Девять [Евгений Липкович] (fb2) читать онлайн

Евгений Липкович

Девять

Бабушкины сказки

Сон еще не ушёл до конца, и он мотал головой в попытке разогнать остатки кошмара.

Яркое солнце, шелест травы, слабый ветер, шум березовой рощи и сразу за ней стук железной дороги. Металл, масло, электричество, люди на станции. 

Шуршат иголки, листья, хрустят ветки. 

Я бегу, подпрыгивая, оборачиваясь, пытаясь на ходу разглядеть преследователя. Гудят провода между высоченными бетонными столбами, треск кузнечиков, жужжание пчёл, писк комаров.

Редкие маленькие ёлки. Вот уже скрипит песок, блестит на солнце металлическая сетка забора. Запахи старой краски, туалетов, чернозёма, извести, яблони, малины, муравьев, ребенка, не остывшего автомобиля. 

Совсем рядом в норку юркает мышь. Сейчас не до нее, когда-нибудь потом. 

Краем глаза успеваю заметить тень, которая делает резкий рывок. Кусты, мох, грязь, скользко. Лечу в овраг. Лужа с тухлой водой. Гниль, листья, дохлые лягушки, брызги черной жижи. 

Оно не отстаёт. Очень большое и всё ещё позади. Ещё прыжок. Вверх по склону. Ещё. Ещё. Преследователь совсем близко. Пахнет почему-то совсем не опасно, даже тепло. я оборачиваюсь. Огромная пасть, способная захватить целиком, острые клыки, твёрдые жёлтые глаза, чёрная вытянутая морда. 

Это ловушка! 

Сон… Совсем как настоящий. Липкий, страшный, от него болит голова…

Он подошёл к лоханке. Вода показалась сладковатой, с сильным привкусом железа. Долго пил, отрывался, вскидывая голову, прислушивался.

В доме никого. Одинокая муха мучительно билась о стекло.

— Дура, — он смотрел, как муха остервенело пытается вырваться, — почему насекомые такие дуры? Рядом же открытая дверь… Дура.

На деревянном столе кувшин, прикрытый вышитой салфеткой. Пахнет свежим молоком.

Он огляделся по сторонам: кошки в доме не было. Наверное, носится по соседним крышам.

В правом углу металлическое ведро. Его недавно мыли, но запах все равно остался. Пахло чем-то резким и ядовитым. Бензин и масло, опасно и невкусно.

Рядом стояли чёрные резиновые сапоги. Земля на подошве и с боков — светлая. Он где-то видел эту грязь.

Где? 

Он наклонился как можно ближе и внимательно обнюхал сапог со всех сторон.

Где? 

Ведро со звоном откатилось в сторону.

Глина! 

Овраг, в который он летел во сне. Светлое, липкое, скользкое, противное. Невозможно стоять…

Он замотал головой. Чем она пахнет, эта глина? Плесень? Сырость? Лягушки?

Пятился задом, пока не упёрся в стену. Сел, принялся чесаться и, не отрываясь, смотрел на сапоги.

Глина… 

Через некоторое время успокоился и заглянул внутрь голенища. Ничего. Чернота.

Неужели я что-то упускаю. Что? Опять будет сон, из которого нет выхода. Опять будет бесконечная погоня. Опять будет чудовище с огромной пастью и чёрной ужасной мордой. 

Он расстроился.

Опять… 

Ему стало себя жалко. Он положил голову на стол и принялся смотреть в окно.

По двору ходили куры. Они возились в пыли, выискивая зёрна. Петух взлетел на забор и уже было собрался осчастливить окрестности пением, но в последний момент закашлялся. Из горла вырвались хриплые, ни на что не похожие каркающие звуки. Куры удивлённо вскинули головы. Петух засмущался и слетел с забора. Куры снова углубились в пыль.

Дальше, за сараем начинался сад. Яблони, гнущиеся под тяжестью плодов, черешня, кусты смородины и крыжовника. За ними тянулись парники с большими помидорами и пупырчатыми огурцами. Потом длинные грядки с зеленью.

Он один раз на грядках поймал крота. Давно хотел это сделать — кроты его раздражали. Пришлось долго караулить.

Крот неожиданно появился из-под земли прямо перед носом и тут же, осознав ошибку, попытался спрятаться, но было поздно.

А еще туда повадились кролики. Одного догнал и придушил. Кролик был совсем маленький, белый. Он решил не нести домой, хвастаться, а на всякий случай — неизвестно, какая будет реакция — спрятал за сараем. Через месяц тушку, изъеденную червями, нашли. Он, демонстративно отвернувшись, делал вид, что его не касается.

И пахло от кролика мерзко. 

Воды осталось мало, он посмотрел на лоханку, решил, что может и не пить, поднял голову и увидел кошку, которая осторожно шла по забору.

Дверь в дом тихо скрипнула, куры равнодушно взглянули в его сторону, перекинулись друг с другом парой ничего не значащих фраз и опять принялись искать червяков.

Кошка остановилась. Лапа, готовая опуститься на следующую доску, зависла в воздухе. Несколько мгновений они смотрели друг на друга. Хвост вырос трубой, глаза стали узкими, Рыжая собралась в комок.

Сейчас спрыгнет! 

Он приготовился кинуться наперерез, но в этот момент услышал Её.

Голос был требовательный. Он повернулся, попытался рассмотреть, что происходит за яблонями, но ничего не увидел. Рыжая тоже внимательно смотрела в сторону сада.

Ты будешь прыгать или нет? 

Кошка передумала. Он уже собрался подбежать к забору, но его опять позвали.

Чёрт. 

Он медленно затрусил к сараю.

В начале ничего не было понятно. Показалось, что идёт какая-то игра. Люди держали друг друга руками. Зачем это? Потом понял, что пытаются вытащить что-то крепко застрявшее в земле.

— Давай, — сказала Она, — давай, Жук. Будь умницей.

Девочка протянула палку. Он с готовностью вцепился зубами. Девочка засмеялась.

— Ого! — обрадовался мужчина, — дело пойдёт.

Он поплевал на руки, посмотрел на женщину, которая улыбнулась всеми морщинами, обхватила мужчину за талию, и взялся за зелёные листья. Девочка одной рукой схватила женщину за платье, а в другой продолжала держать палку. Палка была невкусная. Изо рта закапала слюна.

— Тянем-потянем, — скомандовал мужчина. Они некоторое время напряжённо пыхтели, — вытянуть не можем.

— Тянем-потянем…

Нет, куры не помощницы. Нет. 

— Куда ты, Жук? — услышал он Её, — куда?

— Оставь, Машенька, — сказал мужчина вслед, — пустое.

Он уже мчался к забору. Рыжая прекратила себя вылизывать. Некоторое время колебалась, но всё-таки спрыгнула и побежала следом.

Мужчина изо рта выпускал сизый дым и смотрел на трубу, торчащую из крыши. Аист только что пролетел над ними, держа в клюве лягушку.

— Ладно, — мужчина выбросил сигарету, — перекур окончен.

Женщина опять улыбнулась, девочка вцепилась в платье, другой рукой протянула палку.

Кошка недоверчиво потрогала дерево лапой. Он тихо зарычал.

Делай как я! 

Кошка решительно впилась в палку клыками.

— Все готовы? — спросил мужчина.

— Да! — радостно крикнула девочка.

— Тянем-потянем…

Лицо у мужчины посинело от напряжения, жилы на лбу вздулись, руки задрожали.

— Вытянуть не можем…, — раздался дружный разочарованный выдох.

Нет, я не побегу. Не побегу. Пусть кто-нибудь другой бегает. 

Рыжая отошла в сторону и снова принялась облизываться. Ему показалось, что она улыбается. Это ещё больше разозлило.

Он сделал круг вокруг грядки, свернул в лес и побежал по тропинке. Пару раз подпрыгивал, ловил запах.

Наконец, появились бетонные столбы, и он ринулся прямо через кусты, напролом. Через секунду выскочил на широкую просеку, петляя среди низеньких ёлок.

Где-то здесь. Совсем рядом. Вот. 

Он остановился перед норкой.

Она должна быть там. Должна. 

Через мгновение появилась острая серая мордочка. Он нежно сжал челюсти, собрался бежать обратно, но притормозил. Вода была совсем близко. Повернул вправо, увидел обрыв, чёрную лужу внизу оврага, светлые глиняные склоны.

Не было никакой огромной пасти, никаких клыков и обманчивого тёплого запаха. Ничего. Глупости всё это, твердо решил он. Бабушкины сказки.

Мышь в его зубах еле слышно попискивала.

Картина 

Они остановились перед высоким стеллажом. Гмурман взглянул на бумажку, которую держал в руках, посмотрел вверх и повернулся к лейтенанту.

— Здесь? — спросил Жигалко. Гмурман кивнул.

Помещение дышало пылью. Старые микроскопы, портреты раввинов в тяжелых рамах, хронометры в деревянных ящиках, вазы с драконами, столовые наборы, музыкальные инструменты…

Гмурман подкатил лестницу на колесиках.

— Люди уже давно забыли, что они произошли от обезьяны, — он встал на ступеньку, — но кое-какие навыки…, — он взобрался еще выше, — кое-какие навыки сохранились.

Старик принялся стаскивать со стеллажа большой плоский предмет, завёрнутый в мешковину.

— Держите, молодой человек, — сказал он, — оно не летает, оно падает.

Жигалко подхватил прямоугольник и бережно опустил на пол. Гмурман спустился и схватился за печень. На лбу выступили капли пота. Он отдышался, осмотрел предмет со всех сторон.

— Несите, молодой человек, — обратился он к лейтенанту, — это самое то.

Щелкнул выключатель, хлам на стеллажах снова погрузился во тьму.

Они прошли в другую комнату, часть которой занимал прилавок, а на полках лежал такой же хлам, только не пыльный. Старые фотоаппараты, переносные радиоприемники в деревянных корпусах, чашки с портретами забытых вождей, на стенах висели подделки под малых голландцев…

Гмурман полез в карман, достал пластиковую баночку, высыпал две крохотные жёлтые таблетки и отправил их себе в рот.

— Ну что вы стоите, словно ждете, что вас одарят рублём? — спросил он у лейтенанта.

Жигалко спохватился и принялся снимать мешковину.

Картина под стеклом, написанная на зеркале. Так, как в квитанции, выданной ломбардом, Жигалко и не сомневался. На полу сидел человек, опустив голову вниз, черные волосы спадали на лицо. Майка, джинсы, вывернутые ноги в кроссовках. Человек оседал по стене, оставляя за собой длинный кровавый след, рядом лежал пистолет. Мазки точные, аккуратные. Цвета натуральные.

— Оригинально, — сказал Жигалко. в зеркальной стене над трупом отражалась широкое лицо лейтенанта. Он достал расческу из заднего кармана, пригладил взъерошенные светлые волосы.

— Похоже на место преступления, — продолжил он, — только в банке — стена не зеркальная. а пол такой же, коричневые квадраты. и пистолет рядом…

Гмурман бросил короткий взгляд на лейтенанта.

— Очень похоже,— Жигалко полез за телефоном, — Любочка,— сказал он в трубку, — что у нас за кроссовки на штымпуле, что пытался пятьсот четырнадцатое отделение на гоп-стоп… а майка — черная? — он повернулся к Гмурману, — по моему, здесь «Адидас»?

Гмурман пожал плечами.

— Что ты говоришь! Спасибо! — Жиалко спрятал трубку. — Точно «Адидас», — сказал он и шумно вдохнул.

