ДКЗУ [Юлия Зонис] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Юлия Зонис ДКЗУ
Последняя битва меж Злом и ДобромОкончилась нашей победой!Ю. Юрт
Нарезка кадров из документального отчета о праздновании 300-летия Дня, когда Земля замерла[1]
— Какой юродивый, какой, спрашиваю я, буйнопомешанный решил отмечать трехсотлетие Дня, когда Земля замерла, в Москве? — Дьер изъясняется на том хорошем русском языке, каким, вероятно, говорило первое поколение детей эмигрантов. Парижских, добавим, эмигрантов, а не босяков с Брайтон-Бич. Теодор Симеонович Бочкадельников усмехается в негустые усы: — Ах, Деррида, любезный мой, ну что мне вам объяснять: порядок и есть порядок. Все столицы перебрали, и не по одному разу. В вашем Хтоне, который всего лишь сайт оригинального, положим, хеппенинга, а как столица — тьфу, мелочь, сколько раз праздновали: три, четыре? А Москву-матушку обидели. Сколько ж ее, сердечную, уязвлять можно. Вдруг и правду обидится? Дьер содрогается узкими пиджачными плечами. Обижать Москву-матушку ему явно не хочется. — Хорошо, — продолжает американец, хотя уже и не столь уверенно. — Допустим. Обижать вашу столицу не следует. Мы и не обидели. Вы сами постарались. Что это? — Он тыкает пальцем в постройку, отдаленно напоминающую пряничный домик. — Это — историческая реконструкция Покровского собора, сверенная и утвержденная… — Утвержденная?! — снова кипятится Дьер. — Какой кретин ее утвердил? Вы считать умеете? Сколько куполов было в храме Василия Блаженного? — Сорок сороков? — неуверенно предполагает режиссер. Дьер рычит и вцепляется в собственную шевелюру. — Десять! Слышите — десять! А здесь сколько? Ну, считайте, умник! — Один, — с натугой начинает Теодор Симеонович. — Два. Два с половиной… — Я помогу вам решить эту непростую задачу. Двенадцать! Двенадцать куполов! Что мы будем делать с двумя лишними куполами?! — Э-э… Съедим? — Не надо нас есть! — дружно вопят одиннадцатый и двенадцатый купола — но уже поздно.Московская мэрия расстаралась не на шутку. Как-никак Событие, не хрен моржовый. Художественную часть постановки поручили небезызвестному архитектору с нежной кличкой Цири. Глядя на чудовищные порождения беспокойной фантазии Цири, Дьер только стонал и поохивал.
— Что это?! — снова спрашивает американец, когда с куполами покончено. — Кремль, — любезно поясняет Теодор Симеонович. — Это не Кремль, извините. Не Кремль, не Капитолий и даже не барак Обамы. Это, простите за выражение, Содом и Гоморра. Над воротами Кремля не торчала двадцатифутовая статуя имперского орла со змеей в клюве. — Это не змея. — А что же тогда? — Дракон. Символизирующий, так сказать, инопланетного захватчика. Кто к нам с мечом придет, тот уйдет с повесткой в суд за неуплату коммунальных услуг и справкой из психдиспансера. И вообще, будем же откровенны, Дьер, — какая к черту разница, орел там над входом или розовый слон? Главное в сегодняшнем празднестве — торжество Добра и Гуманизма над Злом и… Режиссер задумывается, подыскивая антитезу «гуманизму». Между тем через площадь, вымощенную (по задумке Цири) желтым кирпичом, галопирует постреленок лет десяти. За ним мчится молодая женщина в голубеньком платочке, накинутом на скафандр биозащиты. — Вилик, — орет она, — мы найдем твоего папу! — Ага, и голова у меня не квадратная, — мрачно отвечает Вилик, прячась за обширным афедроном Теодора Симеоновича. — Вилик? — утомленно спрашивает американец. — А вот тут вы к нам не подкопаетесь, — воинственно парирует Теодор, отбиваясь от мальчика. — Сами настаивали, чтобы имена были идентичными. Елен-то у нас завались, а где мы найдем Уильяма? Пришлось заменить Виленом. — Дядя, — нагло говорит Вилен, тыча пальцем в Дьера, — у вас из уха лезет саранча. — Ах, как все это не вовремя, — вздыхает Дьер, запихивая саранчу обратно в ухо.
