная это была история, и очень давно это было. Так давно, что он и самуже давно перестал в неё верить, только вот эта самая картина ему о ней и напоминала. А картина эта была его, он сам её когда-то и нарисовал. И болото это с его черной, отражающей небо и старые сосны водой, тоже было теперь его. Мрачное и тихое место в лесной глуши, где он, будучи еще деревенским пацаном, зависал часами, просиживая на берегу и пристально всматриваясь в черноту зеркальной глади поверхности.

Чернота эта пугала его, манила и завораживала одновременно. Даже в самые солнечные дни вода в омуте не становилась светлее, а даже наоборот, только еще чернее и мрачнее. Черный омут, одним словом. Старики поговорили, что он, вообще, был бездонным, и что лучше было держаться от него подальше, не один любопытный уже на тот свет отправился. Поговаривали даже, что и нечистая сила в нем водилась. Но он тогда в это не верил. Какая может быть в наше время нечистая сила? Однако же была…

Четырнадцать лет ему было, когда он влюбился, а ей тринадцать и жили они в одной деревне, совсем недалеко от изображенного на картине места. И решил он её тогда нарисовать, неплохо у него это получалось. Подумывал он даже в художественное училище после семи классов податься. Настоящим художником хотел стать. А что, если получается?! Но, видно, не судьба… Получилось так, что это была его первая картина и, как оказалось, последняя.

Девчонка долго не соглашалась ему позировать, боялась, что в деревне смеяться будут, но потом согласилась. Все-таки интересно, что там могло получиться. Только она сразу же отказалась раздеваться, но он и не настаивал. Хватило и того, что хоть согласилась. А что бы еще ни кто не видел, как она ему будет позировать, то рисовать он её стал на этом самом болоте, куда просто так посидеть на бережку, селяне не ходили, да и влюбленные пары тоже, кроме них, конечно. Гиблое это было место, нелюдимое…

Целый месяц они тайно урывками туда бегали, пока не закончили работу. И, совсем это было не страшно. И чего только старики пугали. Болото, как болото… На картине оно, вообще, смахивало на маленькое озеро, поди докажи обратное. Он мог и море нарисовать, жаль, что не видел его только не разу, наврать мог, а так… Самому не верилось, но получилось: она с распущенными волосами сидела на берегу и смотрела на свое отражение, совсем как Аленушка в знаменитой картине, только, конечно, лучше. Он даже сам, если честно, не ожидал, что так здорово выйдет. «Как живая, — восхищалась девчонка своим портретом. — А вода то как получилась, прям жуть какая то…» Малолетний художник самоучка, откуда чему было взяться, да еще в их деревне, где, что не мужик, то спившийся передовик производства…Немного, правда, вышло мрачновато, но здесь просто пейзаж был такой. «Вот вырастим и поженимся, — говорил он ей, делая последние мазки, — тогда я тебя в нашем саду нарисую во время его цветения». Не получилось…

Было жарко, и они все-таки в последний день решили искупаться, первый раз за все время. Девчонка отказывалась, но он её уговорил. Говорил, что ночью он бы и сам не полез, а днем бояться нечего. Чего солнечным летним днем было бояться? И она согласилась, поддалась на его уговоры. Сорокин отчетливо вспомнил, как с наслаждением наблюдал за её медленным раздеванием. Столько лет прошло, а он будто снова был там и все это видел. Только смотрел теперь он на все это совершенно другими глазами, не восторженными и наивными, а злыми, циничными и холодными, как вода у того омута.

Сначала на траву полетела блузка, затем юбка, потом лифчик… И вот она уже, скинув с себя все до последней нитки, входила в черную воду. Первый раз, первый раз в жизни он тогда наблюдал обнаженное женское тело. Это было что-то! Особенно запомнились её остренькие грудки с маленькими, еще не развитыми сосками. А как красиво эта свистуха, чувствуя на себе его пристальный взгляд, входила в воду, это надо было видеть! Несколько шагов и вот уже её волосы касаются черной глади, еще немного и на поверхности осталась видна только её плывущая головка. Брызги, визг, всплеск… Это он с разбегу влетел в воду… «Боже мой, — Сорокин тяжело вздохнул, заново переживая случившееся, — до чего же все было хорошо. Кто мог подумать, что все так сложится, что вся жизнь после этого…»

Он тогда выплыл, а она так там и осталась. Как она, бедная, когда тонула, кричала, просила её спасти, если бы кто только слышал… Её глаза, расширенные от ужаса, до сих пор снились ему по ночам? не давая покоя. Вот и теперь, стоя перед картиной, он их снова видел, они, не моргая в молчаливом укоре, смотрели на него из воды и все так же, как и тогда, просили о помощи, только уже молча. Вечный крик застыл у неё в глазах. А он тогда, испугавшись, все греб, греб и греб к спасительному берегу. Больше сорока лет прошло, а он до сих пор все еще не верил, что выплыл…

Картину он спрятал в чулане, а про то, что случилось, ни кому не сказал не слова. Её искали всей деревней по всему лесу, а потом наткнулись на одежду, оставленную на болоте? и все стало ясно, черному омуту потребовалась еще одна жертва. Подозревали, что и он был причастен к её смерти, но улик не было, а картину он никому не показывал. Он даже сам на неё не смотрел, боялся её увидеть.

Прошло два года, когда случайно на картину наткнулся там отец, затеявший уборку.

— Нарисовал и не говоришь, — восхитился он. — Мы её в сенях повесим. Природа, понимашь… Ну-у, ты сын даешь! А почему больш не рисуешь, ведь здорово получилось?!

— Не хочу.

— Зря, — пожалел отец. — Может, хоть из тебя в нашем роду бы толк вышел.

— Выйдет, — огрызнулся юноша.

Отец, прислонив полотно к избе, ушел, а несостоявшийся художник ничего не понимающими глазами уставился на свою картину. И видел он черное, покрытое зеленой ряской болото, застывшее в окружении мрачных вековых елей, да еще, откуда-то из его глубины смотрящих на него два спокойных глаза. «Что же ты наделал, мальчик мой, — читалось в них. — Что же ты наделал?»

Вот уже десять минут Сорокин стоял и смотрел на картину. Столько лет уже прошло после этого…целая жизнь. И совсем она прошла не так, эта жизнь, как мечталось, и все в ней получилось не так, как хотелось бы. «И если бы не было того случая, — думал Сорокин, — то могла бы его жизнь пойти каким ни будь другим путем?» Наверное, могла… Но он в этом был совсем не уверен.

Зазвонил телефон и он вернулся к столу.

— Да, — поднял он трубку.

— Смирнов говорит, — услышал он его глухой голос, — узнал?

— Да, — спокойно ответил он, — узнал

— Это хорошо, что узнал… — голос замолк. — Долго жить будешь.

— Сколько бог даст…

— Ну-ну… — и в трубке послышались длинные гудки. — Полковник положил трубку.

«Черт, — выругался про себя Сорокин, — вычислил. Все-таки стерва глазастая номер машины моей таки запомнила. Ну, что ж, тем хуже для неё. Придется, раз так, её доченьке некоторое время пожить у меня пока все не утрясется. Не хотелось бы, конечно, с детьми связываться, — Сорокин посмотрел на картину, — но тут уж ничего не поделаешь, сами вынуждают. По-другому Александра Васильевича не остановишь. Зуб даю, что он даже рад теперь, что я его бабе слегка зубки выровнял, такой козырь ему дал…А с другой стороны, доказательства… Где доказательства, что это именно я избил её? Кроме неё про это больше никто не слышал и не видел. Сама дура в столб въехала. Шустренький старлейт на дороге может стукануть? Так он уже получил свое за то, чтоб не вмешивался. Ющенко ему сразу стольник в хавальник сунул. Кто еще? Прохожие? Не смеши себя… А может, — осенило его, — это все он сам и подстроил? Да нет, — тут же отмел он эту мысль. — Это было бы совсем круто, свою жену под авторитета подсовывать. А с другой стороны, почему в меня въехала именно она? Москва, такой маленький город, блин, что вот именно ей и надо было подставиться! Ну, сука… Теперь ломай череп, что делать? Неприкосновенность… Да плевал он на мою неприкосновенность с высоты своего роста. Да, — Сорокин устало прикрыл глаза, — только бы найти эту дрянь, девчонку его, да припугнуть его как следует, что б не дергался, если хочет, конечно, чтобы с его дочкой ничего такого не случилось. Может быть, и подействует… А не подействует, будем искать другие меры воздействия…»

Очередной звонок вывел его из тяжелой задумчивости. Сорокин поднял трубку и нехотя ответил на приветствие. Трубка что-то говорила, а он молча слушал. Разговор длился минуты три не больше и за все это время он больше ни проронил, ни слова. К концу разговора, если это, вообще, можно было назвать разговором, его гладкий, без единой морщины лоб покрылся мелкими капельками пота, а сам он себя чувствовал не лучше червя, которого только что нанизали на крючок и вот-вот отправят за борт рыбок кормить. Хотелось развернуться, но только большим усилием воли он заставил себя этого не делать, достаточно было и одного уже угробленного утром компьютера. Все остальное могло ему еще пригодиться. Правда, он в этом сейчас очень и очень сильно сомневался.

Большая стрелка на золотых часиках застыла на девяти вечера, а маленькая подбиралась уже к тридцати. Сорок пять, пятьдесят, пятьдесят пять — это самая шустрая секундная стрелка стремительно заканчивала свой круг. Московское время 21 час 30 минут. Стрелка добралась до самой вершины и стала спускаться вниз…три, четыре, пять, шесть, семь… Пошел другой отсчет времени.

От девяти — тридцати Сорокин отнял десять, ровно столько минут прошло после звонка эфэсбешника и получил девять, двадцать. А если и дальше еще попробовать поиграть с числами, то можно было выйти как раз на тринадцать, самое «любимое» его число. Но Сорокин этого делать не стал. Настроение и так было на нуле, и не стоило стараться опустить его еще ниже.

Депутат поднялся с кресла и подошел к окну. Дым на улице немного рассеялся, и жара спала. «Еще немного, — прикинул он, — и стемнеет. Тьма завладеет городом, вот тогда то на улицы и повыползают из всех щелей разные скользкие, ядовитые твари. Выползут и начнут пожирать припозднившихся прохожих. А когда прохожие закончатся, и на улицах жрать уже будет нечего, твари начнут ломиться в дома, взламывая двери и, выбивая в окнах стекла, и пожирать всех там: младенцев, стариков, сонных женщин и возбужденных мужчин. Кто-то начнет защищаться, но все будет бесполезно… Вместо одной убитой твари тут же будут появляться новые, только еще более ненасытные и кровожадные. И всюду будет только ужас, кровь и валявшиеся остатки человечины… Тогда несчастные начнут сыпаться из окон, предпочтя более легкую смерть, той, что ждала их в их собственных же квартирах. Наивные человечки, — ухмыльнулся Сорокин. — Эти твари умеют летать. Они начнут вас хватать и раздирать на куски еще в воздухе, забрызгивая вашей кровью окна и стены домов. Вы будите орать, визжать, рыдать и молить бога о помощи, но все будет напрасно. Он в очередной раз про вас забудет… А затем одна из этих мразей ворвется сюда и… — у Сорокина даже мурашки побежали по коже, — и набросится на меня. Будет немножко больно, но не очень долго. Я услышу хруст своих костей и на этом, слава богу, для меня все закончится. Для меня, но не для вас! Для вас эта вакханалия будет продолжаться еще всю ночь… А утром этот город перестанет существовать. Не спасется ни кто, не протестанты, не гугеноты. Умрут все, все до последнего младенца и тогда твари полностью завладеют городом и начнут пожирать сами себя…»

Сорокин вернулся к столу и потянулся за следующей сигаретой. «Уж лучше так, — проговорил он, — чем умру я один, а они все останутся… Просили эту, эту… — он даже определения не смог для нее сразу подобрать, — просили эту гадину сегодня сдохнуть… Ну, сука… — стакан с хрустом разлетелся в его сжатом кулаке и несколько острых осколков с болью впились ему в ладонь, но он этого даже не почувствовал. — Теперь мне эта соплячка, дочка его, нужна, вообще, как воздух. Иначе, — Сорокин скривился, — я за свою жизнь ломаного гроша не дам».

День 2, эпизод 19

Эпизод XIX

Сверкание молнии, оглушительный раскат грома и черные, острые когти, и еще капающая, из зубастой пасти хищника слюна, и еще дикий, раздирающий душу крик несчастной. И, еще… красные, горящие ненавистью волчьи глаза. И еще… крик, но уже ни этой, другой… И все, после этого только…безмолвие и полное отстранение от действительности.

Коршуна передернуло. Что-то в этих картинках не клеилось, но вот что?

— Информация, товарищи офицеры, секретная и разглашению не подлежит, — продолжал тем временем излагать свою версию происходящего подполковник Мальцев. — Столько жертв в течении всего двух дней и все молодые женщины. И это еще не конец. Кто из вас может поручиться, что в данную секунду еще какая-нибудь одурманенная женщина не бросается, понимаете, под поезд.

«А может, она сама себе харакири сделала, но зачем? — капитан смотрел на подполковника и почти не слышал, о чем тот докладывал. — Что за день сегодня? Вот еще и эти… Анны Каренины валом на рельсы валятся».

— Падеж необходимо остановить!

«Слово-то какое подобрал, «падеж». Падеж скота резко сократил его поголовье! Посмотрел бы я на тебя, морда лысая, если бы там одна из твоих дочерей оказалась».

— Вопросы, товарищи офицеры?

— Между ними есть связь? — поднял руку старший лейтенант Лапин.

— В смысле? — не понял вопроса Мальцев.

— В смысле, что, не являются ли они членами какой ни будь секты?

— Вот это вам и предстоит выяснить.

— Два дня уже прошло, — буркнул себе под нос Лапин. — Все раскачиваемся…

«Однако интересно, за что её пришили? Неужели Сорокин? Нет, вряд ли. Зачем ему это? Что бы следы замести? Так она все равно уже успела все мужу рассказать. Смысл какой? Нет, Сорос этого точно не делал. Тогда кто?»

— Товарищ полковник? — с места поднялся еще один офицер.

— Слушаю…

— Почему этим делом занялись мы, а не прокуратура, стало девочек жалко?

«Так он тебе и сказал, как же, откуда здесь ноги растут? — Коршун усмехнулся. — Да он и сам не знает, скорее всего. Смирнов знает. Этот все знает. А все таки жаль мужика… По нему и не скажешь, что его жену сегодня грохнули. А дочка то хоть нашлась?»

— Возможно, что это теракт, посредством которого идет целенаправленное нагнетание массового психоза в сознании граждан. Перед нами, товарищи офицеры, сейчас стоит задача скорее даже не расследования, а предотвращения подобных случаев в дальнейшем. Город необходимо оградить от подобного, нельзя допустить паники. СМИ уже оповещены об ответственности за разжигание массового психоза, на станциях увеличено количество полицейских… Делается все возможное в этих условиях. К сожалению, часть информации просочилось в интернет, и Москва постепенно стала наполняться слухами. Напряженность растет. Очень многие стали свидетелями происшедших событий. Из моих источников, по городу уже гуляет цифра 19 вместо 5-и. Девятнадцать самоубийств за два дня и все женщины. По слухам в метро орудует маньяк и даже не один. Количество молодых женщин в метро к вечеру значительно сократилось, зато в городе увеличилось количество пробок. Все кто мог, уже пересели на автомобили. От нас теперь зависит спокойствие в городе, товарищи офицеры. Я ответил на ваш вопрос, товарищ майор?

— В какой то мере…

— А как вы себе это представляете, обеспечить это спокойствие, — подал голос Смирнов, — закрыть метро или на каждой станции выстроить вдоль всего перрона живую цепочку из бойцов?

«Однако… — Коршун покосился в сторону полковника, — такого мы еще не проходили».

— Когда мы поймем почему? — Мальцев достал из кармана галифе носовой платок и промокнул им вспотевший лоб. — Мотивы, так сказать, двигающие ими…

— Киты иногда пачками тоже на берег выбрасываются, — Смирнов поднялся с места. — Почему? Сегодня ночь, завтра день и вопрос должен быть решен. И метро останавливать, господа, никто тоже не будет. Творятся странные вещи и нам надо с этими странными вещами поскорее покончить. Вот я вас и спрашиваю, есть ли какие версии происшедшего и конкретные предложения.

«Снабдить каждый поезд вперед бегущим, и пусть он бежит впереди паровоза и разгоняет всех этих сумасшедших», — капитан улыбнулся, представив себя на месте счастливчика.

— Я смешно рассказываю, капитан Коршун?

— Никак нет, товарищ полковник…

— У вас есть конкретные предложения?

— Никак нет, тов…

— Садитесь. Ну, так я слушаю, товарищи офицеры. Ваши предложения…

— Пока есть две версии, — это снова с места поднялся подполковник Мальцев. — Первая, что они и, правда, как только что предположил старший лейтенант Лапин, являются членами религиозной секты и таким вот образом пытаются против чего-то протестовать или…таким вот образом пытаются привлечь внимание общественности к каким-то своим проблемам. Может быть, просто, одурманенные какой ни будь новой мессией, каким ни будь бывшим сантехником, возомнившим себя бог знает кем и…

— А вторая? — поторопил его Смирнов.

— Вторая версия такая, что все погибшие стали участницами какого-то секретного эксперимента, проводимого в подземке, такого секретного, что даже ФСБ о нем ничего не знает. Мне лично, — подполковник снял с носа стильные, без оправы очки и стал их тщательно протирать платком, — мне лично более вероятным представляется второй вариант развития событий.

— Объясните.

Вспышка, пустой, покрытый инеем вагон, яркий дневной свет и совершенно белое женское лицо с пустыми, ледяными глазами… Коршун снова почувствовал, как её холодная рука коснулась его щеки. «Эксперимент… — Коршуна передернуло. — Может быть, я тоже стал его участником? Нет, исключено, иначе был бы уже под паровозом… А с другой стороны… Распылили психотропные препараты в метро и теперь наблюдают за результатами: девочки на рельсы, а мальчики… Похоже, что на мальчиков этот газ не действует, если это газ, конечно. Интересно…»

— …все это наводит на не очень веселые мысли, — закончил говорить Мальцев.

«Все прослушал, черт. Что он там плел на счет двадцать пятого кадра?»

— Хорошо, — Смирнов подошел к своему креслу и остановился, — все свободны. Со своими идеями и предложениями жду вас к одиннадцати часам вечера. А сейчас идите…

Офицеры поднялись с мест и стали по одному выходить из кабинета. «На все про все чуть больше часа, — прикинул Коршун. — Не густо…»

— Капитан Коршун, задержитесь на минутку.

«Штирлиц, а вас я попрошу остаться», — вздохнул капитан, понимая, что все самое веселенькое еще только начинается.

Тихая музыка, полумрак и сизый дым. Освещенная стойка с витриной разносортных бутылок, сверкающие бокалы и сияющая на их фоне физиономия бармена Макса, разливающего содержимое этих бутылок по стекляшкам.

Кудрявцев подошел к стойке, как раз, когда он уже заканчивал обслуживать последнего клиента. Подождав, пока он освободиться, старший лейтенант протянул ему под нос свои корочки и попросил уделить ему пару минут.

— Конечно, — улыбнулся Макс. — Всегда к вашим услугам товарищ старший офицер.

— Лейтенант, — поправил его Кудрявцев.

— Нет вопросов, — бармен развел руки. — Лейтенант, тоже офицер. Рядовой забытого полка потерянной дивизии Максимов вас внимательно слушает. Номера частей в целях секретности, — прошептал он, наклонившись к самому его уху, — называть не будем, может, их еще и найдут. Только условие, что-то, чего не знаю, говорить не буду и стучать на товарищей тоже. Вам как, покрепче или побольше… Да не стесняйтесь, заказывайте… Все за счет заведения!

— Меня интересует Лика, — сказал Кудрявцев, — Лика Смирнова, а не твой треп. Если я захочу тебя послушать, ты сам ко мне приедешь.

— Нет слов, а кто это?

Рывок и воротник белоснежной рубашки бармена вместе с черной бабочкой оказался зажат в кулаке офицера, а его выбритый подбородок тем временем прижат к полированной глади стойки.

— Мне повторить еще раз?

— Какие проблемы, — подвыпивший юнец полез защищать своего друга. — Ты чего здесь руками размахался, отпусти Макса, придурок.

— Не лезь, — оборвал Макс своего защитника, выпрямляясь и поправляя бабочку. — Это мое дело.

— Как хочешь, — не стал тот настаивать. — Только когда с ним разберешься, организуй нам еще бутылочку водочки.

— Хорошо, иди…

— Ну, так я слушаю, — напомнил о себе Кудрявцев.

— А что с ней?

— Ничего.

— Я её здесь давно уже не видел, — соврал он. — Наверное, другое место нашла, где зависать. У нас, согласитесь, не самое престижное место в столице.

— Да?

— Да.

— Собирайся.

— Куда? — насторожился бармен.

— На Лубянку, куда еще…

— Зачем? — побледнел Макс.

— Там тихо и мысли в голове по-другому складываются.

— Они у меня и здесь нормально складываются, твои мысли.

— Не вижу.

— Чего она вам всем понадобилась то сегодня?

— Кому это всем? — насторожился офицер.

— Да всем, — отмахнулся Макс. — Вам вот, да этим бандитам с корочками помощников депутата какого-то…

— Какого?

Птичья какая то фамилия, не помню я, толи Скворцов, толи… черт его знает. Тоже вот так сунули под нос ксиву, и давай пытать, где, да когда? А что с ней случилось то, что её все сегодня разыскивают, чего она натворила?

— Пропала

— И все?! — парень, явно, не поверил, но переспрашивать не стал.

— И все. Давай, выкладывай, все, что знаешь. Да не бойся ты, меня отец её послал выяснить, где она сейчас зависает и притащить её домой.

— А депутат Синичкин, тоже её папа?

— Дядя…

— Ладно, — Макс сдался. — Вчера она здесь висела с каким то пацаном.

— Как звали?

— Не слышал, но она его все время Эвриком называла.

— Может Эриком?

— Нет. Вот именно Эвриком и еще всем подружкам своим представляла его, как немца… Набрались они к концу добре. Этот Эврик, вообще, был никакой.

— В котором часу они ушли?

— Где-то в начале второго…

— Дня?

— Ночи, конечно же, — ухмыльнулся Макс. — Взяли тачку и…

— Номер помнишь?

— А я её, что видел? Я, вообще то, бармен, а не швейцар на улице. Вот, что она заказывала, я помню. Одну бутылку коньяка, одну…

— Хватит, — остановил его Кудрявцев, — а с кем она сидела, ты говорил, что она его представляла каким то своим подружкам.

— А как же, — бармен улыбнулся. — Они вместе и уехали. А, кстати, вон она сидит за крайним столиком у окна. Минут десять, как пришла, Ритой кличут.

— Извините, — Кудрявцев подошел к столику, — у вас свободно, — и взялся за спинку стула.

Девушка подняла голову и смерила его взглядом.

— Садись, — проронила она и отвернулась к окну.

— Хороший вечер, — Алексей взял меню и принялся его рассматривать, как будто собирался что заказывать.

Девушка не ответила.

— А вы не разговорчивы.

— Отстань, — девушка взяла со стола маленькую ручку с водкой и несколькими глотками отправила её себе в рот. — Я сегодня чужая…

— Мне, вообще то, Лика нужна.

— Так и иди к ней, чего ты ко мне то пристал?

Появилась надежда.

— А где она прячется? — заулыбался он. — Договорились здесь сегодня встретиться, я пришел, а она…

— На неё похоже, — согласилась Рита. — Скажет и забудет.

— Дома её нет, на даче тоже, — продолжал гнуть он свое. — Где она может еще быть?

— Ты Стас? — догадалась она.

— Да, — не моргнув, соврал Кудрявцев.

— Тогда твои дела Стасик, хуже некуда, — Рита закурила. — Ищи свою невесту в тридесятом царстве, в тридесятом государстве.

— Где?

— В постели у немца!

«Вот тебе и лучшая подруга,…сдала, не моргнув глазом».

— Где это?

Ну, ты жених, даешь, — рассмеялась девица. — Откуда же я знаю. Я, что там была и свечку держала? Он у меня спрашивает, где его невеста трахается. Твою мать, мужик называется! Волнуешься, что ли, как бы чего в семью не приперла. Не волнуйся, Стас, рога у тебя уже есть, а все остальное…дело времени.

— Я не Стас.

— А кто? — после третей выпитой рюмки Рита подумала, что ослышалась.

— Я её друг и мне надо знать, где она сейчас может находиться.

— Таких друзей, — девица поняла, что её провели, и разозлилась, — таких друзей за хрен, да в музей!

Кудрявцеву потребовалось еще битых пятнадцать минут, что бы втолковать ей, наконец, что ему, собственно, от неё надо. В конце, концов, выяснилось, что до метро они всей компанией ехали в одной машине, а потом Лика и немец вышли, а она со своим пьяным русским поехала дальше. Номер машины она тоже не вспомнила, но зато теперь Кудрявцев знал, до какого метро она доехала. И еще… он узнал имя и фамилию этого самого немца: Эврик Лермонт или Лормент, и что тот работал, где-то на Краснопролетарской улице в районе метро «Новослободская». И это было уже что-то!

— Понимаешь, — сказала она в конце. — У меня сегодня сестра взяла и бросилась под поезд, — сказала и разревелась. — Мы должны были сегодня ехать на пикник, а поехали в морг… А она там лежит в этом морозильнике и улыбается, и нет ей никакого дела до всех нас. И Лика пропала, я тоже ей звонила, ни ответа, ни привета. Такого никогда раньше не было. Понимаешь? Ни черта ты не понимаешь, — Ритка выпила еще одну рюмку водки. — Ты мне можешь сказать, что, вообще, происходит, что, вообще, на этой чертовой земле твориться? А еще я слышала, что сегодня еще кто-то в метро бросился на рельсы. Ты проверь, может это как раз Смирнова и есть? Рита улыбнулась. Шутка ей, похоже, и самой понравилась, Кудрявцеву, правда, не очень. Поняв, что больше ловить здесь нечего офицер молча поднялся, попрощался с девушкой и покинул заведение. Надо было искать таксиста и тащиться на ту самую станцию, где Смирнову видели в последний раз.

Офицер ушел, а её сестра осталась. И так стало даже лучше. Теперь хоть им перестали мешать со своими дурацкими вопросами. Они сидели друг на против друга и смотрели друг другу в глаза. Сестра смеялась и что-то ей рассказывала такое интересное, интересное… И что-то даже, кажется, про метро… А потом сестра встала и ушла…и больше не вернулась. А затем засобиралась и Рита. Рассчиталась за ужин и, попрощавшись с Максом, она взяла такси, и уехала в центр. Там пошатавшись немного по городу, она и спустилась в метро, что бы ехать уже домой.

День 2, эпизод 20

Эпизод XX

И снова станция «Таганская», только без людей. Нет, люди были, конечно, только, правда, всего двое — парень и девчонка. Ну, и она еще… Три человека. Время позднее, но не настолько, что бы все так опустело? Почти двенадцать ночи, всего то… Парень открыл свой портфель и, подсвечивая себе фонариком, вот гоблин, сосредоточенно роется в своих бумагах, что-то, там выискивая, доставая ненужные и бросая их на пол. Он что-то говорит, но Рита его не слышит, подходит ближе. Наконец, в его руке оказывается то, что он ищет — маленький, всего в несколько страниц карманный путеводитель по Москве. «Заблудился, — смеётся про себя она. — Вот кретин…»

Рита смотрит на табло в конце перрона…или в начале. Поезда уже нет девять минут. Перрон пуст. Кроме неё и этих двоих здесь больше никого нет. «Ну и видок у них, — ухмыляется она. — Могли бы, и помыться, панки чертовы…» Рита отворачивается. Они её больше не интересуют. Смотрит на часы. Время… Пора ехать домой. Но…не хочется. Дома…горе.

— Вот он, — слышит она сзади его обрадованный голос. — Это то, что нам надо. Вот смотри, адреса и телефоны дежурных аптек… Нет, это не то, — она слышит, как шуршат перелистываемые страницы, — а вот условные обозначения на обоях по евростандарту…

— Ты собрался станцию ремонтировать? — скептически замечает на это ему девка, все это время стоявшая рядом и терпеливо дожидающаяся конца его поисков.

«Вот идиоты, — Рита бросает в их сторону быстрый взгляд и тут же отворачивается. Ей до них нет никакого дела. У них все хорошо. Пошли они в жопу…»

— Сейчас найду. Где же эта схема? — парень зашелестел страничками дальше. — А вот, нашел, на последней странице. Я же говорил, что где-то её видел.

— Так радуешься, словно тебе конфетку показали! — хихикает девка. — Зачем тебе эта карта теперь нужна, ты куда-то собрался ехать?

— Хочу узнать, сколько до ближайших станций километров идти по тоннелю, если мы, конечно, сейчас на радиальной не выберемся наверх.

Рита слышит почти все, что они говорят. Она не хочет их слышать, но все равно слышит. Слышит, хотя они и говорят совсем тихо. Тихо! Она вдруг замечает, что в метро очень тихо. Что это? Удивительно. В метро так тихо не бывает, это не библиотека, где люди чихнуть бояться. Здесь люди ничего не бояться. Чего им здесь бояться…если их здесь даже нет. Она оглядывается. Действительно, людей на станции нет, не считая этих двух. Она снова смотрит на часы. Еще не ночь! Куда все подевались? Вдруг ей кажется, что голоса этих двух ей знакомы, но она тут же отметает эту мысль. Среди этих, она снова с издевкой смотрит в их сторону, у неё друзей нет и быть не может. «Психи, — она отворачивается. — Решили топать по шпалам. Обкурились так, что поезд им уже и не нужен…» Она слышит шум прибывающего поезда и делает пару шагов в сторону края платформы. Еще немного и его фарки уже засверкали в темноте, освещая рельсы. «Лицо девки, точно, знакомо, но почему такое грязное…» Она смотрит на табло. Электронные часики показывают двенадцать минут, тринадцать секунд… А эти двое придурков все продолжают веселиться. «Интересно, они, правда, думают, что у них это получиться, прошвырнуться по шпалам, опять по шпалам домой…себе по привычке…». Рита улыбается. В голове звучит знакомая мелодия. «Весь мир со-шел с у-ма-а…» Это уже Тату. Но это уже совсем другая музыка… Дождь. Сетка. Две мокрых девчонки просто хотят жить и… любить. Не мешайте им. Поезд приближается… Уже слышен лязг вагонов… На глаза наворачиваются слезы. Кого больше жаль — их…себя?

— И сколько же нам еще километров осталось намотать на ноги? — девка, явно, не довольна.

«Боже мой, — Рита размазывает слезы руками по лицу, — что же я делаю? Я совсем не хочу… — накрашенные пальчики ног застыли на самом краю платформы. — Мамочка…прости меня!» Ноль часов, ноль-ноль минут… ровно!

— До Курской — две минуты, — продолжает басить Лорман, — до Китай-города — три минуты и до Пролетарской…

— Осторожней, — схватила его за руку Лика и рванула на себя, да так, что он чуть не растянулся от неожиданности на перроне.

— С ума сошла, — Лорман непонимающими глазами уставился на девчонку, — ты чего меня дергаешь?

— Стоишь на самом краю…

— Ну и что?

— Что-что? — передразнила его Лика. — Мог упасть, вот что…

Парень посветил фонариком вниз на край платформы.

— Ну и что? Там я только мог, а с тобой смог, руку, во всяком случае, ты мне точно выдернула.

— Извини, а ты, правда, ничего не слышал?

— Нет, а что такое я должен был услышать?

— Да нет, — Лика отпустила руку, — ничего. Мне показалось.

— Что?

— Ерунда, — она подошла к краю платформы и осторожно заглянула вниз.

— Да говори же, — не выдержал парень, — что тебе показалось, и что ты там такое пытаешься в темноте рассмотреть?

— Ты точно ничего, правда, не слышал?

— Нет, я ничего не слышал, — почти по слогам проговаривая каждое слово, ответил ей Лорман. — Выкладывай, давай, что ты слышала.

— Слышала, как поезд проехал…

— Что?!

— И еще… «Мамочка, прости меня…»

— Не понял…

— Я слышала, как кто-то в темноте, перед тем, как у тебя за спиной промчался этот поезд, попросил у своей матери прощения.

— Ты это серьезно?

— Не знаю… нет, конечно, нервы, извини.

Лорман снова вернулся к краю платформы, и луч света заскользил по рельсам.

— Подержи, — протянул он ей фонарь и портфель.

— Что ты собираешься делать? — насторожилась Лика, но вещи все-таки взяла.

— Хочу проверить… Если то, что ты сказала, хотя бы насчет поезда, правда, то рельсы должны быть…

— Теплыми, — догадалась она.

— Правильно, — добавил он, спрыгивая уже вниз. — Части работающего механизма всегда нагреваются, физика. И они…

— Что они? — Лика светила сверху и видела, как Лорман присел на корточки и положил ладонь на ржавую поверхность железа. Затем парень опустился на коленки и прижался к рельсе ухом. Лика застыла. — Ну, — повторила она в нетерпении.

— Теплые… — подтвердил он свое предположение. — Но это еще не все.

— Что еще?

— Я слышу, как он удаляется от нас все дальше и дальше…

— Эверт?

— Что? — парень уже поднялся с колен и вскарабкивался на платформу.

— Мне страшно.

— Ерунда, — Лорман даже улыбнулся, когда был уже на верху и разгибал спину. Хорошо, она в темноте не видела его этой идиотской улыбки. А то ей бы стало еще страшнее. — Подумаешь, — сказал он, — поезд проехал…

Кстати, о поездах, средняя скорость паровоза в метро, где-то около сорока километров, — продолжил он, как ни в чем не бывало прерванные расчеты. — Следовательно… до Курской, всего несколько километров.

— Десять?

— Сейчас. — парень достал из портфеля калькулятор и быстро произвел все необходимые расчеты. — Один километр, триста тридцать метров, — выдал он.

— Какая точность, — покачала она головой.

— Хорошо то, что мы хоть знаем, где находимся.

— Под землей, где же еще?

— Вот именно, — Лорман вернул брошюру назад в портфель. — Но мы туда сейчас не пойдем.

— Мы и так там! — съязвила девчонка. — Нам бы наверх, Сусанин.

— Мы еще здесь не все обследовали, — подыграл ей Лорман. — История нам этого не простит. Сейчас по ступенькам наверх, всего три минуты ходу и мы на другой станции. А там…

— На радиальной.

— А-а, — протянула она. — Думаешь, там выход есть?

— Надеюсь.

— Хорошо тебе…Тебе здесь нравиться!

Лика и Лорман стали подниматься по ступенькам.

— Ты, правда, слышал поезд, — снова спросила девчонка, когда они уже почти заканчивали подъем.

— Вранье, — Лорман ответил не раздумывая.

— Почему?

— Почему? А ты видела те рельсы, а слой ржавчины на них?

— И что из этого?

— А то, что по ним уже сто лет никакие поезда не ездили…

— Правда?

— Конечно, правда, — Лорман снова улыбнулся. Сам, правда, он был в этом уже далеко не уверен.

— Ну и фиг с ним. А здесь, между прочим, все время газеты продавали и театральные билеты, — заметила она на ходу, когда они поднялись по ступенькам, прошли метров двадцать вперед по переходу и свернули налево, углубляясь в один из трех проходов, что висели над железной дорогой. — Так в театр хочется, что сил поспать негде…

— Издеваешься. То ты уже умерла, а то…

— Я передумала.

— Уже лучше, — повеселел Лорман.

Еще несколько шагов и ребята не заметили, как вышли на станцию. Луч света метнулся вперед и уперся во что-то непонятное.

— Действительно, — сказала она, потихоньку приходя в себя от увиденного, — здесь рядом. Только нам от этого, кажется, ни капельки не легче.

Состояние станции, действительно, было ужасающим и добраться до выхода, если и не представлялось совсем уж не возможным, то, во всяком случае, было очень и очень проблематично. Имеет ли смысл, вообще, описывать свалку металлолома, устроенную в каком ни будь заброшенном ангаре с обвалившимися стенами. Железо, грязь и…

Луч света шнырял по подземелью и везде натыкался только на искореженные, покрытые сплошной, как бывает только после пожара, ржавчиной вагоны, забившие собой до отказа обе ветки. Одни вагоны были сплющены полностью, другие залезли на них, словно собаки во время случки, а третьи… Вся платформа была усыпана битым стеклом и изуродованными, рваными остатками железа. И еще… Ребята даже сразу не поняли, что это такое… Покрытые толстым слоем пыли человеческие… Всюду только кости, черепа и еще раз кости…

Минут пять потребовалось ребятам, чтобы прийти хоть немного в себя от увиденного. Лика прижалась к парню, и тот почувствовал, как её мелкая дрожь вместе со страхом передается и ему. Картина полного разгрома и хаоса предстала перед ними.

— Апокалипсис, — ошарашено прошептал Лорман, продолжая водить фонариком по искореженному железу и черным стенам. — Кто бы мог подумать, что я до этого доживу и все это увижу своими собственными глазами.

— Мы, — поправила его Лика, — мы это увидим.

— Мы увидим. Пошли, — он взял её за руку и осторожно, обходя куски железа, двинулся к противоположному выходу со станции. Надежды, что там все нормально, и они выберутся, у него уже не было, но проверить это все равно было надо. Они шли, а битое стекло неприятно хрустело под ногами, сопровождая увиденное своеобразной, можно сказать, почти потусторонней музыкой.

— Вот попали, — вздохнула Лика. — Вчера еще в кабаке веселились, а сегодня… Мистика какая то. Ты знаешь, а я до сих пор во все это не верю. Ты можешь себе представить «Таганку» в таком виде? Вот и я — нет! Такое ощущение, что мы с тобой сейчас попали на затонувший «Титаник», честное слово: всюду только ржавое железо и… — продолжать она не стала, последние мысли озвучивать не хотелось.

— Только рыбки не плавают.

— Что?

— Я сомневаюсь, а он летит.

— Что?

— Сие от нас не зависит, говорю, бытие определяет сознание, — усмехнулся Лорман и стал перелазить через завалившую весь проход груду металла.

— А что от нас зависит?

— Найти выход и сделать жизнь лучше. Осторожней, здесь можно пораниться.

— Вижу, — Лика, держась за его руку, пыталась проделать тоже самое. — Ой… блин, зараза! Накаркал… ногу поцарапала.

Рана была небольшая, но грязная. Пришлось доставать остатки водки и обрабатывать её, что б, не дай бог, не случилось какого заражения.

— Говорил, осторожнее, — злился Лорман, прижимая платок к ране.

— А ты не мог обойти.

— Взяла бы и обошла, если такая умная.

— Смотри, — Лика посветила на противоположную стену. — А космонавт остался, надо же.

Лорман повернул голову, ожидая нарваться на пришельца, чему он, кстати, совершенно бы не удивился в данных условиях, но увидел лишь задравшее к небу руки, его настенное изображение, нагло выглядывавшее из-за смятого остатка вагона.

— Вот и готово, — сказал он, закончив с царапиной. — До свадьбы заживет.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Еще немного, и они уже были у цели. Ребята стояли, смотрели вверх и прикидывали, что делать дальше. Их первоначальные предположения оказались верны: выхода здесь действительно не было. Вернее, он был, но был, почему-то завален. На выходе творился такой же бардак, как и на входе.

— И что теперь? — Лика философски уставилась на обвалившиеся стены. — Пойдем назад?

— Да, — сказал Лорман. — Здесь мы все равно не выберемся. — Если весело шагать по просторам, по просторам…

— К единственной маме на свете, — добавила она, без всякой, правда, улыбки. — Как она там? Наверное, с ума сошла. Я представляю себе её состояние… Но я ведь не виновата, правда? — Лика устало привалилась к стене. — Мамочка, прости меня, пожалуйста.

Ребята повернули назад. И снова на пути груды металла и хруст стекла под ногами, развалины-вагоны и тихий ужас в сознании, что все предстояло начинать искать заново, и еще…зарождающийся страх перед новыми возможными потрясениями. Но самое страшное в их ситуации было то, что они перестали, вообще, понимать, где они находятся, и что с ними происходит. Что это, кошмар, сон или психическое помешательство? Что делать, куда идти? Где искать спасение? И есть ли оно, вообще, это спасение…

Шли молча. Лика старалась понять и принять действительность такой, какая она была, и поэтому молчала, переваривая все увиденное и только делая для себя какие-то выводы, а Лорман молчал просто по тому, что, вообще, не любил болтать.

— Который час? — спросила она, когда они выбрались уже на кольцевую линию.

— Начало первого …ночи.

— Существенное дополнение. Да-а, скоро спать, а мы еще не ели. У тебя, что еще осталось?

— Гамбургер, водка и вода.

— Отлично! — Лика истерически рассмеялась. — Начнем продолжение банкета! Пошли найдем, какой более-менее целенький вагончик, и поужинаем в нем.

— Хорошо, — Лорман не стал упираться. — Половинка бутерброда на двоих нам как раз сейчас не помешает.

— Хочешь растянуть удовольствие?

— Сама потом спасибо скажешь.

— И не надейся. У меня фигурка и без тебя нормальная…

— Я что, про фигуру?

Такой вагон, хоть и не сразу, но нашелся. Огонь его не тронул и он остался почти целым, то есть в нем остались даже сидения и стекла…на удивление. Правда, двери не открывались, и пришлось одно из стеклышек разбить, но зато внутри… Казалось, что вагончик только их и ждал. Весь такой чистенький и …свеженький.

Минуту Лорман провозился с остатками стекла, торчавшими из рамы, а затем, когда путь был безопасен и свободен, ловко, перекинув сначала одну ногу, затем другую, перебрался внутрь. Затем он помог перебраться в вагон Лике. Скок, спрыгнула она на пол, и вот уже двое пассажиров готовы были ехать дальше. Лика сразу же уселась на мягкое сидение, а Лорман стал водить лучиком по стенкам и потолку, взявшись свободной рукой за верхний поручень.

— Осторожно, двери закрываются, — сказала Лика. — Следующая остановка… — она вдруг замолчала, поразившись пришедшей в голову следующей мысли. — А следующей остановки, — девчонка испуганно посмотрела на своего друга, — следующей остановки, дорогие наши Лика и Эверт, к сожалению, не будет.

— Конечно, — Лорман не поддался на провокацию, — потому, что поезд уже приехал, — он вдруг рассмеялся, — и дальше не пойдет. Ну и черт с ним. Мы, все равно уже приехали и нам выходить. Ты лучше сюда смотри. Все цело: все окна, все плафоны, все сидения… В этом вагоне все осталось цело, представляешь? Там, — он полоснул лучом по окну, имея в иду станцию, — все вверх дном, а здесь…

— Ну и что, — девчонке, похоже, надоела его восторженность, — что здесь такого? Увидел целый вагон и балдеет. Крыша поехала? А тому, что там твориться, — она большим пальцем показала куда то себе за спину, — ты уже не удивляешься?

— Здесь все…

— Конечно, чему удивляться? — не дала она ему продолжить свою мысль. — Здесь все так и должно быть. Представить себе метро по-другому?.. Как-то и в голову, скажи, уже не приходит, правда?

Вместо ответа Лорман подошел к точке экстренной связи с машинистом и нажал кнопку.

— Эй, — прокричал он в микрофон. — Вы, что там, уснули, что ли? Двери откройте… Мы выходим.

Прокричал и направил свет надвери.

— Выкусил, — комбинация из трех пальцев смотрела прямо Лорману в лицо. — Откроют они тебе, как же. Трупы двери открывать не умеют!

— Ладно, — парень оставил машинистов в покое и уселся рядом с девчонкой. Открыл свой портфельчик, достал из него американский бутер и принялся осторожно его расщеплять на две плоских составляющих. Когда с эти было покончено, он одну половинку, завернув осторожно в бумагу, вернул на место, а другую протянул Лике. Запах мяса поплыл по вагону, под ложечкой засосало. Появилась явная угроза захлебнуться слюной или, что не легче, подавиться собственным языком.

— А ты?

— Я не хочу, — глотнул он. — Меня еще после вчерашнего воротит.

— Как хочешь, — девчонка не стала упрямиться, взяла протянутый ей бутерброд и принялась его кусать. Укусит и жует, укусит и жует… А запах…

«Ну, чего жевать? Глотай и все, — Лорман сглотнул. — Дурак, сам отказался, — крыл он себя последними словами. — Скорее бы ты уже нажралась, что ли… Ест и ест, ест и ест… И не подавиться ведь, а я еще целовал её. Генеральская сучка, только про себя и думает».

— На, — вдруг услышал он её голос. — Я здесь одна подыхать не собираюсь.

Второй раз в джентльмена парень играть предусмотрительно отказался. «На счет сучки, это я погорячился, извини. А все-таки, какие же они умницы, эти янки, — запихивая в рот остатки бутерброда, радовался он. — Такую вкуснятину придумали, так бы ел, ел и ел… Жалко, мало!». Челюсть двинулась второй раз, и во рту остался только его вкус. Бутерброд кончился. Лорман удивленно вылупился на свою пустую ладонь. Только что был и на тебе, уже нету. «Могли бы и побольше, что придумать…» Воду, тоже стали экономить, сделали только по глотку, и бутылка снова вернулась в сумку. Лика достала сигарету и закурила.

— Осталось одиннадцать сигарет, — выдыхая дым, пожалела она. — Пол сраного гамбургера и одиннадцать друзей Оушина.

— Чего?

— Кино было такое. Они там банк брали.

— Взяли? — Лорман растянулся на скамейке и заложил руки за голову.

— Взяли, конечно, — девчонка последовала его примеру. — Крутые ребятки.

— Денег что ли им там мало, еще и банк потребовался?

— Это же кино…

— Вот и я говорю, — парень как будто её и не слышал. — Столько бабок, а они там бедненькие, блин, все трудятся и трудятся. Хотят все, что ли загрести? Николсон, вон какой древний, а на пенсию не собирается!

— Точно, — согласилась Лика. — Не жизнь, а сплошная проблема…

— Трудно им там, — зевнул Лорман. — Все есть, деньги девать некуда.

— Я бы нашла, — вздохнула Лика. — Мне сколько не дай, все равно мало будет.

— А у меня, их никогда и не было, — усмехнулся парень. — Только начал немного зарабатывать и на тебе, завтра уволят, если не появлюсь.

— Папе скажу, не уволят.

— Конечно… если только твой па…па… раньше меня не приб…

Мальчишка вырубился, не заметив. Усталость взяла свое. Лика затушила сигаретку, повернулась на бок и тоже закрыла глаза. «Все будет хорошо, — сказала она себе. — Ты только не расстраивайся, все будет хорошо».

Ребята крепко спали, и когда открылись двери вагона, они, естественно, не видели и не слышали

ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

ДЕНЬ ТРЕТИЙ

Эпизод I

— Далеко собралась?

Рывок и она почувствовала, как оказалась в чьих-то крепких объятиях.

— Пусти, — она попробовала вырваться, но не тут-то было. — Пусти, кретин, кому я сказала… — она стала лупить его в грудь своими маленькими кулачками. — Чего привязался, скотина…

— Так…

За её спиной гремели мелькающие вагоны, но ей их можно было уже не бояться. Эти вагоны ей вреда никакого уже принести не могли. Сегодня ей повезло. Сегодня…вагоны проехали мимо. Третий, четвертый, пятый… поезд останавливался. Шестой вагон, половина седьмого…все, поезд стал. Открылись двери, повалили люди. Одни стали потихоньку заполнять перрон, другие — вагоны.

Она их не видела, ей плевать было на них всех, толстых и худых, умных и дураков, плохих и хороших. Пошли они все к черту, все — без исключения. Взаимно. Люди тоже её не видели. Проходили мимо и не видели. «Не влазь, сами разберутся, нас это не касается». Сейчас, вообще, никто, ни где, ни кого не видит. Каждый заперт сам в себе. Равнодушие к другим и страх за себя… Не влазь…и все будет хорошо! Не будет, не надейтесь.

Пытаясь вырваться, она все еще продолжала колотить его в грудь, но все было бесполезно. Парень её отпускать не собирался. И она сдалась, руки заболели. Перестала лупить и вырываться, расслабилась и успокоилась. Стало все пофиг. Пошло все к чертовой матери, жизнь эта…

— Пусти, я никуда не денусь, — сказала она. Оглянулась на поезд, посмотрела на парня, потом пустым взглядом скользнула по залу: «Бред, какой- то…»

Время было позднее, но еще не ночь. Людей было немного, но все равно хватало. В метро людей всегда хватает, утром ли, ночью ли… Все куда-то все время спешат, бегут… Катающихся просто так, наверное, и не встретишь. Ну, если только ужратого копа какого с майорскими погонами, развалившегося в часе пик на все сидение, и уютно так похрапывающего, вывалив свое волосатое пузо из расстегнувшейся форменной рубашки, а так…

Все куда-то едут, едут… Куда…зачем? Просыпаются утром, умываются, одеваются, толкаются, в автобусы и в вагоны набиваются, иногда ругаются. Все ясно наперед, весь день расписан: остановка, эскалатор, офис, стул, стол, кофе, сигарета…работа. Взгляд в окно, вечер. И снова: лифт, эскалатор, вагон, остановка… Дома: ужин, телевизор. Там: реклама, смазливая дикторша, боевик. Дальше — храп. Еще дальше — секс…во сне. Все! День прошел, ура! А через сто лет и вспомнить нечего! Жизнь прошла… Руки трясутся, глаза смеются, в голове не одной здравой мысли…

Иногда так не получается. Как, например, у неё… Она ведь тоже домой собиралась…

— Ты кто? — девушка подняла голову и снова посмотрела на своего спасителя.

— Дед Пихто…

— Ты? — удивилась она, узнав в своем спасителе недавнего знакомого.

— Я…

Она снова оглянулась на поезд. В голове постепенно стало что-то проясняться. Поезд уже тронулся и быстро стал набирать скорость. Замелькали вагончики, окна слились в одну светящуюся сплошную полосу, секунда, и перрон снова опустел. Теперь можно снова подходить к краю платформы и…ждать следующего. Со второго раза… может и повезет. А там смотришь, и никакая старость тебе уже не грозит своими дряблыми ручками и подкашивающимися ножками.

Её передернуло.

— Я что…могла туда упасть? — она выразительно указала глазами на рельсы.

— Могла, — кивнул он и, наконец, разжал свои объятия. — Еще как, могла.

— Да? — она снова посмотрела на него. До неё все еще это не доходило.

— Да, — сказал он.

— Я совсем этого не хотела… — она снова посмотрела на рельсы.

— Верю, — парень взял её за талию и легонько подтолкнул её к середине зала, от греха подальше. — Ни кто не хотел…

— А эти где?

— Кто?

Девушка посмотрела в ту сторону, где они только, что стояли.

— Да психи, что собирались по шпалам путешествовать. Грязные такие…парень с чумой.

— С кем?

— С девкой, — уточнила она

— Не видел.

— Странно, а тебя как звать? Извини, я не помню…

— Леха.

— Рита, — представилась она.

— Знаю, мы уже знакомились…

— Странно, — сказала она. — Откуда вы все взялись. Ведь, только, что кроме меня и этих двух придурков здесь никого не было, — Рита стала озираться по сторонам. — А ты откуда взялся? Тебя ведь тоже не было?

— Я был.

— Я тебя не видела.

— Не важно…

— Я умерла, да? — Рита вцепилась ему в руки. Страшная догадка пришла в голову. — Я умерла, да? Скажи… я умерла? — глаза её заблестели. — Скажи, не молчи… А где моя сестра? Она здесь? Отвечай же, чего же ты молчишь? — девчонка отпустила его руки и вцепилась ему в рубашку. — Отвечай, — пуговицы посыпались на пол. — Куда вы её дели?

— Пойдем, — Алексей взял её за руки и постарался их оторвать от своей рубашки. С трудом, но у него это получилось. — Пойдем, — повторил он, — Я тебя домой отвезу. Ты где живешь?

— Черт, — девчонка его совсем не слышала. — Я её видела. Это же она стояла с этим очкариком. Боже мой… — она постаралась получше вспомнить чумазое личико блондинки.

— Идем… — похоже, что её спаситель потихоньку стал от неё уставать.

— Лика! — остолбенела она. — Это была Лика! И голос её, я вспомнила. Почему, я сразу её не узнала? А очкарик, это же её немец…

— Лика? — удивился Кудрявцев.

— Вот нажрались вчера, дурни! — расцвела Рита в идиотской улыбке. Его она по-прежнему не слышала. — До сих пор по метро шатаются, никак выйти не могут.

— Где лазают?

Рита бессмысленно посмотрела на незнакомца. Она снова его не узнавала.

— Что? — спросила она и сморщилась.

— Где ты их видела, спрашиваю? — Алексей весь напрягся. — Куда они поехали?

— Отвяжись… Я все поняла, — Рита устало оперлась на его руку. — Отсюда выхода нет. С того света не возвращаются… Правда… Цербер? Все…оказывае…так про…

Рита закрыла глаза и тихонько постаралась опуститься на пол. Для неё последний день в этом мире закончился…

Стало темно и сыро. Странно. В метро так не бывает. Здесь всегда светло. Парень, только что стоявший рядом, куда-то пропал. Она снова осталась одна. «Где все?» Ей совершенно нет до них дела, но все равно странно, куда все подевались? Поезд давно приехал и ждет только её. Двери открыты, лампочки горят, людей нет. Странный поезд. Но ехать, все равно, надо. Она заходит в вагон и садиться. Сейчас двери закроются и… Рита закрывает глаза. Ждет… Время идет, но поезд не едет. Она открывает глаза, встает и выходит из вагона. В спину ей смеётся лицо с рекламы. «Купите, купите, купите…» Поезд стоит. Она идет вдоль всего состава, к машинисту. Ей надо ехать, почему он стоит? Ей надо знать. Она думала, что людей нет только в её вагоне, но, оказывается, ошиблась. Людей нет нигде. Она проходит вагон за вагоном, заглядывает внутрь, но все тщетно. «Где я?» Ей становиться страшно. Она хочет домой, она хочет поскорее выбраться… Но для этого надо еще дойти до конца станции. Рита смотрит вперед, еще далеко, еще только середина. Начинает считать вагоны… Вдруг она замирает. Отчетливо слышен, чей-то голос. Она прислушивается. Что это, галлюцинация? Но голос, действительно, слышен… Впереди кто-то плачет, или стонет…непонятно. Она подходит ближе…еще ближе… С каждым шагом её все страшнее и страшнее, но ноги идут уже сами, им голова уже не нужна. Кролик, удав, галлюцинация… Рита останавливается и судорожно начинает рыться в своей стильной сумочке. Под ноги летят кошелек, помада, сигареты… Наконец, она находит то, что искала — газовый баллончик. Теперь легче. Кто теперь кролик? Опускается на корточки и быстро начинает собирать с пола разбросанные вещи. Руки трясутся, но вещи все равно попадают в сумку. Она поправляет челку. Все, можно идти дальше… Поднимается, одергивает юбку, осталось два вагона. Делает шаг и замирает, как вкопанная. Галлюцинация превращается в реальность. Рита ясно слышит свое имя, но не это страшно… Ей страшно, что она узнает этот голос… Иголки впились в тело. Она не верит. Это обман…

— Р-и-т-а-а… — еще немного и она потеряет сознание, — по-мо-ги-и…

Пальцы судорожно впились в баллончик, зубы вцепились в губы, солоноватый привкус крови завладел полостью рта… Этого не может быть. Сестра лежит в морге, она сама её там видела. Этого не может быть, но это так, это её голос… Последний вагон заканчивается. Еще пару шагов… Стон идет снизу. Рита подходит ближе и, набравшись мужества, заглядывает под вагон… Тихо, там никого нет!!!

И вдруг, неизвестно откуда взявшаяся окровавленная рука с длинными красными ногтями цепляется ей в ногу и начинает тащить её к себе. Рита видит сумасшедший оскал рта и бешенный блеск глаз помешанной, пытающейся затащить её к себе под поезд. Смертельный ужас парализует все её тело. Она падает, но даже не может крикнуть, язык и глотка отказываются. Ошалевшими глазами, Рита видит, как сползает все ниже и ниже в пропасть. Короткая кожаная юбка задирается, обнажая ноги и открывая беленький, шелковый треугольник её… Руки судорожно пытаются вернуть юбку не место. Зачем? Смотреть, все равно некому. Она со всей силы бьет по вцепившейся в её ногу руке каблуком босоножки, но все бесполезно. Хватка мертвая. Девчонка переворачивается на живот и в надежде оглядывается назад: неужели никто не поможет… Нет. Перрон пуст. Рита из последних сил пытается схватиться руками за край платформы, потом за ступеньку вагона… Но, руки уже чужие, не слушаются, сил не хватает… «Господи, — слезы заволакивают её глаза, — ну кто ни будь…» Ногти ломаются, пальцы разгибаются и… только крик, страшный крик о помощи остается последней её надеждой.

Последнее, что она видит, это огромное железное колесо, нависшее прямо над её шеей. И все, конец, оно начинает медленно крутиться…

— Едем, — Лика заскочила в вагон и обернулась, поджидая своего товарища по несчастью.

— Конечно, — парень не заставил себя долго упрашивать, и последовал следом за ней. — Куда только?

— Какая разница, — улыбнулась она. — Куда ни будь!

Они уселись рядом на мягкие сидения, и Лорман достал из сумки два огромных гамбургера.

— Прямо здесь?

— Прямо!

— Здорово, — её зубки вошли в чудесную мякоть. — Ну, ты и шмот? — еле выговорила она своим набитым ртом.

— Што чакое? — его рот тоже уже успел набиться.

Ответа он ждал долго. Все-таки, она решила прожевать, прежде чем продолжить.

— Только, что заставил давиться высохшей половинкой корочки, половину от которой сам же и съел, а у самого…

— Что у самого, — обиделся парень. — Можно подумать, что я для себя спрятал.

— Жмот.

— Ты вспомни, где мы тогда были, и о чем думали.

— Это ты думал, — Лика снова откусила приличный кусок и стала жевать.

— Я?

— Конечно, — скосила она глазки в его сторону. — Думаешь, я не видела, как ты трусил?

— А ты?

— Я женщина, — рассмеялась Лика. — А женщинам все можно. Понял?

— Развеселилась, да? — Лорман тоже улыбнулся. — Домой едешь. Забыла, как плеер выкинула?

— Лорман, ты прелесть! — пушистые реснички опустились и снова поднялись, открывая голубые глазки. — Можно я тебя поцелую? Ты решил купить мне новый, да?

— Можно, конечно. — Лорман прикрыл свои, в предвкушении.

— Ты мне не ответил? — затаилась она.

— Размечтался…

— Сам себя целуй, — Лика поджала губки и отвернулась.

— Тогда я тебя?

— Ответ тот же.

— Куплю.

— Можно, — Лика вытянула в его сторону шею, закрыла глаза и сделала губки бантиком. Приготовилась. — Только такой, какой я скажу, хорошо?

— И еще лучше…

— Спа-си-те…

— Тихо, — Лика поднесла к губам палец и прислушалась.

— Что еще?

— Ты ничего не слышал? — она открыла глаза и посмотрела на Лормана.

— Нет, — пожал тот плечами. — А что я должен был услышать, — он улыбнулся, — что тебе еще что-то надо, кроме плеера?

— Кажется, кто-то кричал, — девчонка поднялась с места, подошла к открытой двери и выглянула наружу.

— Ну?

— Никого нет, — Лика прошлась взглядом по всему залу, но выходить из вагона предусмотрительно не стала, — пусто…

— Конечно, будет пусто, — согласился парень. — Сама знаешь, что кроме нас здесь больше никого нет…

— Знаю, — девчонка вернулась назад и уселась парню на колени. — Показалось, значит…

— По-мо-ги-те…

Когда они оторвались друг от друга, поезд уже давно ехал. Парень обнял девчонку и посадил себе на колени. Она тоже обняла его за шею и прислонилась к его небритой щеке своей.

— Даже не вериться, что все это закончилось, правда? — вздохнула она. — Не то, что закончилось, а то, что это все это с нами случилось. Вернее, — она закатила глаза, прикидывая, как бы это получше выразиться, — что все, что с нами случилось, это правда? Вот…

— Конечно, не правда, — кивнул Лорман. — Кому скажешь, все равно не поверят.

— А мы и говорить не будем…

— Правильно.

— Ты сейчас куда? — спросила она.

— Домой, помоюсь и на работу. К девяти успею.

— И я домой, — девчонка мечтательно закрыла глаза, представив себе, как она погружается в пенящуюся ванную. — Сначала смыть с себя всю эту грязь, а затем в тепленькую постельку. Обязательно постелю чистенькое белье и буду дрыхнуть до самого вечера, пока не заявятся мои предки. И пусть делают со мной, что хотят. Все равно, хуже и страшнее того, что мы с тобой пережили, все равно уже не будет.

— Мне хуже.

— Почему это? — округлила она глаза. Что для этого типа может быть хуже, чем — то, что уже было.

— С работой могут быть проблемы?

— Ерунда, — Лика облегченно вздохнула. — Ты знаешь, кто мой отец? Не знаешь. Я тебе уже, кажется, говорила по этому поводу, что надо делать. Вали все на этот чертов метрополитен, а если не поможет, подключим моего папика и все получиться!

— Твои бы слова, да…

— Так все и будет, верь мне.

— Лика, ты чудо!

— Знаю.

— Ты мне нравишься.

— Знаю.

— А я тебе?

— Не знаю!

— Ты зануда.

— А ты жмот, гамбургеры зажал!

— А ты?

— Я самая прекрасная женщина на свете.

— Лучше…

— А почему тогда не говоришь мне об этом?

— Что бы, не зазналась.

— Не вижу логики.

— Почему?

— Если мне про это ни кто не будет все время напоминать, то я могу про это и забыть, — Лика снова поджала губки. — Забуду и превращусь в самую обыкновенную дурнушку, которых, и без меня пруд пруди на этом свете. И кто будет во всем этом виноват, я тебя спрашиваю?

— Время, — шепнул Лорман. — Будет виновато только время. Оно всех равняет, и красавиц, и не красавиц…

— До того построения еще, сколько лет маршировать надо, — Лику такая перспектива совсем не смутила. — Лет пятьдесят, точно, без остановок. Кстати, ты не находишь, что мы очень уж сильно разогнались.

— Пускай, — Лорман только покрепче прижал её к себе. — Так приятно, оказывается, ехать. Кто бы мог подумать!

— Мне тоже нравиться, — согласилась она. — Только, если честно, мне хотелось бы уже и приехать.

— И мне тоже, если честно…

Наконец, поезд стал постепенно сбавлять ход. Еще чуть-чуть и за окнами показалась ярко освещенная станция и люди. Много, много, людей.

— Я боюсь, — Лика вдруг прижалась к нему всем телом. — Сейчас выйдем из вагона, а там снова темнота и тишина, и только изуродованные вагоны с выбитыми стеклами и взорванная станция с обвалившимися стенами.

— Не бойся, — успокоил её Лорман. — Ты что не видишь, что здесь все настоящее.

— Вижу, — согласилась она. — Но все равно страшно.

— Поезд остановился, и двери открылись. В вагон стали заходить люди. Ребята, наконец, опомнились и стали против течения протискиваться к выходу. Одна нога в вагоне, глаза зажмурены, другая на перроне…

Маргарита там, стерва голая

На ногах не стоит совсем…

— Раз, два, три… — её рука нервно сжимает его, — открываем…

Все нормально! Ничего не исчезло. Все осталось. Ребята стояли и весело озирались по сторонам. Всюду кипела жизнь. Всюду шныряли люди и горели лампочки, двигался эскалатор и давил на массу в кабинке старенький дежурный. Одни спускались, другие поднимались, одни входили, другие выходили… Все крутилось и вертелось! Всё — работало! Ребята стояли и не верили своим глазам, неужели кошмар закончился, и они вернулись.

— Мы вернулись? — Лика все еще сомневалась в реальности происходящего.

— Да, — Лорман сам еще в это не верил, — кажется, мы и, правда, вернулись… Пошли, что ли?

— Пошли…

— Мы еще увидимся? — Лорман притянул девчонку к себе и обнял её за талию.

— Конечно…

Так, обнявшись, ребята и направляются к шлепающему своими ступеньками эскалатору. До голубого неба им оставалось всего каких то пару минут подъема, а может и того меньше… «Идите, идите, идите… — смеялось им в спину перекошенное лицо с рекламы. Далеко ли собрались лебеди?»

День 3, эпизод 2

Эпизод II

— …Не очень, — Коршун закончил разговор и раздраженно бросил трубку на место. — Достали…

Офицер устало откидывается на спинку офисного кресла и тянется к стакану с чаем, делает глоток и тут же раздраженно поднимается с места, подходит к окну и выплескивает его на улицу. Чай с лимоном, пока он трепался, давно остыл. Заново включает чайник, вода в нем еще есть, возвращается в кресло и закуривает. Дым медленно, тонкой турбулентной струйкой поднимается кверху. Бесцельно наблюдает, как тот растворяется в воздухе, отравляя его… В голове ни одной мысли. «Лимон жалко…» Чайник закипел и отключился, розовый огонек погас. Стало тихо. Еще две минуты канули в вечность. Часики на стенке тик-так, тик-так… Кто их туда только повесил, анахронизмы эти? Ночь. Первый час. Горит только старая настольная лампа, да и то скоро погаснет. Периодически, что-то там у неё под кумполом начинает искриться и потрескивать, и тогда слабенькая сороковатка начинает мигать, предупреждая о надвигающейся кончине. Затем лампочка успокаивается, и все возвращается на круги своя. Погрузившаяся в ночь, чуть освещенная комната…

Что-то надо делать и заваленный бумагами стол, явное, тому подтверждение. Но…не хочется. Почему-то хочется только спать и все… Он делает над собой усилие и выбирается из-за стола, зевает и потягивается. Даже кофе нет! «Хлебай, что есть, — вздыхает он и идет со стаканом к чайнику. — Могло не быть и этого…» Чайника, например. Уголки губ офицера трогает еле заметная улыбка. «Что творится? Сумасшедший день…Что ночь скажет? Сегодня все потихоньку сходят с ума. Буря, наверное, может быть солнце и дым, а может быть?..» Смотрит в окно. Москва светится и играет всеми своими огнями. Красиво…но не трогает. Хоть чай есть, и то уже хорошо. Взгляд случайно цепляется за свое оконное отражение. В блеклом свете лампы ему виден только свой силуэт и освещенный стол. Он подходит ближе. Отражение увеличивается. Теперь он видит все отчетливо: нос… звериные глаза и оскаленную волчью пасть… Показалось? Трет глаза. Нет. Зверь в окне исчезать не собирается. Что это, вторая серия? Кино продолжается? Коршун напряженно всматривается в отражение… «Похож на волка, только черный и крупнее…» В напряжении проходит минута и Коршун понимает, что и сам стал объектом наблюдения. «Чушь, — успокаивает он себя. — Это всего лишь стекло…и мое уставшее воображение». Но, похоже, что стеклянный зверь так не думает. Коршун делает шаг в сторону… и видит, что звериная морда тоже поворачивается туда же… Дьявольские, с покрасневшими белками глаза внимательно следят за ним из-за той стороны стекла.

Кто это, зверь или он сам, превратившийся в зверя или, может быть, это его звериная сущность? Кто это или, может быть, что? Тишина. И только тиканье часов напоминает, что жизнь еще не остановилась, тик-так, тик-так… Спасибо тому, кто их туда повесил. Секунды растягиваются в минуты, минуты складываются в часы, часы превращаются в вечность…тик-так, тихо-так, тихо-то как… Мгновение, и Вечность растворяется в секунде, в стотысячной её доле, в стомиллионной её части… Все!..Тихо-то как, тик-так…

Человек, не отрываясь, смотрит на зверя, зверь на человека…секунда, минута, вечность…глаза в глаза, зрачок в зрачок. У кого первого не выдержат нервы, тот и погиб… Выживает сильнейший. Жизнь против смерти, звериный оскал против человеческой ухмылки… Зверь против человека, человек против зверя или, может быть, твари? И кто — кого? И в этом весь смысл… И в этом весь кайф…И в этом вся жизнь! И третьего в этом мире…не дано никому! Кто — кого…

Совещание закончилось, офицеры стали потихоньку выходить из кабинета, когда Смирнов, как бы вспомнив, остановил Коршуна уже у самых дверей. Если тебя хотят замочить, то, как правило, делают это или около входа…или около выхода. Вспомните: вечером или утром, но обязательно около своего подъезда… был замочен известный, …или генеральный. Пошел выгулять свою псинку и не вернулся или…возвращался домой, но тоже не вернулся… Обхохочешься! Сейчас, похоже, пришла его очередь смеяться.

— Ты уже знаешь? — спросил Смирнов, имея в виду свою жену.

— Да, — Коршун ответил не по военному. Он не сочувствовал полковнику, но и не злорадствовал. Ему, если честно, было все равно, каждый под своей звездой ходит. Звезда полковника, похоже, закатилась. Что ж теперь… Цепляй другую, их на небе много!

— И дочь пропала, — Смирнов подошел к бару, открыл дверцу и достал оттуда начатую бутылку коньяка. Затем, оттуда же, появились две хрустальных рюмки. Полилась жидкость…

— Бери, — сказал он, указывая на рюмку, — помянем несчастную.

«Кого он имеет в виду, жену или дочь — офицер взял рюмку, — или обеих?»

— Не чокаясь, — Смирнов опрокинул стопку и выдохнул. — Прости меня, не уберег…

Капитан последовал его примеру.

— Извини, закуски нет.

Коршун выдохнул и молча вернул стопку на место. Молния, удар, гром…нечеловеческий крик. Кровавая пасть волка рвет горло несчастной. Только теперь уже в смертельном крике задыхается не та, из кинотеатра, а эта…из больницы. Полковник что-то говорит, но Коршун его не слышит. Снова тот же ужас… Что это? Почему он его преследует? Часики: тик-так, тик-так… Обхохочешься! «Точка — тире, точка — тире — две точки, две точки — тире — точка… — капитан смотрит на Смирнова и не понимает ни одного его слова. — Крыша поехала, — решает он. — Полковник перешел на азбуку Морзе».

— Думаю, что исчезновение Лики, тоже его рук дело, — продолжал тем временем Смирнов. — За свою шкуру трясется. Знает, что пока моя дочь у него, я его не трону… Даже, умереть, скот, по-человечески, и то не может.

— Думаете, что это он вашу жену? — до Коршуна, наконец, стал доходить смысл его слов.

— А кто же еще? — Смирнов закурил. — Решил убрать её, пока она мне еще не сообщила о случившемся. Только ошибочка вышла. — Смирнов в сердцах сломал сигарету. — Звоночек то уже был…

Белая палата, женщина с черными кругами под глазами, разбитыми в кровь губами и распухшим лицом говорит с кем-то по телефону. Инна, еще живая, с улыбкой поднимается с дивана. Зеленая, огромная пальма в вестибюле…Кадры из другой жизни. Картинка появилась, и тут же исчезла… потерялась в сознании. Как будто этого с ним и не было. А было ли?

Полковник вернулся к столу, достал из пачки новую сигарету. Крошечное пламя стало нежно лизать кончик сигаретки, пока та от удовольствия не зарделась, и не загорелась…

«Чего радуешься, дуреха, — усмехнулся про себя Коршун, — через минуту от тебя только смятый и вонючий бычок останется… Долго хорошо не бывает. Выпил водки — белая горячка, выкурил сигаретку — рак легких. Первый раз за сто лет решил сходить в кино с бабой…и тут, на тебе, засада!»

— А если это не он, я имею в виду Сорокина? — Коршун вернулся к разговору.

— Он это! Больше некому, — для Смирнова здесь вопроса не возникало. — Испугался очень, вот головка и перестала работать. Но его уже пасут, и ни куда он теперь не денется. Здесь другое… Пока нет уверенности, что Лика точно у него, трогать я его не буду.

— А он вас уже об этом известил, что она у него?

— Нет, конечно… Но я не исключаю и этой возможности, — полковник сделал затяжку. —Смотри сам. Ночью пропадает моя дочь, а днем в него врезается моя жена, и тут же он убирает тебя… Все трое завязаны на мне… Цепочка? Цепочка… Получается, товарищ капитан, что он тебя раскусил…как это не прискорбно. Догадаться же после всего этого, что арест, это всего лишь дело времени, я думаю, было уже не сложно. Сколько ты вместе с ним провернул махинаций, а? Только полный кретин на его месте не стал бы ничего делать, — полковник докурил сигарету. — А он далеко не кретин.

— Тогда зачем он отпустил меня? Уж этого ему делать, ну никак не следовало.

— А кто тебе сказал, — усмехнулся Смирнов, — что он тебя отпустил? Он тебе дал просто еще немножко пожить, Коршун, не больше, и не меньше, как до сегодняшнего вечера…Но я тебя оставил не за этим, — полковник замолчал и подошел к столу, взял с него обычную картонную папку, в народе называемую скоросшивателем и протянул её Коршун. — С ним я разбираться буду сам, тебя это уже не касается. Я хочу, что бы ты вплотную занялся метрополитеном, вернее теми странными событиями, которые в нем происходят. Здесь всё, — он постучал пальцем по картону. — Все пять …Где, что, когда? Будете работать вдвоем, я пока не решил, кого тебе дам в помощники, но дам обязательно. Работать будите самостоятельно и отдельно от всех, и знать про это еще буду только я. Чувствую, что непростые в этом метрополитене дела творятся. Ох, непростые … Может и правда, эксперименты какие на людях ставят… Если это так, что не исключено, то ты, капитан, должен об этом узнать первым, а я вторым, понял?

— Так точно, вопрос можно?

— Да.

— Наше ведомство к этому отношение имеет?

— Не знаю, — полковник вздохнул. — Поэтому и затеял эту игру в кошки — мышки. И еще, — добавил он уже в самом конце, — присмотрись-ка к кинотеатру на «Павелецкой», там тоже, какие то странные вещи творятся. Сегодня там одной дамочке вырезали пол горла во время сеанса. Преступнику удалось скрыться. За дело взялась прокуратура, но ты все равно присмотрись… Как бы оно не оказалось связано с нашим.

— Разрешите идти, — капитан вытянулся.

— Иди…да, чуть не забыл, домой, думаю, тебе ехать, сегодня не стоит. Дел много, ночуй здесь, нечего на дорогу зря время тратить, да и делать тебе там нечего.

— Это приказ?

— Расценивай, как хочешь…

Коршун повернулся и вышел, так и не узнав, что только что полковник Смирнов спас ему жизнь.

Стекло треснуло. Коршун только хотел до него дотронуться, но сделать этого, у него не получилось. Сначала на окне появилась мелкая паутина из трещин, затем исчез зверь, и Коршун увидел только свое искаженное отражение, а затем…исчезло и оно — стекло со звоном высыпалось из рамы ему под ноги.

Капитан вернулся к столу, набрал номер дежурного офицера, доложил, что сквозняком выбило стекло, и что бы тот прислал кого ни будь навести здесь порядок, потом положил трубку и уставился на многочисленные, валявшиеся на полу, осколки. «Что это было, — думал он, и было ли, вообще?» Ответа, естественно, не было. Вздохнув, он провел ладонью по лицу, подвинул к себе раскрытую уже папку и сделал очередной глоток из кружки. Сделал и выругался, слава богу, женщин рядом не было. Чай снова был холодным, но в третий раз кипятить воду он уже не стал. Выпил все так, нечего извращаться. «И так…приступим, — Коршун потер руки и взял из папки первый листок. — Какая собака у нас еще и здесь зарыта?»

15 июля 200… года, — прочитал он, — утро, 6:32 Станция «Таганская» Карпенко Оксана Игнатьевна, 1985 года рождения, студентка. Несчастный случай со смертельным исходом, возможно суицид. Станция «Краснопресненская», время 13:40, Ермолицкая Елена Игоревна, 1983 года рождения, студентка, несчастный случай со смертельным исходом, возможен… Станция «Комсомольская», 17:03 Давыдова Татьяна Леонидовна, 1980 года, и так далее, всего пять фамилий, всего пять загубленных жизней, имя предпоследней так и осталось неизвестно. Далее шли милицейские протоколы и свидетельские показания… «Отсутствуют только показания самих пострадавших, — с сожалением констатировал Коршун, — то есть того, что пролило бы хоть какой то свет на все это. А причем здесь еще и кинотеатр и что имел ввиду полковник, когда отсылал меня еще и туда?» Вопросы, вопросы, вопросы…

Появились два сонных бойца, принялись убирать мусор и вставлять новое стекло. Провозились около часа, пока вставили. За это время Коршун в своем расследовании не продвинулся ни на йоту. Единственное, что он теперь знал точно, так это то, что все погибшие были очень молоды, от девятнадцати до двадцати двух лет, и что все они были женщинами, вернее, женского пола… И все! А про одну, так и вообще, ничего не было известно. Только время гибели и станция, на которой это все произошло. «За два дня пять трупов, — Коршун заложил руки за голову, откинулся на спинку стула и уставился в потолок. — Не густо. Математическую модель по этой выборке не построишь, надо бы еще с десяточек на рельсы выкинуть. А если я сейчас хоть час не посплю, то этих бедняжек потребуется и еще боль…»

— Солдат спит, служба идет, — услышал он чей то голос над самым своим ухом и приподнял тяжелую голову со стола, с трудом разлепил набухшие веки и посмотрел на часы.

— Пятнадцать минут…

— Что?

— Говорю, — вздохнул он, — что ты мне дал поспать всего пятнадцать минут.

— Не повезло тебе, — пришедший, явно, издевался, — на работе спать вредно.

— Ты за этим пришел? — Коршун снова устало опустил голову на стол и закрыл глаза. Трудно было просыпаться, когда еще и заснуть то…не успел.

— Выпить принес.

— Самое время, — Коршун снова стал потихоньку проваливаться в сон. — Для полно… кайфа… только водки…и не…

— До утра еще далеко, — усмехнулся старлейт и стал доставать из своего кейса принесенные с собой припасы. — Готовь стаканы…

— Ты и мертвого уговоришь, — Коршун, зевая потихоньку стал отдираться от стола, с сожалением понимая, что поспать ему сегодня уже не удастся. Все так же, нехотя и позевывая, он открыл ящик и полез в стол за посудой. Попутно нашел там еще газету и расстелил её прямо поверх разбросанных по столу листов. Через минуту стол было уже не узнать. Натюрморт, да и только! Только бананов с ананасом и не хватало, но и без них он тоже ничего смотрелся: водка, шпроты, хлеб, нарезанный балык, свежие огурчики и красненькие помидорчике, лучок… От вида всего этого Коршун почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Ведь он сегодня почти ничего не ел, кроме чая, да и то холодного и без лимона. Если, конечно, подкрашенную водичку, можно было назвать едой. А после первой рюмки, когда он почувствовал, как тепло разливается по трубам, жить и, вообще, стало веселее!

— Будем… — Кудрявцев тут же, с разгона поднял вторую.

— Будем, — Коршун выпил и потянулся за огурцом. — Выпили, дальше что?

— Ничего… — Алексей улыбнулся. — Днем здесь разве выпьешь. На халяву все полковники сбегутся. А так, только один капитан…

— Штрафник?

