Воин вереска (СИ) [AttaTroll] (fb2) читать онлайн

========== Здравствуй, небо лебединое ==========

“Ты однажды вдохнёшь терпкий ладан октябрьской луны,В сердце сдвинется нож, боль поднимется из глубины”.”Воин вереска”, Мельница

Олаф взял тяжёлый меховой плащ и перекинул его через руку, поглаживая. Злата поправила тунику, откинула назад вьющиеся каштановые волосы и ступила вперёд. Длинный коридор долго тянулся прямо, никуда не сворачивая, и могло показаться, что все эти переходы вечны, как сама Вселенная, когда наконец-то путники дошли до перекрёстка и свернули направо. Комнаты уже ждали своих гостей, пусть и внезапных, но приготовления к их прилёту закончились.

Как и следовало ожидать, путников встречали едва ли не всем кораблём: ещё бы, нечасто выпадает хоть какой-то просвет в нескончаемых путешествиях. Мужчины тут же принялись жать друг другу руки, смеяться, делиться пережитыми событиями, а Злата с другими девушками поздоровались с встречающими и удалились к себе. После утомительного перелёта и долгого ожидания хотелось принять душ и скорее лечь.

Гостеприимство так просто не проходило, незаметным: всегда нужно ответить хозяевам, даже если те не просят. Таков порядок вещей. Как раз в это время корабль полнится жизнью с разных уголков звёздных систем, поэтому непременно соберётся много народу, а потом необходимо уважить и более важных персон, устроив для них закрытое мероприятие. Отговариваться нельзя – да и не хотелось, потому что это есть твой хлеб и соль, то, чем живут менестрели и музыканты. Мечей у них нет, только резные клинки за поясом – не для битв, больше для красоты и антуража. У музыкантов считалось дурным тоном держать в одной руке скрипку, а в другой оружие – это уже обычный странник, без труппы и без определённости в жизни. «Сегодня обычный наёмник, а завтра убийца в строю», - строка из песни о музыканте, который хотел быть и менестрелем, и знаменитым воином, а в итоге ставший пьяницей.

Злата не предполагала, что их с труппой полёт прервётся так внезапно: конечно, в дороге следует ожидать чего угодно, даже совсем бесчестные космические пираты могли позволить себе напасть на музыкальный корабль. Да только что с него взять? Инструменты за дорого никто не купит, даже хорошие, это первое; второе заключается в том, что могут похитить женщин, мужчин забрать в плен или же убить. Женщины и скрипки-дудки — невелика нажива.

— Можно войти? — раздался зычный мужской голос после короткого стука.

— Погоди. — Злата посмотрела на себя в зеркало и поправила ворот синей расписной туники. Завитушки и узоры золотой нитью тянулись по вороту, а подол украшали волны и бегущие по ним ладьи. — Войди, Олаф.

Тяжёлая дверь отъехала в сторону, и мужчина вошёл внутрь. Злата бросила на него беглый взгляд и про себя отметила, что вошедший чем-то явно озадачен. Робок не по своей натуре, хотя кому-кому, а уж Олафу таким точно не бывать никогда. Сколько историй она о нём слышала, об отвагах, подвигах, когда приходилось спасать верных друзей, биться бок о бок с ними, чтобы отбить натиск врага. Мир давно не молод, а всё остаётся как встарь.

Злата молчала. Она сидела в своём кресле — подумал Олаф — как царица. В такие моменты её можно назвать надменной, горделивой молодой женщиной. Клеопатра в космосе, не иначе, и любые дары мира должны падать к её ногам, но это ошибочное мнение. Он, немолодой седой мужчина, когда-то нянчил эту тогда ещё девчушку, которая бегала по кораблю с деревянным мечом и сражала наповал драконов и монстров — стулья и игрушки. Время научило эту игрунью говорить словно ручей, быть твёрдой, как крепость, но в груди её билось живое сердце, женское, доброе. И характер Злата переняла от матери, та тоже была с королевской осанкой, вела домашние дела, как полководец, но была ласковой, доброй. Внешность обманчива — в данном случае это приятный обман.

— Златушка, окажи нам ответную милость, выступите завтра после ужина. Больно уж наши гости нынче привередливые, глаз да глаз за ними. И наши люди тоже ещё те стервецы, в карман за словом не полезут, сразу за мечи хватаются да за другое оружие. Может, уймутся, когда музыканты что-нибудь сыграют, а ты споёшь нам.

— Я могу Аюшу послать, она девушка молодая, молодец, а голос такой, что все влюбятся тут же и забудут про свои перепалки, — улыбнулась Злата. — А я устала. Думала, через два перелёта будем уже на месте, и надо же – решили путь сократить – сократили на своё несчастье.

— Пусть Аюша поёт тоже, конечно, вы все и каждый звено одно целого, но, Злата, тут такое дело… Его воины тут. Хотят видеть тебя лично, что за птица такая. А я им могу слово поперёк вставить? Не ссорь нас, Злата, не ссорь, нам сейчас тяжело. У нас война на носу, настроение такое среди моих людей, хоть в петлю лезь.

— Он тут? — взволнованно спросила Злата. Олаф отрицательно покачал головой. Она всегда знала, что добра от такого внимания ждать нельзя и избегала военных кораблей, даже людских. На промысловых платили меньше, но зато всегда спокоен, что, когда ляжешь спать, никто не нападёт на судно.

Она опустила глаза, и лицо её будто побледнело, казалось, страх пытался её одолеть. Неслучайно сердце билось в тревоге, бессмысленно было гнать предчувствие от себя, что случится беда. Маленький корабль менестрелей, странствующий в космосе и предлагающий послушать музыку и песни, вошёл в неспокойную зону, где вот уже как почти земной месяц объявлено временное перемирие для переговоров. И Ясный Глаз — капитан, высокий добродушный великан с пивным брюшком, а попутно скрипач — приказал лететь именно через этот сектор. Друбойня.

— Его тут нет, — тихо и виновато ответил Олаф. – Но воины его тут. Им уже рассказали о вашей труппе и том, кто ты. Злата…

— Я спою. Только пусть там будут и твои люди. Не хочу, чтобы они думали, будто я испугалась или хочу задобрить их.

— Спасибо, ты нас выручаешь. Очень выручаешь.

— Не за что пока. А теперь иди. И пусть никто не беспокоит меня до завтра, я должна обдумать всё, одна. А музыкантам передай, чтобы веселились без меня.

Злата всё ещё казалась бледной, но Олаф не стал мучить её расспросами, зная, что одних жёлтых пронзительных глаз яутов ей хватит завтра на годы и годы вперёд. Ходили слухи — особенно среди людей — что за ней, за девушкой-менестрелем, ухаживал Старейшина клана яутов. А’кш — Вереск — преподносил ей такие дары, о которых настоящие царицы могли только мечтать, а она — всего лишь менестрель, у которой за спиной лютня, а за душой — только её труппа, таких же мечтателей и странников.

Злата сняла с пальца правой руки золотое кольцо с синими камнями, в которых переливались лазурные и песчаные цвета, и положила его на тумбу. Украшение — тоже один из подарков — Злата носила, не в силах отказаться от того, что частица моря, пусть и неживого, всегда с ней.

Ясный Глаз заменил ей отца и не вмешивался в эти отношения, не давая при этом ход сплетням. Не поддерживал, смотрел на неё с сожалением в минуты раздумий. Сколько хороших мужчин к ней сваталось, но она всем отказывала. И А’кш звал её с собой, хотел увезти в свой клан, сделать единственной, обещая бросить всю Вселенную к ногам бедного менестреля, но Злата и ему ответила отказом.

***

Собрался полный обеденный зал; так как помещение для тренировок и выступлений оказалось занято военным инвентарём, и к внезапному приезду музыкантов его не успели освободить. На вопрос — а где же тогда тренируются бравые воины — гостям дали ответ, что сейчас у каждого члена экипажа идёт один бой — с самим собой. А отработка разных тактик — в залах поменьше, но столько народу, сколько собралось сегодня, там не поместится.

Столы расставили вдоль стен, огородили их стульями, и началось рассаживание. Люди галдели, переговаривались между собой, смеялись — кто-то над предстоящим весельем, но по-доброму. На молодых девушек, пышущих молодостью, хотелось посмотреть всем.

Аюша и Неждана надели длинные белые сарафаны, вышитые цветами и птицами, опоясались красными поясами. Волосы собрали в тугие косы, надели обручья на головы, выпустили в них тонкие пряди. Обе девушки наигрывали на дудочках, выплясывая посреди зала, пока собирались зрители.

Ясный Глаз переговаривался с тучным бойцом, оба посмеивались, глаза их горели, радуясь такой доброй встрече. Они пожали друг другу руки и поспешили один занять место среди сидящих, а другой — дать скрипке распеться.

Внесли барабаны. Молодые сильные мужчины оделись как стародавние воины — викинги. В шлемах, с мечами за поясом, в расшитых рубахах и мешковатых штанах, стянутых на коленях. Заканчивали образ ботинки из бычьей кожи и нашейные украшения — мьёльниры и амулеты с рунами.

Люди рассматривали гостей и продолжали рассаживаться и галдеть. Стало немного тише, когда в зал вошли яуты; они спокойно шагали, непринуждённые, высокие, статные, гордые. Молодые Аюша и Неждана засверкали глазами, завидев их, но Ясный Глаз прикрикнул на девушек, и те, засмеявшись, продолжили играть на дудочках.

