Зной прошлого [Георгий Николов] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Георгий Николов Зной прошлого


Радость со слезами на глазах

Три последних десятилетия моей жизни прошли вдали от родного края, но он по-прежнему дорог мне, и я часто бываю там, хотя и нельзя сказать, что так уж люблю разъезды. Воспоминания о далеких годах, наполненных мечтами, тревогами и борьбой, желание встретиться с друзьями, сам дух родного края, с детства знакомые пейзажи властно влекут меня в места, где прошла моя молодость. Когда бы я ни приехал в мой родной город — днем или ночью, — в первую очередь спешу на берег моря — послушать плеск набегающих волн, ощутить солоноватый запах воды, подставить лицо бодрящему дуновению «моряка». И лишь потом, словно после разговора со старым другом, брожу по знакомым улицам, где все будит во мне воспоминания. Радуюсь каждой нечаянной встрече со старыми друзьями, с болью думаю о не доживших до победы соратниках по борьбе. Останавливаюсь у знакомой калитки, вхожу во двор, высвистываю, казалось бы, давно забытый сигнал и жду… Прохожу мимо школьного здания, которое при фашистах было превращено в жандармский застенок, вглядываюсь в черные окна подвала, и мне чудится, что там, в глубине, сидят вдоль стен арестованные. Вот Зарко. Он тяжело вздыхает и тихо роняет: «Был пулеметчиком, вторым номером. Эх, братцы, доберемся, если только будем живы, до городской тюрьмы, много разных историй расскажу вам». Рядом с ним чему-то улыбается Пенчо. Янаки пытается шуткой приободрить товарищей… Погружен в свои мысли Митко. Димчо легонько постукивает по полу кулаком. Губы Женды шепчут слова какой-то песни… Я хорошо помню каждого из этих мужественных людей; памятен мне и тот роковой вечер, ставший последним в их жизни…

Останавливаюсь там, где широкая и прямая улица начинает спускаться под гору. Вдали виднеется здание городской тюрьмы. По этой улице за день до нашей победы двигалось к городу ликующее людское море. Над головами гордо реяло Красное знамя. Еще одна ночь, последняя ночь старого времени, — и оно навеки взметнется над нашей землей. Еще одна ночь — и свершится народная воля: начнется новое летосчисление: до 9 Сентября и после 9 Сентября. И он настал — первый день свободы, в борьбе за которую не щадили своей жизни лучшие дочери и сыновья нашего народа.

Никогда не изгладится из памяти народной этот день — день победы, день всенародного восторга и ликования, преисполненный светлой верой в счастливое будущее. Таким он навеки вписан в историю нашей Родины. Но дорогой ценой была завоевана свобода — многие пали в борьбе.


…Ожидали прибытия партизанского отряда. Рядом со мной стояла молоденькая девушка, почти девочка, вся в трепетном ожидании. Она то и дело обращалась к окружающим: «Ну что, не видно еще? Когда же они придут?» Но того, кого ждала эта девушка, не было среди прибывших. Словно что-то надломилось в ней: не промолвив больше ни слова, она медленно побрела прочь. А сколько было таких, как она! Одни повязали черные платки еще в 1941 году, другие — лишь в последние месяцы и даже дни. Были и такие, кто узнал о судьбе своих близких уже после победы.

Много лет минуло с того дня. Мало осталось в живых матерей в черных платках…

Недавно навестил мать моего друга. Нашел ее во дворе. Вокруг кипело строительство. Только ее небольшой домик как-то сиротливо все еще стоял между новыми жилыми корпусами. Но и ему суждено было не сегодня завтра уступить место многоэтажным красавцам. Как всегда, я был встречен с радостью, но и с глубоко затаенной болью. Разговаривали о самых разных вещах. Но мысли собеседницы все время возвращались к прошлому. Видно, пришло время поведать кому-нибудь душевную боль. И она начала рассказывать.

— Сразу же в первый день, Девятого Сентября, решили мы отправиться к тем, кто отнял наших детей. Повела нас мать Захария. «Пошли, — говорит, — есть у меня один знакомый жандарм». Собрались и пошли. Знаешь ли, что творилось в душе у каждой из нас? Все люди веселые, радостные, торопятся кто к центру города — встречать советские танки, кто к причалу, где должны были швартоваться советские военные корабли, а мы комкали в руках черные платки, все еще надеясь, что не придется повязывать их на голову.

Медленно встав с низенького стула, она дрожащими, старческими руками сорвала несколько гроздей винограда и протянула их мне на открытых ладонях. В ее движениях было что-то ритуальное. Затем она погладила почерневший от времени ствол виноградной лозы, вновь села и, не глядя мне в глаза, продолжила:

— Сынок мой ее посадил. Было это весной сорок четвертого. Вернулась с работы, а тут смотрю — выкопана большая яма. Вскоре и он вернулся. Ходил за песком и удобрениями. Сначала думала отругать его, но, когда увидела, как он устал, схватила ведра и отправилась за водой. И видишь, какая лоза выросла, словно дерево — буйная, буйная… Он и сам был таким. Скоро и эту лозу выкорчуют.