Автор несёт полную чушь. От его рассуждений уши вянут, логики ноль. Ленин был отличным экономистом и умел признавать свои ошибки. Его экономическим творчеством стал НЭП. Китайцы привязали НЭП к новым условиям - уничтожения свободного рынка на основе золота и серебра и существование спекулятивного на основе фантиков МВФ. И поимели все технологии мира в придачу к ввозу промышленности. Сталин частично разрушил Ленинский НЭП, добил его
подробнее ...
Хрущёв. Всё стало дефицитом и система рухнула. Шумейко с Геращенко разваравали все средства ЦБ и Сбербанка по торговому договору с МИД Польши. Нотой правительства Польши о нанесение ущерба в 18 млрд. долларов были шантожированы и завербованы ЦРУ Горбачёв с Ельциным. С 1992 года Чубайс ввёл в правительство ЦРУ. Ельцин отказался от программы "500 дней", и ввел через Гайдара колониальную программу МВФ, по которой и живём. Всё просто, а автор несёт чушь, аж уши вянут. Мне надоели стоны автора о его 49 годах, тем более без почвенные. Мне 63 года но я не чувствую себя стариком, пока не взгляну в зеркало. У человека есть душа и подсознание тела. Душа при выходе из тела теряет все хотелки и привычки подсознание тела. И душе в принципе наплевать почти на всё, кроме любви и отношений к другим людям. Только это может повлиять на поступки души. У ГГ молодое тело с гармонами и оно требует своего. Если вы не прислушиваетесь к подсознанию своего тела, то оно начинает мстить, тряской рук, адреналином, вплоть да расслабления мочевого пузыря и заднего прохода. В принципе нельзя чувствовать себя старше тела. В общем у автора логики в написанном нет, одни дурные эмоции расстройства психики. Дельного сказать не может,а выговорится хочется.
Читать не интересно. Стиль написания - тягомотина и небывальщина. Как вы представляете 16 летнего пацана за 180, худого, болезненного, с больным сердцем, недоедающего, работающего по 12 часов в цеху по сборке танков, при этом имеющий силы вставать пораньше и заниматься спортом и тренировкой. Тут и здоровый человек сдохнет. Как всегда автор пишет о чём не имеет представление. Я лично общался с рабочим на заводе Свердлова, производившего
подробнее ...
авиадвигатели во время войны. Так вот будучи не совершеннолетним после училища опоздал на 15 минут в первый день выхода на работу, получил 1 год Гулага. А тут ГГ с другом опаздывают и даже не приходят на работу на танкостроительный завод? Там не с кем не нянчились, особисты с НКВД на фронт не хотели даже в заградотряды и зверствовали по любому поводу и без. У него танки собирают на конвейере. Да такого и сейчас никто не додумался. Вы представляете вес танка и сколько корпусов должен тащить такой конвейер? Где вы видели в СССР краны, позволяющие сбрасывать груз с крюка по кнопке? Я был на многих заводах с кранбалками и не разу не видал такой конструкции. Сколько тон поднимает кран и какой величины и мощности должно быть реле, что бы сместить задвижку под такой нагрузкой? Более того инструкции техника безопасности по работе в цехах не предусматривают такой возможности в принципе. Да и сами подумайте, электро выбрасыватель на крюке, значит нужны провода с барабаном. А кабеля не любят перегибов и даже гибкие. Кто возьмётся в своём уме даже проектировать такое устройство на кранбалке в цеху. Перестрелка ГГ с 5 ворами вообще дебильная. Имея вальтер, стрельбу в упор, ГГ стреляет так медленно, что пьяные в хлам воры успевают гораздо больше, чем ГГ жмет пальцем на курок. Дважды выстрелить из обреза, опрокинуть стол, метнуть нож. И ГГ якобы был воином и остаётся отличным стрелком. Воры с обрезами в городе - это вообще анекдот и вышка при любых ситуациях в те годы. А человеченка в кастрюле при наличии кучи денег? У автора очень странное воображение. Я вообще то не представляю как можно в открытую держать воющую женщину в сарае зимой в населённом пункте? Зачем сжигать дом людоедов, если есть свидетель? Ну убил людоедов - хорошо. Сжёг дом с уликами - другая статья. Глупость во всём полная. "Сунул спичку в бак". Я люблю фантастику и фентази, но не дурацкую писанину. Стиль написания далёк от художественного, всё герои выражаются в одном стиле, больше похожий на официальный язык прожжённого офисного бюрократа. Одни и те же словарные обороты. Так пишут боты.
Написано хорошо. Но сама тема не моя. Становление мафиози! Не люблю ворьё. Вор на воре сидит и вором погоняет и о ворах книжки сочиняет! Любой вор всегда себя считает жертвой обстоятельств, мол не сам, а жизнь такая! А жизнь кругом такая, потому, что сам ты такой! С арифметикой у автора тоже всё печально, как и у ГГ. Простая задачка. Есть игроки, сдающие определённую сумму для участия в игре и получающие определённое количество фишек. Если в
подробнее ...
