Тайна жёлтой лилии (СИ) [Autumn Leaves] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

========== Глава 1. Несчастье ==========

Ветер в тот день был сильным. У Руйи, ходившей в лабиринт посмотреть на нового Быка, едва не сдуло накидку. Девушка от всей души надеялась, что не пострадают мореплаватели – издалека на море были видны белые буруны огромных волн. Порой вся лазоревая гладь скрывалась под пушистой пеной.

Бык пил воду, когда Руйя подошла к перегородке его жилища. Заметив незнакомого человека, он злобно посмотрел на неё серыми блестящими глазами. Настоящий Бык – на солнце его шерсть отливает почти кровавым оттенком.

– Здравствуй, – поприветствовала его царевна. – Я рада, что ты снова рождён и живёшь с нами.

– Мммууу, – угрожающе протянул Бык.

Поклонившись, Руйя отступила. Он недоволен – его только утром привели во дворец. Прежний Бык, ставший к концу жизни совсем добрым с людьми, покинул этот мир давно, и его новое воплощение не успело привыкнуть к Руйе.

Не став мешать ему, девушка пошла прочь. Скоро день Игр, и если Бык разъярится, он на них убьёт всех прыгунов. Надо, чтобы Повелитель Кносса был в хорошем настроении.

Руйя спустилась вниз, в тень огромного разлапистого дерева. Несмотря на ветер, солнце палило жарко, по-летнему. Царевна свернулась клубочком в траве и задремала.

Игры на сей раз устраивались особые, в честь того, что царица Аэсса ждёт ребёнка. Юная и прелестная Аэсса была любимицей всего Кносса, если не сказать – всей восточной части Крита. После того как Илайя, сумевшая дать царю Маро лишь одну здоровую и дожившую до взрослых лет дочь, умерла, укушенная змеёй, Маро нашёл новую невесту, собрав прекраснейших дев со всего острова. И его внимание привлекла молодая жрица из Мальи.

Руйя, конечно, очень горевала по своей тихой, задумчивой матери, но время печали уже давно прошло. Пока она, Руйя, не замужем, продолжать род должна жена отца. К тому же Аэсса быстро подружилась с ней – она была лишь ненамного старше падчерицы и – что уж говорить – гораздо приветливее и умнее прежней царицы.

Говорят, у ахейцев и у египтян жрицы не должны выходить замуж. Вот чего Руйя понять не могла! Жрица ты или швея, ты – женщина. У женщины великая цель – поддерживать род человеческий.

Сама Руйя вышла из девчачьего возраста пару месяцев назад, очень этим гордилась и присматривала себе мужа. Пока что не выбрала подходящего. Но время ещё есть. Лет до двадцати, пожалуй. Она царевна, и ей никто не смеет приказывать. Особенно если Аэсса родит ещё детей, а тем более – если родятся мальчики.

Жизнь Руйи пока что и без мужа была замечательной…

Послышался звук трубы. Так, отец приехал, сейчас будут подавать обед. Руйя вскарабкалась по камням дворцового лабиринта, дружелюбно улыбнулась всё ещё недовольному Быку и побежала встречать царя.

Маро, ездивший на один из соседних островов с посольством, шёл в богатых одеждах по центральной лестнице. Ему бросали яркие цветы, на что он милостиво кивал.

– Здравствуй, дочка, – так же милостиво кивнул он и Руйе. Та поклонилась. Отца она бесконечно уважала и чтила, как уважал и чтил его любой другой подданный, но любить она его не любила совершенно. В отличие от матери, он никогда не говорил ей ласковых слов, никогда не играл с ней. Руйя не обижалась – для неё это было порядком вещей. Царских дочерей растят их матери, и это всем известно.

– Не видала ли ты, дочь, лилейнолицую Аэссу? – спросил тем временем Маро. – Она не вышла встречать меня.

– С твоего отъезда я её видела мало, отец, и редко, – объяснила девушка. – Мне кажется, она была очень опечалена разлукой с тобой.

– Ну так что же ко мне не вышла? – нахмурился царь и прошёл к внутренним покоям, уже не обращая внимания на цветы и приветствия. Руйя тенью скользнула вслед и прижалась к дверному косяку.

Аэсса сидела в тронном зале, совсем на себя не похожая – угрюмая, сгорбившаяся.

– Что с тобой, звезда Кносса? – резко произнёс царь. Верный признак того, что он сердит – наедине он всегда называл супругу по имени или каким-нибудь ласковым прозвищем, оставляя всякие затейливые обороты для дворцовых церемоний.

– Ничего особенного, сын Быка, – в том же тоне ответила царица. Руйя была просто ошеломлена: чтобы беззаботная, добродушная Аэсса говорила таким ледяным голосом!

– Почему ты не вышла, когда я торжественно подъехал ко дворцу?

– Мне нездоровится, наследник Миноса, – Аэсса встала и попыталась уйти, но Маро, схватив её за локоть, рявкнул:

– Женщина! Я взял тебя не затем, чтобы ты распоряжалась собой как хотела и позорила меня перед подданными! Ещё на Игры не явись! Попробуй, попробуй!

– Повелительница змей, могущественная… – забормотала дрожащая царица.

– Замолчи! Я думаю, Повелительница змей в страшном гневе от поведения собственной жрицы! Отошлю тебя с позором в Малью, если ты не будешь соблюдать правила, положенные для моей супруги!

Тут Аэсса разрыдалась. Разрыдалась так горько, что изумлённый Маро выпустил её локоть, и царица, захлёбываясь слезами, убежала в свои покои.

Как и следовало ожидать, это происшествие испортило Маро настроение на весь день. Он раздражался на Руйю, на советников, на каждого, кого видел. Даже чуть не метнул нож в Быка. В Быка!

А Аэсса не появилась за обедом. И за ужином тоже. И вообще она весь день не выходила.

Лишь ближе к закату, смилостивившись, царь величественно сказал:

– Я прощаю мою жену. Должно быть, ею овладела болезнь души, свойственная женщинам, имеющим дитя в утробе. Позови её, Руйя, в тронный зал. Пускай не таит обиду.

Руйя побежала в женские покои. Они пустовали – значит, царица всё-таки вышла через другую дверь. Конечно, в покоях в это время года духота, как ни обижайся, а погулять-то хочется… Царевна спустилась в лабиринт, откуда доносился сердитый рёв Быка.

Бык, видно, был зол до предела – ревел не переставая. Любопытно, из-за чего? Еду, что ли, порченую дали? Решив отложить поиски Аэссы, Руйя направилась к стойлу. Не хватало ещё, чтобы Бык заболел! Да так скоро после прихода во дворец! Да прямо перед Играми! Это не просто будет дурное, это будет страшное предзнаменование.

Однако оказалось, что еда тут ни при чём. Прямо перед стойлом Быка лежало уже окутанное стаей мух тело молодой царицы, и в её груди торчал костяной нож…

Над мёртвой Аэссой стоял неизвестный Руйе мужчина, лет двадцати пяти на вид. По одежде – критянин, по чертам лица – кто-то из юго-восточных народов. Бронзовый цвет кожи, как у египтянина, но глаза более узкие и нос побольше…

Руки у незнакомца были в крови, и рукоять ножа тоже была перемазана кровью.

Казалось, прошли века, прежде чем схватившаяся за сердце Руйя, очнувшись от оцепенения, завизжала:

– Царица мертва! Царица убита! Все сюда!

Мужчина повернулся и быстро зашагал прочь, но царевна цепко схватила его за руку:

– Убийца! Не уйдёшь!

Начал сбегаться народ – сперва слуги, которые были ближе всех. В общем переполохе Руйя растерялась, но руку незнакомца не выпустила. А тот лишь спокойно сказал:

– Я не убийца.

Наконец, подоспел Маро и тихо ахнул, увидев распростёртое на земле тело жены. Потом медленно повернулся к мужчине, которого Руйя держала.

– Ты убил царицу? – проскрежетал он.

– Нет, не я, славный царь, – ответил пойманный. – Я увидел, как некий человек, закутанный с головы до ног в покрывало, вонзает в неё нож. Я погнался за ним и успел его ранить, но он, выхватив мой меч, скрылся. В то же мгновение появилась твоя дочь и сделала не те выводы.

Побагровев от такой наглости в довершение ко всему, Маро вынул свой ножик и собрался было заколоть преступника на месте, но тот лишь отошёл и предупредил:

– Я не твой подданный, славный царь. Я финикийский посланник Алефи, и убить меня без приговора верховного судьи ты не можешь.

– Хочешь ещё пожить, гадина? – дрожащим от ярости голосом прошипел царь. – Ну что ж, поживи. Судья Куро сейчас в Малье, но он вернётся уже с часу на час! Стража!

Дворцовые стражники схватили Алефи и уволокли его в одну из крытых построек лабиринта, предназначавшуюся специально для преступников, ожидавших казни.

Не выдержав больше, Маро со стоном опустился на колени перед мёртвой Аэссой. Служанки деликатно прикрыли царицу покрывалом, чтобы запах не привлекал мух.

Руйя, только сейчас по-настоящему осознав потерю, расплакалась. Что такого случилось, что у неё отнята теперь и вторая мать? Весёлая Аэсса, оживлявшая весь дворец своим присутствием…

Чтобы оставить царя и царевну наедине с их горем, большая часть людей разошлась. Вместе с Маро и Руйей царицу оплакивали лишь знатнейшие приближённые царя – военачальник Улато, отважнейший полководец мира, ни разу не проигравший сражения, и советник Кано, горбатый уродец, немногословный, зато уж отличавшийся умом острей иглы.

– Только чужеземец проклятый и мог такое сотворить! – воскликнул насупленный Улато. – Аэссу любили все, все…

– А каким зверем нужно быть, чтобы убить женщину, носящую ребёнка! – ужаснулся Кано.

Руйя была не в силах это терпеть. Она побежала прочь, не разбирая дороги. Глаза ей застилала пелена слёз. Очнулась она, лишь ударившись головой о какую-то дверь.

Оказалось, что она пришла к тюрьме.

Тюрьма!

Девушке остро захотелось самой войти и убить этого негодяя, задушить, ударить камнем, как угодно, как угодно… Но тут же она вспомнила: нет ведь, чужеземцев и вправду даже сам царь, не говоря уж о ней, не имеет права казнить.

Что ж, но избить-то можно! О да, простое отсечение головы – слишком высокая честь для мерзавца, убившего царицу и её дитя!

Руйя постучалась. Стражники пропустили её внутрь без вопросов.

– Я соболезную тебе, царевна, – раздался голос. Глаза Руйи ещё не привыкли к почти полной темноте, и она вздрогнула. Затем, присмотревшись, убедилась, что это Алефи. Он был в тот день единственным узником.

– Ты ещё смеешь мне соболезновать! – в ярости закричала она. – Ты, ты, проливший кровь невинных жертв…

– Я не проливал этой крови, – всё с тем же холодным спокойствием прервал её финикиец.

– Ах так? – Руйя уже и не знала, как бы его в ответ на такое назвать. Его дерзость не имела границ. – Может, ты, убийца, ещё и о пощаде меня будешь просить?

– Тебя я просить о пощаде не буду, – гордо сказал он. – Это низко для мужчины – молить о снисхождении женщину.

– Я царевна!

– Я знаю. Я уже несколько раз тебя видел, когда приехал сюда несколько дней назад.

У Руйи промелькнула мысль, что это вообще не человек. Как он может вести себя таким образом, когда ему вечером предстоит умереть позорной смертью?

– Ты не боишься казни? Может, ты собираешься заново возродиться, как Бык?

– Моё имя и значит «бык» на моём родном языке, – сообщил он. – А казни я, конечно же, боюсь. Но я с младых ногтей плавал по морям, я пережил уже не помню, сколько бурь и прочих приключений. Если паниковать, не выберешься из переделки точно. Если нет – ещё есть надежда.

Это всё просто лишило девушку дара речи. Она замолкла. Алефи тоже молчал, глядя на неё в упор своими чёрными глазами.

– Что ты на меня смотришь? – прищурилась Руйя. – Просишь-таки пощады?! Не дождёшься, со всем твоим хвалёным хладнокровием! Я ненавижу тебя, убийца…

Он поправил её:

– Нет, я же сказал, что не буду просить. А смотрю я на тебя потому, что ты красивая.

– Что?!

– Я бы сказал, очень красивая. Даже в таком разозлённом виде.

Руйя резко развернулась, думая, не вызвать ли стражу. Но потом, смутившись, не стала поднимать шуму. Что этот Алефи, скованный цепями и почти приговорённый к казни, может сделать?

Когда она уходила, финикиец сказал ей вслед:

– Аэссу убил не я.

========== Глава 2. Печать ==========

Верховный судья действительно приехал вечером. Его сразу же оповестили об убийстве и привели в тронный зал, где готовили к погребению Аэссу.

Узнав подробности, Куро хмыкнул:

– Да уж, приговор ясен как день. Сейчас поем и быстро напишу.

– И ты, Руйя, поешь, – велел Маро.

– Что? – обернулась Руйя, всё ещё всхлипывавшая.

– Ты не ела весь день, дитя моё, – непривычно ласково сказал отец. – На тебе теперь висит судьба нашего рода, пока я не найду новую жену. Не дай горю извести и тебя.

Девушка слабо кивнула. Ей и Куро подали хлеб, баранину и оливковое масло. Проголодавшийся с дороги судья ел сытно, а царевна лишь чуть-чуть погрызла кусочек хлеба. Есть ей совершенно не хотелось.

