Происхождение религии (фрагменты) [Эндрю Лэнг] (fb2) читать онлайн

Эндрю Лэнг (Andrew Lang) родился в 1844 г. в Селкирке (Шотлан­дия). Начальное и среднее образование получил в родном городе и в Эдинбурге. Затем он поступил в университет св. Андрея в Глазго, а с 1864 г. продолжил изучение языков в Оксфорде. В 1875 г. Э. Лэнг получил степень магистра гуманитарных наук и переехал из Оксфор­да в Лондон. Последующие годы своей жизни он посвятил литератур­ной и научной работе. Он был поэтом, переводчиком, литературным критиком, исследователем мифологии и религии. Умер Э. Лэнг в 1912 г. в Банхори (Шотландия).

Основные религиоведческие работы Э. Лэнга: «Обычай и миф» (1884), «Миф, ритуал и религия» (1887), «Современная мифология» (1897), «Становление религии» (1898), «Магия и религия» (1901), «Загадка тотемизма» (1905), «Истоки религии» (1908).

В своих работах Э. Лэнг подверг критике господствующую в его время анимистическую теорию происхождения религии. Он считал, что идея Бога не может быть логически выведена из первобытных представлений о душах, духах и призраках. Главным источником религии, по мнению Э. Лэнга, является вера в «могущественное Высшее Бытие, Творца всех вещей, Отца морали и Судию людей». С другой стороны, рассматривая природу анимистических верований, входящих составной частью во все религии, Э. Лэнг выдвинул пред­положение, что их источником являются «сверхнормальные» пережи­вания людей, которые игнорируются рационалистической эволюцио­нистской антропологией. Поэтому он призывал исследователей мифо­логии и религии более внимательно отнестись к таким явлениям, как ясновидение, гипнотизм, телепатия, галлюцинирование и т. п.

В антологию включены фрагменты из книги Э. Лэнга «Становление религии», содержащие критику анимистической концепции Э. Тайлора и формулировку основных положений новой теории происхождения религии, которая в дальнейшем стала называться теорией «прамонотеизма».

Перевод выполнен А. Н. Красниковым по изданию: Lang A. The Making of Religion. London–New York, 1898.

СТАНОВЛЕНИЕ РЕЛИГИИ

Современная наука история религий имеет в своем распоряжении ряд выводов, которые считаются уже твердо установленными. Эти выводы коротко можно сформулировать следующим образом. Человек выраба­тывает понятие «дух» или «душа» в ходе размышлений над такими явлениями, как сон, видения, смерть, тень, а также из переживаний транса и галлюцинаций. Покло­няясь первоначально духам умерших родственников, человек в дальнейшем развивает учение о духовных сущностях во многих направлениях. Призраки или дру­гие духовные существа, созданные подобным образом, в процессе дальнейшего развития становятся богами. За­тем, в результате сложных преобразований, один из богов становится высшим по отношению к другим богам, наконец, высшее божество превращается в единого Бога. Наряду с этим человек сохраняет веру в существование своей собственной души, продолжающей жить после смерти тела, и формулирует концепцию бессмертия. Та­ким образом, идеи Бога и души возникают в результате ошибочных рассуждений о непонятных для первобытно­го человека переживаниях.

Предложение о пересмотре этой устоявшейся концеп­ции, которая одновременно является такой простой, та­кой логичной и так хорошо подтвержденной фактами, может показаться почти безрассудным. Однако не будет большого вреда, если мы попытаемся рассмотреть огром­ный массив данных с новых точек зрения. В худшем случае необоснованная критика должна лишь помочь обоснованию доктрины, против которой она направлена. Сейчас мы намерены показать, что существуют две точ­ки зрения, с которых факты, относящиеся к ранним стадиям развития религии, еще не подлежали тщатель­ному рассмотрению. Прежде всего мы зададимся вопро­сом, что можно утверждать (если это вообще возможно) о природе «видений» и галлюцинаций, которые, согласно м–ру Тайлору и его блестящей работе «Первобытная культура», вносят свой вклад в формирование идеи «духа»? Во–вторых, мы соберем и сравним имеющиеся сообщения о Высших Богах и творящих существах, в которые верят и которым поклоняются наиболее отста­лые народы. Затем мы поставим вопрос, могли ли, как утверждают современные антропологи, эти относительно Высшие Существа в том виде, как они понимались людь­ми в весьма неразвитых социальных условиях, возник­нуть из веры в призраков умерших.

Наконец, мы рискнем утверждать, что первобытная теория души должна была основываться, по крайней мере частично, на переживаниях, которые даже сейчас не могут получить удовлетворительного объяснения в рамках материалистического мировоззрения. Мы попы­таемся обосновать положение о том, что идея Бога, даже в ее самых ранних формах, не может быть логически выведена из идеи духа, независимо от степени развития последней. Концепция Бога не нуждается, таким обра­зом, в размышлениях по поводу видений и «призраков».

Если эти две позиции могут быть достаточно успешно защищены, то становится очевидным, что вся теория науки о религии должна быть пересмотрена. Не менее очевидно и то, что эти две позиции независимы друг от друга. Первая может рассматриваться как фантастиче­ская или неправдоподобная, ее можно завуалировать и оставить вне поля зрения. Но сила второй позиции, осно­ванной на данных совсем другого характера, не будет тем самым ослаблена. Наша первая позиция может быть обоснована только при помощи данных, которые не поль­зуются большой популярностью и, как правило, осужда­ются современной наукой. Однако эти данные получены посредством вполне законных антропологических проце­дур. Мы последуем примеру м–ра Тайлора и займемся сбором примитивных верований в видения, галлюцина­ции, «способность к предвидению», а также тех элемен­тов знания, которые, по всей вероятности, не могут быть получены при помощи обычных чувств. Затем мы можем сравнить эти примитивные верования с достоверными описаниями сходных переживаний у живущих в настоя­щее время образованных и цивилизованных людей. Если мы не придем к какому–либо определенному выводу или придем к отрицательному выводу по поводу актуально­сти и сверхнормального характера указанных пережива­ний, мы все же сравним данные первобытной и цивили­зованной психологии, а также примитивные и современ­ные иллюзии и вымыслы и тем самым внесем значитель­ный вклад в неизведанную область функционирования антропологической науки. Результаты, независимо от того, усилят они или ослабят нашу первую позицию, должны быть весьма любопытны и поучительны даже в том случае, если они составят главу в истории челове­ческих заблуждений. Эта глава, несомненно, затронет и такую тему, которую можно назвать Х–областью нашей природы. За пределами этой области, за рамками чуда, пророчества, видений, на первый план, безусловно, вы­двигаются великие религии — христианство и ислам; но выдающиеся религиозные новаторы и лидеры — наш Господь Бог, св. Франциск, Джон Нокс, Жанна д'Арк — имеют много общего с основателями новой веры у индей­цев племени сиу или арапахо. Следовательно, сравни­вать варварские и цивилизованные верования и пережи­вания в области столь неясно понятой и столь богатой своими мощными влияниями, будет не так уж ненаучно. Тема, которая нас интересует, будет рассматриваться в гораздо большей степени при помощи метода антрополо­гии, чем метода психологии. […]

Мы причисляем антропологию к тем формам науки, которые уже вошли в современную традицию и оказыва­ют влияние на нее. По иронии судьбы антропология возникла в той заброшенной области непознанного, к которой сейчас относят исследование психики. Британ­ская Ассоциация предпочла отвергнуть антропологиче­ские записки, охарактеризовав их как «пустые мечты, основанные на россказнях путешественников». Не вызы­вает сомнений, что Британская Ассоциация отвергла бы и записки о ясновидении как пустые мечты, основанные на сплетнях старых баб или истерическом бреде. Конеч­но, изучение этих тем затрудняется обилием выдумок и фальшивок, именно поэтому антропология должна была бдительно охранять себя от «россказней путешественни­ков», от европейского непонимания первобытных идей, от современных понятий и научных теорий, которые неосознанно переносились на варварские привычки, ри­туалы, традиции и обычаи. Человек, ondoyant et divers^[1], может быть предметом изучения как для антропологии, так и для психологии. Но человек (особенно дикий чело­век) не может быть вырван из сложных условий его жизни и быть изучен, как изучается вещество в ходе химического эксперимента в лаборатории. Кроме того, мы не можем застать человека в его «первобытном» состоянии, так как его интеллектуальное развитие нача­лось далеко за рамками тех культур, которые мы сейчас можем наблюдать у самых слаборазвитых народов. Сле­довательно, материал, с которым имеет дело антрополо­гия, весьма неустойчив; свидетельства, на которых она основывается, требуют самого скептического критициз­ма, а многие антропологические выводы при отсутствии исторических данных, относящихся к далекому прошло­му, неизбежно должны быть гипотетичными.