Он еще некоторое время рассматривал картину, сидя на корточках.

— Вы мне не отдадите чудесное произведение под честное слово? — обратился он, — я выдам расписку…

Старик отрицательно покачал головой:

— Молодой человек, я вдовец, у меня осталась только репутация. Законы написаны для того, чтобы их соблюдали все.

Жигалко еще раз шумно втянул воздух носом.

— Завтра будет ордер на изъятие.

— Приходите завтра, — ответил Гмурман.

— Не любите вы нас, — проворчал лейтенант, — я ведь могу в экстренных случаях…

Ни здрасте тебе, ни пожалуйста, — подумал Гмурман. Это поколение зачали в интернете, они там родилось и живут. Им, видите ли, нет времени на приличия. у них так принято.

А этот сунул под нос чьи-то закорючки с печатями и думает, что у него пропуск в райские кущи.

— …разгуливают на свободе. Они могут натворить дел. а вы мне не даёте улику… — продолжал Жигалко.

Гмурман достал белоснежный платок и вытер им стекла очков.

Лейтенант оказался упорным.

— Он вошёл в банк, — Жигалко показал, как грабитель вошёл, — достал пистолет, — лейтенант достал свой пистолет, — наставил его на сотрудницу, — он наставил пистолет на Гмурмана, — и потребовал, не наличность, а ключи от ячеек.

Он увидел, как у Гмурмана поехали брови вверх от удивления.

— В банке есть дубликаты от всех сейфов, — подмигнул лейтенант.

Брови Гмурмана вернулись на прежнее место.

— Девочка с перепуга спряталась под стол, хоть их и инструктируют в случае ограбления отдать всё. Он разозлился, выстрелил. Но, слава Богу, промазал. Второй выстрел произвёл охранник, который вышел из туалета. Машина, ждавшая на улице, как началась стрельба, тут же испарилась. Он вот так сполз по стене, — Жигалко подошёл к стене и показал, как сползал убитый.

— Квитанция вашего ломбарда была у него в кармане, — продолжил он, пряча пистолет, — Степанова Марта Евгеньевна, чей паспорт был предъявлен, когда вы писали залог, покончила с собой два месяца назад. Марта Евгеньевна на этом свете была известной гадалкой, с серьезной клиентурой. к ней приезжали со всей страны. Говорят, она консультировала Администрацию Президента и даже лично Самого, — Жигалко скосил глаза вверх. — Единственный сын Егор. Настоящее местонахождение — наш отдел криминалистической экспертизы. Он сейчас в холодильнике с дыркой в груди, которую сделал охранник пятьсот четырнадцатого отделения Беларусбанка из своего «дюка». Если не найдутся другие родственники, будет похоронен на Северном кладбище за наш с вами счёт.

Гмурман продолжал невозмутимо смотреть на лейтенанта. Спич не произвел на него ни малейшего впечатления.

Она прятала лицо в платок и сильно переживала. У неё были рыжие волосы и красивые испуганные глаза. Точно такие же глаза были у парня, которые с ней приехал. Он поставил картину (она была в той самой мешковине, что лежала сейчас на стуле) и остальное время напряженно молчал.

Она очень не хотела разворачивать ткань. Соглашалась показать только угол, но Гмурман всё-таки настоял. Он не нашёл в картине ничего удивительного… Повешенная женщина выглядела очень натуралистично. Толстая верёвка, голова повернута на бок, спутанные длинные волосы, босые ступни, белая ночная сорочка. Женщина висела спиной. Казалось, что трагедия произошла только что и она продолжает раскачиваться по инерции… Оригинальность состояла в том, что картина была написана на зеркале, а не на холсте, и любой, кто на неё смотрел, создавал фон, на котором разворачивалось действо. Немного необычно, конечно. На любителя.

Хозяйка нервничала, кусала губы и слегка успокоилась, когда картину опять прикрыли.

— На сколько лет вы хотите сдать её в залог? — Гмурман оторвался от записи и посмотрел на Марту Евгеньевну.

Красивая, знающая себе цену, она, наверное, до сих пор кружила головы, но сейчас ей было не до этого. Черные круги под глазами, заметно дрожащие руки.

Она поинтересовалась, какой максимальный срок возможен, и, узнав, что пять лет, согласно закивала.

Гмурман протянул квитанцию, выписал документ для банка, она расписалась, на чек даже не взглянула, протянула спутнику. у него создалось впечатление, что деньги ей были не нужны. Парня, который её сопровождал, Гмурман совсем не помнил, но был уверен, что это её сын.

Егор, значит, его звали, подумал он.

— Мы негласно проверили все ячейки в банке, — доверительно сообщил лейтенант, — там было много интересного. в общей сложности лет на сто пятьдесят-двести.

— Меня в чём-то подозревают? — спросил Гмурман на всякий случай.

— Я не могу исключить того факта, — Жигалко внимательно смотрел на старика, — что часть преступников на свободе, и вам может грозить…

— Молодой человек, — перебил Гмурман, — приходите завтра. с ордером.

Старик поднял с пола тряпку и положил на стул, к которому была прислонена картина. Он осматривал её около месяца назад, когда страховая компания потребовала провести инвентаризацию в ломбарде. Гмурман отвернул ткань, увидел под стеклом пейзаж с могильной плитой, венками, чугунной оградой и сразу прикрыл изображение, даже не прочитав выгравированые даты.

Лейтенант вытащил сигареты и оглянулся в поисках пепельницы. Гмурман ткнул в табличку «Не курить» и кивнул на дверь. Жигалко встал в дверном проёме.

На дороге играли дети. Они визжали, гоняли на роликовых коньках, в руках у них были клюшки. Лейтенант отворачивался, выпускал дым на улицу и продолжал смотреть на картину.

— Точно место преступления. Один к одному. Отсюда совершенно очевидно…

Жигалко выбросил окурок и вернулся в комнату. Гмурман пододвинул кресло и углубился в свои учётные книги.

Лейтенант потрогал пальцем стекло, осмотрел раму, перевернул картину. с тыльной стороны ничего было. Никаких надписей, штампов, дат. Обыкновенное зеркало.

— В лаборатории разберутся, — Жигалко выпрямился, колени хрустнули, и пошёл к выходу.

Гмурман на мгновение оторвался от записей.

— До свиданья, молодой человек.

Ему не ответили, дверь закрылась.

Гмурман посмотрел в окно. Лейтенант договорил по телефону, сел в серую тойоту и на бешеной скорости рванул. Дети расступились, подождали, пока машина уедет, и продолжили выяснять отношения стенка на стенку. в шлемах, налокотниках, наколенниках, с клюшками наперевес.

Лето, подумал Гмурман. Он улыбался. Его внук так же гонял по проезжей части, в таком же шлеме, только на другой стороне земного шара, среди кенгуру.

Старик вдруг сообразил, что стул с прислоненной картиной всё еще стоит в центре помещения. Он зашаркал наводить порядок. Взял мешковину и взглянул на картину, собираясь её прикрыть. Серая тойота колёсами вверх, языки пламени из капота, черный дым. Носилки, перевязанная голова, безжизненно свешивающаяся рука… в свободном пространстве зеркала отражались ноги Гмурмана в мягких разношенных туфлях и легких летних брюках серого цвета.

Старик ушёл в другую комнату и вернулся с маленькой тележкой. Он кряхтя засунул картину в мешковину, и отвёз туда, где она пылилась раньше. Он не поднял её на верхнюю полку, хоть и был уверен, что завтра за ней никто не приедет…

Это

— Есть кто живой?

Она появилась через некоторое время из-за стеллажа и хмуро ответила:

— Нет.

— Это что? — спросил я.

Она достала из кармана халата блокнот и полистала.

— Это немецкое. с истекающим сроком хранения.

— Можно ближе посмотреть?

Она сняла с полки это, сидящее на корточках, повертела и подала мне.

— Ничего, — я тоже повертел это, — а вот.

Между лап была вшита крохотная, еле заметная бирка. Там было написано на нескольких неизвестных языках, в том числе строчка вязью, похожей на арабскую, и строчка иероглифами. Страны производства не было.

— А что это умеет делать? То же, что и все? я подарок ищу оригинальный.

— Мне не докладывали.

— Что же ты продаёшь? — возмутился я.

— Продаю то, что дают, — неожиданно обиделась продавщица. — и вообще, я здесь на подменке. я обувью торгую.

— Вроде красивое, смотрится ничего так, — продолжил я, не обращая внимания на неприветливый тон, — и по цвету ему подходит. у Гендоса стены салатовые.

Продавщица подчеркнула ногтем строчку в блокноте.

— Дие Кроте, — прочел я латинские буквы, — Крот, что ли? Не знаю, на каком это языке.

Она отобрала блокнот, перевернула пару страниц, потом взяла это и надавила на затылке. Раздался щелчок и обнажилась панель управления. я привстал на цыпочки, она увидела, повернула так, чтобы мне было видно.

— А паспорт есть?

— Может, в упаковке лежит…

— О, упаковка есть? Хочу.

Она ушла за стеллаж и вернулась с картонной коробкой.

— Не, — я посмотрел на упаковку. Там было нарисовано, что больше трех ящиков один на другой ставить нельзя, — это не инструкция. Но мне нравится. Красивая. и солидно смотреться будет.

— Хозяину позвоню, вы с ним поговорите.

Она достала телефон и набрала номер. Пару раз её сбрасывало, она морщилась, нервно жала на кнопки, наконец, соединилось.

— Здрасте еще раз. Это опять я. Тут, — она посмотрела на меня, — человек интересуется этим, как его… Пусть он сам скажет, — и протянула трубу.

— Меня Женя зовут, — сказал я телефону.

— Очень приятно, — раздалось сквозь треск, — Будете брать — дам большую скидку.

— А как это работает?

— Предыдущие хозяева, к сожалению того… Контрольная закупка, встречная проверка…сами понимаете. Нет с ними связи. Но вы не волнуйтесь, там две кнопки имеются: розовая и голубая.

— Ваша человек говорит, что это с истекающим сроком хранения.

— Продавщица новенькая. а это вечное. Пожизненная гарантия. Но с истекающим сроком хранения на складе. Будете брать?

— А от сети или на батарейках?

— Там переключатель должен быть.

— Пусть включит. Хочу посмотреть в работе.

— Дайте ей трубку.

Продавщица взяла телефон.

— Ага, — сказала она, — тока пусть он сам.

Она засунула телефон в карман и хмуро уставилась на меня.

— Что? — спросил я.

— Так я включаю?

Она отошла на шаг, щелкнула тумблером и тут же одёрнула руку. Ничего не произошло. Это осталось неподвижным. Мы пару минут смотрели на это и друг на друга.

— Может, ещё не нагрелось, — неуверенно сказала продавщица. Зашуршали страницы блокнота. — Листок дома оставила. Название лекарства записывала и вырвала.

Она закатила глаза к небу, зашевелила губами, вспоминая.

— Надо делать, что и обычно, — она легонько подтолкнула это в мою сторону, — вы же хотели посмотреть в работе?

Я кивнул, глубоко вздохнул, поцеловал это в губы и отошёл на шаг. Опять ничего не произошло.

— Не работает, — расстроился я, — пойду, пожалуй.

— Должно работать, — сказала продавщица. Она быстро подскочила, нажала на кнопку на панели и заняла прежнюю позицию.

— Всё-таки не работает. Жаль.