— Ага, — Кудрявцев выругался. — Дочку то его я так и не нашел.

— Плохо искал, значит, — Коршун усмехнулся. — Или…не в том месте.

— Как сквозь землю провалилась, — Алексей закурил. — Весь день, как проклятый, по всем помойкам лазаю…

— На даче был?

— Был. Поцеловал замок и обратно поехал. Всю Москву на уши поставил, — Кудрявцев сделал затяжку и беззлобно выругался. — А с другой стороны…какого черта я должен её искать. Если пропала, этим должна полиция заниматься, а не мы… Девочка отрывается где то по полной программе, а я здесь должен задницу рвать?

— Повезло тебе…

— Очень. Теперь вот, вместо того, что бы дома спать, с тобой водку квашу…

— Я тебя не приглашал, — Коршун потянулся за балыком, — сам пришел.

— Сам, как же…

— Не скули, — он прожевал мясо, разлил еще по одной и, закрутив пробку, убрал бутылку под стол. — За твое назначение, так сказать, старший лейтенант Кудрявцев, — офицер улыбнулся. — Будем одним лаптем щи хлебать дальше…

— Я только одного не понимаю, — не унимался Алексей, — почему он меня отстранил?

— Там теперь и без тебя сыщиков хватает. — Коршун тоже закурил. — Но это уже…совсем другая история.

— Не темни.

— Возможно…что её похитили…

— С целью выкупа, — рассмеялся Алексей. — Какой дурак только до этого додумался?

— Я говорю, возможно, — Коршун поднялся с места и стал убирать со стола остатки ночной трапезы. Мусор завернул в газету и сунул в урну, а еще пригодную пищу сложил в целлофановый пакет и отнес в холодильник.

— Ну да, как же, — Кудрявцев закинул ногу на ногу и откинулся на спинку кресла, — похитили её, как же. Пару часов назад её видели в метро со своим парнем…

— Где? — не поверил Коршун. — Где её видели?

— В метро, на «Таганской». Они собирались пешком по шпалам двигать на «Курскую».

— По шпалам?

— Вот именно, по шпалам, — Кудрявцев тоже поднялся с места. — Обкурились и решили прошвырнуться.

— Ты Смирнову говорил? — насторожился Коршун.

— Говорил, — вздохнул Алексей, — он даже слушать не стал, сразу к тебе послал.

— По шпалам, говоришь? — капитан задумался. — И как это они себе представили возможным? Там же поезда…и все такое…

— Не знаю, — Алексей раздраженно сунул остаток сигареты в пепельницу и с силой растер её красную, пышущую жаром, мордочку по асфальту…по стеклу…или по железу… Какая разница, из чего она была там сделана, эта пепельница, главное…что мордой в самую грязь, и что искры в разные стороны!

— Рассказывай, — Коршун уселся прямо на стол и достал из пачки новую сигарету, — С некоторых пор меня интересует все, что связано с метро, подробно…в деталях, ничего не упуская. Так где, ты говоришь, последний раз видел мадмуазель Смирнову?

— Не я…

— Ну-у, твоя эта…

— Её, — поправил Кудрявцев, — её подруга. Они вчера, вернее, уже позавчера, гудели вместе в кабаке. Затем вместе доехали до метро и там расстались. Подруга поехала дальше, а Лика со своим парнем спустились в метро.

— В котором часу?

— Перед самым закрытием.

— Около часа, значит, — уточнил Коршун.

— Где-то так, причем, с её слов, ребятки здорово нагрузились и они, вообще, боялись, что их не пропустят.

— Пропустили?

— Да, такси, на всякий случай, ждало их на верху, — офицер слегка улыбнулся. — Пока не дождалось…

— Их должен был видеть дежурный на станции?

— Дежурная, — поправил старший лейтенант.

— Дежурная…

— Должна была, — кивнул он. — Но…не видела.

— Странно.

— Что?

— Все, — Коршун почесал за ухом и соскочил со стола. — Все странно. Пьяненькая парочка перед самым закрытием проходит, покачиваясь в метро, а на неё ни кто даже внимания не обращает. Твоя подруга не путает что-то, случаем?

— Нет, исключено. Я допрашивал водителя такси, — Алексей открыл пачку с яблочным соком и немного плеснул в стакан. — Он подтвердил, что все ею сказанное имело место быть.

— И про путешествие по шпалам, — Коршун прищурился, — он тоже подтвердил?

— Нет, так далеко он не заезжал, — Кудрявцев взял граненый, заполненный на треть, стакан в руки, но пить, пока не стал. — Здесь у неё свидетелей нет.

— Что, вообще?

— Кроме меня, но я их не видел.

— А ты, с какого боку там оказался? — удивился Коршун. — Следил, что ли?

— Думал, что на Лику через неё выйду, — признался Леха. — Других вариантов поиска у меня все равно не было.

— На кого?

— На дочь Смирнова.

— А-а, — протянул Коршун. — Ну и как, вышел?

— Почти… И если бы эта сумасшедшая не собралась прыгать под поезд, то, возможно, что и я сейчас бы не сидел бы здесь с тобой по середине ночи и водку не квасил.

— Что?! — Коршуну показалось, что он ослышался. Что ты сказал?

Вместо ответа Кудрявцев подошел к окну и стал смотреть на освещенную улицу. Фонари на столбах очень даже красиво смотрелись на фоне черного неба, все равно, как звездочки, только, недопустимо близко приблизившиеся к земле.

— Ты что, оглох? — не выдержал Коршун. — Что ты там рассматриваешь? Кто собрался прыгать под поезд?

— Ну не я же! — Алексей резко повернулся в его сторону. — Эта дура, конечно. Днем под поезд бросилась её сестра, а она, похоже, решила последовать за ней…

— В метро?

— Нет, на автостраде… — Кудрявцеву самому шутка понравилась. — Конечно в метро, где же еще? А вечером… — Алексей замолчал, перед глазами снова встала страшная картинка надвигающегося поезда и балансирующей на самом краю платформы девчонки.

— И что, говоришь, она видела?

— Самое странное, что только этих двоих, — пожал плечами Алексей. — Хотя на станции людей хватало.

— А ты, почему ты их не видел? — Коршун напрягся.

— Да потому что их там не было, — разозлился Кудрявцев. — Что же ты думаешь, что я не рассмотрел бы в двух шагах от себя ту, за которой весь день гонялся?

— Может, устал?

— Да сам ты устал, — обиделся офицер. — Не было их там!

— А где она сейчас? — спросил Коршун, понимая, что с этого «свидетеля» он больше ничего не вытрясет.

— В больнице, а что?

— Ничего, — Коршун улыбнулся. — Допивай свой сок, и поехали.

— Куда?

— К твоей подруге, куда же еще?

— Зачем? — Кудрявцев, явно, отставал от хода мыслей своего товарища. — Я у неё все узнал, что она еще может нам сказать? И потом…она, может быть, вообще, еще без сознания, чего мы туда попремся?

— Чтобы узнать, как она себя чувствует, — Коршун достал из-под стола свой кейс и принялся заполнять его всяким барахлом типа диктофона, чистых листов бумаги и пистолета. Оружие он, вообще, хотел оставить, но в самый последний момент передумал и бросил его в «дипломат».

— Думаешь, что она сможет, что-то прояснить еще?

— Не знаю, посмотрим…

День 3, эпизод 3

Эпизод III

Домой Александр Васильевич заскочил только на минутку, принять холодный душ и сменить рубашку. Не хотелось вонять до утра собственным потом, тем более, что ночь обещала быть сегодня долгой. Да и ехать то специально не пришлось, просто так получилось, что проезжал мимо, вот и решил все-таки наведаться.

Он поднялся на лифте на седьмой этаж и подошел к своей двери. Поворот ключа и чужой коридор распахнул перед ним свои пустые объятия. Теперь…чужой. Первый раз за много лет его здесь никто не ждал. Была у него маленькая надежда, что дочь все же объявилась и сейчас дома, но и она быстро растаяла, как только он открыл дверь и увидел черную пустоту квартиры. Тяжело вздохнув Александр Васильевич переступил порог и нащупал рукой выключатель. Щелчок и мягкий свет заполнил уютную прихожую. Все здесь было такое знакомое, домашнее и теперь …такое далекое и чужое. Смирнов осторожно закрыл за собой дверь и тяжело опустился на край небольшого дивана, стоящего тут же в коридоре. Взгляд упал на свое отражение в зеркале и переместился на вешалку, где небрежно висел Ленкин легкий, шелковый платок, который она любила повязывать себе на шею, и который,буквально вчера, небрежно накинула на крючок. Платок продолжал висеть, как ни в чем не бывало, а её уже не было. «Еще сегодня утром она здесь… — Смирнов вздохнул и поднялся. — Еще сегодня утром…»

Он устало поднялся и так же устало, очень медленно прошел в зал. Включил свет и сразу же наткнулся на семейный портрет, стоящий в рамке на журнальном столике рядом с хрустальной вазой, в которой уютно разместились пять, очень красивых бардовых роз, подаренных им накануне своей жене. И снова, будто ножом по сердцуПочувствовал, как заныло под лопаткой, прислонился к стене и закрыл глаза. Потихоньку…боль стала утихать. Смирнов глубоко вздохнул и задержал дыхание. Через минуту ему стало легче. Сердечного приступа, слава богу, не последовало и валидола не потребовалось. Но надолго ли…

Снимок был сделан прошлым летом прямо на дороге, когда они всем семейством возвращались с дачи. Солнце уже садилось, но все равно было еще очень светло. Настроение было отличное и дорога, на удивление, свободная. Они неслись по Симферопольскому шоссе уже минут сорок, когда дочка вдруг предложила остановиться и сфотографироваться. Возражений не последовало. Иномарка съехала с дороги, и вся семья весело вывалила на обочину. Фотографировал Стас, дочкин ухажер. Ему, естественно, места в кадре не хватило. Лика встала посередине, обхватив их руками, он слева, а Ленка с права… Александру Васильевичу даже показалось, что он снова оказался там, на этой самой обочине, и даже чувствует, как легкий теплый ветер гуляет по его лицу и треплет волосы. Вот проехал тяжелый грузовик, почему-то это врезалось в память, и сильный порыв ветра бросил длинные волосы Лики прямо на его лица. Он стал их убирать и тут затвор фотоаппарата щелкнул. Они тогда еще хотели повторить, но пленка, как всегда бывает в таких случаях, закончилась и второго кадра не получилось. Так он и получился на снимке, смеющийся и пытающийся избавиться от её волос…

— И так сойдет, — рассмеялась тогда Лика. — Нечего зря механизм курочить.

— И то верно, — согласился он. — Тем более, что и птички все уже улетели.

— Какие еще птички, — ничего не поняла Елена Сергеевна, — о чем это ты?

— О попугае, о чем же еще, — ответила за отца дочка, округляя свои глазки. — Мы с отцом решили поймать тебе попугая за триста баксов, правда, пап?

— Чего?!

— Чего-чего? — девчонка обняла их за шеи и притянула к себе. — Как я вас все таки люблю, предки мои бестолковые… Неужели и я тоже, — она деланно вздохнула, — такой же дурехой буду…когда выросту?

И, не дожидаясь, пока до них дойдет то, что она им сказала, тут же добавила:

— Он, мамочка, говорит тебе, что пленка в фотоаппарате закончилась…

— А попугай здесь при чем?

— Притом, что он улетел, но обязательно обещал вернуться…

Смех, радость, жизнь… «Как будто вчера все это было, — Александр Васильевич снова набрал полные легкие воздуха и стал потихоньку выдыхать. — Господи, ну почему все хорошее проходит так быстро, что даже не успеваешь и заметить, а плохое…плохое тянется за человеком всю жизнь? Все время чего-то подсознательно боишься, чего-то ждешь… И вот-вот на тебе, дождался, оно и случилось!» Он подошел к столику аккуратно положил фотографию лицом вниз, затем, немного подумал и достал из вазы одну из роз, подошел к приоткрытому окну и выбросил её на улицу. Все, в этом доме все хорошее уже закончилось.

На ходу, скидывая с себя форменную рубашку, он прошел в ванную комнату и оказался под душем. Струя холода прошлась по телу и залила глаза: минута, другая, третья… Иголки впиваются в тело, четвертая, пятая, шестая… «Скоро выходные, на даче ждет куча дел. Кому она нужна теперь, эта дача…Где Лика? Если еще и она…» Вода стекает по голове, плечам, телу… Холодно. Смирнов закручивает кран, дождь заканчивается. Все. Он тщательно вытирается и одевается. Свежая рубашка еще хранит теплоту её рук… Тяжело. Но с этим теперь жить… И ни куда от этого теперь не денешься… Её больше нет и никогда больше не будет. Никогда…

Александр Васильевич еще раз, напоследок, прошел по квартире, заглянул в спальню, в комнату дочери, немного задержался в своем кабинете, где взял какие то нужные бумаги и вышел на лестничную клетку. Там вызвал лифт и спустился на первый этаж, вышел из подъезда и сел в свою служебную «волгу», еще раз взглянул на свои окна и увидел, что забыл выключить на кухне свет, хотел вернуться и выключить, но…передумал. Незачем было убивать еще и иллюзию — все, что у него теперь осталось от этой жизни.

— Трогай, — устало буркнул он водителю, поудобнее устраиваясь на сидении и больше, до самого своего кабинета не проронил ни слова.

Вернувшись на работу, он сделал себе крепкого чаю, уселся за стол и пододвинул к себе видеокассету с записью. Долго смотрел на неё, прикидывая, стоит ли её смотреть сейчас или отложить на потом? Решил отложить на потом, сейчас других дел хватало. Взглянул на часы, они показывали три минуты четвертого ночи и принялся раскладывать перед собой бумаги. Появилась первая информация по делу жены. Медсестра описала предполагаемого убийцу и даже составила его фоторобот, говорила, что тот работником милиции или КГБ и даже корочки показывал. Фамилию она его, правда, не вспомнила, потому что смотрела только на фотокарточку в удостоверении, и еще сказала, что он приходил с дамой, которая оставалась ждать его в вестибюле. Составленный ею фоторобот очень смахивал на Коршуна, но это… был уж совсем бред сумасшедшего.

Смирнов, на всякий случай, набрал его рабочий номер, но на том конце провода никто не подходил, мобильный телефон тоже остался глухим к его просьбам: «Просим перезвонить… — пела его трубка, — абонент временно выключен или находиться в зоне отсутствия сети…» И по-английски… Полковник выругался: «Где его черти носят…» Затем он связался со своими, и уточнил новости по Сорокину? Тот все еще находился у себя в офисе. Съездил только час назад в ресторан поужинать и тут же вернулся. Еще была новость, что он снял засаду с квартиры Коршуна. Вот, пожалуй, и все новости. Не густо… Что он там затевал и что собирался делать, пока установить не удалось. С «прослушкой» тоже не получалось, он уже два раза за сегодняшний день свой кабинет шмонал, искал жучков. «Осторожный черт… И что этот гад задумал? Неужели, правда, дочка у него? — в который уже раз задавал себе эти вопросы Смирнов и не находил ответа. — Ну, ничего, — успокаивал он себя, — до утра ему недолго мучаться осталось…» Время шло, а ничего не решалось, пока оставалось только ждать. Весь вопрос упирался теперь только в его дочь. Найдут её, и песенка Сорокина будет спета. А пока он не знает где она и что с ней, этот выродок будет гулять на свободе и тут уж ничего не поделаешь, рисковать еще и её жизнью он не собирался. Сейчас его брать было нельзя. И полковник Смирнов это знал, знал это, и господин народный депутат от бандитской фракции Сорокин Сергей Иванович. И с этим никто и ничего не мог поделать, надо было брать себя в руки и продолжать работать. Сорокин Сорокиным, а про Карениных тоже забывать не следовало… «Сколько еще сегодня последует её примеру, — с ужасом думал он, — как только метро откроется… Что их на это толкает или кто? Не сами же они, черт возьми, под поезд бросаются? Хоть бери и Толстого заново перечитывай, изучай тонкую женскую психологию».

Полковник закурил и принялся за сделанную для него подборку по метрополитену. Он еще днем попросил подобрать для него материалы по подземке. Все таки ему казалось, что собака зарыта где то именно здесь и, что бы до неё докопаться, надо было начинать рыть с самого начала. Вот он и начал…

«Метрополитен, — прочитал он заглавие статьи из энциклопедии, — железная дорога большой скорости, прокладываемая вне поверхности улиц в тоннелях или на эстакадах… Слово «метрополитен» означает столичный и взято для обозначения внеуличных железных дорог от названия компании «Метрополитен», которая строила одну из первых подземных дорог в Лондоне». Смирнов не стал читать дальше, это его сейчас не интересовало. Страница полетела в сторону. «Вот, — обрадовался он, наткнувшись на интересное, — то, что нужно… При следовании поездов друг за другом через полторы минуты и при нормальном заполнении вагонов каждая линия М. может ежечасно перебрасывать до 92 тысяч человек в обоих направлениях, а при некотором уплотнении графика и значительно больше». Полковник поднял голову и задумался. Получалось, что только по одной ветке и только за десять часов работы проезжало до одного миллиона пассажиров, а если посчитать все… Мурашки побежали по коже. Смирнов отложил бумаги в сторону. «Пять человек, бросившихся под колеса за два дня — сущая безделица. При правильном подходе к делу, о количестве бросающихся можно даже и не задумываться. Их будет далеко не пять, и даже не десять… Неужели кто-то до этого додумался? — полковник уперся подбородком в кулак. — Кто? Кто и зачем? Какому психу все это понадобилось?»

«Отправной точкой в истории строительства метрополитена, — продолжил он чтение, — стало изобретение в 1814 году английским инженером Марком Брюнелем тоннелепроходческого щита, ставшего впоследствии наиболее эффективным средством метростроения во всем мире. Идея возникла при наблюдении за морским моллюском-древоточцем, пробуривавшим своей раковиной отверстия в обломках затонувших кораблей… — Смирнов перевернул страницу, черви его не интересовали. — В 1814 году царь Александр Первый, — заскользил он дальше по строчкам, — был с почетом принят в Лондоне. В английской столице императору представили наиболее выдающихся деятелей Англии, среди которых был член Лондонского королевского общества Марк Брюнель. Речь зашла о необходимости шоссейной переправы через Неву в Санкт-Петербурге. В результате с инженером был заключен контракт на её проектирование. Начатую в 1814 году работу он передал российским заказчикам в начале 20-х годов в двух вариантах: мостовом и тоннельном. Но воплотить свое гениальное изобретение в России Брюнелю не удалось. Лишившись поддержки скончавшегося в 1825 году царя, он остался в Лондоне, где переработал чертежи применительно к условиям Темзы. В 1863 году произошел пуск первого подземного участка внеуличной железной дороги…»

«Поезд тронулся, — усмехнулся он, взял листок и поднялся, продолжая чтение стоя. — Интерес к новому виду внеуличного транспорта и одновременно настороженность к перспективе — испытывать удушье в тоннелях появились во многих странах, в том числе и в России…»

Дальше Смирнов читать не стал. «Испытывать удушье в тоннелях, — повторил он про себя прочитанное. — Нет, если бы цель была только в том, чтобы угробить в метро побольше людей, то пример Анны Карениной здесь явно не подходит, пустил газ и все… Это еще в девятнадцатом веке просчитали. Или, например, как в Минске устроить давку. Только там, правда, было виновато стечение обстоятельств: скопление людей на празднике и гроза с ливнем. А у нас и праздника никакого не надо, всего то дел, что выключить эскалаторы на переходах и немного попридержать поезда. Такая каша получиться. И пока передние ряды сообразят, в чем дело, задние их уже раздавят. Нет, это здесь не проходит, — Смирнов задумался. — Здесь, какая-то другая цель. Может, просто, психическая атака на население? Тогда, кто и что хочет этим сказать? Что же это тогда, цветочки, а ягодки впереди? И если это еще цветочки, то каких следует ждать ягодок? А может это зеленые, таким образом, протестуют против эксплуатации недр земли? — Смирнов улыбнулся. — Тоже не получается: землю жалко, а людей нет…»

Вопросов было много, не было только на них ответов. «Погибшие друг друга не знали, — продолжал он анализировать ситуацию, это уже установлено. Единственное, что их объединяло, так это их молодость и пол. Психически тоже все были нормальными, проверяли, ни одна на учете не состояла. Что же их всех толкнуло на это? — вздохнул Смирнов. — Не самый легкий способ, все-таки, ухода из жизни».

Поправив очки, он стал перелистывать страницы дальше, пока, наконец, и не наткнулся на то, что было ему и нужно:

«15 августа. Беспрецедентный случай произошел на Замоскворецкой линии. Обидевшись на своего отца, на ходу с поезда, прямо в туннель, выпрыгнул 24-летний москвич. На глазах изумленных пассажиров парень разблокировал двери и выпрыгнул из поезда. Ситуация уникальна тем, что он остался жив…

17октября В 15:50, вагоне поезда житель Калужской области достал бритвенный станок и стал резать себе вены. Пассажиры в ужасе стали шарахаться от обезумевшего гражданина. Когда поезд подъехал к «Калужской», пассажиры в ужасе бросились выбегать из вагона. До «Новых Черемушек» самоубийца ехал в одиночестве, продолжая резать себя бритвой. Машинист сообщил обо всем дежурной, но помочь самоубийце было уже нельзя: мужчина нанес себе около десятка порезов на руках и ногах, и перерезал себе горло…

18 февраля На путь станции «Баррикадная» упал неизвестный мужчина. Вылезти он не успел, а поезд не смог затормозить. Несчастного буквально разорвало на две половины, через несколько минут он умер…

29 апреля. Около 11 часов утра на территории оборотных тупиков за станцией «Киевская» Филевской линии произошло самоубийство. 43-летний гражданин Молдавии, желая свести счеты с жизнью, спустился на путь и побежал по тоннелю. Находившийся поблизости сотрудник милиции погнался за ним. Пробежав по тоннелю около ста метров, безумец попал на территорию оборотных тупиков. Здесь он вскарабкался по кабелям на самый верх туннеля и, вытащив из кармана заранее заготовленный провод, привязал его к одному из кронштейнов, сделал петлю и удавился. Что заставило его покончить с собой, неизвестно.

01 мая. Маленькому ребенку отрезало попавшую под гребенку эскалатора ногу. Трагедия произошла на переходе со станции «Марксистская» на Кольцевую линию.

16июня. На перегоне «Проспект Мира» — «Новослободская», в том месте, где стрелка на Калужско-Рижскую линию, был обнаружен раздавленный в лепешку человек с оторванной головой. Обстоятельства происшествия неизвестны.

17 июля Примерно 14 часов 01 минуту на станции «Курская» под поезд прыгнул неизвестный мужчина…» Полковник оторвался от списка. Что-то здесь было не так, он еще не понял, что именно, но что-то в прочитанном, было не так. Он пробежал несколько последних сообщений еще раз, потом еще… «Все одно и тоже, — анализировал он на ходу прочитанное, — упал, затянуло, отрезало, был обнаружен раздавленный в лепешку.

Стоило ли столько лет мучиться, что бы потом, тебя вот так вот взяли, да и расплющили, да и голову еще оторвали, для полного кайфа? — офицер почесал в ухе. — Идиоты… Примерно в 14 часов 01 минуту на станции…под поезд прыгнул… Вот, — он остановился на прочитанном. — Здесь неувязка. Примерно в…часов… — он просмотрел сообщение еще раз, — на станции «Курская»… Нет, здесь все обычно, — Смирнов потер виски. — Подошел поезд, он прыгнул, вернее, он прыгнул…и тут подошел поезд… Вот повезло! Бедняга…спешил, наверное. Черт, одни спортсмены прыгают, где им захочется, а другие должны потом под их прыжки подсовывать научные обоснования, мотивацию, так сказать, их дурацких поступков. — Смирнов со злостью пододвинул к себе ногой пластмассовую корзинку для мусора, наклонился и плюнул. Затем, достал из кармана носовой платок и промокнул губы. — Семнадцатого июля две тысячи… года, — глаза полковника сами уперлись в эту дату, — примерно в14 часов…»

Смирнов посмотрел на календарь, затем перевел взгляд на свои ходики. Дата и время были указаны в распечатке неправильно. «Опечатка, — решил он. — Это еще только должно случиться… — его губы скривились в легкой ухмылке. — Случиться через десять часов, и то, только сегодня. А кто-то уже и некролог заготовил на беднягу. Поторопились, ребятки, и слава богу… Тот, небось, дрыхнет сейчас без задних ног под боком у женушки, и прыгать никуда не собирается, тем более в такую рань и, уж тем более, под поезд…».

Полковник немного отвлекся, шутка ему понравилась. Но уже через минуту он про неё и не вспомнил, ни про неё, ни про того, над кем так «весело» подшутили. «Хорошо, хоть фамилию «несчастного» не указали в титрах, — подумал он, — а то, смотришь, и накаркали бы…»

Фамилию не указали, указали время и место…

Смирнов стал листать дальше, перепрыгивая с абзаца на абзац и погружаясь, все глубже и глубже в дебри метрополитена. Было интересно, но уже через пол часа, просмотрев почти все, что ему принесли, он понял, что время, которого нет, потрачено впустую. Искать надо совсем в другом месте или, быть может, и в этом, только начинать надо совсем с другого конца. С какого конца, он, к сожалению, пока не знал. Но это пока…

Телефонный звонок вывел его из задумчивости.

— Да, — поднял он трубку, — Смирнов слушает.

— Что ж так официально, Александр Васильевич, — услышал он в трубке ехидный голос Сорокина и представил себе его эту паскудную улыбочку, играющую на лысой физиономии, — чай, не враги…

— Моя дочь у тебя? — перебил его полковник.

— Нет…конечно. Я же не бандит, какой или развратник, зачем мне твоя дочь?

— Если с её головы хоть один волос упадет…

— Значит, не смотрел…

— Ты про что?

— Про кассетку, — хихикнул голос в трубке, — про кассетку, что у тебя на столе лежит. Ты посмотри, Александр Васильевич, посмотри…не откладывай. Многое, чай, и проясниться… Во всяком случае, для тебя. Плохие…смотришь, и поменяются местами с хорошими то…

День 3, эпизод 4

Эпизод IV

«…Дорогие, шикарные розы рассыпались по полу, удивляя прохожих, одним только видом своим, как магнитом, притягивая их взгляды. Несколько цветков упали вниз, попав прямо под колеса налетевшего поезда, и были раздавлены. Длинные стебли, на которых еще минуту назад красовались большие, радующие взгляд бутоны, в одно мгновение были обезглавлены и расщеплены. Поезд, приняв новых пассажиров, рванул дальше, разбросав по рельсам изуродованные цветы, но еще долго высоко под потолком, загнанные туда потоком ветра, продолжали кружиться, медленно опускаясь в прощальном вальсе, будто летние бабочки по середине зимы, несколько бордовых лепестков, еще живых, но уже приговоренных к смерти. Созданные для красоты, они и умирали красиво, даже в последнюю минуту своей жизни радуя тех, кто так бессмысленно отправил их под колеса состава…»

Коршун отложил книгу и машинально взглянул на свои «ролексы», ценой в пол сотни долларов. «Четвертый час пошел, — отметил он, — а спать уже не хочется…» Он с завистью посмотрел на своего соседа, уютно развалившегося на кушетке и слегка даже во сне похрапывавшего, вздохнул и снова принялся за чтиво:

«…Огни последнего вагона давно исчезли в темноте тоннеля. Перрон заполнили новые пассажиры. Подувший вдруг ветер и последовавший сразу же за ним визгливый, убивающий все микробы вокруг вой сирены, известили ожидающих о прибытии нового состава. Жизнь подземки продолжала идти своим чередом по своим, известным только ей законам, соблюдая интервалы движения и подчиняясь только сигналам светофоров. Одни люди входили на остановке, другие — выходили, третьи — просто смотрели в запыленные окна, кто на мелькающие мимо станции, кто на свое отражение, а кто и…»

Коршун закрыл книгу, читать расхотелось. Где-то там, далеко-далеко, текла совсем иная жизнь. Жизнь, в которой люди ходили на работу, знакомились и влюблялись, рожали детей и расставались. Жизнь, в которой было все обычно и естественно, в которой большинство людей обо всех земных катаклизмах узнавали только по телевизору, да и то не всегда, предпочитая на новости, вообще, не тратить время, чтобы зря не расстраиваться и нервы себе не портить. Жизнь, где только поломка своего автомобиля воспринималась не иначе, как всемирная катастрофа, а все остальное… Лицо офицера скривилось в печальной ухмылке. К сожалению его та жизнь совершенно не касалась. К сожалению ли? А кому он там нужен был в той жизни, а ему кто? Жена и та, где-то затерялась…

— Вставай, пошли, — он толкнул Кудрявцева в бок. — Полтора часа прошло, можно будить нашу красавицу, снотворное уже не действует.

— Да-да, конечно, — Алексей с трудом разлепил веки и стал, потягиваясь и позевывая принимать нормальную сидячую позу. — Мне бы кто снотворного накапал сейчас пару капель…

— Это не ко мне, — Коршун покачал головой. — С этим, вон к ней иди, — он кивнул в сторону дежурной медсестры, — может спиртика тебе и накапает…Если хорошо попросишь, конечно, — офицер растянул губы в улыбке. — Скажи, что для допроса требуется подследственной сиськи протереть…

— Зачем? — Кудрявцев со сна сам ничего не понял.

— Будем ей датчик детектора лжи на соски ставить…

— Чего, какой датчик? — Алексей с сомнением посмотрел на своего начальника, все ли у него дома сегодня?

— Обычный, — Коршун не выдержал и рассмеялся. — Рабочий определитель теплопроводности объекта…

— Рот, что ли? — усмехнулся Кудрявцев, — И кто же эту теплопроводность тела будет определять?

— Это уж только на усмотрение объекта. Один определяет, а другой записывает.

— И что же мне там надо будет писать?

— А кто тебе сказал, что это ты будешь записывать? — Коршун удивленно посмотрел на помощника. — Выберет то она, может и меня, а вот детектором, все равно будешь работать ты. Так, что не тяни и давай…двигай за спиртом, горло тоже прополоскать надо…

— Почему это я?

— Потому, что у тебя рот больше!

— А у тебя датчик не работает! — не растерялся Алексей.

— Вот именно, только самописец… — Коршун почувствовал, что настроение от болтовни у него постепенно стало улучшаться. — Отличная команда у нас с тобой получается, — он дружески похлопал товарища по плечу, — один — пыхтит, другой — печалиться!

Когда дежурная открыла дверь и пропустила их внутрь, Рита лежала с открытыми глазами и бесцельно смотрела в потолок. Палата была залита голубым светом от ночной лампы, прикрепленной как раз над её головой. Укрывшись простыней, она смотрела на потолок и ничего там не видела. В палате было тихо, и только сверчок, засевший где-то в кустах на улице, изредка нарушал эту тишину своим стрекотом. Но и сверчка она тоже не слышала. Она, вообще, если честно, здесь отсутствовала: ничего не видела и ничего не слышала. Личико у неё было чистое, без всяких там следов растекшейся туши, и размазанной по щекам помады. Спасибо санитарам… помыли. Руки и ноги на вытяжку надежно пристегнуты толстыми кожаными ремнями к кровати, за это тоже им спасибо, а сама кровать надежно прикручена к полу массивными болтами. На окошке легенькая, можно сказать, почти декоративная, в изящную клеточку решеточка и открытая форточка. И кроме стен, больше ничего: скромно и со вкусом. Все в тон… Что еще психу надо для полного счастья? Комфорт…и покой. Все это ему, то есть ей, здесь было предоставлено: живи и радуйся…что жизнь тебя больше не касается.

После сделанного укола она, наконец, успокоилась, и даже несколько часов поспала. И теперь, даже когда она проснулась, ей было все так безразлично, что даже самой в это не верилось: полный дофенизм ко всему окружающему… Её даже не волновали её прикрученные к железу руки и ноги. Она больше не кричала в истерике и не вырывалась, пытаясь втолковать этим уродам в белом, что она совсем не сумасшедшая, что это они здесь все психи недоделанные, и какого черта её сюда притащили… Но эти упертые, совершенно не хотели её слушать, выкручивали руки и носились вокруг со своими шприцами, пытаясь засадит хоть один ей под кожу, пока, в конце концов и не сделали это…

Химия попала в кровь, и ей сразу стало так хорошо-хорошо, что лучше уже и некуда… Голова закружилась и она почувствовала, что куда то проваливается… А вокруг…все так было прекрасно и замечательно…Только райских птичек и не хватало!

И вот, провалявшись несколько часов в забытьи, она очнулась. И теперь тихо лежала, вцепившись в потолок своими красивыми, но совершенно бессмысленными глазами. В памяти постепенно всплывали какие-то картинки из недавнего пережитого, но тут же и исчезали: погибшая сестра, метро, Лика со своим немцем, рука с ухоженными ярко-красными, впившимися в ногу когтями… Но все было как-то абстрактно, далеко и не естественно… Все было так размазано и расплывчато…Как в старом черно-белом кино начала прошлого века, когда джентльмены в цилиндрах и дамы в длинных платьях быстро-быстро так переставляли ножками, словно пытались смыться от настигающего их паровоза… Психи, да и только, кто же так ходит…или бегает, бестолковые! Спешащие человечки и пыхтящие паровозики…погибшая сестра и этот приставала следователь… Что это, кино, смешавшееся в голове с реальностью, или действительность, превратившаяся в иллюзию? А может быть это, просто, бред сумасшедшего…последние, если можно так выразиться, воспаленные потуги угасающего сознания?

Картинки долго не задерживались. Сменяя друг друга, они исчезали и появлялись вновь, пока, наконец, и не слились в одну, где на черном фоне кружился веселый хоровод желтеньких, взявшихся за ручки, маленьких, совсем крошечных человечков… Прыг-скок, прыг-скок, прыг-скок… Человечки веселились и скалили свои беззубые ротики, пялясь на неё своими колючими въедливыми глазками, в добавок ко всему совершенно голую, почем-то стриженную на лысо, и восседающую еще…в центре всего этого сумасшествия!

Вот круг распался и человечки, всё так же дружно, держась за ручки и, продолжая скалить свои страшненькие ротики, вытянулись в цепочку и стали потихоньку от неё удаляться, становясь, все меньше и меньше, пока, наконец, один за одним и не растворились совсем в этой черной, окружающей её пустоте. Первый, второй, третий…четвертый… Еще немного и она осталась совсем одна… Последний, девятый человечек помахал ей на прощание ручкой. Помахал… или поманил? Помахал, поманил и позвал: «О з и м а н д и я…» Позвал и исчез. И только после этого, когда она осталась совсем одна, запертая в своем искривленном сознании, ей стало по-настоящему страшно.

— Что она сказала? — Коршуну показалось, что он ослышался.

— Квазимодо, кажется… — Кудрявцев состроил на лице неуверенную мину. — Или азимодия…

— Озимандия, — поправил его Коршун.

— Точно, — кивнул он, — абракадабра какая-то. Девочка совсем, похоже, с крыши съехала, — офицер повертел пальцем около своего виска. — Я тебе говорил, что не фиг здесь делать. Все, что можно было сказать, она мне уже тогда, еще в метро сказала, а теперь у неё в головке сплошной ералаш да азимондии… Пошли от сюда, — он взял Коршуна за руку и потянул его к выходу. — Двадцать минут уже с ней бьемся и что? Ты, что не видишь, что она невменяемая…Она нас не видит, понимаешь? Смотрит и не видит…

— Я их ви-де-ла…

— Тише ты, — Коршун прикрыл рукой рот помощнику.

Девушка вполне осмысленными глазами смотрела на них и что-то, еле шевеля губами, тихо, очень тихо шептала.

— Что? — сморщив лоб, Коршун наклонился к самому её лицу, пытаясь расслышать, что она бормочет. — Кого вы видели?

— Их… — Рита устало опустила веки. — Они уходили в глубь тоннеля, взявшись за руки…прямо на встречу идущему поезду, — она облизала пересохшие губы. — Было так страшно, что он их задавит…

Офицер наклонился к ней еще ниже, стараясь не пропустить ни одного её слова, но девушка вдруг замолчала и, похоже, что дальше говорить больше не собиралась.

— И что…что дальше? — занервничал Коршун.

— Дальше? — продолжил за неё Кудрявцев. — Дальше, товарищ капитан, бред сумасшедшего…

— Заткнись…

— …но поезд проехал, — она снова облизала свои губы, — сквозь них…Они его будто и не заметили…

— Я же говорил, — подвел итог сказанному Алексей. — Поезд проехал сквозь них, а они этого даже и не заметили. Ей это так понравилось, что она тут же решила последовать их примеру…

— А что было потом? — Коршун выпрямился, поняв, что от неё он больше не добьется ни слова. Девушка на его вопросы больше не реагировала.

— Потом я её спас, и она потеряла сознание. Ну…прямо как сейчас.

— А потом?

— Потом вызвали «неотложку» по телефону дежурного. Я её на руках вынес наверх, упаковал в машину и поехал вместе с ней в больницу.

— Прямо сюда её и повез?

— Нет, конечно! — Алексей улыбнулся. — Мы поехали в больницу скорой помощи…

— С психическим уклоном? — Коршун в упор смотрел на Кудрявцева, совсем не понимая, чего тот веселиться.

— Сюда она попала лишь после того, — офицер уловил напряженное состояние напарника и стал говорить серьезно, — когда очнулась в машине и стала кричать и звать на помощь и нести всякую ахинею на счет того, что её какая-то тварь пытается за ногу затащить под поезд… Только лишь после этого «скорая» и повернула в психушку. Понимаешь, — Алексей, словно оправдываясь, пожал плечами. — Она была совсем невменяемая… И потом, я что, доктор, что ли? Там в машине врач был, между прочим, вот с него и спрашивай, чего он её сюда привез.

— Думаешь с него?

— А ты там был? — Кудрявцев тоже стал злиться.

— Нет…

— А я был! — он сглотнул. — И все видел и слышал, что она там орала и вытворяла. Какая тварь, подумай сам, могла её тащить под поезд, если я в это время, сначала пер её на руках наверх, а затем ехал вместе с этой бесноватой в машине скорой помощи и сам же скручивал ей руки? За что и был зверски искусан, — и он в подтверждение своих слов задрал кверху короткий рукав своей рубашки, обнажая и демонстрируя забинтованное правое предплечье. — Мне самому уколы от бешенства может, в живот пора делать, или куда там? А ты из меня крайнего здесь делаешь, девочку пожалел!

— Извини, ты же мне ничего не рассказывал о её поведении. Я судил по тому, что видел. А видел я напичканную успокаивающими препаратами куклу, которая, даже в этом своем состоянии хотела нам что-то сказать, но так и не смогла. Хотя… — Коршун подошел к кровати и осторожно оголил ноги лежащей, — может быть…и сказала.

Алексей ошарашено смотрел на её ноги и не верил своим глазам. Обе ее ноги до самых колен были изуродованы глубокими многочисленными шрамами. Причем, ей даже, почему-то, их не потрудились здесь обработать и перебинтовать. Наверное, кому-то здесь очень нравились женские ножки именно в таком экстравагантном оформлении…

— Так значит, говоришь, сумасшедшая? — Коршун вернул простыню на место, аккуратно расправив её на теле несчастной, и внимательно посмотрел на офицера..

Кудрявцев не ответил. Он все еще не мог прийти в себя от увиденного.

— Так я спрашиваю тебя, — Коршун повторил свой вопрос, — она сумасшедшая?

— Не знаю… — процедил тот сквозь зубы. — Я больше, вообще, ничего не знаю и ничего не понимаю, кто здесь из нас больше сумасшедший, она или мы с тобой вместе взятые? Может, она сама себя исцарапала?

— Может…Озимандия, — Коршун, будто его и не слышал. Он проговаривал по буквам слово, словно смакуя его на вкус и думая о чем-то своем. — Я, кажется, потиху начинаю въезжать, — очнулся он, наконец, после минутного молчания, — с какой стороны, хотя бы, нам к этому делу можно будет подступиться.

— И с какой же?

— Пешим пойдем по танковому, — усмехнулся офицер и, взглянув мельком на прикованную к кровати девчонку, направился к выходу. Все, что эта бедняжка могла им сказать, она сказала, а больше… Больше здесь, ловить им было нечего, во всяком случае, сегодня. Дверь за ними тихо закрылась, и вряд ли кто из них думал, что им еще, когда ни будь, придется с ней встретиться…

— Это от станции «Таганская» пешком до станции «Курская», я правильно вас понял? — предположил Алексей, когда они, миновав столик дежурной, подходили уже к лифту.

— Правильно…

— Умное решение, — старлейт скептически усмехнулся. — Хорошо, что хоть в это время там поезда не ходят. А то страшно подумать, что бы с нами было, если бы эта, — он хотел, было сказать «бредовая», но вовремя прикусил язык, — идея пришла тебе в голову днем… Мы то с тобой сквозь поезда проникать не умеем…

— Вот и будем учиться, — отрезал Коршун. — А не захочешь учиться…

— Быть мне тогда расплющенным и с оторванной головой, — Кудрявцев деланно вздохнул, якобы представляя себе что-то подобное в действительности. — Перспектива, скажем, прямо не радостная.

— Не скули, — Коршун улыбнулся. — Мы перед собой пустим машиниста поезда, который хорошо дорогу знает. Он за сто метров от нас будет бежать, орать и размахивать флажками… То есть, — резюмировал он, — если другими словами, будет для нас в метро поезда распугивать.

— Шуточки у тебя.

— А у тебя?

Двери лифта открылись, и офицеры вошли внутрь. Кудрявцев нажал на «первый этаж» и кабина мягко заскользила вниз.

Сверчок за окном, устав, видимо, трещать, замолк, и в палате сразу же повисла мертвая тишина. Стало так тихо-тихо…и только сонное, еле слышное, посапывание больной нарушало еще это больничное безмолвие. Голубой мрак и гробовое спокойствие окружили, окутали её со всех сторон, охраняя её сознание от каких-либо еще потрясений и, защищая его, вообще, от любых посягательств внешнего мира. Здесь она могла спать спокойно. В этих стенах покой ей был гарантирован. Гарантирован, только вот на сколько…на год, два, три? На сколько лет в этих стенах давалась гарантия? А может быть, вообще, пожизненно… И гарантия чего? Ни того ли, что жизнь вас уже никогда не коснется своим крылом, ни плохим, ни хорошим… А если завтра утром диагноз подтвердится и она, правда, окажется шизофреничкой, что тогда? «Но ведь сестра же на самом деле попала под поезд? — спрашивала сама себя Рита. — Или мне это тоже все пригрезилось, как этот второй рассказывал. И Лику я видела…и все остальное… И неужели ничего этого на самом деле не было? Я, что…сошла с ума?» В уголке её глаза появилась и стала расти слезинка. Она становилась все больше и больше, пока, наконец, не перевалила за край и не стала медленно скатываться по щеке на подушку, оставляя за собой самую печальную в мире дорожку. За первой слезинкой последовала вторая, третья… «Я сошла с ума!»

Она не слышала, как еле скрипнула открывающейся в палату дверь и не видела, как узкая полоска света упала на пол. Не видела она и силуэта застывшего в проеме двери человека, прислушивающегося к её ровному дыханию. Больная спала. И сегодня, слава богу, её больше ничего уже не волновало, хотя бы во сне…

Немного постояв, человек осторожно переступил порог и закрыл за собой дверь, бесшумно подошел к кровати и остановился. Замер и стал внимательно всматриваться в её лицо, которое даже в этих условиях, освещенное мертвенно-голубым светом продолжало оставаться до неприличия красивым. А разбросанные по белой подушке темные волосы придавали ему и, вообще, какую-то нечеловеческую, потустороннюю прелесть. Вошедший улыбнулся и аккуратно поправил их на подушке, придав картинке законченную форму. Последний штришок и прядь, что прилипла ко лбу, тоже была приведена в порядок. Теперь все было на месте. Красавица была готова…

Заранее приготовленный шприц умело проник ей под кожу и…. Рита проснулась, правда не от укола. Укола Рита совсем и не почувствовала. Скорее она почувствовала, как с её тела слетела простыня, по коже прошелся легкий холодок, и ей стало, просто, во сне не уютно. Вот и все! Она, было, хотела её поправить, эту простыню чертову, но пристегнутые к кровати руки не позволили ей этого сделать. Дернувшись, она окончательно проснулась и открыла глаза…

Склонившееся над ней в это время приведение пыталось ножом разрезать у неё на груди бретельку, соединяющую две половинки её французского лифчика. Тень в слабом отблеске ультрафиолетового сияния, нечеловеческий страх в застывших глазах, металлический холод лезвия на теле и прерывистое, холодное дыхание смерти… Лямки на плечах слегка натянулись и тут же ослабли, груди получили свободу! Оцепенев, Рита почувствовала, как костлявая коснулась их рукой и стала нежно их поглаживать, мурашки побежали по коже… Постепенно, насытившись первым ощущением, шершавенькие, ледяные пальчики добрались до её сосков и принялись за них…

Блеснуло лезвие скальпеля и острый его кончик, щекоча кожу, прошелся от грудей по животу, и так до самого его низа… И, только когда лезвие коснулось её бедер, внутренней их части, она поняла, что выбраться из этого кошмара она уже не сумеет. И тогда она закричала, что есть силы, вложив в этот свой крик все свои последние, еще оставшиеся у неё силы… Жаль только, что её этого истошного, молящего о пощаде крика никто здесь, почему-то так и не услышал…

Вколотый наркотик постепенно начинал действовать, и вот уже голубой полумрак в комнате сменился радужным сиянием, окрасившим комнату во все цвета радуги и до неузнаваемости преобразившим все вокруг. Даже оконная решетка и та превратилась вдруг в замысловатое золотое сплетение, украшенное красивыми живыми листьями и огромными, переливающимися, играющими на солнце виноградными гроздьями. В одно мгновение ад превратился в рай, и жизнь снова превратилась в наслаждение. Спасибо волшебнику, он уже стягивал с неё трусики, целовал груди и пытался проникнуть еще дальше… И она все с большим и большим возбуждением ждала этого, самого приятного за весь этот долбанный вечер, момента… Единственное, чего она никак не могла понять своим «просветленным» сознанием, так это, почему этот «добрый волшебник» до сих пор не освободил её руки и ноги, и зачем он ей, собственно, залепил пластырем рот?

Как затем взобрался на неё этот «волшебник» и проник в неё своей «волшебной» палочкой, она уже не видела и не чувствовала. Да и не помнила она, если честно, уже никакого такого «волшебника», сотворившего для неё все это чудо. Да скорее всего его и не было вовсе. Не мог же он, в конце концов, просто так, взять, да и раствориться во всем этом великолепии. А было просто голубое ясное небо без единого облачка, светило яркое солнце и еще были видны звезды, причем так отчетливо, будто это все происходило ночью! И еще… там была она, единственная и неповторимая, летящая к этим звездам на встречу, радостная и счастливая…

А волшебник, добрый волшебник, который ей все это устроил, в это время, вспотевший до самых корней своих волос, усердно пыхтел ей в нос перегаром, не выветрившимся еще после ночного застолья, и с наслаждением предвкушал то мгновение, когда вот-вот, и он тоже, вслед за этой сумасшедшей дурой отправиться в путешествие к звездам, пусть, хоть и не долгое, но очень и очень приятное!

— Сколько тебя можно ждать? — Алексей недовольно стал заводить свою «ниву», когда Коршун, наконец, открыл дверь и плюхнулся рядом с ним на сидение. — Ты, что там, заблудился, пол часа прошло?

— Точно, — Коршун расцвел в улыбке. — Пока этот сортир чертов нашел, чуть не…

— А я подумал, что все-таки да!

— Да пошел ты…

— Я за рулем.

— Ну, поехал… — поправился Коршун.

Кудрявцев включил передачу и до фляжки утопил педаль газа в пол. Машинка взревела и, зацепившись, наконец, за асфальт колесиками, рванула с места. Коршун напоследок, еще успел бросить взгляд на её окно, отсвечивающее голубым блеском на шестом этаже больницы, но машина скоро повернула, и окошко это пропало.

«Похоже, что кто-то просто над нами издевается, — вздохнул он, вспоминая свои недавние галлюцинации в метро, да и в кинотеатре тоже. — У меня пропал медведь, у неё исцарапаны ноги… Кто и что хочет все этим сказать? Уж не поехала ли и у меня самого после всего этого крыша? Вот и собаки в окне уже стали мерещиться?»

— Что, какая собака? — Алексей недоверчиво покосился на соседа.

— Ничего, — отмахнулся Коршун, — смотри лучше на дорогу, чем чужие мысли то подслушивать…

— Как скажете, гражданин начальник, — офицер улыбнулся и стал потихоньку увеличивать скорость. Время было позднее, проспект, освещенный желтыми фонарями, был свободен, и поэтому, почему бы, в самом деле, и не прокатиться по городу в свое удовольствие, да еще под Pink Floyd, да еще и под вторую часть “Another brick in the wall”.

«Жигуленок» несся по ночной Москве, а старший лейтенант качался на его сидении в такт мелодии и, просто радовался, что в его жизни, слава тебе Господи, все еще хорошо!

День 3, эпизод 5

Эпизод V

До заветного выхода из метро оставалось каких-то двадцать шагов, может, чуть больше, когда Лорман почувствовал, как задрожала его спутница. Вцепившись ему в руку, она, что есть силы, дергала его за локоть и, что-то ему пыталась втолковать в самое ухо. Но он, правда, почему-то её совсем не слышал и совершенно не понимал, чего это она вдруг разоралась. Минуту назад еще весело смеялась и нежно обнимала его за талию, как, впрочем, и он её, а теперь…от той недавней, смеющейся и радующейся жизни девчонки, ни осталось и следа. Лицо её было заревано, глаза, покрасневшие и все в слезах, а волосы… Волосы, похоже, у неё просто…стояли дыбом!

— Да проснись же ты, наконец, — трясла она его за плечи. — Проснись, я тебе говорю, — Лика ревела и трясла его все сильнее и сильнее, пытаясь изо всех сил привести этот мешок с костями в чувства. И её труды не пропали даром. Лорман, наконец, проснулся, с трудом разлепил глаза и тут же зажмурился от бившего прямо в них луча света.

— Убери, — попросил он, прикрывая глаза ладонью и отворачивая голову.

Лучик скользнул чуть в сторону и отразился от окна и пошел гулять по вагону, от одного заляпанного окна к другому. Свет больше его не слепил, но и зрение не спешило возвращаться. Пришлось некоторое время снова привыкать к темноте.

— Сколько раз тебе говорил, что бы в лицо не светила, слепишь же…

— А ты не спи!

И что можно было ответить на это? Если только в морду… Парень вздохнул, ясно понимая, что его подругу не спасет даже и это…

Выхода в свет не получилось… В это он въехал сразу как только проснулся от резанувшего по зрачкам лучика. Почти явная быль оказалась сказкой с хреновым концом, пшиком на ровном месте, сном в метрополитеновском вагоне… Еще секунду назад он видел голубое небо через грязное стекло дверей, и вот на тебе… Осталась только эта зареванная дура, да этот раздолбанный вагон! Ни неба тебе, ни людей, (её он не считал) ни шмыгающего носом потомственного эскалаторщика, преспокойно дрыхнущего на своем рабочем посту.

Лорман потянулся и стал нехотя принимать сидячее положение. Кошмар продолжался, и возвращаться сюда, в это сумасшествие из той, такой привычной, но почему-то ставшей такой недоступной и далекой жизни ему совсем не хотелось.«Ну, хоть бы еще дала часик поспать, — Лорман невесело вздохнул, — то валялся бы себе здесь и валялся, взашей ведь ни кто не гонит, хотя… — он скривил рот и с сожалением, медленно-медленно поднял глаза на стоящую перед ним мучительницу. — С этой поваляешься, как же… глаза мои б на неё не смотрели…»

— Чего уставилась? — раздраженно буркнул он, — Присаживайся, — и он демонстративно подвинулся на пустой скамейке.

Лика переложила фонарик в другую руку и тихонько, все еще продолжая вытирать слезы, примостилась рядом с ним на сидение.

— Чего разревелась то? — Лорман покосился в её сторону.

— Я проснулась, а здесь такое! — и она безнадежно развела руки в стороны. — Такое…

— А ты хотела, что бы тебя этот раздолбанный, чудом, уцелевший и сохранившийся остаток вагона вывез прямо к маме?

— Мы с тобой, взявшись за руки, — Лика пропустила мимо ушей его последнее предложение, — поднимались на эскалаторе вверх…

— А перед этим ехали в пустом вагоне и… — продолжил он за неё.

— Ели гамбургеры! — закончила она.

— Точно!

Лика в недоумении взяла его за обе руки и повернула к себе.

— Мы что, видели с тобой один и тот же сон?!

— Все люди видят один и тот же сон, что здесь удивительного? — мысль была умная и Лорман, соответственно, постарался придать и лицу такое же выражение.

— Как это? — девчонка, явно, его не понимала.

— Очень просто, — ответил, позевывая, отличник. — В сон человек въезжает через райские ворота, затем карабкается куда то по лестнице, добирается постепенно до адских ворот, проходит сквозь них и просыпается… просветленный и отдохнувший. Это у нормальных… В конце сна волосы должны стоять дыбом, тогда у тебя с головой все в порядке. Ты вырываешься из ада и сразу же попадаешь в нормальную жизнь: мама на кухне варит кофе, за окном поют птички, в общем… — Лорман сморщился и замолчал. Нарисованная картинка была так реальна, что лучше бы её и не было. — Так, — продолжил он после паузы, — этого лучше не вспоминать, кофе все равно нет… А вот у психов все получается с точностью до наоборот, они въезжают в сон через адские ворота, а выезжают из него через райские, поэтому им и кажется здесь все в искаженном свете…Другими словами, им реальная действительность представляется сплошным кошмаром!

— Почему, они же через райские…

— Представь, едешь ты вся такая распринцешанная и на белом коне, а вокруг… — парень закатил глаза, — А вокруг еще лучше, чем в Париже. И тут перед тобой вырастают такие прямо сказочные ворота, все из золота и серебра, а сверху еще и два ангелка прилеплены. Ворота открываются, и ты видишь, что там тебе открывается такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать, красотища, короче… Конь копытами цок-цок-цок, въезжаешь ты в ворота, а там…

Лорман прервался, тяжело вздохнул и еще тяжелее — выдохнул.

— Ну?

— А за воротами, золушка, тебя встречает серая действительность, тыква, мыши и стерва мачеха с дураком папашей… Вот после таких потрясений люди и подсаживаются на коней, что бы скакать куда попало и зачем попало, лишь бы только подальше от…

— Это радует.

— Что?

— Что мы с тобой стали психами, вот что! Наша перекосившаяся действительность очень даже подходит под твое описание. — Лика стала рисовать лучом узоры на окнах. — А мы с тобой просто два придурка, перепутавшие день с ночью. На самом то деле вокруг все не так, как мы с тобой видим. На самом деле мы сейчас едем в метро и скоро нам выходить. Вот поезд остановился, двери открылись, и толпа, окружающая нас, повалила на выход. Все вышли, а мы, два придурка, остались… Твои адские ворота для нас остались почему-то закрытыми! А может… — Лика повернулась и заглянула ему в глаза. — Может…мы просто еще спим и никак не можем проснуться?

— Хотелось бы, — Лорман положил ей руку на плечо и привлек к себе. — Но к сожалению…

— Жаль, — девчонка сморщила губки. — Лучше бы мы спали…

— Конечно, но мы проснулись и в те райские ворота не въехали?

— Ты имеешь в виду те грязные метрополитеновские двери, за которыми так ярко светило солнце?

— Да, те самые…

— А если бы въехали?

— Вот тогда бы мы и проснулись уже психами…

— Знаешь? — Лика шмыгнула носом.

— Что?

— Лучше быть психом там, чем нормальным здесь!

— А чем тебе здесь не нравиться? — Лорман улыбнулся. — Представь себя хозяйкой медной горы…

— А ты будешь Данилой-мастером?

— Что-то вроде… Все подземелье в твоем распоряжении и ты единственная здесь властительница…

— Ошибаешься…

— В чем это?

— Мне кажется, — прошептала она, что мы здесь не одни…

— С чего это?

— С того, что за нами кто-то все время наблюдает.

— Перекрестись и все пройдет.

— Крестилась уже…не проходит. Этот «кто-то» просто с нами забавляется, играет с нами в кошки-мышки, а как только ему это дело надоест, он возьмет нас и слопает.

— Ерунда…

— Да-а? — Лика взяла фонарик и посветила им на двери. — А это тогда ты как мне объяснишь, умный такой?

Лорман проследил за лучом и уперся взглядом в освещенную им стенку станции. Двери вагона, к его великому удивлению, были открыты… А рядом красовалось выбитое им несколько часов назад окно вагона, через которое они сюда и проникли, явное подтверждение тому, что хотя бы это им не приснилось или, что они еще не сошли с ума, или, что было более вероятно, не совсем еще сошли…

— Сцена называется: «К нам едет ревизор…», — усмехнулась Лика и поднялась. — Доставай давай, что у нас там есть пожрать из сумки, включая водку и гамбургер. Уже утро, и я хочу есть…и пить. Узнать бы еще, какой сейчас год, — Лика рассмеялась, — и, вообще, все было бы прекрасно!

— Две тысячи второй, какой же еще?

— Эврик, ты такой наивный, как я в молодости!

— Ты хотела сказать, Эверт…

— Там, — Лика указала наверх пальцем, ты может быть и Эверт, и год тот самый, что ты думаешь, а здесь, — и она сжатый кулак с выставленным пальцем повернула вниз, — ты всего лишь Эврик, точнее даже не Эврик, а Еврик начала мезозойской эры конца юрского периода, вот… И если я, как ты только что выразился, королева всего этого дерьма, — она развела руки в стороны и стала кружиться по середине вагона, то ты, значит, будешь моим слугой…

— Евриком?! — парень скривился.

— Нет, не слугой, — Лика его восклицания не заметила. — Ты будешь королем… Да… Точно… — и она снова подняла вверх руку. — Евриком Лормотем Первым… — её веселый смех разнесся по вагону. — К сожалению и…последним! Его Величество Еврик Лормоть Первый, тире — Последний, сегодня принимать не будет, у Них сегодни прогулка по тоннелям, — Лика сделала реверанс, да так и застыла перед ним в согнутой позе и с вытянутой рукой. — Ломоть, — продолжила она тоном уборщицы из подъезда, когда Король насладился этим зрелищем, — ты наливать сегодня будешь или нет, чего расселся то, черт тебя возьми?

Остатки водки снова пошли по кругу. Глоток, второй, третий… Гамбургер тоже, к сожалению быстро закончился…

— Ну и хрен с ним, — Лика достала из сумочки сигаретку и прикурила. — Не наешься — не налижешься, правильно я говорю? Или как там еще… Лучше переспать, чем не доесть! Ваше Величество, а, кстати, как теперь насчет перепехнуться? Королева жаждет потомства… Хочу обзавестись еще одним Лормонтиком…

— Успокойся, а… — парень тяжело вздохнул и поднялся с места. — Если мы здесь еще и грызться начнем, то тогда и точно, долго не протянем.

— А ты собрался здесь тянуть долго, да?! — девчонка снова зло рассмеялась. — Пока все тоннели не излазаешь, не успокоишься?

— Хоть бы и так, — Лорман поднял с пола свой кожаный кейс и закинул его за плечо. — Сколько потребуется, столько и буду здесь ползать, только в петлю я сам не полезу…

— Вот урод! Я тебя, что в петлю приглашаю? Я хочу, что бы ты меня сам из неё поскорее вытащил…

— Спасение утопающих, дело рук самих утопающих!

— Ладно, — Лика вдруг успокоилась, пар вышел, и она была снова готова карабкаться дальше, — говори, что делать…

— Только молчать и больше нечего, — Лорман про себя поблагодарил бога, что в этот раз черти его подругу отпустили гораздо раньше, чем он даже рассчитывал. Несколько часов относительно спокойной жизни ему было обеспечено.

— И все?

— Можешь начать вести дневник.

— В темноте?

— Хоть где, но только молча!

— Отыгрался?

— Один-один.

— Мне кажется, что счет был другой?

— Мы начали новую партию.

— А-а…

Луч света скользнул по проходу и остановился на каком то, похожим на бутылку предмете, валявшемся в самом углу вагона. Подойдя ближе, они, действительно увидели, что это была обычная двух литровая пластиковая бутылка с какой то жидкостью. Лорман нагнулся и поднял её. Она оказалась полной. Не долго думая, он открыл крышку и сделал один глоток прямо из горлышка.

— Ты что! — Лика вцепилась в посудину.

— Чего?

— А вдруг там яд или бензин?

— Кола… — Лорман помотал головой в разные стороны. Я еще помню вкус этого напитка.

— Дай, — Лика взяла бутылку двумя руками и тоже, видя, что с её напарником ничего не случилось, сделала глоток. — Пепси…

— Кола.

— Пепси!

— Хорошо, пепси…

— А может и кола, — Лика хихикнула. — Представляю себе картинку: две обезьяны, типа человеки, спорят на заброшенной планете о содержимом найденной ими какой то пластиковой бутылки, хотя ни одна, ни вторая обезьяна даже не нюхали те названия, которыми только, что умело так бросались!

— Вода нам пригодится…

— Сказала одна обезьяна.

— И согласилась вторая…

— Ах, вот как? — девчонка вернула ему бутылку. — Значит, я для тебя уже стала обезьяной?

— Это твои слова, — Лорман усмехнулся.

— Я только тебя имела ввиду.

— А я тебя.

— Я больше с тобой не разговариваю, — Лика деланно надула губки. — Пока ты не попросишь у меня прощения, конечно.

— Прости.

— Прощаю!

Ребята вышли из вагона и направились к концу станции. Проспав, вместо планируемого часа, около семи, они снова возвращались к тому, с чего и начали. Им надо было вернуться на кольцевую линию и попробовать пройти дальше по тоннелю в сторону станции «Курской». Может быть, там их, в конце концов, и ждала удача, в чем, если честно, эти двое давно уже сомневались, хотя виду еще и не показывали. Особенно трудно было держаться Лике. Все-таки её темперамент требовал выхода наружу и ничего с этим она поделать, к сожалению, для Лормана, не могла.

Они снова миновали переход и оказались на станции с ушастым танкистом. Стараясь не смотреть по сторонам, что бы ни расстраиваться, они, благополучно минуя различные завалы, добрались, наконец, до начала тоннеля. Лорман спрыгнул вниз и помог это сделать девчонке. Удачно приземлившись, та поправила на коленках джинсы, затем прическу и устремилась следом за удаляющимся Лорманом. Оставаться одной на этой заброшенной станции ей как-то не хотелось…

— Здесь, примерно, около двух километров, — сказал Лорман, когда они уже прилично углубились в тоннель. — Пол часа или минут сорок, самое большее, и мы будем на месте.

— Я это уже сто раз слышала. Дойдем, а там то же самое, что и здесь: полный певец…

— Тогда пойдем дальше…

— На долго меня не хватит.

— Куда ты денешься, — усмехнулся Лорман.

— Сяду, и буду сидеть, вот куда! — воскликнула Лика. — А ты будешь искать выход. А когда найдешь, тогда и поговорим…

— Хорошо… А если я заблужусь и не смогу найти дорогу обратно, что тогда? —Лорман остановился, подождал, пока она его догонит.

Ё — Тогда… — девчонка на минуту задумалась. — Тогда я умру…

— Умное решение…

— А мы все равно скоро здесь сдохнем! — Лика смахнула со лба челку. — Жратвы уже нет, скоро и питья не будет… Тьфу, блин, шпалы хреновы! — она споткнулась и чуть не упала, успев вовремя схватиться за руку Лормана. — Понастроили тут… Начнем друг дружку потихоньку кушать. Сначала я у тебя ушко, потом ты у меня пальчик, я у тебя второе ушко, ты у меня…

— Хитрая…

— Пожалуйста, — Лика не стала спорить. — Можешь свои уши есть сам… А женщина пусть умирает с голоду в это время, пока её ухажер будет у неё же на глазах давиться деликатесами, так что ли?

— Я себя есть не буду, — Лорман сплюнул себе под ноги.

— Все мне отдашь?

— Что ты заладила, не наелась, что ли? — Лорман понял, что в очередной раз потерпел фиаско и решил сменить тему.

— Ага, — Лика чуть не подавилась от его наглости, — наелась. Дал понюхать кусочек хлебца и потом: «Ты что не наелась, дорогая?» Да, я не наелась, дорогой! И твои целые уши, явное тому подтверждение! Джентльмен называется… Дама умирает с голоду, а ему трава не расти.

Ответить Лорман не успел, вернее, послать её куда подальше… Тряхнуло так, что оба оказались на земле, вернее, на шпалах. И предвидеть подобного развития событий, из этих двоих, не мог уже ни кто. Они шли и трепались, что бы хоть как то оживить обстановку и скоротать время, и вдруг…почва завибрировала и поплыла из-под их ног. Ощущение было такое, как если бы вы с берега прыгнули двумя ногами на широкую, плавающую посередине огромной лужи доску и попытались на ней удержаться… Ноги вверху, голова внизу, вода, в данном случае песок, за шиворотом. Ладони содраны, коленки ноют и…тошнота, подступившая к горлу от боли и…вообще, от всего этого…

Впереди, что-то загремело, а сверху, сквозь швы между полукруглыми перекрытиями свода посыпалась земля, забивая глаза и глотку. И уже через минуту от поднявшейся пыли дышать стало почти невозможно. Лорман пришел в себя от потрясения первым и, встав на четвереньки, попытался фонариком пробиться сквозь эту пыль и муть, окружившими его со всех сторон.

— Лика, — позвал он, — ты где?

Ответа не последовало.

— Эй, — крикнул он громче, — ты где?

И снова нет ответа. Только внизу, под коленками и упершимися в землю ладонями, что-то гудит и вибрирует. И снова толчок…грохот и столбы пыли, подымающиеся кверху от рушившихся, где-то впереди не выдержавших перекрытий… и от его собственного падения тоже.

— Ли-и-ка-а-а!!! — Заорал он, что, было, мочи, стараясь перекричать весь этот гам и шарахаясь из стороны в сторону по тоннелю в её поисках. Девчонка, как сквозь землю провалилась…

И тут последовало продолжение концерта: буквально в метре от него земля снова дрогнула и, прямо у него на глазах…треснула. Кривая, разрезавшая тоннель пополам трещина, увеличивающаяся с каждой следующей секундой все больше и больше, отрезала его от остальной части тоннеля, той части, куда, они, собственно и направлялись. И рельсы тоже, в конце концов, не выдержали и «расклеились» на стыках, а срезанные болты, будто пули, рикошетом зазвенели по стенам: бзи-и-инь, взи-и-инь… Парень инстинктивно пригнул голову и прикрыл её руками. В образовавшуюся расщелину посыпались шпалы, а из неё вырвалось пламя, своими языками достающее до сводов. Все вокруг окрасилось в багряные, кроваво красные тона и потянуло гарью и дымом… «Все смешалось в доме Облонских…»

Девчонку он нашел почти случайно, потеряв уже, вообще, всякую надежду. Та, с бешенными, обалдевшими от ужаса и уже, похоже, ничего не видящими и не соображающими глазами забилась, как мышонок, куда то под свалившееся только что перекрытие, поджала под себя ножки и молила бога лишь о том, чтобы он поскорее её к себе призвал.

— Дура, — заорал в бешенстве Лорман, — ты чего молчишь? Жить надоело?..

Лика не реагировала, челюсть её выбивала чечетку, тело тряслось, а глаза, кроме ужаса, похоже, и, правда, ничего уже не видели. И снова земля содрогнулась и поплыла под ногами. Поняв, что от нее, все равно, ничего уже не добьешься, парень согнулся, подлез под перекрытие, схватил её за руку и, что есть силы, потянул на себя. Откуда только силы взялись… Пропахав животом около метра, девчонка оказалась рядом, но все равно, делать ничего не собиралась. Лорман встал на ноги и попытался её под мышки тоже поднять на ноги, но не тут то было. Безвольное тело совершенно не собиралось шевелиться… А от сюда надо было выбираться, и чем скорее, тем лучше. Пока, другая трещина не отрезала им выход из этого проклятого тоннеля. Лорман закашлялся. Дышать с каждой минутой становилось все труднее и труднее.

— Очнись же, — он опустил её спиной на шпалы и принялся трясти, что есть силы за плечи. Бесполезно… Она смотрела на него и ничего не понимала, чего он от неё хочет?

— Вот дуреха, — Лорман сам уже чуть не ревел от отчаяния. — Очнись же…куда ты провалилась?

И снова, что-то там под землей грохнуло и все вокруг пришло в движение… Все смешалось: огонь, гром, гарь и…безысходность. И парень вдруг понял, что из этого горящего ада они уже не выберутся… Надо было или сматываться самому, бросив её здесь, на себе тащить её не было никакой возможности, или оставаться здесь и вместе с ней предоставить себя воле божьей. И парень выбрал первое… Раздумывать было некогда и он бросился бежать назад по тоннелю, на ту самую станцию, с которой они всего пол часа назад, как ушли. Сейчас…только там можно было найти спасение. Но до неё, проклятой, еще надо было добраться… «Спасение утопающих, дело рук самих утопающих, — оправдывался он, перебираясь через образовавшиеся завалы. — Сама жить не захотела, ну и черт с тобой…»

А Лика? Лика в это время перевернулась на бок, потом встала на четвереньки и так, потихоньку, добралась до стены, где и села, прислонившись к ней спиной, затем обхватила руками колени, спрятала в них голову и закрыла глаза. Здесь её ничего уже не грозило, и здесь ей было хорошо, и она, если честно, была даже рада, что этот приставала, наконец, куда то делся и оставил её в покое…

Тем более, что вокруг все было так красиво, все в таких ярких тонах и совсем не темно, что, пожалуй, было для неё сейчас самым важным и главным. Ведь, как её достала эта затянувшаяся ночь со своими кошмарами и эта гробовая тишина, кто б только знал…и этот вундер со своими умозаключениями, еще… «Неужели бог, в конце концов, меня услышал, — Лика подняла голову и огляделась вокруг, — и не дал мне умереть в этом проклятом мраке, осветив светом последние минуты моей жизни?»

День 3, эпизод 5

Эпизод VI

Зверю повезло больше. Его землетрясение застало уже в открытом поле, куда он успел убраться от этих громадных строений, начавших, после первого же нормального толчка сыпаться как карточные домики, чем, впрочем, по большому счету и являлись. Сейсмически устойчивая зона и на тебе — землетрясение… Кто бы мог подумать! И как следствие — ошибки в проектировании. Занижение уровня прочности и завышение строительных смет, использование при строительстве самой дешевой марки цемента, взамен той, что была заложена в проекте. Другие объективные причины, например, дураки, смастерившие всё это…и сами же в этом поселившиеся! Впрочем…дураков это уже и не касалось, как и почти всего того, что они здесь нагородили! Город был давно уже мертв… Что-то в нем было разрушено, в этом городе, что-то уцелело до очередного толчка, что-то было вывезено, что-то брошено и разграблено… Но не это все было в нем главным. Главным было то, что в этом, некогда сияющем великолепии больше никого не осталось из живых, не считая бродячих собак и горстки бомжей, облюбовавших себе канализацию для жительства и чудом сохранившиеся еще некоторые станции метрополитена. В оставленных же многочисленных квартирах, даже и очень элитных, поселился…ветер. Даже тараканы, и те покинули эти жилища, предпочтя шикарным, но холодным апартаментам вонючую, но теплую канализацию.

Да, звери не люди, они такого сотворить не могли при всем своем желании, как бы не старались, что из земли устроили гомосапиенсы за каких — то последних двести лет своей бурной деятельности, а может и того меньше. Вот земля и не выдержала…

А бедным животным… Им просто некоторое время очень повезло перебиваться на этой планете рядом с сапиенсом и его поминальной Красной книгой… И вот теперь, когда почти не осталось ни тех, ни других, когда, вообще, ни осталось ни каких условий для жизни на этой, теперь уже точно, богом забытой планете, уцелевшие…чудом оставшиеся еще в живых люди и звери…назло всем, даже самим себе, продолжали бороться за свое существование… Звери, люди, космические твари, осваивающие новое жизненное пространство, и еще эти…очень на людей похожие, но не имеющие к ним никакого отношения… Мрак, смерть и хаос…мертвый город и почти безжизненное, окружающее его пространство… И так везде…где только ступала нога человека.

Волк был уже в городе, на самой его окраине, когда, что-то в окружающем пространстве его насторожило. Вроде бы, все спокойно, ночь в самом разгаре и следовало продолжить разведку, но зверь не двигался с места. Что-то не давало ему покоя, только вот что? Он повел своим влажным носом, но никаких, тревожащих его запахов не унюхал. Что же это? Волк лег на снег и навострил уши, внимательные глаза стали прочесывать местность: сплошные камни… Как здесь только эти двуногие ухитрялись жить? Зверь непонимающе повел головой. Серые, полуразвалившиеся, с выбитыми, черными глазницами здания на фоне белого, играющего в лунном свете снега. И ни одного зажженного фонаря на улицах, и ни одного светящегося в округе окна… Город, словно вымер, только пустые дома и заброшенные улицы. И еще…завывание ветра и разгул сдуваемого с крыш снега. И все…Ни одной живой души в округе…

Зверь поднял голову и стал этаж за этажом, окно за окном, прощупывать нависшее над ним всей своей тысячетонной массой и многочисленными балконами многоэтажное здание. Ничего интересного, только мрачная серость и выбитые, играющие в лунном свете, оконные осколки стекол, да хлопающие рамы и оставшиеся еще кое-где балконные двери. Порыв ветра, удар, звон и еще одно не выдержавшее стекло, вернее, уже его остатки устремляются вниз. Волк шарахается в сторону. Доля секунды и осколки падают на его снежный отпечаток… Почти стопроцентное попадание! Звон, и сотни мелких стекляшек с бешеными скоростями разлетаются в разные стороны. Несколько осколков достают и зверя, но ему они уже не опасны, спасает густая шерсть. И лишь острая, колющая боль от их укусов, но это не страшно, царапины заживают быстро. И снова…только завывание ветра, и бряканье окон.

Зверь отскочил и тут же остановился, развернувшись оскалившейся мордой в сторону дома. Шерсть на его загривке встала дыбом, клыки предупреждающе заблестели, а из пасти послышалось угрожающее рычание. Волк снова задрал голову кверху и его острые глаза безошибочно сразу же нащупали именно то единственное окно, откуда эти осколки и посыпались. Чернота, пустота и качающееся на одной, чудом уцелевшей петле, рама… И еще, силуэт стоящего в этом окне…двуного и, спокойно, с высоты шестого этажа, наблюдающего за зверем. Холодные и бесчувственные, чуть оттаивающие разве, что только при виде своих агонизирующих жертв, глаза волка встретились с таким же холодным и жестким взглядом стоящего наверху… кого угодно, но только не человека. Секунды потребовалось волку, что бы понять это и еще секунды, чтобы понять, что встречаться с этим существом ему сейчас совсем не следовало.

Существо ухмылялось, а зверь, смахивающий на волка, скалился, и ни кто из них не двигался с места. Для животного это была игра в прятки со смертью, для стоящего в окне, похоже, пустая трата времени…

И снова зверю повезло: существо в окне, почему-то не захотело испытывать его судьбу этой ночью дважды, а может и, просто…побоялось, что мало вероятно, хотя… Чем черт не шутит, иногда и волки кусаются. Неизвестно, о чем оно там думало, это создание без температуры и запаха, может решило оставить животное на потом, а может, просто ему надоело забавляться… Но только волка оно оставило в покое и больше стекол в него не бросало, исчезнув из его поля зрения так же внезапно, как там и появившись. Первая встреча — последняя встреча… Доведется ли ещё этим двоим когда свидеться? Время покажет…

Волк, убедившись, что с этой стороны опасность ему больше не грозит, обогнул дом и потрусил к следующему. Район был спальный, здесь когда-то жили люди и здесь, он это носом чуял, можно было поживиться. Голод не тетка и даже все признаки приближающегося землетрясения не могли остановить зверя в его поисках добычи. И удача в этот раз не оставила его. Пробравшись через какую-то бетонную трубу, он оказался на совершенно ровной заснеженной площадке, примыкающей к четвертому по счету, обследуемому им дому. Дунул ветер и его влажный нос уловил какой то запах, доносившийся со стороны строения. Зверь остановился и принюхался. Запах, действительно, шел оттуда, но не из дома, а из заваленного снегом, оставленного рядом с подъездом автомобиля. Такой устойчивый, приторно сладковатый запах …трупа.

Зверь осторожно, забежав с подветренной стороны, стал подбираться к сугробу. Выбирать не приходилось… Труп, так труп, лишь бы мяса побольше. Подобравшись ползком почти вплотную к машине, он увидел, что задняя дверь её слегка открыта и, что именно оттуда запах то и доноситься. Несколько минут он водил носом и прислушивался, не устроена ли ему здесь ловушка. Но нет, все было спокойно и зверь, совсем осмелев, носом и лапой попытался приоткрыть эту дверь чуть побольше. И это ему удалось. Дверь поддалась, и волку на голову посыпался снег, нависший над ней пушистой белой шапкой. Отскочив, он стал его с себя остервенело стряхивать, начав мотать из стороны в сторону сначала головой, постепенно перейдя на тело и в самом конце, заканчивая хвостом. Красивое зрелище: разбрызгиваемая в разные стороны слюна и разлетающийся в разные стороны снег…

Дверь была открыта и зверь осторожно просунул туда свою морду. И сразу же уперся носом в грязную подошву свисавшей с сидения белой кроссовки, надетой на закоченевшую ногу покойника. Волк вцепился в неё зубами и с рыком потащил на себя. Кроссовка, вместе с грязным вязаным носком осталась у него в пасти, но сама нога даже не дернулась. Серая, с потемневшими ногтями она лишь немного развернулась в сторону и все. Ей было уже не холодно и не до этого, дергаться еще… Уже отдергалась…Но и зверю этот ботинок тоже был не нужен, подошвой сыт не будешь. В один прием волк вскочил в кабину и оказался прямо на груди несчастного, решившего здесь заночевать, только вот когда, неизвестно, день, два, может быть…год назад? Коротко стриженный трупп примерно двадцатилетнего возраста с довольно хорошо еще сохранившимся лицом, спасибо морозу, белыми ресницами и покрытыми инеем темными волосами, уютно закутавшийся в синий, с желтой подкладкой пуховик спокойно смотрел на зверя широко открытыми, но ничего давно уже не видящими глазами. Посиневшие его руки сцепились на груди в мертвой хватке скрюченными пальцами, сквозь которые, словно просачиваясь, на куртку спадала разорванная, спаянная из довольно крупных звеньев золотая цепочка с крестиком…

О чем этот трупп думал в последнюю свою минуту? Неизвестно… Наверное, молился богу, судя по крестику… Зверя это, точно, совсем не интересовало да и вряд ли могло когда интересовать, голову себе еще забивать всякой дрянью…Главным было следствие, а не причина. И о чем бы он ни размышлял, этот застывший «смугляшка» в свой предсмертный час, самым важным было то, что он сейчас был здесь, целый и невредимый, и мысли, значит, были, тогда у него совершенно правильные, раз он остался и замерз, и никуда отсюда не убрался…

Молния на куртке мертвеца была застегнута не до конца, безжалостно открывая его шею холоду и морозу, но это было уже и не страшно. Ангина мертвецу совсем не грозила, а вот звериные клыки… Рывок, и долгожданный кусок мяса, первый за несколько последних дней, оказался в пасти зверя. Еще рывок…и горла, как не бывало! Рывок… и разорванная с треском куртка…приказала тоже долго жить, а легкий пух разлетелся по салону некогда приличной иномарки.