В силу этих веских доводов официальная наука дол­гое время смотрела подозрительно на антропологию. Ее сторонники не считались настоящими учеными, более того, из–за всеобщего презрения, на них смотрели как на «конченных людей», интеллектуальных изгоев, привер­женцев одной дикой идеи. С позиций научного мышле­ния, антропологи или этнологи были бандой субъектов, которые невнятно бормотали о змеином и фаллическом культах, об учениях аркайтов, о десяти затерянных пле­менах, которые могут внезапно объявиться в самых не­ожиданных местах. Утверждалось, что антропологи ис­пытывают восхищение от нечестивых ритуалов грязных дикарей и пытаются найти рациональное объяснение тому, что в принципе не может быть объяснено. Изгнан­ники, отверженные, парии науки с неизбежностью попа­ли в эту странную компанию. Но подобно тому, как аркайты и затерянные племена стояли у колыбели ан­тропологии, вокруг изучения психических явлений, ко­торое также не признавались официальной наукой, рас­полагались угрожающие фигуры эзотерических будди­стов, сатанистов, оккультистов, представителей христи­анской науки, спиритуалистов и астрологов.

Наконец, в этом сумасшествии было обнаружено ра­циональное зерно и даже выявлен некоторый метод. В нем содержалась идея эволюции. Признание, после мно­гочисленных насмешек, палеолетических орудий релик­тами человеческой культуры, по всей видимости, помог­ло антропологии проникнуть в священный круг уза­коненного знания. Ее разработки давали обилие иллю­страций к учению м–ра Дарвина. Современные авторы, пишущие на эту тему, опираются главным образом на малосистематизированные взгляды своих предшествен­ников в XVIII в. — Гоге, де Бросса, Миллара, Фонтенеля, Лафито, Буланже, а иногда даже Юма и Вольтера. Явля­ясь первопроходцами, эти мыслители не были знакомы с историей изучения психики, в частности с идеями таких месмеристов и магнетистов, как Пейзекур, Аморетти,

Риттер, Эллиотсон, Мэйо, Грегори. Они всегда следовали тем же путем, каким впоследствии шли Лёббок, Тайлор, Спенсер, Бастиан, Фрэзер, а не тем, каким пошли Гёр- ней, Рише, Майерс, Жане, Дессуар, фон Шренк–Нотцинг. Но первые исследователи были в гораздо меньшей сте­пени озабочены проблемой метода и проблемой досто­верности.

Достоверность! Она была камнем преткновения для антропологии. В поздних работах м–ра Макса Мюллера мы все еще слышим эхо былых сетований. Вы найдете у столь любезных для вас дикарей, — говорит м–р Макс Мюллер, — все, что'вам нужно, и это критическое сужде­ние (по отношению к некоторым антропологам) вполне оправдано. Вы можете, вооружившись карандашом, бег­ло просмотреть несколько книг путешественников и по­добрать те примеры, которые будут подтверждать вашу точку зрения. Предположим, учитывая рассматривае­мую в настоящее время тему, что вы придерживаетесь теории, согласно которой у дикарей можно обнаружить проблески веры в Высшее Бытие. Вы без труда найдете свидетельства, подтверждающие эту теорию. Предполо­жим, вы захотите показать, что у дикарей совсем отсут­ствуют религиозные идеи; и для этой точки зрения вы найдете достаточно свидетельств. Но ваши выводы будут сплошь и рядом основываться на показаниях наблюдате­лей, которые не знают языка туземцев, которые имеют пристрастие к той или иной теории, которые подверже­ны тем или иным предрассудкам. Можно ли строить науку на таких шатких основаниях, учитывая к тому же, что дикари иногда желают ублажить путешественников или мистифицировать их, что иногда дикари отвечают наобум или сознательно умалчивают о своих самых свя­щенных институтах, что они, наконец, могли никогда не обращать внимания на интересующий путешественника предмет?

На все эти совершенно естественные возражения м–р Тайлор дает следующий ответ^[2]. Свидетельства нужно собирать, тщательно изучать, проверять аналогично тому, как это делается в других областях знания. Иссле­дователь, «разумеется, должен самым тщательным обра­зом убеждаться в достоверности тех авторов, которых он цитирует, и, если возможно, добывать различные указа­ния для проверки каждого сообщения». Затем м–р Тай- лор, следуя аргументации Миллара, выдвинутой еще в XVIII в.^[3], говорит о «проверке повторяемостью», о не­преднамеренном совпадении свидетельств. Если средне­вековый магометанин в Татарии, иезуит в Бразилии, уэслеяниц на островах Фиджи (от себя можно доба­вить — шериф в Австралии, пресвитерианец в Цен­тральной Африке, траппер в Канаде) сходятся в описа­нии аналогичного обряда или мифа в столь разных стра­нах и в разное время, то невозможно считать такое совпадение случайностью или обманом. «В настоящее время таким путем подтверждаются важнейшие этно­графические факты».

К этому можно добавить, что даже тогда, когда идеи дикарей неясны для нас, мы часто можем изучать их, анализируя те институты, в которых данные идеи нахо­дят свое воплощение^[4].

Таким образом, антропологические факты, подобно психологическим или любым другим фактам, должны подвергаться тщательной проверке и всестороннему ана­лизу. Следует настойчиво выявлять противоречащие друг другу факты. Нет ничего столь далекого от науки, как выхватывание какого–либо рассказа путешественника, подтверждающего вашу теорию, и игнорирование свиде­тельств, возможно, более ранних или более поздних, или лучше изученных, которые опровергают эту теорию.

Сказанного вполне достаточно, чтобы показать отно­шение антропологии к проблеме достоверности и утвер­ждать, что, если м–р Макс Мюллер имел в виду опре­деленную часть антропологов, то его позиция вполне оправдана. Именно по этой причине мы будем в своей аргументации придерживаться линии, которая четко прослеживается в подлинно научной и точной книге м–ра Тайлора «Первобытная культура».

Совсем недавно vix aut ne vix quidem^[5] выбравшись из холодной тени научного презрения, антропология усвои­ла высокомерные манеры своих сестер в семействе наук по отношению к Золушке, роль которой выпало играть изучению психики. Золушка должна шептать свои сказ­ки, выгребая золу из очага, в то время как другие сестры едут на бал и танцуют с провинциальными мэрами на праздниках Британской Ассоциации. Это невеликодушно и достойно сожаления, так как антропологические запис­ки содержат в себе богатый материал, который еще не подвергался психологическому исследованию. Я не знаю работ известных антропологов, посвященных гипнозу или родственной ему практике у низших народов, не считая бедного содержанием трактата г–на Бастиана «Психоло­гические наблюдения за естественными народами»^[6]. И все же мы обладаем большим массивом спорадической информации о психических феноменах у диких людей, которую можно найти в работах путешественников и даже в монументальной тайлоровской «Первобытной культуре». Однако м–р Тайлор, как мы увидим в даль­нейшем, считает этот вопрос не заслуживающим внима­ния или, по крайней мере, выносит за рамки своих исследований решение вопроса о том, являются ли сверх­нормальные феномены, в которые верили дикари, и па­раллельные им феномены, в которые верят цивилизо­ванные люди, фактами реального опыта или нет.

Сейчас этот вопрос не считается бессмысленным. М–р Тайлор, подобно другим антропологам — м–ру Хаксли, м–ру Герберту Спенсеру, а также их последователям и популяризаторам, выстраивает на почве антропологии теорию происхождения религии. Возникновение религии антропология считает результатом ранних и ошибочных рассуждений по поводу известного числа биологических и психологических феноменов, как нормальных, так (со­гласно утверждениям дикарей) и сверхнормальных. Эти рассуждения привели к вере в существование душ и духов. Сейчас антропология, во–первых, считает само собой разумеющимся, что Высшие Божества дикарей представлялись им «духами». Как ни парадоксально это звучит, но именно данное положение выглядит недоста­точно обоснованным, что мы и намерены показать в дальнейшем. Во–вторых, если сверхнормальные феноме­ны (способность к предвидению, передача мысли на рас­стоянии, призраки умерших, привидения умирающих и т. п.) являются действительным содержанием опыта, то выводы, сформулированные в ранней философии дика­рей, могли быть в некоторой степени ошибочными. Но позвольте заметить, что выводы современных материа­листов, которые отрицают сверхнормальные феномены, возможно, тоже являются несовершенными. Религия, по крайней мере частично, должна выводиться из фактов, которые несовместимы с материализмом в его нынешней догматической форме. Если сформулировать это не так резко и, возможно, более точно, то факты о которых идет речь, «не просто драматически необычны, они не просто экстраординарны и поразительны, они "чужды" в том смысле, что их невозможно вписать в систему представ­лений о мире, навязываемую нам физиками и другими людьми науки»^[7].

Если это так, то делом антропологии — науки о человеке — должно стать изучение, наряду с другими вещами, свидетельств о тех феноменах, которые счита­ются необычными и сверхнормальными, и вера в кото­рые рассматривается как одна из причин возникновения религии.

Такое исследование в области этнографии было бы беспрецендентным. Как мы увидим, антропологи до сих пор не изучали такие вещи, как прохождение дикарей через огонь или безвредное нахождение в пламени, про­демонстрированное тремя святыми отроками. Широко распространенная у дикарей практика прорицания при помощи галлюцинаций, которые вызываются присталь­ным вглядыванием в прозрачную поверхность (вгляды- вание в кристалл), не изучена, я думаю, ни одним антро­пологом. Точность «предсказаний», произносимых дики­ми прорицателями, когда (как они утверждают) на них находит «одержимость» или «вдохновение», не подверга­лась критической проверке и, возможно, не будет ей подвергнута, поскольку мы страдаем отсутствием де­тальной информации. Мы бросаем лишь беглый взгляд на «физические феномены», которые наблюдались дика­рями при использовании ими «волшебной палочки», и не сравниваем их с современными «спиритическими» чуде­сами. Короче говоря, все параллели между явлениями периода дикости и так называемыми «психическими феноменами», о которых сейчас спорят в Англии, Аме­рике, Германии, Италии и Франции, выносятся за рамки критического анализа и сравнения.

