Доказательство умысла (в сокращении) [Уильям Дж Каглин] (fb2) читать онлайн

Уильям Дж. Каглин Уолтер Соррелс Доказательство умысла

Сокращение романов, вошедших в этот том, выполнено Ридерз Дайджест Ассосиэйшн, Инк. по особой договоренности с издателями, авторами и правообладателями.

Все персонажи и события, описываемые в романах, вымышленные. Любое совпадение с реальными событиями и людьми — случайность.

Глава 1

Чуть позже этот адрес станет известным каждому американцу, своего рода притчей во языцех. Как «поместье Рокингэм»^[1] или «лагерь в Уэйко».^[2] Однако в тот глухой час ночи я увидел перед собой большое и неосвещенное здание — дом под номером 221 по бульвару Риверсайд в городке Пикерэл-Пойнт, штат Мичиган.

Следуя полученным по телефону указаниям, я вошел в дом через заднюю дверь. Луна отбрасывала на темный пол белую заплату света.

Пока мои глаза привыкали к скудному освещению, смутное пятно посередине большой пустой комнаты начало обретать очертания человеческой фигуры. Это был хозяин, Майлз Дэйн. Он сидел на корточках, понурясь, с закрытыми глазами, и безмолвно шевелил губами. Может быть, он медитировал? На нем было странное одеяние из легкого белого шелка.

Меня он вроде как не увидел и продолжал сидеть, беззвучно бормоча себе что-то под нос. Ладно, подумал я, странный он, конечно, но, с другой стороны, клиент при деньгах, не грех и подождать. Даже если времени сейчас пятый час утра.

Минуту-другую спустя луна укрылась за облаком, и Дэйн вдруг резко встал, пересек отделанный соломенным покрытием пол, миновал дверь и пошел по длинному, темному коридору. Я двинулся следом. Он был низкорослым, но очень крепким, с телосложением профессионального борца.

Мы молча поднялись по пролету устланной ковром лестницы, прошли еще через один длинный коридор и оказались в спальне, откуда открывался стоящий немалых денег вид на реку.

— Там, — сказал он, указав пальцем.

— Что?

Я решил, что он указывает на вид в окне. Темная, пятнистая вода реки была похожа на тонкий лист свинца.

— Нет, Чарли. Там.

Тогда я увидел ее. Она лежала в постели, словно спала. Но тут из-за облака вышла луна, и бледный свет выхватил из темноты пол, изуродованное лицо женщины и кровь, которой, как внезапно оказалось, было залито все вокруг.

Даже до того, как я увидел в постели мертвую женщину, эта ночь выдалась для меня не самой удачной. В два часа меня разбудил звонок Лайзы, моей дочери, после которого я так и не смог заснуть. А когда я наконец решил выбраться из постели, одеться и почитать для разнообразия книжку, раздался странный звонок Майлза Дэйна.

Майлз Дэйн, я полагаю, вам знаком. Это один из самых известных писателей в Мичигане, что, если говорить честно, всемирной знаменитостью его не делает. И все-таки. По одному из его первых романов, носившему название «Бюст», еще в начале семидесятых сняли фильм с Чарльзом Бронсоном в главной роли. С тех пор сочинения Дэйна время от времени мелькали в списках бестселлеров.

В последние годы я несколько раз встречался с ним. Иногда он появлялся в суде, чтобы собрать материал для очередного романа, а как-то раз даже пригласил меня позавтракать — ему требовалось выяснить подробности, связанные с одним убийством.

Майлз — один из тех известных людей, слава которых не связана напрямую с их работой. У него была классическая внешность звезды боевика. Квадратная челюсть, телосложение драчливого коротышки, черная одежда, ковбойские сапоги, неизменная кобура под мышкой. Ну и, конечно, глаза: серые, пронзительные. В своих интервью Майлз говорил о женщинах и национальных меньшинствах вещи совершенно непозволительные. Он водил итальянские автомобили, время от времени разбивая их о придорожные деревья. И время от времени ввязывался в получавшие большую рекламу драки, неизменно выходя из полицейских участков к ожидающим его камерам с заправским видом киногероя.

Книги его всегда представлялись мне несколько претенциозными. Главным героем, как правило, был какой-нибудь криминальный тип, готовый на любые сделки с совестью, по имени Донни или Дуэйн, — он то и дело бил людям морды, а после пускался в разговоры, явно свидетельствовавшие о том, что ему следовало бы пореже читать Кьеркегора.

Хотя, с другой стороны, что я понимаю в писательском деле? Я всего-навсего мелкий адвокат, который живет в маленьком городке и едва сводит концы с концами.

— В полицию вы уже позвонили? — спросил я.

Майлз Дэйн сполз по стене на пол. И медленно покачал головой — нет.

— Это ваша жена?

Он кивнул и спрятал лицо в ладони.

— Тогда давайте позвоню я.

— Диана, — сказал он. — Ее зовут Дианой.

Первым полицейским, появившимся в доме Майлза Дэйна, был парнишка, который выглядел без преувеличения лет на двенадцать. Я сказал ему, чтобы к телу он лучше не прикасался, а позвонил своему начальству или главному в нашем городке детективу и оцепил бы место преступления желтой лентой. Что он с большой благодарностью ко мне и проделал. И пятнадцать минут спустя приехала недавно появившаяся в нашем городе детектив Денкерберг — женщина с довольно необычным для детектива именем Шанталь.

— Чарли Слоун, — представился я, протянув ей руку. — Адвокат мистера Дэйна.

Брови Денкерберг поползли вверх. Женщиной она была рослой и, в общем, приятной — лет примерно пятидесяти, с черными как смоль волосами до плеч, только над левым ухом светилась белая прядка. Синий жакет, синяя юбка, белая, накрахмаленная, застегнутая до самого горла блузка.

Когда детектив приезжает на место преступления, то далеко не всегда встречается там с адвокатом. Я ожидал услышать вопрос о том, как это я здесь оказался, однако она спросила лишь:

— Вы тут что-нибудь трогали?

— Нет, не трогал.

— Вам известно, что здесь произошло?

— Судя по всему, миссис Дэйн забили до смерти в ее спальне.

— Ваш клиент желает сказать что-либо перед тем, как я начну осматривать место преступления?

— Если вы имеете в виду «не его ли это рук дело?», то ответом будет «нет».

— В таком случае оставайтесь на месте. И будьте добры, скажите ему, чтобы он никуда не выходил до тех пор, пока я сюда не вернусь.

— А на тело вы взглянуть не желаете? — поинтересовался я.

Денкерберг ласково улыбнулась мне:

— Это дилетанты первым делом бросаются к телу. Я предпочитаю действовать методически.

Она извлекла из висевшей у нее на плече сумки фотоаппарат и пошла по лужайке перед домом, останавливаясь, чтобы сфотографировать каждую дверь и окно, и внимательно осматривая землю.

Я вернулся в гостиную, присел на диван. Комната была оформлена с отличным вкусом, в японском стиле. Передо мной, на кофейном столике, лежал большой иллюстрированный альбом. Он был раскрыт на странице с гравюрой, изображавшей японскую куртизанку. Ее левая грудь выглядывала из выреза кимоно. В дверном проеме за ее спиной был виден плотоядно оскалившийся мужчина. Судя по кокетливому выражению, которое застыло на лице куртизанки, она прекрасно сознавала его присутствие. Мне хотелось взять книгу в руки и рассмотреть эту занятную картинку получше, однако я решил, что самое правильное — ничего тут не трогать. Майлз сидел напротив, все в той же безупречно белоснежной шелковой хламиде.

— Итак, — спросил я, — вы можете рассказать мне, что здесь произошло?

— Я этой ночью работал, — ответил он. — Сидел у себя в кабинете в другом конце дома. Немного устал — знаете, как это бывает, рабочий запал уже вроде кончился, ну, я и решил лечь спать. Почистил зубы, надел пижаму, халат. А потом открыл дверь спальни и увидел ее.

Его руки, лежавшие на коленях, слегка дрогнули.

— Крови на вашей одежде нет. Вы прикасались к жене?

Он нахмурился, наполовину озадаченно, наполовину раздраженно, и ответил:

— Вы же ее видели, какой в этом был смысл?

Рассуждая логически, он был прав, и все-таки мне его слова показались странными. Когда видишь любимую женщину, истекающую кровью, то нельзя не подойти к ней и не узнать, не можешь ли чем-нибудь ей помочь.

— А вы ничего не слышали, пока работали?

— Работая, я слушаю музыку. И включаю ее довольно громко. Это помогает мне добиться нужного настроя, поймать вдохновение, понимаете?

Его слова прозвучали как реплика актера из плохой пьесы.

— То есть вы ничего не слышали?

— Кроме Бетховена — ничего. «Буря» — семнадцатая фортепьянная соната.

— Ну хорошо, а почему вы позвонили мне, а не в полицию?

Он устало посмотрел на меня:

— Вы шутите?

— Нет, Майлз, не шучу.

— Да просто потому, что они первым делом постараются взять меня в оборот.

— Это отчего же?

— Я разбираюсь в преступлениях, Чарли. Первый подозреваемый — всегда муж. И потом, вам ведь известно, кто я, какова моя репутация. Да любой прокурор при первом же взгляде на меня поймет, что я — лучший его шанс попасть на канал «Суд ТВ».

Некоторое время мы просидели в молчании.

— Так или иначе, вас обязательно станут расспрашивать о ваших отношениях с женой. У вас были какие-то сложности, о которых мне следует знать?

— Я любил жену больше всего на свете. Если я попытаюсь рассказать вам, насколько сильным было это чувство, вы просто не поверите.

— И никаких романов на стороне? Никаких громких ссор?

Он кинул на меня пристальный взгляд и спросил:

— Сколько раз вы были женаты?

— Три.

— Удачно?

— Хуже не бывает.

Взгляд его смягчился, он улыбнулся мне.

— Тогда вы вряд ли представляете себе, на что это похоже, — сказал он. — Вы не знаете, что такое посвятить свою жизнь одному человеку, отдаться ему целиком и целиком получить его взамен.

Я действительно не знал, что это такое. Майлз был прав.

Внезапно он встал, подошел ко мне и положил мне на плечо руку, как будто это я был человеком, который пережил трагедию, которую и представить себе трудно.

Солнце только показалось на горизонте, когда Майлз повернул большой, необычной формы ключ в замке массивной двери своего кабинета, расположенного во внутренней части дома.

Едва войдя в кабинет, я тут же ощутил сильнейшее желание развернуться и покинуть его. Одну из стен занимало огромное окно с замечательным видом на реку Сент-Клер, широкую и неторопливую, отделяющую Мичиган от Канады. Три другие стены были увешаны оружием — самым разным, от дорогих английских дробовиков и охотничьих ружей до старинных кавалерийских сабель и японских мечей. Вот и говори после этого о неудачном выборе места для беседы подозреваемого в убийстве человека с полицией.

Денкерберг оглядела кабинет с нескрываемым интересом.

— А у вас тут целая коллекция, — сказала она.

— Да. В прошлом году я попросил оценить ее. Цифра получилась значительно больше ста тысяч, — важно заметил Майлз. — Потому я и держу дверь на запоре.

У меня возникло неприятное чувство. И дело было не в одном лишь оружии. Стоило Денкерберг войти в кабинет, как в повадке Майлза что-то неуловимо переменилось.

Мы с Майлзом сели на диван, а Денкерберг продолжала кружить по кабинету, сложив за спиной руки и внимательно разглядывая оружие. Каждый из экспонатов коллекции покоился на собственной паре деревянных крючьев. И под каждым висела на стене медная пластинка с подробным описанием.

В конце концов Денкерберг села и скрестила ноги.

— Я очень сожалею о том, что случилось с вашей женой, мистер Дэйн, — сказала она. — Однако мне необходимо поговорить с вами, пока ваши впечатления не стерлись из памяти. Для начала расскажите о случившемся этой ночью. Обо всем, что вы видели и слышали.

— Ночью я писал. — На лице у Майлза обозначилось несколько заносчивое выражение. — Для этого мне требуется совершенная и полная тишина, почему я и выбрал для кабинета место в глубине дома.

Почему мне он сказал, что, пока его жена умирала, у него здесь играл Бетховен? Денкерберг, видимо, заметила, как я нахмурился, потому что спросила:

— Вы хотите что-то добавить, адвокат?

— Виноват? — туповато переспросил я. — Что? А, нет, простите. Я просто… ну, знаете, задумался о своем.

И я растерянно улыбнулся. За годы практики я в совершенстве научился разыгрывать роль недотепы. Она вполне отвечает моей мятой одежде, обшарпанному автомобилю и непримечательному лицу. Однако это всего лишь роль.

— В общем, — сказал Майлз, явно раздраженный тем, что его перебили, — я сел за работу около полуночи. И к половине четвертого написал страниц восемь. Не мне об этом судить, но, по-моему, получилось неплохо. Работа по-настоящему ладилась. А потом я кое-что услышал.

На миг в кабинете наступило молчание. Денкерберг не смотрела на Майлза. Ее взгляд был прикован к стене. Посмотрев туда же, я увидел, что одна из подставок для оружия пуста. Интересно, какие выводы сделала из этого Денкерберг.

— Так что вы услышали? — наконец спросила она.

— Шум, — коротко ответил Майлз.

— Шум. — Денкерберг вскинула бровь. — Вы ведь профессиональный литератор и, уверена, понимаете, насколько важна точность описания. А слово «шум» звучит расплывчато.

— Ну, может быть, резкий шум? Нечто среднее между хрустом и ударом? Не знаю. Но доносился он из дома. И это почти все, что я могу сказать точно. Я пошел посмотреть, что происходит. Жена к этому времени уже, как правило, спит, вот я и решил проверить, все ли с ней в порядке.

— Вы подумали, что в дом кто-то проник?

— Ну, в общем, да. Мелькнула такая мысль. Когда среди ночи раздается странный шум, он может означать что угодно.

— Что произошло дальше?

— Я пошел по коридору к гостиной. И тут снова услышал его.

— Шум?

— Ну да. Похожий на хруст. Или на удар. Только на этот раз звук напоминал скорее… не знаю, треск дерева, что-то в этом роде.

Тут мне стало совсем не по себе. Его рассказ мне не нравился. Очень не нравился.

— Откуда он исходил? — спросила Денкерберг. — Этот шум?

— Сверху.

Майлз замолчал, его лицо застыло без всякого выражения.

В кабинете повисло молчание. Взгляд Денкерберг снова переместился к пустой оружейной подставке.

— Потом я увидел его, — сказал Майлз.

Я с готовностью кивнул, делая вид, будто уже слышал об этом. Мне очень хотелось верить, что Денкерберг не заметит внезапно охватившего меня желания придушить Майлза. Еще три секунды такого вот допроса, и мне придется прервать это действо. Какой из его рассказов был ложью — тот, что я слышал раньше, или тот, что слушал теперь? На лбу у меня выступил холодный пот.

— Увидели кого? — спросила детектив.

— Мужчину в коридоре.

В кинофильмах адвокат вечно врывается в комнату, где детективы допрашивают его клиента, и требует немедленно прекратить допрос. Временами на самом деле приходится так поступать, однако бесцеремонное обращение с детективами обычно ни к чему хорошему не приводит.

Потому я просто закашлялся. Майлз и Денкерберг повернулись ко мне. Я начал давиться, кашель перешел в прерывистый хрип.

— Воды, — просипел я.

— Сейчас. — Майлз встал. — Я принесу.

Я резко потряс головой, указал пальцем на Денкерберг:

— Она. Вы можете… случайно уничтожить… улики…

Денкерберг недобро усмехнулась:

— Стаканы на кухне, мистер Дэйн?

Он кивнул.

Как только она вышла из кабинета, я вскочил, закрыл дверь и запер ее массивный замок.

— Какого черта вы тут устраиваете, Майлз? — спросил я.

Он уставился на меня, словно не понимал, — воплощение невинности.

— Я спросил, известно ли вам, что произошло. — Я говорил негромко, но резко. — Вы ответили — нет. Я спросил, слышали ли вы что-нибудь. Нет, у вас гремела музыка. Я спросил, видели ли вы кого-нибудь. Нет, вы работали. А теперь откуда ни возьмись — треск, стук и незнакомец в коридоре. Что это значит, Майлз? Был тут кто-нибудь или не был?

— Был.

— Тогда зачем вы мне наврали?

Он уставился в пол, вздохнул:

— Когда вы услышите всю историю — как все было на самом деле, — она покажется вам невероятной.

Я пытался испепелить его взглядом.

— Если я учую неладное, — сказал я, — если уловлю хотя бы намек на то, что вы врете, я уйду отсюда и больше вы меня не увидите. Ясно?

Майлз кивнул.

— Одно то, что мне пришлось прервать допрос столь дурацким образом, уже выглядит до крайности плохо. Я не стал бы этого делать, если бы не боялся, что вы того и гляди допустите какую-нибудь глупость. Вам необходимо основательно обдумать ваши показания, и постарайтесь говорить только правду. Если вы говорите, будто все было тихо, а ваш сосед заявляет, что не мог спать, потому как из вашего окна неслась громкая музыка, это плохо. Если вы говорите Денкерберг, будто писали, а ваш компьютер показывает, что вы уже три дня не сохраняли ни одного файла, это тоже плохо. Если вы говорите, будто не прикасались к телу жены, а полицейские находят в ящике с вашими носками окровавленную перчатку, это очень, очень плохо. Вам ясно?

— Да, но… — Он хотел подняться из кресла.

— Сидеть!

На несколько секунд мы оба замерли, глядя друг другу в глаза. И когда огонь, вспыхнувший в глазах Майлза, угас, я отступил на шаг.

В дверь резко постучала Денкерберг.

— Вы готовы? — спросил я.

Майлз кивнул, потупясь, точно проштрафившийся школьник.

Я открыл дверь, пригласил Денкерберг войти.

— Извините меня за случившееся, детектив. Мне уже гораздо лучше.

Не обратив на меня внимания, она направилась к Майлзу.

— Итак, в коридоре находился мужчина, — сказала она.

— Верно. Я повернул с лестницы в коридор наверху и увидел его. По-моему, я замер на месте. — Он задумчиво нахмурился. — Хотя нет, нырнул за угол. Потом услышал, как он бежит по коридору. Потом какой-то удар. Словно стекло разбилось. Я побежал за ним следом. Но его уже не было. Я выглянул в разбитое окно спальни и увидел… мужскую фигуру. Человек бежал к дороге. Тут я начал громко звать жену по имени. Она не отвечала, и я побежал в спальню. А там…

Голос Майлза внезапно прервался, он закрыл лицо руками и заплакал. Я уже с сомнением относился к каждому его слову, однако сейчас его горе показалось мне вполне убедительным.

Когда он немного пришел в себя, Денкерберг спросила:

— Этот мужчина, как он выглядел?

— Я и хотел бы сказать вам это. Но было темно.

— У него было оружие?

— Не знаю.

Денкерберг записала в блокнот несколько слов, потом снова подняла взгляд на Майлза:

— А у вас?

Майлз немного замешкался, но в конце концов сказал:

— Нет.

— Вы сидите в комнате, увешанной от пола до потолка оружием. Слышите какой-то шум, думаете, что в дом мог забраться посторонний человек, и тем не менее оружия вы с собой не берете?

Поскучнев, Майлз посмотрел на Денкерберг:

— Как я уже говорил, мне надо было убедиться, что с моей женой все в порядке.

Денкерберг кивнула, потом указала шариковой ручкой на пустующие крюки на стене:

— Что там обычно висит? — Она подошла к крюкам, вгляделась в табличку рядом с ними. — Тут значится, что это «боккин».

— Слово произносится как «БО-кен», не «боккин», — Майлз со значительным видом поправил ее. — Так назывался у японских бойцов деревянный меч. Этот был сделан из габонского черного дерева.

— Как он выглядит?

— Похож на черную палку. Немного искривленную, отдаленно напоминающую меч самурая.

— И куда он подевался?

Майлз пожал плечами:

— Да вроде бы пропал куда-то некоторое время назад.

— Вы никому его не отдавали? Не теряли? Не ломали?

Майлз неуверенно смотрел на пустые крюки:

— Не знаю. Уследить за всем этим — штука сложная.

— Вы держите дверь постоянно запертой, чтобы защитить вашу ценную коллекцию. Как же вы могли его потерять?

Наступило долгое молчание.

Майлз нахмурился:

— Ладно, если хотите знать, мне кажется, что вчера он еще был на месте. Как раз перед тем, как послышался шум, я уходил в туалет. Тот человек мог проникнуть сюда и взять меч, пока меня не было.

Денкерберг снова записала что-то, затем взглянула на Майлза:

— Мой опыт говорит мне, что воры охотятся за четырьмя вещами. В порядке убывания: деньги, оружие, драгоценности, электроника.

Майлз стиснул челюсти:

— И что?

Денкерберг не отрывала от него взгляда:

— Представьте, что вы вор. Вы влезли в дом через окно. Вы входите в комнату. За что первое вы ухватились бы?

Майлз молчал.

Детектив указала на прекрасной работы двустволку, висевшую над письменным столом Майлза:

— Я, конечно, не воровка. И тем не менее вот эта вещь сразу привлекла бы мое внимание, мистер Дэйн. Расскажите мне о ней.

— Это «перде», английский, сделанный на заказ дробовик двадцатого калибра.

Денкерберг подошла поближе к ружью:

— Да, вещь красивая. И какая детальная гравировка охотничьей сцены на прикладе! — Она наклонилась к ружью. — Похоже, тут еще и золотая инкрустация. Сколько может стоить такое ружье?

— Семьдесят-восемьдесят тысяч, — негромко ответил Майлз.

— Неплохо! — Денкерберг повернулась к нему. — Ну хорошо, попробуем еще раз. Представьте, что вы вор, который действует впопыхах. Вы входите в эту комнату. За что вы ухватитесь — за стоящее восемьдесят тысяч долларов ружье с золотой инкрустацией? Или за черную палку?

Майлз пожал плечами:

— Послушайте, начнем с того, что преступник пробрался сюда в три часа ночи, пока я сидел в сортире. В такое время он, естественно, думал, что все уже спят, — пока не услышал, как я спускаю воду. И тогда он просто схватил первое, что подвернулось под руку, и дал деру.

— Хм, — скептически сощурилась Денкерберг.

Она ему не поверила. Я, пожалуй, тоже.

— Ну хорошо, мистер Дэйн, я понимаю, это неприятно, и все-таки не могли бы вы рассказать о том, как обнаружили свою жену?

Майлз обмяк, отвалившись на подушки.

— Не знаю, — помолчав, ответил он. — Я едва устоял на ногах.

— Вы прикасались к ней? Пытались обнаружить признаки жизни?

Глаза Майлза расширились:

— Обнаружить признаки жизни! Да она была мертвее мертвого. Я не мог к ней прикоснуться!

Денкерберг кивнула, опять записала что-то.

— И последний вопрос, мистер Дэйн. Сколько прошло времени между тем, как вы обнаружили жену, и тем, как позвонили мистеру Слоуну?

— Десять минут? Пять? Две?

— И здесь он появился…

— Спустя минут двадцать.

— А полиция…

— Через десять минут после него. Около четырех.

— То есть со времени смерти и до нашего приезда сюда прошло меньше сорока пяти минут?

Майлз Дэйн с мгновение глядел на нее, потом отвел взгляд в сторону.

— Может, и дольше, — неуверенно ответил он. — Может, и дольше.

Глава 2

Я человек пьющий. Правда, к бутылке я уже семь лет как не притрагиваюсь, однако кто был пьяницей, пьяницей и останется. И увы, моей дочери Лайзе передался тот же недуг.

Лайза сообразила, что стала алкоголичкой, раньше, чем я, если говорить о возрасте. Она четыре года проходила курс лечения. И казалось бы, выбралась из ямы.

Но повторяю, пьянице выбраться из ямы не удается никогда.

Лайза позвонила мне из Нью-Йорка в два часа той самой ночи, за полтора часа до Майлза. По ухавшей музыке и громким голосам я понял: она в баре. А по ее сбивчивой речи и слезливому настроению — она снова взялась за старое.

Лайза сказала мне, что ушла из юридической школы. Она училась на последнем курсе Колумбийского университета — дьявольски глупо было бросать то, на что угрохано столько времени и сил. К тому же она считалась одной из лучших студенток. Ее специальностью был «обзор судебной практики», и Лайза уже подрабатывала в крупной уолл-стритской фирме. И вот — нате вам.

Разумеется, я исполнил отцовский долг — велел ей пойти домой, выспаться, а завтра с утра пораньше идти в университет, взяться за учебу и забыть о совершенной ею глупости.

— Нет, пап, — застенала она. — Ты не понял. Я уже месяц как не хожу на занятия. Все кончено. Меня отчислили.

Тут стоит рассказать об истории наших отношений. Первая моя жена, мать Лайзы, ушла от меня, когда дочери было три года. Оба мы к тому времени крепко пили и расстались далеко не по-дружески. После того как мать Лайзы перебралась в Калифорнию, я почти не виделся с дочерью — до тех пор, пока она не окончила школу. Я знаю, что это моя ошибка, но так уж получилось.

В последние несколько лет Лайза вернулась в мою жизнь — после школы проработала одно лето у меня в фирме, приезжала ко мне на каникулы и так далее. Однако во многих отношениях мы так и остались почти чужими людьми.

Что и говорить, все родители возлагают на своих детей большие надежды. Моя дочь была привлекательна, умна, целеустремленна. Мне хотелось верить, что мое дурное поведение не искалечило ей жизнь, что, хоть я и оказался плохим отцом, Лайзу ожидает сказочное будущее.

Так что этот телефонный звонок я воспринял как удар. Я ощутил себя никчемным, ничтожным человеком, которому ничего не удалось сделать в жизни.

— И все-таки, милая, — сказал я, — ведь это же последний год. Под конец все становится легче. Ты просто возьмись за дело и…

На другом конце линии раздалось какое-то невнятное бормотание. А потом Лайза сказала:

— Я надеялась, что ты поймешь, пап. Надеялась, что благословишь меня.

— Благословлю? — сердито спросил я. — На что? Благословляю тебя, дитя мое, на жизнь неудачницы? Благословляю на пьянство и безделье?

Долгая пауза.

— Ладно, к черту, — решительно произнесла она. — Я даже не знаю, зачем позвонила тебе. Как будто ты когда-нибудь был мне отцом.

Снова какие-то невнятные звуки. Прошло несколько секунд, прежде чем я понял: Лайза просто-напросто выпустила трубку из рук и ушла, оставив ее болтаться на проводе.

«Как будто ты когда-нибудь был мне отцом». Мою грудь наполняла безымянная, глухая тоска. О чем я тосковал, не знаю. Знаю только: я причинил своему ребенку немало вреда и теперь должен исправлять положение.

Наверное, мне следовало прямо с утра отправиться на работу и заняться делом Майлза Дэйна. Но думать о Дэйне я все равно не мог и потому уже в десять утра сидел в самолете, который летел в Нью-Йорк.

В манхэттенской квартире Лайзы я никогда не бывал, но адрес ее знал. Добравшись автобусом от аэропорта Ла-Гуардиа до Манхэттена, я подошел к зарешеченной двери, за которой притаился убогий вестибюль многоквартирного дома, и нажал на звонок. В динамике послышался раздраженный женский голос:

— Что?

— Лайза? — спросил я.

— Ее нет.

Наверное, это та девушка, на пару с которой она снимает квартиру, подумал я.

— Я отец Лайзы, — сказал я. — Можно мне войти?

Наступила пауза. Затем:

— Ее здесь нет. Она вчера вечером уехала из города.

— Что? Куда?

— Откуда мне знать?

— Послушайте, юная леди, — сказал я. — Я только что прилетел из Мичигана. Неужели я такой страшный, что мне нечего и надеяться попасть в вашу квартиру и мы так и будем вести разговор по интеркому?

— Я бы не стала называть это разговором. — Девушка начала злиться. — Лайзы нет в Нью-Йорке. Уехала. Смиритесь с этим, приятель.

Интерком смолк.

Я еще несколько раз нажал на кнопку звонка, но девушка беседовать со мной решительно не желала.

Поскольку заняться мне в Нью-Йорке было больше нечем, я позвонил в аэропорт — узнать, нельзя ли поскорее вернуться в Детройт. Равнодушный женский голос сообщил, что до конца дня билеты на все рейсы проданы.

Я повесил трубку и пошел по улице, пытаясь сообразить, что делать дальше. Спустя какое-то время мне попался на глаза букинистический магазин. Это и навело меня на мысль. Я зашел внутрь и спросил у продавца, не поможет ли он мне отыскать несколько книг Майлза Дэйна.

— О да! — ответил он. На вид продавец был моим ровесником — седые волосы до плеч, черная водолазка, тяжелые башмаки. — Обожаю Майлза Дэйна! Его старые книги сейчас разлетаются с полок. Вы о нем в новостях услышали, так? Он вроде бы только что жену свою до смерти забил.

Стало быть, эта новость уже распространилась за пределы штата Мичиган. И похоже, журналисты пишут о Майлзе как о главном подозреваемом.

— Полная чушь, — сказал я. — Он никакого отношения к этому не имеет.

Мужчина немного помрачнел:

— Ну, как скажете. Кстати, у нас есть очень редкое первое издание «Разбитых кулаков» — вышло как раз тогда, когда он подстрелил того мужика.

— Ого! — невольно воскликнул я, чувствуя, что нашел зацепку. — Какого мужика?

— А вы не знали? Это году в 91-м, 92-м было. Майлз стрелял в редактора «Паджетт-букс».

Сюрприз за сюрпризом!

— Редактор умер?

— Нет-нет. По-моему, Майлз его просто ранил.

Я повернулся и пошел к выходу из магазина.

— Эй, приятель, — крикнул мне вслед продавец. — Так как же насчет «Разбитых кулаков»?

Полчаса спустя я поднимался на лифте в издательство «Паджетт/Рейнбек/Дарт груп Интернэшнл». В обставленной по-спартански приемной стоял стеклянный шкаф с новинками издательства.

— Вообще-то мне вам и рассказать особенно нечего, — сообщила мне редактор Дэйна Мередит Клайн.

Это была миловидная молодая женщина с каштановыми волосами, в очень короткой черной юбке и с мужскими часами на руке — электронными, в корпусе из черного пластика, — пока мы пересекали приемную, направляясь к ее кабинету, она успела раз пять демонстративно взглянуть на них. Ногти у нее были обкусаны.

— Понимаете, меня здесь во время того, м-м, инцидента не было, — продолжала она. — Майлз достался мне по наследству.

— То есть?

Мередит Клайн постучала изгрызенными ногтями по поверхности стола.

— Он уже долгое время состоит в списке наших авторов. В свое время пользовался очень большим успехом, очень, но сейчас… Я вроде как унаследовала его. Раз в год он присылает нам рукопись, мы ее издаем. — Она пожала плечами. — Однако теперь его вещи расходятся плохо. Он — памятник прошлого, если вы понимаете, о чем я.

— Не уверен.

— Он крутой парень. А крутые парни вышли из моды.

— Вот как? И кто же в нее вошел?

— Главным образом женщины. Более мягкий, богатый, насыщенный материал. Широкий взгляд на мир, — с пафосом говорила она, искренне полагая, видимо, что я должен быть впечатлен ее знанием материала.

Я вежливо улыбнулся.

— А вам известно, в кого он стрелял?

Она ответила мне удивленным взглядом:

— Да ни в кого. Просто пальнул в стену. — Еще один взгляд на дешевые часы. — Могу показать вам на обратном пути то место.

Мы прошли через лабиринт перегородок и рабочих столов. Входная дверь приемной была сделана из зеленоватого стекла. В этом стекле и находилось пулевое отверстие. Вокруг него был вытравлен небольшой прямоугольник, рядом с которым красовалась табличка, гласившая: «ОТВЕРСТИЕ, ПРОБИТОЕ ПУЛЕЙ, КОТОРУЮ ВЫПУСТИЛ АВТОР НАШИХ БЕСТСЕЛЛЕРОВ МАЙЛЗ ДЭЙН».

— Бестселлеров, — произнесла, прищурясь, Мередит Клайн. — Теперь уже нет. На самом деле надо бы все это убрать. Оно себя изжило.

— И все же, известно вам, кто присутствовал при выстреле?

Она нахмурилась:

— Знаете что? Редактор, который открыл Майлза, Даниэль Рурк, он ведь все еще работает здесь. Думаю, он-то все и видел. — Она ткнула пальцем в пол. — Несколько лет назад его сослали вниз… в отдел мягких обложек.

— Диана мертва? — Приветственная улыбка исчезла с лица Даниэля Рурка.

Я кивнул. И, представившись как адвокат Майлза, рассказал о сути дела.

— Боже милостивый. — Рурк побледнел.

Это был дородный мужчина с яркими, плутоватыми синими глазками, копной густых белых волос и кустистыми черными бровями. Ему определенно было далеко за семьдесят. Кабинет у него был просторный, но без окон, с кипами запыленных рукописей и документов, наваленными вдоль стен.

— Диана была самой прекрасной женщиной, какую я когда-либо встречал, — помолчав немного, сказал он. — Не просто физически прекрасной. Она была почти идеалом.

— Вы не могли бы рассказать о ваших отношениях с Майлзом?

— Я был его литературным наставником. Он — мое творение, — грустно улыбнулся Рурк. — Когда Майлз пришел ко мне, он был милым пареньком со Среднего Запада. Коренастым, неуклюжим, с дурной кожей, немного застенчивым. Однако вещи писал чудесные — злые, презрительные, истории о неудачниках из маленьких городков, вытворявших друг с другом черт знает что. Конечно, все это требовало шлифовки. Сколько-нибудь пристойным стилистом он не был.

Рурк ностальгически улыбнулся:

— Я начал издавать его в конце 60-х. Книги его раскупались не так чтобы очень лихо. Однако я видел, что Майлз обладает достоинствами, востребованными на книжном рынке. И предложил ему поработать над собой. Найти себе образ. — Его густые брови поползли вверх. — Я и представить себе не мог, насколько успешно он это проделает. Впечатление было такое, точно один из обозленных громил, которых он описывал, вдруг ожил. До того Майлз был совершенным милягой — уважительным, вежливым, покладистым. Теперь же, отправляясь с ним в ресторан, вы могли ожидать чего угодно. Он оскорблял официантов, приставал к сидевшим за соседними столиками красивым женщинам, ну и так далее. А стоило вам остаться с ним наедине, все это — пф-ф-ф-ф! — испарялось.

— Мистер Рурк, Майлза пока не арестовали. Но это может произойти. Если я вызову вас как свидетеля в суд и спрошу, считаете ли вы, что Майлз был способен убить свою жену, какой ответ вы дадите?

Синие глазки Рурка довольно долго изучали меня, затем:

— Решительным образом — нет. Он любил Диану так, как любят женщину очень немногие мужчины. И полагаю, она любила его точно так же.

— Вам известно, когда они поженились?

— Конечно. Майлзу тогда было около двадцати. Сразу после того, как он издал свою первую книгу, «Грубые руки». Он работал помощником официанта в каком-то дорогом ресторане, а она пришла туда с матерью и братом. Майлз рассказывал мне, что они просто взглянули друг на друга — и все стало ясно.

— То есть она родом из Нью-Йорка.

Кустистые брови Рурка снова полезли вверх:

— Да, она выросла в Нью-Йорке, в самом настоящем аристократическом семействе. Белая протестантская элита, ван Бларикумы. Они начинали как голландские работорговцы, а потом занялись банковским делом. Когда она вышла за Майлза, родные отказались от нее.

