Убить Вампира (СИ) [Игорь Безрук] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ИГОРЬ БEЗРУК УБИТЬ ВАМПИРА (По ту сторону отчаяния)
Пролог
Сентябрь в этом году был по-особенному приятен, тих, безветрен. Несмотря на то, что солнце село и давно перевалило за девять вечера, холода совсем не ощущалось. Скачко даже не пришлось включать в салоне печку, и в короткой рубашке и летней форменной курточке было достаточно тепло. Они с напарником, сержантом Бутенковым, сидели в служебной машине и ждали десяти часов вечера, когда наконец можно будет сняться с поста и отправиться со спокойной душой домой на отдых. Сегодняшнее дежурство обошлось без каких-либо серьезных происшествий, дневной план по штрафам они давно выполнили и теперь могли расслабиться и даже спокойно послушать музыку по «Европе-плюс», пока не пробьет их час. Оставалось каких-то сорок — сорок пять минут. Сорок — сорок пять минут, и они будут дома — в тепле, сытости и уюте. А пока они здесь, по салону плывет и медленно растекается по всем углам тихая мелодия, Скачко отрешенно смотрит в окно на пламенеющий на горизонте закат и думает ни о чем. Какие-то мысли из ниоткуда лезли в голову, складывались в какие-то слова, потом перемешивались и тут же где-то растворялись, не оставляя после себя и следа. Машина стояла на взгорке, носом упираясь к шоссе, а справа, за переездом, их небольшой городок утопал в разноцветной гирлянде огней. Это был один из самых удачных для гаишников постов. В этом месте кончался город и была развилка, один рукав которой уходил на трассу, а другой через тридцать с небольшим метров терялся в густых зарослях терновника и кленов. Оттуда частенько выскакивал какой-нибудь бесшабашный лихач и тут же становился для них легкой добычей. Но вот уже почти полтора часа они сидят здесь, но никакого лихача так и не увидели. Как будто их и не было вообще. — Чем будешь завтра заниматься? — спросил от нечего делать Бутенков. Он полулежал сбоку Скачко, глубоко надвинув на глаза фуражку и сложив пухлые огромные ладони с переплетенными на неохватном животе пальцами. — С утра заеду работу, чиркну пару бумажек, — ответил Скачко, не сводя глаз с дороги, — а потом, наверное, съезжу на пруд, порыбачу: жена все равно до пяти просидит на работе. — Не поздновато ли будет для рыбалки-то? — спросил, как будто подлавливая его на чем-то важном, Бутенков, хотя и знал, что как рыбак Скачко — мужик отменный. — Поздновато, конечно, но что поделаешь? — с сожалением ответил Скачко. — Если не оформлю вовремя карточки, с меня Рогозин потом не слезет, ты ж его знаешь. В эфире опять раздалась беспрерывная трель балаболки-ведущей. Как всякий истинный гаишник, тяжелый на подъем и на язык, Скачко каждый раз удивлялся, как можно так быстро и безостановочно лопотать. Он бы за это время и фразы не сложил, а эта сорока трещит и трещит, трещит и трещит. Правду в народе говорят — язык без костей. Бутенков открыл глаза и сдвинул фуражку на лоб. — Да, эт-точно, Рогозин не слезет. Ему хоть кол на голове теши. Кстати, ты заметил, что в последнее время отчего-то стал барахлить радар? — Не замечал, — потянулся к прибору Скачко. — Вроде нормально все было. Он включил радар, направил его на город. Тот начал улавливать какие-то сигналы со стороны квартала. — Как будто ничего, работает. Бутенков с сомнением пожал плечами. — Не знаю, я несколько раз замечал, что он тормозит. — Все может быть. Технике-то сколько лет? И не захочешь, начнешь тормозить. Вдруг показания прибора стали резко возрастать. — Что за черт! — недовольно выругался Скачко и машинально посмотрел на дорогу. Навстречу им на огромной скорости неслись темные «Жигули». Даже переезд они проскочили, ни на минуту не снижая скорости. Когда «Жигули» промчались мимо их машины, Скачко успел заметить за рулем женщину. Так, во всяком случае, ему показалось. Как в стоп-кадре. И еще показалось, что женщина как-то нагло и ехидно улыбалась. — Ты гляди, — невольно вырвалось у него, — баба за рулем. Вот сучка! Возмущению его не было предела. Еще бы! Скачко в городе слыл самым придирчивым инспектором. Все водители для него были потенциальными нарушителями. Он не прощал им ни ухмылки в свой адрес, ни косого взгляда, а уж такого нахальства, как превышение скорости, да еще бабой (!) — и подавно. Недолго думая, Скачко завел машину и выехал на шоссе. — Нет, от меня так просто не уйдешь, голyба! — не скрывая раздражения, процедил он сквозь зубы и поддал газу. Взбодрился и Бутенков: беспардонность нарушителя возмутила и его. Он подтянул на руках вверх свое тучное тело и весь сосредоточился на стремительно уносящемся от них вдаль автомобиле. Скачко свое дело знал и постарался выжать из машины все, что можно. И хотя техника оставляла желать лучшего, минут через пять они все-таки догнали те «Жигули». Теперь они шли где-то около восьмидесяти километров в час, и невооруженным взглядом было видно, что нарушительница сбросила скорость. Может, услышала вой сирены или заметил яркие огни мигалки? — Ага! Испугалась, сучка! — обрадовался Скачко и еще больше поддал газу. Но только приблизился к «Жигулям» нарушителя метра на три, как они тут же снова набрали скорость и стали быстро отрываться от них. — Да ты смотри! — возмутился такой бесцеремонностью Бутенков. — Она что, пьяна? Решила поиграть с нами? Ну-ка, Семеныч, поднажми, нагоним стерву. Никуда она от нас не денется. Они вырвались на трассу. Хорошо, в это время она была почти пуста, и ничто не мешало ни водителю «Жигулей», ни милиционерам гнать машины беспрепятственно. За окном то и дело стремительно проносились деревья и быстро исчезали позади. Женщина в «Жигулях» на самом деле откровенно издевалась над ними. Она то резко сбрасывала, то снова молниеносно набирала скорость, вырываясь из кучного снопа света дальних фар автомобиля гаишников. Но все-таки машина Скачко не подвела: не зря он её так холил и лелеял. Минут через пятнадцать преследования ему удалось догнать нарушительницу и приткнуться к ней сбоку. — Водитель «Жигулей» приказываю вам свернуть на обочину и остановиться, — просипел в микрофон Бутенков, но его слова не возымели никакого действия. Он еще раз повторил приказ, но на него опять никак не отреагировали. — Ты смотри, сучка, что делает, — уже вовсю негодовал Бутенков. — Ну-ка, Семеныч, поддай газу. Скачко надавил ногою на газ. Их машина плавно пошла вперед и вскоре на полкорпуса выдвинулась вперед «Жигулей» нарушителя. Бутенков открыл со своей стороны окно и высунул в него милицейский жезл, снова приказывая свернуть на обочину. Женщина отнеслась к жесту Бутенкова, на удивление, более чем спокойно. Она как будто впервые увидела преследовавших её милиционеров, сразу же покорно снизила скорость и плавно притормозила у кромки шоссе. Скачко проехал чуть вперед и тоже остановился. Бутенков, набычившись, вытащил свое грузное тело из машины и, ругаясь на чем свет стоит, пошел к «Жигулям». — Да ты что, ядрена мать, совсем из ума выжила? — сказал, приблизившись к машине. — Ну-ка, дай сюда права, я покажу тебе, на какой скорости надо ездить в пределах города! Женщина сидела за рулем как ни в чем не бывало. Бутенков нагнулся к ней и вдруг оторопел. — Мать твою, да что это с тобой? В тусклом свете лицо женщины было каким-то мертвенно-бледным, иссохшим, как лицо древней старухи. Голова под черным капюшоном была плешивая, с редкими клочками седых торчащих волос. Женщина смотрела вперед на дорогу и слегка улыбалась тонкими высохшими губами. — Да ты совсем больная! — не удержался, чтобы не сказать этого, Бутенков. Из милицейского автомобиля выглянул обеспокоенный Скачко: — Ну что там, Серега! Бутенков почувствовал, как по спине прошел холодок. Даже зычный голос напарника не вывел его из тревожного состояния. — Я спрашиваю, у вас есть права? — произнес он не столько по привычке, сколько для того, чтобы унять свое неистово заколотившееся сердце. Женщина потянулась к небольшой спортивной сумке на сиденье рядом с собой. Этот жест не укрылся от настороженного Бутенкова. Он еще сильнее занервничал, сильно сжал жезл, затряс им лихорадочно в воздухе и выкрикнул: — Не брать сумку! Не брать! Что в ней? Что в сумке?! Его прямо заколотило всего в предчувствии чего-то ужасного. — Возьмите сумку за ручки! Медленно! Положите себе на колени. Раскройте. Не спеша. Одной рукой. Одной рукой! Что там в сумке? Что это?! Бутенков не мог поверить своим глазам: — Это что, голова? Голова?! В ту же секунду женщина посмотрела на него, и он ужаснулся: её глаза были ярко-красного цвета, рот испачкан кровью. Бутенков невольно повернулся, чтобы позвать Скачко, но в следующее мгновение женщина стремительно выбросила из окна костлявую иссохшую руку, схватила его за горло и с нечеловеческой силой стала душить. «Семеныч! Семеныч!» — хотел было крикнуть Бутенков, но только глухо захрипел и почувствовал, как почва уходит из-под ног, а он сам становится почти невесомым. Скачко, увидев, что на его товарища напали, стал тоже выбираться из машины. Но только он вылез и схватился за кобуру, как на его глазах цепкая рука убийцы рывком притянула к себе Бутенков, жахнула его головой о корпус машины и с невероятной силой отшвырнула обратно. Тело Бутенков тяжело грохнулось, распластавшись на земле, а «Жигули» нарушителя снова рванулись с места. — Мать твою! — только и смог что произнести Скачко, едва успев отскочить в сторону. То, что он увидел, не поддавалось никакому объяснению. Да разве могла простая баба обладать такой недюжинной силой? Что это за фурия, черт возьми? Скачко быстро забрался в свой автомобиль. Его всего трясло от злобы и ужаса. — Нет, сучка, от меня не уйдешь, не уйдешь! — долдонил он всю дорогу, выжимая из своей колымаги что только можно. Однако на этот раз «Жигули» преследуемого оказались для машины Скачко недосягаемы. Он, казалось, полностью слился со своим автомобилем, чувствовал теперь каждый «вздох» его, каждое усилие, но всё напрасно — «Жигули» отрывались все больше и больше. Скачко поверить не мог! На его глазах эта наглая сучка на бешеной скорости пронеслась мимо, будто не замечая их. На его глазах она превратила обыкновенное шоссе в скоростную трассу для автогонок; как с котенком, разделалась с его напарником и продолжает лететь так, словно издевается над ним: на-ка, мол, догони попробуй! И надо же было этому случиться за каких-то полчаса до конца дежурства! Всего за полчаса! — Дрянь, дрянь! Стерва! — налился Скачко злобой. — Догоню, все ноги повыдергиваю! Что есть силы он давил на газ, и до боли в косточках сжимал руль, горя одним желанием: во что бы то ни стало настичь треклятые «Жигули». И вот уже пошла Грушовка. За нею, Скачко знал, резкий спуск, а дальше крутой поворот. Там «Жигули» наверняка сбавят скорость, Скачко догонит их и — он ни на минуту не сомневался в этом — протаранит. Ему все простят. Простят, если он доставит эту сучку в горотдел. И он её доставит. Непременно. Пусть хоть что. Но перед тем он ей всё припомнит: и ядовитую усмешку, и Бутенкова, и неожиданно испорченный вечер. Вскоре промелькнул и указатель конца Грушовки, дальше пошла волнообразная дорога. Машина Скачко плавно запружинила на кочках, но нарушительница и не думала сбрасывать скорость, самоубийца. «Жигули» буквально пролетели над спуском, глухо шмякнулись, потом завизжали тормозами на повороте и в конце концов воткнулись в ограничительный столбик, смяв передок. «Лучше б ты взорвалась!» — подумал, остановившись неподалеку и тяжело выбираясь из своей машины Скачко. «Жигули» стояли прямо перед ним, освещенные фарами его машины. В каком состоянии находился водитель, определить было невозможно, но в том, что он серьезно пострадал, а может быть (о чем подсознательно гаичник мечтал больше всего), и разбился насмерть, Скачко не сомневался. И все же он приблизился осторожно, с опаской и посветил фонариком в салон «Жигулей». Женщина, как он и предполагал, ничком лежала на руле. На голову был наброшен капюшон, так что лица Скачко не видел. Все так же нерешительно он осветил заднее сиденье, потом переднее и снова направил луч света на пострадавшую. Все еще находясь под впечатлением сцены с Бутенковым, Скачко не решился сразу открыть переднюю дверцу «Жигулей», лишь несколько раз постучал фонариком по боковому стеклу: — Эй, эй! Вы живы? — и снова направил фонарь внутрь машины. Неожиданно женщина резко подняла голову и, сверкнув красными глазами, дико ощерилась, оголив ряд мелких щербатых потемневших зубов. Скачко резко отшатнулся. Ему показалось, что на него взглянула сама Смерть. Сердце его похолодело и сжалось до невероятных размеров. А «Смерть» вдруг дико захохотала, потом зашлась в безумном ликовании. Капюшон ее при этом спал на плечи, и показался совершенно плешивый, с редкими кустами торчащих седых волос, череп, ошеломивший Скачко. В то же мгновение «Жигули», как ни в чем не бывало, завелись, отъехали от столбика, развернулись и, сорвавшись с места, с визгом и ревом понеслись дальше по трассе, оставив потрясенного Скачко в шоке.Часть I КУДА ВЕДУТ НАС СНЫ
«— Смотри-ка! Да это голова мертвеца, — говорит старуха. — И как он на меня уставился! Чего же ему от меня надобно?»О. Бальзак. «Сельский врач»
1
Ольга Ракитина проснулась в холодном поту в три часа ночи. Ничего не осознавая, она неторопливо обвела глазами свою полутемную комнату, увидела справа от себя неоновый циферблат настенных часов и только теперь поняла, где находится. Однако это не успокоило. Только что пережитый странный сон будто сковал её. Она очень хорошо запомнила его — так хорошо, что даже кончики пальцев, казалось, еще ощущали предметы, к которым она прикасалась во сне. Ольга вошла в подворотню, остановилась в небольшом заасфальтированном дворе. Ни куста поблизости, ни деревца. Лишь кое-где у дома, разорвав асфальт, пробивалась к свету редкая бледная трава. Наверху раскатисто кричали вороны. Напротив неё высокий многоэтажный дом. Пока она затрудняется ответить, чей он. Знает только, что хорошо ей знаком. Она стоит возле одного из подъездов. Вход в него закрыт деревянной, окрашенной в бордовый цвет дверью, в верхней части которой выделяется стеклянное окошечко. Сейчас оно разбито. Ольга не помнит, где она могла видеть такую дверь. Она входит в подъезд, переступает высокий порог, поднимается к лифту — он не работает; жмет кнопку вызова — ничего. Тогда Ольга начинает подниматься по ступеням лестницы, но и нацарапанные английскими буквами на стенах надписи ни о чем ей не говорят, хотя и кажется, что она видела их много раз. Ольга двигается дальше. Медленно, нигде не задерживаясь. Один этаж, другой, третий. На одной из лестничных площадок замирает, видит дверь с номером 45 и удивляется, как здесь очутилась. Квартиру ей знакома, здесь она бывала точно. Еще не забыла эту плотную, обитую коричневым дерматином и медными мебельными гвоздями дверь с исцарапанной озорниками кривой четверкой. Ольга трогает дверь, но та не открывается. Ольга удивленно смотрит на свою ладонь, потом опять толкает дверь. На этот раз она поддается легко, словно приглашая войти. Ольга входит и видит знакомую прихожую. Слева от неё в темном углу должна быть высокая колченогая вешалка, на которой висят черное пальто и мужская фетровая шляпа. Но Ольге не нужно раздеваться, нужно повернуть направо, в спальню. Ольга чувствует, что ей просто необходимо туда войти! Здесь темно, но она ясно представляет, где что расположено. Она здесь тоже была, и не один раз. Вон там, впереди, должна стоять кровать, полностью пока скрытая в темноте, отчего Ольге кажется, что комната перестала быть маленькой — вокруг не видно ни стен, ни мебели. Только одно ощущение, что в этом абсолютно черном пространстве прямо перед ней кровать, и Ольга догадывается, чья, ведь она зашла именно в эту квартиру с номером 45. И тут, словно в ответ на её предположение, слабый свет вдруг озаряет сначала ножки кровати, потом ложе, на котором кто-то лежит. Кто-то, с головой укрытый белоснежным покрывалом. Ольге становится любопытно, кто это. И хотя страх все еще не покидает её, она подходит к кровати, медленно протягивает к покрывалу руку, откидывает его и замирает в напряжении. На кровати, широко распластавшись, лежит, слегка улыбаясь, её друг Сергей. Ольга недоуменно смотрит по сторонам, не понимая, откуда он здесь взялся. Сергей протягивает ей руку. Она подает ему свою. Вокруг ни звука, ни шороха. Сплошная тьма. Но Ольга больше не смотрит по сторонам. Только Сергею в глаза. Они неумолимо притягивают её. Подойдя достаточно близко, Ольга склоняется над Сергеем и слегка касается его губ своими. Его губы ни теплые, ни холодные. И совершенно безвкусные. Ольга отклоняется от него. Сергей в блаженстве закрывает глаза, все еще улыбаясь и не отпуская её руки. Она смотрит на его округлые плечи, широкую грудь, плоский живот. Всё в нем гармонично, всё притягательно. Неожиданно его рука начинает быстро холодеть. Ольга с удивлением смотрит на его бледную руку, которая становится еще холоднее. Ольга в страхе разжимает пальцы, и рука Сергея безвольно падает на кровать. Ольга ничего не понимает, испуганно озирается по сторонам, но кроме кромешной тьмы, ничего вокруг не видит. Её сердце начинает учащенно биться. Она снова смотрит на кровать и видит перед собой кого-то, накрытого с головой покрывалом. Теперь Ольга не пугается — она ведь знает, кто там лежит. Это же Сергей. Он только что был с ней. Еще несколько секунд назад они держались за руки. Она не спеша снова стягивает покрывало. Но — о, Боже! — его головы нет. Головы нет! Ольга просыпается от ужаса и никак не может прийти в себя. Настенные часы высвечивают двенадцать минут четвертого. Еще целая ночь впереди, но сможет ли она заснуть после такого кошмарного сна? Все в ней напряжено, все взволнованно и скованно одновременно. «Почему именно мне приснился такой