Исключением среди антропологов можно считать м–ра Тайлора. Он не умалчивает о существовании параллелей между проблемами периода варварства и современными проблемами такого же рода. Но его интерес к этим проблемам практически заканчивается после того, как он показывает, что эти феномены способствуют станов­лению у дикарей веры в «духов» и выявляет «пережит­ки» этой веры в более поздней культуре. Он не задается вопросом: «Являются ли эти феномены реальными?», он затрагивает лишь философствование дикарей по поводу этих феноменов и остатки этого философствования в современном спиритизме и в религии. Я же намерен совершить то, что до сих пор не сделали ни антрополо­гия, ни психология, а именно дать ebauche^[8], в котором будет предпринята попытка сопоставить феномены ди­кости и современности. Свидетельства, которые мы смо­жем предоставить для изучения, будут, насколько это возможно, исходить из предпосылки, что дикие люди, какими бы ошибочными, какими бы затемненными обма­ном и фантазиями не были их верования, основывались на наблюдениях за реальными феноменами.

Антропология интересуется человеком и тем в чело­веке, что может быть выражено словами humani nihil а me alienum puto⁹. Поэтому данные исследования отно­сятся к сфере антропологии, особенно, если они имеют точки соприкосновения с господствующей антропологи­ческой теорией происхождения религии. В соответствии с ней мы будем понимать под религией веру в существо­вание Интеллекта или внечеловеческих Интеллектов, ко­торые не зависят от материального механизма мозга и нервов и которые могут оказывать более или менее силь­ное влияние на судьбы людей и на природу вещей. Мы также имеем в виду веру в то, что в человеке есть эле­менты родственные этим Интеллектам, которые помога­ют трансцендировать знание, получаемое при помощи известных нам органов чувств, и которые, скорее всего, продолжают свое существование после смерти тела. Эти две веры (хотя и не связанные между собой с необходи­мостью по своему происхождению) проявляются глав­ным образом как вера в Бога и вера в бессмертие души.

Очень важно проследить, если, конечно, это возмож­но, происхождение этих двух вер. Если они возникают из реальной связи с Божеством (о чем было сказано в Свя­щенных книгах иудаизма) или если бы можно было дока­зать, что они возникают из неподдающегося анализу sen- sus numinis^[9] или даже из «восприятия Бесконечного» (Макс Мюллер), то религия имеет божественный или, по крайней мере, необходимый источник. С позиций теиста, то, что является необходимым, предопределено Богом, следовательно, религия имеет божественное предопре­деление, следовательно, в своих существенных чертах, а не в незначительных деталях, религия истинна. Атеисты или не–теисты, конечно, не согласятся с такими выво­дами.

Ведь если религия, как это понимается сейчас, есть позднейшая эволюционная форма серии ошибок, заблуж­дений и иллюзий, если она порочна в своей основе, а ее современная форма является результатом прогрессив­ных, но незначительных исправлений этих ошибок, то легко сделать вывод о неистинном характере религии, утверждая, что ее представлениям не соответствует ни­чего в действительности. Но такой вывод, по видимости, не следует считать логичным, ибо вся наша наука явля­ется результатом прогрессивных исправлений изначаль­но ошибочных гипотез, выдвигаемых для того, чтобы объяснить непонятные людям факты. И все–таки наша наука истинна в определенных границах, хотя не может претендовать на обладание истиной в последней инстан­ции. Подобным же образом мы можем рассуждать о религии, предположив даже, что она возникла из перво­бытных заблуждений и ошибочных гипотез. Она могла очищаться от иллюзий, как это делала наука, и по многим направлениям приближаться к истине. […]

Возвращаясь к м–ру Тайлору, мы обнаруживаем, что он отвергает идею, согласно которой у каких–либо из известных нам народов полностью отсутствуют религи­озные понятия. Он показывает несостоятельность заяв­лений некоторых авторов о существовании «безбожных племен», ссылаясь на свидетельства, содержащиеся в работах тех самых авторов, которые делают подобные заявления. Он пишет: «Мысли и принципы современного христианства имеют свои интеллектуальные источники далеко позади, за пределами дохристианских времен, в самых начатках человеческой цивилизации и, может быть, даже самого существования человека»^[10]. И в этом мы полностью согласны с м–ром Тайлором. В качестве «минимума определения религии» он предлагает «веру в духовные существа», обнаруженную у всех отсталых народов, с которыми исследователи смогли установить полностью доверительные отношения. Существование такой веры в настоящее время не доказывает того, что никогда не было народов, начисто лишенных веры. Но это предостерегает нас от того, чтобы рассматривать пред­положение о существовании неверующих людей как уже установленный факт. Таким образом, у нас нет возмож­ности совершить исторический обзор развития человека от полного неверия к минимальной или самой рудимен­тарной форме веры. Мы можем только теоретизировать и выдвигать более или менее правдоподобные 'гипотезы о первых проявлениях у человека веры в Бога и в духов­ные существа. Мы до сих пор не обнаружили людей, чье сознание было бы tabula rasa^[11] по отношению к вере.

Самые ранние верования м–р Тайлор называет ани­мизмом, и этот термин может вызвать некоторые возра­жения, однако термин «спиритуализм» вызывает еще больше возражений, поскольку его узурпировала одна из разновидностей современных суеверий. Этот анимизм «в его полном развитии включает веру в души и в будущую жизнь, в управляющие божества и подчинен­ных им духов». По мнению м–ра Тайлора, как впрочем и по мнению м–ра Хаксли, анимизм в своих низших (и ранних) формах едва ли имеет точки соприкосновения с этикой. Его «духи» не имеют отношения к добродетели. Эта сторона вопроса будет рассмотрена позже, но пре­дварительно мы можем отметить, что этические идеи, судя по описаниям жизни аборигенов Австралии, при­сутствовали в религиозных мистериях (Bora), которые были учреждены и исполнялись в честь богов того или иного племени. Но эту тему мы оставим для заключи­тельных глав.

М–р Тайлор, однако, рассматривает анимизм главным образом как «древнюю и повсеместно распространенную философию, теоретической частью которой является вера, а практической — поклонение». Допустим, что данный анимизм или вера в духовные существа являет­ся самой ранней формой и минимумом религиозной веры, но каково тогда происхождение анимизма? Как будет видно в дальнейшем, под анимизмом м–р Тайлор подра­зумевает не ту ранее сформулированную и имплицитно, а чаще всего эксплицитно и осознанно принимаемую теорию, согласно которой все вещи подвергаются оду­шевлению и персонификации^[12]. Судя по поведению ма­леньких детей и по мифам дикарей, древний человек мог полуосознанно распространять свое восприятие личного, несомненно, реального и одушевленного существования на всю известную ему природу. Не только животные, но и растительный мир, и даже неорганические предметы могли рассматриваться им как личности точно такие же, как он сам. Ребенок (возможно лишь потому, что его учат так делать) бьет непослушный стул, а в древней мифоло­гии все объекты персонифицированы. Но такое в гораздо большей степени чувствование, чем теория, могло, по всей видимости, существовать у людей еще до того, как они выдвинули гипотезы о «духах», «призраках» или душах. Именно происхождение этих гипотез, т. е. ани­мизма, интересует м–ра Тайлора.

Что же тогда является источником анммизма? Он возникает на основе самых ранних размьлшлений по поводу «двух групп биологических проблем».

1) В чем состоит различие между живым телом и мертвым; каковы причины бодрствования, сна, транса, болезни и смерти?

2) Что представляют собой человеческие образы, ко­торые являются в снах и видениях?^[13]

Здесь следует отметить, что м–р Тайлор совершенно правильно проводит различие между «снови: дениями» и «видениями» во время бодрствования или «ясновидения- ми». Такое различие проводится даже туземцами Ав­стралии. Например, один из курнаев утверж. дал, что его ямбо или душа может покидать тело во в ремя сна и видеть то, что находится на отдаленном ра сстоянии, а также умерших людей. Но «обычный человек мог об­щаться с призраками только во время сна, Есолдуны же могли делать это и в часы бодрствования». Колдун в действительности способен (или прикидываетгся, что спо­собен) к галлюцинаторному восприятию призраков умер­ших, когда он находится в состоянии бодрстзования. «У кулинов, обитающих на реке Уиммера, од. ин человек стал колдуном после того, как он, будучи мальчиком, увидел призрак своей матери, сидящий на е? е могиле»^[14]. Эти факты доказывают, что дикари, находящиеся на низших ступенях культурного развития, проводят фор­мальное различие между обычными сновиден: иями и гал­люцинациями в часы бодрствования, но именно это отри­цается многими исследователями.

