Сто чистых страниц [Сирил Массаротто] (fb2) читать онлайн

Сирил Массаротто Сто чистых страниц

— Если позволите, я приступлю к чтению завещания вашего дедушки.

Конечно позволим! У меня такое ощущение, что мы ждем уже несколько часов, пока господин нотариус наконец решится. Вообще-то я обошелся бы без лишних слов, но, когда мы вошли в кабинет, он сам торжественно объявил:

— Здравствуйте, я господин нотариус.

Да уж, странная манера представляться. Наверняка он довольно высокого мнения о себе…

Короче говоря, на вопрос, хотим ли мы прослушать текст завещания, мы синхронно киваем, но он, кажется, этого не замечает и снова погружается в молчание. Не понимаю, чего тянуть? Я взглянул на сестер, втайне надеясь, что одна из них вмешается и заставит его заговорить, но они тоже покорно ждали, не отрывая глаз от его лица.

Время идет, а господин нотариус упорно молчит.

Наконец, как если бы невидимое существо нажало кнопку «пуск», спрятанную у него на спине, он задвигался, вскрыл конверт и достал драгоценный документ. Я снова посмотрел на сестер и поймал себя на глупой мысли: они до сих пор похожи друг на друга. В детстве я очень гордился, что у меня есть две старшие сестры-близняшки, все время заботящиеся обо мне. К сожалению, мы уже не дети, а взрослые, знающие, что жизнь может измениться в тот момент, когда человечек в темном костюме закончит чтение. Я вижу в глазах сестер смесь надежды и тревоги.

А мне плевать.

У меня нет ни надежд, ни ожиданий. Пусть он поскорее заговорит, и с этим будет покончено.

— Я, Сильвио Мак, в здравом уме и твердой памяти, замешаю своей внучке Мари половину собственного имущества, а также виллу в Падуе.

Я чувствую облегчение. Быстро подсчитываю в уме: половина дедушкиных денег — это как минимум шестьсот тысяч евро, да еще и дом в Падуе, который стоит не меньше. А может, больше. Так что Мари теперь ни в чем не будет нуждаться.

Меня тревожит одно: у нее работа и дети, вряд ли она сможет ухаживать за домом. Боюсь, ей придется продать его. Мне жалко не денег, а детских воспоминаний: помню, как весь год ждал наступления лета и каникул в Италии. Накануне отъезда я ложился спать, а перед глазами уже мелькали радужные картинки. Из каменной печи лился мягкий свет, по стенам гостиной плясали тени, а я карабкался по крутой лестнице на огромный чердак, забитый старинными картинами, сундуками с национальными костюмами и коллекцией дедушкиных мандолин, — лучшее в мире место для игры в прятки. Погружаясь в сон, я уже чувствовал солнечное тепло и слышал южный говор. Только мы пересекали границу, дедушка преображался. При виде каждой женщины он восклицал «Bella, ma che bella!»^[1] и всю дорогу переругивался с другими автомобилистами. Я не понимал ни слова, но это не играло роли — есть жесты, которые невозможно ни с чем спутать. Особенно в Италии. Помню дочку соседа, упорно звавшую меня играть в классики, старуху в черном, постоянно сидевшую на скамейке напротив нашего дома, ее морщинистое лицо и дрожащие руки, которыми она лущила горох, подстелив дырявую тряпку… Все в прошлом. От дома остались лишь воспоминания, а сам он наверняка скоро будет принадлежать другим людям.

Голос нотариуса возвращает меня к печальной церемонии:

— Своей внучке Солен я завещаю вторую половину имущества, а также квартиру на улице Монте-Кристо.

Она перестает теребить прядь волос, и ее руки бессильно опускаются. Солен тяжело падает в кресло, словно под грузом денег, которые вот-вот наполнят ее карманы. Наконец-то она богата. Я очень рад за сестру — она так заботилась о дедушке, что заслужила того, чтобы больше ни о чем не беспокоиться.

Солен… В детстве я называл ее Солей^[2], а она в ответ радостно смеялась. Маленькая хитрость, помогающая различать близняшек, — достаточно посмотреть, на чьем лице сияет ослепительная улыбка. Солнечная Солен… Сестричке, озарявшей меня своей жизнерадостностью, очень шло ее имя.

Давайте, теперь моя очередь. Я расправляю плечи и готовлюсь выслушать приговор. Сдержанно улыбаясь, поворачиваюсь к сестрам и замечаю, что они странно смотрят на меня.

— Мне очень жаль, честное слово, — со вздохом говорит Мари.

Тут меня осеняет: половина Мари и половина Солен вместе дают все дедовское состояние. Дом и квартира… И больше ничего. Он ничего мне не оставил. Все завещал им.

Не знаю, что и думать. Я утверждал, что мне ничего не надо, а память о дедушке важнее его денег. Но теперь я разочарован. Вернее, мне грустно. Умирая, человек теряет способность любить, и, пожалуй, единственный способ продемонстрировать близким свою привязанность — оставить им часть того, что сумел накопить и создать. Это позволяет прожить еще немного, «продолжиться» в тех, кого любил. Но очевидно, он не захотел «продолжаться» во мне. Наверное, не любил меня.

Нотариус громко кашляет, напоминая о своем присутствии.

— Своему внуку я завещаю… — продолжает он.

Он что-то оставил мне? Но что? Я еще ничего не знаю, но, видя лицо нотариуса, готовлюсь к худшему. Кажется, он чувствует себя неловко и смотрит на меня едва ли не с симпатией, что весьма странно для представителя его профессии, привыкшего к разочарованиям, ссорам и подлостям.

— …я завещаю блокнот.

Он распечатывает еще один конверт, кладет блокнот на стол и кончиками пальцев медленно пододвигает ко мне. Я, конечно, узнаю его: коричневой кожаной обложке много лет, но она блестит как новенькая — неудивительно, ведь дедушка столько времени проводил, чистя и натирая ее. Блокнот перетянут все теми же старыми резинками, не дающими ему открыться и словно охраняющими содержимое. Я из любопытства открываю его, но, бегло пролистав, не обнаруживаю ничего. Ни единой фразы. Ни единого слова. Чистые страницы, пронумерованные от первой до сотой.

Я раздосадован.

— Мне не нужна эта штука.

— Вы уверены, месье? В таком случае придется приступить к процедуре отказа от наследства. Могу сразу предоставить часть бумаг, которые вам необходимо заполнить, только учтите, сначала нужно…

— Ладно, не надо. Давайте ваш сраный блокнот…

Я кладу его во внутренний карман куртки и быстро выхожу из кабинета. Уже на улице до меня доносятся голоса сестер. Резко останавливаюсь, оборачиваюсь и вижу, что они бегут ко мне. Обнимают, признаются, что им тоже грустно и обидно и они совсем не понимают дедушку, утешают меня, уверяя, что я такого не заслужил.

Потом ненадолго отходят, что-то обсуждают, шепотом обмениваясь несколькими фразами, возбужденно кивают и возвращаются ко мне.

— Непонятно, что нашло на дедушку, почему он так поступил с тобой. Это несправедливо! Но ты же знаешь, в последнее время он был слегка не в себе: не выходил из дома, никого не хотел видеть, все сидел со своим блокнотом. Так что ты ни в чем не виноват, и мы решили разделить деньги на троих.

— Это очень мило, но вы прекрасно знаете, что…

— Перестань! Мы уже приняли решение. И не смей отказываться!

Едва войдя в квартиру, я опускаюсь на диван, выкладываю содержимое карманов на журнальный столик и включаю телевизор, пытаясь забыть о происшедшем. Хорошо, что я отпросился с работы: все равно не смог бы сейчас вежливо общаться, обсуждать важные вопросы и изображать бурную деятельность. Но картинки на экране сменяют друг друга, а я даже не обращаю на них внимания: чудесный аппарат не справляется со своей задачей. Тогда я решаю вздремнуть, надеясь прогнать воспоминания этого и нескольких предыдущих дней: звонок из больницы, холодное тело дедушки, похороны, рыдания сестер, мои слезы. Может, так удастся стереть из памяти грустно-банальный кошмар, проклятие под названием «жизнь».

* * *

Открыв глаза, я радостно отмечаю, что продрых целых четыре часа. Сон — лучший убийца времени, это правда. Вообще-то я собирался встать гораздо раньше, чтобы не опоздать в ресторан. Сестры уговорили меня поужинать втроем, поболтать и просто побыть вместе. Я обещал прийти.

Поскольку на душ времени не остается, я быстро споласкиваю лицо, одеваюсь и слегка брызгаюсь туалетной водой.

Уже стоя на пороге, я замечаю блокнот на столе.

«Уж лучше бы вообще ничего не оставлял!» — проносится в голове.

Ладно, если бы он просто лишил меня наследства, но зачем так издеваться? Зачем завещать мне чистые листы бумаги?

Сраный блокнот.

Я беру его в руки, глажу мягкую кожаную обложку… и ничего не чувствую. Решительным шагом направляюсь на кухню и швыряю его туда, где ему самое место: в мусорное ведро.

Как приятно увидеться с сестрами в непринужденной обстановке! Наконец-то можно отвлечься от переживаний последних месяцев — по крайней мере, я на это рассчитываю. Я давно заметил одну закономерность: когда хоронят людей, чья смерть не стала неожиданностью, чем больше слез льется во время церемонии, тем громче смех после нее. Все начинается со сдержанных улыбок, и вскоре участники застолья уже искренне смеются. Это не натянутые улыбки, а настоящий хохот: он обязателен, просто необходим, чтобы выплеснуть избыток эмоций, страхов, угрызений совести, страдания от разлуки с любимым человеком. И особенно избыток слез.

Плакать от смеха после похорон — значит суметь взглянуть на мир с оптимизмом. После этого можно продолжать жить и смело идти вперед без застилающей глаза пелены.

Сегодня вечером в ресторане наше веселье граничило с истерикой: мы хохотали до упаду и, по-моему, испортили романтический ужин парочке за соседним столиком.

Мы вспомнили основанную дедушкой семейную традицию: в сотый раз пересказывать забавные истории с похорон близких людей — и взялись ворошить прошлое. Обсудили проповедь, на которой кюре вместо фамилии произнес дедушкино имя. Посмеялись над эпизодом, когда один из носильщиков повернулся спиной к публике, наклонился, ставя гроб на землю, и в этот момент у него сзади треснули штаны. И конечно, не забыли нашу любимую историю, о которой можно говорить только с теми, кто видел это собственными глазами. Остальные считали, что мы сочиняем. Дело было так: наш кузен Поль подошел к могиле своего дедушки, чтобы бросить первую горсть земли, поскользнулся, упал в яму и растянулся на крышке гроба. Мы так и не поняли, как это произошло. Всех присутствующих охватил дикий хохот, и никто даже не подумал прийти на помощь. Бедняге пришлось самому выбираться из ямы.

Когда мы исчерпали запас историй, нам стало немного стыдно, что мы смеялись над такими вещами. Хотя какая разница! Потерять последнего близкого родственника — важный этап в жизни. У нас в семье не осталось старших, только ровесники и младшие. А мне бы так хотелось знать, что есть кто-то более опытный, кто будет всегда любить меня и чье присутствие я каждый миг буду незримо ощущать. Еще недавно, когда случалось что-то скверное, стоило поднять глаза, как на душе становилось тепло.

Теперь вот и дедушка умер. Хорошо, рядом есть сестры. Когда принесли десерт, я попросил их дать торжественное обещание никогда не умирать. Они поклялись, и, как в детстве, мы скрестили мизинцы. Такая клятва всегда считалась священной в семье, и я сразу почувствовал себя спокойнее. Теперь они всегда будут со мной.

А вот младших у меня пока нет. Нет детей. Джулия очень хотела ребенка, но я чувствовал, что не готов. Несколько месяцев она уговаривала меня, но все объяснения и просьбы дать мне время подумать не помогали — каждый раз она устраивала сцену.

— Я хочу ребенка! — кричала она. — Мне уже двадцать пять, я чувствую, что больше не могу жить просто так! Тебе этого не понять, ты эгоист и думаешь только о себе! А я женщина, и мои биологические часы говорят, что пришло время.

Через некоторое время я честно признался, что меня напрягает эта история с часами, поэтому однажды она решила спросить время у соседа — и вот он, долгожданный ребенок.

Ребенок соседа.

Ужасно. Конечно, все произошло не в один день, но для меня это стало страшным ударом, ведь я ни о чем не догадывался.

Я, конечно, замечал, как этот самодовольный тип улыбается ей в лифте, словно меня нет рядом. Но Джулия нравилась мужчинам, и я волновался не больше обычного. И все же…

Думаю, она побила мировой рекорд по скорости переезда: всего один этаж, шестнадцать ступенек — я специально пересчитал. Утром ушел на работу, а вечером вернулся, и — оп! — ее уже нет. Когда это случилось, у консьержки чуть язык не отвалился: еще бы, надо было обсудить происшествие со всеми жильцами!

— Знаете, что стало с парочкой с четвертого этажа? — шептала старая сплетница всем соседям по очереди, я прекрасно слышал.

Неужели можно так громко говорить шепотом? Стоило открыть дверь квартиры, как до меня доносились ее слова.

— Не-е-ет! Быть того не может… — с наслаждением отвечали соседи.

— Я знал, что это произойдет, — заявляли отдельные мерзавцы.

«А вы знали, что я сейчас дам вам по роже?» — подмывало меня спросить.

Вот только зачем? Поэтому я делал вид, что ничего не произошло, и проходил мимо с гордо поднятой головой. При этом я продолжал надеяться на сочувствие и прислушивался, втайне мечтая о чем-то вроде: «Посмотрите, как мужественно он перенес ее уход!» или «Да он держится молодцом!». Признаюсь, меня бы это немного приободрило.

Увы, какое-то время спустя я услышал другое.

— Видали, какой животик у малышки с пятого этажа? Да-да, той самой, которая раньше жила на четвертом!

Увидев собственными глазами пресловутый «животик» — раздувшееся пузо, — я тут же переехал.

Это оказалось невыносимо.

Я не мог смотреть на Джулию: она выглядела такой счастливой, что я бросал на нее недоверчивые взгляды и подозревал, будто она притворяется, чтобы поиздеваться надо мной.

Как бы то ни было, я желаю ей счастья. Пусть лаже с другим мужчиной.

Иногда, правда, я мечтаю, чтобы в моей бывшей квартире поселилась молодая красивая девушка, а тот самодовольный тип улыбался ей в лифте и бросал страстные взгляды, а потом взял и переехал бы — этажом ниже.

Посмотрел бы я на лицо предательницы.

* * *

На следующее утро я без особого труда вернулся к обычной жизни. Проснувшись, первым делом решил вычеркнуть из памяти историю с завещанием. Все шло как нельзя лучше, но, придя с работы, я обнаружил на автоответчике сообщение от нотариуса.

— Алло, здравствуйте, это господин нотариус. Мне нужно передать вам один документ, но сначала — поговорить. Перезвоните мне, пожалуйста, как можно скорее. И никому не рассказывайте об этом звонке.

Последняя фраза заинтриговала меня. Документ? Что за документ? И почему он такой секретный?

Уже половина седьмого, но я решаю позвонить, в надежде, что он еще на работе. Я в десятый раз набираю номер, но там все время занято.

На одиннадцатый раз секретарша наконец отвечает и передает трубку нотариусу.

— Вы получили мое сообщение?

— Да, только что.

— Послушайте, это, наверное, выглядит довольно комично, но так захотел ваш дед. Я должен передать вам еще один документ.

— То есть он оставил мне что-то кроме блокнота?

— Да, письмо. И попросил отдать его ровно через два дня после прочтения завещания, но с одним условием.

— Каким?

— Вы должны предъявить блокнот, который он вам завещал.

— Блокнот?

— Да. Если вы от него избавились, я обязан уничтожить документ, не ставя вас в известность о его содержании. Так пожелал ваш дед.

— Э-э-э… Одну секунду, пожалуйста, не вешайте трубку!

Я кладу телефон на стол и несусь на кухню. Кажется, я еще не выносил мусор. Приподнимаю крышку помойного ведра, засовываю туда обе руки и роюсь среди очистков и упаковок…

Блокнот на самом дне. Он очень грязный, но он здесь.

— Все нормально, он у меня.

— Отлично. Тогда приходите завтра в шесть.

— Непременно.

Возвращаюсь на кухню и двумя пальцами беру блокнот, весь облепленный кофейной гущей. Аккуратно счищаю ее тыльной стороной ладони. Боюсь, обложка безнадежно испорчена. Я расстраиваюсь и решаю во что бы то ни стало отчистить ее: снимаю тонкую обложку и вижу под ней несколько слов, написанных черной тушью: «Un ricordo per pagina».

Я не знаток итальянского, но тут не надо быть специалистом, чтобы понять. «Одно воспоминание на страницу». Странно. Может, блокнот хранит дедушкины воспоминания? Если так, почему в нем ничего не написано?

Не знаю, что и думать.

К тому же я почти уверен, что это не его почерк. Буквы чересчур круглые, а он писал почти так же небрежно, как я.

Одно воспоминание на страницу, сто чистых страниц. Такое впечатление, что он ни о чем не вспоминал.

Признаться, в последнее время мы не понимали, что с ним происходит: он был немного не в себе, если не сказать — повредился умом. Поэтому мы с сестрами стали по очереди ухаживать за ним. Конечно, они проводили с ним больше времени, чем я, неспособный смириться с такой ситуацией. Опекать человека, который столько лет заботился о нас, оказалось мне в тягость. Я нечасто ездил к нему. Недостаточно часто, я это вполне осознаю.

Естественно, он это заметил и лишил меня наследства — наказал за то, что я практически бросил его в конце жизни.

Я ни разу не говорил, что люблю его, может, из-за того, что любил слишком сильно. Любил так, словно это был не один человек, а несколько.

Думаю, мой избыток любви объясняется отсутствием родителей. В любом ином понимании, кроме биологического. Я их даже не знал, хотя сестры смутно помнят пару эпизодов с отцом и матерью. Правда, близняшки не уверены, что это настоящие воспоминания, — вполне возможно, они слишком близко к сердцу восприняли дедушкины рассказы. Пусть мне приводят любые доводы, я все равно буду считать их поступок отвратительным. Как можно бросить троих детей, один из которых новорожденный, из-за внезапного желания уехать в Индию, в жалкую дыру рядом с Катманду, чтобы начать новую жизнь в гармонии с природой и вселенной? Так поступают только не повзрослевшие битники и безответственные подростки. Вначале заявили, что едут на год с компанией таких же идиотов, и пообещали бабушке с дедушкой вернуться. Вернулись, конечно! Наверняка их тут же завербовал липовый гуру с размалеванным лбом, и они провели пятнадцать лет, покуривая биологически чистую травку и разглагольствуя о мире и его разнообразии.

Они бы, естественно, продолжали в том же духе до сих пор, если бы не история с коровой.

Вскоре после моего пятнадцатилетия бабушка с дедушкой собрали нас, чтобы сообщить «горестное известие»: отец с матерью умерли. Ужасное наводнение захлестнуло Индию. В нескольких метрах от родительского дома, а может, хижины — кто знает? — паслась корова. Вода уже подбиралась к ней, и тогда эти двое дураков присоединились к группе индусов, спасавших священное животное. Поток грязи унес их всех. В общей сложности шесть трупов. Зато корова осталась цела. Такая глупая смерть. Бросить детей и отдать жизнь ради коровы.

Выслушав рассказ, я встал и, громогласно рассмеявшись, бросил: «Да им просто повезло: они умерли так же глупо, как жили!»

После этого я отправился в свою комнату. Первые несколько метров я прошел спокойно, а когда сестры и бабушка с дедушкой уже не могли меня видеть, помчался со всех ног. Рухнув на кровать, я зарыдал. Слезы лились от злости и оттого, что смерть навсегда разрушила мою тайную мечту однажды увидеть их. Я оплакивал нашу несостоявшуюся встречу, которую представлял сотни раз: их слезы, угрызения совести, позднее раскаяние — и свое глубокое презрение. Я разговаривал бы холодно и отстраненно, как человек, долго страдавший и уже смирившийся с потерей. Честно признать, прежде мне ни разу не приходилось по-настоящему страдать, но в тот день я оплакивал важную часть своей жизни.

На самом деле у меня было очень счастливое детство, да и когда я вырос, все складывалось неплохо. Думаю, не расскажи бабушка с дедушкой правду, я бы ни о чем не догадался. Просто считал бы, что родители слегка староваты.

Только совсем недавно меня охватили грусть и одиночество.

Наверное, это случилось, когда ушла Джулия. Да, точно.

* * *

Всю ночь я гадал, что же дедушка написал в письме. Так странно — устроить целое представление после своей смерти. Не впечатление же он хотел на меня произвести? И вообще, когда чего-то ждешь, последние минуты тянутся ужасно долго.

Даже если я приду раньше, нотариус примет меня только в назначенное время. Наверное, вся его жизнь подчиняется строгому расписанию: утром, не задерживаясь ни на секунду, он выходит из дома, а ровно через час, за минуту до начала рабочего дня открывает дверь кабинета. Приветствует секретаршу одной и той же избитой фразой, например: «Доброе утро, Тереза, как поживаем?», а бедняжке приходится откликаться: «Замечательно, господин нотариус, просто замечательно». Даже если все не так уж и замечательно, она ответит то же самое, ведь начальнику совершенно неинтересно, как у нее дела, он просто хочет удостовериться, что этот день ничем не отличается от остальных. Интересно, личная жизнь у него тоже распланирована? Скорее всего, он занимается любовью с женой только по субботам или, скажем, первого числа каждого месяца.

Хотя он не похож на человека, у которого есть жена.

А если хорошенько подумать, он не похож и на человека, способного заняться с кем-то любовью.

Я полностью погружаюсь в свои мысли и не замечаю появления нотариуса, приглашающего меня в кабинет. Он держится так, что самый усердный курсант позавидовал бы его выправке.

— Вы принесли блокнот?

— Да, вот он.

— Не могли бы вы дать мне его на минутку? Я должен убедиться, что он подлинный.

— А как вы узнаете?

— Ваш дед оставил подробные инструкции: под обложкой должна быть фраза на итальянском.

— Ладно, проверяйте.

— Все хорошо, она на месте. Держите письмо. Вы должны прочитать его в этом кабинете и сразу вернуть мне.

— А почему я должен возвращать его?

— Потому что я обязан его уничтожить. Это желание вашего деда.

— Зачем все это?

— Он не хотел оставлять никаких следов, ничего, что могло бы открыть другим тайну блокнота.

— Какую тайну?

— Не знаю. Прочтите, пожалуйста.

С ума сойти, сколько всего успеваешь передумать за те пару секунд, что распечатываешь конверт. Если бы кто-то сумел измерить скорость работы человеческого мозга, думаю, все были бы поражены. Пока мои пальцы разрывают конверт, я недоумеваю, что меня ждет: последнее проявление старческого слабоумия или нечто действительно серьезное. Какую тайну может скрывать блокнот? Ведь я хорошенько рассмотрел его и уверен, что между страниц нет карты сокровищ и он точно сделан не из золота, иначе я бы заметил. Что же тогда?

Мальчик мой.

Мне очень жаль, что я умер. Я был уверен, что старость — лучший способ избежать смерти, но, надо признать очевидное, он не работает. Грустно оставлять тебя одного, но ты знаешь, как мне стало тяжело после того, как умерла бабушка. Надеюсь, вы с сестрами не очень переживали и не особо оплакивали меня. Я очень люблю вас…

Ну, хватит эмоций. Вернемся к нашим баранам. Во-первых, если ты читаешь это письмо, значит, блокнот цел и невредим, с чем я тебя и поздравляю. Честно говоря, я боялся, что ты расстроишься и захочешь избавиться от него. Я прекрасно понимаю, что ты чувствовал, но у тебя теперь есть такое сокровище, что твои сестры, владей они хоть всем золотом мира, все равно сочли бы себя обделенными. Запомни хорошенько: я оставляю тебе самое ценное, что у меня есть, — сокровище, которое не описать словами, так же как мою любовь к тебе. Хочешь знать, что это? Не волнуйся, я все расскажу.

Но сначала сделаем небольшую паузу, чтобы немного продлить ожидание. Незаметно подними глаза и взгляни на нотариуса… Тебе не кажется, что он похож на шута, переодевшегося могильщиком? Только не смейся, не то он поймет, что я говорю о нем. Я и так боялся, что он прочитает письмо… А мне всегда хотелось подергать его за уши, как мы делали в школе с любимчиками учительницы. Но не получится, ему слишком много лет… К тому же я уже мертв, хотя и говорю сейчас с тобой… Ничего не поделаешь!

Ладно, пора. Я расскажу тебе (почти) все. Эта вещь перешла мне от отца, твоего прадеда, больше сорока лет назад. Через два дня после его смерти нотариус передал мне письмо. В нем отец рассказывал, что блокнот оставила ему мать. Я не застал ее, но знаю, что в деревне ее называли fattucchiera, что значит «колдунья». Отец уверял, что, несмотря на ужасную бедность, вручает мне бесценный подарок. Я помню лишь несколько слов из его послания: «Этот блокнот раскроет свои возможности только перед одним наследником его владельца. Одним, всего одним».

Поэтому я оставляю его тебе. Сложно выбирать, когда речь идет о детях, но я сразу решил, что он будет твоим. В том письме отец дал мне несколько общих советов, что делать с блокнотом. Я подумал, что папа выжил из ума, и спрятал подарок в глубь шкафа вместе с немногими другими его вещами. А два года назад, когда умерла твоя бабушка, я ударился в ностальгию, достал это старье и все понял. Мне понадобилось целых сорок лет, представляешь?

Нет, ты, наверное, еще не представляешь… Но умоляю тебя, не повторяй мою ошибку! Поверь тому, что я расскажу.

Думаю, ты заметил четыре слова на итальянском. И наверное, удивился, почему все страницы чистые, хотя незадолго до смерти я их исписал. Не думай, что я сошел с ума. Давай называть это… чудом. Перед тобой волшебный блокнот. Понял? Или еще нет?

Постараюсь объяснить лучше, чем мой отец. Вот что ты должен сделать с блокнотом: когда придешь домой, положи его на стол, открой, возьми ручку и пиши. Это очень просто.

И наконец, я хочу поблагодарить тебя. Спасибо, что позволил любить тебя, как отец любит сына.

Твой дед

Р. S. Вспоминай обо мне…

Что за чертовщина? Да еще этот нотариус, поедающий меня взглядом! Стараясь не выказать замешательства, я снова утыкаюсь носом в письмо. Пользуясь паузой, перечитываю его, убеждаюсь, что ничего не пропустил, и только тогда старательно разрываю листы на мельчайшие кусочки. Тихим голосом благодарю нотариуса и выхожу из кабинета.

Да уж, я и не представлял, что все так плохо… Дедушка действительно сошел с ума. Бедняга… Считать блокнот волшебным, вот это да!

* * *

Подойдя к дому, я с удивлением замечаю Мика. Он ходит туда-сюда, прижав к уху телефон, а увидев меня, всплескивает руками:

— Ну наконец-то! А я звоню и звоню тебе!

— Я был у нотариуса и забыл включить телефон.

— Иди ко мне, дружище… — Он прижимает меня к себе. — Мне ужасно жаль, что я не смог быть рядом в такой тяжелый момент…

— Ничего страшного, работа — это святое. И потом, десять дней колесить по Болгарии в поисках самых красивых девушек… Думаю, это далось тебе нелегко!

— Опять за старое!

Это наша маленькая игра: я часто напоминаю ему, что мечтаю о такой же работе, как у него. Хотя вообще-то я занимаюсь почти тем же.

Почти.

В прошлом году я уволился и не знал, куда податься. От безысходности я готов был взяться за что угодно, когда однажды утром мне позвонил Мик:

— Привет. Нашел тебе работу!

— Серьезно?

— Конечно! Ты же знаешь, что жена босса неравнодушна ко мне. И когда она рассказала об этой должности, я горячо рекомендовал ей своего друга.

— Подожди, я буду работать в твоей конторе? В том же агентстве, что и ты?

— Именно так.

— Не знаю, нужно это говорить или ты сам знаешь: ты лучший в мире друг!

— Да чего уж там… Хотя мне приятно это слышать. В общем, с понедельника приступаешь. Чао! И кстати, оденься поприличнее!

