На рубежах Среднерусья [Николай Фёдорович Наумов] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Николай Наумов. На рубежах Среднерусья. Исторический роман
Часть первая. Курское противостояние
1
Во все времена весной люди задавали себе и Богу вопрос: каким будет лето, хлебным или безродным? В 1943 году, едва земля провялилась от весенних паводков и дождей, люди, изнуренные двумя годами жесточайшей войны, искали ответ на другой вопрос: чьим станет третье военное лето, немецким или советским? Опять победным немецким, или Красная армия, повторив Сталинград, шагнет к Днепру, а затем дальше, к старой и новой границе? Солдаты и сержанты гадали, так сказать, на кофейной гуще, а точнее, за тепленьким или холодным чайком, после ночного дежурства в траншее или на наблюдательном пункте. Младшие офицеры, только-только обретшие это звание, и полевые, уже помявшие погоны, прислушивались к говору солдат, но не вступали в разговор. Они тоже немного знали о положении на фронтах и ничего о замыслах немецкого и советского командований. Старшие офицеры держались настороженно, о задачах наступающего лета говорили сдержанно и, поскольку траншеи, позиции и оборонительные полосы высокое начальство приказало оборудовать по всем инженерным правилам, полагали, что на этот раз высокое начальство не ринется на врага до его ослабления, и поражения, какие пришлось пережить в прошлых кампаниях, удастся избежать. Примерно так же думали комдивы, комкоры и даже командармы. Командующие фронтами и их штабы, тем более генералы Генштаба и представители Ставки на фронтах о летней кампании 1943 года принялись думать тогда, когда наступавшие со Смоленщины и из Донбасса на Харьков германские войска были остановлены на Северном Донце и западнее Курска. Примерно то же самое происходило в верхах и на Восточном фронте Германии. Под Сталинградом немцы понесли ошеломившее их поражение. Но в конце зимней кампании войска вермахта на сто и более километров оттеснили наши три фронта, вышедшие на подступы к Днепру, вернули себе два важных промышленных района — Донбасский и Харьковский. Успех позволил военно-политическому руководству Германии поднять в газетах и на радио зычный гвалт, хотя главная политико-психологическая цель — взять реванш за поражение под Сталинградом — не была достигнута. Но весенний успех в Восточной Украине изменил настроение многих немецких военачальников, и они, уверовав в окончательную победу Германии, настаивали на проведении в третьей летней кампании на Восточном фронте решительных наступательных операций крупного масштаба. Манштейн и его единомышленники настаивали на том, чтобы развить обретенную инициативу, ограниченными ударами нанести тяжелый урон и заставить русских по меньшей мере выйти из войны, заключив мирный договор с Германией. Разгром союзников без России — дело короткого времени. Генеральный штаб пока придерживался более осторожных намерений: в рамках стратегической обороны встретить удары врага маневренными операциями, а в дальнейшем, найдя благоприятный момент, перейти в контрнаступление и добиться нужных военно-политических результатов. Разноголосица продолжалась две недели. Гитлер взял сторону наиболее активных генералов. 13 марта он издал директиву, в которой намечалось: по окончании зимы и весенней распутицы упредить русских в начале летней кампании и нанести им сокрушительное поражение. Она не устраняла разноголосицы в генералитете, поскольку каждая из сторон имела веские доводы. В частности, противники активного проведения летней кампании говорили, что для вермахта и в целом для Германии она непосильна, ибо новые призывы резервистов уже не восполняли потерь, союзники существовали номинально, удвоить производство вооружения, как намечалось, не удалось. Противники ведения войны по сложившимся возможностям встретили яростный отпор со стороны тех, кто еще мечтал о великих победах вермахта. Они умело доказывали, что переход к стратегической обороне явится признанием поражения. От коалиции не останется и номиналов, движение сопротивления обретет уверенность и примет массовый характер, немецкий народ может охватить апатия, что скажется и на боеспособности вермахта. В конце концов горячие головы взяли верх, и месяц спустя Гитлер издал более определенную директиву. В ней он писал: «Я решил: как только позволит погода, провести наступление „Цитадель“, первое наступление текущего года».