I can hear the sirens (СИ) [Анна Грэм Khramanna] (fb2) читать онлайн

========== 1 ==========

В Яме ― сырость кипящей под мостом горной реки, запах раскаленных, натянутых нервов и мокрого бетона. Снаружи гудят взрывы громовых раскатов, хлещет дождь, сливая не принятые землёй излишки в пропасть, отчего взвеси воды расползаются в воздухе густым туманом, и чешется корка едва зажившей раны на плече.

Здесь стены пропитаны адреналином, тестостероном и чужим страхом, принесенным на пыльном вороте униформы из развалин, кишащих изгоями, словно тараканами. Эти стены пульсируют кровью разорванных артерий, нытьём растянутых мышц и хрустом размолоченных хрящей. Здесь пахнет домом и свободой. Свободой сдохнуть, как тебе нравится.

Яма живёт и дышит круглые сутки. Для измотанных новобранцев давно просигналил отбой, а за монолитом бетонных перекрытий бесстрашный патруль воет волками и ухает дикими койотами. Закончилась смена, они вернулись домой. И разведка вернулась.

Ей не идёт смрад помойки изгоев, не идёт свернутый в кулак узел светлых волос, давно не мытых для соответствия легенде, и свежий шрам на сливочной, забитой чернилами коже не пойдёт ей тоже. Хочется смыть с себя усталость и липкую погань пота, доложиться в штабе и нажраться вдрызг, а может раскроить чью-нибудь особо похотливую морду из того же отряда патрульных. Благо, таких там достаточно. Во всяком случае, было, пока в должность не заступил новый молодой Лидер.

― Ну, что, амазонка, вернулась?

Её тихие шаги стреножит едкий, приглушенный рокотом водяного потока голос, от которого щекотно в грудной клетке, а чужой взгляд она почуяла перекрестьем рёбер, будто мишенью, сразу как перешагнула порог. Эрик смотрит на неё сверху вниз, словно хищник, днём и ночью стерегущий свой прайд, а за ртутной радужкой столько же безумия, сколько в выпитой до дна бутылке абсента.

― Рапорт составлен, я сейчас в душ, потом сдам секретарю.

― Можешь доложить мне лично.

Он спускается медленно, лениво, как ядовитый змей, парализующий свою жертву гипнозом, ни разу не оступившись, несмотря на то, что крови и алкоголя в этом сильном организме, казалось, пятьдесят на пятьдесят. Он здесь — альфа и омега. Дорвавшись до власти, он смакует её яд, как хороший сомелье, только Максу удаётся сдерживать его склонность к излишней жестокости. Юнис подозревала, что головой он повредился еще в Эрудиции. Причесанный мальчик со взглядом убийцы, протянувший руку над раскаленными углями.

― Душ у меня тоже есть, или ты там со своими изгоями забыла об этом?

Вкрадчивый, звенящий пьяной яростью голос обволакивает плотным, наэлектризованным вихрем её стройную фигуру, не оставляя без внимания ни единого участка. Ни длинной шеи, вкрадчиво виднеющейся из плотно застёгнутого ворота, ни широко, устойчиво расставленных ног, ни простой бусины в пупке под форменной курткой. Её не видно, но он давно и прекрасно знает о ней. Между ними остаётся один лишь шаг, лишь секунда до схода снежной лавины, и Юнис снова на её пути. Возле него — район сейсмической активности, и она уже не первый год живёт у самого эпицентра. Бесстрашным не привыкать ходить по краю, ей привычен зашкаливающий пульс и дыхание на срыве в непосредственной близости от Лидера, который давно и прочно наложил своё вето на все посторонние притязания к её телу.

― Слушай, а ты правда с ними трахаешься, чтобы получить информацию?

Она лишь закатывает глаза. Урождённой бесстрашной свобода дороже жизни, и его вечная ревность ей, как удавка на шее. Его и так слишком много, на других её просто не хватит. Собственничество ей в гены не заложено, а эрудиты могут это чувство тремя простыми формулами описать, у них семейные ценности ключевой роли не играют. Отчего же Эрик такой дремучий? Какая ещё фракция прописалась в его ДНК?

Последние шаг преодолён, под его подошвами хрустит, рассыпаясь в пыль, осколок принесённого с улицы гравия. Эрик до неё не дотрагивается, сохраняя между ними считанные миллиметры, но Юнис забывает, когда в последний раз делала вдох. Его руки — переплетения корабельных канатов, жесткие как скала, хочется коснуться их, провести пальцами по дорожкам вздыбленных вен, удостовериться, что под кожей пульсирует горячая кровь, а не холод жидкого азота.

― А ты меня уже спрашивал, забыл?

Эрик своим делиться не приучен, а тогда накал достиг точки кипения. Почти сутки путаться в паутине подозрений, вариться в собственном соку на огне бурлящей ярости и прописать с размаху ей по рёбрам, себя не помня. Не вовремя выставленный блок обеспечил Юнис парой трещин, но не переломов. Тогда по мутной от обезболивающих голове набатом гремел ор на два голоса, отражаясь от графитово-серых, провонявших дезинфекцией стен лазарета. Макс на высоких нотах, брызгая слюной и близкой истерикой, убедительно провожал Эрика в бар нажраться и кого-нибудь трахнуть, а не выводить из строя его лучших людей. Но десятки неофиток и барных шлюх, прошедших через лидерскую постель оставляли после себя лишь муторный сладковатый запах женского тела, кислый привкус на языке, пустоту и раздражение. Ни имён, ни лиц, ни воспоминаний. То ли дело эта чёртова Юнис.

― Отвечай.

В дурманящих, светлых глазах закипает знакомый до боли свинец, грозясь обжечь до мяса, ноздри раздуваются, как у быка, чернильные квадраты на мощной шее повторяют путь тяжело проглоченной, горькой после абсента слюны. Юнис кажется, что если он повысит голос ещё на полтона, она рухнет навзничь. Каждый раз, как первый.

― Это ведь животные, Эрик. Один раз проявишь слабость, и придется всё стадо обслуживать. Мне тебя достаточно.

Она профессионально умеет лгать и изворачиваться, и сколько правды в сухом остатке её объяснений, он знать не может. Максу плевать на её методы, главное — результат. Эрику не плевать. За каменной маской намертво прячется звериный оскал, лишь пробитая бровь дёрнулась, не поддаваясь контролю ― надо же, додумалась с толпой изгоев сравнить!

Бесстрашная, но не бессмертная. Лидер сжимает её плечо мозолистыми тисками, не видя, сминает свежий рубец на ране, разрывает только сошедшиеся волокна мышц, ощущает под пальцами липкую теплоту крови. Юнис ни звука не произносит, только челюсти смыкает плотнее. Рано повязку сняла, хотела избежать вопросов.

— Откуда?

На широкой ладони багровые пятна, которые он прячет в сжатом кулаке, а фокус нетрезвого внимания перемещается в иное русло. Меж светлых бровей залегает глубокая складка, во взгляде мечется ртутная злоба вперемешку с тревогой. Её тело — хорошо изученная карта местности, он знает наизусть все новые и старые шрамы, синяки и кровоподтеки, и помнит, какие знаки оставил на ней лично. Юнис умеет врать, но за каждый новый след вынуждена отчитываться по полной форме.

— Задели.

— Кто?

— Изгой один… Нормально всё.

― Нормально, говоришь? Что ж тебя, моя бесстрашная, изгои режут? Мало тебя по залу гоняли, мало. Уж я бы тебя заставил.

Атмосфера пронизана искрами явной угрозы, воздух густеет, отравленный токсичным ядом, которым пропитано каждое его слово. Редкие бесстрашные снуют мимо, словно тени, обходными путями или вовсе разворачиваются назад, пусть хоть на полу её отымеет, ровно по центру многоярусного зала Ямы. Никому не хочется попадаться на глаза Лидеру, неадекватному от высокого градуса.

Эрик напоминает ей волка, готового грызть глотки за свою стаю и без жалости откусывать головы самым слабым щенкам. Тот изгой уже расплатился жизнью за то, что попортил бесстрашную, породистую шкуру, Лидер в этом не сомневается. Она бьётся насмерть, пьёт в две глотки, трахается, как в последний раз и даже не пытается накинуть на бычью, забитую чёрными квадратами шею хомут. Тем и держит, дрянь, не отпускает.

Её не волнует, кто греет его постель, пока она снуёт холодными ночами вдоль разрушенных лабиринтов Чикаго, и греет ли кто-то вообще. Потенциальные претендентки на свято место рассыпаются напуганной резко включенным светом тараканьей стаей, когда она возвращается под своды родной фракции. Лишь однажды Искренняя, вчерашняя неофитка, кинулась на неё с ножом из темноты бокового коридора. Юнис обезвредила её без особых усилий, не заострив на инциденте внимания, но слухи доползли до лидерских ушей. На следующий день Искренней во фракции не было, как не было больше желающих сбить с головы Юнис корону.

― Там много бывших Бесстрашных. Меня дрессировать не надо, своих неофитов уже до смерти загнал.

Её негромкий, вкрадчивый тон и слова, трупные язвы, лезвия по лидерскому поднебесному эго лишь поджигают запал, ещё секунда, и тушить будет нечего. Хочется схватить её за шкирку и волоком тащить наверх, трахать до изнеможения, до тупой слабости в ногах, только алая дорожка крови, медленно стекающая вдоль её высушенной до чёткого мышечного рельефа руки, врубает в захмелевшем мозгу стоп-сигнал. Она его не боится, но свято чтит субординацию и вольности позволяет лишь наедине, а ему это иногда до одурения необходимо.

― Забываешься. Марш в лазарет!

Плечо сжимает тугая повязка, но наутро от пореза не останется и следа — с приходом Эрика к власти Эрудиция стала весьма щедра на передовую медицину. В её квартире наверняка обживается плесень. Вызвать бы уборщиков, смахнут вековую пыль с куцых, полупустых полок, ведь те редкие дни и ночи, что Юнис бывает во фракции, она проводит у Лидера. Она бесшумно ступает вдоль промозглой темноты коридоров по давно выученному маршруту, будто в плен сдаётся, но под рёбрами закипает лава, прожигает насквозь до скулящей сквозняком пустоты, которую она заполняет им до краёв. Лидер никогда не принуждал её. Он умеет быть убедительным.

Урождённая Бесстрашная, всего лишь на год старше, завершила обучение на четвертом месте рейтинга и получила назначение в разведку, рыскать, словно ищейка, меж длинных лабиринтов руин Чикаго, в поисках заговоров и дивергентов. Она появлялась в Яме редко, и неофитов не запоминала, прохаживаясь поверх голов блеклым, полным усталости взглядом. Лишь однажды Макс, будучи в добром расположении духа, показал пальцем на двух перспективных переходников, прущих напролом к вершине таблицы ноздря в ноздрю. «Тот второй, малость горячный, ну ничего, направим в нужное русло». Малость. Юнис усмехнулась столь явному для проницательного Лидера преуменьшению, когда впервые взглянула Эрику в глаза. После она ощущала затылком этот безумный, отравленный ртутью взгляд, везде, где бы ни находилась.

Помеченная вожаком. Губа с порога насквозь прокушена, наутро опухнет и будет ныть, и ни у кого не возникнет сомнений, чья это печать и подпись, и чьё это право собственности. За его плечами — длинный список из поруганной чести юных бесстрашных, не посмевших пискнуть против лидерских желаний, её же он обхаживал почти год, и теперь не церемонится. Это слишком напоминает драку в партере, с перехватом инициативы по очереди, когда слишком крепкая хватка не позволяет сделать ни единого вдоха, болью напоминая Юнис ту памятную трещину в рёбрах. Она от нетерпения готова зубами выдрать из его ушей тоннели, выцарапать вдоль наколотых предплечий собственные знаки, переломав по дороге ногти, даже зная, что против этой машины не имеет ни единого шанса. Эрику иной раз хочется перебить ей за это пальцы, но вместо этого оставляет на её груди следы зубов, которые наутро расцветут фиолетовыми гематомами.

Лидер скалится по-волчьи, когда она седлает его бёдра, а за расширенным зрачком у неё почти не видно радужки. Она нарочно сбивает ритм, дразнит, насаживается глубже и за секунду до взрыва соскакивает, меняет сладкую влажность на губы, красные от грубых поцелуев, и опускается на него снова, заставляет надрывать связки, опрокидывать её на спину и задавать свой собственный, бешеный, животный ритм. Здесь нет ни капли нежности, лишь после он долго, размеренно дышит ей куда-то за ухо, щекочет дыханием шею, вдавливает её тело в жёсткий матрас, словно кузнечным прессом, грозясь размозжить её кости в пыль.

— Эрик.

Она зовёт его, будто из глубин космоса, вынуждает поднимать голову с подушки и блуждающий взгляд останавливать на ней. Алкоголь из его организма выветрился, сменившись хмелем совсем другого порядка. По её острым скулам хочется бестолково водить губами, а пальцами ощущать, как на её доверчиво подставленной шее бьётся жилка пульса. Юнис слишком остро его чувствует, насквозь, до дна, словно ведьма, сирена, на чей зов хочется лететь, сломя голову, а иной раз убить хочется, потому что у него так не выходит.

Юнис не строит из себя загадку, она обнажена и душой, и телом, как искрящийся провод без оплётки, Эрику хочется вывернуть её наизнанку, вытряхнуть, посмотреть, что за мысли вертятся в её голове за непроницаемым, пустым после их звериных соитий взглядом. Можно покинуть родную фракцию, но вытравить родную фракцию из себя невозможно — строить гипотезы и делать выводы ему природой заложено, а ей жить без оглядки привычно, ходить по краю от рождения свойственно, от того и тянет к этой мятежной так бешено и бездарно.

― Ты тяжелый.

― Я думал, в любви признаваться будешь.

Она в ответ лукаво кусает губы и упрямо молчит, Лидер ядовито ухмыляется, смотрит на неё пристально, а в стальных глазах мечутся черти. Эрик лишь сильнее сжимает её тело в объятиях, выдавливая из неё протестующий стон, требует ответа, зная, что она скажет то, что ему хочется услышать. И плевать, что искренности в ней ноль процентов, и что разведка врёт и дышит одинаково рефлекторно, иначе не выжить.

— Ты и так всё знаешь.

― Со мной и ни с кем больше, поняла?

Глухая тьма бетонных стен едва подсвечена ржавой полосой рассвета, в оконные стёкла до пола смотрят издали тёмные провали чикагских заброшенных высоток, Юнис застыла в невесомости, и мыслей в голове никаких — нечего там выворачивать. Эрик целует её грубо, жадно, намеренно и злостно задевает прокушенную губу, ставит тем самым точку. Он здесь главный, и никаких сомнений быть не может. Юнис глухо скулит, снова чует железный привкус во рту и закрывает глаза следом за щелчком входной двери. У неё заслуженный выходной, а дела фракции не терпят отлагательств. За пределы его владений она выйдет не скоро, укачанная тишиной, долгожданным одиночеством и саднящей слабостью во всём теле, пока самые безобидные неофиты подай-принеси устраивают ей люксовое «обслуживание в номере». Он вернётся поздно, и всё повторится заново, и повторятся будет по замкнутому кругу несколько дней и ночей подряд, пока колени не начнут подкашиваться и в плане операций не возникнет новый рейд.

― Только посмей мне облажаться. Пристрелю лично.

Она улыбается и уходит из-под сводов фракции, зная, что в этих словах больше заботы, чем в наркоманских присказках Дружелюбия. Для урожденной бесстрашной свобода дороже жизни, но кандалы, сковавшие ей тонкие, татуированные щиколотки, уже слишком удобно сидят.