В тот миг я был на седьмом небе от счастья. Всю жизнь мечтал о работе Мика: мне казалось, нет ничего приятнее, чем заниматься кастингом в модельном агентстве. Будь у меня такая возможность, я бы делал это, не требуя вознаграждения. Когда Мик рассказывал о юных красотках с идеальной внешностью, я пускал слюни и умирал от зависти.

А теперь мне будут платить за это деньги.

Казалось, понедельник никогда не настанет: еще ни разу выходные не тянулись так долго. И вот наконец, аккуратно причесанный, свежевыбритый, одетый в лучший костюм, с искренним энтузиазмом, я вместе с Миком шагнул туда, где меня отныне ждало ежедневное ослепительное счастье.

Но когда открылась дверь, у меня отвисла челюсть.

Дело в том, что первая модель оказалась волосатой. Очень волосатой!

А еще она вошла на четвереньках.

Короче говоря, вместо прекрасной юной девы передо мной стояла собака. Кажется, лабрадор.

Я повернулся к Мику. Тот расхохотался.

— Ладно, работай! — сказал он, не успел я открыть рот — Не буду мешать. Пойду пока в свой кабинет, этажом ниже. У нас там проходит кастинг моделей. Настоящих моделей! Чао, желаю хорошо повеселиться!

Некоторое время я раздумывал, смеяться мне или плакать, но в результате сделал вид, что ничего не произошло, и со всей серьезностью взялся за дело. Мне поручили отсмотреть за день около пятидесяти собак. Сегодняшний «избранник» предназначался для рекламы страхования жизни: пожилой господин гладит собаку, расхваливая достоинства фирмы. Поэтому нас попросили подобрать «не слишком молодого, но и не старого пса, послушного, преданного, внушающего доверие и подходящего для человека в возрасте». Мы остановились на светлом лабрадоре, который первым вошел в комнату.

Надо сказать, потом мы много раз вспоминали этот эпизод и страшно веселились, а Мик до сих пор с удовольствием пересказывает этот случай всем знакомым.

Я обожаю Мика, он мне как брат. Мы познакомились в первом классе и с тех пор не расстаемся. У него тоже итальянские корни, а это сближает. На самом деле его зовут Микаэль, но его так бесило, когда люди говорили «Майкл» с чудовищным американским акцентом, что теперь он представляется как Мик. И обижается, если к нему обращаются иначе.

Я со школы дразню его донжуаном, но это ему тоже не нравится. Он, если можно так выразиться, донжуан поневоле, страдающий из-за своей хулиганской внешности. Мик удивительно красив: жесткие, даже грубоватые черты лица и абсолютно черные глаза. Это привлекает к нему девушек, жаждущих сильных эмоций, хотя сам он спокойный, романтичный, мягкий, предупредительный и, самое главное, влюбляющийся до беспамятства за десять секунд. Конечно, «плохие» девушки постоянно бросали его, а «хорошие» обходили стороной. Когда он влюблялся в скромную, тихую брюнеточку с задней парты, она в страхе убегала, а девочка-панк с красными волосами и булавками в ушах, наоборот, бросалась к нему в объятия. А поскольку он не умел отказывать, приходилось встречаться с ней. Два дня спустя она уходила, обозвав его тряпкой и маменькиным сынком.

Поэтому он уже несколько лет ищет ту, которая поймет, что он на самом деле за человек. В этом весь Мик: любовь для него главное в жизни. Любовь с большой буквы. Однажды он признался, что больше всего на свете его расстраивает собственная красота, мешающая жить так, как ему хочется. В тот день он выглядел таким несчастным, что я дал себе обещание сделать все, чтобы отыскать его половинку, ведь он действительно заслуживает счастья. Нам обоим уже за тридцать, и, кажется, мне пора поторопиться. Хотя пока я не теряю надежды…

— Скажи, дружище, как ты себя чувствуешь после похорон? Тяжело, наверное, было?

— Все уже позади. Потихоньку прихожу в себя.

— Не хочешь пожить у меня несколько дней?

— Спасибо, думаю, я справлюсь. А ты как провел неделю? Много красоток повидал?

— Да, все прошло хорошо.

— Просто хорошо?

— На самом деле я познакомился с одной девушкой.

— Ага! На кастинге?

— Нет, она работала в администрации гостиницы.

— Если она болгарка, вам не так-то просто будет еще раз встретиться…

— Знаю. Я отправил ей цветы и шоколад перед отъездом. Надеюсь, она позвонит…

— Ну конечно позвонит! Слушай, пойдем ко мне, выпьем, и ты все расскажешь…

* * *

Мик просидел у меня до позднего вечера, хотя и был вымотан после поездки. Я с трудом убедил его пойти домой, а теперь немного жалею: он оставил меня один на один с блокнотом. Что же делать? Конечно, я не принял всерьез рассказ о его волшебных свойствах, но меня мучило любопытство. Под конец дедушка действительно впал в маразм, но все же я знал его как умного, образованного человека, который не верит во всякую ерунду. Не понимаю, что с ним случилось…

Телефон!

— Алло?

— Привет, это Солен. У тебя встревоженный голос, я не вовремя?

— Что ты! Ты всегда вовремя…

— Ладно, сделаю вид, что поверила. Послушай, мне всю ночь не давала покоя одна мысль: ты уверен, что в блокноте ничего не написано?

— Абсолютно! Все страницы чистые.

— Очень странно… Знаешь, однажды я приехала к дедушке днем, когда он отдыхал после обеда. Едва увидев меня, он моментально спрятал блокнот под подушку! Я сделала вид, что чем-то занята, но на самом деле стала аккуратно наблюдать. Так вот, дедушка вынул его, открыл, словно что-то проверяя, а потом, как ни в чем не бывало, убрал в карман пиджака. И знаешь, почему я волнуюсь: я абсолютно уверена, что на одной странице заметила его каракули…

— Значит, он все стер, что еще я могу сказать! Прекрасный подарок, не находишь? С таким же успехом я мог бы подарить тебе флакончик из-под духов!

— Послушай, это нормально, что ты сердишься. Сегодня ночью я много думала, и знаешь, что пришло мне в голову? Раз он оставил блокнот тебе, значит, очень дорожил им. Как двухлетний ребенок, который дарит камушек или упавший с дерева листик, и для него это очень важный подарок… Так же и с дедушкой, он ведь в последнее время совсем не понимал, что происходит вокруг.

— Не знаю… Да, наверное, ты права. В любом случае это лучше, чем ничего… Ладно, сестренка, спокойной ночи, целую тебя.

Действительно, блокнот — единственное, что осталось от дедушки. Но слова Солен меня заинтриговали: она своими глазами видела, что он в нем писал…

Ничего не понимаю. Что он мог писать? И зачем все стер?

Ладно, раз уж я веду себя по-идиотски, пойду до конца и сделаю, как он просил: открою блокнот, возьму ручку и напишу что-нибудь на первой странице. Вот только что? Как принято общаться с волшебными блокнотами?

Напишу первое, что придет в голову, а там посмотрим.

- 1 - Здравствуй

Я сижу и жду. Неужто надеюсь, что он мне ответит? Время идет, но ничего не происходит, хотя я сделал над собой усилие и старательно вывел каждую букву.

Ничего.

Так я и знал, дедушка был…

О, нет! Черт возьми! Не может быть!..

Мое «здравствуй» только что исчезло прямо у меня на глазах! Чернила сначала посветлели, а через две секунды страница снова стала чистой! Блокнот проглотил мое приветствие! Дедушка не соврал, он волшебный! Черт побери, это невозможно!

Так, надо разобраться. С блокнотом действительно происходит нечто странное. Но вряд ли дедушка так дорожил бы им, обладай он лишь одним этим умением! Слишком напоминает розыгрыш… Значит, я что-то упускаю. Блокнот не станет вести со мной беседы. Дедушка говорил, что исписал все страницы, и теперь у меня даже есть доказательства. Может, все, что он писал, хранилось только до его смерти, а потом исчезло вместе с ним… Или стерлось, когда не осталось ни одной чистой страницы?

Даже не знаю, что делать.

Солен только что подсказала мне путь к разгадке, а может…

— Алло, Мари? Это я.

— Как дела, братик?

— Хорошо, спасибо. Просто хотел расспросить тебя о дедушке и его блокноте.

— Все еще переживаешь из-за этой истории?

— Да. Я только что говорил с Солен, и она подтвердила, что видела там какие-то записи. Скорее всего, она не ошиблась, потому что… э-э-э… короче, думаю, так оно и есть.

— Не понимаю, к чему ты клонишь!

— Я просто решил — вдруг дедушка рассказывал тебе об этом блокноте?

— Вроде нет.

— Ну давай, подумай хорошенько.

— Помню только, как однажды поддразнила его, но, по-моему, в этой истории нет ничего необычного…

— Неважно, расскажи мне!

— В общем, мы все удивлялись, почему он хранит эту штуку как реликвию, и я спросила между делом: «Что, дедушка, сочиняешь для нас роман?»

— А он?

— Он внезапно побледнел и несколько секунд сидел не двигаясь и глядя перед собой. Потом внимательно посмотрел на меня и ответил: «Знаешь, я пишу не для того, чтобы придумать, чего не было. В моем возрасте писать — это вспоминать». Он выглядел так странно… Будто ему ужасно грустно… или он очень взволнован. Да, это слово больше подходит: взволнован. Поэтому я и запомнила тот эпизод.

— И больше ничего?

— Вроде нет.

— Спасибо, сестренка.

«Писать — это вспоминать»? Значит, дедушка писал, чтобы вспоминать…

Ну конечно! Какой же я идиот! Un ricordo per pagina! Одно воспоминание на страницу! Вот для чего этот блокнот — для воспоминаний!

Мог бы и сам догадаться!

Нужно написать по одному воспоминанию на каждой из ста страниц, и тогда что-то произойдет. Нечто волшебное, не иначе! Может, когда я дойду до конца, все исчезнет и блокнот исполнит мое желание? Или три, как в сказках! О, было бы великолепно! Здоровья, денег и любви — вот чего я хочу! Или мира во всем мире для очистки совести, а два желания для меня лично: здоровья и денег. Вот так.

Я смогу позволить себе все, что угодно…

Ладно, кажется, я увлекся. Сто воспоминаний — это много, но игра стоит свеч. Так, начнем… Быстренько какой-нибудь момент из жизни, первый попавшийся… Естественно, только пытаешься что-нибудь вспомнить, мысли разбегаются в разные стороны!

Вот! Одно есть.

- 1 - Урок флейты у мадам Фразье

Не ахти какое воспоминание, но это первое, что пришло в голову. Я тогда ходил в начальную школу и…

А-а-а! Боже, я ничего не вижу! Этот блокнот проклят, он…

Нет, вроде полегчало. Сквозь кромешную тьму пробивается лучик света, всего один, но мне уже спокойнее — я буду видеть. Постепенно вокруг становится светлее, проступают очертания предметов. Ого, я так испугался, что даже не заметил гул в ушах! Но он, к счастью, стихает по мере того, как возвращается зрение. У меня был инсульт, не иначе, наверняка где-то застрял сгусток крови… А ведь я совсем один, некому помочь, вызвать врача…

Уф! Вроде я снова слышу…

А что это за голос? Кто-то пробрался в квартиру?

Я хмурюсь, пытаясь сосредоточиться и разглядеть очертания предмета перед собой. Не понимаю, что происходит: с меня градом льет пот, и тело какое-то странное…

Силуэт впереди становится четче. Я вижу голову… детский затылок… это маленькая девочка с двумя хвостиками. Черт возьми, я, наверное, сплю! Проходит еще какое-то время, и я различаю перед собой все больше детских голов, пытаюсь оглядеться по сторонам, но не могу пошевелиться, словно шею держат невидимые тиски.

Внезапно ко мне возвращаются зрение и слух, и я понимаю: я в школе, в кабинете мадам Фразье. Вот она передо мной: старая, морщинистая, сидит на небольшом возвышении и держит флейту с деревянным мундштуком. Иногда кто-то из класса поворачивается, и я тотчас всех узнаю, хотя думал, что давно забыл: веснушчатый Фредерик, тощий Кристиан, Северина с прической, как из конструктора «Playmobil»…

Я вернулся в прошлое, оказался в своем детском теле, но теперь не могу его контролировать, а только наблюдаю за происходящим, как за фильмом.

— Все очень просто, ноты написаны на доске. Кто их прочитает? — слышу я голос мадам Фразье.

— Я, я!

Мне понадобилось несколько секунд, чтобы понять, что это говорю я, одновременно неистово тряся рукой. Удивительно, какой у меня высокий голос. Остальные дети поворачиваются ко мне, я снова всех узнаю.

— Соль, соль, соль, ля, си, ля, соль, си, ля, ля, соль. Это песня «При свете луны», мадам!

— Молодец! Я сейчас сыграю ее, а потом кто-нибудь из вас повторит.

Она подносит флейту к губам, наигрывает — надо сказать, довольно скверно — простую мелодию и опускает инструмент. Вот ключевая точка моего воспоминания: на мундштуке отпечаталась губная помада, ее ярко-красный цвет контрастирует со светлым деревом. В это мгновение моя голова сама собой поворачивается, и я с недоумением узнаю физиономию Мика. Мое тело подрагивает, я чувствую, как с губ срывается тихий смешок.

— Фу-у-у! — шепчет Мик. — Надеюсь, мне не придется играть на ее флейте. Это все равно что поцеловать ее!

И мы оба заходимся смехом, тщетно пытаясь сдержаться. Меня раздирает на части: с одной стороны, безумное веселье маленького мальчика, которым я был когда-то, с другой — сегодняшние переживания молчаливого свидетеля, проникшего в свои же детские воспоминания.

Я чувствую себя двумя людьми одновременно.

Очень медленно перед глазами опускается завеса тумана, а уши наполняются гулом. Я понимаю, что возвращаюсь в настоящее, и не паникую.

И вот я снова дома: сижу за столом, держу ручку и внезапно вижу, как на все еще открытый блокнот падает одна капля, за ней вторая. У меня из глаз льются слезы: фраза, которую я написал на первой странице блокнота, стала реальностью. Образы, звуки, запахи и даже эмоции. Я вернулся в детство, в тот момент, который, сам не знаю почему, так запомнился мне. Красный мундштук флейты мадам Фразье и наш глупый смех. Волосы на руках встают дыбом, горло сжимается.

Я только что пережил чудо.

* * *

Несколько часов я просидел, ничего не делая, лишь разглядывал блокнот и пытался ответить на один из тысячи крутившихся в голове вопросов. Со мной произошло невозможное, немыслимое, невообразимое. Тяжело поверить, но это действительно было. Оказывается, чудо ждало меня не на последней странице блокнота! Каждая запись позволяет стать свидетелем волшебства.

Я не могу не поделиться этим с сестрами.

— Алло, Мари, это опять я!

— Привет! Что ты так кричишь?

— Да потому что дедушка был прав!

— Что?

— Это действительно волшебный блокнот! Я понял это только благодаря тебе!

— Забавно…

— Он правда волшебный. Клянусь!

— Что ты несешь?

— Он позволяет заново переживать воспоминания: я написал первое, что пришло в голову, и перенесся в детство, в начальную школу!

— Ну конечно, тот самый блокнот, который позволяет заново переживать воспоминания! Как же я забыла, ведь о нем позавчера рассказывали в вечерних новостях!

— Не может быть!

— Естественно, не может…

— Ты издеваешься надо мной?

— А что мне делать? По-моему, этот волшебный блокнот обладает способностью сводить с ума своего обладателя.

— Перестань! Кстати, что ты сейчас делаешь?

— В кои-то веки отдыхаю. Хотя надо бы…

— Мари, приезжай ко мне, попробуешь!

— Попробую что?

— Напишешь в блокноте воспоминание и сама все увидишь!

— Подожди…

— Нет, приезжай прямо сейчас!

— …

— Сделай одолжение, прошу тебя. Потом будешь благодарить. Ну как, приедешь?

— Пффф… Ладно, еду.

Я уже схожу с ума от нетерпения, когда Мари наконец звонит в дверь. Тут же бросаюсь к ней, протягиваю ручку, усаживаю застол, кладу перед ней блокнот и жду. Она хочет что-то сказать, но я мотаю головой и прошу просто написать на второй странице ее самое прекрасное воспоминание. Громко вздыхая, она качает головой. Я хмурю брови, чтобы придать себе серьезный вид, и тыкаю пальцем в блокнот. Некоторое время Мари размышляет, потом наклоняется и пишет. Она старается прикрыть страницу, но мне все же удается прочитать: «Моя свадьба». Везде стереотипы! Но стоит признать, в тот день она казалась счастливой, хотя и плакала не переставая. Я всматриваюсь, пытаясь уловить ее реакцию, что-то необычное во взгляде или мимике, но такое ощущение, что ничего не происходит! С другой стороны, я ведь не знаю, как выглядел, когда переживал свое воспоминание. Может, она уже в прошлом. Пытаюсь убедить себя в том, что в реальности прошло гораздо меньше времени, чем в воспоминании. Хотя, если честно, я совсем не уверен.

— А через сколько времени оно должно сработать?

— Вообще-то сразу же.

— Значит, ничего не получилось.

— Не понимаю… Я не собирался шутить над тобой. Ты должна была сначала ослепнуть, а потом…

— От этого еще и слепнешь? Тогда я не уверена, что хочу экспериментировать… Послушай, я и так потеряла достаточно времени. Не знаю, чего ты добиваешься, но, честно говоря, мне все это не нравится.

— Мари, ты меня знаешь…

— Да, я тебя знаю. И знаю, что обычно с тобой гораздо веселее… Ладно, я пошла.

— Мари, подожди…

— Даже не собираюсь. До скорого.

Она вышла, хлопнув дверью, как никогда раньше не делала… Почему ничего не удалось? Я снова открываю блокнот: пока мы препирались, надпись со второй страницы исчезла. А мои каракули до сих пор явственно выделяются на белой поверхности листа. Что же произошло?

Ну конечно! Дедушкино письмо…

«Этот блокнот раскроет свои возможности только перед одним наследником его владельца. Одним, всего одним».

А я первый написал в нем…

«Одним, всего одним».

Так вот почему дедушка сказал, что близняшки все равно будут обделены, несмотря на все, что он оставил им в наследство.

Это мое личное сокровище. Я ни с кем не смогу разделить его.

Но сначала надо удостовериться, что я не галлюцинировал, а для этого написать еще одно воспоминание. Теперь я серьезно подойду к выбору, найду что-нибудь внушительное, прекрасное… Главное, не спешить. Если поразмыслить, сто воспоминаний — это не так уж и много. Так что не стоит торопиться. Сначала надо все хорошенько обдумать, отделить забавные истории от важных событий и…

А куда делась моя ручка?

Ее нет ни под столом, ни на столе, ни в ящике…

Не могла же она взять и исчезнуть! А вдруг у блокнота есть другие волшебные способности, и он…

Да нет, конечно! Какой я глупый.

Наверное, ее случайно забрала Мари.

Кладя ручку на кассу, я чувствую себя полным идиотом. Во-первых, странно идти в магазин из-за такой ерунды, во-вторых, я, кажется, единственный человек в городе, у которого во всем доме нет даже огрызка карандаша.

Я раздумываю, как бы пошутить, когда кассирша увидит мой жалкий улов, и тут вдруг чей-то палец стучит меня по плечу.

— Эй, привет!

— Джулия? Что ты здесь делаешь?

— Пришла в магазин, нельзя, что ли?

— Нет, просто не ожидал встретить тебя.

— Да уж, давненько не виделись! А ты что тут делаешь?

— Я живу рядом. Вот, нужно купить… э-э-э… ручку.

— Всегда знала, что у тебя скромные потребности, но не до такой же степени…

— Длинная история! Нужно кое-что написать. Сильвио оставил мне наследство и…

— Подожди, Сильвио умер?

— Да…

— Почему ты не сказал?

— Я думал, мы уже не вместе…

— Какая разница! Я довольно хорошо его знала, он был таким милым… И что… что ты получил в наследство?

— Сложно сказать. В принципе, только старый блокнот.

— М-да…

— Но сестры решили разделить все поровну, так что я получу одну треть его денег.

— Ого!

— Да, они просто потрясающие. Ну а как поживает молодая мама?

— Знаешь, довольно тяжело быть матерью! К тому же Робер совсем не помогает мне…

— Робер? Этого смазливого типчика зовут Робер?

— Смазливого типчика? А, ты, наверное, имеешь в виду Давида!

— Честно говоря, я не в курсе, как его…

— Нет-нет-нет, с Давидом мы давно расстались. А Робер — это мой жених…

— …который совсем не помогает тебе. Теперь я понял.

— Слушай, раз ты живешь рядом, может, пригласишь меня ненадолго? Такая жара, ужасно хочется чего-нибудь холодного.

— Ну, если хочешь…

— Конечно пойдем!

Джулия, как прежде, берет меня под руку. Четырех лет словно не бывало. По дороге она рассказывает о невыносимо капризной дочке, которая постоянно устраивает истерики, об инфантильном идиоте Робере и о своей нелегкой жизни. Я слушаю вполуха, зато смотрю во все глаза. Джулия все такая же красотка, в коротенькой юбочке, как у девочек в телесериалах, и с умопомрачительным декольте… Не понимаю, почему эта девушка так действует на меня: до сих пор при виде ее я испытываю желание. Может, даже больше, чем раньше.

— Какая у тебя маленькая квартира!

— Да, но я же один, мне хватает.

— У тебя ведь теперь есть деньги! Не думал купить что-нибудь побольше? Квартиру или даже дом?

— Думал, конечно, но деньги еще не мои. Знаешь, такие вещи быстро не делаются: куча бумаг, волокиты…

— Ну да. Хм, ты живешь один… Значит, у тебя нет подружки?

— Сейчас нет.

— Не подыскал никого мне на замену?

— Просто пока не хочется никаких отношений. Один раз обжегшись…

— Ты теперь обходишь девушек стороной. Так я и думала! Не смог найти никого похожего на меня. А нам было хорошо вдвоем, помнишь?

— Э-э-э… Ну да. Неплохо.

— Ладно, мне пора. Надо забрать малышку от бабушки. У тебя не изменился телефон?

— Нет.

— Отлично, тогда жди звонка! Чао.

Да уж. Мне кажется или я опять хочу ее? И зачем, интересно, она собирается звонить мне? Чтобы еще раз увидеться? Конечно, не будь она помолвлена, я бы не отказался кое-чем заняться с ней…

Ладно, посмотрим.

* * *

Джулия…

Встреча с ней пробудила во мне немало воспоминаний. Наконец-то я могу подумать о приятных вещах. Закрыв дверь за гостьей, я стал размышлять, что написать на второй странице блокнота. Я долго сомневался, но каждое мгновение, каждая новая мысль убеждали меня, что второе воспоминание будет связано с Джулией.

Счастливые моменты, дни и часы нашей истории любви. Да, именно это я хочу пережить сейчас.

- 2 - Моя встреча с Джулией

Я непроизвольно закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на том, что сейчас произойдет, но секунду спустя открываю, боясь пропустить момент, когда схлынет слепота. Ожидание меня не обманывает: комната уже пропала из виду, в ушах стоит гул. Я улыбаюсь: отныне так будет каждый раз. У меня в подсознании рождаются картины того, что я смогу пережить, я думаю, как много мне доступно и какой невероятной властью обладают эти несколько листов бумаги. Теперь дедушкин подарок кажется бесценным.

Он оставил мне настоящее сокровище.

Туман постепенно тает, и я оказываюсь на террасе кафе, где раньше проводил кучу времени. Гораздо больше, чем в университете. Рядом Мик, вроде бы он говорит о фильме. Но я не свожу взгляда с сидящей неподалеку девушки. Она очень красива и, по-моему, тоже смотрит на меня. Я слышу свои тогдашние мысли: может, она кого-то ждет? Наверняка мужчину? Или хочет побыть одна? Или попросту убивает время? Как бы то ни было, я уверен, что она строит мне глазки, и будь я немного смелее…

— Эй, ты слушаешь меня?

— Конечно слушаю!

— Так что ты думаешь о сценарии?

— Прекрасный сценарий! Изумительный!

— Изумительный? Ты шутишь? Там же с самого начала ясно, кто убил героиню!

— Ах, ты об этом сценарии!

— Ладно, я так и знал, тебе неинтересно…

— Извини, просто мне кажется, эта девушка постоянно смотрит на меня…

В этот момент к нам подходит официант и ставит передо мной стакан холодного пива.

— Я ничего не заказывал!

— Это вам от той девушки.

Наивный тип взглядом указывает на прекрасное создание.

— Видишь, я же говорил, она на меня смотрит! Офигеть, взяла и угостила пивом! Вот это да — прямо как в фильме! Пойду пообщаюсь с ней!

— Эй, погоди, не суетись! Посиди немного, пусть она подождет…

— Да, ты прав, что я, мальчишка?

Я небрежно киваю красавице, чтобы поблагодарить за пиво. Она тут же подзывает официанта, что-то говорит ему, и он возвращается к нам.

— Месье, простите, пожалуйста, но пиво предназначалось вашему другу.

В этот момент меня распирает от желания залепить пощечину идиоту, неспособному различить право и лево. Не медля ни секунды, я наношу удар прямо в челюсть — тут сложно промахнуться.

Мой друг, кажется, смущен.

— Давай, Мик, не мучай ее, иди поговори.

— Э-э-э… Ты уверен?

— Ну конечно…

— Ara! Вот, значит, как выглядит разочарование.

— Простите?

Я оборачиваюсь и вижу красавицу, стоящую у меня за спиной.

— Не обижайся, я все видела — знаешь, это выглядело довольно забавно.

— Замечательно…

— Да ладно, хватит дуться! Я присяду на минутку?

— Конечно.

Расплываясь в улыбке, я отодвигаю стул, приглашая ее сесть, и на меня накатывают мои тогдашние переживания. Щеки заливает краска, а мир вокруг перестает существовать. Нет ничего, кроме нее. Мои руки становятся влажными, я пожираю ее глазами: ноги, глаза, декольте, губы.

Она прекрасна. Я слышу ее смех.

— Знаешь, я бы скорее угостила пивом тебя, чем твоего друга, — говорит она.

— Да? А почему?

— Не знаю, просто так.

— Никогда не поздно…

— Я бы не прочь, но мне пора.

— Уже? Ты же говорила, что немного посидишь…

— Я говорила, что посижу минутку. У меня важная встреча. Хотя…

Она достает ручку из сумочки, еще немного роется в ней, извлекает пустую пачку сигарет, быстро пишет что-то, протягивает и уходит, многообещающе подмигивая.

Я с трудом разбираю номер телефона и имя: Джулия.

Постепенно все вокруг погружается во мрак, а в ушах раздается невнятный гул.

Воспоминание закончилось.

* * *

Сегодня на работе особенный день. Вдвойне особенный. Я впервые занимаюсь кастингом попугаев, но главное — у нас в отделе животных новая начальница.

Мы собрались в ее кабинете, и я боюсь, как бы не пришлось провести там все утро, выслушивая долгие речи о важности работы в команде и по очереди рассказывая о своей скромной персоне в самых нескромных выражениях. Меня всегда веселили сеансы коллективного знакомства: все играют в шахматы, обожают спорт и современное кино. А когда узнаешь человека поближе, понимаешь, что он такой же, как ты: больше всего любит развалиться на диване перед телевизором и, хрустя чипсами, смотреть дебильные ток-шоу.

К счастью, новая начальница сразу предупреждает, что собрала нас всего на пару минут.

— Здравствуйте, меня зовут Кларисса. Я подготовила небольшую речь, суть которой сводится к тому, что никакой речи не будет. У нас впереди много времени, и мы успеем познакомиться. Поэтому всем спасибо и до скорых встреч.

Она замолкает, сдержанно улыбаясь. Мы удивленно смотрим на нее. Наконец один человек встает, следом за ним все остальные.

— Как тебе новая начальница? Хорошенькая? — шепчет мне на ухо коллега.

По правде говоря, не знаю, что и думать. Она, наверное, на несколько лет младше меня и совсем не похожа на молодого динамичного управленца, готового подмять под себя всех, лишь бы преуспеть. Наоборот, Кларисса излучает безмятежность и спокойствие, с которыми я не ожидал столкнуться на работе.