полуфинале на кону стояло 5000, то финалист выиграл 20 000, а в банке воры взяли чуть больше 7 тысяч. А где деньги? При этом игрок заявил, что его денег, которые надо вернуть 4000, а не на порядок меньше. Сравните с сумой полуфинала. Да уж если ГГ присутствовал на игре, то не мог знать сумму фишек для участия. ГГ полный лох.Тем более его как лоха разводят за чужие грехи, типо играл один, а отвечают свидетели. Тащить на ограбление женщину с открытым лицом? Сравним с дебилизмом террористов крокуса, которым спланировали идеально время нападения,но их заставили приехать на своей машине, стрелять с открытыми лицами, записывать на видео своих преступлений для следователя, уезжать на засвеченной машине по дальнему маршруту до границы, обеспечивая полную базу доказательств своих преступлений и все условия для поимки. Даже группу Игил организовали, взявшую на себя данное преступление. Я понимаю, что у нас народ поглупел, но не на столько же!? Если кто-то считает, что интернет не отслеживает трафик прохождения сообщения, то пусть ознакомится с протоколами данной связи. Если кто-то передаёт через чужой прокси сервер, то сравнить исходящящйю с чужого адреса с входящим на чужой адрес с вашего реального адреса технически не сложно для специалистов. Все официальные анонимные серверы и сайты "террористов" давно под контролем спецслужб, а скорей всего ими и организованы, как оффшорные зоны для лохов, поревевших в банковские тайны. А то что аффшорные зоны как правило своёй твёрдой валюты в золоте не имеют и мировой банковской сети связи - тоже. Украл, вывел рубли в доллары в оффшорную зону и ты на крючке у хозяев фантиков МВФ. Хочешь ими попользоваться - служи хозяевам МВФ. И так любой воришка или взяточник превращаеится агента МВФ. Как сейчас любят клеить ярлыки -иноогенты, а такими являются все банки в России и все, кто переводит рубли в иную валюту (вывоз капиталов и превращение фантиков МВФ в реальные деньги). Дебилизм в нашей стране зашкаливает! Например - Биткоины, являются деньгами, пока лохи готовы отдавать за них реальные деньги! Все равно, что я завтра начну в интернете толкать свои фантики, но кто мне даст без "крыши". Книги о том как отжимать деньги мне интересны с начала 90х лишь как опыт не быть жертвой. Потому я сравнительно легко отличаю схему реально рабочего развода мошенников, от выдуманного авторами. Мне конечно попадались дебилы по разводам в жизни, но они как правило сами становились жертвами своих разводов. Мошенничество = это актерское искусство на 99%, большая часть которого относится к пониманию психологии жертвы и контроля поведения. Нет универсальных способов разводов, действующих на всех. Меня как то пытались развести на деньги за вход с товаром на Казанский вокзал, а вместо этого я их с ходу огорошил, всучил им в руки груз и они добровольно бежали и грузили в пассажирский поезд за спасибо. При отходе поезда, они разве что не ржали в голос над собой с ответом на вопрос, а что это было. Всего то надо было срисовать их психопрофиль,выругаться матом, всучить им в руки сумки и крикнуть бежать за мной, не пытаясь их слушать и не давать им думать, подбадривая командами быстрей, опоздаем. А я действительно опаздывал и садился в двигающийся вагон с двумя системными блоками с мониторами. Браткам спасибо за помощь. И таких приключений у меня в Москве были почти раз в неделю до 1995 года. И не разу я никому ничего не платил и взяток не давал. Имея мозги и 2 годичный опыт нештаного КРСника, на улице всегда можно найти выход из любой ситуации. КРС - это проверка билетов и посажирского автотранспорта. Через год по реакции пассажира на вас, вы чувствуете не только безбилетника, но и примерно сколько денег у того в карманах. Вы представьте какой опыт приобретает продавец, мент или вор? При этом получив такой опыт, вы можете своей мимикой стать не видимым для опыта подобных лиц. Контролёры вас не замечают, кассиры по 3 раза пытаются вам сдать сдачу. Менты к вам не подходят, а воры не видят в вас жертву и т.д. Важен опыт работы с людьми и вы всегда увидите в толпе прохожих тех, кто ищет себе жертву. Как правило хищники друг друга не едят, если не требуется делить добычу. Строите рожу по ситуации и вас не трогают или не видят, а бывает и прогибаются под вас - опыт КРС по отъёму денег у не желающих платить разной категории людей - хороший опыт, если сумеешь вовремя бросить это адреналиновое занятие, так как развитие этой работы приводит часто к мошенничеству. Опыт хищника в меру полезен. Без меры - вас просто уничтожают конкуренты. Может по этому многие рассуждения и примеры авторов мне представляются глупостью и по жизни не работают даже на беглый взгляд на ситуацию, а это очень портит впечатление о книге. Вроде получил созвучие души читателя с ГГ, а тут ляп автора опускающий ГГ на два уровня ниже плинтуса вашего восприятия ГГ и пипец всем впечатлениям и все шишки автору.
Месяца 3-4 назад прочел (а вернее прослушал в аудиоверсии) данную книгу - а руки (прокомментировать ее) все никак не доходили)) Ну а вот на выходных, появилось время - за сим, я наконец-таки сподобился это сделать))
С одной стороны - казалось бы вполне «знакомая и местами изьезженная» тема (чуть не сказал - пластинка)) С другой же, именно нюансы порой позволяют отличить очередной «шаблон», от действительно интересной вещи...
В начале
подробнее ...
(терпеливого читателя) ждет некая интрига в стиле фильма «Обратная сторона Луны» (битый жизнью опер и кровавый маньяк, случайная раборка и раз!!! и ты уже в прошлом)). Далее... ОЧЕНЬ ДОЛГАЯ (и местами яб таки сказал немного нудная) инфильтрация героя (который с большим для себя удивлением узнает, что стать рядовым бойцом милиции ему просто не светит — при том что «опыта у него как у дурака махорки»))
Далее начинается (ох как) не простая инфильтрация и поиски выхода «на нужное решение». Параллельно с этим — появляется некий «криминальный Дон» местного разлива (с которым у ГГ разумеется сразу начинаются «терки»))
Вообще-то сразу хочу предупредить — если Вы ищете чего-то «светлого» в стиле «Квинт Лециний» (Королюка) или «Спортсменки, комсомолки» (Арсеньева), то «это Вам не здесь»)) Нет... определенная атмосфера того времени разумеется «имеет место быть», однако (матерая) личность ГГ мгновенно перевешивает все эти «розовые нюни в стиле — снова в школу, УРА товариСчи!!!)) ГГ же «сходу» начинает путь вверх (что впрочем все же не влечет молниеносного взлета как в Поселягинском «Дитё»)), да и описание криминального мира (того времени) преподнесено явно на уровне.
С другой же стороны, именно «данная отмороженность» позволит понравиться именно «настоящим знатокам» милицейской тематики — ее то автор раскрыл почти на отлично)) Правда меня (как и героя данной книги) немного удивила сложность выбора данной профессии (в то время) и все требуемые (к этому) «ингридиенты» (прям конкурс не на должность рядового ПэПса или опера, а вдумчивый отбор на космонавта покорителя Луны)) Впрочем — автору вероятно виднее...
В остальном — каждая новая часть напоминает «дело №» - в котором ГГ (в очередной раз) проявляет себя (приобретая авторитет и статус) решая ту или иную «задачу на повестке дня»
P.S Да и если есть выбор между аудиоверсией и книгой, советую именно аудиоверсию)) Книгу то я прочел дня за 2, а аудиоверсию слушал недели две)) А так и восприятие лучше и плотность изложения... А то прочитал так часть третью (в отсутсвии аудиоверсии на тот момент), а теперь хочу прослушать заново (уже по ней)) Но это все же - субьективно)) Как говорится — кому как))
Вообще-то если честно, то я даже не собирался брать эту книгу... Однако - отсутствие иного выбора и низкая цена (после 3 или 4-го захода в книжный) все таки "сделали свое черное дело" и книга была куплена))
Не собирался же ее брать изначально поскольку (давным давно до этого) после прочтения одной "явно неудавшейся" книги автора, навсегда зарекся это делать... Но потом до меня все-таки дошло что (это все же) не "очередная злободневная" (читай
подробнее ...
