Вестник грядущего на каменистом поле [С Мамонтов] (fb2) читать онлайн

С. Мамонтов, Антонио Алвес Редол
Вестник грядущего на каменистом поле

Говоря о своем писательском труде, Антонио Алвес Редол (1911–1969) однажды заметил: «Мой плуг вспахивает каменистое поле». Творчество Редола, устремленное в будущее и приоткрывшее для португальцев новые горизонты, во многом было пророческим. На «каменистом поле» отсталой, фашизированной страны вдохновенный кудесник слова встретился лицом к лицу с диктатором. Конечно, Салазар мало чем напоминал пушкинского героя из знаменитой «Песни о вещем Олеге», разве что белым конем, к которому питают слабость все тираны. Но вот Редол действительно выступил как провидец и «заветов грядущего вестник»: в 1974 году фашистская диктатура приняла смерть от коня, которого она оседлала, — коня средневековых порядков в Португалии, мечей и пожаров в ее колониальных владениях.

Алвес Редол принадлежал к тому типу писателей, жизнь и творчество которых неразрывно слиты с борьбой народа за социально-экономическое обновление родной страны. Художник-коммунист, он вошел в португальскую литературу, когда в соседней Испании шла народно-революционная война, в Германии, Италии и самой Португалии свирепствовала фашистская цензура и полыхали костры из книг, а Европа под маской нейтралитета стыдливо отводила глаза от начинавшегося мирового пожара. Так же стыдливо португальская литература начала века отводила глаза от обострявшихся в стране социальных противоречий. Алвес Редол был одним из первых португальских писателей, кто в полный голос заговорил о коренных проблемах страны. Незаурядный талант и огромное трудолюбие, стремление в первую очередь к правде жизни, а уж потом — к красоте формы сделали из Редола крупнейшего мастера и родоначальника целого направления в португальской литературе нашего столетия.

* * *

К моменту провозглашения в Португалии республики в 1910 году почти все крупные писатели-реалисты португальской прозы XIX века во главе с Эса де Кейрошем уже сошли с литературной арены. Буржуазная революция не принесла стране ожидаемых перемен, и поэтому португальская литература первой трети XX века в целом развивается под знаком формалистических поисков, свойственных западному модернизму начала столетия, под знаком социального скептицизма и бегства от действительности. В португальском «захолустье Европы» модернистская эстетика нашла благодатную почву в обстановке послереволюционного и послевоенного кризиса общественного сознания и особенно позднее, когда в 1926 году к власти пришел Салазар, открывший период почти полувековой диктатуры.

Модернисты группировались вокруг многочисленных журналов, главными из которых были: на первом этапе «Орфео» (1915), а в разгар салазаризма — «Презенса» (1927–1940), объединивший многих видных литераторов тогдашней поры. Укрывшись в «башне из слоновой кости», «презенсисты» защищали тезисы «искусства для искусства» и несовместимости литературы с любой идеологией. Тем не менее, несмотря на прямо провозглашаемый аполитизм и нарочитую психологизацию творчества «презенсистов», их роль в развитии португальской словесности неоспорима: они способствовали преодолению сентиментально-бытописательской риторики эпигонов романтизма, обогащению литературной техники и приобщению национальной культуры к общеевропейским образцам.

В искусстве ничто не возникает без опоры на предшествующую традицию и ничто не остается без продолжения. И хотя между сменяющимися школами идет ожесточенная, на первый взгляд непримиримая идейно-эстетическая борьба, они всегда питают друг друга теми, жизненными соками, которые рождает подлинное творчество. Литературные течения — лишь ветви могучего древа национальной культуры, корни которого уходят в народную почву, а стволом служит непредвзятое, реалистическое видение окружающего мира. Португальский модернизм был рожден определенной эпохой — эпохой крушения и попрания общественных идеалов — и уже таил в себе разрушительные силы новой эстетики, диктуемой временем. Так, с середины 30-х годов в журнале «Презенса» стали публиковаться произведения, содержавшие завуалированную социальную критику. Некоторые писатели, считавшиеся столпами модернизма, вскоре стали от него отходить, а один из романов вождя «презенсистов» Жозе Режио, «Игра в жмурки», был даже запрещен фашистской цензурой. Характерно и то, что многие представители тогдашней литературной молодежи, начинавшей писать под влиянием модернистской эстетики, очень быстро разочаровывались в формализме в силу его оторванности от национальных проблем. Таков, например, путь крупнейшего писателя-реалиста современной Португалии Фернандо Наморы.

Внутреннее размывание творческих принципов модернистов, группировавшихся вокруг журнала «Презенса», сопровождалось наступлением нового, радикально настроенного писательского поколения. Постепенно оформившееся направление, противопоставившее себя модернизму, позднее получило название неореализма и со второй половины 30-х годов стало определяющим в португальском литературном процессе.