Я на секунду оборачиваюсь и смотрю сквозь стеклянную стену кабинета. Она среднего роста и довольно стройная, хотя ей далеко до моделей, которые иногда забредают к нам, перепутав этаж. Волосы средней длины, не самая модная прическа, классическая офисная манера одеваться: черные брюки и кремовая кофточка. В общем, кажется, она не собирается эпатировать публику. Но надо признать, она действительно хорошенькая.

Пора начинать кастинг попугаев. Я слегка волнуюсь, ведь мне предстоит впервые работать с Клариссой.

Она садится справа от меня, улыбается и предлагает для начала изучить требования клиента, а уже потом приступать к отбору кандидатов.

Рекламный ролик задуман так: расстеленная кровать, молодой человек и девушка, уставшие после ночи любви, едят плитку вкуснейшего шоколада, за ними наблюдает взгромоздившийся на жердочку попугай. Внезапно перед входной дверью появляется взрослый мужчина в костюме и галстуке и поворачивает ключ в замке. «Боже, это мой муж!» — восклицает девушка, а ее возлюбленный мигом собирает вещи и прячется на балконе. С криком «У тебя любовник! Где он?» муж врывается в комнату. Умная птица поворачивает голову к окну и смотрит на юношу, который, вытаращив глаза от ужаса, машет плиткой шоколада, словно предлагая попугаю угоститься. Тот поворачивается к хозяину и говорит: «В ванной комнате, в ванной комнате». Оскорбленный супруг, конечно, бросается туда, тем самым давая преступнику время скрыться. В следующем кадре поедающий лакомство попугай хитро подмигивает в камеру.

Примечание гласит, что подмигивание будет спецэффектом, который добавят после съемок.

— Хорошо, что предупредили, а то пришлось бы просить всех попугаев подмигивать!

Я не сразу понимаю, шутка это или серьезное замечание, но тут Кларисса улыбается, и через пару секунд мы оба смеемся.

Хорошее начало рабочего дня.

Следующие несколько часов мы ужасно веселимся, выбирая необходимого клиенту попугая: «яркого, забавного и шаловливого». Насколько легко определиться с расцветкой, настолько тяжело, просматривая десятки птиц, понять их характер и найти нужного «шалуна».

На прощание мы целуем друг друга в щеку и улыбаемся. Я доволен новой начальницей. Не думал, что когда-нибудь скажу такие слова. Я верю, что мы сработаемся.

И потом, мне очень нравится ее имя — Кларисса.

* * *

По зрелом размышлении я решил использовать три воспоминания в год. Таким образом, у меня впереди больше тридцати лет волшебства. Я обязан бережно относиться к блокноту — вряд ли дедушка обрадовался бы, проведай он, что я размениваю сокровище на медяки. Мне так не кажется. У него все было по-другому: он знал о своей болезни, о том, что ему осталось два года, и спешил исписать все страницы. Поэтому мы и считали, что у него проблемы с головой. Теперь-то я понимаю. Зато мне предстоит провести с этим блокнотом довольно много времени.

Конечно, есть вероятность, что я проживу больше тридцати лет…

Поэтому я использую девяносто девять страниц, а сотую буду бережно хранить: самое важное воспоминание останется на последние мгновения жизни. Надеюсь, я не погибну в катастрофе, в противном случае как минимум одно воспоминание пропадет даром. Но, думаю, игра стоит свеч. В сто лет, на смертном одре я смогу пережить самый прекрасный, самый значительный, самый трогательный или самый безумный момент своей жизни. Последний залп салюта перед концом всего.

Да, так я и поступлю: ни за что не стану использовать последнее воспоминание. Приберегу напоследок.

Значит, меня ждут девяносто семь удивительных моментов. Если действовать, как я только что решил, можно наслаждаться целых тридцать два года, а это немало.

Первые два не в счет, это было испытание. Значит, до конца года в моем распоряжении три страницы. Вполне достаточно.

Очень хочется вернуться в одно из воспоминаний сегодня вечером. Но в последнее время я столько всего передумал, что тяжело выбрать то единственное мгновение, ради которого стоит потратить драгоценную страницу.

И тут меня посещает отличная идея. Составлю-ка я список, из которого потом можно будет выбирать. Да, решено!

Я тотчас приступаю к делу: записываю все, что приходит в голову, в основном всякие глупости. Забавно — стоит вспомнить одно событие, как в памяти возникает еще несколько. Вот, например, «Моя первая вечеринка», та, на которой я впервые поцеловал девушку. Перед глазами мелькают обстоятельства того вечера, потом появляются друзья детства, приятели, те, в свою очередь, напоминают о многих других вещах, случившихся до или после вечеринки и о которых я, казалось, совершенно забыл. Всего за час я составил список более чем из шестидесяти пунктов.

Да, все гораздо сложнее, чем я предполагал…

Ладно, что выбрать на сегодня? Хочется пережить нечто особенное, ключевой момент в жизни любого мужчины…

Есть у меня одна идея, но, боюсь, после этого воспоминания я буду чувствовать себя неловко. Ладно, посмотрим.

- 3 - Мой первый раз

Кажется, я глохну и слепну все быстрее, и переходное состояние с каждым разом длится все меньше. Едва успеваю погрузиться в темноту и тишину, как уже начинаю различать окружающие предметы.

Но зрение возвращается не полностью, все словно в тумане. По-моему, я даже немного кошу. Впрочем, довольно быстро все становится понятно: я целуюсь с открытыми глазами, пытаясь глядеть на девушку. Естественно, глаза не справляются с задачей… Что тут сказать, типичная подростковая ошибка — целовать женщину и одновременно смотреть на нее. В моем случае не женщину, а девушку. На мгновение она отстраняется… какая молодая, поверить не могу! А тогда я страшно гордился, что занимался любовью с девушкой старше меня. Прожужжал уши всем друзьям!

Надо сказать, для пацана четырнадцати с половиной лет переспать с девушкой, которой скоро семнадцать, — это практически подвиг! Пользуясь своим высоким ростом, я убеждал людей, что мне шестнадцать. Благодаря лжи я и оказался в объятиях этой девушки. Эммануэль.

Поцелуй бесконечен… К тому же я просто кручу языком и, честно говоря, не получаю никакого удовольствия. Конечно, мне приятно сознавать, что я целуюсь с девушкой, но мое тело ничего не чувствует. Сам я не особо возбужден, и меня даже удивляет, что я могу кого-то возбуждать. Теперь у меня есть шанс оценить это действо со стороны.

После целой серии невыразительных слюнявых поцелуев мы наконец отрываемся друг от друга.

— Выпьешь что-нибудь?

— С удовольствием.

— У моего папы есть бутылка виски.

— Нет, только не виски, крепкий алкоголь я пью исключительно по вечерам. У тебя есть лимонад?

— Да.

— Тогда я бы выпил лимонад с гренадином.

— О'кей.

Я волнуюсь… В то время меня тошнило от одного запаха алкоголя, так что при мысли о виски я впадаю в панику. А выдать такую глупость и тут же попросить лимонад с гренадином — просто идиотизм. И чем я привлек эту девушку? Она такая миленькая! Эммануэль возвращается с улыбкой и протягивает мой жалкий коктейль.

— У тебя есть презервативы? — спрашивает она, не успеваю я сделать и глоток.

Со мной чуть не случился сердечный приступ.

— Конечно! Я всегда ношу их с собой, — хватило мне наглости ответить.

Я выдал это тоном бойца, старого морского волка, которого в каждом порту ждет подружка. На самом деле презервативы, лежащие сейчас у меня в кармане, обычно используются так: мы с Миком наливаем в них воду и бросаем из окна на проезжающие машины. А что касается опыта… В то время на моем счету было лишь несколько слюнявых поцелуев и тот случай прошлым летом, когда, набравшись смелости, я положил руку на грудь своей ровесницы, а потом долго мучился вопросом, зачем она носит бюстгальтер. Может, чтобы мальчики думали, что под ним что-то есть?

Один раз пощупал отсутствующую грудь — вот и весь мой сексуальный опыт. Но это не мешало мне, как и всем нормальным подросткам, громогласно заявлять, что я лишился девственности с восемнадцатилетней девушкой, когда мне было тринадцать, и с тех пор сплю со всеми подряд. То же самое я рассказал Эммануэль и ее подружкам, так подробно описав свои приключения — спасибо поучительной видеотеке отца Мика, — что чуть сам в них не поверил.

— Супер! А то у меня закончились. Ну что, идешь?

Постепенно до меня доходит, что мы направляемся в ее комнату, и мое сердце колотится все сильнее и сильнее. В момент, когда я проникаю в святая святых, оно выдает триста ударов в минуту, не меньше. Я прекрасно понимаю, что не готов, но мне уже не отвертеться от страшного испытания.

Чувствую себя роботом. Она скидывает свою футболку, я — свою, она вылезает из штанов, я делаю то же самое. В тот момент, когда она снимает трусы, я готов умереть от стыда, лишь бы не показывать свой член, выглядящий сейчас не лучшим образом. Я опускаю глаза: он похож на улитку, уползающую в домик. Меня, подростка, не впечатляет и не возбуждает эта, как я сейчас понимаю, невероятно красивая девушка с загорелой кожей и восхитительной небольшой грудью. Хуже того, меня охватывает паника. Не зная, что делать дальше, я замираю на месте. Сердце стучит как ненормальное, я боюсь натворить глупостей. Пытаюсь взять себя в руки, глубоко вздохнуть, но не получается.

Напрасный труд. Сейчас-то я ничего не могу изменить.

Эммануэль ложится в постель и зовет меня. Снедаемый страхом, я пытаюсь отвечать на ее ласки. Как можно так бояться? Эй, приди в себя! Такое впечатление, будто над тобой нависла страшная угроза, хотя на самом деле тебя ждет прекрасная девушка! Неужели не понимаешь, как тебе повезло? Я сам себя ненавижу! Какого черта играть во взрослого, когда ты еще ребенок?

Ее усердие приносит свои плоды. Каким-то чудом мое бесчувственное тело пробуждается, маленький придаток выходит наконец из летаргического сна и, как по волшебству, предстает в лучшем виде. Такое ощущение, словно за спиной выросли крылья, я вновь обретаю уверенность в себе и моментально забываю ужас последних минут. В мозгу отпечатываются тогдашние мысли: «Ура, получается! Черт возьми, как прекрасно!» В этот момент Эммануэль запрыгивает на меня.

— Давай я буду сверху? Тебе так нравится?

— Конечно, очень…

Даже сейчас я продолжаю врать! Что за бред… Когда я вхожу в нее, в голове проносится мысль: «Я запомню это ощущение на всю жизнь». Так оно и есть.

Сложно не запомнить! Семь секунд спустя я чувствую, что вот-вот кончу. В ужасе пытаюсь оттянуть момент, подумать о чем-нибудь постороннем, представляя, какое унижение меня ждет.

Получается! Мне удается сдержаться… примерно на две секунды. После этого из меня вырывается смешной писк, который я абсолютно забыл, но несколько лет спустя снова услышал, когда по телевизору показывали репортаж про мышей.

Вот и все. Девять секунд. Самый позорный момент в моей жизни. Момент, который подействовал на меня так, что на вторую попытку я решился лишь четыре года спустя. Но тогда я этого еще не знал. Я просто чувствовал себя ужасно неловко перед лежащей рядом Эммануэль.

— Ничего не понимаю, со мной такого никогда не было.

В общем-то я даже не вру — со мной действительно никогда такого не было. Эммануэль молчит. Наверное, она все поняла. Она встает и одевается.

— Тебе пора, скоро вернутся родители, — бросает она.

Она так красива и так разочарована. Я быстро напяливаю одежду и исчезаю. Четырнадцатилетний мальчик уже знает, что больше не увидит эту девушку. Тридцатидвухлетний мужчина соглашается с ним: он действительно никогда не увидит ее.

Когда я выхожу в коридор, все погружается во мрак.

Постепенно возвращаюсь в реальность. Боже мой, это оказалось даже хуже, чем я думал! До сих пор не понимаю, почему так хотел пережить этот эпизод, но мне стало немного лучше. Я ухмыляюсь, думая о том, что иногда полезно вспоминать свою былую беспомощность. Начинаешь больше ценить то, чего сумел достичь! Надо признать, я многому научился. По крайней мере, мне так кажется.

Кто-то звонит в дверь. Наверное, Мик. Мы договорились вместе поехать на вечеринку. Мне не особо хотелось общаться с коллегами, но он уговорил меня пойти, чтобы «немного встряхнуться». Мик потрясающий друг: всегда заботится обо мне, всегда пытается помочь…

— Привет, мой… Джулия? Что случилось?

— Это все Робби…

— Ты плачешь?

— Не беспокойся, это нервы. Робби, негодяй, только что устроил мне сцену, потому что я встретила тебя и ненадолго зашла в гости, представляешь?

— Его можно понять, да и тебе не стоило рассказывать ему…

— Не смей защищать его! Послушай, что было дальше: он рассердился, мы наорали друг на друга, и он разбил вазу.

— Ничего страшного, подумаешь, ваза.

— Подумаешь? Это же синяя ваза, которую мне подарила мама. Помнишь ее?

— Ну да, помню. Но…

— Это дело принципа, такие вещи не прощают! Мы поговорили начистоту, признались, что у нас давно ничего не клеится… и решили расстаться.

— Ну и ну!

— Это еще не все! Я оказалась на улице!

— Невесело… К тому же с ребенком…

— Она у мамы. Но ты же знаешь, какие у нас отношения: мы постоянно ссоримся. Так что я не готова у нее жить. Здорово?

— М-да, неприятно…

— Ну конечно… Ума не приложу, что делать!

— Понимаю…

— Так что, ты сам предложишь или мне попросить?

— А?

— Да, ты совсем не изменился… Ладно, рискну: можно пожить у тебя несколько дней? Я буду вести себя очень тихо, честное слово!

— Ну, если тебя этот вариант устраивает…

— Спасибо!

В мгновение ока слезы сменяются лучезарной улыбкой. Улыбкой, перед которой я никогда не мог устоять. Она целует меня в щеку и спускается к машине за вещами. Тем временем я прихожу в себя и понимаю, что открытый блокнот до сих пор лежит на столе. Надо спрятать его в надежное место. Положу-ка между дисков хард-рока. Зная Джулию, можно быть уверенным, что туда она точно не полезет.

— Ого, сколько у тебя вещей!

— Видел бы ты, сколько осталось в машине…

— Давай помогу. Только обустраиваться будешь одна, мы с Миком идем в клуб.

— Хорошо! А куда мне все сложить?

— Ко мне в спальню, больше некуда. И, извини, у меня только одна кровать.

— Ничего страшного… Мы столько спали вместе, вряд ли теперь это нас смутит?

— Нет! Конечно нет…

* * *

Уф, успел! Я первый. В коридорах ни души. Кажется, ни разу в жизни я не заявлялся на работу в такую рань, да еще в понедельник. Но я все равно не представляю, как вести себя, когда она придет. Ладно, пусть сама решает. Как ни стараюсь, совершенно не могу вспомнить, что случилось после того, как мы приехали в клуб. Вначале все шло как нельзя лучше. В ресторане Кларисса села рядом со мной, мы болтали, смеялись, короче, я чувствовал, что нас тянет друг к другу. Надо признаться, мы довольно много пили. Я бы даже сказал, слишком много. Выйдя из ресторана, Кларисса предложила мне поехать в ее машине (услышав это, Мик с хитрой улыбкой толкнул меня локтем в бок) — и на первом же светофоре мы поцеловались. А дальше провал. Помню только, что в клубе я продолжил пить. И набрался так, что на следующее утро проснулся в незнакомом месте, очень похожем на гостиничный номер. На столике лежала записка:

Ты так сладко спал, что я решила не будить тебя. Сегодня (как и каждое воскресенье!) я завтракаю у родителей. Мне пора ехать, я уже опаздываю. Так что приятного пробуждения и до завтра!

Целую,

Кларисса

Р. S. На столе две таблетки аспирина на случай, если у тебя будет похмелье!

Я оделся и прыгнул в такси, чтобы поскорее оказаться дома. Аспирин подействовал не сразу, и, кажется, я несколько раз засыпал по дороге. Мы ехали довольно долго, и для меня осталось загадкой, как я очутился в таком удаленном и совершенно незнакомом районе.

Теперь я жду. Что она сделает, когда придет? Как будет вести себя?

Скоро я узнаю ответ… Она тоже пришла очень рано.

— Здравствуй, Кларисса.

— Привет!

Она пересекает кабинет, я поднимаюсь из-за стола; пару секунд мы неподвижно стоим друг напротив друга. Потом она кладет руку мне на плечо, и ее лицо оказывается рядом с моим.

Я чуть было не целую ее в губы, но в голове вдруг проносится мысль: «Она же моя начальница!» Я резко останавливаюсь и жду, что она сделает. Она тоже ненадолго замирает и наконец слегка поворачивает голову. Мы по-дружески целуемся в щеку.

— Как дела? Голова не болит?

— Нет, все хорошо. Кстати, спасибо за аспирин!

— Не за что! Ладно… Пойду к себе…

— Давай! Тоже буду работать.

Я провожаю ее взглядом и вижу, как она тяжело опускается в кресло, откидывается, закрывает глаза и проводит рукой по лицу.

Она, наверное, тоже вымоталась той ночью. И конечно, выпила слишком много. Думаю, сейчас ей еще более неловко, чем мне: все-таки она моя начальница.

Теперь все ясно: нам обоим хотелось развлечься, и мы, как взрослые люди, чуждые предрассудков, провели вместе ночь.

В этом нет ничего предосудительного.

Но, по-моему, я говорил немного неестественно. Кларисса машет, чтобы я прошел к ней в кабинет.

— Да?

— Помнишь, что у нас сейчас кастинг собак?

— Ну, кастинг так кастинг! Опять собаки? Кто сегодня: лабрадоры, болонки?

— Нет, никаких болонок! Вот, посмотри. Клиент хочет «сильного мускулистого пса гармоничного телосложения». Я сразу подумала о босероне, обожаю их черно-рыжую шерсть. Как тебе?

— Просто отлично! Я тоже их люблю.

Первый кандидат на редкость уродлив. Говорим хозяйке, что у нее очень красивый пес и мы позвоним, если выберем его.

Входит второй — слишком стар. Говорим хозяйке, что у нее очень красивый пес и мы позвоним, если выберем его.

Я уже побаиваюсь, что придется бесконечно повторять эту фразу, но тут появляется третий.

Мы с Клариссой понимающе переглядываемся. Он великолепен. Настоящая кинозвезда: изумительная шерсть, выразительная, я бы даже сказал, надменная морда, идеальная мускулатура.

Все, можно больше не тратить время. Кларисса встает, чтобы сфотографировать прекрасного самца весом пятьдесят килограммов.

— Знаете, только он не очень любит вспышки, — смущаясь, говорит его хозяйка, маленькая, худенькая женщина.

«Не очень»? Едва из фотоаппарата вырывается поток света, пес словно сходит с ума: его бьет нервная дрожь, он лает на Клариссу, потом начинает носиться, как ужаленный, по всему кабинету. Кабинету, который один известный дизайнер около месяца назад после долгих размышлений и «диалога с пространством» полностью оформил в белом цвете. Представьте себе помещение с белыми стенами, белой мебелью и, главное, пушистым белым ковром, по которому с утра до вечера прохаживаются разнообразные звери. Вот это называется «напрасная трата денег»!

Одна минута диких прыжков собаки, а также хозяйки, пытающейся обуздать питомца, и мы молча оглядываем поле боя. В кабинете не осталось ни единого белого предмета, потому что в довершение всех бед чудовище повалило многочисленные горшки с растениями.

Ни один не устоял. Взбесившийся пес все смел на своем пути и усыпал землей прекрасный ковер.

За каких-то шестьдесят секунд он снес письменный стол и шкаф с документами, кардинально поменял цвет кабинета и заодно вывихнул руку хозяйке. Такого у нас еще не случалось.

Не думал, что эти собаки способны на такие приступы ярости. Лично у меня сохранились другие воспоминания.

Мне надо побыть одному. Я хочу повидать ее.

- 4 - Саба

Зрение возвращается, и я оказываюсь перед праздничным пирогом с восемью свечами. Сестры хором кричат: «Задуй свечи и загадай желание!» — и придвигают пирог поближе. Я слышу, как в голове отдаются слова: «Хочу стать лучшим в мире футболистом, круче Марадоны и Платини!» Перевожу дыхание, чтобы покончить с последней свечой, и все хлопают.

Ко мне подходит бабушка: она гораздо моложе, чем я помню, у нее совсем мало морщин, быстрые движения и уверенный голос. Она кладет руку мне на плечо:

— Мальчик мой, дедушке очень жаль, что он сегодня не с нами. Но он просил передать тебе, что восемь лет — это особенный возраст. Ты теперь большой, поэтому мы решили, что ты уже готов… Мари, давай!

Сестра входит в комнату, сияя от счастья. У нее в руке поводок, а на конце поводка маленький…

— Вы дарите мне собаку? Не может быть! У меня есть собака!

— Это девочка. Ее зовут Саба. Ты должен хорошенько заботиться о ней.

— А что это за порода?

— Босерон. Скоро она вырастет и станет очень большой, гораздо больше тебя!

— Спасибо! Спасибо!

Я бегу к маленькому черно-рыжему комочку, ложусь перед ним и глажу, глажу… А Саба лижет мне лицо и громко лает. Всего пара секунд — и мы друзья.

На мгновение все окутывает мрак. Потом темнота рассеивается, и воспоминание продолжается: я иду по улице, выгуливая собаку. Я крепко держу поводок. Раздуваясь от гордости и высоко задрав подбородок, внимательно изучаю окрестности в надежде, что кто-нибудь из соседей заметит меня.

— Не может быть! У тебя теперь есть собака? — раздается голос из-за спины.

— Да, Мик! Ее зовут Саба.

— Ого! Класс! Какая она красивая! Везет тебе, а мне родители не разрешают… Можно подержать поводок?

— Нет! Я ее хозяин, я должен ее выгуливать! Но если хочешь, пойдем со мной…

— Круто! Слушай, а она умеет давать лапу?

— Не-е-ет, она еще маленькая…

— А-а-а…

— Но когда она вырастет, я научу ее всяким фокусам, вот увидишь! Она будет сама ходить в булочную и приносить круассаны.

— Ты уверен?

— На сто процентов!

Темнота.

За окном ночь. Саба выросла, она лежит на коврике в углу гостиной и, кажется, спит. Я еще только приближаюсь к ней, но уже знаю, что сейчас сделаю. Это наш ежевечерний ритуал: я встаю на колени, потом ложусь на бок и кладу голову ей на живот. Саба приближает к моему лицу мокрый, похожий на трюфель нос, обнюхивает и со вздохом укладывается обратно.

Несколько минут я лежу рядом, наслаждаясь ее запахом и теплом, слушая глухое биение собачьего сердца. Мне хорошо. Я спокоен.

Меня начинает клонить в сон. Целую ее между ушей и иду спать.

Снова темнота.

Я смотрю на спящую собаку. Мне хочется подойти и, как обычно, улечься рядом, но я слышу свои тогдашние мысли: «Мне уже четырнадцать, пора прекращать это… Если бы кто-то из друзей увидел меня или если сестры, не дай бог, расскажут все Рашели, когда она в придет в следующую среду… Нет, я уже вырос из этих глупостей».

Я неохотно наклоняюсь и глажу Сабу по голове. Несколько секунд стою в нерешительности, потом ухожу в комнату. Она провожает меня взглядом.

Что-то изменилось. Наверное, я повзрослел.

Темнота.

При виде Сабы я сразу понимаю, что сейчас происходит. Она уже старая, шерсть поседела. Когда я писал в блокноте ее имя, изо всех сил пытался прогнать из памяти эту сцену, но ничего не помогало: я все равно думал о ней, хоть и не знал, хочу ли снова пережить этот ужас.

Блокнот решил за меня.

Это случилось двенадцать лет назад, вскоре после того, как мы переехали на улицу Монте-Кристо. Саба давно перестала спать по ночам и до самого утра бродила по квартире. Иногда я просыпался от ее стонов.

Я снова слышу слова, которые дедушка произнес тем вечером:

— Ветеринар сказал, что пришло время. Она уже старая, и ей тяжело. Мне очень жаль, но завтра я ее уведу.

Как и двенадцать лет назад, я подхожу к ней, встаю на колени, потом аккуратно ложусь на бок и кладу голову ей на живот. Саба приближает свой слишком сухой нос-трюфель к моему лицу, обнюхивает и вздыхает. Сколько тоски и страдания в этом вздохе…

Когда мне исполнялось восемь, я и представить не мог, что это однажды случится. Если бы я знал, ни за что не захотел бы взрослеть.

Тем вечером я не вернусь в свою комнату. Я засну, в последний раз слушая биение ее сердца. Ее запах и тепло успокаивают меня, я различаю гул и потихоньку перестаю видеть. Воспоминание заканчивается.

* * *

Я в сотый раз сравниваю цифры на своем лотерейном билете и в газете: двадцать пять есть, двадцать шесть тоже, даже тридцать…

Не может быть: все совпадает. Клочок бумаги у меня в руке стоит миллионы. Джекпот!!!

Получилось! Номера страниц, подчеркнутые в блокноте, оказались выигрышными…

С таким состоянием я смогу позволить себе все, что угодно: по дому на каждом континенте, кругосветное путешествие, машины, шампанское, икра…

…кофе и круассаны…

Кофе и круассаны? Что за нелепая мысль?

…кофе и круассаны…

Чей это голос?

— Месье, ваш кофе и круассаны! Давай просыпайся!

Открываю глаза. Рядом Джулия с подносом в руках.

Сон… Всего лишь сон.

Даже не воспоминание!

Я тру глаза и разочарованно улыбаюсь.

— Месье, завтрак в постель! В благодарность за то, что приютил меня.

— Как мило…

— Хотела сделать это вчера, но ты так рано ушел!

— Да, я… опаздывал на работу.

— А сегодня у тебя есть немного времени, так что наслаждайся!

Боже, какая она красивая. Я бы и правда насладился. Полы ее атласного халатика слегка расходятся, открывая взору пиршество, еще больше возбуждающее утренний аппетит.

Насытив желудок и глаза и удостоверившись, что, к несчастью, никакие номера страниц в блокноте не подчеркнуты, я в отличном расположении духа отправляюсь на работу и на входе встречаю Мика.

— Кстати, хочу поделиться новостью: с вечера субботы у меня кое-кто живет! Угадай, кто!

— Естественно, Кларисса! Думаешь, я не видел, как вы прижимались друг к другу и целовались, как подростки?

— А вот и не угадал! И вообще, мы с ней не встречаемся…

— Что ты натворил?

— Ничего! Я не виноват, честное слово! Она пришла вчера, поцеловала меня в щеку, сказал пару слов и засела в кабинете.

— Странно… В тот вечер вы выглядели такими счастливыми!

— Да, но мы просто друзья.

— Кто же тогда спит у тебя? Я ее знаю?

— Мы оба отлично ее знаем!

— Нет!

— Что такое?

— Только не говори, что Джулия!

— Именно она…

— Что она у тебя делает?

— Не волнуйся, она просто рассталась с парнем, и я приютил ее ненадолго…

— Делай что хочешь, но, по-моему, это плохая идея. Она наигралась и бросила тебя, а теперь, копа ты наконец более-менее пришел в себя, берет и как ни в чем не бывало возвращается.

— Прекрати, всего лишь помог по-дружески! И потом, есть и хорошая сторона: я получил завтрак в постель!

— Видел бы ты себя… Довольный, как питон! Давненько у тебя не было такой блаженной улыбки!

— Обычно говорят «довольный, как слон».

— Неважно! Все равно мне эта история не нравится. Когда она ушла, ты был не в себе… Так что осторожнее.