Дело было не только в печали. Если бы! Но у Руйи из головы не шёл этот растреклятый Алефи. Почему, ну почему сначала она ненавидела его всеми фибрами души, а теперь не могла собраться с силами для ненависти… Вновь и вновь она напоминала себе, что это худший из людей, убивший без зазрения совести беременную царицу – хуже нет преступления! И всё же у неё в памяти всплывали его пронзительные глаза, прямые губы, лишь немного скривившиеся в горькой усмешке, копна тёмно-каштановых волос. Не зря его в честь Быка назвали – он очень силён, если бы она не созывала людей, когда держала его за руку, ему бы ничего не стоило её отбросить…

Царевна не помнила, как закончился ужин, как стража была послана, чтобы привести Алефи. Верховный судья тщательно написал на папирусе приговор и открыл свою котомку, чтобы достать печать – царскую печать с жёлтой лилией.

Его глаза удивлённо расширились. Он сунул внутрь руку, пошарил по всей котомке. И испуганно поднял глаза:

– Великий царь… великий царь…

Маро напрягся, готовясь к новому несчастью.

– Печать пропала.

– Как?

– Не знаю! Я заходил во дворец и проверял – она была! А сейчас нет!

Царь быстро велел обыскать каждый уголок дворца, считая стойло Быка. Все стражники и рабы бросились исполнять приказ – без царской печати верховный судья как без рук, да и сам царь тоже.

Через два часа, вбежав, задыхаясь от усталости, в тронный зал, Руйя известила отца:

– Нигде ничего.

– Значит, пока что моя казнь отложена, – сделал вывод сидевший в кандалах на полу Алефи. Царь в ярости сжал кулаки. Узник был прав: знатного чужого подданного просто так не убьёшь. Даже ради покойной Аэссы нельзя рисковать миром с финикийцами.

– Сколько времени нужно для изготовления новой печати? – спросил Куро. Царь подумал:

– Если привлечь к делу лучших мастеров… два дня. Мне надо будет ещё объявить о её подлинности.

Они с судьёй удалились – отдавать распоряжения касательно изготовления замены. Стража и слуги всё так же продолжали снаружи поиски, и Алефи оставался без охраны. Впрочем, это было неважно – его руки и ноги были скованы.

Руйя, опасливо косясь на него, прижимаясь к стене, бочком направилась к своим покоям.

– Ах, ясно. Ты думаешь, царевна, что я не только заколол твою мачеху, но и задался целью перебить всех женщин Кносса, – съязвил Алефи. – А не приходила никому в голову мысль, что это Бык уничтожил печать, чтобы не допустить несправедливой казни?

– Несправедливой?

– Я не убивал царицу, – повторил он снова.

Руйя, осмелившись, подошла к нему:

– Но кто тогда, как не ты? Из здешних Аэссу любили все.

– Её хвалили и славили, потому что её любил царь.

Царевна онемела. Она, одна из лучших подруг несчастной Аэссы, и подумать не могла о таком. А ведь её мать, помнится, тоже везде прославляли – пока она не впала в царскую немилость из-за отсутствия здоровых наследников…

– Я не знаю, кто истинный преступник, – продолжал финикиец. – Но причин убить царицу могло быть множество. Кто-то мог опасаться её влияния на царя. Кто-то мог быть из враждебной ей семьи. Кто-то мог считать её злой мачехой!

Руйя побелела от ужаса:

– Это ложь! Я любила Аэссу почти как мать!

– Это лишь разные возможности, – успокоил её Алефи. – Я не думаю, что это ты, царевна. Ты горюешь по ней, и это очевидно. Однако, между прочим, есть и вероятность того, что царицу заколол кто-то, кто её любил.

– Как так?

– Очень просто. Какой-то молодой дурень из её прежних поклонников мог не вынести того, что она замужем за Маро, и спьяну её прирезать.

Алефи рассуждал о таких вещах спокойно и бесстрастно, а Руйе было невыносимо это слушать. Со дня свадьбы Аэсса в её глазах вознеслась до небес, до той вышины, на которой уже пребывал Маро. Звезда Кносса! Супруга сына Быка! Считать её обычной женщиной? Никогда!

– К-как можно быть таким непочтительным? – прошептала она.

– Это не я непочтителен, а ты, царевна, наивна, – улыбнулся Алефи. – На этой земле большинство из нас всё-таки остаётся людьми, а не чем-то сверх того. Аэсса, хоть и стала царицей, продолжала быть много кем: жрицей Повелительницы змей, дочерью малийского купца, ну и, наконец, молодой красавицей, которой, не исключено, было скучно и тоскливо!

У Руйи уже и слов не нашлось, чтобы ответить на новую дерзость. Владычица Кносса не бывает несчастна!

Стражники, утомившиеся после поисков, ввалились в зал и схватили Алефи. Тот лишь кивнул на прощание Руйе:

– Обдумай всё, госпожа царевна. Тебе природа дала ум и воображение, жаль только, что в сочетании с простодушием.

Один из стражников грубо заткнул ему рот.

Вскоре тяжело дышавшая от волнения Руйя осталась одна. Голова у неё кружилась. В ужасе она пыталась мысленно убедить себя, что Алефи всё же наговорил ей с три короба самой отвратительной лжи, какую только можно измыслить… но все её попытки разбивались о правильность его суждений.

Вспомнилась вновь родная мама. «Дитя моё, меня недолюбливают советники…» «Под этим деревом незадолго до царских смотрин юный Хенно признался мне в любви. Тогда я была красивей, чем сейчас, да и веселей…» «Маро почти не обращает на меня внимания. Руйя, родненькая, без тебя я бы здесь померла с тоски…»

Почему же царица Аэсса не могла страдать, как прежде царица Илайя? В конце концов, Маро не спрашивал её согласия, когда женился. Царям дано такое право. Кроме того, мама хоть местная была, а Аэссе пришлось уехать из родной Мальи, едва ли не с другого конца острова. Вдруг у неё остался там возлюбленный…

Впрочем, нет, надо размышлять не так. Всё это возможно, но к смерти Аэссы вряд ли имеет отношение. Вот почему царица была такой угрюмой и замкнутой в последнее время? Даже приезд Маро её ни капли не развеселил! Да что там – она же ребёнка ждала, женщина в таком положении сейчас поплачет, через час хохотать будет, таким переменчивым нрав делается. А Аэсса ни разу не улыбнулась за последние дни… или недели?

В отличие от жрецов или писцов, Руйя не вела точного счёта времени и теперь об этом пожалела. Так, напрягаем память. На предыдущих Играх, когда прежний Бык был ещё жив, Аэсса ещё была весела-веселёшенька. Шутила, в ладоши хлопала, цветы прыгунам бросала. Потом… да, вот о беременности она уже объявила, будучи довольно безрадостной.

Она не хотела ребёнка? Руйя читала, что иногда попадаются сумасшедшие женщины, не желающие рожать. Даже знахари есть, которые ядами младенцев нерождённых убивают или ножом вырезают… бр-р-р!

Прогоняя от себя гадкие видения, девушка пошла спать.

Спалось ей плохо. То опять мерещился труп Аэссы, окровавленный клинок в груди царицы, жужжащие вокруг мухи. То появлялось красивое и гордое лицо Алефи – и через мгновение Руйя видела мёртвое тело финикийца на камнях и голову, отсечённую топором. То вовсе девушке чудилась лишённая тела рука с ножом, поднимавшаяся над ней самой…

Царевна встала, когда на горизонте только-только зазолотилась и заалела заря. Перед глазами всё ещё мелькали ночные кошмары, красные искры-брызги крови. К горлу подкатил комок тошноты.

Затеплив светильник, Руйя лежала без сна. В тронном зале начали собираться советники – нужно было обсудить не только готовившиеся похороны, но и важное торговое соглашение с египтянами. Голоса доносились даже до женских покоев.

В конце концов, Руйя тихонько прокралась к дверям в зал, чтобы понаблюдать за Маро и двором. Она почти окончательно уверилась: Алефи невиновен… он не может быть виновен… Убийца – среди обитателей Кносса.

Царь с непроницаемым, не меняющимся лицом – будто только маску скорбную надел – вполголоса что-то говорил. Взгляд Руйи заскользил по придворным.

В присутствии царя выпрямившийся, насколько это было для него возможно, Кано уже собирался выдвигать возражения. Его глаза сверкали, а руки поднялись в выразительном жесте. Рядом стоял мрачный Улато, отступив на пару шагов – разговор шёл не о войнах, его мнение было мало кому нужно. Эхио, наместник Фаиста, плохо знавший кносских жителей, неловко, будто извиняясь, улыбался. Писец Шеро что-то напряжённо царапал на дощечке…

Все так или иначе ощущали потерю. Всем было неуютно… кроме убийцы.

Но как же Руйя могла его высмотреть?

Нет, так не выйдет. Советники, преданные царю, не желающие рисковать своими должностями – да разве они могли убить царицу? Ведь даже за малую рану, нанесённую кому-то из правящей семьи, можно отправиться в изгнание. А вот тот же Кано, например, или Улато – они, что пиявки, вцепились в свою власть. О нет, убийца Аэссы, скорее всего, прячется среди простого люду. Ведь в лабиринт, в отличие от собственно дворцовых помещений, пускают всех.

Руйя прокралась обратно к своей спальне и рассеянно положила в рот услужливо поданный рабыней изюм. Нужно заморить червячка, а потом пойти в город. Вот тогда-то преступник и изменник не избежит правосудия.

========== Глава 3. Город ==========

Со вчерашнего дня ветер утих. В такую погоду только бы лежать под оливой да опахалом обмахиваться… но Руйя решительно, стараясь не глядеть на отдыхающих знатных женщин, зашагала по направлению к городу.

Правда, по пути она сделала небольшой крюк и заглянула в темницу. Стражники, конечно же, её снова впустили без всяких вопросов.

– Я иду вниз, в город, искать убийцу Аэссы, – сообщила Руйя пленнику. Глаза её понемногу привыкли к мраку, и она заметила, что Алефи улыбнулся:

– Ну наконец-то ты прислушалась к моим словам, царевна. Будем надеяться, что двух дней хватит на то, чтобы твои поиски увенчались успехом.

Двух дней? Руйя вздрогнула. Она и забыла, что уже послезавтра будет готова новая царская печать. Приговор Алефи будет подписан…

– Если что, я умолю отца отложить казнь! – неожиданно для себя воскликнула она.

– Радеешь обо мне или о правосудии? – уточнил финикиец и отвернулся. Покраснев, Руйя быстро вышла наружу, лишь на мгновение задержавшись, чтобы спросить у стражников:

– Пленника кормили?

– Нет, – удивлённо отозвался один из них.

– Принести ему воды, хлеба и фруктов.

– Но, царевна, его казнят…

– Приговор ещё не подписан.

– Царь будет недоволен…

– Отец и не узнает. Разве он заботится о том, как я распределяю мои собственные запасы продовольствия? Я приказываю вам дать Алефи покушать и и тем более попить. В такую жару без воды зачахнуть можно.

Руйя отправилась дальше к городу, зная, что стража её послушается. Голова у неё слегка кружилась, в висках стучало – и причиной тому была не только жара. Девушка сама не полностью осознавала, почему так рвётся помогать Алефи. В конце концов, она почти с ним не знакома… но он не похож ни на кого из тех заискивающих льстецов, которые ей известны.

Два дня, только два дня! А Маро неизвестно, согласится ли, если дочь попросит его перенести исполнение приговора на потом.

…В городе было шумно и весело – простые люди не всегда могли себе позволить валяться под деревьями. После полудня, разумеется, они тоже лягут отдыхать, но до полудня надо сделать все дела. Расхаживая по узким улочкам, Руйя немного растерялась от заполонившей улицы толпы лавочников и покупателей.

– Рыбка, свежая рыбка, только что из моря!

– Лучшее оливковое масло в Кноссе! Налетай!

– Пифосы, вазы, амфоры, миски, кувшины! Ахейская роспись!

– Египетская слоновая кость! Только у меня!

Было столько народу, кричащего и бегающего, что Руйя оторопела. Где здесь в этой пестроте прячется убийца Аэссы? Его и за два года не отыщешь, даже если ты царевна.

Девушка подошла к ближайшему лотку, принадлежавшему фруктовщице. Торговка, узнав покупательницу по богатой одежде и ожерелью из золотых бычьих голов, склонилась в поклоне, явно разрываясь между церемонной вежливостью и стремлением побольше расхвалить товар:

– Славная царевна, мои соболезнования по поводу смерти звезды Кносса, чем могу услужить? У меня отличные яблоки, золотистые, как солнышко. И совершенно дивные анатолийские вишни, очень полезны для цвета твоих щёчек и губок…

– Мину вишен положи, – попросила Руйя и подала ей слиток почти чистого серебра в четверть мины. Понятное дело, даже совершенно дивные вишни такой платы не стоили, да что там, весь лоток стоил меньше. Но царевне очень хотелось разговорить торговку, иначе от неё ничего путного не добьёшься.

И точно – просиявшая женщина всплеснула руками и защебетала веселее прежнего:

– Ах, добрейшая царевна! Уверена, что не хочешь яблочек? А персики какие есть – пушистые, что твой котёнок!

– Я б хотела, чтобы ты мне помогла, дорогуша, – пояснила Руйя. – Как зовут-то тебя?

– Лисса, царевна.

– Ты местная или из деревни?

– Местная-местная, уже который год ежедневно здесь торгую, меня все знают!

Некоторое время Руйя молча ела вишни (надо признать, действительно отменные), обдумывая, с чего бы начать.