Анализ военно-политической обстановки советское верховное командование начало сразу после стабилизации центра стратегического фронта, разрушенного германским контрнаступлением на стыке территорий России и Восточной Украины. Жуков, Василевский и Антонов оценивали ее в ходе ведения оборонительных действий, помогая командующим фронтами отвести войска из-под угрозы окружения и организовать оборону на новом стратегическом рубеже. У Жукова мнение по обстановке и предложения Ставки сложилось к 8 апреля. Он направил Верховному доклад, в котором написал: за весну противник, видимо, успеет создать больше резервов для захвата Кавказа и выхода к Волге с целью глубокого обхода Москвы; главные наступательные действия противник развернет против трех фронтов, чтобы, разгромив их, обойти Москву с востока; основной удар последует в районе Курска с последующим ударом в обход Москвы с юго-востока. В последующих пунктах доклада Жуков наметил, какую группировку целесообразно создать в центре стратегического фронта, а в самом конце сделал важнейший вывод: переход наших войск в наступление в ближайшие дни с целью упреждения противника нецелесообразен. Лучше измотать его основную группировку в нашей обороне, а переходом в общее наступление окончательно добить. По сути, в докладе были сформированы важнейшие положения не только на ведение стратегической операции на стыке весны и лета, но и на всю летнюю кампанию: начать ее преднамеренной стратегической обороной с последующим переходом в контрнаступление и общее наступление. Сходные предложения Верховному представили Василевский и Антонов. Сталин, пока ни в какой форме, не высказывал свое мнение. Слова его часто воспринимались как неоспоримая истина, а он не раз и не два ошибался. И очень крупно. Перед третьей кампанией ошибки недопустимы. Все свое внимание и волю в преддверии летней кампании он обратил на увеличение производства вооружения, боеприпасов и горючего. Только при их постоянном и достаточном пополнении можно проводить глубокие операции. Моральный фактор важен в войне, но без надежного подавления врага он иссякает, как воздух в продырявленной шине. Доклад Жукова Верховному принесли в тот момент, когда он разговаривал с Василевским. Прочитав его, Сталин надолго задумался. Суждения двух заместителей во многом совпадали. Но неудача прошлого лета заставила повременить с определенным ответом. Допущенные ошибки и промахи в управлении подвели армию и страну к опасному рубежу. — По этому вопросу, товарищ Василевский, надо посоветоваться с Ватутиным и Рокоссовским. В последних боях они основательно изучили германцев и могут высказать стоящие соображения. Я им позвоню сам. Вам же необходимо подготовить специальное совещание для обсуждения плана всей летней кампании, — подчеркнул Сталин слово «всей», чтобы Генштаб проработал проблему шире, чем в жуковском докладе. Вроде бы можно было отпустить Василевского— Верховный молчал. Александр Михайлович уже настолько изучил жесты и мимику Сталина, что выдержал долгую паузу, прежде чем попросить разрешения вернуться в Генштаб. По настороженному лицу догадался: Верховный перебарывает в себе что-то не свойственное ему. Наконец поднял голову и тихо произнес: — В последний месяц мы все пережили тревожные дни. Проморгали подготовку германцев к серьезному удару. Пришлось отступить, сдать Харьков. Вгорячах я высказал вам незаслуженный упрек и глубоко обидел вас. Вы делали, и сделали, многое, чтобы сорвать намерения врага. Поэтому, думаю я, ради дела можно извинить Сталина за солдатскую резкость. Впредь постараюсь сдерживать свое раздражение. Признание Сталиным своей вины вызвало у Александра Михайловича и удивление, и растерянность. За два года войны, когда случались неудачи, виновником которых оказывался Сталин, ничего похожего на извинение он не произносил. — Вижу, товарищ Василевский, вы склонны забыть мой проступок. Вот и хорошо. Тогда желаю вам успешной работы.
2
Прилетев в Москву, Жуков сразу направился в Генштаб, хотя не был в семье почти месяц. Повесив шинель и фуражку в комнате отдыха, тут же пошел к Василевскому. При всей разнице характеров между маршалами установились те деловые отношения, которые помогали им находить согласованные предложения Верховному или Ставке. Такие чаще всего принимались им без больших замечаний, к тому же после Сталинграда Верховный стал глубже разбираться и в стратегии, и в оперативном искусстве. Однако от дружеского сближения с Жуковым Александр Михайлович уклонялся. Слишком прям и резок был Георгий. Потом, дружба между ними могла породить у Верховного подозрение — не подружились ли они настолько, чтобы навязывать ему, Верховному, свои соображения, от них недалеко и до сговора. Жуков понимал причину осторожности Александра и не переходил грань, что могло быть расценено верхами, особенно Берией, как опасность. Войдя в кабинет, Георгий Константинович увидел Василевского, облаченного в новенькую маршальскую форму, которая сглаживала возникшую на штабной работе мешковатость. Приветливо улыбнувшись, азартно