Бродяга [Виктор Владимирович Потапов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Бродяга (Метагалактика — 1/93)
Сборник фантастики и приключений
Алексей Курганов НОЧНОЙ ПОСЕТИТЕЛЬ
Фантастический рассказ
В тот декабрьский вечер я, как обычно, к шести часам вечера приехал в больницу на дежурство. Декабрь, по-моему, не самый лучший месяц в наших краях, имею в виду погоду. Вот и в тот вечер на дороге был сильный гололед, мела поземка. Над крышей моего старого «жигуленка» тускло мерцали холодным цветом далекие звезды, а перед самым поворотом к больнице фары выхватили из чернильной темноты (дорога наша, как, впрочем и большинство дорог в сельской местности, совершенно не освещается) контуры одиночного барака, в котором до недавнего времени жил веселый народ дорожные рабочие, которые, так и не достроив дорогу на Ильинку, уехали с первыми заморозками, и теперь в бараке никто не жил, вид у него был откровенно заброшенный, неприятно черневший провалами выбитых окон. Да и сама больница встретила меня довольно унылой, будничной картиной: как и всегда, по коридору, томясь от безделья, слонялись больные, которых мы относим к категории ходячих, дежурная медсестра занималась вечерней раскладкой лекарств. Хотя, если откровенно, раскладывать-то особо нечего: даже элементарный анальгин в последнее время поступает с перебоями. По старенькому «Рекорду» в буфете показывали каких-то патлатых, орущих в микрофоны юнцов, а в горшках на подоконниках пылились кактусы и с месяц назад привезенные из города нашим завхозом какие-то непонятные, ядовито-желтые цветы, которые я подумывал как-нибудь незаметно для нашей «завши», зав. отделения, по-командирски суровой и по-деревенски пышнотелой Анны Ивановны, страстной пропагандистки разведения в больнице всей этой больничной флоры… «Как вы не понимаете, Андрей Андреевич, что цветы, живые, заметьте, живые цветы, для больных представляют в некотором роде психотерапевтическое средство!» — «Да понимаю, понимаю, Анна Ивановна, но уж извините, больно казенный вид у ваших одуванчиков, или как их там…» — «Это амарант и гипосфила из семейства гвоздичных! А вы, Андрей Аркадьевич, оказывается, довольно злой человек…» итэ дэ, и тэ пэ. В общем, незаметно для Анны Ивановны я подумывал спровадить все эти «амаранты» куда-нибудь в другое место. Лучше всего — на помойку. Тем более, что у последнего увлечения Анны Ивановны, этой самой ядовито-желтой гадости, вид в последние дни был чересчур унылый, по-моему, эти цветы начали увядать, хотя особых причин для этого не было… Дежурство проходило как обычно, без особых волнений и без ЧП. В восемь «скорая» привезла и после моего осмотра увезла в город, в хирургическое отделение, молодого парня с «острым животом». Было похоже на язвенную болезнь желудка, но кто знает — вдруг начинается аппендицит или прободение? Так что, как говорится, от греха подальше! Чуть позже пришла старушка. «Голова, милок, болит. А уж как кашляю, как кашляю!» После осмотра и обследования я поставил ей диагноз: токсическая форма гриппа и отправил в третью палату, там как раз утром освободилось место. Кто-то, возможно, удивится такому диапазону диагнозов — от язвенной до гриппа — но ничего особенного здесь нет: больничка наша обычная, сельская, пятьдесят коек, и для жителей окрестных деревень мы с Анной Ивановной терапевты, и хирурги, и гинекологи, и Бог весть чем нам еще приходится заниматься еще. Нет, сложных больных, конечно, отправляем в город, там специализированные отделения, ну, а если считаем, что можем справиться сами, то оставляем у нас. Так что работа достаточно интересная, работать можно, да и само здание больницы, хотя и построено полтора века назад здешним помещиком-доброхотом Ильей Павловичем Шапошниковым, но все еще довольно крепко и еще простоит, пожалуй, не один десяток лет. Здесь как раз впору по-стариковски посетовать: да, умели раньше строить, умели, не то что сейчас. А, впрочем, действительно умели: стены в нашей больничке толстенные, в три кирпича, так что тепло держат — будь здоров! Перекрытия и стропила на крыше из лиственницы, вечное дерево, рамы на окнах высокие, двойные. Отдельно можно сказать про двери, это краса и гордость больницы, если о наших дверях хотите узнать более подробно, почитайте «12 стульев» Ильфа и Петрова, наши двери — копия альхеновских. Нет, больничка наша очень даже ничего, но зато этого не скажешь о месте, в котором она расположена. Представьте себе: огромный одичавший парк, почти лес, на самом краю деревни, и вот в самом центре этого парка-леса — мы. С освещением плоховато, всего два фонаря: один у съезда с дороги на Ильинку, другой — прямо перед больничным крыльцом. Честно сказать, в первые месяцы меня порой просто жуть брала, особенно зимой, когда у нас смеркается в четыре-пять пополудни. Бывало, глянешь в окно, а там — черные мрачные стволы и какой-то мертвенно-сизый свет между ними. И все. Ни огонька, ни звука, кроме тоскливого завывания ветра в оставшейся от дымохода трубе, все собираюсь ее разобрать, но никак руки не доходят. Даже когда работяги-дорожники в том бараке жили и то как-то повеселее было: то огонек мелькнет, то кто-нибудь по пьянке «русскую народную» исполнит во всю мощь своих закаленных легких. Все-таки людьми пахло. А сейчас — бр-р… Но время шло, и я постепенно к этой дикости привык, и сейчас даже испытываю странное удовольствие: там, за стеной — холод и мрак кладбищенский (не подумайте, что намекаю на то, как мы здесь лечим; Вырвалось исключительно из-за красного словца), а здесь — тепло, светло и, как говорится, мухи не кусают. Что ни говорите, в таких элементарных житейских удобствах тоже есть своя прелесть! …ОН появился на пороге больницы что-то около полуночи. Пришел сам, как говорят врачи и моряки — своим ходом. Я и это время как раз находился в приемном покое, от нечего делать листал какой-то литературный журнал, оставленный здесь одним из больных. Больница уже давно спала, даже самые неугомонные — старики из седьмой палаты, — и те угомонились. Было тихо, и поэтому резкий двойной звонок от входной двери прозвучал до того неожиданно, что я вздрогнул, вскинул голову и взгляд мой случайно зацепил желтый цветок, ту саму, «амаранту», стоявшую в горшке на подоконнике. Помню, у меня как-то неприятно сжало сердце: я увидел, что цветок тоже отреагировал на звонок! Да, да — отреагировал! Амаранта моментально съежилась, бледные лепестки безвольно, без всякого сопротивления, поникли и даже сам желтый цвет приобрел какой-то блеклый, умирающий оттенок… В приемный покой, сонно зевая, вышла-выкатилась медсестра, Татьяна Федоровна, пожилая спокойная женщина, размерами, пожалуй, не уступающая нашей «завше». Я услышал как звякнул старинный, еще дореволюционной ковки, засов, услышал недовольно-сонное бормотание Татьяны Федоровны, отложил в сторону журнал (в котором все равно было нечего читать) и, в общем-то, с недовольным видом, повернулся к двери. Следом за Татьяной Федоровной в дверном проеме показалась сгорбленная фигура. Мужчина. Судя по комплекции, по осанке — лет сорока-сорока пяти. Одет обычно: пальто с каракулевым воротником, пыжиковая шапка, зимние сапожки. Обеими руками держится за живот. Голыми руками, перчаток нет. Я удивился: в такой мороз — и без перчаток или варежек? Потерял? Пьяный? Да, судя по тому как он время от времени качается из стороны в сторону, как нетвердо стоит на ногах — пьяный… — Откуда? — спросил я мужчину. — Да молчит! — ответила за него Татьяна Федоровна — Застыл, что ли? И в это время мужчина поднял голову. У меня пересохло в горле. На меня смотрел глубокий, если не сказать — древний, изможденный до крайности старик. Низкий скошенный лоб, бескровные кривые губы, волосы цвета пепла. Жуткие морщины по всему лицу, я никогда не видел таких ужасных, уродующих лицо морщин. Но самое страшное ожидало меня впереди, и когда я глянул под глубокие, мощные надбровные дуги, то с трудом заставил себя не вскрикнуть. Глаза у мужчины были мертвыми! Нет, это не игра воображения, не погоня за красивостью! Я до сих пор не могу объяснить, как это может так быть — живой человек с мертвыми глазами! Глазами мертвеца! Я заявляю это вполне авторитетно, потому что в институте пару лет занимался в паталогоанатомическом кружке и уж там-то насмотрелся на мертвецов, в том числе и на таких, глаза у которых оставались открытыми. Точно такие же глаза были и у странного посетителя: и радужные оболочки, и зрачки были покрыты сплошной молочно-голубой мутью. Он стоял и ждал. А я молчал. Я не мог говорить. Язык почему-то вдруг отказался слушаться меня, да и что, собственно, я должен был сказать? Я вдруг ощутил себя в каком-то странном, сюрреалистическом мире. На миг я почувствовал себя подопытным кроликом, над которым кто-то дьявольски хитрый, изощренный в этой своей хитрости, задумал поставить эксперимент. И этот хитрый находился рядом. Я чувствовал его силу надо мной, но в чем она выражалась — убей Бог, не понимал. Знаете, бывают такие состояния: внешне вокруг тебя все вроде бы привычно-спокойно, все буднично, все так, как было и будет всегда. Но все-таки что-то не так. Какая-то тревога, какое-то неясное ощущение реальной опасности буквально витает в воздухе. Вот такое состояние испытывал и я, стоя истуканом перед этим престраннейшим посетителем. Не знаю, как долго продолжалось бы наше обоюдное молчание, но, к счастью, в приемном покое находился и третий человек и этому человеку не хотелось, на ночь глядя, размышлять о разных-всяких странностях. А хотелось Татьяне Федоровне лишь одного — спать, спать, спать. — Ну, садись, коль пришел! — буркнула она и, не таясь, смачно зевнула — Носят же черти, на ночь глядя… — Да, да! — опомнился и я — Прошу! Проходите, садитесь! Замерзли? Незнакомец не ответил, отрешен по глядя куда-то мимо меня. Может ненормальный, мелькнула мысль. Психколония всего в десяти километрах, Нет, понятно, что обычный, нормальный человек, со здравым рассудком сейчас, конечно, на такую дорогу не решится. Да и зачем ему, нормальному, тащиться ночью по глухому лесу в такую даль? На меня посмотреть? А, с другой стороны, этот нормальный одет-то как раз во все нормальное. Так что «психушкой» здесь все-таки не пахнет. Тогда что? Пьяный? Все-таки пьяный? — Слушаю вас, гражданин? Что болит? А он опять — ноль эмоций, по-прежнему пялился за мою спину. Мне очень хотелось оглянуться, но я же буквально несколько секунд назад смотрел туда, Ничего интересного — окно, на подоконнике — цветок, за окном — темнота… А что если он от кого-то прячется? От кого? От милиции? Рецидивист? Но ведь обычно, нас, врачей, предупреждают заранее о возможных «нежелательных» посетителях. Тем более я только вчера видел Вальку Фильшина, он бы меня наверняка предупредил и по дружбе, да и по должности: Вальке в том месяце, наконец, дали майора и теперь он зам. начальника уголовного розыска. Правда, мы с ним согрешили коньячком, но неужели отличный марочный армянский коньяк начисто отшиб грозе уголовного мира его превосходную память? — Пить… — вдруг произнес странный незнакомец. Нет, опять не то. «Произнес», «сказал», «шепнул»… Не то! Он не произнес и не сказал, и уж тем паче не шепнул. Это был какой-то… что-то вроде полувыдоха-полустона!. Нечто начисто лишенное тембра и интонации, я уже не говорю об акценте и прочих лингвистических тонкостях. Я — смешно подумать, хотя это сейчас, только сейчас смешно подумать! — почему-то сразу подумал, что у него сильнейшая ангина. И в самом деле, почему у человека не может быть ангины? Ведь он же в больницу пришел, а не в магазин или, скажем, клуб. Хотя зачем ему туда идти — магазин уже давно закрыт, а клуб вообще не работает, некому там работать, нет сейчас дураков работать за сто рублей в месяц. Так что все логично: ангина — больница… — Пить… — снова вздохнул-простонал мужчина. — Татьяна Федоровна, чаю! Горячего! — Шатаются по ночам… — пробурчала Татьяна Федоровна, совершенно не скрывая своего настроения перед мужчиной (какой смысл в моих лекциях по медицинской этике и деонтологии перед нашими медсестрами и санитарками? Что думают — то и говорят? Ну, что поделаешь с такой вот непосредственностью?). — Ну, так я слушаю… — снова сказал я, но в этот самый момент страшная судорога прокатилась по лицу мужчины, на мгновенье расправила морщины и на меня вдруг глянул довольно симпатичный юноша! Да, от силы лет шестнадцати — восемнадцати! Перемена эта была столь быстротечна, что я даже и не понял, что произошло. Тем более; что тут же складки-морщины появились снова, снова налились цианотичной синевой — и передо мной опять сидел старик! Но на этом неожиданности не закончились: судорога перекатилась на тело, сломала мужчину в поясе, он, то ли застонав, то ли заревев, переломился пополам и издал утробный, какой-то звериный звук И сразу же изо рта его фонтаном в пол ударила струя рвоты. Боже мой, как же его рвало! Рвотные массы в считанные секунды залили весь пол, а его, бедолагу, все рвало, рвало. И дело-то даже было не в этом вселенском потопе, а в том, что рвотные массы светились! Точнее сказать — флюоресцировали? И опять, опять все это длилось буквально считанные секунды, флюоресценция начала меркнуть, от пола поднялся, не знаю — пар, туман, дым с приятным озоновым привкусом — и когда этот «пародымотуман» рассеялся, на полу ничего не было! Ни капли! Перед глазами опять был знакомый, потертый, коричневого цвета, с каким-то дурацким орнаментом линолеум. Есть такое выражение: «на человека нашло». Так вот — в тот момент на меня нашло. Это было что-то вроде сомнабулического оцепенения, когда выглядишь вполне нормально, но мозг твой парализован и ты не ориентируешься ни во времени, ни в пространстве. Я не знаю, сколь долго продолжалось это со мною, но вышел я из такого состояния лишь тогда, когда почувствовал, как кто-то коснулся моего правого плеча. — Андрей Аркадьевич, что с вами? Я поднял глаза, взгляд мой зацепился за подоконник. Я уже знал, что там увижу, и не ошибся: цветок умер. И я был уверен в том, что это было связано с появлением странного посетителя. Должно быть, вид у меня был все-таки достаточно обалдевший, потому что Татьяна Федоровна как-то уж очень подозрительно глянула на неподвижно сидевшего на кушетке посетителя и почему-то протянула чашку с чаем не ему, а мне. — Чего здесь этот пьяница натворил? — Какой пьяница? — Какой… Вот такой! — и решительно ткнула пальцем — Разве не чувствуете как от него разит? А ведь действительно — был запах, был! Я втянул воздух носом. Еще раз. — Нет, это не алкоголь! Запах хотя и достаточно резкий, но с ощутимым сладковатым привкусом. Эфир! Да, да, именно эфир! Выходит, что этот… что он — токсикоман! Тогда все понятно — надышался эфиром, одурел, выпил какой-то флюоресцирующей краски… Момент, момент… А куда же в таком случае подевались рвотные массы? В этот момент странный посетитель опять поднял голову. Лицо его приобрело уже более осмысленное выражение. Ненависть и злоба — вот что было сейчас написано на нем. Я подумал, что сейчас он может запросто полезть в драку. — Но-но! — сказал я на всякий случай — В милицию захотел? Что я говорил! Какая милиция! Только в этот момент я понял всю незавидность моего положения. На самом деле: до ближайшего милиционера, точнее — до его дома — пятнадцать километров, да и хорошо если Егоров дома. Так что, по сути дела, я один на один с этим… пьяницей, наркоманом, токсиком, короче — ненормальным. Татьяна Федоровна не в счет, больные тоже ничем не помогут, как нарочно подобрались одни старики со старухами, самому молодому — семьдесят два, да и тот еле шевелится: двусторонняя пневмония… Плюс ко всему он явно сильнее меня, мощный торс и сильные руки угадываются даже под пальто. И если это действительно психически больной токсикоман, то сил у него хватит на десятерых как я… — Воды! — выдохнул-простонал незнакомец — Быстрей-быстрей! — Быстрей… — проворчала Татьяна Федоровна (какое счастье, что она пока еще ничего не понимала!) — Не в ресторации! Но чашку, тем не менее, протянула. Незнакомец бросил на чашку сторожкий взгляд, ноздри его чуть расширились, заиграли. Чего это он, интересно, нюхает? Зачем? Затем он решительно качнул головой. — Нет. Просто воды. Если нет дистиллированной — просто воды. Аш два о. Водопроводной. С примесями. Но лучше дистиллированной! Вы поняли меня? Он впервые за это время произнес такой длинный монолог, состоящий из коротких, рубленных фраз, но даже не это занимало сейчас мое внимание. Сразу возникли новые вопросы: зачем ему дистиллированная вода? Почему именно дистиллированная? «Аш два о» — химическая формула воды… Он что — химик? Или просто запомнил со школы? Почему? Татьяна Федоровна вопросительно-удивленно посмотрела на меня и вдруг лицо ее исказила еще полностью не осознаваемая, но все же тревога. Нет, нет! Сейчас она поймет, запаникует, закричит… — Да-да-да! — чуть было не закричал я сам — Дистиллированной, только дистиллированной! У нас ведь была бутыль? — Так это ведь на складе! — проскулила Татьяна Федоровна и вдруг моментально обиделась. — Откуда я знала, что понадобится! До утра, что ли, не может подождать? — Татьяна Федоровна! — прикрикнул я. — Иду, иду! — нет, она все-таки в тот момент сильно обиделась, и даже почему-то больше на меня, чем на незнакомца. — Шляются, черти, на ночь глядя. Иди вот теперь… А зарплата всего восемьдесят рублев. Как только за ней закрылась дверь, незнакомец неожиданно цепко схватился за мою правую руку. Да, в своих предположениях я не ошибся: хват у него был отменный, не ниже перворазрядника по борьбе. Боже мой, подумал я с удесятерившейся тоской, а если придется драться? — Вы видели? — дыхнул он на меня эфиром — Видели? Ну? Я откинулся на спинку стула, сунул левую руку в карман халата, нащупал чехол, в котором еще со студенческих времен, с тех самых времен, когда на Казанском сильно пошаливали гомики, гомосексуалисты, а у меня не было общежития и приходилось каждый день ездить домой, так вот с тех времен и появилась у меня привычка всюду носить с собой скальпель. Терпеть не могу поножовщины, но, похоже, начинается первый раунд, и голыми руками мне его не выиграть… — Вы видели? — напирал он — Я сейчас… А-а-а! Хватка вдруг ослабла, он моментально посерел, по всему лицу выступил обильный пот, и новая, еще более яростная судорога навалилась на него, начала ломать тело. — А-а-а! И новый фонтан рвоты ударил из его разодранного судорогой рта. На этот раз никакой флюоресценции не было напротив — рвотные массы были густыми и иссиня-черными, удивительно напоминавшими нефть. И опять я не успел ни в чем разобраться, как все начало дымиться, испаряться, исчезать… — Да что сегодня с вами, Андрей Аркадьевич? — наплыл на меня откуда-то издалека знакомый, встревоженный голос. Кто это? И почему так болит голова? Я с трудом открыл глаза. Стены, белый потолок. Шкаф. Рядом с моими глазами — дрожащее лицо Татьяны Федоровны. Ее глаза. Почему она так смотрит? — Что с Вами, Андрей Аркадьевич? Заболели? Опять грипп привязался? — Где этот? — Да где ж ему быть! — в ее голосе опять появились нотки раздражения. — А уж воняет-то, господи, сил нет! Пьянчужка чертов! И чего ж только не жрут! Да, Татьяна Федоровна была права: в «приемнике» опять стоял резкий запах эфира. — Да осторожней! — это она уже незнакомцу. — Ишь, как горит-то! Ну, похмелись, похмелись! Незнакомец жадно выхватил из ее руки мензурку, даже не выпил — бросил содержимое в рот, вздрогнул и отвратительно, не стесняясь, громко отрыгнулся. Да, ему стало полегче, даже отвратительные морщины на лице, казалось, немного расправились. Он откинулся к стене, закрыл глаза, начал тихонько подхрапывать. — Уснул, что ли? — спросила Татьяна Федоровна. — Уснул — ответил я, ни на секунду не сомневаясь, что он не спит. Конечно не спит. Я чувствовал, я каждой клеткой своего тела ощущал, что он внимательно следит за мной. Нет, это не больной. Кто — не знаю, но не больной. И потому надо немедленно сообщить Егорову. Легко сказать — «сообщить» Как! Он же своих закрытых глаз с меня не сводит! А что если… В общем, появился у меня один план… Он словно угадал мои мысли, открыл глаза. В тех глазах было безумие. — Еще! Еще дистиллированной! — потребовал он, не сводя с меня глаз. Ладно, подумал я, была не была… — Значит, так! Татьяна Федоровна! У нас там воды мало… Татьяна Федоровна открыла было рот, но я решительно перебил ее. — Да, мало! Позвоните в аптеку. — Я сделал над собой усилие. — Да, в аптеку, Егорову! Скажите, чтобы привез немедленно! Татьяна Федоровна не двигалась с места и смотрела на меня так, словно я вот тут же сошел с ума. Я и сам понимал, что разгадать мой замысел смог бы даже первоклассник: какая может быть аптека в пол-первого ночи! Да, конспирация моя была липовой, я уже приготовился к разоблачению, сжал в кармане скальпель, но — странное дело! — незнакомец на мои слова никак не прореагировал, во всяком случае — внешне, все так же сидел, привалившись спиной к стене и, казалось, опять впал в свой непонятный транс. — Немедленно! Вы поняли меня, Татьяна Федоровна? Медсестра открыла было рот, но я так посмотрел на нее… Как? А черт его знает — как! Главное, она тут же рот закрыла, как-то непонятно закаменела всем своим добродушным лицом и только тоненькая голубая жилка над ее правым глазом часто-часто запульсировала. Татьяна Федоровна, добродушная и ворчливая, умудренная прожитой жизнью и все равно недалекая, так вот Татьяна Федоровна, наконец, поняла. — Хорошо, Андрей Аркадьевич — произнесла она спокойно, до того спокойно, словно находилась у постели тяжелого больного. — Все сделаю. Все, — подчеркнула она, — что вы сказали. Можно идти? Я лишь слабо махнул рукой. Татьяна Федоровна степенно повернулась к двери и, так же не спеша, вышла в коридор. В последний момент все-таки не удержалась, оглянулась, и я увидел, что у нее мелко-мелко дрожит подбородок… Да, только бы Егоров был дома, только бы был! Если она сейчас дозвонится, то Егоров будет здесь минут через десять-двенадцать, тем более что совхозное начальство, наконец-то, раздобрилось и в прошлом месяце выделило старшему лейтенанту милиции, товарищу Егорову Николаю Ивановичу, женатому вторым браком, имеющему троих детей и застарелую язву желудка, совершенно новый «газик». И тут меня пробил озноб. Это невозможно объяснить, но я понял, что этот знает все мои мысли! Я разоблачен? Я еще не успел до конца продумать свой план, а уже разоблачен! Как? А черт его… Но я знал, знал, я был уверен, что каждое слово, которое вспыхивало в моем мозге, тут же становилось известно и ему! И почему глаза у него по прежнему закрыты, но на сердце у меня такой камень, как будто он ежесекундно прожигает всего меня испепеляющим взглядом? Телепат? Он плюс ко всем своим загадкам еще и телепат? Наркоман, психбольной, рецедивист, теперь еще и телепат, — Мне вдруг стало, как говорит моя дочь, все по фигу. Разоблачен? Тем лучше! Значит, подошла пора раскрывать карты и перестать, притворяться! А если терять нечего, то пойдем-ка ва-банк! — Кто вы? — спросил я напрямую — Откуда? Фамилия? Документы есть? Он молча поднялся. Я тоже встал, напряг руку со скальпелем. Начинается последний раунд… Нет, он повернулся ко мне спиной, неуверенно шагнул к двери на улицу. — Куда же вы? — растерялся я. Ожидал нападения, а он — назад, в мороз, в темноту! Он схватился за дверную ручку, потянул на себя. Дернул сильнее, потом еще, еще… Бесполезно. Я вспомнил, что Татьяна Федоровна то ли предусмотрительно, то ли случайно унесла с собой ключ. Незнакомец навалился на дверь плечом, зарычал от натуги. Какое там! «Дверные механизмы были слабостью Альхена». Нет, что за молодец у нас «завша»! Я бы дурак, уже давным-давно сменил эти крепостные ворота на какую-нибудь фанерно-пластиковую легкомысленность, слетающую с петель от одного прикосновения. Каюсь, мелькнула у меня спасительная мысль пойти, взять у Татьяны Федоровны ключи и выпустить его на улицу. Так сказать, на свободу. Но… Но куда он пойдет на этой свободе? Кого встретит? И что наделает? Так разве можно его отпускать? И я решительно шагнул наперерез. — Успокойтесь! — и, не увидев удара, отлетел в угол, сбив по пути новейший стерилизатор. Стерилизатор рухнул набок, что-то внутри него лопнуло, зазвенело, и вот этот звон вызвал во мне настоящую бурю бешенства. Дело еще и в том, что мне самому пришлось ездить за этим стерилизатором, тратить нервы, которые, как известно, не восстанавливаются, и вот теперь эта…, извиняюсь, этот гражданин, вернее, с помощью этого гражданина. В общем, негодяй! Какое он имеет право распускать руки! — Ну, гад! Услышала бы Анна Ивановна как я величаю больного — ее бы наверняка удар, или, как говорит завхоз наш, Кузьмич, «кондратий» хватил. Только какой же это больной! Это бандит, а не больной! Я вскочил на ноги. Короткий бросок. Нырок под его правую руку. Удар! Ну, приятель, теперь твой черед таранить лбом стены! …И опять я отлетел в тот же угол, задел поверженный стерлизатор, отозвавшийся на удар жалостливым позвякиванием. Как же так? Первый разряд по боксу — не шутка! И хотя я давно уже не заходил в спортклуб и заметно подрастерял форму, но ведь четыре года интенсивных тренировок чего-нибудь должны значить! Или, действительно, у меня теперь одна надежда — на холодное оружие? Но нападать с ножом на безоружного человека — извините, пардон, не так воспитан. Хотя, возможно, это дурацкое воспитание и будет стоить мне жизни… Я поджал ноги, и тут в поле зрения вдруг попал тот цветок. Вернее, какая-то обгоревшая былинка. Цветок, былинка… А, плевать! И я опять бросился вперед… На этот раз от удара я все-таки ушел, перехватил его руку, заломил назад резким рывком. Я опять переборщил, рывок был настолько резким, что у него должно было порваться сухожилие или даже сломаться предплечье. Я понял это слишком поздно: почувствовал под рукой хруст костей (очень неприятное, доложу вам, ощущение) и правое предплечье незнакомца безвольно повисло в рукаве. Нет, интересный я все-таки доктор: мне лечить положено — а я руки ломаю! — А теперь сядьте — устало сказал я. Незнакомец молча (Господи, хоть бы охнул, хоть бы скривился! Неужели ему не больно? Да не может такого быть! Нормальный он, ненормальный — любой человек должен реагировать на боль! А этот — нет! Крутом одни чудеса, совершенно молча занял свое прежнее место — на кушетке, отвалился к стене. Надо ему шину наложить. В это время зазвонил телефон. Я схватил трубку, не отрывая, однако, взгляда от здоровой, левой руки незнакомца. — Николай Иванович? Да, да, Быстряков. Да, здесь. Что? Нет, ничего, побоксировали немного. Я ему руку сломал, правую. Как-как? Сейчас шину буду наклады… Страшной силы удар обрушился на мой затылок Казалось, череп развалился на две половины. Последнее же, что я увидел: его левая рука оставалась спокойной. Значит, бил он правой! Но этого не могло быть! Не могло! Я же сам, можно сказать — собственноручно чувствовал перелом! Он не мог! Не мог! Спать. Как это хорошо, как приятно и полезно — спать. Зачем мы вообще просыпаемся? И во сне можно слышать звуки, видеть окружающий мир, но видеть все это в приятном для спящего, в розовом свете. Спать. И не нужно трогать меня, если уж вам так хочется — стойте и смотрите на меня, на спящего… Вот опять звуки, опять… Что за наказание? Такое ощущение, что мне с обеих сторон дышат в уши. Прекратите? Прекратите! И не нужно меня трогать! Оставьте меня в покое! Я хочу спать, спать, спать… — Моргнул вроде. Ну и ладненько… Крепко он его саданул-то. Как еще череп выдержал! Крепкие затылки у наших эскулапов, елочки-палочки. Крепкие. Я узнал Егорова именно по этим самым «елочкам-палочкам». Это любимая, известная всей округе присказка нашего местного Аниськина. Честно сказать, первой мыслью, которая пришла ко мне вместе с возвратившимся сознанием, так это послать дорогого товарища Егорова на… В общем, далеко-далеко! Где ж он, спрашивается, мотается, пока докторов, можно сказать, на их же рабочих местах темный элемент метелит почем зря и даже может запросто жизни лишить! Очень симпатичное положение вещей: я здесь должен в одиночку сражаться с каким-то уголовником, а товарищ старший лейтенант, вишь ты, улыбочки мне строит, в глаза заглядывает! Нет, если бы я тогда мог ворочать языком, то уж я выдал бы дорогому товарищу Егорову по первое число! — Ну, как там, старлей? Жив наш доктор? А это кто? О, четыре звездочки — капитан! А что это за хреновина у него в руках? Похоже на огнемет… А где я мог видеть огнемет? В кино? Да, в «Супершпионе». Еще один? И тоже с капитанскими погонами! Что-то серьезное случилось! Уж не из-за моего ли соперника по рингу собралась такая солидная компания? Кстати, где же он? Где он? — Г-г-г-д-д-… — Очнулся, очнулся! Моргает! Андрей Аркадьевич! Андрей Аркадьеви-и-и-ч! Это я, Егоров! Узнали? Слышите меня? — Уэна-а-л. Елочки-палочки. — Узнал-узнал! — и Егоров засмеялся. И капитан, тот, первый, с огнеметом, улыбнулся… И тот, у окна — тоже… Кругом, одни улыбки. Прямо фонтан «Дружба народов» на ВДНХ. Я бы тоже с вами, граждане, улыбнулся, да только голова моя гудит сейчас как тысяча растревоженных ульев. И того гляди лопнет от этого гула. И тошнит, сильно тошнит. Этот бандит, кажется, все-таки устроил мне сотрясение мозга… Тошнит. Тошнота… Рвота… Флюоресценция… Мертвые глаза… Мертвые… Мертвец… И тут меня, наконец, вырвало. — Ну и слава Богу! — тут же засуетилась неизвестно откуда взявшаяся Татьяна Федоровна (да как это неизвестно откуда? Дежурит она сегодня, де-жу-рит! Она — спасительница твоя, Андрей Аркадьевич! Ведь это она Егорову-то позвонила! Догадалась тогда, догадалась…) — Сейчас, голубчик Андрей Аркадьевич, сейчас… А его, граждане начальники, накажите обязательно! Ишь, «машина у меня сломалась»! Пешком должон идти, если сломалась! Это она уже Егорова чехвостит. Правильно, так его! — А чего я сделать-то мог? — оправдывался Егоров, и я вижу как щеки его приобретают свекольный цвет. — Хорошо спецгруппа, — и он кивает на капитана с огнеметом, — вовремя приехала. — Приехала… — переходит на свой обычный, ворчливо-поучительный тон Татьяна Федоровна Чтой-то долго она ехала! А наш доктор в это время с такой страстью сражался! — Местность прочесывали — глухим голосом ответил капитан — Ведь кто и подумать-то мог, что он на вашу больницу выйдет! Ему ведь самый путь был на Богдановку, на ракетную точку! А он — вишь ты как! Через лес, через болото! И ведь не утонул! — Они не тонут — сказал тот, другой капитан, что стоял у окна, и поморщился. — Кто? — простонал я. — Клонги! — с жаром принялся объяснять Егоров. — Им эти болота — как тебе лужа! А в Богдановке его ждали! Его там капитально готовились встретить! Там три бластера ему приготовили! Нам на отдел никогда столько не выделяли! Сильнейшая штука, р-р-аз! — и от тебя одни молекулы остаются! Ведь придумают же, елочки-палочки! Клонг. Ох, моя голова. Так вот они какие — клонги. Плод любви — хотя какая там любовь! — жительницы Земли и инопланетянина. Гибрид — вот более точное определение. С тех пор как мы, земляне, наконец, вступили в контакт, клонги и появились. А эти штуковины, похожие на огнеметы, это, выходит, бластеры и есть. И ничего с виду особенного — ранец, трубка. — Ох! — М-м-м… Попить дайте! И опять вспомнилось: попить… вода… дистиллированная вода… нефть… муть… эфир… — Хорошо-хорошо, пусть его рвет! От этого ему лишь облегчение! — это опять Татьяна Федоровна. — Где ж конец-то всему этому? Может, ехать пора? Ведь Андрея Аркадьевича в хирургию надо! Срочно! А? — Да нельзя! — раздается раздраженный голос капитана с бластером — Как ехать? Ему же хуже будет! Как вы, гражданка, не понимаете — ведь мы же стреляли! Сейчас здесь зона! Помереть может по дороге! Надо выждать полчаса, минимум полчаса! Разрядится зона — и поедем! Или я не понимаю? — А задерись вы все пропадом со своими зонами! — нимало не смущаясь, заявляет Татьяна Федоровна. — Напридумывали — «зона», «планетяне», штуковины вот эти, — кивает она на бластер. — Как же хорошо жили без всякой этой гадости! …да, клонг. Не алкаш, не токсикоман — клонг! Как же я сразу не сообразил! Продукт грешной земной любви наших собратьев по разуму! И какая же все-таки двуликая штука — жизнь! Не бывает в ней только хорошего или только плохого. И где появляется плюс, там же, рядом обязательно ищи минус… Обязательно! Ведь сколько ждали, сколько искали, гибли в этих исканиях, опускали руки и снова загорались надеждой! А сколько экспедиций бесследно пропало в этой страшной бездне, в этой холодной могиле под названием Космос! И все это ради одной-единственной цели, ради контакта! И вот, наконец, встретились. Господи, что было! Казалось, мир перевернулся! В городах больших и малых, в деревнях, да что в деревнях — мы в нашей больничке, и то это дело праздновали! Всемирный праздник! «Необозримо раздвигаются горизонты науки и техники, культуры и мышления»! Экскурсии от нас к ним, от них к нам, на Землю! Прорыв в дальние Галактики! Совместные многоцелевые программы, в том числе по регенерации мозга! Омолаживание организмов! Нет, все это, конечно, случилось и сейчас происходит. И слава Богу! Хотя Господа, наверно, здорово тревожат все эти «фобосы» и «Свайки» со своими миллионами лошадиных сил, рвут небеса на части. Но рядом с этими успехами появились и другие «успехи». Вчера по ТВ показывали судебный процесс: судили спекулянтов дачными участками на Астероидном Кольце. Да, появились и спекуляция, и межпланетные террористы (сначала угоняли самолеты в Стокгольм, теперь звездолеты куда-нибудь на Экс-Пи-пятнадцать), и аферисты. И в числе прочих успехов — «космодевочки», мгновенно переключившиеся с сопланетников на инопланетян. Наши «девочки», они ведь по простоте душевной как решили: дружить так дружить! И не все ли равно под кем бабки зарабатывать, а инопланетянам меняли больше, чем земным иностранцам, так что и расплачивались они щедрее. Да в ничего страшного в них вроде бы и нет, совсем как наши земные мужики. Только начали выясняться веселые неожиданности: оказалось, что беременность от этих совсем как наших мужиков длилась не девять месяцев, а всего-навсего неделю, семь деньков, так что почиститься наши путаны просто не успевали, а, может, и не торопились, надеясь на счастливые межпланетные браки, за которые, как оказалось, инопланетяне по их законам карались весьма сурово: распылением. Это делалось для того, чтобы поддерживать чистоту расы, но наши земные дурочки этого, понятно, не знали, да и вообще — весьма переоценивали свои женские чары. Вот так и появились клонги. Появление первых клонгов произвело настоящий фурор не только в медицине, но и вообще в человеческом сознании: дескать, ишь как быстро у них, товарищей наших по разуму, это дело получается! Момент — и вот он, карапуз! Через некоторое время умы человечества начали призадумываться: рождались-то все сплошь одни мальчуганы, и даже не это был главный повод для беспокойства — пацаны эти росли буквально как на дрожжах: через неделю начинали ходить, через полмесяца говорить, а в пять лет выглядели на все двадцать пять. Шутники острили: «Ускоренный выпуск!». Когда же им становилось двадцать пять, то внешне это были уже глубокие, почему-то все до одного с отвратительными, изможденными физиономиями, старики, хотя мускулатура у них оставалась еще довольно крепкой. Плюс ко всем этим чудесам — невиданные темпы регенерации, то есть восстановления тканей! На регенерацию нервных клеток, самых медленно-восстанавливаемых клеток человеческого организма (этот процесс у человека продолжается годами, десятилетиями, да и то редко увенчивается полным восстановлением), у клонгов уходило что-то около суток! Костная же ткань восстанавливалась в течение нескольких секунд! Значит, пока я разговаривал с Егоровым по телефону, кости правого предплечья у моего визитера успели срастись! И за свою недогадливость я жестоко поплатился. — Вы попейте, попейте, Андрей Аркадьевич! — опять услышал я голос Татьяны Федоровны —…а я за ручку-то — дерг, дерг! Заперто! Ох, думаю, беда. Не зря же доктор намекнул мне, чтобы я Николаю Иванычу быстрей звонила… Не пора? — Еще пятнадцать минут — ответил стоявший у окна. Он повернул ко мне голову, и я увидел молодое бледное лицо и ровный, ножевой шрам на подбородке. — Ну, как вы, доктор? Болит голова? Сейчас, еще чуть-чуть! Поле рассеется — и поедем. Я неосторожно качнул головой, и какая-то колокольная боль отдалась судорожным эхом в самом центре мозга. Судорожным… Судорога… Муть… — А ведь если разобраться — несчастнейшие существа — вдруг тихо сказал тот, у окна. Лицо его теперь я разглядеть не мог, он стоял боком, наклонившись к цветку! Да, да, цветок опять расцвел! Воскрес! В чем причина? Нет, сегодняшняя ночь, похоже, навсегда врежется в мою память: чудеса за чудесами! И, словно услышав меня спиной, капитан сказал звонким голосом: — Кстати, вот эти цветы, только они, амарант и гипосфила, семейство гвоздичные, реагируют на приближение клонга. Только они! — капитан задумчиво тронул лепестки и неожиданно рассмеялся — Что вы так смотрите, док? Все очень — просто — я же вижу ваше отражение в окне! А вы что подумали: еще один клонг? Не волнуйтесь: они стаями не ходят. Это одинокие волки. А, кстати, вы не задумывались, почему это ваша завша так рьяно защищала от вас эти цветочки? Эту, как вы говорили, ядовито-зеленую гадость? И он снова рассмеялся. А вот это уже интересно — что же у них здесь, микрофоны установлены? — Да она сама рассказала мне на собрании в горздравотделе! — опять угадал мои мысли капитан. — Так что не надо обижаться! Просто было распоряжение из Центра: распространить эти цветы во всех общественных местах и учреждениях! Вот и весь фокус! Словно и так на этих несчастных клонгов мало напасти, так вот теперь и эти цветочки! — Несчастных! — передразнил другой капитан, с бластером. — Ты, Сергей, у доктора спроси: кого он несчастным считает — себя или… — и кивнул в сторону входа. Глаза его зло сузились — Несчастные! Пожалел! Мускулатура-то у них в момент вырастает, зато мозгов — ни грамма! Вот и творят черт-те что! Вот, например, сюда он в чем пришел? В пальтишке и пыжике? А где это он так приоделся, не знаешь? Это он продавца из Первомайского стопанул! И раздел! До трусов! А мороз — под тридцать! Как? Хорошо там до фермы недалеко, тот, бедолага, доскакал, а то бы чего? Труп? Нет, будь моя воля — собрал бы я всех наших подстилок — и на Сатурн, на шахты! работайте и плодите там клонгов сколько влезет! Нечего Землю всякими уродами засорять, у нас и своего мусора хватает! — А почему его все время рвало? — спросил я. — Да он же облученный был! — пояснил Егоров — Он же сначала на АЭС залез от преследования, аккурат в цех сборки радиоактивных блоков! И ведь дурак-дурак, а сообразил, что в больницу надо! А мы тоже хороши — в Богдановке его ждали! — Да, а зачем он на пусковую-то рвался? — опять спросил я. — А они, клонги, все туда рвутся — пояснил хмурый капитан с бластером. — Инстинкт у них, что ли, такой: как чуть мозги у них поедут… — и он повертел пальцем у виска — то сразу рвутся к ракетам. — Улететь, что ли, хотят? Куда? Капитан неуверенно пожал крутыми плечами. — Тут к нам в группу лектор приезжал, говорил: к отцам их, значит, тянет. В космос. Только глупость все это! Кого из них охрана еще в запретке бластерами рассеет, кого — на стартовой. А те единицы, которым все же удается запустить двигатели и поднять ракету, тех уничтожает наша ПВО или, на околоземке — станции Межпланетного оборонительного комплекса. — И все равно пытаются улететь… — задумчиво сказал другой капитан. — Я же говорю — дураки! — повысил голос первый — Смертники! Изгои! На рудники, на Сатурн, вместе с мамашами… — он неожиданно закашлялся, наверное, простыл в засаде у Богдановки. Да, клонг, клонг… В загоне ты оказался, клонг… Волком стал, одиноким, озлобленным волком. И, может быть, сегодняшней ночью, чувствуя как сжимается кольцо погони, ты впервые в жизни потянулся к теплу, к человеку, потянулся за помощью, за укрытием — и попал на меня. На доктора, который даже по профессии, я уж не говорю о призваний, должен привечать всех сирых и убогих. А доктор, выходит, тебя оттолкнул, отдал на распыл. И хотя я пострадал сам от тебя здорово, но нет у меня к тебе ни враждебности, ни обиды. На кого обижаться, если само твое появление на этом свете — это большой и больной вопрос: зачем ты родился, с какой-такой целью? Родился нелепо, нелепо просуществовал, наделал глупостей — но ведь не преступлений же, хотя раздеть на морозе — это преступление, не ведь, ты и сам не понял, что преступил? Или все-таки понял? — испугался еще больше, попал сюда, в больницу и отсюда уже не вышел, сгинул бесследно. Да, бластер — штука серьезная. Серьезная.Вот, собственно, и вся история. Из неврологического отделения я выписался в конце февраля. Прав оказался — сотрясение мозга, хорошо хоть кости черепа остались целы. В марте уже вышел на работу. С Анной Ивановной ругаться не стал. Хотя сначала и подмывало, но она встретила меня с таким виноватым выражением лица, что я махнул рукой — а, ладно, замнем это дело! Ночные дежурства пока беру редко, голова по ночам все-таки побаливает. Да и потом… Вот, в последнюю ночь — дежурил, как нарочно опять вместе с Татьяной Федоровной — во втором часу ночи раздался звонок — и с ней вдруг самая настоящая истерика, да и меня, если уж честно, начало колотить как в лихорадке. И смех, и слезы — на улице больной ждет, какой-то гадости съел, отравился — а медсестру и доктора хоть сейчас в психбольницу отправляй. А вообще, все вошло в обычную колею. Единственное, что все-таки изменилось в моей жизни — я теперь добровольно поливаю те цветы. Ну, те, желтенькие. Правда, иногда все же возвращается мысль: а не забросить ли их куда-нибудь подальше!