В этом весь Мик — постоянно пытается помочь мне. Мы одного возраста, но мне всегда казалось, что он мой старший брат. Еще в школе он оценивал шутки, которые я планировал устроить в классе: одобрял «благоразумные» и заставлял отказаться от чересчур рискованных. Например, во время соревнования по идиотским отговоркам некоторые он мне запрещал. Смысл игры состоял в том, чтобы вручить учителю записку, якобы написанную родителями и содержащую нелепое, совершенно неправдоподобное объяснение прогула. Приходишь на урок и с абсолютно серьезным лицом, без намека на улыбку протягиваешь дневник в надежде, что учитель поверит в эти небылицы. Мы перепробовали все: «был задержан полицией», «возил собаку на аппендэктомию», «попал в тракторную аварию». Однажды, после того как учитель спокойно принял объяснение «участвовал в кастинге к фильму Мартина Скорсезе», я чуть было на радостях не написал про «донорство органов». Меня отговорил Мик, хотя я сам понимал, что это выглядит подозрительно, к тому же я отсутствовал всего полдня. Но неделю спустя его самого поймали на вранье. Получив записку с фразой «отсутствовал по причине бабушкиной свадьбы», скрупулезный учитель проверь записи за год и заметил, что пресловутая бабушка уже умерла и похоронена. Причем дважды.

Иногда нам, конечно, доставалось, но чаще мы хохотали до слез и продолжаем до сих пор.

Я обожаю Мика, он такой забавный! Он часто смешит людей, но, как ни странно, делает это не специально. Его главная страсть — пение. Достаточно ему промурлыкать несколько слов, и он чувствует себя самым счастливым человеком в мире. Мик постоянно что-то напевает, подхватывает любую мелодию. Надо видеть, с каким старанием он выводит «Нарру birthday to you»!^[3] Словно стоит на подмостках Мэдисон-сквер-гарден. Я имею в виду, конечно, его отношение, а не талант — фальшивит он чудовищно.

А иногда Мик выдает потрясающие глупости.

— Я недавно был в музее Прадо в Мадриде, — абсолютно серьезно заявил он как-то за ужином. — Там отвратительный кофе!

Еще бывает, что вместо одного слова он использует другое. Или путает людей, не имеющих между собой ничего общего, например: «Лучший стрелок» — просто ужасный фильм, ни разу не видел, чтобы Траволта так плохо играл!»^[4]

Из-за его красоты женщины закрывают глаза на эти глупости. А я прощаю ему все, ведь знаю, какой он милый и добрый. По-настоящему добрый.

Я не стал больше говорить о Джулии — уверен, Мик сам вернется к этой теме и будет читать мне мораль. Но сейчас, после небольшой паузы, он заявил, что у него есть невероятная новость: он встретил потрясающую девушку и, конечно, тут же влюбился. Она из конторы этажом выше, скорее всего, архитектор — прекрасная профессия! — и третий день подряд они оказываются в одном лифте. «Разве это не знак?!» Вчера они даже немного поговорили: она спросила, давно ли он здесь работает. Вот и все. Ее зовут Луиза, у нее красивый взгляд и длинные светлые волосы. А главное, у нее очень приятный голос, что страшно радует моего друга.

Я уже воображаю продолжение. Каждый понедельник он будет анонимно посылать ей букет цветов с очаровательной любовной запиской, полной нежности и надежды. Девушка подумает, что автор изысканных слов — скромный невзрачный программист из соседнего кабинета, украдкой бросающий на нее взгляды, и с каждой неделей будет все больше убеждаться, что этот человек не так уж уродлив, за его толстыми очками и прыщавой кожей скрывается удивительная душа, ведь настоящая красота бывает лишь внутренней. Она сама никогда не считалась красавицей и давно привыкла, что ее мало кто замечает, а уж тем более влюбляется. Поэтому она терпеливо станет ждать признания от своего не очень прекрасного принца, и с каждым днем он будет казаться ей все менее отталкивающим. А потом, через месяц или чуть больше, перед ней возникнет эдакий Брэд Питт и Джек Николсон в одном лице, спросит, понравились ли ей цветы и не хочет ли она поужинать вместе. И тут Луиза испугается. Она, конечно, откажется, в ее голосе даже проскочат грубоватые нотки. Потому что такой человек не может влюбиться в нее. Потому что за этим непременно что-то скрывается: наверняка он хочет поиграть с ней, причинить боль. В конце концов она придет к выводу, что надо быть чокнутым, чтобы засыпАть незнакомку цветами и стихами.

И тогда Мик снова будет несчастен. А я снова буду утешать его…

Хотя… По-моему, пришло время выполнить обещание, которое я себе дал.

Сделать так, чтобы мой друг обрел наконец свою половинку.

* * *

Укладываясь спать, я замечаю среди писем и газет нажурнальном столике белый конверт без подписи. Открываю: на сложенном вдвое листе бумаги одна фраза, написанная от руки:

Он не твой.

Я тщетно верчу послание, внимательно разглядываю конверт. Ни подписи, ни объяснения.

Очевидно, кто-то ошибся адресом.

Ладно, пора в кровать.

Кажется, Джулия уже спит. Я слышу ее ровное дыхание, чувствую ее запах, но, несмотря на усталость, не могу заснуть. Ее присутствие не дает мне сомкнуть глаз, оно сулит сотни возможностей, рождает тысячи фантазий, миллионы картинок… Я бы, наверное, попытался претворить их в жизнь, но насколько многообещающе ведет себя Джулия в течение дня, настолько же холодной и неприступной становится к вечеру, вдребезги разбивая все мои надежды.

А я так хочу ее… Буду, наверное, ворочаться с боку на бок до самого утра — просто ужас! Когда Джулия так близко, мои былые чувства просыпаются, я вспоминаю, как любил ее. Как она любила меня. Вспоминаю нашу жизнь в старой квартире. Несмотря на ссоры и монотонность существования, я думаю об этом времени с ностальгией.

И хотя настоящая Джулия отказывает мне, я могу пережить любой момент из прошлого, могу заняться с ней любовью прямо сейчас.

Могу воскресить в памяти любой день: как отключили свет и мы оказались в абсолютно темной гостиной, как вернулись домой разбитые после бесконечной прогулки и вдвоем нырнули в ванну, как отдыхали в гостинице на море или даже как занимались любовью в примерочной магазина. Она увидела это в фильме и на следующий же день захотела попробовать.

Да, я могу заняться любовью с Джулией хоть сейчас. Достаточно написать на бумаге несколько слов.

Но я понимаю, что это неразумно. Не для того дедушка оставил мне блокнот.

Я не сделаю этого.

Даже если не усну до утра.

* * *

Кларисса пригласила меня на ужин. Я не ожидал, хотя в последние дни она была со мной чрезвычайно мила: часто заходила поговорить, приносила по утрам сладкий макиато, именно такой, как я люблю, даже пару раз украдкой погладила по голове.

Нажимая кнопку звонка, я чувствую ужасную неловкость, но Кларисса ведет себя так естественно, что между нами быстро завязывается дружеская беседа.

Квартира похожа на ее хозяйку. В первый момент не замечаешь никаких украшений, а потом понимаешь, что они просто не бросаются в глаза: каждая вещь лежит на своем месте и идеально сочетается с остальными, а все вместе производит невероятно гармоничное впечатление.

Кларисса одинаково трепетно относится к квартире и к макияжу. Если не всматриваться, кажется, что она не накрашена, но внимательный глаз заметит, как умело подчеркнуто все нужное.

Думаю, именно это называется элегантностью.

На работе нам практически не удается поговорить по душам, но все меняется, когда мы оказываемся с глазу на глаз.

Кларисса очень вкусно приготовила морские гребешки в белом вине. После еды мы усаживаемся на диван и разговариваем, слушая негромкую музыку. Нам хорошо. По крайне мере, мне точно с ней хорошо.

Я задумываюсь о том, как рождается взаимопонимание между мужчиной и женщиной. Каким образом сами собой находятся темы для бесед и люди обнаруживают схожие вкусы и интересы. С другой женщиной разговор закончился бы уже через несколько минут и чуда не случилось бы.

А здесь все просто. Сначала болтаем о фильме, который нравится нам обоим, потом еще об одном, дальше переходим к книгам: одну обсуждаем, другую советуем друг другу, вспоминаем старого певца, слегка стесняясь, признаемся в любви к нему и смеемся, обмениваясь заговорщическими взглядами. Наконец по очереди говорим о себе. Мне интересно слушать о ее школьных зимних каникулах, хотя я умер бы со скуки, попытайся другая поделиться своими воспоминаниями. Когда Кларисса описывает подругу детства, я живо представляю ее рожицу и летящий прямо в нее огромный снежок. Точно так же я делюсь обыденными историями, которые мне и в голову не пришло бы рассказать кому-то другому, но мои слова вызывают удивленные «ого!» и «да ну?», она прыскает со смеху, а ее глаза радостно блестят.

Как объяснить, почему это случается с одним человеком, а не с другим?

Не знаю.

И хотя я никак не могу этого понять, оно происходит со мной, причем прямо сейчас. В предыдущий раз нечто подобное я испытал, встретив Джулию. Хотя тогда я меньше говорил и больше слушал.

— Ого, уже так поздно!

— Ничего себе! Я и не думала, что прошло столько времени!

— И я… Похоже, выспаться сегодня не удастся.

— Это точно…

— Ладно…

— Да?

— Я…

— Да…

— Пожалуй, я пойду.

— Хорошо. Сейчас принесу твою куртку…

Открыв дверь, Кларисса встает, слегка загораживая проход, но, увидев, что я замер в нерешительности, отстраняется. Я благодарю ее за прекрасный вечер, она отвечает, что ей тоже очень понравилось.

Выхожу в коридор, дверь за мной захлопывается.

Нащупываю в темноте выключатель.

Когда загорается свет, мне становится грустно оттого, что Кларисса не поцеловала меня.

* * *

— Ого, ты так поздно возвращаешься!

— Привет, Джулия! Не спишь еще?

— Даже не спрашивай — только вошла! Дочка заболела гриппом и потребовала, чтобы я ее навестила. У нее и так характер не сахар, а тут еще бабушкино влияние! Хорошо хоть заснула наконец… А ты где был?

— Э-э-э… У Мика. Как-то мы засиделись.

— Да уж, вы оба совсем не изменились. Кстати, я нашла конверт на полу, думаю, его сунули под дверь. Положила на столик.

При виде знакомого белого конверта я тут же понимаю, что предыдущий попал сюда не по ошибке. Анонимные письма предназначаются мне. И чтобы я не сомневался, ворон, вестник беды, принес их прямо в квартиру.

Лихорадочно открываю конверт и разворачиваю лист бумаги.

Почерк тот же, но послание на этот раз длиннее:

Он не твой. Он принадлежал моей матери.

Я понимаю, о чем речь. Меня охватывает дрожь.

Блокнот.

Кто-то хочет отнять у меня блокнот. И не просто отнять, а доказать свое право на него. Очевидно, я ошибался, думая, что никто не знает о его существовании.

«Он принадлежал моей матери».

Что это значит? Он принадлежал моему дедушке, а тот унаследовал его от своего отца! Дед завещал его мне, а значит, он не может достаться никому другому!

И главное, что это за мать? У дедушки не было ни сестер, ни дочерей…

Не нравится мне все это…

Кто-то знает о существовании блокнота и хочет отобрать его у меня. Но кто?

Сегодня ночью положу его под подушку. На всякий случай.

* * *

— Здравствуйте, месье. Чем могу помочь?

— Здравствуйте, мадам. Я ищу некую Луизу. Кажется, она работает у вас.

— Вы имеете в виду нашего архитектора?

— Ну-у-у… Я не знаю, кем именно она работает. Это по личному вопросу.

— Вы хотя бы знаете ее фамилию?

— Понятия не имею. Мне нужна Луиза, которой в последнее время несколько раз доставляли цветы.

— Ах вот кто присылал ей букеты! Верите, у нас только и говорят, что о тайном воздыхателе Луизы!

— Вообще-то я не…

— Да ладно, не смущайтесь, вы такой симпатичный, конечно, это вы!

— Ну, э-э-э… Ладно, вы меня раскусили. Вы ведь ничего ей не скажете?

— Конечно! Это будет нашей маленькой тайной! А теперь идите: в конце коридора вторая дверь справа. Буду держать за вас пальцы.

— Спасибо…

— Удачи!

Ну вот, начало положено, хотя есть одна проблема: я совершенно не представляю, что делать дальше и о чем с ней говорить.

— Здравствуйте. Вы Луиза?

— Да, я.

— Я пришел, чтобы…

— Да?

— Дело в том, что я… должен был доставить вам цветы, но у меня их украли!

— У вас украли цветы?

— Ну да… Знаете, в наши дни всякое случается! Но вы не переживайте, мы обязательно пришлем вам точно такой же букет. Я просто хотел предупредить, чтобы вы не волновались, если вдруг ждали цветы сегодня.

— Хорошо, спасибо. Скажите, а мы с вами не виделись, случайно?

— Не думаю, хотя я несколько раз бывал в этом здании по работе. Ну, ладно… до свидания.

— Подождите!

— Да?

— Вы знаете, кто их посылает?

— Профессиональная тайна, мадемуазель.

— Ну пожалуйста…

— Так уж и быть, раз вам интересно… Ему около тридцати. Очень красивый парень.

— Очень красивый?

— Да, прямо как фотомодель. Или актер.

— Вы шутите?

— Нет. К тому же он очень мил, вежлив и всегда дает большие чаевые! Вам повезло!

— Ну, да, наверное, раз вы так говорите…

— До свидания, мадемуазель!

Уф! В следующий раз надо лучше подготовиться, но я на правильном пути. Если Мик узнает, устроит мне настоящую головомойку… Даже несмотря на то, что я неплохо сымпровизировал!

— Выглядишь довольным!

— Это смущает вас, босс?

— Прекрати называть меня так…

— Ладно, извини. Просто я только что провернул одно дельце, чтобы помочь Мику. Как-нибудь расскажу тебе.

— Может, сегодня вечером?

— Сегодня вечером?

— Ну, я подумала, почему бы тебе не пригласить меня в гости… Так любопытно взглянуть на твою квартиру!

— Я бы с удовольствием, но у меня сейчас живет… двоюродный брат. И втроем будет уже не так… Ну, ты понимаешь.

— Да, действительно. А он надолго приехал?

— Собирался на несколько дней, но еще точно не знает.

— Хорошо. Тогда, может, сходим пообедать?

— Давай.

За обедом Кларисса засыпает меня вопросами о брате. Откуда он приехал? Чем занимается? Когда возвращается домой? Он такой же красивый, как я?

Я снова импровизирую. Его зовут Джованни, он живет в Италии. Мы с ним давно не виделись. Он приехал повидаться с родственниками и немного отдохнуть…

— Можно как-нибудь встретиться после работы и втроем сходить в бар. Ему наверняка интересно пообщаться с французами!

— У мадам есть виды на моего брата?

— Какой ты глупый.

— Я просто пошутил…

— Ну-ну, пошутил… И перестань щелкать, меня это раздражает!

Я даже не заметил, что держу блокнот в руках и кончиком указательного пальца оттягиваю резинки, а потом отпускаю так, что они щелкают по кожаной обложке.

— Что за блокнот? Я не видела его раньше у тебя.

— Обычный блокнот, записываю кое-какие наблюдения… Ничего особенного.

Убираю блокнот в карман куртки с мыслью, что нужно вести себя осмотрительнее. С тех пор как над ним нависла угроза, приходится постоянно таскать его с собой, но я не хочу возбуждать подозрений или, хуже того, прослыть фетишистом. И хотя Кларисса ничего не знает о дедушке и его наследстве, осторожность не повредит…

* * *

Я обо всем догадываюсь, еще только открывая дверь: к ее привычному скрипу примешивается подозрительный шорох. Автор двух предыдущих посланий подсунул новый конверт.

Беру его и лихорадочно распечатываю:

Он мой. Я приду за ним сегодня вечером в 19 часов.

Уже 18.30.

Я читаю и перечитываю эти две фразы, понимая, что все равно не найду ответ. С досады разрываю письмо на клочки и швыряю в помойку, но тут же в глаза бросается кусочек бумаги, на котором отчетливо видны слова «сегодня вечером».

Кусочек бумаги…

Ну конечно! Я порвал дедушкино письмо у нотариуса, но он вполне мог собрать его! А теперь старый псих решил завладеть волшебным блокнотом! Естественно, он будет утверждать, что его мать водила знакомство с дедушкой или что-нибудь в этом духе, — короче, выдумает историю, которая позволит ему заявить о своих правах на блокнот, а я даже не сумею ее опровергнуть…

Ну уж нет, ничего не выйдет! У меня осталось немного времени, чтобы устроить господину нотариусу теплую встречу.

Меж тем вернулась Джулия, и мне пришлось спрятать ее в комнате. Она сопротивлялась, но я сумел отвертеться.

— Я о тебе же забочусь! — настойчиво твердил я. — Сейчас сюда кое-кто придет, и это может оказаться небезопасно.

Ну вот, теперь ей ничего не угрожает. Я сажусь на диван и проверяю, насколько быстро у меня получится выхватить газовый баллончик, спрятанный под правой подушкой, и дубинку, лежащую под левой.

Нотариус довольно стар, поэтому он либо вооружится, либо возьмет с собой какого-нибудь головореза.

В любом случае мой план прост. Если он или его цербер будет вести себя хоть немного угрожающе, я ослеплю их газом, а затем уложу дубинкой. Я видел такое в десятках фильмов и без проблем смогу повторить.

Я специально оставил дверь приоткрытой, чтобы заранее услышать его приближение. А вот и он. Шаги становятся все громче и внезапно затихают. Сквозь щель виднеется чья-то тень.

Он там.

Ждет, подлец!

Я готов.

— Заходи, старая развалина. Померяемся силами!

Его рука толкает дверь.

Моя скользит к подушке справа.

Человек осторожно входит, но, едва сделав шаг, останавливается. Он примерно моего возраста. Я его никогда не видел.

— Вы со мной говорите?

— Кто вы такой? Это он вас подослал? Зачем вы подсовывали мне письма?

Незнакомец открывает рот, чтобы ответить, но тут у меня за спиной раздается голос Джулии:

— Робби?

— Привет, Джулия.

— Что ты тут делаешь?

— Ты не читала письма, о которых говорит твой друг?

— Нет, какие письма?

Джулия удивленно смотрит на меня.

— Я получил три странных письма и не стал показывать тебе, потому что… э-э-э…

— Извиняюсь, они предназначались Джулии. Я хотел забрать перстень моей матери.

Она раздраженно возводит глаза к потолку и уходит в спальню. Я стою перед Робером, не в силах вымолвить ни слова. К счастью, Джулия возвращается и, громко вздохнув, протягивает ему перстень с огромным камнем.

— Между прочим, ты подарил мне его на помолвку.

— Кажется, помолвка разорвана. И потом, ты знала, что это семейная драгоценность.

— Забыла. С кем не бывает!

— Ну да, с тобой бывает постоянно…

Громко хлопнув дверью, она возвращается в спальню.

— Это все? — спрашиваю я у Робера.

— Да, а что? Я дорожу этим перстнем, он должен остаться в моей семье.

— Понимаю. Значит, ты пришел не чтобы…

— Набить тебе морду? Нет, конечно! Джулия уже большая девочка и может делать что угодно. Или ты хотел подраться?

— Э-э-э… Нет.

— Вот и хорошо, я это дело не люблю.

— Я тоже. По крайней мере, мне так кажется.

Он искренне улыбается и протягивает руку:

— Тогда всего хорошего!

— Да-да.

— И удачи!

Он машет рукой на прощание и осторожно закрывает за собой дверь. Все закончилось.

Я внезапно понимаю, каким идиотизмом был мой план нападения и все это нелепое снаряжение. Мне становится неловко за недавнюю паранойю.

Но есть другое чувство, гораздо сильнее стыда: облегчение. Никто не претендует на мой блокнот. Никто не знает о нем.

Он мой.

* * *

Хорошая новость! Ко мне придут Солен и Мари. Причем не просто, а с четырьмястами тысячами евро. Это не может не радовать.

Вот наконец они звонят. Джулия бежит открывать. Сестры здороваются с ней, ловко скрывая удивление и притворяясь, что рады встрече. Проходя мимо меня, они делают большие глаза. Сначала Солен, вслед за ней Мари.

Как они мне все надоели…

Несколько минут спустя Джулия уходит в магазин. Как только дверь закрывается, на меня обрушивается шквал вопросов.

— Что она тут делает?

— Ничего, я приютил ее на несколько дней.

— Ты шутишь?

— Ей сейчас негде жить. Я решил помочь, вот и все!

— И все? Ты уверен? У нее ведь наверняка никого нет?

— Ну да, она недавно ушла от парня…

— Ara! И это, конечно, никак не связано с твоим наследством?

— Бред какой-то!

— А то, что ты делаешь, не бред? Так, по-моему, пора. Что скажешь, Солен?

— Точно, пора.

— О чем вы? Что значит «пора»?

— Ты прекрасно знаешь. Сестринский совет.

— О, нет! Только не надо за старое…

— Надо-надо, и не думай, что сможешь отговорить нас. Давай садись. Сестринский совет!

Сестринский совет — довольно странная вещь, которую близняшки изобрели в юности. Принцип очень прост: я сажусь и молчу, а они говорят.

Они постепенно отшлифовали процесс, внеся несколько поправок и добавив к изначальному списку дополнительные правила: нельзя затыкать уши, нельзя фыркать, выражая несогласие, нельзя возводить глаза к небу, нельзя строить гримасы. Все это под угрозой страшных и, главное, неминуемых наказаний.

В последний раз они устраивали это лет пятнадцать назад, и я подумал было, что они шутят. Но нет. Мари пальцем указывает мне на стул и официально объявляет совет открытым. Я прекрасно знаю: когда им что-то взбредет в голову, разубеждать бесполезно. Поэтому я сажусь и замолкаю.

Близняшки тут же признаются, что никогда не любили Джулию и очень обрадовались, когда я решил уйти от нее. Если честно, я так и не рассказал им об обстоятельствах нашего разрыва — подумал, зачем раскрывать детали личной жизни? Джулия ведь действительно не говорила, что уходит, она просто переехала. Поэтому я спокойно могу заявлять, что бросил ее из-за этого непростительного поступка.

Все зависит от точки зрения…

Как бы то ни было, я удивился, насколько сестры не любят мою бывшую девушку. А поскольку мне пришлось выслушать их до конца, я узнал почему. Оказалось, они не просто так считали ее ужасной кокеткой: она постоянно жеманничала с их мужчинами и даже пыталась незаметно заигрывать с Клодом, мужем Солен. Это меня сразило. Наповал. Я ничего подобного не замечал.

Под конец они посоветовали хорошенько поразмыслить о странном «совпадении» между моим наследством и возвращением Джулии.

— Кстати, почему ты постоянно держишь при себе блокнот?

— …

— Эй, совет закончился, можешь говорить.

— А я думал, он будет длиться вечно…

— Ну так что? Зачем ты все время таскаешь с собой блокнот?

— Я не таскаю его с собой!

— А разве у тебя в кармане не он? Ой, прости, это же его брат-близнец!

— Ничего себе, блокнот у меня в кармане? А я и забыл!

— Эй, надеюсь, с тобой не случится то же, что с дедушкой? Ты и так напугал меня в прошлый раз этой историей о волшебном блокноте…

— Конечно нет. Я уже много дней не открывал его, просто хочется, как дедушка, всегда носить его с собой. Смотреть на него и вспоминать.

— М-да… Ладно, давай поговорим о серьезных вещах. Что ты скажешь, если мы достанем чековые книжки?

— Буду очень рад, честное слово.

Я смотрю, как они пишут цифры на бумаге, и понимаю, что у меня никогда не было столько денег. Что же с ними делать?

Но главное, я в очередной раз осознаю, что помимо денег у меня есть золотые сестры. Я слышал немало историй о семьях, где люди готовы убить друг друга ради наследства, но мои сестры не такие. Они делятся всем. Мне очень повезло.

Мы обнимаемся, я провожаю их и еще раз благодарю. Не проходит и минуты, как в квартиру влетает Джулия.

— Ну что, деньги у тебя?

— Да.

— Круто!

— Мне будет спокойнее, когда я положу их в банк и увижу эти цифры на выписке со счета.

— Я так рада за тебя!

Она бросается мне на шею и целует. Но не в губы, нет. И не то чтобы в щеку. Скорее в уголок губ.

— Ну что, отпразднуем? Знаешь, зачем я ходила в магазин? За шампанским!

— Вот это да! Две бутылки?

— По-моему, оно того стоит!

* * *

Вчера вечером я совершил чудовищную глупость.

Чудовищную.

Я только сейчас это понял. Проснувшись утром с дикой головной болью, я в очередной раз констатировал, что алкоголь плохо влияет и на тело, и на разум. У меня сохранились лишь обрывочные воспоминания о том, как все начиналось: две бутылки шампанского опустели очень быстро, и мы перешли на джин и водку. А дальше не помню. Хотя что ужасного я мог натворить?

Первым желанием было спросить Джулию, не занимались ли мы любовью, но только я вышел в гостиную, он бросился мне в глаза.

Мой блокнот.

Он лежал на столе, открытый. А рядом бутылки и… ручка.

Я взял его и стал листать.

На пятой странице узнал свой почерк, еще более неразборчивый, чем обычно.

Там было написано: «Моя первая попойка».

Шестая страница: «Как Джулию вытошнило у матери дома».

Седьмая страница: «Как Джулия упала с подиума в клубе».

Переворачиваю страницы. Восьмая, девятая, десятая, одиннадцатая…

Куча идиотских воспоминаний, связанных с Джулией.

Двенадцатая, тринадцатая, четырнадцатая, пятнадцатая…

Все те же глупости. Меня добивает семнадцатая страница, на которой я с трудом разбираю: «Как Мик заснул в туалете».

Еще на четырех страницах нацарапано что-то совершенно невразумительное. Только дойдя до двадцать второй, я слегка успокаиваюсь: на ней ничего нет. На следующих тоже.

Вне себя от злости, я иду будить Джулию.

— Что мы делали вчера вечером?

— А?

— Джулия, я тебя спрашиваю: что мы делали вчера вечером?

— Эй, дай мне проснуться, что ты так нервничаешь? Мы с тобой не трахались, если тебе это интересно…

— Да мне плевать! Я спрашиваю, что я делал с блокнотом Сильвио!

— Ах, с блокнотом! Честно говоря, плохо помню, я ведь тоже ужасно напилась…

— Попытайся вспомнить!

— Ты вел себя немного странно, но я все равно очень веселилась. Мы вспоминали всякие забавные истории из прошлого, и, не знаю почему, каждые пять минут ты вскакивал и писал что-то в блокноте, а потом рассказывал мне новые… было так мило, неужели ты все забыл?

— Да, я все забыл. Но, наверное, мы действительно неплохо провели время. Чао, приятного пробуждения.

Я выбегаю из дома страшно злой на Джулию. Иду под проливным дождем и постепенно понимаю, что винить должен только себя. Я поступил страшно глупо. Использовать блокнот ради таких пустяков — это непростительно…

Как можно взять и испортить целых девятнадцать воспоминаний? Больше шести лет волшебства коту под хвост!

Я сержусь на себя. Ужасно сержусь. Зачем я это сделал? Может, потому, что блокнот меня фрустрирует? Я постоянно сдерживаюсь, чтобы не написать лишнего и не испортить план, и вот оказывается, нескольких бокалов шампанского достаточно, чтобы растерять остатки здравого смысла.

Я бросаю пить. Решено.

Дождь льет как из ведра, но мне не хочется домой. При первом раскате грома я машинально захожу в ближайший бар, падаю на стул и заказы кофе.

Чтобы успокоиться, я рассматриваю прохожих. Некоторые ускоряют шаг и втягивают голову в плечи, другие прикрывают сумкой волосы, чтобы не намочить. Несколько молодых людей и девушек, смеясь, бегут и прыгают через лужи. А потом я замечаю пожилую пару: они бредут, укрывшись под одним зонтом и словно не замечая царящей вокруг суеты. У меня в голове вспыхивает воспоминание.

Черт с ним, со здравым смыслом, все равно план провалился.

Я достаю блокнот, аккуратно открываю, чтобы стекающая с волос вода не намочила страницу, и пишу.

- 22 - Бабушка с дедушкой перед океанам

Уже погружаясь в темноту, я вспоминаю выходные на берегу моря десять лет назад, когда нас пригласили на свадьбу дальней родственницы. Молодые были так раздосадованы испортившим праздник ливнем, что их не утешали даже многочисленные возгласы гостей: «Дождливая свадьба — счастливая свадьба». Побоявшись ехать домой в такой дождь, дедушка решил остаться еще на денек в надежде, что погода улучшится. А я заскучал в гостиничном номере и, несмотря на ненастье, отправился на берег.