========== 2.1 ==========

Комментарий к 2.1

Завершение этой части уже продумано досконально и скоро будет.)

Предупреждение: нецензурная лексика.

Законы фракции непреложны. Они начертаны кровью отцов-основателей и слезами павших в Великой Войне. Сомневаться означало подрывать систему, а если ты подрываешь систему, ты — дивергент и труп. Раньше Юнис не задавала себе вопросов, теперь все эти «почему», «для чего» и «зачем» терзают измученную болью голову, давят шею тугой петлёй, мешая нормально говорить и мыслить. Почему старики должны уходить из фракции? Почему нужно беспрекословно подчиняться Лидеру, даже если он редкостный выблядок? Почему чёртовы законы зачастую противоречат всем возможным нормам человеческой морали?

В Бесстрашии редко заключаются браки, редко рожают детей, но если эти два обстоятельства чудесным образом совпадают, то родители редко доживают до церемонии инициации своих отпрысков. Её отец погиб в рейде, когда ей и трёх не было. Осталась одна мать, с которой Юнис толком не виделась со дня церемонии, и которая нашла её в сумрачных лабиринтах Ямы, чтобы попрощаться.

― Я больна. Я не могу держать оружие и работать тоже не могу. Мне пора уходить.

Деми коротко кивает ей и тихо шагает прочь из бетонной коробки здания, растворяется за чёрными спинами молодых Бесстрашных, оставляя дочь беспомощно глотать отравленный пылью воздух. Взгляд беспорядочно мечется, запоминает сутулую спину, нетвёрдую, больную походку, светлые, как у неё, волосы, только с проседью и коротко стриженные, и ветхую униформу ― последний дар фракции своей Бесстрашной, отдавшей лучшие годы службе. Юнис плотно закована в стальную броню, а сердце закалено до алмазной твёрдости жизнью рядом с Лидером ― пороховой бочкой с подожжённым запалом, но защита даёт брешь и кусок встаёт костью в горле. Как мать и дочь, они слишком много упустили.

Над пространством общей столовой гремят прощальные речи Макса ― панихида по живому человеку, бесстрашные рвут глотки одобрительным воем, провожая её мать в последний путь, по которому она ушла своими ногами. За спиной Макса Эрик, на лице его штиль и вечное пренебрежение ко всему живому, Юнис хочется воткнуть в ладонь вилку, чтобы заглушить острую боль под рёбрами, заткнуть воющий сквозняк, уносящий её прочь из зала под косые взгляды тупоголовых соратников.

Разведка умеет сливаться со стенами и быть незаметной, и Юнис ― мастер своего дела, но не сегодня. Она идёт по узким коридорам на таран, пролетает по тонкой кишке моста, пола не касаясь, прикладывает головой об стену нерасторопного неофита, посмевшего путаться у неё под ногами. Мальчишка воет от боли, дрожащими руками щупает лицо, а багровое пятно размозженного хряща впиталось и впечатало на свинцово-серой стене Ямы её боль и отчаяние. Деми выбрала жизнь вне приказов и фракций вместо прыжка с поезда в пропасть, в объятия смерти напрямик, и Юнис не знает, какой путь выберет сама, когда придёт её время.

― Чего психуешь?

В тренировочном зале пусто, лишь Юнис, полуживая груша и голос Лидера, рикошетом эха бьющийся о полупустые, пропитанные потом и кровью стены. Он стоит тенью за её спиной, она чувствует, как расплавленная сталь его взгляда прожигает насквозь взмокшую майку, но смотреть в его сторону не хочет.

Идеальная стойка, идеальный удар, идеальная выдержка ― всё даёт системный сбой. Она бьет остервенело, не жалея едва замотанных костяшек, входит в клинч со снарядом и виснет на нём, расчищая забитое высоким пульсом дыхание. Горло сжимают тугие щупальца слёз, но реветь она не смеет. Не при нём.

— Ты ничего не сделал.

Зову крови не пережать глотку, двести лет слишком мало, чтобы в корне изменить человечество. Принадлежность к фракции не меняет глубинной сути — вспышки гнева Дружелюбие гасит веселящей травой, Отреченные бьют своих детей, воспитывая в них смирение, Бесстрашные приучаются к военной дисциплине раньше, чем начинают говорить, выражая протест. Память поколений врезается из подсознания в разум, и ей плевать, кто её следующая жертва — убогий изгой или разведчица с отличными характеристиками. «Всё работает, как часы, фракции — живой организм, и мы ― его клетки», ― очередная мерзкая ложь для того чтобы люди снова не попытались поубивать друг друга.

― Фракция выше крови, забыла?

Его голос обманчиво спокоен, в ровном, бархатистом тоне угадывается вкрадчивая угроза, которая едко щекочет кожу под влажным вырезом майки. Юнис знает, что ничего хорошего это не сулит, но ярость бешеной воронкой вертится ровно над её головой, засасывая и перемалывая в щепки всех и вся, что попадает в поле её действия. Даже несмотря на то, что на пути её стоит Лидер с правом личной неприкосновенности.

— Я, блять, себе на поблажки не насосала, что ли?!

— А ты не охренела? Законы для всех одинаковы!

— Даже для тебя? Неужели?

― Я нихуя ничего тебе не должен, уяснила? Не зависимо от того насколько качественно ты отсасываешь!

Она прицельно плюётся ядом, кусает от злости губы, и глаза у неё красные от ливня слёз, который она едва сдерживает. Ему хоть бы хрен, на одно её слово он всегда найдёт десяток в ответ, от него, мудака, всё как от стенки отскакивает, Юнис применяет последний аргумент, и плевать она хотела на все возможные последствия.

Юнис знает, как обезвредить неповоротливую груду мышц. Не имея преимущества в силе, она движется, как скоростная торпеда, но Лидер ей в ловкости не уступает, несмотря на внушительную мощь. Сквозь влажную плёнку соли она почти его не видит, движется наугад, таранит ему грудную клетку головой, выбивая из лёгких воздух и вынуждая отступить два шага назад. Эрик кольцом смыкает руки у неё под рёбрами, бьёт коленом под дых и отбрасывает её прочь. Её сильное тело ― тонкое переплетение сухих прутьев-мышц, беспомощно катится вдоль прорезиненного покрытия тренировочной площадки, тормозит спиной о бетонную колонну. Юнис глухо стонет и шепчет сквозь зубы проклятия.

Если бы взглядом можно было убивать, у Лидера в грудине уже зияли бы две сквозные дыры, Эрик лишь давит кривую ухмылку, глядя ей прямо в глаза с нескрываемым превосходством. Она впервые серьёзно напала на него, а раньше отмахивалась даже от шутливых спаррингов на его собственной кухне, со смехом отвечала, мол, покалечишь. Сейчас Юнис снова и снова поднимается с колен, ловко пружинит на ноги и бросается в атаку, как бешеная, чтобы в очередной раз быть отброшенной на край площадки, легко, как мелкая, надоедливая, визгливая псина.

― Дерешься как быдло подзаборное, может, и тебе к изгоям свалить?!

— Может.

Запал почти иссяк, Юнис утирает слёзы тыльной стороной ладони, глубоко дышит, ровняет дыхание. Эрик брезгливо глядит на неё сверху вниз, неспешно наворачивает круги, словно небесный хищник над будущей жертвой, придирчиво оценивает состояние своего бойца, как опытный командир, но не как любящий мужчина. Юнис иллюзиями никогда не тешилась, она не ждёт от него понимания, а ждет приговора или выговора, устало привалившись ушибленной спиной к треклятой колонне. Законы для всех одинаковы, нападение на командира карается разжалованием, изгнанием или расстрелом, она закрывает глаза и слышит, как под его берцами хрустят мелкие частички мусора, словно перемолотые кости десятков несчастных, выкинутых лидерским волевым решением за пределы фракции. И о ней он жалеть не будет.

— Отставить разводить сопли, встать и домой.

Эрик приучен анализировать факты, а не эмоции, и понять, что же за блядская причина мешает ему вменить ей заслуженное наказание, никак не выходит. Он знает, что не сможет лишить её жизни, и вышвырнуть не может тоже. Иметь её рядом, видеть, как оттеняет её сливочную кожу и светлые, выгоревшие на солнце волосы тёмное покрывало на его постели стало дурной привычкой, которую Лидер может себе позволить, как может позволить дорогой коллекционный алкоголь. Так восхищаются породистой кобылой на диких полях Дружелюбия, мечтая изловить её и запереть в своём загоне, чтобы больше никто кроме хозяина не мог ею любоваться. Почти семь лет в состоянии войны с самими собой, изломанные, забитые на дне души чувства, раковая опухоль в грудной клетке. Только ей о них неизвестно.

— Ты своих не вспоминаешь разве? Совсем?

― Не вспоминаю. Совсем. Выполнять!

Взгляд Лидера ровно на секунду сковывает льдом воспоминаний, а следом он кивком головы отправляет её прочь из зала. Способность привязываться травилась едкой кислотой злого одиночества с тех самых пор, как он себя помнил, изменяясь в извращенное, маниакальное желание обладать властью и внушать страх. Разговоры на тему своего прошлого в Эрудиции Эрик пресекал на корню, заставляя Юнис гадать, что же сподвигло его на переход.

Домой она не вернулась. Тянущее, вязкое предчувствие близкого пиздеца поднимает Эрика среди ночи. Её сторона постели пустует, а в окна смотрит мрачный Чикаго и громадная луна, слишком, до бесячки яркая. За Юнис не водилось бабских истерик, искать её, шарахаясь ночным призраком по всей фракции, и извиняться за то, что не сумел ради неё перевернуть Землю, он не собирается. Сон не идёт, на кухонном столе в чёткой последовательности разложен личный арсенал, который он перебирает, не глядя, снова и снова проверяет наточку лезвий и вычищенное до идеальности огнестрельное, пока мысли блуждают далеко за пределами комнаты. Он почти не удивляется короткой трели коммуникатора в столь позднее время.

— В пункт охраны спустись.

Макс ждёт его в полупустой комнатке, освещенной голубоватыми, холодными отсветами десятков мониторов, транслирующих изображения с камер периметра, где искаженная вогнутыми линзами тонкая фигура покидает переделы фракции, как тень, никем не замеченная. Его предложение свалить к изгоям вслед за матерью Юнис приняла более чем всерьёз.

— Она ушла. Ты знаешь, чем это грозит?

Макс озвучивает очевидное. Эрик тяжело пялится в камеру, снова и снова перематывает запись. Сил на то, чтобы разъебенить весь этот кабинет к чёртовой матери просто не остаётся, они быстро и напрочь покидают его. Уход в самоволку карается строго, назад ей дороги нет, и шанса одуматься ей не светит. Двое бесстрашных диспетчеров притихли так, что боятся дохнуть, только глазами ворочают с одного Лидера на другого. Макс не слепой, он знает, что происходит между его ближайшим замом и девкой с разведки, хотя понимать ни черта не понимает. Вся эта суета его касается в лишь той степени, в которой подобные обстоятельства влияют на боеспособность его людей, и внутреннее, выдрессированное до автоматизма чутьё подсказывает ему, что повод беспокоиться есть.

— Стереть данные, язык держать за зубами. Мне нужно время и люди. Я решу вопрос.

Эрик чеканит приказ, поднимается из-за стола, решительно шагает к выходу. На лице маска хладнокровного спокойствия с примесью ленивого равнодушия, но Макс знает его слишком хорошо, чтобы поверить в эту нарочитую демонстрацию.

― И позволь узнать, как?

― Я решу вопрос.

Дверь входит в проём с грохотом, который наверняка разнёсся эхом по всей Яме. Макс не сомневается, что Эрик решит этот вопрос, однако вопрос, сколько человек при этом пострадает, остаётся открытым.

========== 2.2 ==========

Комментарий к 2.2

Предупреждение: Насилие, нецензурная лексика.

На исходе сутки, и возможность найти её по горячим следам утекает сквозь пальцы. Среди поросших быльём руин, унизанных изгойским времянками, как грибами-сапрофитами, искать её можно вечность ― она знает их, как свои пять пальцев. Иголка в стоге сена, Эрику безмерно хочется применить самый простой способ ― сжечь к хуям весь стог и вытащить чёртову иголку магнитом, но за подобные санкции самому легко лишиться головы.

Эрик до последнего не верил, что она ушла. Просто знать, что она есть — привычка, давно ставшая неизлечимой наркозависимостью, и тревога с каждым шагом вглубь бетонных, полусгнивших руин заполняет грудную клетку до краев так, что больно дышать. Он приваливается на перекур к покрытой плесенью стене очередного убитого временем барака, когда проклятый на всех довоенных наречиях Фор вырастает перед ним тенью и сверлит насквозь своими испытующими, чёрными глазами.

— Что ты собираешься делать?

Ответ «Убить суку» навязчиво вертится на языке, но слова эти далеки от суровой реальности. Он не сделает этого. Можно обманывать себя сколько угодно, прострелить эту белобрысую голову не поднимется рука. На деле проще биться затылком о кирпичную кладку, мямлить «Не знаю» и ждать какого-то великого озарения свыше, но Лидер не может себе такого позволить.

— Ты советы мне пришёл давать? Или может мне отчитаться перед тобой?

Запас ненависти к этому грёбаному вундеркинду из Отречения, казалось, никогда не кончится, особенно сейчас, когда все нервы стоят на дыбах. Четыре страха, против его безуспешных двенадцати, решающий, проваленный бой, отказной лидерский пост с барского плеча. Вечный второй. Прописать бы этому заинтересованному в челюсть, сбить нервное напряжение об его вылощенную, смазливую рожу, да только этот самородный в долгу не останется, а сейчас не место и не время мерятся длиной эго.

― Деми больна, уйти далеко она не могла, и в подземелья им не прорваться незамеченными, значит, они в ближайшей верхней локации. Предполагаю квадраты семь и восемь. Там есть вполне крепкие здания и доступ к воде. Либо их уже нет в живых.

Добренький инструктор, любимец неофитов в своей обычной манере пропускает его подъёбы мимо ушей, однако, при всей его раздражающей правильности, в словах Фора часто бывает разумное зерно. То, что она, возможно, уже не жилец, мозг воспринимать не собирался, пока ему не предъявят мёртвое тело или с несовместимыми с нормальной жизнью увечьями, а то, что Юнис могла вовсе не прятаться, показалось не лишённым смысла.

— Ее мать меня не интересует. Увидите её ― пристрелите нахрен. Прочесать эти долбанные квадраты!

Цементные джунгли Чикаго неприветливы, любой неверный шаг грозит провалом в капкан из бетона и арматуры, заботливо прикрытый одичалой природой, а груда полусгнившей трухи внезапно может оказаться приуснувшим на тропе изгоем. Эрику тот домишко издалека не понравился, как будто обжитой какой-то, хотя рядом на милю нет ни одного гнезда афракционеров. Кажется, что-то такое Юнис об этом писала в отчётах. Ему хватает выдержки не пробежать оставшееся расстояние марш-броском, а продвигаться обдуманно и осторожно, бесконечно озираясь через прицел. Когда Эрик толкает дверь и вламывается внутрь, палец на спусковом крючке едва не дёргается от неожиданности, грозя закончить поиски фатально.

— Чего тебе?

Она стоит, упираясь копчиком в полусгнивший, захламленный стол, на груди руки сложила, будто к ней в душевую без спросу вломились, как рыба холодная, и спокойная, как чёртова скала. Юнис не думала прятаться, не рассчитывала, что её будут искать, посчитав, что изгнание, которое она сама себе со злости устроила, и есть её приговор. При виде звереющего Лидера, она делает шаг назад, но звонкая пощечина настигает её быстрее, чем она успевает среагировать.

— Чего мне? Ах, ты ж тупая сука!