сон? — думает она. — Почему мне?» Ольга поднимается, надевает домашние тапочки и бредет на кухню, чувствуя, что по крайней мере в ближайшие полчаса заснуть явно не сможет. Стук чайника, который она поставила на плиту, разбудил её бабушку, Ирину Петровну. Та тоже поднялась и зашла на кухню. Увидев внучку, обеспокоено спросила: — Оленька, боже, да на тебе лица совсем нет. Что случилось, девочка моя? Ольга сидела на табурете и нервно комкала в руках полотенце. — Ба, мне приснился плохой сон. Мне страшно. Бабушка с облегчением вздохнула. — Ну, это, милая, бывает, не переживай. Может, ты на ночь что-то съела или днем от чего-то расстроилась. Так бывает, — будто ничего не произошло, проговорила бабушка, а потом спросила: — Что тебе снилось? — Ой, ба, я до сих пор не могу прийти в себя. — Ольга попыталась все-таки осмыслить увиденное. — Какая-то темная комната, человек… — Мертвый? — спросила бабушка так, словно сама всё видела или чувствовала. — Я… Я не знаю, — побоялась сказать правду Ольга. Темнота, холод, мертвое тело — это так пугало её. — Но даже если и мертвый во сне, — как ни в чем не бывало продолжала рассуждать бабушка, — это не страшно. Она говорит так, будто ей каждый день снятся мертвецы. — Иди, дорогая, спать, выбрось всё из головы, а то утром тебя не добудишься. Но Ольге не так-то просто все забыть. Сон еще окружает её. — Я еще немного посижу, бабушка, попью чаю, — тихо говорит она, и Ирина Петровна успокаивается: — Ладно, надеюсь, потом ты заснешь быстро. Сказала и пошла обратно в свою комнату. — Спокойной ночи, бабушка, — крикнула ей вдогонку Ольга. — Спокойной ночи, милая, — отозвалась Ирина Петровна. Ольга осталась одна. Чайник еще не вскипел, и кроме шипения никаких звуков в нем не раздавалось. «И все-таки, почему именно я?» — не могла успокоиться Ольга. Может, этот сон — какое-то предупреждение? Простое предупреждение. Сергей заболел или заболеет? Но удобно ли будет после всего, что между ними произошло, прийти к нему? Ольга колебалась. Как он воспримет теперь её появление? В последний раз они виделись месяца два назад. Ольга, помнится, шла с работы. Смеркалось. Народ на улице поредел, кое-где в домах зажглись окна. Ольга шла не спеша, уткнувшись, как всегда, в землю. Когда подняла голову и посмотрела на другую сторону улицы, увидела, что по тротуару идет Сергей. Она окликнула его, помахала рукой, не долго думая, перебежала дорогу и подошла к нему. — А я гадаю, ты это или не ты? Сергей только сейчас вблизи узнал её и посмотрел недовольно. — Чего тебе еще надо? — спросил. — Я же сказал: не лезь ко мне, не лезь! — Но я хотела… — извиняющимся голосом пролепетала она. — Чего, чего ты хотела?! — выкрикнул Сергей и заспешил от неё как от прокаженной. Ольга недоуменно посмотрела ему вслед. Уже тогда каким-то странным и потерянным показался он ей. Конечно, она могла связать это с Лаймой, но, в конце концов, они с Сергеем знакомы не один день. И в прошлую их встречу он велел ей больше не приходить. Но после всего, что так испугало её этой ночью, она просто не имела права не прийти к нему еще раз. Может, его надо предостеречь от чего-то, предупредить? «Не зря же он приснился мне, не зря», — подумала Ольга. Чай оказался горячим. Ольга хлебала его понемногу. Нет, думала, потом она себе этого не простит. Она просто обязана зайти к нему. Просто обязана! И тут вдруг появилась другая мысль: «А если позвонить?» Она тут же, не откладывая в долгий ящик, набрала номер Сергея. Прерывистый гудок. Никто к телефону не подходил. Дома он или нет? Пойти ему, вроде как, некуда. Где же он? Ольга с досадой положила трубку. Ложась в постель, еще раз прокрутила в голове свой сон. Теперь он не казался ей таким зловещим, и Ольга твердо приняла решение сегодня же заглянуть к Сергею. С такой уверенностью она быстро заснула, и до утра никакие сны больше не беспокоили её.2
Скачко почувствовал, как стынут ноги. Открыл глаза. Мягкий свет фар его машины кромсал темноту. Его передернуло. Холод, казалось, добрался до самых внутренностей. Скачко подтянул к себе колени, свернулся калачиком. «Что произошло?» — подумал в следующую минуту. Он ничего не помнил. От земли потянуло сыростью. «Нужно подняться, а то так недолго и простудиться», — снова подумал он и стал подниматься. О том, что случилось с ним, можно было только догадываться. Память будто обрывалась где-то на середине. Скачко поднялся и как очумелый поглядел вокруг. Увидев свою машину, удивился, почему она здесь. Пошел к ней, сел за руль. «Может, я много выпил?» — подумал, ища в цепи своих воспоминаний оборванное звено. Кажется, он за кем-то гнался, кажется, это были «Жигули»… Скачко ничего не помнил. Как он оказался у поворота перед Грушовкой, далеко за городом, да еще в такое позднее время? Неужели был на ночном дежурстве? Бред какой-то. А может, у них рейд? Скачко и этого не помнил. Он завел машину, медленно развернулся, поехал по трассе в направлении к городу. Через пять минут добрался до Грушовки. Улицы поселка были пустынны, поселок спал. «Какой черт меня сюда занес?» — всё не мог успокоиться. Отъехав от Грушовки километра два, Скачко наткнулся на окоченевший труп своего напарника. Тот лежал, широко раскинувшись, уставив открытые глаза в звездное небо. Скачко выбрался из машины, подошел к нему и закрыл ему глаза. Теперь он начал припоминать всё, что произошло с ним вчера. Они с Бутенковым сидели в машине. Мимо на приличной скорости пронеслись «Жигули». Баба! За рулем «Жигулей», кажется, сидела баба! Они погнались за ней. Да, да, они погнались за ней, а она будто играла с ними, сучка. То увеличивала скорость, то сбрасывала, издеваясь. Она основательно потрепала им нервы. Они готовы были разорвать её в клочья. Но всё вышло иначе. Бутенков погиб. Нелепо, непостижимо. Но что он скажет в горотделе? Что они оказались совершенно беспомощными перед какой-то бабой? Не смогли ни догнать, ни задержать её. Она во всем оказалась хитрее их, бесстрашнее, безумнее. Но может, то была вовсе не баба? Так молниеносно схватить Бутенкова, бахнуть его головой о машину и отшвырнуть метров на десять! Такое не всякому мужику под силу. К тому же Бутенков был отнюдь не мальчик, носимый ветром. В нем веса не меньше девяноста, а она его, как пушинку, как собачонку какую паршивую — одной левой! У Скачко всё перепуталось в голове. Как это объяснить в отделении? Кто ему поверит? Бутенков мертв, баба скрылась, он сам не в себе. «Ах ты, господи, ах ты, господи! — бубнил он, обходя машину и усаживаясь за руль. — Что будет, что будет?» Он не представлял. Всю обратную дорогу только и долдонил эту фразу, весь обливаясь пoтом. Руки его будто прилипли к баранке, дрожь не покидала тело ни на секунду. — Сучка, сучка, сучка! — кричал он, кипя от злобы. И вдруг в зеркало заднего вида ему вновь показалась она. Почти лысый череп, нахальный оскал, зловещий блеск в очах, разве он их не помнит? Она снова издевалась над ним! Её глаза, как и тогда, вспыхнули раскаленным огнем, и она опять затряслась в диком необузданном смехе. От страха Скачко истошно закричал, нажал до упора на газ, как будто хотел умчаться от призрака. Всё завертелось перед ним. Он и не заметил, как его машина соскочила с обочины, сорвалась в кювет, перевернулась несколько раз и наконец застыла вверх колесами. Дикий смех незнакомки, огонь её глаз, сумеречная лента шоссе вдруг разом утонули для Скачко во мраке. Только и осталось в мозгу единственное нестертое слово: «Сука!»3
Когда Ольга проснулась, часы высвечивали половину седьмого. Все ощущения прошедшей ночи снова захлестнули её. Значит, сон был не случаен, если напоминает о себе? Обычно не запоминающая сны, теперь Ольга видела каждый эпизод, каждое мгновение своего ночного кошмара так четко, будто сняла всё на видеокамеру. Сергей в опасности, решила она, и это как-то связано с ней. Она просто обязана ему помочь. Сейчас она встанет и поедет к нему, пусть лучше он еще раз прогонит её, ей все равно, но она убедится, что с ним все в порядке, он здоров, он… Нет, о смерти Ольга и думать не могла. Бабушка, скорее всего, права: этот сон не несет в себе ничего страшного. И всё же она поедет. Обязательно. Хотя бы для собственного успокоения. Ольга подхватилась и стала торопливо собираться. Шум и скрип дверей шкафа привлекли внимание Ирины Петровны. Она вошла, когда Ольга была почти одета. Глянула на нее удивленно, спросила: — Оля, куда это ты ни свет ни заря? Ольга, продолжая собираться, решила бабушку ни во что не посвящать — лишние волнения ей ни к чему. — Бабушка, не ругай меня, пожалуйста, и ничего не спрашивай. Так нужно, — сказала она. — Что значит — нужно? Куда? — рассердилась бабушка. — Что за тайна? — Я потом тебе всё объясню. Сейчас ты просто не поймешь. Ирина Петровна недоверчиво посмотрела на внучку: — Почему это я ничего не пойму? — её недовольство немного утихло. — Потому что я сама еще ничего не понимаю, — сказала Ольга так, словно просила смилостивиться над ней. Она проскочила мимо Ирины Петровны в прихожую, сняла с вешалки пальто и стала надевать его. — Но ты же знаешь, куда идешь, — повернулась к ней Ирина Петровна, — а мне сказать не хочешь. Почему? — Бабушка, не обижайся. Я быстро. Скоро буду, не скучай без меня, — чмокнула она Ирину Петровну и выскочила из квартиры. После неё остались только запах духов да быстрый беспорядочный перестук каблучков на лестнице. Выбежав со двора, Ольга поймала такси и назвала адрес Сергея. Ночной кошмар все еще преследовал её, но с чем он связан, она еще не определила. Почему ей приснился именно Сергей, и какова вообще её роль в этом, можно только догадываться. Но Ольге думать некогда, она человек действия, и поэтому сейчас не тянет время, а летит на всех парах туда, куда гонит её собственный кошмарный сон. Вот и та улица, тот дом, тот подъезд. Кругом ни души. Утро. Может, Сергей еще спит? Или уже поднялся и варит себе кофе? Ольга и мысли не могла допустить, что с ним что-то случилось. Тот сон — он ведь был только сном? Сном и ничем больше. Ну и что, что с Сергеем в нем было не все в порядке, — это же неправда, нереальность, фантазия; разыгравшееся на минуту усталое воображение. На самом деле с Сергеем ничего не произошло. «Просто не могло произойти», — думала Ольга, один за другим оставляя позади этажи. Вот и тот самый — приснившийся ей. Квартира номер 45 — справа. Ольга нерешительно останавливается посреди площадки, озирается. Может, она напрасно сюда пришла? Может, сон просто обманул её? Сомнения стали грызть Ольгу, но отступать поздно, да и не в её правилах. Она на несколько секунд замирает перед дверью Сергея. «А что, если все это реальность?» — вдруг снова вспыхивает в ней, заставляя её судорожно трепетать. Звонить — не звонить, стучать — не стучать? Если Сергей уже не спит, что она ему скажет: «Здравствуй, это я? Пришла рассказать тебе про свой сон? Не хочешь ли послушать по старой памяти? Такой забавный сон, такой смешной. В нем ты, совсем как мертвый, к тому же без головы — каково!»? Он удивится, недовольно хмыкнет или превратит всё в шутку, как он умеет это делать. А если нет? «Ольга, Ольга, да что ты такая трусиха?» — говорил в ней один голос, а другой предостерегал: «Куда ты идешь, зачем? Оно тебе нужно?» Но Ольга не могла по-другому. Сон действительно глубоко задел её. Теперь это не только её сон, от неё зависит, как долго он будет её мучить. Ольга слегка тронула дверь, но та не поддалась. «Как в том сне!» — мелькнуло у нее, но еще не испугало сильно. Тронула еще, толкнула. Дверь, на удивление, открылась, натужно заскрипев. От скрипа у неё замерло сердце. Теперь Ольга не решалась войти, не зная, что её там ждет. Наяву, в действительности. Теперь ведь это не сон! «Да что ты опять, трусиха!» — попыталась она пристыдить себя, но у неё получилось с трудом. Вдруг на лестнице раздались шаги. Кто-то поднимался. Как быть? Её наверняка заметят и что подумают? Что она в семь утра надумала покинуть своего любовника? Другого люди подумать не могут, увидев её под дверью неженатого мужчины в такую рань. Зависть разъедает их куриные мозги. К тому же у Ольги не было никакого желания встречаться сейчас с кем бы то ни было. Оставалось только войти в квартиру Сергея и переждать, пока человек не пройдет мимо. Это же ненадолго, а потом она снова выйдет из квартиры и покинет её навсегда. Она обещает, она дает себе зарок. Только проверит, насколько реальными бывают сны. Больше ничего. Ничего! Ольга еще раз толкает дверь, и — о, чудо! — та сразу же открывается. «Как во сне! — невольно вспыхивает у нее снова в голове. — Как в том сне!» Кто-то приближался. «Он не должен меня увидеть, — опять застучало в голове. — Не должен!» Ольга переступила порог квартиры Сергея, вошла и тихонько прикрыла за собой дверь. Человек на лестнице поднялся выше. Можно было немного успокоиться, перевести дыхание. Ольга осмотрелась. Никого не видно. Тишина. Где же Сергей? Ольга позвала его, но ответа не последовало. Заглянула на кухню, потом — в гостиную. Тоже никого. Оставалась спальня. Зловещая спальня из её ужасного сна. Ольга заколебалась: входить — не входить? А вдруг там на самом деле лежит он? Как во сне! И все же ей пришлось туда войти, чтобы разогнать наконец все сомнения. Она вошла. Робко, неуверенно. Остановилась на пороге и чуть не вскрикнула: на кровати кто-то лежал, накрытый с головой белым покрывалом. Сергей? Она не уверена. Ничего не видно, покрывало прикрывает всё. Может, вызвать милицию? Но если он просто так укрылся, и она ошибается в своих предчувствиях, как тогда будет выглядеть? Но, с другой стороны, чтобы всё выяснить, нужно только сдернуть покрывало и убедиться, что её сон не более чем фантазия усталого мозга. И чего она боится? Даже если он окажется и без головы, чего ей бояться? Ольга перебарывает себя и подходит к кровати. — Сергей, Сергей, — толкает укутанное покрывалом тело. — Слышишь? Это я, Ольга. Проснись, у тебя тут открыто. Слышишь, Сергей? Она еще раз толкает его, однако, видя, что Сергея не так-то просто разбудить, начинает стягивать с него покрывало. Медленно, со страхом. Кажется, этот миг длится целую вечность! Почти как во сне! И как во сне тело Сергея на самом деле оказывается… без головы. Ольга пятится, пытается крикнуть, но не издает ни звука — её просто убивает увиденное. Она оседает на пол, не сводя с кровати обезумевшего взгляда.4
Майор Михайлов сидел в кабинете подполковника Левина, когда раздался телефонный звонок. — Левин слушает, — хозяин кабинета поднял трубку, и Михайлов заметил, как на лбу его непосредственного начальника собрались складки. — Вас понял, товарищ полковник, — выслушав, отчеканил Левин. Михайлов догадался, что звонит сам Еремин, начальник управления. А по тому, как бегло посмотрел на него Левин, понял, что разговор касается и его. — Сейчас будем, — сказал, дослушав, Левин и, положив трубку, обратился к Михайлову: — Ну, не надоело копаться в бумагах? «Странный вопрос», — подумал Михайлов. Он еще не видел ни одного сотрудника, которому бы нравилось целый божий день перебирать документы. Он слегка пожал плечами и ответил: — Да есть малёхо. — Тогда готовься, наверное, на выезд. Если вызывает обоих, значит, дело серьезное. Михайлову выбирать не приходилось. К тому же последнюю неделю он вообще сидел без дела, если не считать, конечно, месячного отчета по области, в который с непривычки никак не мог вникнуть. Поэтому, предчувствуя, что его заставят заниматься канцелярской писаниной, долго не соглашался на перевод из Зарайска в управление. «Не по мне это», — отнекивался. Но Левин был неумолим: — Ты мне как толковый и опытный работник в области необходим, под боком, так что не выдумывай, соглашайся. Михайлову ничего не оставалось делать. Да, собственно говоря, и Зарайск, особенно после того, как Михайлова оставила жена, стал тяготить его. Эти бесконечные унылые вечера, они просто убивали его. После определенных событий в своей жизни он чувствовал себя не в своей тарелке и находился в полной прострации. Первые дни только и жил теми странными ощущениями, которые волнующе теснились в нем, не давая покоя ни днем, ни ночью… Потом он ушел от жены. Или она от него (он даже не задумывался над этим). Потом Маралов, начальник Зарайского горотдела, будто догадываясь об отрешенном состоянии Михайлова, отправил его в отпуск. И там, в одиночестве, в санатории, среди тихих гор и дремучих лесов Михайлов впервые ощутил себя изменившимся. Внутренне изменившимся. Преображенным? Может быть, — он сам себе боялся признаться в чем-либо и первые дни своего вынужденного отпуска (или возвращения из небытия) смотрел на всё отрешенно и безучастно. Даже наступившее в этих краях бабье лето, с его разноцветьем и диким восторгом южной природы в период последнего потепления, не привлекало его. Потом было нашумевшее на всю республику дело, после которого Михайлова затребовали в область. Теперь он здесь и занимается исключительно делами запутанными, «туманными», — «мутными», как называл их Левин. Было ли это нововведение с приходом Еремина в управление свежим веянием или нет, можно было только догадываться, но что такие дела были, спорить не приходилось. — Во все переходные эпохи, — говорил Михайлову Левин, когда разговаривал с ним, сманивая в управление, — человеческие умы занимали различные мистификации. Появлялась масса экстрасенсов, медиумов, знахарок, колдунов. В большинстве своем шарлатанов из породы Калиостро, пользующихся доверием и наивностью человека. Этих, Николай Николаевич, вам придется опускать на грешную землю. Но немало случаев и неординарных, о которых просто немыслимо говорить открыто, так как вообще иногда бывает непонятно, с чем мы имеем дело. Тут нужно будет мышление нестандартное, основанное на отличном знании предрассудков, страхов и, как говорят психиатры, различного рода фобий. — Вы думаете, — спросил его в свою очередь Михайлов, — что такого рода дел в нашей области будет немало, раз вы меня ориентируете исключительно на них? — Думаю, что их с лихвой хватит. Михайлов в этом сомневался, принимая тогда предложение Левина. И в этот раз он считал, что всему происходящему можно найти вполне реальное объяснение.* * *