Свет зажигается в тот момент, когда я вхожу в кафе. Там укрылись все, кто отважился выйти на прогулку в такую погоду, и мне приходится сесть за единственный свободный столик у окна, где дует больше всего. Я заказываю горячий шоколад, удивляясь силе стихии. Бросаю взгляд в окно, и мое внимание привлекают два ярких силуэта на сером фоне. Они так похожи на бабушку с дедушкой… Да это же они и есть! Их не смущают дождь и ветер. Надев желтые дождевики и спрятавшись под большим зонтом, который приходится держать вдвоем, чтобы он не улетел, они прогуливаются по берегу. Пройдя несколько метров, останавливаются перед бушующим океаном. Дедушка подтягивает слишком длинный рукав плаща и берет за руку бабушку. Несколько минут они стоят молча, а я подношу чашку поближе к лицу, чтобы теплые завитки пара согрели мой покрасневший от холода нос.

Бабушка наклоняет голову и нежно кладет ее дедушке на плечо. Я протираю рукавом запотевшее стекло и вижу, как он целует ее в лоб и прижимает к себе.

Мне кажется, они оба закрывают глаза.

Я с изумлением понимаю, что бабушка с дедушкой по-прежнему влюблены друг в друга. Оказывается, можно быть старым и все равно любить. Тогда, в двадцать лет, мне стало ужасно неловко при этой мысли.

Но сегодня я смотрю на вещи по-другому. Такое ощущение, словно, стоя перед разбушевавшимся океаном, они оглядываются на прожитую жизнь, вспоминают все тяготы, перенесенные вместе. Им хорошо оттого, что они сейчас на берегу, вдали от волн и опасностей, в надежном укрытии своей любви. И они знают, что победили.

Теперь можно наслаждаться счастьем и теплом, которое они дарят друг другу. Единением, которое я никогда не смогу понять.

Любовью всей жизни.

Темнота.

Я собирался вспоминать только радостные эпизоды, но вот закрываю блокнот и снова чувствую, как по щеке катится слеза. Я быстро смахиваю ее в надежде, что никто не заметил. Странно, в последнее время я часто плачу, а ведь раньше со мной этого практически не случалось.

Как повезло бабушке с дедушкой… Наверное, такая привязанность существовала лишь в старину. Теперь человеческой любви хватает на несколько лет, а потом чувства улетучиваются — медленно, как пар, поднимающийся от чашки с горячим шоколадом. И ты этого даже не замечаешь.

Смогу ли я через тридцать или сорок лет любоваться океаном, держа за руку близкого человека?

И кому я хотел бы протянуть свою сухую, морщинистую руку?

Передо мной возникает лицо Клариссы. Удивительно, что я подумал именно о ней. Казалось бы, что у нас общего? Всего одна ночь, которую я даже не помню. Есть, правда, еще кое-что: ужин у нее дома, ежедневные встречи на работе…

Надоело. Я хочу знать наверняка. Завтра же поговорю с ней, попытаю счастья. Если она откажет, хотя бы все будет ясно. Все-таки мне уже не двадцать, пора взрослеть.

* * *

Итак, как только она войдет, я возьму ее за руку и приглашу пообедать вместе. Она, конечно, поймет намек, и если я ее не привлекаю, у нее будет несколько часов, чтобы придумать вежливую отповедь.

Да, так я и сделаю.

— Здравствуй, Кларисса!

Она проходит мимо, не удостоив меня даже взглядом.

— Кларисса!

Ни слова. Я иду следом, захожу в ее кабинет и закрываю дверь.

— Что-то не так?

— Все не так. И ты прекрасно знаешь почему.

— Нет, объясни!

— Ах, так? Тогда скажи сначала, что ты об этом думаешь.

— О чем?

— Вот об этом.

Ее палец тычет мне в грудь.

— Что? Ты имеешь в виду мое сердце?

— Не сердце, а внутренний карман пиджака. Так называемый блокнот для записей.

— Все равно не понимаю. О чем ты?

— О словах, которые я в нем написала!

— Ты открывала его?

— Да, когда мы обедали и ты ушел платить! А я-то считала тебя тактичным… Ладно, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду!

— Нет, правда!

— Хочешь сказать, что с тех пор не открывал его? Или ты держишь меня за идиотку? Ты же постоянно крутишь в руках этот проклятый блокнот! И у тебя хватит совести заявить, что не читал то, что я написала?

— Ты писала в моем блокноте?

— Да, на пятой странице! И пожалуйста, прекрати валять дурака!

Я открываю блокнот на пятой странице. Кларисса бледнеет…

— Не может быть…

— Что?

— Ты стер мои слова? И даже написал что-то сверху?

— Кларисса, я ничего не стирал, я…

— Дай!

— «Моя первая попойка»? Ты не только все стер, но еще и написал этот бред?

— Кларисса, послушай…

— Ты меня совсем не уважаешь… ты… ты…

Она не смогла закончить фразу. Ее голос задрожал, и она расплакалась. Как объяснить? Я встаю и пытаюсь обнять ее, но она отталкивает меня.

— Кларисса, не обижайся, я…

— Не трогай меня!

— Я мог бы объяснить, но ты все равно не поверишь. Я ничего не стирал. Скажи хотя бы, что там было написано?

— Ты правда хочешь знать? Там было написано: «Я люблю тебя…» Удивлен? А что еще я могла сделать? Снова наброситься на тебя, как в первый вечер? Я никогда прежде не осмеливалась так открыто демонстрировать мужчине свои чувства, и, поверь, это далось мне нелегко. Но прошло столько времени, а ты никак не ответил. Я пригласила тебя на ужин…

— Это был потрясающий вечер, честное слово!

— Не такой уж и потрясающий, раз ты не удостоил меня ответным приглашением. Очевидно, мне нет места в твоем мире!

— Все из-за того, что я сейчас живу не один!

— А, твой пресловутый кузен…

— Кларисса, все очень сложно…

— Напротив, все предельно просто! Я раскрылась перед тобой, а ты… ты ничего не сделал.

— Кларисса, я не осмеливался. Сам не знаю почему. Но я все обдумал и понял…

— Поздно. Моя любовь исчезла, как та запись в блокноте. Забавно, тебе не кажется?

— Кларисса… Я…

— Видишь, тебе даже нечего сказать… Отпусти мою руку и дай мне уйти. Дай мне уйти!

Я позволил ей уйти. Со своей нелепой правдой я выглядел бы идиотом. Как объяснить исчезновение этой записи? Признаться, что блокнот волшебный и только я могу писать в нем? Немыслимо. Значит, я снова один.

* * *

«Я тебя люблю». Кларисса написала: «Я тебя люблю». Не может быть. И мой чертов блокнот стер именно то, что я больше всего хотел увидеть.

Конечно, я понимаю Клариссу. Теперь моя задача — найти более-менее рациональное объяснение, выслушав которое она простит меня, а я смогу сказать ей то же самое. Сказать, глядя в глаза.

Джулии я постоянно признавался в любви. Причем всегда, когда мы занимались сексом. Я не замечал этого, пока однажды она прямо мне не сказала.

Я люблю тебя. Если бы люди не придумали эти три слова, половины фильмов и трех четвертей книг просто не существовало бы.

Пытаюсь вспомнить, от кого впервые услышал эти слова, но ничего не идет в голову. Может, от маленькой соседки? Когда мне было лет семь или восемь, она говорила бабушке с дедушкой, что влюблена в меня, а мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Да, думаю, от нее. Я помню ее косички и светлые волосы. Или темные… как-то я уже не уверен, что хорошо ее помню…

Меня гложет любопытство, и я решаю вновь пережить этот момент. Еще недавно я не осмеливался потратить лишнюю страницу блокнота, но теперь стал смотреть на вещи по-другому.

Буду использовать воспоминания как придется, вплоть до девяносто девятого. Неважно, потрачу я их за месяц или за несколько лет — главное, сохранить последнее на конец жизни, как я и задумывал.

Мне даже хочется быстрее дойти до предпоследней страницы! Тогда я спрячу блокнот в надежное место и перестану думать о нем. Больше не буду нервничать из-за того, что приходится постоянно носить его с собой, и смогу отделаться от страха, преследующего меня, как человека, выигравшего огромную сумму в лотерее. Я видел, что случилось с дедушкой, а в последнее время все замечают, что и я выгляжу странно: нервно тереблю блокнот, потом убираю в карман, через пять минут снова достаю и так далее. Даже Мик забеспокоился, решительно заявив: «Тут что-то роется!»

Кроется, Мик! Не роется, а кроется.

Решено. Буду использовать воспоминания как получится, но последнее оставлю на потом. Думаю, это правильное решение.

А начну я прямо сейчас. Очень уж хочется увидеть личико девочки, чье имя я позабыл, но которая, как я прекрасно помню, первой призналась мне в любви.

- 23 - Первое признание мне в любви

Когда темнота рассеивается, я слегка удивляюсь. Перед глазами словно туман. Вначале я надеялся, что это пройдет, но воспоминание продолжается уже минут пять, а передо мной все та же дымка, сквозь которую я с трудом различаю люстру. Не уверен, но, по-моему, я лежу и широко открытыми глазами смотрю в потолок.

Ничего не происходит.

Может, я в больнице? Но вроде бы в детстве мне не приходилось серьезно болеть.

Тогда где я? Что это за воспоминание? Неужели блокнот не всемогущ?

Время тянется ужасно медленно, но наконец я чувствую, как внутри меня что-то происходит. В животе рождается комок энергии, она распространяется по всему телу и поднимается к лицу. Я поражаюсь силе этого ощущения. Странная энергия медленно концентрируется вокруг глаз и вдруг мощным потоком устремляется наружу.

Я плачу.

Детские слезы льются из тела, над которым я не властен. Наконец все становится ясно: я младенец. Это я, но совсем крошечный.

Рыдания длятся довольно долго, меня захлестывает чудовищное чувство незащищенности. Вокруг пустота, а мной правят два ощущения: испуг и ожидание.

Но вот надо мной склоняется лицо: чувство незащищенности мгновенно улетучивается, ему на смену приходит блаженство. Две огромные руки поднимают меня, как перышко, и картина перед глазами резко меняется.

Мы движемся.

Потом останавливаемся, и я снова вижу лицо. Оно все еще размыто, но мои глаза напрягаются, и его черты вырисовываются более четко. Думаю, это женщина. Да, никаких сомнений. Женщина, которую я никогда не видел.

— Ну, не плачь, мама с тобой.

Внутри этого тельца, такого спокойного, теплого и счастливого, — застывший от изумления мужчина.

Впервые в жизни я вижу свою мать. У нее такие же глаза, как у близняшек, и очень длинные волосы. Она напевает мелодичную песенку. Впервые в жизни я слышу ее голос.

Она укачивает меня, мурлыкая песенку, и я не могу понять, длится это пару минут или несколько часов.

— Маме надо уехать, дорогой. Мы с папой отправимся в длинное путешествие, увидим людей, которые живут совсем не так, как здесь. Но папа с мамой не могут взять с собой тебя и твоих сестренок, поэтому о вас позаботятся бабушка с дедушкой.

Женщина продолжает укачивать меня.

— Милая, нам пора, — раздается вдали мужской голос. — Ты ничего не забыла?

— Нет, все собрано. Я иду!

Это наверняка мой отец. Вернее, тот, кто меня зачал.

Картинка перед глазами снова меняется. Длинные руки кладут меня под люстру, туда, где я лежал вначале.

— Ну вот, я уезжаю.

Большое лицо приближается и целует меня в губы.

— До свидания, малыш. Я люблю тебя.

Она исчезает. Я-ребенок никак не реагирует, ничего не понимает. Я-взрослый осознает, что видел ее в последний раз. И обижается.

Снова наступает темнота.

Что же это такое? Она прощается со мной, выдавливая слова любви, чтобы не мучиться угрызениями совести? Если верить блокноту, она сказала это в первый раз. Три слова и один поцелуй — вот и все. С глаз долой, из сердца вон. Все вокруг было словно в тумане, но я бы наверняка заметил слезы на ее глазах.

Но нет, она не плакала.

Я нервничаю и в то же время чувствую облегчение. Кажется, я ничего не потерял. Мне даже повезло, что я жил с бабушкой и дедушкой. Какое счастье…

Первое признание мне в любви оказалось пустяком, сентиментальным обманом.

Но как бы мне хотелось подольше побыть в объятиях обманщицы…

* * *

Кларисса пропала больше двух месяцев назад. Я рассчитывал объясниться с ней через пару дней после ссоры, но она так и не вернулась на работу. Даже заявление об уходе прислала по почте и не стала забирать оставшиеся в кабинете вещи.

Конечно, я звонил, но все напрасно. Каждый раз оставлял сообщение и не получал ответа. Регулярно ходил к ее дому, подолгу стучал, но она не открывала.

Теперь я чувствую себя виноватым в том, чего не делал. Это худшее, что может случиться с человеком.

Да, блокнот стер ее запись без моего ведома, но я упрекаю себя в другом. Я испугался сделать первый шаг, сказать о своих чувствах…

Как я зол и каким потерянным ощущаю себя! Меня терзают раскаяние и угрызения совести.

Часто по ночам на меня накатывает такое одиночество, что я беру блокнот и вспоминаю моменты, проведенные с Клариссой. Ничего особенного: просто улыбки, взгляды, наше удивительное взаимопонимание.

Воспоминание за воспоминанием. И в центре каждого — она.

Иногда меня тянет пережить некоторые эпизоды, связанные с Джулией. Надо сказать, она быстро завела привычку засыпать, положив голову мне на плечо, и тогда ее запах, ее тепло… Мне не раз хотелось заняться с ней любовью.

Но я вспоминал Клариссу, и желание улетучивалось.

К тому же все равно ничего бы не вышло. Мы уже были не одни в комнате. Все началось с радостной улыбки Джулии и неожиданного известия.

— Знаешь, пора познакомить тебя с моей малышкой!

Пару секунд я соображал, как бы повежливее отказаться, потому что меня совершенно не привлекала эта идея.

— Мама привезет ее сегодня днем. Правда, замечательно? — протараторила она, не успел я открыть рот.

Я, как всегда, не смог отказать, но ждал появления девочки с нескрываемым ужасом. Еще бы, ведь Джулия нарисовала отличный портрет: не ребенок, а комок нервов, капризный и постоянно чем-то недовольный.

К моему удивлению, девочка молча вошла в квартиру и остановилась, вцепившись в руку матери. Наверное, я произвел на нее сильное впечатление.

— Здравствуй, милая. Как тебя зовут?

— Сарлотта!

— Сарлотта? Какое красивое имя!

— Да нет, ее зовут Шарлотта, она просто не выговаривает некоторые звуки!

— Спасибо, Джулия, я догадался… Шарлотта, хочешь печенья или мороженого?

— Хотю!

— Нет, Шарлотта, только не это! Сейчас будешь грызть печенье и везде накрошишь!

— Да ладно, Джулия, ничего страшного, ей уже три года. А если запачкает что-то, не беда… Ты же будешь есть аккуратно, красавица моя?

— Да, обесяю!

Я усадил ее на диван. Она прислонилась к спинке и вытянула маленькие ножки, которые даже не доставали до края сиденья.

Она старалась есть очень аккуратно.

Мне пришлось долго переключать каналы, пока не нашлось то, что ей понравилось.

Шарлотта смотрела мультик и улыбалась.

Я смотрел на Шарлотту и тоже улыбался.

* * *

Через несколько дней я снова пришел к Луизе. Перед этим я, не моргнув глазом, расспросил о ней Мика, но он был настроен не больно-то оптимистично. Сказал, что собирается писать ей письма, пока не иссякнет вдохновение, а уж потом рискнет познакомиться. Он больше ни разу не встречал ее в лифте, хотя по утрам долго катался вверх-вниз.

В общем, я собрался с духом и отправился к ней.

— Здравствуйте, Луиза!

— Здравствуйте. Опять проблемы с цветами?

— Н-н-нет. Не совсем. На самом деле я не работаю в службе доставки. Сейчас я все объясню…

В общем, я рассказал ей о Мике. О том, что я его лучший друг и что он влюбился в нее, о его стеснительности и моих опасениях… Я описал того Мика, которого хорошо знал: нежного, заботливого, верного, искреннего. Вначале она смотрела на меня подозрительно, но потом ей, кажется, стало любопытно…

— У вас нет, случайно…

— Может, перейдем на ты?

— Хорошо. У тебя нет, случайно, его фотографии? Судя по твоим словам, он очень милый человек…

— Я как раз хотел тебе показать. Вот, держи. Ну, что ты о нем думаешь?

— Ой, я же его знаю! Я как-то заговорила с ним в лифте! Не понимаю, что на меня нашло… Не может быть!

— Чего не может быть?

— Он такой красивый…

— Только не это! Я уже полчаса объясняю, что не надо судить по внешности!

— Да, но… Мне бы и в голову не пришло, что это он. Я правда ему нравлюсь?

— А почему нет? Не понимаю, что тут удивительного! Послушай, мне пора возвращаться на работу. Я оставлю тебе его номер и…

— Ты что, я никогда не осмелюсь позвонить ему…

— Как же с вами сложно! Запиши все-таки его номер и дай мне свой на всякий случай. А еще я оставлю тебе его фотографию. К красоте, как и ко всему остальному, нужно привыкнуть. Только тогда можно увидеть, что за ней скрывается… А пока пусть все идет своим чередом — рано или поздно он не выдержит и признается. По крайней мере, теперь ты знаешь, чего ожидать…

Она покраснела, мечтательно глядя вдаль. Словно представляя себя в его объятиях. Словно веря, что это возможно.

* * *

Джулия, конечно, не отвезла Шарлотту обратно к бабушке. Она осталась жить у меня, и в углу спальни обосновалась детская кроватка. В конечном счете это нисколько мне не мешало. Я даже радовался, когда, возвращаясь с работы, видел ее милую рожицу, вздернутый носик и платья в цветочек.

Я плохо разбираюсь в детях, но, сравнивая Шарлотту со своими племянниками и племянницами, готов сказать со всей ответственностью: она совсем не такой чертенок, каким пыталась представить ее Джулия. Да, иногда она шалит, может опрокинуть стакан, раз шесть — восемь за день падает, время от времени заливается слезами, но не совершает ничего ужасного. Джулия так не считает. Она постоянно отчитывает дочку и, едва услышав ее всхлипывания, вздыхает, всплескивает руками и восклицает: «Ну что опять случилось?»

Бедная малышка.

* * *

Дверцы шкафа в спальне слегка приоткрыты, луч света проникает в щель, сквозь которую малышка видит силуэт матери. Абсолютно голая, нервно дрожа, с ножом в руке, она мечется по комнате, заглядывая под кровать, за дверь, в первый шкаф… Догадываясь, что ей грозит, девочка забивается вглубь, пытаясь спрятаться за ворохом одежды. Но если мать посмотрит в шкаф, то непременно обнаружит ее. Я тоже это понимаю, даже вижу торчащие из-под платьев маленькие ботиночки, но ничего не могу поделать. Хотя я так хотел бы помочь… Невероятно, мать не способна сотворить такое с собственным ребенком!

Внезапно дверцы распахиваются. Из уст малышки вырывается вопль ужаса, тут же обрывающийся от чудовищного удара ножом в грудь… Я замираю, не в силах шевельнуть ни рукой, ни ногой. К горлу подкатывает тошнота. Когда рука с ножом замахивается для нового удара, я закрываю глаза руками.

— А-а-а! — кричу я.

— Да что ты как маленький!

— Пожалуйста, выключите!

— Вот видишь, ты слишком маленький, чтобы смотреть такое!

— Нет, мне уже десять…

— Маленький, маленький! Мы предупреждали! Девчонка!

Я бегу в свою комнату под смех и крики сестер. «Мокрая курица!», «Трус!» — прозвища, которыми они, не стесняясь, награждают меня.

Потом все погружается в темноту. Выныривая из нее, я оказываюсь перед блокнотом, открытым на странице со словами…

- 40 - Мой первый фильм ужасов

До сих пор его помню. Всю ночь глаз сомкнуть не мог! Мать, убивающая дочь… Столько жестокости, столько крови… Мне понадобилось несколько дней, чтобы прийти в себя.

Но теперь я наверстываю упущенное: обожаю фильмы ужасов, посмотрел, наверное, несколько сотен. Когда я ужинал у Клариссы, она призналась, что тоже любит время от времени пощекотать себе нервы… Мы даже собирались вместе сходить в кино и…

— Эй, что с тобой?

— Ничего.

— А по-моему, что-то не так. Ты странно выглядишь! О чем ты думаешь?

— Послушай, я могу хоть изредка остаться один в собственной спальне? Ты постоянно суешься…

— Я неспециально, мне надо уложить малышку!

— Уже?

— Посмотри на время! А поскольку здесь всего одна спальня…

— Ого! Я и не думал, что так поздно… Давай сам уложу ее.

Я стою у кроватки Шарлотты и собираюсь, как обычно, поцеловать ее в нос.

— Скажи, а мы пойдем завтра играть в мяч? — вдруг шепчет она мне.

— Конечно пойдем.

— Обожаю играть с тобой в мяч.

— Я тоже обожаю, моя принцесса.

— Робби никогда не хочет играть со мной.

— Ничего страшного, это в прошлом.

— Сегодня он тоже не захотел со мной играть!

— Что? Ты видела сегодня Робера?

— Да. Но мама просила не говорить тебе… Ай, она будет ругаться!

— Не бойся, я ничего не скажу маме, честное слово. А где вы были?

— У Робби. Мама обещала, что, если мы вернемся к нему, я буду хорошо себя вести.

— Твоя мама хочет вернуться к нему?

— Ara. Но он сказал «нет». И мама опять ругала меня. А я рада, что он сказал «нет», потому что хочу остаться с тобой…

Она смотрит на меня большими глазами, а я не знаю, что ответить. Не выдержав, я наклоняюсь и целую ее в лоб.

Теперь я раскусил Джулию: она использует меня, чтобы снова сойтись с Робером.

Наверное, и перстень забрала специально. Простой расчет: Робер придет забрать его, увидит ее с другим мужчиной и пожалеет, что бросил.

Она способна на такое.

Все, хватит меня облапошивать. Хватит пользоваться мной, спать у меня на плече, жить за мой счет, втихаря устраивая свою жизнь.

Думаю, ей пора уйти.

* * *

Чтобы избежать необдуманных поступков и быть уверенным в правильности решения, я долго размышлял о Джулии, о словах Мика и сестер и понял одну вещь: я хочу знать правду.

Блокнот позволил мне пережить некоторые эпизоды из прошлого и взглянуть на них со стороны. Особенно любопытными оказались встречи с друзьями и родственниками.

Я все увидел.

Сначала, на сорок первой странице, я увидел ее вульгарность, манеру вычурно одеваться, ее постоянный вызов. На сорок второй я увидел, как она улыбается всем без исключения мужчинам. На сорок третьей увидел, как она под взглядами друзей без стеснения флиртует с мужем моей сестры (как та и говорила), не проявляя уважения ни к себе, ни ко мне.

Тогда я этого не замечал. Сейчас не понимаю, как мог быть таким слепым.

На сорок четвертой странице я увидел клубную вечеринку в самом начале наших отношений. В тот день она познакомилась с Миком и постоянно танцевала с ним, нежно обнимая его гораздо более мускулистый, чем у меня, торс. Я увидел, как она прижимается к нему и что-то шепчет на ухо. Тогда я этого не понимал. Не замечал смущения и раздражения моего друга.

Но ничего из этого не скрылось от глаз коллег и друзей. Они озадаченно переводили взгляд с Джулии-соблазнительницы на меня, преспокойно сидящего в кресле. А я принимал их удивление за восхищение. Я не шучу! В их взглядах я читал: «Эта секс-бомба встречается с тем парнем? Посмотри на нее и на него! Вот это называется — повезло… Ты видел, как она танцует, какая она сексуальная! А он сидит себе как ни в чем не бывало. Хотел бы я оказаться на его месте…»

Именно такие мысли крутились у меня в голове. Я гордился собой.

Гордился этой агрессивно красивой девушкой. Не замечал ее поступков, не замечал ее сущности. Я видел только себя. Сквозь призму ее красоты.

С каждой страницей я стыдился все сильнее, чудовищно стыдился своего тогдашнего идиотизма.

А если прибавить к этому случайное признание Шарлотты…

Ей надо уйти, я уверен.

Однако принять решение гораздо проще, чем претворить его в жизнь. Надо действовать крайне осторожно, но… я все равно боюсь ее реакции.

— Знаешь, тебе, наверное, надо искать новое жилье…

— Хочешь выставить меня на улицу?

— Вовсе нет! Я ведь не говорю, чтобы ты уходила прямо сейчас. Просто тебе пора устраивать свою жизнь.

— Устраивать свою жизнь! Думаешь, это легко?

— Нет, это очень сложно. Но пойми, Джулия, мне нужно то же самое, устраивать жизнь. Вернее, строить заново.

— С той девицей, которой ты каждый день названиваешь и оставляешь сообщения?

— Откуда ты знаешь?

— Думаешь, здесь железобетонные перегородки в метр толщиной? Я все слышала. Ты ведешь себя как собачка, только и делаешь, что извиняешься. Нисколько не изменился…

— Что ты несешь?

— Ничего. Делай что хочешь. В конце концов, Это твоя жизнь…

Меня поразили ее холодность и злоба. Она втаптывает меня в грязь, упрекает в том, что я бросаю ее одну с маленьким ребенком, хотя у меня столько денег, что я мог бы проявить щедрость, но я, как обычно, думаю только о себе. Под конец она добавляет, что могла бы, как Кларисса, переспать со мной и воспользоваться моими деньгами.

Эта фраза разрешила мои сомнения. Я понял, что поступаю правильно. Абсолютно правильно.

Она оскорбила меня. Я ставлю ультиматум: у нее десять дней, чтобы убраться. Десять дней, и ни минутой больше.

* * *

Когда я пересказываю Мику разговор с Джулией, он радуется и поздравляет меня. Он считает, что это самое правильное решение.

— Наконец-то! Я уж и не надеялся, что ты решишься.

— Знаю, давно пора было, но так не хотелось расставаться с малышкой.

— Да, я заметил, что ты к ней привязался. Но надо идти вперед, однажды и у тебя будет своя Шарлотта…

— Да, наверное. Я чувствую, что уже готов.

— Ого! Хочешь сказать, если бы Кларисса не ушла… Я, кстати, до сих пор не понимаю, почему она исчезла, так ничего и не объяснив. Странно, я ведь редко ошибаюсь в людях, если только сам не влюбляюсь. Я был уверен, что у вас все получится.

— Я тоже так думал.

— Ладно, раз она такая дура, пусть ей же будет хуже!

— Не говори так про Клариссу.

— Только не надо повторять историю с Джулией и искать ей идиотские оправдания!

— Тут даже искать не надо!

— Правда?

— Да. На самом деле я кое-что от тебя утаил…

На меня внезапно накатывает желание рассказать все с самого начала. О волшебном блокноте. О воспоминаниях. О том, как блокнот стер признание в любви, написанное Клариссой. Длинный-длинный монолог — и груз больше не давит мне на грудь, я словно выныриваю на поверхность, вдыхая наконец полной грудью. Пока я говорю, Мик заинтересованно кивает головой.

— Твои сестры правы, ты сошел с ума, — заключает он, когда я умолкаю.

— Что?

— Не притворяйся. Мне недавно звонила Солен. Она очень волнуется, говорит, что ты, как дед, погрузился в тихое сумасшествие, не расстаешься с блокнотом. Она считает, что это чувство вины: ты ведь почти не ходил к нему под конец. В общем, она объясняла гораздо лучше, со всякими умными словами, но суть я передал.

— Ты мне не веришь…

— Думаю, надо избавиться от этого подарка. Можешь отдать его мне, если хочешь.

— Только притронься, и я разобью твою прекрасную физиономию.

— Как тебе угодно. Только если будешь продолжать в том же духе, скоро точно тронешься. Не знаю, замечаешь ты или нет, но в последнее время ты говоришь только о прошлом, вспоминаешь всякие истории, просишь рассказывать о важных моментах, которые сам мог забыть. Ты это осознаешь?