Вся фракция стоит на ушах, а она в отпуск к изгоям решила съездить! Эрик не помнит, когда так беспощадно выходил из себя, словно один её вид, этой вольной, возомнившей себя свободной, птицы, подрезал в мозгу последние тормозные шланги. Он никогда намеренно не причинял ей увечий, хотя иной раз хотелось до одури, но сейчас Лидер сам себе выдаёт полный карт-бланш, иначе просто поубивает весь взвод. Накручивая на кулак волосы, он швыряет её об замшелую деревянную стену, разворачивает к себе лицом, бьет по рёбрам, под дых, разбивает губы и тонкую кожу на острых скулах, не замечая, как штурмовая перчатка на правом, бьющем кулаке становится липкой от её крови. Она прицельно отвечает ему локтем в челюсть, защищаясь на голых инстинктах, за что правый плечевой сустав, сцепленный лидерской железной хваткой, выходит с хрустом из суставной сумки. Юнис в ответ лишь сдавленно скулит и смотрит на него с ужасом, а ему каждый удар отзывается вполне ощутимой болью под рёбрами, словно вместо неё одной он наказывает обоих.

— Что ты делаешь?!

Юнис никак не может понять, отчего он не пристрелил её с порога, как взбесившуюся, отбившуюся от стаи собаку, зачем волочит на середину комнаты колченогий стул и шарит по разграбленным полкам. Полки уже хренову тучу лет, как пусты, Эрик вырывает из оконного проёма монтажную ленту и бросает на пол возле стула. В его воспаленном мозгу зреет нелепая в своей оголтелой наглости идея, он волоком тащит её к стулу, сажает почти безвольное тело и вяжет ей сзади руки острыми, алюминиевыми полосками, не заботясь, как сильно они вгрызаются ей в запястья.

— Жизнь тебе спасаю, тварь убогая!

Очередная пощёчина едва не выворачивает ей шею, светлые, поблекшие от крови пряди липнут к щекам, пока она медленно ворочает головой, силясь не отключиться. Сквозь угасающее сознание Юнис слышит щелчки рации и голос Лидера, далёкий, ускользающий, искажённый звоном в её голове:

— Я нашел её.

Ядрёный запах лазарета и едкая боль по всему организму, осколки памяти блуждают по ноющей голове в порядке хаоса. Юнис кажется, что она сошла с ума и бредит, когда чувствует возле постели чужое присутствие и горячий, ядовитый шёпот над самым ухом, от которого хочется отмахаться как от мерзкого насекомого. Если бы она только могла пошевелить руками.

― Ты теперь героиня, а я тварь и мудак при любом раскладе, но мне похуй, не привыкать. Главное, что ты, моя дорогая, дома. Разве я не милосердный?

Эрик склоняется над её осунувшимся, бледным лицом, в синих следах и багровых кровоподтеках, пережимает ровно на несколько секунд трубочку со спасительным морфием, чтобы она услышала, запомнила, сколько дерьма ему пришлось сожрать, чтобы обелить её безмозглый поступок перед высшим руководством. Он отпускает трубку, целует её в лоб, как покойницу, и уходит, а обезболивающий яд брызжет по венам толчками, вызывая блаженное забытье. Наутро Юнис не вспомнит, был возле ли её постели Эрик собственной персоной или дурное, больное воображение сыграло с ней злую шутку.

Когда она приходит в себя, то видит перед собой отнюдь не Лидера, а вечно участливого Фора — единственного в этой фракции сухарей, кто может забить хер на приказ Эрика не входить к ней в изолированную палату. Они с Юнис пару лет ходили в одном отряде до переформирования, и под его испытующим взглядом ей всегда тошно, но в желудке пусто, а во рту Сахара, Юнис касается языком разбитых, пересохших губ и едва заметно кривится от боли.

— Эрик сказал, что отправил тебя на задание, а ты попала в плен. Задание секретное, потому никто о нем не знал, — Фор повторяет выдуманную второпях, кособокую ложь Лидера, которая отвела дуло от её виска. ― Но это ведь не изгои тебя так, верно?

― Какое это имеет значение сейчас?

Он понимающе вздыхает, опускает глаза, жуёт свои толстые губы, а Юнис хочется элементарно сдохнуть, но сдохнуть без высочайшего лидерского приказа она тоже не имеет права. Мать она разыскать не сумела, но могла предугадать её слова при встрече. В её время пропаганда была жестче, а о дивергентах, как об угрозе, речи не шло, Деми в законах фракции не сомневалась ни на йоту, и самоотверженный поступок дочери вряд ли бы оценила. Она высказалась лишь однажды, ненадолго задержав взгляд на новом молодом Лидере. «Держись от него подальше», — прозвучало предупреждением. «Не думаю, что у меня есть выбор», ― приговором на пожизненный срок.

― Он в кабинете симуляций. Запирается там иногда. Тренируется, ― Фор вынимает из кармана ключ-карту и суёт ей прямо в ладонь, а на столике оставляет успокоительные таблетки, вывезенные контрабандой из Дружелюбия. ― Вернешь потом.

В кабинете симуляций полумрак и тишина. Юнис, хромая и неповоротливая, едва вставшая на ноги, чувствует себя сломанной пополам куклой. В голове бессвязная мешанина мыслей и лёгкая эйфория от травяных пилюль, выпитых для храбрости — она толком не знает, что хочет сделать и что доказать. Эрик выглядит каменно спокойным, на расслабленном лице не вздрагивает ни один мускул, лишь глазные яблоки ворочаются под прикрытыми веками, а на экране адская мясорубка, беспорядочные мелькания кадров с примесью крови и страха, где Лидер ― главное действующее лицо.

Счетчик высвечивает бешеный пульс, горит зеленым индикатор функции автоматического вывода из симуляции при критических показателях, ни рядом, ни у дверей никого из охраны. Юнис не знала, что Эрик постоянно пытается свести свои страхи на ноль, но количество их на экране упрямо твердит об обратном. Она, едва сгибаясь, садится в соседнее кресло, вкалывает себе в шею сыворотку и включается в его подсознание, материализуясь призраком в сыром подвале, с удушающим смрадом полуразложившегося белка.

Это клетка, плен, тюрьма и пыточная, врытая в заражённую землю далеко за Стеной. Трое полуживых и два трупа, один из которых уже прилично несвеж. Эрик среди обречённых на смерть, в центре цементного мешка комнаты, прикованный намертво к стулу, он не может произнести ни слова, мычит и смотрит на нее безумными глазами, равномерно красными от лопнувших сосудов. У него отрезан язык. Чёрная униформа Бесстрашия насквозь пропитана красным, под стулом — лужа густая багровая лужа, и мерная капель свежей крови стекает по деревянным ножкам. Колени прострелены, раздроблены в хлам, чёрные квадраты татуировки срезается с шеи острыми краями монтажной ленты, которая впивается глубже при каждом его движении, грозя добраться до сонной артерии, а на столе заряженный пистолет, до которого ему не добраться.

Страх быть плененным изгоями и медленно подыхать без возможности пустить пулю себе в голову, страх выжить после и остаться калекой в этих руинах навечно на потеху им же. Юнис повидала достаточно, но прямо сейчас ей хочется опустошить желудок от горькой желчи, обжигающей глотку. Его до смешного просто лишить жизни прямо сейчас, один выстрел за секунду до конца обратного отсчёта, и фракция освободится от жестокого Лидера, а её беспомощная, отчаянная злоба приправленная дрянной, ноющей болью физической получит отмщение. Лекарство дурманит разум, она тянет руку к оружию, проверяет обойму.

― Плена боишься? Понимаю, тебя они не пощадят. Какой это страх? Десятый? Одиннадцатый?

Ладонь держит рукоять плотно, и рука почти не дрожит, но колени готовы надломиться под тяжестью веса, как спички. Юнис почти жалеет, что так опрометчиво влезла ему в голову. Ей не известны его страхи, но этот один, подсмотренный, выбивает из неё последние силы. Она понимает, с какой тяжестью на сердце он отпускал её в очередные рейды и отчего так настойчиво рыл землю, чтобы вернуть её назад. За неё ему страшно, как за себя самого.

Она не знает, отчего её зверская ненависть растворилась, как дым, оставив после себя зияющую пустоту.

― Когда будет необходимо, я тоже буду милосердной.

Она стреляет ему в голову ровно через секунду после того как автомат выводит его из симуляции, пуля застревает в воздухе, словно в вязкой смоле, и до лба его не долетает. Эрик долго приходит в себя, молча провожая взглядом её ковыляющую походку, но последний, самый сильный его страх, где он своими собственными руками исполняет её приговор, Юнис так и не увидела.

========== 2.3 ==========

Комментарий к 2.3

Захотелось для этой части более светлый финал.

Немного вдохновляющего

https://pp.vk.me/c625329/v625329002/17b56/CdRoo6iye0Y.jpg

https://pp.vk.me/c621624/v621624455/6fe8/nJSPf6PvfzI.jpg

Они сторонятся друг друга третью неделю, ползают по Яме как змеи, издали шипя друг на друга. Лидер упрямо смотрит вперёд и крепко стискивает челюсти, а Юнис переходит на другую сторону, когда видит его в коридоре прямо по курсу. Когда два полюса сходятся на одной точке замкнутого пространства, разумеется, каждый по своим делам, замирая в непосредственной близости друг от друга, Яма искрит от напряжения. Кажется, что даже волоски на руках у проходящих мимо Бесстрашных встают дыбом, а многочисленное железо гудит ультразвуком в ушах и бровях очевидцев.

Его злоба давно ушла, обратившись гулкой пустотой и холодной постелью. Он помнит, как под его руками синела её молочная, мягкая кожа и как хрустели вывороченные суставы, помнит её взгляд, полный страха и ненависти, и закрыть эту пропасть ему нечем, лишь сожалением, что иначе было никак. Но упрямая, уязвлённая гордость гонит его прочь, заставляет чеканить шаг дальше по коридору в штаб, потому что в природе фракции существует лишь два вида решений: его и неправильное.

А её ненависть всё ещё ползает по венам чёрным, едким дёгтем, она с ней встаёт, ложится и смотрит в зеркало, замазывая пожелтевшие гематомы и надевая тёмные очки, чтобы не светить фонарём под правой глазницей. Юнис хочется выместить её, выкричать, сделать ему так же больно, но она беспомощно не знает как, потому что об него всё, как об стенку, и не знает, что своим до ожога ледяным равнодушием, одним своим израненным видом уже делает это. Ей хочется рассмеяться в голос, когда Тори Ву вдруг звонит ей на рабочий аппарат.

― Слушай, тут Эрик дебоширит, может, придёшь, заберёшь своё счастье, а?

— Моё счастье?! — Юнис переспрашивает и едкую ухмылку уже сдержать не может, Тори на том конце провода понимающе усмехается. К чертям собачьим такое счастье.

С Тори они неофитствовали в одном потоке, особенно близки не стали, но прониклись друг к друг уважением и негласной солидарностью, по пустякам она не стала бы её беспокоить. В трубке раздается приглушённый помехами грохот и нечленораздельное шипение Ву с примесью нецензурных выражений.

— Ну вот, живое мясо закончилось, в ход мебель пошла. Слушай, Юнис, я серьёзно. Мне не хочется проблем.

— Хрен с тобой!

Юнис бросает трубку на диван и тянется к привычным уже, непроницаемо чёрным очкам.

Ей кажется, что прошло уже сто лет с тех самых пор, когда она беззаботно гудела в этом баре с пацаньём из отряда, как пьяно вытанцовывала и вызывающе хохотала, совсем свободная, юная, урождённая Бесстрашная без тормозов в голове. Она забыла, с каких пор позволила заковать себя негласными обязательствами и статусом военно-полевой жены. Юнис хмыкает себе под нос, когда вспоминает тяжёлую ладонь Лидера на своём плече, так, чтобы видели все, как знак права обладания, принадлежности ему и никому больше.

В баре громко, душно, тесно, имузыка стала какая-то дурацкая, только дёргаться под неё, как припадочный эпилептик. Юнис фыркает и раздражается, расталкивая зажившим плечом попадающихся на пути салаг, мнущихся возле двери в тату-салон Тори Ву, усмехается, чувствуя себя старой бабкой из какой-нибудь мерзкой Искренности, где все несут, не фильтруя, что в голову приходит. Ближе к дальнему концу бара народ редеет, рассасывается, стараясь слиться со стенами, и даже музыка, казалось, грохочет по башке не так оглушительно. Она спотыкается о перевернутый барный стул и об неофита с разбитым лицом. Щенок совсем не ориентируется в пространстве, щемится, куда ни попадя, лишь бы скорее добраться до казармы и поскулить всласть. Юнис не сомневается, чей стальной кулак вскользь проехался по этой необстрелянной, бледной мордахе, и видит его обладателя сквозь блядское, тошнотворное мерцание цветных лампочек, будто он материализовался из её подсознания. Эрик склонился над столом, опираясь на широко расставленные руки, смотрит перед собой люто, исподлобья, и у Юнис ёкает сердце и накрывает дикое ощущение дежавю.

Это было так давно, Эрику кажется, что прошло уже сто лет. Он ещё ходил в неофитах, когда кучка организованных афракционеров напала на патруль, и молодая, перспективная разведчица после одной из вылазок привела языка. Он, будто снова видит её белокурую голову и взлетающие от её неспешных движений локоны в кольце из бритых затылков. Видит, как кто-то хлопает её по плечу и жмёт руку, а она смеётся в ответ, закидывает в себя очередную порцию текилы и слизывает с запястья соль. Пошло, развратно, но так естественно, что кровь резвее бежит по организму, бьёт прицельно в голову, сползает за ремень штанов, где становится жарко и тесно. Эту светлую голову хочется видеть на полу, между разведённые коленей, а маленький розовый язычок так живо представляется на головке члена, что сводит зубы. Молодое тело требует своего, но жрать, что попало, уже надоело до охуения.

― Слюни подотри. Она тебе не по зубам, неофит.

Чья-то пробитая железом рожа скалится прямо перед ним, закрывает от него блондинку-Бесстрашную своим блядским, наставническим превосходством. Эрик нападает без предупреждения, резко, яростно, как хищник из укрытия, опрокидывает Бесстрашного на спину, возит им по столу и бьёт дважды в челюсть, прицельно, сильно, награждая переломом со смещением, пока его не оттаскивают подальше. Стайная, животная демонстрация силы удалась на славу — разведчица его, наконец, заметила. Посмотрела не вскользь, а пристально, прищурив светлые, кошачьи глаза. Сейчас Юнис смотрит на него так же, но Эрик давно не неофит, а Лидер фракции, он изменился, возмужал, заматерел, обзавелся борзыми татуировками и пробил бровь, но взгляд всё такой же, шальной, отравленный, бешеный, в котором всё так же плещется хмельной задор, но с примесью тяжёлого, серого металла. Годы у руля фракции, опыт невесёлого прошлого и сурового, уставного настоящего, не проходят бесследно, как и последствия принятых решений.

Эрик снова нетрезво замахивается на очередного невезучего, когда Юнис рыбкой ныряет ему под руку. Она уворачивается от случайного удара, складывает ладони у него на груди, успокаивает, смотрит в глаза и шепчет быстро, так, чтобы слышал только он. А ему кажется, что он допился до глюков.

― Ну, тише, тише. Фракция редеет. Может, домой пойдём, а?

— Это не Бесстрашные, а кучка педиков! Руки убрала от меня!

Он ревёт, как зверь, едва справляясь с заплетающимся языком, однако по рукам её не бьёт и опору в виде её хрупкого, но надёжного плеча принимает, позволяет ей направлять его прочь из душного зала на улицу и волочить его строго по направлению к Яме, не сбиваясь с курса.