политизированная) тема, а просто экскурс по (давным давно напрочь, забытой мной) истории... а чисто исторические книги (у автора) получались всегда отменно. Так что я окончательно решил сделать исключение и купить данную книгу (о чем я впоследствии не пожалел). И да... поначалу мне (конечно) было несколько трудновато различать все эти "Бургундии" (и прочие давным-давно забытые лимитрофы), но потом "процесс все же пошел" и книга затянула не на шутку...
Вообще - пересказывать историю можно по разному. Можно сыпать сухими фактами и заставить читателя дремать (уже) на второй странице... А можно (как автор) излагать все вмолне доступно и весьма интересно. По стилю данных хроник мне это все сдорово напомнило Гумилева, с его "от Руси, до России" (хотя это сравнение все же весьма весьма субьективно)) В общем "окончательный вердикт" таков - если Вы все же "продеретесь сквозь начало и втянетесь", книга обязательно должна Вас порадовать...
И конечно (кто-то здесь) обязательно начнет "нудный бубнеж" про: "жонглирование фактами" и почти детективный стиль подачи материала... Но на то и нужна такая подача - ибо как еще заинтересовать "в подобных веСчах", не "узколобую профессуру" (сыпящую датами и ссылками на научные труды очередного "заслуженного и всепризнанного..."), а простого и нескушенного читателя (по типу меня) который что-то документальное читает от раз к разу, да и то "по большим праздникам"?)) За сим и откланиваюсь (блин вот же прицепилось))
P.s самое забавное что читая "походу пьесы" (параллельно) совсем другую веСчь (уже художественного плана, а именно цикл "Аз есмь Софья") как ни странно - смог разобраться в данной (географии) эпохи, как раз с помощью книги тов.Старикова))
Хью Уолпол
Тарнхельм
I
Сдается мне, я был в то время странным ребенком отчасти от природы, а отчасти оттого, что практически всю свою недолгую жизнь провел в обществе людей гораздо старше меня.
А уж после событий, кои я собираюсь сейчас изложить, на меня и вовсе легла некая несмываемая отметина. Именно тогда я сделался (и остаюсь и доныне) одним из тех людей не примечательных ни в каком ином отношении что раз и навсегда бесповоротно решили для себя определенные вопросы.
Некие вещи, в которых большая часть остального мира очень и очень сомневается, для таких людей истинны и неоспоримы, и эта определенность накладывает на своих адептов что-то вроде печати, словно они слишком много жили воображением, чтобы теперь с уверенностью отличать факт от вымысла. Подобная "чудаковатость" отделяет их от всех прочих. И если теперь, дожив до пятидесяти лет, я почти не имею друзей и совсем одинок, то это лишь потому, коли вам будет угодно, что сорок лет тому назад мой дядя Роберт умер весьма необычной смертью, а я видел, как это произошло.
До сих пор я никогда и никому не рассказывал об удивительных происшествиях, приключившихся в Файлдик-Холле рождественским вечером 1890 года. И по сей день найдутся один-два старика, живо помнящих все подробности того вечера, да что там легенда о гибели дяди Роберта передалась даже младшему поколению. Но никто из ныне живущих, в отличие от меня, не был непосредственным свидетелем сих загадочных событий, и мне кажется, что настал час изложить их на бумаге.
Я запишу все без прикрас и комментариев ничего не смягчу, ничего не утаю. Смею надеяться, меня никоим образом не назовешь мстительным, однакож короткая встреча с дядей Робертом и обстоятельства его смерти придали моей жизни столь неожиданный оборот, что забыть его, несмотря даже на мой тогдашний малый возраст, было бы куда как непросто.
Что же до так называемого сверхъестественного элемента моего повествования, каждый волен судить о нем сам. Мы склонны что-либо высмеивать или безоговорочно принимать на веру в зависимости от нашей природы. Если мы сложены из приземленного, прочного и солидного материала, вероятнее всего, никакие доказательства, пусть даже самые определенные, пусть даже полученные из первых рук, нас не убедят. Если же наш ежедневный удел сны и мечтания, то сном больше, сном меньше наше ощущение реальности врядли испытает серьезное потрясение.
Однако, к моей истории.
Когда мне исполнилось восемь, мои родители уехали в Индию и оставались там, пока я не достиг тринадцати. За эти годы я видел их лишь два раза, когда они посещали Англию. Я был единственным ребенком, отец с матерью горячо любили меня, но, тем не менее, еще больше друг друга.
Они вообще были невероятно сентиментальной и старомодной парой. Отец служил в одной из индийских торговых компаний и писал стихи. Он даже опубликовал за свой счет настоящее эпическое произведение "Тантал. Поэма в четырех песнях".
Такая склонность к поэзии, плюс тот факт, что моя мать до свадьбы считалась чуть ли не безнадежно больной, навела моих родителей на мысли о близком их сходстве с четой Браунингов, и у отца даже имелось для мамы особое уменьшительное прозвище, удивительно похожее на знаменитое и отвратительное "Ба".
Я рос хрупким ребенком. В нежном возрасте восьми лет меня отправили в Частную Академию мистера Фергюсона, а каникулы я проводил нежеланным гостем то у одних, то у других родственников.
"Нежеланным" оттого, что я, как представляется мне теперь, был довольно непростым ребенком, которого трудно понять. Из родни у меня имелась престарелая бабушка в Фолкстоне, две незамужние тетушки, делившие маленький домик в Кенсингтоне, тетя, дядя и выводок двоюродных братцев и сестриц в Челтнеме и два холостых дядюшки в Камберленде. Все эти родственники, кроме двух дядюшек, уже успели поочередно внести должный вклад в заботу обо мне, и ни к кому из них я не питал особой привязанности.
В те дни детьми не занимались так, как сейчас. Я был худеньким бледным очкариком, до боли мечтающим о любви, но не знающим, как ее добиться; сдержанным внешне, но в душе эмоциональным и чувствительным.
Из-за плохого зрения в играх не блистал, зато читал гораздо больше, нежели то было для меня полезно, и весь день и добрую часть ночи напролет рассказывал сам себе всевозможные истории.
Похоже, все мои родичи один за другим устали от меня и наконец было решено, что пора поучаствовать и камберлендским дядюшкам, братьям моего отца старшим представителям большой семьи, в которой он был самым младшим. Дяде Роберту, насколько я понял, было уже под семьдесят, а дяде Констансу лет на пять меньше. Помнится, имя "Констанс" с самого начала показалось мне смешным именем для мужчины.