Становлению неореализма способствовал целый ряд объективных общественно-исторических процессов и событий как в самой Португалии, так и за ее Пределами. Развитие капиталистических отношений, индустриализация и концентрация производства в условиях развившегося в 1929 году мирового экономического кризиса нарушили традиционную для этой страны патриархальность жизненного уклада, привели к росту пролетарских и средних городских слоев, к Политизации и поляризации общественного сознания. Под пятой укрепившегося диктаторского режима и как реакция на него подспудное демократическое движение не только не ослабевало, но росло и постепенно набирало силу, Проявляясь, в частности, с той или иной степенью завуалированное в произведениях писателей-неореалистов. Примечательно, что некоторая часть португальской критики сам термин «неореализм» до сих пор склонна рассматривать как синоним социалистического реализма, пущенный в обиход в условиях фашистской цензуры.

На формирование неореализма в Португалии оказали существенное влияние такие события, как победа социализма в СССР, триумф Народного фронта во Франции (1935), национально-революционная война в Испании (1936–1939), а позднее — борьба за спасение демократии, победы Советской Армии во второй мировой войне, приоткрывшие перед португальцами перспективу освобождения их родины от диктатуры Салазара. Что касается чисто литературных предшественников и влияний, то неореалистическая эстетика, с одной стороны, опиралась на достижения португальского критического реализма второй половины XIX века, с другой — вбирала в себя опыт широко читавшихся в Португалии современников — бразильцев Жоржи Амаду, Линса до Рего, Грасилиано Рамоса; советских писателей М. Горького, И. Эренбурга и особенно Ф. Гладкова^[1]; американцев Дж. Стейнбека, Э. Хемингуэя, Дж, Дос Пассоса и др. Особую роль в оформлении эстетики неореализма сыграла работа Плеханова «Искусство и общественная жизнь», переведенная В Португалии В середине 30-х годов. Само слово «неореализм» связывало это течение с национальной традицией и выводило его на магистральный путь мировой литературы нашего века.

В чем же заключались основные творческие принципы неореализма, противопоставлявшие его предшествующему литературному поколению?

Прежде всего писателей, появившихся в Португалии с середины 30-х годов, в первую очередь интересовала жизнь наиболее обездоленных и отсталых слоев португальского общества. Их произведения отличались подчеркнутой социальной и гуманистической направленностью, связью с национальной традицией. Новая проза, так же как и новая поэзия, окрыленные революционными идеалами и романтикой борьбы за лучшее будущее, стремились быть политически злободневными, способствовать «преобразованию мира», хотя в условиях фашистской цензуры и преследований это было весьма нелегко, а порой и опасно. Один из лучших поэтов-неореалистов Карлос де Оливейра сравнивал тогдашнюю литературу, часто использовавшую эзопов язык, с айсбергом, лишь небольшая часть которого находилась в поле зрения неискушенного читателя, а предшественник неореализма Феррейра де Кастро в статье «Цензура в Португалии» (1954) писал: «Каждый, кто пишет, видит перед своим письменным столом воображаемого цензора, и это бесплотное, Незримое присутствие лишает естественности, затормаживает всякий порыв, вынуждает маскировать нашу мысль, если вообще не отказаться от намерения ее выразить»^[2].

Одной из особенностей португальского неореализма — по сравнению с предшествующей литературой формалистического и субъективистского толка — был поворот от эстетики, связанной с культом индивидуума, к коллективистскому мироощущению художника, когда писатель ощущает себя выразителем не отдельной личности, а народной массы, нации в целом. Впрочем, в истории мирового искусства такие повороты от элитарного к демократическому видению мира у лучших представителей интеллигенции всегда были предвестниками надвигающихся революционных изменений.

В русле неореализма со второй половины 30-х — начала 40-х годов вступили в литературу многие крупные португальские писатели нашего столетия, произведения большинства которых переведены на русский язык: Антонио Алвес Редол, Соэйро Перрейра Гомес, Мануэл да Фонсека, Фернандо Намора, Карлос де Оливейра, а в заметной степени подверглись его влиянию такие известные ныне авторы, как Вержилио Феррейра, Урбано Таварес Родригес, Жозе Кардозо Пирес, и другие литераторы, чье творчество впитало в себя элементы различных художественных течений XX века. С тематической точки зрения рассказы и романы этих авторов во многом продолжали традицию преимущественного изображения сельской, провинциальной жизни — тенденция, естественная для экономически отсталой Португалии. Однако в отличие от бытописательской и модернистской прозы конца XIX — начала XX века неореалистам была свойственна новая оптика, новое видение мира: они воспринимали и изображали действительность в ее движении и противоречивости, находясь под решающим влиянием уже проникшей в страну марксистской идеологии.