— Должно работать. Вы её еще раз… я тогда кнопку не нажала, — она опять легонько пододвинула это ко мне.

— Мне, в принципе, не жалко, — я наклонился и опять поцеловал это в губы.

Сразу стало понятно, что получилось. Это чуть заметно завибрировало, загудело, замигали лампы освещения в комнате, откуда-то повалил дым. я замахал ладонью перед носом. Послышалось шипение и громкий хлопок.

— Das ist fantastisch, — сказал мужик. Он был одет в кожаный черный комбинезон на голое мускулистое тело, сапоги и фуражку. в правой руке держал хлыст.

— О! — обрадовалась продавщица.

Я посмотрел на кокарду, и стало как-то не по себе.

— Wir werden der Phantasie auslassen! — мужик щелкнул хлыстом по голенищу сапога и направился в мою сторону.

— Я же говорила, что работает, — воскликнула продавщица и юркнула за стеллаж.

Я обозвал себя идиотом и начал пятится задом. Мужик прыгнул и в одно мгновение оказался между мной и дверью.

— А как это выключается?

— Щелкается, — ответила продавщица из-за стелажа, — там на затылке рычажок есть…

Я схватил стул и поставил перед собой. Мужик, не сводя с меня взгляда, поддел его сапогом, взял одной рукой за ножку, немного подержал на весу и отбросил в сторону.

— По-другому никак? — спросил я. — Звони хозяину.

Я схватил первое, что попалось — термос, — и запустил мужику в голову. Термос задел фуражку, она упала на пол и покатилась к двери. Мы оба проводили её взглядом.

— Die heissen Spiele, — сказал мужик. Он поправил белокурые волосы, отбросил хлыст, широко расставил руки и пошёл на меня. я продолжил отступать.

— Ну? — заорал я продавщице.

— Я кажется…кажется…

— Что?

— Не на ту кнопку нажала. Вам надо было розовую, а я голубую…

Я почувствовал спиной стену. Мужик остановился и подмигнул. Он присел, покачивался из стороны в сторону, делая обманные движения. Выхода не было — надо было идти на прорыв. я дождался, пока мужик качнётся вправо, а сам нырнул под левую руку. Мне показалось, что прорвался. в одно мгновение оказался перед входной дверью и уцепился за спасительную ручку. Но не тут-то и было. Это оказалась специальной уловкой. Мужик легко догнал меня и схватил за бедра.

— Ай, — завизжал я, — сделай что-нибудь!

Мне заломали руки за спиной, чем-то их замотали, перенесли к столу и начали стаскивать джинсы.

— Сейчас, — раздалось из-за стеллажа, — сейчас..

— Das ist fantastisch, — мужик напряженно сопел, пытаясь расстегнуть мой ремень.

Наконец ему это удалось, джинсы полетели вниз.

— Mein Gott, — услышал я и зажмурился.

Я продолжал стоять положив голову на стол. Ничего не происходило. я осторожно открыл глаза, сначала один, потом другой.

— Нашла всё-таки, — сказала продавщица выходя из-за стеллажа. в руках у неё была маленькая черная коробочка. — Дистанционка.

Она переступила через это, подсунула мне пульт под нос. я встал, разогнулся и попытался освободить связанные руки.

— Теперь полный комплект, — деловито сказала она. — Ну, упаковываем?

Побочный эффект

Они сидели на капоте джипа, пили пиво и звонко хлопали ладонями по разным частям тела. Комары не прекращали свои атаковать ни на минуту.

— Уеду, — сказал Димка, — куплю себе дом у океана и займусь рыбалкой. Всю жизнь мечтал поймать акулу.

Виктор вытер пенные усы, образовавшиеся под носом.

— А ты не думал оставить её себе?

Димка, собравшийся сделать очередной глоток, замер и поставил банку рядом. Это простая идея почему-то раньше не приходила ему в голову.

— Любой ювелирный магазин, — Виктор смотрел вдаль, — любое банковское хранилище… Весь мир теперь будет у Гасана!

Они третью неделю колесили по глуши, им не нравилось. Мужчины с сизыми испитыми лицами, озабоченные женщины, сопливые дети, пыльные дороги, вонючие речки, жужжащие насекомые. Димка проклинал себя за то, что ввязался в эту авантюру, хотел назад, в шум мегаполиса, в гул моторов, к плазмам, компам, барам, моделям, сумасшедшей музыке. Настроение портилось. Нервы, и так не особо крепкие, совсем разгулялись. Он готов был в любой момент взорваться, броситься на партнёра.

История началась пару лет назад. Виктор купил на eBay несколько оригинальных писем археолога Герхарда Ландберга. Герр Ландберг был членом отдельной группы СС, специалистом по тайной религиозной секте, последователей которой методично отлавливал и ссылал в лагеря смерти. Писал своей жене Леонии из Турции («Что бы не говорили — они не арийцы. Но это большая политика»), с Северного Кавказа («Здесь ужасно»), из Венгрии и Румынии («Они — идиоты, хоть и наши союзники»). в письмах утверждал, что занимается поисками, как он выражался «библейского оружия». Последнее письмо было из Белоруссии.

«Мы уже совсем близко. я чувствую это, как никто другой. Завтра Рейх обретёт то, что решительно изменит ход войны в нашу пользу».

Завтра не наступило. Согласно германским архивам, Герхард Ландберг геройски погиб под Минском, подорвавшись на партизанской мине летом 1943 года.

Димка отнесся к этой истории скептически.

— Какое библейское оружие? Что ты несёшь! Если бы у евреев оно было, их бы не сжигали в Освенциме.

Но Виктор не успокоился. Писал запросы в архивы, встречался с исследователями и толкователями религиозных книг, ставил вопросы на сетевых форумах.

— Последний случай применения — тринадцатый век, Нижняя Саксония. Но там что-то не так сделали, и случился побочный эффект. Они испугались и поклялись не трогать до прихода мессии. Достоверно известно, что еще раз пытались использовать в Майнце против погромщиков. Шестнадцатый век. Община не дала, встала на дыбы.

Димка неожиданно стал проявлять язвительный интерес. Из уважения не крутил пальцем у виска.

— И оно до сих пор под Минском?

Виктор полез в стол и вытащил ворох бумаг.

— В 39-том эта часть Польши отошла Беларуси, — начал Виктор, — евреи из Майнца после тех погромов сбежали сюда.

Димка увидел копии протоколов допросов.

— НКВД? Смотреть не буду. у них такие методы были — любой бы признался, что завербован марсианами.

Но Димка все-таки поддался на уговоры Виктора и пошёл к Гасану.

Судя по очереди перед входом в клуб, дела у Гасана шли хорошо. Он откинулся на спинку дивана, разогнал своих назойливых блондинок, закурил сигару и, прикрыв черные глаза, напоминающие два автоматных дула, сказал:

— Инвэстыцыю нэ дам. Когда прынэсёш — купилю.

На большее Димка и не рассчитывал.

Виктор обрадовался и объявил, что объектов будет более тридцати, но увидев перекошенную физиономию Димки, предложил обследовать хотя бы половину. Димка согласился на пять. Предыдущие четыре оказались пустыми, остался последний. Заколоченный дом с еле заметной звездой Давида на фронтоне, на краю почти безлюдной деревни, состоящей из покосившихся деревянных домиков. Облупившиеся когда-то розовые стены в трещинах, из которых пробивался седой мох, пустые оконные проёмы, заделанные металлическим листом, стойкий запах сырости.

Они сорвали дверь с петель, взяли лопаты и принялись разгребать горы мусора, которыми был завален пол. Через два часа наткнулись на каменную плиту с надписью на еврейском. Виктор принёс компьютер и настроил переводчик. «Не восклицайте и не давайте слышать голоса вашего».

После этого работа пошла веселей. Плиту расчистили и подцепили тросом. Димка сел в джип, мотор взревел, колёса бешено вращались, выбрасывая из-под себя грязь, плита завибрировала и встала вертикально. в черной дыре показались каменные ступени, ведущие вниз.

Димка спустился и через минуту вернулся, бережно держа под мышкой тяжелый футляр.

Они вышли из здания, достали последние банки с пивом, сели на капот, закурили. Тогда Виктор и спросил, что он собирается делать со своей долей.

Димка оглянулся на заднее сидение. Гасан отвалит столько, сколько они потребуют. Всю кровь из него выпьют, до последнего лейкоцита.

Он усмехнулся.

Но идея работать самому очень даже хорошая. Он еще раз взглянул на темный футляр. Какое к чёрту банковское хранилище. Даже Форт Нокс не должен устоять…

— Давай попробуем, — он повернулся к партнёру, — на чём-нибудь.

Виктор задумался.

— Дуть надо по-особому, — ответил он.

— Конечно, — согласился Димка, — По-особому, так по-особому.

Слез с капота, открыл футляр. Рог был потемневший от времени. Никаких надписей, знаков.

— Обыкновенный, — он повертел трубу в руке, примериваясь, — ничего необычного.

Виктор с нескрываемым интересом следил за его действиями. Димка стал перед вековым дубом, направил на него раструб и дунул в тонкий конец. Тишина. Он заглянул в трубу, пытаясь увидеть что-то на свет.

— Может, не работает?

— Тебе же говорили, что надо специальным способом. Евреи на обыкновенном шофаре шесть лет учились играть, а тут…

— «Когда затрубит юбилейный рог, когда услышите звук трубы, тогда весь народ пусть воскликнет громким голосом, и стена города обрушится до своего основания», — процитировал Виктор с пафосом. — Это же оружие!

Неожиданно налетел порыв ветра, трава легла, дуб заколыхался. Показалось, что получилось, но это только показалось.

Димка над чем-то размышлял:

— Хорошо. Ты кричи.

Виктор пожал плечами. Всё ж как-никак развлечение.

Димка надул щеки, покраснел, выпучил глаза и дунул. Виктор сразу понял, что звука не будет, но на всякий случай, чтобы не обидеть партнёра, крикнул.

— ААААА!

Где-то вверху раздался хруст, оба пригнулись и стали озираться. C дуба упала ветка.

— О! — обрадовался Димка, — получилось.

Они наклонились. Ветка была почти сгнившей.

— Так даже банковскую ячейку не вскрыть, — засмеялся Виктор, — теперь я попробую.

Димка передал рог. Виктор втянул как можно больше воздуха в легкие.

— УРА!!!!! — прямо над ухом раздался Димкин рёв.

Опять заколыхалась, затряслась трава.

— Ладно, — сказал Виктор, — побаловались и будет.

Он пошёл к машине, собираясь положить трубу обратно в футляр. Вдруг прямо из под ног что-то выскочило. От неожиданности он чуть не выронил ношу. Что-то побежало в сторону здания.

— Видел? — Виктор повернулся к Димке.

— Крыса, — равнодушно сказал Димка, поднял камень с земли и бросил ей вслед. Виктор открыл заднюю дверь, из машины на него выпрыгнула еще одна крыса. Он еле увернулся.

— Что это было?

Димка напряженно смотрел в сторону дома с розовыми стенами. Травы не было. Вместо неё стояла сплошная серая масса, которая колебалась. а ведь она живая, подумал Виктор. Он повертел головой по сторонам. Крысы не двигались, чего-то ожидали. у Виктора пересохло во рту. Сколько их там? Тысячи? Миллионы?

Димка уже влез на капот и смотрел в бинокль.

— У нас джип, — произнёс он как-то не очень уверенно, показалось Виктору, и сел в водительское кресло.