Мелочи, кашу маслом не испортишь! Зато путь к сердцу покойника, наконец, был свободен! Маленький штришок — отгрызенная голова несчастного валялась в это время уже на полу и наблюдала за всем происходящим как бы со стороны, её это, как бы уже совсем и не касалось… Мгновение, и клыки хищника впились в грудную клетку того, что еще совсем недавно было человеком. Лязг зубов и рычание, чавканье челюстей и брызганье слюны, и все это… сопровождаемое еще и хрустом перегрызаемых человеческих костей.

Вакханалия продолжалась долго, минут тридцать, а может быть…и того больше. И, вот, наконец, насытившись, зверь выбрался из кабины и, оглядевшись, затрусил потихоньку туда, откуда пришел — подальше от этих камней и поближе к спасительному лесу или к тому, что от него осталось, если быть точным. Надо было отсюда выбираться, и чем раньше, тем лучше. Волк уже ни один раз видел, как рушились эти огромные сооружения и еще раз становиться свидетелем или даже участником этого грандиозного зрелища ему вовсе не хотелось. Земля гудела и давала ему знать об этом, и поэтому отсюда надо было убираться, пока еще это райское место не стало для него адским, а такой приличный ужин — последним…

Зверь несся по заснеженной дороге, а слева и справа от него уже трескалась земля и начинали сыпаться домики. Но он на это не обращал внимания. Первый поход в город оказался удачным, и даже очень. И волка совсем не расстраивало то, что сегодня ему достался лишь обледеневший худосочный труп, мясо из холодильника. Завтра, и он знал это, точно, ему повезет больше. Если есть холодное, то значит, где-то в этом скопище камней бродит и теплое мясо. Терпение и осторожность, и удача не заставит себя долго ждать!

Волк, еле касаясь своими огромными лапами заснеженного асфальта, уходил все дальше и дальше в ночь навстречу рассвету, оставляя за собой лишь

длинную цепочку следов, теряющихся где-то позади него в прошлом, во мраке черного города.

Волчица, будь она жива, сейчас бы ждала его на пригорке, волчица и несколько её подросших детенышей, ставших к этому времени уже сильными волками. Зверь взобрался на пригорок, обратил к луне свою клыкастую пасть и завыл. Завыл протяжно и страшно! Как может выть только одиночество…

День 3, эпизод 7

Эпизод VII

Электрический ток в тоннель метрополитена не подается всего три часа в сутки, с двух часов ночи до пяти часов утра. Затем «первый временной», «второй временной» — специальные сигналы подачи напряжения для работающих бригад и ток пошел… Пора убираться! А если не успел, да еще и поезда дождался с выступающими на двадцать пять сантиметров с каждой стороны токоснимателями, то считай, что твоя песенка спета. Очень хорошо надо знать, где и как встать, чтобы сразу же не угодить под колеса…Коршун с Кудрявцевым не знали! Но они, ума хватило, и поезда не дожидались.

Пяти еще не было, когда они с облегчением покинули этот мрачный тоннель с редким рядом тусклых, покрытых изрядным слоем пыли ламп и выбрались на ярко освещенный перрон станции «Курская». Ничего, естественно, они там не нашли…и никого, в этом тоннеле… Был в одном месте крест помадой на стенке намалеван да мелом написано три буквы с изображением последнего, наверное, для совсем уже тупых, чтобы уже наверняка, вот и все находки. Стоило ли из-за этого ноги сбивать? Вряд ли!

Коршун злился, но старался этого не показывать. Время шло, а дело не двигалось. Они уселись прямо на перрон, свесили вниз ноги и закурили. Дым поплыл по станции…

— Ты раньше в метро курил? — спросил Алексей.

— А ты машинистом работал?

— Только пассажиром…

— Вот и я тоже…не курил, — Коршун улыбнулся. — Такое событие, а ты знаешь, совсем не греет… Сидим тут, смалим и хоть бы одна душа за нас порадовалась…

— Не говори, — Кудрявцева, похоже, это обстоятельство, что они сидят здесь и курят, тоже не очень то радовало. Он устал и хотел спать. И машина осталась на Таганской площади, снова туда тащиться и, вообще…все надоело.

— Шестой пошел, — Стахов посмотрел на часы и затянулся. — Ты где живешь?

— В Медведково, а что?

— Далеко забрался.

— Не дальше, чем ты…

— Я в Выхино.

— Где это?

— Пригород Люберец…

— Не москвич, значит, — сделал вывод Алексей.

— У нас хоть медведи по городу не ходят, — тут же нашелся Коршун.

— Здесь ты прав, — кивнул Алексей. — На днях одного зеваку загрызли…

— Сибирь матушка…

— Куда уж нам до юга.

— Юго-востока, — поправил его Коршун, — если уж быть совсем точным.

Докурив, ребята стали нехотя подниматься. Первым на ноги встал младший и подал руку начальнику. Коршун от помощи не отказался. Эскалаторы еще не работали, и наверх подниматься пришлось пешком, ступенька за ступенькой, медленно-медленно…

— Что дальше? — спросил Кудрявцев, когда они оказались на верху и сделали по первому глотку утреннего кислородного коктейля процентов на восемьдесят состоящего из смока, а может и того больше, судя по видимости.

— У меня телефон разрядился, — вздохнул Коршун.

— У меня тоже.

— Езжай домой, — сказал он. — К десяти на работу…

— А ты?

— Я на работе посплю.

— Не дадут.

— Думаешь?

— Знаю.

— Тогда я тоже махну домой, — передумал Коршун, — хоть душ приму да немного сосну.

— Сосни, сосни, — Алексей заложил руки за голову и потянулся, разминая кости. — Пару часов нам с тобой не помешает.

Однокомнатная квартира в старой девятиэтажке встретила его открытой дверью и пустой распитой на столе бутылкой водки. Самих гостей, правда, в квартире уже не было, пошли за второй, наверное… Коршун собрал со стола мусор и выбросил его в ведро, вместе с переполненной пепельницей и грязными бокалами, которые не спасло даже их хрустальное происхождение. Еще десять минут ушло на то, что бы убедиться, что в квартире все цело и ничего не пропало. Затем, скинув с себя рубашку и стянув брюки, он залез в ванную, и включил холодный душ. Несколько минут холодного блаженства, и усталость стала постепенно отступать. Теперь еще пару часов сна и, вообще, все будет нормально. Коршун улыбнулся: «Как все-таки мало надо в этой жизни хорошего, что бы почувствовать себя нормально!»

Скоро он уже спал, укрывшись простыней и зарывшись носом в подушку. Сто двадцать минут были в полном его распоряжении. Будильник был заведен, мобильный телефон подключен к зарядному устройству, а ПМ предусмотрительно снят с предохранителя и положен под подушку. Засада была снята, и он знал об этом, иначе чего бы он сюда приперся, но все равно…чем черт не шутит, береженого, как говориться, и бог бережет.

Он видел, как остался лежать там, в самом низу с проломленной головой, но, что удивительно, ему совсем не было себя жалко… Поднимаясь все выше и выше по шахте выложенного деревом колодца вверх к квадратику голубого неба, сияющего над головой, он все сильнее и сильнее чувствовал прилив такого блаженства, такой навалившей на него волны счастья, окатившей его и забравшей, и теперь поднимающей его туда…наверх…к этому кусочку неба, что все страхи пережитые им до этого казались теперь такими смешными и нереальным, такой ерундой по сравнению с надвигающейся на него вечностью, что про них и вспоминать даже не стоило… Война закончилась, и он победил. Душа радовалась и рвалась на свободу. А как ему было хорошо и легко лететь, и кто бы только знал!

Страшная ночь закончилась, монстры остались в черных подвалах подземелья. Он посмотрел вниз и увидел, как кровожадные упыри рвали на куски его тело, его бывшее тело… «Уроды, — на его лице появилась легкая улыбка, — я то вот он, твари безмозглые, куда вы смотрите?» И одно чудище, будто его услышав, вдруг оторвалось от пиршества и задрало вверх голову, впившись в него своими кровавыми, горящими ненавистью глазами. Кровь в глазах, кровь на клыках и кровь на когтях…Смерть, упустившая свою жертву! Сердце замерло. Сейчас оно, это пышущие огнем исчадие ада, бросится за ним вдогонку и тогда уже…ему точно из его когтей не вырваться. А до спасительного голубого квадратика, он только усилием воли заставил себя оторваться от этого, следящего за ним страшилища и посмотреть наверх, еще было так далеко… И снова страх, и дикий рык, и изрыгающееся ему в вдогонку, пожирающее все вокруг огненное пламя из оскалившейся пасти чудовища. И никакой…совсем никакой надежды на спасение!

Он открыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, туго соображая, где он и что с ним такое, умер или ему все это сниться? И кто это, кто это над ним склонился? Снова тот же свет, что и тогда в вагоне метро, яркий и холодный, и снова тот же блеск в ледяных, бесчувственных глазах, внимательно его изучающих, и снова то же мертвенно-белое, молчащее лицо Королевы… И еще… лазурное, без единого облачка небо за её сверкающей, играющей всеми цветами радуги короной…

Он приподнялся на локти и стал осматриваться. Ровная бесконечная гладь и белое безмолвие окружало его со всех сторон. Холодное, тихое и спокойное белое безмолвие… Вдалеке были видны какие то строения, несколько одноэтажных белых ангаров с коньковыми такими же белоснежными, искрящимися на солнце крышами и широко распахнутыми воротами, куда то и дело входили и выходили люди. Люди были везде…и все были одинаковые. Не то, что бы на одно лицо, но все в одинаковой, белой форме без знаков различия. Все — и мужчины и женщины без исключения: белые, на толстой, рифленой подошве ботинки, белые брюки с широким ремнем и белые, с накладными грудными карманами и длинными рукавами легкие куртки… Все мужчины были коротко подстрижены: голые затылки и стоячий бобрик. У женщин же волосы были туго стянуты на затылках в конские, свисающие ниже лопаток хвосты, то и дело теряющих свою форму и переливающихся в лучах незаходящего солнца. Все окружающие его люди без исключения были молоды и красивы. Одухотворенные лица прекрасные, в цвет неба глаза, светлые волосы и ухоженные руки, стройные тела и грациозные походки, мир и спокойствие… И еще эта спокойная в своем величии, единственная, отличающаяся от всех остальных и сейчас стоящая рядом с ним в своем звездном, сотканном из снега и воздуха платье и внимательно за ним наблюдающая Королева всего этого…

Вот она взяла его за руку, когда он поднялся, и все так же молча повела его за собой. Он не сопротивлялся. Идти было легко и усталости совсем не чувствовалось. Прохладный, чистый воздух, заполнивший легкие, сделал тело почти воздушным. И он чувствовал, как с каждым следующим глотком этого чудного кислородного коктейля его тело становилось все сильнее и сильнее, как каждая его клеточка напитывалась такой энергией, что если бы у него сейчас были крылья, то никакая сила не смогла бы его сейчас удержать от полета. Взмах, и вот он уже взмыл вверх, и кружит над всем этим великолепием, видит всю эту прелесть и слышит прекрасную музыку вселенной. Музыку, которую можно слышать, видеть и чувствовать, но которую совершенно нельзя описать…ни нотами, ни уж тем более обычными словами. Музыку, которую никогда не услышишь на земле, и которая здесь была везде и во всем! Все окружающее его здесь пространство — была сама музыка, чистая, легкая и прекрасная!

Люди расступались, давая им дорогу и почти не обращая на них внимания. Для них, похоже, в этом ничего нового не было. Все вокруг были заняты своими повседневными делами, муравьи в муравейнике… Их даже не интересовал его разодранный, весь в крови, грязный камуфляжный комбинезон, с которым их белое, пахучее белье, в которое они все тут вырядились рядом не стояло… Он хотел было разозлиться, уж очень здесь все было стерильно и противно, но не успел… Они оказались в бараке и она жестом приказала ему скинуть с себя всю эту рвань, которой он только что так гордился. Зачем? Он оглянулся по сторонам, ища поддержки у этих успокоенных альбиносов, но, естественно, таковой не получил. «Давай, не выпендривайся, — говорили их голубые глаза и кивали успокоенные лица, — скидывай свое земное хламье, облачайся в наше небесное и становись одним из нас!»

— Я умер, — несчастный уставился на Королеву своими наполняющимися слезами глазами, — да? Эти твари все-таки меня догнали, да?

Королева молчала.

— А как же… — его вдруг поразила вся несуразность происходящего вокруг, — а как же там?.. Девка в психушке, Смирнова? Я же еще должен всем им помочь, а задание полковника, он же на меня рассчитывал, как же так?

— Лика?! — удивилась Королева, и это было её единственное восклицание, услышанное им за все время, что она находилась рядом.

— Да, Лика Смирнова, — он перестал расстегивать пуговицы на комбезе, — пропавшая позавчера в метро.

— Ты ей не поможешь.

— Ты не дашь? — пластмассовая пуговичка хрустнула в его пальцах на две половинки.

Королева не ответила. Пронзив его своим ледяным взглядом, она вытянула руку в его сторону, повернув ладонью вверх, и жестом приказала положить в неё осколки. Он положил, но лишь половину… Из упрямства, но на всем она и сама не стала настаивать, развернулась и медленно пошла прочь, уходя все дальше и дальше, постепенно растворяясь в белизне и теряясь из виду. Он с сожалением смотрел ей вслед, совершенно ясно понимая, что участь его решена и он больше этому холодному куску льда ничем не интересен. Пол сломанной пуговицы для коллекции — все, что ей от него было нужно. Альбиносы тоже отошли в сторону и перестали приставать со своим переодеванием, один за другим вслед за своей госпожой растворяясь в пространстве. Этим, правда, и пуговицы не досталось!

— Куда же вы, лебеди? — усмехнулся он и развел руки в стороны. — А как же я? Что будет со мной? Это же я, Малчиш Плохиш! Это же я подложил бомбу, черт бы вас всех здесь побрал вместе с вашей этой королевой. Куда же вы все сматываетесь? Верните меня на родину и чешите куда хотите! — И с этим криком он попытался остановить одного из них, но не вышло, рука прошла сквозь тело как сквозь воздух, а конский хвост проследовал дальше, и даже не обернулся…

Небо стало меркнуть, и на нем стали появляться звезды…много звезд. Черное небо и яркие звезды в считанные секунды окружили его со всех сторон. И он почувствовал, что проваливается и начинает куда то стремительно падать с ужасом понимая, что даже невесомость его уже не держит… «Ты ей не поможешь», — слышал он последние её слова и видел её глаза. И совсем они были у неё не ледяные и серые, а скорее печальные и голубые.

День 3, эпизод 8

Эпизод VIII

«…Что же такое жизнь?.. Мы рождаемся, но не помним своегорождения, а детство помним лишь отрывочно; мы живем и, живя, теряем ощущение жизни. Ибо что мы такое? Откуда мы и куда уходим? Должно ли считать рождение началом, а смерть — концом нашего существования? И что такое рождение и что такое смерть?» — Лорман оторвался от книги и посмотрел на лежащую, укутанную до самой головы какими то тряпками Лику. Глаза её были закрыты, а лоб покрыт мелкими капельками пота. Её знобило, и она никак не могла согреться. Дрожь била все её тело, а зубы выбивали мелкую чечетку. Лорман облазил все вагоны пока нашел, чем её укрыть, но ей все было мало. Съежившись и поджав к груди ноги, она, обхватив себя руками, пыталась судорожно согреться, но это у неё совсем не получалось. Не согревал даже разведенный костер, рядом с которым она лежала, и в который Лорман время от времени подбрасывал самые настоящие доски и деревянные остатки мебели, неизвестно где взятые, но довольно приличной кучей сваленные около огня. Желтые языки пламени лизали дерево, и оно уютно так потрескивало, совсем как у неё на даче в камине, когда они всей семьей, мать, отец и она собирались и грелись возле него долгими зимними вечерами.

Ее мама брала в руки старую, толстую книгу с полки, чаще классику, и начинала с выражением читать. Проходило всего каких-то несколько минут и её спокойный, чуть глуховатый голос уносил их в семнадцатый или восемнадцатый век. Где за окном в какой-нибудь старинной графской усадьбе, затерявшейся среди бескрайних заснеженных полей, точно так же могла завывать метель, а у потрескивающего камина в шикарном, усеянном драгоценными каменьями, платье, закутавшись в теплую шаль, греться молодая леди. Конечно же, похожая на неё, а может быть и она сама, только в той, совсем другой и незнакомой ей жизни…

— Продолжай, — попросила Лика, — не молчи.

Больше всего сейчас она боялась тишины, но больше этого она боялась сейчас заснуть и больше никогда уже не проснуться. А что это будет именно так, Лика уже и не сомневалась и лишь из последних сил пыталась этот момент отсрочить, но чувствовала, что с каждой следующей минутой справляется с этим все хуже и хуже.

Лорман приподнялся, поправил под её головой самодельную, скрученную из обивки сидений подушку, подложил в костер дров, подгреб к середине выпавшие из костра угли и продолжил: «Утонченные логические абстракции ведут к такому восприятию жизни, которое хотя и поражает поначалу, но является именно тем, что притуплено в нас привычностью и повторением. Оно как бы срывает с жизненной сцены разрисованную завесу…»

Лика заканчивала дорисовывать на кресте перекладину. Помада почти вся стерлась, и ей не хватало совсем немного, когда она почувствовала, как чьи-то сильные руки оторвали её от этого увлекательного занятия, и стенка с нарисованным на нем крестом стала стремительно удаляться. Языки пламени из трещины, дым и содрогающаяся то и дело под ногами почва до сих пор стояли у неё перед глазами. Было страшно, но оцепенение прошло. Он тащил её за руку, но она и сама уже могла двигаться. Она даже попыталась освободиться, но не тут-то было. Железные тиски мертво сдавили её слабую ручку, и никакая сила теперь не могла заставить их разжаться. Они бежали, останавливались, перелазили через образовавшиеся загромождения, падали, поднимались и снова продолжали бежать, сбивая колени, царапая руки и получая ссадины. До конца тоннеля оставалась какая то сотня метров, может чуть больше, когда земля, и так трясшаяся как сумасшедшая, решила развалиться, вообще, на части, треснув как раз у них под ногами. Парню повезло больше, он бежал первым и поэтому смог, успел перескочить растущую на глазах пропасть, а вот она… Она с ужасом поняла, что летит как раз точно в это огненное пекло, разверзшееся у неё прямо под ногами, а дальше… Дальше в памяти остался только свой истерический крик, падение и приближающееся раскаленное пекло и… боль от сильного удара всем телом об образовавшуюся стену расщелины. И еще в памяти осталось перекошенное от нечеловеческого напряжения лицо этого парня, стиснувшего зубы и из последних сил пытающегося вытащить её одной рукой из этого кипящего ада, куда она угодила, а второй судорожно пытаясь зацепиться за землю, безжалостно ускользающую из-под содранных в кровь пальцев. Но человеческие силы тоже не беспредельны, и если его пальцы еще держали её, то вот её тонкие пальчики, к сожалению, стали разжиматься и потихоньку выскальзывать из его руки. Она сползала все ниже и ниже в дышащую огнем пропасть, а он следом за ней. Еще немного и от них обоих останутся только рожки да ножки, два зажаренных скелета…

Расширенными от страха глазами она с ужасом впилась в его бешенные зрачки с играющими в них языками пламени и вдруг ясно поняла, что этот упертый немец, этот трус несчастный совсем не собирается её отпускать, и никогда не отпустит, но и вытащить её тоже не сможет и, что еще чуть-чуть и все… Она оглянулась вниз и тут же почувствовала на своем лице раскаленное дыхание бурлящий и клокочущий под ногами бездны. Жар обжог горло. Адский котел раскрывал ей свои объятия! Девчонка подняла голову, смотреть вниз было выше её сил, и последний раз встретилась с ним глазами. Он что-то её кричал, изо всех сил пытаясь удержаться на краю, продолжая сползать при этом вместе с ней все глубже и глубже в пасть смерти, но она его уже не слышала… Она уже разжала свои тоненькие ухоженные пальчики со сломанными, правда, давно уже ногтями…

«…что все существует лишь постольку, поскольку воспринимается, — продолжал читать вслух Лорман. — Правда, против этого восстают все наши ощущения…что весь прочный мир создан из «вещества того же, что наши сны». Поразительные нелепости общепринятой философии…»

Он закрыл книгу и прочел на обложке имя автора, вытесненное большими золотыми буквами: «Шелли». Дальше читать ему не хотелось, слишком умно, но и другой книги у него, к сожалению, под рукой не было. Хорошо хоть эту нашел, чудом сохранившуюся в одном из разбитых вагонов, когда лазил по ним в поисках съестного, хоть какой одежды и дров. Дрова-то он нашел, да вот еще эту книгу, а вот с едой получился облом, как, впрочем, и с одеждой.

Парень тяжело поднялся, подошел к костру и стал медленно вертеть поджаривающийся на нем кусок мяса. Запах был приятный и даже очень… Он почувствовал, как засосало под ложечкой. Первый кусок мяса за три дня. «Если бы мне кто раньше сказал, — усмехнулся он про себя, — что я на станции «Таганская» разведу костер и буду на нем крысу жарить, да еще и слюной исходить по этой твари, сам бы тому горло собственными зубами перегрыз».

Лика повернулась на бок и «шкура», содранная с сидения, оголила её плечо. Пришлось поправлять. Сам он, кстати, тоже был одет в такую же «шкуру», и перевязан на талии куском проволоки, совсем как Рембо в молодости, только волосы покороче. Грязное лицо и играющие на нем блики придавали картине почти полное сходство с оригиналом, когда тот с зажженным факелом по пояс в воде пробирался по пещере, кишащей крысами. Лорман вздохнул, завидуя, в его распоряжение этих съедобных деликатесов было гораздо меньше.

Вот уже второй день они торчали на этой станции и не двигались с места. Второй день его спутница с высокой температурой металась в бреду изредка приходя в себя и тут же снова куда-то проваливаясь, то несвязным языком, бормоча какие то сказки про какую то утопленницу, тащащую её за собой в болото, то начиная плакать и просить его, что бы он прижался к ней и никуда от себя не отпускал. Иногда она просил ей почитать, когда температура её немного отпускала, и ей становилось чуть-чуть легче. И тогда он брал книгу и начинал читать, скрипя при этом зубами от своего бессилия. Он читал, а она тихо лежала и слушала… Только вот слышала ли она то, что он читал

Лорман поправил съехавшее с неё «одеяло» и дотронулся до влажного лба ладонью. Температура снова поднималась, а у него под рукой не было даже воды, что бы смочить в ней тряпку и положить ей на лоб. По идее, грунтовые воды должны были давно затопить все это подземное царство без электричества, но этого, почему-то не случилось. Тока не было, насосы не работали, но и вода тоже не поступала. Толи её на этом уровне подземки, вообще, никогда не было, то ли она ушла еще глубже под землю? Лорман тяжело вздохнул. Факт оставался фактом, вода отсутствовала за исключением той малости, что они нашли в бутылке. Всего два дня прошло после этого, а как давно это было.

Лика повернулась на спину, открыла глаза и стала что-то бессвязно шептать своими пересохшими губами. Лорман склонился ухом к самому её рту, чтобы хоть что-то расслышать из её слов, но разобрать в её бессвязном бормотании ничего так и не смог. Девчонка, похоже, снова бредила. Она смотрела на него своими воспаленными глазами, но себя он в них не видел. Она что-то ему шептала, но ответа его не слышала. Сейчас они были очень далеки друг от друга, так далеки, что он даже себе и представить не мог, сколько сейчас веков их разделяло. Желтоватые языки пламени лизали почерневшие от копоти камни, дрова чуть потрескивали, а красные угольки добавляли костру еще больше тепла, прелести и света. Лика давно уже смотрела на огонь и не о чем не думала. Ей просто нравилось сидеть здесь, в этом старом и удобном кресле, и в этом пустынном, освещенном только светом камина зале, сидеть, вытянув к теплому костру ноги и больше ничего не делать. Вот если бы еще и спина не мерзла. Леди поправила шаль, поднялась с места и повернулась к огню спиной, так чтобы и той чуть-чуть тепла перепало. Свет и тьма поменялись местами. Некоторое время она, вообще, ничего не видела, бесполезно всматриваясь в черноту зала, пока глаза не привыкли, а то, что она затем там увидела, ей совсем не понравилось. Находиться около камина было конечно приятно, ощущать тепло костра и представлять, как там сейчас вьюжит на улице. И если бы еще не этот окружающий её в зале мрак, сводящий с ума. Из глубины которого, она это чувствовала кожей, на нее все время что-то пялилось.

Девушка обошла камин, взяла с полки тонкую лучину, сунула её одним концом в огонь и подождала пока она загорится. Затем, не спеша, шелестя лишь складками своего длинного стянутого корсетом в талии платья, поднимающего грудь и спирающего дыхание, принялась зажигать многочисленные свечи, натыканные в дорогие, искусной работы подсвечники, расставленные и развешанные по всему периметру зала. И только завывание ветра за окнами и глухое, чуть слышное эхо от стука её каблучков разносились и сопровождали её при этом… Огромный, с мраморным полом зал постепенно преображался. С каждой следующей зажженной свечой он становился все светлее и красивее. Огоньки свечей, отражаясь в золоте подсвечников, устремлялись к полу и оттуда, ударившись о зеркальную его поверхность и, отразившись, разлетались к окнам, стенам и потолку, освещая их и оживляя, придавая всему этому царству золота, мрамора и стекла еще больше неописуемого великолепия. Было бы еще все здесь не так запущенно, цены бы не было всему этому великолепию.

Девушка мечтательно прикрыла глаза и, склонив чуть набок свою прелестную головку, принялась кружиться по залу. Оркестр играл вальс, а вокруг кружились красивые молодые пары: военные в белых мундирах с золотыми эполетами, господа в черных фраках и дамы в воздушных, играющих блесками белых платьях с нарумяненными щечками и в длинных, по самый локоть беленьких перчатках… Все здесь звенело, кружилось, сверкало! И она тоже кружилась вместе со всеми, точно в таком же белоснежном платье, только еще лучше и красивее! И, вообще, не только платье, а она сама была здесь самой лучшей и самой красивой! Потому что… Потому что это был её бал, бал в её честь, первый и, может быть, последний бал в её жизни, и она была на этом балу Королевой!!! Вальс и музыка… Вой метели и потрескивание дров в камине…

Когда то здесь все именно так и было: звенели шпоры, лилось шампанское, и молодежь радовалась жизни. Старики же их слегка не понимали, предпочитая танцам, занудные светские беседы, забыв давно уже себя молодыми. Лика перестала кружиться и остановилась, застыла одна посередине этого огромного, некогда очень красивого и шикарного зала. Давно все это было. Пару веков, так точно в этом зале никто не собирался и не веселился. После того, как в нем появился этот портрет, веселье здесь прекратилось.

Девушка вернулась к камину, вернула лучину обратно в вазу, где она до этого и стояла и удовлетворенно потерла руки. Стало значительно светлее, уютнее и даже, кажется, чуточку теплее. Во всяком случае стало не так мрачно как было и даже огромный старый, потрескавшийся от времени портрет графини нарисованный с неё лет двести назад, а может быть и того больше и теперь закрывающий все погрешности на противоположной от камина стене зала, тоже не был таким мрачным.

Строгое, совершенно белое, без единой кровинки, но все равно очень красивое лицо молодой, всего лет двадцати отроду аристократки с собранными вверх золотистыми волосами и спускающимися по вискам завитыми локонами, украшенными еще по лбу и цепочкой крупного жемчуга снисходительно смотрело на неё с высоты своих веков. Правильный нос, сжатые в узкую полоску серые губы и хищный разлет выщипанных бровей венчали такие же хищные, холодные глаза.

Лика подошла ближе. Почему-то раньше ей этот портрет совсем не нравился, она даже боялась его и старалась держаться от него как можно дальше. Лика даже в зал этот старалась не приходить, хоть здесь и было очень красиво, что бы ни встречаться с этим пронизывающим холодом её серо-голубых глаз и чуть заметным изгибом её надменной, все понимающей ухмылки. Ей все время казалось, что графиня с портрета не просто смотрела на неё своими так искусано написанными глазами, а что она её еще и видела. Странное было ощущение. Получалось, что не она смотрела на портрет и любовалась красотой его линий, так точно и тонко нанесенных талантливым художником на холст, а совсем наоборот… портрет любовался ею, раздевая её до нитки, смакуя каждую её черточку и закрадываясь в самые укромные уголки её души. И в какую бы погоду бы она не подходила к этому портрету, пусть даже в самую жару, от него всегда, почему-то веяло холодом.

И вот теперь она стояла напротив этого портрета, одна в этом холодном, огромном и полутемном зале, для освещения которого, конечно же, было недостаточно тех нескольких свечей, что она здесь зажгла и пялилась на эту статную красотку. И самое интересное, что сейчас ей было совсем не страшно. Что-то в нем изменилось, в этом портрете, и она это чувствовала. Только вот что? Лика подошла еще ближе к нему и протянула руку, что бы дотронуться до холста и понять, что же именно? Дотронулась и тут же, словно ошпаренная, отдернула в испуге руку. Ей вдруг показалось… Ей показалось, что она дотронулась не до холста, а до её платья. Она коснулась бархата её платья и почувствовала, как то качнулось под её пальцами. Лика не могла этому поверить, но точно знала, что это было именно так. Пальцы до сих пор чувствовали шероховатую теплоту материи. Взгляд девушки прошелся по платью, задержался на узкой талии, скользнул по почти обнаженным, сдавленных корсетом грудям и тонкой, украшенной бриллиантовой диадемой шее и, наконец, добрался до лица графини…

Аристократка была действительно хороша и даже очень. Написанная во весь рост с оригинала картина точно передавала именно то, что и хотел передать художник — красоту и тайну покойницы. Впервые за все время Лика не просто засмотрелась на картину, она ею любовалась. Ей вдруг показалось, что она сейчас не просто видит эту знатную леди, умершую около двух веков назад, а что она её чувствует… И никакие века ей в этом не помеха. Ведь дотронулась же она до её платья. Шикарное, оно тяжелыми складками ложилось на мраморные ступеньки лестницы, ведущей к пруду, изображенному за её спиной, в черной глади которого художник спрятал мерцающие звезды. Чувствовалось, что он специально сделал такой темный фон, что бы еще отчетливее передать и запечатлеть в веках эту божественную красоту и, похоже, что ему это удалось. Страшный пруд, темные деревья, чуть сереющая вдалеке беседка и даже краешек луны, повисшей в небе, были ничем по сравнению с этой, позирующей ему вечностью! Все это можно было, вообще, замазать черным и все равно этого никто бы не заметил. Какие могут быть звезды и небо, когда на тебя такие глаза смотрят, что даже и через двести лет от них мурашки бегут по коже!

Красавицу нашли через три дня после того как картина была написана. Выловили из того самого пруда, на берегу которого она и позировала, в том же самом платье, но только уже, почему-то без драгоценностей… Художника, вложившего в этот портрет всю свою душу поймали значительно позже.

Взгляды их встретились, и Лика почувствовала, что мраморный пол постепенно начал уходить из-под её ног, а изображение смазываться. Графиня смотрела на неё и…улыбалась.

Все было тоже и не то! Зал вдруг пропал, и они оказались на берегу того самого пруда, где она и утонула, друг напротив друга, живая и мертвая, прошлое и настоящее… Утопленница подняла руку и поманила Лику к себе. И та пошла… Мгновение, и она уже почувствовала холод её пальцев, еще мгновение и холодная вода коснулась её ног. Она с ужасом заметила, что вода поднимается все выше и выше, но послушно продолжала следовать за графиней. Ступеньки кончились и ноги коснулись дна… Еще немного и вода с головой накроет их обоих. «Что же я делаю, Господи? — она вдруг заплакала. — Я же совсем не хочу умирать…» И тут графиня её отпустила. Рука её скользнула в воду да так там и осталась. Лика остановилась, но как завороженная продолжала следить за тем как её спутница продолжала погружаться в воду все глубже и глубже… Вот уже черная вода дошла до её лопаток и коснулась кончиков её волос, золотыми нитями расплывшихся по поверхности. Еще шаг… и… Графиня остановилась и повернулась к ней лицом. Сердце Лики бешено забилось. Сейчас она позовет её, поманит своим тоненьким пальчиком и никуда от неё она уже не денется, закроет глаза и двинется следом за ней топиться… «О боже, — Лика остановившимися глазами впилась в её губы, — что же я такое делаю? Сейчас они откроются и все…я пропала!»

День 3, эпизод 9

Эпизод IX

«Ты ей не поможешь…» Будильник, разрываясь, гремел на всю комнату, но Коршун не шевелился. Будильник он слышал, но не очень-то хотелось просыпаться, когда и заснуть то толком, еще не успел. Но и будильник тоже не сдавался, гремел и гремел себе на всю комнату, ему то что? Это же не он только что коснулся головой подушки. Сам завел… сам и виноват!

Коршун, наконец, пошевелился. Тяжелая ладонь опустилась на беспокойную головку часов, и в комнате сразу стало тихо и спокойно. Он перевернулся на спину и потянулся. До чертиков не хотелось вставать, но…работа есть работа и надо было шевелиться. В окно сквозь пелену дыма давно уже светило солнышко, на улице чирикали птички и гудели машинки, ругались дворники и скидывались на троих местные пьяницы… Кто-то спешил на работу, кто-то только просыпался… Начинался новый рабочий день и все в который уже раз повторялось сначала. Каждый божий день все одно и то же: упал, отжался, упал, отжался…

Коршун, позевывая со сна, с трудом разлепил слипшиеся глаза и свесил ноги на пол. Коленки хрустнули, и тело постепенно стало принимать вертикальное положение. «Где мои семнадцать лет? — Коршун выгнул спину и медленно развел руки в стороны. — Там же, где велосипед…». Несколько шагов к открытому балкону и первый глоток свежего воздуха… «Да, — сморщился он, пытаясь сквозь дым хоть что-то рассмотреть на улице. — Сегодня еще хуже, чем вчера…А завтра будет еще хуже, чем сегодня. Значит, — сделал он вывод, — надо жить сегодня и радоваться…». Сделал вывод и закрепил его смачным плевком вниз, как все это у нас делают и, скорее всего, кому-то на голову, но это просто кому-то сегодня не повезло, и видимо плевок достиг цели, потому что кто-то там внизу, скорее всего тот, кому сегодня и в самом деле с самого утра не повезло, после этого долго и заразительно смеялся, размазывая по волосам его сопли. Просто и гениально: один прочищает глотку, другой моет волосы — все умываются! Утро…

В ванной он сунул на пару минут голову под холодный кран — самый лучший способ очухаться, после чего почистил зубы и принялся скоблить подбородок. Когда с этим было покончено, он прошел на кухню и включил чайник. Параллельно в кастрюлю посыпались остатки пельменей, чудом сохранившиеся в морозилке, и включился телевизор. Пульт валялся на столе. Коршун, одной рукой помешивая пельмени, а второй принялся листать каналы. Первый канал — стрельба, второй канал — реклама прокладок, третий канал — прямая трансляция из спальни сестричек-лесбиянок, четвертый — снова реклама прокладок, только уже черных и с крылышками, умеющих летать, наверное… Ну, и так далее, и тому подобное. Смотреть было нечего. На шестом канале Коршун отчаялся найти что-то путное…

— Ты дура, куда смотрела? — визжал в телевизоре на какую-то бабу, якобы свою жену, мужичонка в аккуратненьких черненьких брючках с фюреровской щеточкой усов под носом и таким же славненьким чубчиком. — Ты же нас, сука, по миру пустила…

— Заткнись, — дамочка нехотя оборонялась, — ты сам во всем виноват!!!

— Я?!

— Ты!!!

— Что ты несешь, зараза?! Я всю жизнь все только в дом тащил, семь лет отсидел, а ты…

— Я его люблю, — телка смахнула накатившую слезу рукою, — и он меня тоже!

— Как ты, стерва, могла придать нашу любовь? — мужичонка тоже заплакал. — Ведь я тебя так любил, так любил! И с кем…

— Да он в сто, двести, триста раз тебя лучше, — телка театрально вскочила и зашвырнула в него свою сумочку, набитую десятью килограммами картошки. — А ты по сравнению с ним просто сволочь, вот ты кто! Импотент проклятый, — дама так расчувствовалась, что заревела в голос.

— Страсти накаляются, — вставил свои пять копеек ведущий. — Думаю, что настало время показать зрителям третьего участника скандала. Приз в студию…но после рекламной паузы!

Мужик в ролике усердно работал кувалдой над своим «запором», делая из него конфетку, но ни чего у него, естественно, не получалось и он, естественно, слегка злился. Вот в Индии, он это сам видел, у одного козла это получилось, а у него, русского мужика ни хрена не получалось! Как же так, а где же справедливость?!

А в это время на втором плане якобы случайно появляется шестисотый «мерседес» на свою голову и галантно так останавливается. Открывается дверь и оттуда медленно показалась капроновая ножка в туфельке на тоненькой шпилечке… Вот она, вся их хваленая демократия, накось выкуси!

Конечно, такой наглости наш озверевший мужик уже не выдержал. Одни, понимаешь ли, пашут с утра до ночи, гробят себя и здоровье, а другие только в чулочках на машинках раскатывают. Украли все и теперь радуются! «Не выйдет…»— орет он и бросается за руль своего «запора», заводит его и, гремя железом, направляет его на немецкого «оккупанта». Ну, прямо Гостелло в космосе…Удар, гром, взрыв и ничего не видно…

Потом дым рассеивается, и все видят, что от «запорожца» остались только рожки да ножки, а «мерседес» как стоял, так и остался стоять, ни одной царапины, только сигнализация включилась, пи-би, пи-би, бля-ля, ля-ля…

— Качество гарантировано! — размалеванная телка хитро косит глазки в объектив. — Не верите? Попробуйте сами…их теперь по Москве много ездит!

Губы с той стороны прилипают к стеклу экрана… Здорово! Находка режиссера… Страхуйтесь от несчастного случая! Мужик тоже улыбается, он то свой давно застраховал!

В студию вносят третьего участника программы, перебинтованного с ног до головы беднягу.

— Как ты мог, как ты мог?! — мужичонка бросаться ему на грудь. — Ведь я тебя так любил, а ты променял меня на эту…

— Прости меня, — забинтованный тоже рыдает, — но у меня не было другого выбора. Она мне сказала, что если я её не того… То она сначала тебя зарежет, а затем зарежет и меня!

— Это…правда? — он оборачивается к своей жене.

— Да, правда!!! — вопит та и высыпает себе в рот целый пузырек таблеток. Все в шоке… Взъерошенный ведущий бросается на помощь, но…поздно! Видимо — цианистый калий! Но нет…слабительное!!!

— Теперь она нас не достанет, сынок! — отец облегченно вытирает пот со лба. — Пойдем отсюда, эта то чума думала, что там витамины, раззявила рот на халяву…

— Пойдем, папочка…

— Осталось только узнать, — ведущий хитро подмигивает в экран, — кто этого сыночка, этого доброго молодца так разукрасил? Ответ: никто, владелец «мерседеса», он таким родился, а теперь вернемся к предыдущим участникам нашего шоу…

Ведущий на седьмом небе от счастья. Это ведь он сам додумался до слабительного! Такая маленькая, домашненькая заготовочка… Дальше — смех в зале, весь мир сошел с ума! Вспотевшие, замученные зрители, с таким трудом пробившиеся на запись готовы теперь были ржать хоть до утра, лишь бы только потом свою морду в телевизоре увидеть и хоть на секундочку почувствовать себя счастливым. За десять то баксов, что им за это платят? Психи! «Хлопаем, хлопаем, — это уже за кадром, — что заснули?! Что сидим с кислыми рожами?! Ну-ка изобразили веселье на лицах, улыбочки, улыбочки… За что вам бабки только платят? У нас же шоу, а не похороны!» Затем вид с боку: выбитое окно и последний полет двух навигаторов прямо на улицу и, чуть позже…еще одной, последней участницы программы: «Не хотите по десять баксов, вообще ничего не получите…» Се-ля-ви, называется…

— Кино, твою мать, — Коршун выругался, меняя и этот канал на следующий, и принимаясь за пельмени. Время поджимало, и надо было двигать на службу, но и голодным тоже уходить не хотелось. Поев, он вернулся в комнату и принялся убирать постель. Скомкав белье в кучу, он открыл шкаф и принялся его туда запихивать. Что-то при этом укололо его в руку, но он не обратил внимания, и только когда уже закрыл дверцы, заметил валяющуюся на полу зеленую пластмассовую пуговицу, вернее её половинку. Присев на корточки он поднял её и стал внимательно рассматривать. «Надо же, — удивился он, — откуда она здесь взялась?» Что-то вертелось в уме, какие-то картинки проскальзывали типа снежного поля и голубого неба, но дальше этого дело не двигалось, как обрезало. Экран мозгового компьютера был девственно чист, голова ничего не помнила. Щелчок и сломанная пуговица полетела в форточку, мусора здесь и без неё хватало. Не было этого и никогда не могло быть, по определению… Белое поле и голубое небо…

Коршун подошел к столу, включил свой старенький, маломощный компьютер, дождался, пока он загрузиться и вставил дискетку. Экран высветился рядом цифр, фамилий и названий. Вся информация, собранная по делу в метро была теперь перед глазами. Он пробежался глазами по фамилиям погибших и задумался. Имена и фамилии ему ничего не говорили. «Пять удачных попыток, закончившихся отличным результатом и одна неудачная, — Коршун оторвался от экрана и откинулся на спинку стула, — закончившаяся в психбольнице. Всего шесть… Шесть попыток самоубийства за пару дней. Случайно?» 8:00, ровно… «Допустим, что Кудрявцева не оказалось бы в эту минуту рядом? Шесть… Эта сбрендившая точно бы оказалась тогда под поездом. Всего: пять плюс один. Шесть — хорошее число, — он выдвинул ящик стола, достал оттуда пачку сигарет и, передумав курить, бросил её на стол. — Еще бы две шестерки и дело можно было бы считать закрытым. Сатанисты придумали новый способ жертвоприношений…» 8:01… «Не проходит, — и он все-таки потянулся за сигаретой. — Погибшие явно были из другой оперы. Правда, их могли поймать перед этим, задурить им мозги в каком подвале, а затем отпустить…спокойно бросаться под поезд. Ерунда… — Коршун затянулся. — Никто их не хватал, иначе бы уцелевшая нам об этом рассказала. А может она ничего не помнит? Такое тоже может быть. «Промыли» мозги и отпустили каяться…» Коршун встал и подошел к окну. Дым слегка рассеялся, и даже соседний дом стал виден, с потягивающейся в окна полуголой блондинкой, начинающей свое утро с солнечной ванны. «От неё и надо плясать, — решил он и выкинул догоревший бычок на улицу. — Она одна знает больше всех нас вместе взятых». Блондинка улыбнулась… «А сиськи ничего, — Коршун ответил ей тем же, — красивые» И она, словно услышав его, взяла и чуть приподняла их снизу двумя своими прелестными ручками. «Стерва… — он продолжал скалиться. — Я ведь и прийти могу…» И снова она, будто услышала его… Два её пальчика пробежалась по воздуху, изображая его, спускающегося вниз по лестнице…

— Я? — ткнул он себя в грудь пальцем.

— Ты, ты, — закивала та головой.

«Из шести, две оказались родными сестрами, — Коршун стал натягивать на ноги голубые джинсы. — Родные сестры почти в один день без всяких видимых причин бросаются под поезд. Интересно… Вторая следует за первой, не смогла пережить случившегося? А следы от чьих-то ногтей на ноге? — белая футболка мягко облегла тело. — Видела в метро Лику, пропавшую дочь моего начальничка и свою подружку. Видела ли? А может, — одно движение и ремень застегнут, — та тоже пропала в метро?!» Коршун вернулся к монитору и впился взглядом в список фамилий: «Карпенко, Ермолицкая, Давыдова, Рощина…» Всего четыре, пятая фамилия в списке отсутствовала… Изуродованное до неузнаваемости тело оказалось без документов. «Может это она и есть? — экран монитора погас, и дискета снова полетела в сумку. — Тогда почему мне полковник ничего об этом не сказал? А когда я его тогда случайно встретил в подземке, не её ли он, случайно, опознавать примчался? А если так, то почему не узнал? Не поддалась опознанию? Фигня…родную дочь в любом виде узнаешь… Однако, не узнал, — один кроссовок одет. — Хорошо, будем плясать от противного. Допустим, что это она, — второй тоже, — тогда трое из шести знают друг друга, двое из трех учатся в одном институте и на одном факультете…» Телефон снят с подзарядки и тоже брошен в сумку. Туда же полетели документы с пистолетом и солнцезащитные очки. Ключи от машины в руках, халява закончилась — на чужой кататься, дверь квартиры закрыта, кнопка вызова лифта нажата. «Смирнова знает сестер Рощиных, — Коршун вошел в лифт. — Она вполне может быть знакома и с остальными тремя… Почему бы нет? Пять подружек взялись за руки и весело отправились всей компанией на тот свет. Человеческая сущность решила избавиться от своего физического тела, осталось еще шесть, астральное, ментальное… — лифт остановился, полу раздолбанные дверцы разъехались в разные стороны, путь свободен. — Если это так, то это не ново, прецеденты уже были. Три школьницы, например, выбросившиеся из окна пару лет назад одна за другой… Надо выяснить, что там ими двигало, может и здесь тогда ясность появиться, — вот и улица. — Все дымим, да? А телка ничего себе. Сейчас бы бросить все да завалиться к ней на седьмой этаж. Кроватка там должно быть еще та… Может, правда, плюнуть на все? — Коршун мечтательно прикрыл глаза. — Ага, как же… В психушку надо дергать, хватать Рощину и валить с ней в морг на опознание. Эта то от своей подружки не откажется…» 8:13… Он был уже недалеко своей машины, слегка поношенной серой «девятки», припаркованной совсем недалеко от его подъезда прямо на газоне между деревьями, где было место свободное, когда случайно вспомнил, что телевизор на кухне остался не выключенным. Выругавшись, он повернул свои оглобли обратно. Плохая примета…

И снова обшарпанный подъезд, заплеванный лифт и дверь на размалеванной площадке… Бывший социалистический рай трудящихся с убогими квартирками и шестиметровыми кухоньками. Посторонился, пропустил медленно и очень тяжело спускающуюся по ступенькам старушку, живущую этажом выше. Ей не повезло, лифт уже сломался. Лифт в его подъезде давно уже в две стороны не ездил… Коршун проводил её взглядом, сожалея о том, что помочь ничем не может и вставил ключ в замок, поворот и металлическая дверь открылась. Старушка остановилась…

— Вы новенький? — услышал он за спиной чей-то молодой голос, явно старушке не принадлежащий.

— Нет, — Коршун обернулся и постарался улыбнуться, — кажется… Три года уже здесь живу.

Вместо дряхлой, почти убитой старухи по середине пролета стояла и с ним разговаривала молодая, не лишенная привлекательности, женщина, улыбающаяся ему и игриво подмигивающая. Легкое, ситцевое платьице, открытые коленки, стройные, в беленьких босоножках, ножки…

— Может тридцать три? — рассмеялась она, — Если учесть, что дом только заселили и даже лифт еще не наладили.

— Да?! — якобы удивился он. — Вы не перепутали?

— Конечно, — женщина продолжала улыбаться. — Вы, случаем, сами ничего не перепутали? — и легкие её каблучки зацокали дальше по ступенькам… — Заходите вечером, поболтаем… — донесся до него откуда-то снизу её певучий голос. — Кстати, и расскажите мне, где вы такие сногсшибательные заграничные джинсы с кедами отхватили?

— Непременно, — Коршун открыл дверь и прошел внутрь. «Прямо на глазах у людей крыша едет, — вздохнул он про себя, имея ввиду несчастную. — Лифт еще не пустили, а дом уже заселили. Джинсы ей понравились…» Продолжая ухмыляться, он прошел в прихожую и чуть прикрыл за собой дверь. Здесь, слава богу, за тридцать три года ничего не изменилось, в смысле планировки… Даже телевизор, и тот не сломался, исправно продолжая работать, только не на кухне, а почему-то уже в комнате. Коршун застыл как вкопанный, пытаясь сориентироваться в пространстве и понять, куда же это он, собственно, попал и что здесь, вообще, такое происходит. Из комнаты на него уставился какой-то допотопный черно-белый антиквариат «Рубином-102», образца конца шестидесятых, а не его цветной «SHARP» с почти метровой диагональю… «У кого еще крыша поехала?» Чужая мебель, чужая квартира, чужое время…

***

— Куда он делся?! — орал на всю квартиру здоровенный детина в камуфляжной форме с автоматом в руках. — Дверь открыта, а его нет… Не мог же он испариться? Чего уставились, олухи? Сержант Макаренко…

— Я…

— Вперед на лестницу, проверь верхние этажи и выход на крышу. Ты, — и он ткнул пальцем во второго солдата, — с Мисяком и Клещицким дуйте по соседям… Уйти он не мог, где-то здесь прячется. — Здоровяк снял с головы каску и принялся носовым платком вытирать потную бритую голову. — Баран…

— Слушаю.

— Бери еще двух бойцов и на улицу, проверь все там, — детина высунулся в окно и посмотрел вниз. — Надо же, какая скотина… Неужели ушел из-под самого носа?

— Не психуй, Бурый, найдем, — подошедший спецназовец протянул ему сигареты. — Перекури…успокаивает.

— Здоровый, — офицер сморщился и ребром ладони отвел от себя его руку с пачкой, — ты же знаешь, что я еще в Тюмени двадцать лет назад завязал.

— Так развязывай…

— Да пошел ты… — Бурый крутнулся и каблук его спецназовского ботинка въехал в дверь шкафа, превратив её в кучу дров. Удар прикладом, и разбитый монитор полетел на пол. — Куда он делся, я тебя спрашиваю, твою мать?!

Телевизор продолжал работать. Черно-белая леди, хорошо поставленным голосом сеяла в массы доброе и вечное: «Закончил свою работу очередной пленум ЦК КПСС, — вещала она с экрана — Последний год восьмой пятилетки набирает темп. Вся страна уверенно выходит на финишную прямую. Трудовые коллективы берут повышенные стахановские обязательства… С итоговой речью, неоднократно прерывающейся продолжительными аплодисментами, переходящими в овации выступил Генеральный секретарь ЦК КПСС…герой Советского Союза и социалистического труда…товарищ Леонид Ильич… Американская военщина продолжает свою агрессию во Вьетнаме. Каждый день продолжают гибнуть ни в чем не повинные люди… Советский Союз выступил с осуждающей нотой протеста по поводу…» Коршун прислонился к стене и постарался успокоиться. «Бред какой-о… Сейчас все пройдет, — он закрыл глаза. — Мне все это кажется. Сейчас я открою глаза и снова окажусь в своей квартире. Считаю до трех и открываю: раз, два, три…» Не оказался… Он прошел в комнату и сел на диван, вылупившись ничего не видящими глазами в крохотный экран телевизора. Плачущее личико вьетнамской девочки со страхом всматривающейся в небо, зверский оскал американского солдата, всполохи пламени от напалма… «Надо же, — мелькнула мысль, — телик такой же как и у нас был, когда я в садик бегал. Надо в зеркало глянуть, — усмехнулся он, — может, снова туда придется топать…»

— Ну, — рявкнул Бурый на вытянувшегося перед ним военного, — нашли?

— Нет, в этом подъезде выхода на крышу нет.

— Девятый этаж прошмонали? Он мог через балкон на крышу вылезти.

— Да. Жильцы это отрицают…

— Слышал? — здоровяка аж всего перекосило от этой новости. — Жильцы это отрицают. Макаренко, ты где до нас работал?

— В полиции…

— Вот и возвращался бы туда снова или романтики захотелось? Жильцы это отрицают… — офицер заржал. — Здоровый, ты слышал? Придумают же… Все, — рявкнул он, — сворачиваемся. На этот раз птичка упорхнула, но жильцы все это отрицают, Макаренко…три наряда вне очереди.

— С какой это стати?

— Четыре…Мисяк, — остановил он солдата.

— Что?

— Поможешь вместе с Клещицким Макаренко, а где четвертый ваш дружек, как его?

— Кузнечик?

— Да. Его тоже матчасть драить! О пене в рот пилят… Это что спецназ, что ли? Электрики… Вам только в розетках ковыряться! Одного орла замочить не могут… Вошел в свою квартиру на седьмом этаже и улетел в окно… Учитесь работать олухи!

Коршун подошел к окну и осторожно выглянул на улицу, ожидая увидеть там все что угодно, вплоть до снега, только не то, что было…но здесь все осталось по-старому. Снега не было, и коммунисты с флагами под окнами не бегали. Те же деревья и те же иномарки… В шестьдесят девятом их здесь точно не было. И та же красотка в соседнем доме, только уже слегка одетая…

«Неужели сейчас припрется? — прикидывала та в ожидании звонка в дверь. — Кобелино обыкновенный… Все они обыкновенные, только помани… «А как вам мой халатик, с перламутровыми-то пуговичками?» И попер наш примерный семьянин, муж жены, отец своих детей выполнять свое задание прямо к проститутке в гостиницу… Жаль, что у неё бюстгальтер сломался, а то бы кувыркался он с ней в кровати как миленький, а менты бы еще и подход к номеру охраняли. А этот вроде ничего, мускулистенький… Быстро сообразил, что от него требуется…Только вот что-то уж очень долго, правда, идет. Не передумал ли?» Коршун помахал ей рукой, но та даже не среагировала. Он её видел. Она его нет. Для неё это окно было сейчас закрытым, а всматриваться в толщу времен она не умела.

Утро выдалось хорошее, первое свободное за целый месяц. Мужа она накормила и проводила на работу, ночью еще и обслужила… Теперь пусть трудиться, зарабатывает денежки ей на новую тачку, такой маленький джипик, и на большой, домашний кинотеатрик. «Слава тебе Господи, — радовалась она, — что ты его чуть пораньше на работу призвал. Еще три дня я бы с ним не выдержала. Вот же зануда попался, то пельмени ему не нравятся, то яичница подгорела! Медовый месяц называется…Сам бери себе и готовь! Я что в прачки к тебе нанималась, бери сам и стирай! Женился, так будь добр теперь, мучайся… Я должна парить и радоваться! Я рождена для этого, понял? А ты…трудиться и мной гордиться! И зачем я этого Тарзана из соседнего обезьянника позвала? — засомневалась вдруг она. — Курил себе мальчик в окошке, ну и курил бы себе на здоровье, чего, спрашивается, мне от него потребовалось?»

«Не видит, — понял Коршун. — Или не хочет видеть…» Взгляд его снова вернулся в комнату. Дешевенькие обои с оленями, ковер на стене и на полу, диван с деревянными подлокотниками, этажерка, книжные полки на стене, сервант и торшер…шкаф двухстворчатый. Все новое… В серванте черно-белая фотография: мальчик, лет пяти и его родители. Отец в форме военного летчика, мать в пиджачном костюме…

Коршун прошел на кухню. Здесь еще хуже… Плита на две конфорки и стол на четырех ножках. На синей, масляной стенке единственное украшение — отрывной календарь. «16 июля 1969 года, — прочитал он на последнем не оторванном листике. — Семнадцатое… — усмехнулся он и исправил ошибку, срывая прошедший день, — семнадцатое июля шестьдесят девятого года…Ирония судьбы или с легким паром, — он тяжело опустился на табуретку. — Заходите вечером, поболтаем… Где такие джинсы отхватил…» Происходящее не укладывалось в голове. «Так значит я в Ленинграде?» — он вспомнил выражение лица Лукашина. «Нет, деточка, ты в Москве, залез в чужую квартиру и ждешь прихода хозяев…». «О боже, — он встал и направился к выходу. — Лучше бы я улетел в какой ни будь другой город…вернее, время».

— Товарищ майор, обратите внимание на вон, блин, то окно, — солдат указал на противоположный дом.

— Ну…

— Видите ту телку?

— Ну… — майор явно не въезжал в ход мыслей военного, — и что? Перепехнуться захотелось…

— Уж очень она давно на нас смотрит…

— Да? — до Бурого постепенно стало доходить, — думаешь, наш орлик там прячется?

Боец пожал плечами.

— Седьмой, прием, — офицер включил рацию.

— Седьмой слушает…

— Что там на улице?

— Чисто.

— Сколько с тобой людей?

— Еще трое.

— Значит так, Баран, — майор прокашлялся, — хватаешь своих орлов и летишь в соседний дом на седьмой этаж, подъезд напротив нашего, окна выходят на нашу сторону. Бабу в окне видишь?

— Вижу.

— Вот туда и чеши…прием.

— Приглашала?

— Тебе приглашение требуется, так я сейчас выпишу тебе приглашение.

— Он там?

— Не исключено, как понял, прием…

— Первый, понял хорошо. Чесать к бабе в окно. Прием…

— Выполняйте…

***

Полковник Смирнов последний раз взглянул на Лубянскую площадь и отошел от окна. Светофоры мигали, автомобили гудели, люди спешили по своим делам. Все было как всегда, то есть ничего не происходило такого, что могло бы остановить или хотя бы изменить этот привычный для всех ход вещей. «Восемь часов пятнадцать минут, — отметил он про себя. — Группа захвата должна быть уже на месте…»

Полковник сел в кресло, закурил сигарету и снова, в который уже раз за сегодняшнее утро принялся просматривать присланную ему видеокассету, ту самую от Сорокина. Перемотка закончилась и на экране телевизора появились первые картинки.

Белая больничная палата. Его жена разговаривает с каким-то мужчиной. Пока, что виден только его затылок и слышен только его голос, очень знакомый голос.

— Да, конечно, извините, я не подумал… У вас пропала дочь, я слышал… Вот я и…

— Только дочь мою, сволочи, не лапайте, — на экране хорошо видно, как она разволновалась.

— Хорошо, хорошо, не волнуйтесь, я ухожу. Никто ей ничего плохого не сделает. Я, просто, хотел вам немного помочь, вот и все… Тем более, что у меня теперь есть свободное время…

— Деньги понадобились? Решили на мне подзаработать? Шел бы ты отсюда, хороший мой, — жена устало прикрыла глаза, давая понять, что разговор окончен, и ему здесь больше делать нечего.

— Я вас еще раз спрашиваю, — голос вошедшего напрягся от напряжения, — вы точно сообщили полковнику Смирнову, что попали в аварию и находитесь здесь, или сейчас пытаетесь импровизировать?

— Не успел, да? — съязвила она. — А то бы прямо здесь и сунул мне ствол в рот, только я уже сообщила ему номер вашей машины. Чего вы от меня хотите? — она села на кровати, прижавшись к спинке и обхватив колени руками. — Если вы сейчас не уйдете, я буду кричать…

Крика не последовало. Человек повернулся и сразу же стал узнаваем… Полковник нажал кнопку пульта дистанционного управления. Смотреть еще раз как на стенку брызнула кровь из её перерезанного горла, было выше его сил… Магнитофон клацнул и выплюнул просмотренную кассету. В кабинете повисла гробовая тишина, но в голове его все еще продолжал звучать её насмешливый голос: «Не успел, да?..»

— Не успел…прости.

Смирнов отложил пульт в сторону и взялся за телефонную трубку.

— Кудрявцева ко мне…срочно, — приказал он и пошел загружать вторую кассету, предоставленную службой безопасности кинотеатра «Звездный». Здесь Коршун уже выходит из зала с окровавленными руками и направляется в туалет, где и принимается её тщательно смывать водой из-под крана. Здесь же он и замывает свою белую рубашку от пятен крови. Покидает туалет и, никем не замеченный, проходит через холл и направляется к выходу.

Полковник отмотал немного назад. Коршун моет руки. Кровь окрашивает воду в красный цвет и стекает в раковину. Лицо его совершенно спокойно. В течение какого-то часа этот выродок зверски убил двух человек и теперь, как ни в чем не бывало спокойно мыл руки в туалете. «Только что не улыбается, — полковник заскрипел зубами. — Где же ты только взялся такой хороший на мою голову? Продался, сволочь, и нашим…и вашим!» Александр Васильевич поднялся с кресла и принялся ходить по кабинету. «Непонятно только, зачем Сорокин мне сдал его? — он остановился и задумался. — Хотел, что ли таким образом себя обелить в моих глазах? Так я все равно от тебя не отстану, пока всю душу из тебя не вытрясу».

Полковник снова снял трубку с аппарата и набрал номер.

— Да, майор Шпилев слушает… — услышал он.

— Олег, Смирнов беспокоит… Узнал, что по моему делу?

— Узнал, Александр Васильевич, минутку…

Пока он копался, Смирнов чиркнул колесиком зажигалки и принялся в упор рассматривать крохотное пламя. «Самая большая температура на самом кончике, — вспомнил он вдруг из учебника химии. — Там, где пламени совсем уже и не видно…»

— Вот нашел, — загудел майор в трубке. — В протоколе с места аварии указано, что машина вашей жены врезалась в серую «девятку», государственный номер…

— А джип? Она же въехал джип…

— Не знаю, Александр Васильевич, — Смирнов услышал в трубку, как тот чиркает спичкой и прикуривает сигарету. — У меня на руках документ… Автотранспортное средство зарегистрировано на гражданина Коршуна…ВАЗ 2109, номер…

— Спасибо, это я уже слышал, — полковник медленно положил трубку на место.

Открылась дверь и на пороге застыл бледный Кудрявцев. Он еще не успел переступить порог здания, а ему уже все доложили и теперь он ни живой, ни мертвый ждал дальнейших распоряжений своего начальства.

— Проходи, — полковник указал на кресло. — Рассказывай…

— Что именно? — офицер подошел к столу, отодвинул стул и сел.

— Все! Где были сегодня ночью с этим… — Смирнов скривился, — что делали и что видели? Все по порядку, сначала и, до конца…

— Ночью брали показания у гражданки Рощиной, — начал он, — пытающейся, как и её родная сестра, покончить жизнь самоубийством, посредством метрополитена.

— Почему же не покончила?

— Не успела товарищ полковник, — на лице офицера не дрогнул ни один мускул.

— Почему не успела?

— Я не дал.

— Так и докладывай, — разозлился полковник. — И не хрен здесь сопли жевать. Я же сказал: все коротко, конкретно и ясно, чтобы дураку было понятно. Понял?

— Так точно…

— Продолжай.

Коротко не получилось. Полковник старался не пропустить ни одной мелочи, вплоть до того, что Коршун ему рассказывал просто так не по делу? Бедный Кудрявцев, пришлось потеть и вспоминать все их ночные разговоры, да еще и под пристальным взглядом своего начальства. Когда допрос закончился, было почти девять, без трех минут…

— Допрашивали, говоришь, Рощину в психушке? — полковник потянул шею и вернулся к тому, с чего они и начали.

— Так точно, — старший лейтенант поднялся с места.

— А затем ты сидел в машине и ждал, пока он ссать бегал?

— Так точно.

— И сколько он бегал?

— Минут десять, — прикинул в уме офицер. — Может быть пятнадцать…

— Так десять, твою мать, или пятнадцать?

«Вот пристал…», — Кудрявцев чуть в слух не послал его, про себя.

— Пятнадцать.

— Все, свободен, — полковник опустил голову и замолчал.

— Я могу идти?

— Да, — полковник устало провел двумя ладонями по лицу, сказывалась бессонная ночь, — можешь идти. Указания получишь позднее, займись текучкой.

— Есть, — офицер развернулся и направился к выходу. Экзекуция, слава тебе Господи, закончилась.

— Для сведения, — голос полковника догнал его уже в дверях, — Психбольная Рощина из больницы сегодня ночью сбежала, прикончив при этом санитара. Скальпелем по горлу, как говориться…и думаю, что не без помощи твоего бывшего начальника — капитана Коршуна…

Закрыв дверь своей квартиры, Коршун подошел к лифту и нажал кнопку. Лифт загудел и стал медленно подниматься. Подъезд, так точно был другой, стены другого цвети и только что выкрашены. «Может и, правда, — обречённо подумал он, — сейчас конец шестидесятых? Домик только что сдали, а та старая, что я встретил здесь минут пять назад, еще так весела и молода… Прыг-скок каблучками, джинсами интересуется… Вчера в метро старуха, сегодня здесь… Не много ли старушек на мою голову?» Что-то скрипнуло, грохнуло и…двери открылись. Шаг, и… Его спасло только чудо. Как он успел ухватиться пальцами за порог и не свалиться в шахту, только богу и было известно… Вниз полетела только сумка, выпущенная при падении. Слабый шлепок и… Хорошо, полетела только сумка, стук мог быть и посильнее! Мог быть, но…Он глянул вниз. Вполне можно было и разбиться. «Мишку бы сюда, — вспомнил он знакомого прыгуна с небоскребов, любителя острых ощущений, — посмотрел бы я как он каплей бы здесь спланировал со своим парашютом». Его передернуло, седьмой этаж все-таки. Мишку стало жалко, вернее себя… «А что, это идея, — Коршун перехватился и стал подтягиваться. — Надо бы подкинуть ему идейку… Это тебе не с Останкинской башни прыгать, здесь уж наверняка… Метр влево, метр вправо… Точное приземление гарантировано!»

Лифт ожил и стал опускаться. Девятый этаж, восьмой… Время остановилось, кабина лифта — нет! «Не успею, — понял он в долю секунды, следя за тем, как быстро опускается на него его ржавое днище. — Пополам разрежет…» Седьмой… Кабина поехала дальше. Одним пассажиром стало больше… Если бы убрать дом, вернее, сделать его прозрачным, а опускающуюся кабину заменить куполом парашюта, то картинка сразу бы стала узнаваемой. Ничего нового! «Шестой, пятый, четвертый, — считал он мелькающие этажи, — кольцо, третий, второй… Сейчас размажет…» Коршун разжал пальцы и полетел вниз. Есть, прямо в точку… Резкая боль в ноге и тут же падение на спину. «Лучше так, чем уж гвоздем в бетонный пол, лифтом по шляпке…» Трос на груди, дышать нечем, кабина в пяти сантиметрах от морды и…шаги выходящих. «Жив! — Коршун облегченно прикрыл глаза. — Перелом ноги и Книга рекордов Гиннеса тебе обеспечена!» … Двери закрылись и долго-долго после этого не открывались. Лифт снова сломался и теперь, кажется, окончательно и навсегда…

— Звони… — солдат прижался ухом к металлу двери, прислушиваясь.

— Что толку, не открывает же

— Звони, говорю, там они.

Боец снова нажал кнопку: тру-ля-ля, тру-ля-ля…

«Вот упертый, — дама запахнула халатик, прикрыла дверь в прихожую и плюхнулась на свою, занимающую пол квартиры кровать. — Пошел к черту! Я передумала… Приперся на мою голову, звали тебя!» Но звонок продолжал тарабанить.

— Скотина, — выругалась дама. — Пошел к черту, я сейчас мужу позвоню …

— Открывать не собирается, — понял Баран. — Время тянет…

— Снова уйдет, — согласился второй.

— Не уйдет, — Баран снял с плеча гранатомет, отошел в конец площадке и встал на колено. Что случилось дальше, дама сообразила не сразу… Взрыв, дым, гарь… Выбитые стекла, сорванные с петель двери и куча, вместо одного, солдат в масках рвущихся к её кровати.

— А-а-а, — завизжала она благим голосом и прикрыла глаза руками, спряталась, то есть.

— Чего орешь? — первый же влетевший въехал ей ладонью в челюсть. — Глохни…

— А-а-а, — деваха слетела с кровати и закатилась в угол.

— Где он? — подскочивший Баран наставил на неё пустую трубу гранатомета. Ну, прямо «А зори здесь тихие», последняя сцена…

— Кто?

— Коршун…

— Кто?

— Член твой, кто?! — солдат ткнул пушкой ей в грудь. — Еще раз вякнешь не по делу, и с тобой будет тоже, что и с дверью. Последний раз спрашиваю, где он?

— Пошел на работу, — разревелась она.

— Куда, куда он пошел? — Баран решил, что та просто над ним издевается, сучка городская…

— Он еще час назад ушел, а деньги лежат вон в той тумбочке, только не убивайте меня, — всхлипнула она, — пожалуйста…товарищи бандиты.

— Глохни… — Баран выпрямился и обвел квартирку взглядом. Комнат много, спрятаться есть где. — По-хорошему, значит, говорить не хочешь, Зоя Космодемьянская, твою маму… Что ж, будем по-плохому. Стуков, — заорал он во всю глотку, — неси утюг и паяльник, гранатомета она не боится…

Когда она очнулась, дома уже было тихо и спокойно… Только что купленная и отремонтированная за бешенные деньги квартира перестала существовать. Ребята искали на совесть. Самое интересное, что деньги, много денег, за которыми они, как она поняла, собственно и приходили, раскурочили и перерыли все здесь вверх дном, эти деньги остались, почему-то лежать на самом видном месте не тронутыми.

Все еще ничего не соображая и ничего не понимая, она поднялась с пола, доковыляла до разбитого трюмо, где валялась пачка сигарет, закурила и пошатываясь, как с большого бодуна, потащилась на балкон. Все вернулось на круги своя. Снова распахнутый халатик, голые сиськи и… «приходите все, кому только вздумается!» «Надо же, — усмехнулась она затягиваясь. — Они даже меня не изнасиловали…кажется?»

Его она увидела, когда он, как ни в чем не бывало выходил из своего подъезда.

— Эй, — захрипела она и замахала ему рукой. — Стой!

Мужчина послушался и остановился, поднял голову, увидел её, счастливую, улыбнулся и тоже помахал ей в ответ. Затем постучал пальцем по циферблату своих часов, развел руки в стороны, что мол, некогда и заспешил куда-то по своим делам. «Устроил мне здесь групповуху, — она вдруг отчетливо вспомнила, что это именно он заехал ей в челюсть и теперь спокойненько чешет по своим делам. — Эй, придурок, стой… Я кому сказала, — закричала она и бросилась в комнату напяливать на себя одежду…

— Стою, — Коршун удивился её настойчивости. — Неужели и правда хочет? Вот привязалась…

День 3, эпизод 10

ЭПИЗОД Х

Мясо уже почти подошло. Ароматный запах приятно щекотал ноздри и гнал слюну. Осталось только набраться смелости и проглотить его. И если бы можно было это еще сделать и не пережевывая его, то, вообще, было бы хорошо. Две выпотрошенные крыски, нанизанные на тонкий металлический штырь, висящий над костром, были почти готовы. Лорман, для верности, еще раз повернул их другой стороной к огню и вернулся к больной.

Девчонка снова стонала и металась, и «одеяло», хоть как-то прикрывавшее её воспаленное тело снова развалилось, превратившись в рваные куски кожзаменителя, которым когда-то были обтянуты в вагонах метро сидения. Лорман склонился над ней и положил ей на лоб свою холодную руку. Хоть какая то польза…

Температура снова росла, и он совершенно не знал, что же ему, черт возьми, с ней делать? И с температурой, и с ней самой…Нашла время болеть. Единственное, что он знал точно, так это то, что если он так будет и дальше её «лечить», как экстрасенс — ладонью, то она непременно умрет и, возможно, что очень даже скоро. «Что же делать?»

Парень вернулся к своим крысам. Твари были готовы к употреблению, можно было садиться и жрать. Лормана передернуло…Он снял штырь, но есть не стал, отложил его в сторону, что бы мяско чуть остыло. «Соли бы… — мелькнула издевательская мысль, — и кетчупа…» Подкинул в костер пару досок и снова вернулся к больной. Трапеза подождет, есть дела и поважнее… Сухие, потрескавшиеся, что-то шепчущие губы… Закрытые, впавшие глаза… Спутанные, грязные волосы… «Что же делать? — парень сам чуть не плакал от бессилия. — Что то же надо делать… Нельзя же вот так просто сидеть и смотреть как она умирает. Лучше бы мы сгорели в той проклятой пропасти, чем вот так…» Лорман открыл портфель и вытащил оттуда почти пустую бутылку водки, отвинтил крышку и уже было, собрался допить остатки, когда его вдруг осенило…

В одну секунду самодельное «одеяло» разлетелось в стороны, и он принялся расстегивать ей блузку. Когда с этим было покончено, он принялся за джинсы. «Ремень, молния, — комментировал он на ходу свои действия, — вот так. Прости, дорогая, что без разрешения… Теперь все это стаскиваем… Вот так, хорошо… Не волнуйся, трусики твои на месте, тебя ни кто не насилует. Всего лишь легкая эротика! Теперь делаем так, — и смоченный в водке скомканный платок принялся гулять по её голому телу. Сначала шея и грудь, затем живот и ноги. — Теперь переворачиваемся на живот и все сначала, сверху вниз… — в самом конце он осторожно протер ей все лицо, а сложенный втрое платок положил на горячий лоб. — Вот так, дорогая моя, только попробуй мне потом сказать, что я за тобой не ухаживал. Попробуй мне только не выздороветь, сам убью…Все, операция закончилась, одеваемся… Джинсы, блузка, одеяло, спи…» Лорман вернулся к костру, поднял бутылку и посмотрел на свет. «Должно хватить еще на раз, а там… — он вздохнул, с сожалением рассматривая прозрачную жидкость. — Будем надеяться, что ты поправишься, и тебе эти остатки не понадобятся».

Крысы уже остыли. Пришлось их снова немного поджаривать. Минута, другая и шашлык снова аппетитно заиграл в свете переливающихся углей. Снимай и ешь… Лорман поднес мясо ко рту… и закрыл глаза. «Немного смелости и… — стал он себя уговаривать. — Мясо как мясо. Будем думать, что это маленький заяц, который под землей немного мутировал. Ушки слегка уменьшились, зато хвостик вытянулся…» Он вспомнил, как отрезал этому «зайцу» голову в несколько подходов, сдирал шкурку и прочищал брюхо… От одних воспоминаний в животе забурлило и подкатило к горлу, а что еще предстояло…«Ну все, Рембо, давай…если хочешь выжить. Так надо, солдат…» — последний вдох и его зубы впились в крысу, пусть даже и жаренную… Рвало его долго и сильно, до слез в глазах и помутнения в головке, рвало так, что думал, все кишки на рельсы вывалились…Солдат хренов!

Первое, что он сделал, когда вернулся к «столу», так это взял шомпол и с такой силой зашвырнул его вместе с мясом в темноту, что долго еще по подземелью летал звон от его падения. Наелся…больше не хотелось! Он склонился к Лике и потрогал лоб. Жар стал спадать. Во всяком случае, ему так показалось. Хорошо было уже и то, что девчонка затихла и перестала бредить. «Может и выздоровеет, — Лорман еще раз поправил на ней метрополитеновские шкуры и поднялся. — Не может, а выздоровеет, идиот… Правда?»

Девчонка не ответила. Она его не слышала. Она сейчас была совсем в другом месте. Где? Там, где ярко светило солнце, а не этот костер, где зеленела трава и цвели цветы, где её окружали только красивые и хорошие люди, а не этот неудавшийся крысоед, где звенели в упряжках колокольчики и пели птицы, где все было так хорошо и прекрасно, что это никогда не могло быть правдой. Догадались? Нет, вы ошиблись, совсем даже и не в раю, гораздо ближе к нам и очень далеко от неба…Парень с надеждой бросил взгляд на больную и принялся за костер. Тот почти затухал и, надо было шевелиться. Подбросив в него дров, несколько спинок и ножек от стульев, которые он нашел в одном из служебных помещений, примыкающих к станции, он еще раз поправил на лежащей то, что называлось у него «одеялом» и, взяв с собой только фонарик и нож, скрылся в темноте. Больную он «вылечил», осталось теперь найти только выход на улицу и все, можно сказать, приехали… Какое то время после этого из темноты были слышны еще его шаги и виден блуждающий по стенам луч света, но вскоре все затихло и пропало. Тишину нарушал чуть потрескивающий костер, начавший уже разгораться, а темноту — его, набирающие силу, язычки пламени… Жизнь продолжалась, но Лике до всего этого сейчас не было совсем никакого дела…

Дворец был сказочным, не один год строился, а сколько денег было вбухано, зато… Сама императрица Екатерина Вторая посетить изволила, очень её Величеству здесь понравилось. И дворец, и парк с цветочной оранжереей, и самый настоящий театр, конечно, что граф здесь устроил. Театр ей понравился больше всего. Любой столичный театр позавидовал бы такой труппе, какие талантливые актеры, хоть и крепостные…

— А голоса… — императрица восторженно прикрыла глаза, заново переживая все увиденное и услышанное на сцене. — Россия может такими голосами гордиться, граф.

— Все только ради вас Ваше Величество, — граф улыбнулся и склонил голову в легком поклоне. — Все только ради вас…

— Ох, и плут же ты, граф… как стелится, как стелиться, — царица взяла его под руку и увлекла в тень аллеи. — Выкладывай, что у тебя еще на уме, пока я добрая. Небось, опять со своими прожектами приставать будешь?

— Не сегодня, Ваше Величество, — граф снова улыбнулся. — Такой праздник, разве без вас, — он развел руки в стороны, — это все могло быть возможным?

— Ох, лиса… ох, граф, ты и лиса, — рассмеялась она. — А если я «да» скажу? Ты же сам меня потом в вольнодумстве и обвинишь! Нет, конечно, я с тобой соглашаюсь. Без меня в этой стране, вообще, ничего не возможно! А вот здесь, — императрица остановилась, — мне кажется, чего-то не хватает. Не большой такой скульптурной композиции…

— Колонны, Ваше Величество, — граф сразу все понял, — устремляющейся к небу, а на самом верху статуя Миневры… в Вашу честь и в честь Вашего посещения этого убого местечка.

— Такого уж и убогого, граф, — царица хитро прищурила свои умные глазки.

— Теперь нет, Ваше Величество! После Вашего посещения вряд ли кто из Ваших поданных осмелиться назвать это место убогим!

— И во сколько казне обошлась эта твоя «убогость»?

— Обижаете, Ваше Величество…

— Шучу, — Екатерина вздохнула. — Про твою порядочность все знают. Ты, наверное, единственный, кто ко мне в карман еще не залез… Да, — она прервалась и посмотрела на графа, — о чем это я? Совсем отдыхать разучилась… Так чего ты хотел?

— Если это, конечно, для Вас не обременительно будет, — начал он чуть склонившись

— Проси…

— Дочь моя уже выросла, прошу Ваше Величество к себе её взять, фрейлиной. Пора барышне в Свет выходить…

— И сколько ей уже?

— Девятнадцать, Ваше Величество…

— Пора, — кивнула она. — Что ж зови свою красавицу, чай не одноногая будет?

— Упаси Господи, — граф рассмеялся и похлопал в ладоши.

Дочь не заставила себя долго ждать. Оказалась тут как тут и склонилась перед царицей в низком поклоне.

— Разгибайся, давай, разгибайся, — и та веером показала ей как это сделать. — Платье красивое, затылок тоже, ты мне красавица личико покажи.