Дядя Роберт владел Файлдик-Холлом, сельской усадьбой, расположенной между озером Уостуотер и маленьким городишкой Сискейл на побережье. А дядя Констанс уже много лет жил с дядей Робертом. И вот, после должного количества внутрисемейной переписки, было постановлено, что я проведу Рождество того самого 1890 года в Файлдик-Холле.
К тому времени мне как раз исполнилось одиннадцать и я, надо думать, являл собой зрелище довольно смешное, если не жалкое тощенький, нервный, застенчивый, большелобый и в огромных очках. Любой новый поворот судьбы всегда вызывал у меня смешанное чувство страха и восторга. А вдруг, на этот раз все-таки произойдет чудо я обрету друга или удачу, а не то каким-либо непредсказуемым способом покрою себя славой и наконец стану тем, кем давно мечтал стать героем?
Я обрадовался, что проведу Рождество в новом месте, а не там, где уже был, особенно же не в Челтнеме. Безжалостные кузены и кузины вечно дразнили и обижали меня, а впридачу шумели с утра до вечера, тогда как мне больше всего на свете хотелось, чтобы меня оставили в покое и позволили спокойно почитать. К тому же, насколько я слышал, в Файлдике была изумительная библиотека.
Тетя посадила меня в поезд. Дядя перед отъездом подарил мне один из самых кровопролитных романов Гаррисона Айнсворта, "Ланкаширские ведьмы", и пять шоколадных батончиков, так что путешествие мое было столь безоблачно счастливо, как бывает лишь в детстве. Я мог читать в свое удовольствие большего от жизни я тогда и не просил.
Тем не менее, когда поезд, пыхтя, покатил на север, новые края начали невольно привлекать мое внимание. До тех пор я никогда еще не видел севера Англии и не готов был к нахлынувшему на меня внезапному ощущению безбрежного пространства и свободы.
Голые, беспорядочно расбросанные холмы, свежесть ветра, на чьих крылах птицы, казалось, парили с особенной радостью, каменные изгороди, серыми лентами бегущие вокруг озер и болот, и, надо всем этим великолепием бескрайнее небо, по глади которого плыли, спешили, клубились и простирались облака, подобных коим мне еще не приходилось видеть...
Прильнув к окну купе, я забыл обо всем. Шли часы, спустилась тьма, проводник зашагал по вагону, объявляя остановку "Сискейл", а я все еще сидел, вглядываясь наружу, словно в каком-то романтическом сне. И можно сказать, что в тот миг, когда я шагнул на маленькую узкую платформу и меня приветствовал порыв соленого морского ветра, мое первое настоящее знакомство с Северным Графством наконец свершилось. Сейчас я пишу эти строки, находясь в другой части того же самого камберлендского графства, и за моим окном на фоне неба вырисовывается могучая обнаженная цепь гребней и обрывов, а снизу раскинулось Озеро, осколок серебрянного зеркала у подножия Скайддоу.
Вполне может статься, истоки моего неколебимого ощущения, что этот край окутан завесой глубокой тайны, кроются именно в той самой необыкновенной истории, которую я собираюсь вам сейчас поведать. Однако, опять-таки, очень может быть, что и нет, ибо мне чудится, будто тот первый вечерний приезд в Сискейл раз и навсегда покорил мою душу, так что с тех пор никакие красоты мира от алых вод Кашмира до грубого величия нашего родного корнуоллского побережья не могут соперничать в моих глазах с порывистыми торфяными ветрами и крепким, упругим дерном камберлендских холмов.
Знакомство с этими краями продолжилось волшебной поездкой в тележке на пони в Файлдик. Было смертельно холодно, но я словно бы не замечал мороза. Все кругом казалось мне дивным и колдовским.
С самого начала я видел чернеющий на фоне стылых облаков зимней ночи огромный пологий горб Блэк Комба и слышал плеск волн о берег и сухой шелест голых ветвей живых изгородей.
В тот же вечер я обзавелся и первым настоящим другом на всю жизнь, ибо тележкой правил не кто иной, как Боб Армстронг. С тех пор он частенько говаривал мне (ибо, хотя человек он медлительный и немногословный, но любит повторять вещи, которые кажутся ему стоящими внимания), что в тот вечер на платформе в Сискейл я поразил его своим "жалостным и потерянным видом". Несомненно, вид у меня и впрямь был измученный и озябший. Но как бы там ни было, а мне с этим здорово повезло, потому что я в тот же миг завоевал сердце Армстронга, а он, однажды отдав кому-либо свою любовь, никогда и ни за что не возьмет ее назад.
Он же, со своей стороны, тем вечером показался мне настоящим великаном. Ни у кого в мире не нашлось бы второй такой широченной груди и размашистых пяеч, как у него, он, правда, считал это сущим наказанием, потому что рубашки ему приходилось шить на заказ, ни одна готовая на него не налезала.
Из-за холода я тесно прижимался к нему. Боб был теплый, как печка, и я слышал, как мерно бьется сердце под его грубой курткой точь-в-точь, часы. В тот вечер оно билось любовью ко мне и, рад сказать, бьется любовью ко мне и доныне.
Правду говоря, события развернулись так, что мне и впрямь очень понадобился друг. Когда я уже совсем засыпал, а все мое маленькое тельце закоченело, меня вдруг сняли с тележки и ввели в какое-то помещение, спросонок показавшееся мне огромным залом. Там пахло соломой, а со стен таращились чучельные головы убитых зверей.
Я до того устал, что мои два дядюшки, когда я наконец встретился с ними в просторной бильярдной комнате, где в каменном камине демонически ревело жаркое пламя, начали двоиться и расплываться у меня в глазах.
Однако, что там ни говори, ну и диковинную же пару являли они собой!
Дядя Роберт оказался маленьким человечком с седыми всклокоченными волосами и маленькими острыми глазками, над которыми нависали самые густые и кустистые брови, какие когда-либо видел мир. Одет он был (я помню это так отчетливо, словно дело происходило не далее, как вчера) в ветхую деревенскую одежду выцветшего зеленого цвета, а на пальце носил кольцо с огромным красным камнем.
Вторым, на что я сразу же обратил внимание, едва он нагнулся поцеловать меня (а я терпеть не мог всяческие поцелуи) был слабый запах, мгновенно связавшийся в моем мозгу с зернышками тмина из тминного кекса.
Еще я заметил, какие у дяди Роберта желтые-прежелтые зубы.
Дядю Констанса же я полюбил с первого взгляда, таким он был толстым, круглым, радушным и опрятным. Да что там, дядя Констанс был настоящим денди! В верхней петличке он носил цветок, а белоснежная рубашка казалась еще белее по контрасту с одеждой его брата.