Зал внезапно затих, когда раздался стройный бой барабанов, возвещающий о начале выступления. Гул разносился по всему помещению, заставляя сердца забиться сильнее, возвращая присутствующих на поля битв, где пали их друзья, оставшиеся лежать поверженными враги.

Барабаны смолкли, и Ясный Глаз заиграл на скрипке. Музыка полилась сначала тихо, словно плача и рассказывая старую грустную историю. Будто туман опустился на далёкое осеннее поле, где пожухла трава, зацвела пожаром рябина, а воздух холодный, ранний, и первые птицы разбудили тишину.

Дудочки плавно присоединились к скрипке, и солнце дотронулось лучами до земли, превращая изморозь в холодную росу. Барабаны дополнили картину ветром, дующим с северных земель и возвещающих об идущей по миру зиме. Музыка лилась, а люди слушали, молча и думая каждый о своём. Вся непростая жизнь человека таилась в этих звуках.

Вступление длилось недолго, и без перерыва сразу же заиграла весёлая мелодия, от которой ноги музыкантов сами пускались в пляс. Девушки перебирали и переставляли свои ножки, лихо вытанцовывая на месте, отчего их косы подпрыгивали в воздухе. Ясный Глаз разрумянился и, улыбаясь, пританцовывал на месте, притопывая.

Кто-то из людей довольно хлопал себя по коленям в такт, кто-то присвистывал. Яуты же сидели спокойно, возвышаясь на фоне всех присутствующих. Трое Старейшин находились ближе к музыкантам, более молодые воины — позади. И хотя все были без своих масок, понять по их выражениям эмоции оказалось непростой задачей. Если бы музыканты играли только для них одних, могло сложиться впечатление, что яутам всё происходящее абсолютно безразлично. Возможно, из-за того, что они вряд ли были знакомы с искусством людей в таком изложении и настолько близко.

Кто-то из людей поднялся с места и пустился в пляс. Когда другие над ним засмеялись, он махнул рукой и крикнул: «Может, это мой последний день в этом мире, так уж лучше я наскачусь, как молодой козёл, чем буду хмурым, как старая сварливая баба!» В ответ вновь послышался смех, на этот раз одобрительный. Некоторые напряглись, ожидая какого-нибудь выкрутаса со стороны яутов, так как вряд ли они что-нибудь знали про сварливых баб, но говорилось это явно по их душу.

Музыка лилась по залу, барабаны вплетались в голос скрипки и дудочек, а на следующей мелодии вклинилась пан-флейта, и желающих поплясать стало больше. Весёлый мотив напоминал о жарком лете, когда воздух наполнен запахами цветов и свежей зелёной травой. Птицы исполняли свои трели, а река, прохладная и быстрая, уносила течением все переживания. На лугу паслисья кони, ромашки белели в траве, кузнечики пели свои песни. А на небе — ни облака, только лето вокруг.

Тормуд, знающий язык яутов, так как не раз приходилось иметь с ними дело — и сколько ещё впереди — сел рядом с одним из Старейшин, Ртагом — Неясытью. Он облокотился о колени одной рукой, а второй упёрся в бок. Косые взгляды со стороны говорили об опрометчивости, но мужчина угрюмо отвернулся от них.

В коротком перерыве в зал вошла Злата в длинном синем платье, расшитом бусинами, и накинутом на плечи меховым плащом. На голове очелье, волосы лежали на спине в не туго стянутой косе. Завитки кое-где выбились, но это придавало образу женственности.

Сначала заиграл варган. Тревожный мотив тянулся, сплетаясь с флейтой, скрипка подпевала и поддерживала строй. Правую руку Злата положила на живот и прикрыла глаза. Тормуд посмотрел на Ртага и взглядом показал на девушку.

— Плащ. Говорят, его подарок.

Злата слушала музыку, улыбаясь присутствующим. Когда ударил второй барабан, она запела. Сильный голос доносил смысл каждого слова до присутствующих; люди внимательно слушали, кто знал песню — подпевал, яуты переключили свои переводчики, чтобы понимать речь уманки.

Здравствуй, небо лебединое, я тебя всю ночь ждала,

Здравствуй, море осетровое, сети я всю ночь ткала.

Кони, яблочные кони, проскакали по полям,

Я ль не знала, длинногривые горе гнали пополам.

У избы моей заброшенной ночевали при луне,

Я ткала накидку белую из кувшина молока.

Ночь легка, за воротами в непроглядной темноте

Я волчицу камышовую поджидала у пруда.

Чёрен мех и зубы острые, а дыханье горячо,

Где пройдёт волчица чёрная, там болото через край,

А под мёртвою водою спят волчата глубоко,

И горят кувшинки жёлтые, и вороний слышен грай.

Руки слегка приподнялись, девушка закрыла глаза, окунаясь в музыку, в текст, переносясь в край, где бродят кони по полям, где колдуньи плетут лесные тропы и сеют дождь в полях. Люди и яуты слушали, каждый внимал словам, как умел, уходя в свои мысли и свои воспоминания. Музыка продолжала играть, а Злата пела:

Ветер твои мягко гладит плечи,

тихо совсем твое имя нашепчет.

Пальцами волосы прочь отбросит,

бусины блещут, в траве будто росы.

Лёгким порывом лица коснется,

звонкую песню сыграет на кольцах,

Бережным жестом оправит юбки,

ловко поймает созвездия в юрких

Тучах, надёжно украсит пояс,

чтобы сиял и искрился. А голос

Ветра расскажет о далях разных,

лишь бы в улыбке твоей видеть радость.

Ветер бы спрятал тебя от печалей,

Лишь бы глаза твои счастьем сияли.

Музыка продолжала стелиться по залу, спокойная; заиграла гитара, дополняя образы картины. Злата пропела ещё раз первые четыре строки, а когда песня закончилась, обеденный зал взорвался криками, свистом, хлопаньем в ладоши и улюлюканьем. Менестрели улыбались и рассылали залу поклоны и улыбки. Яуты с интересом рассматривали присутствующих, как на уманов действует музыка — их это удивляло. Злата улыбнулась им, и полилась новая песня.

Комментарий к Здравствуй, небо лебединое

“Здравствуй, небо лебединое, я тебя всю ночь ждала” http://www.stihi.ru/2014/11/09/6692

Стихотворение “Ветер твои мягко гладит плечи” https://ficbook.net/readfic/7610183, автор Mistress Amber

========== Ворожбу вплетаю в сеть ==========

Пока музыка играла, Злата вышла из зала, чтобы пройтись и осмотреться, свыкнуться с мыслью, что именно здесь им предстоит провести много часов, дней, веков. Столько, сколько отмерит хозяйка судьба. Казалось бы, здесь, среди звёзд, люди ближе к богам, и последние должны услышать просьбы, но ответят ли? Боги глухи к человеческим бедам и переживаниям, так любил говорить Ясный Глаз. «Да хоть на край Вселенной мы все улетим, там мы будем такими же одинокими, наедине с собой и своими мыслями».

Если бы только можно было улететь прямо сейчас. Этот сбор менестрелей — глупость, трата времени, пьянство, но там хотя бы можно забыть себя, не слышать своего внутреннего голоса. «Я расплету свою косу на рассвете», - так начиналась песня, посвящённая ему; все песни, так или иначе, вели к нему. А те, что лились не о нём, ещё горше, потому что приходилось заставлять себя не думать.

«Ступай, девка молодая, по болотным мхам, пой, несчастная, подпевай ветрам, мать родная косу расплела твою, полетели журавли с песней журавлиною». Длинная, протяжная песня, тяжёлая, о нелёгкой доле. Её пели Аюша и Неждана, обе стояли в длинных саванах, волосы распущены, бледные. Слушаешь их — и самой выть хочется, волосы на голове драть.

— Златушка! – Злата оглянулась и посмотрела на Торвальда. Молодой, совсем ещё юный, но уже начал отращивать бороду, чтобы взрослые не осмеивали его. Думает, что так он станет куда более суровым — она невольно улыбнулась своей мысли. — Злата, не мучай меня.

Он хотел броситься на колени, чтобы уткнуться ей в живот, но она вовремя схватила его за плечи, пресекая несерьёзный жест. Сначала хмуро на него посмотрела — лицо гладкое, ровное, усы и борода будто мягкие на вид, как пушок, хотелось зарыться в них пальцами. Глаза что море — синие; оказывается, в мужских глазах тоже можно утонуть.

Молодой мужчина схватил Злату за предплечья, с силой сжав их, и посмотрел на неё. Он наклонился, и его губы потянулись к её губам, ища поцелуя, но девушка вырвалась. Не оттолкнула, не прогнала и не ударила глупого, отметив, что щёки его вспыхнули как солнце — от гнева или от обиды? Глаза горели, он готов был снова схватить её, столько раз она отказывала ему во внимании, но вино, выпитое перед обеденным залом, ударило в голову, и теперь сердце диктовало правила разуму.

— Зачем изводишь меня, Злата? — сквозь зубы процедил он.

— Оставь её, Торвальд. — Холодный голос Гуннара заставил и её, и его обернуться. Невысокий мужчина, седеющий, с чёрной бородой и тёмными глазами, стоял неподалёку и держал руки на боках. — Эта девка гиблая. Иди к себе, Торвальд, и проспись.