Молодая графиня выпрямилась и почувствовала как ноги перестают потихоньку держать тело. Первый раз в жизни она так близко видела императрицу. Гордая осанка, величественный взгляд и вместе с тем…живая женщина.

— Да не трясись ты, — царица протянула ей руку для поцелуя, — не кусаюсь я. Какие языки знаешь?

— Французский, немецкий… — начал граф.

— Помолчи, не тебя спрашиваю.

— Еще три, — Лика покраснела, — правда английский не очень, еще учу…

— Умненькая, — сделала вывод Екатерина. — В столицу хочешь?

— Очень.

— Небось, надоело то в захолустье проживать свои лучшие годы.

Девица благоразумно промолчала.

— Надоело, — за неё же и ответила императрица. — Сама в таком выросла. А тебе, уважаемый Владимир Андреевич, выговор.

— За что, Ваше Величество?!

— Такое сокровище от всех прячешь. Девке давно пора замуж, а она у тебя все в барышнях ходит. Жених то есть?

— Есть уже, — граф лукаво посмотрел на свою дочь. — Или я ошибаюсь?

— Нет, — молодая графиня покраснела и отвела глаза в сторону.

— И кто же этот счастливчик? — полюбопытствовала царица.

— Поручик Преображенского полка граф Орлов, Ваше Величество, — сказал граф.

— Да? — удивилась она. — А я думала, что у этого жеребца только полковые лошади на уме, а он смотри, какую себе кобылку то присмотрел, да совсем в другой конюшне… Губа не дура!

— Хорошая партия, — граф улыбнулся. — Орловы всегда верой и правдой России служили.

— Кто же спорит, — Екатерина прищурилась и хитро посмотрела на графа. Она отлично поняла, что имел в виду граф, говоря это. — Только об этом я буду судить сама, с вашего позволения…

— Хотел как лучше, Ваше Величество…

— Вышло, как всегда, — царица усмехнулась. — Где-то я уже это изречение слышала?

— Не могли, — граф покачал головой.

— Почему это?

— Потому, что его еще не произносили, — граф рассмеялся. — Не родился еще тот министр, который это скажет…

— Что ж подождем. Империя большая, у неё времени много…

— Не больше, чем у одного смертного.

— Дерзишь?

— Что Вы, — граф склонил голову, — философствую…

— Смотри мне, дофилософствуешься… Сибирь большая.

Граф побледнел, с неё станет, скажет и забудет, а ты потом всю жизнь по лесам маяться будешь. Хорошо, если пять километров от Валдая или восемь от Бологого попадешь службу нести, почти Европа, а то ведь можно и далее куда загреметь. Забудешь, как вернуться обратно, это уж точно!

— Не бойся, — Екатерина снисходительно ухмыльнулась, — ты мне здесь нужен, — сказала…и резко сменила тему разговора. — А я к тебе тоже не без подарка заявилась, — и она махнула кому-то из своей прислуги, веером плетущейся следом. Не прошло и несколько минут, как «подарок» уже сидел перед ними, вилял хвостом и смотрел на своего нового хозяина черными смышлеными глазами.

— Нравится?

— Очень, — граф нагнулся и взял щенка на руки. — Вот это лапы…

— Когда вырастет, еще больше будут. Смесь волка с собакой, — царица одобрительно потрепала щенка по голове. — Зверь…

— Звать то как, Ваше Величество? — спросил граф и посмотрел на царицу.

— Как, как? — Екатерина вдруг рассмеялась. — Зверь, так и звать Сам посмотри на него, разве ему какая другая кличка подходит?

— Может… Рем?

— А Зверем не хочешь.

— Мрачновато…

— Пусть будет Рем, — кивнула она. — В конце, концов — это, же твой подарок. А графинечку твою беру и даже тянуть с ответом не буду. Хороша мордашка…

— Премного благодарен, Ваше Величество…

— Будет тебе, батюшка, — императрица понимающе усмехнулась. — Можно подумать, что сомневался?

— Я за собаку…

— Дошутишься мне, — императрица снова рассмеялась. Настроение было у неё сегодня хорошее, и даже граф не мог его ей испортить. — А теперь веди меня в свои покои, хвастайся дальше…

К этому времени, когда они туда направились, молодая леди давно уже была свободна и забыта. Взяв щенка, она убежала с ним подальше от всех гуляющих и принялась с ним резвиться. Было здорово и весело. Щенок прыгал, лаял и кусался… Такой черненький комок шерсти на зеленой траве. Чуть вдалеке прогуливались дамы в шикарных длинных платьях с летними зонтами и господа в шитых золотом камзолах. А к парадному все прибывали и прибывали новые гости на своих, инкрустированных золотом каретах. Все было хорошо, и жизнь у неё только начиналась. Светило солнце, щебетали птицы, а в черном пруду плавали белые, белые лебеди… Еще граф собирался пригласить этим летом художника, что бы тот сделал с неё большой, во весь рост портрет и повесить этот портрет в зале…

И снова ночь, зима и не замерзший пруд. Черное зеркало воды с отражающимися в нем звездами и расходящиеся в разные стороны кругами. И она, стоящая по пояс в ледяной воде… Последний взгляд в её сторону и графини не стало, только разбегающиеся, затухающие круги и колышущиеся звезды. Все кончилось, она свободна, графиня её отпустила… Ледяной холод сковал ноги. Лика вдруг почувствовала как ей холодно. Страх отступал, она возвращалась к жизни. Лика попятилась и упала. Вода обожгла лицо и тело. Она с ужасом рванулась назад, но…сверху был уже лед. Корка льда уже сковала воду. «Бред, этого не может быть…» Может! Путь к воздуху был отрезан. Лика в истерике забила по нему кулаками…бесполезно. «Как же так?» — она уперлась ногами в дно и попробовала пробить его головой. То же самое, только мелкие трещинки на поверхности… «Боже…» Воздуха совсем не осталось. Еще секунда и ледяная вода заполнит легкие. И вдруг… через лед она увидела его. Закутанный в черный плащ он стоял прямо над ней и спокойно наблюдал за её мучениями. Маска смерти против гибнущей жизни… «Спасена» — обрадовалась она и с удесятеренной силой принялась колотить по льду. Но, вот ужас, он совсем не реагировал. «Он меня не видит, — испугалась она. — Он совсем меня не видит…Боже мой, миленький…». Крик ужаса и вода ворвалась в горло…

Еще долго она лежала с открытыми глазами и не могла понять, где она находится? Сознание трудно возвращалось к ней. Темные, чуть красноватые, низкие своды, спертый воздух, раскалывающаяся от боли голова и пересохшая глотка. Лика закашлялась. Жесткий хрип, боль в груди…и всего лишь один вопрос: «Где я и что со мной?» И снова беспамятство, еще час, а может и больше…

Костер почти догорел, остались только тлеющие угли. Мрак. Холод. Лика открыла глаза и постаралась закутаться. Удалось, но теплее не стало. Немного полежала и стала с трудом подниматься. Холод пробрался в щели и присосался к телу, застучали зубы. Надо было что-то делать. Девчонка набралась мужества и стала выбираться из своей берлоги. С трудом, но получилось… Подползла к тлеющим углям и свернулась возле них калачиком, близко-близко… Чуть-чуть, но стало теплее…спереди. Спина продолжала мерзнуть. Хоть так… Лика сунула руки между колен, да так и застыла. Хотела подложить дров, но сил пошевелиться уже не было. «Сейчас появиться Эверт, — она вдруг вспомнила его имя, — и все образуется. Станет тепло, уютно и хорошо… По скорей бы только… А если не придет? Ну и что? Что изменится? Н и ч е г о … Мы уже давно умерли, только сами еще об этом не знаем». Лика прикрыла веки и затихла. Маленькая слезинка выкатилась из-под реснички, да так и застыла переливающимся хрусталиком в уголке её глаза. «Мы давно умерли, — прошептала она пересохшими губами. — Только сами об этом не знаем… Мамочка, как я хочу к тебе, кто бы только знал…»

Лорман перебрался через завал и снова оказался в узком проходе «Главное не заблудиться, — повторял он, царапая стрелки на стенах с обязательным указанием направления. — В прошлый раз я уходил налево, там тупик. Попробуем теперь сюда, не дай Бог, то же самое». Прямой проход, теряющийся в темноте, луч света до конца не добивает. «Понастроили, — Лорман сплюнул, — уроды… Почему так воняет?» Коридор повернул направо и снова…прямая линия. «Когда же он закончиться? — парень выругался. — Налево, направо… Вот дурдом, Институт чародейства и волшебства… Лю-ю-ди-и-и… — заорал он. — Есть кто живой? Тишина… Все умерли!» Еще раз налево и…дверь, хорошо, открытая. Немного усилий и можно пролезть. «Интересно, что там? — Лорман стал щемиться в образовавшуюся щель. — Хорошо бы, выход на улицу…» Нет, не выход. «Просто тоннель, — вздохнул он. — Рельсы налево, рельсы направо, переправа, переправа… В какую сторону теперь? Налево пойдешь коня потеряешь… Коня нет, жены тоже, пойдем снова в эту сторону. Жизнь дороже…» Двадцать минут ходьбы, тридцать минут, сорок… «Вот попал… — Лорман расстегнул ширинку и стал мочиться на стену. — Снова как тот пень по шпалам. Стало уже входить в привычку. Опять от меня слиняла последняя электричка, — замурлыкал он себе под нос. — И я по шпалам… Да, — вздохнул он, — со слухом у тебя все в полном порядке. Теперь что ни будь из современного репертуара, веселенькое…И так, концерт продолжается. Выступает… Свист в зале. Пей давай! Наливайте! Согласен даже на воду и кусочек хлебца. Нет? Тогда, не пей, а пой… козлы. Хорошо, только без паники, — Лорман прокашлялся. — Господа вы не пожалеете свои зря потраченные деньги… Слышен легкий свист переходящий в звонкий мат, напряжение растет. Где, спрашиваете Шура? Я вместо неё… Снова свист, вам не угодишь. Все, только без рук, пою… Жили у бабуси два веселых… И это не нравиться? Странно…классика, все же. Истерический смех! Что, вас снова надули…чего разорались? Сидите там попкорном давитесь, а я уже третий день только слюнями питаюсь, на крысятинку вот перешел, что бы связочки хоть как-то поддержать. А вы сидите здесь и вякаете, певец вам не нравиться. Ну, не умею я петь без фанеры, понимаете, н-е у-м-е-ю. И жрать хочу…как собака!».

Парень остановился и прислушался. Подумал, что показалось, но оказалось, — нет. Он отчетливо слышал шум приближающегося поезда. Ошибки быть не могло, но он все равно этому не верил, пока не почувствовал как задрожала земля под ногами. Сомнений не осталось. Это действительно мог быть только поезд, ну или что-то, что ездит по рельсам. А когда далеко-далеко появился еще и свет… Лорман ущипнул себя за руку, не кажется ли? Затуманенное вечной темнотой сознание могло выкинуть и такое… Но нет, боль оказалась настоящей и поезд, похоже, тоже! «Ура…» Радость прошла, когда он понял, что его этот поезд начнет размазывать сейчас по стенке… Этот тоннель строили явно не для пешеходов. Здесь и для поезда то места было мало, не говоря уж о праздно шатающихся… Лорман нервно стал шарить фонариком по стенам в поисках хоть какого ни будь укрытия или ниши, все напрасно. А Поезд тем временем приближался. «Обидно, ждал, ждал и дождался. Голова, как у того электрика, в одну сторону, когти, фонарик и пассатижи — в другую…А как все славненько начиналось, — пожалел он о случившемся и бросился бежать по тоннелю. — Парень услышал шум приближающегося поезда…»

Поезд гремел где то уже за спиной, и выдавливаемый им из тоннеля поток холодного воздуха становился все сильнее и сильнее. Странно, но сейчас само метро было на стороне Лормана, толкая его в спину и помогая ему бежать.

Сзади настигающая смерть, спереди — освещенные ржавые рельсы, в голове — только страх и ужас… Музыка… «Эта музыка будет вечной. Если я заменю батарейки, — Парень споткнулся и полетел. Руки сами схватились за рельсу и…рывок. — Время стерлось и стало другим… — он снова на ногах. Всего то секунда упущена, но…. — Эта музыка будет вечной, если я заменю батарейки…»

День 3, эпизод 11

Эпизод XI

Юную графиню отпевали и хоронили на третий день, как и положено. В самой церкви людей было мало. Только скошенный горем граф да самые близкие родственники. Горе, свечи и лики святых окружали присутствующих, запах смерти и ладана… Осунувшийся и постаревший на добрый десяток лет граф стоял возле гроба дочери и неотрывно смотрел на её родное лицо. Оно совсем не изменилось, только слегка нос заострился и, может быть, чуть побледнело…

Забили колокола, мамки запричитали, люди стали креститься… Гроб с покойницей поплыл по головам…Белое восковое лицо, черный гроб. Смерть…Каждый без исключения почувствовал её присутствие. Холод… Снежинки падают на строгое, величественное лицо покойницы и…не тают. Порыв ветра и бордовые розы, до этого укрывавшие мертвое тело, уже с него сорваны и летят под ноги… Бордовые лепестки, колючие стебли… Некоторые из разлетающихся цветов попадают кому то в руки, кому то прямо в голову. Колючки царапают щеки и впиваются в губы…Ужас, кровь, стоны… Плохой знак — мертвый цветок в руках. Не тот ли, кто его сейчас держит, будет следующим? Белый снег и красные, растоптанные розы… Красиво? Люди не смотрят под ноги. Они их не видят, только чувствуют, когда наступают… Хрусть, хрусть… Кровь на снегу Черный гроб и непокрытые головы…. Красное и белое, красное и…черное! Похороны…

Люди не видят, зато она все видит, как они их топчут своими ногами. Живые никогда не ведают того, что творят

— Поднимите, — просит она. — Не ходите по моим цветам, не ходите… Что же вы делаете, сволочи! Им же больно, они же живые… Не топчите вы мои цветы, — плачет она. — Если вы меня все еще любите, не делайте им больно… Бесполезно, её никто не слышит. Она умерла…

«Сволочи», — она пытается вытереть слезы рукой, не получается. Пробует второй, то же самое… Руки не слушаются. Она пытается кричать, все напрасно… Губы шевелятся, а голоса нет… Снег падает на лицо, но она его не чувствует, снег падает на глаза, но не мешает смотреть. Она, вся такая красивая в белом свадебном платье и ей совсем не холодно. «Всем холодно, — удивляется она, — а мне нет. Они одеты, а я раздета. В легком платьице на морозе и…не холодно. Почему все такие мрачные, господа? Почему вы меня не слышите? Я к кому обращаюсь? А где мой жених? Почему вы на меня так смотрите, господа? Почему я лежу, а вы стоите надо мной? Вылупились как идиоты, я, что вам икона? А цветы зачем? Я вас просила их поднять, но не складывать на меня, что вы делаете, уроды? Помогите подняться, что смотрите? Не надо поправлять на мне это белое покрывало и цветы эти чертовы выкиньте. А одежда… Где вы откопали все это старье, в каком музее? Придурки, зачем вы так вырядились? Это же семнадцатый век… По оригинальнее ничего не смогли придумать? От вас же за три версты нафталином разит»

— Пусть земля тебе будет пухом, аминь, — священник закончил молитву. — Можете прощаться с покойной.

«Что вы делаете? — не понимает она. — Не надо меня в лоб целовать, черт возьми. Услышит меня здесь кто ни будь или нет. Ну, хоть бы одно знакомое лицо… А это еще, что такое, зачем вы меня закрываете этой дурацкой крышкой?» Стук молотков, гвозди намертво входят в дерево, один царапает локоть. «Больно, — кричит она, — поосторожнее нельзя. И, вообще, хватит уже «кина» вашего, наснимались… Так натурально, что дальше некуда. Да откройте же вы, черт — и она в истерике колотит кулаками по доскам. — Мы так не договаривались». Гроб опускается на подмерзшее дно могилы, туда же летят и веревки. Комья земли стучат по крышке. «Что это? — глаза её расширяются от ужаса в страшной, немыслимой догадке. — Эй, придурки, вы, что совсем с ума спятили, зачем вы меня закапываете, я ведь живая?». Но земля все сыпется и сыпется, звук внутри гроба становится все тише и тише, пока и не затихает совсем. Тихо, тихо… как только и может быть в могиле. Несчастная бьется и кричит, но её никто не слышит, воздуха все меньше и меньше, дышать все труднее и труднее… «Миленькие мои, — шепчет она, кричать — воздуха не хватает, соленые слезы скатываются по щекам и попадают в рот, — пожалуйста, выпустите меня отсюда. Не надо меня закапывать, я ведь вам ничего плохого не сделала. Родные мои, не убивайте меня… Пожалуйста…. Я вас всех очень, очень люблю. Господи… Ну, пожалуйста… Я совсем не хочу умирать…»

Никто не слышит. Наверху уже вырос холмик и появился крестик. Снег, ветер, холод…Крест и развивающиеся на ветру черные траурные ленты.

— Сволочи, будьте вы все прокляты. Все, все, все…

Пересохший рот, соленые слезы, холод… Она сжала кулак и еще раз попыталась въехать в крышку. Но на её удивление рука прошила крышку и не встретила никакого сопротивления. Тогда она подняла вторую руку, тоже самое. Пространство над головой было свободно. «Вот я и умерла, — решила она. — Меня просто взяли и закапали живой. Уроды… И вот я теперь здесь внизу лежу мертвая, а они там наверху живые. А может все наоборот? — девчонка перестала плакать и попыталась сесть. — А почему нет, если рукам можно, то может и голова пролезет? Это они там, наверху все трупы из прошлого, а я здесь, в этом гробу, живая из настоящего?»

Костер давно погас, и даже угли почти тлеть перестали. Лика села и поежилась, глаза медленно стали привыкать к темноте. «Где я? — действительность, похоже, стала медленно, но возвращаться в её голову. — Костер, угли, — она провела руками по коленям, — джинсы. А где платье?»

Лика поднялась на ноги и сделала пару шагов. Сделала и сразу же чуть не полетела, наткнувшись на сваленную рядом с кострищем кучу дров.

— Черт, — ругнулась она, — совсем ничего не видно…

Согнувшись, она принялась доставать из кучи то, что ей было под силу и аккуратно складывать их домиком над тлеющими углями, как отец когда-то учил. Не прошло и десяти минут как нижние досточки схватились пламенем. Появившиеся огненные язычки сначала неуверенно, а затем все увереннее и увереннее стали лизать свою добычу. Стало светлее и скоро даже от маленького костерчика пошло тепло. Дрова затрещали…

Присев на корточки, Лика протянула к костру руки и стала греться. Приятно все-таки было снова осознавать и ощущать себя живой и невредимой, особенно после такого стресса, когда комья земли валятся тебе на голову, а ты ничего не можешь с этим поделать. Лика поежилась. Померещится же такое… Она потрогала лоб рукою, температуры не было и хотелось есть. Кризис миновал. Она даже попыталась улыбнуться. С трудом, но это ей почти удалось. «Поесть бы… — вздохнула она. — Не говоря уж о ванне с пеной… Хорошо, об этом мы подумаем утром, — вспомнила она Скарлет из «Унесенных…», — а пока просто не помешало чего ни будь попить. Надеюсь, что Лорман не все без меня вылакал… А кстати, где он, вообще, лазает. Оставил тут, понимаешь ли, беззащитную барышню на съедение этим вампирам, — она вспомнила ряженных, — и носиться где-то по своим тоннелям».

Вода оказалась на месте, и даже еще осталось чуть-чуть водки. Лика открутила пробку и сделала глоток. Водка почти выдохлась, но запах еще остался. «Класс! — Все-таки приятно было возвращаться к жизни, пусть даже и такой убогой. Лика вдруг представила себя дамой из рекламы. — Как не крути… Столько пережить и все еще оставаться живой, — она сделала еще глоток. Шло как «Мартини» со «Швепсом», просто и за милую душу… — За вас, графиня, брр…и как только они пьют эту гадость?». Лика залезла в карман и достала из него изрядно помятую пачку сигарет. Открыла её и пересчитала. Оказалось еще семь штук. «Жить можно, — обрадовалась она и закурила. — Какая же я умница, что переложила их в карман из сумки, а то сейчас бы покурила, как же… И сто долларов в печке сгорели, — Лика затянулась и выпустила в потолок длинную, длинную струю дыма. — И сама могла там сгореть к чертовой матери, в пропасти этой… Но не сгорела же, — Лика уставилась пьянеющим взглядом на тлеющий кончик сигареты. — И не сгорю, хрен вы угадали… Да? Молчите… А ты, утопленница чертова, — Лика икнула, — только попробуй мне хоть раз еще появиться. Сама на куски растерзаю. Поняла? Молчишь, — она снова икнула. — Смотри мне…ик, домолчишься, ик…сучка графская… О, как страшно… Что ты мне там свои гнилые зубки скалишь, уродина. Только появись, я сказала, последних лишишься…»

Спасение пришло в самый последний момент, когда надежд на это, вообще, уже никаких не осталось. Прямо по ходу в стене Лорман заметил нишу, совсем маленькую, но вполне достаточную для того, чтобы в ней можно было спрятаться. Теперь только бы успеть…Шум ветра и визг сирены в ушах, дрожь в коленях и удары сердца по ребрам, тук-тук, тук-тук, тук-тук…Только бы еще пол секунды…Бросок, есть! Тело прижалось к бетону, пальцы впились в железо. Вихрь рвет одежу и волосы, грохот глушит уши и выворачивает мозги… «Тук-тук, тук-тук», стучат колеса в унисон вырывающемуся из груди сердцу. Махина проносится мимо. Лорман вытирает пот со лба и спиной по стенке съезжает вниз на бетонный пол. «Пронесло, — шепчет он и улыбается. — Еще бы чуть, чуть и в дамках. И тогда уж точно эта музыка стала б вечной. Концерт закончен, Бутусов сегодня отдыхает, я вместо него…». На грязных щеках несколько мокрых дорожек от слез. Они сами по себе… Черт с ними, пусть катятся, все равно ни кто не видит. «Господи, закончиться это когда ни будь или нет? — Лорман поднимает голову. — Убей меня и не мучай. Я больше здесь не могу и не хочу… Мне больше от тебя ничего не надо! Только забери меня к себе из этого ада…»

Парень закрывает глаза и старается успокоиться. «Твой путь еще не пройден, — Лорман размазывает грязь по мокрым щекам и продолжает сам с собой: — Ты мне здесь нужен, раб мой. Трудна у тебя дорога, но и выхода у тебя нет. Вставай и топай…пока крыша совсем не съехала, — включенный фонарик подпирает подбородок. — Бе-е… Я тихо схожу с ума… Все здесь рушиться, трясется и взрывается, и в то же время продолжается движение поездов. И, самое интересное, что ни одной живой души… Один псих на все метро, — Лорман смеётся и крутит указательным пальцем около своего виска. — Я не схожу с ума, я уже давно сошел… Тишина не любит смеха… Тишина, вообще, никого и ничего не любит… Тишина, смех… Просто тишина, просто — смех… Вкус жареной крысы во рту — смех? Песок на зубах — смех? Мир, что сошел с ума — смех? Вода на песке, умирающая девчонка… Смех? Не насмеялись еще, нет? Так давайте, продолжайте… Смех утопающего, это дело самого утопающего! Смейтесь же, чего же вы…» Т и ш и н а…

Лорман поднялся на ноги. «На сколько еще фонарика хватит? — вздохнул он. — Без света, вообще, сдохнем». И снова шаги, шаги, шаги… И еще только гулкое эхо, теряющееся в туннеле. За своими думами он даже не сразу заметил, что идет, светит фонариком и ничего незамечает, что твориться вокруг. Он остановился и выключил фонарик, обалдело уставившись на светящееся пятно в конце черного тоннеля. «Станция? — Лорман закрыл глаза, досчитал до десяти, как тот козлик, и снова открыл их. Видение не исчезло. — Надо поторапливаться, — решил он, — поезда ходят, станция светиться. Как бы следующий такой составчик не оказался для меня последним. Обидно будет, что если все это окажется правдой, а меня уже не будет. Хотя, что такое реальность? — Лорман сплюнул себе под ноги. — Мое субъективное отражение объективной действительности. Вот она есть, — он взглянул на плевок. — А вот…её уже и нет!». И он с такой силой и злостью растер его по шпале, что от того даже мокрого места не осталось.

Все оказалось правдой, никакого обмана… Лорман вскарабкался на перрон и огляделся. Даже не верилось, что все так просто… Только людей не было видно, а так все в полном порядке. Он взглянул на часы и все понял. «Конечно, — усмехнулся он. — Два часа ночи, откуда им здесь взяться то?» Узкий длинный перрон, где-то далеко, далеко упирался в эскалатор. Мраморный пол, мраморные

стены, чистый полукруглый потолок и спрятанные от глаз лампы… Чудеса, чистота и порядок. Свет… Лорман даже дотронулся до одной из стенок, что бы убедиться, что это не очередная галлюцинация. Было приятно ощущать холод камня и знать, что все это тебе не сниться. «Неужели кошмар закончился? — не верил он, медленно направляясь к концу зала. — Плевок остался не растертым? Вот дурдом… Скажу милиции, где осталась Лика и домой. Нет, они без меня её не найдут, придется идти… Зато потом уж точно домой. А завтра, точнее уже сегодня, снова на работу. Как хорошо, — Лорман остановился и потянулся. — Каждый день одно и тоже. Ни каких тебе новшеств и открытий. Сиди за столом, перекладывай бумаги да отвечай на звонки, романтика… Не расслабляйся, — одернул он себя, — на плевок наступишь…».

Эскалатор не работал. «Ну вот, что я сказал? — парень осторожно ступил на лестницу в ожидании подвоха. — Сюрпризы продолжаются. Сейчас доберусь до самого верха, а там… Нет, об этом лучше не думать. Все будет хорошо. В такое время, если бы он работал, то было бы странно, а так…стоит и пусть себе стоит. Я и ножками к воздуху вскарабкаюсь». Осилив несколько ступенек, Лорман вдруг развернулся и стал спускаться. «Зачем ходить ногами, если можно и проехать, — осенило его. — Поверну ручку в кабинке и все…Волшебная лесенка унесет меня к небу». Не унесла… Первая ручка — щелк, вторая ручка — щелк, третья ручка — щелк… Три лестницы и ни одна не работала. Облом…Лампочки горели, все мигало, ничего не работало… Зеленая лампочка, красная… Красный телефон, зеленый… Набирать нельзя, слушать можно. «Сейчас подниму трубку, — Лорман даже вспотел от напряжения, — и все… Все, к чертовой матери, закончиться. Алло, здравствуйте…» Тишина, ни гудков, ничего вообще… Он положил зеленую трубку и взял красную: пи-пи-пи…асисяй? «Любоф!!!», — проводка рвется, и аппарат со звоном врезается в стеклянное ограждение кабины. Треск… Нога зависла над плевком. Реальность?

«Двадцать восемь ступенек вверх, еще пять, еще шестьдесят три… две третьих пути пройдено, — Лорман остановился и посмотрел вниз. — Тридцать девять лет жизни! Двести тридцать девять лет жизни…Ужас. Сколько мне будет, когда я доберусь до верха? Целая жизнь…Бред, мне всего двадцать три…» Круглые белые фонарики на тонких ножках — аккуратненькие головки спускающихся вниз пассажиров… Светящиеся мозги!

Еще несколько ступенек и все. Уже видны турникеты. Еще чуть-чуть… Рывок, эскалатор дергается, ноги теряют опору, турникеты улетают вверх, ступеньки…мелькают в глазах и…смеющиеся белые шарики. Крик, боль… Эскалатор медленно, но все быстрее и быстрее движется вниз. Все работает! Музыка, тихая и спокойная льется из встроенных динамиков. Он ее не слышит.

Только мелькающие ступеньки и светящиеся белые лица. «…На ступенях эскалатора запрещается сидеть…» А кувыркаться по ступенькам можно? Лорман пытается зацепиться за что-нибудь руками и не может. Смех в зале! Шарики смеются, зрители довольны… Несчастный валится вниз и не может остановиться… Маленькая девочка играет в переходе на скрипке. Музыка…

Ну, вот и все…и нет больше мечты…

Все стало вдруг так ясно и понятно,

Что все вокруг, лишь отзвук пустоты…

В ушах звенящий, слабо и не внятно

Шарики срываются со своих тонких ножек и тоже начинают скатываться вниз. Железные пальчики впиваются в струны…

Чего хочу? Не знаю и мечусь…

А жизнь, что море — топит и спасает.

Я нахлебался вдоволь, но держусь,

За жизнь, которая меня не принимает.

Верх — низ, потолок — ступени, смычок — струны…

И, кто кого… И все ж она сильней!

Она, что космос — та же бесконечность.

А я уже загнал своих коней,

Еще лишь шаг…И дальше — только вечность!

Последний шарик скатился со ступенек и застыл возле распластанного на мраморном полу тела. Струны разорваны, музыка затихла, шарики разбились и погасли, человек…умер. Веселье закончилось. Метро устало и отдыхает, застывшие колеса механизма эскалатора остывают…Битое стекло, теплое машинное масло, холодное железо, слезы, рваные струны, кровь… Действительность? Плевок…

День 3, эпизод 12

Эпизод ХII

Плевок? Спокойное течение жизни на станции «Китай-город» закончилось в одну секунду, когда эскалаторы стали вытворять, что-то непонятное. Сначала дернулся и остановился один эскалатор. Затем его примеру последовал второй, но тот, правда, сразу же снова заработал, но только почему-то в обратную сторону. Третий же эскалатор, вообще, перешел на издевательский режим рывков и остановок. Первая ручка — щелк, вторая ручка — щелк, третья ручка — щелк… Удивление и легкое недоумение на лицах пассажиров постепенно сменялось тревогой и растерянностью. Смешки затихли, когда на третьем эскалаторе после второго такого рывка посыпались люди. Послышались крики и вопли… Кого-то уже затянуло под железные когти, а кто-то только еще кувыркался вниз. Остановка — рывок, рывок — остановка… Кто-то из пассажиров — те, что были помоложе, да половчее, успели ухватиться за тонкие ножки фонарей — солдатиков, освещающих шахту и забирались наверх, спеша поскорее соскочить с взбесившейся «лестницы», кто же оказался помедлительнее да понерасторопнее, все стали валиться вниз. Кто кувыркался, кто чудом смог остановиться и пытался уже подняться, а кто уже почти и поднялся, но снова упал сбитый с ног другим, не успевшим еще за что ни будь зацепиться бедолагой. Рывок — остановка, третья ручка — щелк, щелк, щелк…

Старенькая дежурная с обвисшими дряблыми щечками и в красной форменной шапочке трясущимися руками безуспешно пытается разобраться в своей кабинке с тумблерами управления, все без толку. Первая, вторая, третья ручки — выкл., ручка «авар. ост.» — вкл. Эскалаторы все равно работают… без ручек, сами по себе. Перепуганная насмерть тетка хватается за телефон, но тот, бывает же такое, особенно у нас, только сегодня сломался… «Соблюдайте спокойствие», — блаженно орет она в микрофон. Зачем? Все и так спокойны… Хали-гали, поехали! Визг, крики и стоны…кровь и сумасшедшие глаза.

Рита Рощина поднималась на втором, то есть среднем эскалаторе, когда тот вдруг «закапризничал» и решил крутиться по-своему, а именно, в обратную сторону.

— Во дает, — рассмеялись, стоявшие рядом с ней малолетки неопределенного пола и возраста. — Решил нас покатать, что ли? Стой, придурок, куда? Нам наверх надо…

Но «придурок», как будто их и не слышал, продолжая с нарастающим ускорением двигаться вниз. Рита в испуге сначала двумя руками схватилась за резиновый поручень, а затем и, вообще, опустилась на ступеньки. Светящиеся шарики мимо уже не проплывали, они просто уже пролетали у неё над головой. За какую то долю секунды эскалатор набрал такие обороты, что внизу люди с него уже не успевали соскакивать и падали, перегораживая собой проход и тем самым, становясь препятствием на пути других. С расширенными от страха глазами она смотрела на растущую, приближающуюся людскую кучу и понимала, что это конец. «Боже мой, — причитала она, — зачем же я снова сунулась в эту проклятую подземку, вчерашнего мне было мало, что ли?» Куча была совсем близко, когда обезумевшая дежурная еще раз, уже без всякой надежды, попыталась отключить взбесившуюся машину…

Режущий слух скрежет металла по металлу и… эскалатор резко остановился. Вторая ручка — щелк… Невидимая сила увлекла всех несчастных, остававшихся еще на дорожке людей вниз. Кто-то кричал, кто-то визжал, кто-то еще даже хватался за «солдатиков», срывая им головы, кто-то, как, например, Рощина, просто летел вниз, ломая шеи, руки и ноги…

На первой дорожке, на той самой, которая двигалась вверх, творилось то же самое, что и на двух соседних, только еще хуже. С неё люди, когда она после разгона вдруг решила остановиться, первая ручка — щелк, стали просто валиться вниз с самого верха. Крики стоны, проклятия…

И вот уже последний несчастный, а вслед за ним и белый шарик, скатились со ступенек на пол и замерли возле распластанных в немыслимых позах изувеченных тел. Для одних ужас уже закончился, для других — только начинался… Битое стекло, слезы, кровь, стоны… Крестики-нолики, прошлое, будущее, настоящее… время.

Время. Что это, вообще, такое? Вывернутое пространство, воздух в космосе или шестьдесят секунд в минуте, что это? Почему иногда минута ожидания граничит с вечностью, а прожитая жизнь с мгновением? Почему вся жизнь запросто умещается в секундном ролике, прокручиваемом в голове перед смертью, а минуте счастья порой и бесконечности мало. Время… Что мы, вообще, о нем знаем, кроме того, что стрелки движутся по кругу? Ничего…

«Вешалка» из окна обещала скоро спуститься, и Коршун в нетерпении поглядывал на часы.

— Послушай, ты…извращенец! — налетела на него та, когда он совсем уже отчаялся её дождаться. — Ты это куда собрался, скотина?

— Вообще то, на работу, — опешил Коршун от такого напора чувств, — а что?

— Что?! — блондинка от такой его наглости даже не мгновение дар речи потеряла. — Ты это у меня спрашиваешь?

— Извините, вы меня с кем-то, наверное, спутали, — Коршун постарался ненавязчиво высвободить свою руку из её цепких пальчиков, одновременно скептически оценивая её наряд — легенький халатик на голое тело. — Я с вами даже еще и не спал, не говоря уж о том, что я даже не знаю вашего имени, красавица.

— Очередь не дошла, да? — девица и не думала отпускать его. — Или ты только смотреть любишь, как другие трахаются?

— Да отстань ты, — Коршун все же вырвал руку. — Привязалась на мою голову…

— Думал, что я не очухаюсь, да? — блондинка и не думала отставать. После взвода бойцов и гранатомета, она уже ничего не боялась. — Ты куда собрался, я тебя спрашиваю?

— Да пошла ты, — не сдержался он, — ты чего пристала, проститутка? Думаешь, сиськами в окне потрясла, и я тебе деньги должен? У нас за показ не платят, поняла…

— Какие сиськи? — женщина обалдела. — Ты иди посмотри, во что ты со своими гадами превратил мою квартиру? Думаешь, что у меня после вашей «ромашки» память отшибло, и я тебя не узнаю, фиг ты угадал…

— Иди проспись, — Коршун сделал еще одну попытку отделаться от новой знакомой и повернулся к ней спиной, доставая ключи от машины, но не тут-то было. Девица, явно сдаваться не собиралась. Она оббежала его со стороны и загородила собой дорогу.

— Улизнуть хочешь, не выйдет, — зашипела она. — Я уже полицию вызвала.

— Послушайте, — Коршун снова перешел на «вы», — что вам от меня надо? Пятнадцать минут назад, я действительно имел честь созерцать вашу особу в окне, признаю, но на этом, поверьте мне, наше знакомство и заканчивается.

— Ну-ну, — девица уставилась куда-то позади него. — Сейчас посмотрим…

Коршун невольно проследил за её взглядом и сразу все понял. Не все было так просто, как казалось… Полиция, которую эта ненормальная, действительно, вызвала, уже подъезжала.

— Да, — вздохнул Коршун. — Не разбился в лифте, так, здрасте вам, на ровном месте поскользнулся на какой-то бабе…

— Что?

— Ничего, — отрезал он, — сейчас разберемся.

— Разберемся, разберемся, — девица поспешила к подъезжающей машине. — Товарищ, — начала она, не дав даже полицейскому из неё выйти, — вот этот вот тип, — она сверкнула глазами в сторону все еще ничего не понимающего Коршуна, — меня изнасиловал вместе со своими бандитами, взорвал в моей квартире дверь и потом… — она глубоко вдохнула и выдохнула, — взорвал всю мою квартиру!

— Ваши документы, — сержант в засаленных на заднице, но зато со стрелочками на коленках брюках поманил стоящего в стороне Коршуна к себе.

— Пожалуйста, — тот протянул свое офицерское удостоверение.

— Капитан ФСБ? — удивился тот, сверяя оригинал с фотографией.

— Ну…

— Хорошо, — удостоверение так и осталось в его руках. — Так, что здесь произошло, товарищ капитан? — вы зачем эту женщину изнасиловали и взорвали её квартиру?

— Мне не до шуток, — Коршун протянул руку за «корочками». — Разбирайтесь с ней…

— Я тебе сейчас разберусь, я тебе разберусь, — девица полезла на него с кулаками. — Я так разберусь, что ты десять лет будешь на делянке лес лобзиком выпиливать, понял, нет?

— Успокойтесь, гражданочка, — сержант мягко, но уверено подвинул её в сторону. — Если вы мне сейчас же здесь ничего вразумительного не объясните, то я должен буду считать этот вызов ложным со всеми вытекающими отсюда последствиями.

— Что тут объяснять, — возмутилась она. — Я уже все сказала. Он меня поимел вместе с моей квартирой…

— Поимел или изнасиловал? — уточнил милиционер.

— Какая разница, — девица бросила презрительный взгляд в сторону Коршуна. — Поимел, а потом изнасиловал!

— Гражданка, я серьезно спрашиваю.

— А я серьезно отвечаю, — блондинка поправила свой халатик. — Пойдемте ко мне, сами все увидите…

— Черт, — Коршун выругался, видя, что тот собирается последовать её совету. — Сержант, верните мне документы, пожалуйста, — попросил он, — и идите, куда хотите, вместе с этой сумасшедшей. Я её, вообще, первый раз вижу.

— Разберемся, капитан. А сейчас, я думаю, что вам тоже не помешает пройти вместе с нами в её квартиру.

— Зараза, — Коршун сплюнул.

— Урод…

Дверь в её квартире и, правда, оказалась развороченной. Сержант и его два помощника даже присвистнули от удивления.

— А я что говорила, — дама закурила. — Убедились, это вы еще квартиры не видели…

Квартиру можно было не смотреть. Похоже, что здесь шел настоящий бой. Сержант прошел на середину комнаты и оторопело уставился на пострадавшую.

— Так вы заявляете, — он обвел все взглядом, — что все это устроил вам вот этот гражданин, — и он указал на подозреваемого капитана.

— Нет, это я сама себе устроила, — девица заплакала. — Мы только вчера закончили ремонт, — соврала она и стала вытирать носовым платочком накатившие слезы, — а сегодня… Вы знаете, сколько все это стоит, вернее стоило?

— Меня не интересует, сколько это стоит, — отрезал служитель прядка. — Меня интересует, кто это сделал?

— Он, кто же еще, — женщина затянулась и продолжила. — Я проснулась и вышла на балкон, и он меня увидел вон из того окна, — и она указала рукой в сторону его дома. Я думала, что он один, а он ворвался сюда с кучей этих головорезов и принялся здесь орудовать.

— Что?! — Коршун все еще пытался ориентироваться в пространстве. — Что ты несешь, ты меня видела?

— Они стояли в окне, — блондинка как будто его и не слышала, — и указывали в мою сторону.

— Кто стоял, — спросил сержант.

— Кто-кто? — психанула она. — Сержант в пальто…

— Попрошу…

— Дружки его военные, кто… — девица бросила остаток сигареты прямо на паркет и затушила его ногой. — Я думала, что бандиты, а теперь знаю, что нет… Пришли бабу насиловать и даже масок не сняли.

— Ты у меня видела в окне военных?

— Не прикидывайся только, — скривилась женщина. — Тех же самых, что и здесь побывали. А ты их не видел, да?

— Сержант, — Коршун обратился к полицейскому, — я думаю, что в интересах следствия вам необходимо осмотреть и мои апартаменты. Гражданка лжет или заблуждается, их там не было… Я только что вышел из своей квартиры и полностью отвечаю за свои слова. Не удивительно после такого, что ей здесь натворили, что она меня с кем-то спутала…

— Да, конечно, — встряла пострадавшая, — их был целый взвод, а я одна… Вы его больше слушайте. Он сейчас вам еще напоет, что это я на них напала. Они зашли ко мне чайку попить, а я по ним из этой трубы железной с ручкой… шарах, двери к чертовой матери, да?

— Все возможно, — сержант старался быть невозмутимым.

— А потом их всех я еще и изнасиловала, да? Сержант, я кого спрашиваю, ты что в рот воды набрал? Свидетелей нет, десять голосов против одного. Мне же еще и групповуху пришьют… Пошли все к черту…

— Успокойтесь, — сержант повысил голос. — Никто вам ничего не шьет… Сейчас составим акт осмотра, вы напишите заявление, а дальше видно будет. Вот вам листки, пишите, а мы пока сходим в дом напротив, там тоже посмотреть надо.

— Ничего я писать не буду, сами пишите, а мне дайте телефон, я хочу мужу позвонить, он у меня…

— Меня не интересует, кто ваш муж.

— Телефон дайте.

— Со своего звоните.

— Он у меня разрядился.

— Ваши проблемы, документы покажите, пожалуйста.

— Документы? — девица вылупилась на человека. — Вы мне не верите?!! Сами ищите, они где-то здесь…

— Стуков, — сержант обернулся к своему помощнику. — Остаешься здесь и снимаешь с пострадавшей показания, а мы пошли к этому другу в квартирку наведаемся.

— Сделаем, — здоровяк уселся на слегка подпорченный кожаный диванчик и ногой придвинул к себе журнальный столик со стеклянной треснутой поверхностью. — Присаживайтесь, гражданка, — улыбнулся он блондинке. — В ногах правды нет…

— Я с этим боровом одна не останусь, — отшатнулась от него та как ошпаренная. — С меня и военных хватит…

— Сержант, она не хочет, — морда толстого расплылась в улыбке.

— Это её право, — развел тот руками. — Не хочет, как хочет, других у нас нет…

Дверь в квартиру Коршуна, как это ни прискорбно, тоже была взломана. Не так сильно, но все же… Обстановка здесь, конечно, была поскромнее, чем в предыдущей квартирке, но зато все остальное, очень даже было похоже. Тот же развал и те же расплющенные окурки на полу и еще…запах кирзовых сапог и сапожного крема с портянками… Коршун поморщился, давно он потных ног не нюхал.

— А говорили, что у вас никого не было, — сержант подошел к открытому окну и выглянул наружу, увидел блондинку и помахал ей рукой. Та только в ответ фыркнула и тут же скрылась из виду. — Судя по «бычкам», военные у вас все же были или вы и дальше будите это отрицать?

— Нет, — Коршун полез в карман за сигаретами, — не буду.

— Тогда рассказывайте…

— Что?

— Все, что знаете.

— Все, что я знаю, вы видите перед собой.

— Но вы заявляли, что только что вышли из своей квартиры, и никого в ней не было.

— Так и было.

— Со слов же пострадавшей, военные ворвались к ней больше двух часов назад.

— Не знаю…

— Вы все это время были дома?

— Я вышел из дома около девяти…точно не помню.

— А сейчас почти двенадцать, — сержант усмехнулся себе в усы. — Почти три часа нестыковки, капитан. Где вы были все эти три часа.

— Двенадцать? — удивился Коршун. — Надо же…Наверное, у меня часы сломались, когда я провалился в шахту лифта.

— Куда?

— Я упал в шахту нашего лифта, сержант. Вернее, туда свалилась только моя сумка, а я смог чудом зацепиться и выбраться. Не верите, можете проверить, телефон мой разбитый и сейчас там валяется.

— А дальше?

— Дальше ко мне привязалась эта сумасшедшая. Еще дальше?

— Если не трудно…

— Затем привязались вы, — Коршун потихоньку стал терять терпение. — Вы что не видите, что находитесь в разграбленной и разгромленной квартире или повашему это я сам себе все устроил?

— Не исключено, — сержант кашлянул. — Пока, что я знаю, что та жена нового русского не соврала, что видела у вас в квартире военных.

— И это все? — Коршун поморщился. — А вы спросите у неё, может она вспомнит, что они, эти военные, у неё искали, может, вспомнит?

— Стуков? — сержант включил переговорное устройство.

— Я.

— Спроси у дамочки, может эти ребятки хотели что найти в её квартире, а она им не показывала.

— Ладно, — включенная рация зашумела. — Говорит, что искали какого-то то ли ястреба, то ли коршуна, а когда не нашли, то принялись за неё.

— Кого? — не понял сержант.

— Меня, — вставил Коршун. — Фамилия у меня такая, Коршун

— А-а, ну да, конечно, — сержант кивнул. — А вы знаете, кто это мог быть?

— Бандиты, кто же еще? — Коршун пожал плечами. — Или вы так не думаете?

Вместо ответа коп снова связался по рации со своим помощником:

— Стуков, ты долго еще?

— Заявление пишет.

— Значит так, отправляешь её на освидетельствование…

— Куда?

— Куда… — сержант тяжело вздохнул. — Пусть задокументирует официально наличие мужской спермы в своем влагалище, адрес назвать?

— Я знаю.

— Да вот еще, что, — сержант почесал за ухом, — предупреди её об уголовной ответственности за дачу ложных показаний.

— Это насчет спермы?

— На счет этого парня, что мы задержали, он, похоже, здесь ни причем, ну и спермы тоже.

— Понял.

— Тогда действуй, раз понял, — сержант отключился. — Все, капитан, вы свободны. Сейчас только протокол осмотра составим и все…

— Не надо, — Коршун подошел к изуродованной стенке и извлек из-под разбитого стекла маленькую фотографию женщины, когда-то, очень давно его бросившей. Подул на нее и положил в сумку к пистолету, которая, кстати, все это время продолжала висеть у него на плече, совсем не привлекая внимания полиции. — Или делайте это, но уже без меня. В моей двери, слава Богу, два замка, один при взломе остался целым, так что когда будите уходить, просто нажмите кнопку. Мне на работу надо…

— Нет, капитан, так не пойдет. У тебя своя служба, у нас своя… Долго мы тебя не задержим, десять минут и все… Не хватало, что бы ты потом еще на нас весь этот разбой повесил, — сержант достал бланк и принялся его аккуратно заполнять своим каллиграфическим почерком. — А ты пока пиши заявление, здесь уголовным делом попахивает…

«Вот тебе и сняли засаду, — Коршун принялся за писанину. — Вчера сняли, а сегодня опять поставили… Второй раз за утро возвращаюсь в свою квартиру и второй раз попадаю черт знает куда, сначала в девятнадцатый век, а затем в век нынешний, только двумя часами позже… Интересно, куда делось больше двух часов времени? На моих то до сих пор только десять часов стрелки показывают».

— Все, — сказал коп и поднялся. — Подпишите и вы свободны.

— И у меня все, — Коршун тоже поднялся. — Встречный ветер вам в грудь и большой красный парус в руки.

Сержант не ответил, сработала выработанная годами служба защиты организма: «Эффект отрицательный, не обращать внимания, от эмоций воздержаться!»

— И куда же он мог пропасть, Бурмаков? — полковник из-под бровей смотрел на своего подчиненного. — Испарился…

— Так точно, — майор стиснул зубы.

— С седьмого то этажа?

— Товарищ полковник, — Бурмаков подался чуть вперед, — из подъезда он не выходил, но и в квартире его тоже не оказалось. Вернее, он сначала вышел, а затем снова вернулся. Я сам отчетливо слышал, как он хлопал дверью.

— Слышал или видел?

— Слышал.

— Это была соседская дверь, майор, — Смирнов поднялся с кресла и вышел из-за стола. — Вы к ним заглядывали?

— Да, — набычился майор. — Нам повезло, все соседи были дома.

— И что?

— Он исчез из своей квартиры, это я гарантирую. У нас есть свидетельница, которая его видела в своем окне буквально за минуту до нашего прихода.

— Майор, — Смирнов вплотную приблизился к офицеру, — мне плевать на то, кто там его видел, как и на то, что кто-то там слышал из кустов пока там штаны натягивал и ширинку застегивал, как он хлопал дверью. Мне нужен Коршун, понял? И где ты его будешь сейчас доставать, меня совершенно не интересует. Переверни весь город, но что бы этот выродок был схвачен. Понял?

— Так точно.

— И еще, — полковник вернулся к столу. — Тоже самое касается и Сорокина.

— Он же народный…

— Еще есть вопросы?

— Никак нет…

— Выполняйте, — полковник устало вернулся в кресло. — Сегодня, крайний срок к вечеру эти двое должны быть у меня, живыми или…

Звонок телефона не дал ему закончить.

— Слушаю, — поднял он трубку, — Смирнов… Кто, Коршун? Подожди минутку, — и он, зажав микрофон ладонью, замахал рукой, останавливая майора. — Ты где? Возле дома?! Что ты там делаешь, почему не на службе? Квартиру разбомбили, кто? Не знаешь, а ты где был в это время? Где ты был, в каком таком шестьдесят девятом году? Да…да…хорошо. Когда будешь? Хорошо, через сорок минут жду тебя у себя, — полковник вернул трубку на место и уставился на своего подчиненного. — Слышал?

Майор кивнул.

— И я слышал, — Смирнов снова поднялся и потянулся за сигаретой. — Явление Христа народу… Говорит, что на пару часов сегодня утром задержался в шестьдесят девятом году, а когда вернулся, узнал, что какие то уроды разбомбили его квартиру. Похоже, что у парня совсем крыша поехала.

— Похоже, — губа майора скривилась во все понимающей ухмылке.

— Что скалишься? — полковник зыркнул на майора. — Группу захвата ко мне, срочно. Через сорок минут этот отморозок будет у меня. Он, видите ли, едет на работу…

— Есть…

Майор ушел, а полковник остался. Страшный день и бессонная ночь остались позади. Чувствовал он себя неважно, но спать не хотелось, нервы… Жена в морге, дочь… Александр Васильевич взял со стола рамочку с фотографией и аккуратно протер стекло носовым платком. Такие любимые и родные девчонки и…такие теперь далекие. «Эх, Ленка, Ленка… — вздохнул он. — Как же мы теперь без тебя жить то будем?» Потом пошли мысли о дочери, одна мрачнее другой… Но здесь хоть была надежда, что она жива. «Сутки прошли, а как целая жизнь, — он вернул фотографию на место. — Целая жизнь и есть…»

Золотое перо «паркера» заскользило по листу бумаги. Белый лист, черные чернила, белое — черное… Одна точка, вторая, третья, четвертая пятая… Пять, всего пять. Еще пять? Названия станций метро…тоже пять, первая — «Таганская», последняя — … Пять точек — пять станций, пять жизней — пять смертей… Обезумевшие от страха глаза последней, той, которую он сам видел, застывшая в них смерть… Полковник скомкал листок и швырнул его в корзину для мусора. «Нет, — он поджал свои губы, — эти девчонки не самоубийцы. Кто-то им помог. Кто? Завтра похороны, их хоронят, мою жену хоронят. Одна из погибших знает мою дочь, вернее, знала. Знала меня и мою жену. Обе погибли и обе в один день… Совпадение? Её же сестра тоже чуть так не кончила, еще одна темная история. Перерезала горло несчастному санитару и скрылась. Где только силы взялись ремни разорвать, Коршун помог? Еще один сумасшедший? Зачем ему понадобилось лишать жизни жену мою, потом эту несчастную из кинотеатра? Решил мне отомстить за увольнение? Вполне, если крыша поехала. Сколько лет по острию ножа ходил, мог и сорваться… Санитар пока не доказан, но тоже, похоже, что его рук дело, бритвой по горлу и в колодец… Привязанная к кровати девчонка этого сделать не могла, здесь и думать нечего. Очередной маньяк убийца на мою голову, а я ему еще и дочь свою отдал в руки, дурак. Ищи, мол, на тебя вся надежда. Ой, дурак, — полковник подпер вески кулаками, — какой же я дурак. Может, он её уже нашел, потому и едет сейчас сюда? Во что он играет и чего добивается? Итак, что мы имеем? — Смирнов стал загибать пальцы. — Пять погибших в метро, две пропавших без вести, трое убитых; моя жена, несчастная в кинотеатре и санитар в больнице. И еще Коршун, Сорокин и Смирнов, всего тринадцать, чертова дюжина, — полковник закурил. — Сорокин в первую очередь… Получается, что из двенадцати, кроме меня, замешанных в этой истории людей, я лично знаю восьмерых её участников. Остается четыре незадействованных… — Смирнов поднялся с места, вышел из-за стола и нервно заходил по кабинету. — В метро погибает пять человек, — он застыл на месте. — На меня вешают это дело и сразу после этого убивают мою жену. Случайная авария на дороге, избиение, убийство… Случайная ли? Кто-то, похоже, очень не хочет, чтобы именно я занимался этим делом. Капитан Коршун возвращается на работу. Я поручаю ему параллельно от основной группы вести расследование, и он сразу же становиться убийцей… Совпадение? Все снова сходиться на Сорокине…»

Очередной звонок прервал его размышления.

— Да, — поднял он трубку, — полковник Смирнов слушает.

— Товарищ полковник, примите новую информацию по метро, — послышалось в трубке.

— Что, еще…

— Сбой в работе эскалаторов. Есть жертвы…

— Где?

Метро «Китай-город», товарищ полковник, количество погибших уточняется.

— Еду…

День 3, эпизод 13

Эпизод ХIII

Коршун вернул телефон хозяину — соседскому, стриженому мальчишке, прохлаждающемуся на лавке возле подъезда.

— Каникулы… — сказал он.

— Наверное, — пацан сплюнул сквозь зубы.

— Прохлаждаешься?

— Да-а… — протянул тот детским басом. — Жара достала…

— Потерпи, скоро осень.

— Еще хуже будет, — скривился пацан и снова сплюнул. — Школа начнется…

— А ты не ходи.

— Что бы потом как вы на раздолбанных «Жигулях» ездить?

— Можно и пешком…

— Многое чего можно в этой жизни, — пацан залез левой рукой под рубашку и стал чесать спину. — Можно пешком, а можно и на шестисотом…

— Высоко метишь, — Коршун потрепал пацана по загривку. — Только смотри, не разбейся, если вдруг падать придется.

— С большой высоты падать не страшно, — мальчишка поднялся с лавки и потянулся. — Как правило, до земли живыми не долетают.

— Откуда такие познания?

— Знаю…

— За телефон спасибо.

— Всегда, пожалуйста, а вопрос можно?

— Давай.

— Чего эта шкура от вас хотела?

— Ты о ком?

— Не прикидывайтесь…

— Она меня с кем-то спутала.

— У неё хахаль на «шестисотом» раскатывает, — парнишка хитро прищурился.

— Чего?

— А-а, — парнишка махнул рукой, — Потому вы и ездите на своей колымаге, что ни черта в этой жизни не понимаете…

— И не говори, — вздохнул Коршун. — А я то думаю, чего это она ко мне привязалась? А она на мою «девятку» позарилась…

— Дурак ты, дядь Вить, — мальчишка весело рассмеялся. — Ничего то ты не понял.

— Действительно, — согласился Коршун. — Куда уж мне…

— А кто-то обещал меня на аэродром взять? — пацан склонил голову на бок и снизу вверх уставился на него своими карими глазами.

— Как только, так сразу…

— Когда?

— Когда? — Коршун сморщил нос прикидывая. — В следующую пятницу устроит?

— Без обмана?

— Зуб даю…

— Ловлю на слове.

— Эх, — Коршун улыбнулся. — Мне бы твои заботы, паря…

— Эка, куда махнул, — паря сунул свои сбитые руки в карманы и хитро улыбнулся. — А заново в шестой класс никак?

— Слабо…

— То-то и оно, — мальчишка снова сплюнул и стал выкатывать из-за лавки свой велосипед. — Значит до пятницы…

— Договорились.

Коршун проводил парнишку взглядом достал из кармана брелок и нажал на кнопку. Сигнализация машины не срабатывала. Еще несколько бесполезных попыток и он стал пытаться открыть её ключом.

— Не получается, — услышал он за спиной до омерзения знакомый голос.

— Да вот, что-то… — пожал он плечами и снова принялся крутить ключ. — Ерунда какая то…

— А вы кулаком…

— Шла бы ты, — огрызнулся он не оборачиваясь, — без тебя тошно…

— Я просто хотела извиниться.

— Не требуется.

— А как бы вы себя повели после такого.

— Обратился бы к венерологу.

— Сначала я увидела в окне вас, а затем этих солдат. Что я могла подумать?

— Что крыша поехала.

— Я так и подумала, — рассмеялась девица. — Когда они у меня в квартире дверь вышибли, я именно так и решила, как вы мне сейчас посоветовали.

— Вам повезло.

— В чем же?

— Что вы ошиблись.

— Не открывается?

— Послушай, — Коршун в сердцах достал ключ из замка, — чего ты привязались ко мне? Времени много свободного?

— Хватает…

— Ну и иди себе на…

— Могу подвезти, — дамочка как будто и не слышала его ругательства.

— Спасибо, не голоден, — огрызнулся Коршун и удивленно стал рассматривать у себя в руках ключи от машины, прикидывая, что такое с ними случилось и почему они не подходят?

— Эй, мужик, — из открытого окна второго этажа показалась какая то небритая заспанная рожа с припухшими с перепоя глазами и взлохмаченными, засаленными волосами. — Отойди от машины…

— Чего? — Коршун подумал, что ослышался.

— Того, блин, — захрипел мужик. — От моей тачки, говорю, отхлынь, чудило!

— От чьей тачки? — Коршуну показалось, что он даже отсюда чувствует запах перегара из его пасти.

— От моей, урод. Не понял? Сейчас поймешь, когда выйду…

— Офицер машины перепутал, — рассмеялась девица, — или вам можно брать любую, лишь бы нравилась?

— Чувак, ты, что меня не слышишь, твою мать…

Не ори, из окна выпадешь, — Коршун зашел за машину и посмотрел на номер. Номер, действительно, был чужим…

— Ну-у все, — мужик скрылся из окна и скоро показался уже в подъезде, — держись…

Он даже не понял, что случилось дальше, мужик этот. Хрусть и готово, затылок на асфальте, глаза в небе и…звезды, звезды… Да вдобавок ко всему еще и полный рот потрескавшихся зубов. Отдел раздачи подарков закрыт, товарищ, сдачи не надо. Приходите еще, будем рады! «Ну, заяц, погоди!», — называется или еще лучше: «Отлепи меня от стенки, я ему еще раз вдарю!» Обидно, конечно…

— Здорово, — девица от восторга даже в ладошки захлопала. — Что с человеком делает частная собственность, собственных зубов не жалко…

— Машину угнали, надо же, — сказал Коршун, ни к кому не обращаясь. — Кому такое старье понадобилось?

— Жалко?

— Дорога как память, ей и ста лет еще не было…

— Совсем новенькая, — кивнула девица. — Кобылку запряг и поехал!

— Эй, мушик, ты это чщехо? — хозяин машины стал медленно кряхтя подниматься. — Ты это жачем?

— Извини друг, перепутал. Моя рядом стояла…

— Твоя-моя…Шпиш-жили, что ли?!

— Как видишь.

— Не повежло, — мужик совсем встал на ноги и попробовал вставить свою разболтавшуюся челюсть на место.

— Перепутал…

— И ты, жначит, решил после этого мою скоммуниждить?

— Говорю, перепутал…

— Швой «мерш» с моим «жапором»?

— Можно сказать и так, — Коршун размахнулся и со всей силы зашвырнул ключи от машины в кусты подальше, развернулся и быстро зашагал к остановке общественного транспорта. Объясняться дальше с присмиревшим соседом ему больше не хотелось, как и болтать с этой грудастой дамочкой из окна в спальне.

— Я могу вас подвезти, — блондинка увязалась следом, — мне все равно делать нечего.

— А мне есть чего, — Коршун совсем разозлился. — У меня дел по самое горло. Кататься с безмозглой курицей по городу, извините, в мои планы сегодня не входит…

— Ну да, конечно, — не отставала девица, — ты предпочитаешь брюнеток, куда уж нам до них, безмозглым то…

— Тебя забыл спросить.

— Особенно в кино с ними ходить!

— Что?! — Коршун остановился как вкопанный. — Что ты сказала?

— Ничего, — девица захлопала своими накрашенными ресничками. — И не я это совсем, телевизор это… По всем каналам только это и крутят, как ты бедняжку в кино водил.

— Ты это серьезно?

— Серьезней, не бывает, — блестящие губки красавицы расплылись в издевательской ухмылке. — Если, конечно, ты Коршун, а не Вася какой Пупкин.

— Поехали, — он схватил её за руку и потащил за собой обратно к дому. — Показывай, где здесь твоя машина спряталась?

— Куда, — девица даже и не думала сопротивляться, — в кино, что ли?

Сколько времени она так пролежала, Рита не знала. Было очень тяжело дышать, и очень сильно болела голова. Её мутило… Она попробовала пошевелиться, не получилось. Даже рукой пошевелить и то…оказалось — проблема. Открыла глаза. Это она смогла сделать. Темно… Темно и тяжело… Темно, тяжело и…больно. Каждый сделанный вдох отзывался резкой болью в грудной клетке. Глубокий медленный вдох, затем такой же, только еще медленнее, выдох… Задержка дыхания и, все сначала…Вдох-выдох, вдох-выдох… Ребра впиваются в легкие, больно… Тошнота подступает к горлу, плохо… Она чувствует как с каждым сделанным выдохом жизнь по крупице уходит из её тела, страшно. Самое страшное, что она понимает, что от неё, от её слабых усилий ничего уже не зависит. Рита задыхается. От сознания полного бессилия на глаза наворачиваются слезы, обидно… Кто-то, так же как и она летел с этого эскалатора и останется жить, а она… Стон. Стоны везде, снизу, сверху, сбоку…Еще один тяжелый вдох, выдох… Хорошо, не последний, Рита начинает кашлять. Блевотина рвется наружу. Кровь, вонь, отчаяние… Дышать совсем нечем. Боль уже везде, вся она — сплошная боль, каждая следующая приходящая в голову мысль — боль. Сознание бессильно перед вечностью, глаза закрываются, скорее бы все это уже кончалось, безразличие… Только сердце еще продолжает биться и душа в запертой клетке…

«Вот она, — холодный взгляд наблюдающего впивается в мерцающий экран монитора. — Не куда не делась…Побегала, побегала и снова пришла ко мне. Шестая моя, самая обаятельная и привлекательная. Станция «Таганская» ждет тебя…» Он переводит взгляд на другой монитор и довольно ухмыляется. Там девчонка стоит уже на этой станции. Еще немного и она сольются в своем поцелуе со смертью… Слепящие глаза фары уже врываются на перрон. Последний шаг и … Лицо наблюдающего искажает гримаса недовольства. Какой то наглец в самый последний миг вырывает девчонку из его объятий. «Ускользнула…», — наблюдающий останавливает на экране изображение. Теперь его интересует уже этот… Компьютер увеличивает изображение. Молодое, жизнерадостное лицо, умные глаза, маленькая родинка на виске… Наблюдающий переводит взгляд еще на один монитор. Вообще то, их у него много, целая стенка плоских экранов. Быстрая манипуляция пальцами и вот уже на нем наблюдаемый объект спускается на эскалаторе и выходит на перрон, но уже совсем на другой станции. Людей много, но камера ведет только его, остальные ей, просто, не интересны… Наблюдающий ухмыляется. Прямой эфир, камера взяла цель…

Голубое небо и зеленое поле. Она, почти не касаясь травы несется по косогору вниз. Маленькая девочка посреди огромного красивого поля! Обласканное лучами солнца тельце, развивающиеся волосы, мелькающие беленькие трусики. Небо, солнце, трава и цветы…«М-а-м-а-а-а!!!»

— Эта дышит, давай её на носилки и быстро наверх.

— Эта?

— Черт, — хрипит голос, — ты должен быть уже там, носилки давай…

Ветер рвет волосы. Лицо подставлено брызгам. Соль на лице, соль во рту… Море! Нос яхты уходит глубоко вниз и тут же, зачерпнув воды, взмывает вверх. Волна, разбивающаяся об палубу. Брызги… Рвущийся на ветру парус.

Клочья… Жизнь на грани смерти…Счастье! Черная, клокочущая бездна… Ужас!

— Разряд! Еще… Она уходит. Девочка, ну…давай же, разряд…

Ровная зелененькая полоска на темном мониторе…

— Разряд, — капли его пота на её губах. — Мы её теряем, боже, еще одна… Давай, девочка…Живи, твою мать. Такая красивая, к богу еще успеешь, разряд!

Мчащаяся по осевой желтенькая машинка реанимации, бегущая по низу экрана зелененькая полоска смерти, мигающие на крыше игрушечной машинки огонечки, Рита…

— Я поведу, — Коршун протянул руку, — если ты не против, конечно…

— Пожалуйста, — красавица бросила ему ключи.

Палец на кнопке, двери открыты, люди в машине. Нога на сцеплении, ключ в замке зажигания, поворот… Мощный дизель довольно заурчал под капотом, джип готов сорваться с места… Первая передача, газ… Расплавившийся асфальт накручивается на взбесившиеся колеса; визг, дым и запах паленой резины… Тяжелая машина срывается с места.

— А потише нельзя.

— Не моё, не жалко, — бросает Коршун, включает левый поворот и начинает перестраиваться в крайний левый ряд. Стрелка на спидометре приближается к ста сорокам километрам и продолжает двигаться дальше.

— Разобьешь, не расплатишься, — женщина равнодушно наблюдает за её поступательным движением, достает из пачки тоненькую «филипморисину» и прикуривает. — Всю жизнь потом будешь на запчасти работать, а потом еще…

— Теперь рассказывай, что ты там видела в телевизоре? — перебивает её Коршун.

— Да так, — её ухоженные пальчики с отполированными коготками подносят к блестящим губкам темно-коричневый фильтр сигаретки, — ничего особенного, — девица замолкает и хитро смотрит на своего соседа, ожидая его реакции. Машин на полосе становиться больше и Коршун выскакивает на «встречку». Дальний свет фар лупит в глаза водителям, огромные колеса несутся на встречу своим оппонентам. Полоса свободна, спорить никто не хочет. Тот прав, у кого нет больше прав…

— Я Озимандия, я царь царей… Все рушится: Нет ничего быстрее… Вокруг развалин медлить в беге дней…

— Чего? — не поняла девица. — Ты решил мою машину угробить и нас вместе с ней?

— Не тарахти…

— Я бы, вообще то, еще пожила, — не затушенный окурок полетел в приоткрытое окно машины. — В отличие от некоторых…

— Сама захотела покататься.

— Черт дернул.

— Остановить, выйдешь? — Коршун включил магнитолу, сбавил до неприличия скорость и стал щемиться в свой ряд, нагло подрезая какую то бирюзовую иномарку с битым правым крылом, спокойно пыхтевшую до этого в центр города.

— Как только они ухитряются на таких хламидах ездить, — скривилась девица. — Им, что…нормальные тачки не нравятся? Эй, ты, — закричала она, высунувшисьиз окна, — ну куда ты прешь, давно зеленой трубой по морде не получал?!

— Да пошла ты… — скорее догадалась она по губам, чем услышала, куда послал её водитель «хламиды», да еще и подтвердил это высунутым в окно кулаком с оттопыренным вверх пальцем.

— Сам козел, понял…придурок, — девица вернулась в машину и тут же снова высунулась на улицу. — Ездить научись кофейник… Посылать меня будет…

— Чайник, — буркнул Коршун.

— Хрен редьки не слаще, — блондинка снова плюхнулась на сидение. — Нет, ты подумай, вот скотина. Что я ему такого сказала, а? А он меня сразу на три буквы… Вот урод… пальчики показывает!

«Ну, дура, — вздохнул про себя Коршун. — Всем дурам, дура…»

— Что бы у тебя все колеса поотлетали на поворотах, недоносок. Что бы у тебя…

— Тебе куда? — спросил Коршун.

— Что значит куда? — девица непонимающе вылупилась на водителя. — Туда же куда и тебе…

— Да? — пришло время удивляться Коршуну.

— Да!

— А ты мне нужна?

— Это ты мне нужен, — девица хихикнула. — Серийный маньяк-убийца похитил очередную жертву, — пропела она голосом диктора из магнитолы. — Жену известного предпринимателя, известную…

— …козу в городе — закончил за неё Коршун.

Девица, словно и не слышала…

«…Свидетель утверждает, что видел как похититель, угрожая несчастной пистолетом, силой заставил её сесть в машину. Это был красный джип, марки он, к сожалению, не разобрал, — дикторша в приемнике набрала побольше воздуха в легкие и продолжила. — Номер машины он тоже не запомнил, но зато мы знаем, что маньяк перед этим хотел еще угнать и машину свидетеля, но тот ему не позволил этого сделать, пытаясь его задержать. И если бы разыскиваемый маньяк не оказался еще и вооруженным до зубов бывшим офицером спецназа… Можно предположить, что в данном конкретном случае маньяку нужна была машина, а не сама девушка и мы не теряем надежды на её освобождение из рук убийцы. Для тех же, кто только сейчас включил радио и еще не в курсе всех сегодняшних событий, сообщаем, что это уже пятая его жертва за последние два дня. Две женщины найдены мертвыми. Еще одна пропала без вести прямо из больницы, где было найдено прямо возле её постели тело лечащего, подающего большие надежды молодого врача, теперь уже мертвого. Надежды на её спасения еще остаются, но, судя по почерку убийцы, который режет всех на своем пути, они совсем мизерны. И вот, наконец, последняя жертва, очаровательная…»

Девица выключила магнитолу, облокотилась спиной на дверь и направила на Коршуна черный ствол своего немецкого «Вальтера».

— Вот так то, — блеснула она своими зубками, — а ты как думал?

— Не боишься? — Коршун взглянул на оружие и снова перевел взгляд на дорогу.

— Только пошевелись и тебя не будет, — блондинка тряхнула головой, поправляя свои шикарные волосы. — И твою сумку я давно уже себе под ноги положила, так что до своего пистолетика ты вряд ли дотянешься…

— Но у нас же не красная машина, почему ты уверена, что это про нас…

Этот алкаш из твоего подъезда поет то, что я ему написала на клочке бумаги. За сотню баксов он и не то готов был сделать. А в мои планы пока не входит, что бы нас на первом же посту сцапали…

— Моя машина, тоже твоих рук дело?

— Много вопросов.

— А известный бизнесмен, это, случайно, не Сорокин? — не унимался Коршун.

— Может и он, только я не его жена.

— А кто?

— Он, вообще, эту хату снял, что бы тебя выловить, — девица улыбнулась. — Вот и выловил… Немного эти уроды из спецназа подпортили, а так ты давно был бы уже там где надо.

— И куда же мы сейчас направляемся? — Коршун полез за сигаретами. — Я, вообще то, ехал к той несчастной в больницу, которую еще вчера, судя по сообщению, сам же и зарезал

— Эй, эй, — блондинка покачала стволом своего пистолета. — Руки на руль и без шуток. Смотри на дорогу и рули. Предупреждаю, что у меня черный пояс по каратэ и опыт боевых действий в Чечне. Я там, милый мой, снайпером работала. Таким как ты орлам яйца отстреливала… Уж с одного то метра, поверь мне на слово, не промахнусь, какой бы не была отмороженной дурой…

Цель в перекрестии прицела спокойно и уверенно двигалась к своей смерти. Вот она прошла уже половину перрона и подошла к краю платформы. Десять, девять, восемь… Таймер замигал красненькими циферками, включилось контрольное время. Семь, шесть, пять…

Алексей Кудрявцев посмотрел на часы. Поезд уже приближался. Первые вагоны уже скользили вдоль перрона, а налетевший ветер трепал его стриженые волосы. Еще немного и… Он повернул голову, посмотрел прямо в черный глазок камеры и тут же отвернулся. Три, два… Поезд почти поравнялся с ним, когда он сделал свой последний шаг ему на встречу. Один…

Наблюдающий удовлетворенно откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза. «А может, он меня тоже видел…когда смотрел прямо в камеру? — в памяти всплыло лицо этого парня и его внимательные, чуть прищуренные глаза. — Что ж, — наблюдающий крутанулся на кресле и поднялся, — тем хуже для него… Меньше знаешь, крепче спишь!». Красненькие циферки на часах высвечивали уже 14:01 по полудню.

Четырнадцать часов, ноль одна минута…Полковник Смирнов очень даже хорошо запомнил это время, когда разобрался с несчастными случаями, произошедшими в метрополитене за последние два года, только он тогда, почему-то подумал, что это была ошибка…

День 3, эпизод 14

Эпизод XIV

Свист в ушах то нарастал, заполняя собой все подчерепное пространство, то, затухая, удалялся, становясь почти неслышимым. То — нарастал, то — затухал… Что-то невидимое или кто-то невидимый кружил над ним, то ли издеваясь, то ли, просто забавляясь, не трогая его, но и не исчезая совсем…

Лорман, зажав уши ладонями и пригнув голову к поджатым к телу коленям, валялся в самом низу эскалатора, пытаясь таким вот образом избавиться от наваждения, но все было тщетно… Застывшие эскалаторы, полутемный зал и…ни одной живой души вокруг. Холод пола и красные осколки разбитого телефона около носа… Парень не шевелился, но и глаза тоже не закрывал. Вряд ли он что-то рассматривал на полу, зрачки его были неподвижны, но и сказать, что он был без сознания, тоже было нельзя. Заткнув уши, он просто лежал на боку, поджав к груди ноги, и смотрел в одну точку. Смотрел и…ничего там не видел.

Ничего не видел, зато кое-что слышал. Странное было ощущение, но ему почему-то казалось, что кроме него, не смотря на видимую пустоту, в зале еще кто-то присутствовал. Присутствовал кто-то невидимый, но осязаемый… Не тот, кружащий над ним, чей взгляд он почти физически ощущал на своем теле, а некто-то совсем другой, находящийся тут же, рядом с ним и ни какого отношения к первому не имеющий. Абстрактное в абстрактном, полный перекос перевернутого, галлюцинирующий фрагмент переклинившего…

Сквозь непрерывный свист Лорман отчетливо слышал чьи-то стоны и голоса. Правда, он не мог разобрать ни одного слова, но то, что это была человеческая речь, он даже не сомневался. Голосов было много, слишком много и все они, сливаясь воедино, превращались в один общий пчелиный гул. Из этой общей массы иногда выплескивались отдельные выкрики, громкие стоны и стуки каблуков по полу, но это случалось редко. Так редко, что не стоило даже обращать на это внимание, но Лорман обращал. Его то как раз эти редкие звуки больше всего и интересовали. Гул постепенно нарастал, и отдельные звуки с каждой следующей минутой проявлялись все отчетливее и отчетливее. Не прошло и часа как Лорман, наконец, разобрал первое услышанное слово. Это был мат, но на безрыбье, как говориться, и рак рыба. Еще через десять минут ему удалось разобрать целое предложение, состоящее, правда, всего из двух слов: «Давай носилки…» Еще через несколько минут почти все услышанные им слова были разбираемы, только, если честно, для него было бы гораздо лучше, если бы все было наоборот. Никаких слов, никаких предложений, вообще, ни кого и ни чего… Потому, что то, что он услышал, а затем и, вообще, стал свидетелем всего здесь происходящего, настроения и оптимизма ему явно не прибавило.

Картинка постепенно менялась. Голый пол заполнялся какими то расплывчатыми формами, которые постепенно приобретали более-менее резкие очертания, пока и не стали вполне узнаваемыми.