— Что еще вы можете рассказать о ее семье?

— Мать была жуткой ведьмой. Отец человеком порядочным — насколько это было возможно при его богатстве. Был еще брат, не помню, как его звали. Роберт? Роджер? Что-то в этом роде. Надменный господин с преувеличенным ощущением собственной значимости. Он все приставал ко мне с просьбами напечатать книгу — старинная японская эротика или еще что-то в этом роде. Они с Дианой были очень близки. Но после свадьбы он исчез, как и все остальные родственники.

— Расскажите мне о ней побольше.

— Она была прекрасной, невозмутимой, богатой девушкой, только-только начавшей появляться в свете. При первом взгляде на нее возникало впечатление, что ее никогда не касалось ничто грубое и грязное. Однако, узнав ее чуть ближе, ты начинал понимать, что ей знакомо настоящее горе. — Глаза у Рурка на миг потемнели. — В ней присутствовали все лучшие качества старинных аристократических семей. Превосходные манеры, красота, изящество. Теперь это никого не волнует. Миру недостает Дианы ван Бларикум, и это настоящая беда.

Старик вдруг тихо заплакал. А спустя какое-то время поднял на меня взгляд и пробормотал:

— Что-нибудь еще?

— Стрельба, — сказал я. — Как насчет стрельбы?

— Стрельба здесь? — Казалось, печаль мгновенно покинула его. — Эта «стрельба», в кавычках, была просто-напросто рекламным трюком. Однажды ночью мы привезли в издательство голливудского декоратора с алмазной дрелью, и он соорудил это самое «пулевое отверстие». А после позвонили в «Таймс», в «Паблишерс уикли», еще кое-кому и изобразили «утечку информации». Чистой воды фикция, — вздохнул Рурк.

— Мне доводилось слышать о множестве разных инцидентов, — сказал я. — О драках с кинозвездами и тому подобном. Все это тоже было заранее организованной игрой на публику?

Рурк пристально посмотрел на меня:

— Ну конечно.

— Вы готовы дать показания на этот счет?

— А ему действительно предъявят обвинение в убийстве Дианы?

— Не знаю. Надеюсь, что до этого не дойдет.

— Уверен, что не дойдет.

Я тоже хотел бы быть в этом уверенным.

Назавтра я ранним рейсом вылетел домой. И едва сошел в Детройте с самолета, как мой сотовый зазвонил. Это был Дэйн.

— Чарли? — Голос у Майлза подрагивал. — Я все звоню вам… звоню. По-моему… по-моему, я совершил ошибку.

— А что вы сделали?

— Договорился о встрече с той женщиной, Шанталь Денкерберг. Ну, с копом. Она позвонила, спросила, буду ли я дома до конца дня. Не думаю, что дело ограничится только разговором.

— Сидите на месте, Майлз. Не волнуйтесь, я приеду к вам так скоро, как только смогу.

Пикерэл-Пойнт, где я живу почти уже десять лет, расположен в часе езды от Детройта к северу. Это административный центр округа Керри, небольшого района, примыкающего к реке Сент-Клер.

Самые большие и дорогие дома Пикерэл-Пойнт стоят на бульваре Риверсайд. Отсюда открывается живописный вид на реку, отделяющую Мичиган от Канады, вдоль бульвара тянутся старые высокие деревья и старые громоздкие дома. В общем, это не то место, где ожидаешь обнаружить скопление полицейских машин, однако, подъезжая к дому Майлза Дэйна, именно это я и увидел.

Я сразу заметил Шанталь Денкерберг. Тут же был и начальник полиции Элвин Бауэр — вместе с пятнадцатью патрульными полицейскими, черным автофургоном, на боку которого было золотыми буквами выведено ООШ, и шестью или восемью мускулистыми молодыми людьми с автоматами. Ну, отлично. ООШ — это «Оперативный отряд шерифа». Пока я подходил к дому, за спиной у меня взвизгнул тормозами белый фургон 5-го канала, оттуда высыпали ребята из съемочной группы и начали поднимать на крыше фургона тарелку спутниковой антенны.

Я быстро прошел мимо детектива Денкерберг и направился прямиком к шефу Бауэру.

— Что тут происходит? — спросил я.

— Привет, Чарли. — Шеф Бауэр холодно глянул на меня, но на другое приветствие я и не рассчитывал. — Похоже, ваш клиент здорово взъелся на нас.

— И что это значит?

— Детектив Денкерберг приехала, чтобы побеседовать с ним, а он выхватил пистолет, ударил ее и теперь с оружием забаррикадировался в доме.

— Она приехала просто побеседовать? Или арестовать его?

Шеф Бауэр отвел взгляд в сторону:

— Обследование места преступления еще не закончено. Она имела полное право войти в дом для дополнительного осмотра.

— А оперативники зачем? — поинтересовался я. — Вам действительно необходимы здесь слабоумные любители палить во все стороны сразу? Наш город даже не подпадает под их юрисдикцию.

— Это я попросил их о помощи, — ответил Бауэр. — Ваш клиент сыплет угрозами и размахивает пистолетом.

— Меня это чрезвычайно расстраивает. Ладно, пойду поговорю с ним.

— Вы не можете войти туда, — заявил Бауэр. — Он вооружен пистолетом.

— Как и половина жителей нашего штата, — ответил я и, мило улыбнувшись Бауэру, пошел к двери. Здравый рассудок говорил мне, что никакой опасности я не подвергаюсь, однако сердце, когда я постучал в дверь, билось с удвоенной скоростью. Я обернулся и приветливо помахал полицейским рукой.

Через миг щелкнул замок, дверь отворилась. На пороге стоял Майлз Дэйн — бледный, всклокоченный, сжимающий в руке изготовленный на заказ «смит-вессон».

— Вы спятили, Майлз? — спросил я.

Он неуверенно оглядел двор:

— Я испугался, Чарли.

— Ну хорошо, я приехал, давайте подумаем, как будем исправлять ситуацию. Опустите хоть на минуту пушку, хорошо?

Майлз кивнул, запер дверь, прошел в гостиную и положил «смит» на кофейный столик.

— Расскажите точно, что произошло, — попросил я.

— Мне позвонила Денкерберг, — начал Майлз. — Часа полтора назад. Сказала, что хочет убедиться, дома ли я. Я ответил, что дома. А она: «В таком случае никуда не уходите. Мне нужно побеседовать с вами». Тут-то я и начал названивать вам. Если бы ей и вправду нужно было только побеседовать, она разговаривала бы со мной повежливее. И к тому же позвонила бы сначала вам, чтобы вы присутствовали при беседе.

— И вы решили, что она собирается арестовать вас.

Майлз с несчастным видом кивнул.

— Как вы повели себя при ее появлении?

— Она постучала в дверь. Я открыл, сказал ей, что в дом не впущу. Она стала напирать. Ну, и я… э-э… на мне была наплечная кобура, и я вроде как положил ладонь на рукоятку пистолета.

Мне захотелось взять его за грудки и как следует встряхнуть.

— Ордер она вам показала?

Майлз отрицательно покачал головой:

— Она потянулась за пистолетом…

— И вы ее ударили?

— Ударил? — Глаза у Майлза расширились. — Это вам копы так сказали? Нет. Все было иначе: я понял, что она сейчас набросится на меня, выставил за дверь руку и толкнул ее. Просто чтобы она не ворвалась в дом. Она споткнулась на ступеньках, не удержалась на ногах, а я захлопнул дверь.

— Это все?

Майлз пожал плечами:

— Ну, может, я крикнул что-то в окно.

— Майлз, Майлз, Майлз… — Я тяжело вздохнул. — Вы вели себя как настоящий осел. Ладно, дайте мне пару минут.

Я вернулся к двери и, снова изобразив приятную улыбку, пересек двор. А подойдя поближе к шефу Бауэру, благодушно хохотнул. Не ради пользы клиента, просто телеоператорам нравятся улыбающиеся лица.

— Надеюсь, вы собираетесь наложить на Шанталь Денкерберг дисциплинарное взыскание? — спросил я. Лицо у меня было веселое, но тон — нисколько.

— Не понял, — прищурился начальник полиции.

— Вам известно, что она пыталась силой проникнуть в жилище уважаемого, законопослушного гражданина нашей страны, не имея на то никаких законных оснований?

— Это место преступления, Слоун. У нее есть право доступа.

— Оно было местом преступления три дня назад. А теперь это просто дом. У нее не имелось ордера, она пыталась ворваться туда силой. И тогда Майлз показал ей пистолет. Не вытащил, не наставил на нее, всего лишь дал ей понять, что пистолет у него есть, — и имел на это, смею добавить, право, гарантированное конституцией Соединенных Штатов Америки. А когда она попыталась наброситься на него, Майлз оттолкнул ее, чтобы получить возможность закрыть дверь. Вот и все.

— Он орал в окно, что убьет каждого, кто хотя бы ногу поставит на его лужайку.

— Кто-нибудь из этих ребят, — я махнул рукой в сторону телевизионных фургончиков, — записал его крики на пленку?

Бауэр закатил глаза и отвернулся от меня.

— Полагаю, нет, — продолжал я. — Но послушайте, все это уже не важно. Денкерберг приехала сюда, чтобы побеседовать с моим клиентом. Если вам хочется поговорить с Майлзом, я хоть сейчас судовольствием привезу его в полицейский участок. Посадите своих оперативников на поводок, снова разведите их по вольерам, и Майлз будет рад приехать и поболтать с вами.

Шеф Бауэр нахмурился:

— Он согласился на это?

— Целиком и полностью.

Бауэр вздохнул, повернулся к патрульному сержанту:

— Вы все слышали. Уберите отсюда всех. Быстро!

Пока ребята из ООШ грузились в свою машину, я сделал короткое заявление для телевидения. Не переставая улыбаться, я сказал о полиции Пикерэл-Пойнт несколько слов, которые казались хвалебными, однако позволяли быстро прийти к выводу о том, что состоит она из идиотов. Я похвалил их за «сдержанность» и тут же описал детектива Денкерберг как «зашедшую в тупик женщину-полицейского». Возможно, я даже употребил раза два словосочетание «штурмовой отряд».

Затем я вернулся в дом 221 по бульвару Риверсайд и сказал:

— Хорошо, Майлз, причешитесь, наденьте белую рубашку и брюки защитного цвета.

— Белую? Я не ношу белого.

— А я вам говорю, белую рубашку. И вплоть до моего особого разрешения забудьте о своих черных одеждах.

В полицию мы поехали на моей машине. Фургоны телевидения с приведенными в боевую готовность, нацеленными в небо антеннами торчали уже повсюду. И принадлежали они, как я заметил, не только местным станциям. Здесь были Си-эн-эн и Си-эн-би-си.

Я взял Майлза за руку, провел в здание участка. В приемной нас ждала Шанталь Денкерберг. Один бок ее синего костюма был грязный — по-видимому, результат падения с крыльца Майлза.

— «Зашедшая в тупик», мистер Слоун? — сказала она и с холодной улыбкой ткнула мне в лицо листок бумаги. Так я и знал, что эта моя реплика ей не понравится. — Это ордер на арест. Вас он в тупик не ставит?

Теперь все ясно. Когда она подъехала к дому Майлза, ордер наверняка лежал у нее в кармане. Она приехала, надеясь, что уговорит его рассказать побольше. Как запасной вариант у нее был при себе ордер.

Майлз, увидев у нее руке бумажку, замер на месте, потом попытался отступить на шаг, однако Денкерберг его опередила. Она схватила его за волосы, рванула назад и бросила на пол. А затем, придавив спину Майлзу коленом, завела ему руки за спину.

— В тупик? Ха! И кто теперь в тупике? — выкручивая ему руки, поинтересовалась она. А потом прошептала: — Майлз Дэйн, вы арестованы за убийство Дианы Дэйн.

И начала зачитывать покряхтывающему от боли Майлзу его права.

Я стоял рядом, стараясь сохранять спокойный вид. Полиция знала что-то, чего не знал я. Как ни разозлена была Денкерберг, она не стала бы действовать так жестко, не имея против Майлза никаких улик.

Но что же у нее было?

Глава 3

Полицейские ясно дали мне понять, что никаких поблажек от них в деле Майлза я не получу. А ко времени, когда они покончили с оформлением его ареста, обращаться в суд с просьбой о предъявлении обвинения было уже поздно.

Это означало, что Майлзу придется провести ночь в тюрьме. Все мои попытки его вытащить ни к чему не привели. Похоже, всем уже стало известно, что я, разговаривая с телевизионщиками, посмел опорочить Высокий и Священный Храм Правосудия.

В конце концов я сдался и потащился к себе в офис. Моя секретарша, миссис Фентон, явно была чем-то обеспокоена.

— Я не виновата, — сказала она. — Старалась как могла.

В общем-то, особого внимания я на ее слова не обратил. Лишь неуверенно переспросил:

— Старались?

Офис я унаследовал от адвоката, который умер несколько лет назад. Расположенный на втором этаже небольшого кирпичного здания, неподалеку от главной площади города, он напоминает переживающий тяжелые времена клуб английских джентльменов. Кожа на креслах потрескалась, деревянная обшивка стен выщерблена, а гравюры с изображениями пойнтеров и вальдшнепов успешно противостоят любым стараниям миссис Фентон поддерживать их в пристойном состоянии.

Зато вид из моего кабинета открывается великолепный. Вы проходите мимо стола секретарши, заходите в мой кабинет и видите огромное окно, которое выходит на реку Сен-Клер.

У окна стояла женщина. Лица ее я не видел, заметил лишь, что она курила. Посреди письменного стола стояла открытая бутылка пряного рома «Ронрико».

— Лайза? — спросил я.

Дочь обернулась и смерила меня ледяным взглядом. По счастью, внешность она унаследовала от матери. Около метра шестидесяти ростом, с длинными и яркими каштановыми волосами, треугольным мыском выступающими на лоб, изящным носом, крепкой ирландской челюстью, большими карими глазами и прелестной улыбкой.

Правда, в эту минуту она не улыбалась. На ней были джинсы, которым не помешала бы стирка, и бесформенный, скрывавший фигуру свитер. Выглядела она измученной.

— Ну и видок у тебя, — сказал я.

— Я тоже очень рада видеть тебя, папа. — Она саркастически улыбнулась и тяжело опустилась в кресло.

— И похоже, ты пьяна.

— Скажем, просто взяла небольшой отпуск у трезвости.

Речь у нее была связная, однако ясно было, что выпить она успела достаточно.

— Я только что летал в Нью-Йорк, пытался найти тебя, — сказал я.

Лайза, похоже, удивилась:

— Вот как? Собирался спасти меня от меня самой?

Я бросил ей ключи от моего дома:

— Возьми такси и поезжай ко мне. Выспись. Когда протрезвеешь, поговорим.

Она одарила меня еще одной саркастической улыбкой:

— Я, видишь ли, работу ищу. Не знаешь, найдется тут что-нибудь для выпивающей недоучки из юридической школы?

По правде сказать, дело Дэйна принимало такой оборот, что помощь мне бы совсем не повредила. Однако обсуждать эту тему с пьяной дочерью я не хотел.

— Когда протрезвеешь, мы сможем об этом поговорить, — резко ответил я.

Она театрально вздохнула:

— Ну ладно, всегда ведь можно и в проститутки податься.

— Черт побери, Лайза! — Я уже готов был затеять с ней перебранку, но тут зазвонил телефон, и я крикнул: — Миссис Фентон, возьмите трубку!

Телефон продолжал трезвонить. Видимо, миссис Фентон удалилась, чтобы попудрить носик и дать нам с Лайзой возможность поговорить без свидетелей. Я взял со стола бутылку «Ронрико», поставил ее на пол и снял трубку сам:

— Чарли Слоун.

— Вы тот самый адвокат? Которого по телику показывали?

Голос принадлежал какому-то подростку. И судя по характерным звукам в трубке, звонил он из тюрьмы.

— Я Чарли Слоун. А кто вы?

— Ну, меня Леоном зовут. Я тут в тюрягу загремел. Вот и подумал, вдруг вы сможете меня вытащить.

Да, голос, безусловно, принадлежал человеку очень молодому и не особо испуганному положением, в котором очутился.

— Хорошо, Леон. Полное имя?

— Леон Джеймс Праути.

— И в чем же вас обвиняют, молодой человек?

— А, они тут говорят, будто я ночью занимался ландшафтным дизайном.

— Это как?

— Ну, это когда кто-нибудь разобьет парк, посадит в нем всякие кусты, а вы приедете, выкопаете эти кусты, погрузите их в машину и отчалите. Ночной ландшафтный дизайн.

— То есть речь идет о краже в крупных размерах?

— Да вроде того. Опять же вы, наверное, знаете, как они валят все до кучи, чтобы запугать человека. Преступное нарушение владения, проникновение со взломом, укрывательство краденого и так далее, и тому подобное.

— Вы сейчас в городской тюрьме?

— В полицейском участке Пикерэл-Пойнт.

— У вас есть деньги, Леон? Бесплатно я не работаю.

— А во сколько мне все обойдется?

— Для начала сотен в пять. Однако, если дело пойдет в суд, вам придется заплатить намного больше.

— Ага. Это не проблема. Как только вы меня вытащите, я сниму деньги со счета в первом попавшемся банкомате.

Вор с банковским счетом? Какая приятная новость. Большинство моих клиентов держат свои сбережения в нагрудном кармане.

— Хорошо, сейчас приеду, — сказал я.

Я положил трубку, повернулся к Лайзе:

— Мне надо бежать. Поезжай ко мне домой и просто побудь там какое-то время, ладно?

— Может, возьмешь меня с собой? Ром я оставлю здесь. — Она жеманно улыбнулась.

Препираться с пьяной Лайзой мне не хотелось, так что мы молча направились к моему состарившемуся «крайслеру». Лайза уселась рядом со мной, ссутулилась и принялась постукивать пальцами себя по бедру. Ром она с собой все-таки прихватила. Я протянул руку к бутылке, сцапал ее и вылил ром в окошко машины.

— Эй! — воскликнула она. — Это что, обязательно? Мистер Хороший Родитель.

В трезвом состоянии Лайза — девочка очень милая. А вот сейчас она мне сильно не нравилась. Я искоса взглянул на нее, и мне стало стыдно. Что говорить, все это было моей виной. Поэтому я промолчал и просто включил двигатель машины.

Когда мы доехали до полицейского участка, я сказал:

— Подожди меня здесь.

Но Лайза, разумеется, вылезла из машины и последовала за мной.

— Привет, Регина, — сказал я сидевшей в приемной секретарше.

Регина — жуткая болтушка. Я всегда старался поддерживать с ней добрые отношения.

— Привет, Чарли. Тут на тебя нынче здорово взъелись. Майлза Дэйна уже отвезли на автобусе в окружную кутузку.

— Не страшно. У меня появился новый клиент — Леон Праути.

— А, этот змееголовый?

— Кто?

— Змееголовый. — Но тут Регина поняла, что я понятия не имею, о чем она говорит, и добавила: — Ночной садовод, так?

Я кивнул, и Регина, нажав кнопку, открыла для меня дверь в участок. Лайза проскользнула в нее следом за мной.

— Я с мистером Слоуном, — весело сообщила она, увидев, что Регина собирается ее остановить. — Новая помощница Чарли.

Дежурный сержант коротко взглянул на меня и тут же уткнулся в свои бумаги.

— Привет, Фред, — весело сказал я. — Вот, пришел забрать заключенного — Леона Джеймса Праути.

— Это после представления, которое вы сегодня устроили на телевидении? — поинтересовался дежурный сержант. — И будьте добры, называйте меня сержантом Россом.

— Да бросьте вы. Телевизионщики вечно вырывают мои слова из контекста.

Сержант принялся украшать галочками графы какого-то розового бланка. Одна галочка. Вторая. Третья. Каждую графу он изучал с великим вниманием.

— Вы не спешите, не спешите, — сказал я.

Лайза прохаживалась взад-вперед. Заключенные находились в зарешеченном загоне, расположенном за письменным столом дежурного. Правильно выбрав позицию в загоне, любой из них мог с легкостью нас увидеть.

— Эй! — крикнул высокий тощий юноша с обесцвеченными волосами и множеством татуировок. — Мистер Слоун? Вы за мной?

— Потерпите, — ответил я. — Вас скоро выпустят.

Сержант продолжал изображать служебное рвение. За спиной у меня по-прежнему расхаживала Лайза — взад-вперед, взад-вперед.

— Может, прерветесь ненадолго, сержант? Этот парень никакого отношения к Майлзу Дэйну не имеет.

— Проблема в том, что вы стали здесь очень непопулярным, адвокат. — Сержант произнес это громко — так, чтобы его услышали все, кто сидел в каталажке. — А когда такое случается, страдают все ваши клиенты. Может быть, вашему новому клиенту будет полезно нанять себе другого адвоката!

Я поднял руки, сдаваясь:

— Ладно, сержант, не торопитесь.

Лучшая стратегия, решил я, — позволить ему наслаждаться властью в надежде, что он смилостивится.

Сержант Росс пододвинул к себе новый розовый бланк. Одна галочка, вторая.

Лайза мерила шагами полицейский участок.

Галочка, новая галочка. Перышко — скрип-скрип. Галочка. Еще галочка.

В конце концов к столу сержанта подошла Лайза.

— Эй ты, козел! — рявкнула она. Вены у нее на шее вздулись.

Сержант поднял на Лайзу вытаращенные глаза.

— Милая, — прошептал я, — полегче. Ты не в Нью-Йорке.

— Да, сержант Бумажная Крыса, я к тебе обращаюсь! — крикнула Лайза.

Она вытащила из кармана сотовый телефон, а затем стянула через голову свитер, под которым обнаружилась очень короткая маечка. Свитер Лайза бросила на пол.

— Вот это называется сотовым телефоном. Я собираюсь позвонить на все телеканалы Детройта и сообщить, что ты пытаешься поиметь моего клиента мистера Праути, и только потому, что мистер Слоун показал вас сегодня не в лучшем виде.

Лайза стянула и майку, бросила на пол и ее. Теперь выше пояса на ней остался только черный лифчик.

— А чтобы всем было веселее, я разденусь догола и буду прогуливаться перед вашим участком туда и сюда. Ты меня слышишь, кретин безмозглый?

Оторопевший сержант огляделся по сторонам, словно надеясь получить какие-то указания.

— Подождите, мисс, подождите. Просто… Послушайте, вы просто наденьте майку, ладно? Сейчас мы все уладим.

Арестанты, сидевшие в каталажке, посвистывали и аплодировали.

— Я ее хочу, — взвыл один из них.

— Эй, леди, приходите почаще, — закричал другой. — Может, моим адвокатом станете?

Когда мы уселись в машину, Лайза с ухмылкой взглянула на меня.

— Ну что, — спросила она, — я получила работу?

— Ты перепугала меня чуть не до смерти, — ответил я.

Улыбка исчезла у нее с лица, в глазах появилась обида.

— Я же его вытащила, верно?

— Счастье еще, что тебя саму не посадили.

Она уставилась в окно. И минуту спустя я услышал сдавленные рыдания. Я взглянул на Лайзу — у нее подрагивали плечи.

— Не понимаю, что на меня иногда находит, — сказала она.

Я потянулся к дочери, положил ладонь ей на плечо. Лайза дернулась, стряхивая ее. Мне снова стало стыдно.

— Давай по порядку, малыш, — негромко сказал я. Малыш? Это еще откуда? Я называл ее так, когда она была совсем маленькой. — Если хочешь работать со мной, одевайся поаккуратней и оставайся трезвой. Точка.

Она молчала. Мы ехали через Пикерэл-Пойнт, мимо соляного завода, мимо обветшалого здания масонской ложи. Наконец дочь сжала мою лежавшую на руле ладонь. Сердце у меня застучало, как обезумевшая птичка в клетке.

Все правильно, думал я. Это дело нас сблизит. Суд по делу об убийстве как семейная терапия. А почему бы и нет? Однако в глубине души у меня звучал саркастический голос, твердивший, что это слишком хорошо, чтобы быть правдой.

Наутро я обнаружил Лайзу в гостиной. На ее бледных щеках горели красные пятна, глаза были припухшими. Однако она была трезва, расчесала волосы и надела светло-синий костюм и туфли-лодочки.

— Как ты себя чувствуешь, малыш? — спросил я.

— Выпить хочется, — натужно улыбнувшись, сказала она.

Я ответил ей неловкой улыбкой.

— Послушай, — сказал я, — думаю, ты понимаешь, в какую историю я ввязался. Майлза Дэйна только что обвинили в убийстве. Первая наша задача — добиться, чтобы его выпустили под залог. После этого нам придется заняться расследованием. Процесс будет широко освещаться прессой. На нас станут давить, мы будем под прицелами объективов, в общем, нам придется не сладко. Ты уверена, что готова к этому?

Секунду-другую она смотрела в окно, а после сказала:

— Да. Думаю, мне это необходимо.

Моя первая встреча с теперь уже заключенным Майлзом Дэйном состоялась в тесной совещательной комнате, примыкавшей к залу суда 2Б. Майлз с безутешным видом сидел на стуле. Руки и ноги у него были скованы, в тюрьме его переодели в оранжевый арестантский костюм.

После того как судебный пристав вышел, я сел, опустил на пол свой портфель. Лайза села рядом со мной. Я представил ее Майлзу, затем сказал:

— Как вы себя чувствуете, друг мой?

Он покачал головой. Глаза у него запали, темные волосы были взлохмачены.

— Не знаю. Так, точно я опрометью бежал по лестнице, а кто-то наверху выдернул у меня из-под ног дорожку.

— Вам надо что-нибудь принести? Книги, сигареты?

— Просто вытащите меня отсюда.

— Сделаю все возможное, но, честно говоря, шансов у нас немного. Если только не появится кто-нибудь, кто заявит, что преступление совершил он, ваше дело почти наверняка передадут в суд. Мне крайне неприятно говорить вам об этом, однако существуют некоторые формальности, которые нам необходимо уладить прямо сейчас.

— Деньги, — сказал Майлз.

Я кивнул:

— Процессы по делу об убийстве обходятся очень дорого. Свидетели-эксперты стоят немало. Каждая схема или увеличенная фотография вещественного доказательства, которые я предъявляю суду, обходятся в шестьдесят баксов. Каждый документ, отправляемый или получаемый через «Федеральный экспресс», — это деньги. Частные детективы? Деньги. Фотокопии? Деньги.

— О какой сумме идет речь?

— Не меньше семидесяти пяти тысяч. Если мы все проделаем правильно — полмиллиона, возможно, больше.

Майлз вытаращил глаза:

— Вы шутите! У меня только что убили жену. И вы говорите, что это обойдется мне — ни в чем не повинному сукину сыну — в полмиллиона долларов?

— Не считая расходов на апелляцию, — сухо ответил я.

В глазах у Майлза блеснул гнев:

— Это неправильно!

— Да, — согласился я. — Однако представьте, как бы вы себя чувствовали, будь вы каким-нибудь парнем из трущоб.

С минуту он смотрел на меня, потом рассмеялся:

— Самое смешное, Чарли, что я и есть обнищавший парень, выросший в трущобах.

— А как же ваши бестселлеры? Фильмы?

— Вы знаете, сколько я заработал на продаже моей последней книги? Двадцать девять тысяч семьсот пятьдесят долларов.

— Сбережения?

— Не-а. Давным-давно прожиты.

— Дом?

— Стоит в два раза меньше займа, на который был куплен. Там требовались большие ремонтные работы, а я их не сделал. Того, что я за него получу, едва ли хватит и на выплаты по займу.

Лицо его выражало полную покорность судьбе.

— А ваша коллекция? — спросил я. — Оружие. Вы говорили, что один дробовик стоит — сколько? Восемьдесят тысяч?

Майлз с безутешным видом разглядывал свои пальцы. И наконец тяжело вздохнул.

— Что я должен сделать? — спросил он.

Я открыл портфель, вынул стандартный бланк договора с адвокатом и положил этот документ перед ним.

— Расписаться вот здесь. Остальное — мое дело.

Марк Ивола — судья, который вел слушание о предъявлении обвинения, — весело улыбнулся мне, когда Майлз Дэйн заявил о своей невиновности, и продолжал улыбаться, пока я долго и красочно расписывал Дэйна как безупречного гражданина и горожанина. С той же улыбкой Ивола сказал:

— В выпуске под залог отказывается.

— Ваша честь, — я пошел в наступление, — но обвинение не предъявило ни единой улики!

— Как вам хорошо известно, мистер Слоун, улики предъявляются на слушании об основании для судебного преследования.

— Ваша честь, — столь же гневным тоном заявил я. — Я намерен оспаривать это несправедливое решение в высших судебных инстанциях страны!

Разумеется, это были всего лишь пустые слова. Когда ваши средства ограничены, вы поневоле лезете далеко не в каждую драку. Освобождения под залог мы не получили.

— Желаю удачи, мистер Слоун, — сказал судья Ивола. — Слушание о достаточном основании для судебного преследования назначается на понедельник.

Вернувшись к себе в офис, я обнаружил там своего нового клиента, Леона Праути, болтавшего с Лайзой. Когда я вошел, он улыбнулся, показав несколько отсутствовавших и несколько гнилых зубов.

— Так выходит, адвокат-стриптизерша — это ваша дочка, а, Чак?

— Во-первых, — ледяным тоном сообщил я, — друзья называют меня Чарли. Для вас же я мистер Слоун. Во-вторых, моя дочь и не адвокат, и не стриптизерша.

Улыбаться Леон перестал:

— Как скажете.

— Пройдите в мой кабинет. Лайза, если хочешь, присоединяйся к нам.

Я вошел в кабинет первым, сел, подождал, пока усядутся Леон и Лайза.

— Хорошо, мистер Праути. Я был по другому делу в управлении полиции и заодно просмотрел там копию полицейского рапорта о вашем деле. Итак, в полицию поступил звонок, что в дом проник вор. Полицейские застали на прилегающей к дому территории вас и людей, описанных в рапорте как «трое мужчин латиноамериканского типа». «Мужчины латиноамериканского типа» убежали, и задержать их не удалось. Вы же сидели в кабине взятого напрокат грузовика. В кузове его полиция обнаружила, — я надел очки для чтения, — три декоративных дерева, тридцать девять кустов и четыре ящика с луковицами тюльпанов. По грубым оценкам полиции, все это стоит около пяти тысяч долларов. Отвечает ли описанное мной — более или менее — тому, что происходило на самом деле?

Леон рассмеялся:

— Видать, эти копы давно в своих огородах не копались. Да начни я толкать все это в розницу, то получил бы кусков двадцать пять, не меньше.

Он улыбался так, точно я должен был находить это очень забавным.

— Какой исход дела вас устроит, Леон?

Леон Праути заморгал:

— Как это? Я хочу, чтобы вы меня вытащили!

Теперь настал мой черед позабавиться:

— Мистер Праути, по сути дела, вы только что признались мне, что похитили совместно с тремя соучастниками чужое имущество стоимостью в двадцать пять тысяч долларов. Вас поймали на месте преступления. В вашем полицейском досье сказано, что вас уже три раза осуждали за различные преступления, связанные с чужой собственностью. Если не рассчитывать на чудо, единственный вопрос состоит в том, какой тюремный срок вы получите.

Леон Праути в замешательстве оглянулся на Лайзу:

— Но она сказала…

— Лайза работает у меня около двадцати четырех часов. Она не юрист. Если вам требуется мнение юриста, задавайте вопросы мне.

Леон оглядел Лайзу с головы до ног:

— Господи, мы так хорошо ладили, пока не явился ваш старик. Лучше бы моим адвокатом были вы.

Лайза смотрела в пол.

— Ваш адвокат я, мистер Праути, — сказал я. — И кстати, где пятьсот долларов, которые вы собирались получить в банкомате?

— Э, ну, я думал, что у меня эти деньги есть, а оказалось, что я малость на мели.

Я округлил глаза:

— Или найдите деньги, или ищите себе другого адвоката.

Он снова повернулся к Лайзе:

— Может, скажете ему?

— Что именно? — резко спросил я.

Лайза помялась, потом сказала:

— По его словам, ему известно кое-что насчет Майлза. Говорит, что, если мы возьмем с него поменьше, он расскажет нам, что знает.

Теоретически адвокат должен держать каждого своего клиента и каждое дело словно бы в волшебных шкатулках, не допускающих никаких соприкосновений между собой. Любое из таких соприкосновений именуется конфликтом интересов. Однако узнать, существует ли в данном случае конфликт интересов, я мог, только выяснив, что именно известно Леону.

— Рассказывайте все, что вам известно, или убирайтесь из моего офиса, — сказал я.

Леон задумался:

— Ну, может, я был с неделю назад на бульваре Риверсайд. Что я там делал, говорить не буду, однако я видел малого, который вышел из дома Майлза Дэйна.

— Малого? Вы видели малого. Можете его описать?

Леон скривился:

— Черная кожаная куртка. Черный «линкольн». Старый, начала 60-х. С дверцами для самоубийц.

— Дверцами для самоубийц?

— Ну, знаете, задние дверцы, которые назад открываются. Если попробуете на ходу выскочить из машины, они вас прикончат.

— Так. И когда он вышел из дома?

Леон пожал плечами:

— Думаете, я смотрел на часы? Я занят был.

Я вздохнул:

— Послушайте, Леон, я понимаю, что вам неохота садиться в тюрьму. Однако вранье вас от этого не спасет. Суд назначен на одиннадцатое ноября. Позвоните государственному защитнику. Там вам помогут.

Леон вытащил из кармана толстую пачку денег, бросил ее на стол. Пока я их пересчитывал, он встал. Пять сотен, тютелька в тютельку.

— Я не вру, мистер Слоун. Что видел, то видел. Хотите узнать побольше, скостите мне счет. Я, знаете ли, не мешок с деньгами.

И он вышел из кабинета, громко хлопнув дверью.

Я с облегчением вздохнул.

Лайза смотрела на меня во все глаза:

— Ты не собираешься проверить его рассказ?

— Позволь преподать тебе первое правило практической юриспруденции: клиент всегда врет.

— То есть ты думаешь, что Майлз виновен, верно? — спросила она.

— Ну, скажем так: Стэш Олески — прокурор и очень осмотрительный, и очень порядочный. Если он выписывает ордер на арест через три дня после того, как было совершено преступление, значит, дела Дэйна плохи.

Дверь открылась, и вошла миссис Фентон с папкой в руке.

— Только что прислали из прокуратуры. С запиской: «Передайте Чарли, что это не более чем проявление профессионального этикета».

Я просмотрел документы из папки, протянул ее Лайзе.

— Значит, полиция нашла орудие убийства, а на нем отпечатки его пальцев, — сказала она, закончив чтение. — Ну и что? Меч принадлежал ему. Разумеется, на нем остались его отпечатки. На таком основании человека осудить невозможно.

— Да, — подтвердил я. — Именно это меня и тревожит.

Глава 4

Главная площадь городка Пикерэл-Пойнт примыкает к реке.

Наиболее приметная ее достопримечательность — это здание суда округа Керри — большое, возведенное в эпоху Депрессии здание, чей безликий, сложенный из песчаника фасад никак не наводит на мысль о величии закона.

Как правило, со ступеней здания суда можно увидеть реку. В этот понедельник отсюда были видны только антенны телевизионных фургонов, заполнивших всю площадь. Нам с Лайзой пришлось пробираться через толпу операторов и журналистов.

Первым, что я увидел в зале суда, была камера канала «Суд ТВ». Этого и следовало ожидать. Упоминая о скромности юристов округа Керри, мне полагалось первым делом назвать одного человека — судью Марка Иволу.