Сергей Шалимов ПАРЕНЬ С ТОРНО
Фантастическая повесть
— Берд, — укоризненно сказала мама, когда он протянул руку к тарелке с плодами кейво. — Да, ма, — невинно отозвался Берд. — Подожди немного, сейчас отец придет. — Ну, ма, я голодный, как ошпеньтуа. А пока отец вернется с обхода, и картошка остынет. — Ничего,ничего. Он уже должен подойти. — Она озабоченно посмотрела в окно. — А картошку мы подогреем. Она захлопотала, схватила со стола блюдо с картофельным пюре и сунула его в коротковолновую печь. Пока мама проделывала это, на что от силы ушло десяток секунд, Берд умудрился все-таки стащить кейво и даже прожевать и проглотить его. — Берд! — деланно рассердилась ма. Но образцово-показательной выволочки не получилось. Хлопнула входная дверь, и вскоре в столовой появился глава семейства. Хмуро бросив взгляд на стол, прошел к умывальнику и начал мыть руки. — Что случилось, Анджей? — Обеспокоилась ма. — Черт меня подери! — Взорвался отец. — Будь я трижды проклят, если когда-нибудь смогу спокойно смотреть, как дросы разоряют наши поля. Младшие дьяволы из их рода опять понабежали на плантации. Я посмотрел издалека — ущерб от потравы кукурузы уже сейчас превышает несколько тысяч денежных единиц. А за то время, что я дошел до мэрии и заявил об этом, они наверняка угробили урожая еще больше. — Что сделаешь, Анджей, — вздохнула ма, — колония дросов заплатит за потраву. — На что мне их компенсация? Я хочу спокойно работать, чтобы мне никто не мешал, Иначе для чего мы летели сюда?.. Отец уселся за стол, на котором тотчас же появилось блюдо с горячей, дышащей паром картошкой. Отец словно нехотя положил себе на тарелку несколько ложек, добавил туда же салата и лениво начал ковыряться вилкой. — Па, а почему бы не усилить напряжение тока на ограде? — спросил Берд. — А что толку? — Тут же отозвался Анджей. — От диких животных ограда защищает поля, и защищает неплохо, а для дросов десяток тысяч вольт — приятная щекотка. И больше тоже нельзя. Ты ведь знаешь — существует конвенция, по которой на всем Торно не найдешь ни одного ствола оружия. А к нему приравниваются все устройства, способные нанести физический ущерб любому из четырех видов разумных существ, населяющих нашу планету. Получив исчерпывающий ответ, Берд опустил голову, пряча лукавую улыбку. Как будто он сам не знает положение дел на Торно, но стоит только намекнуть кому-нибудь из взрослых на Конвенцию, так те сразу стушевываются, обида или злость отлетает от них со свистом пули, а на их месте приходит привычная апатия лояльности. Берд схватил один кейво и встал. — Спасибо, ма, все было очень вкусно. — Ты же ничего не съел, а был голодный, как ошпеньтуа, — удивилась мама. — Уже сыт. Завтра экзамен по высшей математике, пойду готовиться. — И он выскочил из столовой. Прежде чем закрыть дверь в свою комнату, Берд прислушался. Отец опять переживал случившееся, правда уже спокойнее, в который раз объясняя ма, как он подошел к кукурузному полю, как увидел бестолковых младших дросов. Как в очередной раз подумал, что мудрая природа недаром наградила высокоинтеллектуальных старших дросов такими глупыми симбиозниками, и что так им и надо, во почему, дьявол их бери, чужие проблемы приходится расхлебывать и людям. Берд запер дверь и открыл окно. Он осторожно выглянул на улицу. Все спокойно. Оттолкнувшись от подоконника, он пролетел два этажа и мягко, словно кошка, приземлился на пластиковую дорожку. Он бежал к кукурузному полю задами поселка, перепрыгивая через колючие кусты бижерии и блестящие в свете искусственной луны лужицы бездонных болотных ям. Как он и предполагал, младшие дросы все еще безмятежно наслаждались минутами заслуженного отдыха. Несмотря на интеллект десятилетнего ребенка, а может и благодаря ему, им, видимо, благополучно удалось избавиться от опеки приставленного к ним старшего дроса. Одни из них, наевшись, грузно делали пробежку и поджав ноги к корпусу, прокатывались какое-то расстояние, приминая растительность, другие забрались в гущу кукурузы и, выдвинув свои телескопические руки, выбирали початки поспелей, а затем со смаком хрустели ими. Берд отметил, что отец был прав: вытоптанные площадки на поле впечатляли. Если ждать, когда за ними придут старшие дросы, то можно остаться и без урожая. Он надел перчатки из стекловолокна, укрепленные нитями из высокопрочной стали, которые закрывали руки почти до плеча, и выбежал на поле. Первым его заметил один из молодых дросов. Он попятился назад и заверещал: — Человек, человек. Судя по интонации, Берд понял, что этот парнишка помнит его по прежним детским стычкам. Все нюансы речи дросов Берд уловить не мог, несмотря на богатую языковую практику, но молодой дрос объяснял остальным, что этот человек — хороший боец и лучше с ним не связываться. — Зачем вы сюда пришли? — Спросил Берд нарушителей кукурузной границы. — Вас ждут дома, уходите. — Нам здесь хорошо. — Сказал взрослый дрос. — Ты можешь сам уходить. — А я говорю — уходите отсюда, — разозлился Берд. — Это моя земля. Здесь мой дом. — Твой дом далеко, — резонно возразил взрослый дрос. — А земля у всех одна. Берд подумал. — Растение, которое вы едите, сажал мой отец. Если вы уничтожите все эти растения, мы умрем с голода. — Зачем вам так много растений? — Опять возразил дрос. — Все мы все равно не съедим, а то что останется, хватит и вам. Берд понял, что спорить бесполезно. Понятие собственности младшим дросам неведомо. Как ни в чем не бывало они продолжали резвиться. Лишь несколько молодых сбилось в отдельную кучку и с опаской взирали на человека. На своей родной планете младшие дросы выполняли две функции: участвовали в размножении и защищали своих симбиозников — старших дросов от хищных зверей. Постепенно с развитием машинной цивилизации необходимость для старших дросов в чьей-либо защите отпала, они теперь могли постоять за себя с помощью техники. Однако из этого не следует, что младшие дросы совсем утратили свои боевые качества. Туловище цилиндрической формы, покрытое толстыми роговыми пластинами, длинные гибкие и цепкие руки, которые младшие дросы могли выбрасывать вперед с большой скоростью и хватать практически любого противника на расстоянии в два-три метра, где клыки и когти не могли причинить вреда, все это делало их серьезными противниками. Один их глаз располагался посредине верхней половины туловища, спрятанный в глубине роговых пластин. Угол зрения был невелик, но этот недостаток вполне компенсировался повышенной защищенностью. Единственными, пожалуй, уязвимыми местами являлись органы слуха и обоняния, располагавшиеся на вершине туловища, поскольку головы у них, собственно говоря, как таковой не имелось. В случае точного удара сверху дросу вполне могли быть доставлены определенные неприятности. Однако кто из диких животных умудрится это сделать? Правда, ноги с подошвами полукруглой формы, обращенными окружностями б стороны, тоже были на удивление тонки и нежны. Но при опасности дрос втягивал их в туловище и Превращался в почти идеальный бронированный бочонок. Передвигаться в таком положении он, разумеется, не мог, но попробуй его возьми. А в давние времена вокруг ног младшего дроса обвивался туловищем старший дрос и таким образом пережидал в безопасности любые неприятности: от ураганных ливней до нападений стаи кровожадных хищников. Как в танке. Берд подошел к ближайшему дросу и толкнул его рукой. — Уходи. Тот не шелохнулся. Разные весовые категории. Берд ударил его по ногам, и когда дрос накренился от боли, снова толкнул его, на сей раз успешно. Дрос завалился на бок и покатился по земле. К Берду со всех сторон двинулись взрослые дросы. Он отбежал на самую большую утрамбованную площадку, где легче было передвигаться, и занял боевую стойку. Незваные гости, возможно, не хотели причинить ему серьезного вреда, но проучить явно желали. Круг сжимался. Следуя вековым боевым и охотничьим традициям, дросы действовали наверняка: когда противник будет обложен, как волк флажками, разом выскочат несколько пар рук и намертво прижмут его к земле. А там, может быть, его потом спеленают местными лианами и оставят лежать до тех пор, пока не придут соплеменники Берда и не освободят его, а может быть, Берда здорово потрепят и отпустят восвояси. Это уж какая фантазия дросам в головы придет. Но он не стал дожидаться подобной бесславной развязки. Берд подскочил к ближайшему дросу и, поднырнув под выскочившую его левую руку, схватил ее, резким ударом по ногам опрокинул врага, молниеносно развернувшись, оглушил. Через мгновение он уже стоял спиной к поверженному противнику, готовый к новым поединкам. Следующему дросу он позволил схватить себя за руки, и когда жилистые лапы крепко уцепились в его перчатки, Берд оттолкнулся от земли и обрушил на эти лапы одновременный удар двумя ногами. Дрос от неожиданности и боли взвизгнул и отпустил Берда. Что ему и требовалось. Та же подсечка, тот же удар по верхней части туловища. Остальные сообразили в чем дело и быстро окопались. Берда это только раззадорило. Он прошелся по «головам» неподвижных «жестяных бочонков», как звали их поселковые ребята, варьируя удары ногами и руками. Молодые дросы семенили по полю, наступая друг другу на лапы. Берд отошел в сторону и подождал, когда придут в себя взрослые особи. — Уходите, — сказал он им. — И не приходите сюда никогда. Шесть здоровых полуторастокилограммовых «бочонков» постояли, поверещали и двинулись прочь. Когда на следующий день в колледже появился секретарь мэрии, пришедший за ним, Берд понял, что вчерашнее небольшое приключение в тайне сохранить ему не удалось. Его вызвали прямо с экзамена. Самое обидное заключалось в том, что билет, доставшийся Берду, содержал вопросы, ответы на которые он хорошо знал. И добрых полтора километра, расстояние до мэрии, где собрался срочный Конвент, он чисто по-детски переживал это. Но как оказалось, ему пришлось в этот день пережить не только это. Судя по обращенным к нему лицам, сосредоточенным и хмурым, члены Конвента уже успели обсудить пикантную ситуацию, в которую по молодости и глупости втянул земную колонию Берд. — Садись, — сказал ему мэр Стивен Райе и показал на стул. Берд сел. — Зачем ты это сделал, Берд? — Не выдержав молчания, первым спросил отец, который тоже находился здесь, в зале заседаний. — Я ведь несколько раз предупреждал тебя — не трогай ни дросов, ни карпуджей, ни фолов. Зачем? — А что же они? — Обиженно промямлил Берд. — Ходят где надо и где не надо, на нас совсем внимания не обращают, словно эта планета принадлежит всем, но только не землянам. — Берд Сэптон, — официальным тоном обратился к нему Райе. — Понимаешь ли ты всю деликатность положения нашей колонии? Неспроста ведь умные головы в Галактическом Союзе не один год бились над тем, как разделить Торно между четырьмя цивилизациями, какой статус придать нашей планете. Торно — планета уникальная. Так исторически сложилось, что она превратилась в полигон для проверки на прочность дружбы представителей различных цивилизаций. И, признаюсь, до сих пор не было другого такого случая, когда эта дружба подвергалась бы столь серьезному испытанию. Тебе, наверное, нелишне будет, звать, что колония дросов заявила свой решительный протест в связи с негуманными действиями представителя нашей колонии, в результате мы сами уже не можем заявить протест по поводу вторжения в наши сельхозугодья младших дросов. А ты ведь, пожалуй, хотел помочь отцу? — Хотел, — буркнул Берд. — Так вот, ты ему не помог, скорей оказал медвежью услугу. Теперь компенсации от дросов не дождешься, а мы и требовать не будем. Обострять конфликт лично я не вправе. Более того, во избежании дальнейших недоразумений на период переговоров я от имени Конвента и как мэр колонии объявляю о временном заключении под стражу Берда Сэптона. Райе обвел взглядом зал. — Помню, возражения были только у доктора Линь Шэ? — Да, — сказал пожилой китаец, — у меня они были. Конечно, поступок Берда Сэптона оправдать нельзя, однако, я просил бы уважаемый Конвент принять менее суровые меры по его наказанию. Я хорошо знаю Берда, он один из самых способных моих учеников. Очень талантливый мальчик — Линь Шэ улыбнулся. — А в искусстве выживания ему нет равных. Возможно, поэтому он постоянно ищет приложения своим способностям. К сожалению, в нашей колонии эти способности пропадают втуне. И его ли вина в том, что он родился прирожденным исследователем и покорителем новых миров, когда почти все миры уже открыты. Мне кажется, к нему необходимо отнестись с большим пониманием и сочувствием. С разрешения Конвента, я бы поручился за Берда, он никогда больше не подведет колонию. Мэр покачал головой. — Вероятно, во многом вы и правы, уважаемый. Но каждый человек должен нести ответственность за свои поступки. Кроме того, я не считаю наказание таким уж и строгим. Скажем так, это мера превентивная. Через два-три дня Берд опять будет дома. Настоящим же наказанием станет другое. Насколько мне известно, после окончания колледжа Берд хотел работать в исследовательском отряде. Увы, известный инцидент заставляет меня просить Конвент об установлении для Берда длительного испытательного срока с тем, чтобы убедиться — сможет ли он вообще работать в этом отряде. — Да что тут спорить, — подал голос фермер Таль. — Ставим на голосование. Риск хорош, когда он оправдан, но если нас с соседями может поссорить один мальчишка, то грош цена всем нашим словам и решениям. Если мы не накажем Берда, то поведение дросов может стать непредсказуемым, Они могут и бойкот объявить, наложить эмбарго на торговлю с нами. А учитывая, что коммерческий звездолет приходит к нам раз в восемь-девять лет, то выжить колонии не поможет никакая Конвенция. Почти единогласно, за исключением Линь Шэ, Конвент решил временно изолировать Берда во избежание политических осложнений. Из здания мэрии Берд вышел вместе с отцом и Линь Шэ. Он шел, повесив нос, и никак не мог уразуметь, почему с ним поступили так несправедливо. Как будто он не хочет добра своей колонии, словно он не готов все сделать для ее благополучия. Отец посмотрел на него, ласково провел рукой по голове и сказал, что в одиночестве Берд пробудет недолго. А потом все образуется. Ну, будь мужчиной, сказал отец, не вешай подбородка на грудь, от этого бывают вмятины. Берд постарался улыбнуться. Когда отец отошел, ему надо было зайти на плантации, проверить как функционируют роботы, Берд остался, наедине со своим учителем. Он посмотрел на Линь Шэ исподлобья. — Вы находите это правильным, учитель? Тот развел руками. — Человеку слишком часто приходится считаться со многими факторами. — Но почему Райс собирается не пустить меня в отряд? — Он считает это разумным шагом. — Выходит, я не совсем разумный. — Никто этого не говорил, Берд, — укоризненно заметил Линь Шэ. — Ты научился в колледже многому, я бы сказал очень многому. Технические дисциплины тебе даются без труда, ты физически развит, у тебя прекрасная реакция, ты овладел в совершенстве восточными единоборствами Земли, знаешь основы гэдо. Но самое главное — ты развил в себе способность постоянного восприятия нового. Твой мозг впитывает любые знания, как губка. Ты способен в кратчайшие сроки адаптироваться к почти любой физической среде обитания. Но, боюсь, единственному, чему ты не научился, а я и другие учителя не смогли тебя научить — это терпению. — Линь Шэ улыбнулся. — И это вполне естественно. Терпение приходит с возрастом. — Я улечу отсюда, учитель, — неожиданно сказал Берд. — Я не могу здесь оставаться. — Может, ты и прав. Но подумай, что ты будешь делать в нашей колонии еще четыре с половиной года. Лишь спустя четыре года к нам прибудет очередной звездолет. Берд пожал плечами. Может, вы что подскажете? — Право не знаю. Хотя, — вспомнил учитель, — в полутора тысячах километров на северо-восток от колонии находится горнодобывающая станция международной кампании «Галактика», персонал там, кажется, из землян. У них более частая связь с другими планетами. Однако мы не поддерживаем никаких отношений с ними. Согласно Конвенции. Впрочем, тебя, вероятно, там и не примут. Да и мэр не даст планетолет, чтобы отвезти тебя туда. Так что вопрос остается открытым. Думай. — Хорошо, учитель, подумаю. — Все, Берд, возвращайся в мэрию, тебя там, наверное, ждут не дождутся. Увидев его, секретарь мэрии Лесли Кэртвид, заулыбался. — А, хулиган собственной персоной. Уже успел попрощаться с родными и близкими? Ничего, ничего, как говаривали в старину, быстрей сядешь — быстрей выйдешь. — Он распахнул дверь одной из комнат. — Прошу. Берд прошел в комнату. Дверь за ним закрылась, повернулся ключ в замке. — Извини, дружок, — услышал Берд сквозь дверь, шаги Лесли постепенно стихли. Полночи Берд и в самом деле предавался раздумьям. Что делать? Фермером он стать отнюдь не мечтал. Не хотел он быть ни радистом, ни специалистом по сельскохозяйственным роботам, ни даже мэром. Привлекала его только служба в отряде по исследованию и освоению территории Торно, закрепленной за колонией Земли! Но выходит, теперь ему путь в отряд закрыт. Правда, на какое-то время, но… Терпения Берду действительно не хватало. Он не мог ждать год, два, а может быть, и больше. Не такое это интересное занятие — ждать. Он любил действовать, любил риск, любил борьбу. И вообще он был человеком действия. И сидеть в тиши запертой комнаты он тоже не мог, тем более, что тишину ему навязали, можно сказать, силой. И тут… Тут ему на ум пришла любопытная мысль: рудники «Галактики». Вот место, где его никто не знает, где он никого не знает. Место что надо. И не требуется ему планетолета. Отнюдь. Конечно, далековато, но разве он не пропадал в былые времена с приятелями сутками в джунглях. Хоть и были эти джунгли ближними, облагороженными отчасти уже человеческой рукой, но кой-какой опыт все же есть. Берд посмотрел на дверь. Ладно, махнул он про себя рукой, одним проступком меньше, одним больше. Дверь открывалась наружу, что облегчало дело. Он отступил на несколько шагов в глубь комнаты, резко выдохнул и, развернувшись изящно и чуть манерно, локтем вышиб замок из двери. В мэрии царила тишина. Все правильно, конфликт, вероятно, уже в стадии консенсуса, высокие договаривающиеся стороны отчасти успокоились и их представители отправились по домам. Берд выбрался из мэрии и минуту постоял у входа, обдумывая дальнейшие действия. С запада, со стороны моря, ветер нагнал тучи, и они ровным слоем укутали вселенную, скрывая ее от излишне любопытных человеческих глаз. Лишь в одном месте облачный покров истончался, прогибаясь под тяжестью обязательной луны. Здесь обычный голубоватый, свет преломлялся и выпадал на землю уже зловеще красноватым осадком. В такое время, подумал Берд, на древней Земле выходили, наверное, на охоту всевозможные бандиты и любители легкой наживы. Эта мысль его не смутила, он вышел лишь за приключениями. В свою комнату он проник по стене, дабы не разбудить родителей. В течение десяти минут собрал свой походный рюкзак, и так же бесшумно через окно удалился. Идти было легко. По крайней мере первые пятьдесят километров. Джунгли в этом районе были разбиты на квадраты, выцарапанные в зелено-коричневом массиве людьми и роботами. Берд то и дело пересекал очищенные от растительности тропинки, иной раз довольно долго шел по ним, но потом углублялся в заросли и продирался напрямую. Он опасался, что его могут засечь задолго до того, как он дойдет до девственного леса и не затеряется в его бескрайних путаных просторах. Когда Берд выбирался на тропинку, он припускал бегом, до рассвета хотел быть в безопасности. В безопасности, как он ее понимал. Сейчас он меньше всего боялся диких зверей, впрочем людей он тоже не боялся, но если он задумал выполнить поставленную перед самим собой задачу, то должен был опасаться, что колонисты могут помешать ему сделать это. Перед самым рассветом, когда первые лучи солнца уже шарили по верхушкам деревьев, словно выслеживая зазевавшуюся добычу, он услышал приближающийся шум двигателей планетолета. Берд быстро сошел с тропинки и посмотрел вверх, В выспавшемся, отдохнувшем за ночь небе он увидел плывшую круглую платформу. Она не спеша двигалась галсами, прочесывая приборами лес. Берд определил, где пройдет планетолет, если будет следовать тем же курсом, и рванулся в другую сторону: лучше всего быть как можно дальше от вертикального луча инфракрасного радара. Когда планетолет приблизился, Берд прислонился к дереву и на всякий случай принял позу лесной кошки. Пускай попотеют, злорадно думал он. Обида еще не прошла, и ему доставляло наслаждение сознавать, как он их одурачит. Часа через два планетолет опять настиг его. Теперь из динамиков машины разносился над лесом голос отца: — Берд, где ты? Вернись домой. Берд?! Ему было жалко ма и отца. Он внезапно почувствовал укол совести. Но потом пожал плечами: нет, все, у него своя дорога, рано или поздно это произойдет, и он покинет колонию. Так почему не сейчас. Да и в оставленной записке он просил никого не волноваться. Чего же они всполошились. Он не верил, что его будут искать долго. Ну, день-два, от силы три. В колонии много работы, стоит ли отвлекаться на поиски взбалмошного мальчишки. Побродит по лесу и вернется, куда он денется. У каждого бывали в детстве моменты, когда хотелось превратиться в Робинзона или Маугли, у Берда, мол, именно такой момент. Наверное, так и станут рассуждать эти важные взрослые. Пусть. А Берд между тем успеет добраться до рудников «Галактики». О, эти загадочные, притягательные рудники. И слово то какое — «Галактика». Оно манит и притягивает. Прошло двадцать суток его похода. Он выбрал оптимальный метод движения: с наступлением сумерек продолжал двигаться вперед еще час-полтора, затем высматривал в почти уже полной темноте наиболее высокое дерево, освещал его фонариком, взбирался чуть ли не на самую вершину подвешивал гамак и спокойно засыпал. В любой момент он готов был проснуться и схватить мачете, сон его стал чуток, как у дикого зверя. Пять — шесть часов сна и еще задолго до рассвета он уже был опять на ногах. Опять махал направо и налево мачете и упрямо двигался вперед. Мышцы Берда, и до этого натренированные до чрезвычайной силы, уподобились по крепости келиту. Он мог спокойно подтягиваться на суке одной рукой, держа в другой неразлучное мачете, мог передвигаться по верхушкам деревьев, прыгая с ветки на ветку, мог сбить ногой с трехметровой высоты кейво, мог… Впрочем, он мог все, или почти все, что требуется живому существу в джунглях, чтобы выжить. Частые встречи с обитателями лесного царства его перестали беспокоить через неделю. Он выучился узнавать по голосам, кто есть кто в джунглях. Правда, иногда он слышал совершенно, незнакомые ему звуки, вполне могущие принадлежать каким-либо неведомым зверям, но вполне резонно полагал, что когда-нибудь увидят и их. Несколько раз Берд подвергался нападениям древесных крыс, по успешно отбивался от них, нанося удары вокруг как мачете, так руками и ногами. Эти смышленые зверьки быстро поняли, что при встрече с этим странным двуногим типом неоправданно возрастают потери среди их коллег и вскоре отказались от каких-либо конфликтов с пришельцем. Система связи, у них была налажена отменно. Зато немало хлопот доставляли Берду орпы. Они тихо стояли за каким-нибудь деревом, почти незаметные хамелеонистые твари, и если он не успевал их засечь, то эта, на первый взгляд, безобидная, коряга бесшумно отделялась от ствола и падала на невнимательного путника, на лету выделяя смолистый клей. Перчатки, которые Берд не снимал никогда, разве тогда лишь, когда мыл руки, уже все были заляпаны этим клеем-соком. И хорошо, что перчатки. Попадая на кожу такой клей начинал разлагать ее на ферменты, и не только кожу. Орпы слыли, да и являлись таковыми, на редкость непривередливыми тварями. Медленно, но уверенно они пожирали даже кости. Что поделаешь, при их гиподинамии поступать иначе было бы непростительной роскошью. На двадцать четвертый день своего турне Берд всей кожей ощутил на себе чей-то взгляд. Не оборачиваясь, он попытался понять, с какой стороны он исходит. По всей видимости, сзади. Неужели ошпеньтуа? Берда невольно пробрал холодок. Среди известных людям на Торно зверей он был самым опасным. Помесь земной обезьяны и крокодила ошпеньтуа мог лазить по деревьям, довольно сносно бегать по равнинной местности, хорошо плавать. И еще его отличала дьявольская осторожность и хитрость. В сочетании с солидным зубо-пасте-жевательным аппаратом эти качества внушали определенный пиетет. В этот день Берд еще при свете солнца подобрал себе крупное дерево. Он выбрал редко встречающуюся в джунглях породу хьяно — высокая и стройная, без сучьев внизу, она лишь на самой вершине увенчивалась зеленой кроной. Берду пришлось лезть на самую вершину. Там он и провел беспокойную ночь, раскачиваясь в гамаке под порывами ветра. На сей раз ошпеньтуа не спешил атаковать противника на дереве. Значит, ждет на земле. Берд размышлял. Ошпеньтуа не любит долго ждать, в этом заключается одна из его слабостей. Сутки-другие и он либо нападает, либо, плюнув ядовитой слюной на трусливую жертву, удаляется восвояси и, как ни странно, уже не пытается закусить ею в дальнейшем. Самый благородный представитель зеленого ада. Не в правилах Берда было прятаться, он решил продолжать путь. Осторожно слез с дерева, осмотрелся. Поправив рюкзак, подтянув пояс на комбинезоне и перчатки, неспеша зашагал. И тут раздался треск ломаемых веток, сзади послышалось боевое повизгивание ошпеньтуа. Берд увидел просвет впереди и что было сил рванулся в сторону полянки, Он опередил зверя на какую-то долю секунды, что оказалось вполне достаточно, чтобы развернуться к нему лицом, пригнуться и вонзить мачете в пролетавшее над ним мохнатое брюхо едва ли не по самую рукоятку. Берд поднялся с земли. Подошел к неподвижно лежащему зверю. Фасеточные глаза были открыты, и мальчику показалось, что в них застыла почти человеческая тоска. Он ногой перевернул животное и выдернул мачете. Коричневая кровь медленно стекала по лезвию. Он обтер его о траву, вздохнул и сказал: — На этот раз победил я, извини. Продукты, захваченные из дома, кончились много дней назад. Берд питался плодами кейво, лиспиты и некоторых других, названий которых он не знал, но был уверен, что есть их можно. Изредка прибегал к охоте. Выстругав лук, он привязывал к нему прочный пластиковый шнур, точил бамбуковые веточки для стрел и садился в засаду. Как правило, добыча не заставляла себя долго ждать. Как только Берд замирал, лесная жизнь вокруг него пробуждалась. Он лишь выбирал подходящую цель и посылал в нее стрелу, одной всегда хватало. Иногда он набредал на небольшую речушку или ручей, здесь он задерживался подольше. Ловил рыбу, варил уху, вялил ее, ну, и конечно, купался, отсыпался. Однажды на его пути повстречалась большая река. Возможно, она уже имела какое-то название, но Берду оно было неизвестно. Для него река оказалась препятствием неожиданным. По слухам, в местных реках водились мерзкие твари, купаться и даже хоть на время погружаться в воду категорически запрещалось. В земной колонии подобного искуса не имелось, да и при каждом доме имелся бассейн. Земные пираньи, аллигаторы, водяные змеи представлялись милыми ягнятами по сравнению со здешними обитателями. Берд не стал рисковать. Он срубил несколько десятков стволов, связал стволы вместе и смастерил что-то вроде плота с полуметровым бордюром по краям, некоторые речные жители умели прыгать не только в длину, но и в высоту. Внимательно осмотрев и подергав свое сооружение, Берд остался доволен, ему казалось, что он неплохо потрудился. Дождавшись, когда солнце замерло в зените, а разогревшийся воздух проник во все подземелья лесной обители, он спустил ковчег на воду. Сотню метров, больше половины реки, плавание протекало благополучно, плот мерно покачивался в такт небольшим волнам и продвигался к другому берегу. Берд споро орудовал самодельным веслом, торопясь быстрее выбраться из водной стихии. Здесь он чувствовал себя не очень уверенно. Но когда до берега оставалось немногим более двадцати метров, плот сильно качнулся. Берд заработал еще быстрее. Снизу в днище плота опять что-то ударило, на сей раз гораздо сильнее. А через минуту, после очередного погружения весла в воду, Берд обнаружил, что от него осталась только рукоятка, древко лопатообразного папоротника было нахально перекусано. В темной, мутной воде происходило непонятное движение, она то вскипала бурунами, то успокаивалась, и тогда дрожал под ударами плот. Постепенно тонкие стволы деревьев начали расходиться, десять-пятнадцать минут и Берд окажется в воде, а в отличие от земного океана или реки, здесь не спасешься на обломках кораблекрушения. Несчастные оставшиеся до суши метры Берд никак не мог преодолеть. Течение относило плот все дальше от намеченного Бердом курса, потом придется возвращаться, чтобы не плутать. Но сейчас его волновала другая проблема — как добраться до берега. От очередного удара Берда подбросило, тихо отсоединился и поплыл рядом крайний ствол с бордюром. Берд лихорадочно перебирал варианты. «Эврика», неожиданно вскричал он так громко, что, похоже, речное чудище тоже его услышало и озадачившись, несколько минут плот не трогало. Берд схватил лук, который он предусмотрительно не выкинул перед отплытием, затем одну из стрел, прикрепил к ней конец пластикового шнура, другой конец обмотал вокруг руки и, выбрав на берегу дерево потолще, пустил стрелу в него. Бамбуковая стрела не подвела, шнур натянулся и плот перестало сносить, под воздействием течения он плавно прибился к берегу. Берд оттолкнул плот и резво отбежал на десяток шагов в глубь леса. Видимо, от ярости, что добыча ушла, на плот словно обрушилась тысяча чертей. Мгновение — и дальше по течению поплыли только щепки. Берд вытер пот со лба, не хватало еще стать закуской, это в его планы не входило… Спустя два месяца с начала старта он вышел к саванне. Лесной отрезок маршрута он прошел достаточно успешно. Лес грозил немалыми опасностями, но лес и спасал от них. В саванне его ждали новые. Разумеется, по этому поводу Берд не испытывал уныния. По предварительным подсчетам до рудников оставалось немногим более четырехсот километров, они располагались ровно посередине саванны, окруженной с трех сторон джунглями, с четвертой стороны она выходила к океану. В принципе оставалось пройти всего ничего, пустяк. Учитывая, что по ровной местности идти намного легче, Берд предполагал дойти до рудников за неделю, ну может, дней за десять, и то, если он не будет торопиться. И хотя длительное пребывание в лесу, где приходилось мокнуть под тропическими ливнями, стараться не быть схваченным и съеденным, порядком утомило, торопиться он не спешил. Новые места сулили новые впечатления. Впервые за почти семнадцать лет своей жизни Берд смог по-настоящему узнать планету, на которой родился. Увиденное и пережитое им не могло сравниться ни с какими даже очень хорошими учебниками и наглядными пособиями. Он даже подумал, что будь он учителем, то непременно бы ввел за правило иногда заниматься с ребятами на лоне природы — походы, рыбалка, охота, то да се. Правда, греша эгоцентризмом молодости, он всех равнял по себе, не учитывал, что желающих последовать его примеру оказалось бы не столько много, как ему хотелось бы. Да и не каждый мужчина выдержит те нагрузки, которым Берд подвергал себя. Что уж говорить об его одногодках. Первой живой тварью, которую повстречал Берд в саванне, оказался колесный удав. Несколько часов тот катился за ним, перебирая лапками и выставив на тонких усиках по бокам, как перископы, бусинки глаз. Берду это преследование надоело, и он остановился, поджидая, когда удав подкатится к нему вплотную. За несколько шагов перед Бердом круг двухметрового диаметра распался и удав, плюхнувшись на все восемь лапок, обрадованно заспешил к человеку, услужливо открывая пасть. Берд рассмеялся. Он подождал, пока челюсти едва не защемили ему голову и, отпрянув в сторону, в воздухе сделал ногами «ножницы». Челюсти удава обиженно стукнулись друг о друга. Плотоядный прохиндей не оставил попыток познакомиться поближе. Изобразив колесо, он опять закружил вокруг Берда, Подкатив почти к самым ногам его, удав, словно в игре в кольца, набросил лассо из своего тела на человека, Берд остался стоять в середине кольца. Тело удава судорожно дернулось и, если бы Берд не подпрыгнул, оно неминуемо зажало бы ему ноги. Удав повторил это движение несколько раз, столько же раз попрыгал и Берд. Но в конце концов любая игра утомляет. В очередной раз он подпрыгнул и приземлился уже на шее удава, которая не выдержала такой неожиданной нагрузки.— Начальник, ребята хотели бы поохотиться, — сказал Джонсон. — Не век же работать, как проклятым, — поддержал его Энсон. Михаил Торли, начальник рудников компании «Галактика» на Торно внимательно посмотрел на них. Поняв, что спорить сейчас не следует, равнодушно кивнул. — О'кей. Сколько вас отправляется на охоту? Учтите, кто-то должен остаться дежурить в центре. Парламентеры обрадовались. — Джек и подежурит, он больше книжки читает, до охоты не любитель. — Ладно, завтра объявляется выходной. Два джипа бодро катили по саванне. В первый набилось девять человек, во втором находился только водитель. Договорились, что во втором джипе они повезут добычу. Первое стадо аритид они увидели через час. Набрав скорость, джипы неслись прямо на них. Загрохотали выстрелы. Стадо сорвалось с места, но пули настигали их, валили одну за другой. Самцы скачала гордо развернулись и пошли навстречу врагу, но были тут же скошены шквалом огня. Из двух сотен аритид от побоища ушла едва ли половина. — А что, неплохо, — важно заметил Джонсон. — Если так и дальше пойдет, я, пожалуй, доведу свой счет до тысячи. — Зачем тебе столько, ты же их не съешь, — сказал кто-то из браконьеров. Джонсон презрительно усмехнулся. — Да их здесь тысячи, сотни тысяч. Тебе жалко что ли? — Да не очень, — пробурчал его оппонент. Джонсон лишь безнадежно махнул рукой, тюхня, а не мужчина. Туши аритид они забирать не стали. Решили выследить еще одно-два стада. Но как назло саванна словно вымерла. На пути никто им не попадался. Пришлось повернуть назад, надо было привезти на станцию хоть что-то. — Эй, ребята, — воскликнул водила, — это случайно не зур, вон там, сбоку? Все уставились в ту сторону. — Кажется, он. — Четырех или шестипалый? — Спросил кто-то. — Энсон, у тебя же бинокль. — Шести, — неуверенно сказал тот. — И… и он движется в нашу сторону. — А, черт. Водитель нажал педаль газа до упора. — Вы сможете его уложить? — нервно выкрикнул он. — А кто его знает? — Ты, приятель, не забывай на газ жать… — Эх, почему бластер начальник не разрешает на охоту брать… Зур постепенно догонял машину. — Спятивший какой-то, — прохрипел Джонсон и сглотнул слюну. — В прошлой смене вот такой же монстр раздавил двоих ребят в джипе, — вспомнил Энсон. — Стреляйте же, чего ждете? Чтобы не мешать друг другу, семеро заряжали винчестеры, двое непрерывно палили в зура, как в небо. С тем же результатом. — О мама мия, — взмолился Флир, — не дай умереть под чужим солнцем. Джип петлял из стороны в сторону, но от шестипалого зура убежать не так просто. На одном из резких виражей джип опрокинулся, и сидевшие в нем поползли в разные стороны. Зур добежал до незадачливых браконьеров и… остановился. — Эй, куда вы? Джонсон оторвал голову от земли и оторопел. — Па… па… парень, ты что там делаешь? Ничего глупее он, конечно, спросить не мог. Берд засмеялся. — Сижу. А вы что делаете? — Л-лежим. — Садитесь, подвезу. А то ваш второй джип уже далеко. Все охотники собрались вместе и с опаской взирали на мальчишку, сидевшего, подобно погонщику слонов, между двумя рядами рогов на голове зура. — Это ты что ли убежал из колонии? — Пришел в себя Джонсон. — Я, — вздохнул Берд. — Ну, так что, едем?