— Ты меня пристрелила!

В голосе слышится пьяная театральщина и самая настоящая, неприкрытая трезвым самоконтролем обида. Её поступок в кабинете симуляций — удар по самолюбию, она не должна была ни видеть, ни тем более во всём этом участвовать. Один – один, дрянная ты девка!

― Ты сам этого хотел. Кто я такая, чтобы приказы оспаривать?

Она лишь бровью ведёт, невозмутимая, как всегда, баба со стальными нервами, и языком, который оказался не только умелым, но и весьма острым. Эрик от досады взмахивает свободной рукой и хлопает себя по бедру.

― Какая же ты зараза всё-таки! Зараза на мою голову!

Неизлечимая. Рецидивирующая. С сезонными обострениями. Точёный профиль отвёрнутого от него лица, эти невозможные волосы до лопаток, которые она не стрижёт намеренно ― ёжик и бритые виски разоблачили бы её перед афракционерами на раз-два. Это невозможное тепло её тела, которое жжётся даже через плотную ткань форменной куртки. Как же он всё-таки скучал. Три недели, двадцать один грёбаный день, пьяные бредни в пустой голове.

― Сам такую выбрал. Я не навязывалась.

Эрик в ответ лишь глухо смеётся, пока она, матерясь, вталкивает его в здание фракции, вслух проклиная слишком узкие двери. Ночная свежесть достаточно проветрила хмельные мозги, он вполне может идти сам, но её труды и попытки прикладывать к стенкам его якобы сползающее тело уж очень забавляют.

— Сколько лет мы вместе? Восемь? Девять? — спрашивает он, когда Юнис хлопает по его карманам в поисках ключа от квартиры.

— Восемь, но на деле гораздо меньше.

— Почему это?!

Он хмурится, перекрывает ей путь, смотрит в глаза, она едва не налетает шеей на его мощное плечо, замирает непозволительно для её уязвлённой гордости близко. У её лютой ненависти оказался короткий фитиль, Юнис хочется стучать себя по лбу от досады, потому что изоляция внутри перегорает, обнажает раскалённые провода, потому что он течёт по её венам и живёт в мозгу раковой опухолью. Она чувствует себя конченой мазохисткой. В эту хищную ухмылку аллигатора хочется вцепиться зубами, почувствовать, как жёсткая щетина царапает лицо до красноты, рядом с ним её железный самоконтроль, им же воспитанный, рушится ко всем чертям. И, кажется, ни время, ни место, ни обстоятельства здесь ничего не решают.

― Помнишь, сколько раз мы разбегались? Раз десять было?

― Ты меня трижды на хуй послала! Трижды. Меня! И даже не получила за это ни разу!

Он притворно возмущается, сетует, качает головой, мальчишеский задор, отпущенный на волю алкоголем, пляшет в глазах, свободный, не скованный высоким постом и положением, настоящий, наизнанку вывернутый. Юнис этот шальной взгляд долго выдержать не в силах, она отворачивается, кусает губы, чтобы не рассмеяться.

―Ага. Ты меня потом жестко в зад отымел. Я не была готова.

― Ну-у, это не наказание.

Самодовольство в голосе плещет через край, Юнис хочется пихнуть его локтем, чтобы этот неустойчивый посыпался на пол мешком с костями, но лишь невозмутимо, с грацией фокусника, выуживает из внутреннего кармана его формы ключ-карту и вставляет её в замок до щелчка.

— Сам попробуй, могу устроить.

― Ты меня за кого держишь, женщина?!

— Кому-то нравится.

― И кому же?!

Только что открытая дверь захлопывается прямо перед её носом, Эрик загораживает ей ход, как выросшая посреди дороги скала, в голосе сквозят оттенки ревности ― его бесит одна лишь мысль, что у неё есть прошлое, с ним никак не связанное. Изменить его он не в силах, но сейчас она его и только, как именное оружие, как знаки отличия, чётко, по уставу.

Юнис лишь глаза закатывает.

—Это не из личного опыта. Тори как-то разболталась.

— Вот шлюха узкоглазая!

― Ну, хватит!

Пьяная перепалка завершается на пороге лидерской/её квартиры, Юнис зло смотрит на него, остужает одним колким, ледяным взглядом. Глаза у нее каре-зеленые, как болото топкие, а губы сжаты в тонкую линию, хочется провести по ним пальцем, раздвинуть, протолкнуть ощутить на коже её жаркую влажность. Эрик никогда не принуждал её, не собирается и сейчас, лишь удерживает её за руку от горячечного рывка по коридору прочь.

— Останься. Надоело без тебя.

Юнис с досадой понимает, что не может двинуться с места, словно этот его взгляд, серьёзный, с чуть сведенными бровями пригвоздил её намертво к кусочку пространства перед его дверьми. Он никогда не говорил вслух о том, что происходит между ними, лишь сегодня и тогда, очень давно. «Если ты будешь со мной, у тебя будет всё, что ты пожелаешь». Словно сделку заключал. У неё тогда слова застряли в глотке, лишь брови взметнулись вверх от такой самоуверенной наглости, но устоять не вышло, и Юнис не помнит почему. Потому что ценность имеют отнюдь не слова, или потому что он не принимает отказов или от того, что сказать ему «нет» невозможно. Её всё так же сводит с ума его дикая внутренняя сила, почти осязаемая, бешеная энергия, сбивающая с ног, Юнис мешкает на пороге, и Эрик этим пользуется, сминает в руках её тело, жмёт к дверному полотну. Ничего не делает, просто смотрит пристально в глаза, ждёт, когда она сама откроет рот, когда сама потянется. Расшифровывает полузнаки, отклики тела читает, чтобы следом ворваться грубо, развязно вонзиться в её губы, как изголодавшийся, пока в лёгких не закончится воздух.

— Ладно. Я в душ.

Она легко его отталкивает и проскальзывает тенью в едва приоткрытую створку, Эрик с тихим щелчком закрывает за ними дверь, словно решётку плена, из которого он её не выпустит ещё очень долго.

Юнис выходит из душа, замотавшись в полотенце, тёплая, с рассыпавшимися по плечам волосами, потемневшими от воды. Эрик спит хмельным сном на диване, не раздевшись — провалился в сон, едва коснувшись головой горизонтальной поверхности. Ей в порыве вдруг всколыхнувшейся нежности хочется стащить с него тяжёлые, пропахшие барным смогом вещи и накрыть одеялом, но она останавливает себя вовремя, словно трезвеет.

― Ещё чего! ― шепчет себе под нос, вспоминает с нежданно возвратившейся злостью о причинах их долгой размолвки, в очередной раз осматривая не успевшие зажить синюшные следы на коже. Она уходит из квартиры, наспех одевшись, ступая так тихо, как только умеет. Юнис знает, что уже сдалась, но ещё пара дней в качестве воспитательного процесса лишними не будут.

Спустя месяц во время очередного рейда среди безликих, с оттенками пыли теней Отречения она видит знакомую, сутулую фигуру. Женщина лишь улыбнулась ей, исчезая за серыми спинами софракционеров, и Юнис убеждается, что обещание, сделать для неё всё, что она пожелает, данное восемь лет назад, всё ещё свято соблюдается.

========== 3 ==========

Комментарий к 3

Мои котики)

Не знаю, чей арт, иначе сослалась бы с удовольствием https://pp.vk.me/c636123/v636123678/167a2/K_86lAj3-6o.jpg

https://pp.vk.me/c621825/v621825002/2ffd2/UmSXFtHr2cw.jpg

Эрик не умеет проигрывать, но умеет стратегически отступать.

Хватать её за руки и давить своей убедительностью бессмысленно, уже проходили, а бегать за ней нет никакого желания, да и статус не позволяет за бабами волочиться, когда их вон, целая очередь. Проще отпустить её на все четыре и позволить остыть. Позволить ей проораться и быть посланным нахуй, а потом долго самому себе удивляться, что в очередной раз спускает ей всё с рук. Свято убеждать себя, что игра идет по его правилам, а не по её, и что он сознательно позволяет ей всё, что той взбредёт в блондинистую башку, а иначе кому, как не ей?

С его приходом к власти правила стали жестче. «Бесстрашные не сдаются» обернулось жизненным кредо и ежеутренней молитвой для каждого новичка, мечтающего элементарно выжить здесь. Излишне жестоким Эрик себя не считает ― реальность слишком сурова, чтобы гладить беспомощных щенков по шёрстке, с этим и без него отлично справляется Фор.

Ему не нужно ничьего одобрения, обрасти стальной бронёй он успел с детства. Не друзья – сослуживцы, не приятели – собутыльники, не женщины, а трофеи, но только не она. Проверять пределы его выдержки, царапать острыми когтями самолюбие, испытывать его на прочность без угрозы незамедлительного отмщения позволено лишь ей. И лишь наедине. Она чётко следует уставу и соблюдает субординацию, идеальный солдат фракции, несмотря на то, что в этот театр уже давно никто не верит.

Эрик внутренне согласен, что перегнул палку, без особо веской причины отчитав её перед всем взводом на чем свет стоит, просто чтобы не думал никто, что она тут такая особенная. Особенная, черт возьми, гадко себе самому в этом признаваться. Тренируется одна на полупустой после отбоя площадке, тянется, выгибает дугой стройную сильную спину, ноги, плечи разминает, смотрит мимо, нос воротит, обиженная, а он притащился чёрт знает зачем, стоит, любуется, и челюсти сводит, как у наркомана без дозы.

У неё волосы замотаны на макушке в плотный узел, на шее выбит кинжал, и перекрестье его попадает ровно на косточку седьмого позвонка, такую манящую на тонкой шее. Лидер ступает бесшумно, крадущимся из засады хищником на мягких лапах, не сводя глаз с глубокого прогиба её поясницы и обтянутой слишком узкими штанами задницы, упругой до твердости, маленькой, как раз в две ладони.

― На ринг. — Его сильный, глубокий голос разносится эхом, отталкивается от серых стен, возвращаясь бумерангом ей куда-то в район солнечного сплетения, до щекотки под рёбрами.

― Ты это мне? ― Юнис поворачивается на его голос нарочито медленно, продолжает разминать шею, силится скрыть мелкую дрожь в ладонях. Ей не хватает воздуха, когда он рядом, а пространство Ямы, огромное и вширь, и ввысь, становится слишком тесным для них двоих. Юнис втайне рада частым командировкам за пределами Стены, иначе он просто выпил бы её досуха.

― А здесь есть кто-то ещё? ― Лидер спокойно, лениво перекатывает на языке слоги, скидывает форменную куртку, сцепляет руки в замок перед собой и ждёт, не замечая смущённые лица новичков, рассыпанных по углам тренировочной площадки в надежде улучшить показатели. Они лишь пыль под ногами. Они ему не соперники — избиением младенцев Эрику заниматься не интересно.

― Я буду бить вполсилы, — в ответ на её удивлённо вскинутую бровь он закатывает глаза и делает великое одолжение, — ладно, в четверть. Ты же хочешь набить мне рожу? Давай, не проеби шанс.

Юнис чувствует, что смотрит на него слишком долго. Зависает. Не может оторвать глаз, будто парализованная. Чернильные квадраты на бычьей шее — чешуя дракона из довоенных сказок для маленьких девочек. Принцев у неё было вдоволь, но она предпочла остаться с самым злобным драконом из всех возможных. Юнис помнит смутно, почему позволила ему тогда вывести себя из бара под молчаливый шорох шагов и грохот реки в пропасти (заливаться соловьём Эрик не мастер), что сподвигло её согласиться продолжить вечер в лидерской квартире и надавать кучу нелепых обещаний в трясучке оргазма. Может, эйфория от удачного рейда, алкоголь, сексуальный голод или что-то неуловимое в нём, от чего она не могла оторвать глаз тогда и от чего не может сейчас.

Перешагивая ступеньку за ступенькой, ведущей к площадке ринга, она вспоминает, любуется рвущимися из проймы майки мускулами и сцепленными в замок ладонями, исписанными белыми полосками шрамов и швов, но ей ничего не мешает отмечать про себя его слабые места. Проигрывать Юнис не любит, и «проебать шанс» совсем не хочется, хотя этих самых шансов у неё один к тысяче. В районе грудины справа недели три назад он схлопотал лёгкое ножевое, левое колено давно травмировано, пошаливает раз на раз, шейный отдел слабоват от постоянного напряжения — она почти каждый вечер разминает ему плечи, жесткие, как глыбы, снимая спазмы. Она выстраивает в уме тактику атаки, задвигая эмоции на задний план, а разогретые тренировкой мышцы приятно пружинят, пока она кружит по рингу, чуть согнув колени, каждую секунду ожидая от него подлого выпада.

— Ну? И долго…

Она не даёт ему закончить. Ее тело будто нарушает законы гравитации, Юнис проскальзывает под его рукой, забирается на спину, потом выше, и, как акробатка, обманным манёвром перелетает через его плечо. Красуется. Эрик чувствует, что ему не хватает воздуха — шея плотно зажата между её бёдрами, а сама она где-то за затылком, вцепилась так, что не сбросить, только падать самому, бросая её спиной на твёрдый цементный пол. Расцепившись, они смотрят друг на друга с противоположных углов, едко, хищно ухмыляясь. У нее между ног можно не только феерично кончить, но и лишится жизни, Эрик намёк её отлично понимает, и это заводит до чёртиков.

— До первой крови? Или пока один не вырубит другого?

― Нет. Мне нравятся женщины, которые ещё подают признаки жизни.

― Значит, пока я тебя не вырублю.

― Ты так в себе уверена?

Злой, азартный шёпот не выходит за край площадки, будто вокруг них войлочные стены вместо отдающего тиной сквозняка. Юнис кажется, что он занимает слишком много места, оттесняет её к краю ринга, заставляет терять равновесие под цепким, холодным взглядом, который за пролетевшие махом минуты не пропускает ни единого участка её тела. Майка омерзительно липнет к взмокшему телу, когда она срывается с места по направлению к Лидеру, который, как по команде, делает то же самое. Движения доведены до автоматизма, Эрик работает чётко, без лишних выкрутасов, входит с ней в клинч, давит ей грудную клетку так, что она даже вскрикнуть не может — кислорода в лёгких не остаётся совсем.

— Сдаёшься, амазонка? ― пока Юнис бессильно бьётся, стянутая тугим захватом сильных рук, Эрик склоняется к ней, дразнит, едва касаясь языком мочки уха. Адреналин поступает в кровь толчками, принуждая её сдавленно выть от беспомощности и бесконтрольного возбуждения от близости его взбудораженного боем тела. Что бы она не делала, сопротивляться бессмысленно, она целиком в его власти, и Лидер не упускает ни единого шанса доказать ей это, даже если придётся поиметь её прямо на полу тренировочного зала.

Юнис ощущает низом живота его напрягшийся член, а его горячее дыхание спускается к шее, оставляя за собой дорожку стылых, липких следов. Под майкой нестерпимо жарко и мокро, но сдаваться так просто она не собирается. Эрик почти слышит, как надрывается кожа над правой, проколотой бровью, когда Юнис смыкает зубы под чёрной бусиной штанги и дёргает её на себя. Ей хватает секунды заминки, чтобы ударить его в травмированную грудину и выскользнуть рыбкой из захвата.

Время растягивается на вечность, когда Лидер невыносимо медленно подносит ладонь к своему лицу, разглядывает кровь на пальцах, и в этом жесте угрозы больше, чем в прямом замахе для удара. Он поднимает на неё тяжелый, свинцовый взгляд. Взмыленная, она мелко дрожит от горячки схватки, в ложбинке груди медленно сползает под майку капля пота, а тонкий чёрный хлопок выставляет напоказ торчащие соски и плотно обнимает литые мышцы пресса. Проклятая стерва манит его пальцем и нагло улыбается одним уголком едва заживших после их последней, весьма жаркой встречи губ.