Не задерживаясь долго, после звонка начальника управления, Левин и Михайлов поднялись на третий этаж, где располагался кабинет Еремина, и вошли в приемную. — Иван Савельевич, Андрей Степанович ждет вас, — сказала им секретарша Еремина, смазливая девчушка лет двадцати двух с пышными белокурыми волосами и в короткой эффектной юбке. — Как он? — спросил её ненавязчиво Левин и, услышав: «Не в духе», — настойчиво потянул Михайлова за собой. — Разрешите, товарищ полковник? — спросил Левин, прежде чем переступил порог. — Заходи, Иван Савельевич, — пригласил его Еремин и жестом указал на стул перед его письменным столом. Он разговаривал с кем-то по телефону. — Так, — сказал Еремин, как только положил трубку. — В двух словах. В Карске ЧП республиканского масштаба. Вчера вечером двое гаишников преследовали в районе Карска «Жигули», за рулем которых предположительно сидела женщина. Не знаю, что у них там конкретно произошло, но один из них в результате погони оказался в морге, а другой — в реанимации. Михайлов с Левиным переглянулись. — Но это еще, как говорится, цветочки. Утром в Карский горотдел позвонила девушка и сообщила, что в одной из квартир обнаружила обезглавленный труп. А это, я думаю, уже будет посерьезней. Короче: сейчас к управлению подадут «уазик», заедьте, пожалуйста, Николай Николаевич, к себе домой за вещами и сразу отправляйтесь в командировку на помощь нашим товарищам из Карска. Выясните на месте все подробности обоих инцидентов и разберитесь, что к чему. О вашем благоустройстве там позаботятся. Вопросы есть? — Никак нет, товарищ полковник, — ответил Михайлов, неприкрыто радуясь избавлению от бумажной рутины. — Только не пропадайте. Учтите, что почти каждый час нас, как партизан, пытает центр. Связь со мной держите через Левина, — напоследок сказал Еремин. — Разрешите идти? — Михайлов поднялся, а вслед за ним потянулся и Левин. — Идите, — ответил полковник Левину и Михайлову. — В общем, Иван Савельевич, твоя рука на пульсе Михайлова. Ясно? — Так точно, Андрей Степанович. — Чуть что — сразу ко мне. Они вышли. Левин казался озабоченным больше, чем Михайлов. Дело, как видно, было серьезное, раз сам центр упрямо теребил их, но тяжело было то, что Левин сейчас не мог Михайлову ни чем-нибудь помочь, ни что-либо подсказать, совершенно не зная, о чем вообще идет речь. Два трупа, один из которых без головы. Деталей — ноль. Их предстояло выяснить Михайлову. — До семи вечера я сижу на телефоне, — сказал Михайлову Левин. — Звони, как только что-нибудь прояснится. — Непременно, — сказал Михайлов. В отделе он передал все свои бумаги Левину и, попрощавшись, спустился вниз. Все произошло как-то молниеносно: раз, два — и в дамки. Конечно, два случая в один день в одном городе — это всегда серьезно. К тому же труп без головы. Её еще предстоит отыскать. Как надолго затянется командировка? Хотя чего переживать? Быть может, это немного отвлечет его? Он что-то в последнее время стал уставать от одиночества. «Стоит, наверное, завести себе подружку», — подумал Михайлов и усмехнулся. Он еще не совсем остыл. Ну что ж, может быть, он так и сделает, когда вернется из командировки, — не век же ему одному куковать. Михайлов вышел из управления на крыльцо и посмотрел на стоянку. Его «уазик» находился на месте. «Надо не забыть прихватить с собой теплые вещи. Вдруг в гостинице окажется холодно», — подумал Михайлов и направился к стоянке. Водитель, молоденький безусый сержантик, приветливо улыбнулся и спросил: — Ну что, поехали, товарищ майор? — Поехали, поехали, — ответил Михайлов, садясь в машину.5
В Карск добирались минут сорок. Михайлов всю дорогу смотрел в окно, где вовсю уже желтели деревья, жухли травы, и думал о том, что вот он, простой человек, чудом вернувшийся с того света, опять вынужден существовать здесь, чтобы когда-то снова вернуться туда, где он уже однажды побывал и где всё казалось ему светлее и тише, а души возвышеннее и чище. «Зачем судьба испытывает меня снова? — думал Михайлов. — Я что, недостаточно сделал в своей жизни? Может быть, мало доброго, светлого?» Михайлов не знал. Знал только, что, сколько бы он ни задавал себе вопросов, ответов на них так и не отыщется, как ни ломай голову. Водитель попался ему разговорчивый. Лопотал до самого Карска, любопытствуя. — Мне сказали, товарищ майор, что вы туда и обратно. Значит, ненадолго? — Может, и ненадолго. Ты куда-то спешишь? — Да нет, собственно. Просто интересно. — Будет видно по обстоятельствам. — Понятно, — с видом знатока протянул сержант. — А это дело сложное? Я на несколько сложных дел выезжал. — Еще не знаю, — ответил ему Михайлов, не отрывая взгляда от дороги. Но вот показался и Карск. «1765»- было высечено на стеле, высившейся над огромным валуном. Когда-то здесь было море. В мезозое или меле. «Старые малолюдные провинциальные города, — думал Михайлов. — Постепенно вымирающая зона, в которой кроместариков и детей, казалось, никого больше не встретишь. Всё задохнулось в беспощадном молохе капитализма. Бедные обнищали, богатые и предприимчивые полезли наверх, покинув на произвол эти жалкие улицы, этот полуголодный люд. Как же тут не процветать бандитизму, разбою и смертоубийству. Как не вырывать у ближнего своего из щербатого рта последний кусок хлеба? Как не лишать его головы ради насыщения собственной утробы? Разве будешь тут чище, открытее и снисходительнее?» — думал и на эти вопросы также не находил ответов. На ближайшем перекрестке свернули налево, заехали в горотдел. Не теряя ни минуты, Михайлов взял с собой сопровождающего и отправился прямо на место происшествия. Труп еще не увезли. Из области предупредили, что до приезда Михайлова все должно оставаться, как есть. Оперативная машина подъехала к подъезду, в котором был обнаружен труп. Михайлов осмотрелся. Ничем не примечательный дом. Девять этажей, три секции, тридцать шесть квартир в каждой. Соседи наверняка знают друг друга только в лицо, да и то смутно. Как и во всех других домах, на лестничных площадках выбиты окна, на стенах давно облупилась штукатурка, под ногами окурки и мусор. — Седьмой этаж, — сказал Михайлову сопровождающий его бледный белокурый паренек. — Лифт не работает. «Обрадовал», — подумал Михайлов и стал не спеша подниматься. «Надо бы снова заняться бегом», — напомнила ему в который раз одышка. — Подполковник Силаев здесь? — спросил Михайлов, предъявив свое удостоверение одному из милиционеров на входе в квартиру. — Никак нет, товарищ майор. Был здесь, потом уехал в горотдел, — ответил ему сержант. — Кто остался за старшего? Тот указал на высокого молодого человека в зале, одетого, как и Михайлов, в гражданское. — Старший лейтенант Горюнов, товарищ майор. Позвать его? — Нет. Не беспокойтесь. Михайлов прошел в гостиную. Один из оперативников заканчивал писать протокол допроса. Свидетель, по всей вероятности, сосед потерпевшего, ждал, когда ему дадут расписаться. Горюнов стоял рядом и внимательно слушал. Это был высокий худощавый молодой человек в длинном кожаном пальто и без шляпы. На его почти треугольном лице выделялись зеленые светлые глаза. Нос был прямой, тонкий и длинный, с красиво вырезанными ноздрями. Рот четко очерченный и выразительный. — Здравствуйте, — поздоровался Михайлов. — Вы, старший лейтенант Горюнов? — А вы кто? — спросил его тот, несколько подозрительно взглянув на Михайлова. Голос Горюнова оказался звонким и чистым. — Майор Михайлов. Вы здесь старший? Введите меня, пожалуйста, в курс дела. Горюнов приободрился. Видно, ему давно надоело ждать. — В общем, где-то около восьми часов утра нам позвонила гражданка Ракитина и сообщила, что обнаружила обезглавленный труп гражданина Кравченко у себя в постели. — У себя в постели? — переспросил его уточняющее Михайлов, не обращая внимания на канцелярский язык Горюнова. — У себя — в смысле у него, то есть, тут, где он проживал. — Это установили? — спросил его Михайлов. — Да, все верно. И соседи подтверждают. Пройдите сюда, — показал Горюнов в спальню. Спальня оказалась небольшой — всего три на четыре. В центре полуторная деревянная кровать, напротив, у стены, платяной шкаф, разбитый на две секции, между которыми на тумбочке стоял цветной телевизор. Над кроватью висел крупноворсовый ковер, с правой стороны — бра со свисающим выключателем. Над ковром в позолоченной рамке — пейзажная репродукция, на свободных стенах — несколько растений в глиняных горшках. Труп Кравченко, накрытый покрывалом, находился на кровати. — Его здесь и нашли? — спросил Михайлов. — Да. Как утверждает Ракитина, когда она вошла, он так и лежал. — А где сама Ракитина? — Я отправил её в горотдел, чтобы она успокоилась. — В горотдел? — посмотрел на Горюнова Михайлов. — А куда же еще! Может, она причастна ко всему этому! — А что она говорит? — Михайлов небрежно приподнял край покрывала. — Говорит, что приснилось ей, будто он, то есть, Кравченко, лежит, а головы у него нет. — И крови маловато, — заметил Михайлов. — Несколько небольших пятен. — Что и странно, — воодушевился Горюнов, найдя в лице Михайлова заинтересованного собеседника. — Голова, главное, отчикана, а крови почти нет. Я пересматривал простыни. Только тут немного, больше нигде. — И не отчикана, как вы говорите, — сказал Михайлов, осмотрев то, что осталось от шеи, — а будто вырвана. — Отгрызена. — Что? — переспросил Михайлов. — Будто отгрызена, говорю, — уточнил Горюнов. Михайлов еще раз присмотрелся к шее покойника. — Да, если бы кромсали ножом, остались бы хоть ошметки. Михайлов стал оглядываться. — Внешний осмотр произвели? — Криминалист уже закончил, сфотографировали. Михайлов глубоко втянул ноздрями воздух. — Вы ничего не чувствуете? — Что именно? — спросил Горюнов. — Запах. Михайлов обошел всю комнату. — Здесь как-то странно пахнет. Как будто тленом. Чувствуете? — Чему ж удивляться? Тут же жмурик. — Но он убит часов пять назад. Думаете, так быстро начал разлагаться? Горюнов пожал плечами. — Ладно, дайте команду, пусть уберут тело. Оно нам пока не понадобится. — А вот еще: обратите внимание, — Горюнов откинул в сторону покрывало. — Кровать сильно примята, будто на ней боролись или, простите за выражение, занимались любовью. — А может, этот Кравченко просто ворочался во сне? — Может и так, только не катался же он по всей кровати. Думаю, у него женщина была, товарищ майор. — А следы её пребывания в квартире обнаружены? — Пока нет, но Святковский, криминалист наш, обязательно их найдет. — Если они остались, конечно. — Я просто уверен, товарищ майор. — Хорошо, — сказал Михайлов. — Вы уже всех соседей опросили? Михайлов задумался. — Сколько людей у вас в группе? — Да вот здесь, собственно, и все, — развел руками Горюнов. — Еще Маринин в одной из квартир. — Подвалы и чердаки проверяли? — Не успели. Мы ведь еще здесь не закончили, — сказал Горюнов и подумал, что без неприятностей сегодня не обойдется. Да и начальство тоже хорошо: с утра мелькнуло, а как появился человек из области — кто куда. Даже замы и те где-то отсиживаются. — Свяжи-ка меня со своим начальником или его замом, — приказал Михайлов. Горюнов набрал номер Силаева, но того на месте не оказалось. Позвонил Кольцову. Тот еще не сбежал. — Лев Янович, это Горюнов. Тут с вами товарищ майор из области хочет поговорить. Михайлов взял трубку. — Майор Михайлов, — сказал он, нарушив тишину. — Меня удивляет ваше отношение к происшествию. Людей — ноль, оперативники — какие-то сосунки из детского сада. Почему не вижу здесь ни одного зама? Или вы отсыпаетесь? Немедленно приезжайте сюда и прихватите с собой еще человек пять. Не вижу ни одного участкового. Пусть возьмут фонари и прочешут все подвалы и чердаки. Подключите также дворников. Надо будет, наверное, порыться и в мусорных баках. Голова ж не могла пропасть? В общем, я еще здесь, а вам советую поторопиться. В обед о результатах рейда доложите Силаеву. Михайлов с раздражением бросил трубку. Увидев, что Горюнов всё еще стоит, он сказал: — Продолжайте, старший лейтенант, я осмотрюсь. Михайлову нужно было проанализировать первичную информацию. Итак, некто Ракитина, знакомая Кравченко, ночью во сне видит обезглавленный труп в его квартире. Проснувшись, едет к нему, чтобы рассказать о том страшном и странном сне, и находит Кравченко на самом деле обезглавленным. Где же голова? Михайлова как осенило. — Горюнов! Горюнов! — стал разыскивать его Михайлов. Горюнов оказался на кухне. — Сейчас машина будет, товарищ майор. Труп увезут на экспертизу. — Горюнов, — подошел к нему Михайлов. — А вы в точности установили личность потерпевшего? — В каком смысле, товарищ майор? — Я спрашиваю: действительно ли это Кравченко? Горюнов непонимающе уставился на Михайлова. — А кто ж еще, товарищ майор? Дверь был закрыта, он спал… — А как вошла в квартиру Ракитина? У неё что, свой ключ? Кем она приходится этому Кравченко. — Она сказала, что дверь была открыта. — Горюнов вдруг округлил глаза. — Товарищ майор! Может, это она его — а?! Михайлов снисходительно посмотрел на Горюнова. — Я бы не стал делать поспешных выводов. Поехали в горотдел, покажете мне эту Ракитину. — А здесь кто останется? — Сейчас подъедет Кольцов. Тут уже нам делать нечего. Поехали. Горюнов вкратце рассказал оперуполномоченному, что они выяснили, чтобы Кольцов не стал кружить по-новой. Затем пошли вниз. Дело, как и предполагал Михайлов, нелегкое. Дай бог, чтобы хоть какую-то версию нарисовать. Наверное, все-таки придется задержаться здесь дня на три-четыре. Когда что-нибудь прояснится, он оставит дело местным органам. Вряд ли они за это время выйдут на убийцу. Во дворе он показал Горюнову, чтобы тот садился в «уазик», а сам, забравшись на переднее сиденье, сказал водителю: — Отвезешь нас в горотдел и возвращайся домой. Я остаюсь. — Надолго, товарищ майор? — полюбопытствовал, не сдержавшись, водитель. — Не знаю, там видно будет. Сейчас не помешало бы хоть за что-нибудь ухватиться.6
Ольга который час не могла прийти в себя. Безумная картина кошмарного утра не покидала её. Она до сих пор слабо верила, что всё это происходит с нею наяву. Хотелось бы, чтобы всё случившееся оказалось всего лишь страшным сном, но блеклые стены небольшого следственного кабинета, в котором она сидела, упорно напоминали ей, что все действительно произошло, причем именно с ней, Ольгой Ракитиной, а не с кем-нибудь другим. Вспоминать события этого утра совсем не хотелось, но, как нарочно, то один эпизод, то другой явно или косвенно давал о себе знать. Взять хотя бы милицию. Чего они от неё еще хотят? Она позвонила им, как только обнаружила истерзанное тело, рассказала всё, что только могла рассказать, но они продолжают держать её здесь, как будто она не простой свидетель, а настоящий убийца. Почему? Или эти сны… Как она может объяснить их, если сама ничего не понимает. Что скажет? Приснилось — и поехала? Вошла — и увидела? Разве поверят? Размышления Ольги прервали вошедшие в кабинет Горюнов и Михайлов. Первого она знала, второго видела впервые. Значит, её снова будут допрашивать, и сидевший всё время с нею милиционер просто занимался своими делами? — Ракитина? — спросил Михайлов скорее всего для того, чтобы завязать разговор. Ольга кивнула. Бесспорно, красивая. Высокая, немного худощавая, с тонкими чертами лица, успевшего, однако, поблекнуть от жизни, хотя ей и было всего двадцать два. — Майор Михайлов из областного управления внутренних дел. — Меня скоро отпустят? — спросила его Ольга, видя, что он может решать больше, чем остальные. — Если вы не против, я еще раз уточню кое-что, и вы пойдете домой, договорились? Ольга слабо пожала плечами: выбирать не приходилось. Михайлов подсел к ней поближе: — Вы давно знакомы с Кравченко? Ольга с досадой посмотрела на него: — Меня уже столько раз спрашивали об этом. Михайлов снисходительно пропустил её слова мимо ушей. — Понимаю, вы сильно устали, шокированы всем, что увидели, но поймите, без вашей помощи нам ни за что не разобраться. Итак? Ольга пристально посмотрела на Михайлова и спросила: — Можно закурить? — Пожалуйста, пожалуйста. Ольга взяла протянутую ей Горюновым сигарету, прикурила от его зажигалки, слегка кивнула в знак благодарности, глубоко затянулась, выдохнула не спеша и начала: — С Сергеем мы знакомы лет, наверное, пять, а то и шесть. Горюнов удивленно посмотрел на неё. — Что же вы мне этого не сказали? — Я говорила вам, что знаю его давно. Как давно, вы не спрашивали. Мы дружили с ним еще до его ухода в армию. Потом расстались. Всё. — А когда вы видели его в последний раз? — Может, с месяц назад, может, больше, точно не помню. С тех пор, как умерла его жена… — Его жена умерла? — перебил Михайлов. — Когда? — Через неделю, кажется, должно исполниться сорок дней. — Вы всё так хорошо знаете об этой семье, — не смог не обратить на это внимание Горюнов. — Лайма была моей близкой подругой, — сказала Ольга. — Одно время жила у нас, снимала комнату. У меня и познакомилась с Сергеем, когда он вернулся из армии. — Понятно, — произнес Михайлов. — Теперь расскажите нам подробнее о сегодняшнем происшествии. Как вы обнаружили Кравченко, как вы там вообще оказались. Вы были у него? — Нет, я же говорю вам: последний раз я его видела где-то с месяц назад. — Уже после похорон его жены? — Да, после похорон. — Как он воспринял смерть жены? — не удержался, чтобы не спросить её, Горюнов. — Он был подавлен, сильно страдал. Сергей любил её очень. — Ага, любил, значит, — скептически вставил Горюнов. — Да, любил! — неожиданно вспыхнула