Заревел двигатель, машина направилась прямо в серую стену. Послышалось чавканье, писк, стекла стали покрываться жидкой грязью с красноватым оттенком. Скорость упала, автомобиль повело в сторону, он начал заваливаться.

— Тормози! — заорал Виктор. — Тормози!

Димка вцепился в руль, пальцы побелели. Он стал мокрым, лоб разделила поперечная складка, глаза бешено засветились, крылья носа расширились. Двигатель чихнул и заглох.

— Вот какой, побочный эффект, — произнес Виктор, но слова не вышли. в горле булькало, сердце выскакивало.

Димка изогнулся и пытался дотянуться до футляра с трубой.

Когда будут подходить ко мне злодеи, противники и враги мои, чтобы пожрать плоть мою, то сами они приткнутся и падут, — закрыл глаза и зашептал про себя Виктор, — Если ополчится против меня полк, сердце мое не убоится; если случится против меня война, на это я надеюсь?

Автомобиль мягко покачивался среди живого серого моря, постепенно погружаясь в его пучину. Крысы взбирались одна на другую, вынюхивали, высматривали. в машине стало совсем темно. Было слышно, как тыкаются морды в стекла, как сотни коготков скребутся по днищу, как напирающие нетерпеливо пищат и покусывают хвосты и уши стоящих впереди, как уже попробовали на вкус резину колёс и недовольно отплевываются. На Виктора накатывались волны насекомых, которые бежали по коже от самых кончиков пальцев на ногах до макушки.

— Кричи, — услышал он, — кричи…

Натужно сопел Димка, ворочался, пыхтел, ругался. Скрежет по днищу усилился, стал громким, нестерпимым.

— Кричи, бля!

До Виктора дошло, что это к нему. Он раскрыл рот.

Крика не получилось — из глотки вышло сипение. Виктор зажмурился. Еще одна попытка.

— ААА!

Джип резко дернуло в сторону. Появился тяжелый звук, словно низко летел самолёт, к которому примешался тонкий писк. Бешено засвистел ветер. Крыс начало сдувать. Стало светлее, и мелкие трещины побежали по стеклам. Димку стошнило, он закрыл уши ладонями. Джип постоянно трясло, стойки прогнулись. Посыпались осколки стекла. Вспышка осветила искаженные физиономии. у Виктора шла кровь из носа. Он почувствовал, что обмочился.

Джип подняло в воздух, машина пролетела несколько метров и рухнула на колёса. Ветер стих, звуки исчезли, чуть шевелилась трава. Димка, совершенно белый, весь в блевотине, улыбался посиневшими губами.

Виктор посмотрел, куда партнёр указывал пальцем. Справа лежал с корнем вырванный дуб. Могучая корневая система напоминала греческую скульптурную композицию. Концы корней вздрагивали, словно застигнутая врасплох гигантская гидра.

Димка зажал рог между колен и нежно поглаживал. Он продолжал улыбаться.

Постмодернистская притча

Слово волновалось, юлило, закручивалось в спираль, пыталось соскочить, удрать, спрятаться, сесть на измену. Потом Оно успокоилось и стало делиться. Появились слова, слова, слова. Их стало очень много и они стали мельтешить. Ему это надоело, он открыл глаза и увидел туфли. Обыкновенные коричневые туфли. Они ему не понравились. Некоторое время он их рассматривал, потом поднял голову. Ладони упирались в доски, а между ними в щели торчала свернутая в трубочку бумажка. Он достал её.

«Хочу быть женщиной. Филипп».

Забор был длинный. Потемневшее от времени дерево, ржавые шляпки гвоздей. Сквозь щели был виден пустырь, зеленая трава, вдалеке качались тополя. Ничего интересного.

За спиной, по шоссе с бешеной скоростью носились машины. Кабриолет притормозил, из него показалась жгучая брюнетка и что-то спросила. Он не понял, но на всякий случай махнул рукой. Кабриолет понёсся дальше.

Еще один клочок бумаги, на котором корявым почерком выведено:

«Нефть 110. Пётр».

Наконец что-то вспомнилось. Кто-то падает, и он хватает бутылку со стойки. Стоп. Значит, был бар. Он закрыл глаза и попытался более отчётливо прокрутить в памяти этот момент. Но кроме зелёной бутылки ничего не появилось. Даже лицо чела, которому врезал, куда-то уплыло.

— Иваныч, — сказал он вслух, словно пробуя голос на вкус. Звук оказался совсем хриплым и тоже не понравился. Он набрал в легкие больше воздуха и тут же закашлялся. Сделал еще одну попытку:

— Иваныч!

Он испугался, втянул голову в плечи, обернулся, но никого вокруг не было, если не считать машин на шоссе. Чёртов забор не собирался кончаться. Он с трудом поднялся на насыпь, стал на обочине и принялся голосовать. Ну хоть бы одна сука… . Через полчаса почувствовал потребность отлить и опять спустился. Захотелось пить, курить, закружилась голова и затошнило. Больше подниматься к шоссе не стал и пошёл по тропинке.

А Иваныч может быть вовсе не именем, а фамилией. Или вообще отчеством. Тогда что?

— Сонька меня не любит. Тел. 3964745193, — он вытащил очередную записку и неожиданно почувствовал, что в кармане что-то есть. Паспорт, ёлы-палы! Со страницы смотрело хмурое, сосредоточенное лицо. Типичный даун. Сарабан Виктор Иванович, прописан в Минске. и дети есть. Дочка и сын. Несколько виз. Литва, Турция, Польша. Он еще раз взглянул на фотографию. Значит, Виктор Иванович. Приятно познакомиться. Бэ-э-э… а который час?

В воздухе чувствовался отвратительный привкус очень химического. Он вспомнил дочку.

— Не вкусно пахнет, папа,— сказала она и отвернулась. Они шли по парку. — Почему от дяди невкусно пахнет?

— Дядя — бомж.

— Это такая работа?

Поток машин на шоссе не прекращался ни на минуту. с ревом проносились огромные фуры, груженные легковыми автомобилями.

— А как дочку зовут? — сказал он вслух. Память вновь приоткрылась:

— Да, Леночка. Бомж — это такая работа.

— А он не может работать дистрибутером, чтоб от него не пахло?

Он сделал несколько шагов к следующей записке.

«Позвони. Тел. 975414».

Небо было затянуто серой дымкой, сквозь которую еле просвечивало солнце. Химический привкус в воздухе усиливался. Во рту горчило. Сердце заколотилось, лоб покрылся потом, он шел довольно быстро, иногда спотыкаясь и чертыхаясь в ответ на неровности тропинки. с трудом перевалив через холм, остановился, схватился за левый бок и принялся ловить ртом воздух.

Забор изогнулся, и впереди появилось Слово. Оно начиналась через метров пятьдесят. Он сразу вспомнил пойло из змей и жирными иероглифами на этикетке, такими же чёрными, как и Слово. Желтоватую тягучую жидкость заливали в блюдо, полное ярких фруктов, поджигали, и через некоторое время разливали по пиалам. Еще он отчётливо вспомнил лицо того парня, который пришёл на стрелку.

— Виктор, — представился он. а переговорщик вместо приветствия сразу заявил, что проблему можно решить двумя способами — по совести или пополам.

— Что такое «по совести»?

— Когда риски все твои.

— Значит, кидок?

У парня чуть приподнялись брови:

— А пополам?

В баре были еще две гориллы, которые в дальнем конце делали вид, что увлеченно разговаривают. Виктор врезал переговорщику в лоб. Двое вскочили. Парень еще не успел осесть, как зелёная бутылка разбилась оего голову. Виктору заломали руки. Он заскрипел зубами от боли, лягнул ногой и попал. Хватка ослабла, бросился на пол и выхватил гранату.

— Ну, суки, — он часто дышал, переводя взгляд с одной гориллы на другую. Они остановились. На их лицах появились признаки человеческих эмоций. Из-за стойки выглянула барменша и сразу исчезла.

— Граната не настоящая, — сказал один.

Они сделали маленький шаг навстречу.

— В аду овердрафтов не будет, — Виктор сделал вид, что дергает кольцо. Гориллы отступили.

— Не будет, — повторил он для большей убедительности и встал, не выпуская лимонку из рук. Гориллы внимательно следили за его движениями. Он ткнул ногой переговорщика. Тот застонал. Он медленно пятился, держа гранату за кольцо.

— Хорошо, — сказала одна из горилл, вытянув вперёд ладони. — Успокойся.

Они стали поднимать переговорщика. Тот мычал. Виктор указал на стул, они усадили его, плеснули в лицо воды и стали по сторонам. Он сделал знак, чтобы отошли.

— Вон туда. к стеночке.

Виктор очередной раз оглянулся. Конца и края нет этому забору. «А Бога нет!» было написано на очередном клочке, прилепленном к доске прозрачным скотчем. Он попытался запомнить номер, записанный крупными цифрами, несколько раз повторил его вслух, понял, что бесполезно, и сунул записку в карман. Сделал несколько шагов и оказался прямо перед Словом. Оно тут же отразилось внутри стенок черепа, нажало на еле заметный рычажок и что-то встало на свои места.

Они позвонили и сказали, что готовы встретиться. Виктор предупредил жену, что может быть всякое. Она села и беззвучно заплакала. Он надел принесённый когда-то очень-очень давно со службы бронежилет, жена вытерла глаза и спросила, надо ли чем помочь.

— Буду воевать.

Стрелку забили в «Болте». Он подъехал на полчаса раньше, зашел в соседнее здание библиотеки, поднялся на последний этаж, достал бинокль и осмотрелся. Одна машина с двумя гориллами уже на стоянке. Виктор взглянул на сумку, там лежали доки. Подъехала серебряная «паджера», из неё выпрыгнул переговорщик, вошёл в бар, немедленно выскочил и принялся озираться. Тут же зазвонил телефон.

— В пробке стою, — ответил Виктор. — Еще минут тридцать.

Переговорщик вернулся к машине и начал о чём-то разговаривать с водителем, изредка нетерпеливо посматривая на часы. Виктор достал из внутреннего кармана пиджака остро заточенную отвёртку с массивной ручкой и ловко повертел её пальцами. Еще раз глянул в бинокль, несколько раз шумно вздохнул, сунул отвёртку в карман пиджака и пошёл вниз.

Рядом возле забора валялась банка с остатками засохшей чёрной краски. Виктор поддел банку. Она прилипла к носку. Блин! Он несколько раз тряхнул ногой.

— Значит, решаем так, — сказал он, когда увидел, что переговорщик открыл глаза. — Твои приносят бабло, я отдаю доки, и мы друг на друга не обижаемся.

— Ой, бля…— переговорщик держался за макушку.

— Ясно? — еще раз спросил Виктор. Он всунул переговорщику в руку телефон. Парень, продолжая постанывать, набрал номер.

— Несите чемодан, — потребовал он.

Наконец, банка отлепилась от обуви и откатилась в траву.

— Сделай мне выпить, — Виктор перегнулся через стойку.

Барменша сидела на полу. Длинные каштановые волосы были перехвачены лентой с изображением винтов.

— Я…у меня…— у неё дрожали губы, — Перерыв. Обеденный. Козёл.

Виктор положил гранату рядом с кейсом на стойку:

— Что?

Барменша встала, схватила полотенце и стала нервно протирать бокал.

— Может, чего другого желаете? Ножи пометать кухонные? Пострелять из пушки?