— Я за неё буду драться, я любого за неё отправлю к праотцам! И ты мне не указ, Гуннар Бычья Шея, — выпалил молодой мужчина — от гнева или от вина — краснея ещё больше.

— Ты не хуже меня знаешь, щенок, с кем эта девка якшается. Ты за неё пойдёшь биться к тому, кто из тебя одной рукой сделает себе чашу для вина.

По Гуннару было видно, что прозвище, брошенное ему, стало, скорее всего, ругательным. За что он сыскал себе такую славу, так сразу и не скажешь, потому что шея у него обычная, не бычья и не лебединая — так называли тех, у кого шея тонкая, девичья. Или у кого как раз бычья.

Торвальд хотел возразить, но Гуннар по-отечески положил руку ему на плечо и подтолкнул в сторону. Молодой мужчина не стал сопротивляться, против его соратника ему не выстоять, да и лезть в драку сейчас, когда праздник, даже он это понимал — не время, не здесь, не сейчас и не с ним.

— Уйди, — тяжело бросил Гуннар Злате.

Музыка доносилась из зала и звала, словно умоляла вернуться, там семья — Ясный Глаз, Аюша и Неждана, Коэн-волынщик — кто его так прозвал и за что, мало кто знал, потому что на волынке Коэн играть не умел. Мало того — он любил пуститься в пляс со своим этническим барабаном, выстукивая мелодию, которую нашёптывали ему сами боги. В такие моменты Коэн-волынщик не мог остановиться, крутясь по залу и изображая индейские танцы вокруг костра.

Злата вошла в зал и села на скамью у выхода. Дудочки, флейта и барабаны играли что-то весеннее, из музыкальных задумок девушек-веснянок. Они кружились вокруг Ясного Глаза, а он упёр руки в бока и притопывал на месте, улыбаясь им. Ждана так ступала ножками, будто мавка, завлекающая зазевавшихся молодцев к себе, чтобы опоить их соком студёных рек и глубоких болот. Несколько мужчин уже танцевали подле них, вертя в воздухе руками и улыбаясь молодым красавицам.

Аюша, тонкая и прыткая, ловко уворачивалась от объятий крупного усатого воина. За его поясом свисали топоры, лёгкие и надёжные в деле. В перерывах между игрой девушка хохотала над ним и снова ускользала, не давая себя поймать.

Пока Ясный Глаз услаждал гостей скрипкой, а пан-флейта вторила ей, веснянки убежали переодеваться. Музыка лилась добрая, плавная, такая, когда путник возвращается домой, уставший, живой, к своей семье. Там его ждёт печь, у которой можно согреться; горячий обед и любящая красавица жена, качающая в люльке сына. И густой лес расступается, пропуская путника вперёд, волк не переходит ему дорогу, кукушка не кличет беду. Всё у этого человека ладно, и конь под ним уставший, но верный.

Наверное, и остальные представляли что-то своё, тёплое, домашнее или природное. Яуты наблюдали за уманами — так они всех называли, странным словом, неродным, чужим — и вникали в суть праздника без повода. Возможно, мало кто вернётся домой, кому-то суждено сгинуть и никогда не поцеловать больше молодую жену, не подарить матери или сестре привезённое украшеньице.

Злата скинула на скамью меховой плащ, распустила косу, дав кудрям лечь на плечи. Взбила их и вышла к Ясному глазу, встав рядом. Заиграла весёлая музыка, скрипка придавала хитрый окрас, а вернувшиеся дудочки только подчёркивали это. Взгляд стал гордым, таким же хитрым, как сама музыка, а руки легли на бока. Сделав шаг вперёд, качнув бёдрами, она закружилась, а веснянки плясали возле неё. Остановившись и оглядев зал, Злата улыбнулась, томным взглядом обводя людей и остановившись на яутах. Понимают ли они смысл её песен? Ведают ли, что каждое слово выстрадано и оплакано горючими слезами? Все знали, что когда прилетает он, она ни для кого не поёт, кроме него. Его воины несколько раз при всех уводили её на его корабль, где она пела свои песни только для него.

Мелодия стала игривой, дудочки в руках веснянок тешили и услаждали слух присутствующих. Зал жил и гудел, как пчелиный улей, шум голосов перекатывался — как морская волна, пока не проснулись барабаны и не запелакала скрипка. Тогда веселье поутихло, и яуты вновь оглядели уманов. Если бы охотники поддавались порывам зова твея, вся их суровая стать, обросшая мифами и легендами, приукрашенная, рассеялась бы как звёздная пыль. Люди полагали, что яуты — гордецы, самовлюблённая раса, питающая и вскармливающая свой эгоизм. И мало кто понимал, что всё вышеперечисленное, если и не чуждо яутам, то это часть их существования, взросшего вместе с характером, обычаями.

Злата, до встречи с А’кшем, встречавшая желтоглазых охотников нечасто, старалась избегать их — они, полагала она, не понимали людского уклада, не проникались музыкой, не становились задумчивыми и не веселились со всеми. Но всё изменилось, когда однажды в маленькую, небогато оформленную комнату девушки вошли двое воинов яутов, ответив на немой вопрос, что её ждёт на своём челноке их Старейшина.

Он слушал её пение, слушал, как она играет на флейте и на лютне, и не хотел отпускать, что стало бы для Златы золотой клеткой.

Невесёлые мысли преследовали её даже сейчас, когда вокруг царило веселье. Старые воспоминания осколком стекла зашевелились в сердце, разрывая его и вскрывая зажившие шрамы.

Флейта стихла, и ей на смену заиграла пан-флейта, полилась песня. Первые строки были напевными, как заклинание, и присутствующие, слушая, стихли, внимая словам и окунаясь в магическую историю.

Бусы букв на нить низаю,

Ворожбу вплетаю в сеть.

Паутины мягкой тоньше,

Но верна, как дева-смерть.

Заманят-сведут в болото,

Приведут на скользко дно

Моих слов следы-тропинки,

Что дурманят, как вино.

Крепче стали, ярче солнца,

Горячей в печи огня.

На погибель обернется

Слово, яростью звеня.

Из кошмаров руки тянет,

Не дает тебе заснуть —

Только в смерти, враг мой милый,

Теперь сможешь отдохнуть.

Не дает дышать свободно,

Кандалами грудь сковав.

Раздирает зверем ярым,

Жжет настоем горьких трав.

Рук я кровью не измажу

И ножа не обагрю.

Я словами тебя, милый,

Пуще яда погублю.

Заклинание, читаемое как проклятие, хитрым голосом, вкрадчивым, сменилось звонким голосом. Злата вдруг из ведьмы обратилась в колдунью, ушедшую далеко в лес от простого люда, чтобы жить там в гармонии с природой и со всем живым. Мелодия весёлой трелью лилась по залу, заигрывая с каждым, заставляя сердце в груди биться сильнее, пробуждая желание двигаться, жить, попасть в сети колдуньи.

По следам невидимым — чую зверя след!

К брошенной обители, в коей жизни нет,

Пустошами, скалами, горною рекой

И путями тайными тенью за тобой

Шел. Мечтал без устали ребер плен пробить —

Чтоб в объятьях хрустнули. Я умел любить…

Ты бежала в темную как проклятье ночь.

Кровь твоя бездомная, ведьминская дочь!

Змеи вен непорванных кормят стаю псов,

Племя темных воинов, что грызут любовь.

Пламенем оранжевым мечешься везде…

Закопаю заживо. Утоплю в воде…

Тормуд посмотрел на Ртага, тот склонился к человеку, чтобы услышать сквозь музыку слова и чтобы они ни до кого больше не долетели. Мужчина посматривал на девушку, выпрямившись, чтобы не пришлось вставать, это могло привлечь ненужное внимание. Он говорил полушёпотом и вкрадчиво:

— Я слышал, что некоторые песни она писала специально для него. Ясный Глаз как-то обронил: эту она соткала после того, как отказала ему, будто в насмешку. Но сам он в это вряд ли верит, девка-то не из глупых.

Тебе ль не пели соловьи,

Что верить мне нельзя?

Ручей твои все сплёл пути,

Дороги не найти,

Но конь тебя привёл сюда,

Лес расступался сам,

Меня тебе не изловить,

Я юркая змея.

И как же не поверил снам,

Что верить мне нельзя?

Пусть сто ветров и сто озёр

Запутают следы,

Пусть все ручьи осушатся

От живой воды.

И не зовусь твоей сестрой,

И ночью не жена,

Ты конь мой станешь вороной,

Я прокляла тебя.

Музыка стала тише, словно кралась по помещению, заглядывая в каждый тёмный угол. Злата улыбнулась — гордая — высоко вскинула голову и снова запела, весёлым, звонким, непринуждённым голосом:

И даже если вспомнишь ты и как зовут меня,

То пусть расскажет ветер, что верить мне нельзя.

Я снова обману тебя, я обману тебя,

Так пусть расскажут кони, что верить мне нельзя.

Злата встретилась с пронзительным взглядом смотревшего на неё яута, который сидел рядом с Тормудом. Внутри всё похолодело, руки задрожали, и на миг улыбка покинула её лицо, но девушка отвернулась и снова стала весёлой, но глаза её уже не искрились. Она прошептала что-то Ясному Глазу, он кивнул, и скрипка затянула печальную мелодию. Как дождь, как уходящая на покой природа и засыпающий лес.