Инопланетянина отыскали с трудом. На аутентичности инопланетянина, опять же, настоял комитет по организации ДКЗЗ. Как-никак, трехсотлетие, круглая дата. В поисках инопланетянина обшарили все отдаленные уголки Вселенной и даже парочку черных дыр. Дьер со свойственным ему пессимизмом утверждал, что обнаружить инопланетянина в нынешнем пространственно-временном континууме можно с тем же успехом, как и слона в пустой комнате, однако вот ведь — нашли. Факт, не поддающийся отрицанию.
Инопланетянин, зеленоватый, сморщенный и отдаленно напоминающий прудовую лягушку, упрямо не хочет заучивать сценарий. — Ну что же вы, батенька, — ласково упрекает его постановщик, — смотрите, какой простой диалог. Она вам: «Нет, у человечества все еще есть надежда!» А вы ей: «Ох, не знаю. Ох, не уверен». Ведь, согласитесь, это элементарно? — Отпустите меня домой. К жене. Детишкам. Вечно буду Уцальпетрокаптоатлю молиться о вашем здравии, — жалобно и безнадежно бормочет инопланетянин. — Вы эти ваши суеверия оставьте. Никаких Уцальпетрокаптоатлей. Простейшая роль: вас зовут Клаату… — Меня не зовут Клаату. — Это к делу отношения не имеет, как говорил мой папаша, царствие ему небесное, когда палеонтологи уперлись рогом, мол, не умеют ихтиозавры летать, и точка. Главное — не банальная и плоская житейская истина, а высокая художественная правда. Итак, вы — инопланетянин Клаату, прибывший на Землю с тем, чтобы решить ее судьбу. Вы встречаете простую русскую девушку Елену… — Какая, к черту, девушка? Она была замужем, — некстати встревает педантичный Дьер. — Хорошо. Простую русскую женщину Елену, и она убеждает вас в том, что человечество еще не безнадежно… — Отпустите меня к жене, детишкам. Утарпетцатлипоооком-богом молю… — канючит инопланетянин. — А давайте ему по башке камнем зафиндилим? — предлагает Вилик. — Оставь свои хулиганские замашки, Вилен, — твердо говорит Елена. — Иначе все отцу расскажу. — Нету у меня отца, — горестно отвечает мальчик и воет, распялив рот: — Безотцовщина я, ыыыыыы! — Так, — говорит Дьер. — С меня хватит. Если мы сейчас не начнем, я кого-нибудь съем. При этом он смотрит на Бочкадельникова так выразительно, что на покатом лбу режиссера выступает холодный пот.
Трибуны мавзолея украшены праздничной резьбой по моржовой кости. Высокие гости и гости пониже все прибывают, так что становится тесновато. Распахивают пальто. Расстегивают воротнички. Курят. Кашляют. Машут флажками правительственных делегаций и руками общим знакомым. Много улыбаются. Событие, как-никак. Внизу по брусчатке грохочут танки и ракетные установки «Дружба» и «Мир». Ровные четырехугольники пехоты печатают шаг, салютуя трибунам. Парад.
Дьер пробивается сквозь толпу и всматривается в надпись на мавзолее. Дочитав, оборачивается к Теодору Симеоновичу и, зловеще сузив глаза, шипит: — Это что еще за шуточки? Теодор виновато чешет в затылке. — Опечаточка вышла. Машинистка, стерва, опечаталась. В макете-то все правильно было. Вдоль трибуны, червонным золотом по моржовой кости, тянется трехаршинный слоган: 12 ДЕКАБРЯ — ДЕНЬ, КОГДА ЗЕМЛЯ УМЕРЛА! — ААААААААААААХХХ! — говорит Дьер.
Памятника Абрахаму Линкольну с Геттисбергским обращением на Красной площади, понятно, не нашлось, и даже эклектичный Цири не решился втиснуть статую в освященный веками архитектурный ансамбль. Пришлось срочно подыскивать замену. Обсуждались следующие варианты: 1. Памятник Петру Первому. 2. Вечный огонь. 3. Скульптурная композиция «Старик и золотая рыбка». Остановились на последнем, потому что тащить Петра к площади было неловко и накладно, огненные письмена внесли бы во всеобщее праздничное настроение зловещую эсхатологическую нотку, а старикан с рыбой — как раз недалеко, буквально за угол завернуть и не провалиться в недостроенный к торжествам колпак Александровского пассажа.