Вот около самого его лица остановилось два черных мужских туфля затеявших разговор с парой женских белых шлепанец на высоком каблуке, а вот просто завалился на бок, да так и остался валяться одинокий заношенный кроссовок с обтрепанными шнурками и сбитым носом. Следующей проявившейся картинкой была упавшая на пол золотая сережка с маленьким зелененьким изумрудиком. Упала и зазвенела…Не успела улечься, как тут же была с треском раздавлена и разломана каким то рифленым каблуком солдатского ботинка с остатками засохшей грязи на подошве. Затем появились носилки и на них положили какую то женщину…

— Эта еще дышит, — голос принадлежит хозяину светлых мокасин, — давай её наверх, может еще выживет. Осторожней, позвоночник может быть сломан. Давай, бери следующего…Так, как же тебя так угораздило? Ничего, ничего…до свадьбы заживет. С этим все в порядке, в сторону его. Наверх только самых тяжелых… Нет, этого не надо… Ты что слепой, он же мертвый…

Носилки, кроссовки, шлепанцы…изуродованные болью лица, еще теплые и уже холодные, смерть вперемешку с жизнью, скрюченные пальцы окостеневших кистей рук, блестящее золото разломанной оправки для камушка…

Лорман вытянул руку и осторожно накрыл сломанную сережку. Кто-то наступил ему на кисть, но он этого даже не почувствовал. Сережка в кулаке и он начинает подниматься. Вокруг твориться что-то невообразимое. Люди, люди, люди… Очень много людей было в белых халатах, еще больше — лежащих на полу, были и дети. Заработал эскалатор и первые «счастливчики» с опаской стали подниматься вверх. Лорман тоже двинулся в ту сторону, осторожно обходя лежащих и стонущих. Движущаяся дорожка убегает вперед, на глазах превращаясь в чудесную лесенку, еще шаг и… Лорман пропустил пару с носилками и последовал за ними… Они поехали, а он остался стоять на месте. Дорожка убегала из-под ног, а он продолжал оставаться все там же, где и ступил на неё. Сбитый с толку парень смотрел на удаляющихся санитаров и никак не мог понять, что же здесь такое, собственно, происходит. Они едут, а он стоит. Потом он увидел другие спины, поднимающиеся вверх, вслед за этими двумя, затем еще, еще…Лорман обернулся. Эскалатор работал, люди подходили к нему и поднимались, подходили и поднимались…

Весь фокус был в том, что Лорман их видел, они его — нет. Люди подходили к эскалатору и поднимались наверх, проходили сквозь него, словно его здесь и не было, ступали на бегущую лесенку и устремлялись вверх… к солнцу, к небу, к жизни… Ко всему тому, что Лорман совсем недавно оставил, спустившись сюда и к чему так теперь стремился вернуться, и куда по чьей то злой воле никак не мог попасть…

«Я их вижу и слышу, — Лорман развернулся и медленно побрел назад по перрону, — они меня нет. Я иду и наступаю им на головы, а они даже не реагируют. Вот маленький мальчик с голубыми глазками и розовыми щечками схватился ручонками за уже посиневшую маму. Я наступаю ему на голову, а ему хоть бы хны, нога проходит сквозь череп, ни какой реакции, кроха продолжает теребить ладошку трупа. Кто из них больше сумасшедший, сбрендивший мальчик или притащившая его сюда мертвая мама? А может я? — Лорман разжал ладонь и стал рассматривать только что подобранную на полу сережку. — Настоящая, — удивился он, — надо же? Кто еще больше сбрендил? Метро настоящее, я настоящий, они — нет. Они не настоящие, потому, что их нет. Голограмма в натуре… Всего лишь мои бредовые фантазии на вольную тему. Все — плод моего возбужденного воображения, все, все, все… А может быть… — он даже похолодел от такой догадки, — это я? Я их вижу, они меня нет, — парень остановился и ощупал себя руками. — Нет, все нормально, — но странная мысль, пришедшая в голову, уже не уходила. Невероятная мысль, что это он призрак, а не они, похоже, решила там обосноваться надолго. В это, конечно, не верилось, но и избавиться от этого наваждения было уже невозможно. — Это я невидимый, — усмехнулся Лорман. — Это я прозрачный! И это мои родители работали, оказывается, на стеклозаводе. Шиза косит наши ряды! Мои дети тоже будут прозрачными, вот повезет кому-то! Я человек-невидимка и эти тени проходят сквозь меня. В это трудно поверить, парень, но это так…кажется. Когда-то это случается со всеми, а с тобой это случилось сейчас. Ты труп, Лорман, и это чертово подземелье, теперь твой дом родной! Вот так-то парень… Самое интересное во всей этой истории, непонятно когда ты только успел это сделать, перейти в это свое новое аморфное состояние? Тонкий мир! — Лорман глупо хихикнул. — Здесь краски еще насыщенней и живее, чем в физическом. Здесь все значительнее и краше… — вспомнил он когда-то и где-то прочитанное, закрыл лицо руками, присел на корточки и закачался из стороны в сторону. — Боже мой, какая чушь…»

Ноги затекли, но подниматься, все равно не хотелось. Играющие язычки костра отражались в зрачках и согревали тело. Костер успокаивал, но не настолько, что бы от всего ради него отказываться. Здесь, конечно, было здорово, но…

Лика вздохнула и стала потихоньку расти кверху. Занемевшие коленки медленно, но все же разгибались, приводя все непослушное тело в вертикальное положение. Глубокий вдох, спина по кошачьи выгнулась дугой, а руки разлетелись в разные стороны. Пара упражнений и мышцам постепенно стала возвращаться их былая упругость и сила. Несколько часов хорошего сна все-таки сделали свое дело. Сейчас она чувствовала себя более-менее сносно, только есть очень хотелось, а так…

Лормана все не было и не было, и она стала уже беспокоиться. Она даже не знала, сколько он времени уже отсутствовал, так как её хваленые золотые часики к глубокому её сожалению, давно уже стояли. Пружинка завода механизма давно уже выпрямилась. Лика подкрутила крошечную головку и поднесла ожившие часики к уху. Такой знакомый и такой печальный звук, кусочек потерянного мира…«Вот и славненько, — обрадовалась она такой мелочи. — Сейчас выставим новое время, например одну минуту седьмого и начнем новый отсчет. Все, что было до этого — не считается…Какое сегодня число? — Лика задумалась, пытаясь вспомнить, сколько времени она здесь уже пропадает и…не смогла этого сделать. Может быть день, а может быть и неделю? А может быть и месяц? Время… Здесь оно было условно. — Ну и черт с ним, с этим числом, — решила она. — Будем думать, что сегодня… Когда мы сюда попали? Шестнадцатого… Вот сегодня и будет у нас Шестнадцатое июля с большой буквы, ночь… Нет, день, — передумала сразу она. — Ночь надоела, будет день. День сурка! Шесть часов утра… Голливуд отдыхает, авторских прав не требуется! Все начинается сначала… Дубль первый, кадр последний, камера, мотор, свет. Миссис Стоун на выход… Снимаем сцену у костра. Ночь… Мы не забыли, что у нас день, но по фильму у нас ночь. Где-то там внизу плещется море, волны накатывают на скалистый берег, ласкают камни… Шум моря любишь? Ну и славненько… Входим в образ такой несчастненькой, разнесчастненькой…Вспомни свой шикарный домик с бассейном. Бассейн есть? Отлично… Большой бассейн то, наверное? Нет? Бассейна нет? А-а, он и не нужен, в нем вода дороже пива… А теперь представь, что твой домик, твою маленькую сказку разбомбили, деньги украли и про тебя все забыли, даже в кино не снимают. Ты осталась совсем одна, тебя все бросили, даже твой муж, и тебе сейчас очень и очень плохо, смех сквозь слезы… — Лика сама не заметила как на глаза накатили слезы и потекли по щекам. — И представлять не надо, — заревела вдруг она в голос, — Мне итак сейчас очень и очень плохо, и очень страшно…И без всякого вашего вшивого домика, а денег у меня и так никогда не было и теперь уже, наверное, никогда и не будет, как и мужа…»

Но слезами делу не поможешь, и девчонка постаралась взять себя в руки. Еще пару всхлипов и все в порядке. Можно жить дальше. Прошло уже несколько часов, как ушел Лорман, но до сих пор еще так и не вернулся. И за это время с ним могло случиться все, что угодно: он мог заблудиться, мог упасть в яму и сломать ногу, в конце концов, он мог просто провалиться в трещину или отправиться к ангелам. Вариантов уйма…При любом раскладе ей приходилось рассчитывать только на себя, и Лика, на свою голову, это хорошо понимала. Тем более, что она точно даже не знала, сколько он времени отсутствовал, может час, а может и день? Надо было выбираться самой или хотя бы попробовать начать это делать. Для начала она решила пробраться на радиальную ветку и еще раз там хорошенько полазить. Соваться одной в тоннель ей, если честно, совсем еще не хотелось. Все-таки она надеялась еще, что её друг объявиться и тогда уже… А пока может что-то из съестного найдется…

Лика присела на корточки и выгребла из костра черную обуглившуюся головешку, подошла к стене и большими корявыми буквами прямо под профилем танкиста написала: «Жди, скоро буду. Лика!!!» Сделала шаг назад и полюбовалась своим художеством. «Не Шагал, конечно, — улыбнулась она, — но понять можно. Слышь, танкист, — она подошла к портрету и пририсовала ему усы, — а тебе жена менуэт делала? Что это такое? Ну, да, конечно, какой там менуэт в перерывах между боями. Стремительный перепых, и на скорую руку, так наш танкист сокращает разлуку… Человечество бы освободить! Понимаю, не злись, инициатива наказуема! Из пушки бы бахнуть, да строем походить…»

Лика взяла один из сделанных Лорманом до этого факелов, как только додумался до этого, и сунула его в костер, получилось очень даже ничего… «Фонарик среднего века, — нашла она сразу ему определение. — Свет сквозь ужас… Брошенная москвичка мечтает познакомиться… Женатых и голодных прошу не беспокоиться, наличие консервов в карманах приветствуется!».

Дорога на станцию не заняла много времени и вот она уже была снова на том месте, где было много разбитых и искореженных вагонов. Здесь все осталось по старому, ничего не изменилось, только сейчас ей было чуть страшнее, чем тогда, когда она здесь была не одна, а так… Лика решила далеко не ходить, береженого Бог бережет, и направилась к первому же вагону, стоящему в самом начале станции, заглянула внутрь кабины машиниста, подсвечивая себе факелом и тут же испугано отпрянула. Машинист, как и положено по штатному расписанию, находился на своем рабочем месте, и даже в фуражке… Парень ждал зеленого света светофора, чтобы отправиться дальше. Легенький оскал оголенных зубчиков и пустые, черные впадинки вместо глаз… Она просунула факел в кабину и стала водить им из стороны в сторону, высматривая, чем же здесь можно было поживиться. Ничего интересного, только валяющийся на полу складной ножик да форменная куртка командира, повешенная на крючок позади кресла. Залазить в кабину было страшно, но и без трофея уходить не хотелось, тем более без куртки… Увидела теплую вещь и сразу же стало холодно, даже мурашки побежали по коже. Уходить без куртки теперь, когда она её нашла, и здесь так похолодало, было, вообще, по её мнению, полным сумасшествием. Лика вынырнула из открытого окна на перрон и попробовала открыть дверцу. Та, на удивление, открылась очень легко. Путь в святая святых был свободен. Немного смелости и…она уже внутри. Грязные окна, запылившиеся приборы, прибалдевший машинист…

— Привет, — поздоровалась она с засохнувшим хозяином. — Ты не волнуйся, я только куртку возьму и ножичек, и сразу же уйду.

Командир не ответил, он даже не посмотрел в её сторону. Бери, что хочешь, называется, и уматывай к чертовой матери… Лика не заставила себя уговаривать, сразу же натянула на себя куртку, хорошо, она висела совсем рядом, и потянулась за вожделенной железкой, валяющейся, как назло, возле самых ног высушенного трупа. Взгляд на машиниста, взгляд на ножик, взгляд на машиниста…

— Ты только сиди и не шевелись, — шептала она. — Я тебе ничего не сделаю, подумаешь, ножичек… А мне он нужен. Здесь столько заразы вокруг, — она снова взглянула на него, — что без него мне совсем никак, понимаешь?

Машинист не реагировал. Пустые глазницы смотрели вперед, что творилось в кабине его не касалось.

— Вот и правильно, — Лика почти приблизилась своими трясущимися пальчиками к находке. — Зачем он тебе, когда и так хорошо. Сейчас зажгется зеленый и ты, наконец, поедешь! Давно, наверное, ждешь то, глазки совсем уж ввалились…

Девчонка не видела, да и не могла видеть из того своего положения внизу кабины в котором она находилась как подземную темноту станции вдруг оживил красный свет светофора. Маленькая красненькая звездочка на черном небе. Красненькая звездочка, зеленая звездочка…Легкий оскал голых зубов машиниста и его, тянущая на себя рычаг, высохшая, костлявая рука.

Что-то вверху клацнуло, что-то внизу щелкнуло, что-то хрустнуло, что-то дернуло… Дверь с шумом закрылась, череп машиниста свалился на пол и поезд тронулся. Скрежет металла по металлу, рывок, еще рывок…Медленно, медленно поезд стал входить в тоннель. Пока Лика поняла, что происходит, было уже поздно. Она бросилась к двери и попыталась её открыть, но ту заклинило. Тогда она попыталась открыть ту дверь, что вела в салон, эффект тот же. Поезд набирал скорость, фары освещали дорогу, девчонка визжала, а свалившийся ей под ноги на очередном повороте обезглавленный труп машиниста…улыбался. Такой весь счастливый и довольный, перекатывающийся по полу из одного угла в другой улыбающийся черепок машиниста, представляете? Я тоже с трудом, а ему хоть бы что? Зеленый загорелся, и он поехал. Сама обещала! Ради этого стоило жить, ради этого стоило ждать!

Скорость все росла и росла и о том, чтобы открыть дверь и выпрыгнуть на ходу, не могло быть и речи. Зато место шофера теперь было свободно. Лика бросилась туда и задергала всеми возможными ручками и тумблерами. Все было бесполезно. Панель светилась, все щелкало и переключалось, но…ничего не работало. Стрелка спидометра, стрелки вольтметров и амперметров устойчиво отказывались что-то показывать на своих приборах. Поезд с бешенной скоростью летел по туннелю, фары светились, колеса крутились, приборы ничего не показывали. Поняв, что поезд она остановить не сможет и с этим ничего не поделаешь, Лика вернулась к дверце, решив её открыть во что бы то ни стало. Вот и нож пригодился. Несколько минут работы, и заевший замок поддался, дверь открылась. Лика высунулась наружу и тут же чуть не сорвалась вниз от полученного толчка поезда. Вагон качнулся, и она в одну секунду оказалась по ту сторону кабины. Руки вцепились в поручни, ноги повисли над пропастью, ветер впился в лицо и разорвал волосы, жизнь встретилась со смертью…

Волк лег на землю и прислушался. Земля гудела и дрожала. Что-то там под землей двигалось и шумело, только вот что, понять зверь конечно не мог. Единственное, что он знал точно, так это то, что это не было землетрясением. С этим явлением природы он уже освоился и даже к нему привык. Трясло часто, но сильных толчков и разрушений уже не было. Природа успокаивалась. Хорошие дома устояли, рухлядь разрушилась, превратилась в камни. Ветер гонял по пустым улицам мусор, мороз разукрашивал окна, снег белил крыши и дороги, смерть гуляла по городу, веселилась в его пустых, выкрашенных в белое, кварталах…

Вибрация становилась сильнее, и гул все нарастал. Волк поднялся на ноги и повел носом, запаха не было. Запаха не было, но это «что-то» было и оно приближалось. Волк даже понял, откуда и повернул свою морду в ту сторону, но ничего не увидел. Зверь предупреждающе зарычал, скорее злясь, чем, понимая, что происходит, но подземный пришелец и не думал останавливаться. Скорее всего, он даже не слышал этот предупреждающий рык хищника. До его владений надземные звуки не долетали. Наконец, это «что-то» прогремело у волка под ногами и стало быстро удалятся. Пик прошел, уже через минуту на том месте где находился зверь, все было тихо и спокойно.

Двери в помещение были открыты, вернее, их совсем не было, так что дорога внутрь была открыта, можно было двигать. Там вполне можно было чем поживиться, но зверь не спешил. Мокрый нос ловил еле уловимые запахи, доносившиеся из глубины дома, а лапы не трогались с места, что-то его останавливало. Что? Не хотелось оказаться в ловушке? Слишком просто, вход свободен, а дальше? Красные флажки и черные отверстия стволов направленных прямо в голову, что еще там его могло ждать за этой видимой легкостью, сытный ужин или легкая смерть?

Голод пересилил, инстинкт взял верх над разумом. Волк тенью бесшумно двинулся навстречу черной неизвестности. Прошел внутрь и застыл, глаза должны были привыкнуть к мраку. Влажные ноздри носа напряженно двигались, уши настороженно ловили любой звук, напряженное тело готово было в любую секунду сорваться с места и рвануться на источник опасности. Острые когти были готовы вспороть любого, кто бы сейчас оказался перед зверем. Постепенно предметы стали различимы. Волк поднял голову кверху и увидел через разбитое стекло крыши ночное небо. Далекие звезды отразились в его черных глазах и тут же погасли, зверь принялся осматривать помещение дальше. Первое, на что он обратил внимание, был огромный, в несколько метров в диаметре, вентилятор, встроенный в противоположную кирпичную стенку. Покрытые приличным слоем снега его лопасти давно уже не вращались и даже гуляющий здесь ветер, чувствующий давно уже себя здесь полным хозяином, не в силах был его расшевелить. Вентилятор давно умер, как и все здесь его окружающие предметы. Следующим объектом наблюдения стал подвешенный прямо к потолку предмет непонятного назначения. В его формах зверь краем сознания угадывал какого-то пернатого, но так отдаленно, что долго внимание его на нем не задержалось. С этой стороны ему опасности не грозило и зверь, осторожно прошмыгнув мимо, стал спускаться вниз, туда, откуда и шел этот привлекший его сюда запах. Следом только цепочка крупных следов на белом, освещенном только слабым звездным светом снеге…

Дальше — только пустой зал с разорванным во многих местах белым экраном, догоревшим почти костром и скрючившимся возле него одиноким человеком. Человек был жив, это волк понял сразу. От мертвых исходил совсем другой запах, запах смерти, что ли? Этот же разлегшийся вдоль костра оборванец пока еще вонял совсем по-другому. Если бы волк мог улыбаться, он бы сейчас улыбнулся, а так только клыки оскалил. Так ему пахнуть осталось совсем не долго. Зверь улегся в дверях на живот и затаился. Человек был всегда опасен, даже спящий…

Человеку сегодня тоже повезло. Всю неделю не везло, а сегодня вот…повезло. Сегодня он набрел на этот заброшенный кинотеатрик и решил здесь обосноваться. Места здесь было много и стульев тоже, что было очень важно, так как они обладали одним важным физическим свойством, горючестью. Так что на пару недель он себя теплом обеспечил. Да и с питанием здесь тоже было все в порядке. Ресторан на Павелецком вокзале, до которого отсюда было рукой подать, был, конечно, давно пуст, как и все закрома родины, запасы вагонов-ресторанов в поездах навсегда застывших около некогда оживленных перронов, тоже. Но зато чудом уцелел небольшой подвальный складик продуктов от какого-то маленького магазинчика, приткнувшегося прямо к зданию кинотеатра. Магазинчика, конечно, давно уже не было, а вот складик сохранился, наверное, потому, что был спрятан в подвале. Кроме консервов, пригодных еще для пищи, человеку достались в подарок от судьбы несколько блоков сигарет и одна бутылка самой настоящей водки.

Пир продолжался недолго. Оборванца сморило после первой же выпитой рюмки и куска консервированной ветчины. Четыре дня голода и холода сделали свое дело. Он даже не успел добраться до сигареты, когда, пережевывая еще очередную порцию колбасы, стал заваливаться на бок Тепло от выпитой водки внутри, тепло от разгоревшегося костра — снаружи… Что еще человеку надо в холодную зимнюю ночь?

А во сне он видел, как входил в этот же самый кинотеатр, в котором сейчас и находился, только это происходило тогда, когда здесь все еще было по-другому. Почему-то тогда было лето, и он был совсем на себя не похожий. Такой весь ухоженный и пахучий, в дорогом английском костюме и белоснежной сорочке с пижонским галстуком, приехавший сюда только что из салона красоты, где ему сначала полтора часа делали массаж вихлястые и задастые телочки, а затем еще столько же времени они же еще и приводили в порядок на руках его ногти, подпиливая их и подкрашивая. После девочек, опустошенный и удовлетворенный он и приехал в этот кинотеатр набраться, так сказать, духовности. Дорогая, очень дорогая, столько и денег ни у кого нет, сколько она стоит, машина, осталась сверкать на улице, а он продефилировал со своей, такой же, как и машина, сверкающей женой в зал. Все тогда было так красиво и замечательно, совсем другая жизнь была, теперь даже во сне такое не снилось, первый раз вот, за много лет…Он даже тот фильм во сне вспомнил, который они тогда смотрели, что-то про очень большого черного волка… Как было тогда здорово и как ему теперь не хотелось просыпаться, кто бы только знал…

Человек даже не понял, что происходит, когда открыл глаза и увидел перед собой оскалившуюся пасть хищника… Скорее всего, он даже не поверил в увиденное… Не успел поверить… И беззубая улыбка на его давно небритом, измученном лице была единственным, наверное, тому подтверждением…

День 3, эпизод 15

Эпизод XV

Море успокоилось, шторм прекратился так же внезапно, как и начался. Тяжелые синие тучи стали развеиваться, и мокрая палуба вскоре заиграла в первых, коснувшихся её лучах солнца, пусть еще слабых, но уже реальных вестников появившейся надежды. Никелированные поручни заблестели, и даже рваный, изодранный в клочья парус, мертво нависший своими лохмотьями над яхтой, и тот как-то преобразился. Не сказать, что он стал лучше выглядеть, нет, просто он перестал быть мрачным; слегка потрепанным, пожалуйста, но только не мрачным. А в лучах солнца, особенно после такого урагана, когда не только парус, а вся лодка трещала по швам, словно старая посудина, даже такая рванина как он, могла снова сойти за парус. Могла…но только первое время, пока глаз еще не привык к свету…

Рита спустилась в рубку и попробовала завести двигатели. Те только чихали, чуть схватывали, но не заводились. «Парус порвался, — печально вздохнула она, — моторчик сломался…» Ей потребовалось еще пятнадцать минут, что бы окончательно в этом убедиться. Первоклассные дизельные двигатели отказывались её слушаться. В это не верилось, но это было так. Хоть и с трудом, но она, все-таки оставив эту затею, снова выбралась на палубу и прошла на корму яхты. Море совсем успокоилось. За вялыми, чуть пенящимися волнами стал угадываться берег. Тонкая прибрежная полоска жизни издевательски маячила где-то на горизонте. Близко, а не допрыгнешь! Девушка вернулась к парусу, но одного взгляда на это печальное зрелище было достаточно, что бы понять всю безнадежность своего положения. Оставалось…только молить Бога.

Тем временем солнце поднималось все выше и выше и уже через час от его прямых лучей, еще недавно так радовавших глаз и вселяющих надежду некуда было уже деваться. Рита снова вернулась на корму, спустилась на специальную, приделанную для купальщиков площадку, находящуюся около самой воды и стала медленно раздеваться. Штормовка, футболка, бюстгальтер купальника, все полетело в воду. Она осталась только в плавках, потом и они, после некоторого раздумья тоже последовали туда же. Девушка села и опустила ноги в прохладную по сравнению с воздухом воду. Стало немного легче.

Сколько она так провела времени, она не помнила. Распластавшись на площадке, она совершенно спокойно созерцала совершенно чистое, до не приличия голое небо. Сознание потихоньку успокаивалось, его это уже не интересовало. Рука вяло потянулась за фляжкой с водой. Пусто… Последний глоток был уже сделан, ни одной капли влаги, только неприятный запах раскалившейся пластмассы из горлышка. Фляга полетела за борт. Напрягшись всем телом, Рита, схватившись за поручень и тут же отдернув руку, стала медленно приподниматься. Усевшись, она долго еще, прищурившись, смотрела на море, пытаясь увидеть в его совершеннейшей глади, берег суши и…ничего там не видела. Пока еще пришло озарение… Но полоска берега, ставшая со временем еще уже, даже после этого её озарения шире не стала. Яхта, уносимая подводным течением, уходила все дальше и дальше в открытое море, разорванный парус совсем сник, его даже слабый ветерок не трогал, металлические поручни раскалились, а разогретый воздух с каждой следующей минутой становился все больше не пригодным для дыхания… И все это творилось под таким лазурным и чистым небом, что только райских птичек здесь и не хватало…Уж лучше бы оно, это проклятое небо сейчас рвало и кричало как прежде, чем вот так…

Ноги были в воде, но она уже не холодила. Девушка нагнулась и опустила в неё руку: «Теплая…» Но…все равно лучше, чем на солнце. Одно движение и вот уже теплота окутывает все её раскаленное тело. Кайф… Голова тоже уходит под воду, боже мой, как здорово… Кто бы мог подумать, что смерть могла быть так приятна на ощупь… Лика легла на спину и снова уставилась на небо, плыть куда то не имело смысла, сил бы все равно не хватило. Она перевернулась на живот, опустила голову в воду и открыла глаза. Ничего не видно, только зеленая муть да свои расплывчатые руки. Рита набрала в легкие побольше воздуха и нырнула, попробовав уйти как можно глубже под воду, почти получилось. Стало чуть прохладней, но сразу же сдавило виски и очень захотелось дышать, пришлось возвращаться. Вынырнув и отдышавшись, она попыталась найти взглядом оставленную яхту. Та была далеко, но еще не так безнадежно как берег, до неё еще можно было добраться… Белая мечта с красивым названием медленно, но уверенно уходила все дальше и дальше в к линии горизонта. «ОЗИМАНДИЯ», — прочитала она у неё на корме большие красные буквы, которые прямо у неё на глазах стали расплываться и терять форму. Мгновение и все они, одна за другой, стали сползать в воду. Красная кровь, стекающая по наклонной белой плоскости кормы. Белое и красное… Белоснежная посудина и черный, разорванный в клочья парус. Белое, красное и…черное! Растворяющаяся в дымке яхта и сплывающие в воду буквы… Жизнь и уходящие годы…Иллюзияжизни. Эта сторона бытия её больше не интересовала. Еще через час не было видно уже ни яхты, ни берега. Рита облегченно вздохнула, наконец то она осталась совсем одна по середине всего этого райского блаженства… И тогда, когда она вдруг это осознала, когда все вокруг стало принадлежать только ей, ей одной и никому больше, тогда она вдруг поняла, что это ВСЕ…ей совсем не надо. Этот рай…ей был не нужен, какой бы золотой рыбкой она здесь себя не ощущала, да хоть Владычицей морскою… И тогда она решила плыть, все равно куда, лишь бы только плыть, все равно сколько, пока руки не устанут и все равно зачем… И не было в этом никакого смысла, как и во всем её здесь окружающем великолепии. Плыть, плыть и плыть… Пока силы не кончаться и ускользающее сознание не перестанет терзать измученное тело. Плыть, пока… Что может быть, вообще, хуже красоты, которая убивает и нужна ли она, эта красота тому…кто умирает? Странные мысли… Рита об этом не думала. Она, вообще, больше ни о чем не думала; один гребок, второй, третий… Барахтающаяся точка посередине безмолвия, маленькая жизнь в океане вечности, вселенная во вселенной… Б е с к о н е ч н о с т ь!

Один всплеск, второй, третий… Ниточка жизни на экране монитора стала потихоньку оживать. Еще пару электрических разрядов и сердце забилось.

— Воздух в легкие, быстрее, — врач отдал последнюю команду и вытер со лба пот. Захотелось вытянуть ноги, но место в тесной, напичканной медицинской аппаратурой машинке было ограничено, поэтому пришлось довольствоваться малым — откинуться назад, сколько позволяло пространство. Спина сразу благодарно расслабилась, а глаза устало прикрылись веками, тело стало освобождаться от усталости. — Я уж думал, что все, кранты девочке, — проговорил он еле слышно с закрытыми глазами, — ан нет…

— Не судьба, — согласился второй. — Ей сегодня повезло, могла не выкарабкаться.

— Могла. Можно сказать, заново родилась. Сколько еще ехать, — врач обернулся к шоферу, — минут за двадцать доедем?

— Должны.

— Постарайся уж.

— Здесь старайся, не старайся, — буркнул тот. — Если сейчас центр проскочим, то доедем.

— А что, — парень в белом халате улыбнулся, — можем и не проскочить?

— Вполне, — водитель, пожилой уже дядька с усами, включил сирену и пошел на обгон по сплошной осевой линии. — Если футбольные фанаты соберутся сегодня футбол по большому «телевизору» смотреть, то всякое может быть, а если наши еще и продуют, то тогда совсем будет кому-то плохо.

— Второй раз власти этого не допустят, — возразил врач.

— В нашей стране то? — засмеялся водитель. — Не смеши ежа голой задницей. В нашей стране может быть все, от всеобщего дефолта до массовой прихватизации…

— А с кем играют?

— С китайцами.

— Продуют, — подытожил доктор.

— Да нет, они слабо играют, — не согласился водитель.

— Все равно продуют…

— Почему это?

— Один китаец пятерых наших уложит!

— Да ну вас, — отмахнулся усач. — Вечно вы, Савицкий со своими шуточками, … Вам бы лучше на электрика надо было выучиться да работать в каких кабельных сетях начальником по снабжению, а не доктором в скорой помощи.

— Это почему же, — удивился врач, — неужели все так плохо?

— Нет, но вы или подкалываете всех, или сразу электрический разряд в сердце?

— Некоторым помогает, — врач бросил быстрый взгляд на монитор, — например вот этой нашей красавице.

Сердечко спасенной и в самом деле билось и, похоже, что останавливаться уже не собиралось…

— Одним помогает, — согласился водитель, — а у других, — он закашлялся, — только сиськи да писки подскакивают!

Дружный смех вырвался из маленькой машинки через открытые окна на улицу. Смеялись почти все, даже водитель… До места оставалось ехать всего ничего, два каких то поворота, да один светофор. Наши к этому времени уже успели пропустить целых два мяча в свои ворота, а футбольные болельщики по бутылке спиртного на брата…

Джип прорывался к центру. Коршун, лавируя между другими железками, уверенно вел громадину в совершенно неизвестном для себя направлении. Снайперша пока молчала, взведенный и снятый с предохранителя направленный на него ствол «Вальтера» тоже. Дамочка выговорилась и теперь просто следила за ним и за дорогой, готовая в любую секунду взять и нажать на спусковой крючок смертоносной игрушки. Ситуация была до банальности стандартная, кого то здесь должны были обязательно убить и Коршун потихоньку стал догадываться, кого…

— Давай за ним, — приказала она, указывая на желтую карету скорой помощи, следующую перед ними с включенной сиреной и мигающими огнями.

— Соображаешь, — Коршун пристроился сзади, — даром, что дура…

— Заткнись умник, — блондинка зыркнула на него глазищами. — Чья бы мычала…

— На Красную Площадь едем?

— Тебе то какая разница?

— Интересно.

— Любопытный какой…

— А все же?

— Рот закрой, — девица угрожающе повела стволом пистолета. — Твое дело теперь телячье, доехать до места и на бойню…

— Все так серьезно?

Снайперша не ответила. Глаза её сузились, а челюсти сжались. Было видно, что она на пределе. Желваки, играющие под кожей, плотно сомкнутые губы…

— Советую тебе не нервничать, — холодно и твердо сказал Коршун. — У тебя палец дрожит на спусковом крючке. Выкладывай свои требования, и подумаем вместе, как их выполнить.

«Кто бы только знал, чего ему стоило держать себя в руках? — пронеслась у него в голове книжная фраза. — Кто бы только знал?»

— Рот закрой, я сказала… — процедила она сквозь зубы. — В твоих советах я нуждаюсь меньше всего.

«Говорила она уверенно и твердо, — усмехнулся он про себя, — и это не радовало, чувствовался профессионализм».

— Чего лыбишься?

— Да дура ты…

— Не поняла?

— А что тут понимать, сейчас нажму на тормоз и вылетишь в окно вперед ушами со своими понятиями.

— И пулю в лоб получишь.

— Давай попробуем, а? — Коршун прибавил скорости и сел почти на самый хвост впереди идущей машине.

— Попробуй, — девица покрепче зажала ручку «Вальтера» в своих ладонях и поплотнее вжалась боком в сидение. — Выживет тот, у кого голова крепче…

— Не бойся, — Коршун заметил как побледнело её лицо, — мне еще жить не надоело…

И тут же раздирающий душу визг тормозов, дым и свист в ушах от прогремевшего выстрела. Удар головой в стекло, удар руля по ребрам, истеричный крик соседки и полная, хоть и кратковременная, потеря сознания у обоих. Джип на полном ходу влетел в размалеванный зад куда-то впереди спешащей «реанимации», и теперь уже в сцепке с ней продолжал свое поступательное движение вперед.

Толпа беснующихся после футбольного матча отморозков перегородила дорогу. Несколько близлежащих витрин магазинов были уже разбиты, а сами магазинчики разграблены. Пустые водочные и пивные бутылки, валяющиеся на асфальте, были явным тому подтверждением. Битое стекло под ногами, перевернутые легковушки, горящие колеса… Тут и там стычки милицейских пикетов с раздосадованными зрителями. Мелькание дубинок, блеск прозрачных щитов, крики и стоны покалеченных, клубы черного дыма…

Грохот выстрела, дым, взрыв… Полет мелких осколков на воспаленные головы, визг. Большущий экран, гордость мэрии, этого, последнего, решающего «мяча» в этом матче, выпущенного, правда, из гранатомета, уже не выдержал. Дикий рев восторга нескольких сотен пьяных разъяренных глоток. Искаженные яростью и перепачканные кровью лица, расслабившиеся мозги, обезумевшие глаза… Пустые души потерянных людей в поисках утраченных иллюзий. Праздник! Быдло в новой, современной интерпретации, быдло — в «хорошем» смысле этого слова! Новое тысячелетие, новое время, новые люди… Традиции только старые, пролетарии всех стран соединяйтесь! Кто был ничем, тот станет всем! Свобода, равенство и братство! Братан, дай глотнуть… На! Лезвие входит под ребра. Еще? Без ответа… Звериный оскал и бешеный восторг у одного, и полное непонимание происходящего у другого. Сумасшедшеенаваждение против философского осмысления, стекающая с лезвия кровь против закрывающихся глаз…

Завтра они очнутся и начнут искать свои, потерянные на этом празднике, человеческие лица. Кто очнется, правда, и у кого они были, конечно. Но…до «завтра» еще надо было и дожить, праздник то ведь только еще начинался! «Телевизор» разбили, какая жалость… Надо было стекло бронированное ставить, сейчас бы не расстраивались, что реклама сорвалась… Купи, купи, купи… А никто и не расстраивался. Смазливая девочка с экрана успела шепнуть и моргнуть глазиком, и успела, главное, вовремя смыться. Пока еще снаряд долетел до её оголенной попки в трусиках… Купи, взорви, дави… Каждый видит и слышит только то, что хочет. В мозги каждому не залезешь, попробуй разбери, что им там голоса нашептывают. Каждый читающий смотрит в книгу, но не каждый видит, что там написано. Может быть их, то есть тех, кто уцелел после бойни, только это и спасло, что девица с экрана перестала им подмигивать в паузах между пропущенными голами, и они так и не поняли, о чем же это она им, собственно, там нашептывала. Хуже оказалось тем, кто её понял, хотя…

Дым от взрыва еще не успел развеяться и все осколки упасть на распаренные головы и расплавленный асфальт, когда две машины на бешеной скорости врезались в эту живую массу разгоряченных любителей футбола. «Реанимацию» заказывали, называется… Некоторые увидели только что-то желтое, промелькнувшее, другие и этого не увидели. Не успели… Кто же увидел все, тому, сегодня, просто очень и очень повезло. Скорее всего, жить будет долго. Дикие крики ужаса, кровь, перекошенные лица, фотографирующие свою смерть зрачки выскакивающих из орбит глаз, сама смерть… Скорая помощь прибыла, грузите трупы, пожалуйста! Кто не успел, тот опоздал… Другими словами: «На все воля Божья».

Когда машины, наконец, остановились, прорубленная с их помощью в толпе живая просека насчитывала не одно погубленное «дерево». Водителя «скорой» болельщики разорвали на месте сразу же, как только чуть пришли в себя от случившегося, а вот с Коршуном и его подругой вышла заминка. Эти просто так разрываться не захотели. Первая же появившаяся в окне удивленно-разъяренная, деланная топором рожа гегемона получила в лоб разрывную пулю. Крыши как не бывало, осталось только удивление, застывшее в открывшихся небу, повернутых «в себя» глазных яблоках. Снайперша и, правда, стрелять умела. Со второй, появившейся в окне физиономией случилось тоже самое, она тоже перекосилась…

— Оружие, — бешено орал Коршун, отбивающийся со своей стороны от любопытных просто кулаками. Одному удару соответствовала одна любопытствующая морда. Со сдачей, как правило, уже не подходили…

— Возьми, — девица кинула ему его же сумку с пистолетом. — Только вряд ли теперь тебе это уже поможет, долго мы не продержимся.

— Лезь в люк, — рявкнул он, на лету расстегивая молнию и доставая из сумки пушку.

— Куда?

— В люк, — заорал Коршун, дивясь её непонятливости. Первая пуля пошла прямо в рот нападающему.

— Поняла, — женщина, наконец, сообразила, что от неё требовалось. Одно движение и она уже была по пояс на улице. Сектор обстрела значительно увеличился. Ребятки, с равными интервалами во времени, стали ложиться слева и справа от джипа.

— Отрабатываем правильный подход к начальнику, — развеселился Коршун. — Не правильно, выстрел, следующий. Что, больше нет желающих? — он схватился за руль и повернул ключ в замке зажигания. Мотор, заглохший при остановке, взревел с новой силой. «Повезло, — обрадовался он, втыкая заднюю передачу, — может, и выкарабкаемся!» Тяжелый джип рванул назад, делая крутой разворот почти на месте, давя зазевавшихся и не успевших еще попасть сегодня под раздачу. Несколько выпущенных в ответ пуль прошили стекла машины и обшивку, но цели не достигли. Автомобиль, выгребая из-под себя растопившийся на солнце асфальт и изуродованные трупы, попавших под колеса несчастных, рванул в обратную сторону. Путь в преисподнюю был свободен… Обезумевшие от страха люди разбегались и разлетались в разные стороны от взбесившейся машины, а та, все набирала и набирала скорость, совсем не реагируя на случайные помехи.

Женщина спустилась обратно в кабину и плюхнулась на сидение, выстрелила из ручки пустую обойму и тут же вставила в неё новую.

— А ты ничего, — улыбнулась она, — магешь…

— Ты тоже.

— Я думала, что нам крышка, — призналась она.

— Я тоже.

— Меня Оксаной зовут, — без всякого перехода сказала она. — Можно Ксюха…

— Решила познакомиться? Коршун…

— А имя?

— Без имени, просто Коршун

— Хорошо, — женщина достала из сумки платок и принялась за лицо. — Как скажешь, хоть орел…

— Чем подкалывать, лучше скажи, куда мы сейчас едем?

— Все равно, лишь бы поскорее отсюда, — женщина нервно закурила и обернулась назад. — Только далеко мы все равно не уедем, к нам уже прицепились.

— Водитель зеленого джипа примите вправо и остановитесь, — разрывался динамик полицейской «Волги». — Водитель машины номер… Приказываю принять вправо и остановиться.

— Да пошел ты, — огрызнулся Коршун. — Приказчик нашелся…

— Последнее предупреждение, — гремел рупор. — Будем стре…

— Держись…

Все повторилось сначала. История повторила свой виток на более высоком уровне. Только теперь не они, а в них на полном ходу въезжала другая машина. Резкий тормоз, удар и…снова в дороге. Хороший был джипик, стоящий…

— Мамочка, — девица со всего маху врезалась головой в потолочную обшивку. — Они, что не видят, куда прут? Копы, называются…

— Потому и не видят, что копы. Для них дорога всегда свободна…

Преследующую их «Волгу» от удара развернуло и занесло кормой на «встречку», где она тут же получила добавки от налетевшего на неё городского «Икаруса». Испуганные лица в автобусе, перекошенные в легковушке. Крыша внизу, колеса вверху и… наоборот, много, много раз… Последний полет Гагаринов! Сколько их там было; двое, трое? Мат… Шоферский мат в кабине автобуса, полицейский — в кувыркающемся авто. Всем все понятно, три буквы, одно слово, а сколько значений, какая гамма чувств! Маму тоже вспоминали, кувырк-кувырк…чужую только, но это по глупости и не со зла. Чего не вспомнишь, когда-то самое место из которого эти самые слова вылетают, оказывается, зажато собственными ногами, а глаза видят наручники, прицепленные сзади к ремню. Только видят они браслетики как-то снизу, а шея при этом еще чувствует теплоту собственных яиц… Тут тебе и галстук с бабочкой и рассольчик солененький из краника, если нервы сильно потрепаны, конечно, ну и, может быть еще, полный отчет о проделанной работе… Все сразу, не надо никуда идти и все на месте. Теперь, главное зубами не клацать, что бы потом не было еще и мучительно больно за бесцельно после этого проживаемые годы…

— Не повезло, — Коршун перевел взгляд с зеркала на дорогу. Первый же светофор и их машина ушла налево. Еще сто метров и…все, — сказал он, глуша двигатель и выбираясь из кабины, — приехали. Дальше наши тропинки расходятся…

— И куда ты теперь, — блондинка тоже выбралась на улицу, не забыв, правда, прихватить из машины с собой довольно увесистую сумочку.

— Я? — Коршун вдруг улыбнулся. — Значит, ты меня отпускаешь?

— Иди…

— А объяснить мне ты ничего не хочешь?

— Ты же не спрашиваешь, — девица вдруг заметила, что свой «Вальтер» она еще держит в руках и тут же постаралась его спрятать в сумку. — Чего это я должна распинаться и потом…

Договорить она не успела. Полиция пришла в себя быстро, и беглецам снова пришлось сматываться, только теперь уже дворами и на своих двоих. Галопом по Европам…

От удара в «скорой» все поменялось местами. Врач влетел головой во что-то металлическое, какой-то прибор, и потерял сознание, что его, собственно, и спасло. Риту же спасло то, что она и так была без сознания. Разъяренная толпа только заглянула в раскрывшиеся при ударе задние двери машины и все, интерес был утрачен. Ей хватило и разорванного на части шофера. Вторая машина для неё была куда интереснее, там еще кто-то сопротивлялся…Машину же скорой помощи просто немного покачали вместе с её пассажирами, перевернули на крышу и подожгли. Гори ясно, чтобы не погасла…

Очнулся врач от собственного кашля и оттого, что стал задыхаться от дыма. Еще пол минуты ушло на то, чтобы освоится с пространством и понять, что надо было делать. А что надо было делать? Надо было выбираться из этого задымленного улея и все, что еще делать то надо было? Машина уже горела, ей осталось еще только взорваться, чтобы поставить точку во всей этой печальной истории. Огонь уже подбирался к бензобаку, осталось…Врача такой расклад, конечно же, не устраивал и он начал шевелиться. Первым делом надо было спасать однажды уже им спасенную больную, которая в немыслимой позе скрючилась на полу, придавленная его же напарником, а вторым — спасаться самому. Очень это не просто, оказалось, сделать… Вытащить их из горящей развалины, вот-вот готовой взлететь на воздух. Эти оба так упирались, особенно товарищ под девяносто кило весом, что и так плохо чувствовавший себя доктор, стал чувствовать себя еще хуже.

«Прав был Семеныч, царство ему небесное, — пыхтел он, волоча бесчувственное тело санитара подальше от костра. — Выучился бы на электрика, сейчас бы сидел где в кабинете, а не летел бы в этом самолете…».

Машина взорвалась, когда все трое были уже на свободе. Получилось красиво и эффектно, как в кино, но главное, что безопасно… «Можно было еще добавить включенную, вверх взлетающую синюю мигалку с крыши машины, — подумал доктор, прикрывая собой от разлетающихся в разные стороны осколков, тело лежащей прямо на асфальте девушки, — Было бы еще эффектнее…»

Толпа еще гудела, но полиция тоже не бездействовала. Отдельные придурки еще бросались бутылками, но это уже было, как голос поющего в пустыне. Основная масса отдыхающих все-таки уже отдохнула и те, кого еще стражи порядка не успели распихать по железным будкам, спешили поскорее убраться восвояси. Просветление мозгов начиналось гораздо раньше, чем даже ожидалось, не смотря даже ни на что…

Доктор чувствовал как умирает. Голова раскалывалась, мутило и почему-то хотелось выпить. Хотелось даже не выпить, а так выпить, что бы нажраться. Так набраться, чтобы сразу же оказаться в каком ни будь другом месте, все равно каком, лишь бы только подальше отсюда, хоть на необитаемом острове посередине океана или в Пролесках, например, что под Минском, все равно где, лишь бы только ничего этого не видеть и не слышать.

Бой утихал, машины догорали, все потихоньку возвращалось на круги своя. Черный дым смешался с белым и закрыл собой пятикопеечный диск солнца, изредка проглядывающего сквозь рваные бреши в темной массе, укрывшей собой город. Картинка черно-белого кино из его детства. Прошлое для него всегда, почему-то казалось черно-белым. Не розовым, как у большинства людей, (вспомните свое розовое детство или свои студенческие годы, тоже, кстати, розовые) а именно черно-белым, как кадры дореволюционной хроники. Император со свитой спускаются по парадной лестнице в Кремле, быстро-быстро так перебирая ножками. Куда спешат, бедные? Но это так…

А теперь еще и настоящее стало для него черно-белым, только спешить, слава Богу, было уже никуда. Кино закончилось. По сценарию сейчас можно было бы еще выпустить парочку «Мессеров», что бы они прошлись здесь на бреющем своими пушечками, но это было бы уже слишком. Даже немец в сорок первом до этого не додумался!

— Что это, — спросила девушка, вяло кивая в сторону побоища.

— Не знаю… — ответил врач. — Наверное, в футбол играли.

Он посмотрел на Риту и совсем не удивился, что она даже уже не лежала, а сидела с ним рядом, опершись спиной на какую-то разбитую машину чужого производства, и даже задавала ему вопросы. Прямые, грязные волосы, черный, испачканный нос и застывшие глаза, видок у неё был еще тот…

— В футбол?

— Со смертью, — усмехнулся он и перевел снова взгляд на площадь.

— А где море?

— Причем здесь море?

— Я плыла, а потом все пропало, — сказала она.

— И начался футбол, — добавил он.

Рита не улыбнулась.

— Я ехала в метро, и там что-то случилось, верно? — она снова посмотрела на доктора. Его видок, кстати, тоже был не лучше, особенно эта его идиотская, белая шапочка, слегка сверху подгоревшая.

— В метро? — повторил он. — Может быть… А потом Семеныч повез нас давить людей.

— Куда?

— Он как шел на скорости сто двадцать километров, так и пошел. Включил сирену и врезался в толпу…

— Зачем?

— Наши проигрывали…

— Он был психом?

— Он был очень хорошим человеком.

— Что не помешало ему помешаться на футболе, — добавила она, — впрочем… Мне кажется, что здесь все сумасшедшие и даже я.

— Бред какой-то, — врач достал из кармана халата мятую пачку каких-то сигарет и закурил. — Я ничего не понимаю…

— Угости, — попросила она.

— Пожалуйста…

Рита затянулась и закашлялась. Сигарета полетела наземь.

— Что за дрянь?

— Ява.

— Хорошо живешь, такие сигареты смалишь.

— Не жалуюсь.

— А что было в метро? — спросила Рита.

— Эскалатор сломался, — ответил врач.

— Там тоже псих рулил?

— Пойдем лучше выпьем, — предложил он вместо ответа.

— У меня денег нет.

— Угощаю.

— А друга бросим, — она взглянула на лежащего у них в ногах санитара.

— Третьим будешь? — врач нагнулся к несчастному.

— Буду, а что здесь случилось.

— Еще один, — доктор не выдержал. — Я что вам справочное бюро. Что случилось, что случилось? Продули наши, вот что случилось, понял?

— Ну и фиг с ними, что продули, — санитар стал подниматься. — Орать только посередине улицы не надо. Горе какое, подумаешь. Сегодня продули, завтра выиграют… ты лучше скажи, где пить будем?

— Было бы за что, а где всегда найдется.

— Ну…так пошли, — санитар помотал головой из стороны в сторону. — Болит, зараза… Слышь, Олег?

— Чего?

— А что мы до этого с тобой пили, что голова так раскалывается?

— Спирт.

— Не ври, — санитар удивленно уставился сначала на сгоревшую уже машину, а затем на все остальное. — Меня от спирта никогда так не развозит. Мы пили что-то другое, а это, что все я… — он повел рукой, указывая на место сражения. — Это, что все я устроил, потому, что наши продули?!

— Нет, я…

— Господи, сколько трупов, — бедняга взялся за голову. — Меня же повесить мало…

— Не расстраивайся, — встряла в разговор Рита. — Они сами виноваты, хотели нас живьем зажарить, уроды. Не получилось…

— Нас? — санитар снова был сбит с толку. — Зачем?

— А затем, что вы первые их давить начали, — сказала она.

— А Семеныч где? — санитар стал понемногу приходить в себя после амнезии. — Пошел за водкой?

— Погиб он, — сказал доктор.

— Как это…

— Просто, — врач тоже стал подниматься на ноги. — Разрыв сердца…

— Из-за футбола?

— Из-за всего на свете, — разозлился врач. — Нервы, понимаешь, у человека не выдержали. И все… Хватит твоих дурацких вопросов, радуйся, что сам жив остался.

— Это не футбол, виноват, — сказала девушка и вытянула руку для помощи.

— Да? — врач помог ей встать на ноги. — У нас есть другое мнение?

— Метро…

— Что? — не понял мужчина.

— Метро виновато, — повторила она. — Я про шофера вашего говорю.

— Причем здесь метро и шофер? — врач вопросительно взглянул на Риту.

— Не знаю. Но если он там сегодня был…

— Был, конечно. Он тебя и поднимал наверх…

— Я не могу объяснить, почему, — продолжила она, — но я точно знаю, что это оно…

Двое мужчин недоверчиво покосились в её сторону.

— Что вылупились, — разозлилась она, — решили, что я тоже сбрендила на пару с вашим водилой?

— Похоже, только пока в слабой форме…

— Сами вы… — Рита замолкла. — Оно уже убило мою сестру и теперь гоняется за мной. А вашему Семенычу просто не повезло, что он оказался рядом со мной.

— Ты хочешь сказать, что он врезался в толпу только лишь затем, чтобы убить тебя?

— Вот именно, — Рита сверкнула глазами на своего спасителя. — Именно это я и хочу сказать. И нечего на меня таращиться… Я пока еще в своем уме и людей не давила. Я не знаю, как это объяснить и почему это происходит, но только как только я попадаю туда…

— Куда? — не понял санитар.

— В метро, куда? — психанула она. — Так сразу же начинают происходить со мной все эти странные вещи.

— Какие?

— Как вот эта, например, — она развела руками, — или еще хуже…

— Например…

— Например? — Рита взглянула на доктора. — Например… Вчера меня пытался изнасиловать ваш коллега, вернее…сегодня ночью, а вот вчера, — она вдруг замолчала вспомнив вчерашние страхи в метро. — Вчера то же самое со мной пыталось проделать метро.

— Девочка говорит, что её… — санитар рассмеялся, — изнасиловало метро!

— Заткнись, урод…

Здоровяк даже удивиться не успел такой наглости, как получил звонкую затрещину от подлетевшей мегеры. Смех сразу же пропал, зато появилась боль, появилось еще удивление и непонимание…

— Ты, это…

— Помолчи, — это уже доктор. — И что случилось в метро?

— Эскалатор сломался, моя сестра погибла, я сама, чуть не погибла, — Рита взглянула на свою исцарапанную ногу железной пятерней Фреди Крюгера. — И потом… Я там видела свою пропавшую подругу. Она входила в черный тоннель, а на встречу ей несся светящийся поезд… Они…

— Ты же сказала, что подруга была одна?

— Нет, — поправилась она. — Их было двое. Лика была со своим парнем, каким-то немцем, Лорманом, кажется, я точно не помню… Но меня про них уже расспрашивали. Мы в кабаке познакомились.

— Однако…

Прибыли труповозки. Санитары в ярких оранжевых халатах приступили к уборке покойников. Сжатые губы наблюдающего чуть дрогнули, но выражение его лица от этого не изменилось. Лицо осталось непроницаемым, холодное серое, с такими же серыми непроницаемыми глазами. Посмертная маска покойника, только глаза открытые…

Рита оторвала взгляд от своих рук и медленно подняла голову. Вверху маячили только черные глазницы вместо выбитых взрывной волной окон и развороченный остов телевизионного экрана. Экран был целым и невредимым, правда… всего кукую-то тысячную долю секунды. И еще она увидела, или ей это только показалось, что увидела…эту самую маску в экране, когда он был еще целым… Тысячная, миллионная доля секунды, но увидела… Рита прикрыла глаза и постаралась успокоиться. «Видения стали доставать меня уже на улице, — испугалась она. — Неужели все, что со мной случилось и продолжает случаться, лишь плод моего воспаленного воображения? Неужели я…сошла сума? Все, что я сейчас вижу, эти оранжевые человечки, этот доктор со своим тупым санитаром, все это и все они, лишь мои бредовые фантазии? А на самом деле этого ничего нет и их тоже нет? Есть только я и эта уродливая маска, это нечто, преследующее меня в метро, а теперь уже и на улице? Нет, — Рита открыла глаза и снова посмотрела на покосившийся, прикрепленный к стене дома экран, видение не повторилось, — меня тоже нет. Все здесь реально, даже «это»…в экране. Не реальна здесь только я. Они все здесь есть, а меня здесь давно уже нет…»

Она видела как падал, сорвавшийся со стены развороченный остов экрана, слышала испуганные крики разбегающихся и грохот его падения. Еще она видела разлетающиеся в разные стороны осколки… Разлетающиеся осколки своей собственной маленькой жизни.

День 3, эпизод 16

Эпизод XVI

Парочка двух молодых людей спускалась на эскалаторе вниз. Он был высокий и плечистый, она тоже…была пьяна. Он поддерживал её за талию, она — позволяла ему это делать. Оба качались… С боку проплывали светильники, сзади остался дежурный милиционер, а сверху их провожали всегда улыбающиеся рекламные дяди и тети… «Выход всегда есть!», — нашептывала им с одного из проплывающих над головой рекламных щитов смазливая, улыбающаяся мордашка в форме работника подземного вида транспорта. По-видимому, оттопыренный вверх холеный пальчик дамочки его и показывал, этот самый выход. Голубой фон, бегущие вверх ступеньки эскалатора на втором плане, смеющиеся глазки…

Поменяйте у неё на ручке положение двух пальчиков местами, указательный пригните, а соседний оттопырьте, и сразу же станет ясно, чего они смеется, её эти глазки и где он, собственно, этот самый выход находится. «Выход есть всегда, выход есть везде, — смеялась им вслед переодетая стюардесса, в жизни никогда не пользовавшаяся подобным видом транспорта. — Бесплатный вход, платный выход… За все надо платить, за выход — тем более. Еще не знаете? Ничего, — говорят её глаза, — скоро узнаете… Бесплатный вход, еще не всегда — выход! Может, вернетесь? Еще не поздно…» Загадочная улыбка на лице проплывающей мимо красотки… Ребята их не видят. Такие простые и понятные слова… Ребята их не слышат. Для кого они? Для уставших своих работников, начинающих слабо соображать под конец смены, или это указатель движения для самых тупых на свете пассажиров самого красивого в мире метрополитена?

— Я не могу ступить на эти движущиеся ступеньки, — пассажир в испуге хватается за своего соседа и останавливается. — Это очень опасно…

Влажные руки, вибрирующие глаза… Он видит себя уже скатывающимся с самого верха. Стучащие зубы, мокрые трусы, сломанная шея…

— Не бойся, — успокаивает его второй. — Они движутся только у тебя в голове. Как только на них становишься, они сразу же останавливаются. Я проверял, пошли…

— Правда?

— Не сомневайся.

— Ты уже по ним ходил?

— Ходить не надо, там другой принцип.

— Какой? — первый вытирает платком последней свежести вспотевшую лысину не первой молодости и начинает его сосредоточенно выкручивать. Он не верит… Его на зеленый свет переехала в детстве «скорая помощь». Больше он никому не верит. Убийцы в белых халатах носятся по городу в своих красивых машинках и давят маленьких детей…

— Не знаю, — второй был тем самым шофером, что его тогда переехал. Сейчас он его любит, его сердце разрывается от боли… Он не знает, как объяснить этому идиоту, что бояться ничего не надо. Что надо просто закрыть глаза и сделать первый шаг на…дорогу, совсем как в детстве. Главное, ничего не бояться… Скорая помощь прибудет вовремя!

— Лестница движется только у меня в голове, — убеждает себя первый. — Делаю шаг, и она останавливается. Как может остановиться guillotine, если он даже не знает принципа её работы?

Но до 1792 года принципа её работы вообще никто не знал, пока один врач до этого во Франции не додумался, и ничего… жили же как-то и без этого! Отрубленная Голова скатывается по ступенькам вниз. Прыг-скок, прыг-скок, прямо в корзину… Корзины нет, он ловит её руками, держит в руках и внимательно её рассматривает. Вот кто точно знает принцип работы… Какие красивые у неё глаза, такие глаза лгать не могут. Он им верит, гильотина не может сделать ему ничего плохого, он делает шаг…

Действительно, ступеньки эскалатора останавливаются, зато начинает двигаться все кругом… Голова начинает скакать по ступенькам. Теперь уже и он узнал принцип её работы, спасибо доктору…

Крыша так и едет, голова…так и прыгает. «Движение на эскалаторе связано с повышенной опасностью… Запрещается сидеть, бежать…» Неправильно! Если сидеть и смотреть только на ступеньки, то тогда все сразу становится на свои места. Ты движешься, а все вокруг остается на месте. Но здесь несчастного подстерегает другая опасность. Он может решить, что все это обман, и он никуда не поднимается, просто сидит где в подъезде на лестничной клетке, а думает, что едет на лифте. И вот тогда то ему и приходит на помощь эта дамочка с поднятым пальцем, улыбающаяся ему с проплывающего над ним плаката. Он видит эту надпись, что выход все-таки есть, видит её и видит у неё за спиной стоячий эскалатор. Эскалатор стоит, но выход все-таки есть, все движется! Какая гармония! — понимает он и сразу же успокаивается. — Как все-таки вокруг все правильно устроено, выход через зад, вперед-назад!!!

Двое спустились вниз. Поезд уже ждал их. Они вошли и двери закрылись. Военный махнул рукой и поезд тронулся…

«Военный махнул рукой, и больше их никто не видел, — усмехнулся Сорокин, доставая запись из видеомагнитофона. — И больше их никто не видел… Скажи спасибо своему папочке за свое счастливое детство. Папу то любишь? Любишь, любишь… А как он тебя любит… Это он тебя и отправил туда, что теперь и сам найти не может. Волнуется вот, житья мне не дает, а все из-за тебя, красивой такой. До эксперементировался…! А все-таки я тебя нашел, милочка! Молодец Ющенко, хоть и хохол, а нашел таки… Я было сомневаться начал, а он…смотри, взял тебя, да и нашел. А отец то как твой обрадуется, — Сергей Иванович даже глаза закрыл от удовольствия. — Родную кровиночку на тот свет собственными ручками… вот радости то будет. Единственную дочь угробил сам, а любимую женушку отдал на растерзание своему лучшему офицеру. Семейка, твою… Коршуна жаль, конечно. Хороший был хлопец, жаль, нервы не выдержали, а так… свой чекист был под боком. Кого теперь мне подсунут в соглядатаи после этого? И майора этого жалко, что про казачка так вовремя мне напел, хороший крот был, стоящий… Жаль его сливать будет Смирнову, но… — Сорокин прищелкнул языком, — Чем то надо жертвовать. Столько всего навалилось, черт…»

Ход его мыслей прервал один из охранников, появившийся черной тенью в проеме открытых дверей. Появился и застыл…

— Ну, что там еще? — Сорокин с кассетой направился в сторону стоящего в углу на тумбочке небольшого сейфа.

— К нам гости.

— Кто еще? — Сорокин открыл толстую дверцу сейфа, намереваясь положить туда кассету.

— Военные, — сказал охранник. — Говорят, что за вами приехали.

— За мной? — хозяин поднял на него удивленные глаза.

— Да, говорят, что если сами не откроем ворота, то они нас живьем брать будут.

— Так и сказали?

— Типа…

— Значит, выхода у нас нет? — Сорокин тяжело опустился на кожаный, зеленого цвета, диван и потянулся к бутылке с водкой.

— Почему же, — тень улыбнулась. — Можем и шарахнуть… Скажем потом, что приняли их за бандитов, первый раз что ли…

— Еще пришлют, — налитая рюмка полилась в горло. — С ними в войну играть бесполезно, дорогой мой. Потом так шарахнут, что от моего дома одни гвозди останутся, про обитателей, вообще, лучше не высказываться…

— Так, что…открывать?

— Зови, голубчик. Только скажи, чтобы внизу подождали, нечего следить в хате. Сам выйду…

Сергей Иванович налил себе еще рюмку и тут же выпил. Выпил и закурил… Приятный дым дорогой сигареты поплыл по комнате, в голове слегка заиграло… Он подошел к окну и взглянул на улицу. Большие, железные ворота уже отворили и зелено-пятнистые гости по одному просачивались во двор. Зазвонил телефон.

— Да…

— Дают Вам пять минут на сборы, Сергей Иванович…

— А потом?

— За «потом» они не отвечают…

— Так и сказали?

— Так точно.

— Ладно, не будем тратить зря время, — Сорокин вернул трубку телефона на место. — Будем собираться…

Художника, писавшего портрет молодой графини, поймали ровно через неделю после её похорон в маленьком городишке на западе империи, Слониме, кажется… Граф так и не вспомнил его точного названия, но ему это и не надо было. Главное, что убийцу его дочери поймали, еще немного бы и все… Птичка бы улетела и ищи её потом свищи по всяким Европам там и Америкам. Не улетела… Успели таки дверцу захлопнуть. Художника, остановившегося на ночлег в «Золотом клопе», взяли графские люди прямо из постели какой то дико визжавшей проститутки. Взяли совсем голым, в прямом и переносном смысле, бриллиантового колье обнаружено при нем не было, как и денег, впрочем, тоже. Обыск номера тоже ничего не дал… Колье не было, но и продать он его тоже не мог. И времени было мало, чтобы дельце обстряпать, и впечатления он не производил обеспеченного человека, так…рвань заморская. В карманах было только-только на дорогу. Добраться до Парижа и утопиться…

Ползающая в ногах офицера слезливая тварь, умоляющая о пощаде. Скулеж, черные растрепанные волосы, белые подштанники, красный камзол. Черное, белое и красное… Забившаяся в угол кровати перепуганная до смерти проститутка. Поджатые колени, натянутое до самого подбородка одеяло, застывший в глазах страх и догорающая лучина. Черная вода Щары, отражающиеся в ней звезды, удаляющийся топот конских копыт, силуэты… Может быть, еще…полонез Огинского и белокровие Маека, смерть Кохана и гибель братьев Комлевых… Может быть…но не сейчас, все это — много лет позже. Их еще нет, их уже нет… А сейчас…только удаляющиеся силуэты черных всадников с развивающимися черными плащами… Только топот конских копыт, долетевший до нашего времени и белоснежный костел в безвременье, уходящий своими острыми шпилями в ночное небо, в будущее, а основанием засевший где-то в далеком прошлом Костел, построенный, разрушенный и снова воздвигнутый. Сейчас…только его черные, падающие кресты, венчающие шпили и, гонимые ветром, разрываемые об их острые края редкие, рваные тучи. Сейчас…только вечные звезды! Потом…только его развалены, загаженное птицами и временем пространство, еще позже…двое, идущих между ровными рядами скамеек к алтарю мужчин и строгое величие католического убранства, ночь…

Художник французского двора, известная на Западе личность томился в графском подземелье, прикованный к сырой стене мощными цепями. Распятое подобие Христа, только тот умирал за идею и на солнце, а этот смерд вонючий, за убийство и под землей. Третий месяц на хлебе и воде… Высохшие кости и кожа, да бородатая морда с ввалившимися глазами и выбитыми зубами, вонь еще…от испражнений. И ни одной еще в голове мысли, только боль, боль и боль…

Два раза к нему приходил граф. Всего два раза за все время. Первый раз, когда его только сюда поместили, и вот, совсем недавно. Сколько между этими двумя событиями прошло времени, художник не знал. Для него время остановилось в кровати той куртизанки на задворках империи, из объятий которой, его вырвали и засунули сюда. В аду времени не существует, в аду время вечно… Только биение сердца вместо часиков и еще голоса, что-то нашептывающие…

Оба раза граф останавливался в тяжелых кованых дверях и в темницу не проходил. Тяжелый, усталый взгляд вельможи застывал на узнике, и дальше этого ничего не двигалось. Молчаливое созерцание и ни одного вопроса. Для этого человека все давно было ясно. Судьба художника была предрешена. Смерть в собственных испражнениях ему была обеспечена. Граф смотрел на это изможденное пытками, холодом и голодом тело, в котором ни осталось, вообще, ничего человеческого, даже на вид и был к нему совершенно равнодушен. Ни ненависти, ни злости…вообще, ничего. Перед графом на цепях висело пустое место…

Один раз, это уже было после второго графского посещения, к художнику явилась…графиня. Тоже платье, бархатно-бирюзовое, тоже лицо, может, чуть бледнее обычного и та же свежесть, что она с собой принесла с улицы. Свежий, морозный воздух на некоторое время заполнил мрачную обитель, принеся с собой не только холод, но и забытые воспоминания.

Графиня была так реальна, что даже он со всеми своими кошмарами и голосами, он не на секунду не усомнился в её существовании. Единственное, чего он никак не мог взять в свою разбитую голову, так это как она выжила? Он как сейчас видел, как она в ту проклятую ночь, перевернувшую, уничтожившую всю его жизнь, ступила на тонкую корку льда, покрывшую графский пруд. У неё под ногами разворачивалась черная бездна, а она, словно завороженная, уходила все дальше и дальше и будто этого всего не видела. Как он тогда просил её одуматься и не делать этого. Он кричал её, что лед тонкий, что он вот-вот может треснуть под её весом, он молил её, чтобы она вернулась, он плакал, он проклинал себя за трусость, что не находил в себе ни сил, ни смелости последовать за ней следом… Все было напрасно, графиня его не слышала. Боже мой, как он любил её, и как он ненавидел себя…

И что должно было случиться в эту проклятую Богом ночь, случилось: лед треснул… Первый осенний ледок не выдержал и графиня, еще только что скользившая по глади словно фея, в одно мгновение ушла под воду. Бедный, обезумевший от горя и страха, художник бросился ей на помощь. Сначала бежал, а потом, когда до проруби оставалось совсем мало времени, упал животом на лед и пополз…Слезы, причитания, плачь и жуткий, нечеловеческий страх. Он полз, а черная бездна протягивала к нему уже свои холодные руки…

Не успел, не успел совсем немного… Графиня утонула раньше, чем он смог до неё добраться. Слишком много на ней было одежды и очень мало у неё было уже шансов выбраться. Он еще успел коснуться своими пальцами её, и она скрылась из виду. Ни криков, ни стонов, только живые, не верящие в происходящее глаза, молящие о помощи. Только черное, застывшее в них небо… Очнулся художник только на берегу, весь мокрый и дрожащий от холода… Колье графини валялось рядом. Запаянные в платину мертвые души звезд очень красиво смотрелись на белом снеге.

И вот теперь она снова была с ним рядом, всё такая же красивая и обворожительная… Вот её холеная ручка коснулась его грязных волос и медленно прошлась по впалой щеке, потом рука коснулась ран на теле… Холод от её рук прошил высохшее тело, страх покрыл его мурашками, взгляд ледяных глаз заморозил душу. Он почувствовал как превращается в льдину. Казалось, чего уж он мог бояться в своем нынешнем полумертвом состоянии… Однако, оказывается, мог…Жизнь всегда, оказывается, чего-то боится…

Пустой, смотрящий сквозь него холодный взгляд звездных, прекрасных глаз… Этот взгляд его больше не трогал. Перед ним сейчас была совсем другая женщина. У этой холодной принцессы, которая сейчас стояла перед ним, не было, вообще, ничего общего с той юной барышней, которую он любил.

— Прости меня, — сказал он или только подумал, что сказал. Из горла вырвалось только слабое хрипение и что-то непонятное. — Я не успел совсем немного…

В ответ лишь равнодушный взгляд холодных, непроницаемых глаз… Исчезла она так же как и появилась, тихо и сразу.

Больше она не приходила. И спустя всего сутки бедный художник даже не мог уже вспомнить и этого её странного появления. Он, правда, и не вспоминал… Последнюю неделю стегать стали реже, и жизнь бедняге не казалась уже слишком адом, а в три дня его, вообще, не трогали ни разу и кормежку улучшили, стали приносить похлебку, в которой даже что-то плавало. Его больше не пытали и ни о чем больше не спрашивали. Узнику даже показалось, что про него совсем забыли. Тишина, освещенная факелом и полное философское спокойствие. Потом факел погас, и он полностью погрузился в темноту. Лишь крысиное шуршание под ногами и полное, ко всему происходящему безразличие. Париж с Елисейскими Полями, Петербург с Марсовым Полем и Москва со своей Красной Площадью его больше не интересовали, как впрочем, и все уже остальное…

Все когда ни будь заканчивается, закончился и этот темный «праздник». Тишину нарушил скрежет металла по металлу от вставляемого в замочную скважину ключа. Поворот вокруг своей оси и массивная, кованая дверь заскрипела на своих замысловатых петлях. Первый луч света за долгое время проник в камеру, больно резанув несчастного по глазам. Два дюжих гвардейца прошли внутрь и принялись за цепные замки. Через минуту художник был уже свободен и подталкиваемый солдатами выбирался по узкой, винтовой лестнице наверх. Еще одна дверь и вот он уже на улице. Чистая, свежая ночь и звездное небо, первый глоток свежего воздуха и слабая, спрятавшаяся в сбившейся бороде улыбка. Теперь и умирать не страшно, принцесса вытащила его из ада. Художник благодарно поднял голову к небу и тут же растянулся на грязной, выбитой дороге, получив в спину мощный тычок одного из гвардейцев. Поднимать же его они не стали, дождались, пока он сам поднимется, и двинулись дальше.

Дворец и маленькая церквушка с ангелом и крестом на крыше остались позади. Впереди завиднелось черное пятно пруда. Около самого водоема гвардейцы содрали с него его лохмотья и оставили стоять совсем голым, правда, недолго. Сразу же принявшись натягивать на него другую одежду, все совершенно новое. Новые панталоны, новые гольфы, сорочку, камзол, даже напудренный парик нахлобучили на грязную голову, все вещи были белого цвета. Самыми последними оказались сапоги — ботфорты, на два размера, правда, большие по размеру.

— Ну, вот и добренько, — усмехнулся один из гвардейцев, поправляя и одергивая прикид на чучеле. — Готов французишка, Ваше Высочество…

Художник обернулся и если бы мог, то увидел бы на фоне дворца стоящего позади себя графа, одетого в свой самый парадный мундир, только без орденов и без парика. Но он, к сожалению, видеть его не мог, глаза то были выжжены, мог только слышать. Это была третья и, похоже, что последняя их встреча. На Руси, вообще, любят троицу… Но в этот раз граф был не один. Рядом с ним восседала черная псина и угрожающе скалила свои клыки. У бедняги оборвалось сердце от страшной догадки на счет уготовленного ему конца. Звериный оскал не оставлял ему никакой надежды на лучшую участь. Но он ошибся, разрывать собаками здесь его никто не собирался. Граф задумал что-то другое… Прошло пять минут а старик так и не предпринял каких либо действий. Не собирался же он, в конце концов, отпускать его на все четыре стороны. Прошло еще пять минут…

— Я не виноват в смерти вашей дочери, — медленно, тщательно проговаривая каждое слово, прохрипел узник.

— Я знаю, — граф, кажется, только этого и ждал. — Она сама во всем виновата.

— Так чего же вы меня…держите, если знаете? — в его голосе появилась надежда.

— Я тебя не держу, сынок, — граф положил свою руку на черную морду волкодава. — Ты свободен.

— Правда?

— Конечно, слово дворянина.

— Так я…пошел? — художник все еще не верил в свое счастье. Его отпускают, он не виновен, он будет жить, кошмар закончился… Этого не может быть!

— Иди.

Человек сделал шаг в сторону и тут же наткнулся на бравую грудь гвардейца. Сделал шаг в другую, и…столкнулся с оскалившейся пастью псины, шагнул назад и, напоролся на острие графской шпаги.

— Что это значит, граф?

Вместо ответа тот лишь слега повел шпагой, и развернул по направлению движения, указывая ему единственно правильное… Слов не требовалось, художник и так все понял. Всего то надо было пройти метров двести по краю бездны.

— Похоже, что у меня нет выбора?

— Да, сынок, — граф покачал головой, — у тебя нет выбора. Иди, она тебя ждет…

Провалился он почти на том же самом месте, что и графиня, только за лед он не стал цепляться…Гвардейцы, правда, потом божились, что никуда он не проваливался, что как шел по тонкому льду, так и пошел, в ночи растворяясь и в вечности… Некоторые утверждали, что видели как к художнику на середине пруда присоединилась покойница графиня и взяла его за руку. Так вот, взявшись за руки, они и устремились в небо…

Все это, конечно, было сказкой. Ничего всего этого, конечно же, не было… Двух гвардейцев отправили потом на войну, откуда они так и не вернулись, а сам граф не промолвил про это ни слова. Видел ли он что или нет, никто не знает. Прожил он после этого не долго, но спокойно. Со службы уволился и из поместья больше не выезжал, часами, закутавшись в плед, просиживая на берегу и созерцая остановившимся взглядом его черную гладь. Поговаривали, что он в эти часы видел свою дочь и даже о чем-то с ней разговаривал. Слуги говорили, что после этого граф как-то сразу добрел, и в его бесчувственных глазах появлялось чуть-чуть былой теплоты.

Все это тоже было сказкой, ничего кроме воды граф в этой воде не видел, и никакой доброты в его уставших глазах больше никогда не появлялось. Принцесса после той ночи оставила его в покое и больше к нему уже не являлась, и он был очень благодарен ей за это. Он её простил и она его тоже… Теперь же он просто спокойно сидел в своем плетеном кресле и ожидал, когда его принцесса, его маленькая девочка объявиться в последний раз и заберет его с собой. Вчера, сегодня, завтра, какая разница. Когда ни будь, это все равно произойдет и, единственное, что он знал наверняка, так это то, что это время уже не за горами…

Двери закрылись и поезд тронулся, военный отошел от края перрона и изображение погасло, появился снег… Потом пропал и он, пленка на кассете закончилась. Полковник некоторое время еще сидел молча, переваривая увиденное. Сорокин сидел напротив, так же как и полковник, уставившись на экран телевизора, только увиденное там его больше не интересовало. Его больше интересовало, когда его отсюда выпустят, а остальное… Остальное, это их внутренние разборки. Пусть сами разбираются со своими экспериментами, его это не касается.

— Откуда это у вас? — наконец подал голос Смирнов.

— В метро взял, — усмехнулся Сорокин, — а что?

— Когда?

— Сегодня.

— Какая это станция, — спросил Смирнов, хотя и сам хорошо знал это.

— Не знаю, — задержанный пожал плечами. — Какая разница…

— Действительно, — согласился полковник, — сути это не меняет. — Это монтаж, господин Сорокин, дешевая фальшивка.

— Проверить не сложно, — Сорокин снова пожал плечами. — Вам ли, уважаемый Александр Васильевич беспокоиться об этом.

— Проверим, не сомневайтесь…

— Я и не сомневаюсь, — улыбнулся допрашиваемый. Держался он на удивление спокойно и самоуверенно. — Мне ли сомневаться в ваших силах, когда даже мой первый помощник и тот оказался вашим человеком, а кстати, как он…его уже поймали?

Смирнов уловил издевку в его голосе, но на провокацию не поддался.

— О ком это вы? — сделал он вид, что удивляется.

— Да о Коршуне же, Александр Васильевич, о нем самом…

— Не знаю такого.

— Не знаете капитана Коршуна, — брови Сорокина поднялись вверх. — Быстро вы от своих открещиваетесь…Хотя, чего удивляться… У вас с этим быстро, ствол в рот и порядок, утюжьте стрелочки, сапожки чистите… Я о том психе, — голос Сорокина стал серьезным, — который вашу жену…

— Заткнись, — Сорокин и не заметил, как его горло было пережато большущей пятерней полковника. Четыре пальца сзади, большой — спереди, прямо накадыке… Хрусть и…готово! Какие только мысли в голову не лезут, когда воздух кончается, а у этого бандита он сейчас, действительно, кончался… Острый кадык выгнулся в обратную сторону, закупорив собой дыхалку, а глаза стали постепенно выкатываться из орбит, наверное, что-то увидели, смерть свою что ли? Лицо его посинело, а из глотки вырвался слабый хрип.

Только усилием воли полковник заставил себя разжать пальцы. Перекошенный Сорокин обессилено плюхнулся на место.

— Я тебя сюда не скалиться привез, — Смирнов поднялся из-за стола и стал нервно тереть запястье на правой руке. — И ты, сучий потрох, выложишь все что знаешь, иначе…

Сорокин уже откашлялся и пришел в себя, и теперь, сцепив зубы, уставился на своего мучителя. Полковник же тем временем достал из ящика стола свой табельный «ПМ» и положил его на стол.

— Объяснять дальше? — спросил он, снова перегнувшись к нему через стол. — Или может, за встречу выпьем на брудершафт?

— О чем это вы? — от былого фиглярства посетителя не осталось и следа. Сорокин понял, что вероятность его выхода отсюда вперед ступнями очень даже велика.

— О чем? — полковник передернул затвор и ствол «Макара» врезался в золотые, покрытые слоновой костью зубы депутата. — О чем это я, да? — брызгал он слюной прямо тому в раскрасневшуюся рожу. — А то ты не знаешь, да? Шутить приехал, да? Ответы мне твои нужны, да? Да на хрен они мне нужны твои ответы, я и без твоих соплей все знаю, понял? — бедный Сорокин видел как вздулись у полковника жилы на пористой шее. — Ты мне нужен, урод, понял? — продолжал тот выходить из себя. — Возомнил себя пупом земли, так думаешь, что до тебя руки не доберутся… Добрались, видишь, и очень даже быстро…

Поворот ствола и зубы напарника захрустели по металлу, похлеще всякой бормашины получилось. Дикая боль ворвалась в рот и, ударив в глаза с той стороны, вылилась на щеки солеными слезами. Сорокин понял, что живым его отсюда не выпустят. Щелк, — боек ударил по капсюлю… Осечка… Смирнов передернул затвор и бракованный патрон вылетел из патронника на пол, его место занял второй, теперь уже не бракованный… Сорокин зажмурился и приготовился к самому худшему…

Но вместо выстрела последовали вопросы:

— Как моя дочь оказалась в этом вагоне, как у тебя оказалась эта кассета? Это первое, второе, кто убрал мою жену? Руками Коршуна или другими, какими руками, меня не волнует, меня интересует кто? И третье… — полковник закашлялся. — По какому такому дьявольскому плану в метро ломаются эскалаторы и прыгают под поезда молодые женщины? Смерть Кудрявцева, я думаю, тебе придется комментировать тоже… И запомни мразь, второй патрон может быть уже настоящим…

— Товарищ полковник, — в допрос внезапно вмешалась селекторная связь.

— Что еще? — рявкнул тот в ответ.

— Вас генерал к себе требует.

— Я занят.

— Сказал, срочно…

— Хорошо, иду… — полковник зло отключился и снова перевел стрелки на Сорокина. — Ну-у, так я слушаю. Как у тебя оказалась кассета секретнейшего эксперимента, господин Сорокин? Не по каналам же общественных связей вашего департамента с нашим?

День 3, эпизод 17

Эпизод XVII

Оранжевые человечки тем временем продолжали свое мрачное дело. Прошло совсем мало времени, а площадь была уже совсем очищена. Рита даже не успела заметить как успели вырасти три одинаковых пирамиды из трупов и мусора. Она безучастно продолжала наблюдать за их странными действиями, слабо понимая, что здесь происходит. Оранжевые человечки, такие все чистенькие и опрятненькие, в касках и противогазных, скрывающих лица масках, не грузили изуродованные и почти целенькие останки несчастных в свои, такого же цвета как и сами, светящиеся машинки-труповозки, как она их про себя окрестила, а складывали их в пирамидки. Мусор вперемешку с…

В одночасье вся площадь опустела и очистилась. Кто попал в пирамиды, кто в оранжевые будки-машинки с мигалками, кто успел смыться. Человечки продолжали трудиться… Оранжевые труженики строили четвертую, последнюю свою пирамидку…

— Что они делают? — Рита взглянула на доктора.

— Убирают, — удивился тот — не видно разве.

— Видно, — сказала она. — Только почему они их не увозят, а складывают в эти чертовы пирамиды.

— Зачем их увозить? — санитар тоже удивился её непонятливости. — Бензин на мусор тратить.

— Мусор? — она перевела взгляд на здоровилу.

— Конечно, — подтвердил тот. — Что еще за вопросы, ты как с луны свалилась? Ты, что их…первый раз видишь, что ли? — Санитар недоверчиво покосился в её сторону.

— Кого?

— Кого, кого? Мусорщиков…

Рита не ответила. Взгляд её снова был прикован к происходящему на площади. Четвертая пирамидка была уже сложена, и мусорщики стали рассаживаться по своим машинкам. Заурчали моторчики и оранжевые машинки, одна за другой, стали покидать поле своей деятельности. На площади остался только автокран, грузивший остатки разбитого экрана на подогнанную площадку и несколько эвакуаторов, занятых разбитыми легковыми автомобилями. Вскоре и они покинули это место.