— Доиграешься у меня. ― Обещание нападать в четверть силы Лидер подло нарушает. Ему ничего не стоит перебросить через колено её ничтожные пятьдесят пять килограмм, придавить её к полу, потянуть на себя за лямки майки и нагнуть её в его излюбленную коленно-локтевую позицию, недвусмысленным жестом прижавшись к ней сзади.

Юнис молча, возмущенно втягивает носом воздух, готовится к очередному броску, Эрик лишь едко смеётся, изображая фрикции, а ткань её одежды уже начинает трещать в его кулаке. Она снова притворяется покорной, и снова это срабатывает, как надо ― лидерские мозги всё быстрее утекают за ремень форменных штанов. Юнис бодает его затылком куда-то в лицо и в момент оказывается на краю площадки.

— Как же я тебя ненавижу, ― самое искреннее из своих признаний Юнис выплевывает, становясь в полный рост. Какая же, чертовка, красивая, гордая, на правах урожденной всё ещё позволяет себе смотреть свысока, как на вчерашнего неофита-переходника, и даже со следами спермы на подбородке иной раз выглядит непобеждённой. В грудине полыхает кипучая ярость вперемешку с желанием вытрахать из неё эту спесь, чтобы на коленках ползала и в рот заглядывала, дрянь.

― За языком следить когда начнёшь?!

― И что ты мне сделаешь? — в ответ на его угрожающее рычание Юнис ядовито шипит, а прищуренные глаза, будто пьяные, заманивают, как добычу в силки. Юнис не умеет проигрывать, но умеет стратегически отступать, и в этом они схожи. Как есть, босиком, она уходит с площадки, сматывая с пола расшнурованные берцы, призывно виляет бёдрами, оглядывается через плечо, немым жестом зовёт за собой.

― С-с-сука, ― Лидер цедит сквозь сжатые зубы со странным восхищением. Ему кажется, что это она позорно уделала его на ринге, а не он играючи валял её, как щенка, то и дело поддаваясь.

Только сейчас Эрик замечает пять пар глаз — два бездарных патрульных с последней инициации и трое не менее бездарных неофитов из нового потока. Было бы при себе огнестрельное, начал бы палить без разбора, устроив им внеплановый тест на ловкость, пока они зайцами бегают от укрытия к укрытию.

― Отбой был пятнадцать минут назад, какого хера вы все ещё здесь? — голос Лидера гремит по Яме, а бестолковые тараканы мнутся и мешкают, придумывают ответ, вместо того, чтобы, наконец, смекнуть, что сваливать надо быстро и без разговоров. ― А ну марш в казармы! Никакой дисциплины, блять.

Он сплевывает себе под ноги, взведённый до точки кипения, спрыгивает с площадки и чеканит шаг по следам Юнис за хлипкую перегородку душевых.

Внутри повышенная влажность и концентрированный запах чужого пота. С мокрых стен текут редкие капли, а на их асфальтовой серости почти незаметны чёрные узоры едкой плесени. Юнис суетится в закутке-раздевалке, снимает штаны, до того узкие, что застревают на коленках, и остаётся в одних трусиках, простых хлопковых, почти невинных, которые на её требовательном до ласк теле смотрятся слегка нелепо. Ей бы пошли кружева с прорезями, как на шлюхах из бара или ничего вовсе, только голая кожа. Эрик чувствует, что перестаёт соображать.

Она не успевает произнести ни звука, когда он в два шага преодолевает расстояние между ними и толкает её к стене. Её спина выбивает из дверцы жестяного, проржавленного шкафа с моющими средствами глухой металлический звук, потом ещё и ещё, пока он прикладывает об неё податливое тело, дорывая по шву её уже изодранную на ринге майку. Юнис невыносимо пристально смотрит ему в глаза, топит в серо-зелёном, влажном болоте, тянет ладонь к засохшей возле виска извилистой дорожке крови из надорванного прокола, но Эрик по-собачьи дёргает головой, не позволяет дотрагиваться.

Юнис бьётся лбом о жестянку, когда Лидер разворачивает её спиной, выкручивает ей руки до протестующего стона, одним движением стаскивает до талии хлопковую полоску, прикрывающую её грудь, оставляя ткань болтаться поясом на уровне талии. Кожа на её шее солёная, грудь маленькая, упругая, влажная от пота, а запах её распущенных волос к чертям выносит мозги. Она прогибается в пояснице, капризно трётся о вздыбленную ширинку, хнычет, тяжело дышит, цедит сквозь зубы ругательства:

― Слишком долго!

― Сейчас будет тебе быстро!

Кровь стучит в голове, и звуки доносятся, как сквозь вату, Эрик гремит пряжкой ремня, освобождая возбужденный до предела орган, тащит вниз, до самых колен, ткань её белья. Он знает, что его девочка давно готова, входит резко, до основания, скользит легко вдоль истекающих влагой стенок, замирает на несколько секунд, чтобы она привыкла. Но даже сейчас чертовка не даёт верховодить, начинает двигаться первая, освобождает руки, обнимает его за шею одной, второй опирается на дверцу шкафа, чтобы не биться об неё с грохотом от резких толчков.

Весь процесс едва ли занимает три минуты — прелюдия на ринге довела обоих до предела. Ему нравится видеть её лицо, когда её мышцы сокращаются в оргазме, когда она одними губами шепчет его имя, нравится, как сильно она сжимает меж бёдер его поясницу, будто не хочет оставлять между ними ни миллиметра расстояния. Наверняка, проклятая, гремучая дверца скоро с мерзким металлическим лязгом слетит с петель, Эрик замечает краем глаза пару теней — возможно, ночную охрану притащило на подозрительные звуки, но тени смываются так же быстро, как и появились. Узнать бы кто и прописать бы им за любопытство, но в башке муть, а перед глазами прикрытая ресницами топь и исцелованные губы, которые Юнис всегда закусывает перед приближением разрядки. Эрик едва держится, ощущая, как она сжимается, как вздрагивает, как кричит ему в ключицу, едва успевает вынуть и кончить ей под ноги, прямо на цементный пол.

После, под горячими струями душа, она трётся об него, как кошка, мурлычет что-то в шею, бездумно водит по лабиринтам татуировок, раз за разом заходя в тупик. Эрик тает под её редкими приступами нежности, убирает с лица мокрые волосы, огрубевшими пальцами укладывает один к другому, смотрит ей в лицо, видит и не видит её одновременно, будто всё вокруг одна сплошная смазанная картинка. Юнис на голову его ниже, обнимает за шею так крепко, что зависает над чёрным гранитным полом. Она лёгкая, Эрику совсем не сложно удерживать её на весу.

― Ненавидишь, значит? — он пытается сконцентрироваться, цепляясь за сбегающие вдоль её острых скул капли, за ясный, посветлевший взгляд, за улыбку, тёплую и лукавую, против её привычной, снисходительной ухмылки, которую хочется стереть с её лица, выкусать с кровью и болью.

— Просто убила бы, — Юнис выдыхает ему в губы, прощая ему очередной бездарный проступок, снова принимает таким, как есть, делая скидку на дрянной нрав и взрывной темперамент.

Проигравшим себя Эрик больше не считает.

========== 4.1 ==========

Комментарий к 4.1

К прослушиванию:

Member ― Edge

Она приходит поздно, навеселе, с початой бутылкой виски и двумя стаканами в руках. Эрику не спится. За окном чёрные призраки чикагских высоток, а на столе раскрытая веером книга. Сквозняк из распахнутого настежь окна колышет страницы. Он не помнит ни строчки из того, что прочёл.

Такое бывает. Просто в один момент всё становиться дерьмово.

― Тихо у тебя. Как в склепе. — Она принесла с собой запах женских вишневых сигарет и пряную химию массажного масла, по привычке громко разговаривает, будто музыку старается перекричать.

— Где была? ― Эрик топит очередной окурок в чашке с недопитым кофе, косится на янтарный блеск в её руке. Странно, от одной мысли об алкоголе тошнит.

— У Тори. На массаже. Ноги отваливаются после смены, — Юнис ставит стекло, падает в кресло, забрасывает ноги на журнальный столик. ― Тебя же не допросишься.

Он молчит. Рассматривает шипастые ветки роз, обвитые вокруг щиколоток — её первую татуировку, маленькие ухоженные стопы и ногти, покрытые глянцевым ярко-розовым, самым пошлым из всей палитры существующих цветов. Стройные. Красивые. Изученные, исцелованные. Но сейчас он не чувствует абсолютно ничего.

Юнис была трофеем, который он иногда снимал с верхней полки, чтобы стряхнуть пыль. Показательным, статусным. Дорогой хрусталь, вычурная форма. Он не помнит, когда всё зашло так далеко. Наверное, втянулся со временем.

― Знаешь, у меня профессиональная память на лица и даты, ― Юнис наливает виски на два пальца в оба стакана, с мерзким скрежетом двигает один ближе к нему. — Сегодня у нас праздник. Семь лет. Семь лет моего заточения. Вряд ли ты помнишь.

Долго. Целая вечность. Жизнь и карьера одного патрульного иной раз заканчивается раньше. Но то, как она сказала это…

Эрик поднимается на ноги, отходит к окну, вглядывается в далёкий скелет Стены. На Юнис смотреть больно ― на её красивом лице тень обречённости. Не этого он от неё хотел. С юных лет прыгать выше головы надоело до отвращения. Надоело добиваться внимания от тех, кому ты нахер не нужен.

― Ты свободна.

С души упал тяжёлый груз, теперь в груди зияет дыра, в ней хлещет сквозняк из распахнутого окна. Как-то до охуения всё оказалось просто и прозаично. Любил ли он её? Любит? Ей плевать, и ему должно быть тоже.

― Что?

― С сегодняшнего дня можешь считать себя свободной.

В тот день, когда всё началось, всё и закончится. Символично до блевоты, но залить алкоголем этот кислый привкус всё равно не хочется. В этот раз всё иначе, спокойно, никаких скандалов. По-настоящему всё, конец.

Эрик слышит за спиной лишь тяжёлый вздох, лёгкие шаги и хлопок двери. И ни слова. Юнис уходит молча, потом возвращается и забирает с собой бутылку. На столе остаются два полупустых стакана. Он со злостью толкает ногой столик, стекло бьётся в крошево.

Она была его трофеем. Эрик просто смахнул его с полки.

========== 4.2 ==========

Юнис была уверена, что Эрик вечен, как луна и звёзды над Чикаго. Она забыла, кто и как управлял фракцией до него, будто это было в другой жизни. Для неё Эрик был неуязвим и бесстрашен больше, чем всё Урождённые вместе взятые. Он не мог просто перестать быть.

Даже после всего, что произошло накануне, она продолжала ощущать спиной его пристальный взгляд, будто нож меж рёбрами. Юнис по неистребимой привычке искала знакомую фигуру среди чёрных масс Бесстрашных, но тщетно. Фракция без него вымерла, застыла в ожидании. Никаких официальных заявлений сделано не было.

Два дня назад она лично доложила старшему Лидеру о нападении изгоев. Не ошиблась ни временем, ни местом, только в масштабах — афракционеров было достаточно, чтобы ввести в Дружелюбии блокадное положение. Макс объявил срочную мобилизацию всего боевого состава. Эрик лично возглавил взвод, вызванный на подкрепление.

— Я тоже иду, ― Юнис нагнала его в коридоре, на пути к оружейной.

― Нет. Нечего тебе там светиться, ― он на неё даже не взглянул, упрямо сжал челюсти, ускорил шаг, заставляя её срываться на бег и перекрывать ему путь.

― Эрик! ― она схватила его за руку, вынуждая тормозить посреди коридора. Стальной, непробиваемый, Юнис готова была поклясться, что, наткнувшись на него в темноте, легко расшибла бы себе лоб.

Мимо призраками плыли Бесстрашные в полном вооружении, обтекая их рекой, как горную гряду. Юнис не видела никого из них, она видела лишь холод в его глазах, нарочитый, выстраданный, изломанный. Она этому холоду не верила ничуть, но от этого между ними не становилось меньше боли.

― Я сказал!

Он убрал её с дороги, переставил, сдвинул к стене, как деревянную куклу, и ушёл, теряясь за спинами бойцов. Его «Я сказал», как доказанная теорема, безусловная команда, рефлекс на подчинение без права на оспаривание. Юнис устала проклинать себя, что позволила тогда ему уйти просто так. Что не сказала, как ей жаль и как он не прав на её счёт. Ей не всё равно и никогда не было.

Слух о том, что молодой Лидер погиб при исполнении сменились на слухи о том, что его ранения смертельны, и ему осталось день-два от силы при поддержке местных светил медицины. Юнис была бы хреновым разведчиком, если б не выяснила подробности. В ближайший час она уже была в Эрудиции, обнаружив себя под дверью спецпалаты и споткнувшись о досадную преграду в виде двух рослых охранников.

Работа спасала. Привычная деятельность держала в узде, пока она методично опрашивала взводных и с риском для собственной головы копалась в коммуникаторе Макса. Юнис держалась, пока не тормознула у здания больницы, вхлам раскроив бампер о высокий бордюр. Сейчас же она была готова крушить эти белые стены и раздирать глотку в голос. Эрик не может умереть. Он не имеет права оставить фракцию. Он не имеет права оставить её. Юнис поняла это слишком поздно.

========== 4.3. ==========

Благодаря новым разработкам яйцеголовых в синем шмотье и без того не смертельная рана затягивалась быстро, но не мгновенно ― свободного времени было выше крыши, потому в пустую голову лезло всякое дерьмо. Созерцание стерильно-белого потолка палаты весьма тому способствовало.

Эрик помнил себя с трёх лет. Помнил, что с детства любил играть в солдатики, даже не представляя, насколько эти игры близки к его будущей профессиональной деятельности. Десяток жестяных фигурок — одно из редких напоминаний о довоенном прошлом, вручил ему отец перед тем, как исчезнуть за Стеной по неизвестным ему причинам. Позже мать стала запирать коробку с солдатиками на ключ, вместо них выдавая ему хитрые головоломки и приглашая домой педагогов по самым передовым методикам развития. Она старалась слепить из него гения. Гений из Эрика не получался.

В ход пошло манипулирование — мать водила у него перед носом ключом от железного ящика, где прятала его «неумные» игрушки, заставляя выполнять непосильные для детского ума задачи. Он лез из шкуры вон, чтобы завоевать её одобрение, но она лишь морщила нос, видя его результаты. Средние. У гениальной матери не мог родиться середнячок.

Солдатики за массивной сейфовой дверью манили больше. Эрик выбивался из сил, швыряясь в неё кубиком Рубика и шахматной доской по очереди, на что мать вынесла вердикт: «Посредственность. Весь в отца», посоветовав собственному сыну к шестнадцати годам выбрать другую фракцию и не позорить её.

Эрик до скрипа зубной эмали не любил себя жалеть, но иной раз накатывало. Странное ощущение, будто со стороны смотришь на всё это дерьмо. Ему было до одури жаль того мелкого пацана, которым он когда-то был. Беспомощность, одиночество, равнодушие, заоблачные требования и нервные срывы. Как только у него не поехала крыша от такого насилия над мозгами? И Юнис такая же блондинистая сука, которой отчаянно плевать. Выше головы ради неё прыгает, а она, блять, мученицу из себя строит. Какой-то замкнутый круг, где его раз за разом нагибают чёртовы бабы. Пошли они все нахер.