В истории неореализма обычно выделяют два периода, первый из которых (1937–1950) можно охарактеризовать как период ученичества, второй (с 1950 года) — как период зрелости и творческого развития этого широкого литературно-художественного течения, захватившего и другие виды искусств.

Никто не раскрыл содержание начального этапа неореализма лучше, чем Алвес Редол — его признанный глава и вдохновитель — в предисловии к своему раннему роману «Полольщики» (1940): «Мой роман не претендует на то, чтобы остаться в литературе как произведение искусства. Прежде всего это документальное свидетельство о жизни народа Рибатежо. А уж потом пускай он будет тем, что в нем увидят другие»^[3]. Здесь с бескомпромиссной откровенностью проводится характерная для первых неореалистов мысль о примате содержания над формой, репортажа — над художественным произведением и, в конечном счете, простого факта — над сложным явлением. Но фотография, даже сенсационно-разоблачительная, без мастерства репортера во многом теряет свою убедительность. Так же и юношам, начавшим писать на рубеже 30 — 40-х годов, при всей их честности и горячности, порой не хватало техники, профессионального мастерства и широкой литературной культуры.

1945 год, год сокрушительного разгрома фашизма в Европе, стал для португальцев символом несбывшихся надежд. В стране развернулось широкое оппозиционное движение. Лукавый и дальновидный диктатор Салазар пошатнулся, но удержался на своем посту. А затем наступили годы «холодной войны», ужесточения цензуры и репрессий, усиления изоляции Португалии от внешнего мира. Время восторженного энтузиазма поколения, приветствовавшего победу над фашизмом, сменилось эпохой страха, сомнений, неотвеченных вопросов и пессимизма. Устами одного из своих героев Алвес Редол так охарактеризовал общественную атмосферу в стране: «Все мы живем как бы в одиночках огромной тюрьмы с толстыми стенами, где ненависть — это пол, по которому мы ступаем, а недоверие — нависшее над нами небо». В португальской литературе усилилось влияние распространившегося в то время в литературах Запада экзистенциализма, с его интересом к внутреннему миру отдельной личности, которая противостоит враждебной и безысходной среде. Однако эта очередная и качественно ионам волна субъективизма в художественном творчестве органически слилась с эстетикой неореализма 40-х годов, уже представленного к тому времени значительным количеством превосходных поэтических и прозаических произведений. Не случайно поэтому прогрессивная критика, не отвергая приоритета содержания над формой, заговорила о новом способе художественного выражения, в котором «слит воедино субъективный и объективный реализм». И нельзя не согласиться с мнением Фернандо Наморы, виднейшего представителя рассматриваемого поколения, который характеризовал состояние неореализма 50-60-х годов не как измену его принципам, а «как симптом повзросления, способствующего тому, чтобы писатель, эффективнее выполняя свой долг гражданина, полностью проявил себя как художник»^[4].

Путь, пройденный неореализмом, — от юношески запальчивой, но необходимой борьбы за идейность литературы до признания равноценности формы и содержания — это путь самого Редола от романа «Полольщики» до шедевров, созданных им в конце жизни и принесших ему мировую известность. Португальского писателя-самоучку часто — естественно, с учетом национальных условий — сравнивают с Горьким. Творчество Редола, его писательская культура формировались прежде всего в «университетах» самой гнетущей португальской действительности. Сын небогатого лавочника, выбившегося из крестьянских низов и разорившегося в результате экономического кризиса 1929 года, Антонио Алвес Редол лишь с большим трудом смог получить образование, после чего некоторое время проработал в отцовской лавке в родном городке Вила-Франка-де-Шира, недалеко от Лиссабона. Отпуская немудреный товар, он повседневно сталкивался со своими земляками, преимущественно бедными крестьянами и сельскохозяйственными рабочими богатейшей провинции Рибатежо, находившейся во власти традиционной помещичьей олигархии и наступавшего на нее молодого португальского капитализма. Столкновение с заботами, проблемами, мироощущением угнетенного народа стало первой жизненной школой самого писателя. В шестнадцать лет он уже начинает сотрудничать в местной газете «Жизнь Рибатежо». Но скоро материальное положение семьи настолько осложнилось, что Антонио, почти еще мальчик, желая помочь отцу, принимает решение отправиться на поиски заработка и счастья в тогдашнюю португальскую колонию Анголу, куда и отплывает 3 июля 1928 года на борту пакетбота «Пьяса».