Ольга. — И вам этого совсем не понять. Вы, наверное, только себя и любите! — Ну, ну, Ольга Викторовна, успокойтесь, — Михайлов попытался унять девушку. — Он не хотел вас обидеть. Давайте вернемся к сегодняшнему утру. Вы, значит, решили навестить Кравченко? — Я не собиралась его навещать. Я же говорила вам: он мне приснился. Приснился с отрубленной головой. Я сначала испугалась, а потом решила узнать, не заболел ли он — сон же не мог просто так присниться. — И часто вам снятся такие провидческие сны? — не унимался со своими издевками Горюнов. — Каждый день! — раздраженно бросила Ольга. — Да что это такое, господи! Вы что, меня в чем-то обвиняете? По-вашему я что, должна была дома сидеть и телевизор смотреть, когда вам такое душу выворачивает? — Никто так не думает, Ольга Викторовна, — мягко произнес Михайлов. — И никто вас ни в чем, поверьте мне, не обвиняет. Не волнуйтесь так, пожалуйста. Давайте лучше продолжим. Вспомните, когда вы поднялись к Кравченко, дверь была открыта? Ольга немного поостыла. — Сначала я не могла её открыть, а потом, вы не поверите, она открылась сама, как будто её кто-то держал с другой стороны. Держал, держал, а потом отпустил. — Ну, это сказка какая-то, — недоверчиво заметил Горюнов. — Может, и сказка. Я уже сама не знаю, где тут правда, — упавшим голосом сказала Ольга. — Ладно, оставим это. Вы находились дома, когда вам приснился тот странный сон? — уточнил Михайлов. — Дома. — Кто может это подтвердить? — Моя бабушка. Я живу с бабушкой. Когда мне приснился тот ужасный сон, я долго не могла заснуть. Она тоже — я её разбудила. — А утром? — Утром я сразу пошла к Сергею. — Вас кто-нибудь видел из соседей Кравченко? — Не знаю. Наверное, никто. — Значит, вас никто не видел и подтвердить ваше алиби некому? — ввернул Горюнов. Ольга подняла на него опухшие глаза, в них появилось отчаяние. — Вы всё еще думаете, что это я его убила, да? Но я же… Я звонила вам. Я… Я только нашла его, только нашла. Товарищ майор, поверьте мне, пожалуйста! Михайлов бросил на Горюнова укоризненный взгляд, потом посмотрел на Ракитину: — Ольга Викторовна, прошу вас, успокойтесь. Никто вас ни в чем не обвиняет. Мы просто хотим во всем разобраться. Вы же видите, насколько своеобразная сложилась ситуация? Ольга, понурив голову, быстро закивала. — Вот и хорошо. Сейчас вы можете отправиться домой, отдохнуть и успокоиться. Но, пожалуйста, никуда не исчезайте, вы нам еще понадобитесь. Ольга поднялась, с благодарностью посмотрела на Михайлова и спросила: — Я правда могу идти? — Конечно. Идите, внизу вас пропустят. — До свиданья, — тихо промолвила она. — Всего доброго, — ответил Михайлов и проводил её долгим взглядом до дверей.7
— Во бабенка! Во дает! Сон провиденья, сон в руку! Прямо фантастика какая-то, — не утихал Горюнов, после того, как Ракитина ушла. — Вы ей хоть верите? Михайлов задумчиво пожал плечами. — А мне кажется, это просто совпадение. Однажды и у меня такое было. Сплю, вижу: на рыбалке. Вода по пояс, за спиной камыши в два моих роста, и клев, надо сказать, исключительный. — И на следующий день ты отправляешься на рыбалку и удишь мешок карасей, — поддел его Семенов, до того молча сидевший за своим столом. — Семеновна! — передразнил его Горюнов. — Ты опять ошибся: в тот день меня жена вообще на рыбалку не пустила. А между прочим, ребята, с которыми я не поехал, наловили тогда целый мешок рыбы. Михайлов сидел за одним из свободных столов в кабинете своих новых знакомых, едва прислушиваясь к их болтовне. Ребята ему приглянулись. Евгений Горюнов. По складу характера весельчак, говорун, всегда в настроении. Откуда столько энергии берется в его тщедушном на вид теле? Наверное, местный заводила, душа компании. Убежден, что в жизни нет ничего неясного. «Бог есть, это — как пить дать. Другое дело, что веры в него нам не привили», — услышал от него через несколько дней Михайлов. Олег Семенов. Добрейшей души человек. Говорят, такие в милиции долго не удерживаются. «Вроде как в нашей профессии только злость и нужна. Да разве мало этой злости вокруг? Куда ж еще злее?» — думал Михайлов. Ракитину они отпустили домой. — Может, надо было с неё подписку о невыезде взять? — ненавязчиво спросил Горюнов. — Вы все её подозреваете? — Михайлов посмотрел на Горюнова, откидываясь на спинку стула. — А кого ж еще? Других-то не было. Одна она. Или тупик. — Тупик стоял у самой хаты, — сказал Семенов. Михайлов пропустил его слова мимо ушей. — А как вы объясните такое небольшое количество крови? — А? — насел на Горюнова Семенов. — Куда она делась? — Как объясню? Да никак! — стал отбрыкиваться от них Горюнов. — Кто его знает? Может, у него и не было этой самой крови! — Всё это меня смущает, — сказал Михайлов. — К тому же еще голова не отрезана, а как будто отгрызена кем-то. — Волком или медведем. Надо запрос дать — вдруг кто из зоопарка сбежал? — сострил Горюнов. — В область. — Опять засмеялся Семенов. — Так как у нас в городе зоопарка никогда не было. — Ну, не было. Может, у кого ручной волк объявился, мало ли чудаков вокруг. И вообще: я устал, у меня сегодня была кошмарная ночь. Их разговор прервал заглянувший в кабинет сержант. — Товарищ майор, вас к себе товарищ подполковник приглашает. — Сейчас иду, — сказал Михайлов и стал подниматься из-за стола. — Мне вас ждать, Николай Николаевич? — спросил Горюнов. — Я так понял, что буду в нашем скромном городишке вашим гидом. — Не беспокойтесь, Женя, оставьте мне только ключи от квартиры Кравченко, а сами займитесь, пожалуйста, его окружением. Встретимся, если не возражаете, часа в четыре. — Хорошо, — сказал Горюнов. — Иду в окружение.8
Подполковник Силаев, начальник Карского горотдела, беседовал в кабинете со своим заместителем. Увидев вошедшего Михайлова, жестом показал ему на стул неподалеку от себя и сказал: — Сейчас, минуточку, Николай Николаевич, я скоро отпущу своего зама. Кстати, познакомьтесь. Тарасов Андрей Самойлович. — Очень приятно, — сказал Михайлов. Силаев с заместителем углубились в лежащие перед ними бумаги. А Михайлов стал думать о своем. Лжет или не лжет Ракитина? Если она убила Кравченко, то каков мотив? Как она утверждает, виделись они изредка — может, раз, может, два в месяц. Ольга была подругой его покойной жены. Встречались исключительно втроем. Ракитина иногда приходила к ним, они ужинали, болтали о пустяках, потом расставались. Никаких интимных отношений у Ракитиной с Кравченко, по её словам, никогда не было. Любовный треугольник, выходит, не вырисовывается. Тогда кто мог желать его смерти? «Как мало я знаю», — подумал Михайлов, пожалев еще раз о недостатке информации. — Ну с этим всё ясно, — закончил наконец Силаев и обратился к Михайлову: — Вы меня извините, Николай Николаевич, что я вас не встретил. Мы с вами разминулись. Меня тогда срочно вызвал на провод Еремин. Вы же знаете, как у нас: еще и голову не просушишь, уже результатов требуют. Да, кстати. Кольцов принес мне рапорт по рейду. Думаю, дергать его не стоит. Он отличный сыщик, дело свое знает. Значит, так… Силаев надел на кончик носа очки и стал зачитывать, бубня: — Обследовано 4 подвала, 3 чердака… Выявлено 7 лиц без определенного места жительства… 5 мусорных баков… Остальное пробежал глазами. — В общем, голова Кравченко не найдена. Михайлов, собственно, так и думал. Силаев спросил: — Николай Николаевич, если не секрет, дело действительно настолько туманное, что мы сами справиться не в состоянии? — Еще ничего определенного сказать не могу, — уклончиво ответил ему Михайлов. — Неясностей в деле хватает, и я сам еще не совсем разобрался, с какой стороны к нему подойти. — Ну ладно, — неожиданно сказал Силаев, — а то я уж грешным делом подумал, не с проверкой ли вас к нам направили? — Да нет, смею вас уверить, Виктор Григорьевич, я здесь не с проверкой. Просто случай, сами понимаете, выходящий за рамки обыденного. — Это точно. Нечасто в нашей области, да, думаю, и во всей республике отгрызают людям головы. Разве только по телефону начальство, — засмеялся Силаев. — Бытовые вопросы ваши мы решили, остановитесь в гостинице, а обед, ужин — это по плану. Правда, компанию сейчас вам, к сожалению, составить не смогу — дела, а вечером, скажем, часиков в пять, я вас жду. — Спасибо, Виктор Григорьевич, — сказал Михайлов. — Еще вопрос. Вчера вечером двое постовых… Вы бы не могли меня тоже ввести в курс дела? Силаев посмотрел на Михайлова с некоторой долей удивления, но вслух ничего не произнес. Не привык, видно, перечить начальству. — Здесь тоже много неясностей, — сказал он. — Скрывать от области мы ничего не будем, разберемся, какого хрена поздно вечером на служебной машине эти двое оказались за городом. Но факт нарушения установлен. Они действительно преследовали какие-то «Жигули», преследовали километров двадцать. И тут начинается какая-то чертовщина. Оставшийся в живых прапорщик Скачко утверждает, что, когда они, наконец, остановили машину нарушителя, тот с легкостью схватил его напарника Бутенкова за горло и играючи задушил. Не знаю, какой силищей надо обладать, чтобы сделать такое, тем более что, как утверждает Скачко, нарушителем оказалась женщина. — Женщина? — переспросил Михайлов. — То-то и любопытно, что женщина. И знаете, как описывает её Скачко? Серое, землистое, высохшее лицо, череп с редкими седыми волосами. — Может, на ней была маска? Или нарушитель вовсе не женщина, а переодетый мужчина? — Может быть. Сейчас Скачко в таком шоковом состоянии, что чего-то разумного от него добиться трудно. Хорошо, хоть запомнил номер машины. Может, когда разыщем её, всё проясниться. — Вы уже передали информацию о ней по области? — Сразу же, как нам сообщил её Скачко. — А где он сам сейчас? — В больнице. Видно, отходить ему придется долго. — Раз так, с вашего позволения я продолжу расследование, — стал подниматься Михайлов. — В вашем полном распоряжении Горюнов и Семенов. А сейчас спускайтесь вниз, я позвоню дежурному, вам подадут машину и отвезут в столовую пообедать. Извините еще раз, что не могу составить вам компанию. Михайлов в свою очередь поблагодарил за всё начальника горотдела и поехал на обед, захватив с собой ключи от квартиры Кравченко. Нужно теперь хорошенько там осмотреться.9
В квартире Кравченко после сытного обеда Михайлов неожиданно почувствовал слабость. Ранний приезд, долгая дорога, вся эта кутерьма вокруг трупа несколько утомили его. Михайлов тяжело плюхнулся в кресло в гостиной и, расслабившись, закрыл глаза. Надо было как-то прогнать усталость. Несколько минут в деле ничего не решают, но за пять минут иногда можно выспаться продуктивнее, чем за пять часов. Когда Михайлов открыл глаза и огляделся, то увидел слева на стене портрет молодой привлекательной женщины. Лайма? Скорее всего. Полные, свидетельствующие о повышенной чувственности губы, длинный узкий нос, чуть раскосые глаза. Подбородок, как будто подтверждая болезненную силу её страстей, был несколько тяжеловат. Высокий открытый лоб венчала корона блестящих каштановых волос. То ли глубокая грусть, то ли знание чего-то мало кому доступного таились в её темно-карих глазах. Сколько ей было тогда? Семнадцать, девятнадцать? Кравченко двадцать с хвостиком. Сколько тогда ей? Михайлов поднялся. Чем занимался Кравченко? Книг явно не читал. Во всей квартире едва ли штук пять наберется. Зато аудиокассет Михайлов насчитал порядка пятидесяти. Попса конечно же для Лаймы. Рэп, рок, металл — для него. Стандартный молодежный набор. Михайлов стал осматривать кровать. Вряд ли Кравченко в эту ночь был один: уж слишком беспорядочно, как заметил Горюнов, смята простыня. Но почему нет ни одного следа его партнерши? И почему никто не видел никого выходящего или входящего в квартиру? Сколько опрошено народу, и ни один не сказал, чем и как эти последние дни жил Кравченко. Может, боялся чего? И снова Михайлов уловил необычный запах. Как будто что-то сгнило. Несвежие продукты? Михайлов прошел на кухню, но здесь такого запаха не было. Это ни о чем не говорит, порою запахи быстро уходят с одного места и зависают где-то в другом. Но в холодильнике испорченных продуктов Михайлов не обнаружил. Тело Кравченко еще не начало разлагаться. Что же тогда так пахнет? Хотя он тоже может ошибаться. Все-таки труп есть труп, от него не благоухает французскими духами. В нижнем отделе серванта Михайлов увидел с десяток пустых бутылок из-под спиртного. Кравченко пил? «Хотя, если бы моя жена так рано умерла, я бы, наверное, тоже запил», — подумал Михайлов. Бутылка пива, выуженная им из холодильника, приятно обрадовала. Пиво было прохладным и вкусным. Михайлов прихватил его с собой в гостиную. В шкафах ничего примечательного. Его вещи, одежда Лаймы. Куда бы он, интересно, всё это дел? Продал или сохранил, как светлую память? А может, просто оставил все, как есть, чтобы потом его новая пассия выбрала себе что-нибудь по вкусу? Одежды немного. Кажется, только самое необходимое. Внизу, в картонном ящике, таблетки. Много успокоительных. Барбитуратов. Кто их принимал? Лайма? Надо выяснить. Кстати, о Лайме. Кто-нибудь сказал ему, от чего она умерла? Такая молодая, красивая, полная энергии. Михайлов еще раз посмотрел на портрет жены Кравченко. Сколько лет они прожили вместе? Документов не видно. Может, они в другом месте? Надо посмотреть. «Какие мысли, майор?» — спросил сам себя Михайлов. Пока, увы, никаких. Михайлов тяжело вздохнул. В одном из ящиков увидел фотоальбомы, вытащил их из стопки газет и журналов, стал просматривать, удобно устроившись в глубоком кресле. Дембельский альбом Кравченко. Снаружи весь обшитый красным бархатом. Из нержавейки сделана эмблема рода войск, в которых он служил. Золотом сияет надпись: «ДМБ — 1996». Страницы выкрашены черной тушью. На каждой рисунок — ракета, самолет, прыгающие с вертолета парашютисты. Фотографии в большинстве любительские. Многие, кажется, сделаны второпях. Кравченко с автоматом, на полигоне, за рулем БТРа, на аэродроме с парашютом. Вот он принимает присягу, ест в столовой, прыгает с самолета. Воздушно-десантные войска. 1994–1996. Демобилизация — весна девяносто шестого. Через пару месяцев свадьба. Да, двадцать второго июня. Вот они, Сергей и Лайма Кравченко, радостные и счастливые в загсе, потом за свадебным столом. Сегодня 17 сентября. Через пять дней будет ровно три месяца со дня их свадьбы и сорок дней со дня её смерти. «Как символично», — подумал Михайлов. А вот и Ракитина. Тоже, оказывается, была на их торжестве. И даже свидетельницей. С его стороны одна мать. Нет отца? И почему у нее такое мрачное лицо? Она будто никогда в жизни не позволяла себе улыбаться. А где её родители? Не смогли приехать? Или Лайма сирота? Выяснить. Михайлов отметил в своем блокноте. Посмотрел на часы. Четырнадцать ноль-ноль. «Надо бы позвонить в горотдел, нет ли чего?» — подумал он и набрал «02». — Дежурный Милютин слушает, — раздалось вскоре в трубке. — Это майор Михайлов. Для меня есть что-нибудь? Через несколько секунд Михайлов услышал: — Есть кое-что. Начальник ГАИ был у того постового, Скачко, в больнице, и тот ему, якобы, сообщил про какую-то голову. Алло, слушаете? — Да, да, слушаю. Что за голова? — Он говорил, что Скачко видел голову. Та женщина, которую они преследовали… У неё в сумке была отрезанная голова… Михайлов побледнел. — А что же он сразу не сказал, черт? Где эта больница? Поеду туда. Появится Горюнов — пусть дожидается меня. — Понял, товарищ майор. Михайлов повеселел. Может, хоть что-то из всей этой запутанной истории прояснится?10
Из милиции Ольга Ракитина вышла сама не своя. Не помнила, как добралась до дома, открыла дверь квартиры, вошла. Очнулась только, когда её окликнула бабушка, и увидела себя стоящей посреди кухни в плаще, со связкой ключей в руках. Тут же в уши ворвались и звуки: стук над головой, тарахтение холодильника и слабый голос бабушки из спальни: — Оля, это ты? Как будто мог быть кто-то другой. Тут только Ольга почувствовала, как слабеют ноги. Она, не раздеваясь, села на табурет и негромко ответила: — Я это, я. Через минуту вошла бабушка, завязывая тесемки теплого халата. — Что тебя так долго не было? — спросила. — Обед давно остыл, где ты была? Ольга ничего ей не ответила. Ирина Петровна удивленно посмотрела на внучку: — Оленька, боже, на тебе лица нет. Что случилось? У тебя неприятности? Не таи, лучше мне все сразу расскажи. В чем дело? — Бабушка, я… я… Вдруг Ольга расплакалась, не на шутку испугав Ирину Петровну. — Оля, Оленька, девочка моя, да что же такое? — совсем растерялась, видя, что Ольга все сильнее заливается слезами. Она подошла к ней, обняла, прижала к себе, поглаживая по голове: — Ну, успокойся, успокойся, расскажи мне. Может, еще ничего страшного не произошло? Может, всё можно уладить? — Бабушка, — продолжая реветь, сказала Ольга. — Я была в милиции. — В милиции? О боже! — схватилась за сердце Ирина Петровна. — Тебя арестовали? — Нет. Вернее… Я не знаю. Я пришла, а он лежит. Они думают, что я его… — Что — ты его? — Убила! — Убила?! — Ирина Петровна стала искать опору, села на стул, услышала, как громко стучит её сердце. — Помнишь, бабушка, Сережку Кравченко? — Дружка твоего, что на Лайме женился? — Его. — Ну и что? — Сегодня утром его нашли дома убитым. — Убитым? — И без головы, бабушка! — Ну? — Что — ну? А я там была и всё видела! — Как убивали? — Да нет, мертвого видела его в квартире! Ирина Петровна растерянно захлопала ресницами, но, услышав, что Ольга не участвовала в преступлении, немного успокоилась. — Погоди, погоди, ничего не пойму. Ты что, была у него? — Ну да. — Но ты же ночевала дома! — Да я утром к нему пошла, когда проснулась. Ирина Петровна все еще ничего не могла понять. — Погоди, а чего ж ты к нему утром бегала? Ольгу раздражало такое непонимание. — Бабушка, ну я же тебе ночью рассказывала, помнишь? Тот сон про мертвеца… Это Сергей мне тогда приснился мертвый, Сергей! Я испугалась. — Ну? — Стала ему звонить — никто не отвечает. Я и поехала. А он там действительно мертвый. Ирина Петровна облегченно вздохнула и поднялась: — Ну и поделом ему. Я давно говорила, что с ним добра не будет. Тогда он, еще до армии, тебе голову кружил, потом Лайме. Видно, связался с кем-то. Но ладно сам, а то девку загубил. С тобой такое же могло быть. — Бабушка, да что ты такое говоришь! — вспыхнула Ольга. — А что? — будто ничего не понимая, удивилась Ирина Петровна. — Да ничего! — бросила Ольга и выбежала из кухни. Влетев в спальню, она сильно хлопнула дверью. Ирина Петровна подумала, что сейчас внучку лучше не беспокоить. Как говорится, утро вечера мудренее. Завтра Ольга сама на всё посмотрит иначе. Она, бедняжка, скорее всего, просто устала, измучилась.11