* * *
— Да, кашу ты заварил, парень, — задумчиво протянул Торли. — Что же мне с тобой делать? — А вы попробуйте ничего не делать. Вы меня здесь оставьте, я многое умею, — убеждал начальника горнодобывающей станции Берд. — За функциональными роботами следить буду, охотиться для кухни стану, всегда свежее мясо у вас будет. Оставьте, а? Михаил Торли покачал головой. — Право, не знаю, Берд. Вообще-то я не против, хотя это и идет вразрез с правилами компании, но в центре, я думаю, меня не слишком осудят. Рабочих приходится сюда набирать с бора по сосенке, так что лишние руки не помешают. Но… Давай так, парень: твои из колонии скоро сюда прибудут, разбирайся сам. Если они тебя оставят, я тоже не буду возражать. О'кей? — О'кей, — обрадовался Берд. Расстались они вполне мирно. Старший Сэптон, успокоенный и какой-то постаревший, махнул рукой, ладно, мол, поступай, как знаешь, главное — жив и здоров. Мэр колонии тоже особо не настаивал — лишняя проблема с плеч. Он лишь оценивающе посмотрел на Берда и сказал: — Ну, орел, ты даешь… И Берд остался на станции. На первых порах на руднике ему было все в новинку, а потому интересно. Запутанные лабиринты пробитых штолен, более современные, нежели в колонии, функциональные роботы, звездолет компании, постоянно нацеленный в небо. Да и немногословные, грубоватые на первый взгляд, но мужественные парни из обслуживающего персонала тоже вызывали уважение. Однако со временем Берд начал скучать, тем более, что завалив себя всевозможной работой, он слишком мало внимания уделял тренировкам. Последнее обстоятельство он решил исправить: теперь каждый день после ужина, когда весь персонал предавался безделью, он уходил в спортзал и занимался до изнеможения. Однажды его застал во время тренировки Джонсон. Посмотрев, как тот махает руками и ногами, Джонсов немного протрезвел после только что выпитого с приятелями виски. — Черт возьми, парень, — вскричал Джонсон, — почему бы тебе не сразиться с Ви Энсоном? Он, кажется, тоже что-то там изучал. Берд обтерся полотенцем. — Я бы с удовольствием, сэр, — неуверенно сказал он, — но согласится ли мистер Энсон? — Ха, — проревел Джонсон, — согласится ли он? А куда он денется? Сейчас же пойду и переговорю с этой скотиной. Через денек-другой устроим классный мордобойчик. — Он повернулся к выходу. — Вот будет потеха, — сказал себе под нос. Джонсон не подкачал. На следующий день уже все говорили о предстоящем поединке и обсуждали сумасбродство мальчишки, да и инициатива Джонсона не встретила единодушного одобрения. Подраться между собой под пьяную лавочку — еще куда ни шло, но обижать ребенка — как-то несолидно. Однако предстоящий бой обещал хоть какое-то развлечение, и мужчины специально отвлекли с рудников двух роботов для расчистки площадки под ринг, те поставили столбы и натянули канаты. Решили, что на свежем воздухе у спортсменов кровь по жилам бежать будет бодрее. Ассистентом Берда вызвался быть Джек. Его привлекали в мальчишке самостоятельность, такт и любознательность, и ему не улыбалось видеть Берда избитым. Лучше быть к нему на всякий случай поближе. Роль судьи, после некоторых колебаний, взял на себя сам начальник станции Михаил Торли. По тем же соображениям, что и Джек. Перед первым раундом Берд поинтересовался у Джека, чем занимался Энсон. — Если не врет, то он одно время был ассистентом мастера гэдо с Проксимы. Непонятно, правда, только, как его туда занесло, — сказал Джек. — Ты с ним поосторожней, — добавил Джек, — мужик он сильный, почти как зур. Берд кивнул. — Внимание, — перекрывая шум, зычным голосом крикнул Торли. — На помост вызываются два титана нашей станции со славными именами Ви Энсон и Берд Сэптон. Предупреждаю бойцов и зрителей, что поединок должен вестись по правилам галактической борьбы гэдо. За нарушения начисляются штрафные очки. Торли сошел с помоста. Он мог бы и не напоминать о правилах гэдо, поскольку их фактически не было. Основной запрет — не убей, в остальном же полная свобода действий. Энсона никак нельзя было назвать поджарым и гибким, зато отсутствие этих качеств компенсировалось большой массой тела и недюжинной силой. Первую минуту противники не торопясь прощупывали друг друга. — Ха! — Энсон неожиданно попытался сделать обманное движение левой ногой и провести двойной удар правой ногой и рукой. Берд легко проскользнул между двумя свистящими конечностями соперника и еще успел удивиться: неужели это все, ва что Энсон способен. Он испытал что-то похожее на разочарование, не таким он представлял человека, хоть немного владеющего гэдо. Он не торопился. Коли парни желают поразвлечься, он доставит им такое удовольствие. Удары в воздухе не настолько мощны, чтобы уложить противника на пол, но они достаточно эффектны, и Берд то и дело в прыжке отгонял ногами воображаемых мух от лица Энсона, ерошил волосы на его голове, вынуждал становиться в самые невыгодные и нелепые позы, а затем уж начал валить его на ринг легкой подсечкой или броском под хохот окружавших помост зрителей. Михаил Торли, сначала было решивший прекратить поединок, как только мальчишка окажется под угрозой мордобоя, облегченно перевел дух и смеялся вместе со всеми. Правда, после того как Энсон закричал, что это нечестно, и он не собирается больше участвовать в этом спектакле и драться с маленьким дьяволом, и сошел с ринга, а Берд, разгорячившись, объявил в запале, что готов сразиться со сколькими угодно соперниками, Торли не на шутку перепугался. В квадрат чуть больше боксерского ринга полезло сразу пятеро. Учитывая трогательную привязанность большинства рабочих станции к пиву и другим нестандартным напиткам, все они были под хмельком. Торли поднес свисток ко рту, но так и замер. Берду, похоже, — пьяные особенно не нравились, он прошелся по рингу всего один раз, этого оказалось вполне достаточно. Больше никто не пожелал попробовать свои силы. После шоу-мордобоя Торли подошел к Берду и Джеку, который обтирал победителя. — Молодец, парень. Только… Помяни мое слово, теперь ты здесь будешь чувствовать себя неуютно. Правда, Джек? — Ваша правда, сэр, — подтвердил Джек. — За исключением меня и Джека на станции, пожалуй, нет больше ни одного высококвалифицированного специалиста, Бред, А люди, которых набирает компания, это в основном или неполадившие в прошлом с законом или неудачники. Если бы у компании в этом секторе хватало гуманоидов дляобслуживания рудников на планетах с кислородной атмосферой, поверь мне, этих ребят здесь бы не было. — Не беспокойтесь, сэр, мне они ничего плохого не сделают. — Так оно, может, и так, — задумчиво промолвил Торли, — но ты оказался слишком шустрым пареньком, многим это придется не по нраву. Мне было бы спокойнее, если бы ты побыстрей выбрался отсюда. Берд посмотрел в глаза начальнику станции. — Вы хотите этого? — Он никак не мог встретиться взглядом с Торли. — Да, сынок. Думаю, так будет лучше. — А куда же мне податься? Кругом джунгли. Обратно в поселок я не хочу. — Через месяц к нам должен придти грузовой звездолет. Его капитан — мой хороший знакомый. Он тебя возьмет. Разве ты не хотел бы побывать на Гильоме, Медее, Тшои? Звездолет пойдет по этому маршруту. Ты сможешь высадиться на любой из этих планет. Лицо Берда постепенно опять разгорелось, как минуту назад на ринге. — Это здорово. Я всегда мечтал стать исследователем новых миров или путешественником. Через месяц… Спасибо, сэр. — Не за что, Берд, — обрадовался и Торли. — Рад тебе помочь. После памятного поединка отношение к Берду действительно изменилось. Если раньше его почти не замечали, ну приблудился парнишка и ладно, кому какое дело, то теперь его подчеркнуто сторонились. Собравшись вместе рабочие рудника обсуждали его искусство борьбы, вспоминали каким образом он появился на станции. — Нет, что-то тут не так, — убеждал коллег Джонсон, — сдается мне, что в него вселились волновики. Простой человек так драться не может. — И я говорю — дьявол, — поддержал его Флир, — смотри, как он командовал зуром. — Но он же объяснял, что у зура на голове есть болевые точки, нажимая на которые можно заставить его слушаться, — ради объективности напомнил кто-то. — Ну-ну, — мрачно съязвил Джонсон, — иди и понажимай на эти точки. Мне лично что-то не хочется. — Рассказывали, — подчеркнуто спокойно и как бы между прочим влез в разговор Энсон, — что на планете Берта таких вундеркиндов распыляют из бластеров. Там часто происходят непонятные мутации, вот колонисты и воюют таким образом с мутантами. От греха подальше. — Полагаешь, что он мутант? Энсон пожал плечами. — Откуда я знаю… Когда Энсон и Джонсон остались одни, последний сплюнул и проскрипел сквозь зубы: — Надо бы его еще раз проверить. У меня появилась тут одна идея… Джек связался по радиобраслету с Торли. — Сэр, все роботы собраны для профилактического осмотра. Нет только одного. Функционального белкового робота последней серии — Р-211. — Куда он мог запропаститься? — Понятия не имею. Может, забрел в «пьяную» штольню? — Кто их сегодня программировал? — Большинство — я, сэр. — И что же, ты посылал кого-нибудь в эту штольню? — Нет, конечно, — обиделся Джек. — Ладно, ладно. Не мог же он сбежать, — Торли попытался улыбнуться. — Я пошлю кого-нибудь на поиски. Он вызвал комнату Берда. — Чем занимаешься, сынок? А-а, высшую математику зубришь. Ты не мог бы спуститься в рудник? Куда-то один робот пропал. Может, найдешь его в «пьяной» штольне. Номер робота—211. — Хорошо, сэр, сделаю. — Будь осторожен, надеюсь, ты уже слышал о «пьяной» штольне? — Немного. — Учти, что белковый робот в этой штольне подвергается сразу множеству лучевых воздействий, все они в совокупности распрограммируют его. В памяти робота иной раз такая белиберда появляется, что спаси и помилуй. Главное, ты его отключи — потом мы его вытащим. — Будет сделано. Берд остановился перед входом в горловину наклонной шахты, поджидая, когда пустая тележка пойдет обратно. На ней быстрее. Он уже запрыгнул в тележку, когда услышал скрежет и треск из шахты Тележка скатывалась по пологой поверхности вниз, лампочки слабо освещали своды туннеля. И вдруг Берд увидел пропавшего робота. На корпусе фосфоресцировала цифра 211. Р-211 уверенно шествовал вперед. Берд выпрыгнул из тележки. Приблизившись к мальчику, робот не сделал попытки остановиться, он и впрямь действовал как пьяный, не замечая никого и ничего вокруг. Однако самое страшное заключалось не в этом — робот на ходу поднял свою многопудовую стальную клешню и опустил ее на то место, где за секунду до этого стоял Берд. Промахнувшись, манипулятор выбил из пола туннеля несколько кусочков породы. Р-211 не остановился из-за своего промаха, как ни в чем не бывало он шел дальше, за бегущим впереди Бердом. Берд выскочил на поверхность. — Мистер Шнайдер, Р-211 нашелся. — Знаю, — равнодушно отозвался Шнайдер, дежуривший у пульта, на котором теперь светились все огоньки. — Да, но он меня едва не убил. — Едва не считается. Необходимо соблюдать технику безопасности. Берд разозлился. — Надеюсь, вы его сейчас выключите? — Я это и пытаюсь сделать вот уже пять минут, с тех пор, как опять засек Р-211. — Он все более и более нервно щелкал переключателями. Лоб его вспотел. — Эй, база, Р-211 не слушается руля. Что делать? — Говорит Торли. Дик, попытайся еще раз. Что говорит мальчишка? — Утверждает, что робот хотел его убить. — Даже так… Берд, где ты? — Здесь, сэр. — Это правда? — Абсолютная правда, сэр. Мне кажется, он слишком пьян даже для «пьяной» штольни. — Хорошо. Дик и Берд, оставьте первый пост, отходите. Я вышлю грузовых роботов, они его утихомирят. Четыре грузовика натужно скрежеща, выползли из ангара и двинулись к шахте. Р-211 уже давно покинул рудник и шел по направлению к зданиям жилого сектора и звездолета. Грузовики попытались остановить своего собрата, но оказались слишком неуклюжи для такой роли. Р-211 легко, словно он неоднократно проделывал это, провел комплекс противозахватных движений и двинулся дальше. Весь персонал станции собрался в центре управления станции. — Странно, — сказал Торли. — «Опьянение» давно уже должно было пройти, а робот все не успокаивается. — Это же новая модель, — успокоил его Энсон. — Скоро выдохнется. — Сомневаюсь… Начальник рудника открыл сейф и вытащил из пирамиды один бластер. — На всякий случай, — пояснил он. — Дик, попробуй еще, может, образумится. Шнайдер подошел к центральному пульту станции и снова пощелкал переключателями. — Глухо, сэр. Торли медлил. Его бережливая натура никак не могла смириться с тем, что придется пустить в распыл дорогую и самую высокоэффективную модель. Но в конце концов он повесил бластер на грудь и пошел на улицу. Уже там его догнал Берд. — Сэр? — Да. — Подождите минуту. Может, я попробую остановить его? — Напрасный риск, Берд. Его не остановишь. — Но если вы скажете, где у него блок спокойствия, я его отключу. Торли с сомнением посмотрел на Берда. — Откуда такая уверенность? — Если не получится, можете спровадить меня обратно в колонию. Идет? — Ну… Ладно. Хотя я и сомневаюсь, что в подобных обстоятельствах его возможно отключить. Эта модель специально создавалась для работ на рудниках. В целях предохранения от возможного обвала, падения камней центр спокойствия смонтирован во-он в той узенькой щелке между корпусом и головой. Берд обрадовался. — И всего то? Я же не кирпич. Этого вполне хватит. Берд вернулся в центр управления и поискал подходящую палку или дощечку. Ничего подобного он не обнаружил, зато увидел деревянный ящик, оставшийся от какого-то груза. Одна узкая дощечка его вполне устроит. Он отбил ее и выбежал на улицу. За ним подались и все остальные, слегка озадаченные, а от этого изрядно заинтригованные. Р-211 подобрался уже к корпусу звездолета и, запутавшись в лапах амортизатора, сделал попытку согнуть их в бараний рог. Берд со своей дощечкой подоспел вовремя, звездолет уже дрожал, а два из десяти амортизаторов начали прогибаться. Вести огонь из бластера было уже поздно, оставаться без звездолета рано — до окончания смены было еще нескоро. Все поразились, увидев, что Берд выманил робота на себя. Не было еще случая, чтобы робот по своей инициативе, тем более во второй раз, напал на человека. Как только Р-211 выбрался из-под звездолета, он сразу был остановлен. Торли подошел к Берду. — Молодец. Но выглядел начальник станции нерадостно. Он задумчиво осматривал своих сотрудников, собравшихся вокруг Р-211 и Берда. Все, казалось, восхищались мальчишкой и выражали ему самое искреннее дружеское расположение. Торли было над чем задуматься. — Робота в центр, — распорядился он. — Зачем? — Возразил Энсон, — Давайте, я посмотрю, что с ним приключилось. — В центр, — жестко повторил Торли. — Я сам разберусь, в чем там дело. Вечером того же дня Торли разобрал робота, просмотрел блок памяти и впрямь довольно скоро уяснил себе причину странного «опьянения» Р-211. Погрузка в звездолет заканчивалась, Михаил Торли и капитан «Орла» Тэд Грасс неспеша шли по плитам маленького космодрома. — Две недели назад у нас тут произошла неприятная история, — сказал Торли. — Возможно, ты уже о ней слышал. — А-а, ну как же, взбунтовавшийся робот. Ребята твои травили байки. — Тэд, он не спятил, его перепрограммировали. — Веселенькое дельце. — Я провел расследование, в тот день в ангар для роботов заходил не только Джек Миллер, дежуривший там, но и Джонсон. Поскольку в Джеке я уверен на все сто, то с такой же долей уверенности могу сказать, что здесь замешан Джонсон. Этот негодяй настроил Р-211 на убийство человека. Причем конкретного человека — Берда Сэптона. Грасс присвистнул. — Это также верно, как то, что у меня две руки и одна голова, а не наоборот. Не понимаю только, зачем ему это понадобилось делать. — Давай выясним? Торли облегченно вздохнул. — На тебя всегда можно положиться, Тэд. Надеюсь, ты их препроводишь на какую-нибудь планету, где есть специалисты службы безопасности жизни. Сопроводительные документы я подготовлю. — Вечно у тебя какие-то приключения, Майкл. Конечно, я выполню твою просьбу. Торли остановился. — Тэд, в таком случае я собираю сейчас весь персонал станции в центре. Захвати, кстати, двух-трех своих парней с оружием. Грасс, усмехнувшись, кивнул. — Сделаю. Когда все собрались, начальник станции сделал объявление. — Как вам известно, должностные лица международной компании «Галактика», работающие на планетах со специальным статусом, а также на тех планетах, где отсутствуют исполнительные органы власти Галактического Союза, обязаны следить за строгим исполнением законов Союза, в случае необходимости они имеют право проводить следствие и даже суд. Согласно этим полномочиям, я провел расследование инцидента с белковым функциональным роботом Р-211 и пришел к выводу, что этот робот предполагался быть использованным в качестве инструмента убийства. По счастливой случайности, а также благодаря Берду Сэптону никто из персонала станции не пострадал. Я выдвигаю обвинение в подготовке умышленного убийства против Оливера Джонсона. Я также выдвигаю обвинение против Иви Энсона, который знал о готовящемся преступлении, и не только знал, но и принимал самое непосредственное участие в его подготовке. Вокруг Джонсона и Энсона образовался вакуум. — Выполняя свой долг, — заключил Торли, — я приказываю взять вышеназванных лиц под стажу. Несколько человек было двинулись к Джонсону и Энсону, но последний выхватил из-за голенища высоких сапог солидных размеров нож и оскалился. — Кто попробует подойти — располовиню. — Не дури, Джонсон, — сказал Торли. — Отсюда ты все равно никуда не денешься. Лучше скажи, зачем тебе понадобился робот? — Суки, — дурным голосом взвыл Джонсон, — живым не возьмете, убью, гады. Всех убью. Тэд Грасс медленно и как-то лениво достал из кобуры бластер. — Бросай железяку, придурок, — почти ласково попросил он. — Нет. — Джонсон и Энсон попятились к двери. — Нет, — бормотал Джонсон, — не возьмете. Берд посмотрел на шефа, тот улыбнулся и кивнул. Торли положил руку на бластер друга и прошептал: — Подожди. — Ты с ума сошел… — начал было Грасс, но через пять секунд его волевой подбородок отвис от удивления. Ровно столько понадобилось Берду, чтобы обезоружить преступников. Когда они прощались, Грасс виновато опустил глаза. — Прости, Майкл, я сначала не поверил. — Ты о Берде? — Рассмеялся Торли. — Замечательный парень, но ты с ним построже, а то он с метеоритами драться начнет. До ближайшей планеты Федерации Земли любой звездолет, пусть даже с самыми мощными двигателями, добирается от Торно не менее двух с половиной месяцев. «Орел» полз до Гильоме целых четыре. За это время Берд, который пришелся по душе как капитану, так и его немногочисленной команде, успел проштудировать высшую математику и сдать ее капитану в зачет экзамена в колледже; согласно международным правилам капитаны межзвездных кораблей имели право при дальних перелетах выполнять некоторые функции юридических органов. Более того, астронавигатор Куэльяс подготовил Берда к сдаче курса звездной навигации для института космонавтики. Правда, принять этот экзамен капитан уже не мог. На весь земной сектор галактики имелось всего восемь институтов, и подготовка в них велась на самом высоком уровне, контроль за ходом учебного процесса осуществляли как правительство Федерации, так и наблюдатели из Галактического Союза. Но все равно, Берд в течение этих четырех месяцев времени даром не терял. В предпоследнюю неделю полета, когда старые, латаные и перелатанные аппараты гиперсвязи «Орла» наконец-то стали ловить позывные Гильоме, Берда вызвал капитан. Тэд Грасс сидел у пульта приемопередатчика и просматривал какое-то сообщение. — Берд, — спросил он, — ты хотел бы увидеть международный чемпионат по гэдо? — Разумеется, мистер Грасс. Я всего лишь несколько раз видел видеозаписи двух последних чемпионатов, поэтому с удовольствием посмотрел бы еще. Грасс поморщился. — Я не о том. И не называй меня, пожалуйста, мистером. Зови просто — Тэд. Хорошо?.. — Он покачал рукой с псиграммой. — Я имею в виду настоящий чемпионат по гэдо. Согласно жребию, очередной чемпионат по гэдо примут в своем секторе кены. Соревнования начнутся через восемь земных месяцев после объявления о них, и будут проходить на планете Оосуин. Кстати, это не так далеко от этого района Галактики. И должен тебе заметить, после окончания маршрута на Тшои, местное отделение компании планирует отправить наш звездолет с грузом товаров непосредственно в сектор кенов. Если не ошибаюсь, в списке планет, подлежащих посещению, стояла и Оосуин. — Вам остается только позавидовать, — вздохнул Берд. — Я всегда мечтал посмотреть на борьбу мастеров гэдо. Тем более, не в записи, а живьем. Это, наверное, нечто необыкновенное. Грасс улыбнулся. — Вот я тебя и спрашиваю: ты хотел бы побывать на чемпионате?. — Конечно! А разве это возможно? — Что ж, если ты согласишься стать членом экипажа «Орла», то через восемь месяцев я гарантирую, что твоя мечта осуществится. — Вы… вы берете меня в экипаж? — А почему бы и нет, ты нам подходишь. К тому же среди моих предков было немало моряков, а продолжать их традиции кому-то надо. Ты будешь у нас юнгой, — торжественно заявил Тэд. — Гип-гип, ура, — выкрикнул радист Ярош, который только что зашел в рубку. — Поздравляю, — протянул он руку Берду, — полагаю, мы сработаемся. «Орел» приземлялся ночью. Центральный космодром Оосуина был ярко расцвечен лучами прожекторов, вспышками фейерверков, гирляндами миллионов лампочек Столичный сити гостеприимно раскрыл свои объятия для всех кораблей — пассажирских и грузовых, всех, даже тех, что несколько недель ожидали разрешения на посадку, находясь на стационарной орбите. По случаю международного чемпионата гэдо правительство Оосуина пошло на такое нарушение правил безопасности. Ц-космодром был забит почти под завязку, пилоты все новых прибывающих кораблей проявляли чудеса мастерства и изобретательности, дабы не задеть при посадке уже стоящие на приколе аппараты. А вышедшие из кораблей гости сразу вливались в праздничный карнавал, гудевший буквально во всех без исключения уголках столицы. Из самых отдаленных звездных систем прибыли не только гости, зрители, но и исполнители эстрадных номеров, известнейшие в Союзе музыканты, художники, писатели. Эта интеллектуальная и творческая элита Галактического Союза придавала всему празднику необыкновенный шарм: ровный огонь веселья не затухал ни на минуту, но и взрывов буйства не наблюдалось, все участники предварительного карнавала лучились добротой и доброжелательством. Берд изумленно, с некоторым даже недоверием, наблюдал это смешение красок лиц, звуков и песен, форм разумной жизни. Трудно было поверить, глядя на вселенский праздник, что где-то существует спокойный провинциальный Торно, немногим менее скучные Гильоме, Медее, Тшои. Новые впечатления вытеснили на время из памяти картины непроходимых джунглей, комплекс горнодобывающей станции «Галактики», впервые увиденные им другие планеты Федерации, и Берд окунулся в этот праздник с головой. Посол Земли на Оосуине Ирвин Багров встал поздно. Всю половину прошлого дня и всю ночь ему пришлось участвовать в праздничном карнавале по случаю чемпионата гэдо. Немного болела голова, что вполне естественно: советник Юйель постоянно подливал ему олии. Оосуин принимал Галактический чемпионат, хозяева стремились показать верх возможного гостеприимства и внимания, обижать их было бы грех, в том числе и с политической точки зрения. Он налил себе в рюмку немного русской водки, залпом выпил В голове вакуум понемногу заполнился мыслями, и Багров вспомнил, что на сегодня, перед днем начала соревнований, он послал приглашения всем экипажам звездолетов Федерации. Ирвин поморщился, во второй половине дня опять придется проявлять любезность, на этот раз уже по отношению к своим ребятам-землянам. Да, что там пускай не говорят о дипломатической работе, а она — проклятая, ей Богу. …Когда все собрались, посол сразу взял быка за рога. — Господа, — сказал он и поправил галстук — Я собрал вас сюда затем, чтобы ознакомить вас с инструкциями правительства Федерации Земли относительно поведения граждан Федерации на чемпионате. Насколько вы должно быть знаете, Галактический чемпионат представляет собой уникальный спортивно-политический институт. Да, да, и политический. Главная задача чемпионата вот уже почти на протяжении пятидесяти лет — укрепление дружбы, культурных, экономических и социально-политических связей между различными расами Галактического Союза. Поэтому вам должен быть понятен тот интерес, который проявляет наше правительство по отношению к этому спортивному празднику. Во время самих соревнований на планете, принявшей чемпионат, заключаются коммерческие сделки, устанавливаются более тесные контакты между правительствами. Мне хотелось бы в связи с этим выразить надежду федерального правительства, что все земляне, находящиеся на сегодняшний день на Оосуине, понимают всю ответственность, которая лежит на них, как представителях земной цивилизации, и не позволяет себе действий, порочащих нашу расу перед лицом Галактического содружества. Берд повернулся к Тэду и тихо спросил: — А наши спортсмены будут участвовать в чемпионате? — Нет, — так же тихо ответил Грасс. — Почему? — Земляне четырежды участвовали в соревнованиях, но ни разу мы не вышли даже в двадцатку лучших бойцов. А это, как выразился бы посол, отрицательно сказывается на авторитете Земной Федерации. — И что, теперь никогда земляне не будут выступать на чемпионате? — Наверное победить никто не надеется, а в случае проигрыша планета, выставившая спортсмена, может опасаться навлечь на себя недовольство Федерации. Глаза Берда загорелись. — Тэд, давай попросим посла, чтобы он разрешил мне участвовать в соревнованиях. Грасс покачал головой. — Бесполезно. Хотя… Почему бы не попробовать… Сэр, — громко обратился он к послу. — Разрешите один вопрос. — Конечно, — посол излучал добродушие. — Капитан звездолета «Орел» Тэд Грасс, порт приписки планета Тшои. Могу я поинтересоваться: если у нас есть кандидатура для участия в чемпионате, где спортсмен должен зарегистрироваться? — Что? — Опешил Багров. — Какая кандидатура? Да вы что, господа? Ни в коем случае! — Вы нам не рекомендуете? С языка посла едва не сорвалось более резкое выражение, нежели те, что он произнес, оправившись от шока. — Разумеется, нет. Э-э, а кого вы имеете в виду. Тэд показал на Берда, тот поднялся из кресла. — Этот молодой человек, — сказал Грасс, — отлично владеет гэдо. Багров пристально и с легким намеком на насмешку посмотрел на Берда. — Это несерьезно, — заявил он, как отрезал. Посол прошелся по большой гостиной, где разместились приглашенные звездолетчики. — Поймите, господа, все не так просто, как может показаться на первый взгляд. Почему, вы думаете, из тысяч и тысяч видов спортивных соревнований, существующих на тысячах планет, для Галактического спортивного чемпионата подошла только борьба? Да потому, что биологические цивилизации не могут, к примеру, освоить гонки на машинах, а технологические цивилизации зачастую не могут многого из того, что умеют представители другого типа цивилизации. Сколько форм жизни, столько и типов мышления. Некоторые существа не могут уразуметь, что такое шахматы, мы, скажем, никак не поймем, что такое гарбианская вай-пу. Но всех, всех без исключения разумных существ объединяет одно — процесс эволюции, в результате которого они и стали разумными. А эволюция — это постоянная борьба, день за днем, год за годом, век за веком. До тех пор, пока на смену когтям и клыкам не приходит разум. Борьба универсальна для всех живых существ. Существует три подгруппы гэдо: водное, воздушное и наземное. В последней подгруппе могли бы участвовать и мы, но… — Багров многозначительным взглядом обвел аудиторию. — Есть расы более древние, чем человеческая, а значит, искусство борьбы многими из них освоено лучше, и не только искусство, сами некоторые такие существа почти неуязвимы для человека с его весьма хрупкими отростками — руками и ногами. Человек, таким образом, по своей физической природе обречен на поражение. Багров мягко улыбнулся. — Ну, а зачем нам добровольно стремиться выглядеть в смешном свете? А? Берд хотел что-то возразить, но Тэд толкнул его. — Ша, парень. Есть идея. Потом объясню. После приема у посла, они вернулись на корабль. — Ну и перестраховщик! — Возмущался Берд. — Из-за таких, как он, Земля действительно теряет свой авторитет. То один территориальный спор проиграем, то другой. Все боимся обидеть кого-нибудь, показаться агрессивными… Тэд Грасс тихонько посмеивался. Однако запальчивость его юного друга отчасти даже радовала. Как любой другой честный гражданин Федерации, Грасс искренне переживал все неурядицы и просчеты последних лет во внешней политике. Он тоже понимал, что не все ладится у федерального правительства. И образ мышления посла Багрова лишнее подтверждение того, что старая политика самобичевания и самоунижения перед лицом Галактического сообщества давно исчерпала себя. Неуверенность, отсутствие стратегических планов и замыслов, некомпетентность членов Совета Федерации, но и Галактического Союза в целом. Если в цепи дает слабину одно звено, то рвется вся цепь. Человечество, как и некоторые другие молодые расы, не настолько далеко ушло от своих предков — животных, чтобы напрочь забыть об инстинктах развития и самосохранения. Об этом не уставали напоминать правительству видные ученые, политики, но блок гуманистического развития все-таки одержал победу на выборах. Как ни странно. А в итоге — кризис. Что касается чемпионата, то на самом деле, конечно, больший позор для землян заключался в неучастии в соревнованиях, чем в ожидаемом поражении спортсменов Федерации. — Малыш, ты точно желаешь драться на чемпионате? Берд перестал бегать по комнате. — Конечно. А что? — Ты будешь драться, — убежденно сказал Тэд. — Но ведь посол сказал, что нельзя. — А я говорю — можно. — Правда? — Кое-что надо обмозговать… Гигантский спортивный комплекс, специально выстроенный к чемпионату, занимал площадь в несколько сотен гектаров. Два его этажа уходили под землю, еще четыре возвышались над ней. Каждый этаж был разбит на три части, по количеству подгрупп. На втором этаже размещались три основных ринга. Здесь будут проходить финальные поединки на звание чемпиона гэдо. По традиции здесь располагались и ложи для важных персон: послов, консулов, военных атташе, известнейших на всю Галактику деятелей искусств и, конечно, оставлены были места для победителей прошлых лет, прибывших на сегодняшний чемпионат. Берд с Тэд ом заняли места на первом подземном уровне еще с утра. Они осматривали великолепное убранство огромного помещения, восхитились хитроумными приспособлениями технического комплекса. Постепенно зал заполнился зрителями. Берд немного нервничал. — Ты думаешь, он не связался с Тшои? — Хм, не думаю. Ему и в голову, наверное, не придет. — А тебе не влетит потом, Тэд? Не хотелось бы подводить тебя. — За меня не беспокойся, парень. Ты настраивайся на предстоящий бой. Если ты и не попадешь в двадцатку лучших, во победишь хоть в нескольких поединках, мы утрем нос всем этим Багровым. А юридически все чисто, комар носа не подточит: как собственность планеты Тшои наш корабль обладает правом экстерриториальности, а мы соответственно — официально представляем эту планету. — Но я ведь не с Тшои… Грасс небрежно отмахнулся. — Неважно. Я все выяснил. Главное — тебя выдвигает наш экипаж, этого достаточно для регистрации. Пока они разговаривали, динамики что-то объявили сначала на кензи, потом на гелиавском, дросском и наконец на эсперанто: — Заканчивается регистрация участников чемпионата. Просьба ко всем спортсменам и представителям спортивных делегаций обратиться в жюри… Диктор продолжал передавать объявление минимум еще на двух десятках языков. — Ну, я пошел, — бросил Тэд и исчез в толпе. Через полчаса он появился, радостно улыбаясь. — Дело выгорело. Я свалился к ним, как снег на голову, в самый последний момент. Зе-мля-ни, — передразнил он удивленные возгласы членов жюри и регистрационной комиссии. — Земляни, земляни. — Он посмотрел на выданную карточку участника чемпионата. — Итак, Берд, тебе надо пройти в комнату 168. Действуй. Ах да, тебе нужен ассистент. Грасс оглядел зал, где-то здесь расположились ребята с «Орла». Он увидел Яроша и закричал, замахал ему руками. — Что такое, командир? — Спросил радист, когда с трудом пробился к ним через еще не успокоившуюся, не усевшуюся, не улегшуюся, наэлектризованную толпу зрителей. — Берд будет выступать, — весело заявил ему Тэд. — Не желаешь стать его ассистентом? Ярош от неожиданности схватился за свой знаменитый нос, была у него такая скверная привычка. Он яростно чесал его, пока не справился с волнением. — Без шуток? — Абсолютно. — Согласен. А-а… А что мне делать то? Тэд тоже почесал затылок. — Я как-то об этом не подумал… Берд, ты не в курсе? — Ну, разумеется, капитан. У меня был очень хороший учитель. Не волнуйся, все будет отлично. Пошли, Иржи. Грасс остался один. Впервые за много лет межзвездных скитаний он чувствовал себя на чужой планете, как дома. Может, это чувство возникло из внезапно вспыхнувшей гордости за свою расу, за то, что есть еще такие отчаянные ребята, как Берд, готовые сразиться хоть с чертом, хоть с дьяволом. Но тут поток радужного настроения прервал вызов браслета связи. — Тэд Грасс, где вы? — Слушаю. — Это Ирвин Багров. — Я так и понял. — Тэд, какого черта! — А что такое? — Тэд, вы превышаете свои полномочия. — Посол сначала пытался вести разговор в сдержанной манере, но не выдержал и сорвался чуть ли не на крик. — Какое право вы имели выставлять на ринг землянина? — Я тоже землянин, поэтому мне небезразлично, что о нас думают на других мирах. Побольше путешествуйте, Ирвин, и вы почувствуете то же, что и я. — Не занимайтесь, демагогией, Грасс, немедленно отзовите Сэптона. — Ни-ког-да, — ухмыльнулся Тэд. — Вы ответите за это, — прошипел посол, — вы ответите, вы… Грасс тряхнул рукой и браслет отключился, тем самым он стряхнул разом и противный голос посла и не менее противную его физиономию. Сегодня Тэду не хотелось ни с кем спорить, перед кем-то оправдываться, он собирался делать только одно — болеть за Берда. Динамики снова сжили. — …Открывается первый день Галактического чемпионата по гэдо. Огромный головизор, подвешенный под потолком зала, показывал прямую трансляцию из центрального зала. Президент планеты Кен вышел на ринг и, поклонившись на четыре стороны, исполнил священный танец возрождения. После еще целого ряда церемоний Тэд услышал: — Чемпионат открыт. Головизор переключился теперь на тот ринг, над которым он находился и рядом с которым сидел Грассс. — Ринг № 17. Вызывается спортсмен Пикьюили с планеты Авсил и спортсмен Йопн с планеты Сури. Тэд посмотрел на номер ринга, возле которого сидел: семнадцатый. Двери раздевалки раздвинулись в стороны и в зале один за другим появились борцы. Авсилиец казался слишком щуплым и легковесным, правда, общее впечатление несколько улучшалось благодаря двум парам рук и расширяющимся книзу, подобно конусу, ногам, судя по всему, довольно устойчивых. Суриец же, словно его специально подобрали в пару авсилийцу, а не сделал это компьютер по жребию, напоминал детский волчок, по ободку которого шевелились многочисленные щупальца с утолщениями на конце. Ног как таковых у сурийца не было вообще, но он весьма ловко передвигался, подпрыгивая и отталкиваясь нижней частью своего тела от пола. Грасс, старый космический маугли, впервые оказался на чемпионате, и на все вокруг смотрел с почти детским удивлением. Но, однако, ни на минуту не забывал о Берде, Тот, наверное, тоже сейчас сидит с Ярошем в раздевалке и внимательно изучает спортсменов. Уж для Берда подобные зрелища и подавно необычны, несмотря на всю его драчливость. Авсилиец, а за ним и суриец повторно прошли через контрольно-измерительный пункт спортивного компьютера. После