«Африканский» период в жизни Редола был сравнительно кратковременным, но чреватым для него тяжелыми, в конечном счете роковыми последствиями. Вначале ему пришлось в течение нескольких месяцев испытать на себе тяжелую судьбу безработного: спать на скамейках городского сада, голодать, принимать скудную помощь немногих ангольских друзей, обивать двери возможных работодателей. В конце концов он устраивается в местном управлении финансов, а позднее находит себе неплохо оплачиваемую работу в одной из фирм по продаже автомобилей. Одновременно продолжается и его сотрудничество в газете родного города — «Жизнь Рибатежо». Позднее воспоминания об этом периоде жизни, о настроениях той поры лягут в основу целого цикла рассказов, проникнутого щемящим чувством ностальгии по родине. Все это время Редол посылает деньги семье, помогая ей справиться с многочисленными долгами. Здесь, в тяжелых условиях тропиков, он заболевает серьезной болезнью печени и по совету врачей в 1931 году покидает Анголу, возвращается в метрополию. После операции и относительного выздоровления Редол снова долгое время не может найти работу, пока один из друзей отца не устраивает его мелким служащим в небольшую лиссабонскую фирму. Постоянно проживая в родном городе Вила-Франка-де-Шиpa, он ежедневно возвращается домой из столицы, зажатый в толпе усталого трудового люда, «поездом в 6.30», выразительно описанном им в одном из своих рассказов. Будучи человеком чрезвычайно целеустремленным и организованным, Алвес Редол, помимо прямых служебных дел, продолжает упорно заниматься журналистикой и литературой, пишет первые книги, в частности роман «Полольщики», который принес ему национальную известность; сотрудничает в ряде изданий, и прежде всего журнале «Диабо», объединившем левые силы тогдашней португальской интеллигенции. Ему удается продвинуться и по служебной лестнице: он становится директором рекламного бюро, а владельцы фирмы даже предлагают Редолу сделаться ее пайщиком. Но мир «маркетинга» — с безжалостной конкуренцией, погоней за модой, неурочными часами работы, — как признавался больной писатель своему другу Наморадо, — «мог бы пожрать его, если бы он от него не освободился». Поэтому он отказывается от всех предложений и последние годы жизни, уже в зените литературной славы, целиком отдается писательскому труду. Застарелая болезнь настигла Редола в расцвете творческих сил: он скончался 29 ноября 1969 года в столичной клинике Санта-Мария, веря в будущее Португалии и не дожив лишь нескольких лет до триумфа апрельской революции 1974 года, покончившей с фашизмом на его родине. В обращении его друзей к жителям Вила-Франка-де-Шира — города, которому писатель оставался верным до конца своих дней, — говорилось: «Умер наш товарищ. Товарищ, который служил своему народу, создавал книги, помогая соотечественникам поверить в то, что их дни не всегда будут серыми и печальными и что не всегда наша жизнь будет покорной и лишенной надежды».

* * *

Сказать о крупном художнике слова, что он был «хорошим человеком», — это значит не сказать ничего. Тем не менее в истории литературы можно найти немало имен — людей непростых, изломанных жизнью, — к которым трудно отнести это простое житейское определение. Алвес Редол не из их числа. Несмотря на то что жизнь порой обходилась с ним круто, он остался в памяти современников и потомков не только как общепризнанный писатель-классик, но и как удивительно цельная и обаятельная личность, хороший человек в прямом и высоком смысле. Простой, почти застенчивый в обращении с людьми, Редол был редким типом крестьянина-интеллигента, глубоко познавшего жизнь и сохранившего первозданную чистоту народного мировосприятия и морали. Относясь к простым людям с искренней сыновней любовью, он хорошо знал и честно описывал их слабости и даже пороки, питаемые вековыми невзгодами. Вне работы он целиком отдавал себя друзьям и детям, любил животных, перенося переполнявшую его нежность к миру на страницы своих книг. Редол справедливо считал, что «человек не нужен лишь там, где его нет», и всегда откликался на чужую боль. В то же время, когда ему приходилось защищать свои идеалы, его нельзя было упрекнуть в слабости: никогда не впадая в политическое сектантство, Редол, по словам его близкого друга Фернандо Наморы, знал, что уверенность в правоте «приходит лишь на путях сомнения, печали и страдания, неведомых тем, кому все представляется комфортабельно-окончательным и бесспорным»^[5]. Редол жил и писал, полностью отвлекаясь от умозрительных схем и литературных клише. «Каждое утро я начинаю жизнь, как будто в подвалах моей памяти нет и следа происшедшего накануне. Я как бы вновь начинаю жить без софизмов, с чистой душой, почти растерянный, на краю зияющей пропасти, где перемешались чудовища и осколки звезд»^[6].