Я ль не ждала тебя, воин вереска?

Песни ткала из ночного дурмана,

Я ль не ждала от тебя зимней весточки,

Звонкие реки сплетала с молочным туманом.

Зал слушал, молчал, и только Злата была далеко в своих мыслях. Клеопатра в космосе, где же твой Антоний?

Комментарий к Ворожбу вплетаю в сеть

“Бусы букв на нить низаю” https://ficbook.net/readfic/4165379, автор Mistress Amber

“По следам невидимым — чую зверя след!” https://ficbook.net/readfic/5814083/14948188#part_content автор adelfa

========== Конунг мой, бог потаенных слов ==========

Музыка лилась, погружая зал в атмосферу летнего зелёного леса, в сонную лунную ночь, когда трава прячет ветер и становится ему колыбелью. Наконец запыхавшийся Ромул наконец вбежал в самый разгар веселья с гитарой в руках. Ясный Глаз сначала посмотрел на него с укором, но потом улыбнулся.

Ромул старался одеваться как книжный менестрель: выцветший бордовый жилет, под которым надета белая рубаха с широкими рукавами и узкими манжетами. Свою шапочку он называл «Робин Гуд», так как выиграл её, точь-в-точь такой же формы, у одного трубача в карты. Тот, конечно, расстроился, но отдал головной убор, который так же выиграл у кого-то ещё, но покрасоваться в ней так и не успел.

Злата, увидав Робин Гуда, заливисто засмеялась и похлопала Ясного Глаза по плечу, добродушно глядя на него. Ромул передал гитару одному из воинов в первых рядах, а затем достал из ожидавшего его футляра скрипку. Встав рядом с Ясным Глазом, они стали слушать барабаны, выстукивающие тревожный ритм: словно кони мчались по полю, сминая траву, поднимая пыль, а всадники кричали и размахивали мечами. Или корабли неслись по волнам, грозные и величественные, несущие страх и смерть.

Злата взяла дудочку и вышла вперёд. Её волосы, распущенные, струились по плечам и по спине, а глаза горели. Она заиграла такой же тревожный мотив. Повернувшись вправо, играла, призывно глядя на людей. Проиграв мелодию, повторила её, но уже в левую сторону, будто снова обращаясь к сидящим.

— Что это значит? — спросил Ртаг у Тормуда рычащим голосом. — Зачем она поворачивается?

— Это песня о нападении викингов на деревню. Я уже слышал её и видел, как выступают музыканты. Игра в разные стороны — это обращение к соседям за помощью.

Ртаг поставил локти на колени и чуть наклонился вперёд, с интересом наблюдая за происходящим. Его кофейного цвета кожа блестела в свете ламп, а глаза, жёлтые и пронзительные, не упускали ни одного движения. Он не произнёс этого вслух, но про себя несколько удивился: уманы, называющие себя менестрелями, не являлись воинами. Их главное оружие — музыкальные инструменты, проку от которых в настоящем бою нет никакого. Но, тем не менее, эти мирные уманы пели о войне, не зная её, ни разу не участвуя в ней. Поистине странные существа.

Злата вновь повернулась вправо и подняла руки к небу, запев уверенным голосом, обращаясь к нему и к тем, кто мог бы выручить в беде. Первые строки лились маршем.

Через поле, через синий лес, вопрошаю я к тебе,

Ты спаси нас, небо сильное, ты пошли нам стрелы быстрые,

Огради нас, светлый батюшка, соколиный грозный князюшка,

Не прольётся наша кровушка на зелёную траву.

После короткого боя барабанов, предвещающих близкую угрозу, которая словно туча, неслась неумолимо. И следующие строки уже были напевными, так ладья идёт по реке, плавно и бесстрашно.

Ой вы, вороны над полюшком, зоркий глаз ваш над землёй,

Вы не вейтесь и не пойте вы песни страшной боевой.

Не получите вы, вороны, наши души, наши сны,

Я молилась богам северным на четыре стороны.

И так под бой барабанов, грозный и неумолимый, лилась песня, тревожная, опасная; скрипки играли так же грозно, теперь эти инструменты не плакали, а возвещали беду. В музыкальные короткие паузы между куплетами Злата играла на дудочке, поворачиваясь то в одну сторону, то в другую, призывно и неспокойно.

Я зову вас, братья сильные, я зову вас через лес,

Вы, соседи наши грозные, не оставьте нас в беде,

Войско ваше пусть бесстрашное нас от коршуна спасёт,

Не получит море буйное дочерей наших и жён.

Ворон, ворон, птица гордая, не пророчь ты нам беды,

Рано, ох, над нами, ворон, обронил ты тень свою,

Не добыть нам, добрым молодцам, не сберечь живой воды,

Над курганами всё кружатся ветры сильные в бою.

Вы услышьте нас, восточные братья, братья, вас зову,

Коршун движется, ох движется, настигает нас беда,

Вы не дайте нам, соседушки, буйны головы сложить,

Не отдайте чёрным воронам, не пустите злого коршуна.

Тучи чёрные бесстрашные, вы беду уймите грозную,

Потопите злых вы коршунов в море, где бескрайние

Волны бьют о скалы сильные, где на вьюгу на морозную

Льды не сковывают омуты, как глаза твои печальные.

Перед последним куплетом музыка стихла, стала невесёлой, растянутой, словно земля опустела, а сиротливая природа оплакивала всё вокруг. Скорбные строки теперь не обращались на разные стороны. Злата стояла, словно в трауре.

Ох вы, братья наши с севера, други западные верные,

С юга ветры неуёмные не отняли тоску страшную.

Солнце, ясный ты наш князюшка, горемычные мы горлицы,

Мы сложили буйны головы. Здравствуй ворон, птица чёрная.

Песня закончилась, и музыка стихла, барабаны замерли. Зал молчал. Никто не проронил ни звука, не то от тяжести, навалившейся снежным комом, не то от печали, засевшей где-то глубоко в душе. Яуты тоже сидели будто бы смирно, но что таилось в их сердцах — об этом вряд ли кто-то мог сказать.

Чтобы встряхнуть зал, вывести его из забвения, грянули дудочки веснянок, с ними смешались и другие музыканты, играя весёло, по-весеннему, как капель, как таящий снег и ласковое солнце. Музыка того времени, когда девушки расцветали подобно первым цветам, водили хороводы и пели песни.

Злата вышла перевести дыхание, её не покидал пронзительный взгляд, он стоял перед ней и не давал покоя. Руки подрагивали, а ведь вечер ещё не закончен. И всё здесь, сейчас — пытка: перед кем так нужно провиниться, каким богам теперь читать молитвы, чужим или своим? Молиться ли Кетану, богу науду? О чём его просить? «Отведи от меня беду, пронзительный, перестань мучить и упиваться моими страданиями».

Но молитву никто не услышал, или услышал, но решил посмеяться. Плеча коснулась рука, и Злата подняла глаза: перед ней стояли двое яутов, гордые, грациозные, с такой выправкой, которой позавидовал бы любой человек, даже не воин. Их тёмно-синяя броня блестела, начищенная, украшенная письменами и знаками, окаймлённая руническими символами — так их назвала про себя Злата. Оба возвышались над ней; пожелай они её потащить волоком, тогда кричи-не кричи: ворон ворону глаз клевать не будет.

— Идём, тебя ждут, — рычащим низким голосом прорычал один из яутов.

И сразу вспомнилось, как это было раньше: вот так же она шла в сопровождении, как будто кто-то бы пожелал её остановить или увести. Но так всегда приказывал А’кш, и убедить его, что охраны не требуется, так ни разу и не вышло. На какое-то время Злате удалось скрыться от него, странствуя по прочим кораблям, в основном торговым. Сколько прошло времени? Два года? Искали ли он своего менестреля — сказать сложно, может быть, следил за каждым шагом, играясь, давая думать, что улизнуть от него легко. И вот теперь мышь, загнанная в угол, поймана.

— Я должна привести себя в порядок.

— Нет, он ждёт прямо сейчас.

Злата кивнула, откинула назад тёмные кудри и пошла следом, шурша платьем по полу. На её пальце горело огнём кольцо, но как признаться себе, что это не оно заставляло сердце биться сильнее, а воспоминания?

— Златка! – окликнула Аюша. – Златка!

— Аюша, иди, я скоро вернусь. Не беспокойся, только Ясному Глазу не говори. Скажи, что я устала и просила меня не беспокоить. Позже сама вернусь, — бросила Злата веснянке, обернувшись, и поторопилась, подгоняемая глухим рыком.

В зале стоял гул, из которого удалось понять, что люди не рады незваным гостям: уговор нахождения на корабле людей и науду носил временный характер и висел на такой тонкой грани грызни, что появление менестрелей заставило всех вздохнуть с облегчением. Переговоры велись день и ночь, одна сторона хотела видеть другую среди своих союзников, за это придётся дорого заплатить, так как яуты не наёмники, их тяжело переманить.

Девушка под неодобрительные взгляды людей вошла в челнок. Дверь беззвучно закрылась, и судно вылетело через коридор в космос.

