Гектор Сервадак [Жюль Верн] (fb2) читать постранично, страница - 2

артиллерийского полков.

Оба с полной серьезностью выслушали просьбу Гектора Сервадака быть его секундантами, но не сдержали улыбки, когда их приятель сослался на невинный спор о музыке, как на подлинную причину своей дуэли с графом Тимашевым.

— Нельзя ли все-таки уладить дело миром? — спросил майор.

— И не старайтесь! — отрезал Гектор Сервадак.

— Ну хоть какая-нибудь пустячная уступка… — начал было капитан.

— Не может быть никаких уступок, когда речь идет о Вагнере и Россини! — с достоинством отвечал Сервадак. — Либо тот, либо другой! К тому же потерпевшей стороной является Россини: этот безумец Вагнер написал о нем совершеннейшую чушь, и я жажду мщенья!

— Что ж, — сказал майор, — от удара шпаги не всегда умирают.

— Особенно когда человек твердо намерен не получать такого удара, — заметил капитан Сервадак.

Делать было нечего: обоим офицерам оставалось только отправиться в штаб, где ровно в два часа дня им предстояла встреча с секундантами графа Тимашева.

И все же, да позволено будет нам заметить, Сервадаку не удалось провести приятелей; они, быть может, и догадывались об истинной причине, заставившей его взяться за оружие, но делали вид, будто удовлетворены тем объяснением, какое капитану Сервадаку заблагорассудилось им дать.

Через два часа, вернувшись со свидания с секундантами графа, они сообщили об условиях поединка: граф Тимашев, носивший звание флигель-адъютанта его императорского величества, как и многие русские путешественники за границей, согласился драться на шпагах, ибо шпага — признанное оружие солдата.

Поединок назначили на следующий день — 1 января в девять часов утра, на одном из утесов в трех километрах от устья Шелиффа.

— Итак, до завтра, точно в назначенный час, по-военному! — сказал майор.

— Да, в точности, по-военному! — ответил Сервадак.

Оба офицера крепко пожали руку приятелю и пошли в кофейню «Зюльма» играть в пикет.

А капитан Сервадак тотчас же пустился в обратный путь.

Недели две тому назад он съехал со своей квартиры на Оружейной площади. Ему было поручено сделать топографическую съемку местности, поэтому он поселился в алжирском гурби, на побережье близ Мостаганема, в восьми километрах от Шелиффа, и только с денщиком делил свой досуг. Это было не слишком весело, и всякий другой на его месте рассматривал бы столь неприятное назначение, как ссылку.

Итак, Сервадак ехал по дороге к своему гурби, но мысли его витали вкруг рифм, которые он пытался подобрать для» задуманного стихотворения, несколько устарелого по форме и именуемого им «рондо». Не скроем от читателя, что так называемое рондо предназначалось молодой вдовушке, на брак с которой капитан уповал, а целью его поэтического произведения было доказать, что ежели на вашу долю выпало счастье полюбить особу столь достойную всяческого преклонения, то любить ее следует «возможно проще». Впрочем, капитана Сервадака меньше всего заботило, правилен ли этот афоризм, ибо стихи он творил для того, чтобы получилось хоть какое-нибудь стихотворение.

«Да, да, — бормотал он, меж тем как денщик молча трусил на лошади бок о бок с ним, — прочувствованное рондо непременно произведет впечатление! В здешних краях рондо — редкость, и, надо надеяться, стихотворение оценят по достоинству».

И капитан-стихотворец начал так:

«Да, любишь просто, то есть честно, имея целью вступленье в брак, вот и я сам… Фу-ты, дьявол, куда девались рифмы! Нелегко рифмовать на „енье“. Вот угораздило меня построить рондо на „еньях“!»

— Послушай-ка, Бен-Зуф!

Бен-Зуфом звали денщика Сервадака.

— Слушаю, господин капитан! — откликнулся Бен-Зуф.

— Ты когда-нибудь сочинял стихи?

— Никак нет, господин капитан, только видел, как сочиняют.

— Кто же это был?

— Балаганный зазывала. Как-то вечером, на гулянье, он приглашал публику в балаган на Монмартре, где показывали ясновидящую.

— И ты помнишь его стишки?

— Как же, господин капитан:

— Помилуй бог, ну и дрянь же твои стишки!

— Это потому так кажется, господин капитан, что я приплел их сейчас ни к селу ни к городу, а если сказать их к месту, то получается складно, ничуть не хуже, чем всякий другой стих!

— Погоди, — прервал его Сервадак, — помолчи-ка, Бен-Зуф! Наконец-то я поймал рифмы для третьей и четвертой строчек:

Но все дальнейшие стихотворческие потуги Сервадака ни к чему больше не привели, и,