произнес: — Берегись, девки! Действительно, в безукоризненно подогнанном новом кителе со стоячим воротником Александр Михайлович выглядел помолодевшим, вернее, соответствующим своим сорока восьми годам. — У меня, знаешь, возможности отлучиться на сторону равны нулю. — И у меня близко к тому. Хотя… порой глаза косят на крепеньких телом бабенок. В прежние времена мужик в полсотни лет частенько обретал прозвище «снохач». Такое прозвище не грозило Жукову — у него росли только девочки. А пока были силы, до спазма в груди хотелось растить сына, который бы создал династию военных по фамилии Жуковы. — Верховный познакомил тебя, Александр, с моим докладом, который я ему направил с фронта? — В какой-то мере. — И что? — Мнение Генштаба по сложившейся к весне обстановке примерно такое: основные события летней кампании развернутся в центре стратегического фронта; нам целесообразно начать ее преднамеренной обороной. — Иное — пагубно для нас. Не будем согласовывать детали, чтобы Верховный не заподозрил нас в сговоре. Кто будет делать доклад? — Готовил генерал Антонов. Его и предложу высказать соображения Генштаба. — Почему не сам? — Надо готовить себе замену. При такой нещадной загруженности могу выйти из строя, как Борис Михайлович. — Но, но, но… обязан дослужить на своем посту до победы. — Алексей Иннокентьевич сделает доклад изящнее меня, и нам будет легче отстаивать свои наметки. — Пожалуй, твоя предусмотрительность разумна. Поздно вечером Жуков, Василевский и Антонов прибыли к Верховному. Тот, закурив, дождался, когда будут развешаны карты и таблицы, спросил: — Кто будет докладывать соображения Генштаба? — С вашего разрешения, товарищ Сталин, генерал Антонов. Он готовил объяснительные материалы, — своим предложением Василевский старался окончательно развеять у Верховного сомнения в благонадежности Антонова, отсидевшего в тюрьме, и вместе с тем убедить его, что новый его заместитель обрел большой практический опыт в оценке оперативно-стратегической обстановки. Антонов выглядел достойно. Встал без торопливости, отодвинул стул, ровным шагом направился к картам. Эта сдержанная раскованность делала Антонова не просто красивым, но и изящным. Повернув ухоженную, с аккуратным косым пробором голову к Сталину, он сделал легкий наклон, испрашивая разрешение начать доклад. Сталин ответил едва заметным кивком. — Благодаря усилиям Ставки и командований фронтов в центре стратегического фронта наши войска, проведшие длинную зимнюю кампанию, в ходе которой они понесли немалые потери в живой силе и боевой технике, все же отступили всего на сто — сто пятьдесят километров. На карте, отмеченной красной линией с зеленым оттенком, они закрепились, отбили вражеские попытки захватить на Северном Донце плацдармы и тем самым сорвали намерения германских сил продолжить контрнаступление от Курска до Азовского моря. Начало доклада Антонов произнес ровным голосом. Судя по обращенному на него взгляду, Сталину понравилась бесстрастность генерала. Комиссар Генштаба Боков намекнул ему, как следует вести себя на докладах Верховному: заботу о собственном мнении или желание произвести впечатление Сталин воспринимает настороженно, ибо заботы за свою особость отвлекают человека от общего дела. Антонов продолжил: — Немецкому командованию не удалось добиться своих главных намерений — осуществить разгром наших двух фронтов и захватить такие рубежи, которые бы позволяли германским группам армий одним стратегическим ударом приблизиться к нашим важным оперативным, стратегическим и политическим центрам и тем предрешить успех новой кампании. Однако в центре стратегического фронта немецкие войска находятся сейчас на расстоянии всего в двести пятьдесят — четыреста километров от таких важных административно-промышленных центров, как Воронеж, Тамбов и Рязань. От Орловского выступа до Москвы менее трехсот километров. По германским оперативно-стратегическим нормативам такие расстояния вполне преодолимы за пол-компании, что может склонить германское командование к проведению еще одной летней наступательной кампании. Ведь в прошлое лето от Оскола и Дона до подступов к Сталинграду и к Северному Кавказу их войска дошли за месяц с небольшим. К такому решению немецкое командование может склонять и только что проведенное контрнаступление. По стратегическим меркам оно было проведено силами, которые обычно применялись в начале двух летних кампаний. Поэтому, надо полагать, наиболее активный немецкий генералитет может доказывать, что, сосредоточив крупные, лучше, чем прежде, оснащенные боевой техникой группировки, вермахту по силам предрешить победу в войне или по меньшей мере вывести Советский Союз из войны. Насколько обоснованным может оказаться