Палату, в которой лежал Скачко, Михайлов отыскал быстро. Скачко не спал. Лежал и отрешенно смотрел в потолок. Он чудом остался жив, но врачи сказали, что к службе уже вряд ли будет пригоден. — У него сильное психическое потрясение. Не знаю, что он там увидел, но разумно отвечать пока не может. Наверное, придется перевести его в психоневрологию. Но вы, если настаиваете, можете побеседовать с ним, только не долго. Сами понимаете: в его теперешнем состоянии лишнее волнение нежелательно. Михайлов пообещал не тревожить Скачко. — Он лежит на третьей койке, — сказал врач. — Да вы его сразу увидите. В палате Михайлов подсел к Скачко на кровать, представился и спросил о здоровье. Скачко долгим взглядом посмотрел на Михайлова и только спустя несколько минут ответил: — Да здоровье, как вам сказать. — Михайлов заметил, что после травмы не только речь его стала замедленной, но и течение мысли. — В голове как будто сено. Вроде что-то есть и ничего нет. Но врачи говорят, что денька через четыре всё пройдет и меня выпишут. — Скачко заулыбался. — Меня правда выпишут, товарищ майор, правда? — Не сомневаюсь в этом, — сказал Михайлов, стараясь сильно не затрагивать Скачко. — Мне передали, что вы вспомнили что-то новое о той женщине в «Жигулях»? — Новое? — Скачко стал напряженно собираться с мыслями. Казалось, всё выскочило из его памяти. — Да ничего нового. — Сказал, как будто ничего не произошло. Но потом глаза его вдруг заметались, забегали беспокойно. — Женщина? В «Жигулях»? Да это не женщина. Не женщина! — А кто же? — Она… Такая, знаете, как ведьма, как мертвец. Когда повернулась ко мне, когда с нее сполз этот капюшон, я… я… — Василий Семенович, не волнуйтесь, пожалуйста. Вспомните, вы что-то про голову говорили. Что за голова? Скачко посмотрел мимо Михайлова, потом взор его немного прояснился. — Мы гнались за ней. Долго. Она мчалась, мчалась, потом резко сбросила скорость и остановилась. Бутенков пошел к ней. Я остался в машине. Нам нельзя было выходить вдвоем. Нельзя было вдвоем, понимаете? И он подошел к ней один. Один. Что-то сказал. Потом смотрю — занервничал, схватился за кобуру и повторяет раз за разом: «Это голова? Голова?» — и аж затрясся весь, хотя был не из пугливых. А потом я узнал про того хлопца, без головы, и подумал, не та ли голова была у женщины, в машине? — Так вы сами ту голову не видели? — Я? Я? Не видел. Но я слышал, как Бутенков кричал: «Что в сумке? Что в сумке!» — Думаете, голова была в сумке? — Я не знаю, не знаю. А потом, потом она схватила Бутенкова одной рукой за горло и… и… Скачко вытянул обе руки вперед, как будто душил кого-то, и затрясся так, что его дрожь передалась даже Михайлову. — Сука, сука, она его так, так! — продолжал трястись Скачко, не обращая ни на кого внимания. Михайлов попытался удержать его руки, но ему не удалось. Тогда он громко крикнул: — Позовите кто-нибудь сестру! Скорее! А Скачко всё тряс руками и головой, как будто в самом деле кого-то душил, повторяя: — Сука, сука! Не уйдешь, тварь, не уйдешь! Только минут через десять Скачко смогли уложить, сделав укол. Дежурный врач неодобрительно выговаривал Михайлову: — Я же вас предупреждал, товарищ майор, что его лучше не беспокоить. Вы же видите, в каком он состоянии. — И как долго оно продлится? — Определенно сказать не могу. С виду он психически здоровый мужчина, а там кто его знает. Мне говорили, он попал в какую-то переделку? — Что-то вроде того, — ответил Михайлов и попрощался. Здесь тоже был тупик. Даже если и поверить во все эти сказки, — куда скрылась машина? Кто в ней был на самом деле? И была ли в «Жигулях» голова? «Может, если обнаружат машину, что-нибудь прояснится?» — подумал Михайлов, покидая больницу. Было бы очень просто, если бы на все вопросы сразу находились ответы.12
Когда Михайлов приехал в горотдел, Горюнов находился там. Настроение у него, как всегда, было приподнятое. — Ну, рассказывай, что тебе там удалось раскопать? — Да, собственно говоря, ничего особенного. Был в военкомате, смотрел его личное дело. Кроме благодарностей и похвал ничего любопытного не обнаружил. Есть там даже письмо в военкомат и его матери из части, где Кравченко характеризуется с наилучшей стороны. Сдержан, рассудителен. В достижении цели упрям и настойчив. — Что еще? — В ЖКО сказали, в его квартире прописана еще мать. По словам соседей, около двух лет она живет в деревне у своей сестры, и квартира, пока Кравченко служил, пустовала. — Значит, мать приезжала к сыну только на свадьбу, и квартиру отдала в полное распоряжение молодоженов? — Выходит так. — Что еще? — Всё. Вы же сказали мне к четырем быть, я и так боялся, что не успею. — Не густо, — подытожил Михайлов. Горюнов стал перебирать бумаги. У него на столе скопился целый ворох, он уже их и в стол во все ящики напихал, все равно места не хватало. И ведь ничего ненужного, лишнего. Под одной из папок лежал небольшой клочок бумаги. Горюнов прочитал его и тут же вспомнил: — Да, вот еще: звонил Березкин, наш судмедэксперт. Голова Кравченко действительно отгрызена каким-то зверем. И якобы даже не полностью. А потом еще и оторвана, то есть отделена от тела. Михайлов пристально посмотрел на Горюнова: — Березкин ваш тоже любит сказки читать? Горюнов улыбнулся: — Да мы тут все как сказочники. Только одни рассказывают, а другие слушают. И ни одни ни другие этим сказкам не верят. Михайлову чем-то пришелся по душе этот весельчак и говорун Горюнов. За его юмором таился практичный ум. Без тени злобы он спросил его: — Ты на что намекаешь? — Да так, ни на что, — неопределенно ответил ему Горюнов. Тогда Михайлов спустился на землю. — Женя, а труп идентифицировали? — Пока еще нет. Вызвали телеграммой его мать, она, может, завтра к полудню подъедет, недалеко ведь. Михайлов снова стал листать дело, перечитывая показания свидетелей. Даже не за что было зацепиться. Прошел день, а у него абсолютный ноль. Опять шумихи не оберешься. Дело неординарное, закрыть так просто не закроешь, и кругом одни пробелы — следов нет, отпечатков пальцев, не принадлежащих Кравченко, нет, никто ничего не видел, никто ничего не слышал. Фантастика! Хоть бы какая-нибудь зацепочка! Михайлов посмотрел на Горюнова. — Женя, а линию Ракитиной отработали полностью? Горюнов удивленно округлил глаза и выпятил губы: — Так вы ж её отбросили. — Мы ничего так просто не отбрасываем, Женя. Займитесь, пожалуйста, завтра прямо с утра Ракитиной. Как хорошо она знает потерпевшего, какие у них вообще были отношения. Может, здесь нам повезет? Горюнов кивнул головой. — Хорошо, товарищ майор. — И еще. Отчего умерла жена Кравченко? Нет ли здесь какой-нибудь связи? Возьми себе на заметку. — А чем вы займетесь, товарищ майор? — без всякой задней мысли спросил Горюнов. — Еще не знаю. Может быть, посмотрю еще раз дело. — Тогда я с вами попрощаюсь до завтра. Как-никак конец рабочего дня. — Уже? — удивленно спросил Михайлов. — Начало шестого. — Как быстро время летит. Вы не оставите мне ключи от кабинета, я еще немного посижу. — Конечно. Будете уходить — отдадите дежурному, а завтра я их заберу. Горюнов надел куртку, попрощался и вышел. Михайлов остался один. Надо бы позвонить в управление Левину. Но о чем ему докладывать, он не представлял.13
Вечером Михайлов стоял у окна гостиницы и смотрел вниз с высоты шестого этажа. Небольшой рабочий поселок, каких сотни, и все похожи один на другой. Многоэтажные дома среди приземистых почерневших от времени домишек, утопающих в густых кронах деревьев, фермы, башенные краны, трубы, выдыхающие дым, полусрезанные терриконы. А дальше — за жилым массивом — степь. Желтая, зеленая, жухлая, в вечерней синеве сливающаяся с низкими, растянутыми на весь небосвод облаками. И лишь алый круг солнца красит эту синеву то в бронзу, то в золото, то в пурпур. В таком же городке родился и Михайлов. Мальчишкой бесшабашно лазал по терриконам, озорно дразнил чумазых шахтеров, устало бредущих после смены через весь город в баню, выпрашивал у них цветную проволоку, из которой потом с ребятней плели разноцветные браслеты и кольца. Обыкновенное, ничем не примечательное детство. И как случается потом, что один вырастает и становится убийцей, а другой — жертвой. Один по одну сторону добра, другой по другую? Кто разделяет их? Как сортирует?… Часов в восемь он позвонил Левину, в кратких чертах рассказал обо всем, что произошло, что удалось раскопать. — Пока ничего не ясно, — резюмировал в конце Михайлов. — Ладно, Николай Николаевич, — сказал Левин, выслушав Михайлова, — продолжай расследование и завтра приблизительно в такое же время позвоните мне. Помощь нужна? — Нет, спасибо, — ответил Михайлов. — Людей мне дали, нужду ни в чем не испытываю. — Тогда до завтра. — До завтра. За окном стемнело. Михайлов снова перебрал в уме все событияпрошедшего дня. Его не покидала уверенность, что случай с Кравченко не просто убийство, что за всем стоит нечто гораздо большее, неуловимое на первый взгляд, окутанное какой-то тайной. И хотя утверждения Скачко о какой-то голове в «Жигулях» преследуемого голословны, Михайлов не сомневался: связь между убийством Кравченко и происшествием с патрульной машиной ГАИ существует. Он только пока не знает какая. Но это, возможно, дело времени. В ближайшие дни обязательно всплывет еще что-то, что наконец потянет за собой нить этого запутанного до невозможности клубка.Часть II ПРЕДЧУВСТВИЯ
«На сердце непонятная тревога, Предчувствий непонятный бред. Гляжу вперед — и так темна дорога, Что, может быть, совсем дороги нет».З. Гиппиус «У порога»
1
— Ольга! Ольга! — зовет её кто-то. Ольга в сумерках стоит на какой-то равнине, вокруг пышно клубится молочно-сизый туман. Неподалеку дремучий темный лес. Голос доносится оттуда — приглушенно, но отчетливо. Ольге нужно идти туда. Какая-то сила толкает её в том направлении. Она идет. Без страха, даже с любопытством. В голове чисто — ни шума, ни боли, ни мыслей. Тишины вокруг нет, хотя нет и звуков. Воздух плотный, густой и приятно ласкает слух. Такая атмосфера не сводит с ума, и голос не звучит пугающе. — Ольга, Ольга, — мягко, протяжно выплывают из темных зарослей звуки. — Сюда, — зовут и манят. Она идет и приближается к какой-то одинокой кособокой хижине на опушке. Вокруг ни души. Ни птицы, ни зверя. Деревья за хижиной стоят плотной непроходимой стеной. Их кроны пугающе нависли над крышей, но Ольга, не чувствуя страха, неторопливо поднимается на крыльцо. Ступени под ногами скрипят, стонут. Переступает высокий порог, входит в хижину. Здесь тоже темно, но в центре, в полумраке, она видит стол. На нем лежит кто-то, накрытый белоснежной, светящейся изнутри простыней. «Сережа? — возникает сразу у Ольги. — Он все-таки не умер? — думает она. — Нельзя же быть мертвым в двух разных местах. Если там он мертв, значит, здесь жив. Мне нужно только его растолкать, разбудить, и все кончится. Он встанет, и мы уйдем. Я просто уверена в этом. Надо только подойти, взять его за руку и повести с собой». Так думает Ольга, двигаясь к столу. Но вдруг замечает, как из темноты неожиданно выступает Лайма. Ее лицо не страшное, прежнее, живое, такое, каким его привыкла видеть Ольга. Лицо, обрамленное копной пышных блестящих волос. Лайма улыбается ей, сердечно, доброжелательно. — Лайма? — спрашивает её мысленно Ольга. — Как же так, Лайма? Ведь ты умерла! — А ты хотела моего Сережу? — все так же дружелюбно улыбается Лайма. — Ты думала, он любит тебя? Сережа любит меня, — говорит Лайма, медленно стягивает с головы Сергея покрывало, наклоняется к нему и долго целует в губы. Потом, не отрывая своего лица от его щеки, снова смотрит на Ольгу и опять улыбается. Ольга удивлена. Сергей тоже поворачивает к ней голову, смотрит на Ольгу и тоже расплывается в дружеской улыбке. В ту же секунду Лайма неторопливо натягивает на Сергея покрывало. — Тебе не разлучить нас, — слышит Ольга. Сначала из уст Лаймы, потом со всех сторон. Она не понимает, откуда исходят звуки, вертит головой и, не находя никого, снова поворачивается к Сергею. Лаймы больше нет. Тогда Ольга подходит к столу и сама стягивает покрывало со своего друга. Но вместо лица Сергея в этот раз на нее смотрит пустота. Его головы нет!.. Ольга подхватывается с постели. Опять странный сон. Что он несет на это раз? Почему теперь ей явилась Лайма? Она так лукаво смотрела, будто смеялась, издеваясь, над ней. Если бы это было наяву, а не явление сна, Ольга бы решила, что Лайма что-то задумала. И почему она сказала: «Тебе нас не разлучить»? «Я схожу с ума? Зачем мне все это снится? — Ольга в растерянности. — Может, она меня предупреждает? Или я скоро умру?» — вдруг ни с того ни с сего вспыхивает у Ольги в голове. Она похолодела. Страх вновь закрался в сердце. — Бабушка, — произнесла она сначала тихо, потом громче: — Бабушка! На её зов прибежала испуганная Ирина Петровна. — Бабушка, мне опять все это приснилось. Я не умру, бабушка, не умру?! Ирина Петровна обняла внучку, прижала к себе и стала успокаивать: — Да что ты, нет, конечно, нет: ты еще такая молодая. — Но почему мне снова снятся мертвецы? Тогда Сергей, теперь Лайма?… Ирина Петровна и сама не знала, что ответить. В последнее время тревожные сны Ольги начали и её беспокоить. — Может, к перемене погоды, — попыталась она хоть как-то отвлечь Ольгу от ночного кошмара. — Нет, бабушка, нет, — словно стала о чем-то догадываться Ольга. — Это она меня, кажется, предупреждает. — Кто тебя предупреждает? — Лайма! Ирина Петровна удивленно посмотрела на Ольгу. — А ты часом не заболела, внученька? — Бабушка, — тихо произнесла тут Ольга, — я же тебе не всё сказала. Ольга спрятала свое лицо на плече у бабушки. — Я ведь никому не говорила, никому, поверь. Лайма-то из-за меня умерла! Удивлению Ирины Петровны не было предела. — Свят, свят, свят, внученька, окстись. Что ты такое говоришь? Что значит — из-за тебя? — Из-за меня. Я ведь спала с Сергеем, понимаешь, спала, а Лайма всё узнала! — вдруг разрыдалась Ольга, тесно прижавшись к Ирине Петровне. Тут наконец и до Ирины Петровны дошло, что Ольга хотела ей сказать: — Вот так дела, — совсем растерялась она. — Так ты это… с ним? — Да, бабушка, да! — продолжала рыдать Ольга. — И она… — Она узнала. А потом, потом… Ты всё знаешь. На минуту в комнате воцарилось молчание. Ирина Петровна попыталась собраться с мыслями. Она и предположить не могла, что такое может случиться. Ольга ведь с Лаймой были близкими подругами, прямо неразлейвода. И она никогда не замечала, чтобы у Ольги было такое серьезное чувство к Сергею. Он до армии приходил к ней, уходил… Ольга сама говорила: «У нас с Сергеем просто дружба». Да если бы Ольга влюбилась в Сергея, разве она не заметила бы? Это ведь не утаишь. — Ба, мне страшно, — всхлипнула снова Ольга. — Я ничего не понимаю, ба. Что делать? Ирина Петровна не знала, что ответить. У неё все перемешалось в голове. — Попробуй заснуть, милая, — только и сказала она.2