— Э-э-э… Не особо. Вернее, наверное, частично да, но…

— Ну вот. А ведь ты не вылезаешь из прошлого.

— Что же мне делать? Вдобавок Джулия еще несколько дней будет жить у меня, а я видеть ее не могу… Не приютишь меня ненадолго?

— Конечно! Что за глупые вопросы! Но у меня есть идея получше. Нам обоим надо развеяться. Предлагаю совершить небольшое путешествие: я смогу наконец выполнить данное себе обещание, а ты немного успокоишься.

— Развеяться? Ну-ну…

— Доверься мне. Мы уедем на два-три дня, так что собери вещи, а вечером я заеду за тобой и мы отправимся туда, где ты никогда не был. Согласен?

— Согласен…

— Но при одном условии: блокнот ты оставишь дома.

Я соглашаюсь. Сам я, конечно, знаю, что не сошел с ума, но мне не хочется, чтобы окружающие считали меня психом.

А может, сумасшедший — это всего лишь человек, который знает то, что недоступно другим?

Ладно, попробуем сменить обстановку.

Три дня отдыха мне не повредят.

* * *

— Ты ведь не взял с собой блокнот?

Я возмущенно мотаю головой. Хотя, если честно, расстаться с ним оказалось невыносимо тяжело. Мне понадобилось часа три, чтобы отыскать идеальный тайник. Теперь я, конечно, побаиваюсь, как бы Джулия не перерыла всю квартиру в мое отсутствие и не нашла его. А вдруг она в отместку выбросит блокнот?..

Ладно, постараюсь не думать об этом. Мы ведь едем развеяться, и я рассчитываю отлично провести время.

Я пытаюсь угадать, что задумал мой друг. Мы выезжаем на шоссе, ведущее на юг. Мик предупреждает, что путь неблизкий и я могу поспать, если хочу. Я не заставляю себя упрашивать: нет ничего скучнее ночных поездок, где единственное развлечение — наблюдать в окне череду указателей и заправок.

Огни гаснут.

Я просыпаюсь оттого, что затекла шея. Очевидно, я спал долго, потому что уже светло. Мы свернули с шоссе и, кажется, едем по проселочной дороге в какой-то глуши. Как стопроцентный городской житель, я чувствую разочарование. Мне грустно.

— Где мы?

— Ого! Проснулся? Скажи, в твоих предках, случаем, не числится пара сурков? Я думал, мне тебя никогда не разбудить!

— Извини. Так где мы?

— Немного терпения. Через полчаса, даже меньше, все узнаешь. А пока можешь изучать указатели, хотя не думаю, что ты найдешь знакомые названия.

* * *

Вдалеке между двух лысых холмов появляется кучка домов. И тут же раздается фраза, которой я боялся больше всего:

— Ну вот, почти приехали. Доволен?

Я не осмеливаюсь ответить. Вернее, не могу — мне не выдавить ни слова, настолько удручающим кажется вид из окна.

Машина пересекает городок, и мне становится совсем не по себе. Такое ощущение, будто все вымерло. Ни одного магазина и ни души на улицах. Все серое. Но это не тот серый, привычный всем горожанам: не серость грязного воздуха, суеты, автомобилей, не та серость, о которой забываешь, потому что впереди куча дел и нет времени смотреть по сторонам. Нет, здесь царит серость старости, уходящего времени, людей, о которых никто не помчит. Такую серость невозможно не заметить, потому что, кроме нее, ничего не существует. Это хуже, чем серость смерти, — это серость отсутствия жизни.

Мик останавливается около векового дома, точно такого же, как те, мимо которых мы проезжали. Внезапно дверь распахивается, и нам навстречу выбегает маленькая сухая старушка, похожая на суетящуюся мышь.

— Микаэль!

— Бабушка!

— Мой мальчик! Ты приехал раньше, чем обещал! Опять гнал как ненормальный?

— Нет-нет, что ты.

Когда она подходит ко мне, я протягиваю руку, но старушка тепло обнимает меня.

— Не узнаешь? Я Орнелла, бабушка Микаэля по материнской линии. Правда, ты был совсем маленьким, когда мы виделись в последний раз…

— Простите, я…

— Ничего страшного! В моем возрасте глупо обижаться на пустяки…

Доставая вещи из багажника, я спрашиваю Мика, зачем он привез меня сюда. Он отвечает, что мне нужен отдых, а этот городок — самое тихое место из всех, где он когда-либо бывал. Я делаю вид, что верю. Потом он добавляет, что мне станет легче, если я поболтаю с его бабушкой. Оказывается, Мик часто звонит ей, когда у него плохое настроение, от одного звука ее голоса он успокаивается. А я и не знал, что они так близки. Как не знал, что он испытывает потребность выговориться.

Мужчины обычно молчат о таких вещах. Они считают, что недоговоренностей, читающихся в глазах у друга, достаточно для взаимопонимания, что именно они и являются фундаментом настоящей мужской дружбы.

Мужчины полагают, что от слов мало проку и лучше оставить их женщинам.

Но мужчины иногда ошибаются.

И все же я в ужасе от этого места. Мысль о том, что придется провести два дня в компании пожилой женщины, тоже не радует. Мы входим в дом. Здесь темно и сыро.

Нас встречает кот. Интересно, все пожилые женщины держат животных?

Тут столько места, что можно с легкостью разместить человек пятнадцать. Два этажа, всюду комнаты и старые шкафы. Я выбираю спальню на втором этаже, в глубине мрачного коридора, но боюсь, что не усну здесь. Интересно, когда на этой кровати спали в последний раз?

— А! Ты выбрал комнату, где в детстве жил отец Мика. Он обожал ее, проводил в ней все время!

Я разбираю вещи, убиваю двух пауков, которые наверняка не видели до меня ни одного человеческого существа и теперь вряд ли сохранят о встрече приятные воспоминания, и, опустошенный, падаю на кровать.

— Дети, к столу! — вырывает меня из оцепенения тонкий бабушкин голосок.

Дети… Целую вечность меня никто так не называл…

В центре стола — большая миска с салатом, вокруг теснятся фарфоровые тарелки с истертым голубым узором и помутневшие от времени стаканы. Я и так не большой любитель зеленого салата, но, когда он подается даже без самого простого соуса, обед превращается в испытание. Потом наступает черед нескольких кусочков вареного мяса, кажется говядины, с гарниром из плавающих в масле спагетти.

— Я сходила в магазин, чтобы купить то, что ты любишь, мой милый.

— Спасибо, бабушка.

— Вам нравится?

— Да, мадам, очень вкусно. Только, пожалуйста, обращайтесь ко мне на ты.

— Хорошо. Я пойду вздремну, а потом мы с тобой поболтаем.

— Э-э-э, вы имеете в виду…

— Мой Микаэль сказал, что тебе сейчас нелегко и ты хочешь с кем-нибудь поговорить. Я тоже очень люблю рассказывать. И слушать. Это так редко случается со мной…

— Конечно, Орнелла, мы обязательно поговорим! С удовольствием!

Мысль о том, что придется остаться наедине с бабушкой, совсем не вдохновляет меня. Но разве я могу отказаться? Я ловлю на себе насмешливый взгляд Мика.

С другой стороны, терять нечего. К тому же бабушке, должно быть, очень одиноко… Надо немного развлечь ее.

* * *

Орнелла пошла прилечь после обеда, а мы с Миком остались в гостиной. Вначале мы немного поболтали, но вскоре под действием царящего вокруг покоя разговор сошел на нет. Время казалось резиновым. Оно текло гораздо медленнее, чем обычно: ленивые секунды, никуда не торопящиеся минуты. Наверняка из-за того, что здесь их некому считать.

Когда сидишь в этой маленькой гостиной, кажется, что весь мир ограничен ее стенами. Повсюду безделушки и пожелтевшие фотографии. Гипсовая Дева Мария венчает старинный телевизор, еще одна, пластмассовая, наполненная святой водой, стоит на столике с пыльными ножками, покрытом грязно-белой салфеткой. Над ней блеклая картина, изображающая сцену охоты, рядом зеркало в темных пятнах. И полная тишина.

Наконец настал момент, которого я так боялся. Бабушка вышла из спальни. У старого человека есть одно преимущество: когда он просыпается, никто не смеется над его помятым лицом, ведь он и так выглядит не лучшим образом. Поэтому у меня такое ощущение, что она не ложилась.

— Ладно, разговаривайте, а я схожу прогуляюсь.

— Хорошо, милый. До скорого!

Мик закрывает за собой дверь. Я остаюсь один на один с Орнеллой.

— Мальчик мой, я знаю, что говорить о себе не так-то просто, особенно когда ты молод. Поэтому, если хочешь, я сначала расскажу о своей жизни.

— Конечно, я с удовольствием послушаю.

— У меня была очень простая жизнь, никаких приключений. До того как оказаться здесь, я жила в Италии и немного в Швейцарии. Свое первое путешествие, если это можно так назвать, я совершила в тридцатых годах, когда наша семья бежала из Италии. Нас не волновала политика, мы просто устали от нищеты. Вы сейчас даже не можете вообразить, что такое бедность. Первая пара обуви у меня появилась только в семь лет, когда Муссолини решил обуть всех детей в стране. Я считала его героем — мы же ничего не знали о нем, — а когда впервые в жизни надеваешь ботинки, ты не представляешь себе… Нам нечего было есть, абсолютно нечего. Поэтому мы и уехали… Родители выбрали этот городок, потому что здесь уже жило несколько человек из нашей деревни, они приехали раньше нас. Когда мне исполнилось шестнадцать, я отправилась в свое второе путешествие, в Швейцарию, на заработки. Такая красивая страна… Да и я тогда была красивой. Наверное, глядя на меня, сложно в это поверить. Я сейчас покажу фотографию.

Она достает из сумки старинную, слегка надорванную фотографию, с которой на меня смотрит молодая девушка, напоминающая тогдашних итальянских красавиц вроде Джины Лоллобриджиды, только миниатюрнее. Я удивлен.

— Вы были восхитительны!

— Я пользовалась большим успехом. Мужчины дарили мне подарки, звали замуж. А однажды я приехала сюда на каникулы и познакомилась с Флавио, юношей из другой итальянской семьи. Мы вдвоем часто ходили гулять в поле. Ну, ты понимаешь, что я имею в виду…

— Да…

— А потом я забеременела и больше никуда не ездила. В то время было не как сейчас, мы ведь во всем слушались родителей. Не могу сказать, что я жила счастливо, мне очень хотелось в Швейцарию… Моя настоящая жизнь осталась там. Но у нас родился сын, отец Мика, а два года спустя — дочка. Я рада за них, они хорошо устроились, заработали много денег, особенно Альберто. Ой, кажется, сейчас начнется моя любимая телеигра! Чуть не пропустила начало. С возрастом я стала ужасно болтливой.

После телеигры и ужина все затихло. Когда бабушка спит, кажется, засыпает сам дом. Поэтому я тоже решил прилечь. Спать было еще рано, но мне хотелось поразмыслить наедине с собой. Я думал о Клариссе, даже позвонил ей, но она опять не взяла трубку. В очередной раз оставил сообщение, которое она наверняка не прослушает, хотя кто знает… Будь у меня с собой блокнот, я бы пережил момент из прошлого, что-нибудь радостное, красивое или забавное. На мгновение я рассердился на Мика, запретившего мне брать его с собой, но вдруг понял, что эти белые страницы и правда занимают слишком много места в моей жизни: как только мне становится грустно, я ищу в них утешения. Это моя экспресс-терапия, мой источник гарантированного счастья. Не стоит так привязываться к блокноту, ведь скоро он закончится. Я и так уже использовал половину страниц.

Внезапно меня охватывает тревога: а не разучусь ли я смотреть в будущее, если буду постоянно оглядываться?

Я устал.

* * *

Утром Орнелла разбудила меня нежно, как ребенка. Она уже приготовила еду и расставила на столе разнообразные яства. Это так приятно и, главное, напоминает детство, когда бабушка по воскресеньям потчевала нас с сестрами таким же обильным завтраком. Мы потихоньку просыпаемся, поглощая еду из обколотых по краям тарелок.

— Ну что, Мик, чем займемся сегодня?

— Понятия не имею, у меня никаких планов.

— Только не говори, что мы весь день будем бездельничать!

— Именно это я и собирался сказать.

Мы действительно с утра до вечера валяем дурака. Я усаживаюсь рядом с бабушкой перед телевизором. Она смотрит сериал, поглаживая кошку. На экране молодая красотка с обесцвеченными волосами пылко объясняется в любви мужчине с белыми, идеально ровными зубами. Если бы мне признавались в чувствах такими фальшивыми нелепыми словами, я бы ни за что не поверил. Но мужчина выглядит растроганным и страстно целует только что обретенную возлюбленную, энергично наклоняя голову то вправо, то влево. Я никогда так не целовался.

Вскоре кошка засыпает, бабушка вслед за ней. У нее приоткрыт рот, до меня доносится ровное дыхание.

Я выключаю звук у телевизора, чтобы она спокойно поспала, и задумываюсь о ее повседневной жизни. Утром встать, приготовить еду, немного прибраться, посмотреть телевизор, подремать, снова посмотреть телевизор, опять приготовить еду, помыть посуду, еще чуть-чуть посмотреть телевизор и лечь спать. Это и есть старость? Быть приговоренным к серой повседневности? А как же старики развлекаются? И развлекаются ли вообще? Может, вспоминают молодость? Закрывают глаза и заново переживают события тех дней? Как я со своим блокнотом, только без картинок и запахов. Так о чем же вспоминают старики? О хороших моментах или о плохих? Или о тех и о других? Приходится ли им часами восстанавливать в памяти тот или иной эпизод, стараясь не упустить ни одной детали? Переживают ли они заново знакомство с мужем или женой, рождение детей, день, когда те выросли и ушли из дома, смерть самого близкого человека, тяжесть одиночества? Или, наоборот, пытаются забыть обо всем, чтобы не напоминать себе, как невыносима жизнь старика? А действительно ли невыносима? Может быть, от одной серии «Огня страсти» они получают столько же удовольствия, сколько от шумной вечеринки пятьдесят лет назад?

Орнелла просыпается.

— Смотришь, как я сплю? Наверное, не лучшее зрелище.

— Бабушка, можно задать вам один вопрос?

— Конечно, милый.

— Вы чувствуете себя одинокой?

— Знаешь, когда приходит старость, понимаешь, что со временем будешь становиться все более одиноким и так до самого конца. Поэтому стараешься не думать об этом. А потом привыкаешь. Мне нравится заниматься одними и теми же вещами, а когда что-нибудь происходит, день делается необычным. Вот, например, ты приехал — а ведь в этом доме так давно никто не бывал! — и мне очень приятно видеть вас с Микаэлем, я буду часто вспоминать вас, то, что мы делали втроем… Знаешь, быть стариком не так уж тяжело…

— А вы счастливы?

— Счастье… Конечно, хотелось бы почаще видеть детей… Но они и так приезжают, когда могут: на Рождество и на мой день рождения. У них своя жизнь, хотя они звонят, спрашивают, как у меня дела. Я всегда отвечаю, что в порядке, даже если нехорошо себя чувствую или не в настроении. Стараюсь лишний раз не волновать их, поэтому ничего и не говорю. Меня часто тянет позвонить, услышать их голоса, расспросить, что у них интересного… Иногда подмывает сказать, что мне их не хватает, что я их люблю, думаю каждый день, молюсь за внуков… но я не могу. Ради их же блага.

Она на минуту замолкает и, кажется, о чем-то задумывается. Потом ее взгляд проясняется, и она кладет ладонь на мою руку.

— Знаешь, будь у меня возможность прожить жизнь заново, я бы все переиначила. Все сделала бы по-другому. Сейчас незачем врать себе — я испытала не так много радостей и все равно не сумею унести их с собой в могилу. Поэтому я давно довольствуюсь малым. Крошечными радостями…

— И скромными воспоминаниями…

— Да-да, именно так: скромными воспоминаниями.

— А что нужно делать, чтобы в старости было о чем вспомнить?

— Все просто: чтобы было о чем вспомнить в старости, в молодости не надо оглядываться.

— Бабушка, вам не кажется это странным?

— Нет, все очень логично! Послушай, твои воспоминания еще впереди. Позже, когда тебе будет столько лет, сколько мне сейчас, и ты уже не сможешь ничего построить, то обернешься и полюбуешься тем прекрасным, чего сумел добиться… И это наполнит твое сердце радостью. Вот чего я тебе желаю. Тогда ты, наверное, не будешь умирать таким же опустошенным, как я.

На ее глаза наворачиваются слезы. На мои тоже. Она смотрит на меня, а я не осмеливаюсь обнять ее.

Какой же я идиот.

* * *

Я вышел прогуляться, чтобы отделаться от тягостного чувства, оставшегося после разговора с бабушкой. Меня догнал Мик.

— Ну как, тебе лучше?

— Даже не знаю… Скорее, да. Надо обдумать то, что она мне сказала. Хотя это все равно не поможет вернуть Клариссу…

— Слушай, моя бабушка не волшебник, возвращающий возлюбленных за сорок восемь часов и дающий гарантию на месяц!

— Знаю, но я не это имел в виду… Просто теперь мне еще больше не хватает ее. Я бы хотел прожить так, чтобы потом… ну… ладно, неважно.

— Поверь, не все потеряно. Только если в оправдание ты расскажешь историю о волшебном блокноте, стирающем слова любви, вряд ли она бросится тебе на шею…

— Естественно… Но что мне делать? Она не хочет даже выслушать меня!

— Пока не знаю… Давай потом обсудим. Сейчас пора собираться, завтра утром мы уезжаем. По-моему, Орнелла немного устала от нас.

— Хорошо.

Я уже настроился провести тут еще день. Странно, как быстро привыкаешь к пустоте. И потом, мне было приятно, что я сумел немного развлечь бабушку.

* * *

На прощание Орнелла обняла меня и сказала, что рассчитывает еще увидеться. Я ответил, что с удовольствием приеду.

Честное слово.

Я чувствовал себя неловко, как всегда во время прощаний. Когда машина тронулась, я обернулся и посмотрел на бабушку.

Надеюсь, она прочитала в моем взгляде то, что у меня не получилось сказать.

* * *

Приятно наблюдать, как с каждым часом дороги становятся все шире, а машин на них — все больше. Помогает потихоньку вернуться к обычной жизни, почувствовать себя аквалангистом, поднимающимся с морского дна.

На улице темно, я страшно устал. Поднимаюсь по лестнице в надежде, что Джулия уехала и в квартире пусто. Не тут-то было! Уже на лестничной площадке слышу крики моей бывшей. Вопли становятся все громче по мере того, как я подхожу к двери. Кажется, она опять ругает Шарлотту.

Я вхожу и вижу, что Джулия угрожающе тычет пальцем в дочку.

— Шарлотта, завязывай с этими глупостями! Хватит нести бред! Ты меня с ума сведешь!

— Я не вру, честное слово! Мы играли в мяч…

— Шарлотта, это неправда! Ты маленькая врунья!

Джулия замечает меня, замолкает и качает головой.

— Эта девчонка невыносима… Хотя тебе, наверное, плевать. Через два дня нас тут не будет, и месье снова заживет спокойно!

— Джулия, прекрати, я очень устал и не хочу ругаться… Что происходит?

— Что происходит? Эта мадемуазель клянется, что только что была в сквере и…

Пока мать перечисляет ее преступления, я поворачиваюсь к малышке, чтобы незаметно подмигнуть ей, как вдруг замечаю…

— Шарлотта! Что ты делаешь, черт возьми?

— Ты тоже будешь меня ругать?

— Зачем ты взяла мой блокнот?

— Я нарисовала тебе картинку.

— Отдай сейчас же!

Я вырываю у нее из рук блокнот, и она испуганно убегает в спальню.

— Что ты так кричишь на нее? Она ничего не сделала с твоим блокнотом! — возмущается Джулия.

— Подожди, ты видела, как она взяла его, и ничего не сказала?

— Она нашла его и пообещала, что будет очень аккуратна. Ей хотелось сделать тебе приятное!

— Ты разрешила ей рисовать в моем блокноте? Она ведь могла испортить кучу воспо… кучу страниц! Если мне не удастся стереть ее рисунки, все будет потеряно! Потеряно!

— Стереть рисунки? Кажется, ты окончательно свихнулся…

Я открываю блокнот и нервно листаю. Через несколько секунд дохожу до пятидесятой страницы и вижу картинку: большой человечек, напротив него маленький, а между ними, на уровне ног, красный кружок.

Одно мгновение, и я уже не просто нервничаю, а покрываюсь холодным потом.

— Джулия, скажи, она давно закончила рисовать?

— Не знаю, минут десять назад!

Десять минут…

И рисунок не пропал. Не может быть…

В голове проносится фраза, которую Джулия произнесла, ругая девочку.

— А почему ты вообще кричала на Шарлотту?

— Все нормально? Успокоился?

— Джулия, ответь, пожалуйста, на вопрос.

— Она уверяла, что вы с ней только что играли в мяч, хотя ты еще даже не вернулся, а мы весь день сидели дома!

— Играли в мяч… Как на рисунке?

— Да, как на рисунке. Ты, она и мяч. Ты что, идиот?

Такое ощущение, словно сердце перестало биться.

Неужели Шарлотта пережила тот момент, который нарисовала?

Я иду в спальню, вытираю мокрые от слез щеки девочки и беру ее ручки в свои большие ладони.

— Скажи, Шарлотта, мы с тобой вместе играли в мяч?

— Да, только что, в парке. Но мама говорит, я все придумываю.

— Мы играли… когда ты закончила рисовать, прямо перед тем, как я пришел?

— Ну да! А потом мы бегом вернулись домой, потому что начался дождь!

Поворачиваюсь к окну: на небе ни облачка.

Я припоминаю одну прогулку, когда нам пришлось бежать домой из-за внезапно хлынувшего ливня. Это было больше месяца назад.

Снова смотрю в блокнот. Рисунок все еще на месте.

Надо признать очевидное: Шарлотта только что пережила воспоминание, нарисовав картинку в блокноте.

Как это могло произойти? Я хорошо помню дедушкино письмо, он говорил, что всего один человек может пользоваться блокнотом!

Так он и написал: «Один, всего один».

Моя сестра ведь ничего не ощутила, так почему же Шарлотта…

Нет…

Это не…

Письмо!

Там ведь все сказано!

Я прицепился к фразе: «Один, всего один…»

Но не заметил то, что дедушка говорил перед этим: «Этот блокнот раскроет свои возможное только перед одним наследником его владельца».

Перед одним наследником его владельца…

Я закрываю дверь спальни и возвращаюсь в гостиную.

— Джулия, я все знаю о Шарлотте.

— Что ты знаешь? Что она сочиняет какую-то ерунду?

— Нет. Я знаю, что Шарлотта моя дочь.

* * *

Джулия стоит, окаменев. Она открывает рот, но не может выдавить ни звука.

— И не думай врать. Я уверен на сто процентов. Поэтому сначала ты уложишь Шарлотту и убедишься, что она успокоилась, а потом объяснишь мне все.

Она ненадолго уходит в спальню, потом возвращается и опускается на диван, не осмеливаясь взглянуть мне в глаза. Некоторое время она сидит неподвижно, потом внезапно заливается слезами.

— Мы с тобой уже расстались, когда я узнала, что беременна, — признается она, всхлипывая. — Решила не говорить тебе ничего. К тому же я была влюблена в Давида и не хотела портить отношения… Поэтому соврала, что он отец ребенка. Он верил до тех пор, пока я не родила. У меня начались схватки, он запаниковал, потому что был уверен, что я только на седьмом месяце. Я успокоила его, сказав, что такое часто случается. Все рухнуло, когда он спросил врача, почему недоношенного ребенка не положили в инкубатор. Тот ответил, что с ростом пятьдесят сантиметров и весом три триста девочку никак нельзя назвать недоношенной. Он сразу все понял и в тот же вечер бросил меня. А как ты догадался? Узнал, что у нее скоро день рождения, и все посчитал?

— Э-э-э… Ну да… Джулия, почему ты скрывала от меня?

— Потому что… не знаю… Не хотела с тобой жить.

— Слушай, я же не говорю, что надо жить вместе! Просто сказала бы, что у меня есть дочка.

— Я мечтала, чтобы у нее был свой дом и любящий отец. Я поменяла нескольких мужчин, пока не встретила Робби. Мне показалось, что с ним все будет хорошо, и через месяц мы обручились… Но он не ужился с ребенком. На самом деле это он выгнал меня…

— Как ты могла так поступить со мной?

— Я ничего ужасного не сделала! Хватит обвинять меня! Сам же не хотел ребенка, так зачем теперь читать мне мораль?

— Черт возьми, это моя дочь! И ты даже не сказала ей, кто ее отец?

— Я сказала, что у нее нет отца. Вот и все.

— Это чудовищно…

— Чудовищно другое. Сказать что? Ни один мужчина не хочет строить отношения с женщиной, у которой есть ребенок, понимаешь? Ни один, они все меня бросили!

— Наверное, с Робби так и произошло, но ты никогда не думала, что мужчины уходят не из-за ребенка, а из-за тебя? Только из-за тебя! Прекрати все сваливать на Шарлотту. Она замечательная, ты одна этого не замечаешь.

Глаза Джулии горят ненавистью. Такое чувство, будто она хочет меня убить.

— Раз она такая замечательная, занимайся ею сам. Она же твоя дочь! А я сваливаю, я так больше не могу!

Она хватает сумку и выбегает, разъяренно хлопая дверью.

Напуганная шумом Шарлотта выходит из спальни.

— Мама ушла?

— Да, решила немного прогуляться. Не волнуйся, я останусь с тобой. Пойдем, уложу тебя в кроватку.

Я беру Шарлотту на руки и прижимаю к себе так сильно, как только можно прижать ребенка, не причинив ему боли. Она целует меня в щеку, а я, с трудом удерживая слезы, глубоко вдыхаю аромат ее волос.

Моя жизнь перевернулась.

Теперь все будет по-другому.

Помню, когда у Солен родился ребенок, ее муж рассказывал о необыкновенном чувстве, охватившем его. Он говорил, что, становясь отцом, влюбляешься в свое дитя моментально, в ту самую секунду, когда впервые видишь его.

Мне тоже повезло, но по-другому: я стал отцом только что, но полюбил свою дочь значительно раньше.

* * *

Джулия ушла два дня назад, и от нее до сих пор нет вестей. Я срочно взял отпуск, но долго так продолжаться не может. К тому же Шарлотта постоянно задает вопросы, на которые я отвечаю уклончиво. Пока все нормально, но если Джулия не вернется…

Шарлотта должна узнать правду.

— Скажи, красавица, мама говорила тебе, кто твой папа?

— Она сказала, у меня нет папы. Хотя у всех девочек в садике есть!

— Знаешь, твоя мама ошиблась. У тебя есть папа.

— Да?

— Да, и… это я.

— Ты мой папа?

— Да.

— Правда?

— Правда. Я твой папа, а ты моя дочка. Моя замечательная дочурка.

Она бросается ко мне в объятия с криком «Ура!». Я боялся, что известие травмирует ее, но, кажется, обошлось. Хотя, может, она не совсем поняла, насколько это важно.

— Ты всю жизнь будешь моим папой?

— Да, Шарлотта. Всю жизнь.

— Папочка…

Нет, она все поняла.

Я кидаюсь к телефону. Хочу, чтобы они пришли прямо сейчас.

Первым приезжает Мик, следом за ним сестры. Сейчас они засыплют меня вопросами и упреками из-за того, что им пришлось сорваться в такой поздний час, к тому же всю дорогу они ужасно волновались, ведь я не объяснил, в чем дело. Поэтому, не давая им раскрыть рот, я ухожу в спальню и возвращаюсь, держа Шарлотту за руку.

— Шарлотта, познакомься, это Мари и Солен, мои сестры. Видишь, как они похожи друг на друга?

Близняшки неодобрительно смотрят на меня. Они наверняка недоумевают, зачем я их позвал и что это за нелепая встреча.

— А это Мик, мой лучший друг. Скажи Мари, Солен и Мику, кто твоя мама!

— Моя мама.

— Да, но как ее зовут?

— Джулия.