Марк Ивола всегда любил пребывать в центре внимания. Ему сорок один год, и рост у него под два метра, и тем не менее он производит впечатление подростка. К тому же он красив, как кинозвезда, у него светлые волосы, разбавленные сединой ровно настолько, чтобы его не принимали за мальчика. У нас были свои счеты: раньше Ивола был окружным прокурором, и я разбил его в пух и прах в одном крупном деле, вследствие чего ему пришлось забыть о политических амбициях.

Судя по телекамере в зале суда, Ивола решил, что этот процесс сможет основательно укрепить его репутацию и позволит ему вернуться на политическую арену.

— Слушание об основании для судебного преследования, — величаво начал Ивола, глядя прямо в камеру, — это своего рода испытательный полигон, на котором обвинение представляет имеющиеся у него улики против лица, подозреваемого в совершении преступления, и старается доказать, что существуют достаточные основания для предания этого человека суду.

Затем некоторое время он распространялся о непредвзятости нашего суда, указывая при этом на бронзовую статуэтку Фемиды, которая стояла у него на столе.

В конце концов Ивола умолк и предоставил слово Стэшу Олески. Стэш — блондин, как и Ивола. Однако на этом их сходство заканчивается. Если Иволе присуще вкрадчивое, но пресное обаяние, Стэш с его широкими скулами и почти азиатскими глазами походил, скорее, на польского аристократа, который собирается в поход против армии захватчиков.

Стэш начал с того, что вызвал на свидетельское место Шанталь Денкерберг.

Денкерберг спокойно вышла из зала — все в том же синем костюме, похожем на одеяние монахини, который был на ней, когда она появилась на месте преступления.

Стэш задал ей несколько общих вопросов о том, что она обнаружила на месте преступления, а затем перешел к главному:

— Детектив, когда вы смогли определиться со своим мнением по этому делу?

— В подобных случаях всегда сразу намечаешь список подозреваемых. В показаниях мистера Дэйна у меня вызвали сомнения два эпизода. Первый — разбитое окно на втором этаже дома мистера Дэйна. Мистер Слоун, адвокат мистера Дэйна, сказал мне, что убийца, по-видимому, выпрыгнул из этого окна. На земле под окном я обнаружила множество осколков стекла, свидетельствовавших о том, что окно разбили изнутри. Естественно, я внимательно осмотрела почву, надеясь найти под окном отпечатки ног, однако ничего не нашла.

Второй. Я осмотрела тело погибшей. У человека, подвергшегося нападению, обычно остаются повреждения на кистях рук и предплечьях — это результаты попыток защититься от первых ударов. На теле Дианы Дэйн таких следов не было, и, стало быть, она либо спала, когда на нее напали, либо хорошо знала нападавшего. Я надеялась, что мистер Дэйн сможет дать объяснения по этим пунктам.

Стэш Олески кивнул:

— И что же, он это сделал?

Шанталь Денкерберг бросила на Майлза быстрый взгляд:

— Нет, не сделал. Мистер Дэйн сказал, что работал у себя в кабинете и услышал шум, который его встревожил. И пошел наверх, посмотреть, что там происходит. Должна отметить, кстати, что в его кабинете находится огромная коллекция оружия — ружья, ножи, дубинки, мечи, все, что угодно.

Так вот, если бы я сидела в комнате, набитой оружием, и услышала в своем доме подозрительный шум, то схватила бы первое, что подвернется под руку. Однако мистер Дэйн сказал, что этого не сделал. По его словам, он поднялся наверх и увидел в коридоре какого-то мужчину. Этот мужчина заскочил в спальню, которая находится в самом конце коридора. Мистер Дэйн помчался следом и обнаружил в спальне разбитое окно. Он выглянул в окно и заметил человека, бежавшего к бульвару Риверсайд.

Должна отметить следующее: осмотр дома позволил мне установить, что некое оружие со стены кабинета мистера Дэйна все-таки пропало. А именно бокен, хорошо знакомый тем, кто практикуется в боевых искусствах. Мистер Дэйн предположил, что грабитель сорвал эту вещь со стены, пока сам мистер Дэйн находился в туалете, а затем напал на миссис Дэйн.

Однако это показалось мне маловероятным по нескольким причинам. Во-первых, если грабитель забрался в дом, чтобы совершить кражу, он вряд ли выбрал бы бокен. Это далеко не самое ценное и не самое опасное из того, что висит там на стенах.

Во-вторых, Диана Дэйн была избита самым зверским образом. Преступник, который прибегает к насилию, чтобы избежать поимки, не станет надолго задерживаться на одном месте, забивая кого-то до смерти.

В-третьих, когда ни в чем не повинный человек находит свою жену забитой до смерти, он звонит по девять-один-один. — И тут она взглянула на Майлза с откровенной неприязнью. — А что сделал этот человек? Он позвонил своему адвокату.

— Вы хотите сказать, — произнес Стэш, — что, основываясь на многолетнем опыте, находите подобное поведение неестественным для ни в чем не повинного человека?

— Ну, это и дураку понятно. — Глаза у Денкерберг вспыхнули. — Приехав туда, я получила от мистера Дэйна и его адвоката мистера Слоуна одни лишь увертки, увиливания и уклончивые ответы. К тому же мистер Слоун прервал допрос, изобразив приступ кашля.

Я покраснел.

— Было ясно, что ему потребовалась возможность объяснить мистеру Дэйну, что́ тот должен говорить.

Стэш прервал ее:

— Вы тогда же и арестовали мистера Дэйна, детектив?

— Разумеется, нет. В то время я не видела у него мотива.

— Затем вам удалось найти мотив?

— Да. Я получила сведения о финансовом положении мистера Дэйна. Выяснилось, что его финансовые дела очень плохи, у него большие долги, а доход постоянно сокращается. Между тем жизнь его жены оказалась застрахованной на пятьдесят тысяч долларов, которые должен был получить мистер Дэйн. Кроме того, жена владела небольшим трастовым фондом, который мистер Дэйн наследовал после ее смерти. С моей точки зрения, у мистера Дэйна был финансовый мотив.

Стэш Олески кивнул, затем потянулся к большой холщовой спортивной сумке и извлек оттуда бокен.

— Этот предмет повлиял на ваше решение об аресте мистера Дэйна?

— Да, повлиял. Обнаружить орудие убийства на территории, прилегающей к дому, нам не удалось, поэтому мы расширили границу поисков и осмотрели катер, принадлежащий соседу мистера Дэйна, с разрешения владельца. Катер стоял на причале в сотне с лишним метров от его дома, вверх по реке. Там, в шкафчике, мы обнаружили бокен.

Эксперты провели лабораторный анализ бокена. Во-первых, они установили, что бокен покрыт кровью, ДНК которой совпала с ДНК Дианы Дэйн. Кроме того, на бокене были обнаружены латентные отпечатки пальцев, совпавшие с отпечатками мистера Дэйна.

Стэш Олески достал из той же сумки большой бумажный пакет, положил его на стол.

— Еще несколько вопросов, детектив. Во что был одет мистер Дэйн, когда вы разговаривали с ним на следующий день после убийства?

— В халат. В белый халат. И в белую пижаму под ним.

— Он не сказал, переодевался ли он после того, как обнаружил тело жены?

— Он дал мне понять, что не переодевался.

— Не можете ли вы рассказать нам, что вы обнаружили в шкафчике помимо бокена, который был идентифицирован как орудие убийства.

— Да, могу. Я обнаружила черные шерстяные брюки, пару черных шелковых носков, черную рубашку производства фирмы «Тернбулл и Ассер» и черные ботинки. Все это было покрыто засохшей кровью. Между тем общеизвестно, что мистер Дэйн одевается исключительно в черное.

Стэш Олески открыл бумажный пакет и вывалил его содержимое на стол, стоявший перед свидетельским местом.

— Это та одежда, которую вы нашли?

— Да, это она.

— Что произошло потом?

— Я отправила одежду на экспертизу. Исследования ДНК показали, что кровь на одежде принадлежит Диане Дэйн. И тогда я решила, что у меня имеются достаточные основания для ареста мистера Дэйна. Я получила ордер и после небольшой… стычки… сумела арестовать его.

Стэш Олески кивнул:

— Благодарю вас, детектив. Думаю, что больше у меня нет к вам вопросов.

Судья Ивола повернулся ко мне:

— Мистер Слоун?

— Всего несколько вопросов, детектив. Существует два типа отпечатков пальцев, не правда ли? Латентные, то есть следы жировых выделений и аминокислот, которые покрывают пальцы, и отчетливые, оставляемые в некоторой жидкости или иной субстанции, верно?

— Верно.

— Имелись ли на бокене отчетливые отпечатки? В частности, отпечатки окровавленных пальцев?

Короткая заминка.

— Нет. Только латентные.

— Спасибо. Теперь относительно покрытой кровью одежды. Существует ли какая-либо причина полагать, что она принадлежала мистеру Дэйну? Помимо предпочтения им черного цвета?

Денкерберг смерила меня саркастическим взглядом, затем взяла со стола черные ковбойские ботинки и вывернула язык одного из них.

— Тут есть бирка. Желаете, чтобы я прочла то, что на ней написано?

— Конечно, почему бы и нет?

— «Изготовлены вручную Ройсом Даниэльсом, обувщиком из Харлингена, штат Техас, для мистера Майлза Дэйна».

Отлично. Я почувствовал себя полным идиотом.

— Мистер Слоун? — Это был судья Ивола. — У вас есть еще вопросы?

Я усмехнулся:

— Боюсь, я и так уже задал их больше, чем следовало.

В зале послышались смешки.

Судья Ивола театрально нахмурился, смешки смолкли.

— Ваш следующий свидетель, мистер Олески.

К большому моему удивлению, Стэш Олески встал и произнес:

— Других свидетелей у обвинения нет.

Ход был дерзкий. Я ожидал увидеть медэксперта, еще парочку копов. Однако Олески, ограничившийся всего одним свидетелем, уже сел на свое место.

Судья Ивола, не потрудившись даже объявить перерыв, постановил:

— Суд считает достаточными основания для предания мистера Дэйна дальнейшему суду по обвинению в убийстве Дианы Дэйн. Начало процесса назначается на второе января следующего года.

Он встал и вышел из зала.

Мы с Лайзой решили пообедать в моем тесном домишке. Лайзе, похоже, не терпелось продемонстрировать свои хозяйственные способности. Пока она готовила спагетти, одновременно болтая со мной о разных пустяках, я переминался поблизости, поглядывая на экран телевизора. Поставив еду на стол, Лайза открыла бутылку безалкогольного вина и наполнила два бокала.

Подняв свой, она сказала:

— Я благодарна тебе за то, что ты помогаешь мне прийти в себя. Я действительно… ну, просто не знала, куда еще податься. И сейчас мне лучше, чем было когда-либо за последние несколько лет. С тобой я чувствую себя защищенной. В безопасности.

Меня охватил прилив отцовской любви.

— А ты не хочешь рассказать мне о Нью-Йорке, Лайза? Что там произошло?

Она ненадолго задумалась.

— Нет. Пока нет. — Внезапно выражение ее лица изменилось. — Давай поговорим о деле. Ты полагаешь, что он виновен?

Я ответил тоном умудренного старца:

— Когда я только еще начинал практиковать, то из кожи вон лез в попытках догадаться, виновен мой подзащитный или нет. Однако со временем понял, с точностью никогда этого не скажешь. И со временем пришел к такому выводу: самое правильное и лучшее для меня — забыть об этом и просто исполнять свою работу как можно лучше.

Большие умные глаза Лайзы не отрывались от моего лица. Она склонила голову набок:

— Хочешь знать мое мнение? Я думаю, что он невиновен.

Я накрутил спагетти на вилку, сунул ее в рот. Вкус оказался на редкость отвратным.

— М-м! — сказал я. — Прекрасно!

Лайза, тоже решившая попробовать спагетти, немедля выплюнула их на тарелку:

— Ой!

— В Пикерэл-Пойнт, — сказал я, — есть неплохие для маленького мичиганского городка рестораны. Могу я пригласить тебя в один из них?

— Идет, — ответила Лайза. — Но хотя бы одна хорошая новость у меня для тебя есть — деньги, которые ты посылал мне для учебы на кулинарных курсах, я на пустяки не потратила.

В конце концов мы оказались в гостинице «Пикерэл-Пойнт», ресторан которой периодически — когда шеф-повар Джимми пребывает в трезвом виде — становится лучшим в городе. Гостиница «Пикерэл-Пойнт» считается достопримечательностью города, она занимает старинный, причудливой постройки дом у реки.

— Ну хорошо, вернемся к теме виновен-невиновен, — сказала Лайза, как только мы заняли столик у окна.

За темной рекой из труб нефтеперегонного завода компании «Саноко» вырывались языки пламени, бросая желтые и синие отблески на черное зеркало реки Сент-Клер.

— Ладно, давай я буду исполнять роль неуемного спорщика, — ответил я. — То, что рассказывает Майлз, выглядит смехотворно. Почему ты ему веришь?

Лайза задумалась.

— Я нутром чувствую, что он на самом деле страдает. Если это было преступление на почве страсти… — Она пожала плечами. — Вот послушай, человек день за днем бьет жену и вдруг перегибает палку и начинает рыдать, как дитя, потому что убил любовь всей своей жизни. Я знаю, такое случается каждый божий день. Однако в нашем случае никаких признаков того, что он бил ее, нет. Значит, все должно было произойти совершенно внезапно.

— Существует финансовый мотив.

— Страховка на пятьдесят тысяч? Для таких, как он, это семечки. Ему пятидесяти тысяч и на год не хватит.

— Ладно, мое нутро говорит то же самое. Однако оно порой ошибается. — Я выдержал паузу. — В этом деле — при тех уликах, которые нам предъявлены, — у нас остается, в сущности, лишь два пути. Мы можем попробовать нанять экспертов, которые пробьют брешь в заключении судебных медиков, и это даст нам возможность говорить о непредумышленном убийстве. А можем просто бороться с их заключением в надежде посеять разумные и обоснованные сомнения.

— По-моему, ты упускаешь из виду еще одну возможность.

Я тяжко вздохнул:

— Понимаю, к чему ты клонишь. А что, если ее убил кто-то другой, правильно? Все, что нам требуется, — это отыскать злодея и — вуаля — освободить невиновного.

Глаза Лайзы вспыхнули:

— А что в этом такого уж глупого?

— Да ничего. Просто так не бывает. Защитникам никогда, никогда не удается проделать что-либо подобное. Даже если предположить, что ее убил кто-то другой, ты хотя бы отдаленно представляешь себе, во что обойдется наем команды детективов на полный рабочий день?

— Ну хорошо, давай просто подумаем, — предложила Лайза. — Если Майлз невиновен, зачем он состряпал такие явно лживые объяснения случившегося?

— Вот ты мне и скажи. Вижу, ты успела поразмыслить об этом.

— Он кого-то выгораживает. Думаю, Леон Праути действительно видел человека, выходившего из дома Майлза. И думаю, что Майлз знает, кто убил его жену. Но по какой-то причине считает себя обязанным защитить его.

Мысль была привлекательной. Хотя, разумеется, юридический ландшафт усеян телами защитников, которые потерпели фиаско, купившись на подобные россказни.

— Лайза, я не хочу лишать тебя праздника, но мы сильно ограничены в средствах. Каждый цент, который мы потратим на бесплодные поиски, мы могли бы израсходовать на свидетеля-эксперта. А если нам и удастся выиграть этот процесс, то только с помощью таких свидетелей.

— У тебя ведь есть я, — сказала Лайза. — Я и буду твоим детективом.

— Существует масса других дел, в которых я мог бы использовать твои таланты с куда большей пользой.

— Брось, пап. Дай мне всего-навсего две недели. Какой от этого может быть вред?

Я вздохнул:

— Неделю. И ни днем больше.

Лайза, потянувшись через стол, поцеловала меня в щеку:

— Ты самый лучший отец в мире!

— Завтра прямо с утра нам нужно будет поговорить с Майлзом, — сказал я. — Это поможет тебе выяснить, с чего лучше начать.

Преступления в округе Керри случаются нечасто, и потому окружная тюрьма занимает лишь одно крыло ведомства шерифа. Уже в десять утра мы с Лайзой сидели напротив Майлза за столом, в сыром помещении без окон — комнате для допросов.

— Майлз, — начал я, — мы вдвоем ведем ваше дело, и нам обоим необходимо узнать побольше о вашей прежней жизни. Расскажете?

Майлз пожал плечами:

— Родился здесь, в Пикерэл-Пойнт. Родители — нищие работяги. Папаша работал в доках, на соляном заводе, ну и так далее. Мама была уборщицей. Я дождаться не мог, когда мне удастся выбраться из этого вшивого городишки.

В шестнадцать бросил школу. Разъезжал по стране. Мыл машины и ресторанные столики, водил грузовики. И все время писал. Однажды, оказавшись в небольшом городке, сочинил пару рассказов или половину романа, уже не помню, послал это дело в издательство, тут у меня кончились деньги, и я перебрался в другой город — как раз когда мне начали присылать отказы. В 68-м добрался до Нью-Йорка и там наконец продал свой первый роман. Встретил Диану. Женился.

— Давайте остановимся на этом, — сказал я. — Когда это произошло?

— Продажа первого романа? По-моему, в 69-м.

— А на Диане вы женились…?

— В том же 69-м.

— Как приняла вас ее семья?

Он снова пожал плечами:

— Скажем так, от радости они не умерли. Отказались от Дианы. Вот так, хлоп и все. — Он щелкнул пальцами. — Это свора богатых эгоистичных подонков. Впрочем, все они уже умерли. Кроме Роджера.

— Роджера?

— Ее брата. Гад первоклассный. Гротон, Гарвард, Кембридж, мистер Культура, мистер Я-Объехал-Весь-Свет. За всю жизнь палец о палец не ударил. Он обошелся с Дианой как с дерьмом, а вот она всегда его любила. — Майлз начал злиться. — Нет, неправильно. Там, скорее, было что-то вроде любви, переходящей в ненависть. Очень тесная связь.

— А после того, как он — ну, скажем,отвернулся от нее?

— Она почти не упоминала его имени. А если упоминала, в глазах у нее появлялось странное выражение.

— После того, как родные от нее отказались, ее финансовое положение изменилось?

— У нее имелся небольшой трастовый фонд, на который они не могли наложить лапы, но в остальном Диана осталась без денег. Послушайте, мы не можем поговорить о чем-нибудь другом? Меня эти семейные дела вгоняют в дурное настроение.

— Хорошо. Итак, вы поженились, жили в Нью-Йорке. Что дальше?

— Это было самое счастливое время моей жизни. Я писал, мои книги издавались. Книги расходились не совсем как горячие пирожки, однако меня это устраивало. Я и не думал никогда, что окажусь таким везучим, преуспевающим сукиным сыном, каким стал сейчас. — И Майлз обвел тюремную комнату руками в наручниках.

— А почему вы вернулись сюда?

— А почему бы и нет? — улыбнулся он. — Я вернулся большим человеком, господином над людишками, которые унижали меня, когда я был мальчишкой. В середине 70-х денег у меня было полно. Я купил большой старый дом на Риверсайд. Мы много путешествовали — Индия, Африка, Япония.

Майлз уставился в потолок.

— Мы были хорошей парой. Я сочинял, Диана… Диана возилась в саду, читала, стряпала, писала акварелью. Хотя по большей части мы просто жили. Каждый наш общий день я воспринимал как подарок. — На миг он нахмурился. — Вот чему научила меня Диана — любое мгновение может быть маленьким драгоценным камнем. Потому я и чувствую себя, прожив с ней тридцать лет, человеком, которому выпало великое счастье.

Лайза вытерла глаза тыльной стороной ладони:

— Как это прекрасно.

— Обвинитель считает деньги мотивом убийства, — сказал я. — Расскажите нам о страховке.

Майлз презрительно поморщился:

— Это же смешно. Я купил ей этот страховой полис двадцать лет назад. Пятьдесят косых. Если бы я собирался убить Диану ради денег, я застраховал бы ее жизнь — ну, хоть на миллион, что ли.

— Вы говорили, что она владела трастовым фондом, — сказал я. — Не расскажете о нем поподробнее?

Майлз покачал головой:

— Вам это может показаться странным, однако я, честное слово, ничего о нем толком не знаю. Может, это свойственно всем женщинам, выросшим в богатстве, но Диана не любила говорить о деньгах. Я знаю только, что фонд приносил какой-то доход. Пока мои книги хорошо продавались, она тратила эти деньги на свои увлечения и одежду. В последние несколько лет мы жили на доход от фонда. Но что должно было случиться после ее смерти — стану ли наследником я или еще кто-то, — я, ей-богу, не знаю.

— Она оставила завещание?

— Да. Я ее единственный наследник. Хотя этот самый фонд был учрежден ее отцом, или дедом, или еще кем-то. И, насколько мне известно, существует некая оговорка, которая не позволяет мне унаследовать эти деньги. Поговорите с ее нью-йоркским адвокатом. Он работает в фирме, которая называется «Ширман и кто-то там еще».

— Может быть, «Ширман и Паунд», — сказала Лайза. — Да, есть такая.

Я, помолчав с секунду, сказал:

— Майлз, инстинкт говорит мне, что вы невиновны. А если это так, нам придется выяснить, кто мог убить вашу жену и почему.

Я испытующе посмотрел на него. По выражению его серых глаз было ясно: он что-то скрывает.

— Я рассказал вам все, что знаю, — наконец произнес Майлз.

— Вы рассказали, что видели, — ответила Лайза. — А это отнюдь не то же самое.

Майлз взглянул на мою дочь, потом на меня. И ухмыльнулся:

— А она у вас умная, а?

— В ту ночь в вашем доме был кто-то еще, — произнесла Лайза. — Человек, приехавший на старом черном «линкольне».

Лицо Майлза приняло непроницаемое выражение. Он вдруг встал, подошел к тяжелой стальной двери, ударил по ней ладонью:

— Охрана? Эй, друг! Мы закончили.

Удерживать его мы не стали.

Я послал сообщение на пейджер Леона Праути. Минут десять спустя он позвонил на мой сотовый.

— Ну что? — напористо спросил он.

— Это Чарли Слоун. У вас найдется минута, чтобы поговорить со мной?

— Я вроде как занят.

— Я тоже.

Леон, судя по тому, что я услышал, сплюнул. Чтобы показать — в этом я нисколько не сомневался, — как сильно я ему нравлюсь.

— Ну ладно. Я, правда, на работе.

— Ничего не воруете, надеюсь?

— Не-а. Тут все более-менее законно.

Спрашивать, что означает его «более-менее» я не стал, просто поинтересовался, куда и как мне следует ехать.

Леон с целой командой мексиканцев высаживал кустики по краям парковки, которая примыкала к старенькому торговому центру на окружной дороге.

Он поджидал меня, опершись на лопату.

— Ну что? — вяло поинтересовался он.

— То самое, — ответил я. — Я приехал, чтобы поговорить о человеке, которого вы якобы видели, когда он выходил из дома Майлза Дэйна.

— Якобы?

— По сути дела, вы — профессиональный вор. Я что, должен верить вам на слово?

Леон швырнул лопату на землю, со злостью посмотрел на меня.

— Что видел, то и видел. Хотите, чтобы я помог вам, — помогите мне.

— Я уже говорил — платить вам за показания я не могу. Это неэтично.

— Тогда, мистер Слоун, шли бы вы куда подальше, и Дэйн тоже. Какого хрена я должен о нем беспокоиться?

— Не знаю. Может быть, из человеколюбия.

— Из человеколюбия штанов не сошьешь. И не так уж я вашего Майлза люблю.

Я приподнял брови:

— А вы с ним знакомы?

— Разумеется.

— Каким образом?

— По церкви. Мы оба змееголовые.

Змееголовые. Я вспомнил, как Регина, секретарша полицейского участка, сказала о Леоне: «этот змееголовый».

— Змееголовые? — спросил я.

Во взгляде Леона обозначилось удивление:

— Вы давно в нашем городе живете?

— Лет десять.

Леон кивнул:

— Странно, что вы до сих пор не слышали о змееголовых.

— Может, объясните мне, что это такое?

— Во времена Депрессии в дельте Миссисипи жил фермер по имени Ральф Ли Динвуди. Он приехал в эти края, надеясь получить работу на заводах Форда. Ну и промахнулся, пришлось работать в здешних доках. За пару лет в Пикерэл-Пойнт перебралось еще пятнадцать-двадцать семей разорившихся белых фермеров с юга. Все они держались друг за дружку. Жили по соседству, неподалеку от судостроительного завода, — знаете, есть такое местечко, Змеиный городок называется?

— Да. Хотя, откуда взялось это название, не знаю.

— Ну вот, там все мы, змееголовые, и жили.

— А какое это имеет отношение к Майлзу Дэйну?

— Ральф Ли Динвуди приходился мне двоюродным прадедушкой, что-то в этом роде. А Майлзу Дэйну просто дедом. Так что мы с ним седьмая вода на киселе.

— Ничего себе. Так что же насчет змееголовых?

— Все это была деревенщина, поденщики — мои старики, старики Майлза, — и, приехав сюда, они построили на окраине города церквушку. Она и сейчас цела. Церковь Животворящей воды. И Ральф Ли Динвуди стал ее пастором. А когда он умер, проповедовать в ней стал его зять, папаша Майлза. Церковь была кликушеская — они там орали что-то невесть на каком языке, катались по полу, уверяли, будто видят Духа Святого…

— А змееголовые-то почему?

— Сейчас расскажу. У папаши Майлза однажды приключилось видение. Знаете, в Библии есть такое место о змеях и смертоносном питье? Помните его?

— Вы говорите об укрощении змей?

Леон Праути кивнул.

— Папаша Майлза наловил кучу змеюг, гремучих, и приносил их в церковь. Подвывал, проповедовал, размахивал этими дурацкими змеями — сумасшедший дом. Майлзу было тогда лет десять-двенадцать. Ну, в общем, в один прекрасный день папаша, черт его подери, проделывает все это, целует змей в губы и так далее, и одна из них просто-напросто — хрясь! — Леон изобразил наносящую удар змею, — цапнула его за нос. Но он продолжал проповедовать, все они там били в барабаны, пели и голосили. Испытание веры, понимаешь ли.

Ну вот, и скоро физиономия у него начала опухать. Он так и размахивал змеями, проповедовал слово божие, а остальные выли и пели. А Майлз, он сидел в первом ряду и все это видел. Видел, как его папаша повалился на пол, как по нему ползали змеи — все.

Думаете, они его в больницу отправили? Черта с два! Эта орава чокнутых — мои старики! — била в барабаны и пела. Башка у Майлзова папаши вздулась, как воздушный шар. Губы почернели, уши распухли, язык вылез наружу. Да, он был силен, силен в вере!

Леон принялся изображать, как они хлопали в ладоши, раскачивались, размахивали руками. Он высунул язык и вытаращил глаза.

— И что произошло потом? — прервал я его представление.

— А как по-вашему, мистер Слоун? Он умер.

Глаза у меня сами собой округлились:

— Прямо на глазах у Майлза?

— Конечно.

— Не удивительно, что Майлз стал писать такие жесткие вещи.

— Вот поэтому нас и прозвали змееголовыми. Церковь существует до сих пор и все еще остается центром Змеиного городка. Хотя со змеями в ней никто больше не балуется.

— Майлз, наверное, чувствует себя виновным в случившемся. Мучается стыдом.

— Стыдом? — Леон недоуменно уставился на меня. — Да его папашу считают в Змеином городке настоящим героем. Как же, донес свою веру до самой могилы.

— А вы все еще посещаете эту церковь?

— Не-а. Я в эти штуки больше не верю. А вот когда я был мальчишкой, старина Майлз там время от времени объявлялся. Правда, только в пьяном виде — Леон усмехнулся. — Нам всем, ребятне, это очень нравилось. Он каялся в своих жутких грехах, рассказывал, какие ужасы натворил за день, плакал как ребенок. Влезал в алтарь, падал там на пол, скуля, словно больная собака: «О, я вошел в дом Иисусов». А потом выбегал в дверь, и больше мы его этак примерно с год не видели.

— И какие же ужасы он творил?

— Да разве теперь вспомнишь? Все это давно было. — Леон пожал плечами. — Ладно, мне работать нужно.

— А чем вы тут занимаетесь? Лопату подпираете?

Во взгляде Леона обозначилась невнятная угроза:

— Вам я вообще ничего говорить не обязан.

— Так видели вы его или не видели? Человека, который уехал на черной машине.

— На черном «линкольне-континентал», модель начала 60-х.

— Ну и?.. Что вы еще видели?

— Один вопрос — один ответ, адвокат, — усмехнулся Леон. — Начнете всерьез относиться к моему положению — приходите.

К себе на работу я возвращался не в самом лучшем настроении. И оно ничуть не улучшилось, когда я увидел фургоны телевидения рядом с парадным входом. Едва я вылез из «крайслера», на меня налетели, точно грозовые тучи, ребята с выставленными вперед микрофонами.

— Что вы можете сказать о книге?

— Ваши комментарии по поводу книги?

— Какой еще книги? — спросил я.

Репортер Си-эн-эн ответил:

— А вы не слышали? Издатели Майлза снова напечатали книгу, которую он написал в семидесятых. Сегодня в продажу поступило шестьсот тысяч экземпляров. Называется «Как я убил жену и вышел сухим из воды».

Я попытался это осмыслить. И натужно улыбнувшись, сказал:

— Ах, вы про эту книгу. Вы, может быть, заметили — на ее обложке написано, что это роман, а не мемуары. К нашему делу она никакого отношения не имеет.

После чего я повернулся и, изо всех сил стараясь не походить на человека, которому только что ударили под дых, вошел в дом и зашагал вверх по лестнице.

До сих пор я об этой книге ничего не слышал.

Я поехал в тюрьму, к Майлзу. Он ждал меня, сидя все за тем же столом. Когда я вошел в комнату, Майлз не проронил ни слова.

Я сел напротив него:

— Вообще-то вам стоило рассказать мне об этой книге.

Майлз поднял на меня взгляд:

— Чарли, я написал сорок семь романов. И в каждом из них совершается убийство. Хотите честно? Проходит какое-то время, и все кажутся одним текстом. Я об этой книге и думать забыл. Просто не помнил о ней — и все.

— Ну хорошо, хоть теперь-то расскажите мне, что там и как.

— Издательство «Элгин-пресс» выпустило этот роман в мягкой обложке где-то в начале 70-х. Его герой убивает свою жену.

— По какой причине? — спросил я.

Он помолчал.

— Вам нужна главная? Из-за денег.

Я округлил глаза:

— Отлично.

— А чего бы вы хотели? Я зарабатываю на жизнь тем, что придумываю убийства.

«Как я убил жену и вышел сухим из воды». Девять слов. Девять слов, и все, кто живет в Америке, узнают теперь, что сукин сын ухлопал жену и сумел выкрутиться. Роман — не роман, не важно. Конечно, в качестве улики эта книга на суде использована не будет. Но так или иначе, эти девять слов наполнят воздух вонью, от которой мы никогда не сможем избавиться.

После полудня я поехал в Детройт, у меня было там дело в мировом суде. В офис я вернулся уже поздним вечером и обнаружил в приемной Лайзу. Она держала в руке книгу в глянцевой обложке. И вид у Лайзы был такой, точно ее силком накормили протухшей три дня назад рыбой.

— Читаю ее с полудня.

— Только не говори мне, что мы окончательно сели в лужу.

— А вот, послушай.

Лайза раскрыла книгу и начала читать вслух:

«Вчера ночью я решил убить жену. Я уже давно об этом подумывал, а теперь наконец решился. Наверное, вы сочтете меня человеком дурным, бессердечным, но не спешите с выводами. Это она бессердечна и зла — чудовище, если начистоту, — она заслужила то, что от меня получит. Нет, я, разумеется, рассказываю всем, как мы обожаем друг друга, твержу, что любовь наша глубока, как река, и широка, как море. По правде же, я боюсь и ненавижу ее, а она меня презирает. Поживите-ка с ней с мое, и, если я забью ее до смерти, вы меня только похвалите».

Я тяжело осел в кресло.

— Ивола не позволит использовать это.

— Еще как позволит. И с превеликой радостью. — Лайза сняла с полки сборник законов штата Мичиган, открыла его, положила передо мной на стол. — По мичиганским законам, существует пять условий, которым должно удовлетворять убийство первой степени. Самое неприятное для нас — третье.

И она, сняв со стола сборник, прочитала:

— «Третье, убийство должно быть предумышленным, то есть обдуманным заранее».

— А мы тут при чем?

Лайза бросила мне книгу:

— Я заложила кое-какие страницы, подчеркнула несколько мест. Просмотри их.

Я открыл роман на первой закладке, начал читать.

После того как я покончил с чтением, Лайза посмотрела на меня:

— Пожалуй, мне стоит съездить в Нью-Йорк. Тебе так не кажется?

— Да, — ответил я. — И загляни там в компанию «Ширман и Паунд».

По дороге в аэропорт Детройта мы остановились у тюрьмы, и я попросил о свидании с Майлзом. Он хотел, чтобы я привез ему пару книг, шерстяные носки, еще кое-что.

Мы с Лайзой вошли в комнату для допросов, сели.

— Ваш роман, — сказал я, — это очень плохая новость.

Майлз надул щеки, с шумом выдохнул:

— Да уж. Я тоже все время о нем думаю. О том, что в нем написано. Там чертова пропасть совпадений.

— Не исключено, что это не просто совпадения, — сказала Лайза.

— Вот и я о том же, — ответил Майлз. — Совпадения, которые на самом-то деле никакие не совпадения.

— Вы можете представить себе человека, который прочитал эту книгу и попытался обставить убийство вашей жены так, чтобы оно выглядело похожим на… ну, в общем… — произнес я.

— Вы говорите о человеке, который хотел меня подставить? — спросил Майлз.

Я немного помолчал, потом сказал:

— Знаете, Майлз, я двадцать лет работаю адвокатом по уголовным делам. И за все эти годы с удачной подставой не сталкивался ни разу. Да если на то пошло, и с неудачной тоже. Подставы бывают только в кино. А для реальной жизни это штука слишком уж сложная. Я думаю всего лишь о том, что кто-то попытался определенным образом выстроить факты, зная, что в вашем романе для них найдутся параллели.

— Вы полагаете, судья ухватится за это?

Я откашлялся:

— Надеюсь, что нет. Поживем — увидим.

Майлз какое-то время глядел в пространство.

— Не знаю, что вам сказать. Роман не переиздавался с тех пор, как мы уехали из Нью-Йорка. Я просто… просто…

И он вздохнул, тяжело и прерывисто.

Глава 5

— Пап? Пап? Алло? Ты меня слышишь? — Из автоответчика донесся голос Лайзы. — Ты можешь перезвонить мне, пап? У меня тут две новости, хорошая и плохая. А лучше приезжай.

И она продиктовала название отеля и номер, в котором остановилась. Я сразу же набрал номер бюро путешествий и заказал билет на ночной рейс.

Мой самолет приземлился в Ла-Гуардиа за несколько минут до двух утра. Я доехал на такси до названного Лайзой отеля, закинул вещи в номер, нашел номер Лайзы и постучал в дверь. Через пару минут она открыла мне. Несмотря на поздний час, Лайза сразу перешла к делу.