***

Злата остановилась у дверей, не решаясь войти. Сердце выпрыгивало из груди, и бессмысленно напускать на себя мёртвое спокойствие. Протянутая рука не успела коснуться сенсорной панели: дверь сама отошла в сторону, тихо, еле слышно. Первые шаги самые сложные, трудно удавалось удержаться на ногах.

— Тирра (Золото), — раздалось глухое рычание.

— Да, да, — шёпотом ответила девушка.

Она огляделась: всё было на своих местах, трофейная стена, как и всегда, заполнена, а в воздухе пахло пряностями, любимым ароматом Златы. Полусумрак не давал разглядеть всё как следует, но память не подводила: каждый шаг знаком, словно не существовало никаких перерывов.

На плечи легли тяжёлые горячие руки. «Тирра», — рык у самого уха. Девушка накрыла правой ладонью ладонь самца и повернула голову в сторону, чуть наклонив её. Хотелось попросить: «Согрей меня, мне так одиноко», но вместо этого Злата резко обернулась и прижалась к А’кшу, закрыла глаза, и слова застревали в горле.

— Я почти забыла тебя.

— Тебе не обмануть меня, Тирра. — Он взял её ладошку в свою большую мозолистую ладонь и заурчал. Тёмная кожа Старейшины, шоколадного цвета, с песчаными пятнами, тянущимися по рукам и груди, а на ногах тёмно-зелёные: нет, не забыла.

Его валары коснулись её лица, задев кончиками, и от глаз не укрылось, как богато они украшены. Злата видела у других простые унтары, металлические, с нанесёнными на них символам, но А’кш давно перешёл уровень простого яута. Передние валары по бокам оплетены ярким и лёгким синим сплавом, закреплённым у основания отростков; гибким, позволяющим не сковывать движения при повороте головы. Имеющиеся унтары окрашены в красный и синий цвета, нанесённые символы говорили о высоком положении в своём обществе.

А’кш медленно обошёл девушку, разглядывая, вдыхая аромат, слушая биение её сердца. Встав позади, его сильные руки легли на её плечи, и яут притянул уманку к себе. Дыхание самца было равномерным, а каждое касание властным, словно он вспоминал каждый прошедший момент.

— Тирра… —Глухое рычание заставило покрыться кожу мурашками. Злата закрыла глаза, повернув голову влево и прижавшись щекой к горячей коже А’кша. — Спой мне, Тирра, только для меня.

Она отошла от Старейшины, обняв себя руками, словно пытаясь согреться. Не оглядываясь, положила руку на человеческий череп, служивший украшением подлокотника широкого кресла, обитого мягкой песчаного цвета шкурой.

А’кш слушал, как напевно, горько, будто тая в сердце вековую печаль, пела Злата. Её сильный и надрывный голос будоражил; слова первых строк растягивались, так, как вьётся ветер, протяжный; остальные же строки переходили из напевного темпа в стремительный, подобно стреле, бьющей в цель.

Конунг мой, бог потаенных слов.

Воронов князь, владыка волков.

Песни даешь и строки стихов,

Скальду бесценный даришь урок.

Конунг мой, твой неумелый скальд

Путает нити в глади стиха.

Кровью сочится в сердце строка,

Кровью плетется в слабых руках.

Конунг мой, ты меня не оставь.

В мыслях и висах, в шелесте трав,

В тропах, дорогах, дальних путях.

Будь со мной, конунг, и в вещих снах.

Повисло молчание, тяжёлым грузом опустившись на плечи. Сильные руки вновь обняли хрупкие плечи; Злата слышала, как тихо звенели унтары, когда А’кш наклонялся к ней. Его дыхание, на её шее, заставляло закрыть глаза, отдаваться волнительному порыву.

Клокотание в груди яута напоминало дикую природу Земли: кажется, так разговаривала ночь, будто кралась тенью, выслеживая, таясь. Дикая, естественная, опасная. Руки самца опустились на стройные бёдра девушки, и она прижалась спиной к его животу. Горячее дыхание обжигало, лёгкие звуки пощёлкивания, потирания бивней друг о друга заставляли забыться.

— Вернись ко мне, Тирра, я дам тебе всё, что ты пожелаешь. — Будоражащий голос над ухом, чуть хриплый, низкий, и Злата готова была слушать эту рычащую речь, упиваться ей. Вновь мурашки пробежали по спине; руки яута поднялись вверх, шурша платьем, пальцами изучая изгибы молодого тела.

Она молчала, как и всегда, когда Старейшина просил остаться с ним, принадлежать ему и петь только для него одного. Злата молчала, но А’кш знал ответ, и буря рождалась в его груди. Он развернул уманку к себе лицом, и она, подняв руки, положила их ему на грудь. Её взгляд сейчас мог бы растопить любое сердце, покорить любую ярость, обуздать, приручить.

А’кш откинул волосы с плеча девушки, открыв маленькое ушко, и склонился к нему. Горячий шёпот заставлял окунуться в знойный летний день, когда солнце стоит в зените. Нежные женские ручки изучали шершавую кожу на груди яута, и даже в этот момент её глаза выдавали не девушку, легкомысленную и несносную, а взрослую молодую женщину:гордую, мудрую. Если бы он мог подобрать правильное слово на языке уманов, то назвал бы её княгиней: за осанку, манеру вести разговор, величавость. Злата прижала голову к груди яута и закрыла глаза.

— Не своди меня с ума, ветер, не буди мою печаль под вечер…

Комментарий к Конунг мой, бог потаенных слов

Мельница - Воин вереска http://www.youtube.com/watch?v=JrCzGnktk3U

“Конунг мой” https://ficbook.net/readfic/6793898 автор Mistress Amber

========== Вересковый мёд ==========

Солнце над полями, выгляни,Из-за седого морокаИ скажи мне, красное,Клясть мне горечь верескаИли ворона?

Вереск сидел в своём широком, богато украшенном кресле, перебирая пальцами красные круглые камни на подлокотнике. Мягкий свет в отсеке не мешал и не обременял. Стены украшали шкуры, мягкие, разного окраса, от молочного до чёрного, словно смоль, цвета. На широком столе стояли металлические предметы, искусно обработанные и вырезанные: череп человека, подсвечники, которые так любила Злата. Раньше она часто приносила бордовые свечи и зажигала их, тогда пряный запах разносился по отсеку, окуная в атмосферу покоя.

Девушка сидела на подлокотнике и перебирала валары яута и унтары. Одну ножку она положила на другую, облокотившись о сильное плечо самца. Синее расшитое платье струилось по её телу; широкие рукава, узкие манжеты, расшитые бусинами узоры и цветы. Коснувшись лица Вереска, Злата встала и тихим шагом обошла отсек, проводя рукой по вещам и запоминая их. Ступив на пуф, она села на широкий стол, резной, украшенный по обычаям яутов воинственными изображениями. Лежащие рядом свечи встали в подсвечник, яркий огонёк оживил их.

— Не уходи, Тирра, не заставляй моё сердце обливаться твеем.

Злата откинула волосы назад и посмотрела на А’кша. Её взгляд был спокойным, изучающим, брови слегка приподняты. Если бы самец встал и подошёл к ней, ничего, казалось бы, не изменилось. Левая рука упиралась в стол, а правая лежала на перекинутой ножке; плечи расправлены, спина прямая, гордая осанка. Во всей позе читалась непринуждённость, словно недавнего неловкого чувства вовсе не было, а долгий перерыв — это лишь минутное дело.

— Не могу, Вереск, не проси, не умоляй, не неволь. Я не могу остаться, мы столько раз это обсуждали. Где найти такие слова, чтобы нам расстаться и больше никогда не причинять друг другу боль?

— Тирра, неужели тебе мало моих подарков? Со мной ты всегда будешь уверена в своём завтрашнем дне, будешь просыпаться не где придётся, а среди самых мягких шкур.

— Оставь этот пустой разговор, мы переливаем слова из пустого в порожнее, и уже не первый год. Если бы дело было в подарках, я осталась бы с тобой, не задумываясь. Но сердце менестреля не купить даже за всё золото Вселенной. — Уголки губ чуть приподнялись, но взгляд остался прежним.

А’кш тяжело смотрел на уманку, его надбровные дуги сдвинулись, придавая образу суровость, непоколебимость и опасность. Опасность: Злата однажды сказала, на заре их встреч, что именно это её привлекло в нём, необузданная сила, неизвестность и звериная стать.

— Тебе не придётся гадать, чем ты будешь сыта завтра — и будешь ли. Я помню, как ты голодала, как твои музыканты пели за корку умановского хлеба, чтобы не умереть с голода.

— Это всё в прошлом. Я не голодаю и, как видишь, не побираюсь. Даже в то время у меня было то, чего не отнять и не продать никому, — воля и простор. Я не бедствую, в моей руке всегда есть дудочка, а за спиной верная лютня. Я пою, о чём пожелаю, о странах, о чувствах, обо всём, а космос — моя свобода.

— Я встречал мастеров слова и музыки, но при этом они могли обеспечить себя своим оружием, когда это требовалось. Можно нанять музыканта, а можно воина.

Злата насмешливо улыбнулась, чуть прикрыв глаза, и качнула ногой. Она понимала, что играет с огнём, отказывая тому, кто может взять то, чего хочет, силой или нет, неважно. Но с Вереском спокойно, он редко выходил из себя и ни разу не срывался на ней.

