Лауреат [Казимеж Тетмайер] (fb2) читать постранично
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
- 1
- 2
Лавреат эскиз Казимира Тетмайера
Он возвратился с юбилейного торжества. Пятьдесят лет писал он, — полвека. Лирическая поэзия, драмы, повести, романы, большая эпическая поэма — вот плоды его полувекового творческого труда. Трудился он себе на славу, народу своему на пользу, и народ умел почитать его. Он одарил поэта, чем мог, — одарил его почетом, состоянием, славой. Юбилейные венки, давно засохшие и свежие, висели на стенах его комнат, на столах лежали дареные книги, наконец, в честь его устроили великолепное пиршество. Весь народ собрался к пиршественному столу в лице своих представителей, чтобы сказать поэту: мы многим обязаны тебе, ты велик… Удовлетворенный и измученный овациями, семидесятилетний старик сидел в своей гостиной на удобном кресле и, всматриваясь в огонь камина, думал: «Я не даром прожил свою жизнь…» Была поздняя ночь, тишина царила глубокая. Вдруг старик вздрогнул, — до ушей его долетел какой-то стон. Причудилось ему, что ли? Но стон повторился, затем раздался пронзительный крик и вой. Должно-быть внизу, под его квартирой, что-то случилось. Он позвонил, — никто не приходить. Прислуга, испуганная шумом, вероятно, побежала вниз. Встревоженный старик зашагал по комнате; стоны и вой прекратились, зато поднялся громкий говор, где мужские голоса смешивались с женскими. Что случилось, — он никак не мог догадаться и начинал горячиться и терять терпение. Наконец, он вышел из своей квартиры. На лестнице ему попался его старый слуга, задыхающийся, взволнованный, и задержал его. — Барин, барин! что там случилось!.. — Что? Ну, говори! Я и сам иду. Слуга поднял руку, как будто хотел остановить барина, и крикнул: — Не ходите, барин: там ужасная вещь, — там мертвое тело! — Мертвое тело? — Да. У столяра, что жил в подвальном этаже, была дочь, девчонка лет пятнадцати, страшная пьяница. Она крала у отца деньги на водку, все знали это, и столяр часто бил ее. Сегодня он тоже начал ее учить, да уж, должно быть, очень крепко, потому что за нее вступилась столяриха. А он взял топор, хватил жену в темя и уложил на месте. Его уж взяли. Не ходите, барин: там всякий сброд, — и полиция и мертвое тело. Не старая еще женщина, сорока лет не было. И нужно было, как на грех, сегодня, после вашего юбилея… Старый поэт возвратился к себе. — Раздеть вас? — Нет, ступай. Оставь меня одного. Слуга ушел. Старик по-прежнему сел на кресло и опять начал всматриваться в огонь. Полвека труда… состояние… слава… почет… Он вспомнил слова одного оратора: «Достойный юбиляр и лавреат трудился с величайшим самоотречением для общества…» Два часа тому назад эти слова приятно всколыхнули тщеславие и амбицию старика, но теперь, припомнив их, он почти крикнул: «Это неправда! это ложь! Я трудился только для себя, себе на пользу и для удовольствия горсточки тех, которые называют себя привилегированными». Влюбленные студенты наизусть учили его лирические стихотворения, истерички плакали над его повестями и падали в обморок на представлении его драм, старые профессора и несколько образованных графов и князей наслаждались его эпопеей. Он знал, что за это устроили ему юбилей, почтили его, назвали красою страны, ее подпорой, ее фронтоном, фризом и фундаментом. А к фундаментам-то именно, в подвальные этажи, он никогда не спускался. Аристократ по склонности, он блестел в будуарах и салонах, не заботясь ни о чем, кроме приобретения славы и удобств жизни. И это называется полувековым трудом для пользы общества, величайшим самоотречением… Справедливо! Да, да, природа дала ему недюжинный талант, может быть, одарила гением. Бог знает, что он мог бы сделать из этого, а сделал что? Встряхнул нервы тысяче, может быть, нескольким тысячам. А те миллионы, те несчастные миллионы?.. Они из его труда, вернее — из дарования, которое дала ему природа, не извлекли ничего. Со светом своего ума, с своею мыслью и со своим словом он никогда не снизошел туда, вниз, в подвальные этажи. Его назвали «апостолом духа», — вот это так верно! Нужно было идти туда, нести Христа толпе для того, чтобы быть апостолом духа. Под его ногами, там, внизу, что-то происходило, но он не соблагоизволил видеть это, — он быль чересчур важен, чересчур велик. Правда, правда, он говорил только для тех, кто угощал его шампанским и сажал на первое место; писал преимущественно для больших бар и крупных промышленников… Правда, мысли, которые иногда приходили ему в голову, он отгонял от себя; стихи, которые сами выливались на бумагу, рвал и бросал в корзину, чтобы не доставить какой-нибудь неприятности сфере, в которой он вращался… Да, он был апостолом, но только своей собственной пользы. Когда там, внизу, в подвальных этажах, нужда, словно тисками, сжимала толпу, а преступление — ее неразлучная сестра — устраивало дикие оргии, он в своем роскошном кабинете слагал ямбы и хореи, курил дорогие сигары в элегантном салоне или дожидался в ложе рукоплесканий- 1
- 2
Последние комментарии
8 часов 30 минут назад
18 часов 49 минут назад
1 день 7 часов назад
1 день 14 часов назад
1 день 15 часов назад
1 день 16 часов назад