довод о победе неугомонных фельдмаршалов над здравомыслящими военачальниками? История показывает, что после победы во Франко-прусской войне культ военного величия пронизал всю толщу прусских, затем германских вооруженных сил: народ и государство существуют для армии, а не наоборот. В силу этого вся экономика подчинена вооруженным силам и работает на войну, которая должна привести Германию к особому величию. Оно должно сохраниться в веках. Об историческом бессмертии мечтали и все еще мечтают многие германские военачальники. В оборонительных сражениях, полагают они, бессмертия не добиться. Поэтому они будут добиваться проведения третьей наступательной кампании, которая, по их взглядам и суевериям, непременно будет победной. В третий раз Бог не отвернется от них, тем более что военно-техническое оснащение вермахта сегодня существенно превосходит и сорок первый, и сорок второй годы. Немецкие фельдмаршалы, по оценке Генштаба, все еще обостренно верят в силу техники, в свои особые организаторские способности и полагают, что, не допустив досадных ошибок, добьются победы. Есть еще одно политико-психологическое обстоятельство, которое будет подталкивать военно-политическое руководство Германии к третьему стратегическому наступлению. За четыре года войны германские вооруженные силы одержали многие победы. Широкие слои Германии привыкли к победам и ждут их. Не оправдать их надежд политики и военные не могут. И не потому, что не способны прислушиваться к мнению низов. Причина в другом. По выражению одного германского политика, отказ от наступления может вызвать разочарование в своей армии, а это способно породить сомнения и критику всего затеянного национал-социалистами. Накопившись, сомнения могут перерасти в критику. Народ поймет, что слово «социализм» всего лишь клетка, предназначенная для того, чтобы поймать и заключить в нее птичку, как цинично выразился Геббельс. Общественное недовольство, психология, развиваясь и углубляясь, может привести к брожению, что не исключает повторения восемнадцатого года. Слово «социализм» еще не выветрилось из сознания немцев. Конечно, до таких брожений в Германии еще слишком далеко, но возможность их появления не может не влиять на принятие германским руководством решения начать новую кампанию, грандиозную по масштабам. Есть еще один фактор, — употребил Антонов слово, которым пользовался Сталин. — Он может существенно, если не решающим образом, повлиять на решение германских военных, а через них и на политических руководителей пойти на проведение и в третье лето генерального наступления. Это начертание стратегического фронта. В ходе германского контрнаступления образовался Курский выступ. Форма его столь соблазнительна, что не использовать ее выгод, позволяющих охватить и окружить в нем наши крупные силы, — проявить историческую трусость. Именно проведение здесь исходных операций групп армий с окружением главных сил двух наших фронтов решит основные проблемы третьей кампании, а возможно, и войны с нами. Действительно, ширина горловины Курского выступа менее двухсот километров. Достаточно ударным группировкам пройти по восемьдесят-сто километров, и семь наших армий могут оказаться в окружении. Для деблокирования их, по расчетам германского генштаба, мы можем привлечь сюда еще три — пять армий. Разгром десяти — двенадцати армий позволит образовать огромную брешь в русской обороне, из которой откроется возможность развивать наступление в двух-трех направлениях: на юг — к Нижнему Дону, в центре — к Средней Волге и на северо-восток — с целью выхода в тыл Москвы и к Окско-Волжскому промышленному району. Антонов сделал короткую остановку, чтобы Верховный всмотрелся в конфигурацию стратегического фронта. — Однако для германского командования составит немалые трудности определиться, куда же конкретно наиболее целесообразно вести наступление после образования в нашей обороне стратегической бреши? В 1941 году главный удар немцы нанесли на западном направлении, чтобы овладеть Москвой и тем победно закончить войну. Так предписывали им их наставники — Клаузевиц и Мольтке: захват столицы противника неизбежно ведет к падению духа армии и параличу управления страной. Но Москва выстояла, более того, от нее началось контрнаступление — стратегический удар, отбросивший вермахт на исходные позиции, с которых было начато, так сказать, последнее наступление на русских. В прошлом году последовал удар по нашим нефтеносным районам и Нижней Выче. И вновь германцы были отброшены на рубежи, с которых начинали летнюю кампанию. Наступление в двух кампаниях на западном и юго-восточном направлениях, несмотря на достижение неприятелем немалых оперативно-тактических успехов, при водил вооруженные