секундной задержки компьютер вывел на экран головизора последние данные обоих спортсменов. Параметры, по мнению компьютера, почти у обоих спортсменов одинаковы, нет никакой надобности прибегать к утяжелителям. Судьи однако, посовещавшись, сочли будущее судейство сложным и передали его полностью машине. Их смущало различие в способе передвижения. В таких случаях полагаться на человеческие органы зрения трудно. Сработали звуковые и световые сигналы. Поединок начался. Грасс посмотрел на краткий физиологический обзор организмов соперников, запрещающие удары, выданные на экран головизора. Он решил почему-то сразу, что сурийцу не светит в этой схватке. Но к его удивлению, суриец так, похоже, не считал, он повел себя на ринге довольно энергично и вопреки прогнозам Тэда, показывал себя с лучшей стороны, демонстрируя разнообразнейшие трюки. То он в самом деле завертелся как юла и его обод с «бахромой» коротеньких ручек превратился в сплошное темное кольцо, которое несколько раз солидно припечатал о сунувшегося было в атаку авсилийца. Но вот Пикьюили сменил тактику, делая подкаты, он сразу четырьмя кулаками наносил болезненные удары снизу вверх в несколько уязвимых мест сурийца одновременно. Йопи среагировал мгновенно: как выдохшийся волчок он завалился на пол и перекатываясь таким образом по рингу сумел не только вновь перехвалить инициативу, но и ухитрился нанести единственный, но решающий удар противнику тем местом своего тела, где по идее должны быть ноги. Авсилиец на секунду остолбенел, и тут же подал световой и звуковой сигнал компьютер. Он объявил завершение поединка и засчитал Йопи с планеты Сури полную победу. Авсилиец вдруг начал спорить, но его вежливо оттеснили от ринга и успокаивая, уговаривая, увели в раздевалку. Что поделаешь, кто-то выигрывает, кто-то проигрывает. Спорт есть спорт. Следующих борцов, по земной терминологии, Грасс окрестил бы тяжеловесами. Это были огромные существа, опять же словно специально подобранные друг к другу. Они редко наносили удары, но коли последние достигали цели, раздавались глухие звуки, как после падения метеорита средней величины на голову торсиадекого зура. Впрочем, дальше Грасс уже мало следил за ходом поединков. Он все спрашивал себя, когда же вызовут Берда — сегодня или завтра. После того, как он увидел многих борцов, Тэд понял, насколько безрассудным решением было выставить для участия в чемпионате землянина. Неужели Багров и впрямь — прав, и человеку не место на этом ринге? Капитан все более и более нервничал. Он не представлял себе, как Берд сможет оказать достойное сопротивление всем этим страшным бойцам. Он хотел уже пойти в раздевалку и отговорить Берда от участия, но следующее объявление пригвоздило его к креслу. — Ринг № 17. Вызываются спортсмен Крустус с планеты Вилд Содружества зельжей и спортсмен Берд Сэптон с планеты Тшои Федерации Земли. Внешний вид Берда несколько успокоил Грасса Тот неплохо смотрелся в эластичном спортивном комбинезоне Под упругой тканью специального костюма рельефно выпирали мускулы, а голубой цвет ткани подчеркивал вызывающую безмятежность лица юнги. Спортсмены прошли через компьютер, поднялись на ринг. Только тут Тэд обратил внимание на соперника Берда: как и он, гуманоид, по данным компьютера имеет почти столько же уязвимых мест, как и человек. Правда, мысль о схожести двух рас казалась крамольной при взгляде на зельжа. Если у Берда по земным понятиям была мускулатура сверхразвитого человека, то у зельжа она не вписывалась ни в какие понятия: горы мускулов как будто грозили сползти с груди, а мощные руки под весом мышц в спокойном состоянии были прижаты к туловищу, как у солдата на плацу. Компьютер заверил судей в равных шансах обоих спортсменов, но Тэду показалась эта оценка несправедливой, по его мнению, на руки и ноги зельжа необходимо было навесить утяжелители, и как можно побольше. Если, конечно, говорить о честном поединке. А когда схватка началась, Грасс понял для чего служила гора мускулов у зельжа помимо чисто боевых наступательных задач — они также выполняли и роль брони, амортизатора ударов, которыми Берд щедро осыпал противника. Грасс вспомнил старинную земную басню про моську и слона, так вот, Берд походил на первую, а зельж на последнего. Спортсмены делали круги по рингу, обманные движения, подкаты, внезапные броски, двойные, тройные удары, но ни Берд ни Крустус не показывали явного превосходства. В таком вялом противоборстве прошел первый раунд. В минутном перерыве Берд глазами отыскал в зале Грасса и подмигнул ему. Тэд возрадовался, мальчишка держится. Может, проиграет с не очень большим счетом? Прозвучали сигналы: второй раунд. Спортсмены поклонились судьям и друг другу, поединок начался. На сорок шестой секунде, когда Берд нанес очередной удар ногой по корпусу зельжа и, убрав ногу, на мгновение открылся, тот сумел использовать момент: огромный кулак вынырнул снизу и вонзился Берду точно в грудь. Он успел лишь выдохнуть и дико крикнуть: — О-о-ос! Некоторые из зрителей в предвкушении финального удара привскочили, привстали, подпрыгнули с мест. Но Берд устоял, дыхание сбилось, в глазах зарябило, но он устоял. Он быстро передвинулся подальше от страшных кулаков зельжа и спустя несколько секунд, постоянно маневрируя, полностью пришел в себя. Грасс обратил внимание, что панель спортивного компьютера замигала в сомненьи, и испугался, что Берда могут снять с соревнований. Но судьи, рассмотрев выданные им результаты, посовещались и ничего не предприняли. На второй минуте Сэптон продемонстрировал несколько изумительных финтов, словно оправдываясь перед зрителями и своими товарищами за предыдущее мгновение слабости. Зал одобрительно загудел, закаркал, засвистел, защелкал. И после этой серии, запутав зельжа лавиной подсечек, поворотов и ударов, Берд занял свою коронную позицию нападения и в два шага набрав скорость нанес ответный удар йоко-гери в грудь противника. А дальше все происходило, словно в замедленном кино: Тэд видел, как дрогнула и заколыхалась массивная грудь зельжа, готовая выпрыгнуть из комбинезона, затем он согнулся пополам, ноги его подкосились, и он рухнул на ринг. Компьютер опять замигал и на экране головизора обозначилось: абсолютная победа Берда Сэптона, Федерация Земли. Поколебавшись, если подобное определение применимо к компьютеру, он выдал еще одну информацию: землянин, в случае будущих поединков с зельжами, обязан одевать утяжелители, равные массе в 1 килограмм 35 грамм для каждой ноги. О руках машина ничего не упомянула. И Тэд Грасс понял причину, по которой компьютер испытывал нерешительность в первый раз: видимо, Берд превысил возможности среднестатистического землянина, выдержав прямой удар рукой зельжа. А теперь Берд и сам полностью смешал все карты — пробил защиту, рассчитанную, похоже, кое на кого покрупнее человека. Вечером того же дня весь экипаж «Орла» собрался в ресторане шикарной гостиницы «Мета», дабы отпраздновать победу Берда Сэптона. Именинник скромно сидел в углу огромного стола и, чуть ли не стесняясь, принимал поздравления. — Ребята, ура Берду! Качать его! При этой операции победитель едва не сшиб люстру из топазина, не по своей вине, правда, таково было усердие звездолетчиков. На столе перед Бердом было хоть шаром покати, стояли только банки с мясными консервами, ребята внимательно следили за тем, что он пил, и что он ел, никто не хотел загубить талант на корню. А выпившие олии, при обращении к Берду старались дышать в сторону, таково было уважение экипажа «Орла» к своему юнге. — И все-таки это несправедливо, — огорченно сказал Грасс после очередной опрокинутой рюмки экзотического напитка. — Это чертовски несправедливо. — Что ты имеешь в виду, Тэд? — Спросил его Берд. — Да то, малыш, что этот растреклятый компьютер присудил тебе носить кандалы. Берд усмехнулся. — В этом нет ничего странного, командир. Ярош тебе может все объяснить, он уже успел освоиться со своими обязанностями. Радист, услышав свое имя, оторвался от тарелки с фирменным блюдом «Меты» — «волновик под паром и соусом жизни», посмотрел в их сторону. И расплылся в улыбке. — Точно, шеф. Все в порядке. У них такие правила на чемпионате. Принцип аукциона. Чем больше прыти показывает претендент, тем точнее эту прыть взвешивают, оприходывают и сводят на нет. Соперники должны быть равны. — Все равно не пойму, — возразил Грасс, — почему сильнейший боец обязан быть уравнен со слабейшим. Несправедливо… — Он уже успел забыть, как несколько часов назад сомневался в победе Берда. — Зато у них нет весовых категорий, мне кажется, это лучше: выявляется один, подлинный чемпион. Вне зависимости от веса, роста, возраста. Важнее здесь — стремление к победе, интеллектуальная и психологическая гибкость, умение правильно и быстро реагировать на любую новую ситуацию, — объяснял Ярош. — Во всяком случае, так мне говорил консультант чемпионата… Не так ли, господин посол? — Вдруг сказал Ярош. Разговоры за столом стихли. Все знали историю с запрещением, теперь ждали ее продолжения. Багров был один, он за руку поздоровался сначала с Бердом, затем с Грассом, благосклонно кивнул остальным. — Отдыхаете? — Он старался говорить непринужденно. — А я вот тоже с коллегами из берийского представительства решил проветриться. Поздравляю, вас, молодой человек, с выдающимся достижением. Я ознакомился с последним рейтингом сильнейших рас Галактики, так вот, земляне с 96 передвинулись на 53 место. Это благодаря вам… э-э… — Берд, — довольно сухо подсказал Грасс. — Да, господин… э-э… — Сэптон, — не менее сухо подсказал Бэрд. — Да, господин Сэптон, это было удивительно. Впервые в истории чемпионата гэдо гражданин нашей Федерации сумел одержать победу в спортивном поединке. Вы ведь, наверное, знаете, — доверительно наклонился к Берду Багров, — мы принимали участие в чемпионате гэдо дважды — в первом и втором. И в обоих случаях кроме разочарования наши спортсмены ничего не привезли с них. — А вы и испугались, — презрительно бросил Грасс. — Ну что вы, — примирительно воскликнул Багров, — в большой политике неведомо понятие страха, мы, — он очень значительно произнес это слово — мы, — мы оперируем более глобальными понятиями. Впрочем, все это для вас, должно быть, скучные материи. — Он состроил лукавую физиономию. — Насколько я осведомлен, господин Сэптон мечтал поступить в Институт космонавтики. Если он не передумал, то завтра отправляется пассажирский звездолет на Землю, и я мог бы отправить вас, Берд. Кроме того, с этим звездолетом я отправлю и мое подробнейшее донесение правительству Федерации с описанием ваших заслуг. С тем направлением, которое я вам дам, поступление в Институт для вас гарантировано. Итак, господин Сэптон, рад вам помочь. Что скажете? Берд сразу и не нашелся что сказать. — Но ведь впереди еще шесть дней соревнований. Чемпионат идет семь дней… — О, можете не беспокоиться, вы свою миссию выполнили. Теперь спокойно учитесь, готовьтесь к проявлениям ваших талантов на другом поприще. Не все же кулаками махать. Кстати, Институт космонавтики Земли самый лучший в Федерации. Многие, очень многие молодые люди стремятся туда попасть, но увы, удается лишь редким счастливцам. Грасс нахмурился. — Но я не могу не участвовать в чемпионате, я должен продолжить поединки, — сказал Берд. — Уверяю вас, что это не так, — заверял Багров. — Вы свой долг выполнили перед человечеством. Ну да ладно, я не тороплю вас, звездолет отправляется в одиннадцать часов по местному времени, так что в запасе у вас времени много. Буду ждать ответа до десяти утра. Иначе, — посол развел руками, — не успеем оформить все документы. До свидания, господа. — Он раскланялся. Когда Багров отошел, Грасс бросил ему вслед: — Пройдоха. Неспроста он прибыл сюда со своими «коллегами». — Его понять можно, — задумчиво заметил Берд. — На нем лежит большая ответственность перед всеми планетами Федерации. А во время чемпионата гэдоособенно. Тэд подозрительно покосился на Берда. — С чего это ты вдруг начал ему сочувствовать? Лично не считаю нужным прислушиваться к его паршивым советам. Впрочем, на твоем месте я бы, может быть, все-таки это сделал. — Грасс избегал смотреть на Берда. В одном посол прав, редкому счастливчику удается попасть в Институт Земли. — Оставим это, Тэд, — устало сказал Берд, — я буду драться завтра, послезавтра, до тех пор, пока не проиграю. Лицо Грасса прояснилось. — Честно говоря, я подумал, что ты примешь его предложение, согласись, оно чертовски привлекательно. — Предложение неплохое, — вздохнул Берд, — только не уверен, что оно мне подходит. — Ну, коли так, то выпьем… Кроме тебя, конечно, Берд. На второй день чемпионата Берд участвовал в трех схватках и во всех из них ему удалось победить. На третий день количество участников снизилось до тридцати, собственно до того уровня, где подпольные игроки начинают делать ставки, а искушенные зрители присматриваться более внимательно к каждому претенденту. Следующие два дня было уже по одному поединку. К шестому дню соревнований осталось восемь бойцов. И среди этих восьми лучших спортсменов оказался Берд. Его стремительное восхождение к вершине таблицы стало одной из многочисленных сенсаций чемпионата, во всяком случае аккредитованные в Оосуине земные журналисты раструбили об этом на всю Федерацию. Столь высокие достижения Сэптона расстроили посла Багрова, в глубине души он переживал случавшееся, да как не переживать, когда с минуты на минуту могли выплыть неприятные воспоминания о его деятельности до начала соревнований, его собственная инициатива с Институтом космонавтики. Карьера висела на волоске. Но посол делал хорошую мину при плохой игре и вместе со своими соотечественниками весь расцветал улыбками при упоминании о Сэптоне и разражался длительными комплиментами по его адресу. Тэд Грасс от души потешался над этим психологическим спектаклем. В один из дней Берду пришлось сразиться с… младшим дросом. Ему снова показалось, что это галлюцинация. Но нет, знакомый «бочонок» и впрямь стоял перед ним на ринге. Судя по объявлению, этот боец прибыл из дросианской метрополии и, следовательно, сталкиваться с Бердом раньше ему не приходилось, и напрасно. В первой минуте поединка Берд набрал максимальное количество очков и заработал заслуженную победу. Они поклонились друг другу и дрос едва прощебетал: — Поздравляю. — Традиционное поздравление победившего соперника. Берд усмехнулся и тоже прощебетал на дросианском: — Спасибо, приятель. Надо было видеть изумленные покачивания «бочонка». В полуфинале Берд выиграл поединок по очкам. Все-таки судейство в гэдо и в самом деле отработано до совершенства, учитываются малейшие нюансы, особенности физиологического строения того или иного спортсмена. В этот раз даже Грасс признал наконец справедливость установленных правил. Берду попался удивительный тип: гладкий, скользкий, весь какой-то эластичный. И с планеты-то он прибыл мало кому известной, на чемпионате больше слышали о землянах, нежели об этих онях, однако, на тебе, получи, едва не укатал торнианскую сивку. От его скользящих ударов-пощечин у Берда потом все щеки болели, больно они у этого парня здорово получались — плюх, и ваших нету. Все удары, старательно проводимые Бердом, приходились словно в жидкость, нога и рука выскакивала из тела оня, а тот как ни в чем не бывало переходил в контратаку. Гутаперчивый да и только. Грасс и Берд потом на досуге обсуждали этот бой и от всей души веселились, настолько им понравился этот онь. Этот поединок Берд все же выиграл и вышел в финал. Об этом не уставали напоминать зрителям информационные табло. Наряду с его именем звучало еще одно: Бер Сикс, цивилизация Зеленых Полей. — Ты когда-нибудь слышал о такой? — Озадаченно спросил Берд капитана «Орла». — Не-а, — озадаченно же ответил Грасс. — А этого Бера я даже и не видел на соревнованиях, он, наверное, выступал на других уровнях. — И я не видел, — вздохнул Берд. — Интересно, что хоть он собой представляет. Когда знаешь противника, как-то и драться веселее, — заметил он, словно в оправдание. — Айн момент, — сказал Тэд и выбежал из номера гостиницы, который занимал Берд. Он вернулся через два часа. Грасс находился в том состоянии, которое нередко обозначается словом — навеселе, но веселым назвать его было трудно. — Я все узнал, Берд, — Тэд в ботинках завалился на кровать и пошарил в кармане своего фирменного костюма. — Куда она проклятущая запропастилась? А, вот… — Он приложился к бутылке. — Не хочу тебя пугать, малыш, но судя по сплетням телепатов, эта какая-то помесь волновика, или дьявола, не знаю как точнее, в общем, нематериальной материи с материей самой обыкновенной, ощущаемой и чувствуемой… — Эх, Тэд. Тебе уже пора спать, — покачал головой Берд. — Нет, Берд… правда, Берд… — Пробормотал Грасс и погрузился в сон. Берд уложил старшего товарища в постельку, а сам вышел в соседнюю комнату, приспособленную им для тренировок. Завтра ему предстоял сложный и, пожалуй, самый ответственный день в его жизни. — На помост вызываются… — Ну, успеха тебе, — шепнул Грасс. — К черту. — Берд осмотрел свой комбинезон и собрался уже выйти на ринг, но тут кто-то схватил его за локоть. Он обернулся. Рядом с ним стоял посол Багров, внешний вид этого блестящего дипломата вызывал чувство сочувствия к одежде по поводу преждевременного оставления ею магазинного манекена. Багров явно был не в духе. Да и лицо у него странно лоснилось, уж не бежал ли он? И хотя Берд уже настроился на поединок, при виде посла не мог сдержать улыбку. — Одну минутку, господин Сэптон, одну секунду, — забормотал посол. — Я только хотел… предупредить я хотел. Десять минут назад я получил данные разведки Федерации. Вы должны знать Берд, что цивилизация Зеленых Полей — это, собственно, не цивилизация Зеленых Полей, а совсем другая цивилизация… То есть я хотел сказать, что это не представитель этой цивилизации, а совсем другой… Уф… Багров очень волновался. И на этот раз был очень серьезен. Тэду Грассу, который с Ярошем не отходил от Берда, было отчасти и скучно с ним сейчас. Но все трое постарались прислушаться к словам посла, хотя Берд и не переставал поглядывать на экран головизора. — Физиологические особенности настоящего «зеленого» аборигена сильно отличаются от того, кто сейчас будет драться с тобой. Они ввели в заблуждение и компьютер и судейское жюри, это квазибиоволновой андроид, последнее достижение науки этой загадочной цивилизации. Возможности его пока еще до конца не известны, канал прямой связи сейчас задействован постоянно, с минуты на минуту жду новых данных. Голубчик, — взмолился Багров, — вы должны его победить, не знаю как, но должны. Вы не представляете, что может случиться, если чемпионом гэдо станет этот представитель Зеленых Полей. В Галактике произойдет немало бед, поверьте. Разведка Федерации никогда не ошибается. Престиж чемпионата настолько высок, что его без труда можно будет использовать не только для укрепления мира, но и для психологической войны, политики устрашения слаборазвитых цивилизаций. — Казалось, Багров заплачет. — Забудем старые обиды, голубчик, вы будете сражаться за Землю, за человечество, за Галактический Союз… Не подведите… — Обратитесь в жюри… — Они мне не верят, не верят… Берд пожал плечами и пошел на ринг. Абориген Зеленых Полей уже находился там. Берд сначала подумал, что у него зарябило в глазах, но нет — десять (или больше?) конечностей противника опоясывали шар тела, шевелились в предвкушении поединка, источали энергию силы и едва уловимого недоброжелательства. Невольный холодок пробежал по спине. Треугольные глаза противника, нет — врага, излучали что-то нечеловеческое, нечто всепроникающее злое. Берд сразу почувствовал неприязнь к этому существу. Не ту неприязнь, что испытывал к дросам или другим аборигенам Торно, предыдущим партнерам по детским играм и спортивным схваткам, нет, это была внезапно возникшая, стойкая, настоящая неприязнь, если… Если даже не ненависть. Компьютер дал сигналы, противники осторожно приближались. После первых обрушившихся на него ударов, Берд понял, что таких существ не бывает в реальной жизни, как опытный боец, он чувствовал необычность поведения «паучка». Движения того были едва ли не идеальны, удары точны и результативны. Никогда еще за все дни чемпионата Берду не приходилось ставить столько блоков, напрягать столько мышц, смягчая удары, и буквально убегать по рингу от лавины мелькающих кулаков. Перейдя в глухую защиту, Берд сразу вспомнил все слова Багрова. Но как остановить эту ужасную боевую машину, где ключик к ней, если в основе се структуры лежит теория силовых полей и современные биоискусственные материалы? Но нет, должен быть хоть один уязвимый участок тела и у нее. Должен быть… Берд внезапно перешел в контратаку, вызвав взрыв восторга у зрителей. Странно, но почему-то большинство из них явно болело за землянина. Неужели о чем-то догадываются? Вполне возможно. В зале присутствовало немало представителей рас телепатов, они могли слышать и мысли Багрова, и мысли Берда, и, возможно, мысли этого многорукого и многоногого дьявола. Несколько раз Берду казалось, что ему удалось провести удары по болевым точкам «паучка», однако, эффекта это не дало. Видимо, и в самом деле спортивный компьютер был жестоко обманут, а с ним заодно Берд, жюри, зрители. Складывалось впечатление, что время остановилось, отрезки безвременья странным образом делились на раунды и перерывы между ними, но время-то, время не двигалось. Иначе чем объяснить, что в течении уже длительного времени спортивный компьютер все никак не мог определить — кто же обладает явным преимуществом, а может, согласно заложенной в него программе, ожидал чьей-либо полной победы? Учитывая, что поединок финальный. С него все станется. Однако поединок шел уже долго. Достаточно долго, чтобы Берд, неутомимый, стальной Берд, начал ощущать признаки усталости. И несмотря на все усилия, несмотря на его нечеловеческие усилия, он никак не мог нащупать у противника слабину. Эх, коли бы появился какой-нибудь Торли и шепнул на ушко, что блок спокойствия этого робота находится там-то и там-то… Но никто на помощь не шел. Надейся на себя, это лучше всего. Удар — отбит, удар — отбит… Пот застилал глаза, саднили разбитые бровь и губа. Чем сильнее Берд раздражался, злился на себя, тем, казалось, сильнее становились удары противника, тем активнее шел он в наступление и наседал, наседал… Закончен очередной раунд. Какой по счету? Пятидесятый, шестидесятый? Всего лишь одиннадцатый. Фантастика… Берд невольно улыбается. Что-то совсем он сдал. Расклеился. Улыбка не сходит с его лица. Рядом суетятся Тэд, Ярош. Держись, малыш, держись, герой. Берд опять улыбается. На его лице улыбка застывает, словно он забыл ее стереть. Но нет, не забыл. С этой блуждающей улыбкой он и выходит на ринг. Теперь он знает, что победит, он уверен в этом. Раунд. Берд принял свою любимую защитную стойку — гэ довин, и, делая вид, что готов отразить любую атаку, попробовал сконцентрировать внимание на своем лице. Вдох через нос, выдох через рот, задержка дыхания при вдохе на восемь секунд — все, как учил Лишнь Шэ. Впервые он решил на практике применить свои парапсихологические задатки, до этого случая он как-то не испытывал в этом особой нужды. Бер Сикс действовал вяло, словно опасаясь какого-то подвоха, Берд как бы нехотя отбивал его удары, и спустя минуту смог полностью сосредоточиться. Он посмотрел на противника: Бер Сикс как зачарованный замедлил движения, пару раз даже споткнулся, если он вообще способен на это при его многоножии. Противники остановились и со стороны могло показаться, что они внимательно присматриваются друг к другу. «Ты, бездушная кукла, — мысленно убеждал робота Берд, — ты, раб, ты не можешь противостоять Человеку. Ты слабее меня, ты проиграешь, ты уже проиграл». Берд ощутил, как едва уловимая дрожь пробежала по телу робота. Бэр Сикс сделал движение вперед, сделал последнюю попытку противостоять непонятной силе, но вдруг неожиданно воля его, воля искусственного существа сломилась, и он покачнулся. Берд плавно подошел к нему и мгновенно перебросив часть энергии в правую руку, несильно ударил «паучка» между безвольно обвисших рук. Это удар, пожалуй, носил более символический характер, нежели практический. Представитель Зеленых Полей, как проколотый воздушный шарик, истек на пол. Еще секунду Берд постоял над поверженным врагом не в силах поверить в победу. Потом обернулся к друзьям и улыбнулся. Грасс, Ярош и даже Багров, от переживаний вспотевший и совсем не вельможный, от радости прыгали рядом с помостом. Павильон огласился приветственными криками, свистом, воплями, вибрациями в ультразвуковом и прочих диапазонах. Зрители отдавали должное новому чемпиону гэдо. Багров, в очередной раз отерев платочком счастливо взмокшую лысину, поспешил к столику жюри — заявить протест в связи с участием в соревнованиях искусственного существа. А рефери уже признал победу Берда и заставил его пройти круг почета по рингу. До апартаментов гостиницы «Годе», где жили спортсмены, команда «Орла» несла Берда на руках. Шумной кампанией они ввалились в вестибюль гостиницы, служащие вместо замечаний присоединились к растущей толпе поклонников. На седьмой этаж чемпиона затащили уже в полупридушенном состоянии, дверь закрылась за победителем, а за ней остался бурлящий забитый представителями всевозможных галактических рас, коридор. Утром следующего дня через заслон добровольных хранителей покоя чемпиона пробился-таки посол Багров. От него исходил крепкий аромат дорогого одеколона «Кирна», а на лицо была надета маска официальной любезности. — Дорогой мистер Сэптон, — сказал посол. — Федерация Земли в лице ее правительства и лично меня, как полномочного представителя на этой планете, выражает вам свои поздравления и признательность за укрепление дружбы и мира между галактическими расами, а также высокий патриотизм и силу духа, проявленные вами в спортивной борьбе. — Багров откашлялся. — Хочу также уведомить вас, что правительство Федерации уполномочило меня заявить, что любое ваше пожелание будет удовлетворено. Воспринимайте это, как награду за поднятие авторитета человечества. Для вас открыты все институты Федерации, все правительственные и общественные организации. Вы теперь, дорогой господин Сэптон, звезда первой величины. Ах, да… Оргкомитет чемпионата попросил меня напомнить вам, что сегодня в 15.00 по местному времени состоится торжественное вручение вам силидоновой медали и почетной грамоты, а также денежной премии в размере… э-э… 50 миллиардов денежных единиц. Берд поблагодарил посла и обернулся к Грассу. — Ну, что капитан, ты не передумал? Тэд затряс головой. — Тут и думать нечего. Надоели мне эти грузовые рейсы хуже горькой редьки. А вам, ребята? Большинство звездолетчиков из экипажа «Орла» выразилось аналогично или чуть покруче. — Значит, вы согласны отправиться в сектор ЕД-361? Грасс важно кивнул. — Итак, господин посол, — обратился к Багрову Берд, — я передумал поступать в Институт космонавтики. Мы неоднократно мечтали с капитаном Грассом об исследовании одного из немногочисленных уголков Галактики, находящихся на границах земного сектора влияния, который еще не изучен досконально. И поскольку нашим мечтам, похоже, суждено сбыться, я прошу правительство Федерации выкупить у компании «Галактика» грузовой звездолет «Орел» и передать его в мое распоряжение, оставив на нем имеющуюся команду, если она, конечно, согласится. — Да, но ведь это именно грузовой корабль… — В растерянности сказал Багров. — Поэтому, уважаемый господин посол, я прошу вас взять на себя труд израсходовать из моей премии 25 миллиардов на реконструкцию корабля, закупки всего необходимого, то есть: современного астронавигационного оборудования, оружия, систем жизнеобеспечения… Впрочем, капитан Грасс потом вам продиктует весь список. Остальные же деньги я просил бы вас перевести на счет земной колонии на моей родной планете Торно. И еще, господин Багров… — Да. — Не могли бы вы достать еще один пузырек того великолепного одеколона, которым пользуетесь сами? Дело в том, что одному моему хорошему знакомому весьма не помешало бы приобрести столь благопристойный аромат… Капитан Грасс закашлялся, отставил рюмку с олии и укоризненно посмотрел на Берда. Из восемнадцати человек экипажа оставить корабль надумали только трое. После совещания звездолетчики решили, что добирать команду нет необходимости. Переоборудованный «Орел» управлялся теперь почти автоматически, существенные переделки помогли облегчить обязанности остальных членов экипажа. Более того, модернизированный «Орел» позволял освободить еще несколько человек для формирования десантно-исследовательского отряда, планируемого для действий на вновь открываемых мирах. — Ну что, мой мальчик, теперь ты будешь капитаном, передаю бразды правления в твои руки, — хлопнув Берда по плечу, заявил Грасс. — Ничуть не бывало, — возразил тот. — Командуешь кораблем по-прежнему ты. — Э-э, так дело не пойдет. Я, понимаешь ли, один из сотен тысяч капитанов, бороздящих черную прорву Галактики, и вдруг под моим началом чемпион гэдо, к тому же собственник корабля… Ненормально как-то. Берд рассмеялся. — Тэд, отвыкай от традиций своей бывшей компании «Галактика». Мы — совершенно другая компания, некоммерческая. Ну, ладно, — сказал Берд, оценив упрямую складку на лбу Грасса. — Тогда ты будешь командовать в открытом пространстве, я — на неизученных мирах. Идет? Грасс подумал. — Идет. Тогда командуй. Берд удобно устроился в противоперегрузочном кресле, слушая четкие команды Тэда, подумал, что, вероятно, он наконец-то нашел свое место в этом чересчур дипломатичном, на редкость скучно устроенном мире.Ярослав Старнов МСТИТЕЛЬНИЦА
Обыденный кошмар
С самого начала предложение показалось мне подозрительно хорошим. Не зря же при трудоустройстве станут предлагать сразу и дом, и подъемных пять тысяч. Да и специалисты этому колхозу нужны были самые разные — от животноводов до продавцов. И это при том, что до Ореховки — так назывался ПГТ, в который заманивали этими шикарными обещаниями — от города минут сорок езды электричкой. Волей-неволей подумаешь, что происходит там что-то не то. Но мне выбирать не приходилось: уже третий месяц я жил на содержании у собственной жены — на ее крошечную учительскую зарплату, и совесть меня проела, как серная кислота, К тому же и Алене из-за легких врачи советовали пожить в сельской местности, и я был бы полным идиотом, если бы отказался от такого заманчивого предложения только из-за смутного предчувствия. Услышав про Ореховку, Алена загорелась и вскоре мы собирали чемоданы. Тогда же появились и первые настораживающие известия. За несколько дней до отъезда я переговорил с одним своим старым знакомым из управления РАПО. — Ореховка? — нахмурился он. — Именно, — подтвердил к. — А что? — Да ничего… Не нравится мне что-то эта Ореховка — пожал плечами он и поведал странную историю о том, что был там некогда колхоз-миллионер, безо всяких приписок и надувательств, процветающее хозяйство, но вдруг четыре года назад начался из него массовый исход, о причинах которого добиться сведений оказалось невозможным. С другой стороны, статистика выдала и совсем уже странные вещи, которые бегства людей из Ореховки объясняли, но задавали новую загадку: неслыханно возросло там количество несчастных случае со смертельным исходом, а число самоубийств в один месяц и вовсе было фантастическим — около тридцати процентов всех по области. А область наша по территории почти равна Швейцарии, Потом этот показатель спал, хотя и не до ноля, но объяснялось это резким сокращением количества самих жителей. Было следствие — но впустую — и несчастные случаи сомнений не вызывали, и самоубийства никто не инсценировал: почти всегда это подтверждали незаинтересованные свидетели. Так что можете представить мое состояние, когда я все это узнал. Но даже безо всяких слухов Ореховка не понравилась мне с первого взгляда. Что-то удручающее, неестественное крылось в виденной нами картине; Буйно цвели цветы в палисадниках, ломились от спеющих яблок и груш ветки, но все равно всюду чувствовалась запущенность, впрочем, недавняя. Неприятно было видеть среди августовского великолепия заколоченные бельма окон, «Как в зоне радиоактивного заражения» — шепнула; мне Алена и я подумал, что зря мы не взяли напрокат дозиметр. Правда у меня все это ассоциировалось скорей с декорациями для фильма ужасов. Когда в таком безлюдьи оказывается старая деревня, это печально, но естественно. Здесь же мы видели современный ПГТ, жизнь в котором теплилась, казалось, только возле правления колхоза и почты. Петр Семенович — председатель — принял нас вежливо. Вначале среди его не по возрасту многочисленных морщин промелькнула даже радость, но ее быстро убрало какое-то скрытое ощущение неловкости, о причине которой я сразу догадался. Что уж тут скрывать — слишком явно ладно, что происходит в его «владениях» что-то нехорошее. И тем не менее… Тем не менее скоро мы шли по пустым улицам поисках жилья — Петр Семенович посоветовал нам выбирать самим. Пустующие здесь дома действительно почти все никому не принадлежали. При более внимательном рассмотрении мы обнаружили, что не так здесь и пустынно, как кажется с первого звгляда. Мы с Аленой набрели на несколько заселенных целиком кварталов, где помимо всего было и два магазина. Разумнее было бы подселиться к ним, но любопытство остановиться не позволило, и мы поставили себе задачу осмотреть здесь все целиком… Наиболее безлюдной оказалась северная часть поселка. Если с южного края на каждой улице жило хотя бы по одному человеку, то здесь дома пустовали все, и кое-где явно давно: дворы покрывал мощный бурьян, напрочь заглушивший культурную растительность. На одной из улиц сорняки «проели» даже асфальт. Улица эта называлась Вишневой и дома здесь были на редкость добротные. Скорей всего Вишневая опустела одна из первых, хотя… Именно на этой улице окликнул нас тоненький голосок. Он шел из-за зеленого забора, относительно нового на вид, и скрывавшего почти полностью передние окна дома. Присмотревшись, я убедился что окна эти не были заколочены. За забором я заметил кое-какое движение, что-то поднялось над его верхним краем и мы увидели говорившего, точнее — говорившую. Это была самая обыкновенная девчонка, худая, немного нескладная и угловатая: на вид ей было не больше пятнадцати, а накрашена она была, как индеец на тропе войны. Исходя из моего опыта, я сказал бы, что она мало похожа на деревенских девушек, которые обычно днем (тем более в будни) такую «боевую раскраску» не употребляют. Но уверенность в этом заключении у меня отпала, как только она перекинула через забор ногу в старой исхоженной кроссовке. Да и одетый на ней полосатый свитерок лет пять как вышел из моды. — Ну что смотрите? — подмигнула она. — Если хотите, будем соседями. Меня зовут Наталья. Наташка. Наташка улыбнулась задорно и приветливо. Ей шло это имя и именно в такой форме: На-таш-ка. «Сестренка Наташка теперь первоклашка» — вспомнил я почему-то, хотя от первоклашки у нее ничего не было, кроме разве что редкой искренности во взгляде серых, почти круглых глаз. Была она не то, что некрасивой — почти страшненькой: волосы соломой, рот до ушей, но внутреннему обаянию это не мешало. — Ну что ж, будем знакомы, Алена! — протянула руку жена. Представился и я. — Здесь на нашей улице почти все дома пустые, — сообщила Наташка давно нам известное. — Вон этот, Лопухинский, самый лучший. Не пожалеете И мне веселей будет — а то даже поговорить не с кем. — Так ты одна живешь? — поинтересовалась Алена. — Ага. Папа с мамой уехали. Я их понимаю — им здесь грустно было… — А ты что же? — я не скрыл улыбки. Наташка с каждой минутой нравилась мне все больше. Чем — я даже не объясню. Чистотой, что ли? — Да так… Куда я денусь! — дернула Наташка худеньким плечиком. Дом нам действительно понравился, но