— Помнишь, я сказала по телефону, что есть новость хорошая и есть плохая. Плохая состоит в том, что я позвонила в трастовый отдел «Ширман и Паунд». Ничего узнать мне не удалось. Мне только сказали: «Мистер Олески уже затребовал все документы по трастовому фонду».

— Ладно, а какова хорошая?

— Я договорилась встретиться и выпить с братом Дианы Дэйн. Сегодня, в «Дубовом баре» отеля «Плаза». Может быть, мне удастся выкачать из него какую-нибудь информацию.

— Выпить? — с сомнением переспросил я.

— Все будет хорошо. Мы пойдем туда вместе. Ты сядешь за соседний столик, станешь приглядывать за нами. Если ты будешь рядом, я смогу ограничиться содовой.

«Дубовый бар» отеля «Плаза» — заведение старинное и респектабельное, люди демонстрируют здесь свое богатство, накачиваясь выпивкой по десяти долларов глоток. Шестиметровые потолки, мраморные полы, большие кресла, превосходное обслуживание — и не очень шумно. Я сидел за столиком один, и запах солодового виски напоминал мне о множестве вещей, навсегда ушедших из моей жизни.

Лайза выбрала маленький круглый столик метрах в полутора от моего, положила портфель на соседнее кресло. Она как раз снимала плащ, когда к этому столику подошел очень высокий мужчина в костюме от «Брукс бразерс» и галстуке-бабочке. Росту в нем было под метр девяносто — широкоплечий, но несколько сутуловатый, со спадавшими на лицо мягкими, похожими на белый пух волосами. Лицо это казалось несколько асимметричным — одна сторона выглядела вполне приятно, а в другой ощущалось нечто хищное, как будто в душе этого человека боролись две сущности.

— Лайза? — произнес он.

— Добрый вечер, мистер ван Бларикум. — Лайза обнажила в улыбке ровные зубы и внезапно показалась мне совсем уже взрослой женщиной.

— Прошу вас, называйте меня Роджером.

Как-то не был он похож на человека, который легко говорит «зовите меня Роджером». Суховатые манеры, выговор старого ньюйоркца: мистер Хауэлл из «Острова Гиллигана» с легкой примесью Бруклина в гласных. Он церемонно отодвинул для Лайзы кресло, подозвал официанта:

— Два скотча, чистых.

Они уселись, обменялись несколькими любезностями, затем ван Бларикум заговорил о деле:

— Должен сказать, ваше сообщение страшно меня заинтриговало. — Он одарил Лайзу улыбкой, которая, казалось, обозначала на разных сторонах его лица чувства совершенно разные. — Странно, я никогда раньше не слышал вашего имени.

— О, я живу по большей части в Милане, — легко ответила Лайза. — Значительную часть наших клиентов составляют итальянцы и швейцарцы.

— По телефону вы дали понять, что хотите показать мне нечто необычайно интересное.

Лайза взяла потертый кожаный портфель, поставила его на стол.

— Будьте добры, мистер ван Бларикум, переставьте ваш стакан на пол, — сказала она и опустила туда же свой.

Некоторое время ван Бларикум вглядывался в нее, затем поставил стакан со скотчем у ножки стола. Лайза открыла портфель, достала оттуда белую папку, протянула ее ван Бларикуму. Когда он открыл папку, правый его глаз расширился, а левый сузился.

— Боже милостивый! — произнес он. — Откуда это у вас?

Я, стараясь не привлекать к себе внимания, вытянул шею и посмотрел на соседний столик. Большой лист плотной бумаги — судя по всему, оттиск с японской гравюры на дереве. Гравюра изображала мужчину, совершающего половой акт с женщиной в маске.

— Последняя из знаменитых тридцати девяти эротических сцен Хаякавы. Отпечатаны в 1825 году в количестве шести экземпляров. Из шести комплектов полный сохранился только один. Насколько мне известно, еще один, почти полный, находится, скажем так, в частном владении, верно? — Лайза понимающе улыбнулась. — К сожалению, его владельцу не хватает, как мне говорили, именно этого оттиска.

Ван Бларикум смотрел на Лайзу, и в глазах его читалась странная смесь эмоций. Он перевернул лист, пристукнул пальцем по красному кружку на обороте.

— Мне этот оттиск известен. Здесь стоит штамп музея «Метрополитен». Эта копия принадлежит «Мету».

Лайза улыбалась по-прежнему:

— Принадлежала. Потом музей ее продал.

— Нет, не продал. Я бы услышал об этом. — Ван Бларикум сжимал и разжимал челюсти. — Вы зазвали меня в людное место, чтобы показать краденую гравюру. Мне это совсем не нравится.

Лайза пожала плечами:

— Хорошо. Верните ее мне, и я уйду.

Ван Бларикум, похоже, не мог заставить себя выпустить оттиск из рук. Он украдкой огляделся по сторонам. К моему ужасу, наши глаза встретились. Я вежливо улыбнулся и отвел взгляд. По счастью, он не узнал меня, хотя, наверное, и видел мое лицо в выпусках новостей.

— Мистер ван Бларикум, — мягко и вкрадчиво произнесла Лайза, — вам этот оттиск интересен или нет?

Ван Бларикум не ответил.

Лайза перегнулась через стол, вытянула лист у него из рук и уложила обратно в портфель.

Наконец ван Бларикум наклонился, чтобы поднять с пола свой виски. На полпути к поверхности стола стакан выскользнул у него из руки. Ван Бларикум попытался поймать его, но не успел — стакан разбился вдребезги.

Ван Бларикум отдернул руку:

— О черт!

С руки капала кровь. Ван Бларикум вытащил из кармана белый носовой платок, кое-как обмотал им порезанный большой палец.

— Сколько? — хрипло спросил он.

Лайза достала ручку, написала на салфетке несколько цифр. Ван Бларикум взглянул на салфетку, улыбнулся и снова опасливо огляделся по сторонам.

— Ну что же, мне очень жаль, но в данных обстоятельствах я действительно ничего вам предложить не могу. Слишком уж много неясностей в происхождении этой вещи. — Он тоже что-то написал на салфетке, пододвинул ее к Лайзе. — Это номер моего личного телефона. Позвоните мне, если у вас найдется для меня что-нибудь, э-э, более чистое.

Что в точности было написано на салфетке, я различить не мог, однако там, судя по всему, стояло его имя и какое-то число с немалым количеством нулей. Встречное предложение.

— Какая жалость, — произнесла Лайза. — Наверное, мне придется обратиться к кому-то еще. Но, если вы передумаете, вот вам мой сотовый.

Она перечеркнула первое число и написала под ним другое. И оно тоже не было номером телефона.

Ван Бларикум протянул руку, задумчиво постукал кончиком указательного пальца по салфетке. И наконец, легко кивнув, сказал:

— Хорошо.

Лайза склонилась к нему через стол — доверительно, точно заигрывая. Казалось, она очень старается дать ван Бларикуму возможность заглянуть в вырез ее блузки.

— Я расскажу вам один секрет, если вы расскажете мне другой, — загадочно улыбнувшись, произнесла она.

Ван Бларикума, похоже, цифра, стоявшая на салфетке, интересовала куда больше, чем грудь Лайзы.

— Секрет? — наконец переспросил он.

— У каждого из нас имеются свои маленькие извращения, м-м? — сказала, обнажая зубы в улыбке, Лайза. — Я хотела сказать, странности.

В глазах ван Бларикума появился влажный, голодный блеск, однако он молчал.

— Я, например, просто с ума схожу от слухов о знаменитостях.

Ван Бларикум смотрел на нее.

— И что?

— Расскажите мне о ней.

Ван Бларикум помолчал, затем:

— О ком?

— Вы знаете, о ком. О ней, о Майлзе. Об их прошлом.

Ван Бларикум прищурился, нервно оглядел комнату. Наши взгляды снова встретились. Я увидел у него в глазах узнавание.

Он медленно встал, покачал головой:

— Вы отвратительные, порочные, дешевые, жуткие, уродливые людишки. Неужели у вас нет никакого стыда?

Он сорвал с руки платок, помахал тряпицей с красным пятном перед лицом Лайзы.

— Что такое? — спросила Лайза. Теперь она блефовала, стараясь разогнать его подозрения.

— Вы ведь уже разговаривали с Мак-Дейрмидом, верно? Так вот, если Майлз выкрутится, кровь моей сестры будет на ваших руках! — Он все же сорвался на крик. И бросил Лайзе в лицо покрытый кровью платок.

А когда тот упал на стол, ван Бларикум повернулся ко мне и произнес медленно и злобно:

— Знаете, что самое смешное, Слоун? Выкрутится он или нет, не важно. Майлз нацелился на ее деньги. Но вот их-то он никогда и не получит. — Ван Бларикум слабо улыбнулся. — Никогда и ни за что. Разве Мак-Дейрмид не сказал вам об этом?

— Майлза ее деньги никогда не интересовали, — ответил я.

— Да? Ладно, присмотритесь к его физиономии, когда ублюдок явится за состоянием Дианы. И вы узнаете подлинную правду.

— Какие-то осложнения? — Рядом со мной вдруг появился метрдотель, неуверенно поглядывавший на окровавленный платок.

— Никаких, — ответил я и, подобрав платок, сунул его в карман. — Собственно, мы уже уходим.

— Ну, в общем, все это можно было проделать и получше, — сказала Лайза. Мы с ней сидели в чрезмерно дорогом ресторане нашего отеля, и она все поглядывала на меня с нервной улыбкой.

— Ты старалась, — ответил я. — И если хочешь знать мое мнение, ты очень хорошо поработала.

Мы заказали еду, потом я спросил:

— Ладно, раз ты молчишь, придется спросить мне. Откуда взялся оттиск?

— Я ползала по Интернету, пытаясь выяснить что-нибудь о семье ван Бларикумов. Оказалось, что Роджер — известный коллекционер японской эротики. А у меня есть… Ну, в общем, один знакомый. Специалист по азиатскому искусству, работающий в музее «Метрополитен». Он сказал мне, что в «Мете» хранится оттиск, за которым ван Бларикум гоняется уже многие годы. Ну, я и встретилась с этим знакомым, надеясь заполучить оттиск. На время. Он мне, естественно, отказал. И я накачала его «Гленфиддичем» до полного одурения, так что он…

Она примолкла и некоторое время смотрела в окно.

— Короче говоря, — продолжила она, — напившись, он повез меня к «Мету» и вынес оттуда через заднюю дверь этот оттиск — одолжил его мне на двадцать четыре часа, примерно так.

Она опустила взгляд в пол.

— Знаешь, странно. Одна моя половина гордится тем, что я так ловко все провернула, а другая испытывает отвращение.

— Точное описание первых тридцати с небольшим лет моей жизни, — отозвался я.

Мы посидели в молчании, пока нам не принесли еду. Я вгрызся в своего цыпленка. Лайза вяло ковырялась в салате.

Неожиданно она подняла на меня полный энтузиазма взгляд:

— Как по-твоему, о чем, собственно, говорил ван Бларикум? «Присмотритесь к его физиономии, когда ублюдок явится за деньгами Дианы»?

— Полагаю, о том, что, когда Майлз придет за наследством Дианы, на лице у него будет написана жадность.

Лайза нахмурилась:

— Да, но он еще сказал, что Майлз никогда, ни за что не получит этих денег.

— Бессмыслица какая-то, верно? Но может быть, для нас куда важнее выяснить, кто такой Мак-Дейрмид? Ты попросила Роджера рассказать о прошлом Дианы, и он практически сразу сказал: «Вы ведь уже разговаривали с Мак-Дейрмидом, верно?»

— А, хорошо, что ты об этом вспомнил, — ответила Лайза. — Я вчера съездила в дом Роджера и слегка подмазала тамошнего швейцара. Он рассказал, что был один старикан, который миллион лет проработал в семье ван Бларикумов дворецким, и что пару лет назад Роджер его уволил. По словам швейцара, если кто и знает о ван Бларикумах что-нибудь интересное, так именно этот старик. А зовут его Иен Мак-Дейрмид.

— Что ж, надо его отыскать, верно? — сказал я.

— Беда только в том, что Мак-Дейрмиду, уже когда его уволили, было лет сто. С тех пор он вполне мог умереть.

Согласно телефонным справочникам, во всем Нью-Йорке существовал только один Иен Мак-Дейрмид, и проживал он в Бруклине.

Я позвонил ему, никто не ответил, и на следующее утро мы отправились на подземке к нему в гости — и нашли пятиэтажный дом без лифта, населенный корейцами и латышами. Мы нажали на кнопку звонка — опять-таки безрезультатно. Потом Лайза начала лупить ладонью по кнопкам других квартир. Из небольшого дверного динамика на нас полилась разноязычная ругань.

И как раз в ту минуту, когда мы решили бросить это занятие, стеклянную дверь убогого вестибюля отворил очень худой мужчина. На белесой голове у него сидел тюрбан, под распахнутым шелковым халатом виднелась безволосая грудь.

— Какого черта вам нужно, ребята? — поинтересовался он.

— Мы ищем Иена Мак-Дейрмида, — ответил я. — Не знаете, где его можно найти?

— Обычно он сидит в парке, кормит летучих крыс. — И мужчина захлопнул дверь.

Мы дошли до маленького парка, в который упиралась эта улица, и увидели там сидевшего на скамье старика с зажатой в зубах трубкой. Голову старика украшала твидовая шапочка, он читал отпечатанную на розоватой бумаге газету — «Файнэншл таймс».

— Иен Мак-Дейрмид? — спросил я.

Старик оторвался от чтения, некоторое время разглядывал меня, потом очень аккуратно сложил газету и положил ее рядом с собой на скамью. Глаза у него были ярко-синие и очень живые.

— А, мистер Слоун, — произнес он с легким шотландским акцентом. — Мне приходило в голову, что вы, возможно, разыщете меня. А кто эта прелестная юная леди?

Лицо Иена Мак-Дейрмида покрывали глубокие морщины человека, прожившего никак не меньше восьмидесяти лет.

— Моя дочь, Лайза, — ответил я.

Старик похлопал ладонью по скамейке, и Лайза присела с ним рядом.

— Вы хотите узнать что-нибудь о Диане, — сказал он.

— С вами очень легко иметь дело, — ответил я.

— Со временем люди, я полагаю, меняются, — отозвался старик. — Но я не представляю себе, как мог Майлз Дэйн совершить такое ужасное преступление. Он всегда казался мне молодым человеком совсем иного толка.

— Дело у нас щекотливое, — сказал я. — Мы подозреваем, что наш клиент что-то недоговаривает. Возможно, он пытается защитить какого-то человека, связанного с его давним прошлым. Вы не представляете себе, кто это может быть?

Старик пососал пустую трубку.

— Нет, сэр, не представляю.

— Мы разговаривали вчера с Роджером ван Бларикумом. Он, похоже, считает, что вы можете что-то знать.

— Вот как? — Старик слегка приподнял одну бровь. — Меня удивляет, что он вообще согласился беседовать с вами.

— Ну, чересчур общительным я бы его не назвал, однако он упомянул ваше имя. Он сказал, что Майлз убил Диану ради денег. И добавил: «Но вот их-то он никогда и не получит». Вы можете пролить свет на его слова?

Мак-Дейрмид негромко хмыкнул, потом неторопливо набил трубку табаком из мягкого кожаного кисета.

— Давайте сразу договоримся, — наконец начал он.

— Да?

— Во-первых, давать показания я не буду. Я не в вашей юрисдикции, так что, если вы вызовете меня повесткой, а я ее проигнорирую, сделать мне вы все равно ничего не сможете. Во-вторых, я предпочел бы, чтобы мое имя не называлось другим свидетелям, даже если такая необходимость возникнет.

Я ненадолго задумался, потом сказал:

— Требования вполне справедливые.

Старик пососал еще не разожженную трубку.

— Обвинение, насколько я понимаю, основывается на том, что Майлзу требовались деньги, так?

— До начала процесса мы этого точно не узнаем, однако я полагаю, что так.

— Тогда позвольте рассказать вам одну историю. — В глазах у старика появилось задумчивое выражение. — Диана ван Бларикум познакомилась с Майлзом Дэйном в 1968 году. Он тогда был уборщиком в ресторане.

Эти слова Мак-Дейрмид произнес тоном слегка ироничным.

— На взгляд матери Дианы — и Роджера тоже, а он за несколько лет до того стал, после смерти отца, главой семьи, — Майлз был из числа людей, о которых говорят, что они «никто и звать их никак». И тем не менее Диана им увлеклась.

Девушкой она была наивной. Их встречи украдкой, цветы и конфеты, которые дарил ей Майлз, дешевые кабаки в Виллидж, по которым он, разумеется, водил ее, — все это казалось ей страшно интересным. Их отношения зашли далеко.

— О чем вы? — спросила Лайза.

Старик усмехнулся:

— О том, что она забеременела, разумеется.

Лайза, приподняв бровь, слегка отклонилась на спинку скамьи.

— Майлзу хватило ума, чтобы понять: Диана из тех девушек, для которых аборт попросту немыслим. По мнению семьи, расчет Майлза состоял в том, что, когда она забеременеет, ей придется выйти за него замуж, и тогда он сможет подобраться к ее деньгам.

Мак-Дейрмид пососал трубку.

— Однако покойная миссис ван Бларикум сказала Диане, что, если та не откажется от ребенка и не бросит Майлза, семья отнимет у нее трастовый фонд и предоставит ее самой себе. Диана, не понимавшая, насколько трудно сделать что-либо с уже существующим фондом, обещала поступить так, как требует мать. Она подписала отказ от родительских прав. Ребенок родился, но, увы, роды были очень сложными и привели Диану к бесплодию. Когда она очнулась от наркоза, ей сказали, что ребенок из-за тех же осложнений погиб.

— Но как же она и Майлз все-таки поженились?

— Это произошло не сразу. Около года Майлз продолжал тайком добиваться Дианы. В конце концов этот энергичный молодой человек проконсультировался у довольно приличного юриста, и тот уведомил Диану, что, поскольку ее деньги содержатся в хорошо продуманном трастовом фонде, семья практически не имеет возможности отнять их. После чего она сразу же вышла за Майлза, а остальное, как говорится… — Он умолк и развел руками.

Некоторое время Иен Мак-Дейрмид просидел, с лукавой улыбкой глядя на Лайзу. Потом спросил:

— Вы тоже из юристов, юная леди?

— Я изучаю право в университете.

— Стало быть, о трастовых фондах кое-что знаете?

— Только то, о чем нам рассказывали в курсе корпоративного права. То есть не многое.

— Тогда я вернусь немного назад. Роджер ван Бларикум и его мать были ужасными людьми. А вот Диану и ее отца, напротив, отличала глубокая, неискоренимая порядочность. Старый мистер ван Бларикум получил юридическое образование. Он не практиковал, но читал курс в Колумбийском университете и даже написал монографию. Зная, что меня интересуют самые разные вещи, он нередко читал мне целые лекции о том, что представлялось интересным ему самому. В результате я неплохо продвинулся, хоть на это и ушел далеко не один год, в знании законов.

Что и возвращает меня к теме трастовых фондов. Когда человек является бенефициарием трастового фонда, то есть получает от него доход, он, как вам наверняка известно, не имеет возможности трогать деньги, этот фонд образующие. И завещать их кому-либо после своей смерти не может тоже, поскольку они, строго говоря, ему не принадлежат. В случае Дианы после ее смерти могло произойти одно из двух. Если бы у нее имелось то, что юристы именуют «прямым потомством»…

— То есть родные дети, — сказала Лайза. — Не приемные.

— Вот именно. Если бы у нее имелись родные дети, они автоматически стали бы после ее кончины бенефициариями фонда. Если бы, с другой стороны, детей у нее не было, фонд ликвидировался и все содержавшиеся в нем средства, никуда не вложенные, передавались бы тем наследникам, которых она указала в своем завещании.

— Постойте-ка, — прервал его я, — вы хотите сказать, что запомнили все это, подслушав десятки лет назад несколько разговоров?

— Не совсем так. Как вы, возможно, знаете, некоторое время назад Роджер ван Бларикум уволил меня. Непосредственная причина моей внезапной отставки состояла в следующем: Роджер поймал меня на том, что я сую нос в его дела.

— Каким образом?

— Как старший слуга дома, я взял себе за правило знакомиться со всеми сторонами семейного бизнеса ван Бларикумов. Несколько лет назад Роджер, у которого довольно дорогостоящие увлечения, попытался подобраться к средствам собственного трастового фонда и затеял ради этого судебный процесс. Могу добавить, что его фонд — это, по сути дела, двойник фонда Дианы. Так вот, в качестве главного слуги я обладал полным доступом ко всей касающейся этого процесса переписке Роджера с его адвокатами. И как-то раз, в прошлом году, Роджер застал меня в своем кабинете за фотокопированием кое-каких резюме, на чем моя шестидесятилетняя служба в семействе ван Бларикумов и закончилась.

— Но какое отношение все это имеет к Майлзу? — спросил я. — Насколько я понимаю, в трастовый фонд были вложены не такие уж и внушительные суммы.

Старик приподнял бровь:

— Откуда вам это известно?

— От Майлза.

— Ну так Майлз ошибается. Доход от фонда весьма и весьма невелик, это верно. Но если вы давно не интересовались финансовыми новостями, могу вам сообщить, что рынок ценных бумаг в последние сорок лет чувствовал себя очень недурно. И это серьезнейшим образом сказалось на всех трастовых фондах.

— То есть получается, что в случае смерти Дианы он, единственный ее наследник, получает…

— Давайте выразимся так: основной капитал фонда образует сумму более чем внушительную.

Старик достал из кармана «зиппо» и, не спуская с меня веселого, изучающего взгляда, раскурил трубку.

— Из лукавства, написанного на вашем лице, — произнес я, — следует, что вы мне чего-то недорассказали.

— Напротив, я рассказал вам все.

Я насупился:

— Если у Дианы нет родных детей, наследником является Майлз. Все просто. А детей у них не было, мистер Мак-Дейрмид.

— Как мне помнится, я сказал вам следующее: в 1969 году Диане сообщили, что рожденный ею ребенок умер. — Мак-Дейрмид выдохнул облако дыма. — На самом деле он выжил и вообще оказался здоровым как конь. Мальчик. Семья отдала его на воспитание. Спустя несколько лет Роджер ван Бларикум проговорился, что намеренно создал некоторые бюрократические препоны, не позволявшие усыновить этого ребенка еще в младенчестве. В результате мальчик провел не один год в жалком сиротском приюте штата Юта. Потом он переходил из одной приемной семьи в другую, их было десять или пятнадцать, пока его, наконец, не усыновил фермер, оказавшийся приверженцем жесткой дисциплины.

Лайза смотрела на него во все глаза.

— Но почему Роджер не объявил об этом открыто? — наконец спросила она.

Мак-Дейрмид улыбнулся:

— Вы, я полагаю, шутите. Во-первых, Роджер не из тех, кто проветривает свое грязное белье у всех на виду. К тому же, если он до начала процесса объявит, что ребенок Дианы и Майлза жив, Майлз может заявить, что давно знает об этом. А это устранит видимый мотив убийства Дианы. С другой стороны, если Майлз выигрывает процесс, мистер ван Бларикум все еще сохраняет возможность не подпустить его к наследству.

— Ну и мерзавец! — сказала Лайза.

— Так вы думаете, что Майлз охотился за ее деньгами? — спросил я.

— У богачей, когда речь заходит об отношении других людей к деньгам, нередко возникает расстройство зрения. Любому дураку было видно, что о деньгах Дианы Майлз никогда и не думал. На мой взгляд, он был простым человеком, хотевшим от жизни только двух вещей: возможности писать и получать за это вознаграждение и возможности прожить всю жизнь с Дианой. Он ее попросту боготворил.

Мак-Дейрмид выбил трубку о ладонь и ссыпал пепел с угольками на землю.

— А Майлзу когда-нибудь говорили о том, что его сын жив?

— Думаю, нет. При рождении ребенка отцовство Майлза не было ни задокументировано, ни признано — просто для того, чтобы лишить его права распоряжаться судьбой сына.

— Итак, ребенок, — сказал я. — Вам известно его имя?

— Нет. Мистер ван Бларикум никогда его мне не называл. — Мак-Дейрмид печально покачал головой. — Бедный маленький сукин сын. Бедный, бедный маленький сукин сын.

Глава 6

Мы с Лайзой ехали на такси в аэропорт, беседуя дорогой о нашем деле.

— Предположим, только предположим, что Майлз жену не убивал, — сказала Лайза. — Но зачем он состряпал невероятную историю об убившем ее таинственном взломщике? Единственный логичный ответ — если считать, что он не виновен, — таков: Майлз выгораживает своего сына.

— Возможно. Однако, по словам Мак-Дейрмида, о том, что ребенок выжил, ему не сказали.

— А что, если он как-то узнал об этом? Может быть, сын сам с ним связался.

— Хорошо, Лайза, давай рассмотрим такой деликатный вопрос: что следует делать, когда твой клиент высказывает пожелания, которые явно идут вразрез с его правовыми интересами? Допустим, я заявляюсь в тюрьму и весело сообщаю Майлзу: «Ну так вот, мы считаем, что у вас есть сын и вы знаете о его существовании. И вам известно, что, в силу устава трастового фонда Дианы, ваш предположительный денежный мотив можно попросту выбросить в форточку. А теперь скажите, Майлз, это ваш сын убил ее?» Майлз может, конечно, признаться, что он покрывает своего ребенка. Однако я думаю, что он скажет мне следующее: «Насколько известно мне, Чарли, мой сын мертв. Жену убил таинственный незнакомец, и я не желаю, чтобы вы тратили время на расследование, связанное с моим предполагаемым сыном, который скончался тридцать лет назад». После чего я буду этически обязанным следовать его указаниям.

— Но ты также этически обязан сказать ему об этом, — ответила Лайза. — Разве нет?

— До тех пор пока Майлзу неизвестно, что мы знаем о существовании его сына, он не может потребовать, чтобы мы отказались от этой линии расследования. И такой подход этически оправдан, поскольку единственное свидетельство существования сына — это слова старика, который мог знать то, о чем он говорил, а мог и не знать. Так что сейчас мы просто занимаемся тем, что собираем факты, которые имеют отношение к делу. А когда у тебя появятся какие-то результаты — если они появятся, — я сообщу клиенту о имеющемся у него выборе.

Лайза вгляделась в меня с каким-то странным выражением:

— Ты выглядишь страшно довольным собой, папа.

Я ухмыльнулся:

— И знаешь, что особенно смешно? Я действительно собой доволен.

А следом, уже серьезно, я сказал:

— Однако все это означает, что, когда мы вернемся домой, дел у тебя будет невпроворот.

Два дня, прошедших после нашего возвращения в Пикерэл-Пойнт, Лайза потратила на какие-то дела, о которых ничего мне не говорила. Она заняла свободный кабинет моего офиса, поставила в его углу стол, телефон и сидела там за закрытой дверью. А под конец второго дня, войдя в мой кабинет, объявила:

— Нашла!

— Кого?

— Сына Майлза и Дианы.

Я разулыбался:

— И как тебе это удалось?

— Звонила по телефону, и звонила очень много. Сначала в нью-йоркское Управление актов гражданского состояния — назвалась врачом «скорой помощи» и сказала, что мне необходимо найти настоящих родителей поступившего к намнеизвестного, который был в свое время усыновлен другими людьми. Сказала, что, если в течение восемнадцати часов он не получит порцию некоей невразумительной аминокислоты, а это требует переливания крови его ближайшего родственника, ему конец. И сказала, что его жена пригрозила в случае смерти подать на меня в суд, а заодно и на тех бюрократов, которые откажут мне в помощи. И передо мной тут же расступились воды Красного моря. Только после того, как женщина, с которой я разговаривала, сообщила мне его имя, до нее дошло: «Минутку. Если он вам неизвестен, как же вы можете знать его жену?»

Я рассмеялся.

— Выяснилось, что при рождении он был назван Безымянным ван Бларикумом.

— Безымянным? Господи, похоже, ван Бларикумы, когда он родился, и впрямь спятили.

— Похоже. Затем я позвонила в нью-йоркское Управление социального обеспечения и назвалась копом из полицейского управления Пикерэл-Пойнт. Сказала, что следствию срочно требуются сведения о судьбе Безымянного ван Бларикума, и сотрудник УСС мне эти сведения дал. Согласно архивным записям, его сначала переименовали в Дэвида ван Бларикума, а когда в возрасте двенадцати лет он был усыновлен, то в Отто Герда Хойзенфелтера. Я позвонила Хойзенфелтерам в округ Клинтон, штат Нью-Йорк. И они сказали, что не видели его уже пять лет. С тех пор, как он — заметь — в последний раз вышел из тюрьмы.

У меня поползли вверх брови:

— Без шуток? А где он отбывал срок?

— Похоже, он проводил в тюрьме больше времени, чем на свободе. Сидел за нанесение побоев в тюрьме округа Клинтон, потом в «Рикерс-Айленд», потом в тюрьме округа Волузия, штат Флорида. Потом в исправительном заведении города Колумбия, штат Южная Каролина, — за физическое насилие при отягчающих обстоятельствах. Это было в 92-м. А дальше пусто. Я снова позвонила в штат Нью-Йорк, Хойзенфелтерам: «В чем дело? Вы сказали, что он вышел из тюрьмы пять лет назад, но никаких документов на этот счет я найти не могу». Теперь прямая цитата из Хойзенфелтера: «Этот сукин сын ненавидит нас до того, что сменил имя». Я спрашиваю: «На какое?» Он отвечает: «А на черта мне это знать?» Я начала искать документы о смене имени. В Нью-Йорке пусто. Во Флориде пусто. В Южной Каролине — есть. Стала проверять его новое имя. И пожалуйста — еще один срок, на сей раз за нападение на полицейского. Догадайся, где он сидел?

— Понятия не имею.

— В исправительном заведении города Джексон — здесь, в добром старом штате Мичиган. Преступление было совершено в городе Гранд-Рапидс. Избил свою жертву буром.

У меня округлились глаза:

— То есть дубинкой ему размахивать не впервой, так?

— Ага. И когда он, по-твоему, вышел?

— Говори.

— За три месяца до убийства Дианы Дэйн.

Я откинулся на спинку кресла и спросил:

— Какое имя он теперь носит?

Она бросила на стол большой блокнот. В центре страницы крупным, неряшливым почерком Лайзы было написано: «Блэр Дэйн».

— Дэйн, вот как? — сказал я, подняв взгляд на Лайзу. — То есть, если во время процесса мы постараемся представить его настоящим убийцей, сказать в свою защиту: «Господи, да я отродясь ни про каких Майлза и Диану Дэйн не слышал» — он не сможет.

Лайза улыбнулась во весь рот.

— Отличная работа, малыш, — сказал я. — Потрясающая. Теперь нам осталось только найти его.

На это у нее ушло еще три дня, по истечении которых Лайза, улыбаясь, вошла в мой кабинет:

— Получилось!

Мы немедля поехали туда, где, как полагала Лайза, сможем найти Блэра Дэйна, — в место, которое находилось в часе езды от Пикерэл-Пойнт на север, в фермерской глуши. И наконец, перевалив через невысокий холм, увидели посреди огромного поля большой, некрашеный, похожий на склад дом, сложенный из шлакоблоков. Окон у дома, похоже, не было, а дверь имелась только одна.

— Это что же, секта какая-то? — поинтересовался я.

— Трудно сказать, — ответила Лайза. — Они называют себя «Возрожденные братья Христовы». Все до одного мужчины, за исключением их начальницы, сестры Беатрисы. Она была католической монахиней, но покинула орден после какого-то скандала.

Я остановил машину, мы вышли из нее, постучались в дверь. Спустя недолгое время ее отворил мужчина в бесформенной одежде из коричневатой ткани домашней выделки. Мужчина был примерно моего возраста — под пятьдесят, с пронзительными синими глазами, седой, с короткой седой же бородкой. На груди у него красовалось большое ожерелье — крест, сделанный из скрепленных сваркой подковных гвоздей, — ноги босые.

— С добрым утром, — весело произнес я. — Мое имя Чарли Слоун, а это моя дочь Лайза. Мы ищем Блэра Дэйна.

— А я Джек, — приятно улыбнувшись, сказал мужчина. — Мы вас ждали.

Голос у него был мягкий, но в то же время властный. Он впустил нас в вестибюль со стенами из некрашеных бетонных плит.

— Будьте добры, снимите обувь. Сестра Беатриса готова уделить вам десять минут.

— Но мы приехали, чтобы повидаться с Блэром Дэйном, — сказал я.

— Разуйтесь, пожалуйста, — повторил он. Дружелюбно, но твердо.

С волками жить… Мы разулись, сунули обувь в большую деревянную стойку, набитую одинаковыми рабочими башмаками.

— Вот сюда, — сказал мужчина, поворачивая к лестнице из голых бетонных блоков.

Наверху обнаружилось просторное, смахивающее на барак помещение — без потолка, с балками, подпирающими крышу из гофрированной стали. Весь его пол покрывала большая соломенная циновка, какие встречаются в японских домах. На дальнем конце циновки сидела, скрестив ноги и читая книгу, маленькая женщина с седыми волосами. Когда мы приблизились к ней, она подняла на нас взгляд и сказала:

— Спасибо, Джек.

Джек, не промолвив ни слова, ушел вниз по лестнице.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — указала она на пол перед собой.

Лицо женщины покрывали морщины, ей можно было дать от шестидесяти пяти до восьмидесяти лет. Спокойные зеленые глаза, обрезанные «под горшок» волосы, одежда из того же серого домотканого полотна, что и у Джека.

Я, покряхтывая, опустился на пол.

Старуха едва приметно улыбнулась:

— Итак, вы приехали сюда по поводу сына Майлза Дэйна.

Я удивленно приподнял брови.

— Мы можем представляться вам, мистер Слоун, религиозными фанатиками, однако это не значит, что мы не читаем газет.

— Нет, меня удивила ваша осведомленность о том, что он — сын Майлза Дэйна. Как вы об этом узнали?

— Он сам сказал мне, когда пришел, чтобы поселиться здесь.

— А. Ну ладно, я не хочу отнимать у вас время, просто скажите мне, как найти Блэра.

Маленькая женщина бодро кивнула:

— Понятно. К сожалению, это невозможно.

— При всем уважении к вам, сестра, — сказал я, — это решать не вам.

— Совершенно верно. Я просто сообщила вам пожелание Блэра.

— Где он? — резко спросил я.

— Боюсь, я из тех чокнутых старух, которых очень трудно запугать. — Сестра Беатриса усмехнулась. — Позвольте рассказать вам немного о нашей общине. Когда я еще была служительницей церкви, мне приходилось работать в тюрьмах. И я заметила, что в жизни большинства встречающихся там молодых людей недостает дисциплины. Нет, дисциплина в тюрьмах существует, однако она основана на угрозе и наказании. Здесь же мы находим дисциплину в учении Иисуса Христа.

— Замечательно.

— Сарказм вам нисколько не поможет, мистер Слоун. — С лица у нее впервые сошла улыбка. Яркие зеленые глаза стали очень холодными. — Чтобы войти в нашу общину, нужно от многого отказаться. Насколько я понимаю, вы бывший алкоголик, мистер Слоун.

— Откуда вам это известно?

— Пожалуйста, мистер Слоун, будьте внимательнее. Я уже сказала вам, что читаю газеты. Чтобы избавиться от алкоголизма, вам пришлось сделать выбор — отказаться от определенных предлагаемых миром искушений. Надо полагать, в вашей личности присутствуют черты, которые позволили вам добиться успеха. Большинство этих мальчиков, — она обвела рукой ряд пустых коек, — такими чертами не обладают. Им, для того чтобы отречься от мира, требуется пастырь. Я и есть этот пастырь. Я не делаю выбор за них. Я просто предоставляю им подобие стада, в котором они могут жить, оставаясь защищенными — по существу, от самих себя.