— Мастеров слова и музыки? Человек, держащий в одной руке лютню, а в другой оружие, не может зваться менестрелем, это наёмник, путник, тот, кто может скрасить своё одиночество между войнами, кто угодно, но менестрелем его назвать нельзя. — Злата улыбнулась, высокомерно, чуть подавшись назад. — Это не одно и то же, нужно быть человеком, чтобы понимать это.

Тирра соскользнула со стола и обошла отсек, снова и снова пальцами касаясь вещей, чтобы через несколько лет вспомнить, что изменилось. Прижавшись спиной к мягкой молочной шкуре, она сложила руки сзади и приняла непринуждённую позу. В этом мире мало что меняется, реки и здесь не текут вспять, но время замедляет свой бег. Залы всегда наполнены шумом, жизнь празднует своё торжество, гранича с бездной, откуда никому нет обратной дороги.

Во все времена человечество наперебой шептало и кричало о таком странном женском счастье, которому не было определения и точного названия, цели и пути отправления. Где начинается дорога к счастью, неважно, женское оно или воинское, детское? Старость тоже умела быть счастливой, достойной.

Среди всей космической кутерьмы менестрели смотрелись как старинный пергамент с сургучной печатью, который каким-то образом оказался в космосе, где царствовали наука и техника, где не было места обыденной красоте, первозданной и естественной, земной. Наряды менестрелей, музыкальные инструменты, всё это окунало в некую сказочную эпоху, будто герои книги вышли со страниц романа и зажили сами по себе.

— Я останусь с тобой, но тогда, когда иней ляжет на мои волосы, когда огонь в глазах перестанет пылать пожаром. — Голос Златы прервал долгое молчание. — Время для нас идёт по-разному, я здесь и сейчас, а ты далёкое прошлое и ещё более далёкое будущее.

А’кш научился понимать речь уманки без переводчика, встроенного в наручный компьютер. Но частые анаграммы и обороты не всегда распознавал даже он. И всё же единственное, что никогда не требовалось переносить на другой язык, — это страх. Страх потерять жизнь, страх потерять место в своём обществе, страх быть непонятым или отвергнутым. Тирра боялась одиночества, при этом часто повторяла, что сердце её одиноко в пустынном космосе, а Земля — лишь маленький островок, даже не оазис — мираж, который может утолить жажду, на короткое время, но пустыня величественна, она отнимает у человека всё, медленно его пожирая. Одиночество — пустыня внутри человека.

— Время действительно для нас распределено неравномерно, но какое объяснение ты дашь своему ответу? Под инеем ты подразумеваешь старость, под пожаром в глазах — молодость. Тирра, за что ты нас наказываешь?

Злата отошла от мягкой шкуры на стене и села на подлокотник кресла. Погладила ровный череп-украшение, опасная и странная красота в понятии яутов, мёртвая красота. Убивать и проливать чужую кровь — целое искусство, прочно въевшееся в уклад жизни.

Опустив руки на плечо Вереска, девушка прислонилась своей головой к его, задумчивая и вновь молчаливая. В чём радость губить жизнь, зачем сажать птицу в клетку, когда можно каждый день приходить в лес и слушать её пение там? Яуты так не похожи на людей, но дороги их пересекаются постоянно, в крови обеих рас лежат жестокость и желание уничтожить то, чем не можешь обладать.

Песня полилась тихим ручьём, спокойным, голос звучал только для А’кша, полушёпотом, как шуршание листвы.

Птица поет очень злые, опасные песни.

Песни ее побольней острой стали клюют,

Из ее клюва не слышать вам трелей чудесных —

Иглами острыми тело до кости прошьют.

Песни сплетает из кожи гнилой, недотлевшей,

Прелые плети в строку заплетает корней.

Щедро рассыпет обломки костей отгоревших.

Черные птицы с надеждою вьются над ней.

Воздух свивают узлами их ловкие крылья,

Жертве случайной надёжный готовя капкан.

Стоит попасть — и прорезан когтями навылет,

Нет теперь веры озябшим и слабым рукам.

Выклюют мозг, исклюют обнаженное сердце

Хищные птицы, что песен совсем не поют.

Птица поет очень злые, опасные песни.

Песни ее заморозят надежду твою.

Вдохнув поглубже, Злата запела новую песню, грустную, печальную:

Позову я тебя по имени и от ран своих тяжких сгинешь ты.

Только родичей не вернуть.

И за гибель отца со братьями моей волей навек заплачено.

Проклинаю постылый путь.

Смотрит матушка вслед без жалости, я собакою к ней прижалась бы.

Но сковал мою волю лед.

Лед в глазах ее сине-каменных и слезах горным троллем замерших.

Только он меня и поймет.

Ведь не след человечьей дочери милым братьям беду пророчить же

злобной ведьмою без стыда.

Ты меня увозил из дома в ночь, и копыта коней несли нас прочь.

Нашу волю вела беда.

А бесчестья отец стерпеть не мог, братьев кликнул он на ночной порог.

И коней им велел седлать.

Но погибли все от твоей руки, не услышать им мой последний крик.

Ни один не желал мне зла.

Только ты и сам уж теперь в крови и удачи нить не тебе ловить.

И о ком мне, скажи, жалеть?

Мне на рабском рынке мала цена, скотниц доля впредь для меня одна.

Лучше б в пламени мне сгореть!

Молчание длилось долго.

Злата положила голову на плечо яута и напевала тихую мелодию. Обманчиво было надеяться, что дикая кошка вдруг станет ручной, она давно не котёнок, не мягкий комочек: это рысь, грациозная, степенная.

— Останься, — прорычал Вереск.

Нежные женские руки легли на его гребень, поглаживая, изучая каждый его изгиб, мягко касаясь пальцами.

— Не могу. Ты никогда не согласишься разделить со мной мой хлеб, и под хлебом я подразумеваю не только пищу, но и мою жизнь, музыку. Может быть, я не знаю, что меня ждёт завтра, но в одном я уверена точно: я не буду жалеть о грядущем.

А’кш взял с рядом стоящей подставки в виде ксеноморфа, чёрной, как смоль, будто лаковой, металлической, невысокую пюсовую шкатулку, вырезанную из кости. Крышку украшало изображение чужого и яута, стоявших друг напротив друга в боевых позах. По бокам тянулись символы.

На дне шкатулки лежал браслет: драгоценные камни с далёких планет были нанизаны на прочную нить, а между ними — золотые бусины, чтобы самоцветы не истирались друг о друга. Голубые, зелёные и фиолетовые, они чередовались между собой. Вереск вынул украшение, взял левую руку Златы и надел браслет на хрупкое запястье и застегнул искусный замочек. Пальцы уверенно и ловко справились, несмотря на когти.

«Ни к чему», но с языка Тирры не сорвались эти слова. Молчание, как всегда единственный ответ, потому что она знала, что всех слов Вселенной не хватит, чтобы подобрать нужный ответ, уместный здесь и сейчас.

— Знаешь, какой вкус у верескового мёда? Я помню до сих пор: терпкий и горький. Не каждый человек может есть его: ожидает сладость, а получает вкус скорби. Однажды один менестрель спел мне песню, в которой говорилось о легенде, что тех, кто любят этот горький мёд, в колыбели поздней осенью поцеловало солнце, и эти люди обречены стать одинокими.

— Опять играешь со мной, Тирра. Я могу забрать тебя силой, могу не отпустить.

— Тогда ты погубишь нас обоих.

Девушка сняла самоцветный драгоценный браслет, взяла тяжёлую ладонь Вереска и вложила в неё украшение, сжала в кулак и накрыла своими пальцами сверху. Долгий взгляд в жёлтые звериные глаза, таинственные, как лунная ночь.

— Если я не вернусь после окончания вечера, улетай.

***

Злата вошла в обеденный зал, где веселье продолжало литься сладким вином. Некоторые люди, уже хмельные, пускались в пляс под весёлые трели или тосковали по мирной жизни под грустные песни. Яуты всё ещё сидели и продолжали внимать необычному для них действу.

Ясный Глаз посмотрел на девушку, его хмурый взгляд не ускользнул от внимания, но он ничем не выдал себя, и от этого становилось ещё тяжелее. Закончилась весёлая мелодия, которую непринуждённо наигрывали скрипки и дудочки, отчего у самих музыкантов ноги переступали на месте, а задорные веснянки кружились по залу.

Через мгновение праздник музыки продолжился, и Злата уже пела песню, заливистую, но с привкусом горечи августа, когда пшеничные поля покрываются золотом, а в воздухе стоит яблочный аромат. Леса наполняются свежестью, готовясь встретить первые шаги осени. Август, княжий месяц, празднует жизнь.

Комментарий к Вересковый мёд

“Птица поет очень злые, опасные песни” https://ficbook.net/readfic/7009949 автор Mistress Amber

“Позову я тебя по имени” https://ficbook.net/readfic/6764540 автор Mistress Amber

========== Утонуть так просто в омуте ==========

Злата кружилась по залу, а веснянки от неё не отставали. Веселье лилось рекой, и уже, казалось, никому не хотелось нагромождать себя тяжестью: люди плясали, подхватывали ритм и слова, кто пел, кто просто напевал, как умел. Словно ни у кого не было сомнений, что праздник и не подумает закончиться. Скрипка играла так весело, задорно, заигрывала с каждым, что невозможно оставаться на месте. Дудочки вторили, и ноги сами уносили вытанцовывать разные движения. Люди топали, вливались в хороводы, положив руки друг другу на плечи, и такие весёлые хороводы порой насчитывали до двадцати человек. И все давались диву: как хватает места?

