Дама из Тиволи
Эта история произошла летом, когда в Тиволи
[1] выступал с концертом Парижский хор. Я прогулялся к Дворцовому холму, а дойдя до вершины, повернул обратно и направился к Тиволи.
Чтобы послушать Парижский хор, вокруг собралась огромная толпа, я тоже пристроился где-то сбоку.
Я встретил приятеля, с которым мы начали негромко переговариваться, тем временем изнутри послышалось пение — его доносил до нас ветер. Неожиданно я почувствовал тревогу, нервная дрожь охватила меня, я невольно отстранился и отвечал приятелю невпопад. На какой-то момент спокойствие вернулось ко мне, но потом снова накатила эта необъяснимая дрожь.
Тут мой приятель спросил:
— Что это за дама смотрит на тебя?
Я тотчас обернулся. Прямо за моей спиной стояла женщина, её удивительные, голубые с поволокой глаза не мигая разглядывали меня в упор.
— Понятия не имею, — ответил я.
Меня это разозлило. Глаза неотрывно следили за мной, я чувствовал, как затылок мой горит, и это было особенно неприятно, — в него словно бы вонзились два холодных металлических штыря и безжалостно буравили меня насквозь.
В том нервозном состоянии, в котором я находился, терпеть и дальше этот взгляд становилось невыносимо. Обернувшись ещё раз и убедившись, что мы действительно не знакомы с этой дамой, я выбрался из толпы и отправился восвояси.
Несколько дней спустя я сидел с моим знакомым, молодым лейтенантом, на скамейке около университета прямо напротив часов. Мы развлекались тем, что разглядывали молодых людей, вышедших на прогулку.
И вдруг в толпе я заметил пару холодных с поволокой глаз, нацеленных прямо на нас, и тотчас узнал молодую даму из Тиволи. Её взгляд был устремлён в нашу сторону, она проходила мимо, и лейтенант поинтересовался, не знаю ли я, кто это.
— Не имею понятия, — ответил я.
— Нос кем-то из нас она, очевидно, знакома, — сказал он и встал, — может быть, со мной.
А дама тем временем села на соседнюю скамейку. Мы сделали шаг в её сторону, я подергал лейтенанта за рукав, уговаривая его пройти мимо.
— Не говори ерунды! — сказал он. — Мы обязательно с ней поздороваемся.
— Вот как, — только и сказал я и поплелся за ним. Он поздоровался и представился.
— Разрешите присесть? — Не дождавшись ответа, он сел.
Он что-то говорил ей, она отвечала любезно, но рассеянно, вскоре мой приятель уже играл её зонтиком, который как-то незаметно оказался у него в руках. Я же стоял рядом и, наблюдая за происходящим, чувствовал себя неловко, не зная, как себя вести. Мимо проходил мальчик с корзиной цветов. Лейтенант, который слыл специалистом по части хорошего тона, тут же окликнул его и купил несколько роз.
Не будет ли ему позволено приколоть одну из них на грудь прелестной дамы? После слабых отговорок ему было позволено. Мой приятель хорош собой, и меня нисколько не удивляло, что она принимала его ухаживанья.
— Но ведь роза помята! — неожиданно воскликнула она, вытащила цветок из петлицы и стала в ужасе разглядывать его. Потом отшвырнула его от себя подальше и добавила тихо: — Она похожа на мёртвого ребёнка.
Последние её слова я передаю, может быть, не вполне точно, но этот её жест я помню во всех подробностях.
Лейтенант предложил прогуляться в Королевский парк. По дороге ни с того ни с сего дама стала рассказывать нам о каком-то ребёнке, который теперь уже похоронен. Всё это время мы с приятелем не проронили ни слова. Потом она заговорила про Гаустад
[2] и про то, как, должно быть, тяжко страдают люди, оказавшиеся там, если они не сумасшедшие.
— Да, — сказал лейтенант, — но, к счастью, такого в наши дни не случается.
— Увы, именно такое случилось с матерью того младенца, — ответила женщина.
Лейтенант улыбнулся.
— Чёрт побери, — сказал он.