силы Германии в тупик, а затем и к серьезным поражениям. Как отмечают исследователи германского генерального штаба, его генералы и офицеры, как и очень многие немцы, склонны к вере в черную силу. Поэтому, вероятно, немецкий генеральный штаб не предложит Гитлеру наступать на тех направлениях, где вермахт уже потерпел поражение. Отсюда остается одно — среднерусское оперативно-стратегическое направление. Однако предпринимать наступление к Средней Волге германское командование едва ли решится. От Курска до Саратова и Куйбышева восемьсот километров. Теперь, когда у сторон войны материальные возможности уравнялись, а наш командный состав обрел опыт и психологическую устойчивость, для преодоления с боями такого расстояния потребуется две кампании. Остается одно направление — на северо-восток, к Оке, Клязьме и к Волге в районе Горького, то есть в тыл Западному фронту. Глубина операции на этом направлении по прямой составит около пятисот километров, а по дуге — до шестисот. Поскольку в треугольнике Владимир — Горький — Рязань находится заболоченная Мещерская низменность с многочисленными реками и озерами, наступление на этом направлении потребует от неприятельских армий не меньше времени, чем на среднерусском. Но даже выход к Оке у Рязани и к Волге у Горького сделает кампанию незавершенной. У нас сохраняются три пути обеспечения Западного и Калининского фронтов, в тылу которых нам непременно удастся сохранить достаточно мощные военно-промышленные районы: два волжских и уральские, в глубине страны — Омский, Новосибирский, Кузбасский и Средне-Азиатский. Чтобы сокрушить два наших мощных фронта, Западный и Калининский, предварительно надо их окружить или лишить путей подвоза. Однако наступление в обход Москвы с севера и северо-востока для немцев бесперспективно. Местность там на шестьдесят-девяносто процентов покрыта лесами, изобилует реками и во многих местах заболочена. Все это лишает вермахт возможности использования крупных танковых группировок, а наступление пехотных дивизий без непосредственной поддержки танков проходило, и будет проходить, очень медленно, что неизбежно приведет к крупным потерям. В этом немцы убедились в ноябре и декабре сорок первого. К сказанному можно добавить и то, что на этом направлении обороняются два наших фронта, обладающие высокой оперативно-стратегической и психологической устойчивостью. Далее. К вопросу о материально-боевых возможностях вермахта. Общие потери германской и союзной армий на Восточном фронте, по подсчетам Генерального штаба, составили около сорока — сорока пяти дивизий, или сорок процентов от их общей численности. Это по состоянию на девятнадцатое ноября прошлого года. Потери личного состава убитыми и пленными достигли миллиона трехсот тысяч. Чтобы стабилизировать стратегический фронт обороны Восточного фронта, ему было передано около тридцати пяти дивизий. Потери в танках, по предварительным подсчетам, достигли около шестидесяти процентов. Восполнение столь огромных потерь на Восточном фронте осложняется еще и тем, что с него убывают румынские, итальянские и венгерские армии. В наказание за предательство союзников германское руководство отказало остаткам итальянских дивизий предоставить железнодорожные эшелоны, и им придется добираться до Италии пешком. Это около тысячи километров. Венгерские дивизии отведены поближе к своим границам. На них возложена задача борьбы с нашими партизанами и охрана коммуникаций. От румынских соединений, попавших под наши удары, также остались лишь остатки. Их отводят на румынскую территорию для восстановления боеспособности. Антонов перешел к вывешенным таблицам, помедлил, чтобы Сталин и Жуков присмотрелись к ним, и только тогда продолжил: — Несмотря на все усиливающиеся бомбардировки германских городов и предприятий англо-американцами, уровень производства военной техники в Германии продолжает расти. Чтобы удвоить военное производство, германское руководство переходит к ведению тотальной войны. Принципы этой войны были сформулированы еще Людендорфом. Рабочая сила с гражданских предприятий переводится в военные. К работе на военных заводах привлекаются старики и женщины до сорока пяти лет, военнопленные, в том числе и наши. В военном производстве упор делается на выпуск танков, особенно тяжелых. По некоторым данным, к началу летней кампании германское руководство намерено довести танковый парк до пяти тысяч, из них три четверти будут выделены Восточному фронту. Число тяжелых машин составит не менее тысячи. По крепости брони они превосходят наши тридцатьчетверки в разы, на них поставлены пушки с прямым выстрелом в тысячу метров и усовершенствованный прицел. По оценке наших специалистов тяжелые танки, захваченные