Одна весёлая мелодия тут же сменилась второй, и веснянки, чуть приподняв подолы своих сарафанов, выплясывали на носочках. Суровые усатые мужчины смеялись в свои густые бороды и хлопали себя по коленям, качая головами, но в итоге и они не выдерживали и выходили в плясовой круг.

Злата играла на флейте, крутилась, словно заигрывая с каждым, глаза её горели жизнью, но в сердце всё равно сидела грусть. Она ставила себя перед сложным выбором: потерять себя, отказать себе, перестать быть свободной или дарить песни и улыбки только одному, но в золотой клетке. Если бы на её месте были Аюша или Неждана, что бы они выбрали? Молодые и озорные девушки, игруньи и веснянки.

Злата, когда в партию очередной мелодии вступили дудочки, варган и скрипка, а им подыгрывали барабаны, создавая время бури, грозы, летней стихии после жаркого дня, ушла к Олафу. Сев рядом с ним, она слушала его истории, что он рассказывал о жизни своих людей, о корабле. И за разговаривающими неустанно следили яркие жёлтые глаза.

— И вот ещё: в прошлом году мы наконец-то увидели море, даже купались. Мои-то люди только рады, а я что? И я тоже ведь не деревянный. Правда, это, конечно, не Земля, огорчало, не скрою, но чего греха таить: рыбы-то тоже наловили! Вот такую, представляешь! Кусачая, зубастая шельма попалась тогда Эгилю…

Злата слушала и улыбалась, представляя себе все эти красоты дикой природы. Когда она была маленькой, Олаф иногда брал её с собой на рыбалку, когда удавалось бывать на Земле. Но сейчас там менестрелю делать нечего, те времена давно прошли, наступила новая эпоха. Музыканты осваивали космос, нанимали корабли или покупали свои собственные.

Ясный Глаз в прошлом сам был военным, получил на войне рану, но ему повезло: луч лазерной винтовки не задел важных органов, но с тех пор мужчина решил, что с войнами покончено раз и навсегда. Распустил воинов по отрядам, устроил кого куда, а сам на сбережения купил старенький торговый корабль и отправился путешествовать, куда — неважно, главное, чтобы подальше от войны. Так начиналась его история, с тех пор прошло больше двадцати, когда Злата маленькой девчушкой бегала по кораблю Олафа.

Музыка продолжала играть, зал гудел весельем, всем хотелось танцевать и петь до упаду, до следующего дня, но вечер неминуемо клонился к своему закату. И чем ближе время подходило к границе, тем чаще билось сердце.

Да, женихов и правда было много, но все, как и эти, военные, звали замуж, но всегда ждало одно и то же: муж будет пропадать на боях, в космосе, открывать новые планеты, строить новые базы, заводить полезные знакомства. А жена сядет в новом доме, если он вообще есть, свой собственный, будет ждать рождения первенца, потом воспитывать его, растить, вести домашнее хозяйство. Потом прилетит муж на несколько дней, и ещё пока молодая жена снова будет ждать прибавления в семействе. И годы пройдут одинаково: дом, дети, быт. А иначе никак, мужчина женится, чтобы его кто-то ждал, любил, чтобы жена хранила верность, воспитывала его детей. И некогда беззаботная веселушка рано постареет, руки её огрубеют, потому что замуж она вышла за небогатого военного, который снимает для поддержания семейного очага жильё.

Вот так заканчивалась любовь: обещанием верности, замужеством, детьми, одиночеством при живом муже, которого никогда нет дома. Вот оно женское счастье в действии. Только клетки разные, золотые и железные.

А хотелось любви, как в своих песнях, чтобы быть всегда вместе, идти рука об руку, быть друг другу опорой. Растить детей вместе, дарить им свою заботу. Да только так бывает только в сказках и песнях.

Олаф чуть задел девушку локтем и кивнул в сторону музыкантов. Злата отвлеклась от своих невесёлых мыслей и посмотрела вперёд, не зная, что конкретно ищет среди людей. Но взгляд сам нашёл из всей кутерьмы: Аюша сидела на коленях у плечистого бородатого мужчины, он что-то шептал ей на ушко, а Аюша заливалась смехом, улыбалась, и глаза её светились таким счастьем.

— Бранд Щедрый, — улыбнулся Олаф.

По его интонации Злата поняла, что беспокоиться не о чем: Аюшу никто не обидит, хотя она девушка и молодая, голову может вскружить кому хочет. «Вот непоседа», — пронеслась мысль.

Без одной дудочки веселье ничего не теряло, так как музыка продолжала играть, люди отплясывали от всей души и не замечали парочку, которая миловалась и шепталась здесь же. Начался ручеёк, и зал выстроился, образовав тело игры, и под звонкую задорную музыку ручеёк начал своё движение. Злата засмеялась, сжав свои ладони, и скорее пошла в гущу праздника. Только хмурые взгляды яутов свинцом наблюдали за всеми. Был бы здесь Вереск, как бы он смотрел на Злату? Сколько раз она говорила ему: «Я человек, мне нужен простор», но ему в его жизни такого своевольства не требовалось. Иной уклад, другие взгляды, но девушка упорно ему рассказывала про менестрелей и их образ жизни.

Гуляка и повеса, и пьяница притом,

Но любят очень девушки за музыку его,

Гуляку и повесу, за песни и за лютню,

И пусть он беден, как церковный кот, я всё равно люблю.

Строки из гимна всех менестрелей, он всегда был на устах; весёлая песня, которую музыканты и певцы распевали хором, хмельные, счастливые, свободные. Злата любила такие моменты, она и сама была не прочь добавить свой голос в общий гомон, в котором царила жизнь. Ну и пусть менестрели бедны, пусть их сравнивают с церковными котами, зато у них есть верная музыка, которая не предаёт и не продаёт.

Когда наконец музыка грянула последний раз и объявили короткую передышку, чтобы люди смогли налить себе ещё вина и воды, Злата подсела к Ясному Глазу, сидящему на пустой скамье.

— Вот Аюша! – улыбнулась она. — Какого красавца себе отхватила! Жаль, что на корабле только мужчины да яуты, а то и ты бы, глядишь, порезвился, поплясал с молоденькой красавицей.

Ясный Глаз добродушно засмеялся, отчего широкие плечи его затряслись, и похлопал себя по коленям. Затем провёл руками по щекам и посмотрел на девушку.

— Да уж, веснянку нашу, глядишь, скоро замуж будем выдавать. Вот веселье закатим! Да только позволит ли ей её муж тогда летать с нами? — Ясный Глаз вопросительно посмотрел на Злату.

— Если позовёт, пусть сама решает, сердцу захочешь — да не прикажешь. — Она вновь посмотрела на яутов. Что скрывали их хмурые взгляды? Они пристально наблюдали за всей неразберихой в зале, но сами не сдвинулись с места, будто нечаянный праздник их вовсе не касался. Встань они ранее, чтобы уйти, как бы восприняли это люди? Может быть, махнули бы рукой, дескать, что с них возьмёшь, но в этот исход верилось меньше всего: данный поступок посчитают обидой, нанесённой намеренно, чтобы показать превосходство не в пользу расы людей.

Она вдруг вспомнила самые первые встречи с Вереском, когда они воспринимались как что-то новое, необычное, своеобразная игра. Однажды Ак’ш спросил, что означает её имя, и Злата попыталась объяснить так, как отвечала бы человеку, но яут не мог понять звука, который для него ничего не значил. Тогда в голову пришла мысль дать другое сравнение: золото. «Почему тебя назвали драгоценным металлом?» Вереск недоумевал, ведь перед ним сидела, в общем-то, на тот момент, бедный мастер слова, как говорят сами уманы: ни гроша за душой.

«Потому что это означает вовсе не металл, а показывает отношение родителей к ребёнку: ненаглядная, любимая, драгоценная, оберегаемая и та, которую ждали». А’кш действительно был удивлён, но предпочёл называть уманку словом «золото» на своём языке. Тирра – золото, металл.

Злата положила руку на плечо Ясному Глазу и улыбнулась ему. Этот добродушный мужчина зорко следил за Аюшей, и он обязательно выйдет на честный разговор с Брандом: каковы намерения, если просто порезвиться, то пусть не кружит девке голову, так как он улетит в итоге, а ей потом маяться неразделённой любовью.

Любовь — наверное, только у людей есть такое слово, которое означает чувство, душевное состояние. Когда любовь взаимная, хочется петь и радоваться жизни, а когда один любит, а другой нет, то переживается это тяжело, со слезами. А’кш не любил её, Тирру, она это знала и напрасных надежд не строила, но пыталась дать определение возникшим чувствам.

Или это вовсе не чувства? Может быть, это желание обладать, взять то, что хочешь, забрать себе. Так ребёнок хочет игрушку, так уже взрослый человек может сказать «желаю» касаемо вещи, животного, другого человека. Можно ли провести такую параллель с яутами и конкретно с А’кшем? В данном случае он изъявляет желание взять что-то, но предпочёл делать это, применяя хитрость: самочка должна пасть жертвой перед богатыми дарами, а бедная и ничего не имеющая, кроме своих музыкальных инструментов, тем более.