У неё был приятный голос, и говорила она как образованная женщина, но я обратил внимание, что она излишне напряжена, близка к истерике — глаза её лихорадочно блестели. Что касается остального, на мой взгляд, с ней всё было в порядке. Однако следить за неожиданными поворотами её мысли, перескакивающей с одного предмета на другой, мне показалось утомительно, я терял нить разговора, она мне наскучила, и я распрощался. Я видел, что они шли в глубь парка, но ни разу не обернулся и не знаю, куда они направились потом.
Прошла неделя. Однажды вечером, прогуливаясь по улице Карла Юхана, я снова повстречал даму из Тиволи. Заметив друг друга, мы оба невольно замедлили шаг, и я не успел даже ничего сообразить, как уже шёл рядом с ней.
Мы говорили о каких-то пустяках и не спеша брели по тротуару. Она мне назвала свою фамилию — это была известная в Кристиании семья — и спросила мою. Я не успел ответить, как она положила мне руку на плечо и сказала:
— А впрочем, не утруждайте себя, я и так знаю.
— Да, — ответил я, — мой друг лейтенант всегда так услужлив. Интересно, как же он представил меня?
Но её мысли уже куда-то унеслись, она показала в сторону Тиволи и воскликнула:
— Смотрите!
Человек на велосипеде взмывал в воздух и падал вниз, в море горящих факелов. Аттракцион назывался «штопор».
— Подойдём поближе? — спросил я.
— Давайте найдём скамейку, — ответила она.
Я последовал за ней, мы пошли по Драмменсвейен и дальше в парк, где она выбрала самое укромное место. Мы сели.
Я попытался завязать разговор, но тщетно, она остановила меня вкрадчивым, умоляющим жестом: не буду ли я так любезен немного помолчать? Охотно! — подумал я и замолчал. Я молчал почти полчаса, затаив дыхание и не привлекая к себе внимания. Она сидела неподвижно, в темноте светились белки её глаз, и я видел, что она всё время искоса поглядывает на меня. И под конец я почти испугался этого пронзительного, безумного взгляда и уже был готов встать и уйти, но поборол себя и только поднял руку к груди, чтобы достать часы.
— Уже десять, — сказал я. — Никакого ответа. Её глаза неотрывно смотрели на меня. И вдруг она спросила меня, даже бровью не поведя:
— Хватит ли вам мужества откопать труп ребёнка?
Это неприятно поразило меня. Сомнений не оставалось, что передо мной — сумасшедшая, но одновременно проснулось любопытство и нежелание расставаться с ней. И потому я сказал, не отводя от неё взгляда: и
— Труп ребёнка? А почему бы и нет? Нет ничего проще, я вам помогу.
— Видите ли, дитя похоронено заживо, — сказала она, — а мне очень хочется взглянуть на него ещё раз.
— Ну, разумеется, — ответил я. — Мы просто обязаны раскопать ваше дитя.
Я внимательно следил за ней. Она опять напряглась.
— Почему вы решили, что это моё дитя? — спросила она. — Я вам этого не говорила, я только сказала, что знакома с его матерью. Сейчас я вам всё расскажу.
И это существо, которое в иных случаях было не способно вести связную беседу, принялось рассказывать длинную историю, загадочную историю, которая произвела на меня глубокое впечатление. Она говорила живо и непосредственно, очень проникновенно, в её рассказе не было недомолвок и неувязок, и мне больше не приходило в голову, что она не в своём уме.
Молодая женщина — она ни разу не обмолвилась, что рассказывает о себе, — некоторое время тому назад познакомилась с господином, к которому вскоре привязалась всем сердцем и с кем потом тайно обручилась. Они часто встречались — открыто в городе или тайком, по углам, в условленный час они приходили друг к другу, то он приходил к ней, то она — к нему, иногда они встречались в темноте на той самой скамейке, на которой теперь сидели мы. Они совсем потеряли голову, и, естественно, в один прекрасный день дома узнали, в каком барышня положении. Послали за домашним доктором — она назвала фамилию одного из наших известнейших практикующих врачей — и по его рекомендации бедняжку отправили в провинцию, на попечение местной акушерки.
Время шло, родился ребёнок. Их домашний доктор из Кристиании тоже случайно оказался в этом городке, и не успела молодая мать прийти в себя, как ей сказали, что ребёнок умер. Он родился мёртвым? Нет, он прожил несколько дней.