под Ленинградом и к югу от Сталинграда, по качеству превосходят наши в два-три раза, что ставит перед нами задачу: изыскать методы борьбы с ними. Антонов приостановил изложение доклада и взглянул на Верховного тем, казалось, беспристрастным взором, который сказал бы ему: все, что высказано — плод не его личных знаний и оценок, а главным образом Василевского и тех, кто привлекался для подготовки справочных материалов и отработки карт. Успел увидеть лишь одно: соотношение качества танков вызвал у Сталина беспокойство. Подтверждалось это и тем, что он попросил секретаря связать его с Малышевым — наркомом танковой промышленности: «Передайте ему, что я у себя и жду сведений о производстве танков и „САУ“, вооруженных дальнобойными стволами». Антонов продолжил доклад: — По оценке Генерального штаба, тяжелые немецкие танки и «САУ» могут явиться той весомой гирей, которая склонит германское руководство к решительному наступлению. Какую же цель может преследовать немецкое руководство в третьей летней кампании? Мнение Генерального штаба таково: в пределах Средне-Русской возвышенности нанести нашим вооруженным силам такое поражение, которое лишило бы их способности вести наступательные действия и осуществить контрнаступление, сравнимое с московским и сталинградским, развить контрнаступление в общее наступление. Наше ослабление, рассчитывает германский генштаб, склонит англо-американцев к отказу нам в серьезной военно-технической помощи. Это минимум. Максимум — вынудит нас к перемирию. А это уже развал антигитлеровской коалиции. При таком исходе теперешней летней кампании немцы разделаются с англо-американцами так же, как с англо-французами в сороковом. Конечный итог — принуждение англо-американцев к мирному договору с сохранением в Европе всех германских завоеваний. Такие проекты не лишены оснований. Роммель одним своим корпусом гонял 8-ю английскую армию по всему северному берегу Африки вплоть до египетской границы. Стратегическая пассивность и боязнь немецких ударов видится также в намерении англо-американцев начать крупное десантирование не в районе Ла-Манша, а на Сицилии. От пассивности и боязни недалеко и до оставления важных театров военных действий. Решительным разгромом десантных англо-американских сил немцы намереваются отбить охоту у англичан идти за Ла-Манш с целью освобождения народов Европы от фашизма. Какие-либо конкретные военно-политические цели перед войсками Восточного фронта, судя по их положению и передвижению, еще не определены. В центре стратегического фронта войска закрепляют достигнутые рубежи, часть отводятся в резерв и на пополнение. Как показывает анализ статей в печати, скудных данных агентурной разведки и радиопередач, в среде политиков и военных еще не достигнуто единство взглядов на цели предстоящей кампании и способы их достижения. Одни убедительно доказывают, что войну на востоке выиграть уже невозможно и потому летнюю кампанию целесообразно вести методами стратегической обороны, чтобы измотать наши силы, и только затем, при благоприятных обстоятельствах, осуществить мощное контрнаступление. Генералы, успешно проведшие весеннее контрнаступление, особенно Манштейн, наоборот, утверждают: летнюю кампанию необходимо начать в мае, чтобы не позволить русским восстановить свои армии, понесшие крупные потери в ходе мартовского контрнаступления. К тому же на новых рубежах русские не успеют создать прочную и глубокую оборону. Первый вариант ведения немцами кампании менее желателен, поскольку потребует от нас осуществления прорывов позиционной обороны, что в условиях насыщения ее противотанковыми и танковыми средствами сделает ее очень крупнозатратной, выход наших сил на оперативный простор может затянуться, что позволит немецким группировкам закрепиться в ближайшей оперативной глубине и исключит для нас преследование, которое обычно предопределяет размах наступательных операций и их оперативно-стратегические результаты. Поскольку мы пока не можем знать, к какому решению склонится Гитлер и его окружение, целесообразно разрабатывать два плана летней кампании: один — с преднамеренным переходом к стратегической обороне и второй — упреждающий активные действия групп армий на Восточном фронте. Антонов умолк, увидев, что Верховный собрался что-то сказать. — Я получил ответы от командований Воронежского и Центрального фронтов по вопросам, которые мы обсуждаем. Ватутин рвется в решительное наступление, чтобы застать немецкие войска еще не восстановившими свою боеспособность, Рокоссовский склонен к тому же, хотя докладную записку подписал не он сам, а его начальник штаба Малинин. Приподнял крупную голову Василевский — Сталин сделал уважительный жест головой: после Сталинграда