На смену оранжевым человечкам пришли красные. Эти приехали на красных машинках. Оранжевые — уехали, красные приехали, ни минуты простоя, везде должен быть порядок… Эти тоже были в противогазах, но в отличии от мусорщиков, у этих за спинами висели еще какие то баллоны, как у аквалангистов, а в руках все они держали брандспойты.

— Как все продумано, — съязвила она. — Пожара еще нет, а пожарники уже на месте. Боятся, чтобы мертвые не загорелись? — улыбнулась она.

Доктор с санитаром переглянулись. Девочка бросала перлы и сама этого не замечала… С головой и, правда, у неё творилось что-то непонятное…

Пожарники тем временем распределились по трое на каждую кучу и приготовились к работе.

— Что они собираются делать? — Рита совсем перестала понимать происходящее.

— Сейчас увидишь, — врач ей поставил диагноз и больше распинаться перед ней не собирался. Девочку надо было везти в больницу…

Дальше стало совсем интересно. Эти красные придурки стали поливать пирамиды из своих брандспойтов. Мощные водяные струи устремились вверх на тела и головы покойников.

— Какой рационализм, — прокомментировала она увиденное. — Всех скопом помыть и потом свалить в братскую могилу.

— Что? — не расслышал доктор.

— Как все продумано, говорю…

— Да, — кивнул доктор. — Пожарники свою работу знают…

Пожарники, действительно, свою работу знали, и даже очень… Красные закончили поливать и тоже исчезли. Площадь совсем опустела. Остались только аккуратно сложенные труппы, битое стекло на асфальте и рваные листки бумаги в воздухе.

— Пойдем — сказал доктор. — Впустую тратим время…

— Угу, — буркнула она, но даже не тронулась с места.

— Пойдем, — он взял её за руку и потянул за собой.

— Да подожди ты, — вырвалась она. — Они, что так все здесь и бросят?

— Зачем? — врач уже перестал удивляться. — Сейчас сожгут и все…

— Сожгут?! — Девчонка не верила своим ушам. — Они сейчас будут их жечь?! Ты сказал, что сейчас их…

— Ну…сказал, — он усмехнулся. — Первый раз, что ли… А что, ты можешь предложить что-то лучшее?

— Действительно, — Рита опешила. — Что можно придумать лучше и машинам бензин палить не надо. Помыли и спалили…

Красных сменили серебряные… Огненные струи рванулись к политым бензином покойникам… Четыре огненных языка пламени устремились к крышам. Небо заволокло черными тучами, сладкий запах сгорающих костей поплыл по городу…

Коршун увидел густые, поднимающиеся из-за крыш домов к небу клубы дыма, но не придал этому значения. Не до этого было… Надо было уносить ноги и чем быстрее, тем лучше. Полиция уже давно сбилась с ног в их поисках.

Бросив во дворе покалеченный джип он вместе со своей новой знакомой двориками пробирался к месту побоища. Там были люди и, там легче было затеряться, хотя полиции там было и больше.

Дворами, дворами… Подальше от дышащей в спину погони. Хоть куда, лишь бы с их глаз долой. Коршун первый, девица следом… Улочка, поворот, двор, помойка…тупик.

— Черт… — в полиции тоже бегать умеют. Беглецы влетают в подъезд, дверь открыта. Первый этаж, деревянная дверь… Удар ногой, путь свободен, пьяный дядя на полу…

— Извини…

Отпечаток грязного следа на футболке, массаж спины…параллельно. Ему будет чем заняться, когда проснется… Окно, снова удар, звон падающего стекла на пол, на тротуар… Трудись товарищ! Сначала сам в окно, потом женщина…

— Ты дверь за собой закрыла?

— Не дура… конечно!

«Несколько минут отыграно, пока еще те сообразят, что да где… Ноги в руки, здравствуй родной город. Дел много, сидеть некогда… И эта…не отстает, привязалась», — Коршун влетел в другой подъезд и рванул по лестнице наверх. Повезло, дверь на чердак открыта… Старый дом, горбатая железная крыша, бум, бум, бум… Лишь бы не провалилась. Прыжок, дом кончился, полет… Даже с запасом, со страху наверное…Ладони содраны, боль в колене. В памяти, лишь медленно проплывающая где-то внизу дорога, в коленках — дрожь после осмысленного.

— Ну, — девица, похоже, решила остаться. — Давай, считаю до трех…

— Ну, — девица, похоже, решила остаться. — Давай, считаю до трех…

Нет, она тоже прыгает. Полицейские уже на крыше, кажется, стреляют… Сначала летит сумка, затем сама… Пули при этом не считаются, они все в сумке… Развивающиеся волосы, обалдевшие глаза, включенная сирена. Красива, стерва, но… «Прощай, родная, — прыгунья бьется подбородком о карниз и начинает сползать вниз. — Раньше думать надо было». Девять этажей свободного падения обеспечено, однако ж, долетела… Сильная рука Коршуна хватает её тоненькое запястье. Она висит внизу, он вверху… Она, вот-вот сорвется, он вот-вот её уронит… Глаза в глаза, скалолаз в натуре! Вместо неё в пропасть соскальзывает полицейский. Крик, шлепок падения… Но это уже совсем другое кино.

— Извини, — Коршун ему явно сочувствует, но… Кому-то надо же было здесь упасть. Теперь можно посочувствовать, у него дома осталась вторая молодая жена и четверо малолетних детей у первой… Следить за полетом было интересно, падать…не очень! Мелькающие окна, мелькающие кадры жизни… Вторая молодая жена даже вскрикнула в объятиях любовника… когда увидела пролетающего в окне мужа, но решила, что показалось. Её орел выше кровати никогда не прыгал… Сначала взлетит, потом храпит, на фиг ему все это надо было! Однако, ошиблась… Человек за Родину жизнь отдал, и за неё, значит, тоже. Она же…этого даже и не заметила, решила, что показалось…

— Чего разлеглась, — кричит Коршун спасенной и бросается бежать дальше. Бог снова на их стороне, здесь хоть крыша не горбатая… Два человека уходят от погони. Третий — стреляет им в спины. От него, от его умения стрелять теперь зависят эти две жизни. От жизней этих двоих зависят, может быть, жизни сотен. Полицейский двумя руками сжимает рукоять револьвера. Три оставшихся патрона в барабане. Три пули, две цели… Мушка между лопаток бегущего, сначала его, потом её… Промахнуться он не может, не имеет права, у него с этими двумя уже личные счеты. Человек убивает человека, он не сомневается, что делает доброе дело. Для него весь мир сейчас уместился в прорези прицела, время для него остановилось. Один против двоих, остальные…не считаются. Остальным, вообще, до этих троих нет дела, у них свои заботы. Все, цель поймана. Теперь только от его умения стрелять зависят жизни тех, кто наивно еще верит в то, что их ничего в этом мире не касается. Глазки подмазаны, губки подкрашены… Идем смотреть театр; бомбардировщик на сцене, указательный палец на спусковом крючке, газ в зале… На улице оранжевые человечки!

Глухой хлопок выстрела и… Человек на крыше другого дома падает. Но еще раньше падает его подруга, подвернувшая ногу и потянувшая его за собой. Пули проходят выше, всего…в каком-то дюйме от его затылка. Ему сегодня повезло, ей тоже. Как повезло остальным, они еще не знают…

Рита слышала выстрел, но не придала этому значения. Если она, вообще, могла теперь чему-либо придавать значение… Вот уже пол часа она сидела на тротуаре, бессмысленно уставившись на разгромленную площадь и ничего перед собой не видела, только разбитые витрины, дымящиеся, догорающие автомобили и трупы, обуглившиеся уже и не только… Еще был противный запах горелой резины и сладкий привкус во рту. И что самое страшное, она снова видела этих везде снующих оранжевых человечков, этих неугомонных тружеников, занимающихся снова наведением порядка…

— Алле, девушка, вы меня слышите, — мужчина на корточках пытался привести её в чувства. — Девушка, очнись…

Рита не реагировала. Она пристально, не сводя глаз, смотрела куда-то вдаль на что-то её там заинтересовавшее, и совершенно не реагировала на то, что происходило у неё под носом. Карета «скорой помощи» была уже затушена и представляла теперь жалкое, покрытое пеной зрелище. Врачей рядом не было, они куда-то делись, решив, наверное, что психи это не их профиль, а остальным, кроме этого сердобольного до неё не было, вообще, никакого дела.

— Что с ней? — мужчина услышал вопрос где-то у себя над головой и посмотрел вверх.

— Не знаю, — он пожал плечами и поводил перед её глазами рукой. — Никакой реакции… Шок, наверное… Я видел, как её вытащили из той вон сгоревшей машины. Так и рассудка лишиться недолго. Скорее всего, что так оно и есть…

— Вы врач?

— Нет, — мужчина поднялся. — Просто хотел помочь…

— Идите помогать где в другом месте.

— Вы её знаете?

— Это моя жена.

Мужчина недоверчиво посмотрел на говорившего и его лохматую спутницу. Судя по их виду, они тоже здесь недавно футбол смотрели. Чистая и целая одежда этим двоим, похоже, только снилась…

— А я что, пожалуйста, — мужчина не стал упорствовать. — Хотел помочь только…

— До свидания, — Коршун опустился на корточки перед девушкой. — Рита, это я… Ты меня слышишь, девочка…

Услышав, что его подопечную назвали по имени, мужчина больше не стал задерживаться и отправился восвояси. Может быть, и правда этот тип был её мужем, кто их сейчас разберет, этих сумасшедших?

Совещание у генерала закончилось так же быстро, как и началось. Повестка дня состояла всего из двух вопросов: трагедия в метро (обвал эскалаторов) и футбольный погром в городе. Отдельным подпунктом был вопрос поимки капитана ФСБ Коршуна В.Н., ему генерал уделил всего пол минуты, съязвив, что его офицеры, бойцы невидимого фронта, становятся уже мировыми знаменитостями и людей режут в кинотеатрах, про погибшую жену Смирнова он деликатно умолчал.

— Ты как? — спросил он в самом конце Смирнова, когда остальные офицеры уже разошлись по своим делам.

— Да так, — отмахнулся тот, — что говорить…

— Похороны завтра?

— Да…

— Про дочь что слышно?

— Ничего хорошего, — полковник взглянул на часы. — Новости есть, но лучше бы их и не было.

— Что так?

— Да плохие новости сорока на хвосте принесла.

— Кто?

— Сорокин, некто, — уточнил полковник. — Поставками наркоты в Думе заведует…

— Что, официально?! — генерал поднял брови.

— Нет, конечно. — Смирнов понял его шутку. — Там Сергей Иванович фармацевтов лоббирует, ну и параллельно еще от карающего меча фемиды прячется за щит неприкосновенности. Удобно, знаешь… А наркотики, это так…для души что ли? Нашел человек себе отдушину, вот и тешиться.

— Хороша отдушина…

— До чего додумался, тем и тешиться. Грех осуждать нуждающегося…

— И какие новости тебе этот «нуждающийся» принес?

— Депутат, который?

— Он самый…

— Он мне только что показывал кассету с записью, где моя Лика… — полковник замолчал, снова переживая увиденное. — В общем, она, черт знает каким образом, оказалась в том самом вагоне, который я, черт знает куда, сам же и отправил.

Генерал побледнел:

— Ты это серьезно?

— Куда уж более. — Смирнов полез в карман за сигаретами. — Курить можно?

— Кури.

— По плану Белку и Стрелку мы собирались запускать только на следующем этапе испытаний. Парочка бомжей давно уже сидит на государственном довольствии в ожидании своего часа, но и они, это уже вторая очередь, первая, вообще…

— Знаю, кролики… А может, твои орлы просто поспешили? — предположил генерал. — Умышленно пошли на опережение графика, что ли, а здесь еще и эта пьяная парочка подвернулась под руку.

— Да…а почему меня никто не поставил об этом в известность?

— Вагон же пропал, — генерал тоже потянулся за сигаретой. — Вот и решили, что не стоит и докладывать. Вот если бы все прошло успешно, тогда можно было бы и признаться, а так, сам знаешь…инициатива у нас наказуема, тем более такая.

— Тебя послушаешь, так ты же их и защищаешь?

— Всего лишь пытаюсь разобраться.

— В сорок третьем американцы стерли с радаров свой эсминец похожим образом, — Смирнов затянулся. — Так вот, эсминец то скоро объявился, только вот весь экипаж был на этом «Летучем голландце» уже мертвым, даже те два морячка, про которых затем кино сняли. Это так, тебе для информации, чтобы разбираться было легче.

— Не злись, я все-таки думаю, что тебе дезу подсунули, — предположил генерал. — Сейчас же склеить все что угодно могут, людей, вон клонируют…

— Запись настоящая, Андрей, — полковник вздохнул. — Кроме Лики со своим парнем на ней еще один военный засвечен.

— Не удивительно, если это правда, конечно…

— Его фамилия Кудрявцев, старший лейтенант. Именно ему я и поручил на следующий день розыск своей пропавшей дочери…

— И что? — генерал украдкой взглянул на часы, время было расписано.

— Как это, что? Сегодня он их отправляет в третий мир, а на завтра, как ни в чем не бывало, сам же и принимается за их поиски.

— Так с него и спроси, он тебе все и расскажет, — генерал сунул окурок в пепельницу.

Не расскажет. Этот офицер сегодня в четырнадцать часов ноль одну минуту погиб, бросился в метро под поезд.

— Самоубийство?

— Да… самоубийство, — Смирнов усмехнулся. — Пять женщин и один военный. Люди лезут под поезд как тараканы на приманку. А тебе не кажется, Андрей, что это все отголоски наших суперсмелых экспериментов?

— Объясни.

— Я тоже не лаптем щи хлебаю, кое, что кумекаю, — продолжил полковник, пододвигая к себе, лежащую на столе схему метрополитена. — Вот смотри, — он взял ручку и принялся отмечать на ней станции, попутно поясняя ход своих мыслей. — Все эти якобы самоубийства произошли на кольцевой линии. Отмечаем станции: «Таганская», самый первый случай, затем по часовой стрелке идет «Парк культуры», «Краснопресненская», «Новослободская», красавица «Комсомольская» и, наконец, снова «Таганская»…

— У тебя таганка два раза получилась, — сразу же заметил ошибку генерал.

— Все правильно. — Смирнов закончил обводить на схеме названия карты и разогнулся. — Сейчас объясню… Теперь смотри сюда, какая интересная получается у нас здесь картинка. Начнем отмечать по порядку с самого первого случая. Первая — «Таганская», — полковник снова склонился над схемой и поставил цифру 1, вторая смерть, станция «Краснопресненская», цифра 2, третья — «Комсомольская», цифра З, четвертая и пятая, «Парк культуры» и «Новослободская», соответственно ставим цифры 4 и 5, ну и последняя… — Смирнов вопросительно посмотрел на начальника. — Смекаешь, куда я клоню?

— Пока нет, — честно признался тот.

— Правильно, тебе и не надо… — Смирнов потянулся за офицерской, похоже, что сохранившейся еще с лейтенантских времен, пластиковой линейкой и принялся соединять прямыми отрезками отмеченные точки на карте. — А теперь?

Поверх схемы метрополитена легла самая настоящая пятиконечная звезда с концами лучей в обозначенных точках.

— Одного луча не хватает, — заметил генерал, внимательно рассматривая картинку. — Пять — один, станция «Таганская»…

— Верно, — Смирнов бросил ручку на рисунок и снова выпрямился. — Кому-то осталось провести последнюю линию, и звездочка бы была уже готова.

— Почему же не проводит? — генерал внимательно посмотрел на полковника. — Что его держит?

— Не получается, давно бы уже провел. Последней жертвой должна была стать Маргарита Рощина, но её вытащил почти из-под самых колес тот самый старший лейтенант Кудрявцев, который наследующий день сам же оказался под поездом. Эта Рощина, для информации, лучшая подруга моей дочери.

— Да?

— Да… Так вот она после случившегося сразу же попала в психиатрическую клинику, где…

— Это я знаю, — перебил генерал, — дальше…

— А дальше будет еще интереснее, — Смирнов снова полез в карман за сигаретами. — Сбежавшую из психушки Рощину камеры видеонаблюдения засекли сегодня на месте аварии эскалаторов. Жаль, только, что пленку просматривали значительно позже произошедших событий, и девушка успела скрыться…

— Интересно…

— Но мы снова смогли выйти на след.

— Каким образом?

— Она оказалась в числе других пострадавших, так что наверх из метро её поднимали на носилках. Там поместили в карету «скорой помощи» и вот здесь то, пожалуй, и начинается самое интересное и непонятное, — Смирнов замолчал и принялся прикуривать новую сигарету, одновременно собираясь с мыслями. — Эта самая машина потом и врезалась на полном ходу в беснующеюся толпу футбольных фанатов.

— Откуда известно.

— Нашли двух, чудом уцелевших врачей с этой машины, они-то и подтвердили.

— А Рощина?

— Говорят, что их толпа от неё отшила. Правда, один из них проболтался, что она несла какую-то ахинею на счет того, что за ней метро гоняется и, что все, что с ними там случилось, это все случилось только из-за неё… И еще он сказал, что ей все какие-то оранжевые человечки мерещились, сжигающие прямо на площади трупы погибших…

— Бедная девочка…

— Мне видится другое, товарищ генерал. Не такая уж она сумасшедшая, как мы думаем.

— Это ты насчет человечков? — генерал улыбнулся.

— И на счет всего остального, — полковник не принял его шутливого тона. — Последний луч на схеме 5–1, что в сумме дает шесть, первая шестерка или пятьдесят один, Сумма цифр пяти лучей дает тоже шестерку, только перевернутую, пятнадцать. Осталось найти третью, последнюю шестерку в ребусе и конец света нам обеспечен.

— Хорошо, Кудрявцева нет, — генерал снова вернулся к тому, с чего начали, — но остались же другие, кто участвовал во всем этом.

— Остальные были внутри тоннеля, то есть внизу и ничего не видели, вернее, не могли видеть

— А знать?

— Знать, конечно, могли, но…это теперь недоказуемо, Кудрявцева то нет, а значит, и ни чего нет. Но я думаю, что здесь все совсем не так.

— Не понял, — генерал явно был удивлен таким поворотом хода мыслей своего подчиненного, — растолкуй бестолковому.

— Участники эксперимента здесь не причем, включая и самого Кудрявцева.

— Значит, все-таки ты согласен, что кассета липовая.

— Нет, — возразил Смирнов. — Вопрос совсем в другом, как она, вообще, оказалась у Сорокина, эта запись? Сам подумай, какой смысл нам подсовывать липу? Долго проверить, что ли?

— Кто-то сдает нам Сорокина или тянет время.

— Зачем?

— Пока разберемся с кассетой, пока с ним, где взял, да за что купил? Смотришь…

— Может быть и так, — согласился полковник, — но я все же склонен думать, что все так и было на самом деле, как там изображено, только ни Алексей Кудрявцев, ни все остальные участники событий просто ничего не помнят, вот и все… Они все, кто там присутствовал, стали участниками какого то дьявольского эксперимента, причем совсем не того, что проводили мы. То есть, другими словами, наш проект оказался внутри другого, еще более грандиозного проекта, только совсем чужого…

— Страшные вещи рассказываешь, полковник.

— Мне дочь найти надо, не до сказок мне…

— Извини.

— Ничего, факты говорят сами за себя. Один из которых, например, таков, что время гибели старшего лейтенанта Кудрявцева мне было сообщено заранее.

— Видение?

— В интернете, — усмехнулся Смирнов. — Мне самым наглым образом сообщают о предстоящей гибели моего офицера, а я ничего не понимаю…

— Все не предугадаешь…

— Не успокаивай, — сморщился полковник. — И кассета, генерал, настоящая. Потому Сорокин так смело и явился ко мне, что сам был на сто процентов уверен в её подлинности, а убийство Коршуном мой жены сделало его, вообще, непричастным ко всей этой истории.

— А избиение?

— Машина, в которую въехала моя Ленка, была «девяткой» и принадлежала она никому иному, как Коршуну, это зафиксировано в полицейском протоколе с места аварии.

— Получается, что он же её и избил, так что ли?

— А Сорокин тогда с кого боку здесь оказался?

— Стечение обстоятельств… В него тоже въехал одна дамочка, которой он и залепил со злости пару пощечин. Машина была точно такая же, как и у моей жены, почему он и решил, что это она…

— Может, все так и было?

— Нет. Мы уже вышли на одного старлея, того самого гаишника, что должен был оформлять ДТП. Так вот он божится, что «тойота» принадлежит некой Инне, фамилии не помню, а кому принадлежит тот джип, в который она въехала, он не знает, так как тот покинул место аварии еще до его приезда.

— Ты ему веришь?

— А смысл какой ему врать?

— Не знаю, может и есть какой.

— Вот я и спрашиваю: какие у этой дамочки были отношения с Коршуном? И сам же отвечаю, что не знаю. Но только её в этот же день нашли с перерезанным горлом в кинотеатре. Вот и получается, что единственный кто точно знает, где моя дочь уже мертв, остальные ничего не помнят или, вообще, не знают, остаются только Сорокин и Коршун.

— Так и не слазь с него.

— Не волнуйся. Я вот еще что думаю…

— Что?

Что эскалатор и футбол, это все ягодки… Могут случиться вещи и пострашнее. Линия 5–1 еще не закрыта…

— Предлагаешь закрыть станцию.

— Не мешало бы.

— Только на основании твоих выводов?

— Мало?

— Я тебя знаю и верю. Нам, извини, никто не поверит… Да и сам представь, что такое закрыть станцию метрополитена…

— Тогда надо искать Рощину, а через неё уже пытаться выйти на этого кукловода. А если этот кукловод — само метро и есть, как она говорит, то, что тогда нам делать?

— Ужастиков насмотрелся?

— Угу, — полковник мрачно усмехнулся, — насмотрелся. Смотри на схему, генерал, какой паук раскинул свои лапы под городом, а нарисованная отметочка у него на панцире тебе тоже не о чем не говорит? — полковник взял схему и перевернул её вверх ногами. — А так? Осталось только глазки и ротик пририсовать для полной ясности, рога и козлиная бородка уже есть.

— И что ты предлагаешь? — генерал стал внимательно рассматривать рисунок, что-то, быстро прикидывая в уме.

— Вывести всех людей и взорвать его к чертовой матери.

— Ты с ума сошел?

— Конечно, — согласился с ним Смирнов. — Раз мне уже пауки мерещатся. Только не много ли сумасшедших за пару дней на твою больную голову? Рощина, пять Аннушек, Кудрявцев и Коршун. Разве его поведение можно назвать нормальным, а он тоже в метро был. Я еще забыл про сумасшедшего шофера «скорой», въехавшего просто так в толпу живых людей… — офицер вдруг замолчал и задумался. — А если… — продолжил он после минуты молчания, — эта тварь начнет развиваться и прогрессировать, тогда что?

— Тогда психи из метро попрут уже валом, вот тогда что… — генерал вышел из-за стола и прошелся туда-сюда по кабинету. — Поставим на выходах пулеметы и… — генерал еще пытался шутить. — Сейчас вопрос не в этом. Если я тебя правильно понял, то сейчас твой кукловод, как ты его прозвал, охотится за Рощиной, правильно?

— Ну…

— Вот и будем из этого исходить, — генерал остановился. — Что любая поставленная задача требует своего логического завершения, — продолжил он свою мысль, — то есть сейчас твоему кукловоду надо поставить последнюю точку и только после этого лишь двигаться дальше. А для этого… — генерал подошел к окну и надолго задумался. Время его больше не поджимало, и он никуда больше не спешил. — Рощину, Александр Васильевич, искать и ловить не надо. Согласно вашей же версии, она должна прийти на эту станцию сама… Расставь там людей по всему периметру, только в штатском, и жди. Будем твоего паука заманивать в его собственную же паутину.

День 3, эпизод 18

Эпизод XVIII

Трудно осознавать себя трупом. Еще труднее…с этим жить. «Сами вы покойники, — Лорман сплюнул себе под ноги. — Мертвые хоронят своих мертвецов, скатертью дорожка, духи прозрачные…»

Парень сел на пол и прислонился спиной к холодной каменной стенке. Захотелось просто сесть и закрыть глаза, закрыть глаза и сразу же избавиться от всего этого кошмара. «Я их вижу, — вздохнул он. — Они меня нет… Я труп, они живые. Я живой, они трупы. В любом случае нам не по пути. Живые и мертвые, день первый: мертвый въезжает в ситуацию… Зато я теперь умею летать, — Лорман улыбнулся. — Вот проснусь и полечу. Неужели? Вот интересно… Покойники, оказываются, тоже спят. Я засыпаю…»

Снилось ему только небо, голубое и светлое. Себя он видел со стороны. Он сидел в детских шортиках на тучке и болтал ножками в белых тапочках. Черный фрак с бабочкой, красные шортики и белая сорочка с тапочками. Белое, красное, черное…Сидел на тучке, болтал ножками и плевал вниз на землю шелуху от семечек. Когда семечки кончились, мальчик оттолкнулся от тучки и тоже полетел вниз, наверное, за семечками. Только уже падая, он понял, что летать то совсем не умеет…

Проснулся он оттого, что больно ударился головой об пол. Приземление было удачным, хорошо, что тучка не высоко летала, однако же, скорости все равно хватило, что бы пробить землю и грохнуться на станцию в метро. Лорман открыл глаза, но даже не пошевелился, прислушиваясь к тишине и своим новым потусторонним ощущениям. Первое впечатление от увиденного, если честно, не радовало. Здесь было темно и пусто. Парень включил фонарик и стал медленно подниматься, ждать чего-то большего, похоже, не имело смысла. Как оказалось, на том свете было еще хуже, чем на этом, такие фортеля с полетами…Слава Богу, что все удачно так закончилось: он снова в метро и здесь снова никого кроме него больше нет. Электричество кончилось, мираж развеялся, человечки улетучились… Все вернулось на круги своя, тот свет снова перепутался с этим! Лорман сразу даже не поверил в такую удачу и стал себя ощупывать, проверяя на прозрачность и прочность. Здесь тоже все оказалось в порядке, тело было настоящим. Он даже себя ущипнул для верности и…не разочаровался. Все было так хорошо, что в это даже не верилось. Но последнее и, пожалуй, самое главное свидетельство своего существования, он нашел все-таки не в голове, а как не странно, в желудке… Ему очень хотелось жрать. Ни есть, когда клюнул носиком две вилочки салатика и затошнило от переедания, а именно жрать, когда жрешь и жрешь, а тебе все мало, мало и мало… И это его скромное желание чего перекусить, было, пожалуй, самым главным доказательством его причастности все еще к этому, а не уже к тому свету. Желудок семечками, да еще и абстрактными не обманешь… Вспомнилась жареная крыса и у бедного потекли слюнки… «Какое все таки у зверька было нежное и, скорее всего, очень вкусное мясо, — вспомнил он. — Сейчас бы хоть хвостик пососать…» И слова то какое нежные, заметьте, с голодухи нашлись у парня для этой мерзости: зверек и хвостик… «Официант, крысу, — он попытался улыбнуться, но не вышло, — и, если можно, побыстрее, пожалуйста…»

Лорман поднялся на ноги и посветил вокруг себя фонариком. Станция была та же, и это тоже радовало. «Мог ведь очнуться и не здесь, — усмехнулся он. — Здесь, черт возьми, все теперь могло быть возможно». Луч света скользнул по краю платформы и уперся в два, застывших на путях вагона желтого и красного цвета совершенно немыслимой, какой то древней конструкции. Слегка переделанные под электрическую тягу паровозы, не иначе… Парень подошел ближе и посветил внутрь. Все там было чистенько и классненько, только вот что-то входить в эти вагоны не очень то хотелось. «Как только что с выставки или из музея, — отметил он. — Все так и сияет. Может, ты еще и ездить умеешь, каракатица старая? Или как семидесятилетняя старуха после пластической операции, когда кожа до того на щечках гладкая, что аж блестит, да только вот улыбка уже больше с лица никогда не сходит. Дурацкая такая, идиотская улыбочка то, хоть и веселая, правда… И глазки такие хитрые прехитрые, в смысле узкие пре…Ну что железо, кататься поедем? — Лорман даже зажмурился в предвкушении. — Задавить не вышло, так хоть покатаешь в свое удовольствие. Чего молчишь, уродина? Или ты теперь только давишь, а не возишь? И то верно, — он остановился около фары и стал её нежно поглаживать, — достали, наверное, мы тебя в свое время, а? То запчастей нету, то машинист в доску пьяный …»

Лорман осветил циферблат часов и присвистнул. Оказывается, что он проспал целых три часа, а показалось, что только пять минут семечки погрыз на тучке. Неудивительно, что за это время здесь смогли «навести» полный порядок и даже паровоз пригнали, кататься на котором он, конечно же, совсем не собирался. Немного подумав, куда идти он снова двинулся к эскалатору. Возвращаться в тоннель ему совсем не хотелось. Свежо было еще в памяти воспоминание о слепящем свете фар приближающегося поезда. Не зря же умные люди когда-то придумали, что по путям ходить опасно, значит, были все-таки для этого причины…

Здесь тоже все было в полном порядке, даже разбитые телефоны и те были целы. Супер! Все здесь было как вчера, все можно было начинать сначала. «Фиг вы угадали, товарищи, — парень добрался только до первого светильника солдатика с круглой шаровой головкой и принялся его выламывать. На это ушло минут десять, а может и больше, но все же он своего добился. Металлический болванчик был у него в руках. — Вот так то, — обрадовался он, — а вы как думали? Все ребятки, ваши правила кончились. Будем теперь играть по моим правилам, они мне более понятны». Выломав светильник, он довольный вернулся к сцепке из двух вагонов и для начала прошелся вдоль всего составчика туда-сюда, примериваясь, с какой лучше стороны к нему получше подобраться. Решил — все же спереди… Удар и…передние стекла посыпались в кабину, еще удар и, боковые тоже последовали их примеру… «А ты как, зараза, думала, — расходился он все больше и больше, — просто так, что ли издеваться над людьми можно, да? Ну, как тебе мои правила? — когда со стеклами было покончено, Лорман прошел в вагон и принялся крушить вторую сторону. — Не нравиться, да, — кричал он уже во все горло, махая импровизированной булавой налево и направо, — а мне крыс хавать нравилось?» После первого вагона он перешел во второй и праздник продолжился. Когда же и там со стеклами было покончено, он достал нож и стал вспарывать сидения. «Что же ты, — пыхтел он, стараясь, — давай, закрывай двери и поехали, покажешь свои владения!»

И, похоже, что этот неизвестный к кому все время обращался Лорман, его все-таки услышал. Дверцы и, правда, закрылись, а вагоны содрогнулись от заработавших моторов, но Лормана это не испугало, только заставило действовать чуть быстрее и только. Пламя зажигалки уже лизало распоротый дерматин обшивки сидений, еще чуть-чуть и… Вагоны дернулись и медленно стали набирать скорость… «Ага, — обрадовался он, выбираясь через одно из разбитых окон наружу и прыгая на перрон, — не нравится! То ли еще будет психофрезотрон проклятый, трансмутатор раздолбанный!»

Пламя взялось быстро, так быстро, что сцепка и до начала туннеля не успела доехать, остановилась. Сиденья, обшивка, краска… — все загорелось почти одновременно. За какие то считанные секунды два вагона полыхали словно… В общем, красиво горели, ни с чем и сравнивать не надо, кто видел, тот знает.

Лорман сначала просто стоял и заворожено смотрел на зрелище, а потом радостно стал крутиться на месте и подпрыгивать, издавая даже не звуки, а какие-то дикие вопли, многократно усиливающиеся в замкнутом пространстве и от этого становящиеся еще страшнее и ужаснее. Скользящая за ним по полу тень молча выделывала тоже самое, только еще ужаснее изощреннее из-за своих перекошенных форм. Извивающееся тело и скользящая тень, перекошенное сознание и переклинившее пространство… И если бы только это тело сейчас не было так поглощено собой и своим танцем, и если бы только хоть немного могло смотреть по сторонам, то оно непременно заметило бы, что тень, его собственная тень, танцевала сейчас совсем другой танец…Для полного сумасшествия здесь не хватало еще только шаманского бубена или хотя бы пионерского барабанчика…

Алчи, Алчи, что ж ты мальчик

где так долго пропадал

видишь, Алчи, мама плачет

где ж ты милый пропадал.

отчего ты смотришь вправо,

почему ты дышишь в нос

у тебя табачный запах

крепких взрослых папирос

у тебя в кармане рюмка

у тебя в ботинке нож

ты растрепан, неопрятен

на кого же ты похож…

от чего тебя качает

почему ты все молчишь

мама, мастер дядя Коля

ждет давно меня внизу

вот те ножик

вот те спички

я на работу выхожу…

«Мама, мастер дядя Коля ждет давно меня внизу, — парень продолжал дальше сходить с ума вращаясь в танце под воображаемую музыку «Помпилиуса». — Вот те ножик, вот те спички, я на работу вы-хо-жу…» Воображаемая музыка, придуманный танец, пылающий костер… Однако нет, музыка здесь была тоже настоящей, он её слышал… Песня лилась из кабины машиниста полыхавшего вагона…

Но у этого пионерского костра был и недостаток. Кроме того, что он светил и пел, он еще и дымил. Хорошо, что станция была большая и тоннель рядом, так что гари было куда деваться, а иначе… Лорман закашлялся и устало застыл на месте, музыка кончилась, остался только свет и дым. Опомнившись, он двинулся снова к выходу, вернее к тому месту, где он по идее должен был быть. «Лорман, Лорман, что ж ты мальчик, — продолжал он бубнить на ходу засевшие в голове переделанные слова песни, — на кого же ты похож? От тебя, черт, так воняет, ты домой когда придешь?» Освещенная огнем и уходящая далеко вверх лестница встретила его предупреждающим молчанием. Парень остановился в нерешительности. Было снова очень заманчиво подняться по ней вверх и еще заманчивее, было снова полететь с неё вниз. «Раз, два, три четыре пять, — стал он считать, делая первый шаг на ступеньки, — вышел зайчик погулять. Вдруг охотник выбегает, прямо в зайчика стреляет, — Лорман поднялся вверх на десять ступенек, взялся рукой за ножку светильника и остановился. — Пиф, паф, ой-ёй-ёй, лежит охотник не живой…Тишина, — он поднялся еще на двадцать ступенек и оглянулся вниз. — Неужели даст выйти? — мелькнула мысль. — Промазать был мужик тупой… Сколько еще ступенек осталось? Дышать совсем нечем, черт… Начать ступеньки что ли считать? Одна тысяча двести сорок три, одна тысяча двести сорок четыре… Вниз больше не смотреть, двигаться только от светильника к светильнику… Пиф-паф, ой-ёй, скоро зайка быть домой…»

И все-таки он был прав. Просто так отпускать его отсюда никто не собирался. Эскалатор все-таки дернулся… Дернулся и пошел вниз, только не плавно и мягко, а резко и со скрипом, ржавое железо по железу, облезлый смычок по расстроенным струнам, тупой нож по обнаженным нервам…

Но Лорман устоял и даже больше, он оказался, вообще, вне поля досягаемости эскалатора, он оказался выше… Ступеньки неслись вниз, а он худо-бедно, но все же продвигался вверх, от фонарика к фонарику, от одного застывшего солдатика к другому. Один раз он как-то не так ухватился за ножку и чуть не полетел вниз, но…обошлось, он успел зацепиться. Лорман поднял голову и сосчитал количество оставшихся до верха светильников, оказалось чертова дюжина, не больше и не меньше. Справа что-то грохнуло и он с ужасом увидел как где то сверху разорвавшееся лестничное полотно с бешенной скоростью посыпалось вниз. То же самое случилось и слева. Еще два фонарика оказались сзади, осталось одиннадцать всего штучек. Вдруг он заметил, как вдоль резиновых, движущихся перил быстро-быстро забегали, замелькали синенькие светлячки-огонечки, обозначившие собой всю дорожку, снизу доверху и тут же запахло, точнее, завоняло паленой резиной.

Еще немного и вся эта резина воспламенилась… Лорман схватился за следующую ножку светильника, но та не выдержала его веса и согнулась, правая нога же тем временем заскочила на горящую резину… Почему он не свалился вниз, только Богу, наверное, и известно. Но кровоточащие, расцарапанные ладони и обоженное колено — это еще было не все… Метро совсем не собиралось от него избавляться и уж тем более отпускать его на волю. «Экскурсия по подземному городу ведь только начинается, куда же ты? Вспомни, как здесь было раньше весело, сколько людей здесь было? Вспомни волшебную лесенку и подземные паровозики, разве сам не просил маму сводить тебя покататься? Куда же ты, дурачок, давай поиграем… А девчонку свою, что так и бросишь? Оставишь её здесь умирать?» «Да пошло ты, — Лорман только чудом удержался одной рукой на согнутом светильнике. — Столько молчало и вдруг заговорило. Страшно стало, играться будет не с кем? Не расстраивайся, я скоро вернусь… Вернусь и доберусь до твоего мозга…или до той дряни, что у тебя вместо него. Вот тогда и поиграем, дружище, обещаю, что будет интересно…» Согнутый светильник под ногой, до спасительного верха совсем чуть-чуть, совсем подать рукой, но… Черный дым лезет в глаза, в нос, забивает гортань. Ни смотреть, ни дышать практически уже невозможно… Лорман снова видит себя сидящим на маленькой беленькой тучке, но никакая сила его теперь уже не заставит прыгнуть вниз, никакая сила его больше не заставит сделать это, никакая…

Еще пара, тройка солдатиков и он спасен, преодолеть какой-то десяток метров и… Легко сказать, еще легче — посмотреть, труднее всего — сделать, когда каждый следующий солдатик так и норовит сбросить тебя в пропасть. Один встречает тебя раскаленным железом, другой бьется током, а третий и, вообще, отламывается припервом же касании… В добавок ко всему все начинает дрожать и вибрировать, а сверху начинает сыпаться пыль и грязь. Гул все нарастает и вот, когда до конца пути остается совсем немного, следует подряд несколько сильнейших толчков… Арочный свод рушиться, плиты падают, рукотворное творение, называемое эскалатором, со всеми своими фонариками и прочей дребеденью медленно-медленно начинает сползать вниз…

Лика опоздала всего на пятнадцать минут. Вся такая надушенная с распущенными, ниже плеч, слегка подкрученными волосами в расклешенных голубых джинсах и белой блузке с расстегнутым воротником. Она даже не извинилась за опоздание, просто подошла и чмокнула его в щеку. Для второй встречи этого, по ее мнению, было более чем достаточно. Хлопнув своими длинными ресничками пару раз, девчонка подняла на него свои красивые голубые, с слегка наведенными такими же голубоватыми тенями глазки и Лорман понял, что поплыл…

— Лика, — протянула она ему руку и улыбнулась. И в какую сторону мы бросим кости? — сразу же взяла она быка за рога.

— Не знаю, — Лорман, правда, почувствовал, что совершенно не готов к этому странному вопросу

— Интересно, — возмутилась она, — кто из нас здесь мужчина? Я, что теперь, еще должна думать, что нам делать? Затащил меня черт знает куда и теперь разводит руками. Придурок, ты понимаешь или нет, что мне нужно домой? Повторяю для особо бестолковых, мне сейчас же необходимо ехать домой. Меня мать и так уже убивать будет, я же ей даже не позвонила, а если я здесь еще и разгуливать буду неизвестно с кем и неизвестно где…

— Прелесть, он у тебя просто прелесть, — незнакомая девица, кажется, её подруга подняла свой бокал с вином и предложила за это выпить.

— Скотина…

— Я не знаю, где мы находимся, но искать нас здесь ни кто не будет. Этого тоннеля нет, понимаешь? Кто его строил, те давно умерли. Сооружение забросили, а выход завалили.

— Ты хочешь сказать, — её глаза уставились на Лормана, — что мы отсюда не выберемся, да? Все так серьезно? — ирония в ее голосе не оставляла ни каких сомнений в том, что она про все это думает. — Может, еще скажешь, что нам здесь придется и заночевать?

— Может…

— В этом склепе?! — воскликнула она. — Ты в своем уме?! А люди где делись? — прошептала Лика и испуганно прижалась к Лорману. — Вообще, куда все делось к чертовой матери?

— Ты меня спрашиваешь?

— А здесь, извини, разве еще кто-то есть кроме нас?

— Не знаю… Только что были.

— И где они теперь? Испарились? — Лика рассмеялась нервным смехом. — Люди, блин, где-е вы-ы? — прокричала она в пустоту и затихла, прислушиваясь…

— Все уехали, — пошутил Лорман. — Быстро так, взяли, собрались и уехали.

— Сволочи…

Носилки, кроссовки, шлепанцы…изуродованные болью лица, еще теплые и уже холодные, смерть вперемешку с жизнью, скрюченные пальцы окостеневших кистей рук, блестящее золото разломанной оправки для камушка…Лорман вытянул руку и осторожно накрыл сломанную сережку. Кто-то наступил ему на кисть, но он этого даже не почувствовал. Лорман тоже наступает им на головы, но… Вот маленький мальчик с голубыми глазками и розовыми щечками схватился ручонками за уже посиневшую маму. Он наступает ему на голову, а тому хоть бы хны, нога проходит сквозь череп, ни какой реакции, кроха продолжает теребить мамину ладошку. Сбрендивший мальчик, мертвая мама…

Были и еще кадры, но Лорман их не запомнил. Все вдруг пропало и стало тихо, тихо… как в склепе.

День 3, эпизод 19

Эпизод XIX

— Проблемы?

Коршун поднял голову и увидел нависшего над собой полицейского.

— Нет, командир, все в порядке, — сказал он и снова повернулся к сидящей напротив него девушке. — Теперь…все нормально, — поправился он. — Немного переволновалась…

— Может, помощь требуется? — офицер с сомнением посмотрел на сидящую.

— Только что врач был, — соврал Коршун. — Сказали, что скоро пройдет, это шок…

— А то сейчас вызову.

— Не надо, сами справимся, да? — он взял обхватил её ладошки своими ручищами. — Сейчас немного посидим и двинем, правильно?

Рита, а это была именно она, лишь слегка кивнула в ответ, но этого было достаточно, чтобы полицейский посчитал свою работу выполненной и отправился дальше наводить порядок.

— Ушел? — спросил Коршун блондинку, из последних сил стараясь сохранять спокойствие.

— Ушел, — ответила та. — Уже и не видно…

Коршун взял пульт и переключил канал в телевизоре. События трехчасовой давности полностью забили в голове идущую по нему программу.

— Рита, ты меня узнаешь? — он снова вернулся назад на площадь. — Я приходил к тебе в больницу.

Девушка кивнула.

— Вот и хорошо, — обрадовался он. — Ты только не бойся, обратно тебя никто отправлять не собирается.

— Правда? — не поверила она, но в голосе все-таки блеснула надежда.

— Правда, — он улыбнулся.

— Я вам не верю.

— Тебя разыскивают, — он не стал оправдываться и что-то доказывать. — И, скорее всего, они уже знают, где ты…

— Оранжевые человечки?

— Все, — Коршун кивнул, — и эти тоже. Они, кстати, охотятся и за нами.

— Да, — сказала она и перевела сой взгляд на площадь, — они любят порядок…

— Я знаю, что с тобой случилось в метро, — Коршун сжал её руки, — и я верю тебе, я знаю, что все, что там с тобой случилось, было на самом деле.

Рита лишь скептически скривилась на это его заявление. Она сама себе уже не верила, а этот верзила…ей верил. Еще одному козлу от неё что-то понадобилось. «Был бы пистолет, — безучастно подумала она, — я бы его пристрелила, честное слово».

— Я тебе ничего плохого не сделаю, — продолжал он убеждать девушку. — В метро погибли люди, понимаешь?

Рита снова кивнула. Чего тут не понятного? Погибли и погибли…

— А ты уцелела…

— Мне тоже надо было? — Коршун снова услышал её голос, и это уже было что-то, появилась надежда.

— Ты можешь спасти других, — Коршун уже еле сдерживался, — понимаешь?

— Мне все равно, — девушка пожала плечами. — Они взамен спасут мою сестру?

— Нет, — офицер оглянулся. Другие полицейские пока к ним не приближались, но это пока… — Сестру они тебе не вернут, но…

— Меня совесть мучить не будет, пусть дохнут…

— Идут, — девица коснулась плеча Коршуна и кивком указала на приближающихся полицейских. — Пора сматываться…

Рита удивленно на неё взглянула, но ничего не спросила.

Коршун поднялся…

— Рита, — предпринял он последнюю попытку вразумить девушку, — если ты не пойдешь с нами, то ты пойдешь с ними. Там тебя точно ждет психушка, с нами же…

— Веселая жизнь, что почти то же самое…

— Не то же.

— У меня нет выбора?

— Похоже, что так…

— Что ж, — она стала медленно подниматься, — уж лучше с вами…

«Сегодня около одиннадцати часов дня — Коршун снова переключился на новости в телевизоре, — при следовании на работу машина премьер-министра столкнулась с большегрузным самосвалом, внезапно выскочившим на дорогу и перегородившим собой путь кортежу…» Глазастая брюнетка спряталась под телевизор, продолжая вести репортаж оттуда. Появились первые кадры дневной аварии на Кутузовском. Изуродованный Мерседес премьера с помятой крышей и капотом торчал из-под белорусского МАЗа… Испуганное бормотание водителя, показания свидетелей, версия прибывшего на место аварии полковника… Потом показали и самого пострадавшего. «У телевизионщиков сегодня день удался, — усмехнулся Коршун. — Футбол, метро, вот еще и этот сюжетик, и окошмаривать ничего не надо…»

Потом они залезли в какую-то чужую машину, которую он ухитрился завести без всяких ключей, спасибо хозяину, и вот уже, скоро как два часа торчали здесь, на этой Богом забытой улице в этой, временем убитой хрущевке, принадлежавшей какой-то Ритиной подруге. Ехать куда-то в другое место та категорически отказалась, но других вариантов и не было, разве что только в одну из двух разбитых квартир, расположенных друг напротив друга… «Восьмерку» они бросили на половине пути, чтобы не светиться и остальной путь проделали на троллейбусе, даже тачку из осторожности не стали ловить. Так вот они здесь и оказались; маньяк-убийца, психопатка и дура крашенная со своей сумкой.

В телевизоре снова показалось смазливое личико глазастенькой, только теперь оно уже вещало о зверском нападении на патрульную машину…

— Кто еще на кого нападал, — огрызнулся Коршун. — Сшибали бы деньги под знаком, до сих пор бы при деле были…

— Вранье все это…

— Что? — не понял он.

— Все, — сказала Рита. Она уже проснулась и сейчас стояла у него за спиной и тоже смотрела последние новости. — Не было там никакого премьера и шофера, я имею в виду того чувака, что в камеру лыбился, тоже там этого не было.

— Потом приехали, — пошутил Коршун.

— Не знаю, когда они там приехали, — Рита достала из свеженькой пачки, валяющейся на обшарпанном журнальном столике, мальборину и закурила. — Только когда я там была, их там не было… И телевизионщиков этих, — добавила она после секундной паузы, — тоже не было.

— Как это? — Коршун был явно заинтригован её таким заявлением.

— А так, — Рита стряхнула пепел прямо на облезлый, почему-то выкрашенный в голубой, из-под которого местами проглядывал уже коричневый цвет, пол. — Этот грузовик, вообще, не куда не ехал. Он стоял на обочине, а шофер спал в кабине, когда в него влетел этот лимузин премьерский.

— А ты там как оказалась?

— Тачку ловила без денег.

— Поймала?

— Если бы поймала, видел бы ты меня… На метро поехала.

— Ты что-то про аварию рассказывала, — напомнил Коршун.

— Он чуть меня не сбил, если бы не грузовик…

— Повезло.

— Мне последнее время, вообще, везет, — Рита сунула окурок в пепельницу. — Подлетаю я к врезавшейся машине, а там…

— Море трупов и ни одного премьера…

— Почти, — согласилась она. — Только трупов там не было, там, вообще, никого не было…

— Не понял?

— А что тут понимать? — усмехнулась она. — Мне все равно верить нельзя…

— Говори.

— Машина была совсем пустая, я имею в виду, что в ней, вообще, никого не было, ни только премьера, но даже и его погибшего шофера, если верить, конечно, правде, что он погиб. Телевизионщики появились чуть позже, засняли аварию и смылись, а Мерседес тут же погрузили на платформу и увезли.

— Не хочешь же ты сказать, что эта машина самостоятельно неслась по городу никем не управляемая.

— Почему же? — девушка обошла кресло, в котором сидел Коршун и уселась в соседнее, такое же старое и дряхлое, как и первое. — Именно это я и хотела сказать.

— А зачем тогда премьера сюда вставили, — Коршун все еще никак не хотел её верить, — ему то зачем это надо было?

— У него и спроси, — Рита потянулась. — Народ же должен знать своих героев в лицо.

— Действительно, — согласился он. — А то его мало так по ящику показывают…

Потом в этом самом ящике стали показывать Коршуна, вернее, его фотопортрет увеличенный и рассказывать теперь уже про его подвиги. Рита так и прилипла к экрану, про неё там тоже рассказывали. Когда новости закончились, в комнате повисла тишина. Музыка, правда, еще играла, но её уже никто из присутствующих не слышал.

— Этот скот хотел меня изнасиловать, — подала она, наконец, голос в свою защиту.

— А ремни, как ты смогла освободиться от них? — спросил Коршун.

— Не знаю, порвались…

— Так просто…

— Жить захотелось, но… — девушка вдруг улыбнулась, — со мной понятно, крыша поехала и все такое, а вот ты как до такой жизни докатился, сколько баб ты вчера прирезал, а? Тебя, что жена бросила?

— Видишь ли, — начал он издалека, — я совсем этого не помню. Такие зверские убийства, а у меня в голове белое поле…

— Ага, как же…

— Должен быть мотив, — продолжил он свою мысль, а его нет.

— Психам мотив не нужен, — рассмеялась она, — по себе знаю… Бритвой по горлу и в колодец… Я думаю, что это у тебя гены предков проснулись и заговорили. Но ты не расстраивайся, для меня это только плюс, такая теперь охрана, только вот немножко жутковато… Я, если честно, первый раз так близко с маньяком сталкиваюсь, нос к носу, да еще в отдельной квартире.

— На себя посмотри.

— А ты не путай божий дар с яичницей, — отрезала она. — Я действовала осознанно и все, в отличие от некоторых, помню, что со мной было в метро и что…после.

— И оранжевых человечков с пирамидами покойников тоже?

— Странно, что ты их не видел.

— Не говори.

— А какое ты кино смотрел, когда решил, что твоя новая подружка больше жить не хочет? — вдруг спросила Рита.

— Зачем тебе?

— Что бы самой там не оказаться, вдруг ты тоже захочешь меня пригласить?

— Не помню, — разозлился Коршун, что-то про зверей.

— Называется как?

— Озимандия, кажется…

— Как? — она повернулась к нему всем телом, да так и застыла в ожидании ответа.

— Озимандия, а что? — Коршун тоже удивился, что она удивилась.

— Такие большие красные буквы, будто кровью написанные? — Рита вспомнила сползающее в море название яхты, уходящей в открытое море.

— Точно, — Коршун насторожился. — А ты откуда знаешь, если фильма не видела?

— Видела…

— Где?

— Какая разница, видела и все.

— На афише?

— На яхте.

— Где?

— Я ведь чуть сегодня не умерла, меня откачали, — решила она все же объясниться. — Так вот, когда я находилась между небом и землей, то пребывала я ни где-нибудь, а именно на той яхте с таким идиотским именем… Так что, я это название очень хорошо запомнила, на всю оставшуюся жизнь, можно сказать, запомнила…

— Странно…

— Еще бы, — съязвила она, — двум, совершенно психически уравновешенным кретинам, мерещится одно и то же, после чего…начинают гибнуть люди. Два психа нашли общий знаменатель, теперь можно и расслабиться…

— Постой, — перебил её Коршун, — давай-ка все с самого начала, где и когда ты родилась и когда в первый раз спустилась в метро?

Рита улыбнулась.

— Нет уж, рассказывай сначала ты, а я буду отсеивать похожие сюжеты.

— Хорошо, — Коршун не стал спорить, — давай начнем с меня…

Следующие полчаса ушли на вспоминание и уточнение всех тех случившихся с ними случайностей, которые и привели их в это обиталище клопов и тараканов. Сделанный после всего здесь рассказанного и услышанного вывод, был один… Сошлись на том, что все, крути не крути, началось именно с МЕТРО. Он спустился вниз, она спустилась вниз… И сразу же после этого, как с ним так и вокруг них, стали твориться странные вещи.

— А мне не сообщили, что кроме моей сестры погибло еще четыре девушки, — вспомнила Рита.

— Государство их взяло сразу же под свою защиту, — сообщил он ей секретную информацию. — Теперь им больше ничего не грозит.

— Действительно…

«Устанавливайте в своих подъездах камеры видеонаблюдения, — это в их разговор снова вмешалась реклама с телевизора. — За совсем умеренную цену мы вам обеспечим прекрасную жизнь и спокойную старость». Дальше шел ролик, где была показана сама камера, размером меньше сложенного из трех пальцев кукиша и разбитое на четыре картинки изображение на мониторе: двор, подъезд, лестница, площадка перед самой дверью, ну и, конечно, туповатая, искаженная оптикой рожа бандита, заглядывающая через глазок прямо в вашу душу.

— Весь мир как на ладони, — проговорил Коршун и задумался.

— Они хотят следить за нами везде, — добавила Рита.

— Что? — очнулся он.

— Хотят, чтобы весь мир был просвечиваемым, вот что! — психанула она и снова потянулась за сигаретой.

— Кто это, они?

— Да ладно, — Рита вскочила с кресла и нервно заходила по комнате, — они и всё… По телевизору премьер есть, а в жизни его нет. Кто хоть раз видел всех этих телегероев в лицо, ты видел, я видела, кто видел? А ведь они живут все рядом с нами и даже в одном городе. Каждый день их ухитряются показывать по телеку, то они здесь, то они там, то в теннис играют, то в… Американский Президент встретился с русским… Где встретился то, не в телевизоре ли? Мне двадцать лет, моему отцу пятьдесят, он их тоже не видел. Раньше их хоть на мавзолее показывали, а теперь только дороги перегораживают, что бы все знали и не забывали, что они существуют. А на самом деле их никого нет, и кто нами рулит, неизвестно!

— Ты просто устала, — не согласился Коршун.

— Конечно, устала, как же… А ты позвони в свой кинотеатр, да узнай, какое там сегодня кино идет, а вчера какое крутили? Твоей Озимандией там и не пахнет, вот так-то…

— Чего? — не поверил он.

— А то! — Рита так взвинтилась, что еще чуть и штопор в окно ей был обеспечен. — Я там работаю, вот что! Подрабатываю на каникулах, попкорном приторговываю… А вчера должна была ехать на природу, но сорвалось, да и Лика не поехала, вот я и подменила сменщицу, той к гинекологу приперло… Так вот, сообщаю тебе, что там идут «Люди в черном два», это раз, а как ты там оказался и какой ты там фильм смотрел, только тебе, наверное, и известно, это два! Неудивительно, что ты ничего не помнишь, как, вообще, можно помнить то, чего никогда не было… Вот черт, — она схватила пульт и нажала на кнопку. — Я, кажется, твою кассету стерла?

— Это копия, не расстраивайся, — Коршун лишь усмехнулся. — Оригинал, я думаю, давно уже у её отца, так что ценности она уже никакой не представляет, тем более, что ты уже её видела…

Рита перемотала пленку и снова включила. Чуда не случилось, пленка действительно была стерта. Вместо Лики с её парнем теперь на ней были намотаны последние, только что просмотренные ими, новости.

— На запись нажала…

— Проехали.

— А они теперь где?

— Если верить тому, что ты видела, то прошлой ночью они были еще в метро…

— Они что…запараллелились?

— Не знаю.

— Я знаю, — вмешалась в разговор вторая женщина, та самая, свалившаяся на Коршуна из-за угла блондинка, до этого просто спокойно лежавшая на продавленном диване и прикидывавшая, что же ей, собственно, теперь делать дальше…

— А ты то это откуда знаешь, — удивился он, — тоже попкорном приторговывала?

— Хуже, — блондинка улыбнулась. — Я…

Договорить она не успела. В дверь позвонили и сразу же раздались требовательные стуки. Дверь долго не сопротивлялась, слетела с петель при первом же ударе…

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Эпизод I

Лорман попробовал пошевелиться. С трудом, но это у него получилось. Сначала одна рука, потом вторая… Глубокий вдох, выдох… Выдохнул и прислушался, еще раз глубоко вдохнул и снова…выдохнул. Боли не было… Стал шевелить ногами, осторожно, начиная с пальцев. Здесь тоже все было нормально и это

уже радовало, появилась надежда…

Он знал, что его привалило, сознание он не терял. Он не знал, сможет ли выбраться? Обнадеживало лишь то, что он оказался целым и даже не приглушенным. Появлялся реальный шанс еще немного побороться за свою жизнь. Плиту, конечно, накрывшую его, он приподнять бы не смог, но вот прорыть какой ходик подземный в образовавшемся завале он бы попробовал. Хватило бы воздуха, а сил и терпения у него хватит. Парень перевернулся на живот и попробовал встать на четвереньки, получилось… Уже хорошо, значит места хватало. Плохо было то, что фонарик приказал долго жить, вот это, действительно, было плохо… Без света под землей даже профессиональные шахтеры работать не могли, что уж про него говорить было, если он дома без включенного ночника даже спать не ложился, кошмарики начинали мерещиться… Правда, когда это было, но ведь было же…

Только мама выключала свет и сразу же начинали выползать… Особенно был страшен медведь, такой весь большой и черный, тихо сидящий в углу и не сводящий с него глаз… Большой и черный, и тихо сидящий, но от этого еще более страшный… От страха мальчик зарывался в подушку носом и начинал плакать. Потом приходила мама, включала свет и медведь куда то пропадал, скорее всего, куда-то прятался, но сколько мальчик потом его не искал, ни разу так и не нашел.

Приходила мама, включала свет и… «Сегодня мама не придет, — Лорман стал осторожно ощупывать руками окружающее его пространство. — Сегодня мальчик будет спать без света…» Свободного места было много и даже очень, с гробом нечего и сравнивать, здесь даже можно было сидеть, правда, сгорбившись. «Склепик в миниатюре, — мрачно усмехнулся он. — Покойнику бы понравилось, мне… не очень. Будем думать, что Винни-Пух решил здесь больше не задерживаться, тем более, что кролик все равно не приходит. А все-таки я его достал, этого кролика, — прохрипел он и закашлялся, подавившись висячей в воздухе пылью. — Смотри мне, какой прием здесь устроил, столько в интерьер бабок вбухал, а сам не показывается, скромняга…Эй, мудак, — позвал его Лорман, — ты где варенье спрятал? Так в приличном обществе гостей не встречают… Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро! То здесь сто грамм, то там сто грамм, на то оно и утро… Слышишь меня?»

Кролик не слышал. За все издевательства, перенесенные им от этого наглого медвежонка в той, мультипликационной, жизни, он, похоже, решил отыграться в этой… Этот скромняга даже свет бедному медвежонку выключил, что бы только все было по справедливости, по честному…

— Ну и черт с тобой, пошел ты… — выругался он, обращаясь в темноте к своему невидимому оппоненту. Хорошо, что был один, и никто, кроме его самого, его и не слышал, а стены… Стены здесь и так обвалились, так что, все что ни делалось в этом мире, все делалось к лучшему… Как оказывается, блин.

Три часа работы, четыре… Содранные пальцы, сломанные ногти, пока еще приличный осколок бетона подвернулся, приспособленный им под лопату. Работа сразу же стала продвигаться значительно быстрее. За последний час он прорыл нору такую же, как за первые три. Появилась новая проблема, куда девать мусор? Склепик уже был заполнен, оставалось только сыпать дальше, заваливая за собой прорытое, и фильтровать пыль через легкие. Говорят, что если очень долго сидеть в темноте без света, то, в конце концов, можно и прозреть. Нашему шахтеру в этом смысле не повезло. Сколько он в темноту не всматривался, так ни хрена ничего и не увидел… А потом еще и легкие фильтровать стали отказываться и мысли дурные стали в голову лезть, что он роет не вверх, а вниз и что… сколько не рой, до Америки, все равно не дороешь. А потом он вдруг понял, что у него и силы уже кончились, и надежда вся куда- то улетучилась, и что, вообще, лучше бы его придавило сразу…

Парень сел и устало откинул голову на стенку. Начиналось самое страшное… Что человек чувствует, когда, наконец, понимает, что обречен? Ни тогда, когда еще есть хоть какая-то надежда, а когда уже все, то есть когда он еще, можно сказать, жив, а по сути, уже давно мертв… Одни по обшивке стучат, рыб пугая, другие письма пишут, третьи… Лорман грыз ногти и…плакал. Слезы вдруг как-то сами собой заполнили глаза и покатились по щечкам, самые обычные слезы самого обычного, только загнанного в угол человека.

День 4, эпизод 2

Эпизод II

Свет яркой лампы больно ударил в глаза, Коршун зажмурился. Затем, резкий удар в челюсть и снова знакомый голос полковника. Тот что-то спрашивал, но Коршун никак не мог понять, что? Отдельные обрывки фраз в промежутках между ударами… Смысловая нагрузка вперемешку с… Боли уже не было, как и в голове мыслей.

Рита успела выключить свет. Это их и спасло. Первого, ворвавшегося в комнату, Коршун одним ударом уложил на месте, второго — тоже, а вот третий и четвертый… Им просто повезло, что он не успел воспользоваться оружием. Все случилось очень быстро, но этого хватило, что бы женщины успели скрыться на балконе. А там, пока ворвавшиеся разбирались с коршуном, по пожарной лестнице спустились на этаж ниже и, ошарашив престарелых хозяев своим появлением, выбрались на лестничную клетку и не дожидаясь лифта сломя голову бросились бежать вниз на улицу. Беглянкам повезло, путь был свободен! Дальше — только пустота подворотен и мяуканье потревоженных котов и еще — только теряющиеся в закоулках, затухающие в сознании незаметные следы безумия…

Бить перестали, но вместо этого придумали что-то поинтереснее. Коршуна пересадили в железное кресло с мягкими подлокотниками, пристегнули руки и ноги кожаными ремнями и включили ток. Разряд — вопрос, снова разряд, и снова — вопрос… Вопросы — ответы, точнее, вопросы…без ответов.

— Не знаю…не знаю…не зна…

Снова лампа в глаза, но уже без вопросов. Белый потолок, яркая лампа, залитая светом белая, с решеткой камера… Искаженное яростью лицо полковника, но это уже не здесь, это еще там… Лампа в лицо, вопрос, удар… Раскрошенные зубы, припухшие глаза, разбитые губы… Теплая кровь во рту, застывшая…на лице, в голове — только шум прибоя. «Скорее бы убили, что ли… Королева, ты почему меня бросила? Я беру свои слова обратно, я был не прав. Забери меня, мне здесь уже больше не нравиться… Ты на меня злишься из-за того осколка пуговицы? Так я его выбросил… Но у тебя же есть еще мой плюшевый… Что? Хочешь, что бы я все вспомнил и признался, а в чем? Что это я утопил графиню? Господи, ты тоже решила на меня своих собак повесить, как будто мне полковника с его женой и несчастной в кинотеатре мало? Я не Орлов, я Коршун, понимаешь? Милочка, ты что-то там напутала в своей вечности, сейчас какой год на дворе, где ты видишь здесь поручика? Я капитан, графиня… Не смотри на меня так, не смотри…»

Чистый, как слеза лед. Собственные носки ботфортов на нем и умоляющие глаза утопающей под ними, прилипшие ко льду, только с той стороны ладошки. Не смотри… «Надо же, как давно все это было, я даже забыл твое лицо…»

И снова разряд, и снова режущий свет в глаза и еще…хрип полковника:

— Ты подтверждаешь, что имела место авария?

— Да.

— Кто убил Смирнову Еле…

— Я, после того, как она позвонила вам из больницы и рассказала про Сороса, у меня уже не было выбора.

— Как кассета с записью убийства оказалась у депутата?

— Не знаю…

Разряд, повтор вопроса.

— Я её спрятал в камере хранения на Павелецком вокзале. Спросите у него, выкрал, наверное…

— Он, что, следил за тобой…

— Не знаю.

— Кто её избивал на дороге, ты или Сорокин?

— Не знаю такого.

— Кто её избивал на дороге, ты или Сорос?

— Похоже…я.

— Похоже или…

— Я не знаю, зачем это делал.

— Зато я знаю, — кулак полковника со всего маху въехал в зубы допрашиваемого. — Что бы мозги отбить и все свалить на Сорокина, но потом тебе этого показалось недостаточно, и ты решил её прикончить, что бы уже наверняка.

— Может быть…«Надо же, как давно это было, — устало подумал Коршун. — Как будто в той жизни… Дался тебе этот художник чертов. Что ты только в нем нашла? Рвань без роду, без племени… И не собирался я тебя топить совсем, кровь взыграла, когда увидел вас возле проруби на пруду в ту ночь проклятую. И колье сорвал не по умыслу, а со злости. Это позже уже сообразил я, как с его помощью твоего художника виновным сделать, а тогда… Тогда я его отпустил. Не хватало, что бы вы и там вместе с ним трахались…»

— Как у тебя оказалась вторая запись, где Лика спускается…

— Просто решил проверить слова Кудрявцева. Странно, почему он сам до этого не додумался?

— Дальше.

— Связался с Ющенко…

— Кто это?

— Правая рука Сороса, и передал ему.

— Зачем?

— Вам же я передать её не мог!

Издевательская улыбка, разряд, повтор вопроса…

— Деньги…

— Сколько?

— Пятьдесят тысяч…

— Рублей?

— Долларов.

— Возвращаемся обратно. Когда у тебя оказалась эта кассета?

— Я уже отвечал…

Разряд, пена изо рта, повтор вопроса.

— Коп, дежуривший в то время на станции посодействовал за сто баксов.

— Каким образом?

— Второй час ночи, метро закрыто, а ему приказали этих двух пропустить. Не странно ли, когда их потом какой-то военный и в отдельный вагончик еще посадил? Зарплата маленькая, решил подхалтурить.

— Продешевил.

— Зато живой остался.

— Дальше.

— Вашей жене просто не повезло…

Удар, боль…

— Теперь поговорим об убийстве в кинотеатре…

И снова свет в глаза и белый потолочек в душу, но уже без полковника, и почти уже без сознания…

День 4, эпизод 3

Эпизод III

— Что делать с Сорокиным, товарищ полковник, он там рвет и мечет, шесть утра уже?

— Отпустить…

День 4, эпизод 4

Эпизод IV

Удар ногой и… В это не верилось, но это было правдой. «Гробница» осветилась проникшим через образовавшееся отверстие лучиком света. Лорман стал бить ногой дальше, и вскоре отверстие было уже достаточное для того, что бы просунуть в него голову и пролезть самому, чем он и не замедлил воспользоваться.

От яркого света Лорман зажмурился и прикрыл глаза рукой. Потребовалось минут пять, а может и больше, что бы он вторично осмелился повторить попытку. Парень боялся боли, боялся ослепнуть, боялся… Лорман вдруг понял, что больше всего он в данную минуту боялся даже не ослепнуть, а увидеть, увидеть то, что его там ожидало, увидеть действительность…

ДЕНЬ ПЯТЫЙ, ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Эпизод I

Солнце уже давно заглядывало через тюль в комнату, играя на стенах своими веселыми зайчиками, но Лика все еще не спешила выползать из-под одеяла, было так здорово снова оказаться дома и осознавать, что все случившееся с тобой было сном, пусть и кошмарным, но все-таки сном. А как приятно было ощущать на себе мягкую теплоту родного одеяла и вдыхать чистоту белоснежной простыни… Немного пугало то, что все это снова может оказаться миражем, но Лика уже проснулась и в такую ерунду больше не верила.

Осторожно высунув из-под одеяла нос, девчонка сосчитала до десяти и открыла глаза. «Я же говорила себе, что об этом я подумаю утром, — улыбнулась она. — Вот я и думаю… Это же как мы накачались, что я домой приплелась только под утро, да и то, спасибо копу, что разбудил меня в парке на лавочке… А сколько сейчас времени? О боже, уже одиннадцать! — Лика молнией слетела с кровати и бросилась в ванную, мне же к двенадцати необходимо быть в деканате…»

Но в деканат она все равно не успела. Увидев свое отражение в зеркале, она поняла, что университет подождет, легким макияжем здесь не отделаешься. На неё из зеркала смотрело что-то непонятное, что-то из Дома мод от «Кошмари», но только не она. Узнаваемым остался только цвет глаз. Он остался голубым и не покрылся серым налетом, все остальное же…Спутанные волосы, вернее засаленные сосульки, синяки под глазами, черные, в какой-то саже щеки и шея… «Какой ужас, как меня только коп этот отпустил? — вызверилась она на себя в зеркало. — Боже мой… Посидели, называется…» Мыться Лика не стала, а вернулась в свою комнату, открыла шкаф и достала из него свои джинсы и блузку. Одежда тоже была не в лучшем состоянии. Блузка когда-то была белая, а джинсы целыми… «Мишель не бери тряпье, — Лика взяла двумя пальчиками блузку и подняла её на свет, — бери что подешевле`… Хорошо, что предки не видели, в каком виде я заявилась, вот было бы смеху». Бросив блузку на пол, она принялась за джинсы. Пару движений и небогатое содержимое карманов оказалось в её руке: оторванная от блузки пуговица, носовой, последней свежести платочек и скомканная визитка с телефонами Лормана. «Ага, — обрадовалась она, — бросил меня и думал, не найду. Что бы тебя с работы выперли, фон Лармон ибн отстой проклятый, слинял и даже не попрощался, мурзилка чмокнутый, папина ошибка и мамино горе, выродок несчастный…» Лика схватила одежду и в чем была, так и выскочила на лестницу к мусоропроводу. Только уже там, избавившись от вещдока, она сообразила, что была совсем голой, что, впрочем, её совсем не расстроило. В её теперешнем виде, её все равно никто бы за женщину не принял.

Сорок минут кайфа в теплой воде, пена, шампунь и все такое… «Маме позвоню позже, когда помоюсь, как хорошо, что она меня не видела, — глаза закрываются и голова погружается в теплое блаженство. — Как все-таки хорошо…» Подымающиеся кверху воздушные пузырьки удовольствия, шум падающей воды из крана, кокосовый аромат кругом — как все-таки мало надо для счастья…

После приема ванны Лика залезла в холодильник и долго-долго из него не вылизала, но на удивление плохо от этого ей совсем не стало. А потом еще кофе, да еще со сливками. Пей, сколько хочешь, ешь, хоть заешься, сахар ложками, колбасу батонами… Скоро она поняла, что больше есть не может, наелась, кто бы мог подумать. Лика открыла новую пачку сигарет и закурила, вкусный дым поплыл по квартире, как хорошо… Следующие сорок минут она занималась ногтями и прической, затем принялась за лицо. Здесь пришлось потрудиться, чтобы вернуть ему изначальный лик. Телесный крем-краска под глаза, тушь на реснички, тени на веки, пудру на щечки и вот уже: «Свет мой зеркальце скажи, да всю правду доложи, кто на свете всех милее, всех… — Лика улыбнулась своему отражению. — Ты на свете всех милее, всех ты краше и умнее… Да, — девчонка скривилась, — сколько не тяни, а матери все равно звонить надо…»

День 5, эпизод 2

Эпизод II

…И только вой ветра и пронизывающий все тело холод, конский храп и занемевшие, вцепившиеся в уздечку пальцы окоченевших рук, мрачное небо и забивающий глаза снег… Шпоры в ребра и лишь бесконечное: «Но-о, пошел, но-о…» Всадник на черном, взмыленном, не смотря на холод, коне и следом волк, большущий и черный, словно изгибающаяся тень, преследующая добычу… Еще немного, осталось еще чуть-чуть… Конь хрипит, копыта тонут в глубоком снеге, силы на исходе…

— Но-о, бестия… — орет всадник и его острые шпоры снова впиваются в конские ребра. Ржание, хрип и обезумевшие черные конские глаза… Конь не выдерживает и заваливается всей своей массой в снег. Человек оказывается под ним, нога его намертво зажата тяжелым конским крупом. Конь пытается подняться, но этим только еще больше ухудшает дело, ногу уже не вытащить. Всадник кричит, то ли от боли, то ли от злости, но его конь, снова на ноги встать уже не может. Загнал черный всадник коня, загнал до смерти… Конь больше не ржет и не хрипит, его большие умные глаза смотрят на хозяина с последней мольбой о помощи. Человек поднимается и отряхивается. Белый парик с треуголкой валяются в снегу, ветер рвет его длинные темные волосы, снег слепит глаза, мешая смотреть. Все и вся на этом свете сейчас против него, даже его конь…Но и это еще не все, человек оборачивается и видит, что волк, следующий за ними тенью почти всю дорогу, их уже почти догнал…

Всадник достает мушкет и стреляет. Хлопок выстрела, пламя, дым, ствол привычно дергается вверх. Звериная пасть привычно смыкается на его горле…

— Ну-с, что здесь у нас?

Странный вопрос, чужой голос… Коршун пристально всматривается в незнакомое лицо человека и не может его узнать. Спокойные умные глаза, мелкая сеточка морщин вокруг них, седая бородка клинышком, белая шапочка, вкрадчивый тихий голос… Доктор Айболит, только злой… «Причем здесь он? — Коршун пытается понять и не может. — Где я? А где полковник?»

Юную графиню отпевали в маленькой церквушке, приютившейся рядом с графским дворцом. В самой церкви людей было мало. Только подкошенный горем граф да самые близкие родственники. Горе, свечи и лики святых окружали присутствующих, запах смерти и ладана…

— Прими Господь рабу свою, вновь представившуюся, — читал батюшка на распев молитву. — Отпусти ей все грехи её совершенные и несовершенные… Да откроются Врата для неё небесные, да прибудет она в Царствие твое вечное…

Доктор взял за запястье безвольную руку больного и нащупал пульс, затем большим и указательным пальцем раздвинул веко и заглянул в его черный расширенный зрачок, сначала в один, затем в другой.

— Ну-с, молодой человек, что вы нам скажите хорошего?

— Молчит, — Коршун слышит другой голос, принадлежащий второму Айболиту. — Все время молчит…

— Не расстраивайтесь коллега, — старик оставляет руку больного. — Для этого нужно время… А когда его только поместили к нам, что он рассказывал?

— Ничего, — ответил второй. — Он не воспринимает действительность…

Забили колокола, мамки запричитали, люди стали креститься… Гроб с покойницей поплыл по головам…Белое восковое лицо, черный гроб. Смерть, холод… Снежинки падают на строгое, величественное лицо покойницы и…не тают. Порыв ветра и черные розы, до этого укрывавшие мертвое тело, уже с него сорваны и летят под ноги… Черные лепестки, колючие стебли… Одна из роз попадает Коршуну прямо в лицо. Колючки сильно царапают щеку и впиваются в губы, он пытается от цветка избавиться, но…

Плохой знак — мертвый цветок в руках. Не тот ли, кто его сейчас держит, будет следующим? Белый снег и красные, растоптанные розы… Кровь на щеке, кровь на снегу… Красное и белое, красное и…черное! Похороны…

— У него в кармане нашли вот это, — молодой показывает старому изрядно помятый тетрадный листок бумаги с рисунком.

Что это? — Айболит берет в руки рисунок и начинает внимательно его рассматривать — Звезда какая то…

День 5, эпизод 3

Эпизод III

— Мам, привет, это я, — пропела в трубку Лика и напряженно застыла в ожидании. Пауза длилась долго, бедная успела состариться, пока в трубке что-то послышалось.

— Да…

— Мам, это я, Лика.

— Кто?

— Лика, кто? — растерялась та. — Извините… я хотела бы поговорить с Еленой Сергеевной Смирновой, её можно позвать к телефону?

Голос был точно материн, но может быть, Лика и ошибалась, поэтому она и попросила позвать именно свою мать.

— Я слушаю.

— Мам, это я, ты что меня не узнаешь?

— У меня нет дочери, извините…

И лишь длинные гудки в трубке, являющиеся прямым тому подтверждением.

Лика снова набрала номер рабочего телефона.

— Девушка, что вам надо? — услышала она в трубке такой родной и такой далекий теперь голос. — Я вам еще раз говорю, что у меня никакой дочери нет и никогда, к вашему сведению, не было…

Лика похолодела.

— Это Смирнова Елена Сергеевна?

— Да.

— Институт…

— Да, да, да, — на том конце провода, похоже, начинали нервничать. — Еще вопросы есть, девушка, мне некогда?

— Девушка? — Лика удивленно уставилась в окно ничего невидящими глазами, возвращая трубку на место. — Допрыгалась…

Слезы навернулись на глаза, мысли застряли в горле, икота сделала первые шаги в попытке выбраться наружу…

— Как же так? — моргала она ресничками. — Мама, ты чего это?

Она тут же хотела позвонить отцу, но сразу же передумала. Решив, что если уж здесь ей организовали такой прием, то там…и говорить не о чем. Вместо этого она решила позвонить Лорману и сорвать на нем всю свою злость.

— Алло, — услышала она в трубке.

— Здравствуйте, Лормана можно…

— У нас такие не работают.

— Извините…

— Ничего…

— Ой, одну минутку, — быстро затараторила она, испугавшись, что связь сейчас прервется.

— Да, я вас слушаю, — говоривший с ней была сама вежливость, не то, что мама.

— Это представительство немецкой компании…

— Нет, вы ошиблись.

— Извините, — Лика отключилась и тут же стала набирать его домашний номер. Там его тоже не оказалось, то было занято…то никто не подходил, одно издевательство, короче. Лика в сердцах бросила трубку.

— Скотина, — разозлилась она, — даже номер телефона своего не оставил. Я, кажется, тебя люблю, — передразнила она его в слух, — Отморозок! Такое было настроение, все опошлили…

Следующий звонок был к Ритке.

— Алле, привет, — обрадовалась она, услышав подругу.

— Привет, а Риты нет дома.

— Тьфу ты, Машка, ты что ли?

— Да, — еле слышно откликнулась та сонным голосом.

— Спишь, что ли?

— Просыпаюсь, — Лика по голосу поняла, что та сейчас зевает.

— А Ритка где?

— Скоро будет…

— Передай ей, что я звонила и хотела бы встретиться с ней. У меня столько новостей, со мной такой улет приключился, ты себе не представляешь?

— У меня тоже…

— С моим не сравнишь. Ты сегодня в кабак идешь?

— Скорее всего, нет, чем да…

— Жаль…

— По телефону расскажи.

— Нет, по телефону не интересно, мне надо ваши глаза видеть, когда я буду рассказывать…

— Как хочешь.

— Ну ладно, спи дальше, не буду тебя грузить. Пока, целую…

— Пока.

Она хотела еще перезвонить в деканат, но не стала этого делать, решив, что лучше сходит завтра и все там уладит. Не такой уж там был и вопрос серьезный, чтобы еще и из-за него себе нервы портить. Она включила музыку и закружилась по комнате. «Ну и что, — рассуждала она, — что случилось то? Подумаешь, дома не ночевала, что же теперь убивать меня за это? У меня дочери нет, и никогда не было! Мать, называется… А то, что её кровиночка чуть в подземелье не загинула, так это уже и не считается? Лучше, что бы пропала там, да? А все-таки, что там случилось? Вот дура, с Машкой трепалась и не спросила. Может, у них тут конец света был, а я ничего не знаю. Пойду перезвоню…»

Но перезвонить она не успела. Та сама позвонила.

