По дороге в Мещеру [Борис Андреевич Можаев] (fb2) читать постранично


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Можаев Борис По дороге в Мещеру

Борис Можаев

По дороге в Мещеру

Она проходила мимо нашего села и называлась столбовой дорогой, большаком, Касимовским трактом, Крымкой, Владимиркой, Муромской дорогой. По ней возили пшеницу и рожь с юга на Меленки, Муром, Павлове; по ее широкому, обвалованному от полей прогону гнали скот из Тамбова на Егорьевск, на Москву. Шли по ней странники, нищие, богомолки. По ней уезжали на заработки, в одну сторону - до Москвы, до Питера, в другую - на Оку, на Волгу, на Каспий.

На Муромской дорожке стояли три сосны,

Со мной прощался милый до будущей весны...

По ней гуляли отчаянные головы с топором за поясом да с кистенем в кармане, поджидали в темном месте богатых гостей.

Едут с товарами в путь из Касимова

Муромским лесом купцы...

Это все про нее поется. Грабили да убивали в распадках да в оврагах, возле узких мостков - особенность повадок русских разбойников, подмеченная еще Тургеневым. Я и сам давным-давно, подростком, проходил частенько мимо таких мосточков в чистом поле, - тут вот ветеринар был застрелен, а там барин убит молотком по голове. И передавалось это из уст в уста так живо и подробно, будто бы случилось все только вчера. "Запутались кони в веревках. Почуяли неладное, забились, заржали. И он, барин-то, видать, почуял конец решающий, застонал, заухал, как леший. Коней они выпростали, не тронули. А барина молотком по голове. Заодно и кучера прикончили. Плакал кучер-то, на коленях елозил, умолял. Что я вам, говорит, сделал? За что вы душу губите? Они ему - чудак человек, душу мы твою не тронем. Она в рай пойдет, потому как сам ты невиновен, а пропадешь за компанию". Многое что делалось на Руси за компанию да на артели.

От Касимова дорога разветвлялась: налево шла на Туму и на Владимир, направо же - в Муром, Павлово, Нижний, Саратов, Самару. На широкие волжские плесы, в бескрайние степи, на вольную волюшку. По ней возвращались по осени бурлаки, в сапогах да в пушистых малахаях шли удоволенные, хмельные. "А мы, ребятишки, гурьбой за ними, ловим за разноцветные шарфы, по домам зазываем: дяденька, остановитесь у нас! Горница просторная, лежанка возле грубки, брага есть", - рассказывала тетка моя, теперь уж покойная. Ах, дорога, дорога! Сколько по тебе прошло и проехало люду всякого роду-племени в ту страну, откуда уж никто никогда не возвращался?

Шли по ней обритые арестанты в тюремных армяках, гремя кандалами, шли этапом от ночлега до ночлега, то есть от тюрьмы до тюрьмы - Шацк, Сасово, Нестерове, Касимов... Эти тюрьмы еще стоят вдоль дороги - громоздкие побеленные каменные кубы с квадратными черными прорубями окон. Нестеровскую тюрьму после упразднения этапа еще в прошлом веке купил помещик Воейков и перестроил в спиртзавод. С той поры эта бывшая тюрьма и площадь вокруг нее стали бойким местом, соблазном для окрестных мужиков: возили сюда картошку и свеклу, рожь и даже просо, увозили потихоньку от баб, продавали по дешевке и тут же пропивали выручку. А лет через тридцать, через сорок сюда же шоферы-леваки привозили колхозную картошку и тоже пропивали. Помню, как в шестьдесят первом году в Юрьеве на заседании правления колхоза отчитывали одного орла; он стоял у дверного косяка, свесив голову, держал в руках шапку, пощипывал мерлушку и скатывал шарики...

- Ты с какой целью отвез колхозную картошку на спиртзавод? С целью воровства?

- Нет... Отвез просто так, без цели.

По этой дороге привозили к нам на базар из глухой лесной стороны всякую всячину: кадки и самопряхи, донца, воробы, ступы, пехтели, лапти, онучи, мед, пеньку, веревки, дуги расписные, колеса окованные, телеги на железном ходу, шостинские телеги! А то касимовские сани, подсанки, саночки с расписным задником, с гнутыми копылами, с подрезами. Садись и лети хоть в Москву, хоть катай до самой Сибири - на любом ухабе не опрокинутся.

Помню, в тридцать пятом году на подворье нашем тумская артель тесала сани. Не только что подворье - весь сад был заставлен штабелями гнутого дубового полоза. "Батюшки мои! - удивлялась мать. - Экая сила! Тут на пять лет тесать, не перетесать". - "Эх, кума! - весело отзывался старшой, дед Иван. - Быка не успеем съесть, как все сани разлетятся".

По четыре, по пять саней в день слаживали. А было всей артели два мужика и два подростка: Ванька да Спиряк. Спали ребята вместе с нами на печи, мужики - на полатях. Длинными осенними вечерами Ванька любил сказки рассказывать все про охотника да про волшебника:

- Настрелял он гусей да уток столько, что всю светелку забил пуховиками. И говорит своей жене Марье Красной Ягоде: "Спи хоть на кровати, хоть прямо на полу - везде мягко будет". Ушел он за тридевять земель в тридевятое царство - перо Жар-птицы искать, а к ней подмулился волшебник-чародей...

- Баба, она что лошадь. За ней глаз нужен. Дай ей волю - поперек борозды пойдет. Всю тебе картину распишет, - отзывался с полатей дед Иван.

Дед, потому что бороду носил, поддевку да лапти. А так - мужик мужиком, не более пятидесяти лет. Тихон был помоложе, брился, носил