Петр Семенович нашим выбором, похоже, был удивлен, хотя опять-таки удивление свое скрывал, как мог. Так что ушел я от него с полным убеждением, что если в Ореховке происходит нечто сверхъестественное, мы залезли в самый эпицентр. Останавливаться на подробностях нашего вселения не буду: ничего интересного в них нет. Загрузили вещи — кровать, столы, шкаф и стулья там остались от старых хозяев, не Бог весть какие, но пользоваться можно. Пока я осваивался на рабочем месте, Алена все прибирала, мыла и чистила, так что пришел я в дом на вид совершенно обжитой. Наша общительная соседка ей помогала и только обедать убежала к себе домой, сколько мы ее не упрашивали остаться. В ее отсутствие мы принялись делиться впечатлениями; рассказывал в основном я, но все пустяки. Об Ореховской тайне я ничего не узнал. Все словно сговорились пожимать плечами и разводить руками: «не знаем — не ведаем». А вот сам я стал свидетелем эпизода опять-таки почти из фильма ужасов. Во многих таких фильмах есть штамп с кошкой, шипящей перед дверью комнаты, в которой затаился монстр. Вот и я видел нечто подобное — за мной увязалась дворняжка и прошла почти половину поселка. Но стоило мне ступить на Вишневую, она заскулила, поджала хвост и бросилась от меня (или от этого места?) подальше. Вечером мы вновь продолжили «рекогнисцировку» местности. Наташка охотно приняла на себя роль гида. Вскоре мы знали об Ореховке почти все, за исключением главного — в этом пункте и Наташка присоединилась к общему заговору молчания, ясно показывая нам при этом, что разговоры на эту тему ей неприятны. Так мы дожили до первой ночовки. На новом месте я обычно сплю крепко, без фокусов, но тут бессонница посетила и меня; скорей всего от неприятных впечатлений. Я безуспешно старался уснуть, считал слонов, но все зря. Я очень хорошо понимал в этот момент Наташку, почему она так старалась зазвать нас в соседи. Уж если даже я чувствовал себя неуютно, то каково было ей? Как вообще родители решились оставить ее здесь одну? Найти бы их и потолковать как следует… — Юрик, — услышал я вдруг испуганный голос Алены, (я и не знал, что она тоже не спала). — Что случилось? — Мне кажется… Кажется кто-то перелез через забор к нам во двор. Я глянул в окно. Там ничего не было видно, кроме странно пляшущих по стеклу теней и одинокого фонаря. Потом посмотрел на Алену. Ее лицо было напряжено, губы беззвучно шевелились. В широко раскрытых глазах застыл страх. — Успокойся… Тебе дать валерианки? — нарочно громко произнес я. Громкий голос обычно помогает рассеивать ночные страхи, но тут вышел сбой — громкость моя оказалась испуганной, как и Аленин шепот. Я не видел ничего и ничего не знал, но все равно был охвачен какой-то тревогой, как очень давно в детстве, когда меня бросали одного в темной комнате. Усиленно подавляя свой страх, я заставил себя подойти к окну. Пляшущие тени и впрямь создавали иллюзию, что кто-то перелезает через забор в палисадник, но никак не может перелезть. Увидел я и «источник» этих теней — их отбрасывали ветки дальнего тополя, перекрывавшие фонарный свет. Я открыл было рот, чтобы успокоить Алену, но тут я заметил… не знаю, что это было: какая-то белая тень, облачко с человеческими очертаниями пересекло улицу и завернуло за угол дома с противоположной стороны. Я был готов поклясться, что видел сквозь него соседние заборы. И вместе с тем это было похоже на человека… потом я услышал глухой стук и вздрогнул, прежде чем понял, что стучит у меня в висках. — Юрик, что там? — Алена дернулась и глаза ее раскрылись еще шире. — Ничего… Это тени, просто тени от тополя. Завтра утром я тебе покажу. Возвращаясь к кровати я старался, чтобы Алена не заметила моих рук. Впервые в жизни они дрожали… Бессонная ночь сделала свое дело: наутро вид у нас был, как говорится, бледный, вдобавок у меня болела голова. — А вы ночью не спали. — Вместо «с добрым утром» выпалила Наташка, возникая над соседним забором. — Зря! — Жутковато тут у вас… — шевельнула бровью Алена. — Да ну! Главное, ничего не бойтесь. Ничего с вами не случится. — Наташенька, милая! — взмолился я, — если ты что-то знаешь, объясни нам! Что же тут творится по ночам? — По ночам у нас все спят и вообще ничего не происходит. Как всюду. — Уверенно заявила она. Вот и весь сказ. Был еще один не понравившийся мне эпизод. В правлении у стены валялся ватманский лист с отпечатками каблука. — А это у вас тут что? — поднял я его с пола. Это была карта реки Соти, вся испещренная красными точками. — Статистика несчастных случаев, — ответил Петр Семенович, — только можете ее сразу выбросить. — Ничего себе… — Для указанных двух лет количество утопленников было великоватым даже для крупного курорта. — Что ж это за речка у вас такая? — Речка как речка. — Дно, что ли нехорошее? Или подводные течения? — И дно нехорошее, и течения тоже, только все это не важно. — Как же неважно? — я специально поддразнивал его в надежде, что он проговорится. — А так. Купайтесь себе на здоровье, а на карту эту плюньте. — У вас что, подозрение, что этих людей кто-то… скажем, помог утонуть? Лицо Петра Семеновича приняло страдальческое выражение. — Я вам сказал, плавайте, как хотите, и об этом не думайте! — Но все же? — настаивал я. — Если хотите, то можете считать, что так. Помогли. — Петр Семенович, пожалуйста, скажите честно, что здесь происходит? — Да ничего, — на Петра Семеновича было жалко смотреть, — сказано: не бойтесь! Я посмотрел на его ссутулившиеся плечи, на глаза, которые он старательно уводил из-под моего взгляда, и отстал. Дома меня ждал сюрприз: на столе горкой высились грузди, мои любимые грибы. Алена с Наташкой сидели за столом и соскребали случайные хвоинки. Густой грибной дух стоял в комнате, смешиваясь с запахом жареной в подсолнечном масле картошки. Я как раз слышал идущее от плиты звонкое, взрывное бульканье кипящего масла. Было это настолько приятно и созвучно моему простому пониманию уюта, что я чмокнул Алену в щеку. Увидев это Наташка расхохоталась и подняла вверх большой палец — «класс!», а потом подмигнула, встала, отложила перепачканный ножик и объявила: — Ну, я пошла. Встретимся у речки, как договорились! — Наташенька, а картошка? — задала самый естественный в своем стиле вопрос Алена. — Да ну ее… У меня диета! — и выбежала из комнаты. Алена посмотрела ей вслед, и в свою очередь рассмеялась: — А ведь это намек! Юрик, поцелуй меня еще раз, нам «очистили место»! Я с радостью послушался… Место для купания Наташка выбрала то самое, на изображении которого стояло больше всего красных точек — пять или шесть. Даже с берега было видно, как крутит воду невидимое быстрое течение. Наташкины вещи валялись на узкой полосе песка, сама же Наташка весело махала нам рукой с другого берега. — Плывите сюда! Нет, постойте, я сейчас… — она прыгнула в воду и широкими саженками поплыла против течения. В этом было что-то красивое и вместе с тем вселяющее щемящую тревогу за нее: маленькое, хрупкое тельце против холодной и хитрой реки… Если бы она поплыла прямо, ее снесло бы течением метров на пятнадцать ниже, так же она встала в воде прямо перед нами. Вошли в речку и мы, но купаться не решились — вода была слишком холодна. Наташке же видно, холод был нипочем, она явно получала удовольствие. Но наконец и она опустилась рядом с нами на песок и мечтательно уставилась в небо. Меня же по-прежнему грызла одна и та же мысль, и я предпринял очередную попытку докопаться до сути. — Почему у вас здесь так пустынно? — показал я рукой вдоль песчаного пляжа. — Не знаю. Боятся почему-то… — Кого? — Себя в первую очередь… — она принялась накручивать на палец прядку волос — а так — не знаю… — Зато я знаю. По ночам здесь гуляют жуткие вампиры, — фантазировал я, вызывая ее на откровенность. — И всех кушают. Ты любишь фильмы ужасов? — Фильмы ужасов? — наморщила узкий лобик она, — не знаю. Тогда их у нас не было. Помнится, это «тогда» меня слегка покоробило, но как-то между прочим. А пока Наташка смотрела на меня — большеротая, некрасивая, и был в ней такой душевный свет, трогательный, Как первый утренний лучик, что даже если бы и впрямь разгуливали кругом вурдалаки и прочая нечисть, рядом с Наташкой все равно я чувствовал бы себя спокойно. Зло не любит света… Вторая наша ночь началась тихо. Даже тени деревьев не изображали лезущего в окно злоумышленника, а просто неподвижно висели на стекле. Но сон ко мне не шел, я испытывал легкий страх и… любопытство. Ведь не всюду же околачиваются такие белые тени. Когда Алена наконец уснула, я подошел к окну и стал ждать. Я верил, что увижу это явление снова, и не ошибся. Расплывчатая фигура вышла из-за угла Октябрьской, повертела безглазой головой и вдруг пошла прямо на меня. Я отшатнулся, казалось, что мне на голову и на спину кто-то плеснул кипятка, однако я не сбежал, а только немного отступил. Я просто не мог не узнать: что же будет дальше. Если это окажется опасным, все равно лучше встретить его лицом к лицу… Белая фигура подошла к нашему забору, заглянула в окно (что-то темное на месте глаз у нее все же было) и скользнула дальше, к соседнему дому. К Наташке? Я бросился к двери. Мне невыносимо было думать, что с Наташкой что-то может произойти. Об опасности — если она была — я не думал. На улице было темно и никакого движения нигде я не заметил, не шелохнулся даже ни один листочек. С замирающим сердцем я добежал до Наташкиной двери и стучал, пока мне не отозвался ее голос: — Юра? Иди домой, у меня все в порядке. Я спать хочу, спокойной ночи… — Наташа… — Спокойной ночи! — немного капризно потребовала она, и я был вынужден уйти. Что ж, может она не врала, а это я — псих… На следующий день я собрался с Наташкой поговорить по душам и выяснить, что же за ночных гуляк я видел. Если они существовали, она не могла этого не знать. Но вместо этого разговора вышел у нас совсем другое. Во время обеда мы с Аленой разговорились о политике — все же август еще не закончился и тема ГКЧП была свежа. Когда пришла Наташка, мы еще обсуждали недавние события. И вот тут Наташка меня удивила и даже напугала. Не помню уже после какой реплики, она вдруг вскочила и едва не закричала: — Не смейте так говорить! Так нельзя говорить ни об одном человеке, каким бы он ни был. Проклиная: становишься проклинаемым. Люди не должны этого делать. Они не умеют незаинтересованно судить, а, значит, не имеют такого морального права. — Она горячилась, задыхалась, и было неясно, что вызвало эту неожиданную вспышку. — Будь человек даже тысячу раз подлецом — не вините его, потому что он или болен, или создан вами же. Если он опасен — убейте, обезвредьте, сразитесь один на один, но заклинаю вас — не судите. — И не судимы будете. — вспомнил цитату я. — Да, и не судимы будете. — Ну хорошо. Судить никого нельзя. — Алена сложила на столе ладони, она еще не оценила Наташкиной метаморфозы. — А как по-твоему быть… ну, хоть со Сталиным? Неужели его можно простить? — Можно, нужно знать, что и почему действовать. И неправда, что зло можно победить злом. Злом можно только наказать, а наказание тоже зло. И ответом на него будет зло новое, и так — без конца. Пока мир не утонет в этом зле, но ведь зло — это не жизнь. Жизнь — это равновесие добра и зла, которое вот-вот нарушится. Значит — нужно научиться прощать. Мы с Аленой переглянулись. Что-то возникло между нами, не дающее так просто ее перебить. Только дослушав до паузы — вряд ли это было концом мысли, Алена по своей учительской привычке осаждать расфилософствовавшихся учеников, недовольно хмыкнула. — И Сталина простить, говоришь? Вот уж у кого защитников и так хватает! — Нет. Между защитой преступления и прощением человека нет ничего общего. Первое губит, второе спасает то, что еще можно спасти, — удивительно серьезно ответила Наташка. «Ай да девчонка! — подумал я — Не ожидал». Я не мог согласится с ее странной философией, но то, что в ее размалеванной головке могли прятаться такие мысли, мне просто понравилось. Я вообще всегда любил в людях оригинальность. К тому же мне показалось, что не соглашаюсь я с ней и потому, что чего-то недопонимаю. Не всякую позицию можно четко выразить словами и уже совсем легко спутать ее с какой-либо известной, на самом деле пересекающейся всего в паре пунктов. — …И потом, прощение не означает отсутствия наказания, — я пропустил несколько слов и слушал ее с середины фразы. — Это наказание без прощения часто теряет смысл. Наказывая, не прощая, вы создаете момент противостояния, заставляя этим преступника поверить в свою правоту. Прощение же дает возможность понять вину самостоятельно, если эта вина действительно есть. — И как это понимать? — Алена совершенно по-учительски вздохнула. — Что это — философия или религия? — Ну как вам объяснить… — Наташка прищурилась, ища нужные слова. Не то и не другое. Просто я так живу. Для меня нет в мире ни правых, ни виноватых. Люди делятся только на тех, кто судит и кого судят. И не важно, каково обвинение — в убийстве или в том, что человек одел штаны не того цвета. Есть только обвиняющие и обвиняемые, которые время от времени меняются местами. А я — не меняюсь. Я всегда на стороне того, кому хуже в данный момент. Но прощаю я и тех и других. Одних, чтоб им стало легче, чтобы они знали, что мир и они сами не потеряны друг для друга, а других — наверное, чтоб задумались… Я ведь не вмешиваюсь — если кому-то суждено умереть — это судьба. И если совесть решит за кого-то, что не стоит жить — тоже. Я только прощаю… Почему-то мне стало страшно от ее слов. Я не понимал их уже совсем, но чувствовал, что присутствую при ЧЕМ-ТО. — И меня простишь? — я не знал, зачем спросил это. Слова вырвались у меня сами. — И тебя, — без колебания, серьезно ответила она. — За те твои слова. Зря вы говорили так… Я не хочу, чтобы с вами что-нибудь случилось здесь… Я понимал все меньше. Мне казалось, что я сплю. Застыла как-то и Алена. Наташка же и вовсе пошатывалась, как пьяная или наркоманка. Она говорила уже не с нами, а вообще, взгляд ее смотрел мимо меня, голос был глух, словно говорила не она, а спрятанный где-то под свитером магнитофон. — Я ненавижу людей потому что люблю их… Меня боятся, потому что я прощаю… Я беру чужое зло, чужую ненависть на себя и не отдаю их, чтобы забрать их из мира… В этом моя страшная месть, месть добром… — Я слушал и засыпал на ходу. Гипноз? — А теперь я уйду туда, где я нужнее, я… — и тут она пообещала такое, что я несмотря на всю демократию, гласность и прочее повторить не решусь. Это оказалось новой поворотной точкой нашего разговора — сработал инстинкт самосохранения, я очнулся, шикнул и обозвал ее маленькой дурочкой, которая может такой болтовней поломать себе всю жизнь. В ответ она посмотрела на меня совсем по-чужому, горько усмехнулась (я вздрогнул от такой усмешки) и выговорила как-то в сторону: — жизнь… что вы в этом понимаете… Внезапно она побледнела, вскочила и выбежала из комнаты, оставив нас с Аленой в легком шоке. И я увидел… нет, мне показалось, как промелькнуло за окном прозрачное белое облачко… На этот раз я заснул мгновенно — едва дошел до кровати и не проснулся бы, даже если меня стал бы кто-нибудь есть. Сон мой был сумбурный и мрачный. В основном мне снилась Наташка. То она повторяла свои несвязные слова о мести добром, то прощалась, обещая уйти отсюда навсегда. Потом вдруг передо мной возник сарай, с потолка которого свешивалась петля. И Наташка на табурете. Я проснулся в холодном поту. На следующий день Наташка не пришла. Не видел я ее и утром, и после работы. Забеспокоившись я пошел к ней. Что-то подсказывало мне, что больше я ее не увижу. Дверь была незаперта и я вошел сразу в дом. Комната, в которую я попал, пройдя через темные сени, была уютной и аккуратной, но на засохших в цветочных горшках растениях, на полочке с иконами да и почти всюду виднелись залежи пыли. Даже не почти — пыль была всюду. Старая, давняя пыль. И было тихо. Неестественно тихо — даже назойливые осенние мухи не толклись об стекла. И вдруг я понял, чем поразила меня эта пустота. Она была нежилой, как и всюду по этому краю поселка. Признаюсь, по спине у меня пробежал холодок. Ничего себе — почти у меня на глазах исчез человек. Исчез загадочно и странно, будто и не жил. Да нет же, не может быть… Она просто обманула меня, а сама живет в каком-то другом месте… Она не могла пропасть! К Петру Семеновичу я заявился едва сдерживая волнение… Разговор, который я собирался начать казался мне изначально нелепым; я чувствовал себя непроходимым идиотом, и вместе с тем страх за мою странную соседку заставил меня его начать. — Петр Семенович. У меня к вам такое дело… Извините, конечно… Вы же всех здесь знаете, так вот, одна моя соседка… — я с трудом выбирал слова. — Мне кажется, она пропала. — Какая соседка? — изумился Петр Семенович. — Вы должны знать. Девчонка, лет пятнадцати, которая красится так… вызывающе. Ну, Наташка… — Наташка? — переспросил он. — Наташка?!! Господи, я еще не видел, чтобы человек так резко побледнел: в лице Петра Семеновича не осталось ни кровинки, губы его плотно сжались в щелочку и он как-то судорожно заглотил глоток воздуха. — Вы знаете? Что с ней? — тревога словно вырвалась и захватила меня целиком. Сцена из сна — сарай, веревки и табурет стояли у меня перед глазами. — Наташка… Снова… — едва ли не простонал он, потом схватился за кружку, отхлебнул воды и принялся вдруг рассказывать, после небольшой паузы биографию Наташки. Начал он издалека, с самых первых лет ее жизни. В детстве ребенком она была некрасивым, ее родителям все откровенно сочувствовали, а над самой Наташкой, конечно, ребята смеялись. И в школе тоже смеялись: была она для всех таким «шутом поневоле», каждое движение которого вызывает град насмешек, нередко злых и жестоких (Уж не отсюда ли ее философия? — мельком подумал я). Но после четырнадцати лет она вдруг подправилась, став неожиданно для всехзвездой только что открывшейся дискотеки. Как? А очень просто. Она стала вызывающей — во всем, от способа красить лицо до полной раскованности в манерах. Она брала реванш за годы непризнания, но по-своему, почти по-детски. Стала курить, ругаться матом, дерзить учителям — и сверстники ее зауважали. Мало кто из них рискнул бы «плыть против течения», Наташке же в белых воронах было пе привыкать. Но тут на нее обрушился шквал с другой стороны — до сих пор не замечавшие ее учителя и прочие «взрослые» принялись ставить выскочку на место. Упрашивали, стыдили, угрожали. Наташка в ответ хихикала. Что ей, привыкшей к общей травле, могли сделать пахнущие нафталином нотации! А угрозы? Кого ей бояться, после того, как она прошла через ад общего презрения и унизительной жалости… Здесь Петр Семенович сделал паузу. То, что я узнал дальше было страшно. Я не верил, что такая мерзость могла произойти на самом деле, но… Итак, со строптивой девчонкой хотели — просто жаждали расправиться, и вдруг она сама дала им в руки козырь, да еще какой! Кое-кто помнил, как однажды она вернулась домой только к утру с синяком под глазом, вся трясущаяся и испуганная. Расспросами от нее ничего не добились. А полтора месяца спустя районная акушерка сообщила в школу, что Наташка сделала аборт. Выслушав весть, директриса едва ли не радостно прошипела: «Доигралась наконец!» В тот же день вся «общественность» была мобилизована и проинструктирована на дальнейшие действия. Когда Наташка, слабая и похудевшая, рискнула вновь заявиться в школу, классная руководительница торжественно взяла ее за руку и отвела на общешкольное собрание, посвященное «аморальному поведению некоторых учениц». Напрасно Наташка старалась защититься, объяснить, что ее изнасиловали, и что она может назвать имя насильника, судилище было открыто. Директриса, потная от злости, трясла в воздухе рукой и ее палец тыкал чуть ли не в лицо Наташке — «позору нашей школы». К этому моменту классная руководительница успела заручиться поддержкой пионерско-комсомольского актива. Наташку осудили дружно. От нее отвернулись — деревня не город, на такие вещи здесь еще обращают внимание. Во всем поселке не нашлось ни одного человека, сказавшего хоть слово в защиту попавшей в беду восьмиклассницы. Родители, разумеется не в счет (от них она свое получила еще раньше). Поскольку позор все равно был раскрыт, подали в суд. И хотя медэкспертиза подтвердила «факт изнасилования» и прежнюю ее невинность, Наташку исключили из комсомола, в школе ей тыкали почти на каждом уроке, ходить туда она перестала, из-за чего ее сходу поставили на учет в милиции. Насильник, местный шофер, на суде заявил что, дескать, с Наташкой у него все было по согласию: сама соблазнила, возбудила до нестерпимого, а потом начала брыкаться. Вот он и подумал, что она просто капризничает, сделал свое… Его выслушали, прочитали Наташкину школьную характеристику (директриса красок не пожалела), справку, что она стоит на учете, и решили дело закрыть. На этом месте Петр Семенович замолчал. — Ну и что было дальше? — подтолкнул я его. — Дальше… А дальше Наташка повесилась. Не стало Наташки… — с нажимом тяжело произнес он. Смысл сказанного с трудом дошел до меня. Когда я вник в суть, у меня вырвалось глупое: — А как же так? — на что Петр Семенович исподлобья глянул на меня, с упреком, и закончил: — Ты не бойся. Тебя она не тронет. А вот всем, кто был в этом деле замешан, несладко пришлось. В живых почти никого не осталось. Ты спрашивал, что у нас происходит? Да вот это самое, пятый год уже. Не может она никак успокоиться, так и ходит. Все такая же, как в свой последний день… И он рассказал о том, что я уже слышал: поведал печальную статистику «Наташкиной мести». Я поверил во все, кроме самых последних слов. Это не Наташка вложила своему насильнику в руки ружье, чтобы он нажал ногой на курок, не она заставила директрису школы выпить серную кислоту, классную руководительницу — наглотаться снотворных, а акушерку — ввести себе смертельную дозу морфина. Она просто пришла к ним, и простила, перепоручив их судьбы куда более страшному судье — проснувшейся и изголодавшейся совести… Понятно было и окружавшее ее молчание — слишком личное, интимное, будила в людях Наташка. Эх, Наташка, Наташка! Даже когда взрослый человек уходит из жизни — это страшно. А когда подросток, почти ребенок? Для такой ли судьбы произвели тебя на этот свет, жестокости которого ты не выдержала? Всеми отвергнутая, несчастная Наташка… И после этого ты еще готова этот мир защитить! Я бы не смог. Даже сейчас я только близок к пониманию твоей страшной мудрости и… — не знаю, как это назвать — благородства? Святости? Или чего-то третьего, чему нет названия в человеческом языке… Маленькая Наташка, купившая своей жизнью право прощать, чтобы сделать отвергший ее мир хоть немножко лучше. Я не стараюсь гадать, куда она ушла, выполнила ли свое брошенное обещание или просто ушла туда, куда однажды уйдем все мы. Я знаю одно, с этого момента мне не суждено успокоиться. Тем более я не смогу никого осудить, даже если это будет необходимо. Да и может ли это быть необходимо? Наташка, я постигаю твои азы! И я навсегда унесу ее образ с собой: Наташка навсегда останется для меня той худенькой фигуркой, смело плывущей против течения…Виктор Потапов ПЯТНО
Апология безысходности
Фотограф пришел в среду, после шестого урока. А два часа спустя несчастный случай уложил Жеку Яковлева в больницу. Славка узнал обо всем лишь на следующий день, в школе, и не сразу догадался связать эти события. О том, что случилось с Жекой, рассказал Сашок, он сам видел. Перед историей рассказал. Потом начался урок, кого-то спрашивали, кому-то делали замечания, но Славка пропускал все мимо ушей — думал о Жеке. У НЕГО, НАВЕРНО, ЧЕЛЮСТЬ СЛОМАНА, сказал Сашок. Поделом, не будет предавать. И все-таки… глупо как-то. Будто по заказу. По заказу его, Славки. Они дружили с первого класса — Жека, Сашок, Славка и Майкл — Мишка Боев. Майкл в их компании главный, он на год старше. Вместе играли в войну, вместе пугали по вечерам прохожих, вместе ходили на рыбалку. Все вместе, хоть и жили в разных концах города: Майкл за рекой, Сашок с Жекой на Советской, в пятиэтажных, а у Славкиных родителей был свой деревянный дом с огородом, неудобно примыкавшим к складу деревообделочного завода — самого большого местного предприятия. Срывающийся бас гудка этого завода был слышен даже в близлежащих деревнях. Четыре раза в сутки, хоть часы проверяй: в восемь утра, в полдень, в четыре и в полночь. КАК РАЗ ЧЕТЫРЕ ГУДЕЛО, КОГДА ОН РАСКАЧИВАТЬСЯ НАЧАЛ. Фраза, случайно оброненная Сашком, вертелась в мозгу, перекатывалось, точно нерасколотый грецкий орех во рту. Сбивала с мысли. И С КАЧЕЛЕЙ, подумал вдруг Славка. Он живо представил, как все произошло. Чересчур живо. Увидел расшатанные железные качели, с которых прыгали Сашок с Жекой. Это очень здорово прыгать, с качелей. Волнуясь, сжимать холодные трубы, на которых крепится толстая доска-сидение, сжимать до боли в суставах и нестись навстречу ветру, он свистит в ушах, слышишь? И сладко замирать от ужаса, когда сидение на миг застынет на самой большой высоте, словно отдыхая перед тем, как снова ринуться вниз. Раскачавшись сколько можешь, надо вовремя разжать руки — и воздух подхватит тебя, окунет на несколько мгновений в невесомость и вдруг швырнет в мягкий песок — если повезет и ты долетишь до песочницы. Или чуть ближе, на вытоптанную землю, и тогда ты отшибешь ноги. Чтобы получился хороший прыжок, надо вовремя разжать руки. А Жека замешкался. Его подбросило вверх, но не вперед. Он приземлился слишком близко от качелей. Настолько близко, что сидение, вновь летевшее вперед, эта толстая отполированная задницами доска, которую ничем нельзя остановить, могло врезаться в него, если он не отскочит в сторону. Жека не отскочил. Не успел. Он успел только повернуться лицом к мчавшемуся на него сидению. И был удар, отличный боксерский удар в нижнюю челюсть, жестокий и хрусткий… Вечером на месте происшествия никого уже не было, но испачканное кровью сидение поскрипывающим жутким метрономом все качалось, сказал Сашок, будто Жека только-только спрыгнул с него.. КАК РАЗ ЧЕТЫРЕ ГУДЕЛО… Словно гудок виноват. А может, и гудок, но уж во всяком случае Не он, не Славка. Он не имеет никакого отношения к несчастью с Жекой, он был в это время дома сначала сидел на диване, а потом… Что же потом? Стал делать домашку? Славке показалось, будто он что-то упустил, что-то очень важное. Он еще раз попробовал проследить за собой, вернувшимся вчера из школы. Он вспомнил, как разговаривал с мамой. Вспомнил, как запикало радио. И гудок, протяжный и сиплый — ХОТЬ ЧАСЫ ПРОВЕРЯЙ. Вспомнил, что настроение было поганое. Как ручку взял, тоже вспомнил. И как… Вспомнил. «ПРЕДАТЕЛЬ. БАБА. КОЗЕЛ.» Славка оторопело смотрел на учительницу. Та продолжала говорить, но он не слышал голоса и видел только беззвучно открывающийся рот. Как у рыбы. Внезапно учительница исчезла. Появились скрипучие железные качели; сидение, которое замерло на высоте; вот оно приходит в движение, поначалу медленное, потом быстрее, еще быстрее, оно летит, летит на… Славка зажмурился. БУДТО ПО ЗАКАЗУ. Сидя дома на диване, ОН столкнул Жеку под качели. Расправился с Жекой. ОН, Славка. Догадка обожгла. Но Славка сперва сам в нее не поверил. А поверил уже позже, в пятницу, когда Жека пропал. Фотограф опоздал: все разбежались. Он принес черный пакет со снимками и теперь растерянно переводил взгляд с Инны Палны, Славкиного классного руководителя, на самого Славку, который, будучи дежурным, лениво возил мокрой тряпкой по грязной доске. Он смешной, этот фотограф. Маленького ростика, почти карлик. Если рисовать его портрет, то сначала придется изобразить огромный зеленый берет, оттопыривающий уши, потом полустершийся вельветовый пиджак некогда синего цвета, старые заплатанные джинсы и, наконец, поношенные туфли с налипшими к подошве комочками земли, надетые на босу ногу. Портрет человека, которому некогда следить за собой. Он весь в работе. Вот и в школу пришел фотографировать, едва начался новый учебный год. Да, надо не забывать нарисовать еще улыбку: он всегда улыбается. А говорит тихо, робеет будто. Когда Славка, Сашок и Жека, набравшись наглости, подошли к нему и попросили, чтобы на общем цветном снимке их фотографии были помещены рядом, он не рассердился. Он совсем не умеет сердиться. Славке даже стало жалко его сейчас — поникшего, стоящего в дверях и не понимающего, что теперь делать с черным пакетом. Выручила Инна Пална. Она взяла пакет и сказала, что сама раздаст снимки. Фотограф ушел, а Славка с утроенной силой налег на доску: ему не терпелось получить свою фотографию. В пакете оказались только общие снимки, и не цветные глянцевые, а матовые черно-белые. Тем не менее смотрелись они здорово. Особенно эти завитушки и змеящаяся по верху надпись: С ДНЕМ ЗНАНИЙ! СЕНТЯБРЬ-87. Из вытянутых окошек-иллюминаторов выглядывал причесанный и натужно улыбающийся 4-й «А». — Хорошая фотография, — похвалила Инна Пална, протягивая один снимок Славке. На следующий день она не пришла в школу. Очень хорошая, мысленно согласился Славка, увидев справа от портрета Инны Палны в верхнем ряду три знакомые рожи: ИВАНОВ САША, ВОРОНИН СЛАВА, ЯКОВЛЕВ ЖЕНЯ. Жека был крайний и улыбался шире всех, показывая свои гнилые зубы. Очень хорошая фотография. Славка аккуратно засунул ее в портфель, между учебниками, и помчался в раздевалку. Но спешил он напрасно, потому что там его поджидал неприятный сюрприз. Жека Яковлев оказался предателем. Потому что разговаривал с Хомягиным. И дружески, надо сказать, разговаривал. Вообще-то у этого толстяка, что стоит сейчас с ним, Хомягин не фамилия, а прозвище. По-настоящему его зовут Камягин. Вадик Камягин из пятого «Б». Он подлый, продает втридорога заграничные жевачки, которые привозит папа, и делает бизнес. Хвастается и продает. И никто ничего не может ему сделать, потому что он не только толстый, но и сильный. Даже Майкл, который учится в том же пятом «Б», не рискует с ним связываться. А много на одного — нечестно. Поэтому их компания решила бороться с Хомягиным по-другому и объявила ему бойкот. Так Майкл придумал, еще неделю назад. И вот Жека… Славка сделал вид, будто не заметил разговаривающих и теперь не может найти в шкафу свои сапоги. Ему было прекрасно слышно, о чем болтают Жека с Хомягиным. О каком-то лезвии. Хомягин хочет за него рубль. Знает, подлюга, что у Жеки денег с собой нет, а лезвие непременно заполучить хочется: он их с первого класса собирает. Все равно. Из-за какого-то лезвия… ПРЕДАТЕЛЬ. БАБА. Славка не стал ждать, чем все закончится. Он натянул сапоги и с независимым видом протопал мимо, нарочито грохоча каблуками. Жека увидел его, покраснел… ПРЕДАТЕЛЬ. — Мы тебе это припомним, — сквозь зубы процедил Славка. И выбежал из школы, почувствовал, как к горлу подступили слезы. Когда дома сгоряча рассказал о случившемся маме, та рассмеялась и посоветовала не забивать голову глупостями. Мама ничего не понимала в предательстве. Поэтому, когда Славка ушел к себе в комнату и забрался на диван, настроение у него было поганое. Самое подходящее для того, чтобы расправиться с Жекой. Что он и сделал.…Славка еле высидел до конца уроков. Не успел еще смолкнуть последний звонок, как он рванул из класса. Дома никого не было. Славка швырнул портфель у порога, скинул сапоги и прошел к себе. Мама утром торопилась, не прибралась, и в комнате остался беспорядок. Хорошо, что не нашла фотографию, облегченно подумал Славка. Фотография лежала там, где он ее и оставил — под грудой учебников. Славка отодвинул их в сторону и взял снимок в руки. На снимке были все, как вчера. Завитушки, СЕНТЯБРЬ-87, окошки-иллюминаторы, улыбки, ИВАНОВ САША, ВОРОНИН СЛА… Нет, не все также. Не улыбался Жека. Его гнилых зубов не было видно из-за… Что за черт! Славка мог бы поклясться, что не делал этого. Вчера, сидя на диване, он сделал кое-что другое. Вчера ему не понравилась Жекина улыбка. Улыбка предателя. «ПРЕДАТЕЛЬ. БАБА. КОЗЕЛ, — подумал тогда Славка. — ВОТ МЫ ТЕБЕ СЕЙЧАС БОРОДУ…» Он взял чернильную ручку и пририсовал сфотографированному Жеке жидкую козлиную бородку. Но удовольствия от этого не получил, подождал, пока высохнут чернила, положил испорченный снимок под учебники и принялся за уроки. А сегодня те несколько штрихов слились в одно сплошное фиолетовое пятно, как будто кто-то неосторожно посадил кляксу, залепившую Жекино лицо почти до самого, носа. Эдакую жирную кляксу величиной с двухкопеечную монету. Только теперь она была совершенно сухая и бросалась в глаза. Слишком бросалась. Славка недоуменно повертел фотографию, даже понюхал ее. Обычная фотография. Так почему же получилось пятно, если чернила высохли? Неужели из-за несчастного случая с Жекой? Еще не осознавая всю опасность своих действий, Славка решил устроить маленький эксперимент. Он порылся в ящиках стола, отыскал свою фотографию, оставшуюся с прошлого года. Снимок был примечателен, пожалуй, лишь тем, что напечатали его на такой же матовой черно-белой фотобумаге. Потом достал чернильную ручку, которой воспользовался вчера, несколько раз провел у себя сфотографированного по лбу. Полосы, КАК И В ТОТ РАЗ, не расплылись, но… надо подождать. Славка высушил чернила, взял обе фотографии и засунул под учебники. И забыл о них. Начисто забыл. Вспомнил только вечером, перед тем как лечь спать. Мама заставила прибираться. Он стал складывать учебники в стол и наткнулся на снимки. На «опытной» фотографии все осталось по-прежнему, полосы — полосы! — как и темнели на лбу. Он перевел взгляд на ТУ фотографию, и ему вдруг показалось… Ерунда. Он положил снимки в верхний ящик стола, закончил уборку, разделся, выключил свет и юркнул под одеяло. Надо будет завтра утром еще раз проверить, подумал он. Мало ли что показалось. А показалось ему, что фиолетовое пятно УВЕЛИЧИЛОСЬ И УЖЕ КАСАЕТСЯ ЖЕКИНОГО НОСА. Но ведь этого не может быть. Утром Славке было не до фотографий — он проспал. И мама проспала, и папа, потому что единственный будильник отстал на полчаса. В суматохе Славка успел только выпить стакан чая и откусить полбутерброда, на большее не оставалось времени. И все равно на русский опоздал. Учительница, естественно, объяснений никаких не приняла, а заставила в качестве наказания делать лишнее упражнение, пока Славка, заняв свое место, собирался с силами, ему пришла записка. Записка была от Сашка и состояла из двух слов: «ЖЕКА ИСЧЕЗ». Ничего не поняв, Славка пожал плечами. Конечно, интересно узнать, что там еще с этим Жекой приключилось, но придется подождать: учительница была уже «на взводе», и попадаться с записками не было никакого желания. После звонка Славка подошел к Сашку. — Жека-то исчез, — смакуя новость, старательно выговорил Сашок. — То есть как исчез? — Да вот так. Ко мне сегодня утром мать его прибегала, спрашивала, не знаю ли я, где ее Женечка. В больнице, отвечаю. А она говорит, что из больницы звонили и сказали, что не могут Жеку найти, пропал он. Спрашивали, нет ли дома. — Куда он мог подеваться? Ведь ты сам говорил, что у него челюсть… — Ну и? Думаешь, со сломанной челюстью и ходить нельзя? Я, когда ногу сломал… — Знаем мы тебя. — А что? Да если хочешь знать, у него челюсть и не сломана вовсе. Мне его мать сказала, что у него сотрясение мозга и два зуба выбито. Да морда расквашена вся. Они поболтали еще малость, потом Славка вернулся на свое место и задумался. Задуматься было о чем. Удрать из больницы Жека не мог, незачем ему удирать. Похитили? Вряд ли, у него родители не богатые: телевизор и то черно-белый. Значит, это либо ошибка, либо… ФОТОГРАФИЯ. Только сейчас Славка вспомнил о ней… и о Пятне, которое вчера УЖЕ КАСАЛОСЬ ЖЕКИНОГО НОСА. Надо было срочно посмотреть на нее. Срочно не получится: сегодня, как назло, шесть уроков. Придется потом. Легкое беспокойство овладело им. Так, пустяки, будто не выучил урок, и хотя точно знаешь, что тебя не спросят, все же сжимаешься под случайным взглядом учителя. И тебя не спрашивают… МОЖЕТ БЫТЬ.