Ирина Петровна разволновалась не на шутку. Поначалу сны Ольги, её опасения и беспокойство казались ей пустыми, не стоящими внимания. Но после ночного разговора, после того, что ей рассказала Ольга, она не находила себе места. Какими-то тревожными казались ей последние события. Утром недолго думая она позвонила своей старой приятельнице Глафире Федоровне, женщине, чувствующей, как ей казалось, все необычное. В семь утра та давно уже не спала. Глафира Федоровна выслушала её внимательно, потом несколько секунд молчала, как будто обдумывая услышанное, и наконец сказала: — Пусть твоя внучка приезжает, я с ней сама поговорю. Договорились, что Ольга подъедет к десяти утра. У Ирины Петровны немного отлегло от сердца. Она была уверена, что Глафира Федоровна поможет. Едва Ольга проснулась, Ирина Петровна села рядом, накрыла её ладонь своей. — Ну, как ты, солнышко мое? — улыбнулась она. — Вроде ничего, — ответила Ольга. — Знаешь, я не могла уснуть после всего, что ты мне рассказала, — Ирина Петровна не хотела лишний раз напоминать Ольге о её переживаниях. — Я думаю, что это серьезно, и тебе на самом деле нужна помощь. Ольга посмотрела на нее вопросительно. Ирина Петровна, видя, что внучка готова её слушать, не стала долго тянуть: — В общем, я тут по телефону разговаривала с одной старой приятельницей. Она отличная гадалка, ну и всё такое, и согласилась встретиться с тобой, выслушать, может, посоветовать что. Тебе, я думаю, нужно обязательно к ней сходить. Поверь, она женщина понимающая, серьезная, я просто уверена: она поможет тебе. Ольга с сомнением посмотрела на Ирину Петровну. — В чем она может помочь мне, бабушка? Мне сейчас, кажется, никто не может помочь. — И все же сходи к ней, сходи. Вреда не будет, а пользы, может, и прибавится. Как в народе говорят: лучше пропасть, чем терпеть злую напасть. Ольга еще пребывала в сомнении. — Не знаю, бабушка, выйдет ли из этого что-нибудь? Она считала, что нет. Разве ей сейчас к гадалке обращаться надо? Скорее, к психиатру. Кто знает, какие еще ей приснятся сны. Бессонные ночи совсем не в радость. Но может, тут действительно доктора не помогут? Может, бабушкина знакомая все-таки подскажет что-нибудь? От нее ведь не убудет, если она сходит к гадалке. Хотя бы ради того, чтобы успокоить бабушку. Ольга поднялась с постели, пошла на кухню, где бабушка готовила завтрак. — Я решилась, — сказал Ольга. — Расскажи мне, где живет твоя колдунья. Ирина Петровна довольно улыбнулась. — Знаешь, когда она мне гадает, я прямо диву даюсь, откуда она все знает. Вот увидишь, она тебе всю правду скажет, от и до. Ирина Петровна рассказала, как добраться до её знакомой. Ольга приняла душ, позавтракала, оделась и отправилась к Глафире Федоровне. Гадалка жила в одном из самых старых районов их городка Дома там были двухэтажные из красного кирпича и отличались от других широкими зубчатыми фронтонами, арками над входом в подъезд, высокими узкими окнами, трехметровыми потолками и отсутствием санузлов, потому что строились еще до революции. Несмотря на утреннюю прохладу, у подъезда дома Глафиры Федоровны уже собрались старушки и кому-то перемывали косточки. Ольгу они окинули недоверчивыми взглядами. Видимо, им давно надоели посторонние. Квартира Глафиры Федоровны находилась на втором этаже. Ольга негромко постучала в деревянную покрашенную в коричневый цвет дверь. Из-за нее вскоре послышалось шарканье. Щелкнул замок, и в щели показалось круглое, обрамленное косматой сединой и изборожденное глубокими морщинами старушечье лицо. Глаза вцепились в Ольгу так настороженно, что девушке стало не по себе. Она спросила: — Вы Глафира Федоровна? — Нет, — ответила та. — А вы кто? Ольга сказала. Старуха еще раз окинула её взглядом, потом отворила дверь пошире и сказала: — Входите. Ольга вошла. — Здесь можно раздеться, — указала старуха на вешалку в узкой прихожей. Ольга скинула курточку и берет, повесив их на свободный крючок. — Сюда, — указала старуха Ольге на стеклянную непрозрачную дверь. Комната была небольшая, светлая, но так плотно заставлена, что между столом, стоявшим посредине, и прочей мебелью расстояние было не больше полуметра. Ольга подумала, что хозяева перемещаются исключительно боком. Однако, несмотря на обилие всяких антикварных безделушек, дилетантских пейзажей и портретов, комнатных растений и фотографий на стенах, комната не казалась перегруженной, даже чувствовался уют и какой-то шарм, присутствующий даже, мнилось, в атмосфере. Кровать была аккуратно застелена красным китайским покрывалом с золотистыми фазанами, на диване лежали небольшие подушечки из красного и синего атласа, во всем царили ухоженность и порядок. Видно было, что проживающие здесь женщины чрезвычайно порядочны и чистоплотны. — Вы Ольга? — неожиданно раздался сзади негромкий, но твердый голос. — Внучка Ирины Петровны? — Да, — тихо ответила Ольга, оборачиваясь к женщине. Она невольно вздрогнула от заставшего её врасплох голоса. — Садитесь, — пригласила её Глафира Федоровна, сама устраиваясь напротив. Глафира Федоровна оказалась очень полной, ширококостной женщиной лет под пятьдесят, а может, чуть больше. Взгляд был таким же цепким и пронизывающим, как и у старухи, которая впустила Ольгу. Волосы чуть взбиты и покрашены в каштан. Глафира Федоровна уселась за стол, положила на него свои полные смуглые руки и, не отрывая взгляда от Ольги, спросила: — Итак, как я поняла из рассказа твоей бабушки, у тебя, дорогая, серьезные неприятности. Ольга поникла и кивнула. — Ладно, сейчас все узнаем, — сказала Глафира Федоровна и протянула руку к картам, лежавшим слева от неё на серванте. Ольга опустилась на диван, и теперь Глафира Федоровна, сидящая за столом, будто возвышалась над ней. — Пока я буду раскладывать карты, думай только о том, что ты хочешь узнать. Не отвлекайся на пустяки и постарайся сосредоточиться, — говорила ей гадалка, тасуя колоду. Когда все необходимые карты были разложены, Глафира Федоровна стала их читать, передвигая пухлыми холеными пальцами от одной тройки к другой. Несколько раз она поднимала голову, встречаясь взглядом с Ольгой. Девушка заметила в глазах гадалки беспокойство и встревожилась: — Что-то не так? Глафира Федоровна еще раз пробежала глазами по раскладу, что-то пробубнила себе под нос, несколько раз закатила глаза, как будто что-то припоминая, и наконец, не отрывая взгляда от карт, стала говорить. — Вокруг тебя, девочка моя, сплошная смерть. И в прошлом, и в настоящем, и в будущем. (Ольга еще пуще заволновалась.) Но ты не умрешь, — продолжала гадалка. — Смерть только коснется тебя. (Она подняла одну тройку карт.) Я вижу мертвую женщину. Она недовольна тобой. Она тебя ненавидела, но теперь простила и хочет успокоиться, но не может. (Глафира Федоровна положила карты на стол.) Между вами стоит еще кто-то. Третий. Он не дает тебе спокойно спать, хотя и принадлежит ей. Ты никак не можешь освободиться от него, что-то еще связывает его и тебя. Что-то, что вы не можете разорвать до сих пор. При последних словах гадалки Ольга почувствовала дрожь во всем теле. Неужели обо всем этом говорят карты? Ольга сказала: — Это я виновата в её гибели. Глафира Федоровна, не поднимая головы, из-под бровей посмотрела ей в глаза. — Значит, и он был виноват, иначе она не находилась бы сейчас между жизнью и смертью. — Что? — взволнованно спросила Ольга. — Между жизнью и смертью? — Да, — не менее взволнованно ответила гадалка. — Она еще не мертва, но уже не жива. Её кто-то вызвал оттуда. Может быть, он, а может, кто-то другой, близкий ей человек, я не знаю, и она хочет что-то тебе доказать. Сердце Ольги, казалось, выпрыгивало из груди. — Мне тоже так показалось. Она сказала мне: «Тебе нас не разлучить». Она приходила ко мне. Во сне. Я думала, это и вправду сон. Это же был сон! Она умерла! Как она может мучить меня?! Глафира Федоровна снова посмотрела пристальным взглядом в испуганные глаза Ольги: — Мне кажется, ты чего-то не договариваешь, девочка моя. Расскажи мне всё. Может быть, я смогу тебе помочь. Ольге ничего не оставалось, как рассказать гадалке обо всем, что произошло с ней за последние два дня, рассказать обо всех своих снах и предчувствиях. Её рассказ получился сбивчивым и неопределенным. Ольга то и дело возвращалась назад, от снов к реальности, от реальности к чувствам, но Глафира Федоровна не зря общалась с людьми, она сразу поняла, что девушка просто-напросто запуталась в себе и её сейчас нужно только успокоить, внушить, что ничего серьезного с ней не произошло и бояться снов, какими бы ужасными они ни были, не нужно. Она сказала Ольге: — Да, девочка, моя, вижу, что ты попала в непростую ситуацию, тут я тебе, как говорится, не помощница. К сожалению, тебе самой придется распутывать весь этот дьявольский клубок. Но посоветовать кое-что могу. Нужно обязательно выяснить, где похоронена твоя подруга, и в ближайшей от её могилы церкви поставить за упокой её души свечку, а заодно и самой покаяться — слишком много на тебе грязи. Ведь вся вина в том, что душа этой несчастной до сих пор не может утихомириться, целиком, как я поняла, лежит на тебе. Покайся, и тогда она наверняка от тебя отступит. Уйдет, куда ей и положено. Ты меня поняла? Глафира Федоровна замолчала. Больше говорить было нечего. Ольга, как сомнамбула, поднялась, положила на стол перед гадалкой пару купюр и собралась уходить. — Милочка, — сказала Глафира Федоровна, отодвигая обратно Ольге её деньги, — я не возьму с тебя ничего. Ты же не из прихоти ко мне пришла, не из праздного любопытства. Я уважаю чужую боль, потому что знаю, что боль — это чувство, данное нашей душе для испытания, для того, чтобы душа не зачахла. И человек тогда может считать себя человеком, когда он научится ощущать чужую боль. Иди с миром, пусть тебе сопутствует удача. Потрясенная, Ольга вышла от гадалки. Машинально оделась, спустилась во двор, добрела до автобусной остановки. Значит, так и есть, как она и думала: это её вина. Из-за неё умерла Лайма и убили Сергея, из-за неё не находят сейчас покоя десятки живых людей и один мертвый. Она чувствует это. Но что надо Лайме? Почему она не может уняться? И почему гадалка сказала, что теперь Лайма успокоилась? Как это понять? И еще она сказала, что нужно ехать туда, где похоронена Лайма. Зачем? Замолить свои грехи, поставить свечку за упокой души Лаймы? Не глупость ли все это? «Почему я должна всему этому верить?» — думала Ольга. Она еще пыталась как-то унять дрожь, страх, но у неё ничего не получалось: страх оставался, волнение не проходило. Всю обратную дорогу Ольга только и думала о том, что сказала ей Глафира Федоровна. Может, и вправду стоит съездить к Лайме на могилу? А вдруг гадалка права? Вдруг она на самом деле очистится? Неужели она так черна? «Вокруг тебя, девочка моя, сплошная смерть», — вспоминала опять. Сплошная смерть! «Я не верю этому!» — мысленно кричала Ольга и терзалась от безысходности.3
С утра подполковник Силаев вытащил Михайлова в бассейн. С ним было и несколько замов, среди которых Михайлов увидел и своего нового знакомого Тарасова. — Плаваю почти каждое утро, — без тени хвастовства говорил Михайлову Силаев. — Утреннее плавание, не только бодрит, но и омолаживает. Силаев плыл по соседней дорожке. — Может, на перегонки? — Да нет уж, — засмеялся Михайлов. — Я пловец никудышный, да и техника слабовата. — Тогда извините, пройду свою норму, — сказал Силаев и быстро погреб вперед. Михайлов не мог не оценить здоровое могучее тело подполковника. Будет ли он в его годы таким ловким и сильным? «Надо бы и мне почаще наведываться в спортзал», — подумал Михайлов. Что ему мешает? Живет один, свободного времени хоть отбавляй. Вода приятно освежала тело. Огромная стеклянная стена бассейна глядела на восток. Оттуда уже выкатилось яркое пятно, крася позолотой синюю гладь воды. Все вокруг казалось фееричным, даже голоса непривычно скользили по молочной кафельной плитке, пестрой мозаике на стенах, отражались эхом от потолка, смешивались с плеском воды и приглушенной мелодией из динамиков. С Горюновым Михайлов встретился около десяти. — Что у вас новенького, Женя, — спросил, увидев на лице Горюнова сияющую улыбку. — Что-то раскопал? Горюнов небрежно бросил черную кожаную папку на стол. — Есть несколько любопытных фактов. — Выкладывай, не томи душу. — Настроение у Михайлова тоже было приподнятое. Бассейн подействовал на него взбадривающе. Горюнов с важностью сел за свой стол. — Во-первых, я выяснил причину смерти жены Кравченко — Лаймы. Горюнов демонстративно выдержал паузу. — Что бы вы думали? — вскинул он, бахвалясь, брови. — Она повесилась. — Повесилась? — чуть ли не одновременно вскрикнули Михайлов и Семенов. — И как утверждают соседи: на почве ревности. — Вот это да! — не удержался, чтобы не присвистнуть, Семенов. Он присоединял шнур к электрочайнику. Пора было побаловаться чайком. — И как вы думаете, к кому? — Горюнов обвел присутствующих таинственным взглядом. — К Ракитиной! — почти выкрикнул Семенов. — Вы абсолютно правы, коллега. К той самой Ракитиной, которая обнаружила своего дружка Кравченко убитым в собственной квартире. Не интересно ли? Недостающее звено. Круг замыкается, — торжественно закончил Горюнов. Наступила пауза. — А во-вторых? — спросил вдруг Михайлов так безразлично, будто новость совсем не произвела на него впечатления. — Что — во-вторых? — удивленно посмотрел на него Горюнов. — Ты сказал «во-первых», скажи теперь, что «во-вторых», — объяснил мысль Михайлова Семенов. Он уже распечатывал пачку индийского чая. — А во-вторых и в-третьих, уже не так интересно. Мы вчера, как я говорил, дали телеграмму матери Кравченко Будем надеяться, что она сегодня приедет. И еще. Соседи сказали, что Ракитина после смерти Лаймы Кравченко в квартире своего любовничка больше не появлялась. Он, наверное, просто прогнал её. — Или порвал с ней все отношения, — предположил Михайлов. — А может, они затаились и ждали… Ждали, пока всё перемелется? Может, это они Лайму вдвоем — а? — Горюнов будто впал в детство. — Ты слишком много читаешь детективов, — сказал Михайлов. — Но эту версию мы тоже не можем отбрасывать. У нас случайно нет фотографии Ракитиной? — посмотрел он на Горюнова. — Откуда? — развел тот руками. — Тогда дуй на её работу и по любому разыщи мне её фото. Заодно расспроси у сослуживцев, что она за человек, может, где зацепимся. А я займусь Лаймой Кравченко. — Может, у самой Ракитиной взять фотографию? — спросил Горюнов. — Пусть она пока не знает, что мы ею заинтересовались. Да и вряд ли это её рук дело. Я что-то сомневаюсь. — Тогда я пошел? — Иди. Связь, как обычно. И вечером встречаемся. — Хорошо, — сказал Горюнов и, подгоняемый любопытством, выскочил. Михайлов направился к начальнику следственного отдела. Увидев Михайлова, он поднялся из-за стола и пошел ему навстречу. — Николай Николаевич, милости просим. Извините, что никак не мог встретиться с вами: сами понимаете, текучка. И за вчерашнее тоже. Каюсь. Вы что-то хотели? — сразу перешел к делу Кольцов. — Да вот с этим происшествием, с Кравченко. Его жена не так давно покончила с собой. Где-то месяц — полтора назад. Я бы хотел посмотреть материалы. Они в архиве? — В архиве? — усмехнулся Кольцов. — Да там у нас давно нет места, до самого потолка все завалено, накопилось. Интересующие вас материалы этого года у меня в шкафу. Вы случайно не знаете номер отказного или хотя бы КУП? — К сожалению, — сказал Михайлов. — Тогда подождите секунду, я скажу Любе, она разузнает. Он вышел из кабинета и через минуту вернулся. — Сейчас Люба прогонит всё по компьютеру и даст знать. Чаю не хотите? — Да нет, спасибо, я только-только позавтракал. Как там у нас дела с розыском машины, которую догоняли гаишники? — Объявился вчера вечером владелец. По всем приметам машина была угнана у него. Кстати, неподалеку от дома того самого Кравченко. Буквально через дорогу. — Выходит, эти два события, как я и предполагал, связаны? — произнес Михайлов. — Окончательно мы ничего сказать пока не можем, машина ведь не найдена. Вот если мы её обнаружим, а в ней еще и окажется что-нибудь связанное с этим делом, тогда все и прояснится. — А если предположить? Тогда получается, что у Кравченко все-таки был кто-то, если и Скачко, и Бутенков видели за рулем женщину? — Но они могли её видеть и потом, а убийство совершить совсем другой человек. — Могло быть и так. Кольцов не сдержался и спросил: — Как вам наши ребята? — Боевые. Штаны почем зря не протирают, в кабинете не отсиживаются. — Эх, нам бы побольше свободы, а то порой так руки связаны… Да и техника: разве на такой гоняться за преступниками? — Ну это не только ваша проблема, — сказал, чтобы только поддержать разговор Михайлов, — У нас не лучше вашего. Тут в кабинет заглянула невысокая миловидная девушка в сером костюме. Увидев Михайлова, смутилась и замерла у двери. — Лев Янович, вы спрашивали номер отказного по Кравченко Лайме? — Спрашивал. — Номер 3158,- совсем зарделась она. — Спасибо, Любочка, — поднялся Кольцов и подошел к встроенному в стену шкафу. Девушка вышла. Открыв его, он оглядел снизу доверху лежавшие стопкой папки и, приподняв одну из них в середине, взглянул на номер. — Вот оно. — Достал он тонкую серую папку. — Материала, как видите, немного. Дело, скорее всего, было ясное. — Я возьму, если не возражаете, — попросил Михайлов Кольцова. — Ознакомлюсь. — Да, пожалуйста. Если меня не будет, оставите у Любы в приемной, она мне передаст. Заходите. Чем могу, тем помогу, — сказал Кольцов, закрывая за Михайловым дверь. Михайлов с благодарностью кивнул сидящей за компьютером Любе. Она снова зарделась и слегка улыбнулась. Михайлов поспешил в кабинет Горюнова. Семенов пил чай, осторожно отхлебывая. Из чашки струился пар. — Не будете? — показал он Михайлову на чашку. — Нет, нет, — отказался тот. Ему не терпелось посмотреть дело Лаймы Кравченко. Материалов было действительно не так много. Опросы свидетелей и близких, фотографии с места происшествия, заключение. Всё вроде бы правильно, логично. Предсмертная записка: «Тебе не разлучить нас», написанная рукой Лаймы, привлекла особое внимание Михайлова. «Странно, — подумал он. — Если покойная так обращается к своему мужу, значит, не он был виновников её разрыва. Следует ли из этого, что у Лаймы был любовник и Сергей знал о нем? Но почему тогда вешается она, а не он? Она так сильно была привязана к своему другу?» «Тебе не разлучить нас». Обратил ли следователь внимание на эту необычную записку? Ведь перед смертью человек обычно либо извиняется перед другими за содеянное, либо объясняет причину, толкнувшую его на суицид. Здесь же явный оттенок какой-то обиды, огорчения. В ней и упрек, и обвинение. Но все вокруг утверждают, что Ракитина и Кравченко были любовниками, а Лайма от всей души любила своего мужа. Может, никто ничего не понял? На самом деле любовник был у Лаймы, а Кравченко запретил ей встречаться с ним? Тогда кто он, этот таинственный любовник Лаймы? У Михайлова всё спуталось в голове. Одни показания соседей, другие. Допрос Кравченко. Тот ничего не отрицает: у него была любовная связь с близкой подругой его жены, узнав о которой Лайма наложила на себя руки. Близкая подруга его жены — Ракитина? Почему следователь не узнал этого? Ухватился за первый возникший мотив и счел дело закрытым? А если и Ракитина, что это меняет? Проклятая записка, она вносит только сумятицу! Михайлов еще раз пересмотрел бумаги. Почему нет опроса родственников Лаймы? Где её родители? Может, они больше чем кто-либо пролили бы свет на происшедшее? Где они могут быть? Может, живут за сотни километров отсюда? А где похоронили Лайму? На похороны-то родня в любом случае обязана была приехать. Михайлов задумался, потом пометил у себя в рабочем блокноте: — адрес родителей Лаймы; — место захоронения; — окружение (любовник?). Михайлов почувствовал, что ни на один из вопросов у него нет определенного ответа. «Придется еще раз допросить Ракитину», — решил он и это записал в своем блокноте. Семенов зазвенел чашками у свободного столика, который служил им буфетом. Увидев, что Михайлов освободился, опять спросил: — Может, все-таки чаю? — Нет, спасибо, Слава, чуть попозже. Поднялся. — Если меня будет кто искать, я поехал на квартиру Кравченко. Оттуда позвоню. Ты здесь будешь? — Пока здесь, мне еще один материал закончить надо. — Тогда я поехал, — сказал Михайлов и вышел.4
