История одного эвфемизма [Виктория Ушинскене] (fb2) читать постранично
- История одного эвфемизма 35 Кб скачать: (fb2) читать: (полностью) - (постранично) - Виктория Ушинскене
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
История одного эвфемизма
Виктория Ушинскене Вильнюсский университет Причиной изменений и инноваций, происходящих в лексической структуре языка, нередко является табуизация, или языковой запрет на употребление ряда слов, порождающий возникновение эвфемизмов [Milewski 1959, 11; Widłak 1964, 93—96; Ларин 1977, 110]. Более или менее систематически явление языкового запрета охватывает лишь некоторые семантические группы словаря: на стадии первобытных верований к таковым относится лексика, связанная с культовыми и магическими представлениями, в новое время — это прежде всего ругательства и наименования физиологических отправлений [Ларин 1977, 101—108; Milewski 1959, 58]. Таким образом, в каждом социуме для выражения определенных понятий могут использоваться слова, допустимые с точки зрения общественной цензуры, тогда как другие языковые формы, соответствующие этому содержанию, оказываются полностью или частично изъятыми из обихода. Нетабуированной, т. е. нейтральной, является, естественно, бо́льшая часть лексики любого языка, хотя потенциально нейтральные лексемы также могут оказаться в сфере запрета в отдельных идиолектах, напр., в результате психопатологических особенностей личности говорящего [Freud 1948, 29]. Поскольку языковому запрету подвергается исключительно форма слова, но не его содержание, использование эвфемистических субститутов является отражением своего рода коллективного лицемерия, основанного на религиозных и нравственно-этических представлениях данного социума [Widłak 1964, 96; Ларин 1977, 109]. Иначе говоря, употребление эвфемизма в конкретной речевой ситуации сопряжено с моментом негласного соглашения между говорящими по поводу дозволенности и целесообразности использования той или иной словоформы. При этом функционирование субститутов табуизированных слов опирается на системные (чаще всего синонимические) отношения внутри семантической структуры данного языка, поскольку взаимозависимость отдельных элементов этой структуры, их взаимопроникновение является основным условием сохранения коммуникативного содержания в случаях замены слова-табу эвфемизмом [Видлак 1967, 277—278]. В процессе эвфемистической субституции обычно используется многозначное слово, у которого лишь один компонент семантической структуры (как правило, не доминантный) пересекается с семантикой табуизированной формы, при этом говорящий «как бы отвлекает внимание собеседника от запретного понятия, подразумевая, по крайней мере формально, другие содержания» [там же, 276]. Вследствие того, что остальные значения субститута остаются не втянутыми в семантическое поле слова-табу, он образует своего рода формальный противовес по отношению к табуизированной лексеме: ср., напр., ликвидировать вм. убить, попросить вм. выгнать, позаимствовать вм. украсть, уйти вм. умереть (в последнем значении ср. также англ. pass away, франц. passer, нем. dahingehen, польск. odejść и т. п.). Наши наблюдения позволяют утверждать, что в противном случае, т. е. когда семантический спектр эвфемизма сужается и его употребление в качестве синонима слова-табу становится превалирующим, механизм эвфемистической «защиты» нарушается и бывший субститут сам переходит в разряд нежелательной лексики. Характерным примером подобного развития может послужить незавидная судьба слова хер < цр.-слав. xѣръ в русском языке. В предлагаемом далее историко-этимологическом очерке предпринята попытка глубже проникнуть в суть семантических и стилистических изменений, произошедших с данным словом. Унаследованное русским языком из церковнославянского в качестве старого наименования кириллической буквы х, данное слово не имеет однозначной этимологической интерпретации. Сохранение начального х‑ перед ‑ѣ‑, т. е. отсутствие следов праславянской палатализации, наводит на мысль о заимствовании. Так, Вайан рассматривал ст.-слав. хѣръ как сокращение греч. χερουβίμ < др.-евр. kerūbim, мн. ч. ‘херувимы’, отмечая, что именно этим словом иллюстрировалась буква х при обучении славянской азбуке [Vaillant 1955, 29—30; Фасмер 4, 232]. Однако некоторые современные исследователи считают такое объяснение недостаточно аргументированным, предлагая иные этимологические версии [Загребин 2001, 107; Черных 2, 337—338]. Сомнения вызывает, к примеру, следующий момент: в отличии от литтеронима хѣръ слово херѹвимъ в древнейших старославянских памятниках обычно пишется через ‑е‑ (что соответствует орфографии греческого источника), иногда через ‑і‑ (хірѹвимъ), но не через ‑ѣ‑ [СС 761]. Наличие дублетных форм херѹвимъ/хѣрѹвимъ в древнерусских памятниках [Срезневский III, 1367] может объясняться смешением е и ѣ в безударном слоге (ввиду известной специфики произношения ѣ на восточнославянской территории), а также — вторичным сопоставлением с лексемой хѣръ, которую по-прежнему- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (4) »
Последние комментарии
1 час 52 минут назад
4 часов 23 минут назад
4 часов 31 минут назад
1 день 15 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 22 часов назад