Впрочем, я заметил при этой первой встрече и кое-что странное прежде, чем заговорить со мной и покровительственно положить мне на плечо пухлую руку, он бросил быстрый взгляд на брата, словно испрашивая его позволения. Вас может удивить, что мальчик моего возраста сумел заметить все эти тонкости, но, уверяю вас, в ту пору я замечал решительно все. Увы! годы и лень притупили мою наблюдательность.
II
В ту ночь мне приснился ужасный сон. Я проснулся с криком, и Боб Армстронг прибежал успокаивать меня.
Отведенная мне спальня, как и все комнаты в этом доме, была большой и практически голой. Обширное пространство пола серой пустыней тянулось от кровати до каменного камина, такого же, как в бильярдной. Как я впоследствии выяснил, по соседству располагались помещения слуг сперва спальня Армстронга, а дальше комната миссис Спендер, экономки.
В то время Армстронг был холостяком, да и по сей день не женился. Он обыкновенно твердил мне, что на своем веку всегда любил столько женщин зараз, что никак не мог собраться с мыслями, чтобы выбрать какую-нибудь одну. А теперь он слишком долго пробыл моим личным телохранителем, слишком приспособился к моему образу жизни и слишком обленился, чтобы менять свое семейное положение. Не говоря уж о том, что ему недавно стукнуло семьдесят.
Ну так вот, что я увидел во сне. Хозяева затопили ддя меня камин (и не зря комната промерзла насквозь), и мне приснилось, будто, проснувшись, я увидел, как пламя затрепетало и вспыхнуло в последний раз перед тем, как угаснуть. И в этом ярком проблеске я вдруг осознал, что в комнате что-то движется. Что-то шелестело и шуршало в углу, но видно еще ничего не было.
С бешено бьющимся сердцем я привскочил на постели и тут, к полному своему ужасу, различия скорчившуюся у дальней стены какую-то отвратительнейшую желтую дворнягу, страшнее и безобразнее которой невозможно себе вообразить.
Мне трудно, мне всегда было трудно точно описать, всю кошмарность этой желтой собаки. Частично эта жуть заключалась в гнусном цвете, частично в тощем и костлявом туловище, но больше всего в отвратительной морде: плоской, с острыми крошечными глазками и зазубреными пожелтелыми зубами.
У меня на глазах собака ощерила пасть и медленными, неописуемо мерзкими движениями начала подкрадываться к постели. Сперва я оцепенел от ужаса, но потом, видя, как она все приближается, не отрывая от меня своих маленьких глазок и скалясь, завопил и вопил без остановки.
Следующее, что я был в состоянии осознать это что Армстронг сидит у меня на кровати, обхватив сильными руками мое трепещущее тело. А я только и мог снова и снова повторять: "Пес! Пес! Пес!"
Боб, добрая душа, утешал меня, точно родная мать.
- Ну смотри, тут нет никакого пса! Тут никого нет! Только я!
Но я продолжал дрожать, так что Бобу пришлось лечь вместе со мной, крепко прижимая меня к груди, и в его надежных объятиях я наконец заснул крепким сном.
III
Наутро я пробудился навстречу свежему ветру, сияющему солнцу и хризантемам оранжевым, пурпурным и темно-песочным что покачивались на фоне серой каменной стены за лужайками. Дурной сон начисто выветрился у меня из головы. Я знал лишь, что люблю Боба Армстронга больше всех на свете.
В тот день все были очень добры ко мне. Я же пребывал в таком страстном восхищении этим новым краем, что сперва не мог думать больше ни о чем. Боб Армстронг, от льняной макушки до тяжелых, подбитых гвоздями башмаков, являл собой образец истого камберлендца, и его пояснения, односложные и, по его обыкновению, ворчливые, расцветили для меня эти земли.
Все здесь было проникнуто духом романтики контрабандисты, шныряющие взад-вперед в окресностях Дригга и Сискейла, древний крест во дворе Gosforth церкви, Равенгласс со всеми его чайками некогда великий порт.
Манкастерский замок и Браутон, и черный Уостуотер с угрюмыми Осыпями, Блэк Комб, на чьей широкой спине всегда плясали тени даже открытая всем ветрам крошечная станция в Сискейле, на лотках которой я покупал газетку под названием "Уикли Телеграф", где неделя за неделей публиковались отрывки самой душераздирающей и захватывающей повести в мире.
Сплошная романтика и бредущие по песчаным дорогам коровы, и море, гремящее на Дриггском пляже, и Гейбл и Скафелл, чьи вершины тонут в облаках, и протяжные голоса камберлендских фермеров, скликающих скот, и звонкие переливы маленького колокола госфортской церкви. Романтика и красота везде, повсюду.
Впрочем, довольно скоро, когда я немного попривык к этим краям, вниманием моим все больше стали завладевать и мою неуемную любознательность стали все больше стимулировать окружающие меня люди, особенно же два моих дяди. Собственно говоря, оба они оказались не без странностей.
Сам по себе Файлдик-холл не был странным, только до ужаса безобразным. Построен он был, как мне думается, году этак в 1830 и представлял собой белое прямоугольное здание, чем-то напоминающее приземистую, довольно тщеславную женщину с очень некрасивым лицом.
Комнаты там были большие, коридоров несметное множество, и все побелено противной известкой. На этой белесой известке темнели фотографии старые, пожелтевшие от времени и выцветшие, неумело раскрашенные акварелью. Вся обстановка в доме была под стать столь же простой, крепкой и безобразной.
Впрочем, и здесь нашлась одна романтическая черта небольшая Серая Башня, где жил дядя Роберт. Башня эта располагалась в дальнем конце сада и выходила на поля, простирающиеся к Скафелл за Уостуотер. Она была построена много сотен лет тому назад для защиты от набегов шотландцев.
Дядя Роберт уже давно устроил там себе спальню с кабинетом, и башня считалась его личным владением. Туда не дозволялось входить никому, кроме его старого слуги, Хакинга сморщенного, скрюченного в три погибели ворчливого старикашки, который ни с кем не разговаривал и (как поговаривали на кухне) никогда не спал. Он ухаживал за дядей Робертом, убирал у него в комнатах и, предполагалось, следил также за чистотой его одежды.
Поскольку я был мальчиком крайне любопытным и склонным к романтике, то не прошло и нескольких дней, как эта башня начала притягивать меня меня примерно с той же силой, как запертая комната жену Синей Бороды.
Однако Боб заверил меня, что, сколько ни бейся, мне все равно туда не попасть.
И тогда я сделал еще одно открытие что Боб Армстронг ненавидит и боится моего дядю Роберта, но в то же время и безумно гордится им.
Гордился он им как главой рода и еще потому, что дядя был, по словам Боба, "умнейшим стариканом на всем белом свете".