Эрик весьма удивляется, когда за дверьми раздаётся громкое «Отойди, а то башку сверну!», знакомым до звона нервов голосом, который, как насмешка, вылез из его подсознания вслед за воспоминаниями. Дверь распахивается настежь, и в палату влетает, пропахав носом пол, сотрудник безопасности больницы. На пороге стоит взмыленная Юнис, трёт покрасневшие костяшки на левом кулаке, её глаза полны влаги и дышит она по-собачьи через раз. Сзади мнётся второй охранник, недобиток из потока двухгодичной давности, отправленный стеречь анализы и пробирки в Эрудицию из-за весьма сомнительной профпригодности ― парень едва прошёл инициацию. Эрик отрывисто кивает ему, чтоб закрыл дверь с той стороны. Первый успел выползти самостоятельно, зажимая двумя худыми, музыкальными пальцами расквашенный нос. Слабачьё.

― Мне сказали, что ты…

Юнис кашляет, прочищает горло, зажатое скользкими щупальцами слёз, хватается ладонями за шею, пытаясь унять режущую боль в глотке. Её ощутимо трясёт, и она едва не бросается к койке, когда Эрик с усилием, но принимает сидячее положение.

― Помер? Хуй вам, не дождетесь! – он хмыкает, натягивает на лицо фирменную ухмылку аллигатора, а в глазах лёд, поломанный на кусочки. Эрик устал отмахиваться от неизгладимых впечатлений детства и юности.

Во времена неофитства на него покушались трижды. Два раза пытались сбросить в пропасть — он отбивался, в третий просто и подло задушить подушкой в казармах — тогда его спас случай, как и в этот раз. Нож прошёл по касательной. Значит не время подыхать.

— Зачем пришла? В последний путь проводить? ― он уже откровенно глумится над ней, трясущейся не то от злости на чужие длинные языки, не то от неотвратимого ужаса потери, которой не случилось. Она знает, что дожить до старости в их фракции невозможно, но от мысли, что она может пережить своего Лидера, сердце готово остановиться. Эти долгие два дня Юнис закрывала глаза и под сомкнутыми веками, в алом тумане крови видела его лицо. Бледная, безжизненная кожа, обтянувшая заострённые скулы, татуировки, въедливо-чёрные на белой шее, словно следы костлявых пальцев смерти, сухие, шершавые, как бумага руки, которые больше никогда не обнимут её. А ночами сон не шёл к ней, Юнис просто боялась закрыть глаза.

Она открыла рот, но слова застряли в пересушенном горле, а сквозняк из распахнутой с грохотом двери вымел из её головы последние мысли. На пороге стояла Джанин Метьюс собственной персоной.

― Что здесь происходит? Кто она такая?

Приказной, властный тон дробится на визг, отражаясь от стен палаты. Юнис хочется встать по стойке смирно перед этой женщиной, один вид которой выносит к чертям всё самообладание, а Эрик лишь кривится и взмахом руки просит её «убавить звук». Метьюс на этот нахальный жест лишь губы поджимает.

— Она моя. Руки убрал! — командует Эрик, видя, как к Юнис шагает один из сопровождающих Джанин. Всё ещё «Моя», несмотря на разлуку сроком чуть больше месяца, и Юнис готова безоговорочно согласиться с каждым его словом, сказанным в её сторону, лишь бы он был жив и здоров. ― Ну, здравствуй, мама.

Метьюс бросает на блондинку-Бесстрашную оценивающий взгляд, кивком головы отсылает охрану прочь из палаты. Юнис лишь молча глядит на обоих, не в силах поверить, что это возможно. Эрик никогда не говорил ей о своей семье и о причине перехода, и она, кажется, отчасти его понимает. Властную суку не терпят ни в одной из фракций — слишком многих она нагнула и слишком многие вынуждены заискивать перед ней, но устоявшийся порядок никто изменить не в силах.

— Здравствуй, Эрик. Надеюсь, тебе здесь удобно?

― Интенсивная терапия, шикарная палата, при условии, что с моим ранением справились бы и врачи Бесстрашия. Я, конечно, круто отдохнул, но зачем весь этот спектакль?

Он почти не сомневается, что его весьма эрудированная мамаша не зря раздула из этого трагедию так, что слухи о его якобы предсмертной агонии дошли до Бесстрашия и до Юнис в частности. В приступы материнской любви Эрик не верил. У неё всегда на всё свой расчёт. Ему понадобился не один год, чтобы удостовериться в этом и свыкнуться с таким положением вещей.

― Ты так и не научился вести себя по-человечески.

Джанин коротко вздыхает, закрывает глаза, моментально возвращая себе привычное хладнокровие. Эрик — единственный из живущих, кто может выбить её из колеи, единственное провальное предприятие в жизни безупречного Лидера Эрудиции.

— Твой сын стал лидером фракции силовиков, и ты решила наладить родственные связи? Весьма дальновидно.

— Жаль, что ты никогда не имел этого качества, ― Метьюс подачу умело отбивает, прохаживается вдоль палаты вперёд и назад, отряхивая с идеально выглаженной юбки невидимые пылинки. — Я хотела узнать твоё мнение.

― Я не буду ставить на своих людях эксперименты.

Юнис едва ли понимает предмет их беседы, но этот резкий тон своего Лидера она знает лучше, чем знает его Джанин Метьюс. Если он принял решение, то свернуть его с выбранного пути невозможно. Несмотря на огромную пропасть между ними, Юнис отчётливо видит в нём её стальной взгляд и упёртый нрав. Кажется, теперь ей легко сложить два и два и сопоставить факты. Не нужно быть эрудитом, чтобы это заметить, они оба слишком похожи, два Лидера двух разных фракций, родные по крови, но совершенно чужие друг другу люди.

— Хорошо, пусть так, — Джанин натянуто улыбается и косится на Юнис, старательно держит лицо, хотя внутри закипает гневом. Метьюс ненавидит, когда что-то идёт не по плану, а досадная помеха в виде нерадивого отпрыска бесит вдвойне, — но я думаю, мы еще вернемся к этому разговору. И не забывай, ты не единственный Лидер Бесстрашия.

Она разворачивается и чеканит шаг прочь из палаты, намеренно грохает каблуками, на секунду задержавшись у плеча напряжённой, как струна Юнис.

— Милая, если хоть слово выйдет за пределы этой палаты…

― Так точно, мэм, ― она произносит ответ одними губами, зная, что голос к чертям сел, вздрагивает, когда за Джанин захлопывается дверь, впуская в палату тихий шорох шагов снующих по коридорам эрудитов.

На душе остаётся скользкий осадок, липкой гадостью оседая по стенкам гортани — свидетелем этой болезненной сцены она не готова была становиться. Юнис не была близка с матерью. Деми воспитывала в ней сильного воина, не размениваясь на сентименты, но она чувствовала её молчаливую поддержку, выраженную полуулыбкой или кивком головы, а сейчас её словно бросили в ледяное озеро, и ей нещадно сводит все мышцы. Она не знала, что так бывает.

― Я даже представить не могла, что она…

— Колтер – фамилия отца. И я не особо распространялся, — Эрик сдирает с груди датчики, отбрасывает одеяло в сторону, становится босыми ногами на белоснежный, каменный пол. — Она мне не мать. Это просто женщина, которая меня родила.

— Куда ты?! ― Юнис отмирает, вскидывается, подходит ближе, снова и снова готовая подставить своё плечо. Эрик её игнорирует, опираясь рукой о стену, пробует устойчивость почвы под собой.

— Домой. Вы там уже охренели от безделья, как я посмотрю, ― он скидывает с себя больничную рубашку, хлопает ящиками в поисках привычной чёрной формы с нашивками в виде языков пламени. На месте раны длинный алый рубец с тонкими заклёпками металла по краям, на его безупречно выдрессированном теле наверняка останется новый шрам, который со временем потеряется в россыпи остальных. Страх безвозвратной потери втягивает назад свои стальные когти, оставляя в душе Юнис кровоточащий след, его не будет видно, как видны раны тела, но он будет ныть по погоде.

— Я отвезу тебя.

— Без тебя справлюсь.

— Эрик, пожалуйста, прекрати! — Юнис повышает голос, заставляя Лидера медленно поворачивать голову в её сторону. Его гнев растворяется в зелёных, мокрых глазах, а от её пальцев горит кожапод чернильными узорами татуировок. Она слишком близко, чтобы держать расшатанную вхлам броню. Эрик слишком устал злиться. — Прости меня.

Два простых слова, и Юнис выбивает землю у него из-под ног. Он не может скрыть изумления, ведь во всём, что происходит между ними, его вины не меньше половины. Эрик понимает это, но слишком горд, чтобы это признать. Для Юнис же собственная правота с этой минуты перестала иметь значение.

— За что?!

— За всё. За всё, что было.

— Я ж тебе жизнь испортил?! Разве не это ты хотела мне сказать? ― её светлая макушка щекотно касается груди, Юнис осторожничает, боится, что он её оттолкнёт, едва ощутимо трётся щекой и носом о кожу, пропитанную больничным, стерильным запахом. Эрику хочется смыть с себя эту погань, взять её в охапку, увезти отсюда, забыть, что он здесь родился. Она единственная, перед кем не надо оправдываться, и единственная, перед кем ему хочется это сделать. Незаменимая, словно под него сделанная, даже руки удобно лежат на узких изгибах тонкой талии. Зря он сравнивал её с железной ведьмой Метьюс. Юнис другая.

Она добивает его контрольным в голову:

— Кажется, я до тебя и не жила вовсе.

========== 4.4 ==========

Комментарий к 4.4

Ахтунг!

Ваниль и сахар. Может вызвать кариес в труднодоступных местах!

NC-17!

Я предупредил.)

Под одной блондинкой можно представить любую другую) https://pp.vk.me/c636020/v636020678/1a9e7/j5MTJ2tNW1U.jpg

Вдохновляшка BANKS - Waiting Game

По небу ползёт серое, предрассветное марево, изредка осыпая город мелким, похожим на туман дождём; за тонкой облачной плёнкой солнце походит на растаявший кусок сливочного масла. Полутьма рассыпана по комнате мелкими взвесями пыли, укрытая прозрачной вуалью блеклого, линялого света, крадущегося из-за тонких полосок жалюзи. Они едва шелестят от сквозняка, загулявшего в комнату из приоткрытого окна; снаружи пасмурно, внутри прохладно, но Эрик чувствует, как жар плавит ему кости, будто организм охвачен лихорадкой.

Причина его недомогания безмятежно спит лицом в подушку, раскинув руки и разметав по постели волосы; ткань лёгкой простыни, заменившей брошенное на пол одеяло, едва прикрывает узорную ложбинку крестца. На её тонкой спине играет светотень, спутанные паутиной пряди скрывают чёрное острие кинжала, выбитого почти от самого затылка до лопаток ровно по позвоночному столбу. Одно из самых чувствительных мест на теле, как и передняя часть шеи. Эрик прекрасно знает, как это больно.

Он тихо, как умеет, двигается ближе, собирает в горсть рассыпанную, светлую гриву, полностью открывая жадному взгляду тонкую, изящно украшенную шею, рассматривает сложные, ювелирные узоры на длинной рукояти кинжала, любуется. Безупречная. Тори умеет создавать шедевры.

Безоговорочно сдавшаяся, Юнис не стала менее привлекательна, скорее наоборот — тёплая, домашняя кошка взамен одичалой, которая шипит из-за угла, отстаивая свою независимость. Он дождался от неё этих чёртовых три слова, наконец, дождался, выпытал, вытрахал, надеясь, что угомонится, поставит её на полку в один ряд с безликими победами. Не вышло. Эрик слышал их не раз — восхищённым, заискивающим, откровенно лживым тоном, смаковал и выплёвывал чужие привязанности и попытки завладеть его сердцем. Юнис не делала для этого ничего, но всё же сокрушила.

Эрик никогда не отличался изяществом движений, Юнис, просыпаясь, недовольно морщит нос, тянется, пытается вслепую нащупать одеяло, чтобы натянуть на голую спину. Он не позволяет ей этого сделать, отбрасывает ткань куда попало и перехватывает её тонкую, блуждающую по постели руку, стягивая сильным, живым браслетом собственных пальцев.

— Я хоть час-то спала? — недовольно мурлычет она в ответ на его нетерпеливые прикосновения.

— Два. С тебя хватит.

Хриплый шёпот теряется где-то в основании шеи, продолжаясь быстрыми влажными поцелуями по пути чернильного рисунка до самых лопаток. Юнис достаточно выспалась за месяцы разлуки, и по рваному сну в объятиях своего Лидера уже успела истосковаться.

Грубая ладонь скользит вдоль изгибов груди и талии, накрывает плоский живот, собственнически раздвигает бёдра, дотрагиваясь до нежных, чувствительных складочек, которые наливаются кровью от неспешных, скользящих движений пальцев. Юнис плывёт на грани сна и реальности. Изредка проваливается в поверхностный сон, убаюканная непривычно нежными прикосновениями Лидера, и снова возвращается на землю, когда пальцы проникают в неё резко и глубоко, а прикусанная кожа на аккуратных, округлых плечах начинает гореть.

В пространстве комнаты слышен лишь шорох дождя и тяжелое дыхание, Юнис просыпается окончательно, когда Эрик давит её в матрас непереносимой тяжестью своего тела. Она смахивает с постели подушку, чтобы ко всем чертям в ней не задохнуться, потому что нежности заканчиваются так же неожиданно, как и начались. Эрик охватывает ладонью её горло, вынуждая поднимать голову и почти касаться затылком его плеча; ему невыносимо хочется сжать его посильнее, услышать её скулящий протест, насладиться своей долгожданной властью над ней. А она лишь обнимает за шею, заводя назад руку, тянет к себе ещё ближе, послушно открывает рот, впуская внутрь пальцы с кисловатым привкусом собственной смазки. Эрик не беспокоится, что швы разойдутся, Эрудиты весьма хорошо его подлатали, а обезболивающие с антибиотиками действуют отменно, и терять на восстановление драгоценное время бессмысленно.

Мелкая, сладкая дрожь предвкушения разрядом пробивает тело, когда Эрик раздвигает коленом её ноги шире, и мучительно медлит. Юнис готова скулить, словно течная сука, ожидая его в себе, и так каждый раз, независимо от места, времени и степени сложности их отношений. С ним никогда не будет просто, можно написать себе это на лбу, чтобы не обольщаться и не строить иллюзий, но вакцины от этой напасти с глазами цвет разломанного льда ей найти так и не удалось.

Её губы на ощупь мягкие и чуть обветренные от долгих, настойчивых поцелуев, податливые и послушные. Она берёт его пальцы глубоко в рот, обводит языком средний, имитируя минет; Эрик жалеет, что одновременно иметь её в два места невозможно физически. Он движется внутри почти болезненно, размеренно, внедряясь до упора, освобождает ей рот, заставляя её стонать в голос от нарастающего напряжения.

Юнис, вжатая в матрас грудой литых мышц и почти лишенная движений, лишь сильнее прогибается в пояснице и прижимается лопатками к влажной от пота груди, пока он одним рывком не ставит её на колени. Ладонь настойчиво клонит спину ниже, Юнис лишь беспомощно опускает голову на постель, ещё шире, ещё развязнее расставляет ноги, целиком отдаваясь его власти. Незыблемой, доминирующей, несокрушимой, которая довлеет над ней везде и всюду, перед которой только безоговорочно капитулировать без права на реванш. Коленки саднит от натяжения ткани скомканной под ней простыни, пока он трахает её сзади с липким, влажным звуком. Обостряя ощущения, Лидер касается пальцами нежных, растянутых вокруг него мышц, ощущая свои движения, двигаясь выше к самому чувствительному месту, окончательно лишая её возможности мыслить.