Одной из основных черт, пронизывающих все творчество Редола и позволяющих сближать его с литературой социалистического реализма, был исторический оптимизм писателя, его вера в освобождение своего народа. В условиях жестокой диктатуры в марте 1963 года он сказал в интервью газете «Република»: «Я ничего не знаю о своем будущем, хотя все больше верю в лучшее будущее для всех. И хочу подчеркнуть, что это не просто вера, а подлинная уверенность. Вас, более молодых, ждут прекрасные дела… Тогда, если я этого заслужу, не забудьте и обо мне»^[7].

Художник глубоко национальный, Алвес Редол никогда не был лишь сторонним наблюдателем и летописцем народной жизни. Чтобы понимать, любить или ненавидеть те или иные стороны современной ему португальской действительности, считал он, необходимо быть плоть от плоти народа, познать на собственном опыте его радости и страдания, его чаяния и самые сокровенные идеалы, делить с ним его труд, его будни, его скудный стол. Вот почему, начиная работать над своими романами, он обычно месяцами жил среди своих будущих персонажей, внутренне и внешне отождествляясь с ними, стремясь видеть и чувствовать окружающий мир таким, каким он представлялся его героям. Так были созданы книги о земледельцах родной и близкой ему провинции Рибатежо, цикл романов о виноделах долины реки Доуро, с которыми он трудился и жил в течение многих недель, роман о рыбаках прибрежного городка Назаре в Центральной Португалии, с которыми он выходил на промысел в Атлантику, и другие произведения писателя.

Интересна и техника работы Редола над своими романами, часто довольно сложными по структуре, объединенными в циклы сквозными героями. Разветвленный сюжет, множество персонажей, иногда представляющих не одно поколение, требовали от писателя большого внимания в процессе творчества, чтобы, как он шутливо говорил, «не потерять по дороге какого-нибудь типа». Работая в области коммерческой рекламы и будучи уже известным литератором, Редол однажды увидел сценарий и подробную «раскадровку» какого-то фильма. Ему, человеку железной дисциплины и большой собранности, это настолько понравилось, что он тут же решил использовать кинематографические приемы при подготовке своих повествовательных циклов. Так родились его «рабочие карты», на которых была заранее распланирована последовательность описываемых сцен, обозначены возраст каждого из персонажей, состав его семьи, ее прошлое и ее связи. По свидетельству одного из друзей, у писателя под рукой всегда находился «своеобразный графический скелет романа, подкрепленный бесчисленными карточками и позволявший ему вплоть до деталей предвидеть каждую сцену, колебания напряженности сюжета и его эмоциональную траекторию, которые он изменял или подправлял согласно общему видению произведения»^[8].

Говоря о характерных чертах творчества Редола в целом, помимо большой общественно-политической остроты и профессионального мастерства, впитавшего новую для его времени кинематографическую технику, следует упомянуть и о некоторых других особенностях художественной палитры португальского романиста. Это прежде всего широкое использование народного языка, тех пластов лексики, которые временно были изгнаны из литературы писателями-модернистами. В переводе практически невозможно передать «языковой дух» той или иной португальской провинции, дух Рибатежо или Доуро. Сами ж португальцы улавливают его мгновенно. При этом Редол никогда не впадает в диалектальные излишества, сохраняя необходимую меру в использовании местных слов и Выражений. В наиболее крупных романах и циклах, претендующих на всеобъемлющий, «панорамный» показ национальной жизни, это, по мнению португальской критики, позволяет сохранять гармонию между эпическим и бытописательским началами в редоловской романистике. Весьма богато и жанровое разнообразие произведений Редола: помимо излюбленной им романной формы, он является автором многочисленных репортажей, историко-литературных эссе, пьес, удивительно тонких и поэтичных рассказов. Художник, отдавший всю свою жизнь борьбе за живое, действенное слово, Редол уже на краю могилы писал: «Человек рожден, чтобы быть творцом, и все мы мечтали вылепить из грязи сияющую розу. Да, да, сотворить ее нашими смелыми, дерзкими, нетерпеливыми руками и умом, создав близкую всем поэтику, слова которой передавались бы из уст в уста»^[9].

* * *

Творчество Редола, отражавшее эволюцию неореалистического течения в целом, так же как и само течение, прошло через два неравнозначных этапа: 1938–1949 и 1950–1969 гг. Первый этап, совпавший со становлением неореализма, по выражению самого писателя, был «жестокой битвой за содержание в литературе». И неудивительно, ибо эта битва развертывалась против сторонников модернизма, которые сознательно укрывались от острых социальных проблем в пресловутой «башне из слоновой кости», в запутанных лабиринтах «искусства для искусства». Начинающий писатель Редол все силы души устремил на «реабилитацию» содержания в португальской словесности, следуя в этом стремлении заветам национальных классиков XIX века. При этом, естественно, Редолу не хватало опыта и профессионального мастерства, да и сам накал борьбы против «формалистов» не способствовал филигранной и целеустремленной работе неореалистов над формой.