– Я хочу разыскать убийцу царицы Аэссы, – наконец, начала она. – Думаю, ты сможешь мне немножко подсобить.

– Царевна, а ведь говорят, что убийца схвачен…

– Ложные слухи, – отрезала девушка. – Итак, Лисса. Скажи, пожалуйста, ты ведь, говоришь, каждый день тут сидишь… Не приезжал ли в город кто-нибудь из Мальи со времени последних Игр?

– Куро, судья верховный, вчера вернулся…

– Да нет же! Я имею в виду коренных жителей Мальи!

Лисса задумалась:

– Через три дня, по-моему, после Игр приехал один из тамошних знатных, неделю в Кноссе пробыл…

Руйя кивнула – она тоже помнила, что как раз в это время во дворце побывал сын малийского наместника.

– Потом, – продолжала торговка, – проездом был тут продавец черепашьих панцирей. Один панцирь даже царице хотел передать, да что-то не заладилось.

– А как его звали, не припомнишь?

– Где уж мне! Тощий такой, высокий. Целый ящик панцирей тащил. Утром пришёл, а после полудня и отбыл.

Это было уже любопытнее. Конечно, сейчас уже будет очень трудно вычислить, кто был этот мужчина – мало ли подобных торгашей приходит из прибрежных областей! Но Лисса утверждает, что он пытался переслать один из панцирей Аэссе. Почему ему это не удалось? Нет, может, конечно, стража всего-навсего сочла товар слишком неказистым для знати.

– Перед новолунием путешественник один из Мальи тут был. Походил, всё посмотрел, что-то на табличке глиняной нацарапал и дальше пошёл. Богатый такой, щедро мне за фрукты заплатил. Тоже поджарый, кожа – как у африканца, видно, под солнцем много ходит. Да-а, щедрый был он. А то мне как в день Игр господин советник серебра дал, так с тех пор потом я долго на мели была, и тот гость меня прямо выручил.

– Больше никого не назовёшь?

– Да нет, вроде никого.

– Ладно… Спасибо, Лисса. Тот богатый путешественник тебе не говорил, куда он дальше едет?

– Гм… – напрягла память лоточница. – Мне не мне, но я слышала, он кому-то рассказывал, что собирается дальше на север, в Паннонию. Я не уверена.

– А черепаший торговец?

– Да его я вообще почти не помню, царевна, он к моему лотку и не подходил. Кто его знает! Наверное, когда весь товар распродал, обратно в Малью отправился.

Поблагодарив Лиссу и вручив ей ещё и жемчужный браслет, Руйя отошла и стала размышлять. Есть ли вероятность, что кто-то из этих двоих связан с гибелью царицы? Путешественник? Навряд ли. Он богат, а значит, фигура заметная, рисковать тоже не захочет. И если он был тут перед новолунием, а потом поехал на север, сейчас его уже куда угодно, хоть в гиперборейские земли занести могло, о которых ахейцы рассказывают. К тому же, раз он в Кноссе швырялся серебром направо и налево, он не заботился о том, что его запомнит много народу.

А вот продавец панцирей… вправду, кто его знает? Более безликого существа не найдёшь. Любой, особенно в береговых селениях, может им сделаться – поплавай в море, налови черепах и тащи на рынок. Лиссе этот тип запомнился только тем, что предлагал товар для царицы… Почему именно для царицы? Ведь все посылки во дворец в первую очередь преподносятся царю.

Ну и ясное дело, что таинственный торговец не хотел быть потом узнанным! Раз избегал местных памятливых лоточниц. Это необычно – кому после долгой поездки не хочется прохладных сочных фруктов?

Не чувствуя жары, Руйя кинулась наверх, в лабиринт. Ей нужно было посоветоваться с Алефи. Опытный финикиец, скорее всего, подскажет, как выследить этого загадочного малийского гостя – и как мог быть связан гость с Аэссой и её убийством.

Во всяком случае, выглядела вся эта история с панцирями очень подозрительно.

На входе в лабиринт Руйя столкнулась с Кано. Он по обычаю шёл навестить родителей, живших в городе. Точнее, плёлся.

– Ах, прости, царевна, – пробормотал он, заметив, что она упала на землю.

– Да ничего, – отмахнулась, встав, Руйя. Даже не поглядев на неё во второй раз, советник побрёл дальше. То ли он ещё горевал по царице, то ли на совете ему не удалось протолкнуть какую-то свою идею. Руйе очень хотелось бы думать, что причина в первом, но после беседы с Алефи она уже побаивалась верить слишком явно выказываемой скорби.

В стойле лабиринта кормили Быка. На мгновение царевна остановилась, полюбоваться могучим Повелителем Кносса. Он постепенно привыкал к окружающим и глядел на своих слуг намного милостивее. А возможно, его вдобавок жара разморила. По летней погодке никому мычать и лягаться не хочется.

========== Глава 4. Малья ==========

Выслушав сбивчивый рассказ Руйи, Алефи задумчиво согласился:

– Да, странноватым мне кажется этот торговец…

– Как его можно отыскать? – в отчаянии спросила царевна. – Если уж лоточница его в лицо не запомнила, то о его существовании забыли к сегодняшнему дню уже все!

– Тебе надо поехать в Малью, сейчас же, – хмуро подсказал узник.

– Но там же их сотни, таких продавцов!

– Во-первых, не сотни, а меньше. Во-вторых, далеко не все из них могут позволить себе так просто взять и отправиться в Кносс. В день Игр, скажем, или на какой-то подобный праздник – да, сюда весь остров съезжается. Но, прошу прощения, по жаре, без всякого видимого повода… Только ради того, чтобы попробовать передать товар госпоже царице!

– Я понимаю, – уныло кивнула Руйя. – И как же нашего гостя найти?

– Я как раз об этом. Продавцы панцирей, чтоб ты знала, друг друга терпеть не могут. А уж те из них, кто ухитрился разбогатеть, и вовсе заслуживают лютую ненависть собратьев по ремеслу. В сладком сне каждый подобный торговец видит себя единственным и безраздельным владельцем всех черепах моря – и соответственно роскоши, которую он может на них заработать. То есть если ты придёшь к любому продавцу панцирей и заявишь, что ищешь убийцу, который был замечен в Кноссе через несколько дней после предыдущих Игр… тебе с радостью выложат список всех знакомых продавца, которые ездили в этом направлении.

– Понятно, – вздохнула девушка. – Я пойду поговорю с колесничими… Если быстро ехать, то за день обернуться можно. Надеюсь, что всё успею.

– А всё-таки ты за меня переживаешь, – сказал Алефи. В его голосе не чувствовалось ни радости, ни издёвки, ни вопроса – он говорил ровно и спокойно. – Да, чтобы не угодить к самому же подозреваемому, опроси двух продавцов. Счастливого пути, царевна.

Руйя из тюрьмы стрелой бросилась к своему давнему знакомому, вознице Ноко. Задыхаясь от быстрого бега, она сумела выговорить только то, что ей очень, ну до зарезу, нужно в Малью.

– И отцу не говори, – присовокупила она, чуть отдышавшись. Возница с опаской поглядел на неё:

– Что за тайны такие завелись в Малье? Светлейшая царица вон тоже вскоре после Игр прибегала и чуть не плакала – отвези да отвези к побережью, и чтоб царь ничего не знал. Уговорила она меня, а наутро опять бежит, опять в глазах слёзки – передумала.

Так! Это уже совсем не пойми что. Значит, Аэсса хотела бежать в Малью? Наверняка продавец панцирей сумел передать ей какую-то весточку. Она собралась покинуть дворец ради него… Но потом она поняла, какой позор на себя навлечёт побегом, и в ужасе раздумала. Не с этим ли связана её холодность с царём? Хотя, если бы она раскаивалась в содеянном, она бы, наоборот, из кожи вон лезла, чтобы загладить вину.

– Ладно, можешь не делать из этого тайны, – сказала Руйя, когда поняла, что колесничий всё ещё выжидающе на неё смотрит. – Я хочу купить черепашьих панцирей.

Ноко позволил ей забраться в колесницу после этого объяснения, но косился на неё как на безумную. Нетрудно было догадаться, что творилось у него в голове. В такое время – царица зверски убита, скоро погребение – царевна велит гнать через весь остров ради каких-то безделок!

Однако преданность Ноко выдержала странное испытание. Он хлестнул лошадей, и те помчались. Бьющий в лицо ветер слегка освежил разгорячённую Руйю. Царевна смотрела на проносившиеся мимо горы, леса и оливковые рощи и размышляла, что произошло с Аэссой и что происходит с ней самой.

Ведь вполне вероятно, что, поражённая красотой и бесстрашием Алефи, она позволила ввести себя в обман. В конце концов, финикийца она сама увидела над трупом царицы! С ножом! Окровавленным ножом! А всё остальное… ну, подумаешь. Ну продавец панцирей хотел сделать приятное землячке. Ну Аэсса из-за беременности впадала в истерики. Как это связано с убийством?

Руйя прекрасно осознавала, что ей не хочется, чтобы Алефи был убийцей. Не хочется – и всё тут! А всё же пока что ровно никаких доказательств виновности кого-то другого у неё не было.

Колесница прибыла в Малью через час. Ноко пошёл обтереть и напоить покрытых пеной лошадей, а Руйя кинулась в первую попавшуюся лавку с черепашьими панцирями.

Купив один панцирь, миниатюрный, орехового цвета, она спросила у торговки, пожилой сухонькой особы:

– Здесь ловила?

– Здесь-здесь, где ж ещё, – пожала та плечами.

– А продаёшь тоже только здесь?

– Ну а где продавать, госпожа? Я ж не Ридо и не Лоссо, которые по всему острову ездят, – в голосе старухи слышалась жёлчь.

– Ой, вот кстати! – ухватилась за соломинку Руйя. – Недавно был у нас в Кноссе один из ваших торговцев. Такими жуткими панцирями торговал – треснутыми, блёклыми! Не то что здесь!

– Лоссо, он самый, – фыркнула старуха. – Ему и съездить в Кносс можно! Богатенький. Видела я, как он к вам отправлялся. Весь из себя такой, помнится, едет на муле, сияет как медное блюдо на солнце. Панцири везёт.

– Ужасного они у него качества, – из вежливости сказала царевна, попрощалась и вышла.

Дело двигалось на лад. На улице она, спросив нескольких прохожих, вскоре отыскала лавку Лоссо – ярко расписанную, украшенную лентами.

Хозяин, молодой, худощавый, с необычно светлыми волосами, сидел у прилавка и натирал маслом большой золотисто-бурый панцирь.

Без обиняков Руйя приступила к расспросам:

– Лоссо! Это ты ездил в Кносс и предлагал свой товар царице?

Торговец побагровел. По одежде он распознал знатную девушку и отпираться не посмел.

– Я, – сознался он. Его пальцы задрожали, панцирь со стуком упал на пол, глиняный кувшин с маслом разлетелся черепками, но Лоссо этого и не заметил.

– Зачем? – не унималась Руйя. – Царица вчера была убита. Ты об этом знаешь?

Он застыл на месте:

– Ты лжёшь!

– Клянусь Быком, это чистая правда, – царевна посмотрела ему в глаза.

Лоссо рухнул на скамью, закрыв лицо руками, и страшно застонал, почти заревел. Руйя даже перепугалась.

– Аэсса! – горестно вскрикнул юноша. – Аэсса! Значит, этот негодяй всё-таки извёл тебя!

– Ты о ком? – растерялась она и подумала, что, судя по всему, Лоссо невиновен. Даже самый отъявленный мерзавец не смог бы так правдоподобно изобразить скорбь.

– О царе, чтоб его Бык на рога поддел! – прошипел он. В священном ужасе Руйя ожидала, что сейчас-то его и поразит карающая молния. Однако никаких громов и бурь не последовало. Царевна хотела было сама преподать Лоссо урок, чтобы не говорил так больше о сыне Быка, но решила повременить. Сейчас главное – выпытать у Лоссо, что он делал рядом с дворцом.

В дальнейших вопросах не было необходимости: торговец сам продолжил:

– Она слышала мою перебранку со стражниками рядом с дворцом – я нарочито устроил шум, чтобы она поняла… Тем же вечером мы тайно встретились у городских ворот. Несчастная! Когда она уезжала отсюда, она цвела как роза. А после жизни в Кноссе… как будто её сломали.

– Она стала такой только после Игр, – ввернула Руйя. Лоссо с ненавистью уставился на неё:

– Это вы там ничего не замечали! Аэсса плакала и жаловалась мне, как царь над ней измывается.

Маро? Измывается? Руйя была потрясена. Её отец был обычно таким спокойным и сдержанным… А до Игр он не мог нарадоваться на молодую жену.

Страшное подозрение закралось в сердце: что, если это отец… Царевна встряхнула головой, ужаснувшись собственным мыслям.

– Я предложил ей бежать в Малью, ко мне, – захлёбываясь, говорил тем временем Лоссо. – Она согласилась. На следующий день она должна была приехать сюда вслед за мной, подкупив колесничего. Мы бы уплыли под чужими именами куда-нибудь – в Египет, в Паннонию, во Фракию, куда угодно!.. Маро бы нас не нашёл!.. Но Аэсса не приехала. Потом она передала мне весточку с одной рабыней, что передумала.

– Вы любили друг друга? – тихо спросила девушка.

– Если бы не царские смотрины, мы бы поженились, – выдохнул торговец.

В лавку зашёл покупатель, и Лоссо, сглотнув, натянуто улыбнулся.