- Может статься, он там вообще ничего такого и не делает, сказал Боб, но если ты будешь за ним следить, ему это уж точно не понравится.
Разумеется, эти слова лишь усилили мое страстное желание увидеть Башню изнутри, хотя нельзя сказать, чтобы мне очень уж нравился сам дядя Роберт.
С другой стороны, не то, чтобы я с самых первых дней невзлюбил его.
Когда мы встречались, он был неизменно добр со мной, а за едой, пока я сидел в большой, голой и тоже выбеленной столовой за длинным столом между двумя моими дядями, он всегда особенно заботился о том, чтобы я побольше ел.
Но мне дядя Роберт все равно не нравился возможно, из-за своей нечистоплотности. Дети очень чувствительны к подобным вещам. Наверное, меня отпугивал витавший вокруг него затхлый тминный запах.
И вот наконец настал день, когда он пригласил меня в серую Башню и рассказал о Тарнхельме.
Я играл у ручейка за розовым садом. Бледные, косые лучи солнца струились на хризантемы, серую каменную стену, длинные поля и коричневато-песочные холмы.
Вдруг за спиной у меня, как всегда бесшумно, возник дядя Роберт и, дернув меня за ухо, осведомился, не хочется ли мне отправиться с ним в Башню. Мне, само собой, хотелось, и даже очень, но, в то же время, стало немного не по себе, особенно когда я заметил старое, точно побитое молью, лицо Хакинга, поглядывавшего на нас сквозь одну из узких бойниц, претендовавших на звание окон.
Тем не менее, я вложил руку в горячую, сухую ладонь дяди Роберта и мы вошли в Башню.
На самом деле, смотреть там оказалось практически и не на что все грязное, пыльное, и везде над дверьми, на ржавых кусках какого-то железа непонятного назначения, на пустых коробках в углу толстенные слои паутины... Длинный стол в кабинете дяди Роберта утопал под грудой всевозможных вещей книги с болтающимися корешками, липкие зеленые бутылки, зеркало, весы, глобус, клетка с мышами, статуэтка обнаженной женщины, часовое стекло. И все тоже старое, в пятнах и пыли.
Однако дядя Роберт усадил меня рядом с собой и рассказал мне множество интересных историй. Среди прочих историю о Тарнхельме.
Тарнхельм эта такая штука, которую одеваешь на голову, и ее волшебство превращает тебя в любое животное, каким только захочешь стать.
Дядя Роберт рассказал мне легенду о боге по имени Вотан, и о том, как он насмехался над гномом, обладавшим Тарнхельмом, говоря что тот не сумеет превратиться в мышь или какую-нибудь другую мелкую зверюшку. И гном, в своей уязвленной гордости, превратился в мышь, а бог без труда поймал ее и таким образом украл Тарнхельм.
На столе, среди прочего хлама, валялась серая ермолка.
- Вот мой Тарнхельм, со смехом сказал дядя Роберт. Хочешь посмотреть, как я его надену?
Но я вдруг испугался, чудовищно испугался.
От вида дяди Роберта мне стало просто физически дурно. Комната начала кружиться у меня перед глазами. Белые мыши в клетке встревоженно попискивали. В той комнате было ужасно душно тут любому стало бы плохо.
IV
Думается, именно с того момента когда дядя Роберт потянулся за своей серой ермолкой я больше не знал в Файлдик-холле ни единой спокойной секунды. Это движение руки, такое простое и вроде бы дружелюбное, казалось, открыло мне глаза на множество различных вещей.
До Рождества тогда оставалось всего десять дней. Мысли о грядущем Рождестве в те дни да и сейчас, говоря правду, тоже повергали меня в настоящее блаженство. В этой волшебной легенде, доброй и искренней, сохранилось, вопреки всему современному пессимизму, столько счастья и доброжелательности! Даже теперь мне все еще радостно дарить и получать подарки тогда же для меня все таило неописуемый восторг: взгляд на коробку, бумага, бечевка и восхитительный сюрприз внутри.
Поэтому я жадно предвкушал Рождество. Мне посулили поездку в Вайтхевен за подарками, а потом в Госфорте для крестьян устраивалась елка и танцы. Но после моего визита в башню дяди Роберта все счастье ожидания вмиг померкло. По мере того, как день ото дня мои наблюдения пополнялись все новыми и новыми фактами, я начал помышлять о побеге и, наверное, не будь Боба Армстронга, и впрямь сбежал бы к тетушкам в Кенсингтон.
Собственно говоря, именно поведение Армстронга и побудило меня начать все эти наблюдения, конец коих был столь ужасен. Ибо, услышав, что дядя Роберт водил меня в свою Башню, Боб пришел в страшный гнев. Я никогда еще не видел его таким сердитым огромное тело ходило ходуном от напора чувств, и он так сжал меня в объятиях, что я даже вскрикнул от боли.
Он потребовал, чтобы я пообещал ему, что больше никогда не пойду туда. Что? Даже с дядей Робертом? А с дядей Робертом особенно. И тут, оглядевшись по сторонам, чтобы убедиться, что его никто не слышит, мой старший друг шепотом принялся на все лады проклинать дядю Роберта. Я донельзя удивился ведь одним из непреложнейших законов Боба была верность хозяину. Как сейчас вижу нас двоих, стоящих на мощеном полу конюшни в последнем слабеющем свете белесых сумерек, пока лошади переступают с ноги на ногу в своих стойлах, а на небе одна за другой зажигаются крошечные яркие звездочки, мерцающие среди торопливых облаков.
Я тут не останусь. слышу я бормотание Боба. Нет уж, дудки. Не останусь! Привести ребенка в...
С того момента я сделался объектом его особенно тщательной и неусыпной опеки. Даже не видя Боба, я все равно чувствовал на себе взгляд его добрых глаз, и сознание того, что меня необходимо охранять, лишь усиливало владевшие мной беспокойство и смятение духа.
Следующее, что бросилось мне в глаза это что все слуги в доме были новые и никто не прослужил здесь дольше месяца-двух. А потом, за неделю до Рождества, ушла и экономка. Дядю Констанса, похоже, это обстоятельство не на шутку переполошило, тогда как дядя Роберт остался абсолютно невозмутим.
Теперь я перехожу к дяде Констансу. Столько лет спустя, кажется почти невероятным, как ясно и отчетливо я помню его дородность, безупречную, сверкающую опрятность, его дендизм, цветок в петличке, маленькие, до блеска начищенные ботинки, тонкий, женоподобный голос. Он, думается, был бы со мной добр, если бы посмел, но что-то удерживало его.
И вскоре я выяснил, что именно - страх перед дядей Робертом.