Так, м–р Герберт Спенсер делает чрезмер но широкое обобщение, утверждая, что дикари не обладают языком, позволяющим им сказать: «Мне снилось, чтю я видел», вместо: «Я видел» (Принципы социологии,»с. 150). Это может быть доказано только примерами такж1Х несовер­шенных языков, но м–р Спенсер их не приводит^[15]. Во многих рассуждениях диких людей встречаются настоль­ко тонкие метафизические идеи, что их моячно сравни­вать с идеями Гегеля. Кроме того, даже в австралийских языках есть глагол «видеть» и существительное «сон». Следовательно, ничто не мешает дикому человеку ска­зать: «Я видел во сне» (insomnium, evurcviov).

Мы видели также, что австралийцы проводят сущест­венное различие между галлюцинациями во время бодр­ствования (человек видит призраков, когда он не спит) и обычными галлюцинациями во время сна. Любой человек может видеть их, человек же, который видит призраков наяву, отмечен печатью колдуна.

В то же время живость сновидений у некоторых дикарей, как свидетельствует м–р Турн в своей книге «Индейцы Гайаны», а также последующее смешение сно­видений и реального опыта являются установленными фактами. Уилсон говорит о подобном смешении снов и действительности у некоторых негров, а м–р Спенсер иллюстрирует такое смешение на примере маленьких детей. Они, как мы знаем, более склонны к сомнамбулиз­му, чем взрослые люди. Я не уверен, что спонтанный сомнамбулизм, наблюдающийся у дикарей, изучался должным образом. И все же я показал, что самые отста­лые дикари могут и в действительности проводят суще­ственное различие между сновидениями и галлюцинаци­ями во время бодрствования.

Опять же человек, вглядывающийся в кристалл, чьи телепатические способности будут обсуждаться позже (гл. V), получал возможность совершать это действие лишь потому, что раньше он проявил во время бодрство­вания свою восприимчивость к галлюцинациям.

В своих ранних размышлениях о жизни и душе дикие люди опирались не только на так легко забываемые сновидения. Они включали в них поразительный и более запоминающийся опыт бодрствования, и мы вместе с м–ром Тайлором согласны с этим суждением.

Размышляя над такими явлениями, древние дикари- философы должны были сделать следующие выводы: 1) человек имеет «жизнь» (которая временно оставляет его, когда он спит, и окончательно покидает его, когда он умирает); 2) человек обладает также «призраком» (кото­рый является другим людям в их видениях и снах). Дикий философ мог затем «комбинировать свою инфор­мацию» подобно тому, как это делали изощренные ки­тайские метафизики. Он мог просто–напросто «объеди­нить жизнь и призрак» как «проявления одной и той же души». Результатом такого объединения могла быть «призрачная душа» или «душа–призрак».

Эта душа–призрак была высоко организованным со­зданием, «легкой дымкой или тенью», сознающей и спо­собной оживлять тело, по большей части невидимой и неосязаемой, «обладающей к тому же физической си­лой», существующей и являющейся людям после смерти тела, способной воздействовать на других людей, на животных и на вещи^[16].

Когда первобытные мыслители (о времени и умствен­ных предпосылках этого мы ничего не знаем) сформули­ровали гипотезы о сознающей, обладающей силой и от­деляющейся душе, способной к существованию после смерти тела, для них не составило большого труда, как утверждает м–р Тайлор, развить остальные стороны ре­лигии. Могущественный призрак умершего человека мог увеличивать свое могущество до тех пор, пока не стано­вился Богом, а его изначальный носитель предавался забвению. Не таким трудным логическим шагом, воз­можно, был также переход к представлению о том, что однажды возникшие души или духи могли не принадле­жать людям вообще. Мы можем сказать, что это только le premier pas qui coute^[17], шаг к вере в продолжающую существовать отдельную душу. Однако, когда мы вспо­минаем, что м–р Тайлор теоретизирует о дикарях, нахо­дящихся на едва различимой стадии человеческой эво­люции, дикарях, о которых мы практически ничего не знаем, дикарях более отсталых, чем аборигены Австра­лии и бушмены (те и другие уже имеют богов), мы долж­ны признать, что он наделяет этих диких людей большой изобретательностью и сильно развитыми способностями к абстрактному мышлению. Возможно, он прав. Перво­бытных людей можно считать глубокими мыслителями, подобно тому, как мы можем считать, что древние пчелы были более умными, чем современные, поскольку они смогли изобрести систему шестиугольных ячеек в сотах. Следует также отметить, что именно древние рыбы на­толкнулись на идею умервщления насекомых струей воды, а сейчас этот план действий просто наследуется.

Я не имею возражений против теории, утверждаю­щей, что самые отсталые дикари обладают метафизиче­ской одаренностью. Позже мы обнаружим поразитель­ные примеры абстрактных рассуждений диких людей, которые определенно не связаны с миссионерскими ис­точниками, так как находятся далеко за пределами мис­сионерских рассуждений о долге.

Аналогично тому, как древние животные обладали необыкновенными способностями, древние мыслители должны были обладать не меньшей логической одарен­ностью, чем известные нам дикари или некоторые из современных критиков Библии. Согласно гипотезе м–ра Тайлора, они первыми постигли высокоабстрактную идею жизни, «которая позволяла им отличать живое тело от мертвого»^[18]. Эта высокоабстрактная идея должна была с большим трудом восприниматься древними людьми, по­скольку они одушевляли все вещи^[19]. М–р Тайлор иллю­стрирует эту теорию древних людей, сравнивая ее с детской идеей о том, что «стулья, палки и деревянные лошадки приводятся в действие такой же личной волей, которая управляет действиями нянек, детей и котят… В таких случаях ум дикаря воспроизводит состояние дет­ского ума»^[20].

Можно вполне определенно утверждать, что, если дети одушевляют палки, — то это происходит не потому, что они сначала слышали или думали будто бы сами имеют души, а затем распространили свое понимание души на палки. Мы, несомненно, можем предположить, что первобытный человек шел таким же путем и оду­шевлял все вещи еще до того, как он начал размышлять о душе. Но, если он думал, что все вещи являются одушевленными, то труп, с его точки зрения, был не менее одушевлен, чем все остальное. Мог ли он рассуж­дать следующим образом: «Все вещи имеют души. Труп не имеет души. Следовательно, труп не является вещью (в соответствии со значением Общего Закона)?».

Опять же, постигал ли древний человек жизнь до того, как он отождествил ее 1) с тем, что позволяет провести различие между живым телом и мертвым (раз­личие, которое ex hypothesi^[21] он не проводил, так как все вещи одушевлялись им) и 2) с «теми человеческими образами, которые являлись ему в снах и видениях»? «Древние философы, вероятно, сделали вывод о том, что каждому человеку принадлежат две вещи: жизнь и при­зрак». Но, если следовать теории, согласно которой дика­ри пришли к всеобщему одушевлению тем же путем, каким приходят к нему дети, то можно предположить, что, с их точки зрения, все вещи имели «жизнь», по крайней мере, до тех пор, пока не получила развития идея отдельно существующей души.

Здесь мы, по всей видимости, имеем дело с фактами, находящимися за пределами нашего опыта.

Во всяком случае, древний человек пришел (согласно нашей гипотезе) к абстрактной идее жизни задолго до того, как он впервые «выразил» ее в материальных терминах «дыхание» или «тень». Затем он решил, что не только дыхание или тень соответствуют более абстракт­ному понятию «жизнь»; жизнь могла проявлять себя также в реальных и телесно воплощенных формах, к которым относятся галлюцинации сновидений и видения во время бодрствования. Кажется, его рассуждения шли от более абстрактного (идея жизни) к более конкретно­му — к жизни поначалу неясной и призрачной, а затем охватывающей все стороны реально существующего че­ловека.

Таким образом, м–р Тайлор (неважно, следуем мы его логике или нет) говорит о том, что человек вырабатывает теорию об активной, разумной, отдельной душе, которая может существовать после смерти тела. К этой теории древний человек приходит путем размышлений о приро­де жизни, а также о причинах призраков умерших или живущих людей, являющихся в «снах и видениях». Но наш автор, несомненно, оставляет вне поля своего зре­ния воздействие тех сверхнормальных феноменов, в ко­торые верили дикари, на схожие с ними явления в современной цивилизации. Эти сверхнормальные фено­мены, реальные или иллюзорные, по его мнению, явля­ются фактами тех переживаний, которые лежали в осно­ве веры дикарей в существование отдельных, бессмерт­ных, разумных душ или призраков, а это, в свою оче­редь, послужило фундаментом для религии.

Поскольку, благодаря нашему желанию остаться на своей точке зрения, мы испытываем замешательство при рассмотрении двух видов ранней философии — 1) ин­стинктивной и неосознанной веры, во всеобщую одушев­ленность, которую м–р Спенсер называет «анимизмом» и в которую он сам не верит; 2) основанной на размышле­ниях веры в существование отдельной, остающейся по­сле смерти тела души человека (и вещей), в которую м–р Спенсер верит и которую м–р Тайлор называет «анимиз­мом» — мы должны упомянуть еще об одной трудности. Может показаться, м–р Тайлор считает это само собой разумеющимся, что первобытные, жившие очень давно и неизвестные нам люди, размышлявшие о жизни и о душе, находились на той же стадии психического разви­тия, что и наши цивилизованные современники или, по крайней мере, современные дикари. Он проводит опреде­ленное различие между современными дикарями и нами, но не делает никакого различия между современными дикарями и давным–давно жившими людьми, которые стояли у истоков религии. Так, м–р Тайлор пишет: «Со­стояние современного духовидца, чье воображение от самого легкого возбуждения переходит к позитивным галлюцинациям, является скорее правилом, чем исклю­чением среди некультурных и обладающих повышенной восприимчивостъю диких людей, сознание которых вы­ходит из равновесия от одного прикосновения, слова, жеста, непривычного звука»^[22].