— Совсем забыла, — сказала она, когда Лика повисла на проводе, — у меня есть два замороченных билета на сегодняшний вечер в один клуб, а сестра сегодня может и не объявиться, так что если хочешь…

— Конечно, хочу, — обрадовалась Лика, — я теперь всего хочу, а кто там будет?

— Не знаю, — призналась Машка, — какие то солидные люди…

— А скучно не будет?

— Ты с ума сошла, — рассмеялась подруга. — Там Женик Белоусов петь будет.

— Он же умер…

— Ну-у, этот, как его, — Машка даже не смутилась, — забыла фамилию…

— Бог с ним, — Лика не стала дожидаться, пока она вспомнит. — А одевать что?

— Об этом не волнуйся, я за тобой заеду и такое платье тебе привезу, закачаешься…

— У меня есть, — попробовала упереться Лика, — зачем мне чужое?

— Такого нет, ты что-о, — Машка зашлась от негодования на другом конце провода. — Зеленый бархат с бриллиантовым колье в придачу…

— Настоящим?

Вместо ответа Машка лишь глубоко вздохнула.

— Конечно, настоящим…

— Нет, я не могу, — Лика вдругзасомневалась.

— С каких это пор ты скромницей стала, — рассмеялась подруга.

— Да нет, просто не хочется потом всю ночь эти камешки в кровати с каким ни будь жирным боровом отрабатывать.

— Исключено, я же тебе сказала, что будут только солидные люди, ни какой шантрапы…

— Кроме нас.

— Лика, ты себя совсем не ценишь.

— Нет, Маш, извини. Я, наверное, не пойду… Устала очень, да и голова, что-то побаливает.

— Ну и зря, — Машка совсем даже и не расстроилась. — У меня, что подруг мало, тем более, что наряд входит в цену билета и назад не возвращается.

— Хорошо, — Лика дунула себе на челку. — Позвони мне вечером, я подумаю…

— И думать нечего, в девять вечера буду у тебя, жди…

Лика медленно вернула трубку на место и, усмехнувшись каким то своим мыслям, направилась на открытую лоджию. «Жизнь все-таки хорошая штука, — улыбнулась она, взглянув на забитое легкими облаками небо, — как не крути… В сто раз лучше даже, чем показывают в рекламе…»

День 5, эпизод 4

Эпизод IV

Восемь часов спустя. Психиатрическая клиника, профессорский кабинет, Шуберт, успокаивающая душу Ave Maria… Катающаяся по столу пластмассовая свинья на лыжах в розовых штанишках и фиолетовой безрукавке в горошек. Синяя палочка касается гладкой поверхности и тут же поворот, другая палочка касается поверхности и, тут же поворот в другую сторону… И так до бесконечности, пока пружина не раскрутиться; поворот налево, поворот направо, разворот на месте… Крохотная игрушка с вставленным в бок ключиком, горный лыжник на колесиках. Были бы мозги, сошла бы за настоящего. Со стороны, во всяком случае, действия игрушки очень даже смахивали на осознанные. Если бы только не стрекот моторчика и не вращающийся с боку железный ключ.

Профессор накрыл игрушку своей пятерней и сгреб её в выдвинутый ящик своего стола. Пластмасска упала на бок, и некоторое время продолжала еще стрекотать так своим моторчиком и крутить беленькими колесиками. Игрушка не пыталась подняться, ей это было не надо. Моторчик работал, лыжи с ногами двигались вверх…вниз, но иллюзия осознанности уже пропала, игрушка никуда не двигалась. Ножки с лыжами вверх-вниз, вверх-вниз, и все напрасно. Профессор видел несуразность и знал, что надо было сделать, что бы двигаться дальше, игрушка — нет… Для неё моторчик работал, колесики крутились, значит, все было в порядке. Все, значит, для неё шло нормально!

Профессор пододвинул к себе историю болезни новенького, открыл её и углубился в чтение. «Коршунов Виктор Николаевич, — прочитал он фамилию, имя и отчество больного, и усмехнулся. — Только нам здесь Клуба Веселых и Находчивых не хватало со своими приколами. Вот уж, действительно, наградил Бог инициалами: Кэ-Вэ-эН, да…» Дальше шла история болезни, первые наброски и диагноз: прогрессирующая шизофрения. Закрыв «историю», он взял трубку и телефона, набрал номер ординаторской и пригласил к себе лечащего врача. Через пять минут тот был уже у него.

— Ну, что там, — поднял он на вошедшего свои уставшие глаза и уточнил, — меня интересует Коршунов?

— Ничего нового, Аристарх Валерьевич, — вошедший без приглашения уселся за стол и, сомкнув кисти рук в замок, оперся локтями на его поверхность. — Спит…

— Расскажите, что известно… Случай в моей практике интересный, и я хотел бы знать все, и поподробнее, если можно, конечно. Ну-с, я весь во внимании…

— С самого начала? — врач вопросительно взглянул на профессора.

— Да, голубчик.

— Взяли его прямо дома, в своей квартире, то есть.

— Сопротивление оказывал?

— Двоих санитаров уложил на месте, хорошо, не насмерть… Нет, конечно, — врач улыбнулся. — Видели бы вы это тело, когда мы туда пришли, отбивная с кровью, да еще и с перерезанными на запястьях венами, еще минут десять и все, зря бензин бы спалили

— Тяжелый случай…

— Да, — кивнул врач, — зрелище жуткое. Изуродованное тело в не менее изуродованной квартире.

— Что там?

— Во-первых: все стены изрисованы похожими звездами, что мы у него в кармане нашли.

— На эту? — старик открыл историю болезни и нашел в ней мятый рисунок с пентаграммой и написанных корявым почерком названий станций метрополитена.

— Да, только жирным маркером и в цветах, причем между звездами были проведены какие то стрелы, по-видимому, обозначающие какие то связи. Кроме этого, какие то расчеты, время и женские фамилии с именами. Но самое интересное даже не это, а то, что на стенке у него висит календарь за одна тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, и мебель вся, включая «Рубин — 102» из той эпохи. В «истории» есть фотография, что мы там прихватили, где он изображен с родителями в трехлетнем возрасте, Отец у него был военным летчиком, а мать учительницей, мы проверяли…

Далее…

Да, чуть не забыл, — врач почесал кончик носа, — на всю длину потолка в единственной комнате у него выведено красным странное слово «ОЗИМАНДИЯ».

— Что это?

— Выясняем, может, просто красивый набор букв, не более…

— Только не для него, — заметил профессор.

— Конечно.

— Случайно, не кровь?

— Она самая.

— Да, — профессор вздохнул и выдохнул воздух в свои седые усы, пройдясь ладонью по бородке. — А почему он к нам попал, не из-за рисунков же? Мало ли у нас тихо помешанных дома и совершенно нормальных на работе? Позвонила одна старуха из его подъезда, сообщила, что он к ней приставал на лестничной клетке, напрашивался в гости, а после этого взломал дверь в лифте и зачем-то залез в шахту, где и просидел около трех часов безвылазно, после чего вышел на улицу и набил морду своему соседу, это старушка видела уже из окна… Но звонила она не из-за этого, звонила она из-за криков, доносившихся из его квартиры, но это было уже значительно позже

— Понятно, — профессор поднялся и прошелся по кабинету, разминая затекшие ноги. — Сам то он, перед тем как уснуть, хоть что-то сказал?

— Да, про какую то утопленницу графиню, художника…

— Наполеона не вспоминал?

— Нет, про графиню он вообще, кажется, случайно вспомнил, идея-фикс у него другая.

— Какая?

— Оранжевые человечки и спасение всего человечества?

— От кого? — профессор насторожился.

— От самих себя.

— Оригинально, что еще?

— Говорит, что он разгадал причину гибели каких-то женщин в метро.

— Не понял?

— Толком, он ничего не сказал, только, что все это результат воздействия на их психику посредством натыканных по всему метрополитену глазков видеокамер. Зомбирование, другими словами… Кстати, больной утверждает, что сам стал объектом такого воздействия…

— Интересно, а кем он себя мнит?

— Офицером ФСБ, не меньше…

— Уточняли?

— Да. Про него там не слышали, как и про несчастные случаи в метрополитене.

— Что, вообще, ни одного слова правды из его уст?

— Почему же, — доктор ухмыльнулся. — Две фамилии он назвал настоящих. Некоего Сорокина, депутата думы и Смирнова, полковника ФСБ.

— Ну и…

— Сорокина мы пока не нашли, а полковник Смирнов погиб два дня назад в автомобильной катастрофе вместе со всей семьей.

Больше профессор вопросов не задавал, попросил только по возможности узнать смысл начертанного на потолке слова.

— Я могу идти? — врач стал подниматься с места, так и не дождавшись следующего вопроса.

— Да-да, ступай, — профессор устало опустил голову и уставился на свои руки. Что-то во всей этой истории ему явно не нравилось, только вот что? Он выдвинул ящик стола и снова достал из него игрушку. Завел ключиком пружинку и пустил её катиться по столу. «Лыжник-парасенок» сделал два удачных разворота, подъехал к краю стола и полетел вниз.

— Что и требовалось доказать, — еле слышно проговорил профессор ни к кому не обращаясь, после чего склонился под стол, поднял игрушку и бросил её в ящик. «Полковник Смирнов погиб два дня назад в автокатастрофе, — продолжал он переваривать в голове услышанное. — Странно, и даже более чем… Как сие, вообще, может быть, если еще вчера я с ним разговаривал по телефону? И он, кажется, — профессор сморщил лоб, — дай Бог памяти, тоже что-то расспрашивал меня про зомби… Может, просто однофамилец, Смирновых много? Вот же незадача, — расстроился он, — совсем забыл спросить имя и отчество этого полковника…»

«…Стены чертогов были наметены снежными метелями, окна и двери пробиты свирепыми ветрами. Громадные залы, возведенные прихотью вьюг, сотнями тянулись непрерывной грядой, освещенные северным сиянием… Как холодно, как пусто было в белых, ярко сверкающих чертогах! Веселье сюда и не заглядывало… Холодно было здесь, пусто, мертво и величественно…. Посреди самого большого снежного зала, бесконечного и пустого, сверкало замерзшее озеро. Лед на нем треснул, и трещины разделили его на тысячи кусков, таких одинаковых и правильных, что это казалось каким-то чудом. Посреди озера восседала Снежная королева… Она называла его зеркалом разума — самым совершенным зеркалом в мире…»

— Вы забыли про белых человечков, скользящих по этому зеркалу, — больной открыл глаза и посмотрел на сидящего рядом с ним врача.

— Это не я, это Андерсен их забыл вставить в свою сказку, — улыбнулся в ответ врач, закрывая книгу. — А я всего лишь этим маленьким примером хочу вернуть вас на нашу грешную землю.

— Каким образом?

— Не подходит ли это описание под то, что вы видели, когда с ней встречались?

— Может быть, я сейчас уже не помню подробностей.

— А этого и не требуется, — врач поднялся с табуретки и машинально поправил край свисшего с кровати больного одеяло. — В общих чертах же было так, голубое небо, белое безмолвие?

— Да, — согласился больной, — но только в общих…

— Что и требовалось доказать, — врач подошел к окну и приоткрыл итак открытую форточку еще сильнее, сам того не подозревая, повторив только что слова профессора, произнесенные им около двух часов назад в своем кабинете. — Все это игры вашего уставшего сознания, не более как… Сказочные герои, — человек в белом вернулся к больному и застыл на нем своим внимательным взглядом, — перемешались у вас в голове с тяжелой жизненной реальностью.

— А осколок зеленой пуговицы у меня в руке?

— То есть реальное соединение вымышленного с действительным посредством перемещенного, реально существующего предмета? — доктор улыбнулся. — Полноте, вы её просто подобрали на полу или, может быть еще, где ни будь, это значение не имеет. Хотите еще доказательств?

— Да.

— Как ваша фамилия?

— Коршун — больной удивленно посмотрел на доктора.

— Вот именно… Только не Коршун, а Коршунов, — врач взглянул на часы и заторопился. — Но ничего, не расстраивайтесь, все будет нормально, уверяю вас, не таких орлов на ноги ставили…

— Доктор, еще вопрос можно? — больной опустил глаза и снова поднял их на него.

— Конечно.

— Я про тот снимок, сделанный с расписанного кровью потолка в моей, как вы сказали, квартире?

— Озимандия?

— Да.

Врач ответил не сразу. Потребовалось некоторое время, что бы он решил еще и эту головоломку.

— Если принять покрытое льдом озеро в снежном королевстве за зеркало вашего сознания, — начал, наконец, он после паузы, — то Озимандия тогда, — он снова на секунду задумался, как бы это получше выразить словами, — ни что иное, как это самое ваше сознание… только вывернутое наизнанку.

— Хорошо, — больной облизал языком пересохшие губы, — пусть будет так, фильма с таким названием не было, королевы в метро тоже, но, а все остальное?

— И всего остального тоже. Вас без сознания нашли в собственной квартире. Посмотрите на свои руки, вы сами себе вскрыли вены…

— Меня пытали, — он вдруг отчетливо вспомнил брызгающее слюной, перекошенное лицо полковника. — Я не сам… Я это очень хорошо помню.

— А блондинку из соседнего дома вы тоже хорошо помните.

— Помню…

— Так вот, — сказал врач и снова взглянул на часы, — Нет ни какой вашей блондинки, понимаете? Мы проверили, уж можете мне поверить на слово и выяснили, что…

— А её квартира?

— К сожалению, вынужден вас огорчить. В той квартире проживают совершенно другие люди, пожилая пара интеллигентов… Квартира же, действительно, только что после ремонта, но только вот двери в ней никто не взрывал и мебель там никто не уродовал…

Про метро и судьбу Елены Сергеевны больной уточнять уже не стал, ответ и так был ясен. Если бы этот умный доктор еще мог ему объяснить и то, как он сам себе во рту смог повыбивать почти все зубы, то, вообще, этому умнику цены бы не было, во всяком случае, в вывернутом наизнанку, или, лучше сказать его же собственными словами, озиманднутом, перекошенном сознании больного, точно…

— И еще, доктор… — Коршун перевел взгляд со своего лекаря на зарешеченное окно своей клетки, — скажите…

— Я вас слушаю.

Больной снова взглядом вернулся обратно.

— Доктор, — его зрачки так и впились в психотерапевта, — кто вы?

— Что значит, кто?

— Звание, спрашиваю, какое? — больной устало прикрыл глаза. — Капитан, майор?

Врач не ответил, но Коршун от него этого и не ожидал.

— У меня к вам просьба, капитан-майор, — голос больного догнал врача уже на самом пороге. — Если ничего этого, как вы говорите, не было, и ничего такого, кроме того, что я сам себе вскрыл вены и попытался пристать к старушке в подъезде, не считая сказки про графиню-королеву и метрополитеновские страхи, то тогда и моего складного ножичка тоже не было, — Коршун ядовито прищурился, буравя взглядом застывшего в дверях лекаря, — который я закапал в цветочной клумбе перед той самой клиникой, где за минуту до этого зарезал им ту самую женщину, которая еще за день до этого погибла в катастрофе вместе со своим мужем, полковником Смирновым, допрашивавшим меня, кстати, минувшей ночью… Идите, доктор, идите чего же вы встали, поройтесь в клумбочке. Этого ведь ничего не было, может, хоть ножичек чудом цел остался…

День 5, эпизод 5

Эпизод V

Чету Смирновых хоронили на Ваганьковском. Хоронили скромно в одну, выкопанную сразу под два гроба, могилу в присутствии всего нескольких официальных лиц да кучки самых близких родственников. Батюшка прочитал молитву, затем слово взял генерал Фурсов, — давний и, пожалуй, единственный друг усопших, после чего два очень красивых, полированных гроба солдаты на веревках опустили вниз. Еще пять минут, и холмик на могилке был готов. В конце, бойцы пригладили слегка холмик лопатами, придали ему форму, водрузили дубовый крест, поставили венки и укрепили две фотографии в черных, траурных рамках. Люди стали потихоньку расходиться. Еще пять минут, и могила опустела. Остались только черные, слегка играющие на ветру ленты венков и успокаивающий души усопших шум листьев окружающих могилу деревьев. Парочка пожелтевших, березовых листочков, сорванных с дерева налетевшим ветром, приземлились прямо на могилу, но тут же, гонимые им устремилась дальше гулять по кладбищу: от могилы к могиле, от одной фамилии к другой, от одной даты, даты начала жизни… к другой — дате её окончания, и так до самого конца, пока где то на краю кладбища, и не прибились к заброшенной куче мусора, что бы уж там и сгинуть из этого мира окончательно.

Четыре цифры — начало, четыре цифры — конец, вся жизнь — прочерк… Хорошо, если кто потом вспомнит, что были такие Елена и Александр, а то ведь и вспомнить то будет некому, дочь то ведь так и не объявилась еще…

Разговор с генералом был коротким. Смирнов не вошел, он влетел к нему в кабинет и сразу же пошел в атаку.

— Так ты знал, что испытание установки планировалось с участием людей.

— Конечно, — Фурсов не стал запираться. — А какой смысл было его проводить без них. Переместить просто так без людей вагон из одной точки в другую? Не смеши, мы не настолько богаты, что бы выбрасывать деньги на ветер. Нам с тобой просто не повезло, что это оказался твой ребенок…

— Нам?

— Нет мне, — генерал ухмыльнулся. — Ты вроде, как бы здесь и не причем, загнал дочь на тот свет и в сторонке…

— Что?!

— Вот только сантиментов не надо и вопросов, — отмахнулся генерал. — Одной пьяной парочкой больше, одной меньше. Глупое стечение обстоятельств, не более… Оказались бы на их месте другие и все прошло как по маслу. Пропали и пропали, мало ли их у нас пропадает? Включи телевизор, сразу настроение поднимется, что не один ты такой папаша расстроенный…

— Постой, — Смирнова вдруг осенило. — Самоубийства в метро, это ведь тоже твоих рук дело, да? Вот черт… — он взглянул на своего давнего друга, но только уже совсем другими глазами. — Ты хотел ускорить дело, но вот рисковать своей карьерой ты совсем не собирался, поэтому то ты на всякий случай и стер из памяти Кудрявцева да и у всех остальных участников эксперимента всю информацию, касающуюся этого момента в нем, только не знаю вот, каким образом … Но потом, когда я начал копать, кто же знал, что на месте той пьяной дурехи окажется моя дочь, тебе и этого показалось мало, поэтому то ты и решил от Кудрявцева избавиться…

— Чушь, но ты продолжай, не останавливайся, — подбодрил говорившего генерал. — Я слушаю, я очень внимательно тебя слушаю, полковник…

Но Смирнов и так замолкать не собирался.

— Я не знаю, как ты все это делаешь, — продолжал он, — может и в самом деле с помощью этих установленных повсюду в метро видеокамер, но только… Коршун был прав, оказывается, — полковник устало опустился на стул, — что в метро полным ходом идет зомбирование населения…

— Не полным… — генерал тоже последовал примеру полковника и опустился на свое кресло. — Всего то несколько человек…

— Мало?

— Не знаю, но и эти тоже не наших рук дело.

Смирнов увидел, как на его скулах заиграли желваки от напряжения, а взгляд из насмешливого превратился в холодный и колючий. Кобра, перед тем как в лицо плюнуть, и то добрее смотрит. Но и полковник тоже был не подарочек, свои глазки не убирал и по сторонам зрачочками не бегал. Из двух скорпионов, запертых в банке, один всегда погибает. Из двух хищников, попавших в одну и ту же яму, выживший, просто подыхает последним!

— Рассказывай, — вздохнул полковник, — теперь можно. Один из нас все равно сегодня из этой комнаты не выйдет.

— В рулетку сыграем?

— Для прапорщиков, пистолет Макарова, называется. Патрон один, выстрелов можешь делать сколько хочешь.

— Два, — генерал поднял кверху два пальца. — Будет два патрона и выстрелов…буде тоже только два. Весь вопрос в том, кто из нас будет первым, а кто последним.

— Согласен, — кивнул Смирнов, — только сначала ты мне расскажешь все, чего я еще не знаю.

— Нет, это ты сначала мне расскажешь, как на меня вышел?

— Интересно?

— Почти нет.

— Коршун постарался, — полковник достал из наплечной кобуры, спрятанной под форменный китель «Макара», достал из ручки обойму и стал выщелкивать на стол тупоголовые пульки: одна, вторая, третья, четвертая…

— Каким образом?

— Дежурившего в метро сержанта расколол. Тот шрам на твоем виске запомнил, когда ты вместе с группой офицеров проследовал вниз на проведение эксперимента.

— Надо же, — усмехнулся генерал, — глазастый какой, я же в штатском был и совсем незаметный.

— С твоим то ростом?

— Да, — генерал оскалился, — надо было действовать по-другому. Убрать и его и твоего этого капитана, как только он от твоей супруги вышел из больницы.

— Значит и это тоже твоих рук дело?

Последний патрон упал со стуком на стол и покатился. Смирнов проводил его взглядом, пока он не остановился и снова посмотрел на генерала.

— Косвенно, хотя… — взгляд генерала застыл на остановившемся патроне. — Все началось пол года назад, когда один талантливый инженер разработал методику воздействия на кору головного мозга посредством… Впрочем, название тебе, все равно ничего не скажет, а вот принцип работы очень даже понятен.

— Слушаю.

— Маленький пример, — генерал привстал и потянулся рукой к патрону. — Камеры в метро работают круглосуточно, берешь любой кадр, выбираешь понравившегося тебе индивида и запускаешь программу с его портретом в работу, вот и все…

— А дальше?

— Программа сама выловит его из миллиона пассажиров, только он снова изволит появиться в зоне действия видеокамер.

— Это способ наблюдения, — Смирнов взял один патрон и вставил его большим пальцем левой руки в обойму. — Меня интересует другое?

— Сейчас объясню. Что такое мозг? — усмехнулся он, и сам же ответил. — Губка, впитывающая в себя влагу, информацию, другими словами… Только одну информацию мозг впитывает на сознательном уровне и тут же её забывает, а другую — на бессознательном, но эту информацию он уже ни забывает никогда… Заслуга же инженерика была в том, что он додумался как заставить этот самый мозг впитать в себя всю ту дрянь, что мы ему предложим.

— И как же?

— Я тебе что, ученый… — генерал чуть скривил свои узкие губы.

— Почему я до сих пор ничего не знал про эту вашу пресловутую программу?

— Ты и не должен был знать. Проект шел под грифом первой секретности, даже я не знаю всех деталей, не говоря уж о исполнителях, выполняющих отдельные задания.

— Кроме инженера?

— Этот тоже уже не знает.

— Как это?

— С ним жизнь, вообще, сыграла злую шутку, — генерал вдруг рассмеялся. — Бедняга стал жертвой своего же собственного изобретения. Ты его, кстати, должен был видеть, его труп проходит в нашем морге под номером…

Смирнов вспомнил этот номер. Он свисал с посиневшего пальца несчастного в том самом морге, куда полковник ездил пару дней назад, что бы…

— Он тоже попал под колеса?

— Да.

— А пятнадцатого под поезда стали прыгать эти девочки.

— Сбой в программе? — Смирнов скептически усмехнулся.

— Если бы… Она, вообще, вышла из-под контроля. Ни кто не знает, что она выкинет в следующую минуту.

— Так отключите, поменяйте компьютер, видеокамеры…

— Отключали…бесполезно.

— Темнишь, начальник, — Смирнов вставил в обойму второй патрон и со злостью вогнал её в рукоять пистолета.

— Этот умник, похоже, где-то в системе установил второй компьютер, работающий автономно…

— Поменяйте камеры.

— Камеры стоят самые обычные, не в них дело… Через них только производиться сканирование пространства, а все остальное, вплоть до команд выполняется этим вторым компьютером.

— Ты хочешь сказать, что это компьютер виноват в гибели…

— Да.

— Так отключите видеокамеры и все…

— Оставить метро без глаз?! Ты сам то представляешь, что это возможно?

— Вырубите энергию на ночь и обшарьте все закоулки, сделайте, наконец, другую проводку от камер к мониторам и центральному компьютеру.

— Уже…

— И что?

Генерал только пожал плечами на это.

— Все уже поменяли, компьютер, проводку, периферию… Но, как только их запустили, компьютер тут же выдал, что программа готова к работе!

— Хорошо, — полковник взвел затвор пистолета, — а зачем тебе понадобился весь этот спектакль с расследованием?

— Во-первых: я сам тогда еще не знал, откуда ноги растут, а во-вторых, не мог же я допустить, что бы ты все свои силы бросил на поиск дочери.

— Поэтому и жену убрал?

— Твою жену убил Коршун, — сказал генерал. — С него и спрашивай.

— После того как получил команду от твоего компьютера.

— Я ему такой команды не давал.

— А откуда тогда взялась камера видеонаблюдения в её палате.

— Там все палаты такие, — генерал вздохнул. — Ни шей мне того, чего не было.

— Ладно, — Смирнов положил «ПМ» пред собой на стол стволом в свою сторону, — а все же, как получилось, что кассета с записью оказалась у этого сержанта.

— Успел сделать копию, пока мы телились…

— Да, генерал, — Смирнов склонился к столу и заглянул одним глазом в черное нутро оружия, — натворил ты дел и я вместе с тобой, нам и расхлебывать.

Полковник поднялся, сгреб оставшиеся патроны к себе в карман и направился к выходу.

— А рулетка? — услышал он позади себя тихий голос своего бывшего друга и обернулся.

— Я, Андрей, для себя все уже решил, — Смирнов замолчал и даже как-то криво усмехнулся. — Брать еще один грех на душу… Бог тебе судья, поступай как знаешь. Кроме моих Лики и Ленки мне на том свете еще с Коршуном встречаться…

— Как?!

— Кто ж знал, что у него крыша поехала, да много еще с кем, с теми же девчонками из метрополитена, а кстати… — Смирнов взялся за ручку и потянул дверь на себя, — ты бы проверил, не имели ли они какого отношения к личной жизни твоего инженера, может весь сыр-бор и разгорелся то только из-за того, что одна из них его кинула, Рощина, например, Маргарита. Ведь не зря же он её оставил на закуску… Да и луч 5–1 на звездочке, насколько мне известно, остался ведь до сих пор еще не прочерченным…

— Уж не та ли эта психопатка, что санитара пришила, а кстати, где она?

— В бегах где-то, лечиться она, похоже, больше не собирается…

Дверь за полковником закрылась, и Фурсов остался один, вместе со своим выбором… Секундная стрелка настенных ходиков бежала по кругу, за окном гудели проезжающие машины. Жизнь продолжалась, хотя в самом кабинете, время, кажется, давно уже остановилось.

Полковник ушел из жизни тихо и спокойно, ровно через девять минут после того как закрылась за ним дверь. Он свой выбор сделал. В его кабинете пахло порохом, парадный мундир валялся на диване, а сам он сидел в своем любимом кожаном кресле. Глаза его были открыты, на рубашке в области сердца росло красное пятно, а на губах застыла еле заметная, издевательская ухмылка. Что он хотел ей сказать оставшимся, и хотел ли что им сказать? По застывшим губам судить об этом было трудно, можно сказать, невозможно…

День 5, эпизод 6

Эпизод VI

Было уже около десяти вечера, когда Лику разбудил звонок в дверь. Она сначала подумала, что это предки, но потом сообразила, что они бы звонить не стали, сами бы открыли. Тогда кто это мог быть в такое время. Она нехотя потерла слипшиеся после сна глаза кулаками, но дальше этого дело у неё не пошло. Послышалось, решила она и перевернулась на другой бок, что бы снова отдаться в объятия Морфия. Не получилось… Звонок прозвенел снова, только теперь уже гораздо наглее, чем сначала. Лика вздохнула, кого еще черт несет и стала медленно подниматься. Запахнувшись в халат, она шаркающей походкой дошлепала до двери и заглянула в глазок. На пороге стояла Машка, собственной персоной в каком то доисторическом, сногсшибательном платье времен Екатерины Чу, а второе такое же платье, только еще сногсшибательнее держала в своих прелестненьких ручках.

— Ты что, еще не готова! — налетела она на сонную Лику. — Ты посмотри сколько уже времени, а ты…

— Сама смотри, — огрызнулась та и потянулась. — Ты обещала за мной заехать в девять, а сейчас сколько?

— Ну и что?! — Машка захлопала ресничками. — У меня, что других дел не было?

— Не знаю, — Лика зевнула и посторонилась, пропуская подругу в прихожую. — Ты же говорила, что Ритка поедет, а я так…на подхвате. Вот я и не чесалась, думала, что вы уже давно на паркете танцуете…

— Прямо, — расфуфыренная, пахнущая всеми цветами радуги леди грациозно проплыла мимо говорившей замухрышки в комнату. — Сестричка, зараза, так и не объявилась, она всегда только про себя думает, а то, что билеты пропадают…

— Ладно, — вздохнула Лика, направляясь в уборную, — не расстраивайся, не пропадут твои билеты.

— Только быстрее…

— А чего ты так вырядилась то? — донесся до Машки оттуда её слегка охрипший голосок и сразу же затем послышался шум сливающейся воды в унитазе.

— Так карнавал же?

— Не фига себе, — теперь Машка уже услышала шум льющейся воды, но только уже из ванной комнаты. — И где это все будет происходить? — Лика высунулась в дверь с набитым пеной ртом.

— В Кускове.

— Где?

— Сама увидишь, — леди прошуршала в комнату и остановилась перед зеркалом, принявшись зразу же выискивать недостатки в своей внешности. Напудренная головка с обворожительной прической критически уставилась на свое волшебное отражение. Слегка припухшие губки, пушистенькие реснички, аккуратненький носик и небесные глазки не поддавались никакой критике: все было в полном порядке. Даже обидно… Машка подмигнула себе и крутанулась на одной ножке.

— Так обидно, что даже не видно, — рассмеялась она сама себе в зеркало — Чего не видно? Ничего не видно, того и обидно, ля-ля-ля… Подруга, давай чешись быстрее, — крикнула она Лике. — У нас совсем нет времени прохлаждаться.

Но та и сама уже торопилась.

Праздник был в самом разгаре, когда их, запряженная ослепительной четверкой вороных жеребцов карета подкатила ко дворцу, вернее к парадному его подъезду. Услужливый лакей в красной, разукрашенной золотом ливреи тут же подставил под дверцу кареты аккуратную, оббитую темно-вишневым атласом, скамеечку и, склонившись в легком поклоне, потянул на себя её золотую ручку. Дверца открылась и, сначала наружу показалась белая кроссовка, потом край платья, тут же спрятавший её под себя и, наконец, сама… Лика оперлась своей ручкой на белоснежную перчатку лакея и аккуратно ступила ножкой на хлипкое приспособление. Ступенька чуть скрипнула, но…выдержала, не развалилась под её сорока с лишним килограммами. Лика одобрительно улыбнулась лакею, губастому негру в напудренном парике с косичкой и поставила вторую ножку, но только уже на землю.

— Боже мой, — деланно воскликнула она и игрушечно заморгала своими накрашенными ресничками. — Какая истерика, сейчас описаюсь…

Негр радостно закивал своей напудренной макушкой. Черная рожа, белые зубы, покрасневшие белки выпуклых заморских глаз, черное, белое, красное — все выражало такое угодническое благодушие, что ей так захотелось, почему-то плюнуть ему прямо в его белоснежную ладошку, что только истинно «аристократическое» воспитание не позволило ей этого сделать. Она лишь слегка наступила ему на ногу… Большая пряжка на туфельке хрустнула, а сам он только чуть сморщился, лакейская выучка не позволяла ему сделать большего, он и так распоясался…

Лика улыбнулась, блеснув своими природными зубками, уступающими негритянским, разве что только в размерах, но уж ни в коем случае не в фарфоровой белизне и величественно проследовала дальше. Для неё этот вечер только еще начинался…

— Истерика, — продолжала она восхищаться окружающим её великолепием. — Столько света, огня… А какие кареты, какие конюхи…

— Кучера, — поправила её Машка, так же величественно дефилирующая слева от неё, чуть приподняв своими нежненькими пальчиками подол своего шикарненького платьица.

— Ага, — Лика продолжала осматриваться. — Красотища то какая, Машуня… Сплошные парики, князья да военные…Не дай Бог меня хоть один из этих разукрашенных петухов попробует затащить к себе потом в кровать, ты знаешь, что будет…

— Не волнуйся, — подруга взяла её под руку и принялась обмахивать себя веером, — здесь твоя попка совершенно никого не интересует.

— Да?! — глаза красотки округлились. — А что их здесь интересует, попки себе подобных?

— Успокойся, — хихикнула Машка, — это не гей клуб.

— А что?

— Карнавал, что же еще, — рассмеялась она. Ах, карнавал удивительный бал… — пропела она, — помнишь? А сказку про золушку, помнишь? Так вот там, в двенадцать все заканчивается, а здесь — в двенадцать все только начинается…

— Но тоже сказка? — Лика остановилась и в упор взглянула на «фею».

— Карнавал, милочка, — «фея» закатила под потолок свои глазки, — это всегда сказка!

— Устала я как-то от сказок, — Лика вдруг посерьезнела. — Хочется обычной, нормальной жизни…

— Влюбилась, что ли?

— Не знаю, — пожала она плечами, — есть немного…

— И кто же этот счастливчик, задуривший голову моей подруге?

— Не знаю… Он даже телефон мне свой не оставил. А какое сегодня, кстати число?

— Шестнадцатое, а что, — Машка подозрительно покосилась в её сторону, — у тебя напряг с памятью?

— Нет, просто… — Лика сморщила лоб, пытаясь припомнить, что же такое с ней приключилось. — Мы вчера с ним так классно посидели и с Риткой, что домой завалилась только сегодня утром, часов в одиннадцать, а что было ночью, так лучше и не вспоминать.

Что?! Вы с ним это…

— Хуже…

— Он тебя изнасиловал?

— Кто?

— Ну-у, твой этот издыхатель…

— Воздыхатель, — поправила её Лика.

— Без разницы…

— С чего ты взяла?

— Ты же сама только что сказала.

— Ничего я не говорила, — Лика попробовала руками чуть оттянуть от примятых грудей напяленный на себя корсет. — Совсем дышать невозможно, какой дурак только это придумал?

— Не отвлекайся, — Машка была явно заинтригована и без ответа, похоже, оставаться не собиралась. — Что было то?

— Кошмар. У меня такое ощущение, что я побывала на том свете.

— Дури нанюхались, крокодильчики полетели?

— Совсем нет.

— Тогда выкинь все из головы, — Машка сразу же нашла рецепт её молодости. — Скажи себе, что этого ничего не было и плюнь на все четыре стороны!

— Его тоже не было?

— Его — тем более! — Машка свернула веер и чмокнула её в щеку. — Не было, нет и больше, никогда не будет… Я тебя сейчас в такой круг введу, что ты на всю жизнь всех забудешь!

— Всех?

— Только бывших ухажеров, не расстраивайся…

Так за разговором дамы и не заметили, как поднялись по закругленной лестнице к самому входу, где их уже поджидали, по всей видимости, хозяева всего этого великолепия. Лика обернулась и еще раз похвалила себя за то, что согласилась, спасибо Машке, сюда приехать, а не осталась дрыхнуть, как самая последняя дура, дома. Такой красоты даже во сне не могло присниться. Столько здесь было огней, карет, шикарных дам и не менее шикарных их кавалеров. А экипажи тем временем все прибывали и прибывали, людей становилось все больше и больше…

— Знакомьтесь, — пропела Машка, когда они приблизились к хозяевам на то минимальное расстояние, при котором по этикету разговаривать еще можно, а вот сексом заниматься — уже нельзя. — Мademoisolle Лика Смирнова…

Мademoisolle присела в реверансе. Хотела еще покраснеть для приличия, но не получилось.

— Владимир Анатольевич, — встречающий в поклоне прикоснулся губами к протянутой руке леди. — Очень рад, очень рад… Давно мечтал с Вами познакомиться. — Он чуть дольше обычного задержал её руку в своей, что, впрочем, не укрылось от взгляда его супруги. — Такая красота и без оправы. Вас ждет сюрприз, вы, честное слово не пожалеете, что сюда приехали. А это, познакомьтесь, моя вторая половина, графиня…

— Вера, — музейная редкость натянула жилы на шее, — только не вторая половина, а первая…

«Петровна, — добавила про себя Лика и мило так ей улыбнулась. — Вера Петровна, экспонат number too, III век до нашей эры, курган Безымянный, что на Псковшине. Руками не трогать, охраняется законом…» В слух она, конечно, выразилась по-другому:

— Лика, — промурлыкала она и скромненько склонила головку в издевательском поклоне. Вышло почти как в сказке про Алёнушку, только платочка не хватило для полного сходства с оригиналом, а вот голосок и выражение невинных глазок — второго дубля не надо!

— Проходите, — хозяин радушно улыбнулся подружкам, — располагайтесь. Шампанское и все прочие радости заведения — все за счет заведения, так что не скромничайте. Но Маша здесь уже своя, она Вас в обиду не даст, а меня великодушно извините, мне еще гостей встречать, все прибывают и прибывают, — рассмеялся он. — Можно подумать, что места здесь для всех хватит…

— А Вовчик то твой шутник, — шепнула Лика подруге, когда они оказались в зале. — Только вот прикольчики у него какие-то все плоские…

— Ты только смотри, ему об этом не ляпни, — одернула та её. — Он этого не любит…

— Чего не любит, — не поняла Лика.

— Говорят, что он, вообще, никого и ничего не любит.

— А как же он живет тогда такой прибамбахнутый?

— А кто тебе сказал, что он живет?

— Действительно, — согласилась Лика. — При таких-то бабках разве можно это назвать жизнью, так, одно название…

— И названия нет…

Лика улыбнулась. Ей шутка подруги понравилась, но почему-то ей показалось, что эта Машкина шутка совсем такою не казалась. Может быть…только показалось?

Шел уже одиннадцатый час ночи, когда Лорман, наконец, добрался до «чистой воды». Силы его уже были на исходе, когда после очередного удара лом, скользнув по бетонной глыбе, беспрепятственно проник внутрь какой-то пустоты. Еще несколько ударов и вот уже отверстие было готово для того, чтобы в него мог свободно пролезть человек. Не долго думая, парень залез туда с головой по пояс и посветил фонариком. Так и есть, это был именно тот выход из метро, который он и искал. Десять часов раскопок увенчались успехом. Десять часов каторжного труда закончились, путь в преисподнюю был свободен. «Сколько же я прокапал? — мелькнула мысль, — метров двадцать, так точно, а может и больше, какая разница… Лишь бы только Лика была на месте, лишь бы только она была жива, — молил он Бога. — Дернул же меня черт оставить её здесь одну…А с другой стороны, — стал он оправдываться, — не пошел бы, так там бы и сидели сейчас, ждали поезда…Еще неизвестно, что хуже?». Осветив еще раз открывшиеся взору ступеньки эскалатора и, убедившись, что это именно то, что он и искал, Лорман, схватившись за веревку, предусмотрительно для страховки спущенную сверху, стал карабкаться по отлогому спуску выкопанной норы наверх. Спускаться дальше налегке он не собирался, тем более, что теперь ему было, что с собой прихватить в дорогу. Лорман усмехнулся, сейчас было, а ведь еще утром, когда он только-только выбрался из своей могилы, где его так конкретно завалило и, продрав глаза от пыли и темноты, сделал первый глоток свежего воздуха, стал всматриваться в открывшуюся его взору реальность, этого всего у него не то, что не было, а ему и в голову не могло прийти, что он в скором времени станет обладателем всего этого богатства: американской автоматической винтовки «М-16», нашего АКСа, гранатомета, пяти гранат Ф-1, двух револьверов и многого, чего еще другого… Парень снова усмехнулся, вспомнив то свое состояния, когда он, как только что вылупившийся из яйца цыпленок, сканировал действительность. Тогда ему было явно не до смеха…

Лорман взобрался наверх, выпрямился, стряхнул рукой с пятнистого камуфляжа пыль и прилипшую к штанам грязь, направился к стоявшему неподалеку, «замаскированному» в груде камней, то есть всего того, что осталось от входа в метро, американскому зеленому «хаммеру» с раскрученной спереди мощной лебедкой. Машина, кстати, тоже теперь принадлежал ему, как и все остальное, его здесь окружающее. Открыв дверь, он взобрался на сидение, завел двигатель и, включив мотор лебедки, стал накручивать на барабан трос, при помощи которого до этого растягивал бетонные плиты и другой крупногабаритный мусор, встречавшийся ему по пути, пока он прокладывал себе дорогу вниз. Когда с лебедкой было покончено и трос, рядок к рядку ровно лег на барабан, он вылез из кабины и закрепил увесистый крюк на бампере вездехода. После чего снова вернулся в машину, залез в армейский ранец, валявшийся на соседнем сидении и достал из него плоскую, пол-литровую бутылку с коньяком, открутил крышку и сделал несколько больших глотков, сморщился, но закусывать не стал… «Дурное дело не хитрое», — Лорман вдруг вспомнил, как совсем недавно еще не мог сделать и глотка из горлышка, а теперь… Он сделал еще маленький глоток, тщательно завинтил крышку и вернул бутылку на место. «Сколько дней уже прошло, — парень устало откинулся на спинку сидения, — пять, десять? Такое ощущение, что целая вечность… А ведь оно, наверное, так и есть, — вздохнул он и потянул к себе ранец. — Я ведь даже не знаю, какое тысячелетие сейчас на свете? Так, хватит, надо прикинуть, что брать с собой и…в дорогу». О том, что ему туда совершенно не хотелось лезть, он не думал, заставлял себя не думать… Все равно ведь лезть надо было, хотел он этого или нет. Выбора не было, он бы полез туда, даже если бы знал, что её уже нет в живых, а сейчас он даже и этого не знал и очень хотел, чтобы она не была такой дурой, сидела бы на том месте, где он её и оставил пару дней назад и ждала его, ну и, конечно, чтобы ждала его живой, а не мертвой…

Первым делом в ранец полетела литровая бутыль с минеральной водой, затем — мясные консервы и хлеб, после чего — коньяк и узенькая пачка каких-то дамских сигарет с шоколадкой, Потом в ранец попал складной ножик, еще один фонарик и запаянный в целлофановый пакет хлеб. «Вальтер» он положил сверху, причем с загнанным в патронник патроном и снятым с предохранителя. Когда ранец был упакован, Лорман вылез из кабины и водрузил его на плечи. Пришло время выбирать оружие. После минуты размышления, он все же решил остановиться на короткоствольном автомате со складным прикладом и нескольких гранатах. Если бы у него было побольше рук, то он бы еще и гранатомет прихватил на всякий случай, но… «Солдат» хотел еще одеть и военную каску, прихваченную им в оружейном магазине, где он отоварился всей этой амуницией, но в самый последний момент передумал и зашвырнул её в кабину. Не хватало, еще, подумал он, что бы эта мымра подняла меня на смех в своем подвале…

Зазвучала музыка, причем не электронно-громовая, а самая настоящая духовая, для души, значит… Какой ни будь «Поганый пляс кощеева царства» Стравинского из балета «Жар-птица». Лика в этом не разбиралась, ей хоть «Поганый пляс…» был, хоть не поганый, без разницы, хотя ребята и старались, дудели громко. Особенно хорошо получалось у седого, слизистого старичка скромного расточка, но с мясистым, в красную прожилку, носом и в поношенном, с обтрепанными на рукавах краями, фраке, с таким самозабвением сотрясающего двумя большими тарелками воздух вокруг, что других чудиков оркестра было уже и не слышно.

В общем, публика здесь была еще та. Не считая этого дурика из оркестра, рванья хватало… Вот мимо проплыла расфуфыренная под маркизу кукла, с таким апломбом и с таким, отдающим сыростью, запахом духов, что Лике показалось, что она, вообще, только вчерась вылезла из склепа… А вот мимо, даже не взглянув в её сторону,прошмыгнул еще совсем молоденький, замаскированный под студента начала прошлого века, юноша…

— Революционер, что ли? — спросила она у стоявшей рядом подруги.

— Кто? — не поняла та.

— Да этот… — Лика кивнула в его сторону, — с пушкой в кармане, который.

— Этот? — Машка мельком взглянула на студента. — Нет, этот просто… Он этого пристрелил в Киеве, как его, Столыпина, что ли, а вон, кстати, и он сам чешет…

— Кто?

— Да Столыпин же!

А этот что сделал, — Лика указала на другого, в форменном кителе с эполетами, разговаривающего с убийцей, премьер её не заинтересовал.

— А это Лермонтов, не узнала, что ли? — Машка рассмеялась, — Ну даешь… Ты смотри, смотри… здесь где-то и Пушкин с Есениным могут бродить, и Маяковский с… Вон смотри Александр пошел, не помню его фамилию, его с седьмого раза народовольцы взорвали, когда он в карете, ехал…

— Царь, что ли? — Лика удивленно вылупилась на императора.

— Ну-у, — кивнула та, — второй или третий, не помню…

— А хочешь я тебя с самим Николаем Вторым познакомлю, — загорелась Машка, здесь она с «фамилией» уже не путалась, — и с его немкой, такая парочка, закачаешься. Она все чего-то плачет и плачет, а он, — подруга шмыгнула носом, — успокаивает её и все, чего-то думает, думает… Жалко дядьку, мужик то хороший… ну и что, что он Россию про… не будем говорить в слух, зато семью свою как любил и до сих пор любит, а Алекс свою…Он здесь, кстати, так сдружился со Столыпиным, теперь вот на пару голову ломают, как отечество то спасать! Хочешь, познакомлю…

— Нет.

— А то давай, — Машка вдруг как-то странно улыбнулась, — с кем ни будь познакомлю, с Цоем, например или Листьевым…Здесь их много!

— Листьевых?

— Каких Листьевых? — Машка озорно сверкнула глазами и приблизилась своими губами к самому её уху и зашептала. — Это же бал самоубийц, убиенных и трагически погибших…

— Да пошла ты со своими самоубийцами, — Лика отдернула руку. — Будешь мне сказки тут рассказывать, вон мои отец с матерью идут, — обрадовалась она. — Уж они-то на такой бал в жизни бы не приперлись, — усмехнулась она и поспешила к ним на встречу.

— В жизни да, — подруга деланно вздохнула и посмотрела ей в след, — а здесь их об этом и не спрашивали…

— Мам, пап, — Лика подлетела к родителям и чмокнула мать в губы, а отца в щеку, — чего уставились, не узнаете, что ли?

Родители только переглянулись между собой на это её замечание, но ничего не ответили.

— Что так и будем дуться? — растерялась она. — Подумаешь, чуть-чуть припоздала, сами как будто молодыми не были. Я вам звонила, звонила, — стала она оправдываться, — а вы не отвечали…Ма-а…па-а, что вы как воды в рот набрали? — девчонка попробовала прижаться к отцовской руке. — Я же уже взрослая, мне девятнадцать лет уже… Как вы не понимаете? Мы просто заехали к подруге на дачу, и там машина сломалась, — дочь состроила им глазки и игриво хлопнула пару раз пушистенькими ресничками. — А телефон оттуда не брал, это же где было, в Конаково на болоте, на даче, то есть, Саньки Медведева. Ты, мам, его знаешь, здоровый такой, под два метра и лысый, помнишь? — продолжала она сочинять на ходу. — У него мотоцикл еще был крутой такой за семь штук, что потом украли, он еще катал тебя, а потом он его нашел и снова купил… Не помнишь?

Естественно они не помнили. Она и сама, если честно, не помнила, потому, что в глаза ни разу не видела, ни этого Саньку, ни его мотоцикла с дачей на болоте, но не могла же она им признаться, что всю ночь провела, черт знает где, где-то в метро, да еще и неизвестно с кем. С каким-то поволжским немцем, с каким-то типом, напоившим её, бросившим и даже не оставившим своего телефона. она решила правильно, что уж лучше врать про какого-то чужого Медведева, чем такой правдой убивать своих родителей. Вот она и врала, вот она и выкручивалась, но… Самое удивительное было то, что чем больше она врала, чем больше она, закручиваясь, выкручивалась, тем больше понимала, что они ей не капельки не верят. Они, её эти родители, не задали ей даже ради приличия хотя бы одного вопроса, малюсенького такого вопросика… И даже не то, что не задали, а и, вообще, не проронили еще не слова. В общем, вели они себя, более, чем странно, если не сказать больше, родители, назевается…

— Не верите? — Лика с надеждой посмотрела им в глаза. — Ну…пожалуйста, простите меня, дуру такую, — Лика почувствовала, что её глаза стали заполняться слезами. — Хотите, я перед вами встану на колени? Ну что мне сделать для того, чтобы вы простили меня?

Сказала она и в самом деле стала опускаться перед ними на колени, прямо на подол своего бархатного платья. И плевать ей было на весь этот маскарад и на то, что про неё все эти ряженные под Пушкиных и Лермонтовых клоуны со своими дамами и с их отсыревшими духами, могут здесь подумать. Лика вдруг поняла, вдруг почувствовала сердцем, душою, каким-то своим внутренним я, что она их теряет, теряет своих, самых дорогих для неё на свете людей и ничего с этим не может поделать.

— Не надо, — отец удержал её за руку и не дал опуститься. — Не надо этого делать.

— Почему? — Лика стала выпрямлять, готовые уже коснуться пола колени. — Вы меня прощаете?

— Ты ни в чем перед нами не виновата, девочка моя, — голос отца был глухим и, каким то, как её показалось, безжизненным и холодным, как, впрочем, и его рука, за которую она ухватилась. — Это ты нас прости…

— За что? — удивилась она и растерянно улыбнулась, смахивая слезу с левого глаза и, одновременно, размазывая по нему тушь с ресниц. — Вы то здесь причем?

— Уходи отсюда, — вместо ответа сказал он. — Тебе нельзя здесь оставаться…

— Почему? — удивилась Лика и оглянулась по сторонам, пытаясь в толпе отыскать Машку, упорхнувшую куда-то со своим новым кавалером. — Мне здесь очень даже нравиться, да и вы здесь. Я если честно, так соскучилась, а потом, мам, этот твой ответ с работы, что у тебя нет детей… Вы же простили меня, да?

— Да, да, да, — отец вдруг разнервничался. — Уходи, говорю, тебе скорее отсюда, пока еще двери не закрыли…

— Но почему, — Лика совсем растерялась, — почему я должна уходить, когда здесь так весело?

— Потому, что это не твой бал, потому что это не твоя свадьба, потому что…

— Какая еще свадьба, отец?

— Потому, что это бал мертвецов, а ты еще…

Договорить он не успел, а она не успела дослушать. Их разъединили, Лика даже не смогла понять как. Просто родителей оттерли куда-то в глубь зала какие-то бесцеремонные, совершенно не знакомые ей люди, танцующие и вертящиеся вокруг них. Она попыталась, было к ним пробиться, но вскоре поняла, что сделать этого не сумеет, по причине того, что они, вообще, потерялись из виду. Раздосадованная, она попыталась найти в этом дурдоме Машку, но и та тоже где-то здесь затерялась. Тогда, совсем расстроившись, Лика и двинула, подобрав слегка подол платья прямо к выходу. Не хватало ей, потом еще дома выслушивать, что она и здесь их не послушалась. В конце-то концов, она же была послушная девочка, и в школе и в университете училась только на отлично, подумаешь, немножко загуляла, ведь она же уже не маленькая… С кем не бывает!

День 5, эпизод 7

Эпизод VII

«Жди, скоро буду, Лика!!!», — все так просто, дальше некуда. Лорман еще раз прочел надпись и поворошил носком своего армейского ботинка давно уже остывшее кострище. «Отлучилась пописать и не вернулась, — сделал он вывод, — как это на неё похоже. А ты думал, что она тебя здесь ждать будет, нужен ты ей, как же. Бросил больную девчонку умирать и отправился путешествовать в надежде, что она сама выздоровеет». Парень присел на корточки и потрогал угли рукою в надежде, что они еще теплые, но чуда не случилось, они давным-давно уже были холодными. «Не прошло и пол года как дикари сменили свое стойбище и теперь только черное кострище да непонятные иероглифы, нацарапанные каким-то неумелым художником на стене пещеры напоминали заблудшему путнику об этом. И если бы еще этот идиот мог читать, — продолжал издеваться над собой Лорман, — то он, наверняка бы, понял, куда его сейчас посылают. Но читать он не мог и поэтому совершенно не знал, что же ему теперь делать и куда бросать свои кости. Первый раз в жизни этот тупица пожалел, что родился таким недоумком», — Лорман в сердцах принялся ногами топтать кострище, расшвыривая носками в разные стороны его черные головешки.

Когда с этим делом было покончено и состояние души после выброса отрицательной энергии хоть немного пришло в соответствие с окружающей её действительностью, настало время подумать о будущем. Прошлое осталось в прошлом, настоящее было темно, в прямом и переносном смысле, осталось уповать только на будущее… Лорман скривился, представив себе нерадостную картинку ожидающего его «счастья», особенно когда с сожалением вспомнил прошлое и по достоинству оценил настоящее. Тем более что ему сейчас, действительно, было, что оценивать, и над чем можно было подумать.

Выбравшись утром из завала, он первое время просто обалдело вдыхал в себя чистый воздух, щурился от дневного света и, вообще, смотрел на все закрытыми глазами. Было так хорошо, что в это даже не верилось, после всего пережитого то. В первые несколько минут после заточения, он даже не попробовал вставать на ноги, а так и застыл: на половину там, на половину — здесь… Граф Монтекристо собственной персоной после пяти дней отсидки! Только тот вынырнул в своем времени и такой шухер потом устроил своим бывшим завистникам и собутыльникам за все то былое и думы, что довелось ему пережить и передумать на своем острове в компании свихнувшегося миллионера, что им мало не показалось, а этот… Этот провел в заточении не так много времени, как прославленный воздыхатель «иномарки», но зато и вынырнул не в своем времени, и еще не известно, что хуже? Бедняга еще даже не знал, что здесь и пожаловаться то некому, а не то, что вендетту устраивать по-корсикански! Но для него это было сейчас не главное, ни о чем таком он даже и не думал. Какая вендетта, господа, полноте, дайте хоть отлежаться немного! Сейчас главное было для него то, что голова его была уже на воле, а что до ног, так им темнота и вонючие носки были совсем не страшны по причине того, что они ведь смотреть нюхать не умели.

Но, как известно, хорошее рано или поздно, но все равно заканчивается. Закончилось и его это «хорошее», причем так быстро, что даже не успело и начаться. Сначала уперлись в бока острые углы разбитых кирпичей и другого хлама, то есть всего того, на чем он валялся, затем заныли содранные ладони и пальцы рук, и в самом уже конце он вдруг «вспомнил», что у него очень сильно болит голова, а стенки желудка давно прилипли к позвоночнику. В общем, полный облом, сил не осталось даже на то, что бы хоть пошевелиться, не говоря уже о каких то других, более осмысленных действиях. Сил осталось ровно на столько, что бы отползти на более-менее ровную площадку и отрубиться. Не заснуть или отключиться, а именно — отрубиться, вырубиться на целых несколько часов, успев только подложить руки под голову…

Лорман поводил лучиком фонарика по полу в надежде, что может быть, Лика оставила еще какую весточку о себе, кроме корявой на стене надписи. Оказалось, что нет, кроме самодельного ложа из сидений, вытащенных им же самим когда-то из вагона да томика стихов какого-то француза с вырванными из него страницами, ничего больше здесь не осталось. Лорман поднял книгу и прошелся по ней пальцем. Зашуршали страницы, совсем привычно, совсем почти как в прошлой жизни. Он уже было собрался её выбрасывать, как вдруг его взгляд в ней за что-то зацепился. Он еще раз, но теперь уже более внимательно стал перелистывать книжку, пока, наконец, и не нашел, что привлекло его внимание. В самом конце, на обратной стороне обложки ровным, девичьим почерком, почти без помарок и исправлений, было записано стихотворение:

Ветер — похоронил дождь,

Солнце — растопило снег,

Девчонка уходит в ночь,

Чтобы увидеть свет!

Утром — придет весна,

С рассветом — все страхи прочь,

Холодно — она одна,

Вокруг — ночь!

Ветер и холод — стон,

Скулы свело — давно,

Ноги б согрел капрон,

Если бы был, все равно…

Надо идти, ведь там,

Пару часов и вот…

Солнце опять к губам,

Нежно её прильнет!

Лорман перечел еще раз этот крик, эту выразившуюся в трех строчках надежду и вдруг отчетливо понял, что он её больше никогда не увидит и что она сюда никогда уж больше не вернется, даже под страхом смерти. Девчонка сделала свой выбор: всего то пару часов и вот, солнце опять к губам нежно её прильнет… Сама то она хоть в это верила? «Все правильно, — согласился Лорман, — лучше раз увидеть Париж и умереть, чем всю оставшуюся жизнь в метро париться с таким идиотом как я! Если бы все было так просто!» И такая его вдруг взяла от всего этого тоска, такая безысходность, что тошно стало. Нет, не оттого, что Лика доберется до этого самого Парижа, что, впрочем, было под большим вопросом, а оттого, что она, эта изнеженная красотка, этот ходячий комок нервов, эта заноза в его сердце просто так взяла и ушла из его жизни и причем, кажется, насовсем. Да и не только от этого, если честно… Тошно стало, вообще, от всего его здесь окружающего и происходящего: оттого, что она ушла, оттого, что она нацарапала на стене и оттого, что он сейчас здесь оказался совершенно один, оттого, что совершенно не знал, что ему делать дальше и оттого, что он и не хотел больше ничего делать дальше… И плевать ему было на все и на неё в том числе, а на неё так и, вообще, больше всех! Ну, ушла и ушла, баба с воза — коню легче, и черт с ней! Подумаешь… Пусть чешет себе куда хочет, хоть в Париж, хоть в Китай, хоть в ранчо к Бушу, ему то что, нужна она ему больно! Да нет, не Бушу, тому она точно не нужна, а Лорману, которому, впрочем, тоже! И вообще, вся эта жизнь ё…, кому она нужна только, сплошная тошниловка и блевотина, подкатившая к горлу и вот-вот готовая вырваться уже наружу! Кто её только выдумал такую прекрасную — распрекрасную, бело-серо-черную, полосатую с её сплошными засадами и обломами, с её… Лорман до боли в суставах сжал пальцы. «И чего дураки-люди только в ней находят, — устало подумал он, — вот я, например?» Шестьсот минут надежды, десять часов каторжного труда закончились одной убийственной минутой тошноты, вывернувшей его наизнанку. Всего то одна минута, зато какая… «Жди, скоро буду, Лика…» И что прикажите теперь делать ему, мадам? Ну, поблевал, а дальше то что?! Сидеть и ждать у моря погоды или отправляться на поиски в катакомбы, что делать то… и надо ли, вообще, что-то теперь делать? И зачем…

«Майн Гот…», — заскрипел он зубами, и такая его взяла безнадега только от одной этой мысли, такая навалилась невыносимая на него мука, такая безысходность, что выпущенной из автомата очереди, и даже той не получилось развеять её по стенам.

— Л-и-к-а-а, — орал он что было силы с вытаращенными в темноту обезумевшими глазами в унисон грохочущему автомату, — Л-и-к-а-а-а…Я не могу, я не хочу без тебя жить… Слышишь… Я же люблю тебя, дура, зачем ты ушла отсюда, Боже? Где же мне искать то теперь тебя? Что же я наделал, черт бы меня побрал, зачем же я тебя оставил… Боже мой, что же мне теперь делать то, как же мне теперь без тебя жить?!

Никто его не слышал, разве что только стены, да вылетающие из рвущегося ствола трассирующие пули, прошивающие черноту иголки с красными нитками, с визгом впивающиеся в них своими смертельными жалами и тут же рикошетившие дальше, уродуя и дальше все здесь и так давно уже изуродованное. Автомат гремел, Лорман орал, но все было напрасно, Лика его не слышала. Его, вообще, никто здесь не видел и не слышал, разве что…

АКС замолк так же внезапно, как и начал стрелять, изрыгнув из ствола последнюю пулю и выплюнув из патронника последнюю гильзу, оставив после стрельбы только запах гари, звон в ушах и дьявольскую пустоту кругом. Стало тихо-тихо, очень тихо… Стало пусто, тихо и темно… До этого пустота господствовала лишь вокруг, после этого же — она пробралась ему в душу…

Через четыре часа он проснулся. Не потому, что выспался, а потому, что солнце не дало. Его лучики, устав ползать по чумазому личику, вовсю теперь старались проникнуть ему под веки. Спящий на животе Лорман попытался спрятать лицо под руку, но было уже поздно, сон был нарушен. Полежав так еще немного, он стал потихоньку очухиваться. Как все же было здорово, кто бы знал, просыпаться в лучах солнца, а не под режущим глаз, как на днях, лучом фонарика! И черт с ним, с этим бардаком, что творился вокруг, главное, что он был жив, а все остальное… Что имеет, вообще, по сравнению с этим значение? Лорман улыбнулся и потянулся… Как все таки здесь было х о р о ш о, кто бы только знал!!!

Кроме него, вряд ли кто… А сейчас и он в этом уже сомневался. Лорман отсоединил пустой магазин и за ненадобностью бросил его себе под ноги, затем вставил новый и передернул затвор. Клац-клац, патрончик в патроннике, палец на спусковом крючке, оружие готово к работе. Стрелять вот только не в кого… Лорман еще раз осветил «стойбище», правда, уже без всякой надежды, затем зачем-то засунул в ранец подобранную книжицу со стихами и полосонул лучом по ржавым рельсам, теряющимся где то в глубине тоннеля. После чего луч прошелся еще по давно остановившемуся электронному табло, что висело над дорогой, скользнул дальше и, вдруг неожиданно замер и тут же вернулся обратно.

— Смотришь? — Лорман оскалился, вырвав из темноты камеру видеонаблюдения, закрепленную под потолком в самом конце станции. — Ну и как тебе, а так?

Лучик уперся прямо в её стеклянный глазик, отразился и пошел гулять дальше. Лорман сделал пару шагов в её сторону, потом еще один и еще… И вот он уже оказался совсем близко. Так близко, что камера зависала уже где то у него над головой. Но самое интересное было не это, самым, пожалуй, интересным здесь было то, что эта чертова камера тоже изменила свое положение, и её объектив сейчас был направлен прямо туда, где и стоял сейчас Лорман. Камера за ним следила, причем, даже не делая уже из этого тайны. Повеяло жутью и парень почувствовал как у него холодеют конечности. Зачем-то вспомнилась детская страшилка про черный гроб на колесиках, и стало еще страшнее. Лорман оглянулся, но там никого не было, кроме темноты и тишины, конечно… Еще мгновение и он с испугом понял, что куда то проваливается. Твердый пол под ногами уступил место дырке и парень, взмахнув руками, полетел куда-то вниз… Механизм привода камеры загудел и та вернулась в свое первоначальное, почти горизонтальное положение. Птичка поймалась, клеточка захлопнулась, камера моргнула красной лампочкой и отключилась, её работа была выполнена.

— Ты куда? — Машка схватила Лику за руку, когда та была уже почти около выхода.

— Я? — растерялась та, смотря то на свою подругу или на то, что ей когда-то называлось, то на открытую пока еще дверь.

— Не я же, — Машка растянула губки в издевательской ухмылке..

— Хотела воздухом подышать, — нашлась Лика, — душно здесь.

— Не время…

— Почему же? — Лика попробовала осторожно высвободить свое запястье из объятий её цепких пальчиков. — Самое то…

— Скоро двенадцать, — подруга и не думала её отпускать, — нам надо быть на месте.

— Да пошла ты, — Лика вдруг рассердилась и рванула руку.

— Куда? — Машка, похоже, совсем не собиралась её отпускать. — Отсюда нет выхода!

— Куда хочешь, — огрызнулась Лика, — только оставь меня в покое, мне домой надо…

— Мало ли кому куда надо, — зло сверкнула глазами Машка. — Мне тоже, может много куда надо…

— Ну, так и иди, кто тебя держит.

— Пришла уже…

— Чего?

— Того, — Машка снова сверкнула глазами. — С нашего карнавала просто так не уходят.

— Только вперед ногами, да?

— Вот дура! Кто тебе такое напел?

— Неважно…

— Нужна ты здесь кому? — Машка скривилась. — Можешь идти на все четыре стороны, тебя здесь никто не держит. Только людей, стерва, подвела…

— Вычисти грязь из под ногтей, — парировала Лика, ей за словами в карманы тоже лезть не надо было. — А не можешь, так попроси, чтобы тебе отбойный молоток дали цемент выковыривать. Вырядилась мымра… Ты себя в зеркале то видела, нет? Так иди посмотри, по тебе же три дня бульдозер своими гусеницами юзал, прежде чем Бог в люди тебя решил выпустить… Шея, плавно переходящая в…

Выговорившись, Лика все же вырвала свою руку и поспешила к двери. Слава Богу, та была еще открыта. Она ожидала, что Машка бросится за ней, но та лишь усмехнулась на её выпад и оставила её в покое. Похоже, что той и без неё здесь дел хватало, чтобы из-за всякого там дерьма еще и на празднике нервы себе портить. Впрочем, Лика была о ней тоже не лучшего мнения…

Однако домой сегодня она так и не попала. Дверь, впустив на «карнавал» последнего желающего, закрылась перед самым её носом. Ей оставалось совсем чуть-чуть, когда добрейшая душа, Покойный Владимир Анатольевич, распорядитель всего этого маскарада, достал из замочной скважины замысловатый ключик и с милейшей улыбкой опустил его к себе в карман камзола.

— Все, девочка моя, — сказал он, ласково ей улыбаясь, — выход закрыт, представление начинается…

— Я только…

— Ни каких только, — он изящно развернул её своими барскими ручками на 180 градусов и галантно подставил свой локоть для опоры. — Прошу mademoisolle… С вашего позволения, всю эту ночь я весь в вашем распоряжении.

— Но мне домой надо, — запротестовала она. — У меня и так с предками война идет…

— Об этом не волнуйся, — распорядитель чуть кивнул какой-то глупо улыбающейся старушке, выряженной в застиранное платье своей молодости. — С твоими родителями я все уладил. Теперь они только рады будут, когда узнают, что ты осталась. Небось, напустили на тебя страху?

— Ага, — Лика кивнула, вспомнив испуганное лицо отца. — Папа сказал, что здесь только покойники…

— Дурак твой батенька, — рассмеялся Владимир Анатольевич. — Извините… Он, наверное, имел ввиду мою фамилию, одни неприятности из-за неё. Вот в институте, помню… Когда это было, — старик закатил глаза, — а все как вчера… Так вот, о чем это я, да… Преподаватель знакомиться с аудиторией на первом курсе, доходит очередь до меня… «Спокойный», — зачитывает он мою фамилию, а я его поправляю, аудитория в хохот… А на второй паре я из Спокойного превратился уже в Покойника, представляете какой был казус. Профессор, старый пердун, конечно, исправился и даже извинился, но что толку? Я то так и остался с его легкой подачи еще при жизни покойником. Кстати, — распорядитель кашлянул в кулак, — он тоже здесь, гремит теперь тарелками в оркестре, забавный такой старикашка… Так вот, — Владимир Анатольевич снова вернулся к своим баранам, — откуда он знает про покойников, я про вашего батюшку, когда сам здесь первый раз, да и то, только потому, что мы вас пригласили. Или вы, милочка, себя тоже к ним причислить изволите-с?

— К кому? — не поняла она?

— К покойникам, к кому же еще, — Владимир Анатольевич улыбнулся.

— Я, — опешила Лика, — вы в своем уме?

— То же самое я могу спросить у вас о вашем батюшке, — Владимир Анатольевич совсем даже и не обиделся на её этот резкий выпад в свой адрес, а даже наоборот, сумев подвести под него это свое остроумное замечание, переломившее в корне представление этой заблудшей овечки о всем здесь происходящем. — А помните Наташу Ростову? — он вдруг решил сменить тему и задал вопрос совсем из другой оперы.

— Ну, — Лика все еще недоверчиво покосилась в его сторону. — Кто же её не помнит?

— Первый её бал помните?

— Где она с Ржевским вертелась?

— С Болконским…

— Ну да, с ним…

— Так вот, — Владимир Анатольевич остановился, взял её за обе руки и заглянул в её небесные глазки, он словно и не заметил её насмешливого тона. — Считайте, что для вас это то же самое! Первый выход в свет, другими словами…

— Нет, я не Наташа, а вы не Пьер Безухов, — Лика все же попробовала сделать еще одну попытку, что бы выбраться отсюда. — Так что романа у нас с вами не получиться. У меня сильно разболелась голова, и я очень хотела бы попасть домой. Я, если честно, жалею, что согласилась сюда приехать. Нет, не обижайтесь, Владимир Анатольевич, здесь очень даже примиленько, все так красиво и богато, свечи, музыка… Видно, что все это уйму денег стоит, но… — Лика вдруг замолчала, вздохнула и через секунду продолжила: — Просто мне сегодня, почему-то нездоровится, вот и все…

— Понимаю, понимаю, — закивал тот. — Когда нездоровиться, так ничто не в радость, уж мне ли ни знать про это, самого давление еще при жизни замучило… Видите, и я уже пою под вашу дудку, разве может мертвецов мучить давление, конечно же, только при жизни…

— Вот видите, — обрадовалась она, совершенно пропустив мимо ушей его каламбурчик. — Значит, вы меня отпускаете?

— Конечно, — улыбнулся он, — и даже больше… Вас отвезет домой мой водитель.

— Спасибо.

— Но только после того, как вы выполните мою маленькую просьбу.

— Какую? — насторожилась Лика. Она сразу поняла, что здесь что-то не так, уж очень он быстро сдался, этот слащавый Владимир Анатольевич. В сказках так не бывает, тем более для взрослых…

— Я вам, милое создание, сейчас в двух словах набросаю маленький сценарий сегодняшнего мероприятия, обрисую в нем вашу роль, кстати, вы её уже играете, и… — он выжидательно замолчал, провоцируя её на вопрос.

— И?

— И если вам все это не понравиться, то уже через пять, максимум, через десять минут, вы будете совершенно свободны. Ну, как, устраивает вас такой расклад?

— Мне все равно не понравиться, — Лика вдруг улыбнулась, представив с какой рожей, он будет через пять минут сажать её в машину. — Но если вы настаиваете…

— Непременно настаиваю, — обрадовался Владимир Анатольевич, — непременно… Ваша светлость останется довольна, — он любовно потеребил свои торчащие усики, — вы не пожалеете! А сейчас пойдемте, я хочу начать с самого начала, — сказал он и увлек её в глубь зала. — Я хочу вам что-то показать.

Лика еще издали увидела огромное зеркало в очень дорогой золотой раме, висящее на стене, куда они, по-видимому и направлялись, пробираясь сквозь веселящуюся толпу ряженных.

— Минутку терпения, — продолжал уговаривать её тем временем хозяин. — Всего лишь одна минута терпения и вы, сударыня, сами увидите, что терпели не напрасно.

— Угу, — кивала она, совершенно его при этом не слушая. Лика искала родителей, но те словно сквозь землю провалились. «Ушли, что ли? — недоумевала она. — А как же я, бросили?» И музыка с каждой следующей мелодией становилась все мрачнее и мрачнее… Она и так-то здесь никогда веселой не была, а теперь и, вообще, превратилась в какой-то надрывный скрип смычков по нервам. «Да фиг с ней, с музыкой этой, Мумий Троль XVII века, переработанный и дополненный, Татушки с контрабасами…», — ругалась про себя Лика. Ей надо было выбраться отсюда, а её не пускали, вот что было главным, а музыка… Дернул же черт вляпаться, метро ей мало было.

— Восемнадцатый век, — хвастался тем временем Владимир Анатольевич висящим зеркалом. — Приобретено еще графом Шер…

— Что?

— Вы посмотритесь, — не унимался хозяин, — красота то какая! Сколько веков, а оно как новое. Говорят, что кто в него хоть раз посмотрится, тот в другое зеркало уже и смотреться не будет, не сможет, я хотел сказать.

— Да?

— Щучу, конечно… Да вы не стесняйтесь, смотритесь сколько влезет, это бесплатно, — спутник весело рассмеялся, сам больше всех довольный собственной остротой.

— А остальноё? — Лика бросила быстрый взгляд на шутника и тут же снова отвернулась к залу. С каждой следующей минутой ей все здесь происходящее нравилось все меньше и меньше, она сама не понимала почему, да еще и Машка куда-то пропала, подруга, называется. «Ну и что, поцапались, — сокрушалась она. — Что ж теперь, можно бросать меня, что ли? Мне что ж теперь, весь вечер с этим недомерком отрываться, я в третьем классе и то выше была…»

— Для вас — все бесплатно, — «недомерок» снова влез в её мысли со своими предложениями. — На этом балу вы Королева, а мы все ваши слуги…

— Какая щедрость! — съязвила Лика, но все же последовала его совету и взглянула в так разрекламированное чудо восемнадцатого века…

Лорман не верил своим глазам. Лика вертелась перед каким-то обшарпанным зеркалом, в которое и с десяти сантиметров то ничего не рассмотришь, да еще и в каком-то идиотском, давно потерявшем свой первоначальный, кажется зеленый цвет, платье, по всему снятого с какого манекена в историческом музее или, что еще хуже, вытащенного из корзины с тряпьем в одном из многочисленных столичных секондхендов. Так мало того, что она вырядилась в этот нафталин, так она еще и на голове черт знает, что устроила — парикмахерский дефолт и губки в бантик! Три косы, завязанные в узел на затылке, точнее — закрученные, и еще вдобавок с какими-то идиотскими по бокам висюльками… Полный свинец на подиуме! Отвали подруга, другими словами, сама схожу, сама тащусь, сама…радуюсь!

Вдруг изображение пропало, как будто пленка закончилась или штекер антенны из гнезда вытянули. Ш-ш-ш-ш… Снег запорошил экран. Посмотрел и хватит, называется, смотри дальше… Один за другим стали включаться другие телевизоры, стоящие рядом. Их здесь было много, вся стенка была уставлена ими: большие и маленькие, цветные и черно-белые, импортные и советские, русские и не русские, целые и не целые, старые и новые, шарпанные и обшарпанные, звездно-рубиновые и золотозвездные, японско-заспанные и рекордно-превосходные… В общем, всякие и в одном месте. Большое кино в одном, вырванном из действительности подвале, шоу свихнувшегося маразматика… Помните, как давным-давно, когда видак еще был роскошью, собирались толпой на всенощные просмотры у счастливого его обладателя и смотрели, смотрели, смотрели… Всякую дрянь, причем, без разбора смотрели и с таким еще гнусавым переводом, но с каким упоением… И ведь нравилось же, и еще как нравилось, душа пела и плоть стояла, перестраивались… Хватали все, что не попадя, все прелести свободного мира хватали, без разбора… Вот и радуйтесь теперь, жизнь прекрасна! Неоновая реклама, шикарные машины, красивые женщины и бриллиантовые сережки… Все рядом, все так реально, слюнки капают, но… Смотреть можно, потрогать — вряд ли, только видак и остается, как в самом начале! Да вот только себя то не обманешь, в сказку ведь больше не верится, выросли уже… Нужны мы им в их мире свободном, как же! Да и где он теперь, этот их сказочный, свободный мир?

Лицо Лормана исказила вымученная гримаса, его эти проблемы не касались, для него все эти проблемы были уже давно в прошлом, целых пять дней… Целых пять дней тот мир был уже не настоящим, всего пять дней… Лорман смотрел на светящиеся экраны телевизоров, но ничего там не видел. Ликина телезвезда закатилась, а остальное кино его не интересовало. В мыслях он снова был там, где над головой плескалось голубое небо, качая на своих волнах маленький светящийся кораблик с таким простым и теплым названием — солнце…

Только блаженство это длилось не долго. Подул ветер, налетели тучки, море заштормило. Кораблик закрыло одной такой тучкой, но он выкарабкался, другой… Две минуты и разрывающий черные тучи ветер превратил это плескающееся блаженство в клокочущее и грохочущее безумие. Кораблик пошел ко дну, солнышко улетело на небо…

Затем пошел дождь, и пошел снег. Только, что было лето, уже осень, вот так. После жаркого солнца ледяной ветер, после окрыляющего чувства радости не менее интересное чувство растерянности и непонимания происходящего… Не успел проснуться, а уже пора ложиться спать. Не успел родиться… Но так всегда бывает, жизнь полосатая: после радости горе, после зимы лето, после утра вечер, а после смерти — вечность…

Лорман почувствовал, что замерзает, и это его заставило действовать. Выбравшись из завалов, он оказался на улице, наконец-то…Мы ехали, ехали и, наконец, приехали, Махмуд поджигай! Лорман, спасаясь от пронизывающего ветра, обхватил свой торс руками и остолбенело уставился в…п у с т о т у. Вместо бурлящего, кишащего людьми города, вместо всего того привычного и любимого, что он всего пару дней здесь оставил, его встретило самое обычное пустое безмолвие, тундра на колесиках… Вместо сладкой газировки соленая моча в стакане… Ветер не считался, природа здесь и сейчас была не в счет. Глупая улыбка непонимания на его чумазом лице вряд ли могла отобразить всю ту гамму чувств, сверливших его изнутри, а веселенький блеск в глазах — всю глубину терзающей его больную голову мысли. «Что это? — спрашивал он себя и: — куда я попал?» Всё… Больше не одной мысли, что и куда? Может быть, еще и…зачем? Глупая улыбка на глупом лице! Смешно? Уснули дома, проснулись в городе…рядом с Лениным, а если вместо него? Посмотрел бы он тогда, какая бы у вас была осмысленная улыбка… Еще смеётесь? Тогда идите на улицу, там все ваши улыбки мигом ветром сдует. Сомневаетесь? Думаю, что вряд ли…

— Проснешься ты, наконец, или нет? — кричала Лика. — Боже мой, это ж надо так нажраться! Он же совсем невменяемый…

Лорман увидел себя в одном из светящихся экранов телевизоров, где он закрывал лицо руками от сыпавшихся на него ударов. Сам он лежал, растянувшись в темном вагоне метро, а девчонка стояла напротив… Лорман перевел взгляд на второй телевизор. Там они уже шли по тоннелю. Лорман светил фонариком, а Лика что-то себе напевала, нацепив на голову наушники от плеера… На третьем экране они поднимались на эскалаторе к выходу, это тогда, когда, они вдруг поверили, что, наконец-то, приехали. Только вот людей почему-то рядом с ними на эскалаторе не было. А вот Лика сидит у него на коленях, и они целуются, а вот пьют водку под потолком, а вот…

В каждом телевизоре маленькая история. Театр двух актеров, все с самого начала и до конца. День за днем, час за часом, минута за минутой — все пять суток кадр за кадром, с самого начала, с того самого момента, когда они той проклятой ночью только ступили на эти чертовы ступеньки эскалатора и заскользили вниз. Сегодня была премьера…

— Тебе не кажется странным, что здесь очень тихо. Послушай, — Лика закрыла глаза и прислушалась. Лорман снова вернулся к первому телевизору, там, где они сидели еще в вагоне и не понимали, куда попали? — Сюда не доноситься ни одного звука извне, полный вакуум, — продолжала тем временем она. — Так не бывает… Тебе это странным не кажется?