Когда Славка пришел домой, беспокойство уже превратилось в тревогу. Он рванул ящик на себя и выхватил фотографии. На свою, «опытную», даже не взглянул… а судорожно сглотнув слюну, уставился на снимок карлика-фотографа. Пятно изменилось. За ночь оно противным фиолетовым плевком расползлось по всему Жекиному лицу. Края его тоже изменились. Теперь они были не ровные, в форме правильного круга, а рваные, и напоминали ОЧЕНЬ большую кляксу. Нижний край Пятна, зазубренный и неумолимый, почти сожрал подпись ЯКОВЛЕВ ЖЕНЯ, оставив только первую и последнюю буквы. Жеку незачем искать, подумал Славка и почувствовал, что пальцы замерзли. Жеки больше нет. Он сел и положил фотографию перед собой. Он уже не сомневался, что между Жекой и этими кусками бумаги (или карликом-фотографом?) есть какая-то связь. Непонятная, бессмысленная. Которую включил Славка, когда по глупости нарисовал козлиную бородку. ОН СМЕШНОЙ, ЭТОТ ФОТОГРАФ. Щелк! — и вот вам карта судьбы, карта многих судеб, пожалуйста, вы можете вмешаться и причинить кому-то боль. Убрать кого-то с дороги. Отомстить. Пожалуйста, выбирайте, все судьбы в ваших руках. ЩЕЛК! Очень просто расправиться с одним человеком, отобрать его судьбу. Но ведь это только НАЧАЛО. Пятно растет, растет очень быстро: несчастья питают его. Скоро наступит день, когда ВСЯ ФОТОГРАФИЯ БУДЕТ СПЛОШНЫМ ФИОЛЕТОВЫМ ПЯТНОМ. Оно безжалостно расправится с Сашком. С учительницей, которая и так почему-то не пришла в школу. Со всем четвертым «А», по одиночке. И это будет последний день. И ДЛЯ ТЕБЯ, СЛАВКА, ТОЖЕ. ДЛЯ ТЕБЯ, ВЕРНЕЕ, ОН НАСТУПИТ РАНЬШЕ, ГОРАЗДО РАНЬШЕ. ВЕДЬ ТЫ — СЛЕДУЮЩАЯ ЖЕРТВА. …Ошеломленный, он просидел так довольно долго, пока не пришла мама. Она не должна увидеть испорченную фотографию, подумал Славка и быстро спрятал снимок в стол. Мама поругалась, почему он до сих пор не снял форму, и ушла на кухню затоплять печь. Славка снова вытащил фотографию, присмотрелся. Никаких изменений. Пятно прекратило расти. Может, это КОНЕЦ? Может, ему все только показалось? Может, он сам случайно пролил чернила на фотографию? Славка ухватился за эту мысль, как за спасательный круг. Спасательный круг в водах безумия. Теперь вся надежда только на течение, которое должно вынести на берег. Надо не сопротивляться течению, то есть обычному порядку вещей. Надо отвлечься и делать все так, как-будто ничего не произошло. Славка положил оба снимка обратно в ящик, переоделся, поел и стал готовить уроки. Но даже делая уроки, он ни на секунду не забывал о Пятне. И когда мама с папой ушли в кино на восьмичасовой сеанс, оставив на Славку недотопившуюся печь, он не выдержал и опять достал фотографию. Когда он увидел Пятно, матовый листок фотобумаги задрожал у него в руках. Пятно ожило. Оно вытянулось фиолетовым языком, приблизившись к следующему окошку. Окошку, где улыбался он, Славка. Еще немного — и оно лизнет Славкино ухо… щеку. А потом, быть может, обрушится потолок, и Славку найдут под могучими балками с размозженной головой; рядышком будет лежать фотография, на которой какой-то растяпа посадил огромную кляксу, видишь, она закрыла два окошка… два? или уже три? И тут Славка почувствовал, как кто-то прикоснулся к его уху. Правому. Он замер. Кто-то очень маленький и очень шустрый, спускается к щеке. Во рту пересохло. Из глотки вырвался странный всхрип, и Славка с силой ударил себя по уху. В ухе неприятно зазвенело, но КТО-ТО пропал. Наверно, жучок какой-нибудь, упал с потолка. Славка облегченно перевел дыхание. Потом дотронулся пальцем до Пятна. Оно было чуть теплое… теплее, чем остальная поверхность фотографии. И едва ощутимо пульсировало. КОНЕЧНО, ВЕДЬ ОНО ЖИВОЕ. Оно собирается с силами, чтобы… — Нет, — прошептал Славка. — Нет… И в то же мгновение увидел, как край Пятна еще на миллиметр подполз к его портрету. Чуть заметное движение, точно минутная стрелка на циферблате. Славка испугался так, как никогда не пугался в своей короткой жизни, и отшвырнул фотографию. Кувыркаясь, она очень медленно опустилась на пол. Белой стороной вверх. Славка уставился на нее как на змею. И чем дольше он смотрел, тем яснее видел — видел! — как на лицевой стороне фиолетовые щупальца смыкаются вокруг его головы, начинают сжиматься… и с глухим чмокающим звуком Пятно проглатывает его! ТЕБЕ НЕ СПАСТИСЬ, СЛАВКА. ПЯТНО ОХОТИТСЯ НА ТЕБЯ. Неожиданно в кране на кухне забулькало, и в раковину с шумом полилась вода. НАЧАЛОСЬ. Это последнее предупреждение. Сейчас весь дом будет охотиться на него, ножи и вилки, что лежат в кухонном столе, будут охотиться на него, огонь вырвется из печи и побежит к нему быстрым пылающим ручейком… Незачем ждать, пока пламя обовьется вокруг ног, вдруг решил Славка. Он выйдет навстречу. Он выйдет навстречу и скормит огню эту проклятую фотографию, пусть она рассыплется горсткой пепла, пусть Пятно обратится в пепел. Двумя пальцами Славка брезгливо схватил снимок. Снимок был уже не теплый, он был ГОРЯЧИЙ. Ничего, это не сможет его остановить. Славка бросился к печке. Чтобы добраться до огня, нужно выскочить из этой комнаты, обежать печь и сдернуть заслонку. Какие-нибудь четыре секунды. Если только время не подчиняется Пятну. Дверь Славкиной комнаты попыталась захлопнуться, отрезая ему путь, но он пнул ее и вылетел в прихожую. Половик, на который он ступил, внезапно задымился и отъехал в сторону. Упав на руки, Славка вскрикнул: деревянный пол был раскален, точно жаровня; покрывающая его коричневая краска пузырилась, превращалась в удушливый дым. Славка закашлялся, вскочил, размахивая обожженными руками. ДАЛЬШЕ… НАДО ДАЛЬШЕ. Он уже не бежал, он не мог бежать, потому что подошвы тапочек плавились и приставали к полу. Казалось, дом зашатался, не пуская Славку к огню. Печь попробовала прижать его побеленным кирпичным боком к стене, но он все же протиснулся, оборвав пуговицы на рубашке. И чуть не выронив фотографию. Точнее, выронив, потому что она тоже раскалилась, будто полоска железа, и обожгла. Трепыхаясь, она победно закружила вниз, но Славка успел подхватить ее другой рукой. ТЕПЕРЬ УЖЕ НЕМНОГО. Вот и кухня. Сквозь дым видно, как, пытаясь вылезти, судорожно дергается ящик кухонного стола. Славка ударил по нему ногой. Ящик намертво перекосило; внутри недовольно забрякали ножи. Пусть брякают, им теперь не выбраться. Еще бы заслонку убрать… Он вцепился в нее ничего не чувствующими пальцами. Она очень тяжелая, эта ржавая жестянка, неимоверно тяжелая, не сдвинуть!., нет, подается… готово! Печка уже почти протопилась, лишь кое-где танцует на углях жаркое пламя. Но едва снимок полетел внутрь, как оно, точно по мановению волшебной палочки, исчезло. Фотография упала не в огонь, а на угли. Она билась об них, как выброшенный на берег окунь, извивалась, корчилась от мучений. И вот слабое пламя вырвалось из россыпи углей. Но его хватило, хватило вполне, чтобы поймать фотографию за кончик и начать с ней расправу. Кончик обуглился, и вдруг вся она вспыхнула ярким зеленым огнем, брызнула колкими искрами. Даже пепла не осталось. Славка засмеялся. Сначала негромко, неуверенно, еще не понимая всей важности победы, которую только что одержал, может быть, главной победы в своей жизни. Потом звонко, радостно, как самой прикольной шутке. И вдруг осекся. Среди красного марева углей возник крошечный человечек в зеленом берете. «ТЫ ДУМАЕШЬ, ЧТО РАСПРАВИЛСЯ С ПЯТНОМ? — весело спросил он. — НЕТ. ТЫ РАСПРАВИЛСЯ СЕЙЧАС СО ВСЕМ ЧЕТВЕРТЫМ „А“. ВМЕСТЕ С УЧИТЕЛЬНИЦЕЙ И САМИМ СОБОЙ». Карлик в зеленом берете улыбался. Он всегда улыбается. Он совсем не умеет сердиться. Что было дальше, Славка не помнил. Он отравился угарным газом, скажет потом врач «скорой». И потерял сознание. Капитан пожарной охраны внимательно выслушал Славку, но в протокол записывать ничего не стал. «Ты извини, друг, — казалось, говорили его глаза, — но уж слишком странные вещи ты рассказываешь». Впрочем, и пожар был странный. В 20.32 соседи увидели валивший из окна Ворониных дым и позвонили по «01». Когда приехали пожарные, выяснилось, что им тут делать нечего; обои и пол в прихожей дымились, а огня не было. Как будто кто-то уже потушил пожар. Но в доме никого не было, кроме Славки, ничком лежащего на кухне возле печки с ожогами на руках и тлеющими подошвами тапочек. Потом и родители Славкины вернулись из кино: фильм оказался скучным, и они ушли с середины. Капитан пожарной охраны решил, что причиной загорания послужил уголек, вылетевший из оставленной без присмотра печи. Видимо, мальчик (он показал на перенесенного на кровать и очнувшегося Славку) пытался потушить начинающийся пожар, что ему, собственно, и удалось. Удовлетворившись этим, капитан вместе с пожарными машинами уехал. Врач вкатил Славке укол, помазал, и забинтовал руки и посоветовал еще денек полежать, после чего «скорая» тоже уехала. И опять Славка не увидел, что было дальше. Но на этот раз он просто заснул. Он очень устал. Он сегодня сделал большое дело — остался жив. РАСПРАВИВШИСЬ СО ВСЕМИ.
На следующий день у Славки слегка побаливала голова. Он честно лежал в постели и разглядывал потолок. Может, я еще не спасся, думал он. Может, начнется заражение крови (Славка с опаской посмотрел на свои забинтованные пальцы). МОЖЕТ, ФОТОГРАФИЯ И НАЧАЛА МСТИТЬ, НО НЕ СРАЗУ, НЕ ТАК, КАК ПЯТНО? А это значит, что с ним, со Славкой, что-то должно произойти. Обязательно. И с остальными тоже. Он вскочил с кровати, порываясь куда-то бежать, но закружило… и вот уже перед глазами пол, толстая щель; и саднеет разбитая губа. Верхняя губа. Он с трудом оторвался от холодного пола, залез на кровать. Губа распухла. НЕ УБЕЖИШЬ, с тоской подумал Славка. Он представил вдруг, как начинается урок. Как Сашок выводит что-то в тетрадке… и как по белому потолку молниями разбегаются трещины; он уже падает, рушится, ломая парты и спины, пыль, крики, Сашок пытается выкарабкаться из-под бетонной плиты, не может, хрипит; и изо рта тоненькой струйкой течет кровь… Где-то далеко взвыла сирена, еще одна. «Скорые»? НЕ В ШКОЛУ ЛИ? Славка с головой закутался в одеяло. Он не хотел больше ничего видеть, ничего слышать. НИЧЕГО!
— Сынок, просыпайся, — донесся мамин голос. — Как у тебя голова? Болит? Славка открыл глаза. — Прошла, — сказал он. Голова и в самом деле не болела. — Ну и слава Богу… А к тебе гости. Саша пришел. — КТО? Мама вышла, и через секунду в дверях появился Сашок. Как всегда взъерошенный, точно воробей после дождя. — Ты что… жив? — не веря глазам своим, прошептал Славка. — А что со мной сделается, — ответил Сашок и по-хозяйски расселся на стуле. — Ну, рассказывай, что тут у вас было. — Но ведь школа же того… обрушилась, — все еще ничего не понимая, пробормотал Славка. — Сам ты того. Я бы год согласился без мороженого просидеть, если б она развалилась… Рассказывай, не тяни. Славка послушно рассказал. Но только про пожар, про фотографию и Пятно даже не заикнулся. Сашок с пониманием кивал. А когда настала его очередь делиться новостями, обнаружилась сенсация. — А знаешь, Жека нашелся, — сказал он. — Нашелся? — Он и не терялся. Выяснилось, что просто он с утра ходил исследовать окрестности больницы — погода-то была теплая — и забрел в больничную кочегарку. Он стал смотреть, как там работают, и так засмотрелся, что забыл про завтрак и обход. Врачи потом долго ругались и сказали, что такого больного надо выписывать как можно скорее… Во он отмочил, да? Все-таки ошибка, с облегчением подумал Славка. И еще подумал, что, наверно, не будет никому рассказывать о том, что видел в среду в раздевалке. А Сашок уже переехал на другую тему: — Инна Пална в школе появилась. Она, оказывается, в командировку ездила. Она сегодня перед уроками фотографии раздавала. Я сейчас покажу… Льдинка тревоги кольнула в сердце. — НЕ НАДО! — Получилось громче, чем следовало. — Я видел уже, у меня есть, — стараясь загладить ошибку, незнакомым сиплым голосом добавил Славка. — Хорошая фотография… Слушай, а что сегодня задали? Сашок, не заметив подвоха, расстегнул портфель, вытащил дневник с тетрадками. Показал все, объяснил. Он настоящий друг, Сашок. Когда он собрался домой, Славка встал с кровати (голова уже не кружилась), проводил его до входной двери. В прихожей после вчерашнего были постелены газеты и пахло гарью. НИЧЕГО НЕ ВЫШЛО У ТЕБЯ, КАРЛИК, весело подумал Славка. НИЧЕГО НЕ СЛУЧИЛОСЬ. И НЕ СЛУЧИТСЯ. Он вошел к себе и только сейчас заметил, что Сашкин дневник все еще лежит на столе. Славка схватил его, чтобы броситься вдогонку и отдать хозяину, но в этот момент какой-то листок выскользнул из страниц. Славке показалось… Он поднял листок. Да, ему не показалось. Это действительно фотография. Та самая, только без Пятна. Очень хорошая фотография. ИВАНОВ САША, ВОРОНИН СЛА… Он провел сухим шершавым языком по верхней губе. Опухоль не прошла. И НЕ ПРОЙДЕТ. Потому что у того, сфотографированного Славки нарисованы усы. Чуть заметно, простым карандашом.
Виктор Потапов СНЫ ОБ АТЛАНТИДЕ
(Триптих)
Третий рассказ Аэлиты
Литературно-историческая фантазия
Примерно год тому назад мне пришлось по делам редакции ненадолго выехать в один из районных центров Приуралья. Остановился я у старого знакомого одного из наших сотрудников. Обычное дело: небольшая посылка из столицы в обмен на недолгое, но искреннее провинциальное гостеприимство. Хозяин мой, Леонид Дмитриевич Калашников, оказался бывшим школьным учителем истории. Быстро преодолев первую неловкость и покончив с разговорами типа «а у вас — а у нас», мы перешли на более близкие сердцу темы. К моему удивлению, Леонид Дмитриевич оказался большим любителем фантастики. Меня это искренне обрадовало, потому что я сам с детства страдаю тем же недугом. Беседуя о фантастической литературе, мы вспомнили двадцатые годы: Берроуза, Айхакера, Пьера Бенуа, «Аэлиту» Толстого. «Аэлита» с детства была моим любимым романом, и я тут же высказал Калашникову свое мнение, что, по-моему, и сейчас мало кто способен создать подобный шедевр, нарисовать такой неправдоподобный, но заставляющий верить в свою реальность мир. И даже рассказы Аэлиты о расцвете и гибели Атлантиды, заимствованные Толстым у оккультистов, в которых мало что осталось от истинной истории человечества, звучат в романе так убедительно, как, может быть не звучат теории настоящих ученых. Слушая меня, Леонид Дмитриевич потихоньку пил — чай и улыбался. Вначале я старался не обращать внимания на его улыбки, но постепенно стал раздражаться. Заметив это, хозяин прервал меня и, извинившись, вышел в другую комнату. Вернулся он с тоненькой папкой и, положив ее на край стола, принялся рассказывать. Когда-то он знал Толстого. Они были дружны, и Калашников немало помог Алексею Николаевичу, когда тот работал над «Аэлитой». Толстому необходим был человек, хорошо разбирающийся в древней истории, способный подобрать материалы, объяснить детали; посоветовать, как придать достоверность его фантазиям и связать воедино придуманное прошлое двух цивилизаций. Таким человеком стал Калашников. С тех пор и хранит Леонид Дмитриевич небольшой рукописный отрывок, не вошедший по каким-то причинам в книгу. Первоначально, по замыслу писателя, он должен был составить часть главы «Древняя песня». Кстати, отрывок начинается и заканчивается, текстом, сохраненным в романе. В этом нетрудно убедиться. ДО недавнего времени рукопись эта была для Калашникова лишь дорогой памятью. Но в последние годы Леонид Дмитриевич, к своему великому удивлению, стал встречать факты и даже идеи, приведенные и высказанные в романе в научных работах и популярных журналах! Поначалу он воспринял это как простое совпадение, курьез, но вскоре эту мысль пришлось отбросить: слишком явной была связь. И Толстой, и современные историки опирались на одни и те же древние тексты и археологические находки, их теории были похожи как близнецы: различались только названия стран и народов. Поразительно, сказал тогда Калашников, как смог он в те далекие года увидеть и понять нечто, остававшееся скрытым от ученых еще более полувека. Разве что Толстой имел доступ к каким-то неизвестным или погибшим позднее материалам? Не знаю, насколько справедливо это предположение, не хочу гадать впустую. Пусть на этот вопрос отвечают другие. Моя роль в данной истории уже сыграна: третий рассказ Аэлиты перед вами…[1] Иха, затопив очаг, сложенный из крупных, позеленевших от времени камней, молча поклонилась и выскользнула в золотую дверцу — ушла к крылатой лодке. Лось стоял, скрестив руки на груди, и оцепенелым взглядом смотрел на языки пламени, бросающие на стены смутные корчащиеся тени. «Нужно завтра же лететь в город, помочь Гусеву», — пронеслось у него в голове и тут же пропало — на плечи легли маленькие руки Аэлиты. Лось порывисто обернулся и встретился взглядом с огромными зрачками пепельных глав. В их влажной глубине дрожали отблески огня. Бледно-голубоватое лицо с резкими тенями смягчилось в оранжевых отсветах пламени. — Пойдем, — тихо, одними губами, произнесла Аэлита, и ее маленькая сухая рука потянула его за собой. Аэлита и Лось сидели на краю бездны. Солнце уходило за острые вершины. Резкие длинные тени потянулись от гор, ломались в прорывах ущелий. Мрачно, бесплодно, дико было в этом краю, где некогда с спасались от людей древние Аолы. — Когда-то горы были покрыты растительностью, — сказала Аэлита, — здесь паслись стада хашей, и в ущельях шумели водопады. Тума умирает. Смыкается круг долгих тысячелетий. Быть может, мы — последние: уйдем, и Тума опустеет. Она замолчала Солнце закатилось невдалеке за драконий хребет скал. Яростная кровь заката полилась в высоту, в лиловую тьму. — Но сердце говорит мне иное, — Аэлита поднялась и пошла вдоль обрыва, поднимая клочки сухого мха, веточки. Собрав их в край плаща, она вернулась к Лосю, сложила костер, принесла из пещеры светильник и, опустившись на колени, подожгла хворост. Змеиный хвост дыма взвился кверху. Где-то среди теряющихся в темноте скал раздался пронзительный крик, с утеса сорвалась крупная тень. Лось вздрогнул. — Не бойся, Сын Неба, — это всего лишь испуганный ихи, — успокоила его Аэлита. — Он не причинит нам вреда. Лось машинально проследил в черном небе силуэт хищной птицы и тяжело вздохнул. — Тебе плохо, Сын Неба, — прошептала Аэлита. — Почему? Скажи мне. Лось не ответил, завороженно глядя на встающую над блестящими льдом остриями скал мрачную красноватую звезду. Ее недобрый взгляд будил в нем смутное беспокойство, Аэлита опустилась перед, ним на колени. Ее грудь, взволнованно дышала под черными складками платья, бледное лицо чуть подрагивало, слегка приподнятый нос, и мягкий рот были по-детски нежны. Огромные, полные печали глаза искали ответа, манили, тянули в свою глубину. Прошли долгие минуты. Потом, очнувшись, Аэлита заговорила. — Я должна рассказать тебе… — голос ее прервался, — прежде, чем ты покинешь меня. Ты уйдешь, я знаю, но, может быть, до того, как нас разлучат… — Кто?! — воскликнул Лось. — Не сразу, — ответила Аэлита, — сейчас отец занят тем, что убивает в городе рабочих, которыми руководит Сын Неба. Он яростен и могуч, но он не устоит: сила всей Тумы в руках Тускуба, Затем он вспомнит и обо мне. На мне запрет, я посвящена царице Магр… По древнему обычаю, страшному закону Магр, женщину, преступившую обет, бросают в лабиринт, в колодец. Ты видел его… Но я не могу противиться любви, Сын Неба… — Не бойся, — Лось успокаивающе погладил Аэлиту по руке. — Не бойся. Если ты опасаешься, что Тусхуб найдет нас здесь, завтра же переберемся в другое место. Пустых домов у вас много, а теперь будет еще больше. Улетим за горы. А вернется Гусев, то и вовсе к нам на Землю. Только бы с Алексеем Ивановичем ничего не случилось. Нужно обождать еще день. Лось замолчал. В его голове пронеслись картины восставшего города, возбужденные лица, Гусев с маузером, потный, скалящий зубы, шумно, хлопающий по плечам окруживших его марсиан. Видения пронеслись и исчезли, оттесненные одурманивающей тишиной ночи, блеском костра и близостью Аэлиты. Держа Лося за руку, она пристально, с каким-то странным выражением смотрела на него. — Полюби меня, Сын Неба, — тихо произнесла Аэлита, голос со дрожал, страсть и отчаянье слились в нем, — я хочу узнать любовь — единственное счастье, отмеренное женщине. Наши мужчины не умеют любить, взгляд их туманится от дыма хавры, и груз тысячелетий отнимает желание и силы жизни. Только ты можешь сделать меня счастливой. Голос Аэлиты прервался, приникнув к груди Лося, она обхватила егоза плечи. Лось молча прижал к себе её дрожащее тело, стал гладить по спине, волосам. Через минуту, уняв дрожь, Аэлита отстранилась и сказала: — Прежде я должна рассказать тебе… Это будет мой третий и последний рассказ, — она так твердой отрешенно произнесла слово «последний», что пронзительная тоска сжала сердце Лося, губы его дернулись, но он промолчал, пораженный непререкаемой силой ее голоса. — Магацитлы не были единственными пришельцами, посетившими древнюю Туму. Прошли тысячелетия с тех пор, как умер последний Магацитл, и след их остался лишь в памяти поколений, в гигантских цирках и голубой коже, Лишь ничтожная часть знаний использовалась потомками Аолов, главное же, заключенное в книгах, укрытых в тайниках последними мудрецами, было забыто. Только из селения в селение ходили бродячие певцы с маленькой уллой и волновали странными и несбыточными сказаниями сердца и умы Аолов. Но вот однажды в небе прочертила след яркая звезда. Она упала за Лизиазирой, там, где теперь развалины Лизанды — столицы страны по ту сторону гор. Там упал и твой аппарат, Сын Неба. Пастухи долго не решались приблизиться к огромному, покрытому черной коркой нагара яйцу. И лишь на закате один из них, шохо по имени Туан, осмелился подойти. В летописях того времени сказано: «Оно раскололось, как семя дерева бо весной, и внутри пастухи увидели четырех Магацитлов. Они были велики ростом, а лица их — черны, как пепел у подножия вулканов». Весть о новом пришествии Магацитлов быстро облетела окрестные селения, и многие приходили смотреть на них и их железный корабль. Вновь вспомнили Аолы древние предания о кровавых временах нашествия Магацитлов. Туан был первым, кто возродил учение сумасшедшего пастуха и развил его. Он говорил: «Могущественные Магацитлы покорили Туму и дали жизнь голубому племени гор. Они умерли и унесли с собой свои тайны, мы не можем постичь их смысл. Но они вернулись. Снова будут падать на Туму свирепые и неумолимые Сыны Неба. И придет смерть, и кровожадный ча станет пожирать слабых, а паук сплетет сеть в наших домах. Бойтесь! Сыны Неба велики и мудры. Они придут и уничтожат всех непокорных. Покоритесь, и вы сохраните свои жизни и своих хашей». Так учил Туан. И многие верили ему. Опять горели костры у Священного порога, и люди поклонялись кровавой звезде Талцетл. Чтобы не дать распространиться опасному учению, вожди решили: «Сделаем с ним то же, что наши предки сделали с сумасшедшим пастухом: кинем его в Священное озеро, ибо он вселяет в людей страх и безволие». И Туан стал вторым, кого за последнюю тысячу лет сбросили со Священной скалы. Прошло немного времени, и сбылось пророчество Туана. Земля Тумы задрожала от грохота падающих кораблей Сынов Неба, и снова багровым светом горела после вечерней зари злая звезда Талцетл. На этот раз лишь десять дней падали блестящие яйца на почву Тумы и почти все оставались целы. Как семена зла, зарывались они в землю, выпуская из своего чрева воинов в сверкающих доспехах и летающие лодки, которые понеслись во все концы света. В книгах Тца записано: «Они были снабжены приспособлениями, расположенными в надлежащих местах. Ни звери, ни люди не везли их. Они двигались устройствами, которые были размером с дом». Крылатые корабли черными тенями повисали над селениями Аолов, пришельцы кидали в непокорных шары, извергающие синее пламя, и струями жидкого огня жгли хижины. Скрыться отних было невозможно. И Аолы поняли, что наступил час великой битвы. На обширных равнинах Азгара, покрытых густыми лазоревыми лесами, стали копиться силы. Забыв распри, пришли рыбари, жившие в пещерах на берегу южного океана, вооруженные палицами и топорами из костей морских чудовищ. Выползли из болотистых джунглей пожиратели пауков, одетые в панцири из их жестких шкур. Из далеких степей потянулись дикие кочевые племена. Собравшись, Аолы вышли из лесов и огромной ордой двинулись в те места, где разбили свой лагерь Магацитлы. Они шли, гордые своим числом и силой. Невежественные племена не ведали, что пришельцы только и ждали, пока Аолы соберутся вместе, чтобы разом покончить со всеми. Как буря, налетели они на войска и вмиг разметали и уничтожили их. Оставшихся в живых догоняли и безжалостно жгли крылатые лодки. Пустынно и тихо стало в селениях. Некому стало защищать жилища от хищников, некому добывать пищу, некому рожать детей. Тогда вожди надели древние панцири Магацитлов, покрыли головы ушастыми шлемами с острыми гребнями, в знак того, что они потомки могучих Атлантов, и пошли преклонить колена перед Сынами Неба. И вскоре мир сошел на благодатную землю Тумы. С помощью Аолов пришельцы построили новый город. Они назвали его Вагамбо и сделали столицей своего царства. В строительстве Магацитлы использовали диковинные машины, которые переносили огромные камни, копали землю и выжигали дыры в скалах. Самых способных из Аолов они приближали к себе, обучали и делали своими помощниками, остальных же брали в рабы, а женщин — в наложницы. После того, как все пришельцы умерли, знание вновь покинуло Туму на долгие столетия. Лишь полвека назад, завоевав древнюю Лизанду — столицу страны, владевшей тайной третьей планеты, — мы проникли в тайну второго нашествия Магацитлов. Вот что рассказали древние книги. Когда наступил конец мира, и Город Ста Золотых Ворот погрузился на дно океана, некоторые из оставшихся на Земле Магацитлов спаслись от потопа на воздушных кораблях. Они разлетелись по свету, разнося семена знаний и основывая новые царства. Сильные государства образовались на севере материка черных, в стране желтых людей и на плодородных долинах Индии. Полудикие народы, покорившиеся Атлантам, жадно впитывали доступные им знания, обучались всяческим ремеслам и наукам. Смешение культур дало начало развитию новых цивилизаций, соединивших мудрость четырех рас, властвовавших в Городе Ста Золотых Ворот, с мечтательностью и страстностью первобытных племен. Но остаткам могучего народа Атлантиды не было суждено возродить культуру и былую силу погибшей родины, между ними не было мира и согласия, каждый стремился поработить соседа. Люди покидали оплавленные развалины городов, гибнущие в жарком пламени битв, разбредались по горам, лесам и степям. Когда последние Магацитлы исчезли с лица Земли, в мире возродилась первобытная дикость. Прошли столетия, и в нем появилась новая сила, готовая стать его властелином. На лесистых просторах материка, лежавшего к югу от Индии и к востоку от страны черных, разгорался свет новой цивилизации. Эти далекие земли, Земзе, племена негров, основавшие царство Атлантов, покорили ее в незапамятные времена. Здесь они встретились с покрытыми шерстью гигантами, не знавшими железа и не умевшими строить хижины. Они питались плодами и ходили, опираясь на согнутые пальцы рук. Защищаясь, гиганты бросали в воинов Земзе огромные камни. Но Земзе — древние охотники и укротители слонов — силой и хитростью усмирили их и заставили служить себе. Когда свирепые краснокожие воины захватили и разграбили Великий город, порвалась связь народов. Одни города пали под ударами орд жаждущих богатства кочевников, другие пришли в упадок сами. И лишь немногие сохранили культуру и знания. Много времени отсчитали часы вечности, в Городе Ста Золотых Ворот трижды сменилась власть: хитрые и умные торговцы, оливково-смуглые Сыны Аама изнутри подорвали династию краснокожих военачальников Уру, и сами были сметены племенами кочевников Учкуров. Пришествие желтолицых и узкоглазых кочевников положило начало самой высокой волне цивилизации Атлантов. В долгих войнах снова были покорены отпавшие страны и народы. На севере воевали с циклопами — избегшими смешения, одичавшими потомками племени Земзе. Великий завоеватель Рама дошел до Индии. Он соединил младенческие племена арийцев в царство Айдохья и покорил воинственных потомков Атлантов на острове Ланка; Так еще раз раздвинулись до небывалых размеров и окрепли пределы Атлантиды — от страны Перистого Змея до азиатских берегов Тихого океана. Достигли Учкуры и новой родины Земзе — покрытого лесами южного материка. Но Земзе отказались подчиниться им, и тогда с кораблей сошли отряды закованных в бронзу краснокожих, с украшенными перьями щитами, в высоких, наводящих ужас шлемах. У Земзе не было сил противостоять войскам Атлантов, и они покинули солнечные, богатые дичью и рыбой побережья и укрылись в густых лесах. Учкуры не решились преследовать их и, оставив в брошенных городах и деревнях поселенцев и сильные гарнизоны, вскоре отплыли назад. Неслись чередой века, гибли в огне и возрождались из пепла страны и народы, а на новой родине Земзе росла и крепла жизнь. После потопа, уничтожив колонии пришельцев, этот древний неутомимый народ заселил весь южный материк. И везде Земзе наваливали пирамиды из земли и камней, в знак того, что это место прочно, а на вершине водружали столб с пучком перьев птицы клитли. Позже в этих пирамидах стали погребать вождей. В книгах Шен-Ро — великого ученого и поэта древности — мы нашли отрывки сказаний, повествующих о завоеваниях народа Земзе. Двинувшись на север, в Индию, Земзе столкнулись с сильным сопротивлением. Могучий правитель Кукра, повелитель сотен царей и народов, поклонявшихся многорукому богу, преградил им путь с многотысячным войском. У него были боевые слоны в шипастых панцирях, с окованными бронзой бивнями, львы и леопарды, натасканные на людей; к осям колесниц его воинов были привязаны длинные косы и зазубренные ножи, разрывающие врага. Велика была сила Кукры, но ему не удалось устоять перед оружием Земзе. Об их битве в «Книге Непостижимого» сказано так: «Но Земзе применили оружие богов, похожее на гигантскую железную стрелу, которая выглядела как великий посланец смерти. Сверкающий снаряд, который заключал в себе силу всей Вселенной, обладающий сиянием огня, лишенного дыма, был выпущен. Вспышка была яркой, как тысяча солнц в зените. Густой туман внезапно покрыл войско. Все стороны горизонта погрузились во мрак. Поднялись несущие зло вихри, тучи с ревом устремились в высоту неба. Мир, опаленный жаром этого оружия, был в лихорадке. Казалось, даже солнце закружилось. Тысячи людей были сожжены, слоны, обожженные пламенем оружия, бежали, объятые ужасом. И еще многие погибли позже». После Кукры уже некому было сдержать завоевателей, и Земзе быстро покорили всю Индию. Они захватили древний город Рум, в котором Сурид, один из царей, живших до потопа, выстроил две железные башни и приказал жрецам спрятать в них записи знаний безвозвратно ушедших народов — того, что они достигли в различных науках, ремеслах и искусствах. Там же находились и книги Атлантов. Земзе добыли эти знания и развили их, возродив могучую цивилизацию предков. Они отвергли учение Атлантов о Вселенной и создали собственное. Они говорили так: «Человеческий разум является лишь частью абсолютного мирового разума, цель которого — познать самое себя. В межзвездном пространстве чистый разум бесформен и бестелесен. Он — тень, эхо, мысль без тела, не видящая и незнающая своей сущности и предназначенья. Чтобы познать себя, разум воплощается в материю. По материя бездушна, она мертва и неподвижна и не может служить познанию сущности вещей. Поэтому, идя к своей цели, абсолютный разум на стадии материи создает живую природу, вершиной которой является человек. Он — глаза и уши мировой идеи, он — ее душа, стремящаяся к бесконечному познанию мира». На стенах своих храмов люди Земзе высекали спираль — символ пути и вечного движения разума. Разуму чужд покой, учили они, покой препятствует достижению цели. Поэтому мировая идея всегда уничтожает омертвевший разум, как уничтожила царство Атлантов. Свои знания народ Земзе с помощью птичьих знаков заносил в скрытые в храмах книги, доступ к которым имели немногие. Земзе предостерегали: «Кто волшебные тайны слова постигнет, пусть хранит и в учении скроет». На дверях храмов они начертали: «Замкни уста! Огради свои уста!» Шли века. То были столетья невиданного расцвета культуры и науки, великих завоеваний, строительства и путешествий. Корабли черной расы бороздили все океаны, заплывали в самые отдаленные и неведомые уголки Земли, и повсюду Земзе оставляли ростки цивилизации, обучали огню, железу и письму. По берегам морей были расставлены огромные тесаные глыбы с высеченным на них лицом негра, предупреждавшие, что у этих земель есть высокий и могучий властитель. Их птичьи знаки высекали даже на скалах западного материка, где бродили одичавшие племена краснокожих потомков Уру, поклонявшихся солнцу в образе пернатого змея. На побережье далекого северного океана, которого достигали корабли Земзе, пробираясь меж чудовищных, невиданных доселе ледяных гор, были построены каменные спиральные лабиринты — символы движения абстрактного разума. Этим Земзе хотели показать, что здесь, в диких и бесплодных местах, проходит граница познанной и непознанной Вселенной. Не было пределов мудрости и могуществу Земзе. Они стали единственными владыками всего света. Дикие и воинственные племена и народы были укрощены или уничтожены при помощи оружия и знаний. Наступила пора долгого мира и спокойного труда. Но однажды длинная вереница безмятежных столетий была прервана. На севере южного материка — центра государства Земзе — разверзлась трещина и, поглотив целый город, сомкнулась. Это событие совпало с сильными толчками земли. Большие части суши на западе и севере опустились под воду, отделив страну Земзе от материка черных, где обитали их одичавшие сородичи, и Индии. Более четырех столетий боролся народ Земзе с жестокой природой, но тщетно. Климат становился холодее и суше, пепел вулканов губил посевы, уходили под землю реки и источники, все меньше оставалось скота и диких зверей. Вновь на границах копились племена жадных кочевников, ждали часа, чтобы хлынуть в недоступную, желанную веками, сказочно богатую, обетованную землю. Возродился древний культ подземного огня — Змея Мировой Бездны — стремящегося ввергнуть мир в состояние первичного хаоса. Были возобновлены кровавые жертвоприношения — мистерии кормления ненасытного чудовища. Вскрывая грудь обреченным, жрецы сыпали на живое сердце раскаленные угли, восклицая при этом: «Назад! Вернись в глубины бездны, туда, где повелел тебе быть твой отец! Не приближайся к этому месту, где находятся люди!» Земзе прочли старинные книги, хранившиеся в храмах, и нашли в них сказания о катастрофах, потрясавших в древности Землю. В этих книгах говорилось: «Опора небес обрушилась, Земля была потрясена до самого основания. Небо стало падать к северу. Солнце, Луна, звезды изменили путь своего движения. Вся система Вселенной пришла в беспорядок. Настал великий холод, на Землю пали губительные зимы, они принесли с собой лютые морозы и снег в четырнадцать пальцев толщиной». Были найдены и прочтены полуистлевшие свитки папируса, повествовавшие о гибели Атлантиды. Но было уже поздно. В дыму и пламени рождались новые горные цепи, вспучивали свои хребты на спокойных равнинах; проснулись, грозно зарокотав, молчавшие тысячелетия вулканы. Вспарывая землю, вырывались языки внутреннего огня, клубящиеся облака пепла затянули небо, подобно грозовым тучам. Толчки земли становились все сильнее и разрушительнее. Весь материк, словно глиняный черепок, покрылся глубокими трещинами: подземный огонь и ядовитые газы, вырывавшиеся через них, сжигали и душили людей. Гремели вулканы. Огромные части суши, откалываясь от материка, тонули, как утлые корабли, в разбушевавшемся океане. Наступил конец света. Десять дней и ночей взлетали яйцевидные аппараты над столицей, рассекая клубящиеся над городом тучи песка и пепла. Обезумевшие толпы ломились в ворота храмов, ища спасения, которого не было. Улицы были покрыты трупами, меж которых бродили пьяные и сумасшедшие. Тусклое, словно тухнущий уголь, солнце, едва пробивавшееся сквозь черную завесу, сумеречным светом озаряло горящие развалины, ужасные картины грабежей, насилий и убийств — агонию великой цивилизации. Глубокой ночью истерзанные остатки материка расколол надвое ужасный подземный удар. Волны океана вздыбились гигантской стеной и ринулись в распоротое чрево. Неописуемой силы взрыв потряс Землю, полночь озарилась дневным светом, в разные стороны понеслись свирепые волны, крушащие все на своем пути. И страны Земзе не стало… — Аэлита замолчала. Молчал и Лось, потрясенный открывшейся перед ним бездной тайн и ужасов прошедших времен, роковым сплетением всех загадок истории. Постепенно из непостижимой памяти двух миров выплыло нечто волнующе-знакомое и одновременно пугающе-чуждое. Это была мудрость тысячелетий, объединявшая в одно целое и объяснявшая сразу все: загадки египетских пирамид, тайны учения йогов, предания народов, повествующие о потопах и летающих колесницах, статуи острова Пасхи, вечно смотрящие в небо, необъяснимое совпадение знаков письма этого острова, квадратных печатей, найденных в древнейших городах Индии, странное сходство с ними древнекитайских иероглифов, птичьих знаков индейского племени куна, орнаментов Суматры и Полинезии. Лось припомнил открытые недавно громадные каменные глыбы, расставленные неизвестно кем и зачем по берегам Западной Европы. Вспомнились ему и таинственные каменные лабиринты, разбросанные по всему побережью от Белого моря до Британских островов, и многое другое. Прошло время. Наконец Лось очнулся от дум и взглянул на Аэлиту: сложив на коленях руки, она отрешенно смотрела в огонь. Лось порывисто обнял ее за плечи и прошептал: — Милая… Тогда Аэлита вынула из-под плаща маленькую уллу и, сидя, опираясь локтями в поднятое колено, тронула струны. Они нежно, зазвенели. Аэлита подняла лицо к проступающим во тьме звездам и запела негромким, низким, печальным голосом. Костер догорел. Опустив уллу на колени, Аэлита глядела на угли — они озаряли красноватым жаром ее лицо. — По древнему обычаю, — сказала она сурово, — женщина, спевшая мужчине песню уллы, становится его женой.Всего светлого
1а.