— То есть вы защищаете Блэра от него самого?

— Блэр не глупец. Он осознал свои изъяны и пришел сюда, чтобы избавиться от них. А если избавиться от них не удастся, он останется здесь до самой смерти.

— Все это просто смешно, — сказал я. — Я пытаюсь уберечь невиновного человека от тюрьмы, в которую он может попасть по ложному обвинению. И считаю, что Блэр способен помочь мне в этом.

— Нет, мистер Слоун. На самом деле вы хотите предъявить присяжным правдоподобного альтернативного обвиняемого. Вы хотите унизить его, и я вам этого не позволю.

— Ага. То есть выбор все-таки делаете вы, а не он.

— В конечном счете не важно, кто его делает. Если Блэр возвратится в мир, то снова потеряет душу, и это так же верно, как то, что я сижу перед вами.

— Я могу вызвать его в суд повесткой.

Ее холодные зеленые глаза заглянули в мои:

— А я могу его спрятать.

— И сесть за это в тюрьму.

Она улыбнулась во весь рот:

— Оглянитесь вокруг, мистер Слоун. Я живу в доме из шлакоблоков, у меня нет ни семьи, ни уединения, ни маленьких радостей. И живу я здесь тринадцать лет. Вы действительно думаете, что перспектива провести несколько недель в кутузке способна меня напугать?

Понимая, что продвинуться мне никуда не удается, я решил сменить тактику и сказал:

— Простите, сестра. Мне не следовало давить на вас. Не могли бы вы по крайней мере рассказать о том, какое впечатление производит на вас Блэр. Что он за человек?

— Такой же, как большинство живущих здесь, — неблагополучный. Вырос без любви, в гнетущей обстановке. С трудом верит людям. Легко впадает в ярость. Но также очень умен и очень хорошо умеет выражать свои мысли — он знает себя лучше, чем большинство ваших головорезов.

Впервые за все это время заговорила Лайза:

— Как вы считаете, это он убил свою мать?

Сестра Беатриса покачала головой:

— Совершенно исключено.

— У нас есть очень убедительные доказательства того, что в ночь убийства он был в доме. Если Блэр не убийца, почему бы ему не пойти в полицию и не рассказать, что он там видел?

С секунду сестра Беатриса изучающе смотрела на мою дочь.

— Скажу вам совсем просто: этого не будет.

— У него имеется черный «линкольн», модель шестидесятых? — спросила Лайза.

Сестра Беатриса еще раз окинула ее изучающим взглядом:

— У меня есть старый «Континенталь». Временами я одалживаю эту машину Блэру.

— Ее задние дверцы открываются назад?

— По-моему, мы полностью прояснили наши с вами позиции, нет? — Старуха опустила взгляд на книгу, которую читала перед нашим приходом, и зашевелила губами.

— Сестра…

Продолжая глядеть в книгу, она сказала:

— Если я, подняв взгляд, увижу, что вы еще здесь, то попрошу моих мальчиков выставить вас. Подобное удовольствие выпадает им не часто, и они стараются выжать из него все до последней капли.

В машину мы вернулись с рекордной скоростью.

Нет, наверное, ничего печальнее и мрачнее, чем тюрьма в канун Рождества. Каждая ее стальная дверь с шелушащейся серой краской, каждая ржавая решетка, каждый неряшливый сварочный шов, каждый стык строительных блоков, из которого торчат клочья уплотнителя, каждая бетонная плита усиливают ощущение безнадежности и позора.

В канун Рождества настало время, когда я уже не мог больше уклоняться от разговора с Майлзом о его сыне.

Охранник попросил меня отнести Майлзу ужин и вручил поднос с пластмассовой столовой утварью и едой.

Так что, пока мы разговаривали с ним в комнатке для допросов, Майлз ел, доставая пластмассовой вилкой из пластмассовой коробочки куски индейки под соусом, картофельное пюре и салат.

Отпустив несколько вялых шуточек, я наконец сказал:

— Послушайте, существует одно обстоятельство. Мы знаем о Блэре.

Майлз взглянул на меня поверх своего безрадостного ужина.

— Я не хочу, чтобы его втягивали в это.

— Майлз, Стэш будет доказывать, что вы убили Диану ради ее денег. Если нам удастся доказать, что вы знали о существовании Блэра, этот мотив вылетит в окно. Более того, я уверен, что в ночь убийства Блэр был в вашем доме.

Майлз скривился:

— Вот видите, этого я и хочу избежать. Вы собираетесь сказать: «Эй, посмотрите, ребята. В ночь убийства в доме был склонный к насилию мешок с дерьмом. Он и есть настоящий убийца».

Я побарабанил пальцами по столу:

— Давно вам известно о Блэре?

— Всегда было известно, — ответил он. — Этот мерзавец, брат Дианы, Роджер, уже через несколько недель после рождения ребенка сказал мне, что на самом деле он жив. Я мог попытаться предъявить права на него, но знал, если я это сделаю, Дианы мне не видать. Ей было всего девятнадцать лет. Мысль о том, что придется отказаться от всего — от семьи, от денег, от прежней жизни, — была слишком страшна для нее. Я обменял сына на Диану.

Майлз вытер один глаз ладонью, оставив на лбу мазок подливки.

— Это он, Майлз? Он убил Диану?

— Ответственность за то, что случилось с несчастным мальчиком, лежит на мне.

— Я задаю вам вопрос. Это Блэр Дэйн убил вашу жену?

Майлз снова принялся за еду, по щекам его катились слезы. В конце концов он сказал:

— Делайте то, что считаете нужным, Чарли. Но если вы хоть в чем-нибудь обвините моего сына в зале суда, я уволю вас, не сходя с места. А теперь идите, — он потыкал вилкой в пюре, — я пытаюсь получить удовольствие от рождественского ужина.

Глава 7

— Все мы хорошо знаем, кто такой Чарли Слоун.

Стэш Олески повел в мою сторону двумя пальцами. Подбор присяжных завершился, зал суда был под завязку набит репортерами. А от задней его стены на нас взирало всевидящее око — камера канала «Суд ТВ».

— Чарли Слоун, — продолжал государственный обвинитель округа Керри, — это самый, вне всяких сомнений, известный адвокат нашего маленького округа. Однако я должен сказать вам с самого начала: здесь судят не Чарли Слоуна, и потому я не стану распространяться перед вами о его репутации, о его тактике или о категории людей, которых он защищал прежде. И уж определенно о его хорошо известных и прискорбных личных проблемах.

Ну да, все верно, подумал я. Хотя именно этим ты сейчас и занимаешься. Однако протестовать смысла не было. Вступительная речь — это не тот случай, в котором стоит апеллировать к худшим сторонам натуры присяжных.

— Нет, друзья, — говорил между тем обвинитель. — Единственная причина, по которой я вообще упомянул Чарли Слоуна, такова: я собираюсь ознакомить вас с неоспоримыми фактами, которые полицейские Пикерэл-Пойнт собрали, появившись в ночь на двадцать первое октября прошлого года в доме номер двести двадцать один по бульвару Риверсайд. Из свидетельских показаний вы узнаете, что первым, кого увидела офицер полиции, прибывшая на место убийства Дианы Дэйн, был Чарли Слоун. Кроме того, обвинение докажет, что кто-то снял определенное оружие со стены запертой комнаты, в которой Майлз Дэйн хранил огромную коллекцию ножей, кинжалов, самурайских мечей и иных зловещих орудий, и что сделавший это человек забил жену Майлза Дэйна, Диану, до смерти.

Вы также узнаете из этих показаний, что, обнаружив тело своей жены, обвиняемый, прежде чем позвонить хоть кому-то, мешкал значительное количество времени. А когда мистер Дэйн все же надумал сделать телефонный звонок — единственный, могу добавить, телефонный звонок, — тут Стэш Олески поднял перед собой палец и вперился в него обвиняющим взором, — куда он позвонил? В «скорую помощь»? Нет. В полицию? Нет. В службу «девять-один-один»? Нет, друзья мои. Он позвонил Чарли Слоуну, своему адвокату.

После этого обвинитель довольно долгое время молча простоял посреди зала, глубоко засунув руку в карман и глядя на присяжных.

— Убийство? — наконец произнес он. — Минуточку. Не просто убийство. Убийство первой степени. Преднамеренное убийство. Думаю, рассмотрев целую гору улик и свидетельств, вы со мной согласитесь. Тем более, что мы предъявим вам заранее написанный план, настоящую исповедь, а по сути дела — подробную дорожную карту этого преступления.

Стэш Олески поднял перед собой книгу в глянцевой ярко-красной бумажной обложке.

— Здесь содержится все. Мы включили в число улик подлинные слова самого обвиняемого, и, поверьте мне, когда вы их услышите, в ваших жилах застынет кровь.

Он бросил книгу на ближайший к нему стол и наставил указательный палец на Майлза Дэйна:

— Преднамеренное, друзья мои. Убийство первой степени. Мистер Дэйн виновен, виновен и еще раз виновен. Пусть улики говорят сами за себя.

— Браво! — с энтузиазмом воскликнул я и трижды неторопливо хлопнул в ладоши. — Какой все-таки отважный и скромный человек состоит у нас в государственных обвинителях.

И я, широко улыбаясь, подошел поближе к присяжным.

— Разве это не проявление отваги? Мистер Олески даже не собирается доказывать вину моего клиента. Он собирается позволить уликам говорить за себя. — И я послал государственному обвинителю самую грустную, какую мне только удалось изобразить, улыбку. — Вы, я полагаю, заметили, что в своем довольно коротком вступительном слове мистер Олески рассказал вам об этих уликах не так уж и много, верно? О, разумеется, он поведал вам о том, насколько ужасно преступление, которое мы здесь рассматриваем. Но, боже ты мой, когда речь пошла о самой сути дела, он сказал всего лишь, что у него имеется… Как это он выразился? Гора улик? Оказавшись перед необходимостью провести линию, которая связала бы моего клиента с совершением преступления, мистер Олески попросту лишился слов, не правда ли?

Я смерил его неприязненным взглядом.

— Впрочем, в одном мистеру Олески нельзя не отдать должного. Он и его огромная армия оплачиваемых нашим штатом подчиненных действительно сложили целую гору. Гору извращенных фактов. Гору полуправд. Гору инсинуаций. Гору вранья. Да, вот слово, которое полностью характеризует обвинения, выдвинутые мистером Олески против Майлза Дэйна.

Я пересек зал, снял со стола обвинения книжку и помахал ею в воздухе, показывая присяжным устрашающую обложку, на которой мужчина театрально заносил изогнутую черную палку над головой грудастой девицы.

— Вымысел, фикция! — Я хлопнул книжкой об стол. — Так что, когда вы будете слушать свидетельские показания и рассматривать эту огромную гору так называемых улик, не забудьте задать себе один-единственный вопрос: факт или фикция? Факт или фикция?

О да, вы получите от государственного обвинителя множество обрывков информации, которые он будет именовать фактами. Однако это не более чем фикция. Под конец этого процесса мы покажем вам, что ту же самую кучу улик можно сложить таким образом, что перед нами предстанет история, целиком и полностью отличная от той, какую собирается поведать вам мистер Олески.

Я вернулся к столу защиты, встал рядом с моим клиентом. Он смотрел прямо перед собой, а я положил ему на плечи ладони.

— Между историей мистера Олески и нашей будет существовать одно маленькое отличие. А именно: наша история не будет фикцией. Она будет правдой.

Настал черед свидетелей, и Стэш вызвал Шанталь Денкерберг. Сегодня она более чем когда-либо походила на выпускницу католической школы: прямая спина, коротко и аккуратно подстриженные волосы, синий костюм, белая накрахмаленная хлопковая блузка, скромные синие туфли.

— Детектив Денкерберг, — начал обвинитель, — не могли бы вы рассказать нам об утре двадцать первого октября прошлого года?

— В семь часов утра на мой пейджер поступило от диспетчера сообщение о том, что в доме номер двести двадцать один по бульвару Риверсайд произошла насильственная смерть, — твердо и громко сообщила она. — Я поехала на место преступления, где меня встретил старший из охранявших его офицеров, сержант Дэйл Борден. Он сообщил, что, судя по увиденному, жертву забили до смерти.

— С кем вы разговаривали после него?

— С Чарли Слоуном. Мистер Слоун сказал, что он адвокат и представляет мужа жертвы, мистера Майлза Дэйна. Мистер Слоун сообщил также, что, по словам мистера Дэйна, убийцей был, судя по всему, грабитель, который, совершив это преступление, сбежал, выпрыгнув из окна. И добавил, что мистер Дэйн не в себе и дать показания сможет лишь позже утром.

— Вам часто случается сталкиваться на месте преступления с адвокатами?

— Практически никогда. По моему опыту, люди ни в чем не повинные не звонят адвокатам через минуту после совершения преступления.

Я вскочил:

— Протестую! Это самое неточное и предвзятое заявление, какое я слышал за двадцать лет практики! Защита заявляет о нарушении норм ведения процесса!

Судья Ивола мрачно уставился на меня:

— Забудьте о нарушениях норм ведения процесса, мистер Слоун. Их здесь нет и не будет. Однако протест ваш я поддерживаю. Детектив Денкерберг, будьте добры держать ваши мнения при себе.

Стэш продолжил:

— Что вы сделали потом?

— Обошла дом снаружи. И увидела, что на втором этаже открыто окно. В то время у меня не имелось причин сомневаться в сценарии, который изложил мистер Слоун, — «грабитель убил миссис Дэйн и выпрыгнул в окно». Поэтому я сильно удивилась, когда самый тщательный осмотр не позволил мне обнаружить под окном никаких отпечатков ног. Всякий, кто прыгает из окна, почти наверняка оставляет следы там, где приземляется.

Дальше она рассказала о том, как осматривала дом.

— Расскажите о вашем первом впечатлении от тела.

В первый раз за это время Денкерберг позволила себе показать, какие чувства она испытывает. Направив на Майлза Дэйна горящий взгляд, Денкерберг сказала:

— Ужасное насилие. За время моей карьеры мне приходилось сотни раз иметь дело с убийствами и нападениями на людей, но худшего избиения я до той поры не видела.

И она подробно рассказала, где и как лежала Диана Дэйн, описала состояние комнаты, упомянула об отсутствии следов борьбы, о брызгах крови на стенах и потолке.

— Так вам все же удалось побеседовать с мистером Дэйном?

— Да, в конце концов мистер Слоун все-таки подошел ко мне и сказал, что мистер Дэйн готов к разговору со мной.

Я встал, воздев к небесам руки:

— Ваша честь! Прошу вас! Этот суд рассматривает не мою особу, а вопрос о виновности или невиновности мистера Дэйна.

Судья Ивола, возведя брови, повернулся к детективу Денкерберг.

— Вы же опытный свидетель, детектив, — елейно произнес он. — Если вам угодно исподволь переходить на личности, делайте это в другом месте. Не в суде.

Стэш Олески, не желавший, чтобы я нарушил ход допроса, мгновенно спросил:

— Оставляя в стороне манеру, в которой появился мистер Слоун, что произошло дальше, детектив?

— Мистер Слоун провел меня к кабинету мистера Дэйна. Я начала задавать мистеру Дэйну вопросы о событиях прошедшей ночи. Мистер Дэйн сказал, что он обычно работает с полуночи до четырех утра. Затем сообщил, что где-то около трех пятнадцати или трех тридцати утра он услышал в доме шум, подозрительные звуки, которые заставили его покинуть кабинет. По его словам, поднявшись наверх, он увидел мужчину, бегущего по коридору, в который выходит дверь спальни миссис Дэйн. Мистер Дэйн сказал, что погнался за этим мужчиной и тот забежал в гостевую спальню. Приближаясь к ней, мистер Дэйн услышал громкий звон разбиваемого стекла. Когда же он вошел в спальню, та оказалась пустой, а окно ее разбитым. Выглянув в окно, мистер Дэйн увидел — насколько я помню, он произнес именно такие слова — «мужскую фигуру», пересекавшую лужайку.

— Хорошо, давайте теперь обратимся к поведению мистера Дэйна. Присутствовало ли в этом поведении что-либо, показавшееся вам достойным особого внимания?

— Он произвел на меня впечатление агрессивного, не желающего помогать полиции человека. Мой опыт следовательской работы говорит мне, что родные жертвы обычно видят в полицейских союзников, а не врагов.

— Вам, опытному следователю, показалось что-либо существенным в поведении мистера Слоуна?

Я вздохнул — достаточно громко, чтобы меня услышали присяжные.

— Да, — ответила детектив Денкерберг. — Он прервал допрос под явно надуманным предлогом. Изобразил приступ кашля, чтобы отослать меня за стаканом воды. Когда я вернулась, дверь кабинета оказалась запертой. О чем за ней говорили, я не слышала, однако могу сказать, что мне пришлось довольно долго простоять в коридоре, ожидая, когда мистер Слоун завершит разговор со своим клиентом.

— Как вы — в качестве следователя — оценили этот долгий разговор?

Ответ Денкерберг вполне отвечал обстоятельствам, в которых он давался. Ей вовсе не хотелось создавать повод для апелляции, а Стэшу тем более.

— Сам по себе такой разговор не стоил бы внимания. Однако если взять ситуацию в целом — отсутствие отпечатков ног под разбитым окном, тот факт, что мистер Дэйн не потрудился позвонить в полицию или в «скорую помощь»… В общем, все это заставило меня насторожиться. Что касается притворства и общего поведения мистера Слоуна… Короче говоря, мне представлялось, что, если сложить все это вместе, получится портрет свидетеля, не до конца откровенного.

Ответ Стэшу явно понравился. Он снова взял со стола книжку в яркой обложке:

— Детектив, вы читали эту книгу?

— Да. Она называется «Как я убил жену и вышел сухим из воды».

По залу суда пронесся шумок.

— Когда эта книга впервые привлекла ваше внимание?

— Вскоре после убийства миссис Дэйн неизвестное лицо прислало старый экземпляр этой книги в полицейский участок. Тогда я ее и прочитала.

— Вы сочли, что она имеет отношение к проводимому вами расследованию?

— В определенном смысле — да. В книге рассказывается о человеке, который убивает жену, чтобы завладеть ее деньгами. В то время мы еще не обнаружили орудие убийства. Поэтому меня поразило то, что герой книги убивает жену бокеном, а после сваливает вину на другого персонажа, своего близкого друга. Для этого он подбрасывает орудие убийства в катер друга. Прочитав это, я подумала: «Ага!»

— А почему «ага», детектив?

— Потому что мистер Дэйн живет у реки. На расстоянии метров четырехсот от его дома проживают четверо или пятеро соседей, у которых прямо за их домами стоят катера. Поэтому я проехалась вдоль набережной, прося у соседей мистера Дэйна разрешения осмотреть их катера. Никто мне не отказал. Утром двадцать третьего октября я осмотрела катер, принадлежащий доктору и миссис Рой Беверли, которые проживают в доме номер двести тридцать три по бульвару Риверсайд. В носовом рундуке катера, предназначенном для хранения спасательных средств, я обнаружила комплект черной одежды и изогнутую дубинку из черного дерева — бокен, — все это было покрыто кровью.

— Как вы поступили, обнаружив эти вещи?

— Взяла их на хранение, зарегистрировала и герметично упаковала. Потом лично доставила все в Лэнсинг, в главную лабораторию криминалистики штата. Криминалисты провели сравнение ДНК. Согласно их отчету, ДНК крови, найденной на одежде, совпадала с ДНК Дианы Дэйн.

— А дубинку в криминальной лаборатории тоже исследовали?

Шанталь Денкерберг кивнула:

— Да. Бокен подвергли обработке парами цианоакрилатового эфира, что позволило обнаружить на его деревянной поверхности два непроявленных отпечатка пальцев.

— И что же, криминалистам удалось установить их совпадение с отпечатками какого-либо известного полиции человека?

— Да, удалось. Они совпали с отпечатками Майлза Дэйна.

— Что произошло потом?

— У меня имелось орудие убийства, имелся подозреваемый, отпечатки пальцев, покрытая кровью жертвы одежда подозреваемого. Я сочла все это достаточными основаниями для ареста. И потому, получив ордер, арестовала мистера Дэйна за убийство его жены.

Возможности провести перекрестный допрос детектива Денкерберг мне пришлось ожидать до следующего утра.

Большинство адвокатов норовят заново подстричься к столь важному дню процесса и надеть свой лучший костюм. Я — нет. Я иду путем противоположным, стараясь придать себе вид законченного неудачника. Мои противники любят изображать меня расчетливым, склонным к махинациям крючкотвором. Однако человека, который и галстук толком повязать не может, трудно заподозрить в особой изворотливости.

Отправляясь на перекрестный допрос Шанталь Денкерберг, я облачился в мой самый помятый синий костюм, галстук из синтетической ткани и пару двадцатилетних полуботинок со стоптанными каблуками.

Начал я так:

— Детектив Денкерберг, рассказывая о ваших заслугах и подготовке, вы забыли упомянуть, что являетесь президентом клуба моих поклонников, верно?

По залу суда прокатились смешки.

Денкерберг взглянула на судью:

— Это шутка. Я должна что-то ответить?

— Хорошо, сформулирую вопрос иначе, — сказал я. — Я вам не нравлюсь?

— Пожалуй, можно сказать и так.

Стэш Олески встал:

— Ваша честь, я возражаю против вопросов подобного рода. Мистер Слоун жаловался на то, что я обращаю этот процесс в суд над ним, а теперь сам позволяет себе намеки на неприязненное к нему отношение.

— Ваша честь, — произнес я, — я собираюсь показать, что неприязнь, которую испытывает ко мне мисс Денкерберг, с самого начала сказывалась на ходе проводимого ею расследования. Мой клиент имеет право на то, чтобы это было выяснено в ходе перекрестного допроса.

Судья Ивола поморщился:

— Я разрешаю вам задать несколько вопросов.

— Спасибо, — сказал я. — Мисс Денкерберг, вы что-нибудь знали обо мне до нашей встречи?

— Я о вас слышала.

— И слышали употреблявшееся в отношении меня слово «крючкотвор»?

Долгая пауза.

— Не могу сказать. Возможно.

— А об Энджел Харуэлл вам слышать приходилось?

— Разумеется. Несколько лет назад ее обвиняли в убийстве отца. Вы добились ее оправдания.

— Что еще вы слышали об этом деле?

— Многие считали, основываясь на фактах, которые всплыли в ходе суда, что она виновна.

— То есть можно сказать, что, увидев доброго старого Чарли Слоуна стоящим перед домом Майлза Дэйна, вы подумали нечто вроде: «Ага, это тот самый крючкотвор, который вытаскивает преступников».

Детектив поджала губы:

— Ну, это маловероятно.

— Мы здесь не пари заключаем, мисс Денкерберг. Я задаю вопросы, вы отвечаете — да или нет.

— А что вы хотите от меня услышать — что я считаю вас бессовестным адвокатом, который защищает повинных в преступлениях негодяев? — Она стиснула зубы, ее лицо покрылось красными пятнами. — Ладно, именно так я и думаю. И что же?

Отлично. Я посмотрел на присяжных, покачал головой, а потом досчитал про себя до десяти — нужно было, чтобы они как следует усвоили ее признание.

— Мисс Денкерберг, что говорит вам опыт: кто становится первым подозреваемым в случае убийства замужней женщины?

Детектив Денкерберг, похоже, немного успокоилась.

— Говоря статистически, когда замужнюю женщину обнаруживают убитой, наиболее вероятным убийцей оказывается ее муж.

— Что вы ощутили в то утро, увидев на полу спальни изуродованное тело Дианы Дэйн?

Денкерберг на миг задумалась.

— Желание исполнить свой долг и найти преступника.

Я недоуменно вытаращил глаза:

— Помилуйте! Вы же не робот. Я тоже видел несчастную. И могу сказать вам, что ощутил я. Гнев. Вы хотите уверить меня, что не почувствовали его?

Денкерберг чуть покраснела:

— Разумеется, почувствовала.

— Разве не верно то, что гнев отрицательно сказывается на способности человека к рациональному мышлению, заставляет его совершать поспешные, порой необдуманные поступки?

— Возможно, однако…

— А вы разгневались.

— Да, я разгневалась.

— Спасибо, — сардонически произнес я.

— Я тщательно и методично выстроила это дело. Каждая мельчайшая улика, какую я находила, недвусмысленно указывала на одного человека. На него, — указала она длинным пальцем на Майлза Дэйна. Теперь ее уже просто трясло.

Я, не отрывая глаз от ее пальца, неторопливо приблизился к скамье присяжных, потом перевел взгляд на них:

— Прошло несколько месяцев, а она все еще зла настолько, что ее трясет.

И, прежде чем Стэш успел опротестовать это замечание, я снова обратился к Денкерберг:

— Вы только что упомянули об уликах. Давайте на время займемся ими. Кто был с вами, когда вы обнаружили окровавленную одежду?

— Никого.

— Да что вы? — Я понимающе улыбнулся присяжным. — А когда вы проводили начальный осмотр земли под окном, из которого, по словам мистера Дэйна, выпрыгнул грабитель, с вами тоже никого не было?

— Да.

Я протянул ей фотографию:

— Вы можете сказать, что изображено на этом снимке, ранее обозначенном обвинением как вещественное доказательство номер одиннадцать?

— На нем изображен участок земли под разбитым окном.

— А вот это что такое, не скажете? — указал я на два углубления в земле.

— Это… э-э… это вмятины в почве.

Я принял озадаченный вид:

— Постойте-постойте-постойте. Ранее вы показали, что абсолютно никаких следов на земле под окном не нашли.

— Ну, естественно, чтобы получше все осмотреть, мне пришлось подойти поближе. При этом я оставила на земле два отпечатка.

— Какого размера обувь вы носите, мисс Денкерберг?

Некоторое время она молча смотрела на меня, затем:

— Двенадцатого.

Я удивился:

— Двенадцатого? Подумать только. Не хочу вас обидеть, но ступни у вас отнюдь не маленькие.

Она ответила мне разъяренным взглядом и чопорно произнесла:

— Я женщина рослая. Соответственно, и ступни у меня большие.

— Достаточно большие, чтобы перекрыть ими отпечатки мужских ног?

— Там не было отпечатков. И не было следов ног.

Я улыбнулся:

— Да, это вы уже говорили. Но согласитесь, если бы вы не нашли бокен с кровью и отпечатками пальцев моего клиента на нем, если бы не нашли покрытую кровью одежду моего клиента и если бы не определили, что никаких следов под окном нет, мистер Дэйн не сидел бы сегодня в зале суда, верно?

— Вопрос бессмысленный. Мы все это нашли.

— Не «мы», мисс Денкерберг. Вы. Вы нашли бокен. Вы нашли одежду. Вы осматривали землю под окном. И оставили на ней следы ваших ног.

— Я никогда и ни за что не стала бы фабриковать улики.

— Помилуйте, но ведь вы уже делали это, не так ли? В январе 1993 года, когда вы служили в отделе ограблений детройтской полиции, вас обвинили в том, что вы подбросили улику. Если вам требуется освежить память, у меня есть здесь соответствующие документы.

Денкерберг побагровела.

— Меня обвинил в этом торговец наркотиками, лживый подлец с полицейским досье длиной с его руку. И обвинение оказалось стопроцентно ложным.

— Вас обвинили… хотя вы были ни в чем не виноваты!

— Вот именно!

— Немного напоминает случай мистера Дэйна, вам не кажется? — Я возвратился к своему столу. — Мне больше не о чем разговаривать с этой женщиной.

Глава 8

— Обвинение вызывает доктора Эрнесто Рея.

Доктор Рей, патологоанатом округа, был маленьким изящным человечком, щеголеватость которого восполнялась мрачноватым выражением лица.

— Боюсь, я этого не выдержу, — прошептал мне Майлз.

Я сжал его руку:

— Держитесь.

Мы оба знали, что сейчас нам предстоит увидеть «графические свидетельства».

Проведя доктора Рея по утомительному списку его дипломов и званий, Стэш Олески сказал:

— Доктор Рей, я хочу показать вам документ, который стоит в списке вещественных доказательств обвинения под номером пятьдесят три. Вы можете сказать нам, сэр, что он собой представляет?

Доктор Рей, просмотрев стопку сшитых металлической скрепкой листов, которую вручил ему Стэш, ответил:

— Это отчет, составленный мной после проведения аутопсии Дианы ван Бларикум-Дэйн.

— Очень хорошо, доктор. Видите, там заложена одна страница? Вы не могли бы зачитать с нее абзац, озаглавленный «Выводы»?

— Да. «Основываясь на результатах исследования, я прихожу к выводу, что смерть Дианы ван Бларикум-Дэйн наступила вследствие ударов тупым предметом, которые повлекли за собой большую потерю крови и шок». Говоря непрофессиональным языком, ее избили так, что она истекала кровью, пока у нее не остановилось сердце.

Я взглянул на Майлза. Лицо его было бледным, напряженным.

Олески печально покивал.

— Доктор, давайте обратимся к третьей странице вашего отчета. Не могли бы вы сообщить нам о том, что обнаружили при исследовании тела? У меня имеется сильно увеличенный снимок схемы, которую вы включили в отчет, возможно, он вам поможет. Я буду рад установить его на пюпитр, находящийся рядом с вами.

— Да, это было бы очень кстати. Благодарю вас.

Доктор извлек из кармана самый большой из когда-либо виденных мной красный фломастер с пишущим стержнем шириной сантиметра в два с лишним.

Я глубоко вздохнул. Началось.

На схеме были изображены две женские фигуры — вид спереди и вид сзади, — а рядом с ними два женских же профиля.

Доктор Рей наставил на них фломастер.

— Исходя из характера ранений, я считаю, что первый удар Диана Дэйн получила вот сюда, в правый висок. Бах! — Рей мазнул фломастером по черной отметине на виске. — Продолговатая неглубокая вмятина позволяет говорить о том, что удар был нанесен длинным, узким предметом, таким, например, как палка.

Олески сказал:

— Проводя эту линию, вы произнесли «бах». Что вы думаете о силе этого удара?

— Его нанесли с очень большой силой. Череп — структура весьма крепкая. Чтобы пробить его палкой, нужен удар чрезвычайно сильный.

— Минутку, — сказал Стэш. — Не будем спешить. Я вижу, мистеру Слоуну не терпится внести возражение, заявить, что мы не знаем, была ли это палка или металлическая труба.

— Что ж, если вы обратитесь ко второй странице моего отчета, то увидите, что именно там, где был нанесен этот удар, я обнаружил на голове Дианы Дэйн нечто, охарактеризованное мной как «блестящие черные фрагменты». Несколько подобных же фрагментов было найдено и на других участках тела. А обратившись к странице четырнадцатой, вы увидите, что эти фрагменты удалось идентифицировать как щепки — габонского черного дерева.

— Очень хорошо. Продолжайте, пожалуйста.

— В общем и целом, произошло, по моему мнению, следующее. После первого удара миссис Дэйн, скорее всего, лишилась сознания. Затем убийца нанес еще несколько ударов по голове и по лицу. — На схеме появились новые ярко-красные линии. — Сюда, сюда, сюда, возможно, сюда. Переломы челюсти, носа, левой глазницы, разбито глазное яблоко.

Внезапно лицо доктора Рея стало сердитым.

— Это было варварским, бессмысленным избиением, которому не было конца.

Майлз, стиснув зубы, с каменным выражением смотрел на схему.

Если бы я мог ударить его так, чтобы он заплакал, клянусь, я это сделал бы. Но нет, Майлз выглядел холодным, как уснувшая рыба.

Доктор Рей с воодушевлением продолжал:

— Затем убийца начал наносить удары по телу. Переломы ребер, пробито легкое, разорвана селезенка, смята печень. Ах да! Вот здесь… разорвана бедренная артерия, — мазнул он красным по паху женской фигуры. — Для того чтобы разорвать эту артерию, требуется огромная сила. А гематома, сопровождающая такой разрыв, отсутствовала.

— Это существенно?

Брови Рея поползли вверх.

— Да, конечно. Очень существенно. Обычно, когда внутри тела разрывается артерия, сердце выбрасывает через разрыв кровь в окружающие ткани. В данном случае такого не произошло. А отсюда следует, что ко времени нанесения этого удара сердце Дианы Дэйн уже остановилось. Она была мертва, а убийца так и продолжал избивать ее.

— Как быстро она умерла, доктор?

— Трудно сказать. Я думаю, минимум через десять минут после того, как получила первый удар. Но не исключено, что и через полчаса.

Сидевший рядом со мной Майлз Дэйн даже не мигал.

— И последнее, — произнес Стэш Олески. — Удалось ли вам оценить время смерти Дианы Дэйн?

— Да, удалось. Наши лаборанты, занимающиеся обработкой останков, появились на месте преступления в четыре пятьдесят. Проведя стандартные расчеты момента наступления смерти, которые основываются на сопоставлении температуры тела с температурой окружающей среды, я пришел к выводу, что ко времени их появления Диана Дэйн была мертва уже от трех до пяти часов. — Он сделал многозначительную паузу. — То есть убийство произошло между полуночью и двумя часами ночи.

— Позвольте привлечь ваше внимание к протоколу допроса мистера Дэйна. В нем говорится: «Мистер Дэйн показал, что позвонил мистеру Слоуну примерно через десять минут после того, как обнаружил жену убитой, то есть около трех тридцати утра». Как это можно согласовать с полученными вами результатами?

— Никак.

Стэш Олески некоторое время помолчал, позволяя присяжным проникнуться важностью услышанного. И наконец сказал:

— Спасибо, доктор. По-моему, у меня все.

Судья Ивола с нескрываемым отвращением взглянул на меня:

— Мистер Слоун?

— Наш замечательный доктор проделал, как и всегда, скрупулезную работу, за что я обязан его поблагодарить. Всего один вопрос: вы произвели трепанацию черепа Дианы Дэйн, с тем чтобы извлечь и исследовать ее мозг?

— Нет.

Я удивленно приподнял брови:

— Но разве это не является стандартной процедурой?

Рей откинулся на спинку кресла и ответил несколько более тихим, чем прежде, голосом:

— Тут вопрос врачебного суждения. Такая трепанация сильно обезображивает лицо.

Я положил на стол перед ним толстую книгу:

— Вы узнаете эту книгу, доктор?

— Да. Это «Кранц и Кранц», стандартное руководство по методам аутопсии.

— Я заложил страницу двести семьдесят шесть. Вы не могли бы взглянуть на отмеченное мной место?

Доктор Рей торопливо открыл книгу:

— Здесь сказано, что трепанация черепа составляет стандартную часть аутопсии, особенно при наличии травмы головы. Однако далее следует список исключений, которые…

— Трепанация черепа составляет стандартную часть аутопсии. Однако вы ее не провели.

— Как я уже сказал, нет. Мое суждение состояло в том…

Суждение доктора меня не интересовало, поэтому я прервал его:

— Спасибо.

— Обвинение вызывает Роберта Гофа.

Роберт Гоф оказался худощавым энергичным блондином лет тридцати. На нем был бежевый костюм с четырьмя пуговицами на пиджаке — такие надевают, отправляясь в ночной клуб, профессиональные баскетболисты. Он расположился на свидетельском месте с таким видом, точно оно издавна принадлежало ему, — перспектива появления на телеэкранах всей страны его явно не пугала.