— Нет, — Лорман увидел себя. — Нагонишь тут страху… Скорее всего, это какой-то запасной путь, вот и все…

— Вот и все, — поддакнул он своему изображению. — Ты в этом уверен?

— Уверен, уверен, — улыбнулось изображение.

— Твои бы слова, да богу в уши… — Лика присела на корточки, оперлась на его протянутые руки и спрыгнула вниз.

Спрыгнула вниз, но только это было уже на улице (сюжет из другого телевизора). Здесь она выбиралась из кабины машиниста. Лорман напрягся, такого момента он в их совместной подземной жизни совсем не помнил. Да и одета она здесь была как-то не так, как обычно, в какой-то форменной куртке со специфическими погонами работника метрополитена, только что без фуражки… Сам же вагон стоял под парами на каком то открытом перегоне, чего по его теперешним понятием, вообще, не могло быть в принципе…

Светало. Серый туман смазывал изображение, но обгоревший вагон был узнаваем, да и она тоже, с трудом… Анимация — ежик в тумане, помните? Оказавшись на земле, Лика, запахнув потеплее на себе темно-синюю куртку и, обхватив себя руками, стала медленно карабкаться вверх по склону к виднеющемуся на верху бетонному забору. Пару раз ноги её соскальзывала вниз, и она оказывалась на коленях, а один раз, и вообще, упала на спину и съехала пару метров вниз, но тут же поднималась, только, как-то заторможено и, причем, совсем без помощи рук и снова продолжила карабкаться вверх. Вагон тем временем тронулся дальше. В его сторону она даже не посмотрела…

Экраны стали гаснуть, снова один за одним, только в обратной последовательности: последний, предпоследний и так до самого конца, начала, то есть… Наконец, погас и последний, но тут же включился снова. Здесь Лика снова была в своем платье от Рванья и пялилась на себя в зеркало, вернее в то, что когда-то так называлось. Смотреть продолжения спектакля Лорман не стал. Культурная программа закончилась, пора было подумать о том, как отсюда выбираться. Хватит и того, что он не помнил, как здесь оказался, перед этими телевизорами и сколько прошло времени после его падения в яму, чтобы и дальше еще танцевать под неизвестно чью дудку. Стул, на котором он сидел, теперь тоже ему был не нужен, он то и полетел в светящееся «окошко»… Телевизор взбрыкнул и заглох, погас, выключился, то есть. Выключился и задымился… Потом задымился второй, третий, четвертый… Появились первые желто-синенькие огоньки, сразу же почувствовавшие себя здесь хозяевами, в этом изобилии пластмассы, с любовью и нежностью принявшиеся облизывать все что в этих телевизорах могло гореть и что, пока еще не могло… Маленькие такие, жадненькие и гаденькие язычочки, ничем не брезгавшие, даже друг другом, поглощаемые один другим и тут же увеличивающиеся в размерах за счет пожираемых собратьев. Телевизоры стали один за другим вспыхивать и плавиться, стекая на пол. Для кого-то представление только что закончилось, а для кого-то — только начиналось! Скоро должны были начать рваться кинескопы, а выхода из этой комнаты, как догадался Лорман, уже не было, для него не было… Вернее был, но один… на тот свет!

Парень бросился к двери, но та, кроме того, что была железной, так еще оказалась и закрытой. Он сразу понял, что голыми руками её не возьмешь, но и с нахрапа тоже, требовалась длительная осада… Но маленькая комната довольно быстро заполнялась едким дымом, дышать с каждой минутой становилось все труднее и труднее, точнее, дышать становилось уже совсем невозможно и поэтому об осаде двери или подкопе не могло быть и речи… Лорман в сердцах дернул за ручку, у него еще было настроение на шутки, ну, и…еще совсем немножко для этого времени!

— Вот и все, — Лорман закашлялся, обращаясь неизвестно к кому, скорее всего к тому, кто его сейчас снимал. А то, что его снимали, он и не сомневался. Иначе, зачем все было нужно. Проще было прикончить его еще в самом начале. Кино заканчивалось, последняя сцена подошла к своему финалу. «А все-таки ты урод, парень, — Лорман снова закашлялся, только уже сильнее, оперся спиной на дверь и стал съезжать вниз. Прогремел взрыв, это не выдержал температуры один из кинескопов. Стеклянные осколки зазвенели по стенам, один больно впился ему в щеку, ерунда какая, второй вырвал из руки кусок мяса. — Все-таки ты парень, урод, — Лорман снова закашлялся и засмеялся одновременно. — Значит кино, говоришь, любишь? Ну-ну, будет тебе сейчас кино!» Парень залез в накладной карман своих армейских брюк и нащупал там здоровой рукой округлое тело гранаты. Оружия с ним не было, потерялось где то, а вот граната осталась. А может её специально ему оставили, что бы конец был поинтереснее и поэффектнее, а может и нет, кто его знает? Лорману на это было уже совсем наплевать, как и на себя, впрочем, тоже. У каждого человека свой предел прочности, у него он закончился. Сколько раз можно умирать? Это и надоесть, в конце концов, может… Да и устал он, и дым еще этот, глаза забивающий и глотку. Лику вот только жалко было, но радовало то, что она была жива, а это главное. Раз до сих пор смогла уцелеть, значит и дальше сможет. «Вредина такая, — Лорман слегка, краем губ, улыбнулся и снова закашлялся, — и чего только я в ней нашел? Ни сиськи, ни письки и попка с кулачек, а платье? Где она его только надыбала? — Лорман сглотнул. — Ты выберешься, слышишь? Ты обязательно должна выбраться, иначе… Иначе зачем все это?» Он вдруг вспомнил, как они познакомились. Тогда она, мельком взглянув на него, даже разговаривать с ним не стала, промурлыкала номер своего телефона и упорхнула, тогда она даже имени ему своего не сказала, телефон только, тогда… Лорман вытер пот со лба и снова улыбнулся. «Если бы повторить все с начала, — представил он, — подошел бы ты к ней снова? Не знаю, наверное… — парень вздохнул. — Конечно, подошел бы…Десять раз, двадцать раз, тридцать раз подошел бы… Вот захотела бы она мне дать свой телефон? Вопрос, конечно… А все же мне повезло, — прохрипел он в пустоту. — Слышь, фокусник, к тебе обращаюсь? Я за эти несколько суток пережил столько, что некоторым и жизни не хватит, чтобы весь тот кайф схватить, что я здесь поймал, понял? Но самое главное то ведь даже и не в этом. Самое главное ведь, что все это я пережил вместе с ней… Понял? Куда тебе, — Лорман закрыл глаза и попытался представить себе её лицо. — Ты ведь урод и неудачник… И чего ты добивался, и чего ты добился, не понял я? Дурак ты, паря, и шутки у тебя дурацкие…» Стало очень жарко, духовка постепенно раскалялась. Воздуха же, вообще, почти не осталось… «Мам, прости меня, я не специально, — мысли его стали прыгать и путаться. — Так получилось…Лик, ты тоже меня про… Ты только не сдавайся, а я тебе хоть немного… Скажи, да… Для меня это очень… С работы выгонят… В кино так и не сходили… Зато сам снялся, жаль не заплатят… Кто не заплатит? — он вдруг усмехнулся абсурдности такой мысли. — Совсем крыша поехала, ведь никого же не осталось, Боже мой, мы же с ней всех пережили… Дурдом на колесиках…И почему я не уехал в какой-нибудь другой го…»Когда от дыма голова уже совсем перестала соображать, он достал из кармана лимонку, выдернул за кольцо чеку и подложил её под эту самую железную дверь. «Раз, два, три, четыре, пять, — вспомнил он детскую считалочку. — Вышел зайчик погулять…»

День 5, эпизод 8

Эпизод VIII

Лика тем временем все еще продолжала изучать себя в зеркало. Отражение было знакомым, но не настолько, что бы въехать в него с первого раза, не такое, чтобы с ним можно было породниться. Она …и не она, лицо вроде знакомо, Лика провела пальцами по щеке, а вот все остальное? «Фрау ряженная. А вот глаза… Да, — вздохнула она, — глаза уже не те, взгляд изменился, — поняла она. — Совсем не мой взгляд, холодный какой-то и серьезный… И, вообще, это не я… Неужели я так повзрослела, не прошло и полгода!»

Вечер продолжался… Оркестрзаскрипел смычками следующую мелодию, кажется, это был «Лебедь» из сюиты «Карнавал животных» Сен-Санса. Бывший профессор в заношенном до дыр фраке снова самозабвенно ударил в тарелки, «животные», разобравшись по парам, снова в танце поплыли по залу… Лика снова взглянула в зеркало на свое отражение. Где-то она уже видела это платье, где? Она сморщила лоб, пытаясь припомнить, и даже потерла пальчиками виски, чтобы сосредоточиться, но тщетно… Картинка стерлась из памяти. Это белое лицо, этот ледяной взгляд… Когда-то все это она уже видела. «Только вот где и когда?», — пыталась она вспомнить, и ничего у неё не получалось. Тогда она оторвалась от своего отражения и медленно и сосредоточилась на зале. Зал тоже показался ей знакомым: эти золотые подсвечники, эта вычурная люстра катастрофических размеров, тоже из золота… Постепенно появился эффект присутствия в месте, которое она уже когда то посещала. В это не верилось, но и зал постепенно тоже становился узнаваемым, как и её это новое карнавальное платье. Лика похолодела: «Платье…» Ключик к памяти был найден, она вспомнила, она вдруг ВСЕ вспомнила!

Когда-то она уже мечтательно, прикрыв глаза и, склонив чуть набок свою прелестную головку, по нему кружилась. Оркестр тогда играл вальс, а вокруг также кружились красивые молодые пары: военные в белых мундирах с золотыми эполетами, господа в черных фраках и дамы в воздушных, играющих блесками разноцветных платьях с нарумяненными щечками и в длинных, по самый локоть беленьких перчатках… Все здесь звенело, кружилось, сверкало! И она тоже кружилась вместе со всеми, точно в таком же белоснежном платье, только еще лучше и красивее! И, вообще, не только платье, а она сама была здесь самой лучшей и самой красивой! Потому что… Потому, что это был её бал, бал в её честь, первый и, может быть, последний бал в её жизни, и она была на этом балу Королевой!!! Вальс и музыка… Вой метели и потрескивание дров в камине…

И вот все повторялось сначала, только летом: военные в белых мундирах с эполетами и красными воротниками, дамы в своих платьях, оркестр… Только добавился еще запах сырости и более полное ощущение реальности происходящего и платье на ней было сейчас другое, не то белоснежное и легкое, что во сне, а изумрудное и тяжелое, что на портрете. Лика незаметно себя ущипнула, не сниться ли?

— Все, правда, — от глаз распорядителя ничто не могло укрыться в этом зале, — можете не щипать… Бал настоящий и вы тоже…настоящая!

— Сомневаюсь, — Лика даже не посмотрела в его сторону. Её взгляд был полностью теперь прикован к своему портрету. Что-то ей теперь в этом портрете не нравилось, что? Лика снова критически прошлась по своему отражению. «Вот оно, — сообразила, наконец, она. — Прохаживающиеся за моей спиной пары (танцевать к тому времени они уже закончили) совсем не отражаются в этом зеркале, там только я и черная пустота за мной…»

— Зря…

— А вы, — Лика, наконец, оторвалась от зеркала и посмотрела на карлика, — вы, настоящий?!

— Удивляетесь, что людей нет в зеркале? — этот карлик потрясающим образом мог пропускать мимо ушей ненужные ему вопросы.

Лика не ответила, она ждала ответа, но карлик, как бы про него уже и забыл, продолжая гнуть свою линию:

— А вы повнимательней присмотритесь к отражению, может, и еще чего заметите? — он улыбнулся, показав свои съеденные, но еще крепкие желтые зубы.

«Колье», — поняла она и машинально дотронулась до своей голой шеи. Там оно было, здесь — его не было!

— Вот именно, — распорядитель продолжал улыбаться. — Это не зеркало, милочка…

— Портрет! — Лика почувствовала, что её ноги перестают её слушаться. «Это же портрет…графини! Но это и мой портрет тоже! — испугалась она и вытаращилась на картину. — Этого не может быть! Неужели сон и в самом деле становится явью? — успела она еще подумать перед тем, как полностью отключиться. — Только там её…меня, кажется, еще утопили и похоронили…»

Дневная жара сменилась ночным холодом, снова пошел снег, запорошив все кругом, оставив не тронутым только черную гладь графского пруда, да отражающиеся в нем звезды…Сколько лет прошло, эпохи сменились, цивилизации развалились, а здесь все осталось по-старому, разве что только дворового люду не стало, так эти, вообще, пропали, и не только отсюда. Бранные остатки человечества, может, еще и прятались где по подвалам, но их осталось уже так мало, а может и совсем не осталось, как и того съеденного зверем чудака из кинотеатра, что из-за этого и расстраиваться было не надо, стоило не следовало… Пятая цивилизация закончила свое существование! Надо не было? Наоборот? Это вы уж у себя спросите, кому это не было надо или куда вы сами не смотрели, потому и не видели? Не понятно? А вы посмотрите по сторонам, высуньтесь из своих раковин и «мерседесов», продерите глаза… Посмотрите и подумайте, пока еще есть время, пока там ветер еще между развалин и пустых домов мусор не гоняет и прошлогодние листья как на кладбище! Может все еще и сложится! Все, может быть, еще и получится, во всяком случае, может, хоть, не развалится! Всего то надо, что немного подумать, как хорошим людям, да и не только, жить дальше и что делать такого, чтобы и детям, и их внукам, и правнукам, еще этой жизни хватило… Всего то надо, что высунуться, посмотреть по сторонам, немного подумать и решить: «Как нам всем жить дальше, что бы всего этого не случилось?»

Выбитые стекла, облезлые стены, заколоченные двери и горбатая, местами уже содранная крыша одноэтажного строения, — это все сверху. И полная всему этому противоположность — снизу… Отражающаяся в лунном свете пруда сияющая красота как будто только что воздвигнутого дворца, воздвигнутого, правда, только вверх ногами… Что это, извращенное, перевернутое отражение действительности или печальная сказка в лунную ночь? Наверное…и то и другое, какая разница, если все равно этого никто и никогда не видел и вряд ли когда уже и увидит.

Волк обогнул пруд и приблизился к дому. Черные глазницы окон его не пугали и убогий вид здания тоже. По сравнению с другими сохранившимися еще строениями в городе, этот дом был даже еще ничего, хотя и деревянный, а может, потому и был еще ничего, что деревянный и построенный был руками и на совесть, что даже благодарные потомки не смогли его разрушить. Все может быть, архитектурные достоинства строения зверя не интересовали. Его интересовало другое, причем, интересовало и пугало одновременно. Ему не давало покоя то, что творилось внутри этого полуразвалившегося великолепия, что там такое внутри этого большого сарая происходило? А что до внешнего вида этого бывшего дворца, так дерево, из которого он был построен, оно ведь и в лесу было деревом, и какое до всего этого зверю было дело. Волк остановился и повел носом, там кто-то был и не один, причем… Осторожно приблизившись чуть ближе, он застыл, и снова принюхался. Запах одного из присутствующих в доме был ему знаком. Он еще раз повел носом, пытаясь вспомнить его получше, пока, наконец, и не вспомнил… Это был запах того самого серого существа с шестого этажа, которое его чуть не убило стеклянным осколком, якобы случайно выпавшим из окна. Второй же запах принадлежал живому человеку. Еще здесь присутствовал запах сырости и страха, но последний исходил уже от него самого.

Все вдруг исчезло и Лика, вообще, не сразу сообразила, что случилось и куда все подевались. Только, что горели свечи и звучала музыка, за спиной кружились танцующие пары и чинно прохаживались под ручку со своими старыми пнями не менее старые вешалки. Совсем недавно еще ей действовал на нервы этот занудный карлик с грязными ушами и убивал своей реальностью, висевший на стене портрет утопленницы и вот, на тебе, ничего этого вдруг не стало. Какая-то секунда и все провалилось в тартарары, включая…и её саму!

В одну секунду стало темно, тихо и холодно. Лика поежилась. Она с изумлением вдруг поняла, что не стоит, а сидит в каком-то мягком кресле, стоящем в самом дальнем углу большого зала. В темноте, она даже не сразу сообразила, что находиться все там же, где и была, так здесь все изменилось. Почти все окна были без стекол, из рам торчали только осколки. Некогда закрытые двустворчатые двери сейчас были открыты и представляли собой жалкое и скрипучее зрелище, гоняемые туда-сюда налетающими порывами ветра. В зале было темно, но не очень. Через окна сюда заглядывали звезды, и проникал дьявольский лунный свет, совсем чуть-чуть и по-своему оживляющий это мрачное место, делая его при этом еще страшнее и мрачнее, разукрасив своими серыми бликами многочисленные, висящие на стенах бледные портреты бывших его обитателей и владельцев.

Его она заметила не сразу, хотя он стоял рядом, но только чуть левее, загораживая собой одно из крайних окон, черный силуэт, закрывающий звезды. Ни фигуры, ни лица, ни рук, только острый конец капюшона на фоне черного неба, только длинная, спадающая до пола средневековая монашеская ряса, только…

Она даже не увидела его, она его почувствовала. Почувствовала на себе его взгляд, колючий и холодный, похолодела от страха и лишь потом только увидела и его самого, стоявшего в стороне и спокойно дожидающегося, пока она соизволит его заметить.

— Кто вы? — прошептала Лика, и её ногти впились в подлокотнике кресла. Хотела спросить и еще что-то, но язык перестал её слушаться, превратившись в неуправляемый кусок мяса, неизвестно зачем, застрявший между зубами и горлом несчастной.

Он не ответил, не соизволил ответить, только подошел ближе и стал, но только уже с другой стороны кресла. Теперь лунный свет падал ему на лицо, но лица все равно не было видно, только нос и подбородок. Все остальное закрывал большой монашеский капюшон, тень от которого скрывала и его глаза, внимательно следящие за нею.

— Кто вы? — переспросила Лика, еле ворочая занемевшей конечностью.

Вместо ответа монах, как она успела про себя его окрестить, подошел ближе и что-то ей протянул, красиво блеснувшее в лунном свете.

— Что? — Лика не спешила брать подарок.

— Одень, — приказал он.

— Зачем? — напряглась она. — Мне это не надо…

— Одень, я сказал, — голос его был тих, но настойчив и Лика сразу поняла, она была умненькая девочка, что в этом вопросе с ним лучше не спорить. Все равно будет так, как он сказал и не иначе. Она испуганно протянула руку и взяла ненужный подарок.

— Вот так-то лучше, — одобрительно кивнул он. — Я знал, что ты хорошая девочка…

— Кто вы? — Лику заклинило. Дрожь била все её тело и от его вкрадчивого голоса теплее не становилось, только еще хуже…

— Я? — Лика заметила, как его нижнюю часть лица, верхнюю она не видела, исказила, перекосила дьявольская ухмылка. — Я именно тот, которого вы только что помянули всуе…

— Вы читаете мысли?

— Это трудно? — он обошел её сзади, настолько близко, что Лика на себе почувствовала холод, исходивший от его тела, и помог застегнуть ей на шее замок украшения. — Отлично, — сказал он и подал ей руку, чтобы помочь подняться с кресла. — Прошу следовать за мной, графиня.

Лика чуть не потеряла сознание от его этого обращения и прикосновения его холодной руки. Лишь только нечеловеческим усилием воли она, заставила себя подчинится его властному голосу. На ватных ногах она последовала за ним. Они двинулись через весь зал к противоположной его стороне. Два мрачных силуэта в мрачном обаянии вселенной.

— Я уже умерла? — спросила она, когда они были уже на середине зала.

— Это имеет значение?

— Вообще то, да…для меня, — Лика потихоньку стала приходить в себя, появился даже какой-то интерес к происходящему.

— Считайте, что…да, — Лика не увидела, его лицо от неё теперь полностью скрывал черный капюшон.

— А если нет? — тут же задала она другой вопрос.

— Тогда нет, — незнакомец, кажется, улыбнулся. Если только нервный перекос его узких бесцветных губ можно было обозвать этим словом. — Как видите, — продолжил он, — у вас, графиня, есть выбор. Хотите, будьте мертвой, хотите — живой, мне без разницы…

— Я не графиня, — возразила она, — и никогда ею не была!

— Это вы так думаете, — он снова подвел её к большому зеркалу, только теперь оно уже так не блестело, как только что, когда здесь свечи горели, остановился и продолжил:

— Смотрите, вот ваше зеркальное отображение, — сказал он и надавил на его угол. Зеркало утонуло и повернулось своей тыльной стороной к говорившим. — А вот ваш портрет, только сделанный больше трех веков назад незадачливым художником, обвиненным в вашем убийстве, пойманном и казненном потом вашим отцом. Есть разница? Насколько мне известно, его еще обвинили и в краже колье, которое теперь красуется на вашей шейке.

Его ледяные пальцы при этих словах коснулись её шеи и прошлись по ней до самого подбородка, задержались на нем и затем нагло коснулись её губ. Лика, как завороженная, следила за его движениями, чувствовала на своих теплых губах холод его рук и с ужасом понимала, что сейчас она полностью в его власти и что вся её жизнь зависит теперь только от этих ледяных пальцев. Захотят пальчики и сомкнуться у неё на горлышке, хрусть и готово…

— Хорошо, — прошептала она, сил хватило только на это, — пусть будет по-вашему. — Что дальше?

— Дальше? А ничего… — пожал он плечами и убрал руку, — Свадьба будет…

— Вы решили на мне жениться?

— А почему бы и нет? — рассмеялся вдруг он или сделал вид, что рассмеялся. — При жизни не удалось, так может хоть после смерти получится!

— Что вы несете?

— Да, — прошептал он ей на ухо. — И не смей со мной так разговаривать.

— Вы сумасшедший? — она попробовала вырвать свою руку из его холодных пальчиков, которые снова успели в неё вцепиться.

— Нет, дорогая. Я мертвый…

— Что?! — сердце её вот-вот должно было вырваться из груди. — Что вы сказали?

— Когда-то, очень давно вы меня уже отвергли, предпочтя какому-то поручику, а потом еще и убили. Не делайте этого снова. А кстати, вы знаете, как меня убивали? Меня ваш почтенный батюшка заставил утопиться. Однажды ночью он отпустил меня на все четыре стороны, но дорожку, по которой можно было идти, оставил свободной только одну, идущую прямо через пруд…

— Да пошел ты, — Лика даже не заметила, как перешла с ним на «ты», — Никакая я не графиня, понял? — Лика принялась расстегивать на платье пуговицы и нервно стаскивать с себя это отсыревшее тряпье, пропахшее временем и нафталином, хорошо, что догадалась под низ надеть джинсы и футболку, а кроссовки она и не снимала. — И никогда ею не была к вашему сведению!

— Ты не помнишь, это было в другой жизни…

— Палата номер шесть! — еще пару рывков и платье оказалось на полу. Дернула колье, но то не поддалось, металл все-таки, хоть и драгоценный.

— Но я не утонул, как видишь, — художник или его дух, Лика совсем запуталась, снова зло рассмеялся. — Хочешь узнать, как я остался жив и смог выбраться из той проруби?

— Только, что вы говорили обратное, — съязвила Лика, — что вы давно мертвый? Крыша едет или нелады с памятью?

— А ты злая, — заметил он. — Раньше ты такой не была…

— Какая есть.

— Ты меня расстраиваешь, принцесса.

— Не больше, чем вы меня…

— Я имею право, — еле слышно проговорил он. — Я за это право душу дьяволу продал.

— Неужели, как романтично! — Лику явно несло, но она была не в силах уже остановиться. — Ну и как, господин вечный мученик, мучиться еще не надоело?

— Привык, — говоривший скинул с лица капюшон и уставился на неё своими пустыми глазницами, — и даже получаю от этого удовольствие.

Лика в испуге отшатнулась. Лысый череп и черные впадины вместо глаз, да еще и в лунном свете не очень-то способствовали оптимизму, а когда он еще выставил на обозрение и свои изуродованные пытками кисти рук со скрученными пальцами, то ей и, вообще, чуть плохо не стало.

— Страшно? — усмехнулось чудовище. — Это все дело рук вашего батюшки, покойного Владимира Андреевича. Сначала он мне выжег на голове волосы, потом изуродовал мне пальцы, что бы я никогда в жизни больше не взял кисть в руки и не смог ничего написать… Но и этого ему показалось мало, тогда раскаленным железом он выжег собственноручно мне глаза, чтобы я уже больше никогда не смог увидеть того, что когда-то сам же и написал, например, ваш портрет, графиня. — А потом он меня помиловал, — странно, но тихий голос говорившего был совершенно спокоен и безразличен, — и отпустил на все, как я уже вам говорил, четыре стороны…

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросила Лика, прикидывая в уме расстояние до окна и вероятность успеха задуманного побега. Все же просто так умирать, пусть и за компанию с этим уродом, ей все-таки не хотелось. — Мне совсем не интересны эти ваши средневековые бредни…

— Вы хотите бежать? — он усмехнулся. — Бесполезно…

— Отпустите меня, пожалуйста, — захныкала она. Когда-то этот прием очень даже не плохо срабатывал. Мужчины на него попадались. А что может быть слаще для калеки, решила она, продавшего душу дьяволу, да еще и обреченного теперь на вечное прозябание в подвешенном состоянии, как не вид горьких слез той, которая была всему этому причиной.

— Не старайтесь, — устало вздохнул он. — Я вижу, что ваши слезы все насквозь лживы, так же, как и вы сами. У меня хоть и нет глаз, но вижу то я все равно лучше вас всех зрячих, вместе взятых, у меня, можно сказать, нет рук, но я все равно, как видите, пишу картины, у меня нет души, но я все равно живу…

— Может вам помочь умереть? — Лика сразу же подкинула ему новую идейку. Уж лучше он, чем она, это было б правильней…

— Звучит заманчиво, — кивнул он, я подумаю. А теперь я хотел бы показать вам свои новые картины, те, которые были мной написаны уже после вашей и моей смерти.

— Значит, я все-таки умерла?

— Нет, но скоро умрете, вам не долго, уверяю вас, осталось мучаться… Но вы не бойтесь, ваша смерть будет легкой и безболезненной. Вы умрете и снова окажетесь на балу, откуда я вас так нахально вырвал, даже не соизволив испросить на то вашего глубочайшего позволения.

— Как это, — не поняла она?

— Очень просто, — сверкнул он в темноте зубами. — Это ведь был бал мертвых: убиенных, самоубийц и прочих неудачников этой жизни, например, утопленников и утопленниц…

— Вы хотите сказать…

— Вот именно. На этом балу вы были единственной живой душой, неужели вы не заметили?

— А мои родители, — Лика готова была уже разреветься, — они что, тоже…

— Конечно, — говоривший деланно вздохнул. — Извините меня, я совсем вам забыл сказать, но вашу мать убили, а отец, ваш дорогой папочка, сам разобрался со своей жизнью.

— Не правда!

— Почему же…

— Потому, что это все вранье, — Лика больше не смогла сдерживать слезы и расплакалась. — Я не верю ни одному вашему слову.

— Не верь. Ты бы о себе лучше подумала, — тембр его голоса совсем не изменился. Шипение ядовитой змеи и то, наверное, было слаще, чем этот его убаюкивающий голос. — Тебя, кстати, тоже ждет не лучшая участь, например, голодная смерть в метро, там, где вы с дружком несколько дней резвились или…

Его отвлек какой-то посторонний шум, донесшийся с улицы, и он замолчал, внимательно прислушиваясь к посторонним шорохам, но все было тихо, и он принялся снова за свою жертву.

— Или, — продолжил он свою мысль дальше, — я поступлю с вами точно так же, как когда-то покойный граф поступил со мной, — он замолчал и повернул свои глазницы в её сторону, наблюдая за произведенным эффектом от своих слов. Эффект, действительно был потрясающим, Лика уже почти не держалась на ногах. — Или…

— У меня, похоже, нет выбора, да? — теперь Лика уже окончательно поняла, что она пропала.

— Похоже, что так, — кивнул он.

— Тогда расскажите мне, хоть что со мной случилось, и как я здесь оказалась? Еще сегодня утром я была дома и вот…

— Не были, — перебил он её. — Вам просто это казалось, что вы были дома. Вы хоть знаете, какой сейчас год на дворе?

— Две тысячи… — Лика стала говорить и замкнулась, догадавшись, что ответ все равно будет не правильный. — А какой? — взглянула она на него с испугом.

— Две тысячи восемьдесят седьмой, сударыня…

— Какой?! — Лика повисла у него на руке, — Что вы сказали?

— Все именно так и есть, красавица, ты не ослышалась, — художник, наконец, подвел её к развешанным на стене своим картинам. — Можешь сказать спасибо своему папочке, это именно он тебя сюда и отправил, после чего, спокойно взял и застрелился. Продолжать?

— Да, — Лика нашла в себе силы не свалиться на пол и мужественно решила узнать всю правду, какой бы она не была для неё тяжелой. — Я запуталась со своими отцами, это тот, который Владимир Андреевич?

— Нет, который Александр Васильевич.

— А-а, — протянула она, — понимаю. Первый это тот, который был у меня отцом, когда я еще была графиней, а второй…

— Вот именно. Вы еще что-то узнать хотите?

— А вы мне еще ничего и не рассказали.

— Хорошо, слушайте, у нас есть еще немного времени, да и вам, я смотрю, еще немного пожить хочется…

В течение следующих десяти минут он ей вкратце рассказал о всех тех событиях, случившихся после её исчезновения и даже больше, например, о свихнувшемся на любви к Маргарите умненьком инженерике, который из-за того, что одна дамочка не разделила его пылких чувств решил отправить её на тот свет, а вместе с ней её родную сестру и еще четырех подружек, что бы ей там скучно не было. Но после того, как несколько подружек были уже у ангелов, он вдруг испугался содеянного, и сам бросился под поезд…

— Злодей этакий, — говорившего, явно эта история радовала, — захотел отправиться на тот свет, предварительно решив расстроить всю, так хорошо налаженную им же самим систему. Пришлось брать все в свои руки, — художник любовно поправил на стене одну из висящих там картин. — Мне тогда эта его идея очень даже понравилась. Компьютер все делает сам, ты только фото наблюдаемого объекта заведи в память, а дальше и делать ничего уже не надо, указать только еще место и время, где объекту предстоит самостоятельно расстаться с жизнью, и все… А хочешь и сам можешь поиграть с ним в кошки-мышки в режиме реального времени. Я потом одного офицерика так на шпалы отправил, а вот с этой Маргаритой, черт бы её побрал, почему-то не получилось. Надо было заложить в программу её данные, что я потом и сделал, да ждать, пока она снова в метро не заявится… Но мне так эта игрушка понравилась, особенно эта его идея со звездочкой, что очень уж самому хотелось самому с этой задачей справиться. Только зря столько времени потратил… Но это цветочки. Полковник Смирнов вдруг решил, что твое исчезновение это моих рук дело, он даже на Лубянку меня таскал. Так что пришлось выкручиваться, не до игры стало. Ну и переполошились же все, — художник покачал головой. — ФСБ все видеокамеры поменяла в подземке, центральный компьютер сменило… Да только все без толку, монстр уже проснулся…

— С какой Маргаритой? — насторожилась Лика. Если Машка здесь, то почему она не может быть там?

— Сестрой той девки, что тебя на бал мертвецов притащила, — рассмеялся он дьявольским смехом.

— О боже! — воскликнула она. — Значит, и она тоже оказалась под поездом?

— Нет, у неё хватило ума больше в метро не соваться.

— Ты псих!

— Конечно, — он даже не стал отпираться. — В вашем мире мне места нет, а на тот свет грехи теперь не пускают, вот и болтаюсь теперь здесь в межпространстве. Надо же мне как-то развлекаться, вот еще и картинки рисую… Но хватит, — тон его резко изменился, и в голосе снова появились металлические нотки. Лика обреченно поняла, что и эта игрушка, то есть она сама, ему тоже уже, похоже, надоела…

— А что это за картина, — попробовала она уцепиться за первое попавшееся, что подвернулось под руку.

— Какая?

— Вот эта, — Лика ткнула пальцем в ту, которую он только, что поправлял.

— Последняя моя, я её написал совсем недавно, кажется лет девяносто назад, а может чуть больше…

— А что здесь нарисовано, — тянула она.

— Изображено…

— Да, изображено, — кивнула Лика.

— Не знаю, — честно признался он. — Это картинка из будущего…

— Озимандия, — прочитала она название. — Странное название…

— Может быть, — пожал он плечами. — Это было выбито на колонне, а голова валялась рядом. Что увидел, то и нарисовал, бред какой-то… Само слово, скорее всего, ничего не значит, но я его ввел в программу компьютера, и оно некоторое время будоражило сознание некоторых твоих знакомых, той же Риты, например.

— Каким образом?

— Видения всякие… Например, ей привиделась исчезающая в дымке яхта с этим названием, когда она было уже совсем решила расстаться с жизнью, а другому я показал кино в кинотеатре. Все зрители там смотрели один фильмец, а он у меня смотрел другой вместе со своей подругой… Потом он ей еще там горло перерезал, но это уже у него самого крыша поехала, я ему приказывал только с твоей матушкой расправиться и отправить её на бал, чтобы тебе на нем скучно не было…

— Какой ты добрый… А что стало с Лорманом?

— С кем?

— С моим парнем.

— А-а, с этим героем, — вспомнил он. — Да ничего, не расстраивайся. Он вчера себя взорвал гранатой. Вернее, это я взорвал его, его же там была только граната! Наивный, он решил, что перехитрил меня… Но здесь все решаю я, и только я здесь распоряжаюсь, когда жить, а когда кому умирать… По той простой причине, что я мужчина, — говоривший скривился. — Помните это кино? По той простой причине, — он все же решил уточнить свою мысль, — что весь этот мир принадлежит мне со всеми его потрохами и гадостями, от мерзкого, раздавленного таракана до этого самонадеянного ублюдка с гранатой!

— А что ты со мной сделаешь? — перебила она свихнувшегося на своей неповторимости художника. В одно мгновение Лика вдруг обреченно поняла, что из этого капкана она уже не вырвется. Часом ли раньше, часом ли позже? А если и вырвешься, подумала она, то все равно попадешь, черт знает куда, только не к себе домой и стоит ли тогда рыпаться?

— Не бойся, больно не будет, — успокоил он её.

— Ты мне отрежешь голову и съешь?

— Нет, это очень просто, быстро и банально. Ты будешь умирать медленно и так, как только я захочу. А теперь раздевайся…

— Зачем, а без этого нельзя? — Лика побледнела.

— Нет, — сказал он и стал сам скидывать с себя свое монашеское одеяние.

Вытаращенными глазами она наблюдала за тем, как его скрюченные пальцы стали медленно развязывать на своем поясе толстую веревку, подпоясывающую рясу. Вот ненужная веревка полетела на пол, следом на пол упала ряса. И вот уже это чудовище, это некогда романтичное создание, по уши влюбленное когда то в юную графиню, в жизнь и в свои краски, а теперь всё и вся только ненавидящее, и за свои неполные пол тысячи лет так и понявшее, что такое жизнь и зачем она дана человеку, это проклятое богом создание, вбившее себе в голову, что та юная особа, что испуганно сейчас прижалась спиной к стене и таращилась на него своими испуганными глазами, что она то и была той самой причиной, из-за которой то и пошла кувырком вся эта его проклятая жизнь, это чудовище предстало перед ней сейчас в своем первозданном виде.

Застывшими от ужаса глазами она впилась в его высохшее, изуродованное тело, напоминающее от многочисленных на нем шрамов скорее грубую шкуру ящура, чем кожу человека, шкуру старого ящера…

— Раздевайся, — повторил он, — не заставляй меня применять силу.

Дрожащими от страха и напряжения руками Лика стала стаскивать с себя через голову футболку, зачем-то одетую её поверх корсета. Голова слегка застряла в её узком горлышке, но все-таки пролезла. Когда с этим было покончено, несчастная принялась за джинсы: ремень, пуговица, молния. Показались белые трусики и обнаженные ляжки ног. Пояс брюк остановился на коленках, пришлось снимать кроссовки, чтобы закончить начатое. Еще пол минуты и джинсы валялись на полу рядом с майкой, а ступни ног девчонки прилипли к холодному кафелю пола. Лика выпрямилась и вопросительно посмотрела на своего мучителя. Теперь она уже была только в трусиках и полупрозрачном корсете телесного цвета. От его страшных глазниц её почти обнаженное тело спасало теперь только это, — узорчатые трусики, да… Лика взглянула на свои груди, коричневые, большие соски бесстыже выпирали из-под прозрачной сбруи наружу. Она тут же прикрыла их руками, но это было уже лишнее.

— Дальше…

— Что?

Но повтора команды не последовало. Пустые глазницы безразлично созерцали бесстыдную наготу пленницы, её стройные ножки, чуть выпуклый живот, упругие, рисованные груди… Лика завела руки за спину, нащупала узел шнуровки и потянула за конец, узел развязался. Потребовалось еще несколько минут, пока она справилась со всей шнуровкой корсета и смогла ослабить его так, что даже смогла из него выскользнуть, стянув его через ноги вниз и затем став на него голыми ступнями. Он же все это время спокойно наблюдал за её манипуляциями без каких-либо попыток вмешаться. Наблюдал, надо отметить, совершенно равнодушно, словно и не по его воле все это здесь происходило. Лика снова в надежде посмотрела на своего тюремщика, но тот лишь кивнул своей лысой головой, давая понять, чтобы та продолжала. И она продолжила, а что оставалось делать, упереться и ждать, пока это чудовище само с неё их стащит. Пальцы подлезли под резинку и медленно стали спускать этот последний остаток цивилизации вниз по бедрам.

И вот уже Лика стояла перед ним, голая и беззащитная, со страхом в сердце ожидающая продолжения всего этого кошмара. Но продолжения к её изумлению не следовало… Этот урод напротив кажется и, вообще, забыл, чего он от неё хотел и зачем, собственно, затеял все эти раздевания. Он просто стоял и смотрел на её обнаженное красивое, хоть и покрытое все от холода мурашками тело, взамен предоставив ей для обзора свое исковерканное и безобразное… Жизнь и смерть, тепло и холод, и все это в лунном свете просачивающейся в этот зал вселенной…

Время остановилось, во всяком случае для Лики, даже через корсет примерзшей ступнями к полу. Ей так было холодно и страшно одновременно, что она даже уже и не знала, от чего больше у неё стучали зубы, от этого убийственного холода или от нечеловеческого страха, проникшего в её душу и завладевшего всем её телом? Она хотела его не бояться, уговаривая себя, что все равно все люди смертны и это событие, смерть, то есть, когда ни будь, да случается почти с каждым, стоящий напротив уникум был не в счет, и, что нечего её, собственно, бояться… И не могла! Слезы сами бежали по лицу, а зубы выбивали чечетку. Как она его только ненавидела сейчас, этого уродца, кто бы только знал, заставившего только одним своим видом трястись её от страха. Ненавидела его, ненавидела себя, может быть еще больше за свою трусость и невезение, ненавидела Лормана, бросившего её умирать, ненавидела весь этот мир, провалившийся в преисподнюю к чертовой матери! Но больше всех она сейчас ненавидела своего отца, виновника всего этого, своими руками отправившего её сюда, вырвавшего её из того, такого понятного и так любимого ею мира любви и удовольствий и бросившего её в этот ад на истязание к этому маразматику, пялящемуся сейчас на неё в этом кошмарном зале своими невидимыми глазенками.

Небо за окном заволокло тучами, налетел ветер, и светящаяся до этого серебряным светом луна исчезла, спряталась во мраке ночи. Стало еще темнее, в секунду мир превратился в ночь, в темную, холодную ночь…

Художник, наконец, очнулся, вышел из своего оцепенения и приблизился к стоявшей девушке. Приблизился настолько близко, что Лика почувствовала противный, отдающий гнильем запах из его рта. «Так вот как смерть пахнет, — усмехнулась она, — оказывается, гнилыми зубами и отрыгнувшейся блевотиной…» Холодные пальцы коснулись её груди и прошлись по соску, остановились и стали его нежно поглаживать… Второй рукой он так же нежно провел по колье, сверкающему и переливающемуся даже в темноте. Лика инстинктивно отпрянула назад, но тут же уперлась спиной в стенку. Путь к отступлению был отрезан.

— Не надо, прошу вас, — заплакала она. — Пожалуйста… Не мучайте меня, убейте, но не мучайте, пожалуйста… Я ведь ничего вам плохого не сделала. Я, вообще, никому еще ничего плохого не сделала, — плакала она в голос, и сейчас её слезы были уже настоящими. Когда смерть приблизилась к несчастной на столько, что она даже ощутила её запах, ей вдруг совсем расхотелось умирать, в девятнадцать то лет, когда и жизни то, еще не видела и влюбиться то как следует не успела. Но еще больше смерти она боялась пыток и боли и теперь молила Бога лишь о том, чтобы все это поскорее, наконец, закончилось и он не смог бы уже больше лапать её своими грязными руками.

— У тебя есть выбор, — прошептал он. Лика увидела, как сверкнули в темноте его зубы.

— Какой? — Лика насторожилась.

— Ты становишься моей невестой, — рука его снова легла ей на грудь, но Лика уже не дергалась, что толку. — А я тебе за это оставляю жизнь и кладу к твоим ногам весь этот мир, все его богатства…

Запах изо рта, пустые глазницы возле её глаз, блестящий череп, прямой, с хищными крыльями нос… И вдруг Лика заметила, что она начинает раздваиваться, то есть не она сама, а её уставшее от всех этих передряг и испытаний затуманенное сознание. Неожиданно она вдруг поймала себя на мысли, что находится здесь и не здесь одновременно. Девушка видела себя как бы со стороны, то в этом зале, а то на какой-то еще дороге, и все это сразу и в один момент времени… Какая-то дорога, какой-то джип на этой дороге, яркое солнце и расплавленный асфальт со своим противным запахом.

Дверь со стороны водителя открылась, и она увидела, как сначала, не спеша, показалась, чья-то нога в черном, до идеального блеска начищенном полуботинке, а затем, еще через минуту, и все остальное. Совершенно не примечательный с виду тип средненького телосложения, однако, в черных, со стрелочками брюках и белоснежной рубашке с галстуком. Черное, белое… Черные очки и играющая на солнце белая лысина медленно повернулись в ее сторону, да так и застыли, туго соображая, кому и что это от него понадобилось? Лысый поморщился и нехотя соскочил на расплавленный асфальт, сделал пару шагов в ее сторону и остановился… И тут же впадины вместо глаз и холодная рука на её теле и еще…запах блевотины изо рта! А потом она увидела свою мать, сидящую за рулем в своей красненькой машинке, положив на руль голову… Сердце заколотилось, все было так реально, что даже хотелось в это верить. Дальше было уже не интересно. Дальше лысый подошел к её машине, открыл дверь, вытащил за волосы её мать из кабины и стал её зверски избивать ногами в лицо… Это уже было совсем не интересно, Лика поняла, что сошла с ума… И снова перед ней был лысый, но только уже без глаз…

— …Весь мир будет лежать у твоих ног, я сделаю тебя королевой вселенной…

— Я согласна, — Лика вытерла обреченно кулаком свои слезы, понимая, что другого выбора у неё здесь все равно не появится, что бы она ему сейчас не ответила. Все было решено давно и окончательно, и её мнения здесь никто не спрашивал. — А лучше убейте меня, — шмыгнула она носом, — пожалуйста, зачем вам нужна сумасшедшая?

— Нет, дорогая моя принцесса, вы будите жить вечно, — оскалился он в дьявольской ухмылке и его вонючий рот приник к её искусанным губам…

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

«И сотворил Бог человека…мужчину и женщину сотворил их. И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю… И стало так. И был вечер, и было утро: день шестой…»

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

Эпизод I

Когда Лика очнулась от «любви» и поняла, что может еще что-то соображать, то первое, что она заметила, так это не то, что стонет сейчас прямо на полу под тяжестью навалившегося на неё тела своего новоиспеченного супруга, а сидит в мягком кресле, грациозно откинувшись на спинку стула и закинув ногу на ногу. Еще она заметила, что была уже не голой, а одета в легкое, совершенно прозрачное белое, до пола платье. «Свадебное, — догадалась она и потрогала легкую, почти воздушную ткань на ощупь. Она была чудесна. — «Любимый» время зря не тратил, — усмехнулась она своим невеселым мыслям, — даже про фату вспомнил». Дорогой тоже был здесь и стоял напротив за мольбертом. Он весь был еще в работе. Художник тоже был при параде, сменив свое грубое монашеское рубище на шикарный красный камзол, какие в старину носили. Еще она обратила внимания на его черные с большими бляхами на носах туфли, белые гольфы и напудренный белый парик, спадающий своими локонами прямо ему на плечи. Красное, белое, черное! За мольбертом сейчас трудился совсем другой человек. Светало. За окном темнота уступала место свету. Первые лучи солнца потихоньку уничтожали последние остатки минувшей страшной ночи, все вокруг постепенно оживало. Кошмар, похоже, заканчивался. Постепенно в этом мире все возвращалось на круги своя!

— Привет, — улыбнулась Лика. Что с сумасшедшей возьмешь?

— Привет, — ответил художник и его прекрасное, молодое лицо с ясными карими глазами тоже осветилось радостной улыбкой. — Как спалось?

— Не помню, — пожала она плечами. — Кошмары снились, и голова побаливает, — она принялась легонько массировать двумя пальчиками свои виски.

— Я тебе сейчас дам лекарство, — сказал он и бросил на неё быстрый взгляд. — Выпьешь, и все как рукой снимет. Ну, вот, кажется и готово, — красавчик нанес последний мазок на картину, отошел чуть назад и удовлетворенно, вытирая белым платком руки от краски, залюбовался своим новым творением. — Можешь посмотреть. Кажется, получилось…

Лика нехотя поднялась и подошла к картине. После такой сумасшедшей ночи она себя и в самом деле чувствовала неважно, все тело, как будто свинцом налили, руки тряслись, а ноги подгибались. Эта предательская слабость в коленках, эта старость не в радость…

Портрет получился, слов не было… Художник постарался на славу, вышла она еще лучше, чем в жизни, особенно глаза, такие лучистые, небесно- голубые… И столько в них было жизни и, вообще, вся она на холсте светилась такой энергией и столько в её лице, да и во всем её облике было радости и счастья… Вот только в оригинале почему-то совсем ничего этого не осталось. Лика тяжело оперлась на руку художника, как и портрет, так и светящийся весь энергией и счастьем. «Как в сказке про аленький цветочек, — устало подумала она. — Всего лишь один волшебный поцелуй, и ужасное чудище оказалось сказочным принцем, а ночной кошмар — всего лишь приснившимся видением!»

— Нравиться? — художник с надеждой заглянул в её глаза.

— Очень, — здесь Лика даже не стала кривить душой, портрет ей действительно очень нравился.

— Пойдем, — он снял картину с мольберта и направился легкой походкой в противоположный конец зала, туда, где у него висели все его творения. Лика со своей, неизвестно откуда появившейся отдышкой, еле за ним поспевала, сокрушаясь про себя на эти никому ненужные пространства. Гвоздь под картину был уже готов, и она заняла достойное место в ряду его бывших творений.

— Эта лучше всех, правда? — он никак не мог нарадоваться на свое произведение. — У меня каждая следующая картина всегда лучше предыдущей.

— Опыт, — Лика тяжело закашлялась. — Так и должно быть.

Она посмотрела на другие картины. Там везде были изображены очень красивые женщины, все такие разные и все такие одинаковые… Все в белоснежных, почти невесомых, воздушных платьях, и все на совершенно черном фоне. Белые невесты в ночь черной свадьбы…

— Конечно, — согласился он, — и не только. Ты присмотрись, дорогая, ты здесь самая красивая, прямо вылитая графиня!

— Я и есть графиня.

— А кто спорит, — кивнул художник, — самая, что ни на есть настоящая!

— Я только себя плохо чувствую, — тяжело вздохнула она, — и хотела бы выйти на воздух.

— Без проблем, родная, — он развел в разные стороны руки, — Здесь теперь все твое и ты вольна делать все, что хочешь, счастье мое…

Сказав это, он чмокнул её в губки и радостно закружился с воображаемой партнершей в танце вальса по великолепному, впитавшему в себя все краски мира, залу. Лика лишь с завистью посмотрела ему в след. У неё сегодня такой прыти не было… Дождавшись, когда её суженный скрылся из виду, она тяжело двинулась к выходу в надежде, что может хоть там ей немного станет легче. Но и там ей легче не стало. Оказавшись на веранде, она тяжело опустилась в пластиковое, белое кресло, стоявшее тут же и принялась стаскивать с себя белые свадебные перчатки, фата тоже полетела на деревянный пол, туда же куда и перчатки.

— Что ж, — вздохнула она, — с сегодняшнего дня начинаю новую жизнь, как ни как я теперь замужняя дама, хозяйка всего этого…

Она даже не заметила, как снова заснула. И снился ей город, его улицы и люди, отец, мать и многое другое, все то, чего здесь она уже, и она это знала точно, и даже во сне, никогда больше уже не увидит. Машины шуршали шинами по асфальту, человечки спешили по своим делам, солнце стояло высоко-высоко и небо было голубое-голубое, совсем как у неё глаза на картине… Проснулась она только к вечеру, были уже сумерки, да и то только от того, что замерзла. Она оперлась рукой на ручку кресла и только тут обратила внимание на свою сморщенную руку. С испугом она перевела взгляд на другую, та была такая же, вся сморщенная и дряблая, покрытая какими-то пигментными коричневатыми пятнами. А ногти… От её недавнего маникюра ни осталось и следа, какая-то пародия на ногти, а не ногти. Лика отказалась от попытки подняться с кресло и, задрав подол своего свадебного платья, принялась с ужасом за изучение своих некогда красивых ног. Лучше бы она этого не делала. Там торчали высохшие ходули вместо того, что там было еще этой ночью, обтянутые сухой, такой же сморщенной, как и на руках, кожей… «Что это? — не понимала она, уставившись на свои сморщенные ляшечки. — Что он со мной сделал?» Она потянулась к стоящему на небольшом столике неизвестно зачем поставленному туда зеркалу. Сил у неё хватило ровно на столько, что бы до него дотянуться и слабеющей на глазах рукой поднести к лицу…

А ты что ожидала там увидеть, — Лика даже вздрогнула от неожиданности, услышав над самым ухом его голос, — цветущую девятнадцатилетнюю свистуху? Какой год то на дворе, старушка? Чай две тысячи восемьдесят седьмой будет, — он присел рядом с её креслом на корточки итоже заглянул в зеркало, что она держала своими трясущимися руками. — Тебе уже, матушка, вторая сотня лет минула, — улыбнулся он ей в зеркало, — а ты, старая карга, все себя девочкой воображаешь. А ведь жизнь то твоя уже прошла, можно сказать, этой ночью и закончилась… Я же говорил, что больно не будет, а ты дуреха бо…

Но договорить он не успел, получив по лицу тем самым зеркалом, в которое только что смотрелся. Может она и стала каргой сморщенной, да только вот мозги остались у неё теми же, что и были, а уж они-то с этим своим новым саркофагом мирится, ну…совсем никак не хотели! Откуда только силы взялись в её высушенных ручках, откуда резкость такая, но только удар вышел таким, что оно даже треснуло от натуги, разбитое об нос этого смазливого волшебника, попортив ему моську образовавшимися осколками. Поворот же еще этого треснутого, вдавленного в его смазливую морду зеркала по часовой стрелке, довершил начатую картину.

— Я хоть и не художница, — прошипела она своим старческим ртом — но рисовать тоже умею!

От дикой боли художник взвыл и закрыл лицо руками. Сквозь пальцы брызнула алая кровь, залив в секунду его руки и белую манишку. Она с удовольствием заметила, что этот её второй мазок оказался еще более удачным, чем первый. Осколки стекла при повороте зеркала вокруг его греческого носа впились тому прямо в глаза и теперь торчали между кровоточащими пальцами… Бедняга вскочил на ноги и с ревом ринулся к дверям.

Лика проводила его взглядом и осталась одна, один на один с собой и со своими мыслями. Она хотела поднять с пола осколок зеркала и даже уже за ним нагнулась, но в самый последний момент передумала. Незачем этого было делать, травить себя дальше, незачем, да и некогда… Ей вдруг захотелось встать и добраться до пруда. Захотелось пройтись по траве и опустить свои старые руки в воду, почувствовать её прохладу и плеснуть несколько капель свежести на лицо, вернее на то, что от него осталось. Потом повернуться мокрым лицом к солнцу и в последний раз ощутить на себе всю его теплую нежность, потом скинуть с себя этот белый балахон и потихоньку ступить в воду. Сначала одной ногой, затем другой, почувствовать ногами его песчаное дно и медленно-медленно, так чтобы не пропустить ни одного момента этого события, начать погружаться в воду… Старуха прикрыла глаза в предвкушении и стала потихоньку подниматься с кресла. «Знать, так на роду у меня написано, — усмехнулась она про себя, — и не куда мне от этого не деться… Ни в той жизни, ни в этой, ни в следующей…» Силы её таяли прямо на глазах, и ей потребовалось немало времени, чтобы справиться с этим. Но она справилась, и это уже было хорошо. Теперь надо было только успеть добраться до пруда, пока этот её искалеченный, в очередной раз лишенный зрения мазила не вернулся обратно.

— Она была уже на пол дороги к цели, когда тот снова появился на улице.

— Куда собралась, — прохрипел он ей через всю лужайку, — никак купаться?

Старуха не реагировала. Его она больше не боялась. А что он мог ей еще сделать, кроме того, что уже сделал? Молодость он её забрал, жизнь, по сути, тоже, что еще у неё осталось такого, чего бы она боялась лишиться, хромая старость и воспоминания? Но ни того, ни другого ей и самой было не надо, что еще? Он мог лишить её зрения, но она за это только спасибо бы ему сказала. Единственное, о чем она сейчас очень жалела, так это, что сама убить его не может, отомстить за себя и за мать, а остальное… Остальное просто перестало для неё существовать, так стоило ли расстраиваться?

Старуха была уже почти около самой воды, чувствовала её вечернюю прохладу и жадно ловила её запах, запах травы, воды и водорослей, когда он догнал её и с силой рванул на себя. Бедная полетела прямо на спину, но этот изверг даже и не думал её поддерживать, и она со всего маху грохнулась на землю. Испуга не была, просто было немного больно и обидно, что и здесь у неё снова ничего не получилось. Этот новоявленный Фауст даже утопиться и то, самостоятельно ей не позволил.

— Слишком торопишься, — оскалился он, поплавать всегда успеешь, а сначала я у тебя хочу позаимствовать у тебя твои прелестные глазки. Мои то ты расковыряла, придется твоими воспользоваться! Не бойся, я их очень осторожно вырезать буду, ни один сосудик не лопнет. Немного придется повозиться с нервными окончаниями, но здесь тоже не волнуйся, снимем верх черепа и подберемся к ним изнутри, а потом крышку вернем на место, и вместо глаз вставим синие стекляшки. И будешь ты у меня снова как новенькая, даже еще лучше, — засмеялся он, поправляя на глазах пропитанную кровью повязку. Руки и манишка на груди говорившего тоже были все в крови, как, кстати, и лицо, но его это совсем не трогало. Все это было декорацией и никакого отношения к действию не имело, так даже было интереснее. Все это он говорил стоя над ней, а она все это слушала, лежа у его ног. — А затем я тебе вырежу язык, — он присел на корточки и заглянул ей в глаза, — и буду отрубать тебе каждый час по пальцу, чтобы насладится твоей агонией. А когда и это мне надоест, то тогда, может быть я и разрешу тебе умереть, вот тогда-то я только и буду отомщен за все мои перенесенные страдания.

Говоря это, он достал медицинский скальпель и осторожно провел его острым кончиком под её глазом. Стало немного больно, и тут же она почувствовала, как тепленькая кровь, её собственная кровь стала потихоньку стекать по щеке и капать на плечо, заливая белое платье. «Господи, — запричитала про себя несчастная, — ну сделай так, чтобы я не мучилась. Господи, если ты есть, дай мне умереть, освободи из рук этого маньяка. Господи, я ведь никому, ничего не сделала плохого в этой жизни, за что же мне все это, Господи?»

— Можешь не причитать, тебя здесь никто не слышит… Кроме меня, конечно, — художник стал примеряться скальпелем где сделать второй надрез, чтобы ничего не попортить.

Бедняжка закрыла глаза и приготовилась к самому худшему. Похоже, что слова этого ублюдка и, правда, не расходились с делом, и жить ей, вернее мучиться на этом свете осталось совсем уже ничего… Но она ошиблась. Умереть сегодня ей так и не удалось. У кого-то на сей счет, похоже, были немного другие планы.

Сначала она услышала какое-то дикое рычание и тут же лишь удивленный возглас своего мучителя, завалившегося на её голову всем своим телом. Еще она краем глаза заметила нечто черное, мелькнувшее тенью, сбившее несчастного и повалившее его прямо на нее, его огромные острые когти, сильно расцарапавшие ей руку и поранившие плечо. После чего еще только истошный крик обезумевшего от страха и боли художника и дикий рык неизвестно откуда навалившегося на него чудовища. Портом она почувствовала, как по лицу стало стекать что-то теплое и липкое, тут же решив, что это её кровь и скоро уже все закончится. Однако, кровь все лилась и лилась, а сознание её почему-то все не покидало и не покидало, и тогда она поняла, что эта кровь чужая. Хотелось бы, конечно, что это была бы кровь художника, но если честно, то ей было это совершенно уже все равно… Неожиданно все затихло. Все кончилось и больше ничего уже не будет, поняла несчастная. Одного чудовище уже загрызло, и следующей будет она. Тело бедняги тем временем совсем перестало дергаться и обмякло на ней всей своей массой, дышать стало совсем невозможно. Она попробовала своими дряхлыми руками приподнять навалившееся на неё тело, и хоть как-то освободить свою голову, но руки были до того слабы, что ничего из этого у неё не вышло. Дальше дело не пошло. Тогда она решила действовать по-другому и попробовала перевернуться на живот. На это ушли последние силы. Дышать стало легче, но, чтобы выбраться из-под выродка окончательно, об этом можно было даже не мечтать. Последние силы покинули бедняжку, а вместе с ними и сознание.

Сколько после этого прошло времени, она не знала, но когда очнулась, было уже темно. Тучи заволокли небо, и звезд видно не было. Снова, как и прошлой ночью дул ветер и было очень холодно. Её передернуло, она села и обхватила себя руками, чтобы согреться. И только потом сообразила, что мешавшее ей мертвое тело, куда-то исчезло. Она оглянулась по сторонам в надежде увидеть его рядом, но его рядом не было. Тело мертвого художника и в самом деле куда-то исчезло. «Странно, — подумала она. — Он, что решил меня не трогать?» Постепенно в памяти всплыли все последние события и даже черный, лохматый зверь. Она поискала и его глазами, но тоже безрезультатно. Тогда она поднялась и медленно побрела к дому. Страха не было, было одно желание поскорее со всем этим покончить. Покончить раз и навсегда. И что б одним махом. И больше, чтобы не мучиться, не видеть ничего, не слышать и не чувствовать. Она устала, ей сейчас и в самом деле было очень-очень много лет, больше, чем можно даже себе представить…

Старуха добралась до дома и прошла внутрь. Здесь было тихо, даже ветер не шумел в окнах. На полу что-то блеснуло, и она заметила скальпель, неизвестно как сюда попавший. Она нагнулась и подняла его. Отлично, теперь она была вооружена. Во всяком случае, теперь она могла сама лишить себя жизни и не дожидаться, пока за неё это сделают другие. Подняв находку, она застыла на месте и прислушалась. Зал был пуст, и не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Успокоившись, она направилась прямо к картинной галерее, прямо к тому месту, где висел её портрет. С ним ничего не случилось. Она встала напротив и принялась внимательно его рассматривать. Портрет и действительно был очень хорош. «Надо же, — вздохнула она, — как все быстро закончилось. За каких — то семь дней вся жизнь пролетела». Она подошла к своему портрету и вдруг несколько раз вдоль и поперек полоснула по нему лезвием. Полоснула без всякого сожаления. И тут же резкая боль отдалась во всем её теле. Старухе вдруг показалось, что она перепутала и полосонула себя вместо холста. Однако, не увидев на себе порезов, обезумевший от горя человек, недолго думая, повторил попытку. Теперь уже скальпель прошелся прямо по горлу висевшей на стене красавицы, навсегда отделив её чудненькую головку от тела. Резкая боль в горле! Скальпель прошелся и по её горлу. Выронив нож, она схватилась за него руками и обессилено опустилась на пол. Потребовалось минут десять, чтобы боль затихла, и она смогла подумать, что же ей делать дальше. «Ах, так, — разозлилась она, — что ж, посмотрим!» И она, довольно легко поднявшись на ноги, откуда только прыть взялась, быстро, всего несколькими движениями вырезала холст из рамы. Больно не было. Скальпель ведь не касался самого портрета, только холста по периметру рамы. «Где-то здесь должны быть мои джинсы, — вспомнила она, — а в них, зажигалка, если этот придурок их не убрал?» Придурок их не убрал, они валялись там, где она их с себя и стащила прошлой ночью. И вот уже заветная штучка была у неё в руке, а огонек нежно лизал уголок картины, которая сразу и занялась. Сухой холст, свежие краски, почему бы и не вспыхнуть. Безумная подождала еще немного пока холст разгорится и бросила его на пол. «Вот и все, — вздохнула она обреченно, чувствуя, как жгучее пламя начинает лизать её собственное тело. — Осталось совсем немножко, сгореть и исчезнуть из этого ада».

Не в силах терпеть жгучей боли старуха повалилась на пол и стала по нему кататься и извиваться, словно гусеница, в которую ткнули горящей спичкой. Сначала она терпела, до крови закусив свои губы, но костер разгорался все сильнее и сильнее, и вот настал тот момент, когда больше терпеть уже не было сил. Дикий, нечеловеческий крик вырвался на свободу и отправился протяжным эхом гулять по залу. А вместе с ним боль и все то, что свалились на её голову в эти последние несколько дней и теперь сидело в ней, как рак в теле покойника, пожирая её и не оставляя ей ни малейшего шанса на спасение, кроме, как только через костер.

Который, расправившись с картиной окончательно, вспыхнул в последний раз и стал затухать. Еще немного и темнота снова завладела всем домом. Прошло какое-то время, показалась луна, и зал снова засиял сатанинским светом, осветив в центре всего этого падшего великолепия величественную женскую фигуру в белом. Чья-то легкая тень скользнула по полу, перешла на стену с висящими на ней картинами, прошлась по бледному лицу графини и, добравшись до разбитого окна, выпорхнула на улицу.

В распахнутые двери зверь видел еще, как по залу в дьявольском хороводе сразу же после этого, оставив на время свои картины-домики, закружили в своих воздушных, словно сотканных из неба платьях, очаровательные белые фрейлины, окружив стоящую в центре их хоровода первую из них — их Королеву, которая тоже увидела зверя и смело двинулась к нему на встречу. Фрейлины проводили её до дверей, но на улицу выходить не стали, остались там, в темноте зала, с любопытством продолжая наблюдать за происходящим как бы со стороны.

Королева же тем временем уже приблизилась к скалившемуся волку и осторожно положила ему руку на морду. Тот предупреждающе зарычал, но головы не убрал. Тогда она, подобрав подол своего изумрудного платья, опустилась перед ним на колени и заглянула в его черные, дьявольские глаза. Что она там увидела кроме черноты и звериного блеска, не известно, но только это исчадие ада, этот монстр, этот зверь вдруг завилял своим лохматым хвостом и, ни с того ни с сего, лизнул её прямо в нос своим шершавым, слюнявым языком. Раз, потом, осмелев, еще раз и еще…

— Боже мой, собака, — женщина нежно обхватила его за шею руками и устало прижалась лицом прямо к его грязной лохматой морде, — что ты здесь делаешь? Столько лет, собака, боже мой… Где же тебя столько лет носило? Разве ты не знал, зверюга, что мне без тебя было очень и очень плохо, как ты вообще посмел оставить меня на растерзание всем этим скотам?

Слезы текли по её щекам, но она их не замечала. Она все шептала ему что-то на ухо и шептала, а слезы все текли и текли. Зверь дергал ухом и молча сносил все ее упреки. И чего расстраиваться, наверное, недоумевал он, ведь он же теперь рядом с ней, и ей больше нечего бояться. Недоумевал, не понимал, да и не мог понять этот пес, давно уже превратившийся в хищного волка и утративший веру во все то человеческое, что когда-то, очень давно его окружало, что это, может быть, были первые слезы радости той девчонки, с которой его разлучили еще в детстве и за все то время, которое он без неё скитался во вселенной…

ЭПИЗОД ПОСЛЕДНИЙ

По материалам столичной прессы: «…Это произошло в воскресенье на перегоне между станциями «Павелецкая» и «Добрынинская». Машинист на полном ходу выпал из кабины.

Труп с проломленной головой 48-летнего машиниста столичного метро нашли посреди пути в пятидесяти метрах от станции «Павелецкая». Поезд же самостоятельно проследовал дальше до станции «Добрынинская», где в 15.56 благополучно и остановился. Пассажиров спасла только система безопасности метрополитена, остановившая поезд самостоятельно…»

Сработала система безопасности. А что, могла и не сработать? Взбредет же в голову! Тень незаметно скользнула по застывшим глазам несчастного и исчезла в глубине тоннеля. Никто из присутствующих здесь людей этого даже не заметил. А если кто и заметил, то все равно не придал этому значения. Ну — скользнула, ну — исчезла, мало ли их, теней этих, под землей бродит…

Еще на месте трагедии нашли вырванный из книги грязный и мятый листок с каким-то стихотворением. Скомканный, он валялся немного в стороне, и его тоже к делу не пришили, правильно решив, что оно, это стихотворение, к делу совсем не относится. И действительно, какое оно ко всему этому могло иметь отношение? Никакого…

Рассказывал мне странник, что в пустыне,

В песках, две каменных ноги стоят,

Без туловища с давних пор поныне,

У ног — разбитый лик, чей властный взгляд,

Исполнен столь насмешливой гордыни.

Что можно восхитится мастерством,

Которое в таких сердцах читало,

Запечатлев живое в не живом,

И письмена взывают с пьедестала:

«Я— Озимандия, Я — царь царей,

Моей державе в мире места мало.

Все рушится. Нет ничего быстрей,

Песков, которым словно не пристало,

Вокруг развалин медлить в беге дней».

Перси Биши Шелли 1817 г

ЭПИЛОГ

ЭПИЛОГ

— Вот на этой грустной ноте я и хочу закончить эту печальную историю, — экскурсовод, немолодая уже дама, отвернулась от портрета надменной аристократки и посмотрела на свою немногочисленную аудиторию. — Граф не пережил трагедии вскоре после трагической гибели единственной дочери скончался. Художника же, написавшего эту великолепную картину так и не нашли. Поговаривали, что это именно он её и убил, но сие так же осталось бездоказательным.

Экскурсовод закончила свой рассказ и пригласила слушателей пройти дальше в следующий зал.

— Красивая, — рассматривающая портрет посетительница вздрогнула и обернулась. Сказавший это, молодой человек тоже не спешил двигаться дальше за всей экскурсией. — Вы не находите, — продолжил он дальше, глядя на холодное лицо графини, — что эта рисованная особа чем-то похожа на вас, можно сказать, что одно лицо?

— Нисколько, — незнакомка бросила на него быстрый взгляд и заспешила быстро к выходу.

— Девушка, — парень последовал за ней. — А вам не кажется, что мы с вами уже когда-то встречались?

— Нет, не кажется.

— Тогда давайте попробуем. Вы такая красивая и одна…

— Думаю, что не стоит, — отказалась красавица, ускоряя шаг — Все равно из этого ничего хорошего не выйдет.

— А может все же попробуем? Я бы тоже написал ваш портрет, который, уверяю, оказался бы не хуже того, которым вы только что любовались.

Быстрый шаг сменился на бег, но парень тоже не отставал, неожиданно застыв как вкопанный в дверях, увидев впереди бежавшей нечто, что его и остановило — большого черного пса, в предупреждающем оскале клыков поджидающего его внизу парадной лестницы. Спустившись, она потрепала пса меж ушей и двинулась уже не спешащей походкой с ним дальше по алее вдоль пруда. Больше не оборачивалась, пока и не скрылась из виду. Парень обратил еще внимание, что вода в пруду была такой же черной, как и собака этой незнакомки, несмотря на то, что стоял солнечный день. Молодой человек хотел все же последовать за ней следом, но почему-то так и не решился. Продолжать дальше бродить по дворцу расхотелось, и он решил оставить это занятие. На улице он бросил еще раз взгляд в ту сторону, куда направилась красотка с картины, в чем он даже же не сомневался, в надежде ее увидеть и готовый уже следовать за ней, куда бы не приказала. Но пустая алея надежд не оправдала. «Привиделась», — вздохнул молодой человек печально, кляня свою нерешительность. Это же надо было родиться такой красивой, способной влюбить в себя с первого взгляда.

Он хотел уже ехать по своим делам, но передумал и, решив полюбоваться еще великолепным портретом, направился снова к нему. Каким же талантом надо было обладать, чтобы так ясно передать всю неземную красоту той, в чем он не секунды больше не сомневался, той красавицы, которую он только что видел. И представьте, какое его ждало удивление, разочарование и потрясение, когда, подойдя к картине, он увидел лишь, отражающийся в стекле, которым картина была защищена, пустой зал. Зал в отражении и зал на холсте, современность накладывалась на прошлое… За исключением одной важной детали, та особа, которой он только что любовался, восторженно тая в ее надменном взгляде, та красавица из прошлого, без которой он не мог уже прожить и недели, чтобы к ней не наведаться, так вот — эта особа с картины самым загадочным образом исчезла… Нет, не вместе с картиной, как вы могли подумать, а именно из картины, где на полу валялся забытый кем-то хирургический скальпель и, что совсем уж никак не вписывалось ни в какие рамки, самая обычная зажигалка из нашего времени. Однако, прошла какая-то минута, как исчезли и эти артефакты…

***

Ко всему остается добавить, что Коршуна выпустили из больницы только через год, да и то под обязательное наблюдение врачей, и встречала его за воротами всего одна, но зато очень красивая брюнетка. Профессор, наблюдавший за ними из окна своего кабинета, знал её. Она каждую неделю в течении всего этого тяжелого года приносила «больному» передачи: фрукты, овощи, соки разные, но так не разу его и не проведала. Профессор пробовал узнать хотя бы её имя, чтобы сообщить больному, но из этого ничего не вышло. Женщина мило ему улыбнулась и попросила не беспокоиться. Больной же передачи принимал, но так за год ни разу и не поинтересовался, от кого они.

Двое сели в машину, серую «девятку» неизвестно какого года выпуска, и больше профессор их не видел. Он не удивился и не расстроился. Темная это была история и не его ума дело. Его дело было больных лечить, а не разгадывать тайны, что он, собственно, и делал, причем, делал очень даже неплохо. А тайны? Тайны пускай остаются на совести тех, кто их придумывает, нечего забивать себе голову всякой ерундой, ничего хорошего из этого все равно не выйдет. В лучшем случае объявят психом и отправят лечиться, а в худшем…

Они долго ехали молча. Коршун смотрел по сторонам и любовался природой, а Риту и так все устраивало. Она, вообще, за последний год отвыкла от общения и теперь только была рада, что он не лезет к ней со своими расспросами.

— У меня осталась кассета с записью, — почти долгого молчания проронила она, где тебя по телевизору разыскивали. Помнишь, что я случайно записала, перед тем как тебя взяли, а я успела смыться…

— Помню, и что? — Коршун взглянул на свою спутницу.

— Что с ней делать, хотела узнать?

— Она тебе нужна?

— Нет, — Рита пожала плечами, — я думала…

— Тогда выкинь.

— Как скажешь.

Дорога сделала поворот, и их взору неожиданно открылось взлетное поле с застывшими на нем небольшими самолетиками. Не доехав до одного из них метров тридцать, машина резко затормозила и остановилась. Они выбрались из кабины и направились к нему. Двигатели самолета были уже запущенны, крылатая машина ждала только их, чтобы взмыть в воздух и раствориться в небе. Коршун поднырнул под крыло, открыл дверцу и помог девушке забраться, потом залез сам.

— Вот так сюрприз, — заметил он, усаживаясь.

Девушка не ответила, она смотрела в другую сторону, туда, где стояли другие самолеты. Пилот тем временем занял место за штурвалом, и небольшой одномоторный самолетик стал медленно выруливать на взлетную полосу.

— Куда мы летим? — спросил Коршун.

— Не знаю, — Рита снова пожала плечами. — А что мы должны куда-то лететь? Покататься просто так мы уже и не можем?

— За какие шиши?

— Я думаю, пятидесяти тысяч долларов, вырученных тобой за ту, другую кассету, на первое время нам хватит. Было бы куда тратить!

— Они у тебя? — удивился Коршун.

— А я тебе их отдавала?

— Нет.

— Чего тогда спрашиваешь? Я их вложила в прибыльный бизнес и за год у тебя почти миллион.

Коршун посмотрел на девушку и…ничего не сказал. Самолет забирался все выше и выше и вскоре совсем пропал из виду, скрывшись за облаками.

— Красиво, — сказал он.

— Да, — кивнула она, — очень. Я, вообще, люблю летать.

— Я одному пацану обещал показать небо. Обманул…

— Не расстраивайся, он уже забыл.

— Да, год прошел.

— У него все впереди.

— Конечно, но…

— Виктор…

— Что?

Рита перестала рассматривать небо и повернулась в его сторону.

— Скажи, я зря все это затеяла, да?

— Не знаю, — он не стал вилять. — Время покажет.

— Лика так и не объявилась, — сказала она.

— А вторая?

— О ком ты?

— О той, которая была с нами в тот вечер…

— Не понимаю, — удивилась Рита. — Нас было двое.

— Да, — кивнул Коршун. — Ты и она.

— Нет, я и ты…

— Все время?

— Все. С того самого момента, как ты подобрал меня на площади.

— Может, ты забыла?

— А ты оранжевых человечков видел? — спросила Рита, игнорируя его вопрос.

— Нет, — ответил Коршун.

— Странно, их на площади было много.

— Не видел, ¾ устало отмахнулся он.

— Вот и я твою подругу не видела, — Рита отвернулась к окну и замолчала.

— Пусть будет так, — согласился он. — Так даже лучше…

— Конечно, — кивнула она.

— Тебе было трудно все это время? — спросил он.

— Очень, — ответила она.

— Думаешь, что теперь будет легче?

— Хотелось бы.

— Предлагаешь с белого листа?

Рита молча кивнула, чувствуя, как неожиданные слезы вдруг заполнили глаза.

Минут десять летели молча, каждый думал о своем, каждый смотрел в свою сторону.

— Значит, нет? — Рита первая не выдержала молчания, расценив его как отказ. — Разбежимся, словно бы и ничего не было?

— А разве что-то было? — спросил Коршун, незаметно улыбнувшись, возможно, первый раз за весь этот проклятый, выпавший из их жизней год.

— Ну ты и сволочь, Коршун.

— Знаю, — кивнул он и привлек Риту одной рукой к себе. Она попыталась вырваться, но он ее уже не отпустил, размазал ладонью соленые слезы по ее щекам и нежно прижался к ним своими сухими колючими губами.

— Отстань, — она попыталась высвободиться, но не сильно, — я тебя ненавижу.

— Правда?

Ответа он не услышал. Возможно она что-то ему и говорила, что вряд ли, слова в их отношениях значения уже не имели. Он прижался к ее лицу, да так и затих, прислушиваясь к себе и, чувствуя, что и у самого внутри вдруг что-то накатило, странное, непонятное и до сих пор лично им еще неизведанное, подкатило тяжелым комом под горло и вот-вот должно было уже вырваться наружу этими идиотскими, предательскими… слезами. И девка эта еще под боком, прилепившаяся со своей любовью, закрыла глаза и будто ничего не видит, у самой глаза размазаны. И это вырвалось, и глаза «запотели», и резкость неожиданно поплыла, словно объектив кинокамеры водой залило. Прорвало… И Коршун сдался, ясно понимая, что вот именно с этим он уже бороться не в силах, да и не будет он с этим бороться, устал уже воевать и бороться. И черт с ними, со слезами этими, пусть капают, плевать ему сейчас было на них и вообще на все: и что он мужик и, что даже крутой, и вообще… И ничего здесь не было удивительного, просто, наверное, это со слезами уходило из его души прошлое, тяжелое, темное и нехорошее, уступая место настоящему, наверное, светлому. Люди всегда надеются на лучшее и это правильно. Другое дело, что не всегда эти надежды сбываются, но это уже другая история. Надежда — путь, который ведет человека по жизни, потому и умирает последней, что мертвому она уже не нужна, а пока ты еще жив…

Коршун прислонился виском к холодному стеклу маленькой кабины и принялся молча созерцать проплывающие под белым крылом самолетика редкие серые облака и землю в тумане. Мотор гудел, пропеллер вращался, тепло прижавшейся женщины, той единственной, которой он, наверное, только и был нужен в этом мире, постепенно размораживало сердце. Слезы высохли, злость ушла, было неожиданно хорошо и спокойно,¾ жизнь продолжалась. Когда-то, очень давно, все это принадлежало только Богу, думал он. Но потом Бог взял… да и отдал всеэтовеликолепие людям, которым только и осталось, что жить в этой красоте и всего лишь постараться её не испортить.

Рассказывал мне странник, что в пустыне…

Оглавление

ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ

ПРОЛОГ

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Эпизод IV

День второй. Эпизод I

День 2. Эпизод 2. ЗВЕРЬ

День 2, эпизод 3

День 2, эпизод 4

День 2, эпизод 5

День 2, эпизод 6

День 2, эпизод 7

День 2, эпизод 8

День 2, эпизод 9

День 2, эпизод 10

День 2, эпизод 11

День 2, эпизод 12

День 2, эпизод 13

День 2, эпизод 14

День 2, эпизод 15

День 2, ЭПИЗОД 16

День 2, эпизод 17

День 2, эпизод 18

День 2, эпизод 19

День 2, эпизод 20

ДЕНЬ ТРЕТИЙ, ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

День 3, эпизод 2

День 3, эпизод 3

День 3, эпизод 4

День 3, эпизод 5

День 3, эпизод 5

День 3, эпизод 7

День 3, эпизод 8

День 3, эпизод 9

День 3, эпизод 10

День 3, эпизод 11

День 3, эпизод 12

День 3, эпизод 13

День 3, эпизод 14

День 3, эпизод 15

День 3, эпизод 16

День 3, эпизод 17

День 3, эпизод 18

День 3, эпизод 19

ДЕНЬ ЧЕТВЕРТЫЙ. ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

День 4, эпизод 2

День 4, эпизод 3

День 4, эпизод 4

ДЕНЬ ПЯТЫЙ, ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

День 5, эпизод 2

День 5, эпизод 3

День 5, эпизод 4

День 5, эпизод 5

День 5, эпизод 6

День 5, эпизод 7

День 5, эпизод 8

ДЕНЬ ШЕСТОЙ

ДЕНЬ СЕДЬМОЙ. ЭПИЗОД ПЕРВЫЙ

ЭПИЛОГ