Вернов лежал на куче сбившейся соломы и осторожно дышал. Его невыносимо мучил кашель. Чтобы не потревожить сломанную в бедре ногу, он изо всех сил сдерживался, закусывая рукав укрывавшей его шинели. Но в конце концов кашель побеждал: острый укол в горле, спазм, захлебывающийся лай, сотрясающий тело, и неизбежная свирепая боль, вонзавшая в бедро свои иглы, трепавшая ногу судорогами. Когда боль стихала и Вернов опять обретал способность соображать и действовать, он нащупывал ржавый кувшин с водой, оставленный ему на ночь поливаем. Пить, скорее пить, чтобы не скрутил новый приступ, чтобы было время отдохнуть от боли, собрать силы для новой. С кувшином были свои сложности: пальцы с сорванными ногтями почти не слушались. Вернов поддевал его, словно ухватом так, чтобы ручка пришлась в выемку между большим и указательным пальцами, а сам кувшин упирался в ладонь. Разбитые пальцы кое-как придерживали его с двух сторон, не давая воде расплескаться. Каждый глоток был драгоценен. Один кувшин на целую ночь. При его жаре это совсем немного. Сделав два-три глотка, Вернов осторожно ставил кувшин на пол и несколько минут лежал, чувствуя облегчение — боль отступала, на короткое время рассеивался в голове туман, переставало драть горло. Он глубоко дышал, вдыхая холодный сырой воздух поздней осенней ночи, лившийся сквозь зарешеченное подвальное оконце. Воздух приносил последние грустные запахи осени и они отзывались в душе пустотой и безнадежностью. Потом Вернов опять начинал чувствовать себя хуже; кружилась голова, в ней роились обрывки мыслей, образов, разговоров, и все время хотелось пить. И он пил, уже не экономя, не отдавая себе отчета, где он и что с ним. — Кончить все до утра! — твердил Вернов в полузабытьи. — До утра… все… Ах, как хотелось пить! Воды, воды! Шумел прибой… Пить! — Нужно успеть до утра… После тридцать седьмого года, когда канули в безвестность его отец и мать, а самого Вернова вышибли с университетской кафедры как сына врагов народа, он служил дворником. Перехватывал, где удавалось, еще немного. В общем, на жизнь хватало. В сыром полуподвале, куда его переселили из светлой трехкомнатной квартиры на четвертом этаже, он прожил до октября сорок первого Здесь в часы, свободные от забот о хлебе насущном, от болезней, тяжелых депрессий, работал над темой, которой мог ныне отдаться всецело. И называлась она Атлантида. Псевдонаучная, классово чуждая, но теперь это было не страшно, некому было оттачивать свое пролетарское чутье на нынешнем, оказавшемся на социальном дне, Вернове. Для большинства окружающих он стал мнимой величиной — существовал и не существовал одновременно. Но это для окружающих, а для себя? Жесточайшим удар судьбы не уничтожил Вернова, а лишь расколол его надвое. Он стал жить в двух разных мирах: в одном был мужем, отцом, дворником, несчастным человеком, былинкой на жестоком ветру, в другом — исследователем, фантазером, магом грез — блуждал в лабиринтах тысячелетних тайн, погружался в пучину времен, достигая истоков цивилизации, событий, стран и народов, о которых люди не знают почти ничего. И чем меньше оставалось Вернову места в первом, тем обширнее и реальнее становился второй. Жизненная сила словно перетекала из мира в мир. Сквозь вещи и людей, при снеге дня и во мраке ночи проглядывали призрачные картины иной жизни, непонятно, бывшей когда-то или рожденной воображением Вернова. Позднее он узнал: такое происходило не с ним одним. Многие из тех, кто не имел сил на борьбу, страданье, смерть, но и не был способен смириться с духовным рабством, попранием достоинства, свободы, создавали свои миры, где было все, что желанно людям, все, о чем они мечтали. Сейчас, в ночь перед казнью, когда реальный мир стал так мал, что исчислялся часами, Вернов почти целиком ушел в тот другой. Размеренный тихий голос удивительной русской женщины, Елены Рерих, живущей в далекой Индии, читал отрывки из написанных ему писем, как ключи отмыкавших перед ним двери прошлого. Бредил ли он, грезил ли — кто ведает — но Вернов ВИДЕЛ отрывки событий древних эпох, участвовал в них незримо, постигая уже не одним только разумом — душой — смысл происходившего, суть борьбы. Странно, думалось ему, что его не лишили этих писем. Не посмели! Нет, ерунда! При чем здесь смелость: ОНИ осмеливаются и на гораздо большее… — Кончить все до утра! — твердил опять Вернов. — Пить! Ах, как хочется пить! Хоть глоток! Шум прибоя… Откуда он в этом подвале?.. ………………………………………………………………………………………………………… «Вы спрашиваете о времени появления братьев Тьмы. Строго говоря, братья Тьмы появились одновременно с Братьями Света. То есть, с момента появления в человеке зачатка рассудка и сознательной, т. е. свободной воли. При проблеске распознавания появляется первое понятие добра и зла, и уже сознательная воля направляет человека в ту или иную сторону. Но вполне организованный стан Братьев Тьмы получил свое начало уже в четвертой расе, в Атлантиде. Их великий бой с Сынами Мудрости и Света окончился победой последних и гибелью Атлантиды».1б.
Шум прибоя был последним, что помнил Иргез и первым, что он услышал, очнувшись. Над ним чернело небо с редкими звездами. Рваные тучи неслись смутными тенями. Лицо обдувал свежий, напористый ветер. Чьи-то сильные руки подхватили Иргеза под мышки и, рывком подняв, поставили на ноги. Подошвы гулко стукнули по полому металлу. Боль пронзила затылок и Иргез прижал к нему ладонь. Пальцы нащупали большую опухоль — сюда пришелся удар. Подчиняясь выработанной за десятилетия привычке, Иргез начал концентрировать энергию, чтобы отключить Боль, но не успел сделать это. Ему завернули руки за спину и поволокли вперед. Он только раскрыл глаза, зажмуренные от расколовшей затылок боли, как последовал новый рывок за вывернутые назад локти — молчаливый приказ остановиться. Его развернули лицом вправо, и Иргез увидел внизу покачивающуюся на воде лодку. Оскалив в ухмылке клыкастый рот, светящимися во мраке глазами смотрела и Иргеза огромная лохматая человеко-обезьяна, прислужник Темных сил. Могучие руки подхватили пленника под ребра и подали человеко-зверю. Лодка глухо стукнула бортом о металл. Иргез едва сдержался чтобы не застонать от новой острой боли, пронзившей затылок. Тут его внимание было отвлечено другим событием. Корабль, на котором его доставили в крепость Темного Братства, задрожал, издал рычанье, и стих, словно умер. Эти длинные низкие корабли, сделанные из металла и движимые неизвестными машинами, являлись одной из двух причин, по которым Иргез и другие Братья Света были посланы в стан врага. На судах, добытых в бою Светлыми Силами и их союзниками, машины всегда оказывались разрушенными настолько, что невозможно было определить, какая энергия движет их. Металлические корабли были очень быстроходны, не зависели от ветра, команды их размещались не на палубе, а внутри корпуса. Хотя и немногочисленные, они наносили ощутимый урон союзникам Светлого Братства на всех морях и океанах. Гораздо важнее было другое. Если по уровню технического развития Белое и Темное Братства были примерно равны, то во владении главной силой — психической энергией — Иерархия Света опередила силы зла. Темное Братство было знакомо с психотехникой и даже имело машины, усиливавшие энергию духа, но не поднялось в совершенствовании ее далее низших ступеней. Не поднялось и не могло подняться, ибо высшие сферы были открыты только добру. События последних лет заставили учителей Белого Братства решиться на опасный шаг — направить разведчиков в стан врага. Силы Тьмы неустанно засылали своих лазутчиков в союзные государства и к границам Оплотов Иерархии Света, но эти границы до недавнего времени оставались непреодолимыми для Темных Сил. Их самих или их прислужников распознавали под любой личиной, а некоторые темные сущности не выдерживали контакта с пограничным психобарьером и саморазрушались. Но за последние 10 лет было отмечено 22 проникновения. До цитаделей прислужники Темных сил, конечно, не добирались, но территория, на которой жили Белые Братья, перестала быть для них заповедной. Настораживало и то, что Учителя не могли познать сущность шпионов. Будучи раскрыты, они самоуничтожались, превращались за считанные мгновения в кучу гниющей органики. И никакой мыслеблок не способен был остановить этот распад. Одна человеко-обезьяна села на весла, другая, спрыгнувшая с корабля, стерегла пленника. Могучие гребки быстро гнали лодку по узкому извилистому коридору. Черные скалы поднимались выше и выше, стискивая водяное ущелье. Развитое ночное зрение позволяло Иргезу видеть все вокруг не хуже его стражей. Вот показался причал, устроенный под нависшей скалой. Множество лодок — больших и малых — привязанных к металлическим кольцам, покачивалось возле него. Толчок, скрип трущегося о камень дерева, могучие руки вновь подхватили пленника и втащили наверх. Взору Иргеза открылась просторная пристань-грот. Тут и там на ней громоздились кучи ящиков, мешков, тюков, бочек. В глубине еле различимы были два широких тоннеля. Слева, упрятанная в расщелине, поднималась вырубленная в скале лестница. По ней страж вывел Иргеза во двор крепости. Как ни быстро они миновали его, опытный взгляд разведчика успел увидеть главное. Этот оплот Темного Братства невозможно было заметить ни с моря, ни с воздуха. Со стороны — голый каменистый остров, одна из бесчисленного множества скал, высовывающих свои зубы и спины из вод Западного океана. На самом деле — целый город-порт с гаванью, площадью в центре, пробуравленными в скале ходами, выбитыми в ее толще залами и комнатами. В нишах и трещинах скрыты лестницы и бойницы; ничто не останется незамеченным на подступах к цитадели; полчаса, не более, и голые скалы превратятся в неприступные крепостные стены с сотнями, а может быть тысячами бойцов на них. Слабо освещенный коридор, по которому вели пленника, делал частые повороты и на каждом были массивные металлические двери с трехзубым знаком Атлантиды. Сейчас двери были распахнуты, но в минуту опасности они захлопнутся, станут непреодолимой преградой на пути нападающего. Сделав 9 зигзагов, коридор выпрямился и полого пошел вниз. Редкие факелы или пятна светящейся плесени рассеивали тьму. Стояла мертвая тишина. Ее нарушали лишь тяжелый топот человеко-обезьяны, легкие шаги пленника и с некоторых пор почти неслышимые идущего сзади третьего существа. Иргез чувствовал — это член Темного Братства, ощущал дыхание зла, исходившее от него. Пленнику очень хотелось обернуться и взглянуть в лицо этому человеку. По цвету кожи — смуглой или пепельно-серой — и густоте волос можно было определить, к какому кругу относится он — внешнему или внутреннему. Вскоре они свернули в узкое боковое ответвление коридора. В нем на равном расстоянии друг от друга шли низкие металлические двери. Перед одной из самых дальних, почти в тупике охранник остановился. Темная фигура в Балахоне с капюшоном выступила вперед и заслонила дверь. Послышалось звяканье замка, и фигура отступила, открывая вход в темницу. Человеко-обезьяна ввела Иргеза внутрь и посадила на каменное ложе у стены. Под ним захрустела солома. Человек в Балахоне неторопливо вошел в темницу, неся факел. Воткнув его в кольцо слева от двери, он подал знак человеко-обезьяне, и она покинула камеру. Брат тьмы откинул капюшон, и Иргез увидел сероватое худое лицо с редкими, словно прилипшими к черепу волосами. «Из внутреннего круга», — подумал Иргез. — Да, я из внутреннего круга, — с тонкой усмешкой подтвердил Брат Тьмы, прочтя его мысли. — Снут-Бен… — Он сделал паузу, может быть ожидая, что пленник назовет себя. — Там, — Снут-Бен повел рукой в сторону, — ты найдешь пищу, воду, вино. Я расстаюсь с тобой на ночь. Отдохни и приготовься, тебе будет задано несколько вопросов. От того, что ответишь, будет зависеть твоя судьба. Подумай. Дверь захлопнулась за Снут-Беном, щелкнул замок и наступила тишина.2 а.
Неожиданно Брат Тьмы снова возник перед Иргезом — облик его поразительно изменился. На нем был мундир офицера вермахта, верхнюю губу прочертили узкие стрелки усов, рука сжимала парабеллум. «Иргез не мог видеть этого», — подумал Вернов, и странная картина исчезла. Ее мгновенно сменила другая: застывшие, как на фото, жена и дочь с испугом смотрели на Вернова. Он провел языком по треснувшим губам, по припухлым ямкам в деснах на месте выбитых зубов, и ему стало мучительно жаль себя. КОНЕЦ!!! Никто и ничто уже не поможет. Теперь до самой смерти он будет один на один со своими муками. И ничто не зачтется, не будет вознаграждено. — Нельзя думать о своих, — прошептал Вернов. — Только о деле. …………………………………………………………………………………………………… 11.10.35. «Необходимо пробудить дух человеческий! Истинно, судьба планеты в руках самого человечества! Если воскрешение духа состоится в течение грядущих малых десятилетий, то неминуемая катастрофа может стать частичной, как во времена Лемурии и Атлантиды, в противном случае, нам придется переселиться на другую планету». ……………………………………………………………………………………………………… «Все дело в том, — вел спор с призрачным собеседником Вернов, — что силы свои Темное Братство черпает в людях. Слишком мало добра в них и слишком легко предаются они темным силам. Взращивать в людях добро так тяжело! Стоят ли они, готовые пожертвовать всем святым ради Благополучия и наслаждений, того, чтобы кто-то отдавал за них жизнь? Сколько их уже отдано за бесконечные века?! Сколько принесено на жертвенный алтарь? И я лежу здесь изуродованный, и завтра меня повесят. Ради чего отдана жизнь?.. Ради того, чтобы узнали, что Васька Котов предатель и провокатор?.. Не будет ни награды, ни признательности, будет только смерть!..» «Нет! Нет! Нет! Нет!» — Мучительно сморщившись, закрутил головой Вернов. Не мог он согласиться, что смерть его будет нелепой и бесполезной. Нет и еще раз нет! Каждая смерть в этой Битве — доказательство превосходства Добра над Злом. Иначе была бы не смерть, а склоненная шея, рабская доля. Как бы ни было ужасно, больно, он не отступит со своих позиций. Только этого от него и ждут Братья Тьмы. Он выстоит в этом поединке — один против всех сил Зла. Победы не будет, но не будет и поражения, ибо поражение — это сломленный дух, а врагу придется довольствоваться только мертвым телом. Вернов натянул шинель по самый подбородок: опять начинало знобить. Откинутая в сторону сломанная нога совсем окоченела, и он почти не ощущал ее, а вместе с ней и боль. Незаметно Вернов уснул.2 б.
Молодой жрец давно уже стоял перед картинами. Не картинами — тремя окнами, прорубленными в былую эпоху. …Раннее утро. В черно-зеленых волнах еще дремлет ночь. Три ряда весел гонят корабль. Он рассекает грудью волны, пожирая пространство. Клочья тумана уносятся вдаль… …Трехрогая гора с заснеженными вершинами встает у горизонта. Символ власти атлантов над миром. На далекой еще полосе земли белеет город. Над ним на склоне храм Морского бога. Мраморные колонны его тянутся ослепительными рядами. Слева, в устье реки, шумит на ветру бамбуковая роща. На опушке — слон с прямыми, как кинжалы, бивнями. Справа — крутой берег, о который с грохотом бьется прибой… …Гавань раскрывает кораблю свои объятья. Парус убран. Надсмотрщик застыл с поднятым бичом, взлетели вверх весла. Впереди гладь залива. Десятки кораблей теснятся у причала. Люди на набережной… Жрец перевел взгляд на художника — он был не из Истинных — полукровка. Скошенный лоб, выпяченная верхняя челюсть, усеченный подбородок. Низкоросл, длиннорук. Обезьяна! Раньше бесправный раб, равный собаке, теперь — гражданин… Но духом он атлант. Также, как и сам жрец, мечтает об ушедшем, о невозвратном. Ему тесен этот убогий мир — тень великого прошлого. Жрец невольно оглянулся на стоявшего у окна телохранителя. Полубог! Могуч и красив, как все Истинные. Жрец вздохнул. «Нас становится все меньше и меньше. Мы хиреем, как пересаженное на чужую почву дерево. Мерзкие светоносцы с их ублюдочными учителями уже не удостаивают нас взглядом, предоставляя возможность расправляться с нами своим союзникам и варварам. Мы растворяемся среди местных; спариваемся почти с обезьянами и радуемся, что нас становится больше, что будто бы копится сила. Скоро не останется ни обезьян, ни атлантов, одни уродливые недоумки, похожие на своих волосатых предков, что встречаются еще в глуби лесов». Забыв о картинах, жрец погрузился в размышления. Море медленно поглощало его родину; волны кораблей уплывали из Атлантиды к лесистому восточному материку; бились в тысячелетней битве народы. Никто не одержал верх. Упавший с неба огненный камень погубил Атлантиду, взметнул горы-валы, стершие с берегов и островов города и колонии… Что впереди? Все теперь иначе. Сколько сотен лет уничтожали атланты вольные поселения на восточном материке, жители которых бежали от борьбы со светоносцами, оскверняли себя, вступая в родство с местными племенами. А вышло, что полукровки стали главной опорой нового царства. На кого еще опереться? На них да на уцелевшие колонии. Все забыто… И государство уже не то — слаба центральная власть. Каждый правитель в провинции мнит себя царем. Да он и есть почти царь — не стало силы, которая убедила бы его в обратном. У многих уже не на уме, на устах слова: империя распадается. Всего четыре сотни лет минуло со Дня Потопа, а уже ослабели ветви и роняют плоды. Начнутся бесконечные междоусобицы, череда взлетов и падений — упадок. Варвары довершат дело. Развалины зарастут дремучими чащами, и никаких следов не останется от былого величия Братства Тьмы. Тогда вознесутся презренные светоносцы. О, где ты Князь Тьмы?! Почему не укрепишь силы твоих слуг?!.. И с западного материка нет вестей со Дня. Видно там погибли все до единого. А если кто выжил, то прозябает в дикости и потому не подает вестей. Только с далекого востока приходят радостные вести о могучем царстве Раваны на острове Ланка. Но и ему не дает покоя сосед, союзник светоносцев — Рама из Айдохьи.Редкие пуховые облачка медленно ползли по небу. Солнце еще не достигло зенита, но от крепостных стен веяло уже жаром. Воины, утирая пот, поглядывали вверх, торопя миг, когда облако закроет пылающий диск, принесет короткое облегчение. Варвары копошились на подъездной дороге. Тащили из лесу толстые вязанки веток, жерди, бревна. Их было не так уж много — не более семи сотен. По трое на каждого защитника крепости. — На что они рассчитывают? — спросил жрец у стоявшего рядом начальника гарнизона. Начальник нервно дернул головой, не отрывая взгляда от вражеского лагеря, потом спохватился и торопливо ответил столичному сановнику: — Лес кругом. Там могут скрываться другие отряды. Ударят сзади, когда эти пойдут на штурм. Но это не страшно — так им нас не взять. Камнеметные машины пристреляны, к воротам им не подойти. А об оружье, которое могло б раскалывать стены, я не слыхал. Посмотрим! Варвары вынесли из леса дощатые щиты — всего девять — и, образовав черепаху, двинулись по дороге к городу. Под щитами их было явно немного, большинство осталось на месте, наблюдая. — Готовсь! — крикнул начальник гарнизона. — Бить у первой отметки! Ударились о рамы деревянные ложки, загудели плетеные жилы, камни глухо застучали по щитам. Черепаха поползла чуть быстрее. — Бьюсь об заклад! — закричал начальник. — У них там стенобитная машина! Х-ха! Ну-ка, ребята, навесьте им потяжелее! Чтобы щепки полетели! Новый залп, глухие удары, щиты развело в стороны, но не разбило. Начальник выругался. — Еще! Еще! Бей без перерыва! — заорал он зло, рубя рукой воздух. Под градом камней черепаха замерла. Потом рывком продвинулась вперед и снова остановилась. Что-то гулко ударило в ворота. — Машина! — удовлетворенно сказал начальник гарнизона. — Готовьте луки, ребята! Камней они не боятся! Сейчас мы их к земле гвоздиками приколотим! Кованые железные дротики легли в желоба огромных луков, заскрипели поворотные механизмы, наводящие оружие. — Ссса! — хлестнули тетивы. — Ввуу! — басовито пропели дротики. Послышался треск и крики — один из передних щитов пронзило насквозь. — Давай еще! — крикнул комендант. Два новых дротика угодили в щит. Видно было, как чудовищная сила удара подбросила вышибленные куски досок в воздух. — Пойдет дело! — начальник весело сверкнул глазами на жреца. Но веселье его вскоре угасло, он начал беспокойно крутить головой, прислушиваться. Что-то было не так. Начальник высунулся по пояс из нависшей над стеной башенки, но ничего не смог разглядеть. Утопленные в стене ворота, оставались невидимы. — Что случилось?! — спросил встревоженный жрец. — А-а! — прокричал начальник и, прыгая через ступени, ринулся вниз. Солдаты вновь зарядили луки и навели их в центр дощатой черепахи, под которой была спрятана стенобитная машина. Удар! Дротики раскрошили в щепу дерево и отскочили. Еще удар! Под разбитыми досками блеснул металл. Жрец изумленно поднял брови. Забухали шаги на лестнице — отирая со лба пот, показался начальник гарнизона. — Мечут горшки с земляным маслом! — еще издалека крикнул он с веселой злостью. — Будут жечь ворота! Х-ха! — выдохнул он, оскалившись. — Пусть жгут! За ними железная решетка, ее не сожжешь! Начальник остановился, тяжело дыша. Жрец указал ему на скрывавшийся под деревом металл. Начальник махнул рукой. — Пусть прячутся, что толку. В город им не прорваться. Кончится запас и уйдут. Из-под щитов вылетела горящая стрела, затем другая, третья. Немного погодя со стороны ворот повалил густыми клубами черный жирный дым. — Бейте, ребята, бейте их, пока не побегут! — подбадривал солдат начальник. Неожиданно средь ясного дня громыхнул гром, стены содрогнулись, в воздух взлетели камни, обломки досок, брусьев. Защитники крепости замерли в ужасе. Варвары продолжали метать огненные стрелы. Раздался новый грохот. Начальник гарнизона отчаянно закричал и, выхватив меч из ножен, бросился вниз. Жрец побежал за ним. Ужасные разрушения открылись их глазам: ворота были разнесены вдребезги, решетка обрывками торчала из стен. Неведомая сила перекрутила, смяла в клубки толстые прутья.
Жрец стоял у чердачного окна трехэтажного здания городского совета — самого высокого здания в крепости. Клубы дыма застилали дома. Слух привык уже к вою и крикам, к призывам бить и убивать. Ощетинившись копьями, по улице внизу медленно пятились солдаты. Их было немного — остатки одного из разбитых у ворот отрядов. Варвары наседали, неумолимо тесня атлантов в сторону площади. Жрец понимал, там враги развернут строй, и их преимущество в силе станет очевидным. Выждав, пока варвары окажутся перед зданием совета, он крикнул: — Навались! Разом! И со своим телохранителем первым скинул тяжелое бревно на головы врагов. Следом хлынула целая лавина. Окружавшие жреца люди хватали все, что попадалось под руку, и яростно швыряли вниз. Несколько тел неподвижно распростерлось на мостовой, иные корчились в предсмертных муках. Варвары откатились назад. Жрец, высунувшись в окно, кричал и грозил им кулаком. Кто-то догадался проломить дощатую стену чердака и выбраться на соседнюю крышу, нависавшую над головами варваров. Выстроившись в цепочку, люди быстро передавали друг другу камни, обрушивали их на врагов. Варвары вновь отступили, но на этот раз стремительно и почти без потерь. Их предводитель — высокий, в сверкающей броне — указал мечом на здание, с которого летели камни, и его воины с ревом устремились на штурм. Затрещали двери. Вскоре дым повалил из окон первого этажа. Крики, звон оружия быстро поднимались вверх. Путь на лестницу был перекрыт. Безоружные в массе горожане заметались по чердаку, по соседней крыше. Жрец застыл в растерянности. Кто-то сильно пихнул его в плечо. Мимо, таща бревно, пробежали его телохранитель и солдат без шлема. Как тараном, стали бить они древесным обрубком по крыше. Доски треснули, и бревно проскочило в образовавшийся пролом. Еще несколько ударов, дыра расширилась, и люди один за другими начали прыгать вниз. Спустившись в комнату верхнего этажа, жрец увидел, что телохранитель и солдат яростно долбят бревном пол. Доски трещали, бревно пружинисто подскакивало. По счастью на первом этаже они попали в комнату, где не было ни варваров, ни огня. Через окно вылезли во двор, кинулись в подворотню, но там их встретил враг, погнал обратно. Жрец успел увидеть, как его Истинный, возвышаясь над всеми, отбивается от наседающих варваров, рядом сверкали еще несколько мечей. Затем жреца впихнули в дверь. Началась безумная гонка по коридорам, комнатам, прыжки в окна. Опомнился он за какой-то оградой. Вытирая с лица пот и сажу, ощутил непривычную тяжесть в руке. С изумлением долго смотрел на прямой варварский меч, запятнанный кровью.
Битва распалась на множество схваток: сражались на улицах и площадях, во дворах и в домах, на лестницах и крышах. Облака дыма окутывали порой сражающихся, заставляя прекращать бой. Солдаты — варвары и атланты — выбегали из домов, прыгали из окон, не в силах вынести жара. Раскаленные доспехи жгли тело. Огонь, как кошка, перепрыгивал с дома на дом, перебрасывался с улицы на улицу. Пепел и головни осыпали сражающихся. Вопли горящих заживо неслись из домов. Рушились раскаленные развалины.
Две силы сшиблись в просторном зале второго этажа одного из домов в центре города. Горожан было больше, и они шаг за шагом оттеснили варваров к стене. Но на большее сил и уменья не хватало. Как рука, пытающаяся раздавить камень, они тщетно напрягали мускулы. Мечи и копья скользили по щитам и панцирям, не доставая живого тела. Атлантам не удавалось одолеть варваров, но и те способны были лишь защищаться. И в этом положении теряли свои преимущества в оружии и навыках боя. Рано или поздно придет подкрепление или клинки атлантов нащупают брешь. Не дожидаясь, когда это случится, двое варваров в неуловимо короткий миг оперлись спинами о стену и ударили ногами напирающих на них горожан. В пробитую брешь с ревом кинулся светловолосый богатырь. Двусторонним боевым топором он наносил сокрушительные удары. И если не убивал, то заставлял атлантов расступаться. Монолит нападающих треснул и распался на отдельные кучки людей. Топор гиганта-варвара ухнул по щиту жреца, повергнув его на пол. Варвар захохотал, сжимая в руке обломок топорища, отшвырнул его и выдернул из мертвого тела короткое копье. Жрец, поднявшись на ноги, пятился к стене, прикрывая щитом тело. Серые глаза врага встретились с его глазами, варвар весело оскалился. Сделав обманное движенье, он заставил атланта раскрыться и со страшной силой метнул копье. К счастью, жрец успел повернуться боком, и оно скользнуло по кольчуге, скрытой под одеждой. Но удар был так силен, что лишил его дыхания, и атлант с разинутым ртом сполз по стене, повиснув на собственной одежде. Варвар повернулся к нему спиной и, подхватив с пола меч, напал на другого врага. Волосатые, перепачканные сажей ноги светловолосого богатыря танцевали перед лицом жреца. На этот раз варвару попался опытный противник. Хватая ртом воздух, жрец медленно сжимал рукоять меча. Наконец силы вернулись к нему, и он что было сил рубанул мечом по маячившим перед глазами ногам.
3а.
Раздавшиеся неожиданно выстрелы вырвали Вернова из сна. Он открыл глаза и тут же опять закрыл их. Голова была, какпылающая печь. Боль обручем стягивала надбровья, виски, затылок. Вернов попытался разлепить губы, чтобы попросить пить, но вспомнил, где находится и что он в подвале совершенно один. Пошарив возле себя левой рукой, наткнулся на кувшин и опрокинул его. Тот пусто звякнул об пол. Надежда и силы оставили Вернова, голова закружилась, и он снова провалился в тяжелое забытье. Во сне он увидел старика с длинной седой бородой, в черном костюме и черной круглой шапочке. В руках он держал кисти. Рядом за столом сидела пожилая красивая женщина в длинном темно-бордовом платье. Лицо ее было добрым и одухотворенным. «Это она!» — подумал Вернов во сне.Подвальное оконце медленно, но неумолимо светлело. Выступали из тьмы облупленные, в сырых разводах стены, обрисовалась фигура лежащего на полу человека. Его серое обросшее щетиной изможденное лицо было почти одного цвета с укрывавшей его шинелью. Человек тяжело с булькающим хрипом дышал. Потрескавшиеся от жара губы непрестанно шевелились.