Но всё дело в том, что ребёнок не умер. Несколько дней ребёнка к матери не приносили и только в день похорон принесли в гробу. А он не был мертв, я вам точно говорю, он был жив, и щечки румяные, и пальчики на левой руке шевелились. Пока мать рыдала, ребёнка забрали и похоронили. Всем заправлял доктор на пару с акушеркой.
Время шло. Едва бедняжка встала на ноги, она уехала домой в столицу, ещё не вполне оправившись. Там она рассказала подругам о своём пребывании в провинции, и поскольку мысль о родном дитяти не давала ей покоя, она не скрыла своих опасений, что ребёнка похоронили заживо. Девушка страдала и мучилась, дома ею гнушались, и в довершение всех бед исчез её возлюбленный, его нигде не было.
Однажды у ворот их дома остановилась коляска, её позвали прокатиться. Она села, коляска понеслась, и кучер привёз её… в Гаустад. Там её встретил их домашний доктор. Зачем её привезли в психиатрическую больницу? Неужели она и впрямь сошла с ума? Или просто кто-то испугался, что она слишком афиширует эту историю с ребёнком?
Время шло, в Гаустаде для неё нашлось дело — играть для больных на пианино. Никаких отклонений у неё не обнаружили, кроме, может быть, чрезмерной апатии и вялости. Её убеждали, что надо укреплять волю, быть твёрже. Не правда ли, смешно, что они сами настраивали её на то, чтобы она разоблачила их преступление против её же ребёнка! Но V неё не хватило духу. И вот она страдает и мучается, и ни один человек в мире не может ей помочь. «Может быть, вам удастся?» — спросила она меня.
Её рассказ показался мне чересчур романтичным, но я чувствовал сердцем, что сама она в него верит. Столько доброты и тепла было в её словах, что это меня убедило — она не могла лгать, по крайней мере в чём-то её история должна соответствовать истине: может быть, у неё и в самом деле был когда-то ребёнок. Может быть, она болела и ослабла настолько, что смерть ребёнка прошла мимо её сознания, а в какой-то лихорадочный момент в голову пришла мысль, что ребёнка загубили. Поэтому я спросил:
— Дитя похоронено здесь?
— Нет, его похоронили там, где я лежала в клинике, — ответила она.
— Значит, это был ваш ребёнок? — тотчас переспросил я.
На это она ничего не ответила, только мельком взглянула на меня, как-то испуганно и настороженно.
— Разумеется, я помогу вам, — сказал я тихо. — Когда приступим?
— Завтра, — живо отозвалась она, — завтра же, мой милый!
— Хорошо.
И мы договорились встретиться завтра вечером, часов в семь, перед отходом поезда.
Я пришёл на вокзал и, преисполненный решимости, ждал назначенного срока с тем, чтобы исполнить своё обещание. Пробило семь часов, она всё не шла. Поезд тронулся, я остался стоять и ждал, я ждал до восьми часов, она всё не появлялась. И в тот самый момент, когда я совсем уже было решил отправиться домой, она пришла, да таким быстрым шагом, что это скорее напоминало бег, и прямиком подошла ко мне. Не обращая внимания на стоявших рядом людей и даже не поздоровавшись, она сказала громко и внятно:
— Видите ли, вчера вечером я вас обманывала, вы, разумеется, понимаете, что я пошутила.
— Разумеется, — ответил я, смущаясь оттого, что моя собеседница говорит так громко, — разумеется, я понимаю.
— Правда? — воскликнула она. — Но ведь вы могли бы отнестись к этому вполне серьёзно, и тогда — прости меня, Господи!
— Но что вы совершили такое, что Господь должен вас прощать?
— Ах, пойдёмте, — сказала она и потянула меня за рукав. — И больше ни слова об этом, прошу вас.
— Как хотите, — ответил я, — я к вашим услугам.
Мы пошли по улице Русенкранц мимо Тиволи, пересекли Драмменсвейен и свернули в парк; я следовал за ней беспрекословно. Мы сели на нашу старую скамейку и говорили опять о разных пустяках; её мысли, как всегда, совершали головокружительные скачки, но мы не скучали. Она даже смеялась и спела какую-то песенку.
В десять часов она встала и попросила меня проводить её. Я предложил ей свою руку, скорее в шутку, чем всерьёз.
— Я не смею, — ответила она и посмотрела на меня без тени улыбки.