– Добрый день, – начал покупатель, не замечая Руйи. – Как там мой заказ? Я понимаю, мы только вчера на закате закончили его обсуждать, но мне необходимы эти панцири…

Не слушая дальше, царевна вышла из лавки. Вчера на закате закончили обсуждать. Значит, как раз когда была убита Аэсса, её прежний возлюбленный находился в центре Мальи.

========== Глава 5. Военачальник ==========

Вернувшись в Кносс, Руйя в первую очередь рассказала обо всём услышанном Алефи. Тот нахмурился:

– Так. Всё больше путаницы. Значит, у царицы и вправду был возлюбленный, предложивший ей сбежать с ним. Почему она отказалась?

– Решила сберечь честь рода Быка, – неуверенно предположила Руйя.

– Знаешь, не думаю. Если Маро с ней действительно обращался ужасно – прости, царевна! – то ей уже было не до Быка и его рода.

– Да, пожалуй… и если б она раскаялась, она бы ласково приняла отца.

– Вот именно.

– Вдобавок мне ещё вот что странно. Аэсса жаловалась на мужнино обращение… но до Игр она была вполне счастлива и весела. Вряд ли она притворялась.

Алефи задумался:

– А отношение к ней мужа? Не изменилось?

– Нисколько. Особенно если учесть, что он долго был в отъезде. Его только после возвращения вывела из себя её холодность.

– Задачка… – финикиец встал и, кое-как переставляя скованные ноги, начал ходить взад-вперёд. – Всё время возвращаемся к тому, что Аэсса в итоге не сбежала. По-моему, это потому, что она испугалась.

– Что отец её поймает? – удивилась Руйя.

– Нет. Это было что-то другое. Я думаю, кто-то подслушал их с Лоссо и начал вымогать у неё в обмен на молчание…

– Золото?

Неожиданно Алефи сел и ударил руками об пол:

– Не знаю! Не сходится! Если бы кто-то начал вымогать у неё золото или что бы то ни было, она, наоборот, поторопилась бы с побегом. Ты сама сказала: Лоссо до последнего не решил, куда им отправиться. Они бы уплыли из Мальи – и ищи ветра в поле, будь тут хоть сотня вымогателей!

– А может быть, она вдруг поняла, что больше не любит Лоссо?

– Кстати, это мысль… Да, действительно! Аэсса осознаёт, что не так привязана к нему, как в старые времена, долго мечется, боясь нарушить данное бывшему любовнику слово – и в итоге решается остаться. В таком случае еёподавленность связана или с тем, что у неё появился ещё какой-то возлюбленный среди придворных, или с тем, что она опять ошиблась и всё-таки любит этого черепашьего продавца…

– …и, в общем, я ничего не понимаю, – Руйя осела на пол и прижала руки к вискам. – Может, это всё и не связано с убийством? Может, мы тратим время не на то, что надо?

– Всё, что происходило в последний день жизни царицы, может быть с убийством связано, – жёстко сказал Алефи. – Лоссо, к примеру, мог видеть кого-то подозрительного в окружении Аэссы…

Царевна побледнела. Ей снова вспомнились слова убитого горем торговца о том, что виновник гибели Аэссы – царь. Но нет, это же неправда!.. Даже если б Маро уличил жену в измене, он бы казнил её по правилам… но что, если он не хотел позориться? Ведь о нём начали бы болтать, что он неспособен подобрать себе достойную супругу – одна, мол, почти бесплодная, другая изменница…

Видно, Алефи догадался, о чём думает девушка. Он помог ей подняться:

– Ладно. Зацепка в Малье не помогла. Попробуем приступить с другой стороны. Поговори с приближёнными царя.

– Да не может кто-то из них быть убийцей!

– Но может о нём что-то знать.

Подумав, Руйя согласилась:

– Так и быть. Я подойду к Улато. Он один из самых хладнокровных и наименее потрясённых всем этим… к тому же воин. От него больше всех проку будет.

Военачальника она разыскала быстро. Улато точил боевой топор – любимый трофей, отбитый у финикийского пирата, который, в свою очередь, отбил его у венета, который отбил его вообще неведомо у кого на далёком севере. Вся эта захватывающая история была выбита затейливым рисунком на рукояти топора.

– Привет тебе, царевна, – кивнул он.

– Здравствуй, Улато, – вздохнула она. – Слушай… как там печать?

– Я не знаю, но вроде как и ожидалось. Через два дня закончат.

Помявшись, Руйя решилась. В раннем детстве она дружила с Улато – он, тогда ещё скромный десятник, мастерил для неё деревянных лошадок и лепил глиняных воителей. Доля прежней откровенности сохранилась между ними до сих пор.

– Улато, – приступила она к делу, – скажи, как тебе нравилась царица Аэсса?

Горько усмехнувшись, он откинул назад растрепавшиеся от ветра длинные волосы и лишь потом ответил:

– Аэсса была прекраснейшей из всех женщин, которых я когда-то видел. Я не знаю, как у этого подлого финикийца могла подняться на неё рука, – его спокойный голос дрогнул. – Прости, царевна. Ты не представляешь, как я тебе соболезную.

– Скажи… скажи, ты ведь не замечал за ней чего-то странного в последнее время?

– Думаешь, она что-то предчувствовала? – нахмурился военачальник. – Говорят, в роду Быка иногда дано предвидеть кончину… Хотя Аэсса была лишь женой царя и в ваш род не входила…

– Но Бык-то рядом, – взволнованно махнула Руйя рукой в сторону стойла. – Так всё-таки что-то ты заметил?

– Я не знаю, мало ли какие могут быть тайны у великой царицы… Но после минувших Игр она стала не та. До Игр – как раз вот, помню, уезжал я в тот поход против хеттов… она провожала наше войско со светлым, точно солнце, лицом. Потом, когда мы вернулись, она ходила как в воду опущенная… Вот не надо было тогда заключать мир с финикийцами! – Улато внезапно ударил топором по ближайшему камню. – Я бы этому негодяю голову свернул!

– Улато, а у царицы не было никаких вра… никаких… кто бы не очень её уважал? – Руйя понимала, насколько по-дурацки это звучит. Враги у царицы Кносса! Ещё скажите – враги у царя. Тем более среди кносских же первых советников двора.

К счастью, военачальник смеяться не стал (или не осмелился – Руйя всё же тоже царевной была, пусть и дружила с ним). Он вздохнул:

– Неужели ты веришь байкам, которые нарассказал финикиец, лишь бы избежать казни? Аэссу мы все любили, а уж мы с Кано особенно. Да, я знаю, любить царицу как женщину нельзя, но теперь-то скорбеть, наверное, можно? Главное, что никто в Кноссе не смог бы её убить.

Услышав его слова о байках, Руйя вспыхнула. Улато словно читал её собственные мысли – точнее, не мысли, а то, что она через силу твердила себе с самого начала. Да, скорее всего, так всё и есть, как он считает. Настоящий убийца наплёл неведомо чего, а она поверила и теперь подозревает кого попало.

Однако после разговора с военачальником она вновь навестила Алефи.

– Картина странная, – в раздумье Алефи пожевал губами. – Конечно, Улато может и врать. Но, знаешь ли, Руйя, я с ним близко не знаком, но одного беглого взгляда хватило, когда меня под стражу брали. Это такой человек, у которого всё на лице написано. Обычный честный вояка.

– Ты думаешь, они и впрямь все л-любили Аэссу? – у Руйи всё язык не поворачивался это произнести.

– Царевна, ты снова мыслишь как дитя малое. Что царь, что советники все уже не первой свежести. И тут прямо посреди появляется юная прелестная женщина. Последствия неминуемы, конечно же, все, кроме младенцев да евнухов, по ней вздыхали. Любовью это, может, и не назовёшь, но желание её красота пробуждала. И Улато, безусловно, прав – никто из приближённых не стал бы хватать нож и резать Аэссу. Слишком она от них ото всех была далека, разве они надеялись на ответную любовь?

– Они бы и думать об этом боялись, если у них есть хоть капля почтения к сыну Быка! – возмутилась Руйя и тут же осеклась. – А отец… неужели отец… тебе кажется…

– Ничегошеньки мне не кажется. Я сижу тут в кандалах и вообще не знаю, что у вас там происходит. Может, ты ни с кем не говоришь, а просто выдумываешь истории сама и меня развлекаешь напоследок, – рассмеялся Алефи. – Ладно. Насчёт Улато я сразу думал, что ты мало что узнаешь. Я бы на твоём месте подошёл к этому вашему горбуну. Он ведь человек умный?

– Ближайший отцовский советник.

– Вот именно. К нему и подойди.

– Может, ему рассказать о расследовании и о том, что ты невиновен? Кано поймёт…

– Ни в коем случае! Чем ты докажешь, что я невиновен, кроме того, что ты сама хочешь в это верить? – Руйя опять зарделась. – Вдобавок, кто бы ни был преступник, пока что он должен считать, что за убийство царицы осуждён я и что казнь отложена чисто из-за печати. Что так и есть. Если только истинный убийца что-то заподозрит, он может сделать что угодно и убить кого угодно, хоть тебя, хоть царя, хоть Быка, лишь бы шкуру спасти. Поэтому – ни словечка! Ни Кано, ни отцу.

– Хорошо, – девушка вздрогнула при мысли о том, что кто-то может ради собственного спасения убить Быка. Неужели в Кноссе нашёлся такой изверг?

– Принесите пленнику ещё воды и фруктов! – крикнула она стражникам, а Алефи шёпотом сказала, прежде чем уйти:

– С Кано я переговорю.

========== Глава 6. Советник ==========

Рабы передали Руйе, что Кано всё ещё гостит у родителей. Это ей было на руку – в городе, в низине, было всё же немножко прохладнее, чем среди раскалённых каменных колонн дворца и лабиринта, и думалось там тоже гораздо легче.

Дом семьи советника Руйя знала прекрасно – она не раз ходила туда с кем-нибудь из родителей, если нужно было обсудить какое-то особо секретное дело. Сторонний человек ни за что бы не догадался, что в этом крохотном домишке, почти шалаше из обмазанных глиной веток, живёт родня одного из первых людей Кносса.

А причина такой бедности была не только в необходимости скрывать те самые тайные совещания с царём от любопытных глаз, но и в стеснительности хозяев домика, кажется, до сих пор не свыкшихся с тем, до каких высот поднялся их сын. Старый Тодо был похож на Кано только внешне, тоже горбатенький был, а так даже и не скажешь, что отцом ему приходился – всю жизнь он прожил скромным гончаром, казалось, отходившим от своего круга только тогда, когда нужно было набрать свежей глины. Из того же теста была и его жена Китта, робкая, тихая и ужасно боявшаяся чем-нибудь расстроить царскую семью.

Китта и открыла Руйе дверь, когда та постучалась:

– Сиятельная госпожа царевна! Ох! А у нас в доме нет ничего, только полкувшина вина да немного орехов! И вот…

– Не переживай, Китта, – ласково улыбнулась Руйя, – мне ничего не надо, я сыта. Мне бы только с Кано кое о чём переговорить.

– Ах, конечно, конечно! Проходи, госпожа царевна, – и Китта отступила в сторону, низко кланяясь.

Тодо, как всегда, сидел за гончарным кругом, а Кано притулился рядом, вертя в руках уже готовый горшочек – таким странным образом советник успокаивал любые волнения.

Помня о том, что Алефи велел ей сохранять расследование в строжайшей тайне, Руйя на этот раз не стала прямо спрашивать Кано, были ли враги у царицы. Советника это могло навести на верные догадки.

Вместо этого она начала издалека:

– Я всё беспокоюсь из-за той пропавшей печати, Кано. Кто мог её выкрасть? Точно не А… не финикиец, он уже в это время был под стражей. Если настоящий вор не пойман… кто знает, какое он может измыслить предательство?

– Не думаю, что всё так мрачно, царевна, – ответил он. – Я считаю, виновник пропажи – сообщник финикийца, вернее всего, из его свиты. Он украл печать у Куро ещё до его приезда во дворец и давно уже скрылся, может, вообще уплыл. А цель кражи одна – потянуть время. Вполне возможно, когда будет готова новая печать, обнаружится, что казнь надо отложить ещё по какой-то причине. Потом будет ещё отсрочка, и ещё… В итоге приедет какой-нибудь важный финикийский сановник, проведёт переговоры, и пленника выпустят.

Такого объяснения Руйе и в голову не приходило.

– Кано, постой! Куро же говорит, что печать была на месте, когда он приехал!

– Разумеется, ему не хочется признаваться, что он не углядел и потерял её по дороге.

«Алефи не может быть виновен… не может… не может…»

Руйя сглотнула. Беседа пошла совсем не в том направлении, в каком ей хотелось. Она-то надеялась с похитителей печати перейти на врагов царя, с врагов царя на противников царицы… Однако всякий, кто хоть как-то соображал, понимал, что гибель Аэссы и исчезновение печати – часть единого замысла.

Кано между тем продолжал крутить в руках горшочек. Руйя внезапно поняла, как глухо он всё это время говорил и какими тусклыми были его глаза. Хоть он не откровенничал с ней, как Улато, было видно, как тосковал он по Аэссе.

– Но зачем… зачем финикийцам вообще мог понадобиться такой заговор? – дрожащим голосом прошептала она. – Какое зло им сотворила бедная Аэсса?

– Этого я и сам не понимаю, – вздохнул Кано. – Если бы против царя замышляли – это хоть ясно было бы… а царица… – он быстро провёл пальцем по глазам.