За первые восемь лет писательской деятельности Редол, активно сотрудничая в прессе и не оставляя службы, написал шесть романов: «Глория» (1938), «Полольщики» (1940), «Приливы и отливы» (1941), «Авиейрос» (1942), «Фанга» (1943), «Порто Мансо» (1946); все они, за исключением последнего, посвящены жизни крестьян и батраков Рибатежо — края, хорошо знакомого автору, проникнуты социально-критическим духом и в значительной степени документальны. Это «литература свидетельства» и «литература факта». Роман Редола «Полольщики» в условиях фашистской Португалии, будучи произведением, необходимость в котором «носилась в воздухе», послужил своеобразным сигналом к Ожесточенной идейно-эстетической борьбе между элитарным и демократическим Искусством, длившейся в течение десятилетий и подготовившей падение фашизма и апреле 1974 года. По свидетельству критики, книга «Полольщики» была первым в стране образцом «эпической литературы униженных» и показывала народ таким, каким он был на самом деле, — без традиционного налета фольклорности, живописности и простодушия.

Переломный момент в творчестве Редола — от документализма к зрелому реализму — обычно связывают с трилогией «Порто» (1949–1953), действие которой развертывается в новой для писателя географической и общественной среде: в винодельческих районах Севера Португалии с центром в городе Порто, где производится знаменитый портвейн и откуда пошло название самой страны. Исторический фон трилогии, отражающей португальскую жизнь от начала века до кануна первой мировой войны, — проникновение крупного капитала в виноторговлю, конкуренция с виноделами других районов, борьба против монополии англичан на экспорт вин (англичане издавна имели сильные позиции в экономике страны), вызревание революционного сознания трудящихся. В центре второй книги этого «северного триптиха», еще несвободного от элементов репортажности и несколько прямолинейного социологизма, — буржуазно-демократическая революция 1910 года, приведшая к свержению монархии в Португалии.

В романах 50-60-х годов крепнет реалистический талант Редола, преодолеваются ученические слабости первого этапа его творчества. Заметным событием в творческой биографии писателя становится роман «У лодки семь рулей», в 1964 году изданный в нашей стране. Идейное содержание этого психологического произведения — жанр новый для Редола — выразительный анализ нравственной деградации человека из народа, силой обстоятельств ставшего убийцей и палачом, игрушкой своих хозяев, «лодкой, у которой семь рулей». Новизна романа проявлялась и в широком использовании автором необычной для него повествовательной техники: смещении временных планов, интроспекции и ретроспекции, кинематографических «наплывов», «стереоскопического» видения событий глазами двух совершенно разных персонажей: темного карателя-легионера и просвещенного бойца-антифашиста. Психологизм, новизна формы и содержания романа «У лодки семь рулей» дали идейным и эстетическим противникам Редола предлог говорить о «кризисе» неореализма и о его «капитуляции» перед модернистской литературой Запада. Однако в рамках эволюции неореализма в целом это была очередная, более высокая и обогащенная творческим опытом ступень Редола на тернистом пути художественного освоения португальской действительности.

Это же стремление отойти от преимущественно сельской тематики, усовершенствовать стиль и приемы повествования прослеживается в романах «Щель в стене» (1959), «Испуганный конь» (1960), в сборнике рассказов «Красноречивые истории» (1963) и в запрещенном фашистской цензурой и посмертно изданном романе «Рейнегрос» (1974). Среди произведений зрелого Редола критика выделяет романы «Яма слепых» (1962) и «Белая стена» (1966), при этом первый из них единодушно признается вершиной творчества выдающегося португальского прозаика. Его действие начинается в мае 1891 года и кончается где-то накануне прихода к власти фашистов, охватывая свыше трех десятилетий. Уже с 70-х годов XIX в. в Португалии начали возникать республиканские и социалистические организации, а через десяток лет появилась оппозиционная монархическому режиму Республиканская партия, проведшая в парламент своих первых депутатов. Проникновение капиталистических отношений в деревню вызвало приток населения в крупные города, ослабление позиций старой помещичьей олигархии, появление многочисленного «среднего класса», ставшего социальной базой для республиканизма, опиравшегося на растущее недовольство народа властью короля, феодалов и церкви. В 1899 году на португальский трон взошел высокомерный, набожный и крайне непопулярный король Дон Карлос (в 1908 году убитый республиканцами), правление которого началось с позорного для страны так называемого «Британского ультиматума» (январь 1890 г.), лишавшего Португалию возможности расширять свои колониальные владения в Африке за счет территорий, связывающих Мозамбик и Анголу. Слабость правительства, уступившего британскому нажиму, подливала масло в огонь всеобщего недовольства, выливавшегося в демонстрации и беспорядки в разных частях страны, где стремительно назревал революционный кризис. 31 января 1891 года в Порто вспыхнуло вооруженное восстание народа, ставшее первым грозным симптомом надвигавшейся буржуазно-демократической революции. Не случайно поэтому Алвес Редол, творчество которого всегда тесно увязывается с отечественной историей, ведет отсчет событий романа «Яма слепых» с этого важнейшего хронологического рубежа.