Вернов проснулся в последний раз, когда уже окончательно рассвело. Лицо и грудь были мокры от пота. Жара не было. Вернов зябко поежился под сырой, плохо греющей теперь шинелью, прислушался. Наверху в комендатуре хлопали двери, топали сапоги, раздавались неясные голоса. «Скоро за мной придут, — подумал Вернов. — Если бы не нога», — и тихонько провел ладонью по сломанному бедру. «Умирать будет больно, — сказал он себе. — И лучше об этом не думать. Больно, но недолго». Вернов попрощался со своими. Хмуро, с горечью поглядел в лицо жены, ласково улыбнулся дочери, поцеловал обеих, ощутив на миг их родное тепло, запах. Сердце жалобно заныло. «Скорее бы!» — выкрикнул он про себя, торопя смерть. Но она заставила ждать себя еще полчаса. Затем загрохали по ступеням кованные сапоги, заскрипела дверь… И Вернов сказал шепотом: — Встань, друг. Получена весть. Твой отдых окончен. Всего тебе светлого.
3б.
Иргез осторожно прислонился теменем к холодной стене и закрыл глаза. Первым делом он проверил мыслеблок. На всех уровнях он был прочен. Иргез ощущал, какому сильному давлению подвергается барьер в верхней части — словно в него били мягким тараном. Равномерно и неустанно. На других уровнях, как и ожидали Учителя, все было спокойно. Темное братство овладело лишь одним слоем волн психической энергии. Другие были им неведомы и по-видимому недоступны. Затем Иргез снял боль в затылке. Подавив боль, Иргез встал и обследовал темницу. Помимо ложа в ней имелись: каменный выступ, заменявший стол, узкий колодец, накрытый деревянной крышкой (из него тянуло испражнениями), щель в потолке слева от двери — через нее шел холодный свежий воздух. Иргез попробовал воду, вино и определил способом, известным Белому Братству, что в пищу и воду подмешано незнакомое вещество. Вино было без примесей. «Тонкая шутка Снут-Бена, — подумал Иргез. — Подмешан наверняка наркотик, ослабляющий волю, а вино само по себе яд для любого брата Света. Мол, выбирай: с ядом или чистый яд». То что он остался без воды и пищи, не беспокоило Иргеза — разведчик был готов ко многому. Вернувшись на каменное ложе, он сел, подогнув под себя ноги, и положил руки на бедра. «Надо мной голубое небо, подо мной черная бездна», — мысленно произнес Иргез и тут же увидел их. С неба и из бездны навстречу друг другу крутящимися смерчами двинулись два красных шнура энергии. Они приблизились: смерч бездны вошел через копчик в позвоночник и поднялся до макушки, встретившись там со смерчем неба. В точке их соприкосновения зажегся ярко-красный шарик. Его энергия брызнула в стороны, потекла вниз по коже, обливая голову, шею, плечи, грудь, все тело до стоп. Проникла вглубь, пропитывая постепенно всю плоть до костей. Иргез разослал во все стороны пульсирующие образы своего тела: вперед, назад, вправо, влево, вверх, вниз. Энергия разлетелась клубами, сверкая и переливаясь. Затем он стянул образы назад и единым усилием послал энергию от стоп к макушке. На ней снова зажегся красный шарик. Тогда Иргез пустил шнуры-смерчи навстречу друг другу. Ввинчиваясь, они прошли позвоночник и исчезли: один в голубом небе, другой в черной бездне. Иргез услышал звук «до», ощутил запах розы сладкий вкус во рту, горячее покалывание в ладонях. Низший энергетический центр был заряжен. Оставались еще шесть — оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Проведя полный цикл, Иргез повторил его со спиралями, образовал каналы и стал прощупывать потоки космической энергии, чтобы определить, к какому из 12 созвездий Зодиака следует подключиться сейчас. Каждое из них «работало» два часа. Он перебрал последовательно четыре созвездия: Тельца, Близнецов, Рака, Льва, пока не ощутил ток энергии. Итак, время Льва. Значит от одного до трех часов ночи. Иргез создал резонансную цепочку: созвездие Льва-Солнце-канал «эф» (в это время именно последний воспринимал энергию) и ощутил одновременно прилив сил и облегчение. Все полезные лучи поглощались организмом, все вредные проходили через него, как сквозь пустоту. Закончив второй цикл, Иргез почувствовал, что готов к выполнению того задания, ради которого оказался здесь — в крепости Темного Братства. С предельной осторожностью он перешел на низшую волну психической энергии и стал искать на этом неощутимом для братьев Тьмы уровне сознания врагов, пытавшихся сломить его мыслеблок. Врагов было двое. Они сидели в креслах с высокими спинками перед необычной машиной. Выступавший из стены корпус блестел металлом. На передней панели размещались множество рычажков и кнопок. Две стеклянных, сужающихся на концах трубки выходили из машины. В них пульсировала белая с черными прожилками перламутровая жидкость. Она медленно текла к лицам темных братьев и рывком уходила назад. В эти мгновенья Иргез слышал (чужими ушами) глухое «умп!» и ощущал (сам) удар тарана в мыслеблок. Он с интересом разглядывал изобретение Сил Зла, с помощью которого они пытались сломить его защиту, ворваться в сознание, подчинить его себе и выведать тайны Белого Братства. С потолка на тонких шнурах свешивались черные шары размером с апельсин, усеянные мелкими отверстиями. Из них периодически брызгал серый дымок с характерным запахом наркотической растительной смеси. Руки братьев Тьмы покоились на подлокотниках, запястья стягивали черные кожаные браслеты с множеством металлических заклепок. От каждого браслета к машине тянулись четыре провода. На неощутимой для братьев Тьмы волне Иргез исследовал сознания обоих и почерпнул в них немало ценных сведений, в том числе, о машинах-усилителях психической энергии, о интересовавших Иерархию Света кораблях, о крепости, в которую он попал. Легкий холодок пробежал по спине Иргеза, когда он узнал ее название — Маркарана. В переводе с атлантского это означало: Цитадель Темных Сил. О ней не раз сообщалось в донесениях, истории одна страшней другой рассказывались об этом гнезде прислужников Князя Тьмы среди морских торговцев, солдат, прибрежных племен, среди магов. Но никто не мог указать, где находится Маркарана и что скрыто в ней. Только сейчас, запоздало, дошел до него смысл двух событий этой ночи. Первое: как удалось врагам подкрасться к нему незамеченными, если он прослушивал окрестности на волнах разной высоты. Иргез был приманкой. Он ждал, когда его захватят Темные Силы — иного способа проникнуть в одну из их цитаделей у него не было. Вернее, они существовали, но их использовали для внедрения в стан Темных Сил других разведчиков. Иргез сидел возле костра на берегу Западного моря, слушал шум прибоя и ждал. Он ощущал присутствие Темных Сил, но ощущение было странно смутным, как будто разведчик столкнулся с существами, волны сознания которых отличны от волн человека и зверей. Иргез никак не мог точно определить местонахождение врагов, расстояние, отделявшие его от них. Затем были удар и тьма. В тайниках сознаний атлантов, сняв мелкие мыслеблоки, обнаружил он сведения о шейных экранах, глушивших психополя тех, на ком они были надеты, и не пропускающих внешние сигналы. Это была очень важная информация. В перспективе развитие техники экранов могло быть распространено на другие диапазоны психополя, и Иерархии Света стало бы неизмеримо труднее бороться с Темными Силами. Второе: то, что его — по всем данным фигуру в Иерархии Света мелкую — собирался допрашивать высший чин Темного Братства Маркарана — вот объяснение. Одно из мрачных гнезд Атлантиды, цитадель Тьмы. Принадлежащих к внутреннему кругу здесь должно быть немало. Последнее означало, что на выполнение плана у Иргеза есть только одна эта ночь. Недолго ему удастся одному противостоять такой силе. И умереть ему тоже не дадут. Приказы об остановке сердца или дыхания блокируются проще всего. Единственное, что оставалось Иргезу, если не удастся бежать нынешней ночью — очистить память и превратиться в полуидиота, не способного предать. Но и тогда сохранялась опасность, пусть незначительная, что где-то в закоулках его сознания сохранятся обрывки информации, и невольное предательство совершится. Все было продумано и учтено, кроме Маркараны. Иргеза специально забросили на самую окраину империи Атлантиды, где братья Тьмы встречались редко, и ему поначалу пришлось бы иметь дело с простыми низшими сущностями. Проникновение его вглубь империи должно было быть постепенным и неглубоким, только до тех пор и до той степени, пока ему не удастся получить ответ на один из интересующих Учителей вопросов. Иргез проверил время: часы Льва миновали, на небосводе царствовала Дева. По интенсивности потока энергии он определил, что она совсем недавно сменила своего предшественника. Значит, было чуть больше трех часов ночи. Далее, чем на первый час восхода Весов, он не мог позволить себе отложить бегство — будет уже шесть утра — и если не темные братья, то низшие сущности, их помощники, пробудятся ото сна. Все может быть погублено случайной встречей в коридорах, во дворе, в гавани. «Все мысли, все оценки после! — приказал себе Иргез. — Сейчас сосредоточиться на главном!» Лучом энергии он начал медленно обшаривать пространство вокруг себя, ища Снут-Бена. В сознании этого человека был скрыт ответ на вопрос: скольким временем он располагает. Луч бежал по помещениям, оставляя калейдоскоп впечатлений: детали обстановки разных комнат, очертания неизвестных машин, блеск стекла, волны запахов, мыслеобразы спящих братьев Тьмы и их приспешников, мрачные и отчаянные мысли узников. В одном месте Иргез невольно задержал бег луча, не понимая, с чем столкнулся. Это несомненно было чье-то сознание, но чье, он не мог понять. Разведчик воспринимал его как пятно мрака, в центре которого находился кусок гнилого мяса с копошащимися в нем червями. И это темное сознание корчилось от невыносимого наслаждения, от оргазма, животной радости белых жирных червей. Иргез внутренне содрогнулся: как бездонны глубины мрака, как неисчерпаема мерзость Темных Сил. Он двинулся дальше и наконец нащупал сознание Снут-Бена. Но проникнуть в него даже на низших волнах не смог. Ощущение было точно таким же смутным, расплывчатым, как на берегу перед ударом по голове. Иргез пошарил лучом вокруг: возле двери, ведущей в апартаменты Снут-Бена, свернувшись клубком на полу, спала человеко-обезьяна! Иргез разбудил ее и внушил беспокойство. Недовольно сопя, обезьяна встала и, тихонько приоткрыв дверь, вошла к Снут-Бену. Тот лежал в мягкой постели, над изголовьем черный дырчатый апельсин пускал струйки наркотического дыма. Ошейник из блестящего металла охватывал шею брата Тьмы, прикрывая полукругом грудь. Иргез вернул стража на место и усыпил его. Теперь он точно знал, что это ошейники-экраны ослабляют действие психолуча. Также точно знал он и то, что не у кого выведать, сколько в его распоряжении осталось времени. Нужно было начинать действовать не медля. Открыв глаза, Иргез встал с ложа и прошелся по темнице, разминая затекшие мышцы. Тело быстро обрело боевую форму, но одновременно разведчик ощутил жажду и голод — это был сигнал о том, что значительная доля энергии израсходована, нужна новая порция ее, чтобы исполнить задуманное. На циклы насыщения энергией, которые Иргез провел раньше, не оставалось времени. Но также, как из пространства, он умел извлекать энергию из объектов окружающего мира: животных, растений, камней. Разведчик встал спиной к свету, выбрал на стене место, где тени образовывали четкий узор и устремил в него рассеянный взгляд. Через некоторое время камень подернулся серебристой дымкой, затем края черных извилин очертили разноцветные полосы. Иргез мысленно рванулся вперед, вторгся в структуру камня. И стена медленно поплыла на него. Втянув всю энергию в седьмой центр, Иргез раскрутил фиолетовый шарик, вспыхнувший на макушке, справа налево. Каждая клетка, каждый орган стали быстро заполняться энергией. Силы восстановились, ощущения жажды и голода пропали. Иргез сконцентрировал все внимание на тех людях, что сидели возле машины, и единым порывом захватил их сознания, свирепо скрутил, подчинил себе. У одного из братьев Тьмы он одновременно остановил сердце — вынести из крепости двоих ему было не под силу. Сознание врага яростно сопротивлялось, извивалось, как змея под каблуком, норовя вырваться и ужалить, но тщетно. Иргез заставил брата Тьмы выключить машину, встать и выйти из комнаты. Медленно, осторожно вел он живую куклу по коридорам, смотрел ее глазами, слушал ее ушами, прощупывая впереди дорогу лучом своего сознания. Вот где-то вдали раздался звук шагов. Иргез заставил пленника быстро укрыться в темном углу. Шаги стихли, он вновь повел его вперед, и так до дверей своей темницы. Иргез видел ее одновременно изнутри и снаружи — собственными и чужими глазами. Знак Темного Братства Атлантиды был выбит в центре верхней части двери. Замок звякнул, и брат Тьмы ступил через порог. Этого было достаточно. Удар лучом по известному Иргезу центру погасил его сознание, враг мягко упал у порога. Разведчик обыскал его. Сунул себе за пояс обнаруженный под одеждой длинный кинжал с черным клинком и, взвалив пленника на плечо, покинул темницу. Заперев ее, он быстро дошел до главного коридора и свернул в сторону, противоположную той, с которой его привели несколько часов назад. Кратчайший путь был одновременно и самым опасным. В сознании пленника и его умерщвленного собрата Иргез прочел: ночью у каждой двери на повороте стоят на страже две человеко-обезьяны. Пройдя по главному коридору 400 шагов вглубь, Иргез свернул направо — в узкий темный тоннель. Это был запасной выход, им редко пользовались. Здесь не было факелов, только редкие пятна плесени освещали его; стены были отесаны грубо, пол неровен. Иргез прошел уже немало, как вдруг ему почудился неясный звук позади. Собственно говоря, это был не звук, а ощущение прикосновения чужого психополя. Разведчик застыл, сжав рукоять кинжала. Прощупав тоннель лучом на многие сотни шагов назад, затем вперед, он не обнаружил ничего — ни единого признака активной жизни. На низких волнах Иргез слушал сознания в недрах цитадели, на высоких — вблизи себя. Маракарана спала мертвым сном. Время Девы достигло середины отмеренного ей срока. Иргез поправил на плече сползшее тело пленника и быстро зашагал дальше. Вскоре, однако, он вынужден был замедлить шаг. Потянуло запахом горящего смолистого дерева. Факел! Значит, впереди враги! Иргез прощупал лучом окрестности: слева в караульном помещении спало восемь приспешников Темных Сил — четыре человеко-обезьяны и четыре солдата-атланта. Справа вражеские сознания ощущались так далеко, что можно было не принимать их во внимание. Благополучно миновав перекресток, Иргез остановился, чтобы передохнуть. Еще одна опасность позади. Остался последний отрезок тоннеля. Пройдя его, он выйдет на поверхность возле лестницы, ведущей к пристани. А там уже рукой подать… Однако эта мысль не принесла Иргезу облегчения, не подбодрила его. По непонятной причине нервное напряжение нарастало и нарастало. Интуиция подсказывала ему, что он обнаружен, и в то же время ничто не подтверждало это чувство. В последней части тоннеля было почти совершенно темно. Впереди смутно белело пятно фосфорической плесени. Иргез уже ощущал запах моря, и ему хотелось броситься бежать, бежать до тех пор, пока не выберется из страшного подземелья. «Нервы, это все нервы», — произнес разведчик бесшумно и тут же спохватился — его мысль не была заблокирована. Стремительно обернувшись, он вперил взгляд в светлый прямоугольник перекрестка тоннелей, прощупал лучом коридор позади него, поперечный тоннель слева и справа и вновь почувствовал присутствие чужого психополя. На этот раз Иргез ясно ощутил его темную суть. Соприкосновение длилось мгновенья, затем психополе врага растаяло исчезло. Кроме восьмерых в караульной, поблизости не было ни одного разумного существа. Иргез перехватил поудобнее тело пленника под коленями и заспешил вперед. Он сделал не более 30 шагов, когда чувство близкой опасности заставило его обернуться. Прямоугольник перекрестка не был более виден — позади была тьма, и эта тьма стремительно неслась на Иргеза. Мгновенно сбросив с плеча тело, он выхватил из-за пояса кинжал. Разведчик слышал приближающийся мягкий топот и мощное дыхание. Пятно плесени в десяти шагах от него осветило могучую фигуру человеко-обезьяны, заполнившей почти все пространство тоннеля. Блеснули клыки, глаза. Как черный демон ночи, враг молча мчался на Иргеза. Разведчик молниеносно перехватил кинжал в левую руку. Когда враг навис над ним, занеся над головой широкий тесак, Иргез сделал правой рукой обманное движение, на миг задержав удар, и вонзил черный клинок в сердце чудовища. Тесак высек из стены искры, и враг без крика, с коротким выдохом рухнул на Иргеза, опрокинув его на пол. Разведчик ощутил дрожь агонии, сотрясшей тело, и быстро выбрался из-под туши. Подхватив бесчувственное тело брата Тьмы, он двинулся дальше. «Но как?! — спрашивал он себя. — Как удалось этому получеловеку-полузверю остаться незамеченным? Чем мог он защититься от всепроникающего луча психической энергии?» С этой мыслью Иргез достиг выхода. Он корил себя за то, что так поспешно покинул место схватки и не обследовал тело чудовища. Корил, зная, что иначе поступить не мог. Предсмертный всплеск сознания человеко-обезьяны мог привлечь внимание какой-нибудь темной сущности, и если это случилось, то по его следу уже шла погоня. Скрываясь в темном зеве тоннеля, Иргез огляделся, вдохнул полной грудью сырой чистый воздух. Стояла тихая ночь. Небо уже посерело, предвещая скорый рассвет, время Девы стремительно убывало. Иргез вышел из тоннеля и неторопливо зашагал к лестнице. Спина его напряглась в ожидании окрика или стрелы. Но все по-прежнему было тихо. Маракарана спала, не ведая, что творилось в ее стенах. Уже возле причала Иргез остановился — внезапная мысль-догадка пронзила его. Он понял! Перед внутренним взором Иргеза возникла лежащая на полу туша. Он вернул нападающего к светящемуся пятну: блеснули клыки, глаза — это он все видел. Вот! На темени человека обезьяны тускло сверкнул металл. Иргез облегченно вздохнул. Экран, только другого типа, чем те, что он видел раньше. Когда чудовище упало, пронзенное его клинком, шапка-экран, видимо, слетела с его темени, и это ввело Иргеза в заблуждение. Разведчик аккуратно опустил свою ношу в лодку, качавшуюся на легкой волне. Спрыгнул следом и отвязал толстую веревку от металлического кольца. Кольцо тихо звякнуло о скалу. Не было ни окрика, ни стрелы в спину. Иргез сел на лавку и взялся за весла. Медленно, очень медленно шла лодка вдоль каменной стены. Поворот, еще поворот. Скоро нужно будет пересечь бухту — корабль стоит у правого берега. Все громче шумело море, рокот волн перекрывал все прочие звуки. Так, вот и он. Иргез бросил левое весло и вытянул руку, чтобы лодка не ударилась о борт судна. Холодный мокрый металл закачался под ладонью. Двумя лучами — в верхнем и нижнем диапазоне — разведчик проверил чрево судна. Оно было пусто. Иргез встал и, отталкиваясь руками от борта, погнал лодку вдоль него, ощупывая ладонями гладкую выпуклую поверхность. Вскоре он наткнулся на скобу. Ухватившись за нее, стал шарить выше и нашел другую, потом — ниже, почти под бортом лодки обнаружил третью. Взвалив пленника на плечо, Иргез поднялся на палубу. Здесь, положив тело перед собой, он заставил брата Тьмы очнуться и, прежде чем сознание врага обрело ясность и силу, подчинил его себе. «Веди внутрь», — приказал Иргез, и враг послушно зашагал вперед. В центре палубы размещалась небольшая — в человеческий рост — будка. Брат Тьмы нажал невидимую кнопку, и перед ним открылась дверь. Металлические ступени загудели под ногами. Внутри было светло. Закрытые утопленными в стену плоскими стеклянными колпаками, светились пятна фосфорической плесени. «Закрой дверь», — приказал Иргез. Пленник послушно поднялся по лестнице. Дверь коротко лязгнула, притянутая сильными пружинами. «Иди вперед и управляй кораблем. Курс на юго-восток», — отдал новый приказ Иргез. Пленник направился в носовую часть судна. Здесь помещалась машина с рычагами и колесами, перед ней привинченные к полу стояли три сиденья. Брат Тьмы сел на среднее и потянул тонкий белый рычажок справа над головой. Вначале Иргез не понял, зачем это было сделано, лишь немного погодя сообразил: при помощи рычажка отодвигались заслонки, прикрывавшие круглые стеклянные окна в носу корабля. Затем атлант отжал вперед большой рычаг с круглым набалдашником, торчавший из пола прямо перед средним сиденьем. В недрах корабля что-то лязгнуло, взревело, пол сильно задрожал. Вскоре рев смолк, перейдя в тихое рычание, а дрожь сделалась значительно тише и чаще. Иргез ощутил легкий толчок — корабль двинулся к выходу из гавани. Маракарана продолжала спать. Ни окрика, ни стрелы в спину. «Слишком они стали сильны и беспечны от ощущения своей силы», — подумал Иргез. Оставалось последнее — подать знак товарищам. Он сосредоточился и послал на низких волнах весть в сторону разрушенного амингирского монастыря, туда, где его ждали друзья и свобода: «Все исполнено. Встречайте на чужом корабле». Ответ пришел мгновенно: «Ждем. Всего тебе светлого».Из истории людей
31.7.37. «Крайне неосновательны сведения, приводимые Шю-ре о Раме… Рама чистейший уроженец древней Ариаварты, царь из страны Айдохья, и никогда не покидал Индии. Арийцы-индусы задолго до Рамы пришли из степей Средней Азии и через Афган спустились в долины Индии. Так Рама не был друидом и никакого касательства к кельтам не имел. …………………………………………. Рама-ариец сражался с потомками атлантов с острова Ланка, и его союзниками были воинственные племена дравидов, среди которых сильно развито почитание обезьян… Потому в народном творчестве это знание переплелось с фантазией, и Хануман, предводитель дравидов, получил обезьянье обличье» (Елена Рерих).Сверкающим нимбом пылал красный диск солнца, рассеченный надвое острием далекой горы. Унылый пейзаж полупустыни изредка нарушали чахлые серые кусты да кривые деревца. Только у неглубокой реки растительность, собравшись с духом, прерывала однообразную рябь песков и широкой полосой покрывала долину. Большая выемка, промытая в земной коре, ближе к горам сжималась в ущелье, гладкие стены которого запечатлели былое величие, ярость и упорство теперь немноговодного и спокойного потока. На берегу сидел старый понго и задумчиво смотрел, на воду, по которой бежали оранжевые отблески заходящего солнца. Его длинные с согнутыми кистями руки покоились на коленях подобранных под себя коротких кривых ног. Пальцы чертили на песке какие-то замысловатые узоры. Рыжие волосы на затылочном гребне поседели, вогнутый профиль отражал усталость и мудрость. Мимо быстро проскакал молодой пэн. Он повернул морщинистое лицо к старому понго и крикнул: — Приветствую тебя, старый! Понго не ответил, даже не пошевелился, лишь дрогнули надбровные дуги, и, рука, чертившая песок, отмахнула его в сторону сосунка. Пэн подбежал к реке, встал на четвереньки и, вытянув губы трубочкой, принялся сосать воду. Старый понго наблюдал за ним. Юркая фигурка с сильно прогнутой, словно переломленной посредине спиной, вертелась на берегу. Пэн развлекался тем, что пил теперь не губами, а обмакивая в воду руку и ловя стекающие с пальцев и шерсти капли. Наконец это занятие надоело ему. Шлепнув по поверхности ладонью, пэн, отскочил в сторону и, весело взглянув на пошедшую кругами воду, помчался прочь. Подлетев к старому понго, он уселся, выставив вперед косолапые ступни и принялся счищать с мокрой шерсти налипший на нее песок. Понго рассерженно почесал жировой валик на щеке и угрюмо глянул на молодого пэна. Тот ответил ему веселым беззаботным взглядом, будто и не понял, что его просят убраться прочь. Подсев поближе, он начал ритуал обыскивания. Понго зажмурился от удовольствия и грустно вздохнул. Приятно, когда молодые проворные руки распутывают шерсть, выбирая из нее всякий сор и насекомых. Он вспомнил двух своих последних самок. Теперь они уже умерли, и у их детей родились дети, и он учит внуков всему, что знает сам. Решив вскоре, что достаточно задобрил старика, пэн прекратил обыскивание. — Наши нашли еще одного зверя на круглых ногах, старый, — бросил он пробную фразу и хитро уставился на понго. Он знал, что самый мудрый из пангидов не пропустит мимо ушей такую важную новость. И не ошибся. Старый понго не шевельнулся, но его маленькое ухо напряглось. Пэн шмыгнул носом и продолжил: — Наши стали думать ему, как ты учил. Круглый подбежал и остановился. Не сразу, не все умеют думать прямо, некоторые боятся, их мысли бегут в разные стороны, и круглый тогда не слушается… — Где?! — перебил тараторящего пэна старый понго. — О! Неподалеку от того места, где бродит Большой Круглый Зверь. Старик встрепенулся. Он хорошо знал эти места. Песок никогда не успевал стереть след Большого Круглого Зверя, потому что он беспрестанно ходил по кругу и никого не пускал в свои владения. Зверь чуял всякого, кто пересекал его след, и немедленно убивал. Однажды, давно-давно, пангиды попытались перебраться через черту, перебежав сразу в нескольких местах, думая, что Большой не сможет найти всех, но он смог, и они тоже были убиты. После этого случая и понго, и пэны, и гори страшились приближаться к рубчатому следу чудовища. Они издалека с тоской глядели на красивые каменные пещеры, ровными рядами стоявшие во владениях зверя, и рассказывали сказки о том, что в его стране пасется много разной дичи, которую легко поймать и съесть. Но Большой Круглый Зверь бережет дичь для себя. Иногда в пустыне, в рощах или в горах пангиды находили следы других зверей на круглых ногах. Они всегда были одинаковы и походили на косые отпечатки птичьих лап, но без среднего пальца. Обнаружив следы, пангиды собирались в стаю и преследовали зверей, потому что многие из них были послушны, когда им приказывали что-нибудь делать. Они могли ловить животных, строить гнезда, носить на себе пангидов и еще многое другое. Попадались, конечно, и такие, которые не слушались. Но самым загадочным и странным было то, что эти звери ничего не ели, но, как утверждали древние преданья, существовали всегда… Размышления старого понго прервал легкий толчок. Молодой пэн, сердито нахохлившись, смотрел на него. — Ты меня не слушаешь. Ты что заснул? — Нет! — тряхнул головой старик. — Я говорю: сегодня к тебе придут, чтобы задать вопросы. В песке нашли двух сделанных из камня пангидов, но у них такой вид. Брр! — Пэн зажмурился и помотал головой. — Где их нашли? — спросил понго, в его старческих глазах засветился огонек любопытства. — Там! — Пэн махнул рукой в сторону. Понго повернул свое массивное тело и, прищурившись, посмотрел вдаль, где виднелись древние развалины когда-то огромных стройных зданий. Почти все они обвалились, изгрызенные временем и песком. Но кое-где еще возносились ввысь гордые стены с торчащими из них равными прутьями стальной арматуры. Старик знал, что там можно найти много интересного. Пангиды часто жили в маленьких пещерах внутри этих странных белых гор. В них было уютно и достаточно места для всех. Дальше за владениями Большого Круглого Зверя была огромная яма с гладкими краями и дном, за ней скалы с удобными пещерами, в которых некогда жили пангиды, пока не иссяк протекавший поблизости приток Великой реки. Пангиды боялись Скользкой ямы, всякий, кто подходил к ней слишком близко, вскоре умирал. У него клочьями вылезала шерсть, тело покрывалось язвами, он слабел, слабел… Пангиды покинули те места еще и потому, что в окрестностях ямы жили странные, а иногда и страшные звери. Число ног и голов у них было не таким, как у обычных животных. Иные были велики, как скалы, а иные могли делать такое, чему нельзя было подобрать иного названия, кроме как смерть. Так они и звали всех этих страшных зверей — СМЕРТЬ. — Эти… каменные… ну, которых нашли, — медленно начал понго, — они наверно тяжелые? — О! — замотал головой молодой пэн, и у него от возбуждения задвигались уши. — Они большие и тяжелые. Но старшие уговорили четырех гори — они обещали помочь. Старый понго в раздумье почесал бок и сказал: — Пусть приходят.
Когда от солнца остались лишь два красных уголка за далекой горой, а песок из рыжего превратился в серый, начали собираться пангиды. Первыми пришли сыновья старика. Они тоже были не молоды, и их шерсть успела потемнеть. За ним потянулись другие родственники и знакомые — все похожие один на другого: с высокими лбами и рыжей шерстью. Быстро прискакали пэны, уселись вокруг разожженного костра, стали вертеть головами, галдеть, выщипывать друг у друга белые волосы на подбородках, грели выставленные вперед морщинистые ступни. Потом, громко сопя, приковыляли два гори, таща то, ради чего все собрались. Их большие животы тяжело ходили, а на затылочных гребнях от усилия топорщилась шерсть. Гори поставили каменное изображение пангида в центре круга и, также молча сопя, ушли, кивнув в ответ на произнесенные старым понго слова благодарности. Они не любили огонь и разговоры, и помогли сегодня лишь из уважения к мудрому старику. Сидящие у костра рассматривали каменных пангидов. Одни, наморщив носы, скребли головы и ребра, другие искали у сородичей в шерсти и тихо переговаривались. Все ждали, что скажет старый мудрый понго. Он долго смотрел слезящимися глазами на изваяния, потом заговорил: — Пангиды пришли с высокой Торы Альбордж: огромной горы в центре Мира. От нее во все стороны расходятся горные хребты, вокруг нее вращается Солнце, с этой горы текут все реки, все моря и все земли разделены ею. Много-много лет живем мы здесь на равнине. Все: и гори, и понго, и пэны. И никто никогда не видел такого уродливого пангида, как эти. — Старик вытянул руку в сторону статуй, неровно освещенных пламенем костра. Все согласно закивали. — Но в древних преданиях упоминается зверь, которого называют «люди». «Люди» хватает пангидов и заточает их в неволю, он убивает их и ест их мясо. Но никогда и никто не видел его, и зверь этот, наверное, не живет больше, а если и живет, то в других далеких землях. Пангиды взволнованно зашумели. Все они слышали об этом чудовище — «люди» — которым матери путают детей. И знали, что оно похоже на них, только не имеет шерсти и ходит, не опираясь на пальцы рук. Никто не ведал, из какой седой древности пришло это преданье, но каждый пангид слышал его в детстве от матери. — Я думаю, — продолжал мудрый понго, — что это и есть «люди». Больше некому и быть. Они безволосы и отвратительны. — Но кто мог сделать их из камня?! — закричал один старик, размахивая руками. Другие пангиды тоже закричали и замахали руками. Их тени заметались по песку, словно птицы с тонкими гибкими крыльями. Старый понго молчал, пережидая, пока стихнет. Два его сына поднялись и, надув горловые мешки, заревели, призывая соплеменников к порядку. Вскоре пангиды успокоились, и воцарилась тишина. Понго встал и, неуклюже переваливаясь, подошел к изваяниям. Оперевшись на костяшки пальцев, он сгорбился перед ними и долго разглядывал. Один «люди» был молод и высок. Правая рука его была согнута и держала ЧТО-ТО перекинутое через плечо. Легкий поворот курчавом головы подчеркивал суровое, даже жесткое выражение лица. Старик оторвал руку и провел ею по поверхности статуи. Его костенеющие пальцы ощутили гладкую волнистую поверхность каменных мышц. Потом повернулся к другому изваянию. Рук и голов у него было больше, чем у странных зверей из окрестностей Скользкой ямы. Лица были свирепы, каждое скалилось клыкастой пастью. Грудь украшало большое ожерелье из черепов. Старый понго моргнул и тяжело заковылял на свое место. Сев, еще раз повторил убежденно: — Это люди и никто другой. Пангиды опять заволновались. Упрямый старик, сидевший в первом ряду, закричал, указывая пальцем на «люди»: — Никто не мог сделать каменного зверя, крепче камня нет ничего на свете! Даже сосунок знает, что камнем не вытешешь такой гладкий камень! Остальные одобрительно закивали, вытянув губы трубочкой. Мудрый понго исподлобья посмотрел на крикуна и спокойно ответил: — Звери на круглых ногах умеют ломать и тесать камни. Почему же не мог некогда жить кто-то, превосходящий их силой и уменьем?.. Кто-то, кто и сделал каменных люди? Лбы и уши присутствующих задвигались, выражая недоумение, озадаченность. Старый понго обвел глазами сородичей. Он знал, что никакого «люди» не было и нет на свете, но нужно было заставить пангидов ощутить свою независимость, силу и превосходство, а заодно и покончить с глупым суеверием. Ради блага своего народа он решился на обман. — Все мы знаем, что люди — хитрый и умный зверь. Он, как и пангиды умел пользоваться орудиями и жил в пещерах. Пангиды и люди вели жестокую войну друг с другом. Это было давно, очень давно. Потом зажглись тысячи солнц и сожгли люди. И теперь никто не может сказать, куда они делись, если кто-то остался жив из их племени. Но мы живы!.. Значит мы оказались сильнее их, уничтожили или прогнали люди. Мы сильны, мы ловки, мы красивы! — Посмотрите на этих чудовищ. В них нет ни красоты, ни благородства. Как мерзко выпячен лоб и спрятана назад жалкая челюсть. Разве эти глаза, торчащие в разные стороны, как у глупой птицы, могут сосредоточиться на чем-то?! А этот узкий нос?! Он не учует ничего, потому что не пропускает достаточно воздуха! Руки коротки, ими не одолеть врага. Тело голо и беззащитно — любой тощий волчишка может перегрызть ему горло. Старик торжествующе оглядел соплеменников. Они, приосанившись, оживленно жестикулировали. Со всех сторон слышался кудахтающий смех. — А ноги?.. Ноги его длинны и тонки. На таких ногах хорошо бежать без оглядки, но они не удержат тебя даже против ветра. У антилопы тоже длинные ноги, но волк все равно задирает ее. Старый понго разволновался, грудь его часто вздымалась, пальцы перебирали на ней шерсть. Переведя дыхание, он продолжил: — Посмотрите на себя. Могучие челюсти выступают вперед. Охраняемый ими от врага, возвышается сзади в своем покое и достоинстве благородный череп. Широкий нос, свободно лежащий под глубокомысленным лбом, позволяет чувствовать все запахи окружающего мира. Подбородок образует красивый и четкий овал, его форма говорит о мужестве и твердости. Мягки очертания щек, и лоб нависает над глазами, и они смотрят наружу, словно выглядывают из священного храма мысли. — Что же, пангиды возникали повсюду, как колючки?! И одни гори родили понго, другие — пэнов, третьи — гори?! И в каком аду родились люди?! Мы, пангиды, как крона дерева, венец природы, тончайшее здание ума! И вот перед нами стоит один из люди, он каменный, и он молчит. А живых люди больше нет, потому что их никто не видел. Ни здесь, ни в далеких горах, ни в низовьях реки. Никогда! Старик замолчал. Пангиды замахали руками, заревели одобрительно, раздувая горловые мешки. Все стало ясно и просто. Мудрец разгадал еще одну загадку и освободил их от тревог. В это время послы гнался звук перемалываемого чем-то тяжелым песка. Пангиды повскакали испуганно, но тут же сели. Из темноты вынырнули три юрких пэна, ведущих за собой небольшого зверя на круглых ногах. Сферический танк послушно следовал телепатическим приказам разумных существ. Шесть биокристаллических манипуляторов робота сжимали добычу: крупную антилопу. Подкатившись к костру, машина опустила антилопу на песок и застыла, ожидая нового приказа. Пангиды быстро разделали и зажарили тушу. Мясо таяло у них во рту. Позднее, сытые и довольные, весело блестя глазами и смеясь, они принялись болтать, играть, петь свои обезьяньи песни. И на все это безучастно взирали два детища великой цивилизации: статуи индийского царя Рамы и его заклятого врага-ракшаса, властителя могучего царства на острове Ланка, потомка атлантов — Раваны.
Последние комментарии
46 минут 35 секунд назад
52 минут 8 секунд назад
55 минут 46 секунд назад
56 минут 20 секунд назад
1 час 1 минута назад
1 час 18 минут назад