Сестры, как обычно, еле заметно морщатся, слыша это имя. Все трое сурово глядят на меня. Я предвкушаю, как они сейчас удивятся.

— А теперь скажи Мари, Солен и Мику, кто твой папа!

— Ты мой папа!

Близняшки смотрят то на меня, то на Шарлотту. В ответ на их удивленные взгляды я только пожимаю плечами и криво усмехаюсь, наклонив голову к девочке.

Сестры переглядываются и, как положено близняшкам, реагируют одновременно.

— Ой! Какая она миленькая! — наперебой восклицают они. — Иди, обними тетю, моя куколка!

Пока они осыпают малышку поцелуями и комплиментами, ко мне подходит Мик.

— Значит…

— Да.

— Доволен?

— Счастлив.

— Ну… ты теперь папа?

— Да, я теперь папа.

* * *

Джулия вернулась только вчера. Четыре дня отсутствия — это довольно много, но она извинилась, признавшись, что сама не понимает, почему так резко отреагировала.

— Ты сказал ей?

— Да.

— Как все прошло?

— Кажется, она довольна. Впрочем, я тоже.

— Ладно, держи вот это.

Она вынула из сумки большой коричневый конверт и протянула мне:

— Тебе надо заполнить бумаги, чтобы официально признать ее.

— Я… спасибо, Джулия. Спасибо огромное.

— Если хочешь, она будет жить неделю у тебя, неделю у меня.

— Да, это просто замечательно. Спасибо, что ты так понимающе отнеслась…

— Все нормально. И потом, так я смогу устроить и свою жизнь, я ведь вернулась к Робби.

Я пропустил мимо ушей последнюю фразу. Теперь меня волновало лишь одно — как можно чаще видеться с дочкой.

Сегодня вечером приехала Джулия и забрала Шарлотту. Не успела дверь закрыться, как в квартире воцарилась гробовая тишина.

Уже несколько часов я хожу туда-сюда, из спальни в гостиную и обратно. Шарлотты нет, но все напоминает мне о ней: ее любимое печенье в шкафу, пустая кроватка, разбросанные повсюду цветные карандаши.

Целая неделя ожидания.

Неделя… Как долго!

Чтобы поднять настроение, я решаю прибегнуть к помощи блокнота. Я, конечно, дал обещание пореже пользоваться им, но сегодня вечером мне хочется пережить что-нибудь забавное перед тем, как ложиться спать в пустой комнате. Завтра я начну новую жизнь и буду сдерживать свои желания.

А пока выберу хорошее воспоминание. О, нашел! В тот день Мик так смеялся, что теперь достаточно посмотреть со стороны, чтобы немного развеселиться. Итак, поехали.

- 51 - Решили податься в мафиози?

Я все еще слеп и глух, но губы сами растягиваются в улыбку. Скорее, скорее!

Ну вот, наконец я в доме тетушки Мика. Она задумала сделать ремонт и поручила нам отодрать старые грязные обои и вынести ковры. Кажется, в то лето мне исполнилось семнадцать.

— Честное слово, если бы я знал, что тут столько работы, попросил бы у твоей тетушки гораздо больше денег!

— Прекрати жаловаться… Нам все равно больше нечем заняться! А так сможем отлично повеселиться на эти деньги!

— Ну конечно, тут и на одни выходные не хватит!

— Кошмар, какой ты зануда… Ладно, давай выйдем на воздух и немного передохнем.

Только мы усаживаемся в саду, как мне в глаз попадает солнечный зайчик от стеклянной двери соседского дома. Прикрывая глаза рукой, я пытаюсь разглядеть человека, стоящего на пороге и закуривающего сигарету, и узнаю в нем…

— Не может быть, месье Эрнандес!

— Учитель истории? Да ладно!

— Он самый, клянусь тебе!

— Подожди, в прошлом году, когда он вел у нас уроки, на нем всегда были потрепанные свитера и отвратительные вельветовые штаны… Это точно не он.

— Эй, месье Эрнандес, это вы?

Он поворачивается к нам и легонько машет рукой.

— Эй, месье Эрнандес, круто выглядите, выиграли миллион в лотерею?

Он не отвечает.

— Эй, месье Эрнандес, классный костюмчик! — продолжаю я. — Решили податься в мафиози?

— Нет. Я сегодня хороню жену и хотел бы, чтобы меня оставили в покое…

В поисках поддержки я поворачиваюсь к Мику, но тот моментально прячется за низкой оградой и заходится беззвучным смехом. Его веселье граничит с истерикой.

Я стою неподвижно, не понимая, что делать и что говорить. Совесть не позволяет исчезнуть молча.

— Простите, месье Эрнандес… — бросаю я, уже делая первый шаг в сторону Мика. — Ну, приятных соболезнований…

В тот момент, когда мои губы произносят «приятных», я осознаю, что выгляжу идиотом. Мой друг лежит на земле, согнувшись пополам от смеха, и тычет в меня пальцем. Я бросаюсь в дом, сгорая от стыда, и суматошно бегаю по комнатам, ожидая, что Мик присоединится ко мне. Он направляется в мою сторону, но, не пройдя и метра, останавливается, корчась и вытирая крупные слезы.

Уже погружаясь в темноту, я явственно слышу его смех.

Ах, как хорошо… Я и не думал, что воспоминание о таком позорном моменте может доставить столько удовольствия!

* * *

Зная, что Шарлотта у матери, Мик уговорил меня сходить вечером в ресторан. Вообще-то мне не хотелось веселиться, но он привел аргумент, развеявший все мои сомнения: он пригласил девушку.

— Девушку?

— Да!

— Как ее зовут?

— Не скажу!

Меня так и подмывало вытянуть из него признание, но я не стал. Я подумал: а вдруг мои старания были не напрасны? Либо Луиза осмелилась позвонить, либо они случайно встретились в лифте, и теперь Мик хочет сделать мне сюрприз, официально представив ее как свою девушку. Хорошая новость сейчас не повредит — может, отвлекусь от грустных мыслей…

Пора идти. Я стою перед зеркалом в ванной.

В последний раз поправляю волосы, убеждаюсь, что рубашка и пиджак подходят друг к другу, а ботинки начищены и блестят. Есть один плюс в том, что твой лучший друг невероятно красив: приходится прилагать немало усилий, чтобы не выглядеть бледно и нелепо на его фоне. Поэтому, сначала превозмогая себя, я выработал привычку одеваться и выглядеть максимально элегантно, что в конечном итоге сыграло мне на руку.

Я готов к этому вечеру. Посмотрим, что он принесет.

— Сделаете заказ?

— Нет, мы ждем еще человека. Будьте добры, пока бокал красного вина.

— А мне, пожалуйста, газированную воду.

— Воду? Что с тобой?

— Ничего. Ну, где твоя пресловутая подружка?

— Должна скоро прийти. По крайней мере, я надеюсь…

— Что значит — надеешься? Она обязательно придет. На этот раз тебя ждет удача, я уверен.

— Ты правда так думаешь?

— У меня хорошее предчувствие.

— Знаешь, у меня тоже, я просто уверен, что все получится. Мне уже давно кажется, что это та самая девушка. Я хочу сказать, та самая девушка, которая тебе нужна.

Не успеваю я удивиться последней фразе, как Мик машет кому-то рукой. Я поворачиваюсь и вижу Клариссу. Он ее нашел. Для меня.

И она пришла. Зная Мика, готов поспорить, что он разок позвонил и она тут же согласилась, тогда как я безуспешно осаждал ее целых два месяца. Нужно признать очевидное: Мик не просто отличный друг, он еще и настоящий волшебник.

— Добрый вечер, мальчики.

Я не видел ее восемь недель. Она очень изменилась. Стала более элегантной, более загадочной, если можно так выразиться. Более женственной. Надо сказать, строгое черное платье ей к лицу.

Она садится напротив и с решительным видом смотрит мне в глаза. Что значит «с решительным видом»? Сам не знаю.

Я не осмеливаюсь открыть рот. К счастью, она заговаривает первая.

— Мик мне все рассказал: о смерти дедушки, о том, каким ударом она стала для тебя, о твоем странном отношении к блокноту. Рассказал, что у тебя есть хорошенькая дочка. В общем, я понимаю, что в последнее время тебе… нелегко. Поэтому я тебя прощаю. Я забуду эту историю. Если хочешь, сочтем ее недоразумением.

— Спасибо тебе огромное…

— У меня всего одна просьба: я больше не хочу слышать об этом блокноте. А уж тем более видеть его.

Пару секунд я колеблюсь. Кларисса пристально смотрит мне в глаза, а я тем временем думаю о блокноте, о прошлом и будущем. Все вокруг плывет, меня затягивает водоворот мыслей и картинок.

И вдруг из глубин подсознания раздается голос Орнеллы: «Чтобы было о чем вспомнить в старости, в молодости не надо оглядываться».

Не хочу больше смотреть назад. Меня ждет новая жизнь. Ее зовут Шарлотта.

Решено, я использую все оставшиеся воспоминания, чтобы раз и навсегда покончить с блокнотом, и пойду наконец вперед. Вместе с Клариссой. Я уверен, моя новая жизнь будет восхитительна, ведь у нее два чудесных имени: Шарлотта и Кларисса.

— Хорошо. Ты больше о нем не услышишь, обещаю.

— Спасибо.

На этом вступление заканчивается, и Мик тут же принимается за рассказы, стараясь поскорее разрядить обстановку: несколько забавных случаев с работы, затем целая антология фееричных и ужасно забавных неудач в отношениях с девушками.

Кларисса сообщает, что нашла работу в компании, делающей передачи для кино и телевидения. В ответ я предлагаю обращаться ко мне, если для фильма понадобятся животные: у меня как раз осталось несколько попугаев, которых я никак не могу пристроить…

Потом она признается, что записалась на курсы живописи и скульптуры, осуществив наконец давнюю мечту. Она обещает показать пару своихработ, если я буду хорошо себя вести, потом просит не судить строго, ведь она начала заниматься совсем недавно.

Время идет, одно блюдо сменяет другое, и постепенно наше общение становится таким же легким и непринужденным, как раньше: общие интересы, выразительные взгляды, ее манера смеяться, накрыв ладонью мою руку…

Иногда я замечаю, как Мик смотрит на нас. В эти моменты его лицо озаряет чудесная улыбка. Теплая и спокойная. Мне хорошо. Я счастлив.

Выходя из ресторана, я зову Мика и Клариссу в гости.

Мик не особо правдоподобно зевает и вежливо отказывается от приглашения.

Я не настаиваю.

Придя домой, мы с Клариссой устраиваемся на диване в гостиной. Такое впечатление, словно мы оба чего-то ждем. Через несколько минут я беру ее за руку и увлекаю в спальню.

Она останавливается около двери и целует меня. Затем включает свет, и он освещает всю нашу первую ночь.

Нашу настоящую первую ночь. Из тех, о которых никому не рассказывают.

Из тех, что я пересмотрю однажды, когда придет время оглянуться.

* * *

— Хорошо спала?

— Отлично.

— Как тебе моя квартира? Ты ведь давно хотела здесь побывать…

— Очень красиво. И совсем не похоже на жилище холостяка. У тебя хороший вкус.

— Рад, что тебе нравится. Останешься?

— Почему нет? Я сегодня абсолютно свободна.

— Кларисса, я говорю не о сегодняшнем дне. Я спрашиваю: останешься ли ты жить у меня?

Я только что сделал важный шаг: предложил Клариссе переехать ко мне.

Очевидно, я слишком спешу. И, как всегда, совершаю глупости.

Но именно это называется любовью.

* * *

Я тихонько открываю дверь, беру Луизу за руку и жестом зову за собой. Мне пришлось потратить несколько часов на уговоры, и вот, стоя в паре метров от цели, она все еще сомневается. В темноте она кладет вторую руку мне на плечо, чтобы не упасть. А может, чтобы собраться с духом.

Когда носок моего ботинка упирается в ножку кровати, я уже думаю только о том, что сейчас произойдет, и с трудом сдерживаю возбуждение.

— Ты уверен, что оно того стоит? — шепчет Луиза мне на ухо.

— Если сомневаешься, лучше поторопиться. Готова?

Я принимаю ее молчание за согласие. Подношу палец к выключателю, глубоко вдыхаю и резко включаю свет.

— Вот видишь, Луиза, наш Мик не такой уж и красавец! — кричу я во все горло.

От моего вопля и яркого света Мик моментально просыпается, трет глаза и таращится на меня, как на инопланетянина.

— Посмотри, правда ему идет эта милая пижамка? А как тебе нравится след от слюны на подбородке? Знаешь, Луиза, я думаю, ты для него слишком хороша.

Она прикрывает рот рукой и фыркает от смеха. До Мика постепенно доходит, что мы натворили.

— Какого черта вы приперлись? Э-э-э, здравствуй, Луиза, извини, пожалуйста. Что вы тут делаете?

— Ну, Луиза говорила, что ты для нее слишком красив. Вот я и подумал: если она увидит тебя сразу после пробуждения, то поймет, что красота — вещь относительная… Что скажешь, Луиза?

— Ну-у-у… Мик, клянусь, это не моя идея!

— Я не сомневаюсь! Такой сценарий мог родиться только в больном воображении моего друга!

Некоторое время они молча смотрят друг на друга. У Мика припухшее заспанное лицо, на левой щеке виден отпечаток одеяла, а завершает комичный образ идиотский вихор на макушке.

Мы втроем переглядываемся и заливаемся смехом. Успокоившись, Мик встает и отправляется в ванную.

— Ладно, по-моему, вы достаточно повеселились. Пойду умоюсь и надену футболку. Можете пока сделать кофе, я буквально на пару минут!

У Луизы блестят глаза и горят щеки. Хитро щурясь, она улыбается мне. Я включаю кофеварку и протягиваю счастливой девушке ключи от квартиры Мика.

— Возьми, потом отдашь. Хотя, кто знает, может, и не придется отдавать…

Уже стоя у входной двери, я машу ей рукой. Она шепчет: «Не оставляй меня одну», но я делаю вид, будто ничего не слышу.

— Пойду прогуляюсь! — кричу я Мику. — До скорого!

Он выбегает из ванной с мокрыми волосам и полотенцем на шее.

— Ты куда?

— Решил оставить вас наедине. Вам наверняка есть что сказать друг другу… Чао!

Закрывая дверь, я замечаю, что Мик и Луиза удивленно переглядываются. Оба кажутся смущенными. Скорее всего, вначале они попытаются завязать светскую беседу с долгими неловкими паузами. Зато потом…

Уверен, потом все будет хорошо.

* * *

Я сдержал данное Клариссе обещание, правда, немного подкорректировал его, решив исписать все страницы блокнота и наконец забыть о нем.

После долгих размышлений я начал с бывших подружек. Никаких сцен страстной любви, только самые невинные моменты.

Мне хотелось взглянуть на них в последний раз, чтобы забыть навсегда.

Когда на шестьдесят второй странице они закончились, я втайне понадеялся, что меня подводит память. Все-таки я не лишен честолюбия!

Но как бы то ни было, у меня осталось еще двадцать семь воспоминаний. А это довольно много.

Надо признать, все получилось глупо. Сначала решил хранить их как зеницу ока, а теперь думаю лишь о том, как поскорее избавиться от помехи. В общем, я ударился в крайнее расточительство.

Я писал все, что приходило в голову. Вспомнил несколько своих дней рождения и празднований Рождества, удивившись, в какую экзальтацию впадал в детстве, открывая подарки и судорожно раздирая оберточную бумагу. Надо сказать, бабушка с дедушкой баловали нас, как могли, и иногда это переходило границы разумного. И все-таки меня поразили эти повторяющиеся приступы бурной радости: повзрослев, я не испытывал ничего подобного.

Пару страниц я посвятил воспоминаниям о безудержном смехе, находившем на меня в школе, причем обязательно на уроке самого строгого учителя, когда ни в коем случае нельзя было смеяться. Я пережил моменты, когда изо всех сил стараешься сдержаться, но веселье прорывается сквозь все заслоны вопреки усилиям воли и выплескивается в неудержимом потоке всхлипываний, кудахтанья и слез счастья. Несколько минут хохота, и ты обессиленно затихаешь, чувствуя сладкую боль в животе и щеках.

Потом я напал на золотую жилу — наслаждение едой. Мне неслыханно повезло: я смог пережить каждую секунду, вспомнить вкус каждого блюда, поданного на четырех наиболее запомнившихся трапезах в жизни. Мне хотелось, чтобы воспоминания длились бесконечно.

Три великолепных дорогущих ресторана, а вслед за ними грандиозный пир, устроенный бабушкой по случаю дедушкиного шестидесятилетия — и все это в один вечер! Два дня мне не хотелось даже думать о еде. Поскольку повар из меня никудышный, я пережил жуткое кулинарное разочарование, своеобразный плач о тарелке.

Единственный плюс этой посторгазмической депрессии — я потерял два килограмма.

* * *

Мы с Клариссой решили, что все предыдущие вечера не в счет, поэтому сегодняшний должен стать первым. Я весь в предвкушении: то нервничаю, то внезапно успокаиваюсь.

Наконец Кларисса приходит. Она достает два фильма и сообщает, что пиццу доставят через час.

— А еще я принесла кое-какие пожитки. Ты ведь не передумал?

— Подожди, это все твои вещи?

— Да, а в чем дело?

— Кларисса, ответь: ты действительно женщина?

— Да.

— Тогда что это за крошечная сумка? Я думал, ты притащишь целый чемодан с кучей ненужных вещей, само существование которых станет для меня загадкой!

— Я просто не осмелилась…

— …

— Не волнуйся, у меня в машине осталась еще одна сумка… с кучей ненужных вещей!

— Уф, ты меня успокоила! Немедленно иди за ней!

За ужином я задумываюсь о том, как хорошо жить вместе: все эти улыбки, незаметные жесты, взаимопонимание. Зачем разглагольствовать о том, как сильны связующие нас узы, как замечательно мы подходим друг другу, что нам судьбой предначертано быть вместе, если можно просто жить и наслаждаться этим?

— Я взяла романтическую комедию для себя и триллер для тебя. Устраивает?

Конечно устраивает, просто идеальное сочетание! Я не решаюсь признаться, но мне очень нравятся так называемые «фильмы для девочек». Это одна из тех слабостей, которые воспитанные люди должны скрывать.

Я приношу из спальни одеяло, и мы, закутавшись, устраиваемся на диване.

— Можно включать?

— Подожди минутку. Ради нашей счастливой совместной жизни я должна сделать одно серьезное признание…

— В чем дело?

— У меня всегда, абсолютно всегда мерзнут ноги!

Она наклоняется к сумке, достает крошечные носки и тут же надевает их. Я с улыбкой обнимаю ее.

— Так лучше?

— Да!

Кларисса засовывает свои ноги между моими, чтобы согреться. Наконец, удобно устроившись, она берет меня за руку, и наши пальцы переплетаются.

Она спрашивает, хочу ли я чего-то еще.

Нет, я ничего не хочу.

У меня все есть.

* * *

Очень скоро, открыв блокнот, я оказался на восемьдесят девятой странице. Осталось всего десять воспоминаний. Я ждал приближения девяносто девятой страницы со смешанными чувствами: меня терзали нетерпение и страх. Но я старался ради нашей с Клариссой любви, делал все, чтобы сдержать обещание.

И потом, у меня все равно останется последняя, сотая страница, которую я использую через много лет.

Надеюсь, через очень много лет.

Размышлял я довольно долго. Какие моменты жизни нужно обязательно запомнить? Что ни в коем случае нельзя упустить, чтобы потом не кусать локти?

Я решил начать с сестер. Пережить те редкие моменты, когда я оказывался наедине с одной из них, ведь удивительная схожесть Мари и Солен не дала мне узнать их так близко, как хотелось бы.

Пришлось долго копаться в памяти, прежде чем выудить два подходящих воспоминания.

Однажды во время подросткового кризиса Мари уехала на каникулы в Лондон без своей ксерокопии, как она тогда называла сестру. В результате я провел целую неделю в обществе рыдающей Солен, выплескивавшей на меня всю свою нежность. Я одновременно жалел сестру, потерявшую свою легендарную улыбку, и радовался, что она целиком и полностью принадлежит мне. Было ясно, что сейчас главное для нее — сделать меня счастливым. Уже тогда я рос эгоистом, хотя, по-моему, в детстве это не так ужасно.

Когда Мари вернулась, Солен, желая отомстить, отпросилась у бабушки с дедушкой на неделю к тете. Естественно, одна. Она готова была пострадать еще несколько дней, лишь бы проучить сестру. Урок удался как нельзя лучше: я провел неделю со второй близняшкой, к моему удивлению тоже рыдающей и заботящейся обо мне сверх меры. Только пересмотрев эти воспоминания, я понял, что, когда живешь вдвоем, больше страдает тот, кто остается.

Этот болезненный опыт заставил сестер моментально отказаться от борьбы за независимость.

Чтобы немного развеяться, я пересмотрел еще один забавный эпизод. Когда мне было года три или четыре, Мари и Солен развлекались, убеждая меня, что на самом деле их трое. Игра сопровождалась бесконечными переодеваниями и неправдоподобными историями про внезапную болезнь и срочный отъезд в больницу. Вначале я сомневался, верить или нет. Тогда они попросили не выдавать их бабушке с дедушкой, ведь те якобы ничего не знают благодаря бесчисленным уловкам, к которым сестрам приходится прибегать с рождения. Этот аргумент меня убедил.

* * *

С Клариссой все протекает естественно. С каждым разом она приносит все больше вещей. Теперь уже никаких маленьких сумок — только большие. А потом на место больших приходят огромные. Да что там огромные — гигантские!

Она проводит у меня все больше времени. По правде говоря, к себе она почти не заходит.

Вскоре мне стало казаться, что моя повседневность всегда была такой, как сейчас, и только ждала, когда же я наконец ее замечу. Кларисса и Шарлотта быстро подружились. У них очень трогательные отношения, я ни разу не видел, чтобы они ссорились.

Я часто улыбаюсь, видя, как Кларисса с серьезным видом читает Шарлотте книжки, показывает цифры и буквы.

Иногда, когда мы вместе идем гулять, кажется, что мы одна семья.

Одна счастливая семья.

Мы с Клариссой никогда не говорим друг другу «я люблю тебя». Это и так понятно.

Странная штука счастье.

Когда ищешь его, оно представляется непонятным, сложным, потаенным, зарытым так глубоко, что в жизни не откопать.

Но, внезапно обретая его, понимаешь, насколько это простое и яркое состояние. И нигде оно не было спрятано, просто хранилось в душе другого человека. Счастье — это подарок, и, как любой подарок, его надо дарить.

Мы с Клариссой каждый день дарим друг другу счастье.

Есть много способов порадовать любимого человека. Кларисса предпочитает шутить. Абсолютно не умея обманывать и притворяться, она ищет любую возможность разыграть меня. Каждая попытка заканчивается проигрышем, но она от души веселится и на следующий день начинает все заново.

Сперва Кларисса звонила мне на работу, пытаясь изменить голос и разыгрывая из себя клиента с неправдоподобными требованиями. В первый раз она, кажется, представилась директором фирмы по производству йогуртов, которому для рекламы непременно требовалось штук двадцать слонов и не меньше ста тридцати нутрий. Я тут же понял, кто это, и заметил, что в такие шутки никто не поверит.

Думаете, она сделала выводы? Как бы не так!

Она позвонила на следующий день и мужским голосом заявила, что ей срочно нужны муравьи-альбиносы. Самое смешное произошло дальше. Когда я ответил: «Кларисса, я знаю, что это ты», она залилась смехом и минут пять не могла успокоиться. Ее веселье передалось мне, и я тоже принялся безудержно хохотать.

После этого на меня обрушилась целая лавина писем, якобы от ее матери, где та признавалась мне в страстной любви и призывала бросить Клариссу и жить с ней. Потом мой почтовый ящик оказался переполнен посланиями от отца, также безумно влюбленного в меня и предлагающего уехать с ним хоть на край света. Надо признать, Кларисса очень старалась писать разными почерками.

Ей не важно, что я ни во что не верю, — сами попытки разыграть меня приводят ее в восторг.

В этом вся Кларисса.

* * *

Дойдя до последних страниц, я подумал, что будет логично еще раз повидать тех, кто уже умер. Людей, которых я любил. Поэтому я выбрал несколько эпизодов с Полем, другом юности. Мы с Миком познакомились с ним в шестом классе и вначале побаивались этого большого, толстого и сильного мальчика, выглядевшего лет на десять старше нас. Но, однажды поговорив с ним, мы стали неразлучны. Он даже называл нас тремя мушкетерами.

А потом в пятнадцать лет он заболел лейкемией.

Я вспомнил, как Поль рассказал нам о своей болезни. Когда он в первый раз произнес слово лейкемия, мы не особо отреагировали. Когда он объяснил, что это значит, Мик заплакал. Когда он сказал, что умрет, заплакал я. Потом меня охватил гнев: так нечестно, люди не должны умирать в пятнадцать лет! Наверняка в Америке есть врач, который умеет лечить эту фигню, — я поговорю с дедушкой, и он обязательно что-нибудь придумает. Но Поль покачал головой, и я замолчал. Он лежал на больничной койке — все такой же большой, но уже не очень толстый. Казалось, силы покинули его.

Мы втроем взялись за руки, понимая, что мушкетерам пришел конец.

— Ладно, ребята, найдете себе другого Портоса! — всхлипнув, проговорил Поль.

— Ни за что. Ты один такой большой и сильный.

— Тогда найдете д'Артаньяна! Мушкетеров же на самом деле было четверо!

— Да. Но ты всегда был за двоих, — ответил Мик, и эти слова я никогда не забуду.

Оказалось тяжело вот так расставаться с Полем, поэтому я решил вспомнить день, когда мы устроили соревнование по поеданию арбузов.

Разрезав пополам два арбуза, мы поспорили, кто быстрее съест свою половину. Естественно, без помощи рук. Склонившись над столом и зарывшись лицом в розовую мякоть, каждый пытался жевать как можно быстрее, чтобы обогнать других. Время от времени мы поднимали головы, переглядывались и заливались смехом, видя налипшие на щеки семечки и стекающий по подбородку сок.

Я был счастлив. Счастлив, что сохранил самое прекрасное воспоминание о друге: смеющееся лицо радостного подростка.

* * * 

Страницы девяносто восемь и девяносто девять я, конечно, посвятил бабушке.

Есть большой плюс в том, что твоя бабушка является одновременно твоей мамой, ведь ты получаешь от нее только хорошее: безусловную материнскую любовь и бабушкину доброту. Надо сказать, свои чувства ко мне она проявляла, творя кулинарные чудеса.

Она пекла мне пироги.

Сначала я вспомнил пирог в форме клоуна. Бабушка трудилась над ним несколько часов, когда из-за ужасного гриппа я не смог пойти с одноклассниками в цирк. Я начал с головы — нос был сделан из большой клубничной конфеты — и ел, пока не лопнул.

Бабушка смотрела, как я объедаюсь, и время от времени, когда я откусывал слишком большой кусок, протягивала стакан апельсинового сока. Внезапно мне открылась вся ее нежность. И конечно, терпение. Перед глазами пронеслось бесчисленное множество моментов, связанных с этой женщиной, которая меня так любила.

Мне захотелось еще раз увидеть ее.

Несколько дней назад Кларисса осталась ночевать у родителей. Уже лежа в постели, я понял, что сейчас самый подходящий момент. Я почти ничего не видел в темноте, но это не важно, ведь в моем воспоминании всего несколько слов. Главное не включать свет, чтобы не упустить ни одного звука, ни одного движения.

Я открыл блокнот и как можно аккуратнее написал…

- 98 - Fa la ninna

Как всегда, кромешная тьма, и вот я переношусь в знакомую комнату. На тумбочке стоит и тускло светит лампа в виде божьей коровки. Я чувствую свое крошечное тельце, лежащее в огромной кровати, жесткое одеяло щекочет подбородок.

Бабушка сидит рядом.

— А теперь закрывай глазки.

Она проводит рукой по моей щеке.

— Fa la ninna^[5], баю-бай, на руках у бабушки, — тихонько напевает она, — fa la ninna, милое дитя…

Мое маленькое тело тотчас расслабляется и успокаивается.

— Fa la ninna, прелестное дитя, баю-бай, засыпай на руках у бабушки.