Я располагаю свидетельствами о том, что современ­ные дикари не являются какими–то необыкновенными духовидцами; с другой стороны, я не могу согласиться с тайлоровским описанием психологии «современных ду­ховидцев». Многие из тех, кого я знаю, испытали лишь один раз столь необыкновенное переживание, кроме того, они отличаются ровным характером, не обладают силь­ным воображением и повышенной возбудимостью. Лорд

Теннисон после того, как он провел ночь в постели своего недавно умершего отца, чтобы увидеть его призрак, пришел к выводу, что призраки «не являются людям с сильным воображением».

Сейчас мы остановимся более подробно на психиче­ских состояниях современных дикарей и цивилизован­ных людей, которые, согласно м–ру Тайлору, отличаются друг от друга. Затем мы зададимся вопросом, что можно предположительно сказать о психических различиях со­временных дикарей и тех основателей веры в душу, которые жили намного раньше их. М–р Тайлор приписы­вает низшим народам и даже народам, находящимся на более высоком уровне развития, «болезненный экстаз, который вызывается медитацией, постами, наркотиче­скими средствами, возбуждением или недомоганием». Сейчас мы тоже можем предаваться «медитации», но приводит ли она к такому результату, должны опреде­лить психологи и патологи. Мы добровольно не практи­куем посты и нам будет достаточно трудно найти англи­чанина, которому являются видения в результате долго­го воздержания от пищи. Видения, возникающие во вре­мя болезни, мы будем рассматривать в одном ряду с теми «возбуждениями», которые вызываются, например, «дьявольскими плясками». Наркотические и алкоголь­ные видения пока останутся вне поля нашего зрения^[23]. Мы будем считать, что состояние транса, в которое приводят себя дикари (какими бы средствами оно не вызывалось), аналогично состоянию транса у цивилизо­ванного человека, находящегося под воздействием гип­ноза. Любое сверхнормальное приобретение знаний в специально подготовленных для этого условиях у дика­рей может найти свой аналог у цивилизованных людей, приобретающих знание в состоянии гипноза.

Мы ничем не отличаемся от известных нам дикарей в способности вызывать ненормальные психические состо­яния, но мы вызываем их, как правило, при помощи других методов, и такие опыты не носят у нас массового характера в отличие, например, от краснокожих индей­цев, у которых все мальчики и девочки проходят «ме­дицинское голодание» по достижению ими половой зре­лости.

Далее, находясь в нормальном состоянии, известные нам дикари или, по крайней мере, некоторые из них, в гораздо большей степени «внушаемы», чем образован­ные европейцы^[24]. Они с легкостью могут галлюциниро­вать, если их, находящихся в нормальном бодрствующем состоянии, подвергнуть внушению. Более того, большие интервалы между приемами пищи, которые завершают­ся повальным обжорством, в сочетании с отсутствием у дикарей искусственного света, приводят к тому, что посравнению с образованными белыми людьми, ведущими комфортабельную жизнь, дикари гораздо чаще видят то, чего на самом деле нет. Но м–р Тайлор заходит слишком далеко, утверждая: «В тех случаях, когда дикарь может видеть фантасмы, цивилизованный человек развлекает себя фантазиями»^[25]. Цивилизованный человек, вне вся­ких сомнений, способен видеть фантасмы.

Из всего сказанного им по поводу психических состо­яний можно понять, что м–р Тайлор рассматривает толь­ко различие между нами и известными нам дикарями. Но люди, которые ex hypothesi разработали учение о душах, находятся за пределами наших познаний, они находятся далеко позади современных дикарей, у кото­рых мы обнаруживаем не только веру в души и в при­зраков, но и веру в моральных богов. О психическом состоянии первобытных людей, которые разработали теорию душ и основали религию, мы ничего не знаем. Если существуют такие явления, как предвидение, теле­патия и т. п., то неизвестные нам далекие предки могли (это все, что представляется возможным сказать) быть особенно открытыми для них, а следовательно, были осо­бенно расположены верить в существование отдельных душ. В действительности же, когда мы пишем об этих столь далеких от нас основателях религии, мы вынужде­ны блуждать во тьме или довольствоваться мерцающим светом аналогий. Низшие животные обладают способно­стями, которые кажутся нам таинственными (они, на­пример, могут найти дорогу домой, находясь в незнако­мой местности, а муравьи могут усваивать и передавать друг другу знания). Сообщения о страхе собак, находя­щихся в доме, наполненном привидениями, и лошадях, избегающих мест обитания призраков, не являются ред­костью; упоминает о них вскользь и м–р Тайлор. Валаам­ская ослица и собаки, припадающие к земле и жалобно скулящие перед Афиной, которую Эвмей не мог видеть, являются «классическими» примерами.

В данном случае слабость антропологического аргу­мента — мы должны снова повторить это — заключается в том, что мы знаем ненамного больше об умственном состоянии и переживаниях древних мыслителей, разра­ботавших учение о душах, чем об умственном состоянии и переживаниях низших животных. И чем более убеж­денно какой–нибудь философ верит в гипотезу м–ра Дарвина, тем меньше у него возможностей сказать себе, что он знает о том огромном промежутке времени, кото­рый лежит между низшими животными и полностью развившимся человеком. Что представлял собой человек, когда он впервые постиг начала религии или получил ее свет? Все ответы на этот вопрос — не более, чем догадки. Мы можем сослаться здесь на гегелевскую теорию, со­гласно которой предвидение и гипнотические феномены есть не что иное, как разновидности временного атавиз­ма и уходят корнями в древнее состояние «чувствитель­ной души» (Fuhlende Seele). «Чувствительная» (ничем не обусловленная, проницательная) способность или «душа» есть всего лишь «болезнь, если она проявляется у созна­ющего себя, образованного и владеющего собой человека, принадлежащего к нашей цивилизации»^[26]. Гегель считал, что «второе зрение» является продуктом более ранних времен и менее развитого сознания.

Подходя к этому почти нетронутому предмету — пси­хическому состоянию древнего человека — не с точки зрения метафизических спекуляций, как это делал Ге­гель, а с точки зрения современной психологии и физио­логии, берлинский доктор Макс Дессуар, во многом сле­дуя м–ру Тейну, пришел, как мы видим, почти к тем же выводам. «Эта всецело осознанная жизнь духа», которая наблюдается сейчас у современных нам людей, «кажется имеет в своей основе субстрат рефлексивного действия галлюцинаторного типа». Наше современное состояние не является «фундаментальным», а «галлюцинация пред­ставляет собой, по крайней мере, в ее ранней стадии развития, главный стержень нашего психического суще­ствования»^[27].

Теперь предположим, что отдаленные и неизвестные нам предки, которые впервые разработали учение о душах, не отошли далеко от «главного стержня нашего психического существования», от постоянного галлюци­нирования. В этом случае (по крайней мере, согласно теории д–ра Дессуара) мы бы не смогли вынести сужде­ние об их психических переживаниях, а с другой сторо­ны, не могли бы игнорировать их, поскольку они, по всей вероятности, повлияли на возникновение религии.

Если древние люди всегда находились в состоянии, господствующими элементами которого были телепатия и ясновидение (допустим их реальность), можно предполо­жить, что столь полезные качества развились в процессе борьбы за существование, что они сознательно культиви­ровались известными нам современными дикарями. Ин­дейская женщина, кормилица Джона Теннера, приводила себя в гипнотическое состояние, когда она нуждалась в пище, и благодаря этому предвидела, как себя вести в данной ситуации. Английский мальчик, Теннер, захва­ченный индейцами, поначалу относился к этому скепти­чески, а затем сам небезуспешно стал практиковать это искусство^[28]. Его воспоминания, которые он продиктовал, вернувшись к цивилизованной жизни, наверняка, не были придуманы в интересах той или иной теории. Можно сказать, что наиболее склонные к телепатии сообщества людей должны были ceteris paribus^[29] иметь преимущест­ва в борьбе за существование. Мы можем также заклю­чить, что cetera не были paria, а способность предвидения не была наилучшим средством для успеха в практиче­ской жизни. Но в действительности мы ничего не знаем о психическом состоянии древнейших людей. Они могли иметь переживания, подталкивающие их к вере в «ду­хов», о которых мы ничего не можем сказать. Мы вынуж­дены гадать, не зная действительных психических состо­яний древнего человека, и это историческое невежество отчетливо прослеживается во всех антропологических спекуляциях о происхождении религии.