Стэш Олески сказал:

— Мистер Гоф, не могли бы вы рассказать нам о роде ваших занятий?

— Я старший редактор нью-йоркского издательства «Элгин-пресс».

— Какое образование вы получили?

— Я получил в Гарварде степень бакалавра искусств, специальность — английская литература, потом несколько лет писал в Колумбийском университете докторскую диссертацию. В издательской индустрии работаю уже восьмой год.

— Что представляет собой «Элгин»?

— Мы — второе по величине издательство Соединенных Штатов. Издаем все, от детских книжек до дешевой массовой беллетристики, от биографий до религиозной литературы.

— Вы знакомы с обвиняемым по этому делу?

— Да, знаком. «Элгин-пресс» выпустило в свет шесть романов мистера Дэйна. Первый был опубликован в 1968-м, последний в 1973-м. Насколько мне известно, все последующие его книги выходили в «Паджетт-букс». Однако издательские права на эти шесть романов сохранялись за нами.

— И вы продолжали печатать их все эти годы?

— Нет. Существует юридическая процедура, которая позволяет мистеру Дэйну вернуть себе права на эти книги, однако он ею не воспользовался.

— А теперь вы снова их напечатали?

— Да. Мы снова выпустили их, но уже в новом издании — другие обложки и так далее.

— Откуда вдруг такой интерес к их переизданию?

Боб Гоф улыбнулся:

— Когда мистера Дэйна обвинили в совершении преступления, которое рассматривает этот суд, я понял: спрос на его сочинения может возрасти, а тут мне еще и напомнили, что мы по-прежнему владеем правами на те шесть названий, вот я и решился на переиздание.

— То есть основным вашим мотивом были деньги?

— Не думаю, что кого-нибудь в этом зале удивит то обстоятельство, что за последнее время было продано большое количество экземпляров третьего романа мистера Дэйна. Он называется «Как я убил жену и вышел сухим из воды».

Стэш снял со своего стола книгу в ярко-красной суперобложке.

— Несколько вопросов о происходящем в этом романе. Но для начала вы не зачитаете нам то, что стоит на обложке?

— С удовольствием. — Боб Гоф достал очки в черепаховой оправе и нацепил их на нос. — Наверху значится: «Поразительный бестселлер, разоблачающий…» Дальше многоточие. — Он три раза потыкал пальцем в воздух. — Затем крупно: «Как я убил жену и вышел сухим из воды». А под этим: «Узнайте почему! Узнайте как! Узнайте страшную правду!»

— Хорошо, позвольте мне прервать вас. Все, о чем говорится в этой книге, — вымысел, не правда ли?

— Да, конечно. Это же роман. В нем все выдумано, это своего рода сказка.

— И тем не менее слово «роман» на обложке отсутствует. Вам это не кажется попыткой ввести читателей в заблуждение?

— Это традиционный рекламный ход.

— Похоже на введение в заблуждение.

Гоф беззвучно хмыкнул:

— Послушайте, некоторые из выпускаемых «Элгином» книг предназначаются для людей с утонченным литературным вкусом. Эта книга — иная. Посвященная ей маркетинговая кампания была нацелена на тот сегмент американского населения, которому нравятся сенсации. И я считаю, что проведена она была отлично.

— Что ж, сказано честно. Не могли бы вы рассказать о сюжете книги?

— Конечно. Рассказчиком в ней является молодой мужчина по имени Лоуэлл Винк, он женат на крикливой, требовательной и попросту ужасной женщине, которую зовут Ванессой. Лоуэлл вырос в бедности, в каком-то заштатном городишке штата Мичиган. — Гоф коротко улыбнулся присяжным: — Я вовсе не хочу кого-либо обидеть. А жена его богата. Она наследница семьи, члены которой фигурируют в нью-йоркском светском календаре. Основная часть книги посвящена тому, как Лоуэлл задумывает и совершает убийство жены, а затем получает в наследство принадлежавший ей трастовый фонд.

— Я хочу попросить вас прочитать вслух одно место на двадцать первой странице, — сказал Стэш. — То, что выделено желтым маркером.

Боб Гоф полистал книгу:

— А, вот оно. Здесь сказано: «О да, на людях моя жена — попросту сливки с сахаром. Когда мы выходим куда-то, она изображает преданную любовь. Но стоит ей оказаться в стенах нашего дома, как Ванесса обращается в исчадие ада — злое, грязное существо, которое вертит людьми, как куклами. Ну ничего, завтра ее кровь оросит алтарь моих страданий. — Боб Гоф помолчал. — О да, завтра я завладею миллионами ее семьи».

— То есть все дело в деньгах?

— Ну, в начале книги герой выглядит недотепой, которым крутит, как хочет, его злющая жена. Однако, убив ее, он волей-неволей совершает множество шагов, позволяющих ему избежать наказания за содеянное. И пока он этим занимается, мы начинаем понимать, что герой способен куда на большее, чем казалось нам поначалу. В этом и состоит часть очарования книги. Лоуэлл представляет собой то, что мы называем недостоверным рассказчиком. Мистер Дэйн поначалу заставляет нас проникнуться симпатией к нему, но проходит какое-то время, и мы понимаем, что перед нами настоящее чудовище.

Стэш Олески выдержал паузу, позволив этому заявлению повиснуть в воздухе, и попросил:

— Будьте добры, мистер Гоф, откройте книгу на сорок шестой странице. И прочитайте то, что выделено на ней маркером.

Гоф приступил к чтению:

— «Я уже несколько лет интересуюсь восточным оружием. Временами Ванесса неохотно, но расставалась с парой центов, позволяя мне пополнить мою коллекцию. У меня есть мерцающие старинные японские мечи, странного, зловещего вида дубинки из слоновой кости, скрепленные цепью сучковатые палки, кинжалы с рукоятями, которые изображают совокупляющихся драконов…» — Гоф оторвался от книги, улыбнулся. — На редкость изобретательный текст, не правда ли? Теперь так никто уже не пишет.

Стэш улыбнулся в ответ:

— Прошу вас, читайте дальше.

— Простите. — Молодой редактор снова уставился в книгу. — «Несколько мгновений я помедлил посреди моей коллекции, позволяя взгляду скользить по прелестным, варварским изгибам дерева и стали. И наконец выбрал оружие, руководствуясь его простотой. То была странно изогнутая палка черного дерева, с помощью таких японские воины оттачивали, как мне говорили, технику убийства. Я осторожно прокрался на второй этаж, стараясь не разбудить спящую жену. И, приоткрыв дверь ее спальни, замер. Ровное дыхание жены на миг прервалось, она тревожно поерзала в постели. Шелковые простыни вздохнули под ее прекрасным телом. О, какое же уродство таилось за этой красотой!

Внезапно во мне вскипел гнев — как будто накопившиеся за годы и годы унижения, которым она меня подвергала, пробились пенным фонтаном сквозь поверхность моего трясшегося в лихорадке мозга. Я прыгнул вперед и, замахнувшись черной палкой, ударил ее.

Я надеялся, что она умрет сразу, но нет. Она испустила стон содрогающейся от страсти женщины, одна рука ее разодрала белый шелковый пеньюар, обнажив мягкую, полную грудь. Я почувствовал едва ли не плотское наслаждение. И принялся вышибать из нее остатки жизни. Первые мои удары убили в лице Ванессы всю красоту, одной которой хватало, чтобы управлять мной. А после я разбил ее тело, обратив этот роскошный храм в разломанную скорлупку».

Я взглянул на Майлза. Лицо его побелело, губы подрагивали.

— Спасибо, — сказал Стэш Олески. — Обратитесь теперь к странице пятьдесят первой.

Гоф перелистнул несколько страниц и начал читать снова:

— «Я постарался представить все так, точно в доме побывал взломщик. Потом разделся, сложил одежду в бумажный мешок. А после этого принял душ, побрился, напомадил волосы, облачился в белый шелковый халат и закурил сигарету.

Я ощущал себя человеком, с плеч которого спал огромный груз. Оставался, правда, небольшой вопрос — что делать дальше? Лучше ведь жить в безопасности, чем всю жизнь сожалеть о содеянном. И я позвонил Джозефу Дансеру, эсквайру, первому в городе адвокату по уголовным делам…»

Стэш прервал его:

— Хорошо, мистер Гоф. Теперь загляните на следующую страницу, где…

Гоф перевернул страницу:

— Ага. Вот. «Палка! Окровавленная одежда! Я понял, что в доме их спрятать никак не смогу. И, в отчаянии глянув в окно, увидел вверх по реке свое спасение: шестиметровую яхту соседа Хораса Беллоуза, стоявшую у его причала всего в ста пятидесяти метрах от меня. Я выбежал через заднюю дверь, вскарабкался на яхту и спрятал одежду и деревянный меч под грудой спасательных поясов. Домой я вернулся всего за несколько секунд до появления адвоката Дансера».

— Хорошо, мистер Гоф, простите, что заставил вас так долго читать вслух, но мы уже почти закончили. Откройте роман на последней странице и прочтите последний абзац.

Гоф так и сделал. Читая, он, похоже, прилагал немалые усилия, чтобы не улыбаться.

— «Вот так все и закончилось. Теперь я вернусь в город, в котором рос нищим и презираемым всеми. Но только вернусь в „кадиллаке“, буду жить в большом доме у реки и оставлять на ресторанных столиках немалые чаевые. И со временем стану другим человеком, более значительным. Потому что в конечном счете прошлое никого не волнует, во всяком случае в городке Пикерэл-Пойнт, штат Мичиган».

Стэш сел, я тут же вскочил на ноги.

— Мистер Гоф, — сказал я, — у меня создалось впечатление, что вы довольно презрительно относитесь к американской читающей публике.

Гоф улыбнулся:

— Вовсе нет. Я питаю презрение к определенной прослойке американской читающей публики. Тут есть немалая разница.

— Ага! — сказал я. — То есть вы полагаете, что эта книга привлекательна для кого — для дураков?

— Послушайте, мне действительно нравится этот роман, — поразмыслив пару секунд, ответил Гоф. — На мой взгляд, это отличное чтение — хорошая, смешная, умная, изобретательная книга. Однако — да, я признаю, что наша маркетинговая кампания была нацелена на читателя, который довольствуется продукцией низкого качества, а не на любителей хороших детективов.

— «Читатель, который довольствуется продукцией низкого качества». Звучит как описание идиота.

Уголки губ Гофа слегка приподнялись:

— Эту характеристику нельзя назвать совсем уж неточной.

— То есть вы считаете, что только идиот способен счесть, будто этот роман обличает моего клиента?

— Хм. — Гоф немного задумался. — По-моему, единственные люди, которые идут в счет, когда выносится решение о том, что обличает и что не обличает мистера Дэйна, — это те, кто сидит сейчас на скамье присяжных. И как мне представляется, они достаточно умны, чтобы сделать правильный выбор.

— Это не ответ на заданный мной вопрос. Испытываете ли вы удовольствие, когда пытаетесь замарать репутацию человека, сводя на нет разницу между вымыслом и реальностью?

Гоф взглянул мне в глаза:

— Он написал эту книгу, не я.

Какое-то время я молча удерживал его взгляд, потом сказал:

— Надеюсь, это успокаивает вашу совесть. У меня больше нет к вам вопросов.

Встал Стэш Олески:

— Короткий повторный опрос свидетеля, ваша честь. Мистер Гоф, давайте остановимся на вопросе, только что поставленном мистером Слоуном. Считаете ли вы, что предприняли по собственной воле какие-либо шаги, способные повредить репутации мистера Дэйна?

— Нет, я так не считаю.

— Почему?

— Послушайте, давая здесь показания, я уже сказал: мне напомнили о том, что «Элгин» все еще владеет правами на эту книгу.

— Простите, мистер Гоф, но вы не ответили на мой вопрос.

— Да говорю же я вам, он позвонил мне и предложил выпустить новое издание романа.

— Кто вам позвонил? — спросил Стэш.

Боб Гоф улыбнулся:

— А как по-вашему, кто? Вот он.

И Гоф ткнул пальцем в Майлза Дэйна.

— Господи боже, Майлз! О чем вы только думали?

Мы сидели в комнате для совещаний, примыкающей к залу суда. Одна лодыжка Майлза была прикована цепью к кольцу в полу.

Майлз отвел взгляд в сторону:

— Вы же сами сказали, что на приличную защиту у меня не хватит денег. Я метался из стороны в сторону, пытаясь придумать, где их раздобыть. А о названиях книг я даже и не думал.

Я пристально посмотрел на него:

— Я спросил вас об этой книге в тот же день, когда услышал о ней. Помните, что вы мне ответили? «Господи, я написал сорок семь романов, а об этом и думать забыл». Вы мне солгали.

— Ладно, какая теперь разница? Дело сделано. — Вид у Майлза был пристыженный. — Во всяком случае, вы получите деньги за вашу работу — уже хорошая новость.

— Если бы я знал, что за публикацию книги несете ответственность вы, я бы по-другому выстроил свои вопросы.

— Вы же не думаете, что я пытаюсь помешать вам защищать меня?

— Я уже не знаю, что мне и думать, — помолчав, ответил я.

— Обвинение вызывает Реджину Миллз.

К свидетельскому месту вышла высокая, стройная женщина. Лет ей было не меньше семидесяти, однако, видимо, совсем недавно она сделала подтяжку, отчего ее кожа выглядела гладкой, словно пластмассовой. Миссис Миллз села, принесла присягу.

— Миссис Миллз, — сказал Стэш, — не могли бы вы сообщить нам, где вы живете?

— Зимой, как правило, в Сарасоте, — ответила она. Голос у нее был высокий, речь несколько вычурная. — Однако Дуглас, это мой муж, заболел, поэтому мы остались в Мичигане. Наш дом — двести двадцать третий по бульвару Риверсайд.

— А как он расположен относительно дома Майлза и Дианы Дэйн?

Она слегка вздернула подбородок:

— Это наши ближайшие соседи.

— Какое расстояние разделяет ваши дома?

— Я бы сказала, метров шестьдесят, не больше.

— То есть они стоят достаточно близко один от другого, чтобы вы могли слышать звуки, доносящиеся из их дома? Звуки телевизора, стереосистемы, разговоров, чего-либо в этом роде?

— Я не имею привычки слушать, о чем говорят соседи. Впрочем, как правило, из дома Дэйнов никаких особых звуков и не доносилось.

— Ночью двадцать первого октября вы ничего необычного не слышали?

— Как я уже сказала, не в моих привычках прислушиваться к звукам, которыми сопровождается личная жизнь соседей. К сожалению, э-э, состояние моего мужа причиняет ему некоторые неудобства. У него бессонница. Он просит принести ему воды, того, другого. Довольно будет сказать, что в ту ночь у меня не было ни минуты покоя.

Стэш постарался изобразить приязненное сочувствие.

— Хорошо. Но не слышали ли вы, ухаживая в ту ночь за мужем, чего-нибудь необычного?

— Да. Я слышала крики, мужские и женские. Что-то вроде ссоры или размолвки. Звуки доносились со стороны дома Дэйнов.

— В какое время это происходило?

— Сразу после полуночи.

— Вы уверены, что не позже? Около, скажем, трех часов ночи.

— Нет. Я как раз тогда начала смотреть фильм, который показывали по телевизору, — «Спартак».

— Я собираюсь предъявить вам то, что обозначено в нашем списке как вещественное доказательство номер шестьдесят четыре. Это программа телевидения на срок с восемнадцатого по двадцать третье октября прошлого года. Вы сможете сказать нам, в какое время демонстрировался в ту ночь фильм «Спартак»?

— Да, вот он. С одиннадцати до двух ночи.

— Спасибо, миссис Миллз.

Стэш сел, я встал.

— Несколько коротких вопросов, миссис Миллз. Как долго вы прожили по соседству с Дэйнами?

— Примерно с 1975 года. С того времени, как они въехали в их дом.

— Вы слышали за это время какие-либо крики, доносившиеся из этого дома? Споры, ссоры, что-нибудь в этом роде?

Она подняла глаза к потолку и задумалась — на довольно долгое время. И наконец произнесла голосом высоким и твердым:

— Никогда.

— Никогда и ни разу?

— Я же сказала — никогда. Добавление слов «ни разу» представляется мне излишним.

— Вы совершенно правы. Итак, за двадцать один год вы не слышали ни одной ссоры живших по соседству с вами Дэйнов. Большое спасибо за ваши ценные показания.

— Нам необходимо отыскать этого парня, — сказал я. Был уже поздний вечер, мы с Лайзой сидели в моем офисе, поедая пиццу. — Мы должны найти Блэра Дэйна и заставить его дать показания на процессе.

— Как? — поинтересовалась она.

— Выпишем на его имя повестку о вызове в суд, пошлем туда пару крепких помощников шерифа, чтобы они привезли его сюда по судебному приказу. Знаешь что, составь повестку вызова важного свидетеля. А я сегодня же заеду к Иволе и попробую заставить его подписать соответствующий судебный приказ.

Ивола без всякой охоты подписал этот документ — в вестибюле своего дома, куда он вышел ко мне в халате и шлепанцах. Разговаривать со мной Ивола не стал, просто подписал бумагу и ушел в дом, предоставив своей на редкость хорошенькой жене привилегию закрыть за мной дверь.

А около шести часов утра мы, сопровождаемые двумя помощниками шерифа, подъехали к дому «Братьев Христовых».

Дверь нам открыл все тот же Джек с еще влажными после душа волосами.

— А, здравствуйте, мистер Слоун. Вернулись?

Старший из помощников сказал:

— Нам нужен Блэр Дэйн, он здесь? — и протянул повестку Джеку, который с большим интересом прочитал ее.

— Знаете, ребята, это ведь повестка, а не ордер на обыск. Без ордера вы, насколько я понимаю, входить в этот дом права не имеете. — Он на мгновение умолк. — Но поскольку мы люди мирные, дружелюбные и склонные к сотрудничеству с властями, я с радостью приглашаю вас войти в наш дом и осмотреть его. К сожалению, вы не найдете в нем никого, носящего имя Блэр Дэйн.

Он пошире открыл дверь, мы вошли. Наши поиски ничего не дали. Блэр Дэйн исчез. Он был тонкой ниточкой, призрачной надеждой. Лишь призрачная надежда у нас и осталась.

Глава 9

На следующее утро Стэш первым делом вызвал для дачи свидетельских показаний местного адвоката Тони Меррита.

— Мистер Меррит, — сказал он, покончив с обычными предварительными вопросами, — вам приходилось когда-либо выполнять работу для Дианы Дэйн?

— Да, я подготовил ее завещание.

Стэш взял со стола небольшую стопку документов, только что размеченных секретарем суда, и протянул их Мерриту.

— Я передаю вам вещественное доказательство обвинения за номером тридцать восемь. Вы можете сказать нам, что оно собой представляет?

— Это завещание, которое я составил по просьбе миссис Дэйн.

— Не могли бы вы зачитать строку, помеченную маркером?

— Она гласит: «Настоящим завещаю все мое состояние моему мужу Майлзу Дэйну».

— «Все мое состояние». Входят ли в него и суммы, из которых состоит трастовый фонд?

— Трастовым фондом я не занимался и потому ничего о нем сказать не могу, за исключением того, что слышал от миссис Дэйн, а она рассказала мне лишь о существовании этого фонда, о том, что после ее смерти он будет ликвидирован, и о том, что, если она скончается раньше мужа, суммы, образующие фонд, должны будут перейти мистеру Дэйну.

— Она назвала вам размер фонда?

— Нет, не назвала.

— Однако в случае, если она умрет раньше мужа…

— Да, правильно. Он получит все.

Затем обвинитель вызвал свидетельницу, высокую красивую женщину лет сорока, одетую неброско и слегка небрежно, но в то же время вызывающе дорого.

— Будьте добры, назовите ваше имя и род деятельности, чтобы их могли занести в протокол, — сказал Стэш Олески, после того как ее привели к присяге.

— Шэрон Молина, сотрудница юридической фирмы «Ширман и Паунд», Нью-Йорк.

— Какова ваша юридическая специальность?

— Я работаю в трастовом отделе фирмы.

— Не могли бы вы, мисс Молина, объяснить нам, что такое трастовый фонд?

— Если обойтись без технической тарабарщины, — она улыбнулась присяжным, показав ослепительно белые ровные зубы, — трастовый фонд — это результат правового соглашения, по преимуществу договора, на основании которого капитал одного человека управляется другим на предмет достижения определенной цели, установленной учредителем фонда.

— Понятно. И Диана Дэйн была вашей клиенткой?

— Строго говоря, нет. Компания «Ширман и Паунд» является доверительным собственником, это означает, что мы реально владеем капиталом, размещенным в фонде. Во главе фонда стоит наш босс. Естественно, в наших действиях мы подотчетны бенефициариям, тем, кто получает доход с фонда.

Стэш вручил ей документ:

— Не могли бы вы сказать нам, что это такое?

— Это договор о создании завещательного трастового фонда Альберта Гудвина ван Бларикума. Договор датирован 1961 годом и подписан Альбертом ван Бларикумом, дедом Дианы, а также моим предшественником в фирме.

— Какова была цель создания фонда?

— Обеспечение миссис Дэйн пожизненным доходом.

— Насколько велик был доход, приносимый ей этим фондом?

— Ну, тут ситуация довольно необычная. Как правило, в такие фонды вкладываются очень большие деньги, их можно назвать основным капиталом. Доверительный собственник инвестирует этот капитал. Определенная часть получаемого дохода передается бенефициарию фонда, остальное добавляется к основному капиталу. Таким образом, основной капитал возрастает, приносимый им доход тоже, и со временем бенефициарий начинает получать доход, который держится вровень с инфляцией, а то и обгоняет ее.

— Понятно.

— Однако, как я уже сказала, фонд Дианы Дэйн был необычным. Он давал лишь фиксированный доход. Каждый год мы выписывали чек на тридцать тысяч долларов, безотносительно к размеру основного капитала. Каждые десять лет эта сумма увеличивалась на три тысячи долларов.

— По какой причине фонд был организован именно так?

— Не следует забывать, что в начале шестидесятых, когда был создан этот трастовый фонд, тридцать тысяч долларов представляли собой сумму весьма значительную. Ну, а кроме того, деду Дианы не хотелось, насколько я понимаю, чтобы его внучка вела праздную жизнь. Он считал, что избыток денег портит человека.

— Итак, какой же доход получала бы миссис Дэйн от этого фонда сейчас?

— Тридцать девять тысяч долларов.

— А что должно было произойти с основным капиталом в случае ее смерти?

— Согласно уставу фонда, основной капитал должен был поступить в распоряжение прямых потомков миссис Дэйн.

— Прямых потомков. То есть детей, которых она выносила в собственном чреве.

— Совершенно верно.

— Стало быть, если она умирает, не оставив детей…

— Фонд ликвидируется, образующие его суммы присоединяются к прочей ее собственности. По сути дела, она могла оставить их по завещанию кому пожелает.

— Известны ли вам, мисс Молина, какие-либо дети миссис Дэйн, родные или приемные?

— Я ни об одном не слышала.

— Хорошо. Позвольте мне вручить вам документ, помеченный секретарем суда как вещественное доказательство обвинения за номером шестьдесят семь, — и Стэш передал мисс Молина две фотокопии. — Вам знаком этот документ?

Шэрон Молина одарила его широкой улыбкой:

— Да, знаком. Это отчет о финансовом положении трастового фонда Альберта Гудвина ван Бларикума на двадцать девятое сентября прошлого года.

— И, взглянув на вторую страницу этого документа, вы можете назвать нам размер основного капитала фонда?

— На двадцать девятое сентября прошлого года фонд содержал активы общей стоимостью в двадцать восемь миллионов четыреста тысяч двести одиннадцать долларов и девяносто один цент.

По залу прокатился взволнованный шум.

Стэш стоял с таким видом, точно в него ударила молния.

— Ух ты! И все, что нужно было сделать мистеру Дэйну, — это убить жену и получить двадцать восемь миллионов баксов?

Я встал:

— Протестую, ваша честь!

— Я с удовольствием отвечу, судья, — сказала Шэрон Молина. — По-моему, это имеет прямое отношение к делу.

— Я хотел бы услышать ваш ответ, — сказал Ивола.

— Для того, чтобы получить эти деньги, просто убить жену мало. — Она снова показала в улыбке красивые зубы. — Нужно еще и выйти сухим из воды.

Обвинители традиционно заканчивают представление доказательств, вызывая в качестве свидетеля кого-либо из родных жертвы, человека, который предсказуемым образом должен вызвать чувство жалости у присяжных. Под конец дня в списке свидетелей обвинения остался только брат Дианы, Роджер ван Бларикум, и я ожидал, что Олески вызовет его, дабы внушить присяжным необходимые чувства. Меня это устраивало. Я знал, что защите Роджер принесет столько же пользы, сколько и обвинению.

Но, по-видимому, Стэш, познакомившись с ним, пришел к такому же заключению. После короткого совещания со своим помощником он встал и сказал:

— Ваша честь, обвинение штата Мичиган представление свидетелей закончило.

Время было довольно позднее, поэтому судья Ивола объявил перерыв до завтра. Я пересек улицу, купил в магазине «Крамерс Дели» сэндвич и поехал в офис. Миссис Фентон, как обычно, ушла домой ровно в пять, так что в офисе было темно.

Я уже нащупывал выключатель, когда негромкий голос произнес:

— Не надо.

И тогда я увидел его. Рядом с моим письменным столом сидел в кресле мужчина — спина повернута к реке, лицо окутано мраком.

Сердце у меня запрыгало, как призовая лошадь.

— Кто вы, черт побери, такой? — спросил я.

— Вы знаете, кто я такой.

Чтобы понять это, мне понадобился лишь миг.

— Блэр Дэйн, — негромко сказал я. — А что, вам действительно так уж нужна темнота?

— Не вижу никакой необходимости в том, чтобы вы знали меня в лицо. — Голос был высокий и чистый, но в нем ощущалось странное отсутствие эмоций, как будто его обладатель накачался наркотиками.

Я пожал плечами, подошел к письменному столу.

— Мне нужна сигарета, — сказал я, вытягивая ящик, в котором держал пистолет 32-го калибра. Я ощупал внутренность ящика, и сердце мое снова скакнуло. Множество круглых резинок и огрызков карандашей. Но никакого пистолета.

— Лишние хлопоты, мистер Слоун. — Я увидел, как в руке Блэра Дэйна что-то блеснуло. — «Смит-вессон» — это и мой любимый сорт сигарет.

— Послушайте… — произнес я.

— Нет, это вы послушайте, — ответил он тем же сонным, наркотическим голосом. — Вы собираетесь обвинить меня в убийстве и отправить назад в Джексон. Поэтому позвольте сказать раз и навсегда. Я не убивал свою мать и ни при каких обстоятельствах в тюрьму не вернусь.

— Я не собираюсь подставлять или обвинять вас. Я хочу только одного — понять, что произошло той ночью. Даю вам слово.

Сказанное мной Блэра Дэйна явно позабавило:

— А вы на моем месте поверили бы слову Чарли Слоуна, эсквайра?

Я начинал злиться.

— Ладно, — сказал я. — Зачем вы сюда явились?

Он, казалось, задумался.

— Наступает время, когда человеку вроде меня приходится взглянуть правде в лицо, сказать себе, кто он. Я впервые понял это при последней отсидке. Я собираюсь создать с помощью Иисуса Христа нового Блэра Дэйна. Но если я вернусь в Джексон, от нового Блэра Дэйна останутся рожки да ножки. А вам я вот что хочу сказать: у вас милая дочь. Очень симпатичная девушка. Если вы и дальше будете пытаться затащить меня в зал суда и обратить в жертвенного агнца, это может обернуться трагедией для нее, для вас и для меня. Вы понимаете, о чем я?

— Да, вы угрожаете моей дочери.

— Хорошо. Значит, мы друг друга поняли.

— Если вы действительно хотите создать нового Блэра Дэйна, — сказал я, — то в правильном ли направлении двигаетесь?

— Я молился, надеясь понять это. Мой Спаситель, если честно, никаких ясных указаний мне не дал. И мы с вами заключаем сделку из тех, о которых говорят: отчаянные времена требуют отчаянных средств.

— Может быть, вам стоит помолиться еще немного?

Произнеся это, я щелкнул выключателем настольной лампы.

И тут же пожалел об этом. Выглядел Блэр устрашающе. Даже притом, что он сидел, видно было, что росту в нем за метр девяносто, — широкие плечи, мощные мускулы. Лет ему было чуть больше тридцати, однако в длинных волосах его уже проступила седина. По одной руке тянулась грязновато-зеленая тюремная татуировка: «УМРИ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ». Но самым страшным было мертвенное выражение в светло-голубых глазах Блэра.

— Я заслуживаю шанса, — сказал он. — Вот и дайте мне его.

— Все, что от вас требуется, — это посидеть немного в зале суда и ответить на несколько вопросов, — сказал я.

— Если вы по-прежнему держитесь за этот план, присматривайте за вашей дочерью получше. Вокруг столько безжалостных сумасшедших.

С мгновение он вглядывался в меня своими пустыми глазами, а после выскользнул через дверь в темноту.

— У вас еще есть время сделать правильный выбор! — крикнул я.

Но снаружи был уже только мрак и пронизывающий до костей холод.

В яркий ранний утренний час понедельника я вызвал своего первого свидетеля — Даниэля Рурка, редактора Майлза из издательства «Паджетт-букс».

К свидетельскому месту он подошел, болезненно прихрамывая. Видимо, когда-то Дан Рурк был крупным, крепким мужчиной, но теперь тело его обмякло, расплылось, а движения стали медленными и неуверенными.

— В чем состоит ваша работа, мистер Рурк? — спросил я.

— Я редактор. — Меня порадовало, что голос его тверд, а взгляд кажется сосредоточенным и прямым. — Моя должность в нью-йоркском издательстве «Паджетт-букс» именуется так: заслуженный исполнительный редактор в отставке.

— Расскажите нам о вашем издательстве.

— Мы — крупнейшее издательство Америки. Издаем все, от «как-что-произносится» и якобы исторических приключенческих романов до нобелевских лауреатов.

— Вы знакомы с Майлзом Дэйном?

— Знаком. Я был его редактором с 1969 года. Я знал и его, и его жену Диану и с той поры — вот уже тридцать лет — считаю их своими друзьями.

— Вы имели возможность наблюдать за отношениями Майлза и Дианы?

Даниэль Рурк улыбнулся, мягко и грустно, а затем с пылом произнес:

— Они были замечательной супружеской парой. Я ни разу не слышал, чтобы один из них повышал голос на другого. Никогда не видел, чтобы они придирались друг к другу или ссорились по пустякам. Видел только нежность и взаимное уважение.

Я взял со стола вещественных доказательств книгу «Как я убил жену и вышел сухим из воды», раскрыл ее.

— Я прочитаю вам одно место с сорок девятой страницы романа «Как я убил жену и вышел сухим из воды», написанного мистером Дэйном в 1970 году. «На людях мы с женой изображаем супружеское блаженство. Держим друг друга за руки, ласкаемся, обмениваемся влюбленными взглядами. Но все это ложь». — Я закрыл книгу. — Следует ли отсюда, что такими же были и отношения Майлза с Дианой?

Рурк рассмеялся:

— Послушайте, это же художественный вымысел. А вымысел всегда тем или иным образом искажает реальность. Каждый, у кого имеется хотя бы пятнадцатиминутный опыт реальной жизни, знает, что от людей, которые ни во что друг друга не ставят, буквально смердит ненавистью. С Майлзом и Дианой такого не было никогда.

— Ну хорошо, предположим, Майлз и Диана ненависти друг к другу не испытывали. Но, может быть, он просто обладал властью над ней. Может быть, она была забита до того, что неохотно, но молча соглашалась с любым его словом и желанием. Это не представляется вам вероятным?

— Ха! — Рурк поднял кустистые брови. — Майлз всегда подчеркнуто изображал крутого парня. Но если хотите знать правду, он очень милый и тихий человек. Этот бедолага и муху обидеть не способен. Да, в его книгах полным-полно лгунов, мошенников и убийц. Однако у Майлза они всегда получали по заслугам.

— Но не в романе «Как я убил жену и вышел сухим из воды».

— В первом варианте рассказчик вел повествование, ожидая в тюрьме свидания с электрическим стулом. А сам роман назывался «По заслугам». Это я сказал Майлзу, что книга получится более интересной, если ее герой останется безнаказанным. Он противился моему предложению. И я заявил, что, если он не перепишет роман, мы его не купим. — Рурк не без озорства улыбнулся. — Кстати, и новое название придумал тоже я.

Сидящие в зале зашептались, закашляли.

— Что вы подумали, услышав об обвинении Майлза в убийстве Дианы?

Рурк печально покачал головой:

— Хотите знать правду? Я не мог в это поверить. Любовь к Диане была частью его существа. Чтобы Майлз Дэйн убил Диану? Невозможно.

— Благодарю вас, мистер Рурк, — сказал я.

Стэш Олески стремительно встал:

— Вы утверждаете, что мистер Дэйн не способен к насилию?

— К серьезному? Да.

— А разве не верно, что девятого декабря 1991 года газета «Нью-Йорк таймс» сообщила о том, что мистер Дэйн выстрелил в вас из пистолета?

— Верно.

— Разве не правда то, что первого января 1979 года газета «Лос-Анджелес таймс» сообщила о совершенном мистером Дэйном физическом нападении на Чарльза Бронсона — в зарослях близ особняка Хью Хефнера, главного редактора «Плейбоя»?

— Правда.

— В таком случае как вы, мистер Рурк, определяете «не серьезное» насилие? — И Стэш Олески, резко повернувшись, направился к своему креслу. — Довольно. У меня нет больше вопросов.

Я встал, улыбаясь. Стэш превосходнейшим образом попался в расставленную мной ловушку.

— Повторный опрос свидетеля, ваша честь. Мистер Рурк, я хотел бы, чтобы вы просто ответили на последний вопрос обвинителя.

— С удовольствием. Дело в том, мистер Олески, что я определил бы именно эти инциденты как несерьезное насилие, поскольку все они были целиком и полностью инсценированы в рекламных целях. Чарльз Бронсон является, вернее, являлся другом Майлза. Их «драка» была рекламным трюком, направленным на то, чтобы привлечь внимание публики к последнему на то время фильму мистера Бронсона «Удар кулаком».

— Фиктивная драка?

— Фиктивная на сто процентов.

В идеале вы начинаете с сильного свидетеля, затем опрашиваете средненьких, а заканчиваете самым сильным. К сожалению, по-настоящему сильных-то у меня и не было, поэтому пора было представить суду среднего, Леона Праути. Я решил, что мы вполне можем позволить себе вызвать его на свидетельское место, а затем, как можно быстрее, согнать его оттуда.

Леон важно прошествовал к своему месту. После того как его привели к присяге, я сказал:

— Леон, давайте смотреть на вещи трезво. Вы не мальчик из церковного хора. Вам уже приходилось отбывать наказания за самые разные правонарушения.

— Ну да, — ухмыльнулся он, показав гнилые зубы.

— Некоторое время назад вас арестовали за кражу дерна и кустов из недавно разбитого парка, так?

Еще одна глуповатая ухмылка:

— У них это называется ландшафтным дизайном.

— Леон, где вы были ночью двадцатого октября и в первые ночные часы двадцать первого октября прошлого года?

— Э-э, ну, скажем так, неподалеку от дома Майлза.

— И чем вы занимались?

Леон откашлялся, на лице его появилось до смешного расчетливое выражение:

— Знаете, по-моему, тут я могу воспользоваться Пятой поправкой, вроде как конституция дает мне такое право.