Бокал треснул. Она бросила его в урну, покосилась на гранату, взяла рюмку и налила дрожащими руками водку. Возле рюмки образовалась небольшая лужица.

Виктор не ответил, выпил залпом и жестом попросил еще.

Он держал вторую рюмку в руке. Барменша достала глубокое блюдо, и принялась азартно крошить туда яркие фрукты. Сняла с полки бутылку, запечатанную сургучом, со змейкой внутри и черными иероглифами на этикетке, встряхнула, перед тем как открыть, вылила содержимое в блюдо и подожгла.

— Супчик, — она зачерпнула жидкость большой ложкой, налила в пиалу и поставила перед ним.

Вкус был приятный, не терпкий. Он вытер губы салфеткой, потом всё закружилось, барменша поплыла, появилась пустота и Слово.

Виктор посмотрел на забор. Слово было совсем рядом. До него можно было дотронуться. Оно звало, манило и в тоже время отталкивало и пугало. Он колебался, несколько раз оглядывался по сторонам. Наконец, решился и произнёс его вслух. Громко и отчётливо.

— ХУЙ!

Машины на шоссе замерли, воздух стал плотным, стеклянным, время задёргалось и пошло зигзагами. Он оказался в «Болте», взглянул на барменшу, которая терла стакан, отодвинул пиалу в сторону, так и не притронувшись, взял кейс со стойки и вышел из бара.

Сейф 

Одинокий комар тонко и противно жужжал. Он заходил с тыла, спереди, потом неожиданно исчез. Гмурман успокоился, но вдруг почувствовал укус и ударил по правому виску. Один-ноль, усмехнулся старик. Когда в ухе перестало звенеть, он открыл глаза и посмотрел в витрину. 

Ночь, квакающие лягушки в пруду, милиционеры с автоматами, взломанная дверь в ломбард…

Сколько их было, двое? Трое? 

Митя дышал брату в самое ухо. Игорь несколько раз отодвигался, на некоторое время это помогало.

— Ничего, — Игорь достал из ушей трубки фонендоскопа.

Сейф казался простым: ручка с делениями, прорезь для ключа, бирка с инвентарным номером на боковой стенке. Очень напоминал конструкции из фильмов середины прошлого века. Мужчина с брюшком в мешковатом костюме с выражением вечного страха перед ревизией трясущимися руками достаёт ключ из кармана светлого пиджака. Глаза бегают, он никак не может попасть в замок, вытирает мокрый лоб клетчатым носовым платком. Массивная дверца открывается с небольшим скрипом. На полках — печати на подушечках, бланки командировочных удостоверений, тонкая картонная папка, в которой лежит подписанное заявление по собственному. Иногда бутылка спиртного. Мужчина покорно ждёт своей участи, виновато втянув небольшую лысую голову в плечи.

Митя взял фонендоскоп, легонько щелкнул пальцем по мембране. в ушах раздался грохот — всё работало. Брат прижал мембрану к дверце и покрутил ручку. Митя отрицательно замотал головой, отобрал мембрану и принялся сам прикладывать её к разным местам сейфа. Игорь некоторое время сидел с безучастным видом, залез в сумку с инструментами, достал фомку и ударил по ребру несгораемого шкафа. Бархатная тишина. По лбу Мити поехала удивлённая гармошка морщин.

— Кто ж знал… — расстроено сказал он.

В комнате пахло пылью. Кроме сейфа, стоящего в углу, был еще письменный стол с тумбой, резными ножками, массивным чернильным прибором и обыкновенный, ничем не примечательный стул. Через открытую дверь виднелся торговый зал. На стенах висели портреты бравых мужчин в вышитых камзолах со шпагами. Тускло блестело золото тяжелых рам. Под ними стояли полки, где под стеклом или просто так лежала всякая странная всячина. Большие стеклянные шары для любителей магии, состаренные усилиями соседнего военного завода подзорные трубы, фарфоровые китайские вожди, музыкальные коробочки, из которых при легком нажатии на секретную кнопку выскакивали пограничники, абордажные пиратские шпаги, дуэльные пистолеты и прочая ерунда.

— Курить хочется, — Игорь поводил головой из стороны в сторону, громко захрустело в шейных позвонках.

Залезть в ломбард была идея Мити. Они сидели на мели уже четыре месяца. Все заказчики молчали. Да и кому нужен промышленный шпионаж, когда кругом кризис. Акции падают, банки лопаются, объявления о продаже недвижимости клеят даже в туалетах. Работы не было, и когда она появится, было не ясно.

Последние деньги Митя потратил на узкоглазую длинноногую манекенщицу, которую подцепил в «Новом Бронксе». Рита оказалась любительницей «Вдовы Клико», и после двух бутылок затащила в ломбард, где он купил ей перламутровую пудреницу искусной работы. Она чмокнула в щеку и счастливая улетела в Гамбург на съёмки, обещав позвонить.

На следующий день Мите отключили мобилку. Он пришёл к брату, бегал по квартире, размахивал руками.

— Мы можем это сделать!

— Кому собираешься сдавать барахло? — попытался остудить пыл Игорь, — в другой ломбард?

Засвистел чайник на кухне.

— Старик держит в сейфе настоящие драгоценности.

Игорь вздохнул, порылся в карманах и протянул несколько купюр.

— Включи телефон.

Митя не глядя сунул деньги в карман.

— Ты же знаешь, кем Рита работает…

Брат скривился.

— Для съёмок требовалось кольцо с изумрудом, — Митя решил не обращать внимания на недовольные гримасы, — его принесли. Рита поинтересовалась сколько стоит.

Игорь продолжал стоять с отсутствующим выражением лица.

— Страховая цена сорок тысяч, — продолжил Митя, — Рита сама ездила возвращать драгоценность.

Игорь хмыкнул.

— Чего же тут непонятного? Прицепилась к фотографу, чтоб познакомил с владельцем…

Игорь понимающе заулыбался.

— Кофе не предлагаю: ты и так по потолку бегаешь. Может, просто бром кипятком разбавить?

Митя обиженно замолчал, принялся дышать брату в затылок, наблюдая, как тот бросает в чашку палочку корицы, заливает коричневую жидкость и неспешно достаёт сигарету.

— Чем ты собираешься заправлять машину через месяц? — наконец не выдержал он.

Щелкнула зажигалка, брат глубоко затянулся.

— «Вдовой Клико». Хватит на тысячу километров.

Игорь думал неделю. Курил, смотрел футбол, листал журналы. Согласился. Митя еще раз сходил в ломбард, попросил хозяина помочь подобрать подарок для подружки. Старик блестел очками, держался за бок, кряхтел. Завалил прилавок дешёвой мишурой. Пришлось сказать, что в средствах не стеснён, лишь бы вещь была стоящая.

— Минуточку, говорит, молодой человек. Проглотил таблетку и ушёл в другую комнату.

Он изобразил, как старик шаркает.

— Возвращается с коробочкой и кладёт на прилавок. Тиффани. Кольцо с изумрудом в серебре. То самое. я сказал, что это сверх моих возможностей.

Игорь мелко кивнул. Митя продолжал думать о своём.

Они быстро нашли план ломбарда. Заказали по обычным каналам у своего человека в бюро инвентаризации. Входной замок сдался через минуту, отключить сигнализацию оказалось парой пустяков. Вторая комната была вообще незаперта. Митя увидел сейф и не мог скрыть своей радости.

— Курить хочется, — повторил Игорь.

— Может, это материал такой специальный?

Игорь посмотрел на брата, словно увидел его в первый раз.

— Звукопоглощающий… — не очень уверенно продолжил Митя.

Часы показывали четверть первого.

— Что будем делать? — спросил Игорь и посмотрел по сторонам.

Митя вслед за братом поводил головой.

— Бесполезно, — сказал он, — картины — поддельные, подзорные трубы — тоже.

Игорь подошёл к вешалке, на которой висел светлый пиджак. Митя собрался уже пошутить, что этот фасон войдет в моду в следующем сезоне, но Игорь принялся ощупывать карманы. Что-то вытащил из одного и стал вертеть перед глазами.

— Какой, говоришь, ювелирный бренд был?

Митя не понял.

— Изумруд…

— Тиффани, кажется, — Митя вытянул шею пытаясь рассмотреть, что у брата в руках.

Игорь протянул ключик. На нем было написано «Тиффани». Митя открыл маленький комп и залез в сеть.

— Палома Пикассо, — прочёл он, — Разработала для Тиффани линейку украшений, в том числе и ключи. Серебро.

Игорь вставил ключ в замок. Раздалось гудение, низкий звук, словно где-то заработал генератор. Они вздрогнули и переглянулись. Вытащили ключ, и звук прекратился. у них загорелись глаза. Игорь указал головой на фонендоскоп и снова вставил ключ в замок. Сейф загудел, как растревоженный улей. Игорь покрутил ручку с делениями.

— Ну? — Митя опять принялся дышать в затылок, — есть контакт?

Игорь чуть подался вперед.

— Слушай, — начал он недовольно. Митя отодвинулся.

Игорь начал медленно поворачивать ключ. Гудение усилилось. Митя увидел крупные капли пота у брата на лбу.

— Чего с тобой?

— Не знаю… — ответил Игорь, — не могу.

Митя не понял.

— Что «не могу»?

— Не могу и всё.

Игорь повертел кистью, словно открывал воображаемый замок.

— Не понимаю, — он встал, — Никогда такого не было…

С братом творилось что-то не то. Движения стали неуверенными, руки заметно дрожали. Игорь подошёл к стене, опёрся спиной и медленно сполз вниз.

— Сейчас…

Митя продолжал сидеть в той же позе и с тревогой смотрел на брата.

— Аллергия какая-то, — Игорь сидел с опущенными веками, — приступ, наверное…

Митя повернулся к сейфу, который продолжал низко гудеть, и взялся за ключ. Сквозь перчатку почувствовался странный холод. Стало покалывать в кончиках пальцев, на лбу проступил пот. Его бросило в жар, в голове пульсировало. Застучали зубы, мочевой пузырь оказался переполненным, а в уши стали заталкивать вату. Её становилось всё больше и больше, она забила всю голову, но её продолжали пихать. Сквозь вату стало слышно, как мелко завибрировали полки в торговом зале, а совсем рядом жалобно замяукала кошка. Нет здесь никакой кошки. Нет, и никогда не было. Митя сжал зубы. Он открыл глаза и увидел отца с перекошенным лицом, который замахивался на него ремнём. Потом увидел брата, повисшего у отца на руке. Отец стряхнул Игоря, и тот лежал без движения на полу. Из уха вытекла тонкая струйка крови. Митя вскочил с дивана и бросился на родителя. Пахнуло табаком и перегаром. Занесённый ремень опустился прямо на голову…

Сердце продолжало бешено колотиться.

— Это не аллергия…, — выдавил Митя с трудом.

Внутри сейфа щелкнуло.

Гмурману показалось, что он знает этого мужчину. Тонкие усики, нос, похожий на дверную ручку выпирающий кадык, колючий взгляд миндалевидных глаз. Посетитель внимательно осмотрел помещение, медленно прошёл вдоль полок, задержался у портрета раввина, придирчиво всматриваясь в подпись. Наконец, подошёл к прилавку, Гмурман оторвался от учётных книг. 

— Слушаю вас. 

Тонкие усики выложили на прилавок коробочку. Тиффани энд Ко. Гмурман увидел кольцо с изумрудом. Он достал из стола большую лупу. 