– Может, они хотят какую-то женщину из финикийской или вообще египетской знати за царя выдать? – предположила Руйя.

– Египетской? Вряд ли. Египтянки такие чванливые, что они за чужака не пойдут, хоть их озолоти. Да и в любом случае… если бы финикийские вельможи желали прислать свою ставленницу в Кносс, они бы это сделали на смотринах, но не проливали бы крови звезды Кносса потом. Нет, не могу я, царевна, взять в толк, почему финикийцы её убили.

– А вдруг тогда это были не они? – очень осторожно спросила девушка.

– Кто же тогда? – хмуро отозвался Кано. – Я тоже ведь думал – об Алефи я слышал, говорят, что он благороден и отважен. Не стал бы, кажется, он царицу убивать… а если б убил, не стал бы отрицать вины. Но никак не складывается по-другому.

– Может, можно узнать, чей это нож – Алефи или чей-то другой?

– Костяные ножи более-менее дешёвые, они могут быть у кого угодно. Никто бы не стал брать на такую подлость именной или тем более ритуальный клинок. Алефи вон не стал осквернять бронзовый меч, уверяет, что его у него выхватили.

С этим сложно было спорить. Хотя где-то со времён прапрадеда Руйи бронза стала дешеветь, благоговейное отношение к ней сохранялось до сих пор.

Руйя хотела было чётче выразить своё убеждение в невиновности Алефи, но вовремя прикусила язык, вспомнив его же предостережения. Даже в разговоре с Кано это будет рискованно.

Все их с Кано рассуждения о финикийцах она попыталась перенести на других ближних и дальних соседей Крита. Могли ли заговор против Аэссы подстроить ахейцы, или египтяне, или вавилоняне? Вдруг кому-то невыгодно было рождение у Маро наследника? А что, если кто-нибудь из царских приближённых, да хоть тот же Кано или Улато, втайне работает на правителей вражеской страны?..

Вот тут Руйя пожалела, что так мало общалась с отцом – о войнах, переговорах да торговле представление у неё было смутным. Ради чего критянин может пойти на такое дикое преступление, на убийство супруги сына Быка? Чем его можно подкупить? Золотом и серебром? Бронзой и медью? Ляпис-лазурью и ониксами?

Солнце уже висело совсем низко над горизонтом. От всего, что Руйя выслушала за день, у неё раскалывалась голова; усталые ступни зудели, страшно хотелось есть – она сильно жалела, что отказалась от вина и орехов у Китты. Когда она добралась до тюрьмы, она вообще почти не чувствовала ног – редко ей приходилось столько бегать.

Алефи радостно улыбнулся, увидев её, и сердце Руйи, как она ни была измождена и расстроена, затрепетало, как цветок на ветру.

– Прости, у Кано я ничего не узнала, – сказала она и вкратце пересказала свою беседу с советником.

– Ничего страшного, царевна, ты сделала всё, что могла, – Алефи держался всё так же бодро и безмятежно. – А у меня ещё целый день впереди.

«Всего лишь день!»

– Если ты не очень боишься своего отца, поговори с ним.

– Ой! – Руйя даже отшатнулась.

– А, боишься? Тогда не надо…

– Н-нет, не то чтоб боюсь… ну не очень… просто… просто немножко… – она замялась, смущённо уставившись в пол. – И ведь Лоссо сегодня говорил, что царь измывался над Аэссой…

– Этот пылкий отвергнутый юноша мог сгоряча всё сильно преувеличить, – сказал Алефи. – Я твоего отца видел, не забывай. Мог он или не мог убить Аэссу, тебя он сейчас будет беречь как зеницу ока. Ты же единственная наследница, верно? Подойди к нему, успокой его в горе – и осторожно, очень осторожно попытайся расспросить.

– Х-хорошо, – Руйя по-прежнему была не очень уверена. – Но ведь я у Кано не смогла ничего выпытать, а если у отца тоже?..

– Ну, лучше сперва попытаться, а потом уже делать выводы. К тому же с родными детьми люди нередко выходят на откровенность, даже если прежде не были очень близки. И да, царевна…

– Что? – Руйя уже встала, чтобы уйти: она хотела успеть во дворец, пока Маро не ляжет спать и пока её собственная решимость расспросить его не улетучилась.

– Если Кано частично прав и здесь виноват целый отряд чужеземных заговорщиков, будь осторожна вдвойне. Вы с царём можете стать их следующими жертвами.

На мгновение Руйя похолодела от страха, но тут же взяла себя в руки:

– Я буду начеку, обещаю.

Сама поразившись собственной дерзости, она внезапно протянула руку и коснулась взлохмаченных тёмных кудрей Алефи. Глаза финикийца заблестели в сумраке:

– Не стоит привязываться к узнику, которого послезавтра казнят.

– Не казнят, – твёрдо сказала Руйя. – Я не допущу.

========== Глава 7. Царь ==========

Руйя нашла отца не во дворце, а в одном из закутков лабиринта. Мрачно обмахиваясь опахалом – он даже не позвал для этого раба, – Маро чертил что-то длинной палкой на песке, видимо, размышлял о переговорах с египтянами.

Некоторое время девушка неловко переминалась с ноги на ногу, стоя за поворотом каменного коридора, чтобы отец её не заметил, и не зная, что делать дальше. Конечно, она видела, не только среди бедных горожан, но и среди знати, как запросто иные девушки общаются с отцами. Подойдут, сядут рядом, заговорят… Руйя так не умела.

Вот если бы рядом была Аэсса, она бы посоветовала, как ей поступить…

«Если бы рядом была Аэсса, мне бы не пришлось вообще приходить теперь к отцу».

Хотя накануне казалось, что все слёзы по царице уже пролиты, сейчас Руйя ощутила, как глаза защипало вновь, а сердце сжалось от боли.

Уже не по собственному расчёту, а просто потому, что ей невыносимо было в таком состоянии оставаться в одиночестве, она прошла к каменной скамье, где сидел отец, и осторожно присела на краешек, не забыв перед этим почтительно поклониться.

– Руйя, – тихо сказал Маро, подняв глаза. Редко он называл её по имени. – Где ты пропадала весь день? Тебя никак не могли найти.

Её щёки запылали от стыда. Как же она могла упустить, что отец будет о ней беспокоиться?.. Да, раньше он никогда особо за неё не волновался, но теперь, когда, кроме неё, не осталось никого из рода Быка…

– Прости, отец, – пролепетала она, снова встав и поклонившись. – Я была в городе, мне казалось, ты желал остаться один.

– После того, что случилось с Аэссой, Руйя, я близок к тому, чтобы вообще запретить тебе выходить из дворца без свиты, – резко ответил он.

Хотя был риск вызвать в отце ещё более сильный гнев, Руйя, вытирая предательски капавшие из глаз слёзы, перешла к исполнению своей задумки:

– Но, отец, разве убийца сиятельной Аэссы не схвачен?

– Если он осмелился на такое злодейство прямо рядом со стойлом Быка, кто поручится, что больше никто не повторит его преступления? – воскликнул Маро.

– Наши подданные такого не совершат! Алефи финикиец, он не чтит Быка.

Маро замялся. Это было настолько непривычно для Руйи, привыкшей видеть его решительным и властным, что она едва не сорвалась с места и не убежала прочь. Сам царь Маро подавлен и не может принять решение! Как будто… как будто сами основы дворца и лабиринта задрожали.

– Или… или ты веришь тому, что он говорит? Что не он зарезал царицу? – спросила она, силясь скрыть пробудившуюся надежду.

– Мне очень хочется думать, что он лжёт, что он убийца, – сознался Маро. – Это было бы так удобно… Но чем больше я об этом размышляю, дочка, тем больше сомневаюсь. Зачем финикийскому послу, который только-только назначен в Кносс, убивать Аэссу, с которой он даже не знаком? Чтобы убить женщину с ребёнком во чреве, чтобы преступить все возможные законы этого мира, нужны действительно серьёзные причины, а я их у Алефи не могу найти.

– Отец, так не лучше ли будет отложить казнь и разобраться во всём досконально? – вырвалось у Руйи.

– Я уже расспросил рабов и рабынь. Последний раз Аэссу видели, когда она вышла погулять в лабиринте – после того, как мы… мы с ней рассорились. Вышла она одна – она с недавних пор возлюбила одиночество, видно, из-за ребёнка. А как теперь узнать, что произошло перед её убийством?

Руйя вспомнила, о чём говорила с Кано:

– А чей ножик, никто не посмотрел?

– Ничей. Это даже не настоящий ножик, а наточенная кость на деревяшке. Любой мальчишка сделать может.

– И что тогда? – прошептала Руйя. Последняя ниточка, за которую она надеялась зацепиться, оборвалась окончательно. – Неужели ты казнишь Алефи только из-за того, что надо казнить хоть кого-то?

Маро пригляделся к ней:

– Тебе бы этого не хотелось?

Он впервые так пристально посмотрел на неё, будто она была чужеземным послом на дворцовом совете, и Руйе показалось, что он видит её насквозь. Даже убитый горем, её отец оставался царём, и об этом не стоило забывать.

– Я… я… я только стремлюсь к тому, чтобы свершилось правосудие… – начала было она, но тут потрясения минувших двух дней и сегодняшние бесплодные и суматошные поиски дали о себе знать. Рухнув обратно на скамью, Руйя зарыдала:

– Ах, отец, я и сейчас не нахожу себе места от горя, а если Алефи умрёт, я лишусь рассудка!

Теперь уже Маро, привстав и склонившись над ней, неловко стоял рядом, пока она не выплакалась. Руйя понимала, что он привык видеть её спокойной и сдержанной, даже в скорби – она ещё в раннем детстве плакала нечасто и только наедине с матерью.

– Так вот оно в чём дело, – произнёс он, когда она немного успокоилась. – Долго ты с ним знакома?

– Со вчерашнего дня, – всхлипнула Руйя. – Но, отец, разве обе твои супруги не были выбраны сразу же в день смотрин?

– Муж для жены должен избираться тщательнее, чем жена для мужа. В любом случае, Руйя, у меня связаны руки.

– У тебя? – ошеломлённо переспросила она.

– Если я хоть чего-то стою как царь, воин и мужчина, я обязан казнить убийцу Аэссы. Иначе… если все так чтут Быка, как ты надеешься, меня, может, и не свергнут, но меня больше не будут ни уважать, ни слушать.

– А если я завтра укажу тебе на настоящего убийцу? – выпалила Руйя. Маро хмуро вздохнул:

– Иди и ляг спать, дитя моё, твой рассудок уже замутнён твоими чувствами. Мы даже не можем быть уверены, что Алефи не лжёт. Скорее всего, он и убийца – по какой-то причине, о которой мы ещё не знаем.

Слёзы снова закипели в её глазах.

– Отец, умоляю тебя…

– Руйя, нам в роду Быка часто приходится принимать решения, причиняющие боль нам самим, – сказал Маро. – Вот что, дочка. Я скоро собираюсь отправиться по важному делу в Киликию. Ты останешься здесь моей наместницей. Ты уже взрослая, пора тебе готовиться к правлению на случай, если не будет у меня других детей.

Ещё три дня назад у Руйи бы голова закружилась от такой чести. Но сейчас она могла лишь в ярости посмотреть на отца.

– Иди спать, Руйя, – повторил он.

Девушка обречённо побрела ко дворцу, поняв, что спорить дальше бессмысленно.

«Мало того, что не узнала ничего полезного, так ещё и Алефи не смогла защитить… А ведь я поклялась ему, что остановлю казнь».

В голову лезли совсем сумасшедшие идеи – например, схватить в день казни какой-нибудь меч или яд и пригрозить покончить с собой, если финикийца не пощадят. Конечно, тогда его никто и пальцем тронуть не посмеет… в её присутствии. Доказательств его невиновности у неё по-прежнему нет никаких! Её сочтут предательницей, изменившей памяти названой матери ради неизвестно кого. А к Алефи сам же Маро, скорее всего, подошлёт наёмных убийц, перед этим показательно отпустив его на волю.

Будь у неё хоть немножечко побольше времени, Руйя бы решилась на другой дикий шаг – она бы лично отправила письмо финикийским вельможам с просьбой упросить Маро остановить или хоть отсрочить казнь. Финикийцы согласились бы даже без чётких доказательств – им же точно не хочется, чтобы знатного соплеменника казнили по обвинению в настолько низком убийстве. Но за один жалкий день такое письмо не уйдёт дальше Мальи…

Руйя легла спать, чувствуя себя совершенно разбитой и уже мало надеясь что-либо исправить.

========== Глава 8. Утро ==========

На небе ещё только золотилась утренняя заря, когда Руйя открыла глаза. Холодный камень подушки* под её щекой был совсем мокрым от слёз.

Все ещё спали, поэтому Руйя сама надела самую простенькую накидку и без всякого удовольствия сунула в рот горсть вчерашнего изюма. Поднимать суету и будить полдворца ей не хотелось, а лежать и ждать, когда проснутся первые рабыни, она была не в силах.

Стражники у тюрьмы, кажется, тоже дремали, пока не услышали её шаги, но Руйе было точно не до них. Дождавшись, пока они почтительно расступились, чтобы пропустить её, она вихрем влетела в прохладный сумрак.

– Царевна? – а вот у Алефи явно сна не было ни в одном глазу. У Руйи сердце упало, когда она представила, как он столько часов в одиночестве думал о предстоящей казни.