«Яма слепых» — произведение весьма традиционное по форме и, несомненно, — в португальских условиях — новаторское по содержанию. По форме (линейное развитие сюжета, связь главных персонажей по принципу родства, преемственность поколений и т. д.) оно напоминает классический семейный «роман-эпопею», «роман-хронику» типа «Саги о Форсайтах» Голсуорси или «Семьи Тибо» Роже Мартена дю Гара с поправкой на португальскую, преимущественно сельскую, действительность и более скромный объем. Что касается содержания, то в его основе — материалистическое, марксистское понимание (и, соответственно, показ) национальной истории переломных десятилетий конца XIX-начала XX века. Уже само название романа — «Яма слепых» — и эпиграф, взятый из Евангелия от Матфея: «Оставьте их: они — слепые вожди слепых; а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму», — звучат приговором старой феодальной Португалии. По Редолу — слепы все те, кто противится объективному, неумолимому ходу истории.

В центре книги — впечатляющий образ главного «поводыря слепых», сельского магната Диого Релваса, ослепленного былым величием своего уходящего класса и ненавистью ко всему новому. Вот некоторые из его «откровений»: «Делайте так, как говорил мой дед: Кнут! И посильнее!..», «Управлять страной в соответствии с желаниями черни — значит опуститься до уровня низов», «Прогресс — это всего лишь вымысел, вымысел злого гения», «Лучше бы закрыть Пиренеи, положив конец контрабанде идей, ведь через закрытую границу ни люди, ни идеи не пройдут» и т. п. Парадоксальнее всего то, что сам Диого на протяжении романа так и не понимает своей слепоты, считая себя единственно зрячим в рушащемся и ускользающем от него мире.

Познакомившись с подобной характеристикой центрального персонажа, иной читатель, не приемлющий вульгарного социологизма в литературе, возможно, насторожится и захочет отложить книгу. Его уже достаточно пугали схематично-гротескными и плакатными образами классового врага. Но не бойтесь, дорогой читатель: в том-то и секрет, что Диого Релвас, не переставая быть врагом, и врагом жестоким, силой таланта Редола встает перед нами из плоти и крови, как личность по-своему незаурядная, поднятая до уровня зловещего символа целого класса и целой эпохи. В могущественном сельском магнате, которого сам монарх назвал «королем земледельцев Португалии», автору удалось воссоздать персонаж, воплотивший в себе и неповторимо человеческие черты, и типические черты своего уже вымирающего сословия. Редол, стремясь «говорить правду, и только правду», воссоздает своего героя по услышанным в детстве рассказам, ибо дед писателя в конце прошлого века был слугой и старшим конюхом у одного из таких рибатежанских латифундистов по имени Диого и с гордостью любил вспоминать, как однажды хозяин «не побрезговал ласково потрепать меня, бедняцкого сына, по голове» и как потом «вся семья обсуждала это историческое событие больше недели». Диого Релвас в изображении Редола — фигура далеко не однозначная: как воплощение традиционной феодальной Португалии он нам глубоко чужд и антипатичен; как человек, наделенный огромной волей, целеустремленностью и верой в свои идеалы, которые развенчивает сама жизнь, он вызывает невольную симпатию и… жалость. Он человек, не поддающийся напору обстоятельств, воплощение моральной стойкости и цельности — полная противоположность слабовольному герою романа «У лодки семь рулей» Алсидесу. Роман Редола впечатляет именно потому, что жертвой неумолимого хода истории в нем становится не рядовой «человек из толпы», а по-настоящему сильная, крупномасштабная личность.