Разум растворяется в наркоманском трансе, Юнис чувствует его так остро, словно лезвие у горла, кровь грохочет в ушах, а звуки слышаться, словно через толщу речной воды; она вцепляется в край постели, чтобы ее не сносило вперед от грубых сильных толчков. Еще одно движение пальцев и она почти отключается. Тело содрогается спазмами, Юнис не помнит, как оказывается на спине, и теплые струи ощутимо бьют по чувствительной от ласк груди, шее, саднят истерзанную кожу на губах. Сквозь мутную пелену она лишь угадывает очертания окружающей действительности, не в силах оторвать взгляда от его расслабленных мягких губ, рельефных, напряженных мышц груди, рук, подрагивающих на последних искрах оргазма. Сжатый вокруг ствола кулак выжимает последние вязкие капли ей на живот.

Кажется, она выпила его силы до дна. Помеченная, уложенная на лопатки, а в глазах непобедимый хищный блеск, будто это она съела его с потрохами и не подавилась, а не он волок её в свою пещеру зубами за породистую шерсть. Эрик молча нависает над ней на вытянутых руках. Их беззвучный диалог похож на телепатию, Юнис тянется к нему за поцелуем, обнимает, жмётся к нему ласковой кошкой, пачкая его собственным семенем. Он подбирает с пола скомканную простыню, с неуклюжей заботой стирает с её кожи вязкие следы. Постель под ней уже липкая и влажная, остаётся только сматывать всё в узел и тащить до прачечной, но Юнис уже всё равно, она готова блаженно отключиться даже на голом полу.

Из полусонного забытья Юнис выхватывает настойчивый писк коммуникатора. Кажется, будильник. Тело легкое, голова совершенно пустая, она, не глядя, хлопает по тумбочке в поисках назойливо дребезжащей коробки по привычке, будто у себя в квартире. Эрик выходит из душа, полностью обнаженный, небрежно смахивает с тела капли воды полотенцем, и Юнис в очередной раз не может оторвать от него взгляда. Он выпутывает из её неаккуратно брошенных на кресло штанов аппарат, давит большим пальцем на кнопку выключения, и экран безвозвратно гаснет.

Юнис тянется и садится на постели, сонным взглядом осматривает разруху помещения в поисках остальных предметов одежды.

— Легла назад. У тебя выходной.

Тон приказной, не терпящий возражений. Юнис вскидывает бровь.

— Опять? Все будут болтать, что я работаю только в лидерской постели.

— А тебе не плевать, что там будут болтать? У тебя ненормируемый график, работа за пределами Стены плюс выслуга лет. Заработала.

Он подмигивает ей через зеркало, встряхивая полотенцем мокрую щетку коротко стриженых волос. Совершенный. Статуя, вытесанная из крепчайшего камня. Юнис чувствует, как тесно воздуху в грудной клетке, как тело против воли бунтует, принимая самые соблазнительные позы, будто не насытилось за ночь. И ей давно и откровенно плевать, кто и что думает про них.

— Что это ты такой добрый?

Она укладывается на край постели, словно русалка на камни, подпирает рукой голову, расправляя другой спутанные волосы. Следит неотрывно за каждым его движением — как перекатываются мышцы на спине, как тонкие дорожки воды стекают по волосам, очерчивая путь вдоль вздыбленных под кожей вен, как растягивается на нём тонкий хлопок чёрной, под цвет выбитого на шее орнамента, майки. Просто знать и чувствовать, впитывать и насыщаться им, забывая весь мрак тех дней, когда она не знала, увидит ли его ещё раз. Лишь бордовый рубец на боку заставляет её сердце пропускать удары. Он живой, хотя кажется неуязвимым.

— Я всегда добрый.

— Серьезно? — Юнис не может сдержать улыбки.

— Просто никто этого не замечает, — он запросто пожимает плечами, сохраняя самое невозмутимое выражение лица, а в глазах пляшут черти.

— Ладно, не буду с тобой спорить, — Юнис откидывается на подушку, смотрит в потолок, слышит, как вжикает молния на форме Бесстрашия и тяжёлые шаги по комнате.

— Правильное, мудрое решение, — Эрик склоняется над ней, с размаху целует в губы. — Скоро буду.

— Я люблю тебя, — летит ему в спину, и рука застывает над слотом замка.

Словно плотину прорвало. Юнис готова говорить ему это снова и снова, в порывах страсти и в трезвом уме, сметая тремя простыми словами его невозмутимую стойкость, вгрызаясь в незащищённую грудь волчьей пастью. Если в его броне и было слабое место, то она нашла его и внедрилась под самую кожу, влезла в душу, скрытую под толстыми слоями железобетона и стали.

— М?

— Я люблю тебя. Больше не пугай меня так.

— Думаю, тебя надо пугать почаще.

Он хитро ухмыляется, закрывая за собой дверь. На лице расцветает довольный до дебильности оскал, от которого наверняка будут шарахаться встречные Бесстрашные, а неофитов и вовсе придётся откачивать нашатырём в лазарете. Если это состояние называется «счастлив», то плевать.

========== 5 ==========

Юнис никогда не возвращается за вещами, в её квартире всегда имеется стратегический запас на непредвиденный случай. Для неё «непредвиденный случай» и «Эрик» почти синонимы, а он за полгода почти безоблачных отношений забыл, каково оно бывало раньше, пока эта мятежная не капитулировала перед его дьявольским, по её же поэтичному выражению, обаянием.

— Переезжаешь ко мне, — сказано очень давно, после трёх безудержных ночей подряд, чтобы не шарахалась больше по тусклым коридорам фракций перед рассветом, как преступница. Чтобы всегда была рядом.

— А ты весьма галантный кавалер, — язвила она, а скрыть алчный до ласк, блестящий от удовольствия взгляд от него не сумела. На следующий вечер явилась с вещами. Но не забыла оставить за собой пути отступления.

Она слишком хорошо его знает; попытается за чем-нибудь вернуться — не впустит или не выпустит, ни тот, ни другой вариант её не устраивает. А его сейчас не устраивает ничего в принципе, вплоть до направления ветра и блядского дождя, который маячит на горизонте не менее блядского Чикаго. Надо было сломать этой твари руку, когда она вытянула её на общем собрании, чтобы участвовать в двухнедельном рейде за Стену. Эрик вслух клянётся себе, что понизит её в должности до посудомойки, чтобы не вздумала больше проверять свою поганую шкуру на везение.

Он привык рассчитывать риски, без устали напоминая ей, что за последний год за Стеной исчезли трое разведчиков и даже её собственный отец много лет назад. А для неё это жизнь, впитанная с младенчества, работа, цель, призвание; она не видела ничего другого, оттого и понимания между ними нет, будто они с разных планет сюда явились. Юнис хватает мудрости это принять, а Лидер готов до хрипоты с ней спорить, прицельно запуская тяжелую артиллерию логических фактов и совсем уж нелогичное:

— Не пущу.

— Макс подписал приказ.

Эрик трёт небритое лицо ладонью, запускает пальцы в волосы, намеренно делает себе больно, и смотреть на её каменно-уверенное выражение лица не хочет. Перед глазами, на графитово-серой стене спальни, словно на экране, объемно и в красках проступает его проклятый пейзаж страха, где его долго и мучительно убивают изгои. Но сейчас в этом адском подвале она, пойманная и подвешенная крюками за самую кожу под отощалыми лопатками, избитая, изнасилованная до покорности, оставленная истекать кровью, пока не сдохнет.

Она стоит бледной тенью у самой двери, на стратегически верной позиции, чтобы свалить, увернуться от цунами ярости, которая бешено клокочет у него в груди, угрожая затопить их обоих. Страх, чёртов страх за неё вылизывает душу сплошной стеной огня, блядская слабость, которых у Лидера фракции Бесстрашных быть не должно.

— Это не первый мой рейд.

За умение подменять страх злостью Эрик заслуживает высший балл.

— Выйдешь отсюда — больше не зайдёшь.

Юнис вылетает за дверь быстрее, чем позволяет сомнениям напасть на неё едкой стаей, жалить до пронзительной боли. Он не должен с ней так, а она слишком сильно отравлена своей любовью, чтобы не терзаться.

Через две недели она вернётся. Но вернётся к себе, оставив его наедине с тлеющим на дне души гневом и пакостным, малодушным желанием возмездия.

***

Эрик редко задумывается, где и когда так беспощадно проебал свою совесть, а сейчас, глядя на своё помятое, заросшее трехдневной щетиной лицо, ему становится до отупения похер на всё. Зеркало в ванной захватывает кусок пространства комнаты, где на постели развалилась вчерашняя неофитка, со странным именем Дарк, мулатка, с чёрным ёжиком волос и тёмной, как кофе, кожей. Лидеры предпочитают блондинок, но в этот раз он не хотел ничего и никого, напоминающего Юнис хотя бы отдалённо.

Полная её противоположность, бывшая Искренняя, до перехода её звали Аделаида или Аделина, мягкое девичье имя, которое этой бешеной малолетке подходило, как седло корове на полях Дружелюбия. Верно, что сменила, но неверно, что на такое пафосное. Для пацана оно больше, или для изгойской шалавы из бара. Трахать её равно, что жевать овсянку без соли где-нибудь в мерзком Отречении вместо бифштекса с кровью. Никакого насыщения, одна лишь разрядка.

С первых дней она настойчиво привлекала к себе внимание: гоготала развязно, смотрела голодно, вертелась вечно неподалёку — ни страха, ни стыда. Своими дешёвыми выступлениями она могла вызвать лишь снисходительную ухмылку, но то было раньше, а сейчас она как нельзя попала в кон.

Дарк досталась ему не девочкой, не пришлось долго возиться. Тело молодое, упругое, горячее, она с готовностью подставляла любые его части, крикливо повизгивала и скакала на нём, как оголтелая, и казалось, вот-вот сломает драгоценный лидерский член. Ломать и нагибать ― его прерогатива, девка корчилась в неудобных позах и со слезами заглатывала до горла с неизменным подхалимством в лживых, стеклянных глазах. Физическое удовлетворение после долгого перерыва, а на языке лишь кислый привкус пустоты. Сука Юнис. Отравила.

— Она свои шмотки заберёт когда-нибудь или нет?

Из ванной доносится недовольный голос девчонки и грохот дверцы шкафа, Лидеру даже глаза открывать не хочется, тем более реагировать на её ревнивое кудахтанье.

— Не лазь, где не следует! Если б я тебя в уборщицы нанял, я б с тобой не трахался.

Только вчера инициацию прошла, даже назначение не успела получить, хренова бездельница, без году неделю в его квартире, а уже уют наводить пытается, шуршит по ящикам, как мышь.

— Зайка, я же люблю тебя, не сердись, — она прилетает под бочок и хлопает лживо-невинными глазками. Любит. Да что бы она понимала! Он даже до утра её ни разу не оставил, а она ходит по Яме, распушив облезлый хвост и строит из себя бог весть кого. Нашла, блядь, зайку.

«Люблю тебя», — отдаётся в мозгах эхо голоса Юнис — эхо воспоминаний, и терпеть это грёбаное шоу он не намерен.

— Любишь, значит? — на лице расползается угрожающий оскал, а Дарк и подвоха не чует, мотает головой в знак согласия. — Заебись!

Эрик бодро соскакивает с постели и торопливо одевается, кидает ей в лицо её же раскиданное по полу шмотьё.

— Куда мы?

— На свидание, прелесть моя! — Эрик уже откровенно куражится, перед выходом заправляясь двойным виски из личных запасов. Наверняка, наивная душа свидание с Лидером представляет себе несколько иначе, но Эрик лишь молча, сжав зубы, тащит её по тонкой кишке моста прочь из Ямы, подавляя желание толкнуть её туда, чтобы повисела чуток и о жизни пофилософствовала.

— Точно любишь? — Он заговаривает с ней лишь возле тату-салона Тори Ву. Девка лишь недоумённо и уже не так уверенно кивает, и Эрик проталкивает её внутрь сквозь зубодробительный звон китайских колокольчиков. Он срывает всю связку этой дребезжащей дряни и с самым безобидным выражением лица протягивает их ошалевшей Тори. Ву, баба не дура, знает, с кем имеет дело, быстро прячет связку в ящик, стряхивает с себя растерянность и смотрит прямо, готовится слушать и внимать.

— Слушай, наколи ей моё имя.

— Где?

— Прям на жопе! — Дарк заметно напрягается, это не ускользает ни от Тори, ни от Лидера. Он лишь усмехается. Не готова салага отвечать за свои слова. — А, нет, лучше на лбу!

Он запихивает её в кресло, разворачивается и выходит прочь, едва поместившись в слишком узкий для него дверной проём. Тори нагоняет его у самого выхода.

— Ну и свинья же ты Эрик! ― выплёвывает зло, сверлит своими раскосыми, чёрными глазищами и тут же обрывается, сталкиваясь с его полным ледяной тоски взглядом. Ему до одури хочется спросить, почему Она так старательно не попадается ему на глаза, почему он Её не видит, чем Она сейчас занята? Слишком потревожена гордыня, чтобы искать эти ответы самому.

— Поумничай мне тут. Иди, работа есть! — он лишь сухо чеканит слова, мечтая провалиться ко всем чертям в баре, и нажраться в стельку. Тори возвращается в салон, когда его пружинистая, борзая походка исчезает за углом.

— Может над бровью? Помельче только, — девчонка лопочет, суетится, видно, что напуганная, как заяц. Но не такая она пуганая, как её добрая приятельница Юнис, не такая ещё обстрелянная. — А я её свести смогу?

— Сможешь, — Тори трёт уставшее лицо, потом резко выпрямляется и разворачивает кресло к выходу. — В общем, так, иди-ка в казармы. До утра ему не показывайся, протрезвеет — забудет. Если что, скажи машинка у меня глюкнула. Всю ответственность беру на себя, — добавляет громче, видя, как та мешкает, — иди уже!

Дарк пулей вылетает из салона, жмётся по стенкам, оглядывается, старается не попадаться ему, как завещала ей Ву. Лидер уже забыл о ней думать, отчаянно наполняя свою пустоту содержимым стакана. В груди глухо и больно воет целая стая, которую спугивает трель коммуникатора.

— Юнис, — голосом Макса заставляет его рваться с места, едва не свернув за собой, как щепку, монолитный деревянный стол.

========== 5.1 ==========

Над Чикаго висит чёртова глухая ночь, будто кто-то сдуру выплеснул на город цистерну дёгтя; луна и звёзды скрываются за плотными тучами, лишь вдалеке едва мерцают сигнальные фонари на Стене. Эрик перед собой ничего не видит, кроме багрово-красной пелены ярости, сосредоточенной в высушенных досуха уголках глаз, сквозь которую каждый грёбаный угол Ямы кажется облитым кровью. Лучше бы она, наконец, сдохла и перестала трепать ему нервы.

В комнате допросов молодой мальчишка, стоит на коленях, опустив голову так, что тощие лопатки торчат строго вверх, будто срезанные крылья. Над его головой застыли палачами два пистолетных дула, а на драных изгойских лохмотьях чернеют следы крови и грязи. Долетался, птенец.

— Патруль поймал у ворот фракции, — не дожидаясь вопроса, обозначает ситуацию Макс.

— Вооружен? — Эрик пока искренне не понимает, с чего из-за этого тщедушного такой переполох, пока не пересчитывает в уме все посты и кордоны, которые ему удалось пройти незамеченным. Либо патрульные в конец охуели от безделья, либо парнишка чёртов фокусник.

— Нет. Консервный нож не считается.

Эрик хмыкает. Консервным ножом он бы вырезал полдеревни убогих без шума и пыли, но от этого трясущегося такой прыти ждать не приходится.

— Чего ему тут надо?

— Говорит, за ней шёл.