– Отец отказался отменить казнь! – сквозь слёзы воскликнула она, кинувшись к нему. – И он тоже не верит, что ты виновен, но… но…

– Но если не казнят никого, в народе начнётся возмущение, – успокаивающе взяв её за руку, докончил Алефи. – Понимаю. Можешь не злиться на своего отца, царевна, дело не в нём и даже не в критских законах, у нас порой бывает ровно так же.

– Тебе ведь так рано покидать мир навеки… тем более такой позорной смертью… – Руйя крепко схватилась за его руку, словно его уже вели на казнь.

– Тише, тише, царевна. Если ты и правда так стремишься мне помочь, у тебя ещё целый длинный день – я же вчера сказал.

– Но за вчерашний день я ничего не добилась! – в отчаянии напомнила ему Руйя. – Лоссо во время убийства говорил в Малье с покупателем, а ножик так просто изготовлен, что уже не узнать, чей он был!

– А как же то, что тебе рассказали о метаниях Аэссы насчёт побега?

– Мы же так и не узнали, имеет ли история с побегом отношение к убийству.

– Я чувствую, что имеет, – заявил Алефи. – Да, Лоссо невиновен, но я не могу отделаться от ощущения, что каким-то, каким-то образом он сказал нам что-то важное… знать бы только, что…

У дверей темницы снова слаженно расступились стражники, и вошёл Маро в дорожных одеждах, при оружии. Руйя застыла на месте от ужаса.

– Я знал, что найду тебя тут, – в лице отца не виднелось ни гнева, ни разочарования. – Я уезжаю в Фаист – по словам Эхио, там что-то не заладилось с тех пор, как на прошлых Играх там побывал Кано. Вернусь завтра. Улато остаётся здесь, так что по срочным вопросам он, как всегда, готов тебе помочь. Следи за приготовлением к погребению, если жрицы будут требовать ещё благовоний, скажи им, что…

Он осёкся. И было из-за чего: у Руйи округлились глаза и приоткрылся рот от ошеломившей её внезапной идеи. Впрочем, какая там идея – сумасшедшая мысль, проблеск, соломинка утопающего…

– Отец! – едва узнав собственный голос, выдохнула Руйя, бросившись к нему и схватив его за руки. – Прошу, отложи поездку!

– Что ещё, Руйя? – отступил он от неожиданности.

– Заклинаю кровью Быка, отложи! Всего лишь до вечера! И если тебе дорога твоя дочь, сейчас же пошли возницу Ноко в Малью, пусть найдёт и привезёт сюда Лоссо, продавца черепашьих панцирей!

– Руйя, твой рассудок…

– Мой рассудок уже в полном порядке! Отец, помнишь, я предлагала показать тебе истинного убийцу Аэссы? Так вот, если моё подозрение верно, мне это удастся!

– Торговец из Мальи? Соотечественник царицы, какие-то неурядицы времён её девичества? Если нужно, я прямо вместе с Ноко пошлю палача! Подданный Быка, осмелившийся на такое грязное убийство, не заслуживает казни во дворце…

– Нет, нет! – прервала его Руйя. – Никакого палача! Пусть Ноко доставит Лоссо сюда живым и невредимым! Сам головой за него ответит!

Маро быстро вышел вон, и вскоре донёсся его обычный громкий, уверенный голос – он понял, что, раз дочь так говорит о преданном, любимом всей их семьёй колесничем, её приказ не исполнить нельзя.

– Царевна, если после такого шума твоя зацепка окажется ложной, я не желаю и представлять, что с нами сделает твой отец, – даже Алефи, впервые на её памяти, выглядел ошарашенным.

– К сожалению, эта зацепка истинна. Иначе никак, – Руйя присела рядом с ним.

– «К сожалению»?

– Ох, да. Мне бы так хотелось, чтобы всё выходило по-другому… Получается такая гадость… хуже всего, что я могла даже вообразить… но, судя по всему, это правда. Зато, – несмотря на дикое омерзение от той картины, что сложилась у неё в голове, она улыбнулась, – зато тебя освободят, а это сейчас главное.

– Не считай колосья до посева, царевна, – встревоженно сказал Алефи. – Хуже ложной надежды, по-моему, нет ничего.

– Я, между прочим, поверила тебе, когда ты сказал, что невиновен, хотя это казалось тогда невероятным, – подтолкнула его под локоть Руйя. – А ты не хочешь мне верить, когда я говорю, что ты спасёшься.

– Прости, царевна, так и есть. Но твоя жизнь от моих слов тогда не зависела, а вот моя… И ведь ещё недавно ты же сама в слезах говорила, что ничего не можешь для меня сделать.

Руйя снова была готова заплакать – теперь уже от счастья. Однако она вспомнила, что кое-что – как раз к приезду Ноко и Лоссо – надо ещё подготовить:

– Мне сейчас нужно сбегать в город.

– Ещё кого-то расспросить?

– Уже не расспросить. Так, уточнить немного. И да, принести тебе один чудесный подарок.

– Царевна, если я буду избавлен от казни и бесчестия, лучше подарка мне и не надо, – засмеялся Алефи.

– Хорошо, то, что я принесу, будет приятным дополнением, – согласилась Руйя. Она хотела было уходить, но отчего-то замешкалась:

– А ты… ты после освобождения останешься в Кноссе?

– Куда же я денусь? До следующей весны точно здесь буду, я же посланник.

– Но ведь после такого обвинения, после тюрьмы…

– Что ты, если опальные сановники возвращаются к собственному правителю, когда он их прощает, оскорбляться из-за чужого царя тем более нет смысла. Кроме того, я буду счастлив пообщаться с тобой, царевна, в более спокойной обстановке.

У Руйи перехватило дыхание. Она порывисто обняла Алефи за плечи, почувствовав на мгновение крепкие мышцы под его обветренной кожей – и сразу же, устыдившись, отпрянула. Критским женщинам – кроме, конечно, супруги сына Быка – было позволено много воли в отношениях с мужчинами, но Руйя знала, что в чужих странах всё обычно совсем не так, и в общении с иноземными гостями знатным критянкам, чтобы их не сочли развратными, необходимо было строго соблюдать приличия.

Однако, судя по выражению лица Алефи, он был далёк от того, чтобы обвинять её в распутстве.

– Беги, царевна, а то скоро в городе станет людно, тебе будет сложнее там поговорить, с кем ты хотела, – тем не менее, сказал он. – Давай сначала убедимся окончательно, что я не умру завтра до полудня.

– Да… да, разумеется, – Руйя попыталась успокоиться и сосредоточиться, и это было непросто. – До свидания, Алефи – надеюсь, встретимся уже во дворце, когда тебя отпустят.

Прижимая ладони к побагровевшим щекам, она вышла из темницы и привычно велела стражникам позаботиться о воде и пище для Алефи. Да, если всё у неё получится, а она не сомневалась, что получится, уже к вечеру финикиец будет на свободе, но заставлять его терпеть несколько часов без питья и фруктов было жестоко.

В первую очередь Руйя забежала во дворец и взяла шкатулку со своими драгоценностями – чтобы не тратить время и препираться с казначеем, прося выдать ей серебра. Уже в лабиринте она заметила дюжину чинивших какую-то треснувшую скамью рослых рабов и приказала десятерым из них отложить работу и следовать за ней – ещё разволнуется отец, что она опять одна по городу бегает.

Солнце только-только поднялось над горизонтом, а Руйя уже бежала от лабиринта вниз, в долину, где в городе выходили на улицы первые лоточники и разносчики.

Комментарий к Глава 8. Утро

* Не ошибка в тексте и не мазохизм со стороны Руйи – подушки бронзового века были твёрдыми и на подставочках.

========== Глава 9. Меч ==========

Когда лёгкий звук быстрых шагов царевны затих вдали, Алефи устало прикрыл глаза и откинулся назад. Вполне возможно, загадочные доказательства его невиновности, обнаруженные Руйей, не убедят никого, кроме неё самой. Вполне возможно, завтра утром его голова всё же упадёт на земляной пол темницы.

Благодаря многочисленным путешествиям и жизни при царских дворах Алефи видел много разнообразных казней и, конечно же, всегда понимал, что когда-нибудь сам может оказаться приговорённым к одной из них. Правда, он всё-таки надеялся, что если это произойдёт, то в плену у врага, куда он попадёт после долгого сражения… То, что его схватили по обвинению настолько же позорному, насколько ложному, было едва ли не тяжелее, чем сам приговор. Что будет с родителями и друзьями, когда они узнают? Ведь он никогда не сможет объяснить им правду…

Алефи вспомнил лесистые холмы и широкие улицы родного Гебала. Что, если он больше никогда туда не вернётся? Ему даже не устроят положенных сыну вельможи похорон. Сердце ёкнуло, когда он подумал, какая судьба ждёт его – непогребённого, умершего в бесчестии.

«Надо будет Руйю попросить, чтобы она хотя бы меня оплакала… Или нет, не буду! Она решит, что мне от неё только покровительство и нужно. Пусть делает как хочет. Не дело, чтобы она из-за меня долго горевала, ей и без того тяжело после смерти мачехи, а я с нею знаком второй день».

Очаровательная царевна Кносса за столь недолгий срок покорила его душу. За её порой наивными или необдуманными речами, как он быстро понял, скрывались природная смекалка, невероятная решительность и при этом – чуткое и нежное сердце. Как он жалел, что их встрече не суждено было случиться в более радостный час!

«А может, она не ошиблась? Может, она правда нашла доказательства – ума не приложу, какие… Надеюсь, она догадалась пойти в город с приличной охраной. Негодяй, убивший беременную царицу, легко расправится с кем угодно… Но если, если вдруг Руйя права, если ей удастся меня оправдать…»

Алефи позволил себе немного помечтать. Конечно же, он останется при дворе Маро, а когда наступит пора возвращаться домой, попросит у царя руки Руйи. И если только Руйя за этот год не передумает… Каким светлым и полным жизни станет их дом, если она согласится разделить его с ним!

Время текло невыносимо медленно. Стражники принесли ему груш, инжира и воды с капелькой вина, и Алефи, не зная, хватит ли всего этого до вечера, ел фрукты по маленькому ломтику и запивал крошечными глотками, не ощущая вкуса.

Казалось, прошли долгие недели, прежде чем знакомые быстрые шаги послышались вновь. Стражники уже без вопросов пропустили Руйю.

– Царевна! – просиял он. В её лице больше не было, как накануне или этим утром, отчаяния и унылой покорности судьбе, и теплившаяся в душе Алефи надежда вспыхнула ярче, как промасленная лучина.

– Прости меня, Алефи, я не выгляжу слишком радостной – но то, что я выяснила… в общем… тяжело мне было в этом разбираться. Светлая сторона в том, что всё ведёт к твоему освобождению, – она чуть потупилась. – А пока держи обещанный подарок, – и она вынула что-то из-за спины.

Алефи в изумлении уставился на свой собственный меч. Перемазанный в какой-то бурой грязи, с налипшими веточками, но, без сомнения, тот самый, который отнял у него закутанный в покрывало незнакомец. Тонкое бронзовое лезвие, посеребрённая рукоять с лунным камнем… Алефи бы узнал его из тысячи.

– Царевна, я не знаю, как тебя и благодарить! Он достался мне от отца, я уже и не чаял его увидеть снова… Но скажи, где ты его нашла? – Алефи давно понял, что убийца должен был надёжно спрятать отнятый меч. Просто где-нибудь выбросить было опасно – кто-нибудь мог заметить и доложить царю. Меч – не костяной нож, вещь приметная.

– Я всё расскажу, я расскажу, только ещё нужно дождаться Лоссо, – возбуждённо, глотая слова, говорила Руйя. – Лоссо должен мне кое-что повторить, точнее, пересказать, точнее, сказать ясно.

– Постой, присядь, отдохни, – остановил он её и протянул ей ещё почти на четверть полный кувшин и оставшуюся грушу. Руйя, замолчав и усевшись рядом, благодарно улыбнулась и с наслаждением отхлебнула из кувшина. Не удержавшись, Алефи взял её за свободную руку, и царевна в ответ слегка погладила тонкими пальцами его ладонь.

– На самом деле, – призналась она, немного отдышавшись, – на самом деле без тебя я бы ни до чего не додумалась.

– Ну что ты, это ты и с Аэссой дружила, и во дворце всех знаешь. Я могу только строить догадки, и то зыбкие.

– Может быть, но это ты мне постоянно повторял, чтобы я обращала внимание не только на день и час убийства, но и на то, что было раньше.

– Предположим, – сказал Алефи. – Значит, я правильно думал, что история с Лоссо нам ещё пригодится?

– Да, так и вышло! – подтвердила Руйя, с восторгом глядя на него своими блестящими карими глазами. – Помнишь, мы не могли понять, почему Аэсса с ним не сбежала, хотя явно была несчастна в Кноссе?

– Ещё бы не помнить.

– Мы же чего только с тобой вчера не придумали – то ли кто-то узнал о побеге, то ли у неё завёлся новый возлюбленный при дворе, то ли она просто сама не знала, чего хочет, то ли ещё что… А по всему выходит то, – тут улыбка её погасла, – что Аэсса сочла себя недостойной прежнего жениха.

– Думаешь? – посерьёзнел и Алефи. – Как же это получилось?