Привлекает внимание третья, заключительная, часть романа «Яма слепых», названная автором «Абсурдные времена». Она характерна новым для творчества Редола использованием элементов фантастики в подчеркнуто реалистическом повествовании. Но абсурдность ситуации, когда мертвый Диого в Башне ветров ведет споры о судьбах страны и рода Релвасов с призраками отца и деда, — лишь кажущаяся и чисто внешняя по отношению к предшествующим событиям. Фантастика в романе не противостоит реалистическому изображению жизни, а органически вытекает из него. Выразительная аллегорическая форма необходима писателю, чтобы рассказать о финале некогда всесильного клана. Набальзамированное тело Диого Релваса рассыпается в пыль от порыва свежего ветра, влетевшего в окно, разбитое загулявшим сельским котом. Гак бесславно и гротескно кончается история «полупомещика, полубога», десятилетиями державшего в кулаке тысячи людей. А оставшийся в живых внук Диого Релваса в конце книги произносит фразу, вобравшую в себя судьбу всех португальских релвасов: «Между нами, старина, мы все мертвы».

Элементы фантастики, гротеска, аллегории появились в «Яме слепых» Редола не случайно. С середины нашего века они широко распространились в некоторых близких португальцам литературах, в частности латиноамериканских, вылившись в представительное течение так называемого «магического реализма», мастерами которого стали Астуриас, Карпенгьер, Гарсиа Маркес и другие авторы и которого не чуждался любимый Редолом бразилец Жоржи Амаду. В заключительной, написанной позже, части своего триптиха «Яма слепых» португальский прозаик отразил новые веяния в мировой романистике.

Последний, изданный при жизни писателя роман «Белая стена» своими героями, временем и местом действия, развертывающегося в провинции Рибатежо и в родном городе Редола Вила-Франка, во многом является продолжением «Ямы слепых». Его главный персонаж Зе Мигел, по прозвищу «Зе Богач», внук Антонио Шестипалого, слуги и конюха Диого Релваса, становится одной из очередных жертв могущественного помещичьего клана. Однако он отнюдь не борец за народное дело, а отступник и предатель, «выбившийся в люди» на темных махинациях и контрабанде в годы второй мировой войны, когда португальская олигархия обогащалась за счет истекавшей кровью Европы. Зе Мигел, подобно легендарному герою «Ямы слепых», — тоже сильная и незаурядная личность, показанная автором в развитии, на протяжении всей жизни. Но его трагедия в том, что он оказался между двумя лагерями: с одной стороны — «хозяева жизни», возглавляемые внуком рибатежанского магната Руем Диого Релвасом, решившим «наказать» слишком строптивого прислужника; с другой — бывшие товарищи Зе Мигела, его честная трудовая семья, и прежде всего его двоюродный брат, подпольщик-революционер Педро Лоуренсо. История Зе Мигела, поведанная автором с широким использованием современной повествовательной техники, интроспекции и ретроспекции, — это трагическая история нравственного вырождения и отчуждения человека, безуспешно пытавшегося порвать свои социальные и классовые корни. Многозначителен финал романа, который, как и все творчество писателя-коммуниста, показывает уже открывавшуюся перед страной революционную перспективу: после драматической развязки последней строки книги рисуют сцену встречи двух незнакомых людей на улицах городка, бывшего свидетелем бесславной «карьеры» Зе Мигела. По описанию нетрудно понять, что это действуют бойцы антифашистского Сопротивления.

***

Творческая траектория Антонио Алвеса Редола от программного романа «Полольщики» до ярких реалистических полотен, образующих своеобразную, глубоко национальную «сагу о Релвасах», — это путь неуклонного восхождения к высотам художественного мастерства и познанию мира в свете передовых идей своего времени. Как писатель Алвеса Редол вышел на простор общенационального и международного признания. И если сверхзадача подлинного писателя, кудесника слова, состоит в том, чтобы наводить мосты между своей эпохой и будущими поколениями, то португалец Антони Алвеса Редол честно и достойно выполнил свою миссию.

Примечания

1

Об особом влиянии Ф. Гладкова на виднейших неореалистов Алвеса Редола и Соэйро Перрейро Гомеса см.: Pinheiro Torres А. «О movimento neorealista em Portugal via sua primeira fase». Amadora, 1977, p. 30.

(обратно)

2

См.: Ряузова Е. А. Роман в современных португалоязычных литературах. М., «Наука», 1980, с. 38.

(обратно)

3

См.: Ряузова Е. А. Роман в современных португалоязычных литературах. М., «Наука», 1980, с. 39.

(обратно)

4

Nam or a F. Em Torno de neo-realismo.- In: «Un sino na montanha». Lisboa, 1976, p. 232.

(обратно)

5

Mendes Jose Manuel. «Charrua em Campo de pedras». Lisboa, 1975, p. 171.

(обратно)

6

Ibid., p. 166.

(обратно)

7

Ibid., p. 139.

(обратно)

8

Ibid., p. 80.

(обратно)

9

Ihid., р. 38.

(обратно)

Оглавление

*** Примечания ***