Зеленокожий инопланетянин моргает выпученными глазами, тщетно пытаясь уловить глубокий философский смысл в надписи: «И останешься ты, баба, у разбитого корыта». — Я не понимаю, — печально говорит псевдо-Клаату. — А тут и понимать нечего, — воинственно отвечает Елена. Она успела избавиться от скафандра биозащиты и сейчас разгуливает в простом ситцевом платьице. Если бы не минусовая температура на улице, платьице ее бы даже красило. Сейчас бедная женщина посинела и стучит зубами от холода. — Понимать нечего. Бросил меня вот его папаша, — она тычет пальцем в Вилика, который пытается открутить рыбе хвост, — бросил и подался на Марс, на урановые рудники. Говорил, денег заработаю и станет у нас жизнь счастливая и богатая. И стала бы. Не сдохни он через два месяца от лучевой болезни. А так осталась я, милый, у разбитого корыта — вот тебе и весь сказ. — Ты хорошая женщина, — с надеждой говорит инопланетянин. — Спаси меня, и я сделаю тебя четвертой женой. И сына твоего усыновлю. — На хрена мне папаша такой зеленый и скользкий? — возмущенно орет мальчик. — Моя семья — все человечество. Эй, дядька милиционер, хватайте лимитчика — он без прописки к нам заселился и мамку мою уговаривает в жабы пойти! Через парк уже бегут менты, размахивая дубинками. — Знаете, — печально говорит инопланетянин, когда его пинками опрокидывают на землю и начинают вязать, — будь я и вправду этим вашим Клаату, я бы Землю спасать не стал. — Дорогой мой, — широко ухмыляется набежавший с операторской группой Теодор Симеонович, — а кто вам, собственно, сказал, что Землю спасли?
— Послушайте, — ярится Дьер, — Клаату встречался с одним ученым. Одним! Зачем же вы затеяли внеплановое заседание Академии наук? — Ах какие вы, наши заокеанские друзья, непонятливые, — сетует Бочкадельников, намазывая на ломтик буженины толстый слой икры. — У академиков всегда роскошные банкеты. Мне делегатов кормить надо? Съемочную группу надо кормить? А на какие, спрашивается, средства? — Но комитет выделил вам средства! — Эти средства мы уже израсходовали. — На что? — На озеленение детских садов и пришкольных участков. А вы что подумали? У кафедры два академика сцепились, вырывая друг у друга блюдо с паштетом. Перед доской сиротливо стоит студент-заочник и выводит длинную математическую формулу. Зеленокожий инопланетянин смотрит на студента с сочувствием и пониманием.
Над Москвой сгущается вечер. Трибуны засыпает легкий снежок. Свет прожекторов пробивается сквозь поземку. Зрителей поубавилось, а те, кто остался, мало внимания обращают на инопланетянина и его свиту. — Пора закругляться, — решительно говорит Дьер. — Да, пора, — соглашается Теодор Симеонович. — А хорошо повеселились. Когда еще в следующий раз так соберемся… — А я вот не люблю собираться, — хмыкает Дьер. — Роем как-то привычней.
У невысокой елочки рядом с кремлевской стеной стоит Вилик, Елена и инопланетянин. Елена и Вилик крепко держат трехпалые лапки инопланетянина в своих руках. — А может, не надо? — обреченно спрашивает зеленокожий. — Дети ведь. Жена. — Дети и жена на очереди, — утешает мальчик. — За ними скоро придут. Инопланетянин поворачивает сморщенную мордочку к Елене. Та отводит глаза. — Извините. Мы ведь, в сущности, не виноваты… — А кто виноват? — Эй, кончайте там трепаться! — горланит в рупор Бочкадельников. — У меня свет уходит. — И никуда он не уходит, — с неожиданной злобой говорит Елена. — Свет давно уже ушел. Под кожей ее ладоней и предплечий пробуждаются сотни маленьких созданий. Плоть женщины начинает таять, рассыпаться, и стальные мухи, из которых она состоит, устремляются из кистей Елены в тело инопланетянина. Наносаранча в ладошках Вилика, будто ожидавшая сигнала, тоже подается вперед — и через секунду на месте зеленокожего уже катается мельтешащий тысячами жужелиц и жвал клубок, а через две все кончено. Облако саранчи взвивается над площадью. Да и сама площадь медленно распадается: здания тают, будто съедаемые кислотой, рушатся опоры прожекторов, облачками взлетают к черному небу зубцы стены и лица поздних прохожих. На секунду задерживаются купола собора — но и их сметает черным ветром, в потоках и водоворотах которого еще угадываются черты Дьера, и Теодора Симеоновича, и плавник золотой рыбки. А потом гигантская туча поднимается и — будто и не было минутной передышки — возобновляет свое течение сквозь пустой и голодный космос.
Последние комментарии
46 минут 50 секунд назад
7 часов 9 минут назад
7 часов 17 минут назад
7 часов 45 минут назад
7 часов 49 минут назад
7 часов 49 минут назад