Руйя пожевала губами, вытерла рукавом пролившееся питьё – ей не слишком хотелось заговаривать о своих догадках, очевидно, картина складывалась действительно мерзкая. Наконец она собралась с духом и начала:

– Ну смотри. Я же помню, она была необычайно весела, щебетала как птичка – и на свадьбе, и после неё. С отцом была неизменно ласкова. Кажется мне, что она не так сильно любила своего Лоссо, как ему самому хочется верить… но ладно, не хочу я её за это сейчас судить, она всегда была очень, очень доброй женщиной, со мной так дружила… Может, ещё до царских смотрин Лоссо не слишком верно оценивал свои отношения с Аэссой – думал, что её любовь сильнее, чем было в действительности. Неважно. Главное, что сначала Аэсса вовсе не выглядела так, будто ей жизнь в Кноссе не мила!

– И когда же это поменялось? – Алефи начал понимать, к чему ведёт Руйя.

– После минувших Игр. Аэссу словно подменили.

– Но никто не обратил на это внимания?

– Отец, видимо, не обратил, – тяжело вздохнув, сказала Руйя. – Да и я тоже… царица же первый человек в Кноссе после самого царя, никто не имеет право как-то вольно о ней рассуждать, вот я и считала, что раз отец ничего не говорит, значит, ничего особенного не происходит… В общем, была она после Игр то угрюмой, то печальной. Ребёнку будто не радовалась. Часто стала оставаться и гулять одна, хотя раньше обожала шумные праздники и сборища и терпеть не могла одиночество.

В глазах царевны показались слёзы:

– Я должна была понять, что с ней что-то очень не так! Я, называвшая себя её подругой…

– Не кори себя, царевна. Ты решила, что перемена настроения произошла из-за ребёнка, – Алефи положил руку ей на плечо. Руйя покачала головой:

– Это не оправдание! Я даже почти не справлялась у неё, как она себя чувствует!

– Ты не могла и представить, что кто-то был способен причинить ей зло, – мягко напомнил он. – Вспомни – до очень недавнего времени ты была уверена, что ни один критянин не посмел бы и пальцем тронуть сиятельную царицу.

Очень осторожно он привлёк Руйю к себе, и она прижалась к нему, всё ещё тихо плача.

Лишь выждав некоторое время, Алефи заговорил снова:

– Значит, у кого-то из Кносса чистые и почтительные чувства к царице оказались… далеко не чистыми и не почтительными? Подожди, выходит, что ребёнок был…

– О несчастном ребёнке мы ничего уже точно не узнаем, – дрожащим голосом сказала Руйя. – Сегодня стало понятно, что убита Аэсса была именно из-за него, – захлёбываясь слезами, она в полуобмороке упала на руки Алефи.

========== Глава 10. Объяснение ==========

Руйя открыла глаза и не сразу осознала, где находится – вокруг было темно и тихо, пахло сухим деревом…

– Ты плакала, пока не уснула, – сочувственно сказал Алефи, заметив, что она шевельнулась. Руйя поняла, что лежит на земле, а финикиец сидит рядом с ней. Воспоминания о том, что она узнала и поняла за день, всплыли перед глазами.

– Мы с тобой договорили до того, что… – Алефи замешкался, но Руйя уже вспомнила сама:

– Не надо сейчас ничего замалчивать. Я… я справлюсь.

– Я не могу понять: почему Аэсса была обречена из-за ребёнка? Ведь, насколько я знаю, царь считал, что это его дитя, у него не было ни тени подозрения – иначе бы он не стал устраивать в честь жены Игр.

– Сейчас-то подозрений не было, – горько сказала Руйя. – Подожди, сейчас объясню по порядку. Когда Аэсса отважилась открыться бывшему жениху, она – спорю на что угодно – выражалась туманно и не называла имён. Лоссо, простодушный малый, ничего не понял и подумал, что она жалуется на жестокое обращение мужа. Не о муже она говорила. Вот что меня постоянно и с самого начала коробило – мы с отцом, конечно, не близки, но я его всё-таки достаточно знаю, чтобы не поверить выводам Лоссо!

– И поэтому ты его сейчас потребовала к себе? – уточнил Алефи.

– Конечно! Пусть он как можно точнее повторит то, что ему говорила царица. Прошло не так много времени, а Лоссо наверняка запомнил каждое словечко любимой.

– Но в конце концов она решила, что опозорена, что он не сможет быть счастлив с нею.

– Так она, бедняжка, и рассудила. Она решила хранить тайну до конца своих дней.

Алефи задумался:

– И зачем всё-таки было её убивать? Раз она даже Лоссо не сумела рассказать всей правды, даже уже когда ждала ребёнка… не выгоднее ли этому мерзавцу было бы залечь на дно?

– Он бы так и поступил, потому что он далеко не глуп и понимал, что она бы его не выдала. Навешивать на себя новые преступления против рода Быка он решился, только когда не увидел другого выхода. Когда Аэсса объявила о беременности, он сразу же начал планировать избавиться от неё как можно быстрее.

Угрюмо помолчав, она продолжила:

– Сразу после убийства я отмела любые мысли о причастности к нему отцовских приближённых – разве они стали бы рисковать своей властью, своим положением при дворе?Но только потом я догадалась, что убийца встал перед выбором. Убить Аэссу и почти наверняка остаться вне подозрений, как чуть было не произошло – или дождаться рождения ребёнка и, очень вероятно, мгновенно лишиться головы.

Руйя допила из кувшина остатки разбавленного вина. У неё по-прежнему камень лежал на сердце, когда она обо всём этом говорила. Люди, которых она знала с детства…

– Вот тут, конечно, счастье, что тебе поверила именно я, – сказала она. – Многие вообще ни о чём из этого не знают… Горбатость советника Кано – не следствие долгих трудов над папирусами, как думают народ и большинство придворных. Он появился таким на свет. Точно так же горбат с рождения его отец, гончар Тодо, которого я знаю только потому, что ходила с отцом и матерью на тайные совещания с Кано в домишко Тодо и его жены.

В глазах Алефи отразилось понимание:

– Всё ясно! И если бы младенец Аэссы тоже родился кривеньким…

– …То тут уже мой отец, сопоставив одно с другим, докопался бы до истины. Казнил бы он обоих без разговоров – даже если бы он поверил, а я думаю, что поверил бы, что Аэсса была взята силой… зависит это от неё или нет, супруга сына Быка должна блюсти брачное ложе. А ты лучше других знаешь, как относится мой отец к казням, которых сам не желает, но которые при этом необходимы… якобы, – поморщилась она.

– Ужас, – прошептал Алефи. – Какой ужас. Но как ты догадалась, что это был Кано? Неужели ты сразу поняла… про ребёнка?

– Что ты! Просто, когда мы с ним говорили – я его о костяном ноже расспрашивала, – он упомянул, что, дескать, ты не захотел марать свой бронзовый меч.

– И что же навело тебя на подозрения? Он мог просто считать меня убийцей Аэссы, как считали многие…

– Мог. Но вот знать, что твой меч из бронзы, он не мог. Я-то помню, – слабо улыбнулась Руйя, – ты, когда тебя схватили, сказал просто о мече, но не из чего он был сделан. Кано до этого знал о тебе только понаслышке, а так как ты приехал в Кносс совсем недавно, вряд ли все кричат о том, какое там ты носишь оружие – ты же даже не воин, а посланник. Меч мог бы быть медным или костяным.

– Ещё полно ревнителей старых времён, которые до сих пор предпочитают клинки из камня, – добавил Алефи.

– Понимаешь, твоё появление сильно помешало Кано.

– Я просто решил пройти к стойлу и посмотреть на вашего Быка.

– Ну вот, и Кано это спутало все расчёты. Если бы он ушёл незамеченным, убийство Аэссы не удалось бы раскрыть никогда. Наскоро сделанный ножик, никаких следов… А тут пришлось задержаться и драться с тобой. Кано тебя обезоружил, но услышал шаги – мои – и был вынужден бежать. Из-за такой череды неприятных неожиданностей он немного запаниковал и не выбросил твой меч, пока не стало слишком поздно.

– Так где же он его спрятал? – Алефи успел немного почистить лезвие меча, но всё равно тот выглядел так, словно год провалялся на пыльной дороге.

– В стене.

– Что? В дворцовой, что ли? Там почти сплошной камень. Или Кано знает какие-то тайники?

– В стене родительского дома. Тодо и Китта живут бедно – в этом уже Кано не виноват, он много раз предлагал построить им хороший дом, но они не то слишком робкие, не то слишком гордые, я сама не очень понимаю. Стены у них – толстые прутья и глина, да ещё бесчисленные щели. А глины этой и рядом с домом тоже много, Тодо же гончар, и он где-то раз в десять дней готовит себе большой запас. Кано сунул меч в одну из щелей и замазал наскоро глиной, а потом при первой же возможности пошёл к родителям погостить и спрятал меч понадёжнее, но всё там же. Причина простая – о том, кем Тодо и Китта ему приходятся, не знает почти никто, живут они на отшибе, а он всегда следит, чтобы его как можно меньше народу видело и узнавало, когда он их навещает. Поэтому, кстати, он и скрылся так ловко из лабиринта – привычка. Даже если бы твой меч стали искать, никому не пришло бы в голову заняться поисками в шалаше полунищего гончара.

Потрясённый Алефи сидел не шевелясь. Наконец он вымолвил:

– А тебе почему пришло?

– Ну я-то как раз из тех, кто знает, где тайное убежище Кано. Отец часто устраивал там особо секретные советы. Но мы с отцом Кано не подозревали, поэтому он не думал, что кто-то из нас найдёт меч.

– Если бы ты посчитала меня убийцей, никто бы его и не нашёл, – кивнул Алефи.

– Ну да, разве что после смерти Тодо и Китты отыскали бы в развалинах шалаша, но к тому времени, – Руйя вздрогнула, – ты уже был бы давно казнён… Итак, я-то тоже всё окончательно поняла только сегодня с утра, когда сюда зашёл отец сказать о поездке в Фаист.

– А Фаист здесь при чём?

– Отец упомянул, что Кано туда ездил как раз во время предыдущих Игр. Кано действительно никогда любителем зрелищ и праздников не был… Так вот, а Лисса – та торговка фруктами, помнишь – вспоминала, что на прошлых Играх «господин советник» дал ей серебра. Как у меня в голове это сложилось, я и начала понимать. Взяла полную шкатулку драгоценностей и бегом кинулась в город. Когда я стала допрашивать Лиссу, она, бедолага, долго отпиралась, мне уже пришлось кровью и рогами Быка поклясться, что с ней ничего не стрясётся. Кано дал ей мину серебра, чтобы она никому не проболталась, что он приехал из Фаиста раньше времени.

– Какой же он всё-таки оказался гад, – сквозь зубы сказал Алефи. – Как ты думаешь, Маро твоим вычислениям поверит?

– Тодо и Китта уже пришли со мной к отцу и подтвердили, что я нашла у них твой меч. Больше, в общем-то, ничего и не требовалось бы – как ещё этот меч мог к ним попасть, если только его не притащил Кано? Свидетельство Лоссо будет только дополнительным доказательством насилия над царицей.

– Тогда зачем нужно было с такой срочностью вызывать его из Мальи?

– Я же до последнего боялась, что что-то сорвётся и Лоссо останется последней надеждой. Кано мог пойти на отчаянный шаг и выбросить меч ночью в какой-нибудь колодец. Тодо и Китта могли отказаться свидетельствовать!

– Несчастные старики, – покачал головой Алефи. – Он их единственный сын?

– Единственный, – печально подтвердила Руйя. – Они ещё так им гордились. В каком они сейчас состоянии – мне страшно и вспомнить.

– И почему этот Кано так возненавидел белый свет? Первый человек после царя, родители любят, серебро рекой течёт… Его уже схватили, допросили?

– Он сейчас в одной из соседних деревень по делу – что-то связанное с этим Фаистом, – Руйя невесело усмехнулась. – Вернуться должен после полудня.

Она измученно опустила голову на руки. Да, оставалось совсем немножко до суда над настоящим виновником беды и освобождения Алефи, но сейчас у Руйи не осталось сил даже улыбнуться.

========== Глава 11. Признания ==========

Весть о том, что первый советник царя оказался убийцей царицы, разнеслась по всему острову как ветер. О настоящих причинах убийства, конечно же, знали только несколько человек – Руйя с отцом, Алефи, Лоссо, Тодо и Китта; даже Улато, по общему согласию, решили не выдавать тайны. Подданным Маро кратко объявил, что Кано давно мечтал тайком о царском троне и из-за этого в конце концов обезумел.

Сам Кано, когда его схватили сразу же по возвращении во дворец, вопреки опасениям Руйи, немедленно сознался во всём. Судя по всему, ему стало легче, когда открылась вся правда – его отчаяние после убийства, которое замечала всё это время Руйя, было непритворным, запоздалое раскаяние терзало его днём и ночью.

Он цеплялся за свою власть как за то, ради чего он пошёл на убийство, и потому удерживал себя от того, чтобы пойти к царю и признать свою вину самому, но и государственные дела утешения не приносили – тем более, что в глубине души он понимал, что началом всего стало его же насилие над Аэссой, даже если пытался убедить себя, что это не так.

Руйя думала, что у Кано помутился разум из-за его уродства (хотя, с другой стороны, столь же горбатый Тодо был добрейшим и безобиднейшим созданием на свете), но сам Кано сказал, что дело было вовсе не в этом. Просто он в один прекрасный день начал понимать, что извёл жизнь на тайные совещания, переговоры и посольства, оставаясь при этом незамеченным, нелюбимым и одиноким (с родителями, по его словам, ему давно уже было не о чем говорить), и стал всё больше завидовать Маро – но не царскому трону как таковому, а тому, что у Маро есть семья, есть народная любовь и слава.