За ней. За Юнис, значит. В мозгу что-то болезненно щёлкает. Выследил. Дышал в спину, шёл след в след, пока она возвращалась из этой проклятой командировки. Как чувствовал, что от этого дела знатно несёт дерьмом.

— У неё глаза на жопе были?! — Макс в ответ лишь плечами пожимает, кивает в сторону двери, мол, сам спросишь. — Тебе чего от неё надо, малой? — Эрик склоняется над ним, почти по-отечески, с сочувствием улыбается; за маской лживого участия оскал хищника, который готовится грызть глотку, если ответ его не устроит. ― Ты всё равно отсюда не уйдешь, просвети-ка нас?

Паренёк нервно сглатывает горькую слюну, когда перед его носом запорхал бабочкой его же ржавый консервный ножик, изъятый при обыске.

— Ей здесь не место.

Набор букв, сложенных в четыре простых слова; Эрик чувствует, будто его окунули рожей в ледяную воду, и капли текут вдоль хребта и по грудине, вызывая морозную дрожь. Ни черта он не понимает, в чём дело. Почему это отребье смеет говорить о ней, смеет делать предположения и выводы, с какой стати он может что-то о ней, о его Бесстрашной, утверждать?

— Фракция тупых солдафонов. Лживая система. Здесь нет свободы. Свобода там, за Стеной! — дрожащий голосок звенит, выплёвывает бредовые лозунги, режет слух, вызывая больное головокружение. Изгой молкнет, мешкает, его колючий взгляд носится, отталкиваясь от бетонно-серых стен, словно ища подтверждения своим, полным ненависти, словам. — Ей здесь не место! Она другая!

Маленький смешной афракционер и эта стальная стерва, выкованная огнём огненной фракции. Эрик своим ушам не верит. Натасканный хищник, он нюхом чует малейшие колебания воздуха. Чует, как изменился взгляд изгоя, как изменился тон речи, как поджались его тонкие, сухие, обкусанные губы, произнесшие это слово.

Она. Отплатила, так отплатила. Монетой того же номинала.

— Забрать, значит, её пришёл?

Эрик на целую, бесконечную секунду времени перестаёт соображать. Кулаки сжимаются до хруста суставов, ему хочется вытянуть из него кишки, обернуть вокруг горла, повесить над пропастью или на самом высоком здании Чикаго рядом с голограммой вечно пиздящей Метьюс. Но он же, мать его, Лидер, и терять блядский самоконтроль перед стаей не имеет морального права.

— Вы не можете её удерживать.

Эрик выпрямляется, расправляет плечи, хрустит шеей, глядя в упор на непроницаемое, чёрное стекло, за которым Юнис, наверняка, наблюдает за ними. Усилием воли он отворачивается от изгоя, молча вручает Максу в руки свой табельный пистолет. Эрик не уверен, что выйдя за дверь и взглянув на неё, у него не сорвёт тормоза.

— А ты, оказывается, та еще сука!

Он вырастает перед ней, заслонив собой тусклый свет лампы; её взгляд застывает на уровне его сцепленных на груди рук, на блуждающих, ломаных линиях рисунков, и выше не поднимается. Юнис не хочет смотреть ему в глаза, не хочет резать себе душу.

— Это мой информатор.

Казалось, он забыл, как звучит её голос. Впалые щёки, острые скулы, обтянутые бесцветной, тонкой, как бумага кожей, тени, залёгшие под глазами — долгий рейд дался ей тяжело. Ему не нужно оружие, чтобы одним чётким движением свернуть ей шею, но истово взлелеянная по дороге ярость потерялась за тяжелой дверью допросной, оставив взамен голую, выжженную пустоту.

— Трахалась с ним, значит. А он влюбился, вот незадача!

Он смеётся надсадно, картинно хлопает себя по бокам, качает головой. Куражится. Над ней и сам над собой. Хочется влепить ей пощечину, чтобы дёрнулась её маленькая голова, чтобы рассыпались эти покрытые трущобной пылью волосы. Боль предательства щиплет уголки глаз, колет в грудину ровно по центру и чуть левее; Эрик до последнего был уверен, что там давно не осталось ничего живого, но снова ошибся. Там всё ещё болит.

— Ему семнадцать. Я не знаю, что он там себе напридумывал. И я не сплю с малолетками, в отличие от тебя, — откликается Юнис, ни на полтона не повысив голоса. Стальная, невозмутимая, как маяк среди бушующей стихии. Можно биться об неё вечно, пока не расшибёшь себе лоб, не разобьешь костяшки в кровавое месиво. Чисто технически Эрик не считает себя виновным. Он предоставил ей выбор, она его сделала. Пусть знает, что свято место в его постели пусто не бывает, а то, что место в его сердце строго одно, ей знать не обязательно.

— Значит, я виноват?! — он грохает кулаком по столу, орёт, надрывая связки, — На полный медосмотр тебя отправлю. И если узнаю, что хоть один член был в тебе после меня, клянусь, убью!

— Я не заметила слежку, устала, наверное. Признаю, я налажала.

Звон его крика ещё бьется эхом о стены, когда в него вклинивается её оправдательный рапорт, сбивает с толку, переводит с личного на рабочее — единственный способ спасти свою голову от неумолимой кары за непрофессионализм и мнимую измену. Эрик привык мерить всех по себе, и она будет виновна даже в том, что дала повод в себе усомниться. Ей привычно такое положение вещей так, что хочется удавиться.

— У афракционеров есть лидер. У них в подземельях организованная община…

— Охуительная новость! И это конец твоей карьеры, прелесть моя, — он тычет в неё пальцем, мечется зверем по душной, бетонной коробке. Ему тесно в ней. Сердцу за рёбрами тесно.

— Ты хочешь лишить меня работы?

— Да ты хоть представляешь себе, если бы до него дошло, кто ты такая? Если бы он повернул назад? Если б донёс о тебе? — она бы не вернулась со следующего рейда, озвучивать не нужно, это ясно обоим. Эрик толкает ногой железный стул, он со звоном влетает в стену, — В секретарши нахуй переведу! Будешь кофе у меня командирам носить. Голая! Если мозг твой ни на что больше не способен!

— Макс переведёт меня в штаб. Пока мы не удостоверимся, что меня не раскрыли. Временно…

— Навсегда, бля! Я сказал.— Юнис бросает на него быстрый взгляд исподлобья, натыкается на острый, курносый профиль. У него помятое, небритое лицо со следами недосыпа и пьянства, в глазах решимость, которую ей не перебороть ни прямым неподчинением, ни уговорами. Её положение как никогда шатко, спорить бесполезно, да и вредно для собственных нервных клеток, и уповать на их зыбкую, надорванную по шву связь не приходится. Лидер сказал, Лидер сделал. — Так что сиди на жопе ровно и не рыпайся. Марки почтовые будешь у меня клеить, пока язык не отсохнет.

— Только не говори, что не злорадствуешь.

— Видеть твою лживую рожу каждый день? Вот счастье, пиздец!

Запал постепенно сходит на нет. Эрик медленно, лениво поднимает и ставит на место стул, садится лицом к спинке, хлопает себя по карманам в поисках закурить. Мятая пачка небрежно шлёпается на стол, сизый дымок ползёт под потолок к отверстию вытяжной системы. Лидер смотрит поверх неё, сквозь неё, куда угодно, только не в её болотистые глаза, не на съежившуюся за столом фигурку, не на усталое, осунувшееся лицо. Плюнуть бы, послать всё нахрен, выгнать долбанную черную шлюху из койки и уйти в одиночный запой, пережить подлый удар по самолюбию без посторонних глаз. Чёртова сука связалась с изгоем. И плевать для каких целей. Лучше бы это так и оставалось плодом его нездорового воображения.

— Я не лгала тебе.

— Докажи, — дым клубится из ноздрей, тлеющий пепел сыплется прямо на столешницу. Взгляды на мгновение соприкасаются, режут остатки друг друга в клочья. — Ты знаешь, что его ждет. Иди и сделай это сама.

Она молча поднимается и выходит. Эрик не слышит, что лопочет ей изгой. Не хочет. Видит, как она отказывается от оружия Макса, и просит именно его, личное. Показушная выходка, Эрик лишь давит скупую ухмылку. Она наводит дуло прямо в лоб, в скорбную складочку меж бровей, смотрит прямо в эти неверящие, влюблённые глаза, хладнокровно нажимает на спуск. Веер алых брызг окрашивает графитово-серую стену допросной в причудливый абстрактный узор, и парнишка кучей валиться на бок. Юнис ставит оружие на предохранитель, возвращается, протягивает его Лидеру вперёд рукоятью.

— Надеюсь, ты доволен.

Эрик скупо кивает ей, тушит сигарету о край стола.

Доволен. Более чем.

========== 5.2 ==========

— «Он мой», цитирую, «сука драная», — припечатывает Макс, разливает по стаканам виски и меж делом разворачивает планшет лицом к Эрику.

Блеклая запись камеры вперемешку с белым шумом обличает ночную бабскую драку. Не нужно быть Эрудитом до мозга костей, чтобы узнать две напряжённые в струны фигуры, балансирующие над пропастью. Белое и чёрное, инь и янь, бывшая и нынешняя-мимолётная, возомнившая себе невесть что.

«Он мой, сука драная» — вывалилось изо рта тупой шлюхи-неофитки. Если бы так сказала Юнис, ему бы это даже польстило. Юнис же упёрто молчала, изредка выдыхая короткие удары.

— Ты когда со своими бабами разберешься?! Достал уже этот курятник, — Старший Лидер стряхивает пепел прямо на цементный пол диспетчерской — приберут, не переломятся. У Эрика непроизвольно дёргается бровь, когда нож Дарк пролетает в сантиметре от лица Юнис. Он нажимает на «стоп», выдыхает, запускает снова.

— А я причём? Я что ли виноват?! — строит святую непричастность, разводит руками и ухмыляется, мол, за всю бабью дурь я один не в ответе. Старательно разыгрывает безразличие, а цепкий взгляд, не отрываясь, следит за каждым движением фигур в темноте.

— Жениться бы тебе. — Максу этот спектакль забавным уже давно не кажется, он нутром чует, как за стальной бронёй — глыбой бетона и арматуры, закипает ярость запредельной температуры. Слишком зелен первый зам, чтобы его, матёрого волка, за нос водить. — Угомонишься, наконец. Не вы, так закон вас угомонит.

— Сам год назад только сподобился. Погоди, у тебя ещё медовый месяц. — Крепкое лениво ползёт по венам, мешает мысли в кучу, обостряет чутьё. Не раз и не два Эрик думал связать её по рукам и ногам одной поездкой в Искренность, но раз за разом Юнис разрушала его и без того шаткое доверие к миру. А домашнее насилие авторитета Лидеру Бесстрашия точно не прибавит.

Казалось, они оба слышат, как хрустит переломанный носовой хрящ, когда Юнис своим излюбленным приёмом размазывает лицо соперницы по каменным стенам Ямы. Девка корчится на полу, Юнис брезгливо, носком берца сталкивает её ногу с прохода и исчезает из поля зрения камеры.

— Когда сделана запись?

— Вчера ночью.

— Где она? — тяжелый, мутный взгляд промахивается мимо наставника, спотыкаясь об стену, возвращается на дно опустевшего стакана. Макс доливает еще на два пальца.

— В лазарете.

— Я про Юнис.

Эрику нет дела до чокнутой бляди — дальше больничной койки ей не доползти. Проклятая Юнис, виртуоз игры на его нервах, как назло сутки не попадается ему на глаза, и ярость мешается с тревогой в ядерный коктейль. Дарк — отчаянная, но слабоумная, и не факт, что она такая одна. Никто не имеет права причинять Юнис боль. Никто, кроме него.

— В инструкторы назначил. К изгоям её пускать бессмысленно. Только бойца терять. — Эрик согласно кивает, как-то по-детски, мстительно радуется внутри себя. Пусть теперь мечется по Яме, пусть бросается на стены, как в клетку пойманная, заслужила, дрянь. За пределы Бесстрашия ей больше не выйти, один проёб — и Старший Лидер фракции шутя свернул, скомкал её карьеру за бутылкой виски, и Эрик здесь почти не причём.

Лидер приходит в лазарет после отбоя, сжимает, разжимает кулаки, стоя под сводами косого проёма двери; под кожей штурмовых перчаток чешутся ладони — так и подмывает размазать этот кусок мяса по полу без лишних слов.

— Пойдем, проветримся. — Грубый голос отскакивает от серых стен приказом, Дарк подрывается сесть на койке, встать и бежать на зов, но вспоминает, почему, собственно, здесь находится, кривит побитое личико и куксится.

— Но я в таком виде… — она касается разбитого носа ладонью. Багровые синяки почти сливаются с цветом её кожи, а ноющая боль совсем отпустила — ей хватает сил строить глазки и выёбываться. Дешёвка. Юнис её пощадила — Эрик не оставил бы живого места на этом смазливом лице.

— Насрать. Пошли, — Лидер разворачивается к ней спиной, уверенный, что она послушно засеменит ножками следом, но Дарк сидит смирно, набивает себе цену.

— Эта сука меня… — прилетает ему в затылок, вынуждает разворачиваться на пятках и рявкать на весь лазарет.

— Встать, я сказал!

Дарк вздрагивает, прячет глаза в пол, резво поднимается с постели — противостоять ему бессмысленно, ровно, что идти в лобовое на летящий скоростной состав. Она плетётся за ним следом, изредка бросает взгляды на широкий разворот плеч, соскальзывая на бритый затылок и чёрные язвы тату, выбитые от локтей до запястий.

Давно за полночь, а перед ним, казалось, расступается тьма; Дарк слышит, как хрустит цементная крошка у неё под ногами, в то время, как он ступает, словно хищник на мягких лапах. Каждый поворот, каждый тупик и каждый лестничный пролёт его, он петляет и взлетает вверх по ступеням — хозяин стаи тёртых волков и скулящих подранков, умеющий держать в узде и тех, и других. Оголённые, как провода, инстинкты гудят и ноют развернуться и бежать прочь, но девка лишь послушно плетется следом, не позволяя первобытному страху одолеть себя.

Эрик останавливается ровно по центру шаткого моста над пропастью, Дарк едва не врезается ему в спину. Внизу шумит вода и тянет холодом, Эрик лениво опирается локтем на ржавый поручень, перекрывая ей путь. Жидкий азот, ртуть и спирт за светлой радужкой, коктейль Молотова в глубине зрачка — девчонку пробирает озноб, когда Лидер медленно делает шаг ей навстречу, сокращая расстояние до критического минимума.

— Я предупреждал. Не трогай. Мои. Вещи.

Юнис не вещь, но распинаться и изливать душу перед безмозглой шкурой он не собирается. Простейший захват поперёк корпуса, Эрик толкает её бедром, зажимает запястье стальным захватом, Дарк кричит — её тело болтается над пропастью. Оглушительная боль пронзает натянутую кожу и вывернутый плечевой сустав, бьёт по руке острым краем железного настила — от неумолимого падения вниз её спасает лишь милость Лидера. Он позволяет ей зацепиться обеими руками за край моста.

— Выберешься — сохраню твою жалкую жизнь и отправлю к изгоям, — он выпрямляется во весь рост, нависает над ней, смотрит в её полные ужаса глаза, подавляя желание раскрошить её пальцы в костную пыль подошвой берцев. — А нет… — он пожимает плечами, ухмыляется и отходит назад, — лучше так, чем к изгоям, верно?

— Эрик! Эрик!— Дарк истошно орёт ему в удаляющуюся спину, пока слабые пальцы держат её на весу.

О том, что труп на дне пропасти не случайность, догадывались лишь двое — Макс и та, из-за которой всё произошло.