От гадалки Ольга вышла подавленная. У неё был выбор: либо продолжать встречаться с призраком по ночам, либо ехать на могилу Лаймы и там разобраться со всем окончательно, как посоветовала Глафира Федоровна. Но что она там будет делать? Скажет пару пустых слов: «Прости меня» или «Оставь меня в покое»? Что это даст? Она же не настолько суеверная. И еще гадалка велела поставить за упокой души висельницы свечку. Это нетрудно. Только разве церковь приветствует висельников? И потом, что это изменит? Она станет спать спокойно? Её перестанут терзать ночные кошмары? Ольга терялась, не знала, как поступить, не могла ни на что решиться. А может, все-таки поехать, послушать Глафиру Федоровну? Что она теряет? В конце концов, может, действительно, побывав на могиле Лаймы, она обретет покой? То же самое внушение, которого ей так сейчас не хватает. Бабушке оставит записку, что заночует у подруги, бабушка все равно не знает её подруг. Сама же тем временем возьмет билет на автобус и рванет в Пырьевку, может, там освободится от своих страхов? Дома, к радости Ольги, Ирины Петровны не было. «Наверное, пошла в магазин», — решила она. Переоделась в самое необходимое: теплый свитер, брюки, куртку; взяла из своего тайника деньги и небольшую книжицу — читать в дороге. Долго не задерживалась, боялась, что встретиться с бабушкой и придется битый час объяснять ей, куда и зачем она отправляется. Автобус на Красноармейск должен был отправиться в 13–30. Ольга взяла билет до Черемухина, а там до Пырьевки рукой подать, как объясняла ей когда-то Лайма. Сколько раз Лайма упрашивала её съездить с ней домой, но у Ольги все время не получалось: то бабушка заболеет, то проект сделать не успевает, — всегда находилась какая-нибудь причина. В последние же дни, когда Ольга переспала с Сергеем, она стала избегать Лайму. … Ольга училась еще на третьем курсе, денег практически не хватало, они с бабушкой решили сдавать третью комнату какой-нибудь студентке. Ольга вывесила объявления возле института. Лайму устроили условия. Видно, деньги у неё водились, а в общежитии жить не хотелось. Тут они и подружились. Ольга, оказывается, училась на том же факультете, что и Лайма, только на три курса старше. Общие интересы еще больше сблизили девушек. Потом пришел из армии Сергей. Ольга познакомила их, на свадьбе была свидетельницей. Да кто еще, собственно говоря, мог ею быть: в группе Лайма («Божий одуванчик», — как прозвали её одноклассники) ни с кем не сошлась, держалась незаметно и отстраненно, но к Ольге привязалась безмерно. Может, это и толкнуло её в петлю? Предательство Ольги? После свадьбы молодожены жили у Сергея, и Ольга на правах близкой подруги часто захаживала к ним, не скрывая, что ей нравится быть другом их семьи. Сергея всегда считала за младшего брата, ведь он был на два года младше её, рос, можно сказать, на её глазах во дворе. Они были, как одна семья: две сестры и брат. Но в тот вечер, помнится, ей было как-то особенно одиноко, и она, как всегда, пошла к ним. Лайма уехала на выходные к отцу, Сергей был один. Он не ездил туда. У них с тестем были какие-то разногласия. Сергей был навеселе, но Ольгу это не смутило: они часто выпивали вместе. — Не обращай внимания, — сказал он, улыбаясь. — Встретил старых приятелей. Решили устроить сабантуй. Ни с того ни сего. Знаешь, я заметил, что так лучше всего получается. Хлебали пиво до шести. Если хочешь, можешь меня догнать. У меня есть водка, ликер. Будешь? Ольга выбрала водку. Вскоре и ей стало весело. — Ты только меня не целуй, — сказал вдруг Сергей заплетающимся языком, — не целуй, а то если Лайма узнает, мне — голова с плеч. Почему он тогда сказал это, Ольга до сих пор не понимает. Может, решил поиграть с ней? — Да ладно, — рассмеялась Ольга, — нашел о чем беспокоиться. Я тебя сколько раз при Лайме целовала? Встречались — целовала, расставались — целовала, и ничего. — Ну то были дружеские поцелуи, а по-настоящему ты меня, пожалуйста, не целуй. Зачем они завели тогда тот глупый разговор? И Ольга тоже была хороша: ей бы спустить все на тормозах, перевести в шутку — нет, черт за язык дернул, голова кругом пошла. — Неужели ты так боишься моих поцелуев? — решила она поиграть с Сергеем. — А если я возьму и поцелую тебя по-настоящему? — Не надо. Лайма мне голову оторвет. — Так-таки оторвет? — стала подкрадываться к нему, как кошка, Ольга. Они сидели на диване в гостиной, по телевизору показывал что-то скучное. — И все же я попробую, — не унималась Ольга, — хотя это должен был сделать ты: именно я вас познакомила и свела. Ты меня за это ни разу даже не поблагодарил. — Я не поблагодарил? — возмутился Сергей. — А сколько раз я тебе говорил спасибо? Сколько раз угощал мороженым? — Ну, это все по-дружески, а вот из чувства благодарности… Она была уже у самых его губ, в следующее мгновение жадно впилась в них. Что на неё нашло? — Ах! Ах! — театрально вскочил с дивана Сергей. — Она все-таки совершила это, совершила, негодница! Да ты знаешь, что я теперь с тобой сделаю? Я тебя растерзаю, распотрошу! — набросился на неё в шутку и стал лохматить волосы. Это завело её, но она, чтобы еще больше подзадорить Сергея, уперлась руками в его грудь. — Ты! — взвизгнула громко. — Ты испортил мне прическу! — Я? — выпалил Сергей. — Ты, ты, ты! — зашептала она быстро и, неожиданно ослабив напор, снова прильнула к его губам. На этот раз их уста не разъединились…* * *
Автобус полз, казалось, как черепаха. До Черемухина почти два часа езды. Можно было и поспать, и выспаться, и вспомнить всё, что еще не позабылось. Тогда Ольга вернулась домой счастливая, тело еще чувствовало его тяжесть и ласки. Но ощущение это скорее было связано с её телом, чем с образом Сергея. Теперь она понимала, что ей тогда вовсе не Сергей был нужен, а мужчина, просто мужчина. Сильный, внимательный, ласковый, не копающийся в её проблемах и не терзающий душу. Но, видно, так было угодно Богу, что на месте этого нужного тогда ей мужчины оказался именно Сергей. Как по иронии судьбы. Она ведь не сходила от него с ума, ей просто было хорошо с ним. Тогда она не чувствовала себя одинокой и никому не нужной. Если бы Лайма могла её понять… Но Лайма любила Сергея без памяти, а любовь, если она всепоглощающая, всегда крайне эгоистична. Этого-то, скорее всего, душа Лаймы и не выдержала…5
Горюнов попал в конструкторский отдел, где работала Ракитина, перед самым обедом. Видно было, что рабочая атмосфера уже спала. Даже начальник отдела Белявский, невысокий, склонный к полноте добряк, и тот, что называется, «ловил гав». Его стол стоял особняком в огромной, почти полностью заставленной кульманами комнате. Видно, ему не нашлось отдельного кабинета, а возможно, так было специально продумано для поддержания трудовой дисциплины. Но, даже несмотря на присутствие начальника, в заметном томлении сотрудников чувствовалось ожидание полуденного часа. Горюнов безошибочно направился к его столику. — Здравствуйте, — сказал он и сразу же представился. Белявский удивленно посмотрел на него. Личность вошедшего Горюнова ничего ему не говорила. — Чем могу быть полезен? — Я хотел бы встретиться с Ракитиной Ольгой Викторовной, — сказал Горюнов. Белявский нахмурился, глянул куда-то в сторону и, растягивая слова, проговорил: — Кажется, и я хотел бы ее видеть. Секундочку, — проронил он вслед за этим, откинулся на свое кресло и, опять глядя куда-то в сторону, громко крикнул: — Валерия! Валерия Кузьминична! Что там теперь с нашей милой Ольгой? Из-за одного из кульманов выглянула светло-рыжая веснушчатая головка: — Она на больничном, Глеб Сергеевич. — На больничном, — флегматично сказал, обращаясь теперь к Горюнову, Белявский. — Жаль, — с досадой в голосе сказал Горюнов. — А как давно? — спросил он после некоторой паузы. Их разговор напомнил Горюнову игру в испорченный телефон. — Валерия! — снова позвал сотрудницу Белявский. — Как давно? — Второй день, — ответила та, опять выглянув из-за кульмана. — Второй день, — передал Белявский услышанное Горюнову. — А если не секрет, что она натворила? — Пока ничего, не волнуйтесь. Она проходит по одному делу очень ценным свидетелем, — передразнивая манеру Белявского, ответил Горюнов. — Ага, — понимающе хмыкнул тот и снова нахмурился. — Вам, конечно же, нужна её характеристика? — Неплохо бы, — сказал Горюнов, не торопя собеседника. Ему понравилось с ним играть. — А вам хорошая нужна характеристика или объективная? — Белявский, казалось, ничего не боялся. Он начинал нравиться Горюнову. — Объективная, — наклонился к самому Белявскому Горюнов и шепотом сказал: — И неплохо бы её фотографию. Девять на двенадцать. Можно черно-белую. На лбу Белявского снова собрались складки. Без выработки и принятия решения он, очевидно, действовать не мог. — Филипп Филиппович! — после некоторой паузы громко позвал он еще одного сотрудника. Где-то в чаще кульманов раздался мышиный шелест. — Я вас слушаю, — из ниоткуда появился плотный кучерявый мужчина лет сорока пяти в мятом сером пиджаке и с карандашом за ухом. — Филипп Филиппович, помните, у нас где-то передовики были? Теперь настала очередь задуматься Филиппу Филипповичу: — Кажется… Да. На шкафу. Где же им еще быть? Он подошел к высокому шкафу, забитому бумагами и вытащил сверху запыленный фанерный стенд. Затем, выудив откуда-то из-за шкафа тряпку, стер с его боков пыль и поднес к столу начальника. — Вот, — протянул он стенд Белявскому. Горюнов посмотрел на фото Ракитиной и нашел, что оригинал не так уж сильно и состарился. — Вы разрешите, снять её фотографию? — Пожалуйста, теперь все равно никто не соревнуется — времена изменились. Кто мы сейчас: передовики или отстающие, — сам черт не разберет. Белявский произнес это с таким пафосом, с такой философской отстраненностью, что Горюнов едва не рассмеялся. Нет, Белявский — мужик что надо! В компании с ним, наверное, не скучно. Горюнов поднялся, убирая фотографию Ракитиной в карман: — Тогда я откланяюсь? — А характеристика? — Мне, собственно, нужна была только фотография. — Так бы сразу и сказали, — обиженно пробубнел Белявский. Когда Горюнов вернулся в горотдел, Михайлов еще был в кабинете. Он так и не смог уехать. Еремин хотел слышать все сам. — Ваше задание выполнено, товарищ майор, — сказал Горюнов и протянул Михайлову фотографию Ракитиной. — Хорошо, — как ни в чем не бывало произнес Михайлов. — Ты обедал? — Еще нет, — ответил Горюнов. — Тогда дуй на обед, а после заскочи, пожалуйста, в институт, где училась Лайма, и выясни адрес её родителей. С ними, я чувствую, нам тоже придется встретиться. Я тем временем еще раз загляну на квартиру Кравченко: возникли кой-какие вопросы. — Тогда до вечера? — спросил Горюнов, обрадованный таким поворотом дела: он давно проголодался. — До вечера, — сказал Михайлов и посмотрел на снимок Ракитиной. «Фотогеничная», — подумал он. Горюнова уже и след простыл.6
Михайлов позвонил в квартиру, соседнюю с Кравченко. Дверь открыла невысокая пожилая женщина. — Простите, пожалуйста, Алена Дмитриевна, я майор Михайлов из милиции. Я понимаю, что вас не так давно опрашивал следователь по поводу вашего соседа, Сергея Кравченко, но тут у нас появились новые вопросы. Вы не могли бы мне помочь? Женщина подозрительно окинула Михайлова взглядом и, прищурив глаза, внимательно прочитала протянутое служебное удостоверение, потом раскрыла дверь и пригласила войти: — Проходите. Михайлов вошел. В гостиной Алены Дмитриевны сидела еще одна старушка. Михайлов поздоровался и с ней. Алена Дмитриевна жестом пригласила Михайлова сесть в кресло, сама опустилась на диван. — Слушаю вас, Николай Николаевич, — сказала она и тут же объяснила своей подруге цель визита Михайлова: — Товарищ из милиции, пришел узнать о Сергее, которого убили. — А! — оживилась подруга Алены Дмитриевны. — Как жаль, что я так много пропустила — уезжала накануне вечером. Я тоже соседка, только живу этажом выше. Я и не думала, что она на такое способна, а она вишь как! Зарезала его, и где только столько дней скрывалась? Вы её поймали? — Погодите, погодите… — Елена Юрьевна. — Елена Юрьевна, я что-то не пойму. Вы о ком говорите? — Михайлов был в недоумении. — Как — о ком? О Лайме, конечно. Я ведь её тогда видела, перед отъездом. Тут пришла очередь удивляться её подруге. — Да что ты такое говоришь, Леночка. Лайма же умерла два месяца назад. Старушка заерзала в кресле, потянулась к Михайлову за поддержкой, но Елена Юрьевна была непоколебима. Она прищурилась, будто обдумывая сказанное, и подтвердила: — Вот и я была поражена. — Она выпрямилась и уставилась мимо Михайлова куда-то в стену. — Я даже остолбенела, когда увидела её. Ну, думаю, призраки в доме появились. — Елена Юрьевна перевела взгляд на Михайлова. — Она и прошла в квартиру, ни разу не обернувшись, как лунатик какой-то. Я наверху стою, спускаться боюсь, думаю, неужто покойники мерещиться стали? Ущипнула себя, когда она в квартиру вошла, — нет, живая я. Может, думаю, её ущипнуть надо было? Михайлов не знал, что и сказать. Старушка вроде на выжившую из ума не похожа, но слова её вполне можно принять за бред душевнобольного. Без малейшего сомнения она утверждает, что видела покойницу. — Елена Юрьевна, а вы не ошиблись часом? — спросил Михайлов. — Не с этой ли женщиной вы тогда столкнулись? — протянул Михайлов фотографию Ракитиной. Старушка аккуратно взяла из его рук снимок, удалила его на расстояние вытянутой руки и, прищурившись, с минуту рассматривала. Потом вернула Михайлову. — Да нет, нет, что вы, не эта. Та и полнее была, и лицом потемнее. — Но может, разглядеть её как следует вам не позволяло освещение? — спросил Михайлов. — Да куда там не позволяло, — обиделась старушка. — Это я, наоборот, в тени стояла, а она на свету. Михайлов все же опять протянул ей фотографию. — Посмотрите еще раз, пожалуйста, Елена Юрьевна, еще раз, — попросил он. Старушка снова взглянула на фото, выпятила узкие губы. На лбу её собралисьскладки. — Нет, не эта, точно. — А как же быть с тем фактом, что Лайма умерла больше месяца назад? — повторяя слова Алены Дмитриевны, сказал Михайлов. — Я и сама удивлялась и никому до сих пор об этом не рассказывала: еще за дурочку примут. Ну а вы как-никак милиция, наверное, должны знать, иначе как вам расследовать? — Вы правы, — сказал, поднимаясь, Михайлов. — Вы что-то еще хотели узнать? — спросила Алена Дмитриевна. — Да. Как жили супруги Кравченко? Вы не замечали между ними каких-нибудь ссор или распрей? Алена Дмитриевна немного подумала. — Нет, нет. Знаете, чтобы так, как другие — с криками, с грохотом — такого никогда не было. Да и жили-то они у нас всего несколько месяцев — что там увидишь? Ну, встретишь иногда на лестнице, поздороваешься. Нет, нормально жили. Как все. Еще что-то? Видно было, что она всей душой хотела помочь Михайлову. — Да нет, кажется, больше ничего, — направился к дверям Михайлов. — Я, пожалуй, пойду. Алена Дмитриевна закрыла за ним дверь и вернулась назад. — Странная эта милиция, — сказала Елена Юрьевна. — Им правду говоришь, а они не верят. — Да как же поверишь в то, что ты покойницу встретила? — А что мне покойница! Я ведь рассказываю то, что видела, — возмущенно ответила Елена Юрьевна, — а не выдумываю!* * *
Михайлов еще с минуту постоял на лестничной площадке. Старуха, видно, совсем тронулась. Смерть Лаймы Кравченко официально зафиксирована. Её похоронили. Цветы на могиле давно, наверное, проросли. Но и просто так, ради красного словца, вряд ли старуха болтала бы. Выходит, она все-таки кого-то видела? Кого? Переодетую Ракитину? Но Лайма и Ракитина даже отдаленно не похожи ни ростом, ни комплекцией. Тогда кто приходил в квартиру Кравченко накануне убийства? Михайлов вошел в квартиру потерпевшего и набрал по телефону дежурную часть. — Это майор Михайлов. Горюнов еще не вернулся? — Нет, товарищ майор. Тут одна женщина пришла, говорит, что она мать того, убитого, что без головы. — Кравченко? — Наверное. — А Семенов у себя? — Сейчас узнаю. Через минуту в трубке снова раздался голос дежурного: — У себя, товарищ майор. — Тогда скажи ему, пусть свозит мать Кравченко на опознание и обратно с ней в горотдел. Я к тому времени подъеду. — Передам, товарищ майор. Если объявится Горюнов, что ему сообщить? — Пусть тоже срочно едет к себе, нам надо встретиться. Михайлов положил трубку. Кажется, лед тронулся. Он еще раз посмотрел на фотографию Лаймы на стене. Все-таки что-то знакомое проступало в четких чертах её лица. Глаза у Лаймы почти, как у Ракитиной. И если подбородок Ракитиной приделать вместо подбородка Лаймы, они, кажется, буду неразличимы. Неужели они в жизни были похожи? «Черт его знает», — чертыхнулся Михайлов и, выйдя из квартиры Кравченко, закрыл на замок дверь.7