Мой рот приоткрывается, и я слышу тонкий детский голосок:

— Бабушка, еще, еще…

— Fa la ninna, баю-бай, на руках у бабушки…

Мое тельце становится таким легким, что я его больше не чувствую.

— Fa la ninna, прелестное дитя…

Настоящее и прошлое смешались.

Под звуки нежного бабушкиного напева мое воспоминание заканчивается, и я погружаюсь в сон.

Наверное, никогда больше я не буду засыпать с таким легким сердцем, окутанный таким теплом, такой нежностью.

Да, это действительно прекрасно, когда бабушка становится тебе мамой.

Кроме одной детали. Однажды ты понимаешь, что, как бы она того ни хотела, она не может оставаться рядом достаточно долго.

* * *

Еще недавно я счел бы это слишком поспешным. Купить такую большую, можно сказать, роскошную квартиру совершенно непохоже на меня. А купить ее, практически не раздумывая, — на такие поступки я вообще не способен. Но, едва открыв дверь, я понял, что буду здесь жить. Я сразу представил, как выхожу утром в большую гостиную с белыми стенами и выступающими балками, а вечерами сижу в мини-кинотеатре на небольшом подиуме в глубине. Я уже чувствовал себя тут как дома.

Шарлотта выбрала себе спальню, которую, конечно, предстояло покрасить в розовый цвет. Мы с Клариссой нашли самую подходящую для ее мастерской комнату, а потом долго спорили, где поставить стол и угловой диван.

Раньше это показалось бы мне ужасно глупым.

Кларисса сразу принялась за дело, взяв на себя ремонт, выбор мебели и всякие мелкие работы. Я никак не мог ей помочь, а потому решил: хорошо, когда мужчина и женщина дополняют друг друга.

У Мика и Луизы тоже все складывалось хорошо. Я даже не ожидал, что моя затея обернется таким успехом.

Оставив их наедине после неожиданного вторжения, я подумал, что они немного поговорят, познакомятся и, кто знает, может, вечером снова встретятся, но уже в ресторане, за романтическим ужином.

Вместо этого они просидели у Мика все выходные, даже не выходя на улицу.

Но за два дня они ни разу не занимались любовью. Просто разговаривали и спали, обнявшись.

Сегодня Мик заявил, что он самый счастливый в мире человек. Утром они с Луизой вместе едут на работу и целуются в лифте, когда он выходит на этаж раньше. В этот момент ему уже не терпится увидеть ее в обед, а во второй половине дня начинается сладкое ожидание вечера.

Несколько дней назад они пригласили нас в гости к Мику — они уже говорят «к нам» — и вручили мне подарок. Часы.

Я немного смутился и в ответ смог выдавить только невнятное «спасибо».

Немного позже, когда мы с Луизой остались вдвоем на кухне, она призналась, что это ее идея.

— Знаю это очень скромный подарок. Но он символизируем секунды, минуты, часы счастья, которые ты подарил нам с Миком. Без тебя этого бы не было.

Я промолчал, но Луиза и не ждала никаких слов.

Каждую неделю Мик присылает ей букет цветов.

* * *

Ну вот наконец.

Мне понадобилось дня два или три, чтобы решиться пережить девяносто девятое воспоминание. Я выбрал его давно, но мне было тяжело расставаться с блокнотом и еще тяжелее вновь встречаться с дедушкой, переноситься в то время, когда он еще жил полной жизнью и общался с людьми.

Знаю, мои страхи бессмысленны. А еще знаю, что, когда увижу дедушку, мне снова станет стыдно, что я бросил его, когда он умирал.

Я должен был находиться рядом.

Наконец я собираюсь с духом. Некоторое время сижу в темноте, глядя на блокнот, потом дрожащими пальцами пишу несколько слов.

- 99 - Рыбалка с дедушкой

Когда тьма рассеивается, я вижу свои маленькие ножки, торчащие из слишком широких красных шорт. Между ними детские ручки, крепко сжимающие удочку из длинного тростника.

Бесконечный козырек кепки защищает глаза от солнца и позволяет спокойно подкарауливать неразумных рыбешек, рискнувших подойти слишком близко к моему крючку, который дедушка отлично спрятал под наживкой.

У нас есть все, что нужно опытным рыбакам: несколько бутылок воды, приготовленные бабушкой сэндвичи и конечно же сачок.

Мы отлично вооружены и ни за что не упустим добычу, огромную добычу! Что это будет? Может, целая акула? В узкой речонке глубиной не больше метра между прибрежных камней должны прятаться эти зубастые твари. Одна-то уж точно есть, и я обязательно ее поймаю! Ведь я лучший в мире рыбак, как сказал однажды дедушка.

Я поворачиваюсь к нему: он сидит на старом складном стуле и в десятый раз зажигает пожелтевшую, прилипшую к губе папиросу. Он кивает подбородком на мой поплавок, мол, не спускай с него глаз. Всем известно, что настоящий рыбак никогда не сводит взгляд с поплавка.

Время идет, я слушаю шум воды и редкие всплески, раздающиеся, когда лягушка, поймав муху, ныряет обратно в реку.

Мне не терпится увидеть, как красно-зеленый поплавок легонько задрожит. Это станет сигналом к началу великой борьбы, сигналом, означающим, что рыба присматривается к наживке. Тут надо вести себя предельно осторожно и ни в коем случае не дергать удочку раньше времени. Решающий момент наступает, когда рыба, привлеченная червячком, приступает к трапезе. И тут — оп! Он тонет! Поплавок резко уходит под воду, и нужно тянуть, не медля и не раздумывая, иначе упустишь добычу. Когда мне удается поймать рыбину, я схожу с ума от счастья. Я знаю, как обрадуется бабушка, если я выйду победителем из битвы с Природой, если вернусь домой с трофеем.

Но самое замечательное другое: из одной-единственной рыбешки бабушка умудряется приготовить еду на всю семью, причем столько, что мы даже впятером не можем справиться! Однажды она призналась, что знает особый секрет.

Дедушка тихонько свистит и показывает пальцем на воду. Я аккуратно наклоняюсь, стараясь не бросать тень, и вижу ее.

Вижу огромную рыбину.

Она крутится рядом с наживкой, делает вид, что уплывает, потом снова возвращается, решительно приближается к червяку… И тут поплавок рывком уходит под воду! Я тяну изо всех сил, удивленный силой соперника. Удочка выгибается. Кажется, она вот-вот треснет, но не тут-то было. Я тяну что есть сил и наконец вытаскиваю зверюгу из воды и кое-как запихиваю в сачок, который протягивает дедушка.

Положив сачок на траву, я с гордостью рассматриваю добычу. Конечно, не акула, но так похожа! Уверен, они состоят в близком родстве. Наверняка это редчайший вид речной акулы! Восхитительно! Бабушка сойдет с ума от счастья. Можно будет объедаться пару дней и даже пригласить соседей!

Дедушка смотрит на меня и качает головой, выразительно подняв брови, — он явно впечатлен. Я уверен, ему никогда не встречалась такая большая рыбина.

Он гладит меня по растрепанным волосам и прижимает к себе.

Я кладу голову ему на живот и обнимаю своими детскими ручками.

Потом закрываю глаза.

Мы не говорим ни слова.

Я самый счастливый в мире ребенок.

* * *

Когда ко мне возвращается зрение, я не плачу. Наоборот, мое лицо озаряет улыбка. Как если бы воспоминание о дедушке, наша с ним взаимная любовь даровали мне прощение.

Еще раз прокручиваю в памяти последние слова его письма — письма, которое я прочел под присмотром нотариуса через два дня после оглашения завещания:

Р. S. Вспоминай обо мне…

Дописывая послание, дедушка знал, что я использую блокнот, чтобы увидеть его, вспомнить о нем. Он уже промелькнул в одном из моих воспоминаний, когда стоял с бабушкой у разбушевавшегося океана. Но на этот раз все по-другому. На этот раз я его встретил. Вернее, мы с ним встретились. Как отец и сын. Теперь я понимаю, что он оставил мне в наследство: свою любовь, вырастившую и воспитавшую меня.

Я ловлю себя на том, что поднимаю глаза к небу.

— Спасибо, дедушка, — говорю я ему. — Спасибо за все, что ты мне оставил.

Закрываю блокнот и перетягиваю резинками. Теперь действительно все.

Я думаю о Клариссе. Покончить с блокнотом — все равно что признаться ей в любви, только так, чтобы она не слышала.

Ну, вот и все. Я прячу блокнот в обувную коробку, переименовывая ее в «коробку с воспоминаниями». Туда же кладу фотографию с ярмарки, куда мы ходили с Клариссой и Шарлоттой: моя дочка держит в руках плюшевого медведя в два раза больше нее. Пока коробка кажется слишком пустой, но она, несомненно, со временем заполнится. Наверное, я даже не замечу, как это произойдет.

Я устраиваю нечто вроде торжественной церемонии: заклеиваю коробку скотчем и убираю в глубь старого шкафа, на самую верхнюю полку. Закрываю дверцу. Уф, гора с плеч! Хотя «гора» весит всего несколько граммов.

Теперь до конца жизни на меня будет давить лишь бесконечно малый вес одной пустой страницы.

Страницы номер сто.

Моего последнего воспоминания.

* * *

Работы в новой квартире продвигаются довольно быстро, меня даже немного пугают умения Клариссы. Самое удивительное, она не только прекрасно понимает, для чего служат все эти инструменты, но еще и знает их названия. Просто фантастика!

Вчера она произнесла фразу, которую я думал никогда в жизни не услышать.

— Передай мне, пожалуйста, шпатель для обоев!

Я замер. Что передать? В результате ей пришлось спуститься со стремянки, чтобы взять пресловутый шпатель или не-знаю-что-там-еще из своей коробки с инструментами.

Это приводит меня в замешательство: у Клариссы есть своя коробка с инструментами. Своя собственная.

Вот это женщина!

По-моему, наше разделение обязанностей довольно условное. Я потихоньку перетаскиваю вещи из старой квартиры, а она благоустраивает новую. Я разделываюсь со своим прошлым, пока она строит наше будущее. Надо сказать, я регулярно звоню и спрашиваю, не нужна ли ей помощь, хотя каждый раз думаю: только бы она не попросила меня купить что-нибудь для ремонта в одном из этих огромных магазинов-складов, где я не способен ничего найти.

— Алло, Кларисса, это я! Все хорошо? Тебе ничего не нужно?

— Нет, золото мое, спасибо. Я сегодня много успела сделать, вечером посмотришь. Сейчас докрашиваю последнюю комнату и через пять минут буду!

— Супер, а то я уже заждался… Ой, подожди, в дверь звонят. Пойду открою. Целую тебя, красавица!

— И я тебя!

В последнее время звонки раздаются постоянно. Ко мне никогда в жизни не приходило столько гостей. По уши влюбленные Мик с Луизой, сестры, соревнующиеся в количестве подарков для Шарлотты, родители Клариссы…

— Привет!

— Джулия? Зачем ты пришла?

— Какой ты невежливый, сначала надо поздороваться!

— Хорошо, здравствуй. Что-то с Шарлоттой? Она заболела?

— Нет, с твоей дочкой все в порядке… Мне просто захотелось увидеть тебя.

— Зачем?

— Нам надо поговорить. Клариссы нет дома?

— Она будет через несколько минут.

— Хорошо, этого вполне достаточно… Может, предложишь выпить?

Не дожидаясь ответа, Джулия усаживается на диван и, как обычно, принимается рассказывать о своих проблемах.

— Мы с Робби расстались. На этот раз окончательно.

— А…

— Не понимаю, зачем я вообще к нему вернулась, он же типичный неудачник. Поэтому я решила… У вас с Клариссой все серьезно?

— Очень. Мы, кстати, переезжаем дней через десять.

— Да, Шарлотта говорила, что у тебя теперь огромная квартира и ты выделил ей потрясающую комнату. Вы с Клариссой вместе ее купили?

— Нет, я же получил наследство от Сильвио. Но это неважно, мы все равно будем жить вместе.

— Знаешь, меня удивляет, что ты встречаешься с такой девушкой, как она.

— То есть?

— Не знаю, не хочу сказать ничего плохого, но она совершенно обычная, таких, как она, полно…

— А вот и нет.

— Хочешь сказать, она такая же сексуальная, как я?

Джулия накрывает ладонью мою руку и, вертя бедрами, придвигается вплотную.

— Что ты задумала?

— Ничего… Только представь: я, ты и Шарлотта в твоей новой квартире. Втроем…

— Джулия, даже не думай.

— Да ладно, открой глаза… Эта девушка ничего из себя не представляет.

Она придвигается еще ближе. Я чувствую ее горячее дыхание и давно знакомый запах духов.

Эти духи…

Духи, которые я подарил ей на день рождения.

В тот вечер, когда она, не стесняясь, флиртовала с мужем моей сестры…

У меня перед глазами проносятся картинки из прошлого. Я вспоминаю все, что недавно пережил, все, что меня раздражает в ней. В одно мгновение передо мной предстает сущность Джулии. Ее ложь. Ее предательство.

— Нет, Джулия. Кларисса идеальна. В отличие от тебя…

Она бросает на меня убийственный взгляд. Кажется, она поняла, что не сможет разлучить нас. Наконец-то.

Секунду спустя я слышу, как открывается замок.

— Это она? Твоя мисс совершенство?

— Да. Отойди, пропусти меня, пожалуйста.

Джулия не отходит.

Мне уже ясно, что я ничего не успею сделать. Я превращаюсь в зрителя, как если бы сам двигался замедленно, а все вокруг продолжали жить с прежней скоростью.

Слишком быстро.

Пока ключ поворачивается в замке, Джулия снимает свитер, швыряет на пол и остается в одних джинсах.

Не успевает свитер приземлиться, как ее пальцы уже тянутся ко мне.

Ручка двери поворачивается.

Джулия обеими руками хватает рубашку и резким движением дергает в стороны.

Несколько пуговиц отрывается.

Кларисса входит и видит нас с Джулией.

Одна пуговица катится по полу.

— Дорогой, я…

Она замолкает в оцепенении. Ее взгляд скользит по полуголой Джулии, по моей расстегнутой рубашке.

Какие могут быть вопросы? Одного вида наших полуобнаженных тел достаточно, чтобы вынести приговор.

— Кларисса, подожди, я все объясню…

В ее глазах столько грусти, что я теряюсь и замолкаю. Два озера, полных скорби и разочарования.

Она разворачивается и убегает.

* * *

«Кларисса, я звоню уже десятый раз, ответь, пожалуйста! Она специально устроила это, чтобы разлучить нас, понимаешь? У меня с ней ничего не было, поверь».

Я звонил двадцать, тридцать раз.

Звонил ее родителям. Безрезультатно.

Звонил Мику. Он тоже не смог достучаться до нее.

Сходил к ней домой, зашел в нашу новую квартиру, вернулся в старую. Ее нигде нет.

Снова стал звонить — двадцать, тридцать раз…

Ничего.

* * *

Мик приехал, я все рассказал ему. Он остался со мной: ждал, слушал, убеждал, что Кларисса успокоится и поймет, кто все это подстроил. Не знаю, верил ли он сам тому, что говорил, но мне сейчас нужно было это услышать.

Так проходит вечер. Я постоянно звоню Клариссе, а комната тонет в звуках телевизора, на который мы даже не обращаем внимания.

Картинки тоже не зацепляются за мое сознание: я словно ослеп.

Мик только ушел, и тут наконец звонит телефон. Это Кларисса.

— Кларисса, что ты…

— Не утомляй себя лишними словами. Я звоню, чтобы попрощаться.

— Дай мне хотя бы объясниться, ты же не можешь просто бросить меня!

— Я не бросаю тебя, просто прощаюсь.

— Что это значит? Кларисса, ты пугаешь меня!

— С меня хватит. Я устала страдать. Мне кажется, я никогда не буду счастлива.

— Ты же ничего с собой не сделаешь?

— Уже сделала. И захотела в последний раз услышать твой голос…

— Кларисса, где ты? Я сейчас приеду!

— Думаю, уже поздно.

— Никогда не поздно, только скажи, где ты!

— Бесполезно… Но раз ты так хочешь… Я там, где все началось.

— Что? В ресторане?

— Нет. Там, где все началось на самом деле. Наша первая ночь. Мне хотелось, чтобы все закончилось в той же постели, где я впервые спала вместе с тобой, рядом с тобой. Я была так счастлива в тот вечер…

— Ты о гостинице? Но я не помню, где это произошло, я…

— Ну что ж, значит, нечего было запоминать. Прощай.

Она кладет трубку. Я тут же перезваниваю, но она не отвечает.

Надо спешить.

Гостиница, где мы ночевали, гостиница, где мы ночевали… Я тогда так напился, что ничего не помнил! Чертов алкоголь!

Надеюсь, это неправда и Кларисса не станет умирать из-за такой глупости! Мы же не упустим наше счастье из-за одной ошибки…

Как несправедливо!

Давай, давай вспоминай… В какую сторону мы поехали, когда вышли из клуба? Я даже не помню, как мы оттуда выходили…

Давай быстрее, постарайся…

Точно! Я ведь могу вспомнить обратную дорогу! Утром я сел в такси и доехал до дома, а потом…

А потом…

О нет! Меня так мутило, что я даже не смотрел в окно и совершенно не помню, по каким улицам мы ехали или хотя бы через какие районы…

Не могу вспомнить… вспомнить…

Ну конечно, вот что ее спасет!

Мое последнее воспоминание.

Блокнот в шкафу!

Какого черта я заклеил скотчем коробку? Я теряю бесценные секунды, раздирая картон, секунды, которые могли бы спасти ее.

Ура! Достал.

Быстро, где ручка?..

- 100 - От клуба до гостиничного номера

Впервые наступающая темнота не сулит ни наслаждений, ни положительных эмоций.

Впервые для меня главное не прошлое, а будущее.

Орнелла была права.

* * *

Мы едем долго, очень долго. Я даю указания шоферу такси, недоумевающему, что это за странный пассажир и куда ему надо, и пытаюсь сосредоточиться, чтобы вспомнить важные детали только что пережитого воспоминания.

— Здесь направо, поверните направо!

Несемся прямо до перекрестка, где была…

— Туда, где аптека! Поверните на улицу с аптекой! Быстрее, черт возьми!

Переезжаем мост, проскакиваем несколько светофоров… Я слышу слова Клариссы: «Я бы переночевала здесь, но, думаю, это слишком дорого для нас…»

— Сюда, где роскошная гостиница!

— Вас высадить рядом с ней, месье?

— Нет, конечно! Езжайте прямо, только быстрее, мы почти приехали!

Вот и поворот. Я узнаю улицу, ресторан, сияющий голубыми огнями.

— Остановите здесь! Сдачи не надо!

Я бегу по улице.

Наконец вижу красную вывеску гостиницы. Это она.

Распахиваю дверь и влетаю в лифт.

Вижу, как кнопка с номером четыре загорается под пальцем Клариссы, а потом она поворачивается и целует меня.

Вслед за ней нажимаю кнопку. Всего четыре этажа.

* * *

Несколько секунд в лифте тянутся бесконечно. Кларисса, я иду. Я уже рядом.

Я люблю тебя, Кларисса, я напишу эти слова, я буду повторять их сотни, тысячи раз.

Поднимаю глаза к светящемуся табло. Единица превращается в двойку.

Не я разбил тебе сердце, а Джулия. Такого больше не повторится, обещаю. Я люблю тебя так сильно, что смогу защитить от всего.

Двойка превращается в тройку.

Мне не нужна эта девушка, мне нужна ты. Я не люблю ее, клянусь. Ей не сравниться с тобой.

Тройка превращается в четверку. Лифт открывается.

Я бегу к номеру сорок два. Дверь не заперта.

— Кларисса?

Она лежит неподвижно, закрыв глаза.

Рядом с кроватью десятки упаковок от лекарств. Все коробочки и баночки пустые. На тумбочке большой стакан и бутылка воды. Тоже пустые.

В левой руке Кларисса держит блокнот. Точь в-точь как мой.

Кларисса мертвенно-бледная.

Я подхожу к ней.

Я глажу ее лицо.

Я целую ее.

Я звоню в «скорую».

Слишком поздно.

Я кричу.

* * *

В белом больничном коридоре раздаются рыдания мамы Клариссы. Я издалека слышу слова врача:

— Еще бы несколько минут…

Она плачет громче. Муж протягивает ей платок, она берет его и закрывает лицо.

Несколько минут.

Не напейся я в тот вечер, я бы обязательно вспомнил. Не потерял бы лишние две минуты, открывая обувную коробку, не искал бы ручку, чтобы написать две строчки в блокноте…

И потом, сколько времени длилось воспоминание? Я до сих пор не знаю. Но даже если три-четыре минуты…

Я виноват в смерти Клариссы. Я был виноват с самой первой ночи.

Ее родители идут ко мне. Они плачут и поддерживают друг друга. Не выдержав этого зрелища, я встаю, нахожу пустой коридор и сажусь на пол в темном углу.

Я ничего не сказал им о блокноте, который она держала в руке, просто сунул в карман, пока ждал «скорую».

Пришло время прочитать его: пусть мне будет стыдно, я заслужил страдание. А потом я во всем признаюсь. Скажу, что это моя вина.

Открываю блокнот.

Здравствуй, блокнотик. Я пишу сегодня в надежде, что ты будешь мне так же дорог, как твой брат-близнец дорог человеку, которого я люблю. Человеку, которого я любила. И который не любит меня. Мне казалось, у нас все хорошо и скоро будет еще лучше: наша квартира, наша жизнь, наша небольшая семья… Но он неспособен полюбить меня. Надо было понять это раньше, в тот день, когда он стер мое признание. Впрочем, он ничего мне и не говорил. Знаешь, мне никогда не везло в любви, ни один мужчина мне в ней не признавался.

Что поделать, наверное, это моя вина: слишком сильно влюбилась, слишком верила в него. В последнее время я была так счастлива… Наверное, он считал меня недостаточно красивой и все время мечтал о Джулии, ведь она само совершенство… И потом, она мать Шарлотты, я не могу с этим ничего поделать… Ты не представляешь, как больно оказалось увидеть их вместе.

Теперь все кончено, ничего не изменишь.

Перед тем как начать писать, я приняла все лекарства, которые купила в аптеке за углом. Их много, к тому же я с утра ничего не ела. Но не волнуйся, я все сделала правильно: сначала снотворное, а потом все остальное. Поэтому ты просто увидишь, как я усну. Красиво и совсем не больно. Милый блокнотик, ты бы попытался спасти меня, будь это в твоих силах?

Часто люди спрашивают: кто совершает самоубийство — герои или трусы? Лично я поступаю так из трусости, мне не стыдно в этом признаться. Надоело страдать. Я столько надеялась, что у меня больше не осталось надежды, так любила его, что теперь не могу любить саму себя. Мне больше ничего не хочется, зачем тогда жить? Так жалко родителей — они будут горевать. И никогда не поймут, зачем я это сделала. Мне бы так хотелось, чтобы они не грустили, чтобы знали, что ни в чем не виноваты. Но это ни к чему, любовь эгоистична. Они бы предпочли видеть меня несчастной, но живой, чем свободной и мертвой. Это нормально. Я тоже эгоистка — делаю так, чтобы страдали они, а не я. Кто виноват, кого нужно порицать? Конечно, меня. Ведь это я решила уйти.

Уже клонит в сон. Думаю, я не смогу записывать свои ощущения так долго, как хотелось бы.

Ты так и не узнаешь, что испытывает человек, который вот-вот заснет и балансирует между реальностью и небытием. Абсолютное блаженство, невыразимое словами. Наверное, это и есть смерть — момент, когда ощущаешь, что будешь жить вечно.

Знаешь, я совсем не боюсь.

Ну вот, думаю, все. Сейчас я закрою глаза, и меня не станет. До свидания.

И еще кое-что. Ты же знаешь, как я доверяю тебе, мой милый блокнотик. Я уверена, что ты не сотрешь те несколько слов, которые я оставлю для него.

Вот они, мои последние слова…

Я люблю тебя

Несколько месяцев назад моя жизнь резко изменилась. Исписав все страницы блокнота, я все равно продолжал думать о нем. Не то чтобы мне его не хватало, нет! Я размышлял о том, что теперь делать с ним.

Хранить в обувной коробке в глубине шкафа, чтобы потом завещать Шарлотте?

Она уже порисовала в нем, и я не смогу оставить его сыну.

Мой сын…

Когда мы узнали, что у нас будет мальчик, я расплакался от счастья. Сначала девочка, а потом мальчик — о большем невозможно мечтать. Мы уже выбрали имя: Сильвио.

Каждый день я смотрю на ее живот, и мне кажется, я вижу, как внутри нее растет мой сын.

А ведь я мог никогда не испытать этого чувства…

Мое счастье стало возможным благодаря нескольким минутам…

Как сказал врач: «Еще бы несколько минут…»

Сначала я думал, что Клариссу спас мой блокнот, ведь именно он подарил те драгоценные минуты, благодаря которым врачи смогли запустить ее сердце.

А потом я понял, что без него ничего бы этого не случилось.

Уничтожив ее признание в любви, он чуть было не уничтожил Клариссу.

Конечно, он подарил мне Шарлотту, я крайне признателен ему за это. Но я понимаю, что это произошло совершенно случайно…

Поэтому я не уверен, стоит ли отдавать блокнот Шарлотте.

Хочу ли я, чтобы моя дочь слишком часто оборачивалась?

* * *

Сегодня вечером исполняется год с тех пор, как блокнот оказался у меня. Целый год, прожитый вместе с ним. Я решил отпраздновать это по-особенному.

В любой нормальный день рождения полагается зажигать свечки. Ночью я прокрался в гостиную и там, в темноте и тишине, зажег одну свечу и поставил перед собой. Снял резинки с блокнота и открыл его. Аккуратно вырвал страницу. Мое первое воспоминание «Урок флейты у мадам Фразье». Поднес листок к оранжевому огоньку — тот вспыхнул. Почувствовав, что пламя обжигает кончики пальцев, я бросил горящий клочок в корзину и подождал, пока онпогаснет.

Потом вырвал страницу со вторым воспоминанием, «Моя встреча с Джулией», и сделал то же, что с первым.

Листок за листком, я сжег все до единого воспоминания.

Дойдя до пятидесятой страницы, я растроганно посмотрел на рисунок Шарлотты: два человечка и мяч.

Первый подарок моей дочки.

Я вырвал страницу, но не стал сжигать. Сложил пополам и сунул во внутренний карман куртки, туда, где раньше лежал блокнот.

Поближе к сердцу.

Я продолжил церемонию, по очереди поднося к огню листы блокнота. Это заняло довольно много времени.

Я не торопился. Напротив, я смаковал каждый этап жертвоприношения, как абориген, танцующий вокруг костра.

Дойдя до сотой страницы, я уже знал, что принял правильное решение: сжечь все и начать новую жизнь. Вернее, так: начать новую жизнь вчетвером.

И тут передо мной открылось будущее.

Будущее моей мечты, где мы с Клариссой учим детей играть на флейте, дарим им щенка, которого они с гордостью выгуливают, а вечером, после удачной рыбалки, поем им итальянскую колыбельную.

Будущее, где мы с Клариссой стоим перед океаном, держась за руки.

В этом будущем нет места блокноту. Я не хочу продолжать традицию отравленного подарка.

Вместо этого я постараюсь день за днем дарить детям то, что оставил мне дедушка: свою любовь.

Примечания

1

«Красавица, какая красавица!» (ит.).

(обратно)

2

Soleil — солнце (фр.).

(обратно)

3

«С днем рождения» (англ.).

(обратно)

4

Главную роль в фильме исполняет Том Круз. (Прим. перев.)

(обратно)

5

Баю-бай (ит.).

(обратно)

Оглавление

- 1 - Здравствуй

- 1 - Урок флейты у мадам Фразье

- 2 - Моя встреча с Джулией

- 3 - Мой первый раз

- 4 - Саба

- 22 - Бабушка с дедушкой перед океанам

- 23 - Первое признание мне в любви

- 40 - Мой первый фильм ужасов

- 51 - Решили податься в мафиози?

- 98 - Fa la ninna

- 99 - Рыбалка с дедушкой

- 100 - От клуба до гостиничного номера

Я люблю тебя

*** Примечания ***