Но Злата оказалась не падкой на украшения. Менестреля купить нельзя, и игра в паука и в сеть продолжилась дальше. Певчая птица должна сама залететь в клетку и закрыть её за собой. Изощрённый метод, длящийся уже не один год. И дело даже не в Вереске, ведь сколько было женихов до него, настоящих, и все они люди, но ни один не получил положительного ответа. Мужчина, будь он хоть какой расы, желает получить то, что приятно его глазу и слуху. Человек и яут — оба охотники, и на поле боя главной наградой выступает чья-то жизнь.

Аюша всё ещё щебетала с вдруг ставшим своим Брандом, а он уже надел на тонкий аккуратный девичий пальчик колечко, и девушка совсем расцвела. Улыбчивая, любовалась подарочком, ведь до этого в основном менестрели пытались ей преподнести в дар мех с вином — тоже архаичная вещь в космосе, нелепая, но менестрель без этого атрибута никуда. Вино — это приглашение провести вместе ночь и, быть может, утро, но чаще всего только первое, а колечко с камушком, золотое, говорило о чём-то большем.

А о чём говорили подарки Вереска? Злата посмотрела на своё кольцо, которое, если его продать, позволило бы распрощаться с бродячей жизнью. Все дары можно было собрать и сдать их на какой-нибудь торговый корабль, чтобы получить столько средств к существованию, что хватило бы с лихвой. Тогда и замуж можно выйти хорошо, не за какого-нибудь вояку, который сегодня здесь, а завтра там, а за оседлого мужчину, состоявшегося как личность, как человек. Но тогда какой смысл называть себя менестрелем, если готов свободу променять на каждодневную тарелку супа?

Вдруг Ясный Глаз нарушил молчание, сказав девушке, будто прочитал её мысли, что пора бы ей остановиться, выйти уже, наконец, замуж, нарожать детей и быть счастливой хозяйкой своего собственного дома, в котором есть любящий муж. Она невесело рассмеялась и посмотрела на Ясного Глаза так, будто перед ней сидел наивный мальчишка.

— Однажды я прочитала фразу в одной книге: «Не всем сидеть с прялкой и люлькой». Иногда мне кажется, что я не создана для этого, да и вообще для любви. Замужем за музыкой, пожалуй, всё-таки тут я не одинока.

— Музыка тебя не согреет так, как это умеют делать люди. – Голос мужчины приобрёл хмурый оттенок, горький. — Если Бранд спросит моего разрешения взять Аюшу в жёны, я, не раздумывая, дам своё согласие, хотя она мне и не родная дочь, как и вы с Нежданой. Но всё-таки я за вас отвечаю, так или иначе, вы стали моими назваными детьми. Выслушай, Злата, выслушай. Мужчина может себе позволить загубить свою жизнь, а женщина — она как цветок, за ней нужно ухаживать. Как выберешь себе жениха, тут же веди его ко мне, я дам вам своё отеческое согласие. — Ясный Глаз посмотрел на Злату, немного свысока, как родители смотрят на своих детей, и обнял её за плечи.

Кабы всё так было легко, как льётся словами, сколько ни думай, сколько не ищи правильного ответа, а его всё равно нет, пока не попробуешь что-то одно. Будто женщина не может быть ведомой своей мечтой, музыкой. Можно быть счастливой и не считать себя пропащей, несчастной и непременно одинокой.

— Все твои ответы как вода: стекаются в одну реку, к твоему яуту. Глупая ты, глупая, несчастная и глупая. Ты же для него диковинка. Не муж, не брат, не человек, никто.

Злата молчала: а что ответить? Что она всё и сама прекрасно знает? Её любовь горькая, как вересковый мёд, не приносит радости, так как она любит, сердце тянется к нему, к её Вереску, а он паук, стервятник, смерть с жёлтыми глазами, в которых отражается холодная луна.

— Молчишь? Ну молчи, значит, я прав. Тебе давно не шестнадцать лет, чтобы тебя поучали чему-то, сама всё должна понимать. Он тебе не пара и никогда не полюбит, ты его сердце не растопишь, Злата. Погубишь себя. Погубишь.

Она молча встала и вышла из зала. Прислонилась к стене, кутаясь в накинутый меховой плащ: вдруг стало холодно, даже горячие и дикие жёлтые глаза яутов не бросали в жар, не заставляли сердце биться сильнее, когда смотрели в упор, и становилось неуютно, неудобно, хотелось отвернуться, но нельзя. Нельзя, и приходится унимать дрожь, уходить внутрь своих мыслей, чтобы там найти в себе силы продолжить петь и играть.

В зале Неждана уже услаждала слух присутствующих песней, её сильный голос разносился, и создавалось ощущение спокойного озера, летнего, и вечер плавно входил в свои владения. Дудочка подыгрывала, и в мыслях рождались белые лебеди, плывущие по воде. Скрипка тихонько звенела, рисуя закат, алый, словно кто-то нарочно пролил краску. Каждый куплет утопал в своей мелодии, сменяясь с медленного на более живой, как взмах крыла. Каждый куплет нёс в себе маленькую жизнь, а главный связующим звеном выступали припевы. Разные судьбы, разные дороги, но жизнь одна.

Не звала, не искала… Прятала.

Не пряла у окошка нить.

В светлой горнице виноватая

Лишь лгала. Мне с тобой не быть.

Не сплетаться перстами бережно

И рубах мне тебе не шить.

Над поросшим осокой берегом

Зря бродила. В болотах сыч

Прокричит девять раз испуганно.

В ноги сонно плеснет вода.

Страхом память моя подрублена.

Волны скажут: «Ступай туда,

За ручьем, что в чащобе прячется,

Пусть тропинка тебя ведет».

Впереди тихий шепот блазнится,

То ли вздохи с гнилых болот.

Мне бы шаг удержать свой медленный,

Мне бы скоро бежать назад.

Но ведь там, за кривыми елями,

Я увижу знакомый взгляд.

Я увижу… Иль только кажется?

Ведь не мне же искать добра.

И под корнем я ножик краденый

Закопала. И всем лгала.

Заплутала порой, мол, темною,

Напугалась лесных теней…

И от крови подол оттерла я

Хорошо. Но не сладить с ней,

Не стереть ее с рук и щелоком,

Даже с кожею не содрать.

Тихий смех твой — больной пощечиной.

Сзади шепот: «Звала меня?»

То ли сон дурной, толь безумие,

То ли чары гнилых болот.

Страшный облик твой мне остудою —

В сердце черви и черен рот.

Вспомнишь имя и скажешь бережно

Не на радость, а на беду.

Скользки камни в воде у берега.

Ты зовешь… Я к тебе иду.

Голос стал выше и набрал силу, и музыка — громче. Неждана сложила руки на груди, чувствуя, как голос, подобно горной реке, наполняется и растёт.

Участь изгнанника — мерзлые пастбища,

Тайных пещер прокопченных нутро.

Стоит изгнаннику песней удачу звать

Или же мало кому так везло?

После куплета песня снова стихла и закончилась, как и началась, осторожно, не суетливо и размеренно.

Дружбу водить не с людьми, только с троллями

Или со вздорным строптивым рабом.

Путники прочь мчат путями окольными,

Скальду за жизнь заплатив серебром.

Злата слушала песню, которую они с веснянками когда-то вместе писали, и каждая девушка вкладывала в слова печаль и любовь. Она обняла себя за плечи и закрыла глаза, вспоминая о своих тревогах в то время. Тогда казалось, что весь мир падает к твоим ногам, стелется лесной тропинкой, убегая вглубь, в неизвестность и красивую тайну.

Тирра, и на языке вдруг зазвучала горечь, стоило только произнести про себя это имя. Вереск, и вдруг где-то в полях подул свежий ветер, играя в зелёной утренней траве. Злата заглянула в зал и вошла внутрь, уверенным, величественно, и Ясный Глаз уже знал, что она идёт к нему.

— Ясный Глаз, я ухожу. Ровно на год, через это время я вернусь, и всё решится окончательно.

Мужчина задумчиво посмотрел в глаза названой дочери: уверенная, гордая, решившаяся ступить на опасный путь, хотя до этого она много лет стояла у обрыва, не решаясь ни отойти, ни прыгнуть.

— Если ты прыгнешь в бездну, как ты можешь быть уверена в том, что эта бездна тебя отпустит?

— Отпустит, Ясный Глаз, я это знаю. Я столько лет живу по одну сторону медали, но настало время увидеть другую и понять, чего хочу я. — Ударение пало на последнее «я», и Клеопатра в космосе уходила по опасной дороге. «Царица, там ты найдёшь своего Октавиана*». — Я не прощаюсь, друг мой и отец мой, через год я вернусь и буду знать, кто я и чего хочу.

Злата спокойно и величаво прошла по залу, наконец-то ей удалось спокойно посмотреть в провожающие её жёлтые глаза и улыбнуться. Она знала, что войдёт в клетку по своей воле, но дверцу за собой не закроет. Уходит на один год, чтобы понять, а была ли когда-нибудь птица свободной. Что ждало её по окончании отведённого времени и отпустит ли её бездна? Погубит или поймёт сердце менестреля?

«А глаза твои глубокие, а глаза твои опасные, утонуть так просто в омуте».

________________________________________________________________

* аллегория: смерть