— Прекрасная работа, — сказал он через пару минут. 

— Эта вещь досталась мне от матери. 

Гмурман вспомнил. Маурицио Леонардо. Или Леонардо Маурицио. На афише было написано, что гипнотизёр и иллюзионист. у этих артистов совершенно невозможно понять, где имя, где фамилия. 

— Я бы хотел его … — гипнотизёр замялся. 

— Не вижу никаких проблем, — Гмурман взял инициативу в свои руки, — назовите интересующую вас сумму. 

Цифры были произнесены. Некоторое время Гмурман сидел молча, переваривая. Затем извинился и вышел в другую комнату. Вернулся, держа под мышкой ноутбук, и принялся что-то искать в интернете. 

— Учитывая обстоятельства, хотелось, чтобы была соблюдена конфиденциальность, — нарушил молчание артист. 

— Этот ломбард, — Гмурман не отрывался от экрана, — закрывался только один раз. в ту войну нужны были партизаны, а не ломбарды. 

Он закончил поиски и захлопнул ноутбук. 

— В двенадцать вы будете окончательно счастливы. 

Гипнотизёр кивнул, и тонкие усики исчезли за входной дверью. 

В полдень двери ломбарда распахнулись, Леонардо вошёл, осмотрелся и сделал за спиной приглашающий жест. Гмурман невозмутимо наблюдал, как четыре человека, внесли в торговый зал что-то тяжелое, прикрытое ярко синей тканью с пришитыми по краю золотыми кистями. Артист эффектным движением сорвал покрывало. 

— Так я бы пригласил детишек — проворчал Гмурман, глядя на сейф, — вам бы понравились их аплодисменты. 

Леонардо Маурицио наморщил крючковатый нос, немного смутившись. 

— Не были бы вы так любезны принять кольцо вместе с этим ящиком? — спросил артист. 

Откуда-то из воздуха он достал ключ и положил на прилавок. Тонкие усики разъехались в улыбке. 

Они оформили все бумаги. Настоящее имя гипнотизёра оказалось значительно более прозаичным, чем то, что печатали на афишах. Ассистенты внесли сейф в соседнюю комнату и удалились. Гипнотизёр мельком взглянул на распоряжение для банка о выдаче наличных. 

— Гастроли в Америке, — зачем-то похвастался он перед уходом. 

Гмурману показалось, что он собирается еще что-то сказать, но артист удалился. 

Во второй половине дня неожиданно пришли проверяющие из страховой компании, которые проторчали в ломбарде до конца недели. Потом явились пожарники, а после них — финансовая инспекция. у Гмурмана пошла голова кругом, он забыл про сейф, кольцо лежало в ящике письменного стола. Но как только проверки закончились, немедленно вставил ключ в замок. Сейф загудел, у Гмурмана стало всё как в тумане. Разбомбленный склад, огромные солдаты в касках, которые говорили на непонятном гортанном языке. Гмурман испугался, что они сейчас отберут ведёрко, полное только что собранной земли, перемешанной с сахаром, и прижал его крепче. Один солдат поднял винтовку и направил на него. Рядом брызнули осколки камня. Он, прижимая ведёрко с драгоценной смесью, побежал туда, где дымилась воронка от авиабомбы. Что-то просвистело возле уха, он скатился в яму, короткие штанишки треснули на попе, послышался низкий гул самолётов и завыла сирена… Гмурман выдернул ключ и больше к сейфу не прикасался. 

Он отогнал воспоминания и пошёл внутрь ломбарда. Милиционеры расступились. Старик шаркал по торговому залу, внимательно смотрел на полки и вышел во вторую комнату. 

Дверца сейфа открылась, даже показалось, что скрипнула. Гудение стало почти неслышным, Митя заглянул внутрь. Задней стенки не было, светил фонарик и чья— то рука шарила по полкам. Было слышно, как переговариваются по-английски. Появилось лицо. Большой крючковатый нос, тонкие усики. Колючие глаза тщательно осматривали каждый миллиметр металлического шкафа и неожиданно уткнулись в Митю. Из миндалевидных глаза мгновенно стали круглыми, а вокруг тонких усиков появились капельки пота. Немедленно возник пистолет большого калибра. Митя тут же выхватил свой двенадцатизарядный «дюк».

Они минуту молча пялились друг на друга. у человека двигался выпирающий кадык. Вверх-вниз. Опустились веки. Мигает, подумал Митя. у него самого расширились ноздри, он часто и мелко дышал. Тело чуть-чуть, на миллиметр, отодвинулось назад. Ему показалось, что тонкие усики на своей стороне стали тоже немного дальше. Свободная рука осторожно нащупала дверцу. Металл обжёг холодом пальцы. Митя делал вид, что движения его не касаются, это происходит независимо, словно какая-то самодеятельность органов. Он прикрыл веки, смотрел сквозь ресницы, расслабленно. в голове понеслись обрывки молитв, и, не отводя взгляда от колючих глаз, он изо всех сил резко хлопнул дверью сейфа. Гудение прекратилось, он повернулся к брату, который всё еще сидел бледный, как пергамент.

— Уходим, — сказал Митя, — сам идти сможешь?

Игорь кивнул в ответ.

Гмурман увидел ключ на полу. 

— Ну что? — раздался нетерпеливый голос из торгового зала,— что-то пропало? 

— Всё цело, — ответил он милиционерам. Повертел ключ в руке и засунул в карман своего светлого пиджака. 

Ему принесли бумаги, он внимательно прочел, взял ручку из чернильного прибора, поставил подпись и зашаркал к выходу. 

Надо обязательно выкинуть этот сейф, подумал старик. Только место занимает… 

У двери ломбарда остался часовой с автоматом. Он зевал, вокруг стрекотали насекомые, где-то в пруду сонно квакали лягушки, было душно…

Радуга

Он проснулся и сразу попытался сесть. Внутри хрустнуло, он повертел головой, вспомнил, что сегодня четверг.

— Мама!

Никто не отозвался. Он поджал колени, суставы скрипнули, и положил на них голову.

Было десять часов сорок шесть минут. Миша посидел без движения и ровно в одиннадцать слез со стола.

— Мама!

Дверь в комнату бесшумно отъехала и в проеме появилась мама.

— Ты как? — ласково улыбнулась она, — Кушать не хочешь?

Миша подумал и кивнул головой.

— Пошли, — позвала мама.

В кухне было как всегда стерильно. Огромная ультрафиолетовая лампа под потолком, множество инструментов: отвертки, гаечные ключи, резаки, горелки, баллоны с аргоном и кислородом, черные розетки, катушки, датчики температуры и старинный гигрометр, который мама нашла на свалке, восстановила и очень им гордилась.

— Чем будешь завтракать?

Миша думал.

— Может мороженое? — нерешительно начал он.

— Клубничное? — уточнила мама. Миша энергично закивал.

Она включила компьютер и принялась колдовать над графиками. Кривые не желали подчиняться, плясали, изгибались восьмерками, норовили выскочить за пределы экрана. Миша осторожно подглядывал из-за маминого плеча, как графики постепенно сдаются, успокаиваются и входят в нужную конфигурацию. Наконец, мама оторвалась от клавиатуры и протянула разъем, от которого шел тонкий белый шнур.

— Приятного аппетита.

Миша вставил разъем в гнездо в левом боку.

Вначале чуть-чуть покалывало, но потом все заполнил вкусный нежный холод. Он был сладким, сочным, хрустящим, ярко красным, пахнущим свежестью и летом. Миша закрыл глаза от удовольствия. Он держался двумя руками за стол и слегка раскачивался.

Мальчик со светлыми волосами лез вверх по веревочной лестнице. На нем была белая рубашка с синими полосками. Миша откуда-то знал, что это матросская форма. Мальчик пел:

«А ну-ка песню на пропой, веселый ветер, веселый ветер, веселый ветер

Моря и горы ты облазил все на свете и все на свете песенки слыхал…»

Миша видел море, волны, мальчик лез всё выше и выше, к самому солнцу.

— Вкусно? — услышал Миша мамин голос, — Хорошего — понемножку.

Миша открыл глаза.

— Можно еще, — попросил он, — капельку?

Мама оторвалась от экрана.

— Много сладкого — вредно. Ты же знаешь — не жалко. Но что делать, если у тебя опять начнется…

Они были в гостях, и Катя тайком затащила его на кухню, сунула разъем и накормила вареньем. Вечером Мише стало плохо. Мама никак не могла понять, почему он носится как угорелый, не желает отдыхать, хоть было уже поздно. Она еле его словила, когда он чуть не выпрыгнул в окно. Мише хотелось летать. Мама вызвала врачей, они прибыли через шестнадцать минут, обнаружили сбой в группе двигательных функций, вызвавший замыкание цикла. Долго чистили процессорный блок, спорили, надо ли переустанавливать систему. Мама потом сказала, что это называется «устраивать консилиум». Так и не пришли к единому мнению — вирусное это или возрастное, решили оставить все как есть и понаблюдать.

А утром появилась ревущая во все горло Катя, которую привели родители, и рассказала про варенье.

Миша вытащил разъем.

— Можно я пойду за радугой? — печально спросил он.

Мама привлекла его к себе и поцеловала в лоб.

— Так я пойду? — уточнил Миша.

— Только недолго, — сказала мама, но Миша не слышал, он бежал вниз по лестнице.

На улице было нежарко, около тридцати. Солнца не было, небо затянула серая дымка, со стороны моря пахло чем-то незнакомым, кислым.

Под ногами было скользко. в черной застывшей стекловидной массе, которая покрывала все до начала бетонной полосы, отражались дома, силовые линии на металлических опорах и редко-редко пролетающий в сторону реактора автоматический дрон.

Самого здания разрушенной АЭС видно не было. Оно пряталось в низине, за гладким, тоже покрытым черным стеклом холмом. с той стороны ветер всегда приносил тепло, а ночью, Миша не видел, но Катя клялась и божилась, что видела, как из-за холма светилось зеленым.

Он остановился возле катиного дома и постучал в дверь.

— Здравствуете, Миша.

Катин папа всегда называл его на «вы».

— Здравствуйте, — Миша засмущался и в нерешительности замолчал.

— Катя, — папа отвернулся и закричал куда-то в дом, — к тебе Миша.

— Сейчас, — раздалось в ответ из глубины здания, — сейчас…

— Может, зайдешь? — папа сделал приглашающий жест, но Миша отрицательно покачал головой, внутри снова хрустнуло.

Катя показалась из-за спины папы.

— Привет, Миша, — папа отодвинулся, пропуская её вперед.

— Пока, папа, — она помахала отцу рукой.

Миша взял её за руку, и они заскользили по стекловидной массе в сторону моря.

— Далеко не гуляйте, — сказал папа на всякий случай.

— Хорошо, — хором ответили они.

Бетонное ограждение начиналось через километр. Плиты были разбиты и из трещин, словно проросшие растения, торчали куски ржавой арматуры. Когда-то давно с этих плит взлетали тяжелые шатлы.

Миша с Катей перепрыгивали через разломы, карабкались вверх по плитам, спускались вниз, ползли по небольшим туннелям, образовавшимся неизвестно как. Катя не любила темноту, пару раз ей было не по себе, но Миша ничего не боялся. Он везде шёл первым и тащил её за собой.