Я поморщился:

— Не валяйте дурака, Леон.

— Ну, в общем, так. Через улицу от дома Майлза как раз вот этим самым дизайном я и занимался.

— Видели вы что-либо интересное, происходившее в доме мистера Дэйна?

— Интересное? Нет. Но я видел, как к дому кто-то подъехал. В старом «линкольне» середины шестидесятых, настоящая классика. Черный. С «белобокими» покрышками.

— А как выглядел человек, которого вы видели?

Леон пожал плечами, покряхтел:

— Так темно же было. И видел я его только со спины. На нем черная кожаная куртка была.

— В какое время он появился?

— Не знаю. Часов в десять, может, в одиннадцать.

— А когда уехал?

Он снова пожал плечами:

— Перед полуночью.

— Почему вы запомнили время?

— Да потому что тут как раз тот старикан появился.

Мне стало не по себе — о втором человеке до сих пор и слова сказано не было. Однако игнорировать слова Леона я не мог.

— Старикан? — переспросил я.

— Ну да, старый пижон. Понимаете, я и мексикашки, которые со мной работали, мы должны были смыться где-то в двенадцать тридцать. Ну, значит, он около полуночи и появился. А парень с «линкольном» к тому времени уже отвалил.

— А почему вы решили, что этот второй человек был старым?

— Не знаю. Наверное, потому, что у него волосы были седые.

— Итак, в ночь смерти Дианы в доме побывали двое мужчин, и оба около полуночи.

— Ага.

— Благодарю вас, Леон. Больше у меня нет к вам вопросов.

Стэш ретиво вскочил на ноги:

— Ну-с, мистер Праути, очень рад снова вас видеть. Это которая по счету наша встреча — десятая?

Леон пробормотал что-то нечленораздельное.

— Позвольте вам кое-что показать, мистер Праути. — Стэш бросил на стол перед ним тощую стопку листов. — Узнаете?

Леон пожал плечами:

— Это мои показания.

— Ваши показания. Вы разговаривали с детективом Денкерберг, она отпечатала этот протокол, вы его подписали. Здесь сказано: «Я подтверждаю и присягаю, что все сказанное мной правдиво и точно», а дальше стоит ваша подпись. Так?

— Да вроде того.

— Вроде того. А теперь покажите мне ту часть ваших показаний, в которых упоминается второй мужчина — старик с седыми волосами, о котором вы только что рассказали.

Леон, поеживаясь, заозирался вокруг:

— Я, э-э, забыл сказать про него.

— Забыли! Вы что, шутите, мистер Праути? Вы же не видели в ту ночь никакого старика, так?

— Я видел, что видел, — пробормотал Леон.

— И человека в черном «линкольне» тоже не видели, верно?

— Нет, видел.

Голос государственного обвинителя рассек воздух, точно меч:

— Все, что вы тут наговорили, — это куча вранья, не так ли?

Леон снова пожал плечами и отвел взгляд от холодных синих глаз Стэша.

— Больше у меня к этому проходимцу вопросов не имеется. — И Стэш направился к своему креслу.

Я решил оспорить показания судебного медика с помощью своего эксперта Хелен Рейнс. Она была доктором философии, состояла в международном обществе интеллектуалов «Столовая гора» и набрала в средней школе самые высокие очки при отборочном — для получения высшего образования — тестировании, а во время учебы в университете была принята в братство «Фи-бета-каппа». Все это я знал потому, что она сама мне об этом доложила. И не один раз. Ее рот не закрывался ни на минуту — если она не рассказывала мне о том, какая она умная, то описывала многочисленных мужчин, пристававших к ней по дороге в суд.

Длинные ногти Хелен Рейнс были ярко-алого цвета, волосы отливали рыжиной явно неестественного происхождения. Однако она была закаленной свидетельницей и имела в адвокатском сообществе репутацию женщины, способной дать какие угодно показания — был бы чек. По нашему делу у нее образовалась теория довольно диковинная, однако и такие теории, случается, внушают присяжным обоснованные сомнения.

Я начал так:

— Доктор Рейнс, не могли бы вы рассказать нам, что представляет собой наука, занимающаяся следами орудий?

— Конечно.

На Рейнс был красный костюм и блузка из шелка, открывавшая ложбинку между грудями.

— Идентификация следов орудий, мистер Слоун, — это отрасль судебно-медицинской экспертизы, которая позволяет определить какое-либо орудие по оставленным им следам. Например, когда боек пистолета ударяет по капсюлю патрона, он оставляет небольшую вмятину. Для хорошо подготовленного специалиста по следам орудий эта вмятина выглядит такой же уникальной особенностью конкретного пистолета, какой являются для человека отпечатки пальцев. Любое металлическое орудие оставляет неповторимый отпечаток на всем, по чему оно ударяет или чего касается.

— Хорошо, — сказал я. — Теперь я хотел бы продемонстрировать вам то, что обвинение именует вещественным доказательством номер пятьдесят пять. Вы сможете сказать мне, что это такое?

Она приняла из моих рук полиэтиленовый пакетик, бросила на него взгляд.

— Это щепочка, извлеченная из головы Дианы Дэйн во время аутопсии.

— Вы проводили какое-либо исследование этой щепки?

— Проводила. Я исследовала ее под сканирующим электронным микроскопом.

У меня, естественно, имелось несколько зарегистрированных в качестве вещественных доказательств защиты снимков этой щепки, каковые я и вручил доктору Рейнс.

— Можете вы определить, что это такое, доктор?

— Да. Это изображения трех самых крупных деревянных фрагментов, полученные с помощью сканирующего электронного микроскопа. Особый интерес представляет вот это изображение, обозначенное как вещественное доказательство номер девять.

Лайза поместила на стоявший рядом со свидетельским местом пюпитр увеличенное до размеров метр на метр изображение. Оно походило на очень зернистую фотографию Везувия.

Я почесал в затылке.

— Ну ладно. Вы меня озадачили, доктор. Что это такое?

— На техническом языке это называется тупым концом щепы. Видите ли, мистер Слоун, когда от большого куска дерева отщепляется маленький, он обычно имеет зазубренные края.

— У этого края, похоже, ровные, — сказал я.

— То-то и оно. Проведенный мной анализ позволяет заключить, что эта щепа была просто отрезана чем-то острым, возможно, ножом.

— А вот это вы определить можете? — Я передал ей бокен.

— Это бокен, которым, по утверждению обвинения, была до смерти забита Диана Дэйн.

— Его вы тоже исследовали?

— Да. Под обычным оптическим микроскопом.

Я протянул ей несколько фотографий:

— Это снимки, сделанные вами с его помощью?

— Да. Они показывают, в каком именно месте бокена были отщеплены эти фрагменты.

Лайза поставила на пюпитр новую фотографию. Если предыдущая изображала подобие горы, то эта — лягушачью отмель на болоте в хмурое утро.

— А тут есть что-либо достойное внимания?

— Да. — Она взяла лазерную указку и очертила ею на деревянной поверхности линии. — Три небольших штриха. Это следы орудия.

— О чем они вам говорят?

— Под щепку был введен и затем повернут против часовой стрелки тонкий металлический инструмент. Создается впечатление, что кто-то выломал из бокена щепку, а затем срезал ее острым ножом. После этого щепка была помещена на череп миссис Дэйн, где ее и обнаружил доктор Рей.

Я нахмурился:

— Вот как? Но зачем это могло понадобиться?

— Очень просто, мистер Слоун. Майлза Дэйна подставили.

Публика негромко зароптала.

— Вы действительно так считаете? — спросил я.

— Все совершенно ясно, мистер Слоун. Внимательно рассмотрев это вещественное доказательство и обнаружив, что щепка была намеренно срезана с бокена, вы понимаете, что кто-то это доказательство попросту сфабриковал. Был ли этим человеком сотрудник правоохранительных органов? Сомневаюсь. Но в таком случае кто же у нас остается? Подлинный убийца. А зачем убийце подбрасывать на тело фальшивое вещественное доказательство? Причина может быть только одной: чтобы свалить вину на Майлза Дэйна.

— Спасибо, доктор, — сказал я. — Сказанное вами настолько серьезно, что мне остается лишь посидеть и послушать, как мистер Олески будет пытаться доказать, что вы неправы.

Стэш Олески встал, вид у него был рассерженный. Репутация Хелен Рейнс ему была известна не хуже, чем мне.

— Скажите, доктор, кость тверже дерева?

Хелен Рейнс этот вопрос определенно не понравился.

— Вообще говоря, да. Насколько мне известно.

— Далее, был ли у миссис Дэйн проломлен череп?

— Да.

— Итак, если считать кость более твердой, чем дерево, что может помешать осколку кости срезать с дерева щепу, такую же ровную, какая получается при использовании ножа?

Хелен Рейнс презрительно улыбнулась:

— Человек несведущий именно так и подумал бы. Однако если бы вы изучали подобные вещи так же долго, как я, то знали бы, что с костью все обстоит иначе. Видите три отметины, на которые я уже указывала? Направление бороздок показывает, что они образовались не вследствие скользящего удара, но под воздействием некоего совершавшего вращательное движение инструмента.

Стэш прищурился, вглядываясь в увеличенное изображение бокена.

— И для того, чтобы утвердительно заявить об этом, вам довольно столь расплывчатой полоски? — указал он на нечеткую бороздку в дереве.

— Да, достаточно.

Стэш приподнял брови, затем бросил на присяжных многозначительный взгляд.

— Насколько я помню, ранее вы говорили, что бороздки находятся здесь, здесь и здесь. Я же указал просто на, — он пожал плечами, — на случайную загогулину.

Я медленно выдохнул. Черт меня дернул выбрать эту напыщенную дуру в свидетели. Доктор Рейнс откашлялась и некоторое время вглядывалась в фотографию.

— Да, вы правы. Я ошиблась.

— Вы ошиблись. В чем еще вы ошиблись?

— Ни в чем, — твердо заявила она.

— Ага. Тогда вы, возможно, сделали это намеренно? Подтасовали факты?

— Я никогда не подделываю улики.

— И вы никогда в жизни не подтасовывали факты?

Доктор Рейнс заморгала. Пустяк, конечно, но меня он несколько напугал.

— Вы ведь занимали пожизненную должность профессора в Университете штата Монтана, не так ли?

— Так, — негромко ответила она.

Я понимал — назревает нечто дурное, но помешать этому не мог.

— Если ученый-исследователь фальсифицирует факты, чтобы получить заранее придуманные им выводы, это может стать основанием для лишения его пожизненной должности?

— Протестую, — сказал я. — Это не имеющий отношения к делу, чисто теоретический вопрос.

— Протест отклоняется, — сказал Ивола. — Готов поспорить на пятьдесят центов, что мистер Олески задал его не случайно.

— Это пари вы выиграете, ваша честь, — сказал государственный обвинитель. — Доктор, вас ведь уволили из Университета Монтаны за фальсификацию результатов исследований?

— Никто меня не увольнял. Завистливый коллега предъявил мне множество надуманных обвинений. Справедливость их доказана так и не была.

— А разве ученому совету не был представлен отчет, в котором вас рекомендовали уволить за бесчестность?

Хелен Рейнс начала бледнеть.

— Это был предварительный, ни к чему не обязывающий отчет. — В ее голосе слышались визгливые нотки. — Окончательное решение принято не было. Меня наверняка оправдали бы, если бы… если бы провели полную проверку фактов.

— Но вы, не дожидаясь ее, просто подали в отставку, так?

Сохранять самообладание Рейнс удавалось с явным трудом.

— В то время я начала собственный бизнес и потому решила, что мучиться еще целый год, борясь с этими обвинениями, просто не стоит. Мне казалось, что лучше уйти.

— Да уж я думаю. — Стэш с отвращением покачал головой и сел.

— Пустая, вульгарная баба! — сказала Лайза и хлопнула ладонью по столу. — Она же знала, что в ее прошлом скрыта бомба замедленного действия, и ни слова нам не сказала.

В заседании суда был объявлен перерыв, после которого предстояло дать показания моему последнему свидетелю.

— Пап, можно, я ее придушу? — спросила Лайза.

Это пожалуйста, но только не здесь, подумал я. В поисках вдохновения я оглядел зал суда. И первым, кто попался мне на глаза, был Роджер ван Бларикум, брат Дианы. Одна половина его лица взирала на меня с измученным, полным горя выражением скорбящего брата.

А другая самодовольно улыбалась.

Глава 10

Вечером, после того как заседание суда было прервано до следующего утра, я сказал Лайзе, что нам придется вызвать на свидетельское место Майлза. Мы сидели в моем офисе, уничтожая едва ли не двухсотую за последние два месяца пиццу.

— Если ты хочешь вызвать сомнения, — сказал я, — тебе нужен по-настоящему убедительный альтернативный подозреваемый. А у нас такого нет.

— Но чем нам могут помочь свидетельские показания Майлза?

Я тяжело вздохнул:

— Мне нужно заставить его рассказать о Блэре. Это единственная наша надежда.

— Так ведь мы можем использовать и самого Блэра, — сказала Лайза. — Если, конечно, нам удастся его найти.

— Забудь о Блэре, — резко ответил я.

Она как-то странно посмотрела на меня и спросила:

— Почему?

О ночной встрече с Блэром в офисе я ей не рассказывал.

— У меня нет времени на поиски.

— У меня есть, — ответила она, снимая со стола ключи от машины. — Мне нужно лишь обрушить на него прославленное обаяние Слоунов, и никуда он от нас не денется.

Она сунула в рот кусок пиццы, встала и устремилась к двери.

— Лайза! — крикнул я. — Отдай ключи!

— Угум-м! — ответила она. И исчезла.

Я вскочил, бросился за ней, однако споткнулся о коробку с остатками большой пиццы и упал, угодив в нее обоими коленями. Ко времени, когда я выскочил из дома, огни моего «крайслера» уже едва различались в дальнем конце улицы.

На следующее утро, проснувшись около шести утра на работе, я первым делом выглянул в окно. Машины на ее обычном месте не было. Я позвонил к себе домой — никто не ответил. Меня начала бить нервная дрожь. Все будет хорошо, сказал я себе. Скорее всего, она сейчас на пути к моей конторе.

К семи часам я издергался окончательно.

Мой дом находится всего в шести кварталах от работы, поэтому я решил прогуляться пешком. Ни недавно сваренного кофе, ни сообщения на автоответчике, ни признаков того, что Лайза провела эту ночь в своей постели, я там не обнаружил.

Я посмотрел на часы: семь тридцать пять. В суде я должен был появиться в девять, а перед перерывом на ланч мне предстояло выступить с заключительной речью. Я позвонил в службу заказа такси и, положив трубку, принялся расхаживать по гостиной, обдумывая свое выступление. Проблема состояла в том, что подготовить следовало два его варианта. Один основывался на версии «это сделал Блэр». Другой, слащаво-сентиментальный, представлял собой попытку посеять в умах присяжных обоснованные сомнения. Чувствовал я себя ужасно — до безобразия неподготовленным.

В размышления о речи я погрузился настолько, что, снова взглянув на часы, с удивлением обнаружил: уже восемь семнадцать. Такси так и не появилось. Дорога от дома до суда занимала, если ехать на машине, минут десять. Правда, мне еще нужно было заскочить в офис. Стало быть, получалось пятнадцать.

Я снял с телефона трубку, чтобы второй раз позвонить насчет такси, однако никаких гудков не услышал. А спустя мгновение в ней прозвучал несколько озадаченный голос:

— Алло?

— Лайза! — воскликнул я. — Слава богу. Ты где?

— На окраине Сагино.

— Сагино!

До этого города было отсюда почти два часа езды.

— Я нашла Блэра. Он тут надрался до бесчувствия с тюремным дружком. Кажется, мне удастся уговорить его выступить на процессе.

— Оставь его. Это слишком опасно.

— Мне нужно бежать, иначе он улизнет. Мы либо приедем вместе, либо…

— О нет!

Трубка умолкла. Я посмотрел на часы: восемь двадцать одна. Сердце мое работало, как отбойный молоток. Если в ближайшие минуты такси не появится, я опоздаю.

Я позвонил в службу заказа:

— Слоун. Где моя машина?

— Кто?

Мне понадобилось пять минут, чтобы втолковать диспетчеру, как сильно я спешу. Наконец появилось, изрыгая клубы голубоватого дыма, такси. Я прикинул: если ничего не случится, в суд я попаду ровно за минуту до девяти.

И конечно, на середине пути к офису двигатель такси отказал, машина остановилась у бордюра. Водитель приступил к долгим переговорам по радио.

— Сколько времени все это займет? — спросил я.

Таксист с улыбкой повернулся ко мне:

— Не волнуйся, друг. Не больше часа.

Я вытащил из кейса сотовый. Батарейка его, естественно, была полностью разряжена.

— Как я рад, что вы наконец соизволили присоединиться к нам, мистер Слоун, — улыбаясь, сварливо произнес судья Ивола.

Присяжные уже сидели на своих местах, работала камера канала «Суд ТВ». До здания суда я добрался, уговорив подвезти меня паренька на «фольксвагене». Было уже почти десять.

— Приношу суду искренние извинения, — сказал я. — У меня сломалась машина и разрядился сотовый телефон. А потом…

Ивола прервал меня взмахом руки:

— Ну, надеюсь, хотя бы следующего вашего свидетеля мыши съесть не успели.

Присяжные захихикали.

— Ваша честь, я хотел бы очень коротко переговорить с моим клиентом.

Если не считать Блэра Дэйна, в списке свидетелей у меня остался только один человек, и я молил небеса о том, чтобы они избавили меня от необходимости использовать его.

— Нисколько не сомневаюсь. Однако эта привилегия предоставляется лишь тем, кто вовремя появляется в суде. Вызывайте вашего следующего свидетеля, мистер Слоун.

Я склонился к Майлзу и прошептал:

— Ваш черед. Или, может быть, вы предпочитаете сделать ставку на обоснованные сомнения?

Майлз мрачно взирал прямо перед собой.

— Я вообще не расположен сейчас делать какие-либо ставки, — ответил он.

— Тогда должен вас предупредить, — прошептал я, — вам придется туго.

— То есть?

— То есть, выходя на свидетельское место, вы полностью отдаете себя в мои руки.

Довольно долгое время он молчал, крепко сжимая пальцами край стола, и наконец сказал:

— Ладно, валяйте.

— Ваша честь, — сказал я, — защита вызывает Майлза Дэйна.

Сидевшие в зале журналисты оживились. Наконец наступала кульминация, которую все они долго ждали.

Майлз медленно приблизился к свидетельскому месту. Он казался маленьким, усталым, измученным, постаревшим. Далеко не тем романтическим персонажем, какого он привык изображать. Ворот белой рубашки Майлза был ему тесен, рукава синего костюма выглядели слишком длинными. Единственное, что осталось в нем прежним, были серые глаза, смотревшие на мир с выражением затравленного щенка.

Я вышел в середину зала. Почувствовал, как на моей спине сфокусировалась камера «Суд ТВ». Сердце у меня сильно билось, но я вдруг ощутил себя спокойным и сильным.

— Мистер Дэйн, — неторопливо, громко и мрачно начал я, — вы ведь завзятый врун, не так ли?

Глаза Майлза расширились.

— Нет, серьезно, — продолжал я. — Некий загадочный, гнусный вор-домушник пробирается в ваш кабинет, крадет эту самую палку, а затем в течение пятнадцати минут беззвучно избивает ею до смерти вашу жену и ловко выпрыгивает из окна второго этажа. Все это куча самого нелепого вранья, какое мне когда-либо приходилось выслушивать. Согласны?

Он смотрел на меня во все глаза. И судья Ивола смотрел на меня во все глаза. И присяжные. Даже Стэш Олески и тот выглядел удивленным.

Я неторопливо подошел к столу секретаря суда, взял вещественное доказательство, которому обвинение присвоило номер 37, — изогнутую черную палку, похожую на самурайский меч, прошел с ней по центральному проходу к задней стене зала. У стены сидел на стуле заснувший, судя по всему, мужчина в спортивной куртке, синих джинсах и низко надвинутой на лицо зеленой бейсболке.

— Эй! — окликнул его я. — Мы вам не наскучили?

И потыкал в мужчину орудием убийства.

Ответа не последовало.

Тогда я состроил зверскую физиономию, отступил на шаг, взмахнул орудием убийства и врезал им спящему по голове. Бейсболка взвилась в воздух. Зал ахнул, как один человек.

Разумеется, это был манекен — его неприметно подсадил в зал паренек, который подвозил меня на «фольксвагене».

Я еще раз с бешеной силой ударил сидящего. Бедняга бочком рухнул на пол. Я лупил по нему палкой, пока судья Ивола не опомнился и не заколотил молотком по столу.

— Примите мои поздравления, мистер Слоун, — крикнул он, едва перекрывая голосом шум, производимый моими ударами, — вы только что заработали вашим представлением штраф в одну тысячу долларов.

— Это была всего лишь допустимая демонстрация, служащая обоснованием моих доводов, — ответил я и быстро повернулся к Майлзу. — Признайтесь, мистер Дэйн, избивая этот манекен, я произвел немалый шум?

— Да, — прищурившись, ответил Майлз.

— А между тем вы сказали детективу Денкерберг, что в вашем доме в течение пятнадцати минут происходило примерно то же самое, однако вы ничего не слышали.

— Нет… я… Это он… Это был… Я видел его.

Я издевательски усмехнулся:

— Ну еще бы. Кто-то пятнадцать минут превращает вашу жену в месиво, а вы слышите всего лишь — как вы выразились? Странный шум?

— Какого ответа вы от меня ждете?

— Я жду от вас правды! — рявкнул я. — Просто расскажите всем этим людям, что произошло на самом деле.

Майлз Дэйн заморгал. Он помрачнел и громко произнес:

— Я отказываюсь отвечать вам на том основании, что ответ может привести к моему осуждению.

Сердце мое замерло. Хуже этих слов были только: «Да, я виновен».

— Вы хотите сказать, что сами убили вашу жену?

— Думаю, мне следует воспользоваться Пятой поправкой, мистер Слоун. — И он повернулся к судье Иволе: — Скажите, ваша честь, я могу уволить своего адвоката, не сходя со свидетельского места?

Ивола уже выглядел к этому времени человеком слегка контуженным:

— Леди и джентльмены, мы прервемся на несколько минут, чтобы разобраться в сложившейся ситуации. Пристав, проводите присяжных в отведенную для них комнату.

— Прежде чем мы начнем разговор, ваша честь, — сказал я, — мне хотелось бы коротко переговорить с моим клиентом. Если, конечно, он все еще мой клиент.

Будь у судьи Иволы лазеры вместо глаз, я бы прямо в эту минуту превратился в облако дыма. Некоторое время он свирепо изучал меня, затем сказал:

— Да уж, будьте добры, переговорите.

Я попросил судебного пристава отвести Майлза в небольшую совещательную комнату, примыкающую к залу суда. Как только за приставом закрылась дверь, Майлз поинтересовался:

— Ну что, довольны?

Я рассмеялся — без всякого, впрочем, веселья — и спросил:

— Вы понимаете, что вы только что сделали? Приобрели билет в один конец — в тюрьму.

— Не надо читать мне нотации! — ответил Майлз. — Я же вам говорил, не поднимайте этот вопрос в зале суда!

— Десять минут назад вы разрешили мне поступать так, как я считаю нужным.

— Я совершенно ясно дал вам понять — этой темы касаться не следует.

— Темы? Темы? Вы что? Боитесь назвать имя? Это не тема, а ваш сын! Его зовут Блэром. И сейчас самое время защитить его от последствий того, что он натворил.

— Не говорите мне о мальчике!

— Мальчике! Он взрослый мужчина. Он убил вашу жену, и вы пытаетесь его выгородить? Да что с вами?

— Он заслуживает шанса! Я уже подвел его один раз.

— Поздно, Майлз, — ответил я. — Правда такова: ваш сын — опасный, лишенный совести негодяй.

— Нет! Нет!

Внезапно Майлз бросился на меня и ударил скованными руками. Я повалился, сильно приложившись головой об пол, — мы покатились, точно пара придурковатых мальчишек.

И тут Майлз вдруг заплакал, уткнувшись лицом в мой галстук, — заплакал, как дитя.

— Что я наделал, Чарли? У меня ничего не осталось. Что я наделал, друг?

Я обхватил его руками, погладил по волосам. Спустя какое-то время рыдания Майлза утихли — теперь мы просто лежали с ним на грязном полу, точно два утомленных любовника.

Я сел, стряхнул с костюма пыль. Падая, я ухитрился удариться физиономией об пол и теперь чувствовал, как под глазом у меня набухает синяк.

— Так что же, уволили вы меня или нет? — спросил я.

— Нет.

— Дадите вы показания насчет Блэра?

Майлз по-прежнему лежал на полу. И впервые с той минуты, как я взялся за его дело, вид у него был спокойный и мирный.

— Нет, — сказал он. — После смерти Дианы жить мне уже незачем. Может быть, в Блэре все же есть что-то заслуживающее спасения. Я хочу дать ему возможность выяснить это.

— Как все произошло? — спросил я.

— В 69-м? В глубине души я хотел сохранить нашего ребенка. Однако Диана сказала, что, если она это сделает, семья оставит ее без средств к существованию. А я понимал: моя писательская карьера будет трудной, понимал, что, если мы поженимся, попытаемся вырастить ребенка без денег Дианы, все мои мечты пойдут прахом. И я сказал ей: ну конечно, откажись от него. А когда мне сообщили, что ребенок умер, я почувствовал облегчение.

Он закрыл скованными руками лицо.

— Убийство, — произнес я. — Как произошло убийство?

— Несколько месяцев назад он позвонил нам. Сказал, что он наш сын. Я решил, что это, скорее всего, просто мошенник, и нанял детектива, чтобы тот все выяснил. Он и выяснил — да, это действительно наш сын.

— Чего он хотел от вас? — спросил я. — Денег?

Майлз довольно долго молчал.

— Ему нужна была кровь. По флакончику нашей крови.

Я нахмурился:

— Кровь? Зачем?

— Он сказал, что у него какое-то генетическое заболевание. Говорил о нем довольно туманно.

— И вы дали ему кровь?

Майлз кивнул:

— Да. Оба. За шесть недель до убийства.

— А потом?

— Потом он позвонил снова, сказал, что хочет поговорить. Не со мной, с Дианой. Сказал, что это очень важно.

— И что вы подумали?

— Мне это не понравилось. Но я решил, что отказать ему мы не можем.

— А затем?

— В ту ночь он приехал к нам. Около десяти вечера я вернулся из спортивного зала и застал их в гостиной, за разговором. Когда я вошел, они повернулись ко мне и, похоже, огорчились, увидев, что это всего лишь я. Потом Блэр посмотрел на часы и сказал: «Думаю, он уже не приедет».

— О ком он говорил?

Майлз пожал плечами:

— Понятия не имею. Тот, кого они ждали, так и не появился. Ну, я ушел в свой кабинет, оставив их наедине. Потом услышал, как они ссорятся. Кричат. Вернулся в гостиную — убедиться, что все в порядке. Диана сказала, что все хорошо. — Он помолчал. — Я опять ушел в кабинет. И снова услышал их крики. Тогда я включил музыку и после уже ничего не слышал. — В глазах у него блеснули слезы. — А около часу ночи я музыку выключил. К тому времени в доме стояла полная тишина. Я проработал почти до трех. Потом поднялся наверх, собираясь лечь. Вот тогда я ее и нашел.

— Зачем вы придумали совсем другую историю?

— Вы бы поверили мне, скажи я, что торчал в кабинете, пока кто-то убивал мою жену?

— А бокен? — спросил я. — А одежда?

Майлз покачал головой:

— Понятия не имею.

— Окно?

Майлз смутился:

— Да. Это была моя работа. Вот только насчет отпечатков я не подумал. — И он вздохнул.

Кто-то с силой постучал в дверь, затем послышался приглушенный голос судебного пристава:

— Судья хочет, чтобы вы вернулись в зал.

Я рывком поставил Майлза на ноги:

— Мне снова придется задавать вам вопросы, Майлз. И я прошу вас, расскажите о случившемся всю правду.

Он покачал головой:

— Я не пошлю сына в тюрьму.

— А если он сам придет сюда и даст показания?

Майлз пожал плечами:

— Это решать ему. Я его принуждать не стану. — Он вдруг протянул руку, коснулся моего лица. — Простите меня за то, что я сделал с вашим глазом. У вас тут кровь идет, немного.

Я вытер лицо рукавом. Синяк сейчас был не главной моей проблемой.

Когда мы вернулись в зал суда, судья Ивола сказал:

— Ну что же, джентльмены, вы провели наедине немало времени. Мистер Дэйн, вы все еще намерены отказаться от услуг вашего адвоката?

— Нет, ваша честь. Он просто старается честно выполнить свою работу.

— Я не допущу, чтобы ходу этого процесса препятствовали надуманные обвинения адвоката в некомпетентности.

— Уверяю вас, ваша честь, это не было попыткой создать повод для апелляции, основанной на неправомерности ведения процесса, — сказал Майлз.

Ивола смерил его гневным взглядом:

— Хорошо. Вернитесь на место свидетеля, мистер Дэйн.

Майлз вернулся на место, сел, присяжные вошли в зал.

— Мистер Слоун, прошу вас, продолжайте допрос вашего свидетеля.

Я повернулся к Майлзу:

— Итак, Майлз, позвольте мне подвести итог. Вы солгали о случившемся детективу Денкерберг?

— Да.

— Почему?

— Потому что происшедшее на самом деле выглядит неправдоподобным.

— Так это вы убили вашу жену?

— Я слишком любил ее. Больше чего бы то ни было в жизни.

Он опустил взгляд. Помолчал. И заплакал.

— Майлз, — негромко произнес я. — Это вы убили ее?

Он покачал головой, по лицу его текли слезы:

— Нет, нет, я никогда не сделал бы этого.

— А кто это сделал, вы знаете?

— Думаю, да.

— Вы назовете мне его имя?

Он снова покачал головой, вытер слезы:

— Простите, нет. У меня есть на то свои причины. Имя его я назвать не могу.

— Вы пытаетесь уберечь кого-то, не так ли? И пытались с самого начала.

— Я не могу ответить на этот вопрос.

— Именно по этой причине вы и рассказывали детективу Денкерберг смехотворные байки, верно?

— И на этот вопрос я ответить не могу.

— Именно поэтому вы и лгали.

— Я просто…

Голос его сорвался, он взглянул в окно зала суда. В зале стояла мертвая тишина.

— Ваша честь, — наконец сказал я. — Похоже, мы с мистером Дэйном уже прошли наш совместный путь до конца.

Марк Ивола повернулся к Стэшу:

— Мистер Олески?

Государственный обвинитель даже не стал подниматься на ноги.

— Я считаю, что мы услышали от этого человека достаточно всякой лжи. И усугублять наше положение не желаю.

— Будьте добры вернуться за стол защиты, мистер Дэйн, — сказал судья. Майлз медленно подошел к нашему столу, сел. Лицо его было спокойным и решительным.

— Ваш следующий свидетель, мистер Слоун.

У меня не было больше свидетелей, не было стратегии, не было ничего. Если только…

— Минуточку, ваша честь.

Я начал просматривать списки свидетелей, помечая галочками тех, кто уже дал показания. В моем списке осталось лишь одно имя — Блэр Дэйн. И еще одно осталось в списке Стэша.

Я оторвал взгляд от списков, оглядел зал суда. Да, вот он, сидит в первом ряду.

— Ваша честь, я хотел бы вызвать свидетеля из списка мистера Олески.

Ивола, вопросительно приподняв брови, взглянул на Стэша.

— Я не уверен, что это допустимо, ваша честь, — сказал тот.

— У меня имеется право вызывать любого свидетеля, — сказал я. — И из моего списка, и из вашего.

Судья извлек из стола перечень прецедентов, полистал его.

— Адвокат прав, мистер Олески, — сказал он. — Вызывайте вашего свидетеля.

— Защита вызывает Роджера ван Бларикума.

Глава 11

Лицо ван Бларикума выразило удивление. Он хмуро и чопорно приблизился к свидетельскому месту. Я успел уже забыть, до чего он высок — метр девяносто, самое малое. Седые волосы обрамляли его лицо, подобно облаку.

После того как его привели к присяге, я начал задавать вопросы — длинную череду вопросов о его происхождении, увлечениях и образовании. Он получил в Кембридже докторскую степень по японской литературе, бегло говорил на трех азиатских языках, изучал некое малоизвестное японское боевое искусство. Я задавал и задавал вопросы, какие только мог придумать, а времени все еще было едва ли половина двенадцатого.

— Мистер ван Бларикум, в 1968 году ваша сестра забеременела, не так ли?

Ван Бларикум неопределенно уставился в пространство:

— Что-то не припоминаю, нет.

Я вернулся к своему столу, взял с него свидетельство о рождении Блэра Дэйна.

— Может быть, этот документ освежит вашу память? Свидетельство о рождении «Безымянного ван Бларикума», сына Дианы ван Бларикум?

Довольно долгое время Роджер ван Бларикум притворялся изучающим документ, затем сказал:

— В то время я был в Кембридже.

— По-моему, вы сообщили, что получили докторскую степень в шестьдесят седьмом году.

Он откашлялся. А когда заговорил, в голосе его зазвучали оборонительные нотки:

— Ну, я то приезжал в страну, то уезжал из нее. Возможно, был в Японии. Не исключено, что сестра именно в это время и забеременела.

Я изобразил недоверие:

— Ваша сестра не только забеременела, она еще и родила ребенка и отдала его на воспитание штату Нью-Йорк… а вы не можете даже сказать, знали вы об этом или не знали?

Ван Бларикум снова откашлялся:

— Ну хорошо, да. Случившееся стало позором нашей семьи, и я… В общем, мне и сейчас трудно говорить об этом.

— Верно ли, мистер ван Бларикум, что вы и ваша мать давили на вашу сестру, принуждая ее сделать аборт?

Глаза ван Бларикума стали холодными:

— Нет.

— Верно ли, что вы и ваша мать угрожали лишить ее — в случае, если она сохранит ребенка, — наследства, отнять у нее трастовый фонд?

Ван Бларикум откашлялся еще раз:

— Это была обычная семейная размолвка. Я даже представить себе не могу, чтобы во время нее употреблялись столь сильные слова.

— Вот как? А верно ли, что вы и сестра тридцать лет не разговаривали друг с другом?

— Неверно. В последний раз мы разговаривали за неделю до ее смерти.

Я приподнял брови. О том, что они не разговаривали почти тридцать лет, мне сказал Майлз.

— Как именно? По телефону? Воспользовались факсом? Поговорили с глазу на глаз?

— По телефону.

— Правда? — Я подошел к груде своих вещественных доказательств, вытащил из нее регистрационную запись телефонных разговоров Майлза Дэйна. — Покажите мне этот разговор.

Ван Бларикум просмотрел запись:

— Вот. Одиннадцатое октября. А это номер моего телефона.

Я взглянул на указанную им строку записи. Нью-йоркский номер. Я с сомнением прочитал номер вслух и спросил:

— Вы можете доказать, что это ваш номер?

Ван Бларикум достал из нагрудного кармана пиджака тонкий бумажник, вытряс из него что-то.

— Прошу занести в протокол, что я показываю мистеру Слоуну свою визитную карточку, — сказал он.

Я взглянул на кремового цвета визитку. Стоявший на ней номер совпадал с тем, что значился в регистрационной записи.