Осознание нашего незнания о психическом состоянии первобытных людей может вызвать сомнение в том, что иногда принимается как само собой разумеющееся, а именно в том, что древнейшие люди находились на одном уровне «психического» развития с нами или с современ­ными дикарями. Даже дикие народы, как справедливо отмечает м–р Тайлор, приписывают высшие психические способности соседним племенам, несмотря на то, что со­седи находятся на более низком культурном уровне. Фин­ны почитают лапландских колдунов больше, чем своих, лапландцы же признают преимущество самоедов. Есть несколько путей объяснения этой относительной скром­ности. Гегель предлагал свое объяснение, а м–р Тайлор предлагает свое. Мы не можем априорно утверждать, что древнейший человек знал не более нас о сверхнормаль­ных или кажущихся сверхнормальными переживаниях или что это знание не повлияло на его размышления о религии. Одним из примеров развития науки (или если вам угодно так называемой «лженауки»), которая изме­няется подобно хамелеону, является то, что м–р Тайлор скорее всего не мог предвидеть такого рода аргументов, когда написал свою книгу в 1871 г. «Уровни психического развития» еще не были открыты, а гипнотизму с его про­блемами не придавали большого значения в Англии. Од­нако, «спиритуализм» процветал. М–р Тайлор не прошел мимо этого возрождения дикой философии. Он прекрасно видел, что конец XIX в. знаменовался частичной реаби­литацией тех верований, которые с презрением отверга­лись в период с 1660 по 1850 гг. Семьдесят лет назад, пишет м–р Тайлор, д–р Маккулох в своем «Описании западных островов Шотландии» говорил о «знаменитом шотландском втором зрении», что «как только в него пе­рестали верить, оно перестало существовать»^[30].

Д–р Маккулох ошибался в этом вопросе. «Второе зре­ние» никогда не переставало существовать (не переста­вали и верить в его существование), что было недавно подтверждено журналом медицинского общества Кале­донии. М–р Тайлор и сам говорит, что его можно найти «возродившимся среди еще более широких кругов обще­ства и при более высоком уровне образования и мате­риального благосостояния». Этот факт в самом общем виде он объясняет усилением интереса к регионам рас­пространения первобытной философии и крестьянского фольклора, а также интереса, вызванного главным обра­зом работами Сведенборга. Но сегодня положение дел изменилось. Исследователи, которые сейчас интересу­ются всеми сверхнормальными явлениями, редко верят в философию спиритуализма в американском смысле это­го слова^[31].

М–р Тайлор, как мы видели, приписывает возрожде­ние интереса к этому классу непонятных явлений влия­нию Сведенборга. Это правда, что Сведенборг привлек внимание Канта. Но современный интерес к этим явле­ниям возник и продолжает существовать главным обра­зом благодаря гипнотизму. Среди образованных исследо­вателей данный интерес носит сейчас строго научный характер.

Например, м–р Уильям Джемс, профессор психологии Гарвардского университета, пишет: «Я был заинтересо­ван этим предметом (исследованием психики) несколько лет назад благодаря моей любви к честной игре в на­уке»^[32].

М–р Тайлор относится к людям, которые могут оце­нить данную точку зрения. Даже так называемые «про­явления духа, — говорит он, — должны обсуждаться по существу» и такое исследование «по всей видимости прольет свет на некоторые наиболее интересные психо­логические вопросы». Ничто не может быть столь дале­ким от логики Юма.

Идеи м–ра Тайлора о причинах происхождения рели­гии сейчас критикуются не с позиций спиритуализма, а с позиций экспериментальной психологии. Мы придер­живаемся точки зрения, согласно которой вполне веро­ятно существование человеческих способностей, до сих пор неизвестных нам; эти способности, возможно, прояв­лялись с большей силой и имели большее распростране­ние у наших отдаленных предков, которые основали религию; они все еще могут встречаться у диких и цивилизованных народов и могут подтвердить доктрину отдельно существующих душ, даже если они не лежали в ее основе. Если они существуют, то это обстоятельство очень важно, ибо современные идеи основываются на отрицании их существования.

Далее, м–р Тайлор изучает названия, которые дикари и другие народы давали душам–призракам, такие как тень (umbra), дыхание (spiritus), а также приводит слу­чаи, когда тень человека отождествлялась с его жизнью. Конечно, тень в солнечную погоду имеет мало общего с призраком, являющимся во сне. Однако, то и другое было объединено и идентифицировано древними мыслителя­ми, а дыхание и сердце использовались как символы «того в людях, что делает их живыми» (высказывание коренных жителей Никарагуа, сделанное в 1528 г.). По общему признанию, символический характер фразы: «Это не сердце в строгом смысле слова, а то, что делает их живыми» доказывает, что жизнь говорящего не есть «сердце» или «дыхание», но что эти термины были из­вестны как материальные заменители идеи жизни^[33]. Дей­ствительно ли древние мыслители отождествляли серд­це, дыхание и тень с жизнью, или они сознательно использовали слова, имеющие материальное происхож­дение для выражения нематериальной идеи, мы, конечно же, не знаем. В данном случае слово оказало воздействие на мысль; в то время как римлянин вдыхал (как свою жизнь) последний вздох умирающего родственника, он прекрасно знал, что маны этого родственника находи­лись везде и их не надо было вдыхать.

В дальнейшем были произведены разделения и выяв­лены различия, как, например, в случае с египетским двойником человека ка; у каренов, с одной стороны, был келах или личный фантом жизни (видение), а с другой — max — «ответственная моральная душа». У римлян тень парила над могилой, маны шли к Орку, а дыхание восхо­дило к звездам.

Затем нам представляется множество примеров, в которых болезнь или летаргия трактуются дикарями как отсутствие духа больного или одного из его духов. Эта идея странствующего духа в дальнейшем использова­лась дикарями для объяснения определенного поведения колдунов, жрецов или прорицателей. Предполагалось, что в то время, когда прорицатель находится в летарги­ческом состоянии, его душа или одна из его душ отправ­ляется в далекие странствия в поисках информации. Вероятно, в борьбе за существование он больше терял, находясь в летаргическом состоянии, чем приобретал в процессе ясновидения!

Таким образом, мы затронули первый пункт теории м–ра Тайлора, по поводу которого критик может спро­сить: была ли вера в духа прорицателя, блуждающего далеко от него самого, не только ложной по своей форме теорией (вероятно, она таковой и была), но также тео­рией не основанной на опыте, который мог бы подтвер­дить существование действительно сверхнормальных феноменов? Под «сверхнормальными» переживаниями я подразумеваю здесь такое приобретение человеческим умом знаний, которые не могут быть получены при помо­щи известных нам чувств. Для разъяснения этого поло­жения добавлю, что человек, дикий или цивилизован­ный, во время транса приобретает информацию об отда­ленных местах или событиях, неизвестных ему, и непо­знаваемых при помощи обычных органов чувств. Пытаясь объяснить это, дикарь говорит, что душа, тень или дух прорицателя блуждает на отдаленном расстоянии от его тела. В настоящее время эта теория не поддается про­верке. И все же, чтобы спасти нашу аргументацию, да­вайте предположим, что прорицатель действительно при­обретает информацию во время транса, летаргии, гипно­тического сна или находясь в каком–либо ином состоя­нии. Если это так, то современный дикарь (или его более одаренные предшественники) должен иметь иные осно­вания для теории странствующей души, чем те, которые представлены обычными явлениями, обычными снами, тенями и т. п. Опять же, в человеческой природе должна быть заложена способность (если такие Вещи действи­тельно происходят) испытывать переживания настолько необычные и странные, что материализм признает их невозможными. Невозможно утверждать (если доверять фактам) что nihil est in intellectu, quod поп prius in sen- su^[34]. Душа не является се qu'un vain peuple pense^[35], и первобытная теория духов должна будет, по крайней мере частично, основываться на фактах, выходящих за рамки нормального и повседневного опыта. Состояние, в котором прорицатель получает информацию, недости­жимую другим путем, о событиях, происходящих на от­даленном расстоянии, месмеристы середины нашего сто­летия называли «странствующей проницательностью».

Если такой опыт заключается in гегищ natura^[36], то это, конечно, не может оправдать теорию дикарей о душе, как отдельной сущности, способной совершать путешествия, а также способной существовать после смерти тела. Но он может гораздо лучше защитить эту теорию без апелляции к нормальным переживаниям и может даже выдвинуть предположение, что обычные переживания — смерть, тень, транс — не были един­ственным источником этой теории. Трудно представить, что дикий человек был таким проницательным, как его описывает м–р Тайлор, согласно гипотезе которого, пер­вобытный мыслитель мог верить, что его собственная душа или душа его друга отсутствует в теле до тех пор, пока она не совершит путешествие и не вернется обрат­но. Однако, мы не можем априорно рассуждать о том, насколько далека была логика дикарей от аргументации м–ра Тайлора.

Во всяком случае, со стороны научно Мыслящего че­ловека можно ожидать вопрос: «Является ли такое при­обретение знаний, без помощи обычных Чувств, тем, — что содержится in rerum natura?»Ибо, если это так, то мы, очевидно, должны расширить наш список причин, которые вызывают у дикаря веру в душу. Мы должны рассмотреть эти причины, включая «психические» пере­живания, и должны исследовать Х–область.