Мне хватило и одного дня, чтобы обнаружить, что он находится под сильнейшим влиянием своего брата. Он не решался и слова сказать, не поглядев предварительно, как дядя Роберт к этому отнесется; не предлагал ни единого плана, не заручившись поддержкой брата; и я в жизни не видел, чтобы человек чего-либо так боялся, как дядя Констанс боялся малейшего выражения неудовольствия на лице дяди Роберта.
Потом до меня дошло и другое самому дяде Роберту ужасно нравилось играть на страхе своего брата. Я еще недостаточно разобрался в их жизни, чтобы понять, что этот страх служил оружием, которым дядя Роберт пользовался без зазрения совести но что страх этот был силен и всепроникающ, понял даже я, невзирая на молодость и неопытность.
Словом, так обстояли дела за неделю до Рождества. Погода стояла ненастная, бушевали резкие, пронзительные ветра. Казалось, вся природа пришла в неистовство. Лежа по ночам в постели и слушая завывания ветра в камине, я воображал порою, что в общем гуле различаю удары волн о берег, вижу, как пенятся и ярятся черные воды Уостуотер под Осыпями. И я подолгу лежал без сна, мечтая оказаться в объятиях крепких рук Боба Армстронга и прижаться к его теплой груди, но считал себя слишком большим мальчиком, что-бы просить о чем-либо подобном.
Помню, что страхи мои все возрастали с каждой минутой. Кто может сказать, что давало им силу и власть? Я подолгу оставался один, дядю теперь я боялся до смерти, погода была ненастная, бесчисленные просторные комнаты пустые и заброшенные, слуги загадочны и нелюдимы, а белесые стены переходов всегда поблескивали неестественным светом, и хотя Армстронг присматривал за мной, но ему с лихвой хватало и других обязанностей, так что он не мог проводить сомной все время.
День ото дня я сильнее и сильнее боялся и не любил дядю Роберта.
Казалось, все кругом боялись и ненавидели его, однако сам он всегда был со всеми добр, а говорил тихо и ласково. Но вдруг, за несколько дней до Рождества, произошло событие, превратившее мой привычный страх в безудержную панику.
Я читал в библиотеке "Лесной роман" миссис Радклифф давно забытую старую книгу, достойную воскрешения. Библиотека Файлдик-холла и вправду оказалась чудесной, но обветшалой комнатой с высокими, от пола до потока, рядами книжных полок, маленькими подслеповатыми окошками и изъеденным мышами старым выцветшим ковром. На столе в дальнем углу горела лампа. Другая стояла на полке рядом со мной.
Что-то сам не знаю, что заставило меня оторвать взгляд от книги.
И зрелище, представшее моему взору, даже теперь заставляет сердце мое на миг остановиться от одного лишь воспоминания. У двери, не двигаясь и молча глядя на меня, стояла желтая дворняга.
Не стану даже пытаться описать овладевшие мной безумный страх и леденящий душу ужас. Кажется, основная моя мысль состояла в том, что жуткое видение первой ночи здесь было совсем не сном. Сейчас ведь я не спал. Книга вывалилась у меня из рук и со стуком упала на пол, лампа тускло горела, слышалось постукивание плюща о ставень. Нет, это был не сон, а явь.
Задрав длинную отвратительную лапу, собака почесалась, а потом медленно и бесшумно направилась ко мне через широкое пространство ковра.
Я не мог кричать, не мог пошелохнуться. Я ждал. Тварь оказалась еще гнуснее, чем мне запомнилось эта плоская морда, узкие глазки, желтые клыки. Медленно, лишь однажды остановившись, чтобы снова почесаться, она приближалась, и вот оказалась почти совсем вплотную к моему креслу.
Она на миг застыла, поглядела на меня и оскалилась, но на сей раз словно бы ухмыляясь, а потом ушла прочь. И когда она исчезла, в воздухе остался витать густой зловонный запах запах тминного семени.
V
Теперь, когда я оглядываюсь назад, мне кажется довольно-таки примечательным то, что я бледный, нервный ребенок, вздрагивающий при каждом неожиданном звуке прореагировал на это происшествие столь неожиданным образом. Я ни единой живой душе, даже Бобу Армстронгу, ни словом не обмолвился об этой желтой дворняге. Я затаил свой страх душераздирающий, лишающий рассудка страх глубоко в груди. Мне хватило сообразительности понять теперь, с высоты минувших лет, просто ума не приложу, как это сумел уловить витавшее в воздухе неясное ощущение что я играю свою крошечную роль в развязке чего-то в высшей степени необычного, что уже много месяцев копилось и нависало над домом, точно тучи над Гейблом.
Поймите, я с самого начала не предлагаю вам никаких объяснений.
Возможно я и по сей день не могу быть уверен объяснять-то, в общем, и нечего. Вероятно, дядя Роберт умер сам по себе впрочем, сейчас вы лично все услышите.
Однако, (в чем не может быть уже никаких сомнений) после того, как я увидел в библиотеке эту дворнягу, поведение дяди Роберта со мной странно и разительно переменилось. Возможно, это было простым совпадением. Знаю лишь, что чем старше становишься, тем реже и реже называешь что-либо простым совпадением.
Как бы там ни было, в тот же вечер за ужином дядя Роберт выглядел на двадцать лет старше. Скрючившись, съежившись на своем месте, он не притрагивался к еде и сварливо огрызался на всех, посмевших к нему обратиться. Особенно же он дичился меня избегал даже глядеть в мою сторону. Это была мучительная трапеза, а после нее, когда мы с дядей Констансом остались вдвоем в старой гостиной с пожелтевшими обоями комнате, где двое часов тикали, словно соревнуясь друг с другом произошла неожиданнейшая вещь. Мы с дядей Констансом играли в шашки. В вечерней тиши слышалось лишь завывание ветра в камине, шипение и потрескивание огня, да глупое тиканье часов. Внезапно дядя Констанс опустил шашку, которую собирался уже передвинуть, и заплакал.
Для ребенка всегда мучительно видеть, что взрослый плачет, а меня и до сего дня вид плачущего мужчины приводит в невыразимое смущение. Мне больно было смотреть, как бедный дядя Констанс сидит в полном отчаянии, опустив голову на пухлые белые руки и содрогаясь всем крупным телом. Я бросился к нему, и он обнял меня с такой одержимостью, словно не хотел больше никогда отпускать и, всхлипывая, принялся бормотать какие-то бессвязные слова о том, что он позаботится обо мне... будет меня охранять... проследит, чтобы это чудовище...
Помню, что при этих словах я тоже начал дрожать и спросил дядю, о каком чудовище он говорит, но тот лишь продолжал бессвязно всхлипывать и твердить что-то про ненависть, трусость, и что если бы у него только хватило духу...