мнения начальника Генерального штаба у Верховного обрели весомость: — Командующим фронтами можно ответить так: ваши мнения разумны, но при проведении операций ограниченного размаха. В ходе них мы не сможем выйти даже к Днепру, и летние месяцы, выгодные для крупного наступления, придутся на стратегическую паузу. Два слова по существу. Определенными мерами надо помочь одержать верх в спорах германского генералитета тем, кто ратует за проведение упреждающего удара по нам. Целесообразно подготовить и провести ряд дезинформационных мероприятий, чтобы показать нашу медлительность в восстановлении фронтов и армий: пополнение их идет как будто вяло, инженерные работы ведутся спустя рукава, оперативные и стратегические резервы в зачаточном состоянии. Полная готовность наших центральных фронтов к летней кампании возможна к середине июля. Особенно важно скрыть в тайне формирование танковых армий, а также новых артиллерийских дивизий и тем более корпусов. Человек я вроде бы не строгий, но предлагаю и настаиваю: все виды дезинформации и маскировки (тактической, оперативной и стратегической) должны проводиться убедительно и не менее важно — строжайше по тем мерам, которые будут намечены. В последние поездки на фронт пришлось увидеть храброе разгильдяйство: мол, под Сталинградом мы набили фрицам и Гансам морду — чего нам их бояться! Вот такую храбрость надо пресекать суровыми мерами, вплоть до отправки в штрафные батальоны. Приказ номер двести двадцать семь Верховный еще не отменил. — Заодно выскажите, товарищ Василевский, ваше мнение и по такому вопросу: где нам начинать кампанию, если германцы откажутся от генерального наступления? — в негромком голосе Верховного Жуков и Антонов уловили поощрение реплики начальника Генштаба. — На юго-западном направлении, — ответил тот со спокойной сдержанностью. — Там вблизи друг от друга три крупных промышленных района: Харьковский, Донецкий, Запорожско-Днепровский. Чуть западнее Криворожский железорудный бассейн с его марганцевыми рудами. Удастся захватить его — Германии трудно будет выплавлять вязкую броню. После Сталинграда к мнениям Василевского Сталин стал относиться с особым вниманием, хотя они высказывались как советы или пожелания. Верховный ни разу не услышал от него сожаления или обиженного вздоха, если что-то не принималось или даже резко отвергалось. Судя по ходу Сталинградской битвы, начальник Генштаба не принимал к подчиненным крутых мер, решения его внешне казались осторожными. Не всегда они давали ожидаемый эффект. Многие, вполне верные и обоснованные, не смогли выполнить Еременко и Гордов. Потом противодействие противника. Он, Василевский, своевременно определил намерение Манштейна — пробить коридор к окруженной армии Паулюса, и с двойной целью ввел в сражение 2-ю гвардейскую армию — сначала предотвратить прорыв армии Гота оборонный, затем добить прямым ударом с фронта и с флангов. То и другое вполне удалось. Тогда, под Сталинградом, Василевский предложил обескровить танки Гота обороной, а затем добить ослабленного. Результат оказался огромным: Маштейн с Готом не смогли удержать проход у Ростова для всей группы армий «Юг» и значительная часть ее вынуждена была отойти на Таманский полуостров. Мысли Василевского видны и в докладе Антонова, отметил Сталин. Они сходны с докладной запиской Жукова. Пожалуй, Ватутину и Рокоссовскому надо ответить так, как предложил Василевский. В тридцатые годы, в пору борьбы с разными оппозициями, Сталин умел терпеливо выслушивать резкую и даже оскорбительную критику. Но, одержав победу, он допускал споры только на заседаниях Политбюро. Молотов даже резко возражал по многим вопросам. Однако при обсуждении в более расширенном составе постепенно установилось правило: Сталина можно критиковать, Генсека — недопустимо. Он первое лицо в стране, и критика его — критика социализма и всего, что он предпринимает для его строительства. Понемногу в нем укрепилось самомнение: все, что он предлагает, намечает, — верно. Когда не хватало фактов, Сталин обращался к своей интуиции, в которую верил, как в надежное подспорье. Но при решении оттянуть войну на 1942 год интуиция страшно подвела его: он не дал развернуть на границе хотя бы войска прикрытия, и приграничные округа, не успев преобразоваться во фронты, потерпели чуть ли не гибельное поражение. Сейчас два возможных начала немцами летней кампании, при всем аргументированном обосновании наиболее вероятного, все же раздвоили его. Раздваивали неготовность войск к отражению близившегося (поданным разведки) наступления немцев. Слишком много еще оставалось слабых мест и просто едва заштопанных дыр на центральном участке стратегического фронта, а резервы, собираемые со всех военных