Когда Руйя его выслушала, она сочла всё это горячечным бредом – ещё большим бредом, чем то объяснение событий, что было дано народу. Однако Кано настаивал, что именно такие размышления и привели через сколько-то лет к той яростной злобе, с которой он зажал Аэссе рот тем злосчастным вечером после Игр в одном из закоулков лабиринта.

На следующий же день он начал жалеть о содеянном. Он повторял – и Руйя, надо сказать, была склонна ему поверить, – что больше никогда не причинил бы вреда царице, если бы не беременность. Слишком всё совпадало по срокам, и Кано перепугался.

– Я решил, что это будет вроде как милосердием – родись кривой ребёнок, царице всё равно не жить, – сказал он. – А потом… потом всё уже было как в тумане. Словно это меня самого зарезали. Утащил меч, сам не знаю, для чего. Ночью глаз сомкнуть не мог, сердце так и грызло, в голове стучит, а порой слышалось, что царица кричала… Я… я рад, по-настоящему рад, поверьте, что финикийца не казнили. Хотя бы за него отвечать не придётся.

Когда стражники уже собрались вести выговорившегося и совершенно не противившегося приговору Кано на казнь, Маро спросил:

– Чего я никак не понимаю – зачем тебе было красть царскую печать?

– Я не крал её, – спокойно ответил бывший советник.

– Что значит – не крал?

– Когда царевна говорила со мной о печати, я честно поделился своим мнением, при котором и остаюсь – её вытащил у Куро кто-нибудь из свиты финикийца, – увидев на лице Маро недоверие, Кано тяжело выдохнул. – Сиятельный царь, я, по-твоему, признался в страшнейших преступлениях и скрываю мелкую кражу? Всё равно новая печать почти готова.

– Он не лжёт, – подала голос Руйя. Опираясь на руку Алефи – он успел немного привести себя в порядок после тюрьмы, умывшись и расчесав свои тёмно-каштановые волны волос, – она в течение всего допроса стояла рядом с отцом, хотя сама почти ничего не говорила.

– Ты уверена? – повернулся Маро к дочери.

– Ещё бы мне не быть уверенной. Печать взяла я. Она до сих пор лежит в кувшинчике с ароматным маслом в моей комнате.

– Руйя! – ахнул царь. – Ты… как… но почему?

Руйя посмотрела на Алефи:

– Я хотела отсрочить казнь.

– Уже тогда? – поразился Алефи. Если честно, Руйя была убеждена, что он об этом догадался.

– Да, уже тогда. Я, правда, ничего в тот миг чётко не обдумывала. Когда мы с Куро ели, я заметила печать в его котомке и сама не успела опомниться, как вытащила её. До вечера я прятала её в моей причёске, а перед сном переложила в духи.

– Царскую печать, – повторил Маро. – Печать с жёлтой лилией. Ты понимаешь, какое это, по меньшей мере, непочтение к роду Быка?

– Отлично понимаю, но согласись, отец: если бы я не пошла на это, хм, непочтение, ты бы казнил невиновного, а истинный преступник ещё, может быть, долгие годы оставался бы твоим ближайшим советником, – спокойно сказала она.

– С этим не поспоришь, дитя моё, – ответил Маро и дал знак стражникам. – Приступайте к делу.

– Тогда я уйду к себе, – сразу сказала Руйя.

– Ты не будешь присутствовать на казни? – удивился Маро.

– Я дико устала от крови и грязи, – отозвалась она. – Что казнь совершится, я не сомневаюсь, но смотреть на неё мне не хочется. Прости, отец, это моё последнее слово.

– Я тоже не останусь, – поддержал её Алефи. – Я сам едва этой казни избежал. Совершенно не хочется снова напоминать себе об этом.

Маро не очень-то и настаивал. Он сам с трудом заставлял себя принимать решения и отдавать приказы, когда больше всего ему хотелось бы уединиться где-нибудь со своей скорбью по жене, к которой теперь примешалось потрясение от предательства Кано. И он прекрасно понимал, что без дочери и вскружившего ей голову финикийца в убийстве Аэссы он бы не разобрался.

Едва выйдя из тронного зала, Руйя прислонилась к красной мраморной колонне:

– Ох! Неужели всё закончилось?

Подошедший следом Алефи, ничего не сказав, внезапно опустился перед ней на колени.

– Что с тобой? – даже испугалась Руйя.

– Ты спасла мне жизнь, светлейшая царевна, – склонил он голову. – Вся моя семья навеки перед тобой в долгу.

– Если бы не ты, Алефи, никогда бы не удалось призвать к ответу убийцу моей названой матери и её маленького дитяти, – поклонилась она в ответ. – Это искупает твой долг сполна.

– Какое счастье! – уже без всякого вежливого словоплётства воскликнул, вставая, Алефи. – Значит, ты мне ничем не обязана!

– И ты мне тоже, – радостно подтвердила девушка.

Финикиец опёрся рукой о колонну:

– Царевна, я бы с удовольствием провёл с тобой ещё много времени, но на то, чтобы пережить эти два дня, у меня ушло столько сил…

– У меня тоже, – усмехнулась Руйя. – Я засыпаю на ходу.

– Но Маро предоставил мне покои во дворце, поэтому увидимся мы с тобой скоро.

– Угу, – у Руйи слипались глаза.

Он на мгновение коснулся рукой её щеки:

– Сладких снов, Руйя.

Уже придя к себе в спальню, Руйя осознала, что он не назвал её царевной.

В постели она ещё долго тихонько плакала, но впервые за эти дни слёзы приносили ей настоящее облегчение.

========== Эпилог ==========

Комментарий к Эпилог

После прошлой части я случайно раньше времени поставила статус «Завершён». Простите, это было чисто невнимательностью, эпилог планировался всегда.

Гавань Мальи была разукрашена яркими букетами и лентами. Порывы свежего весеннего ветра то и дело поднимали пёстрый вихрь из соцветий. Не каждый день отплывают корабли в такие дали – горожане постарались с проводами на славу.

Руйя впервые была одета не в юбку и накидку, а в платье финикиянки, и груди с непривычки было очень жарко, зато гораздо легче было дышать без немилосердно сжимавшего талию пояса. Из-за нового наряда даже отлично знакомая Руйе Малья уже казалась чужой, неведомой страной.

– Надеюсь, дитя моё, ты останешься достойной дочерью Кносса, – Маро крепко обнял её. Руйя быстро сморгнула непрошеную слезинку – вот уж при прощании с отцом она не хотела раскисать! Но что было делать, если за прошедший год от прежнего отчуждения между ними осталось не то чтоб совсем ничего, но очень мало?

– Я не сомневаюсь, наша Руйя затмит всех красоток Гебала, – расплылась в улыбке Келла, следом за ним заключив девушку в объятия и потрепав по голове пухлой ладошкой.

Келла с минувшей зимы была царицей Кносса. Оплакав Аэссу, Маро был вынужден вновь устраивать смотрины – но выбирал он третью супругу совсем не так, как первых двух. С усталым равнодушием пройдя мимо череды ясноглазых красавиц, он остановился на бойкой, полной, широкой в кости вдовушке из Лассити, родившей покойному мужу двоих детей, и впервые уточнил, не мечтает ли она о ком-то другом.

Келла не мечтала и царицей стать согласилась – правда, с условием, что её не будут очень усердно учить придворной вежливости. Хотя она была мало похожа что на Илайю, что на Аэссу, они с Руйей сдружились – что-то было такое в весёлой толстушке, что сразу располагало к ней людей. Не только людей, кстати – Бык, чей нрав так и остался на редкость неприятным, рядом с новой царицей становился кротким, как ягнёнок.

Всего недели три назад Келла объявила, что ждёт ребёнка, в честь чего состоялись пышные Игры – правда, Бык выглядел на них намного менее устрашающим, чем обычно, потому что Келла перед самым началом заткнула ему за ухо огромную ромашку.

А сегодня закончился срок посольства Алефи, и Руйя с женихом отправлялась в его родную Финикию. Маро очень расстраивался, что дочь уезжает – в последнее время она стала хорошей помощницей ему на дворцовых советах, особенно если учесть, что он остался без своего первого вельможи, достойной замены которому пока не нашлось.

– Пока у меня не родится сын, ты наследница, – напомнил он ей незадолго до отъезда. – А его, может, у меня и не будет – я всё подозреваю, наверное, после того, как я десять лет назад болел язвой, никак не могу я зачать сына.

– Одно с другим не связано, светлейший царь, – успокоил его Алефи. – У нас с отцом есть близ Дамаска один старый друг, он вообще проказой переболел, ну и что? У него с тех пор семеро мальчиков родились.

– И всё же, – настаивал Маро, – нет ничего хуже, чем пустующий трон рода Быка. Если после меня останутся одни дочери…

– Я думаю, что дядя, – Алефи был племянником правителя Гебала, – будет вовсе не против, если я сделаюсь супругом царицы Кносса.

– Надеюсь, он будет не очень разочарован, если этого всё-таки не произойдёт? – улыбнулась Руйя.

– Конечно, нет. Дядя мой тридцать лет на троне, у него всегда десяток идей в запасе есть. Сейчас он рассчитывает передать мне Берот – город, казалось бы, от Гебала не так и далеко, но он портовый, разрастается как плесень зимой, и дяде следить за ним на расстоянии тяжело. Так что, Руйя, править тебе или лабиринтом, или кораблями, – рассмеялся Алефи.

С тех пор Маро более или менее примирился с отплытием Руйи и лишь жалел, что не увидит свадебных торжеств. Но теперь у него не было никого, кого бы он со спокойной душой оставил наместником в Кноссе надолго, поэтому отплывать дальше какой-нибудь Керасии он не мог.

Погода для дня отплытия выдалась прекрасная – солнце сияло, а несущий с гор ароматы чабреца ветер надувал паруса. Руйя не отводила взгляда от раскинувшейся перед нею Мальи – улочек, лавок, местного дворца из жёлтого камня… Неизвестно, увидит ли она знакомую гавань вновь.

В собравшейся толпе на берегу она заметила Лоссо. Юноша по-прежнему вёл свою торговлю панцирями и наведывался в Кносс в дни Игр; правда, очень изменилось его отношение к царю – даже говорил о нём Лоссо с невероятным почтением. После того, как он узнал, что его подозрения оказались ложными, он ужасно испугался, что его ждёт какая-нибудь кара за оскорбление сына Быка, так что не было с тех пор, наверное, на всём Крите более преданного царского подданного.

Обнявшись с отцом и Келлой, Руйя перешла к Улато.

– Держись, – сказала она, – ты теперь у отца последним доверенным лицом остаёшься.

– Я буду помогать ему, сколько хватит сил, светлейшая царевна, – поклонился тот. Улато, услышавший тот же рассказ об убийстве Аэссы, что и большинство жителей Кносса, пережил случившееся сравнительно легко – он считал, что раз у Кано в голове началась болезнь, сам Кано в этом не сильно виноват.

– И не забудь мастерить игрушечных воинов маленькому царевичу, – заговорщицки шепнула она. – Я понимаю, ты уже давно не десятник и плотно занят, но отыщи для этого хоть чуточку времени. Без деревянных лошадок и глиняной пехоты расти просто не полагается!

– Непременно, царевна, – подтвердил Улато.

Жаль было, что мало кто из Кносса мог позволить себе проводить Алефи и Руйю до самого моря – небогатым горожанам пришлось довольствоваться прощальным праздником, который Руйя устроила в столице два дня назад. Лисса, которой Руйя некогда отсыпала столько драгоценных украшений, подарила ей два ящика зелёных фруктов и ягод – про запас на дорогу.

Тодо и Китта, до сих пор жившие в своём шалашике, на праздник, конечно, не явились, но их уже навестила сама Руйя. И раньше-то не слишком жизнерадостные, теперь они напоминали тени – хотя их поддерживали и Руйя, и жалевшая их, пусть и не знавшая всей правды, Келла, волю к жизни гончар и его жена почти полностью утратили. Будь они хоть немного помоложе, Руйя бы нашла какого-нибудь бедняцкого сироту и отдала им на воспитание, а так она и не знала, как бы им ещё помочь, надеясь только на то, что приветливая и добродушная Келла будет их как-то подбадривать.

– Пора уже подниматься на корабль, – мягко взял её под руку Алефи. – Руйя, пойдём?

Руйя в последний раз улыбнулась отцу, Келле, Улато, помахала взорвавшейся радостными криками толпе…

– Пойдём, – кивнула она.

От палубы корабля сладко пахло смолой. У Руйи забилось от радостного возбуждения сердце, когда она поглядела на раскинувшийся перед ними сияющий лазурный простор. Она бывала на разных соседних островах, но дальних путешествий не совершала никогда.

Она знала, что будут трудности – и не только в пути, где корабль может угодить в бурю или попасться пиратам. Будет тяжело привыкать к жизни в Финикии, запоминать обычаи, доучивать язык, ещё неизвестно, как к ней отнесутся родители и дядя Алефи – пусть даже в письмах они и дали согласие на их брак, – как её примут будущие подданные в городе Бероте… Но Руйя весь год это обдумывала и с каждым днём понимала всё яснее, что более чем готова преодолевать такие препятствия. Особенно если рядом с нею будет Алефи.

По всей гавани разнеслись слаженный звон кимвалов и нежное пение лир, и корабли один за другим медленно отошли от берега. Руйя стояла на корме и смотрела на удалявшуюся прочь Малью, пока ещё могла различить стоявших у причала людей и пока вяжущий аромат тимьяна не сменился полностью солоноватым запахом моря.