Наконец, они пришли. Впереди беспокоилась чёрная вода. От неё шел кислый запах. Волны накатывали на бетонные плиты и разбивались в миллионы брызг. Когда светило солнце, здесь появлялась радуга. Миша с надеждой посмотрел вверх. До конца горизонта небо было серым. Высоко в небе висел дрон, за ним тянулась тонкая белая полоса. Катя приложила руку к глазам, словно её слепило. Миша сел на плиту, бетон оказался теплым. Море немного успокоилось, запах стал не таким резким. Катя устроилась рядом. Они провожали дрон взглядами до тех пор, пока он не скрылся за стеклянным холмом, и снова повернулись к воде.

— Какая она, радуга, сверху? — спросил Миша. Голова у него лежала на коленях.

Волны лениво набегали одна за другой и откатывали обратно.

— Наверное…— начала Катя и замолчала.

Вода внизу шумела, словно рядом в яме готовился к выступлению оркестр. Музыканты настраивали инструменты. Дули в мундштуки флейт, пробовали валторны, осторожно били в барабаны, арфа проверяла натяжение струн, скрипичная группа теребила смычки.

Миша встал.

— А ну-ка песню нам пропой, веселый ветер, — запел он, — веселый ветер, веселый ветер.

— Моря и горы ты облазил все на свете, — подхватила Катя.

Герасим & Муму

Она ему надоела. Герасим её несколько раз топил — и всё время неудачно. Когда возвращался к себе, а жил он на краю двора, возле курятника, она уже сидела перед входом в каморку, приветливо махала ржавым хвостом, а из открытой пасти неслись звуки фортепьянного джаза. Герасим после этого обычно некоторое время был не в себе. Он или тормозил, застывая на пару минут каждые полчаса, либо остервенело мёл, поднимая огромную тучу пыли, в которой его самого невозможно было разглядеть.

Он достался мне в наследство вместе со всем остальным хозяйством моего дяди — небольшой усадьбой на побережье. Старый, даже, можно сказать, древний андроид. Металлическая блестящая голова, покрытая засаленной кепкой, длинный фартук, скрипящие суставы, допотопные инфракрасные камеры в глазницах…

Герасим занимался обыкновенной работой дворника: сортировал мусор, грузил его в контейнеры, собирал по окрестностям пустые бутылки и банки, остававшиеся после многочисленных праздничных пикников.

Когда-то давно программу модернизировали, и он начал ухаживать за курами. Сыпал им ячмень, менял воду, собирал яйца.

Жил одиноко, других роботов чурался, если выдавалась свободная минута, смотрел футбол по телевизору.

Убирал он качественно и добросовестно. я всегда любовался точным размеренным движением его метлы. Чувствовалась старая программистская школа.

Случалось, он напевал под нос древнюю песенку «Не кочегары мы, не плотники». Раз я заметил, как он что-то достал из кармана фартука, оглянулся по сторонам и вставил себе в рот. я не поверил своим глазам. Блеснул огонёк зажигалки, и Герасим закурил. Сигарета во рту дымилась. Он стоял неподвижно минут десять, затем щелчком отправил окурок далеко за забор, опять оглянулся по сторонам и принялся, как ни в чем не бывало, мести.

С Утилизатором отношения у Герасима были рабочие.

— Ты, значить, эта… ты ближее подгоняй! — кричал он, держа кепку в руке, а второй поглаживая свою блестящую голову. — Ты эта, значить… ты, ковш-то аккуратнее совывай.

Утилизатор был современной моделью и считал, что обладает чувством юмора. Герасим на шутки не реагировал, но было заметно, что нервничает. Руки дрожали больше обычного, выверенные движения становились излишне резкими.

— Ты, эта, значить, хохмы будешь дома рассказывать. Ты зачем приехал? Ты сюда, значить, работать приехал. Вот и делай своё дело.

Муму вообще непонятно откуда взялась. в подробнейшем перечне имущества, который прилагался к завещанию, её не было.

Я обходил постройки вместе с управляющим — верным роботом моего покойного дяди, который обладал странным дефектом, делавшим похожим его речь на речь человека, страдающего одышкой, — когда увидел лежащую на боку проржавелую насквозь стиральную машину.

— Будка, — сказал управляющий, перехватив мой удивленный взгляд, — дворника нашего Герасима кибердог.

Муму высунула из дверцы свою острую мордочку, осторожно повела камерами, увидела нас и спряталась. Управляющий смутился, я ободряюще махнул рукой:

— Пусть будет.

Управляющий расслабился, и мы пошли дальше.

Вообще к Муму все относились совершенно равнодушно. Даже куры не обращали на неё особенного внимания. Только петух ревновал. Он обязательно пытался наскочить и клюнуть в глаз. На морде Муму сразу появлялось выражение неподдельного изумления. Она садилась на зад, удивленно смотрела на атаки. Голова со странным жужжанием поворачивалась вслед за движениями петуха, рот непроизвольно открывался. Один раз я услышал, как из пасти вместо повизгивания, раздалось:

— Я это к чему вам говорю? Не для того, чтобы похвастаться, что мы это сделали. Хотя мне и приятно сегодня об этом говорить. я вам хочу продемонстрировать, что как только мы занялись проблемой села, это потянуло, как локомотив, остальное. Потянуло общественную, социальную жизнь людей — клубы, дворцы культуры, сад, ясли, школу. Мы в каждом городке объединили ясли, сад и школу. Никаких травм, человек как начал с трёх лет туда ходить, он уже привычен. Представляете, из детского сада в школу завести ребёнка? Сами же ходили. Какая трагедия…

Несколько раз я видел, как наутро после ночного дождя Герасим, бурча себе под нос, отпиливает ножовкой её приржавевшее туловище от стиральной машины.

— Ишь ты, значить, муха! — ругался он.

Поле совершённой операции Герасим обязательно воспитывал Муму. Он усаживал её напротив и долго смотрел ей в морду. Она не выдерживала взгляда и понуро опускала голову. Хвост, обычно весело вращавшийся вокруг своей оси, печально лежал на земле. Она всем своим видом показывала, как сожалеет, что так вышло, понимает нелепость своего положения и полностью раскаивается. Однако после очередного дождя это повторялось снова.

Муму была очень старая. Ржавчина изъела её в разных местах так, что просвечивал двигательный механизм, хвост крутился со скрипом, иногда она беспричинно останавливалась. а когда глаза западали в глазницы, Герасим приносил сковородку и бил её по затылку. Она дергалась, выражение лица становилось осмысленным, камеры возвращались на место. Муму подходила к хозяину и начинала благодарно тереться о его ноги.

К Герасиму в каморку она не заходила. Устраивалась на пороге и терпеливо ждала. Всегда можно было определить, дома Герасим или нет. Если Муму на посту перед дверью, значит он смотрит футбол. Когда Герасим отправлялся собирать бутылки, он всегда брал её с собой. Звал Муму свистом, и они, не спеша, выходили со двора. Герасим шёл, перебросив через плечо пару льняных мешков, Муму трусила рядом, изредка забегая вперёд, останавливалась и дожидалась, когда хозяин с ней поравняется. Через несколько часов они точно в таком же порядке и возвращались. Только на плечах у Герасима покоились два огромных, набитых трофеями, мешка.

Бутылки Герасим сдавал Утилизатору, а на вырученные деньги оплачивал спутниковые каналы. Сумма была копеечной, но ему хватало, и он очень гордился своей независимостью.

Однажды я увидел, что они уходят куда-то вместе. Традиционных мешков для сбора бутылок, обычно болтавшихся на плече Герасима, я не заметил, да и не придал этому значения. Однако через час со мной связалась береговая охрана. По идентификационному номеру они нашли владельца и интересовались, что делает мой катер так далеко в море. я очень поразился.

— А кого вы видите на борту?

Они ответили, что там только робот в кепке. Вскоре мокрая Муму прибежала во двор. Её хвост пропеллером крутился вокруг своей оси, издавал скрипучие звуки, а из пасти неслись раскатистые аккорды штутгартского концерта Мишеля Петруччиани. Следом за ней появился Герасим. Он сразу направился в каморку смотреть футбол, но, увидев Муму, оторопело сдвинул кепку на блестящий затылок и, не стесняясь никого, достал из кармана передника пачку сигарет. Он долго не мог прикурить, его руки дрожали. Наконец удалось, он выпустил дым и присел на корточки.

— Ишь ты, значить, муха! — только и сказал он, всматриваясь ей в глаза.

Я решил его не трогать и истребовать объяснений на следующий день. Но утром оказалось, что они ушли. Управляющий рассказал, что Муму в очередной раз приржавела, Герасим громко ругался, нервничал, сломал несколько ножовочных полотен, но всё-таки отпилил.

Я, наученный опытом, сразу связался с береговой охраной, они подтвердили, что Герасим снова вышел в море.

— Вы его видите? — поинтересовался я.

Они начали транслировать картинку на мой планшет. Герасим стоял на корме и задумчиво смотрел на горизонт. Он взял собаку за задние лапы и бросил за борт. Потом вставил в рот сигарету и закурил.

Минут через двадцать Муму вбежала во двор и сразу направилась на своё обычное место. Она присела там, несколько раз поводила головой из стороны в сторону и замерла. Глаза потухли.

Герасим возвращался довольный. Он шёл, выставив вперед блестящую грудь, и во весь голос распевал «Не кочегары мы, не плотники». Его немного пошатывало, он даже застрял в воротах, обернулся и пригрозил кулаком кому-то невидимому. Он уже добрался до второго куплета, как увидел Муму. Вокруг неё образовалась небольшая лужа. Дворник остановился, принялся пристально смотреть, но, увидев, что камеры запали, ушёл к себе и вернулся со сковородкой. Он врезал так сильно, что она полетела к забору.

— Ишь, значить, муха! — сказал Герасим, оценивая траекторию.

Камеры в глазах Муму вернулись на место, она ударилась о землю, ожила, радостно завиляла хвостом, издавая при этом ужасные звуки плохо смазанного железа, и затрусила к хозяину, собираясь, как обычно, потереться о ноги Герасима, но тот ушёл в каморку и захлопнул дверь перед самым её носом.

А ночью был ливень. Гром грохотал, словно огромный великан топал по нашей крыше. Молнии сверкали ежеминутно, озаряя окрестности яркими вспышками. Всё было неестественно чётким, пугающим, плоским. Потоки воды шли сплошной стеной.

— Да… — прошептал управляющий моего покойного дяди, — такого дождя давно уже не было. Очень давно.

Стихия успокоилась около четырёх. с первыми лучами солнца Герасим вышел наружу. Было мокро. Вокруг стояли сплошные лужи, в которых отражалось голубое небо.

Муму намертво прилипла к своей будке. Герасим походил вокруг, подвигал кепку, луч солнца отразился от его блестящего затылка и попал в мою комнату. я думал, что Герасим пойдёт, как обычно, за ножовкой, но он не торопился. Дворник присел возле Муму, потрогал пальцем, затем встал и быстрым шагом направился не к себе, а за курятник. Через минуту вернулся с тачкой, на которую без труда погрузил стиральную машину с намертво приржавевшей собакой. Голова Муму с интересом следила за действиями Герасима.

Дворник, ни слова не говоря, толкал тачку впереди себя. За воротами усадьбы остановился, достал из кармана передника сигарету, немного подержал в руках, неожиданно спрятал и продолжил толкать тачку в сторону моря. я связался с береговой охраной и предупредил, чтобы ничего не предпринимали, а только транслировали картинку со своего дрона мне на экран.

