Рассказы из сборника Норвежская новелла XIX–XX веков [Тарьей Весос] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (6) »
Хлеб
Через две недели после жатвы, если погода стоит хорошая, можно убирать хлеб в закрома. Тут то один, то другой хозяин поутру, до завтрака, идет в поле проверить снопы. Засунет руку в шуршащий сноп и щупает, не сыро ли там в середке? Коли сыро, так хлебу надо постоять еще. А с проверщика спрос большой, сам решай, брат! Он, бывает, взвалит на плечо целое вешало снопов[1] притащит домой и сложит прямо в овине. Потом возьмет один сноп и пойдет на кухню к жене, если она знает толк в таких делах. Одному решать трудно, как решишь, так и поешь. Недолго и загубить хлеб. — Ну-ка, погляди и ты, — говорит он; смотришь, спрос уже с нее. Сноп дугой свешивается с его руки. Жена пробует под перевяслом, хорошо ли просохло. — Не знаю, что и сказать, вроде бы еще не досуха. Женщина отщипывает зерно. Вглядывается в колос. Он сухой и светлый. Зерна тугие, налитые. Выдастся же такое лето, доброе да благодатное! Жена спрашивает: — Не видать, соседи еще не возят? — Да нет, — отвечает хозяин. — Ну, а мы никогда вперед людей не суемся, — замечает жена. — Один-то раз можно и вперед, — подает голос работник, он тоже прислушивается к разговору. — Так-то оно так. Работник замолкает. Тяжелый сноп спелых колосьев оттягивает руки. Смотреть на хлеб радостно. На него полжизни положено. Хозяин уносит сноп в овин. И зерно остается в поле еще на день. Сжатые поля кажутся узкими перелесками, они обрамлены зеленой каймой, а вокруг раскинулись луга, дома, дворы. Маленькие светлые перелески. Из настоящего темного леса прилетают сойки и прочие лесные птахи, усаживаются на вешала, будто так и надо, наклюются и сыты. Налетит ветерок, потянет запахом соломы. Ветер этот зовется житняк. Это добрый ветер, да и все на поле к добру и ко времени, как приглядишься. …В деревне тишина. Простоит еще один такой день, и считай, самой-то страде конец пришел. Одни хозяева опасаются, ну как снопы еще не просохли, другие не привыкли начинать первыми. С хлебом шутить нельзя.* * *
Делать было вроде бы нечего, и, чтобы день не пропал попусту, две старухи с хутора, Кристи и Гунхильд, собрались проведать родных, живших неподалеку, в миле от них. Идти надо было по горе, через пустошь. Кликнули мальчишку по имени Турвил и спросили, не хочет ли и он прогуляться с ними. Но он заартачился. Тогда ему было сказано, что идти все равно надо. Кристи и Гунхильд уже старые, дорога трудная, и вокруг ни души. Кристи и Гунхильд стояли рядом и все слышали. Они были дряхлые, свой век отжили и привыкли, что их называют старыми клячами, которых никуда не отпустишь без присмотру. Неужто и Турвил станет таким старым? Старухи молча стояли в своих темных платьях. Были они рослые, костлявые и дальнозоркие. Турвил ничего не сказал. Поднялся наверх и переоделся в чистое. Так втроем они и отправились в путь через деревню, мимо домов и огородов. До полдня было еще далеко, но время подходило к завтраку, изо всех труб поднимался дым. Запаха соломы не стало слышно, воздух был такой прозрачный, что гора будто придвинулась к самой околице. Небольшая, по-осеннему бурая гора. Утреннее солнце колесом катилось по небу. Говорят, солнце умеет смеяться, вот сегодня оно и смеялось. Они поднялись на склон, откуда весь хутор был как на ладони, остановились и обернулись назад. И Гунхильд сказала: — Добрый нынче хлеб уродился. — Спаси господи! — отозвалась Кристи. Ответ был вроде бы невпопад. Она стояла, заслонясь от солнца рукой. Про хлеб говорила, а сама была сгорбленная, изможденная, с суровым и темным, словно выдубленным, лицом. Годы изнурили ее, тело износилось в борьбе с дождем и ветром, с морозом и солнцем, иссохло от долгой работы в поло. А взгляд у нее стал цепкий, зоркий, какой иногда бывает у старух. Ей, Кристи, каждый год с трудом давался, она знала, почем фунт лиха. Вдруг Кристи повернулась к Турвилу. — А ты видишь хлеб, малый? — спросила она строго. Он не рассердился на резкое слово. Видит ли он хлеб? Еще бы! Зря Кристи к нему придирается, он уже и сам разглядывал вешала. С каждым годом прибавлялось в нем почтения к хлебу, созревающему на полях. — А то не вижу, что ли! — ответил он будто бы равнодушно. Кристи и Гунхильд поглядели на него недоверчиво. Потом отвернулись и снова стали смотреть вниз на поля. Опять задул ветер-житняк и потянуло соломой. На полях, как деревья в лесу, стояли вешала. Это был хлеб. Его вырастили люди да весна с летом. — Идти надо, — сказал Турвил, — передохнули, и хватит. — Передохнули? — рассердились старухи. — Да неужто мы отдыхаем? Сроду к этому не приучены. — Ладно, ладно, — ответил Турвил и зашагал дальше. Их окружил лес. Шли молча. Кристи и Гунхильд всю жизнь прожили на одном хуторе, и между ними все давно было переговорено. А Турвил не знал, о чем говорить со старухами, вот они и молчали. Лес кончился, и пошли побитые дождем и градом деревья. Потянулось глубокое- 1
- 2
- 3
- . . .
- последняя (6) »
Последние комментарии
2 часов 50 минут назад
3 часов 23 минут назад
4 часов 19 минут назад
19 часов 21 минут назад
21 часов 54 минут назад
22 часов 23 минут назад