Мы подошли к Тиволи и прислушались — оттуда доносился шум. Человек-»штопор» опять взмывал в небо. Моя спутница вначале очень испугалась за него и так вцепилась в меня, словно это ей угрожала опасность свалиться с высоты, затем её вдруг охватило буйное веселье. Вдруг он свалится — и улетит за забор! Или вдруг приземлится на чей-нибудь столик, прямо в пивную кружку! Воображая эту сцену, она хохотала до слёз.
Всё в том же прекрасном настроении мы пошли домой, она опять что-то напевала. В тёмном переулке, у подъезда, к которому вело несколько чёрных железных ступеней, она вдруг остановилась и в ужасе отпрянула. Я встал рядом, не зная, что и подумать. Она показала на нижнюю ступеньку и хриплым голосом пояснила:
— Точь-в-точь как маленький гробик.
Тут я, признаться, рассердился. Я пожал плечами и произнёс:
— Опять вы за своё!
Она посмотрела на меня. И медленно, очень медленно её глаза наполнились влагой; из окон первого этажа пробивался свет, и я увидел, что губы её дрожат. В отчаянье она заламывала руки. Но уже в следующее мгновение она шагнула вперёд и проговорила:
— Милый, дорогой мой, будьте ко мне снисходительны!
— Разумеется, — ответил я. И мы пошли дальше. У дверей своего дома она неожиданно взяла меня за руку и пожелала на прощание спокойной ночи,
Прошло несколько недель, и я ни разу не виделся с этой странной дамой. Я злился на себя за свою доверчивость и мало-помалу пришёл к выводу, что она обманывала меня. Пусть так, решил я, но больше я на эту удочку не попадусь.
Однажды вечером я сидел в театре и смотрел «Союз молодёжи»
[3]. Во втором акте меня вдруг охватило беспокойство, что-то вокруг меня было такое, что определённо действовало мне на нервы; такое же неприятное ощущение я испытывал в прошлый раз во время концерта Парижского хора в Тиволи. Я быстро обернулся — и точно: среди сидевших в зале я обнаружил уже знакомую мне даму с устремлённым на меня воспалённым взором.
Я готов был сквозь землю провалиться, я ввинчивался в кресло, изо всех сил следил за героем комедии — Даниелем Хейре, но меня не покидало неприятное ощущение оттого, что пара немигающих колючих глаз впилась в мой затылок. Я встал и вышел из зала, не дождавшись конца спектакля.
Несколько месяцев меня не было в городе. И когда я вернулся обратно, никакой дамы из Тиволи словно никогда не существовало, я даже ни разу не вспомнил её. Она исчезла из моего сознания так же неожиданно, как возникла.
И вот недавно вечером был сильный туман, я гулял по Торвгатен между Общественной столовой и аптекой «Слон». Я с интересом наблюдал, как окутанные туманом прохожие наталкиваются друг на друга. Уже около четверти часа я провёл так, фланируя взад и вперёд по этому кварталу, и подумал про себя: последний раз дойду до аптеки и домой. Пробило одиннадцать. Я подошёл к аптеке. В светлом круге от ближайшего фонаря я увидел, что прямо на меня идёт человек. Я немного посторонился — человек шагнул туда же; я метнулся обратно, резко влево, чтобы избежать столкновения, — и увидел, что на меня сквозь туман смотрят не мигая знакомые глаза.
— Дама из Тиволи! — прошептал я, каменея.
С застывшим взглядом, с искажённым до неузнаваемости лицом она подошла ко мне вплотную, в одной руке у неё болталась муфта. Так прошло целое мгновение.
— Ребёнок был мой! — словно стараясь меня в чём-то убедить, произнесла она, повернулась и исчезла в тумане.
Примечания
1
Тиволи — здесь: увеселительное заведение в Христиании — концертный зал, сад с рестораном и аттракционами.
(обратно)
2
В городке Гаустад находится известная в Норвегии психиатрическая клиника.
(обратно)
3
«Союз молодёжи» — комедия Г. Ибсена.
(обратно)
Оглавление
*** Примечания ***
Последние комментарии
22 минут 33 секунд назад
15 часов 23 минут назад
17 часов 57 минут назад
18 часов 26 минут назад
18 часов 32 минут назад
12 часов 48 минут назад