Всю дорогу Бряка был не в себе. Он сидел на заднем сиденье, и его то и дело пробирала дрожь. — Ребята, может, домой поедем, вдруг там менты? Его старшие товарищи Санька Прыщ и Толик, которым давно перевалило за четырнадцать, не выказывали никакого волнения. — Что ты все хнычешь, — не отрываясь от дороги и умело манипулируя рулем, говорил Сенька, самый старший, высокий для своих лет, крепкий и кучерявый. — Какие там в районе менты? Их там никогда днем с огнем не сыщешь. Да мы и не будем там разъезжать, купим по бутылочке пива — и обратно. Они катались уже минут двадцать. Поначалу вдоль посадок по грунтовке, но это было неинтересно — сильно не разгонишься, не успел набрать скорость — посадка закончилась, дальше колхозные поля, пашня, там их могли увидеть. Сенька и предложить мотнуться в район за пивом, показав несколько червонцев. — Где взял? — спросил Толик. — Заначка, — ответил Прыщ. Толика не нужно было долго уговаривать. А вот Бряка, самый младший из всех, вдруг запротестовал: а если поймают? — Да кому ты нужен, сопля зеленая! — глянул на него с презрением Прыщ. — Мы же её не угоняем, только прокатимся немного. Ничего тебе не будет, ты еще несовершеннолетний, — закончил Прыщ. Бряка и верил ему, и не верил. Тот все-таки был старше, знал больше. Может, и вправду им ничего не сделают? — Поехали, — опять сказал Прыщ и вырулил на дорогу, ведущую в район. Но Бряке было боязно. И хотя он знал, что отец в крайнем случае только накричит на него, не находил себе места. Доводы Прыща казались ему малоубедительными, поэтому он всю дорогу умолял приятелей вернуться домой. Однако скорость и бодрая музыка только подхлестывали неуемных сорванцов. — Гляди, как по трассе классно гнать, — сказал Толик, сидевший на переднем сиденье вполоборота, закинув ногу на ногу. Они уже мчались к переезду, и Сенька, как заправский водитель, стал сбавлять скорость. Машина неуклюже перебралась через железнодорожные рельсы. За переездом Сенька снова добавил газа, и они стрелой вылетели из посадки, заслоняющей железнодорожную ветку. На повороте, ведущем в район, ребята неожиданно увидели гаишника. Тот сидел на черном «МТ» с коляской и пил воду из бутылки. Теперь уже испугались все. Сенька вывернул руль вправо и, не снижая скорости, попытался проскочить мимо милиционера незамеченным, но тот обратил внимание на сидящих в «Жигулях» малолеток и, отшвырнув бутылку, вскочил на сиденье, мигом завел мотоцикл и рванул за машиной. — Ну что, что я говорил? — захныкал опять Бряка. — Да заткнись ты! — бросил ему Прыщ, решая, что делать. Он и сам растерялся при виде мента. Они ведь здесь никогда не стояли. Конечно, не ему бежать от милиционера. «Лучше, наверное, остановиться», — подумал Сенька, переключил на нейтралку и сбросил газ. Машина, прокатившись еще несколько метров, приткнулась у обочины. Гаишник притормозил рядом, громко зашуршав гравием, рассыпанным вдоль асфальта, слез с мотоцикла и подошел к ним. — Так, так, ребятки, покататься, значит, надумали? — спросил он, заглядывая в салон. — Нет, нет, сидите, сидите, — сказал, заметив движение озорников. — Хотя нет. Ну-ка перебирайтесь все на заднее сиденье, живо! Сеньке и Толику ничего не оставалось, как выполнить команду. — Дяденька, дяденька, мы не хотели, — заныл сразу же Бряка, но милиционер пропустил его рев мимо ушей. Сенька и Толик повесили носы. Милиционер связался с райотделом и сообщил о случившемся. — Требуется помощь для транспортировки автомобиля. Как поняли? — Понял вас хорошо. Скоро будем, — прошипело из рации. Ребята сидели не шелохнувшись. Даже Бряка перестал ныть. Гаишник стал осматривать машину, глянул на номера. Что-то знакомое показалось ему в комбинации цифр. Он достал из бокового кармана блокнот и, полистав его, нашел нужную страницу. Еще раз взглянув на номерной знак, присвистнул от удивления и спрятал блокнот обратно. Затем подошел к задней дверце машины, открыл её, посмотрел внимательно на ребят и спросил: — Ну, признавайтесь, у кого вы ее угнали? На мальчуганов жалко было смотреть. У каждого была каша в голове. Прыща конечно же отец исполосует, как он это часто делает. Бряку с неделю не будут выпускать на улицу. Толику запретят играть на приставке. — Что молчите? — опять спросил гаишник. — Мы её не угоняли, — пробурчал едва слышно Сенька. — Мы её нашли. — Так, так, — произнес милиционер, рассматривая ребят. Мороки кому-то прибавится. А вот хозяину радости: машина в целости и сохранности, ничего не снято, не скручено. Иные находят вообще без запчастей, а то и сгоревшими. — Вы местные? — спросил гаишник, не сводя с парней глаз. — Тутошние, — опять негромко произнес Сенька. — И то хорошо, — милиционер повернул голову в сторону виднеющихся на горизонте домов. Со стороны поселка к ним уже приближался милицейский «уазик». — Вот и сопровождение. Сейчас проедем в райотдел, будем разбираться. Гаишник отошел от машины и остановился на краю дороги. «Уазик» подъехал прямо к нему.8
Когда Семенов вернулся из морга, Михайлов сидел в кабинете. Мать Кравченко осталась пока в коридоре. — Мы прибыли, — сказал Михайлову Семенов. — Как прошло опознание? — Она узнала его. У него под левой мышкой была родинка. — Как она? — спросил Михайлов, обдумывая, сейчас поговорить с матерью Кравченко или погодя. — Крепенькая оказалась старушка: в обморок не падала. Сейчас вроде в норме. Позвать? — Зови, будем беседовать. Семенов выглянул в коридор и пригласил мать Кравченко зайти. Это была еще не старая женщина. Однако судьба оставила на ней свой отпечаток. Мешки под глазами и складки в уголках рта. Щеки обвисли, лоб изборожден, волосы сыпались на её худые узкие плечи. Взгляд пустой и потухший. Она, наверное, многое в жизни повидала, много страдала. Теперь еще пережила сына, который к тому же умер не своей смертью. Михайлов подумал, что лучше бы, конечно, перенести разговор: так сильно она была подавлена. Но когда еще выпадет случай? Да и слишком много накопилось невыясненных вопросов. Из вежливости он сказал: — Вы сможете со мной разговаривать или перенесем разговор на другой день? — Да что там переносить, — выдавила из себя Кравченко. — Давайте уж сейчас. Михайлов еще раз с сомнением посмотрел на неё, но беседу не прервал: расследование не терпело отлагательств. — Как вас зовут? — спросил Михайлов. — Елена Ивановна. Он записал её данные. Они, оказываются, ровесники. — Скажите, Елена Ивановна, — спросил Михайлов, — вы подозреваете кого-нибудь в смерти вашего сына? — Да кого? Только его. — Она не поднимала на Михайлова глаз. — Кого его? — уточнил Михайлов. — Отца Лаймы. Он уже давно грозился убить Сережу. — Конкретнее, пожалуйста, Елена Ивановна. Когда отец Лаймы грозился убить вашего сына? — Тогда еще, когда забирал Лайму. — Куда забирал? — С собой. Он ведь не дал Лайму хоронить здесь. Сказал, что Лайма будет лежать только дома и увез её. Сережа даже возразить ничего не мог. Он всегда не любил Сережу. Михайлов попытался сложить вместе фишки этого домино. — Значит, Лайму похоронили не в городе? — Я же вам сказала: он увез её с собой. — А куда, вы, случайно, не знаете? — Её ответ мог ускорить поиски. — Как же не знаю: к себе, в Пырьевку. — В Пырьевку? — переспросил Михайлов. — Да, она оттуда, там живет её отец. Михайлов пометил в своем блокноте. Кажется, что-то начинает проясняться. — А почему Сергей не воспрепятствовал этому? — Я же говорю вам: у них с отцом Лаймы были натянутые отношения. Её отец не хотел даже, чтобы она выходила за Сережу замуж. Категорически был против. Даже на свадьбу не приехал. Я всё сама тянула. — А вы как относились к Лайме? — не удержался Михайлов, чтобы не задать и этот вопрос. — Мне все равно, с кем встречается мой сын, лишь бы он был счастлив. — Но и отец Лаймы, наверное, хотел счастья для дочери? — спросил Михайлов. — Да если бы он хотел, то не препятствовал бы браку. Она же любила моего Сережу, души в нем не чаяла. Разве он не видел? — У каждого родителя свой взгляд на такие вещи. Может, отец Лаймы ничего не замечал? — Да видел он всё, видел. Разве это скроешь? И Сережа её сильно любил. Может, это его и заело? Михайлов предпочел промолчать. — А как вы объясните смерть Лаймы? — Здесь Сережа не виноват. Это всё та курва — Ольга. Она его с толку сбила. — А ведь, насколько нам известно, они давно знакомы — ваш Сергей и Ракитина. — Ну так что ж, что давно. Это не давало ей права лезть в кровать к женатому мужчине, — вдруг прорезалась у матери Кравченко неприкрытая злость. Видно, она и Ракитину не очень-то жаловала. — И потом, когда всё это случилось… — продолжала она, — когда Лайма покончила с собой, Сергей сразу же прогнал эту стерву. Он видеть её больше не мог, я знаю. Разве это не доказательство? Может, даже она его и убила. Михайлов не стал её переубеждать. — Тогда еще один вопрос: как жили Сергей с Лаймой? Мать Кравченко недоверчиво посмотрела узкими, вдруг похолодевшими глазами на Михайлова и сказала: — Я же говорила вам: душа в душу, как голубки. Да вы хоть кого спросите, в доме вам о них каждый скажет. С минуту Михайлов обдумывал услышанное, переваривал. Молчала и мать Кравченко. Вроде больше спросить нечего. — Вот еще, — вдруг всплыло у Михайлова. — Скажите, а вы случайно не знаете, Лайма водила машину? — Водила. Сережа еще собирался машину покупать, а ездить не умел. Я ему говорила: как же ты учиться будешь, а он мне: Лайма научит, она, мол, хорошо водит. Михайлов переглянулся с Семеновым. Появлялись новые вопросы. Он зацепился за слова матери Кравченко: — Так вы говорите, что Сергей собирался покупать машину? Но ведь он нигде не работал, только пришел из армии? Женщина опять взглянула на Михайлова с недовольством. — Да, денег у него не было. И за это многие его не любили. А на машину он бы скопил, он у меня знаете какой был? Работящий, сильный, не в пример своему отцу! — А вы давно с ним не живете? — С кем? — спросила мать Кравченко. — С мужем? — А кто вам сказала, что у меня был муж? У меня его никогда и не было. Михайлов почувствовал себя неловко. — Простите, я не хотел вас обидеть. Михайлов еще раз просмотрел в блокноте свои записи. Кажется, ему больше не о чем было спросить. — Скажите, — прервала его размышления мать Кравченко, — а тело Сережи я могу забрать? — Тело? — спросил Семенов. — Без головы? Мать Кравченко обожгла его взглядом. — Конечно, можете, — сказал, почувствовав негодование женщины, Михайлов. — Только как хоронить-то будете без головы? — Разве вы её не найдете? — с упреком в голосе бросила она. — Этим занимает вся милиция, — сказал Семенов. — Конечно, найдем. — И все-таки я хотела бы забрать тело сына, — твердо повторила мать Кравченко. — Хорошо, — сказал Михайлов. — Мы позвоним. Тело вам выдадут. — Спасибо, — тихо сказала Елена Ивановна и замолчала, замкнувшись в себе. Потом, почувствовав, что вопросов к ней больше нет, спросила: — Я могу идти? — Да, пожалуйста, — ответил Михайлов. Она поднялась и, сгорбившись, медленно вышла из кабинета. Семенов проводил её долгим взглядом. — Еще вроде нестарая на вид, а злости… — Да, злости у нее хватает. Буквально все принимает в штыки. — Как же она с такой злобой живет? — спросил Семенов. — Кто её знает, — ответил Михайлов. — Может, она и не живет вовсе.9
— Итак, подытожим, — сказал Михайлов, когда его коллеги, Семенов и только что вернувшийся Горюнов, расселись за свои столы. Горюнов наконец-то привез адрес отца Лаймы. Он один остался белым пятном в этой истории. Значит, все дороги вели в Пырьевку. — Так как друзей и знакомых у Кравченко было немного, круг подозреваемых в его убийстве… — И обезглавливании, — вставил Горюнов. — … и обезглавливании, — согласился с подсказкой Михайлов, — сузился до трех человек. Первая — Ракитина, близкая подруга Кравченко и его последняя любовница. Поводом для убийства мог стать отказ Кравченко встречаться с ней дальше. — Притянуто за уши, — сказал Горюнов. — Согласен. Но исключить полностью эту версию мы не вправе. — А если шантаж? — предположил Семенов. — Допустим, Лайма не повесилась, а её вздернул сам Кравченко? Может, она его довела? Ракитина догадалась об этом или знала наверняка и стала его шантажировать! — Семеновна! — воскликнул Горюнов. — Ты все перекрутил! Убили-то Кравченко, а не Ракитину! — Выходит, Ракитина отпадает? — Пока сходит на нижнюю ступеньку, — сказал Михайлов. — Теперь отец Лаймы. У него есть и повод, и возможности для совершения убийства. Как рассказала мать Кравченко, он ненавидел своего зятя и даже не хотел, чтобы Лайма выходила за него замуж. После того, как он узнаёт о смерти дочери, в чем, бесспорно, был виноват Кравченко, он пробирается к нему в квартиру и убивает, когда тот засыпает. — Так-то всё вроде логично, — с сомнением произнес Горюнов, — только непонятно, зачем его обезглавили и почему нигде нет крови, а только несколько капель на подушке? — Это уже загадка… — заметил Михайлов. — И, наконец, Лайма. Это вообще, как вы говорите, из области фантастики. Если допустить, что её видела накануне убийства соседка и инспектор ГАИ в преследуемой машине, то из этого выходит, что Лайма осталась каким-то образом жива и таким странным способом просто-напросто отомстила своему любимому муженьку за измену. — Этого нормальный ум не воспринимает. — А если предположить, что она не умерла, а просто заболела этой, как её, черт… Каталепсией? С виду человек мертв, а на самом деле спит, — сказал Семенов. — Ага! — ввернул с поддевкой Горюнов. — И как утверждал в старину один врач: единственный способ убедиться, жив человек или мертв — подождать, когда его тело начнет разлагаться. Семеновна, ты меня убиваешь. Она же повесилась! — Ладно вам, хохмачи. Давайте серьезнее, — прервал их перебранку Михайлов. — Итак, на ком остановимся? Он вопросительно посмотрел на своих коллег. Горюнов пожал плечами. Семенов произнес: — Мне кажется, нужно снова допросить Ракитину, потом отца Лаймы… — И вскрыть могилу его дочери, — закончил за него Горюнов. — Этого я не говорил, — помотал головой Семенов. — Но без этого нам, наверное, не обойтись, — согласился с Горюновым Михайлов. — Надо все-таки удостовериться, что Лайма погребена, хотя я и не верю в чудеса. Неожиданно зазвонил телефон. Горюнов поднял трубку: — Горюнов слушает. Наступила минутная пауза. — Ну, я следователь, — сказал в трубку Горюнов. — Кто говорит? Бабушка Ольги Ракитиной? — Горюнов замахал руками, показывая Михайлову, чтобы тот взял трубку спаренного аппарата. — Нет-нет, вы обратились по адресу. Нет, не заняты. Михайлов тоже поднял трубку. — Понимаете, — говорила Ирина Петровна, — я пришла домой, а Оли нет. Заволновалась. Ведь она давно должна быть дома. И тут смотрю: свитера её теплого нет, курточки тоже, и она мне оставила записку, что идет к подруге и останется там ночевать. Но я не знаю, что это за подруга. Оля никогда раньше ни у каких подруг не ночевала. Я забеспокоилась, а в пальто нашла ваш телефон, подумала, что может, она у вас, может, просто так написала записку, чтобы меня не тревожить? — Да нет, — сказал Горюнов, — внучки вашей у нас нет, мы бы сами не прочь встретиться с ней. А скажите, пожалуйста, как давно она ушла? — Не знаю. Я вернулась часа в два, её не было. К подружке как будто еще рано идти, да Оля меня б заранее предупредила, а то как ушла утром к гадалке, так я её и не видела. — Простите, как вас зовут? — вмешался в разговор Михайлов. — Я майор Михайлов. Это я оставлял этот телефон вашей внучке. — Ирина Петровна, — раздалось в трубке. — Ирина Петровна, вы сказали, что Ольга обращалась к гадалке? — Да, я посоветовала. Понимаете, ночью ей приснилась её умершая подруга. — Лайма? — Лайма. Откуда вы знаете? — Догадываюсь, Ирина Петровна. — Сон странный был какой-то, вот я и отправила её к своей старой знакомой. Говорят, она в этом разбирается. — Ясно, — сказал Михайлов. — И с тех пор вы её не видели? — Нет, только вот записка. Но писала она её уже, как я поняла, после визита к Глафире Федоровне. — Кто это? — Гадалка. — Понятно. Значит, сейчас Ольги дома нет. — Нет. И я не знаю, что и думать. — Ничего. Не волнуйтесь, ложитесь спокойно отдыхать, она, скорее всего, на самом деле у подруги. — Хорошо, если так, — будто успокоившись, сказала Ирина Петровна. — Да, и еще, — проговорил Михайлов. — Ирина Петровна, я очень попрошу вас, когда всё-таки появится Ольга, пусть позвонит нам по этому самому телефону. Договорились? — Я передам ей. Обязательно. — Голос Ирины Петровны еще дрожал. — Вот и спасибо. До свиданья. Не тревожьтесь, пожалуйста, спите спокойно. — До свиданья, — тихо промолвила бабушка Ракитиной и положила трубку. — Ну вот, — безрадостно произнес Михайлов. — Теперь и Ракитина пропала. Он обратился к Семенову. — Славик, запишите себе, пожалуйста. Мать Кравченко сказала, что он собирался покупать машину. Средств у него, как мы понимаем, не было. Отработайте эту линию. Может, мы вообще не там ищем, и родственники Кравченко здесь совсем ни при чем? — Хорошо, товарищ майор. Снова затрещал телефон. Теперь взял трубку Михайлов. — Майор Михайлов слушает. Так. Так. Когда? Давно пришло сообщение? Два часа назад? Да что ж вы там, мать вашу, заснули, что ли? — с раздражением воскликнул он, бросил трубку и неожиданно для всех улыбнулся: — Хоть одна хорошая новость за целый день. — Не томите, Николай Николаевич, — запричитал Горюнов. — Нашлись «Жигули», которые преследовал Скачко. — Где?! — воскликнули хором Горюнов и Семенов. — В районе Черемухина. Где это? — Черемухино? Это же райцентр к северу от нас. На машине чуть больше часа езды, — сказал всезнайка Горюнов и вдруг просветлел: — Постойте, а ведь Лайма из Черемухинского района. Деревня Пырьевка. Я ведь сегодня узнавал! Михайлов тоже обрадовался. Все дороги ведут в Рим. — Значит, завтра прямо с утра в Черемухино. — А на чем? — спросил Михайлова Горюнов. — На твоем «Москвиче», если не возражаешь. Насчет бензина я договорюсь с Силаевым, тебя заправят. Нет, лучше заправься сегодня, а завтра часов в семь и выедем. — А я, товарищ майор, с вами? — Нет, ты останешься. У тебя есть работа. А если Ракитина объявится, задашь ей новые вопросы. А лучше разыщи её сам. Как ты понимаешь, она у нас подозреваемый номер два. — А первый кто? — спросил Семенов. — Пока остается отец Лаймы.Часть III СКРЕЩЕНИЕ
«Все дороги ведут в Рим» Ж. Лафонтен «Третейский судья, брат милосердия и пустынник»
Последние комментарии
1 минута 37 секунд назад
4 часов 17 минут назад
4 часов 26 минут назад
4 часов 32 минут назад
4 часов 52 минут назад
5 часов 1 минута назад