Ладно, решил я, посмотрим, что удастся извлечь из этого.

— Мне говорили, что в течение тридцати лет вы не поддерживали с сестрой никаких отношений.

Ван Бларикум надолго задумался, затем сказал:

— Ну, был довольно долгий период времени, в течение которого мы разговаривали, э-э, не часто.

Внезапно меня обуяло некое странное чувство — такое возникает, когда тебе кажется, будто за тобой кто-то следит. Вот только определить источник его мне никак не удавалось.

— Так почему же вы вдруг позвонили ей за неделю до смерти?

— Я решил, что мы с ней слишком долгое время не поддерживаем связь, что настала пора помириться.

Стэш Олески встал:

— Простите, ваша честь, но я намерен внести протест. Я решительно не понимаю, какое все эти вопросы имеют отношение к делу.

Он был прав. Мои вопросы позволили обнаружить нечто загадочное, однако, какое отношение имеет эта загадка к делу, я пока не понял и сам.

— Я готов двинуться дальше, ваша честь, — сказал я. — Мистер ван Бларикум, давайте вернемся к 1969 году. Заставили вы в то время Диану — или не заставили — отдать ребенка на усыновление?

— Мы убедили сестру, что это наилучшим образом послужит ее интересам.

— Что затем произошло с ребенком, мистер ван Бларикум?

— Понятия не имею.

Я вернулся к столу защиты.

— Мистер ван Бларикум, вы помните состоявшийся у вас около месяца назад разговор с моей помощницей, Лайзой?

— Ваша дочь солгала мне. Она притворилась, будто торгует произведениями искусства, и попыталась выведать что-нибудь компрометирующее Диану.

Я порылся среди вещественных доказательств, отыскал карманный магнитофон и, нажав кнопку воспроизведения, поднес его к микрофону, установленному на свидетельском месте. Присутствующие в зале суда услышали конец нашего разговора в «Дубовом баре»: «Знаете, что самое смешное, Слоун? Выкрутится он или нет, не важно. Майлз нацелился на ее деньги. Но вот их-то он никогда и не получит. Никогда и ни за что. Разве Мак-Дейрмид не сказал вам об этом?»

Следом мой голос: «Майлза ее деньги никогда не интересовали».

Снова голос ван Бларикума: «Да? Ладно, присмотритесь к его физиономии, когда ублюдок явится за состоянием Дианы. И вы узнаете подлинную правду».

— В то время я не понял сказанного вами, мистер ван Бларикум. Я решил, что «ублюдком» вы назвали моего клиента. Вы же сказали примерно следующее: «Присмотритесь к лицу Майлза Дэйна, когда его незаконнорожденный сын, Блэр Дэйн, появится, чтобы вступить в наследство трастовым фондом Дианы». На что он, как прямой потомок, имеет полное право, верно?

Стэш поднял над собой обе руки:

— Теперь я просто обязан внести протест, ваша честь. Эта запись могла быть получена незаконным путем.

— Могу я посовещаться с вами и с государственным обвинителем, ваша честь? — спросил я.

— Подойдите.

Мы со Стэшем подошли к столу судьи, и я сказал:

— Я считаю, что Диану Дэйн мог убить сын моего клиента — он, кстати, значится в списке свидетелей защиты. И пытаюсь установить мотив. Мой клиент имеет право на любую защиту.

— До сих пор вся его защита ограничивалась попытками укрыться за Пятой поправкой, — проворчал Стэш.

— У нас уже имеются показания, согласно которым Блэр Дэйн, как прямой потомок Дианы Дэйн, должен унаследовать ее трастовый фонд. Однако в данный момент мой клиент не хочет давать показания против своего сына. Если я подам апелляцию на том основании, что моему клиенту было отказано в праве на обоснованную защиту, обвинительный приговор, который вынесет ему этот суд, мгновенно отменят, а вы станете на национальном телевидении козлом отпущения.

Лицо Иволы окаменело.

— Хорошо, — сказал он. — Я высказываюсь против возражения мистера Олески в целом. Однако в том, что касается узкого вопроса о записи, он абсолютно прав. Вы не сообщили о ней обвинению, а были обязаны сделать это. Поэтому запись в протоколе фигурировать не будет. И если я решу, что вы просто-напросто пытаетесь очернить свидетеля, то заткну вам рот.

Меня это устраивало. Запись свое дело уже сделала. А чем больше времени уходит у нас на пререкания, тем ближе становится перерыв в заседании суда.

Стэш сел, судья велел присяжным не принимать запись во внимание, а я снова приступил к допросу. Я попытался расспросить ван Бларикума о Блэре, но оказалось, что он ничего не знает. Пришлось задавать, перефразируя, вопросы, на которые он уже ответил. Я чувствовал, как на лбу у меня выступает пот, как он пропитывает рубашку.

— Ваша честь, могу я попросить о коротком перерыве, который позволил бы мне обсудить с моим клиентом пару вопросов? — спросил я. — Всего десять минут.

Судья Ивола, взглянув на меня, улыбнулся во весь рот:

— Когда я играл в бейсбольной команде штата Мичиган, наш тренер ухитрялся менять весь план игры за время короткой рекламной паузы. Даю вам две минуты.

— Благодарю вас. — Я подошел к своему столу, сел рядом с Майлзом. — Соображения имеются?

Майлз покачал головой:

— Все очень странно. Зачем он вдруг снова связался с Дианой? Не понимаю.

— Забудьте об этом, — сказал я. — Нам необходимо держаться за тему вашего сына. Как заставить Роджера рассказать о нем побольше?

— Тридцать секунд, мистер Слоун, — с наслаждением сообщил судья Ивола.

Мы сидели в мрачном молчании. Глаз у меня опух настолько, что я почти ничего им не видел, в черепной коробке пульсировала боль.

— Приступайте, мистер Слоун!

Я встал, направился к месту свидетеля. Прикоснулся к ссадине над глазом, глубоко вздохнул. А отняв от ранки пальцы, увидел на них кровь.

Это слово прокатилось в моем мозгу, как прокатывается по пещере звук произведенного выстрела.

— Кровь, — сказал я.

В зале суда стало очень тихо.

— Это что, вопрос, адвокат?

И внезапно я понял: да, это он и есть.

— Минутку, — сказал я и, вернувшись к своему столу, нашел среди вещественных доказательств фотографию гостиной Майлза Дэйна.

Там, на кофейном столике, лежал альбом японских эротических гравюр. Майлз сказал, что Блэр ждал кого-то еще. «Думаю, он уже не приедет» — такую его фразу запомнил Майлз. А имелись еще показания Леона Праути о втором человеке, о «старикане».

Я поднял взгляд на свидетеля:

— Кровь, мистер ван Бларикум. Когда именно Блэр Дэйн попросил вас сдать для него кровь?

Ван Бларикум заморгал:

— Что? Это нелепость.

— Блэр Дэйн покажет, что обращался ко всем своим родственникам, каких сумел отыскать, с просьбой сдать кровь. Вы — кровный родственник Дианы. Блэр страдал генетической болезнью и нуждался для лечения в одном из факторов крови. Он и у вас попросил кровь, не так ли?

Наступила долгая пауза. В глазах ван Бларикума появилось странное выражение. Казалось, будто одна половина его лица смотрит в одну сторону, а другая — в другую.

— Нет, — наконец сказал он.

Я чувствовал, как во мне нарастает нечто, какая-то легкость, — меня словно несло, покачивая на волне, к пока неясной мне цели.

Я чуть улыбнулся:

— Вы ведь человек высокий, мистер ван Бларикум. Каков ваш рост?

— Метр девяносто два сантиметра.

— А волосы у вас седые, так?

Ван Бларикум фыркнул:

— Очевидно, так.

— Когда вы начали седеть?

Ван Бларикум с очевидным раздражением взглянул на присяжных:

— По-моему, незадолго до тридцати.

Я повернулся к моему клиенту:

— Мистер Дэйн, вы не могли бы встать?

Майлз медленно встал.

— Мистер ван Бларикум, вы согласны с тем, что мой клиент — человек невысокий, верно? Вас удивит, если я скажу, что в нем метр шестьдесят семь сантиметров?

— Меня здесь уже ничто не удивит.

— А волосы у моего клиента каштановые. Ему за пятьдесят, однако седых волос у него раз два и обчелся. — Я протянул ван Бларикуму фотографию. — Вы узнаете снятого здесь человека?

Ван Бларикум достал очки для чтения:

— Это снимок, сделанный при аресте. Кто на нем изображен, я не знаю, но полагаю, что Блэр Дэйн.

— Совершенно верно, сэр. Какого цвета у него волосы?

— Они седые.

— За его головой на стене видны измерительные риски. Назовите нам рост Блэра Дэйна.

— Судя по снимку, метр девяносто три сантиметра.

И тут для меня все встало по местам окончательно.

— Цвет волос и рост, как вы наверняка знаете, определяются генетически, так?

— Я полагаю, что так.

— Передаются через ДНК, правильно? Которая присутствует и в крови человека.

— Да.

— Блэр Дэйн, получив результаты анализа крови Майлза Дэйна, обнаружил нечто странное, не правда ли?

— Я действительно не имею об этом ни малейшего представления.

— О нет, имеете. По сути дела, он выяснил, что Майлз Дэйн ему вовсе не отец.

— Но откуда я могу об этом знать?

— Да оттуда, мистер ван Бларикум, что настоящий отец Блэра Дэйна — вы, ведь так?

В зале наступила мертвая тишина.

Левая сторона лица ван Бларикума гневно задергалась, правая осталась спокойной.

— Нет. Это смехотворное, скандальное заявление. Я не отец Блэра Дэйна.

Стэш встал:

— Протестую. Эти диковинные, нездоровые утверждения не подкреплены никакими доказательствами.

— Дайте мне несколько секунд, ваша честь, — сказал я. — Я как раз к доказательствам и подхожу.

Судье Иволе ужасно хотелось поддержать протест обвинителя, однако он боялся выглядеть предвзятым перед стоявшей у задней стены зала телекамерой.

— Представьте нам какие-нибудь доказательства, — сквозь стиснутые зубы приказал он. — Я разрешаю вам продвинуться еще на шаг дальше. Но если серьезных свидетельств в пользу этого утверждения у вас не окажется, мистер Слоун, я наложу на вас самое суровое взыскание.

Разумеется, у меня их оказаться и не могло. Разве что… Я сунул руку в карман своего помятого костюма, того самого, что был на мне во время поездки в Нью-Йорк, — и точно, вот он. Я вытащил скомканный носовой платок, поднял его перед собой.

— Вам известно, что это такое, мистер ван Бларикум?

Он посмотрел и саркастически сообщил:

— Это носовой платок.

— Давайте будем более конкретными. Не могли бы вы прочесть инициалы, вышитые на его уголке?

Он посмотрел снова и уже тихо произнес:

— РВБ.

— Большое «Р», маленькое «в», большое «Б». Инициалы Роджера ван Бларикума. Правильно?

Снова встал Стэш:

— Протестую. Нам предъявляют еще одно предположительное доказательство, с которым обвинение ознакомлено не было. Я прошу исключить его.

— Ваша честь, — сказал я, — назначение этой вещи состоит исключительно в дискредитации свидетеля. Предъявлять ее мистеру Олески я обязан не был.

— Вы намереваетесь дискредитировать собственного свидетеля?

Я покачал головой:

— Это свидетель обвинения, а не мой.

Ивола гневно взирал на меня:

— Поскольку эта вещь может послужить обоснованием вашего заявления, я разрешаю вам использовать ее.

— Благодарю вас. — Я снова повернулся к ван Бларикуму. — Мы уже установили, что вы встречались с моей дочерью. Насколько я помню, в «Дубовом баре» нью-йоркского отеля «Плаза». Вы помните, как уронили тогда стакан с виски? Как попытались поймать его, однако стакан разбился и вы порезали руку?

— По-моему, да.

— У вас шла кровь, и вы вытерли ее носовым платком. Вот этим. Верно?

— Возможно.

— А несколько минут спустя, поняв, кто такая Лайза, поняв, что она работает на меня, вы бросили этот платок ей в лицо, не так ли?

Ван Бларикум просто смотрел на меня, молча.

— Вероятно, вам интересно будет узнать, мистер ван Бларикум, что мы провели анализ этой крови на ДНК. Мы провели также анализ крови мистера Дэйна и его предположительного сына Блэра. И угадайте, что мы обнаружили, мистер ван Бларикум? Человек, кровь которого осталась на этом носовом платке, — это и есть отец Блэра Дэйна.

Лицо ван Бларикума стало белым как полотно.

Стэш Олески вскочил на ноги:

— Ваша честь, защита предъявляет улики! Но ни одна из них не была представлена в офис обвинения до начала процесса.

Я, проигнорировав Стэша, взял со стола листок бумаги:

— Мистер ван Бларикум, я буду рад показать вам результаты этих анализов… если, конечно, вы не предпочтете обойтись без волокиты и не скажете нам правду.

— Покажите-ка мне эти предполагаемые результаты анализа ДНК, — потребовал судья Ивола. Я протянул ему листок, который держал в руке.

Ивола вгляделся в него сузившимися глазами. То был просто-напросто чистый лист бумаги. И когда Ивола оторвал от этой бумажки взгляд, на лице его сияла улыбка.

— Леди и джентльмены, члены жюри присяжных, мистер Слоун очевидным образом солгал. Никаких результатов анализа ДНК не существует. Я прошу вас полностью забыть о его ложных, возмутительных обвинениях.

Затем он повернулся ко мне, и улыбка его стала еще более широкой, торжествующей.

— Мистер Слоун, я намереваюсь направить в коллегию адвокатов штата рекомендацию о наложении на вас дисциплинарного взыскания и о приостановке действия вашей лицензии. Прошу вас, продолжайте допрос.

Это была мучительная минута. Я понял наконец все, что произошло, однако сделать завершающие шаги не мог.

— Мистер ван Бларикум, — сказал я, — в ночь двадцатого октября вы приезжали в дом Майлза Дэйна, не правда ли?

— Нет. — Губы его кривила улыбочка пренеприятнейшего превосходства.

— Вы лжете.

Вскочил Стэш:

— Протестую. Давление на свидетеля.

— Поддерживается, — сказал судья. — Дальше, мистер Слоун.

Дальше мне идти было некуда. Я завяз. У меня не имелось ни вещественных доказательств, ни способных подтвердить сказанное мною свидетелей. И тут кто-то громко кашлянул у меня за спиной. Я оглянулся — Лайза.

Одна.

— Ваша честь, могу я потратить тридцать секунд на разговор со своей помощницей?

Ивола взглянул на часы. Времени было без малого двенадцать.

— Думаю, нам пора объявить перерыв на ланч, — сказал он. По его глазам я понял: Ивола полагает, что часовой перерыв на ланч не оставит от моего допроса камня на камне. Сильнее ошибиться он не мог. — Есть возражения, мистер Слоун?

Я изобразил недовольство:

— В принципе — нет.

— В таком случае перерыв.

— Где Блэр, Лайза? — спросил я.

— Снаружи, в машине. Пытается решить, что ему делать.

Я потер лицо. Все это время я думал, будто Блэр — именно тот, кто нам нужен. А теперь вдруг понял, что ошибался.

— Вот что я тебе скажу, — произнес я. — Забудь пока о Блэре. Мне нужно, чтобы ты кое-что сделала.

После перерыва я снова вызвал ван Бларикума на свидетельское место.

— Мистер ван Бларикум, не могли бы вы сказать нам, что это такое?

Он угрюмо взглянул на книгу, которую я ему вручил.

— По-видимому, один из романов Майлза. Называется «Как я убил жену и вышел сухим из воды».

— Интересное чтение, как по-вашему?

Ван Бларикум выглядел теперь полностью овладевшим собой.

— Не знаю. Я бы эту дребедень и за деньги читать не стал.

— Там заложена одна из страниц. Откройте книгу и зачитайте нам то, что на ней напечатано.

Ван Бларикум открыл книгу. Голос его стал негромким и очень холодным:

— Тут сказано: «Хочу особо поблагодарить Роджера ван Бларикума, который подарил мне и идею этой книги, и оружие, ставшее прообразом орудия убийства».

— То есть идею книги дали ему вы, — ядовито произнес я, — однако сами ее не читали.

— Это книга о человеке, который ненавидит своих родственников. По-моему, что-то в этом роде.

— Значит, вы ее все же читали.

Ван Бларикум понял, что совершил ошибку, и попытался исправить ее:

— Нет, не читал. Просто слышал в новостях, что… в чем состоит сюжет.

— А, ну конечно. — Я издевательски усмехнулся. — Ранее вы показали, что изучали в Японии боевое искусство. Повторите, пожалуйста, его название.

— Муто-риу.

— Я не знаток боевых искусств, — признался я. — Это что-то вроде карате, кун-фу или как?

Долгая пауза.

— Это японский стиль боя на мечах.

— Чем вы пользовались, упражняясь в нем?

Одна сторона его лица дернулась:

— Бокеном. Однако…

— Однако что, мистер ван Бларикум? — спросил я. — Однако… нет, я не подставлял моего зятя? Однако… нет, я не крал бокена из его кабинета, пока он был в туалете? Однако… нет, я не убивал свою сестру? Вы это собирались сказать?

— Ваши утверждения попросту смехотворны. Когда он убил ее, я был в Нью-Йорке. И могу доказать это.

И тут с хлопком отворилась дверь и в зал влетелапобедно улыбающаяся Лайза. Она сунула мне в руку листок бумаги, громко прошептав при этом:

— Ты был прав.

Я улыбнулся ей и снова повернулся к свидетелю:

— Ваша честь, у меня появилось еще одно, ранее неизвестное доказательство. Предназначающееся опять-таки исключительно для дискредитации свидетеля.

Я вручил судье листок. Ивола поморщился и со вздохом сказал:

— Очень хорошо.

Затем он передал листок секретарю суда:

— Миссис Уилсон, пожалуйста, разметьте это.

Получив листок от секретаря, я неторопливо опустил его на край свидетельской трибуны и спросил:

— Вы не могли бы прочитать подчеркнутые ручкой строки?

Роджер ван Бларикум посмотрел на в листок.

— Тут сказано: «Северо-западные авиалинии. Сведения о пассажирах. Дата: двадцать первое октября. Отправление в одиннадцать ноль пять утра. Прибытие в час двадцать пять пополудни. Тип билета: в одну сторону. Пункт отбытия: Детройт. Пункт прибытия: Нью-Йорк, Ла-Гуардиа. Оплата: наличными. Имя пассажира…» — Он поднял на меня расширившиеся глаза.

— Читайте, читайте.

— «Имя пассажира: ван Бларикум, Роджер».

Зал зашумел. Потребовалось несколько секунд, чтобы этот гомон утих.

— Леон Праути показал ранее, что видел названного им «стариканом» человека, покидавшего дом около полуночи. Им были вы, не так ли?

Роджер ван Бларикум заморгал, потом обвел потрясенным взглядом зал.

Я услышал, как снова отворяется дверь, и обернулся. В дальнем конце зала появился молодой человек с преждевременно поседевшими волосами и страшноватыми синими глазами.

— А вот и он, мистер ван Бларикум. Человек, отдававший образцы крови на анализ. Он знает правду и даст о ней показания. Уверен, что он сделал то, о чем не подумал я, — копии результатов анализа. Вы собираетесь и дальше лгать под присягой? Хотите, чтобы мы услышали правду именно от него?

Ван Бларикум гневно взирал на молодого человека, стоявшего в конце зала.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Хорошо. В молодые годы я страшно оступился.

— Расскажите ее простыми словами. Правду. Расскажите все.

Ван Бларикум продолжал вглядываться в поседевшего молодого человека.

— Полагаю, да, полагаю, он мое… порождение. Но…

— Ваш сын.

Долгое колебание.

— Мой сын, — наконец прошептал ван Бларикум, и одна его щека дернулась от омерзения.

— Послушайте, мистер ван Бларикум. Спрашиваю еще раз. Вы убили вашу сестру?

В зале стояла полная тишина.

Ван Бларикум, переведя взгляд с молодого человека на стол защиты, указал трясущимся пальцем на Майлза:

— Это он во всем виноват. До встречи с ней Майлз был ничем. Жалким нищим мошенником, ничего не стоящим мелким ничтожеством со Среднего Запада. Если бы не ее связи, не сила ее характера, не ее деньги — да он и сейчас колесил бы автостопом по Америке, рассказывая посетителям третьеразрядных кабаков, будто пишет роман.

— Скажите нам правду, — попросил я. — Это вы убили ее?

Взгляд ван Бларикума медленно опустился к полу:

— Да, думаю, что я.

Услышав это, Блэр Дэйн начал медленно приближаться к отцу.

— Думаю, я вообще способен на все. В конце концов, породил же я вот это.

Он с отвращением взглянул на сына:

— Уголовник, наркоман, каторжник с татуированными кулаками. Он — ноль. Меньше, чем ноль. А создал его я.

— Привет, пап, — весело произнес Блэр Дэйн. — Я тоже рад тебя видеть. Спасибо за всю любовь и заботу, которой ты окружал меня столько лет.

С этими словами он поднял перед собой маленький серебристый «смит-вессон» 32-го калибра, украденный им из верхнего ящика моего письменного стола. Пуля ударила Роджера ван Бларикума чуть выше правого глаза. Мгновенно скончавшийся Роджер вывалился из кресла и рухнул на пол еще до того, как треск выстрела обратился в эхо.

А Блэр Дэйн остался стоять, глядя пустыми глазами на кровь, обрызгавшую стену рядом с креслом судьи Иволы.

— Бросить оружие! — Это крикнул судебный пристав. Вытянув мускулистые руки, упершись подбородком в плечо, он держал перед собой автоматический пистолет, нацеленный прямо в грудь Блэра Дэйна. — Сейчас же!

— Кто-то рождается для легкого конца, — сказал приставу Блэр. Голос у него был спокойный, почти сонный. — А я рожден для тяжелого.

И он, с горечью улыбнувшись, начал медленно поднимать пистолет, направляя его на пристава. Я снова увидел кривоватую зеленоватую татуировку на его руке: «УМРИ В ПЕРЕСТРЕЛКЕ».

— Против судьбы не попрешь, друг, — произнес он.

Я нырнул под стол, утянув с собой и Лайзу. Послышались два сухих выстрела из 32-го, а следом несчетные, казалось, громкие и страшные «бам-бам-бам» большого автоматического пистолета пристава. Когда все стихло, я поднял голову над краем стола. Пристав стоял на прежнем месте, яростно вытаращив глаза. Блэр Дэйн лежал, тихо постанывая, на полу.

В течение долгого, как мне показалось, времени в зале царила полная тишина. И наконец ее нарушил голос — мой, собственно говоря.

Поднявшись с пола и одернув пиджак, я сказал:

— Ваша честь, защита допрос свидетеля закончила.

Глава 12

— Ну хорошо, хорошо, — сказала Лайза, когда мы, выйдя из здания суда, пробирались сквозь лес микрофонов. — Ты меня убедил. Я возвращаюсь в юридическую школу.

Лицо ее раскраснелось от холода, возбуждения, от страшного триумфа, который мы только что пережили.

— Я же ни слова не сказал, Лайза, — ответил я, подняв в шутливой капитуляции обе руки.

За нашими спинами стоял в окружении фото- и телекамер Майлз Дэйн. Он благодарил судью за мудрое и справедливое решение, благодарил государственного обвинителя за мужество, которого потребовал отказ от обвинений, благодарил отважного Чарли Слоуна, адвоката extraordinaire.

— Да, но ведь ты же все это спланировал заранее, а, пап? Весь процесс был просто тактическим приемом, верно? Направленным на то, чтобы заставить меня вернуться к учебе.

Я хохотал едва ли не минуту, потом взглянул на реку.

— Ты не собираешься все-таки рассказать мне о том, что произошло в Нью-Йорке? — спросил я. — Почему ты все бросила?

Лицо Лайзы вытянулось. Некоторое время она задумчиво смотрела на меня, потом привстала на цыпочки, поцеловала в щеку.

— Если последняя неделя и научила меня чему-то, — сказала она, — так это тому, что некоторые вещи лучше оставлять в прошлом.

— Да, — сказал Майлз Дэйн, — интересно. И что только порой не находит на человека.

Я нахмурился, не вполне понимая, о чем он говорит.

Всего пару минут назад я задал Майлзу простой вопрос. И этот ответ представлялся мне тем, что мы, законники, называем уверткой.

После суда прошло уже несколько месяцев, мы с Майлзом встретились, чтобы выпить немного, и сидели сейчас на дощатом настиле за отелем «Пикерэл-Пойнт». Выглядел Майлз хорошо — он прибавил килограммов пять веса, загорел, вообще пребывал в превосходной форме. Шум, который подняли журналисты вокруг процесса, привел к тому, что карьера Майлза пошла в гору. По книге «Как я убил жену и вышел сухим из воды» снимался фильм с Мэлом Гибсоном в главной роли; сейчас Майлз писал сценарий для телевидения.

На столе между нами лежало первое издание романа «Как я убил жену и вышел сухим из воды». После завершения процесса Майлз преподнес его мне с дарственной надписью.

— Ладно, — сказал я, — я ведь вас, собственно, вот о чем спросил: я заглянул в этот экземпляр, так? И никакого посвящения в нем не обнаружил. Все эти «спасибо за идею книги, Роджер» и так далее присутствуют только в перепечатке, в оригинале ничего нет. Чем это можно объяснить?

Однако Майлзу отвечать на мой вопрос, похоже, нисколько не хотелось.

— В ту ночь она многое мне рассказала, — произнес он.

— О чем?

Я покачивал в ладони стакан содовой, он пил солодовый виски с непроизносимым шотландским названием. Стоял теплый майский день, солнечный, с легким намеком на прохладу.

— Я пришел ночью в спальню. Она ждала меня. И рассказала мне все. Рассказала, зачем приезжал Блэр. Сказала, что поступили результаты анализа крови, и ей хотелось, чтобы я услышал о них от нее. Сказала, что ее ребенок, Блэр, не мой. Что она всегда знала: это сын Роджера. Сказала, что понимала: если уйдет из семьи, порвет со всей своей прежней жизнью, это закончится катастрофой. И сказала, что вышла за меня главным образом потому, что не смогла придумать для брата мести более злой, чем ее брак со мной.

Майлз перевел взгляд на реку, гладкую и мирную под послеполуденным солнцем.

— Диана сказала, что ей было ясно: меня притягивают ее деньги. Что понимала: даже если она не сможет честь по чести любить меня, то сможет хотя бы поддержать своими бабками мою писательскую карьеру.

Я пробормотал нечто невнятное, что делает обычно человек, не понимающий, как ему реагировать на услышанное.

Майлз безрадостно усмехнулся.

— Я не мог поверить, что после стольких прожитых вместе лет она так плохо меня понимает. Мне всегда было плевать на ее деньги. Всегда! Я просто любил ее. Боготворил. — Он на миг закрыл глаза. — И думал, что она питает ко мне схожие чувства.

— Но она не питала?

Губы Майлза искривились в печальной улыбке:

— Она сказала: «Я всегда была одинока, Майлз, даже с тобой». Я спросил, любила ли она меня или хотя бы полюбила ли с ходом времени, а она ответила: «Не думаю, что я вообще когда-нибудь умела любить».

Он в один глоток прикончил свой виски.

— Там, в суде, помните? Роджер сказал, что это он убил ее. На самом деле он и не думал признаваться в убийстве. Он хотел сказать, что, породив на свет Блэра, который как раз тогда вошел в зал и которого Роджер считал убийцей Дианы, он тем самым убил ее. Не «я это сделал», а «я несу за это ответственность». А потом, прежде чем кто-либо успел понять, о чем шла речь, Блэр застрелил его, а пристав застрелил Блэра.

Я наморщил лоб:

— Вы хотите сказать, что убил ее все-таки Блэр?

Солнечный свет играл на воде, отражаясь в глазах Майлза, то темневших, то светлевших от этого.

— Нет. Я говорю лишь о том, что так считал Роджер.

— А, — отозвался я.

Наступило долгое молчание, потом Майлз сказал:

— Но, разумеется, и Блэр ее не убивал.

Меня точно ударили под дых.

— Как только она сказала, что никогда не любила меня, мне показалось, будто все вокруг рушится, — Майлз медленно покачивал головой, — будто вся моя жизнь обращается в пустое место. Я полагал, что меня любят, но это была не любовь, а всего лишь проявление благовоспитанной патрицианской терпимости.

Он снова надолго замолчал.

— Когда она наговорила все это, во мне словно что-то взорвалось. Вот об этом я и толкую: человек сам не знает, на что он способен. А когда все закончилось, я стоял над Дианой, смотрел на нее и понемногу осознавал, какой ужас я сотворил, осознавал, что единственным, кто заслуживал наказания, была вовсе не она. Роджер. Тут-то меня и осенило.

— Что именно? — тихо спросил я.

— В одно мгновение я вдруг понял, как смогу избежать наказания, вернуть Роджеру все зло, которое он принес Диане, мне. Даже тому несчастному ублюдку, Блэру.

Внезапно мне стало трудно дышать.

— Мне все время не давало покоя то, что за Роджером числился билет всего лишь в один конец, из Детройта в Нью-Йорк, — сказал я. — Почему было не купить два — сюда и обратно?

Майлз кивнул:

— Правильно. Мне пришлось смотаться в аэропорт и купить этот билет за наличные. Потому-то ко времени, когда я вам позвонил, тело уже и остыло. Купить билет до Детройта я, понятное дело, не мог. Для этого было уже слишком поздно. Потом я положил на столик в гостиной открытый альбом японских эротических гравюр. А после подбросил одежду в катер Роя Беверли.

Я постучал пальцем по книге «Как я убил жену и вышел сухим из воды»:

— Так вот почему в первом варианте не было посвящения?

Майлз снова кивнул:

— Мне пришлось позвонить из тюрьмы в «Элгин-пресс», помощнице Боба Гофа, попросить ее добавить это посвящение в новое издание. Общая идея состояла в том, чтобы привести случившееся с Дианой в соответствие с романом. И я сообразил: если роман будет полностью походить на то, что произошло в реальной жизни, если это сходство окажется слишком уж совершенным, все рано или поздно придут к выводу, что кто-то попросту попытался свалить вину на меня.

Он издал смешок, короткий и безрадостный — точно ветка треснула.

У меня дрожали руки.

— А те щепки черного дерева?

— Это я их подложил. Прямо в раны. Почему, как вы думаете, ваш эксперт, Хелен Рейнс, заявила, что их отчикали от конца бокена? Она, может, и психопатка, но тут попала в самую точку: я сам настругал эти щепки швейцарским армейским ножом.

— То есть убили вы ее все же не бокеном?

Он покачал головой:

— Нет. Я же говорю, на меня накатило безумие. Я просто спятил. Схватил первое, что попалось под руку. Настольную лампу. Она сейчас где-то на дне реки.

— А Леон Праути?

— Я познакомился с ним в тюрьме, в день моего ареста. Пообещал заплатить ему пять сотен баксов, если он поведает вам эту историю. Он должен был рассказать о Блэре, приезжавшем в старом «линкольне», а после вдруг вспомнить, что был еще и автомобиль из проката, в котором появился у дома высокий седой старик. Но Праути — идиот. Вторую половину истории он просто забыл. Во всяком случае, до суда.

Неторопливо подходивший по реке с севера большой пароход загудел — долгий, унылый звук еще долго висел в воздухе.

— Но почему вы просто не заявили, что это дело рук Роджера?

Майлз опять покачал головой:

— Если бы я обвинил его с самого начала, полицейские, став копать вокруг Роджера, обнаружили бы, что у него есть алиби. Нет, идеальная ситуация состояла в том, чтобы все выяснилось под самый конец игры.

Мне очень хотелось встать и уйти, но я словно прирос к стулу — то ли от ужаса, то ли от того, что у меня еще оставался один вопрос.

— Зачем вы мне все это рассказали? — спросил я. — Хотите, чтобы я снова занялся этим делом?

Он тяжело вздохнул:

— Нет. На самом деле, нет. Но ведь вы не стали бы спрашивать меня о посвящении, если бы не питали подозрений?

Я, подумав немного, кивнул.

— У вас же бульдожья хватка, Чарли. Как только вы позвонили, я понял: рано или поздно вы до всего докопаетесь. Правда состоит в том, что мне хотелось снять этот груз с души. А может быть, похвастаться, рассказать хоть кому-нибудь, как я совершил убийство и вышел сухим из воды. — Он иронически ухмыльнулся, давая понять, что причина вовсе не в этом. — Расскажи я все кому-то другому — священнику или психоаналитику, — я получил бы себе на шею человека, знающего о моей вине. А адвокат? — Он слегка склонил голову набок. — Вы же унесете тайну клиента с собой в могилу.

С этими словами он встал, спустился с настила и зашагал мимо кленов, мимо лежавших на траве влюбленных парочек, все уменьшаясь и уменьшаясь в затухающем солнечном свете.

Мне хотелось проникнуться злостью к нему, но нет, не получалось. Я чувствовал лишь, не считая слабой лихорадочной дрожи во всем теле, огромную, страшную печаль, которая только усилилась, когда солнце ушло за край земли и река потемнела.

Пару дней спустя Майлз выставил дом номер 221 по бульвару Риверсайд на продажу и, в конце концов продав его шестнадцатилетней рэп-звезде из Детройта, перебрался в Лос-Анджелес. Несколько раз я видел его по телевизору, в программе «Ночь развлечений» и прочих в таком же роде, — он сопровождал на очередную премьеру фильма какую-нибудь пышногрудую молодую актрису.

Затем, на прошлой неделе, на третьей странице газеты «Фри-пресс» появился заголовок: «АВТОР ВЫЗВАВШИХ МНОЖЕСТВО СПОРОВ КНИГ ПУСТИЛ СЕБЕ ПУЛЮ В ЛОБ».

Он сказал мне, что вышел сухим из воды, но как знать?

Может быть, выйти сухим из воды и вовсе нельзя — во всяком случае, в мире Майлза Дэйна. Как сказал, выступая в суде, Даниэль Рурк, негодяи в книгах Майлза Дэйна всегда получают по заслугам.

Уильям Каглин и Уолтер Сорреллс

«Чарли Слоун вернулся», — говорит Уолтер Сорреллс о персонаже, придуманном покойным писателем Уильямом Каглином. Каглин, детройтский адвокат и судья, создал серию детективов, главным героем которых был неказистый с виду, но чрезвычайно кропотливый адвокат Чарли Слоун.

Поклонники детективного жанра были рады, что Уолтер Сорреллс, лауреат премии Эдгара По, вернул к жизни Слоуна, любимого героя Уильяма Каглина.

Сорреллс живет в Атланте, у него черный пояс по карате, он гитарист, композитор и певец. Выступает в барах на юго-востоке Соединенных Штатов.

Но в первую очередь Уолтер Сорреллс считает себя рассказчиком. Он старается писать книги, которые завладевают вниманием читателя и не отпускают его ни на минуту:

— Я хочу схватить читателя за шиворот и держать все 350 страниц. Но ведь в этом и заключается искусство рассказчика.

Примечания

1

Расположенное в штате Нью-Джерси поместье, в котором во время Войны за независимость (1775–1783) находился последний штаб Джорджа Вашингтона.

(обратно)

2

В городе Уэйко находилась укрепленная база воинственной секты «Ветвь Давидова», которая в 1993 году сгорела во время ее штурма, предпринятого федеральными властями. В огне погибло около 80 человек.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Уильям Каглин и Уолтер Сорреллс

*** Примечания ***