Этих соображений было бы достаточно для того, что­бы м–р Тайлор обратил на них внимание. Но его манера их рассмотрения весьма специфична. Обладая непре­взойденными знаниями о низших народах, он без труда находит рассказы путешественников о дикарях, которые созерцали отдаленные события, и дает им соответствую­щую интерпретацию, но не учитывает возможности об­мана или тайного сговора. Он мог бы затем изучить современные рассказы о подобных явлениях, имеющих широкое распространение среди цивилизованных людей. Очевидно и бесспорно, что если сверхнормальное приоб­ретение знания в состоянии транса является vera causa^[37], реальным, хотя и редко встречающимся процессом, то теория м–ра Тайлора нуждается в изменениях, посколь­ку характер рассуждений дикарей делает честь этим людям и представляется более обоснованным, чем мы думали. Но м–р Тайлор совсем не рассматривает огром­ное количество свидетельств или, по крайней мере, не раскрывает нам детали такого рассмотрения.

Он просто пишет в соответствующем месте: «Типич­ный пример спиритуализма может быть приведен из работы Юнга–Штиллинга, который утверждает, что знал случаи, когда больной, страстно желавший видеть отсут­ствующих друзей, падал в обморок, во время которого являлся отдаленным предметам своей привязанности»^[38].

Юнг–Штиллинг (хотя он писал до того, как появился современный «спиритуализм») является не самым боль­шим авторитетом; существует масса более ярких свиде­тельств, чем те, которые приводит он, но м–р Тайлор проходит мимо них, замечая вскользь, что «современная Европа не очень далеко ушла от первобытной филосо­фии». Это действительно так, если современная Европа объясняет сверхнормальное приобретение знания или галлюцинаторные видения друзей, находящихся на боль­шом расстоянии при помощи теории «странствующих духов». Но факты не перестают быть фактами из–за того, что их неправильно интерпретируют дикари, Юнг–Штиллинг или кто–нибудь другой. Действительный вопрос заключается в том, происходят ли такие события у низ­ших и высших народов, если их не объяснять как обман или случайное совпадение? Мы с радостью согласимся, что вера в анимизм, когда она принимает форму теории «странствующих духов» несостоятельна, поскольку она, несомненно, возникла в глубокой древности. Но мы не можем быть абсолютно уверенными в том, что эта теория не основана на реальных переживаниях, которые нельзя отнести в разряд нормальных и ординарных. Если это действительно так, то первобытная философия и ее пред­полагаемые пережитки являются нам в новом свете. И мы склонны придерживаться точки зрения, что изучение массы свидетельств, о которых м–р Тайлор лишь вскользь упоминает, должно, по крайней мере, заставить нас быть осторожными в суждениях не только по поводу происхождения первобытной теории духов, но и по пово­ду материалистических гипотез об отсутствии психиче­ского элемента в человеке.

Может показаться, что мы уже далеко вышли за рамки дозволенных гипотез. Может также показаться абсурдным наше предположение о том, что у человека, дикого или цивилизованного, существует возможность получать недоступную ему информацию без помощи из­вестных нам органов чувств, способность, которую дика­ри объясняли теорией странствующей души. Но может быть мне будет позволено привести мнение Шарля Рише, профессора психологии медицинского факультета в Па­риже. Я хочу привести эту цитату не потому, что Шарль Рише является профессором психологии, а потому, что он пришел к этому выводу после шести лет тщательно поставленного эксперимента. Он пишет: «У некоторых людей, в определенные моменты, существует способ­ность получать знания, которая не имеет связи с нор­мальными способностями такого рода»^[39].

Примеры, подтверждающие идею Шарля Рише могут быть обнаружены в жизни диких и цивилизованных людей. […]

После того, как мы предложили антропологам и пси­хологам свои рассуждения, мы рассмотрели исторически отношения науки к «непостижимому», показав, напри­мер, как Юм, придерживаясь своей априорной теории, считал невозможным исследовать определенные явле­ния, которые согласно Шарко встречаются достаточно часто в медицинской практике, лишь потому, что они «непостижимы».

Далее, мы подвергли критике антропологическую тео­рию религии в том виде, как она изложена м–ром Тайло- ром. Затем мы выбрали из его работы сообщения о сверхнормальных явлениях в верованиях дикарей, кото­рые составили основу анимистической религии. Мы по­святили несколько глав изучению этих феноменов, выяв­ляя их у дикарей и сопоставляя с аналогичными факта­ми, содержащимися в свидетельствах цивилизованных людей. Мы пришли в выводу, что, если такие пережива­ния цивилизованных людей встречаются также и у ди­карей и могут в этом смысле быть названы универсаль­ными, то они способствовали возникновению и развитию первобытного учения о душах, которое, по мнению ан­глийских антропологов, является основой религии. Но независимо от первобытного учения о «духах» (и от того существуют они или нет) свидетельства указывают на то, что человек обладает способностями, которые не при­знаются современными системами материализма.

Затем мы возвратились от рассмотрения сверхнор­мальных переживаний к установленным фактам, относя­щимся к ранней религии. Признавая веру в души, при­зраков и духов, независимо от того, как к ней пришли люди, мы поставили вопрос, могла ли идея Высшего Бытия возникнуть на основе этой веры? Мы показали, что, принимая за основу ту веру, которая была обнару­жена у низших народов, антропологи не могут просле­дить процесс эволюции этой идеи. Факты не вписывают­ся в антропологическую теорию, они противоречат ей. Постулируемые антропологами необходимые социаль­ные условия не обнаруживаются там, где обнаруживает­ся эта вера. Более того, необходимые социальные усло­вия для эволюции даже культа предков, по общему признанию, не наблюдались там, где культ предков до­стиг своей высшей формы, где вера в Высшее Бытие имела широкое распространение.

С другой стороны, вера в Высшее Бытие ex hypothesi самая поздняя в эволюции верований, а следовательно, самая могущественная, зачастую отодвигалась на второй план, находилась в полузабытии, отрицалась или высме­ивалась там, где вера в анимизм (ex hypothesi более ранняя) была в полном расцвете. Мы фактически показа­ли, что антропология упрощала свою задачу, игнорируя такую существенную черту, как неразрывный союз эти­ки с религией в верованиях низших и наименее разви­тых народов. В данном случае мы имеем на своей стороне свидетельство не только последовательного сторонника анимизма м–ра Турна, но и свидетельство выдающегося семитолога м–ра Робертсона Смита. «Мы видим, что ре­лигия даже в самих грубых формах была моральным фактором, силы, которым поклонялся человек, были на стороне социального порядка и морального закона, а страх перед богами был мотивом, укрепляющим законы общества, которые одновременно были законами мора­ли»^[40]. Мы уже цитировали Велльгаузена, пришедшего к такому же выводу.

Однако факты, доказывающие, что большинство запо­ведей Декалога и многие элементы христианской этики обнаруживают свое божественное санкционирование в религии дикарей, являются более убедительными аргу­ментами, чем самое ученое мнение по этому поводу.

Нашим следующим шагом было детальное изучение религий нескольких народов, наиболее удаленных от нас во времени и в пространстве, народов, в наименьшей степени подвергшихся влиянию христианства и ислама. Наши доказательства, когда это было возможно, основы­вались на древних и сохраняемых туземцами в секрете мистериях и священных гимнах. Мы обнаружили относи­тельно Высшее Бытие, Творца, санкционирующего мо­раль и не прощающего людей даже если они приносят жертвы и испытывают благоговейный ужас перед при­зраками и колдунами, но не всегда поклоняются пред­кам. Мы показали, что антропологическая теория эволю­ции Бога из призраков ни в коей мере не объясняет факты, содержащиеся в первобытной концепции Высше­го Бытия. Затем мы привели аргументы в пользу того, что понятие «дух», выведенное из веры в призраков, не было логически необходимым для концепции Высшего Бытия в ее ранней форме, более того, было вредным для нее, а согласно многим свидетельствам, вступало в про­тиворечие с некоторыми элементами этой концепции. Высшее Бытие, понимаемое таким образом, могло суще­ствовать (хотя оно не могло исторически быть осознано) до появления понятий «призрак» и «отдельная душа».

Затем мы проследили идею такого Высшего Бытия в верованиях народов, восходящих по шкале материаль­ной культуры, показав, что она прокладывала себе доро­гу в борьбе с алчными, но услужливыми призраками, богами призраков и тенями царственных предков, с их магией и кровавыми ритуалами. Эти ритуалы и аними­стическая концепция, стоящая за ними, в дальнейшем в очень редких случаях отражались или преломлялись сквозь призму Высшей Вечности. Аристократические институты усилили политеизм и затемнили старое Выс­шее Бытие, которое было вытеснено или возведено на трон в виде Бога–императора или Бога–царя. Мы видели, как и в каком смысле старая вырождающаяся теория могла быть выявлена и защищена. Мы показали следы вырождения некоторых архаических аспектов веры в Иегову и мы доказали (обратившись к достаточно чистой вере отсталых народов в Высшее Бытие), что вера долж­на награждаться под воздействием социальных условий по мере развития цивилизации. Затем, рассматривая то, что мы можем назвать реставрацией Иеговы, предпри­нятую великими пророками Израиля, мы отметили, что они и Израиль в целом были поразительно безразличны к тому бесценному аспекту анимизма, который сулит будущее блаженство, зависящее от поведения индивиду­альной души. Этот аспект не отрицался ни народным инстинктом, ни жреческой и философской рефлексией Египта, Греции и Рима. Христианство, наконец, объеди­нило сильную сторону анимизма — заботу об индивиду­альной душе, как о бессмертном духе, имеющим вечные обязательства — с Единой праведной Вечностью проро­ков Израиля и таким образом завершило длительное, сложное и таинственное теологическое образование че­ловечества. Такова теория, которая, на наш взгляд, мо­жет быть подтверждена многими свидетельствами и не противоречит (антропологическая теория со всей оче­видностью противоречит) гипотезе эволюции.