Через полчаса на планшете появилось изображение катера и Герасима, стоящего за штурвалом. Позади него лежала стиральная машина с Муму, беспомощно болтавшей конечностями. Герасим выехал далеко за буйки и остановился. Он поднял машину на вытянутые руки и выкинул за борт. Снял кепку, вытер от морских брызг блестящее металлическое лицо и развернул катер. Через час он уже мёл двор усадьбы и бурчал под нос привычное «Не кочегары мы не плотники, да…».

Я уже собрался вызвать его для серьёзного разговора, но меня отвлёк экстренный сигнал охранной системы.

— Код красный, — сказал охранник скрипучим голосом и повторил,— код красный. Это не учения.

Код красный — высшая степень опасности. Охрана передавала изображения с камер наблюдения. Медленно, очень медленно, из-за холма, со стороны моря, приближалась огромная куча хлама с налипшими ракушками и кораллами. я разглядел ржавый якорь, лопасти от винта небольшого катера, несколько баллонов от акваланга, ведра, тарелки, пулемёт «максим» с лентой патронов. Сверху надо всем возвышались шипы похожей на еж-рыбу морской магнитной мины. в самом низу был виден знакомый кусок ржавой стиральной машины. Рухлядь оставляла за собой на земле глубокую борозду. Музыки не было слышно. Но я был уверен, что по мере приближения к усадьбе Мишель Петруччиани будет звучать всё более отчётливо…

Отложенное желание

Девочка держала палец в носу. Гмурман оторвался от чтения газеты. Он терпеть не мог читать с экрана компьютера и предпочитал настоящий продукт, пахнущий типографской краской.

— Что? — он поправил очки.

Мальчик встал на цыпочки и поставил на прилавок чёрный пакет. Внутри было что-то тяжёлое. Пакет чуть съехал, и из него показалось широкое горлышко стеклянной банки. Гмурман сделал шаг назад.

— Дети, — сказал Гмурман, — анализы принимают напротив Ботанического сада. Там имеется европейская медицина.

— Не к ночи будет помянута?, — продолжил он про себя: печень дала о себе знать.

Девочка посмотрела на старика. «За такие глаза когда-нибудь будут ехать в закрытый шлагбаум!» — подумал Гмурман. Он похлопал по карманам жилетки, залез в ящик стола и достал металлическую коробку с леденцами, которые остались с тех времен, когда он ещё пытался бросить курить.

— Спасибо, — девочка засунула конфету за грязную щёку и сделала книксен. Старик улыбнулся, морщины разгладились, печень немного отпустило.

— И кавалер пусть не стесняется.

— Я не кавалер, — обиделся мальчик.

— Он не кавалер, — подтвердила девочка.

Гмурман поднял руки вверх. Пусть будет не кавалер.

— Он Сеня, — сказала девочка. Палец переехал из правой ноздри в левую.

— Ах, Сеня… Очень приятное имя. а вас как зовут? — он посмотрел на девочку.

Они их раньше видел, они жили на соседней улице. Дети как дети — гоняли на роликах по асфальту, возились в придорожной пыли, играли в мяч прямо посреди дороги…

— Катя. Мне скоро будет пять лет. а вас?

Гмурман не ожидал вопроса и немного растерялся:

— Меня можно называть Борис Львович. Пусть Сеня возьмёт леденец.

Мальчик нерешительно мялся.

— Молодой человек, — подбодрил его Гмурман, — смотрите, потом пожалеете.

Сеня сделал маленький шажок к металлической коробочке, которая лежала на прилавке возле чёрного пакета. Катя укоризненно покачала головой. Мальчик отступил.

— Ему нельзя сладкое, — строго сказала Катя, — он в больнице лежал.

Гмурман сочувственно вздохнул.

— Ох, как нехорошо.

Он взял коробочку, собираясь спрятать её обратно в стол, ноостановился и предложил Кате ещё одну конфету.

— Ну-с, — он повернулся и показал на полки, давая понять, что готов приступить к деловой части: — Люди сюда сдают вещи.

На полках вперемешку лежали фарфоровые собаки, китайские вазы, антикварные видеокамеры. Небольшая миниатюра малоизвестного художника голландской школы соседствовала с парусником, любовно втиснутым в бутылку с узким горлышком. Вещей было много, они были разные. Наборы столового серебра чередовались с подзорными трубами ручной работы; неподъёмные каминные часы с альбомами, набитыми почтовыми марками.

Мальчик подошёл к прилавку, снял пакет. в банке плавала небольшая рыбка. Гмурман поднял очки на лоб, подслеповато прищурился, потом опустил их и повернулся к мальчику.

— Это тебе где? — спросил он. — Это тебе зоопарк?

Мальчик легко ударил сестру ладонью по бедру. — Я же говорил… — зашипел он.

— Отстань, — Катя повернулась к Гмурману. — Она умеет говорить.

Гмурман посмотрел на Катю, потом на банку. Обыкновенная золотая рыбка.

— Конечно, — он позволил себе чуть-чуть усмехнуться. Настоящий талант растёт на соседней улице. Шикарная смена. Сеня смотрел в пол.

— Она сказала… — продолжила Катя, Сеня опять попытался её одёрнуть. — Отстань!

Катя повернулась и ударила брата по плечу. Гмурман терпеливо ждал.

— Она сказала, что только одно осталось.

Катя для большей убедительности подняла указательный палец. Сеня сильно дернул сестру за платье. Катя ударила брата по затылку.

— Дети, — Гмурман собрал брови к переносице, постарался убрать из голоса скрипучее старческое звучание, — здесь вам не спортивный бокс. Здесь вам ломбард.

Мальчик опустил голову ещё ниже и громко засопел.

— Так не годится, — Гмурман, держась за печень, вышел из-за прилавка. Он достал из кармана жилетки чистый носовой платок и приложил его к Сениному носу.

— Налегайте, молодой человек, — он смотрел на полки, — не стесняйтесь.

Катя засмеялась, брат сверкнул глазами.

— Мы будем чистить канализацию или что? — спросил Гмурман, он уже увидел то, что искал. — Изгоняйте сопли!

Сеня принялся изо всех сил трубить.

— Прекрасный результат, — констатировал Гмурман, когда в носу ничего не осталось. Он снял с полки поддельные дуэльные пистолеты.

— Знаешь, кто такой Пушкин?

У мальчика сверкнули глаза при виде оружия.

— Это Джек Воробей? — мальчик поднял голову.

Гмурман протянул футляр. Пистолеты были вполовину легче настоящих.

— Изучай.

А сам тем временем приложил платок чистым концом к носу Кати.

— Проверим, что у вас творится в дырочках, милая барышня.

Катя с готовностью принялась сморкаться.

— Прекрасный результат, — повторил Гмурман. Шаркая и держась за печень, он вернулся за стойку. — Продолжим.

— А она, — мальчик показал пистолетом на сестру, — она захотела куклу. Как Барби, только чтоб лучше.

Сеня прицелился в фарфоровую композицию «Хлопкоробы обсуждают проект сталинской конституции».

— А он ей сразу голову отломал, — пожаловалась Катя. — у неё глазки и погасли. Она нипокаковски больше не говорит. Ни здравствуй, ни сенкью.

— Бах-бах, — Сеня выстрелил. Хлопкоробы, видимо, ему ответили, и он пригнулся. Пули просвистели возле головы.

— А он попросил у рыбки мороженое — и съел. а ему нельзя.

— Ты тоже ела, — Сеня продолжал отстреливаться.

— Я немножко, — девочка обратилась к Гмурману, — совсем чуть-чуть, — она развела ладошки. — а он — целое ведёрко.

Борис Львович понимающе улыбнулся: «Я с тобой, Катя?» Сеня продолжал уклоняться от воображаемых пуль:

— Ничего ни чуть-чуть.

Его, кажется, ранили, но он мужественно высматривал цель.

— Ты плохой!

Гмурман увидел, что Катя собралась плакать, и поспешил вмешаться.

— Ты сделаешь мне дырку в печенке, террорист, — Гмурман жестом потребовал, чтобы он прекратил стрельбу.

Мальчик насупился, повертел пистолет и с неохотой положил его на прилавок.

— А она сказала, — Катя указала на банку, — что ещё можно только одно у неё просить. а он, — Катя ткнула в брата пальцем, — хочет пожарную машину.

— Большую? — на всякий случай переспросил Гмурман.

— Да, — Катя осуждающе посмотрела на брата.

— Я в цирк не хочу, — мальчик надулся.

— В цирке красиво, — Катя мечтательно посмотрела на потолок, — там принцессы.

Она ударила брата по плечу. Он скривился от боли.

— Ничего там не красиво, — Сеня попытался ответить, но Катя увернулась и принялась бегать вокруг него:

— Красиво! Красиво!

Она носилась как угорелая. Гмурман поднял очки на лоб. «Бедные мужчины, — подумал он, глядя, как развеваются её кудри, — у вас осталось всего двенадцать, в крайнем случае, тринадцать спокойных лет».

— Дети! — он хлопнул в ладоши. Катя не обратила внимания. — Что ты носишься, как Абебе Бикила от своего начальника. Прекрати, а то мне делается плохо в глазном дне.

Катя остановилась.

— Так что вы хотите, чтоб я не мог отказаться? — спросил Борис Львович.

Дети посмотрели друг на друга.

— Хотим, чтобы она была у вас, — начала Катя.

Гмурман взглянул на рыбку. То, что происходило за пределами банки, её явно не касалось.

— Это вы сами придумали? — спросил он.

— Да, — сказал Сеня.

— Нет, — топнула ногой Катя, — это рыбка сказала.

— А что ещё сказала рыбка? — поинтересовался Гмурман.

— Что когда мы вырастем, вы её нам отдадите, — сказали дети одновременно.

— Она тогда сделает ещё раз всё, что мы захотим, — добавил Сеня. — Только один раз.

— Допустим, — согласился Гмурман. — а что она любит обедать?

— Не знаю, — сказала Катя. — я вчера уронила ведёрко в прудик, Сеня достал, она там оказалась.

— А мороженое она не ест, — добавил Сеня авторитетно, — я ей предлагал.

Мороженое не ест? — зачем-то записал Гмурман на подвернувшемся листке.

— Хорошо, дети.

Он вспомнил, что аквариум оставили в залог почти пять лет тому назад. Его надо только отмыть.

— Пусть эту ночь она в банке подышит, а завтра вместе будем делать ей коттедж. Договорились?

Дети кивнули.

— Всё? — на всякий случай спросил Борис Львович.

— Всё, — ответил Сеня.

Катя сделала книксен. Гмурман смотрел им вслед и улыбался. в дверях сестра ещё раз огрела брата по спине.

Борис Львович убрал банку с прилавка, посмотрел бумажку, где было написано «Мороженое не ест», и полез в сеть искать ближайший магазин, торгующий кормом для животных. Он переписал адрес и телефон аккуратным почерком. Позвонил, его долго переключали на продавца. Он терпеливо ждал, наконец, соединили.

— Чем кормят золотых рыбок? — поинтересовался он.

И зачем-то спросил, можно ли рыбкам мороженое. На другом конце провода засмеялись, словно удачной шутке. Продавец сообщил, когда из магазина смогут привезти корм. Гмурман положил трубку и принялся опять читать газету.

К вечеру печень отпустило, а ночью приснился цирк. Играл оркестр, бегали клоуны, верхом на лошади гарцевала длинноногая красавица в длинном белом платье со шлейфом. а потом на арену выехала пожарная машина. Она была большая и блестящая.

Борис Львович улыбался во сне.