Потом, немного опомнившись, он засыпал меня вопросами. Где я бывал за эти дни? Ходил ли в Башню? Видел ли там что-нибудь страшное? А если да, то отчего не сообщил ему сразу же? Дядя Констанс сказал еще, что если бы только знал, что дело зайдет так далеко, то ни в коем случае не позволил бы мне приехать, что лучше было бы мне уехать нынче же вечером, и что если бы он не боялся... Тут он снова затрясся и поглядел на дверь, и я тоже задрожал. Он все крепче прижимал меня к себе. Нам обоим послышался какой-то странный звук, и мы вместе стали прислушиваться, подняв головы, сердца наши сильно бились. Но это было лишь тиканье часов, да ветер завывал так, словно хотел снести дом.
Тем не менее вечером, придя в спальню, Боб Армстронг обнаружил меня у себя в постели. Я шепнул ему, что мне очень страшно, обхватил его руками за шею и умолял не отсылать меня прочь. Он согласился, и я проспал всю ночь под его надежной защитой.
Как могу я дать вам истинное представление о том страхе, что неотступно преследовал меня? Ибо отныне я знал: и Армстронг, и дядя Констанс считают, что опасность и в самом деле существует, что все это не плод моего истерического воображения и не ночной кошмар. А что делало ситуацию лишь тяжелее, так это то, что дяди Роберта было больше не видно, не слышно. Он заболел, он не выходил из своей башни, и за ним ухаживал лишь старый высохший лакей. И таким образом, будучи нигде, он был всюду. Я старался, когда мог, держаться с Армстронгом, но какая-то гордость мешала мне, точно пугливой девчонке, неотрывно цепляться за его куртку.
На дом, казалось, легла мертвая тишина. Никто не смеялся, не пел, не слышалось ни собачьего лая, ни птичьего щебета. За два дня до Рождества землю сковал жестокий мороз. Поля застыли, само серое небо казалось каким-то замерзшим, и под темными тучами чернели Скафелл и Гейбл.
И вот настал рождественский вечер.
Помню, тем утром я пытался рисовать детская картинка одной из сцен романа миссис Радклифф когда двойные двери вдруг отворились и на пороге показался дядя Роберт. Он стоял там, согнутый, дрожащий, седые волосы беспорядочными жалкими прядями спадали на воротник, густые брови топорщились во все стороны. Одет он был в старый зеленый костюм, а на пальце горело тяжелое красное кольцо. Я, конечно, испугался, но в то же время мне стало и жалко его. Он казался таким старым, хрупким и маленьким в этом огромном пустом доме...
- Дядя Роберт, робко спросил я, вспрыгивая на ноги, вам уже лучше?
Он нагнулся еще ниже, так что едва не встал на четвереньки, и вдруг поглядел на меня, по-звериному оскалив желтые зубы. А потом двери снова закрылись.
Наконец медленно подкрался серый унылый вечер. Я отправился вместе с Армстронгом в деревушку Госфорт по какому-то делу. Мы болтали о том, о сем, только не о Файллик-холле. Я сказал, что ужасно полюбил его и хочу остаться с ним всю жизнь, а он ответил кто знает, очень может быть, так оно все и выйдет, сам не подозревая, что его пророчество окажется верным. Как и все дети, я обладал удивительной способностью забывать атмосферу, которая в тот миг меня не окружала, и вот беззаботно вышагивал бок о бок с Бобом по тропинке средь замерзших полей и страхи мои почти рассеялись.
Но не надолго. Когда я снова вошел в длинную гостиную, было уже темно и, проходя мимо прихожей, я слышал, как заунывно звонят колокола госфортской церкви.
А секунду спустя из дома раздался пронзительный крик ужаса:
- Что это? Кто здесь?
Это кричал дядя Констанс, стоя перед желтыми занавесками на окнах и вглядываясь в сумерки. Я подбежал к нему, и он привлек меня к себе.
- Слушай! прошептал он. Что ты слышишь?
Двойные двери, через которые я вошел, остались наполовину открыты.
Сперва я не мог различить ничего, кроме тиканья часов и отдаленного громыхания телеги на промерзшей дороге. Ветра не было.
Дядя сильнее стиснул мне плечо.
- Слушай! повторил он. И тут я услышал. В каменном переходе позади гостиной раздавался топоток лап какого-то животного. Мы с дядей Констансом переглянулись. И этими взглядами признались друг другу, что у нас одна и та же тайна. Мы знали, что сейчас увидим.
Да, секунду спустя она уже стояла на пороге, в двойной двери, чуть скособочившись и глядя на нас с какой-то болезненной и бешеной ненавистью ненавистью больного животного, несчастного и безумного, но ненавидящего нас больше, чем свои несчастья.
Она медленно направилась к нам, и моему разыгравшемуся воображению почудилось, будто вся комната наполнилась вонью тминного семени.
- Прочь! Уходи! завопил дядя.
Как ни странно, но настал мой черед выступать в роли защитника.
- Она не тронет вас! Она не тронет вас, дядя! вскрикнул я.
Но собака приближалась.
Несколько мгновений она простояла рядом с маленьким круглым столиком, на котором под стеклянным колпаком красовалась композиция из восковых фруктов. Собака помедлила там, опустив нос и принюхиваясь, а потом поглядела на нас и снова двинулась вперед.
О Боже, даже теперь, много лет спустя, когда я пишу все это, она словно бы тут, со мной этот плоский череп, уродливое тощее тело отвратительного цвета, и этот гнусный запах. Подойдя ближе, она опустила морду и оскалила желтые клыки.
Я завизжал, зарываясь лицом в грудь дяде, и увидел, что он тряущейся рукой сжимает здоровенный старинный револьвер.
- Убирайся, Роберт... Уходи! закричал он.
Собака все приближалась. Воздух сотрясся от выстрела. Собака повернулась и поползла к двери. Из горла ее хлестала кровь.
У двери она остановилась и обернулась на нас, а потом скрылась соседней комнате.
Дядя Констанс отшвырнул револьвер. Он рыдал и задыхался, и, точно безумный, все гладил меня по голове, бормоча какие-то ласковые ободрения.
Наконец, цепляясь друг за друга, мы пошли куда вели нас эти пятна крови на полу по ковру, за дверь, дальше, в соседнюю комнату...
Там, привалившись к креслу, неловко подвернув под себя ногу, лежал дядя Роберт с дырой от пули в горле. На полу рядом с ним валялась серая ермолка.
Последние комментарии
1 час 35 минут назад
1 час 56 минут назад
2 часов 50 минут назад
5 часов 49 минут назад
5 часов 50 минут назад
5 часов 58 минут назад