Необходимо решительно настаивать на том, что все это должно подлежать обсуждению «без всяких огово­рок». Поскольку эти четыре стадии — 1) неприятие Мо­рального Бытия австралийцами, 2) африканское отрица­ние Бытия при сохранении чего–то морального, 3) при­знание относительно Высшего Бытия и человеческие жертвы ему, как это наблюдается в Полинезии, 4) фило­софская реабилитация Морального Бытия, как это было в Израиле — являются предполагаемыми ступенями эво­люции, мы не намерены основывать раз и навсегда уста­новленную систему восходящих и нисходящих уровней при имеющихся в нашем распоряжении свидетельствах. Мы стремились показать, что факты могут рассматри­ваться в свете изложенного нами, как впрочем и в свете антропологической теории, сформулированной м–ром Тайлором, м–ром Спенсером, м–ром Ревелли и м–ром Джевонсом, чьи интересные работы очень близки нашей предварительной гипотезе. Мы просим лишь о том, что­бы не выносились поспешные суждения и проявлялась доля сомнения по отношению к догмам современных ав­торов учебных пособий. Исключение из них составляет м–р Клодд, если мы с уверенностью можем приписать ему обзор (подписанный буквой К.) работы м–ра Гранта Аллена «Эволюция идеи Бога». Он пишет: «Мы боимся, что все наши размышления останутся кратким изложе­нием правдоподобных мнений. Не существует докумен­тов, которые могли бы просветить нас в этом вопросе; мы располагаем только подвижными, сложными и запутан­ными идеями, воплощенными в эксцентричных и зача­стую противоречивых теориях. Характер этих идей за­ставляет нас стоять на страже и опасаться провинциаль­ных теорий, сама симметричность которых требует их осуждения»^[41].

Ничто не вызывает у меня большего сомнения по поводу моей предварительной гипотезы, чем ее симме­тричность. Она действительно кажется мне соответству­ющей фактам, а эти факты представляются излишне ясными. Я полагаю, однако, что древние священные гим­ны дикарей и практика их мистерий в действительности являются теми самыми «документами», по крайней мере, в большей степени, чем случайные наблюдения путеше­ственников или разговоры с туземцами, большинство из которых уже находилось в контакте с европейцами.

Предполагая, что аргументы, приведенные в моей работе, получат некоторое признание, я задаюсь вопро­сом: какое воздействие они могут оказать, если, конечно, смогут сделать это, на наши мысли о религии? Каково их практическое значение? Очевидный эффект будет состо­ять в том, я надеюсь, что наша аргументация предосте­режет нас от того, чтобы принимать антропологическую теорию религии или какую–нибудь другую теорию как окончательно установленный вывод. Я пытался показать, как туманно наше знание, как зачастую слабы наши доказательства и что, обнаружив среди отсталых дика­рей все элементы всех религий уже в определенной степени развитыми, мы не можем исторически сказать, что одни из них возникли раньше, чем другие. Этот вопрос о первичности тех или иных элементов мы никог­да не сможем разрешить с исторической точки зрения. Если мы встречаем дикарей, знающих призраков, а не богов, то мы не можем быть уверенными, что они уже когда–то знали Бога, а затем забыли его. Если мы встре­чаем дикарей, которые знают Бога, но ничего не знают о призраках, исторически мы не можем быть уверены, что высшие верования не вытеснили более низшие. По этим причинам догматические решения вопроса о происхож­дении религии кажутся недостойными науки. Они будут еще более бесполезны тем исследователям, которые по­шли слишком далеко вместе со мной и стали сомневаться в том, действительно ли высшие божества отсталых народов могли развиться и можно ли показать их разви­тие из теории призраков. Тем, кто принял такую точку зрения, все анимистическое учение о призраках, как о единственном источнике религии, будет казаться излиш­не рискованным. Главный практический результат, сле­довательно, будет состоять в том, что появится сомнение в новейших научных мнениях, даже когда они подкреп­лены авторитетом великих имен и опубликованы в учеб­никах.

Согласно гипотезе, которая предлагается для крити­ческого рассмотрения, существуют два главных источни­ка религии: 1) вера, приобретаемая непостижимым пу­тем^[42], в полного сил, морального, вечного, всемогущего Отца и Судью людей, 2) вера (вероятно возникшая на основе нормальных и сверхнормальных переживаний) в нечто существующее в человеке и остающееся существо­вать после его смерти. Эта вторая вера логически не является необходимой, как исходный материал для пер­вой, даже в ее самой ранней форме. Возможно, насколько мы знаем, она хронологически была более поздней из этих двух вер. Но эта вера также была необходима для религии, во–первых, для того, чтобы в конечном счете принять формулу, согласно которой развивающиеся ин­теллекты могли постичь Могущественное Бытие, уже включенное в верования, во–вторых, как концепция, воз­вышающая природу человека. Посредством второй веры он стал сыном Бога, в которого, возможно, он уже верил и в котором он имел свое существование, существование не предназначенное к гибели вместе со смертью тела. Таким образом, человек есть не только сын Бога, но и его наследник, «дитя бессмертия», способное войти в вечную жизнь. О моральном же влиянии этой веры говорить излишне. […]

1

Непостоянный и различный (фр.). — Примеч. перев.

(обратно)

2

Primitive Culture. I, pp. 9–10.

(обратно)

3

Origin of Ranks.

(обратно)

4

Позвольте мне упомянуть в связи с этим «Ответы на возраже­ния», которые даны в приложении к моей книге «Myth, Ritual and Religion». Vol. II.

(обратно)

5

Едва–едва {лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

6

Трактат опубликован для берлинского общества эксперимен­тальной психологии в 1890 г.

(обратно)

7

Mr. A. J. Balfour, «President's Address», Proceedings, Society for Psychical Research. Vol. X, 1894, p. 8.

⁸ Набросок, эскиз (фр.). — Примеч. перев.

(обратно)

8

Ничто человеческое ему не чуждо (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

9

Чувство Божества (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

10

Primitive Culture. I, Chap. XI, p. 421.

(обратно)

11

Чистая доска (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

12

>з эту теорию м–р Спенсер называет «анимизмом», но не верит в нее. М–р Спенсер верит в теорию, которую м–р Тайлор называет «анимизмом», хотя сам называет ее «теорией призраков».

(обратно)

13

Primitive Culture. I, p. 428.

(обратно)

14

Howitt, Journal of the Anthropological Institute, XII I, pp. 191–195.

(обратно)

15

Интересующиеся этим вопросом могут обратиться! к Mr. Scott's Dictionary of the Mang' anja Language, S. V. «Lota» «ли к любому другому словарю диких племен.

(обратно)

16

Primitive Culture. I, p. 429.

(обратно)

17

Первый необходимый шаг (фр.). — Примеч. перев.

(обратно)

18

Primitive Culture. I, p. 428.

(обратно)

19

Ibid., I, 285.

(обратно)

20

Ibid., I, 285–286.

(обратно)

21

Предположительно {лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

22

Primitive Culture. I, p. 446.

(обратно)

23

См.: Dr. Von Schrenck–Notzing, DieBeobachtung narcotischer Mittel fur den Hypnotismus, and Society for Psychical Research, Pro­ceedings, X, pp. 292–299.

ЗЗак. 1191

(обратно)

24

Primitive Culture. I, pp. 306–315.

(обратно)

25

Ibid., I, p. 315.

(обратно)

26

Philosophie des Geistes, pp. 406, 408.

(обратно)

27

См.: Mr. A. J. Balfour's, Presidential Address to the Society for Psychical Research, Proceedings, Vol. X: Taine, De l'lntelligence, I, pp. 78, 100, 139.

(обратно)

28

²* Tanner's Narrative. New York, 1830.

(обратно)

29

При прочих равных (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

30

Primitive Culture. I, p. 143.

(обратно)

31

Поскольку термин «спиритуализм» зачастую противопоставля­ется термину «материализм» и не имеет никакого отношения к вызы­ванию «духов», современная вера в этот класс явлений может быть названа спиритизмом.

(обратно)

32

The Will toBelieve, Preface, p. XIV. ,

(обратно)

33

Primitive Culture. I, pp. 432–433. Citing Oviedo, Histoire de Nica­ragua, pp. 21–51.

(обратно)

34

Нет ничего в разуме, чего не было бы в чу_вствах (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

35

Тем, что о ней думает народ (фр.). — Примеч. Перев.

(обратно)

36

В природе вещей (лат.). — Примеч. перев.

(обратно)

37

Истинное положение дел {лат.) — Примеч. перев.

(обратно)

38

Primitive Culture. I, p. 440.

(обратно)

39

Society for Psychical Research, Proceedings, p. 167.

(обратно)

40

Lectures on the Religion of the Semites, p. 53.

(обратно)

41

Dialy Chronicle, December 10, 1897.

(обратно)

42

В свете этого гипотеза св. Павла не кажется столь уж неправдо­подобной.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***