округов, еще были слабы, особенно морально, чтобы выдержать массированный удар врага. Молчание Верховного озадачило Антонова. После резюме Василевского он не считал возможным докладывать то, что осталось, к тому же оно выглядело бы неуместным повторением. Василевский, хотя и привык к долгим раздумьям Верховного на заседаниях Ставки, сейчас не мог определить, из-за чего Сталин так долго молчит. Кроме военной разведки, знал начальник Генштаба, у Сталина была и личная. Ею руководил подчиненный только ему генерал-полковник. Недавно он доложил кое-какие данные о военном совещании, проведенном в Кёльне. Высокопоставленные генералы уверенно заявляли Гитлеру, что в этом году германские армии под их руководством непременно одержат победу над русскими и политики смогут освободиться от крупных забот на Восточном фронте. Лето всегда было и останется германским, а в этом году вермахт как никогда получает мощнейшее оружие. Аргументы, высказанные Антоновым, убедительно обосновывали именно такое начало военной кампании. Но почему Гитлер колеблется? Столь больших обсуждений с генералитетом своих мнений он еще не проводил. Оголтелый шум на радио и в газетах ведь может иметь и дезинформационную направленность. Немецкая пропаганда умеет быстро и целенаправленно проводить такие акции. За короткую войну удвоить военное производство? Промышленные возможности Германии с учетом предприятий Западной Европы весомые. Но два года немцы обходились без промышленной кооперации с ними. Наладить ее в короткие сроки?.. Возможно и такое. Если немцы соберутся с силами в мае, исключать их наступление опасно. Сталин хорошо знал, что с выпуском тяжелых машин, оснащенных стволами с дальним прямым выстрелом, мы несколько запоздали, а стоящие на них трехдюймовки слабы в дуэльной стрельбе. В этом кроется немалая угроза прорыва немцами нашей обороны. Сопоставляя то, что доложил генерал Антонов, с информацией своего личного разведчика к тому же не словесным, а документально подтвержденным, Сталин колебался. Чтобы довериться соображениям Василевского, ему не хватало одного-двух фактов. Отсутствие таковых в сорок первом году не позволило ему поверить, что война начнется со дня на день. Эта черта характера сказалась и сейчас. За молчанием Верховного могли последовать вопросы, на которые надо было давать незамедлительные ответы, и потому Александр Михайлович напряжен но думал. Вероятнее всего, Сталина серьезно беспокоит возможный прорыв германских группировок в стратегическую глубину обороны фронтов. Выход их на оперативный простор в прошлом натворил чудовищное — под пятой немецкого сапога оказалось огромное пространство страны. Каких усилий потребовалось, чтобы отстоять Дон, Волгу и Кавказские предгорья! Возникла угроза голода с его непредсказуемыми последствиями. Случись что-то подобное в третье лето, народ может усомниться в его способностях довести войну хотя бы до той черты, с которой ее начали немцы. А это утрата лидером своего авторитета. Без государственного лидера, которому верит народ, Союз может дать трещину. Такие уже в первое лето обозначили крымские татары, в прошлом — чеченцы и в какой-то мере калмыки, вспомнившие царские обиды и притеснения. Даже отделение каких-то республик сейчас крайне опасно. И Сталин, конечно, осознает это, хотя пик такой угрозы миновал. Однако новое поражение Красной Армии и для Союза может обернуться тяжелыми последствиями. Вероятно, именно это беспокоит Сталина. В ходе третьего отступления, не исключено, народ может перестать верить в Сталина, в его слова и лозунги. Поэтому прорыв немецких армий даже в ближайшую стратегическую глубину обороны недопустим! — мысленно заключил Василевский. Зазвонила «вертушка». Сталин, кивнув Антонову, чтобы сел, взял трубку и, кого-то выслушав, сообщил: — Новые танки и самоходные орудия, вооруженные стволами от зенитных орудий и сотками, наша танковая промышленность к началу летней кампании сможет поставить Действующей армии в ограниченном количестве. Тяжелые танки будут вооружаться сто- и стодвадцатимиллиметровыми пушками. Их снаряды Даже за пределами прямого выстрела будут выводить танки врага из строя или глушить экипажи. Так что в ближайшие месяцы наша Действующая армия получит танки, превосходящие немецкие. Пока же придется опираться на противотанковую артиллерию и самоходки с новыми пушками. Завышенные потери наших танков в борьбе с немецкими не исключены, возможно, неизбежны в соотношении один к трем и даже к четырем. Объявив перерыв на перекур, Сталин позвонил Поскребышеву, чтобы тот пригласил на совещание намеченных товарищей. К концу перерыва стали приходить вызванные. Первым вошел главный танкист — генерал Федоренко. Полную увесистую фигуру выправил лишь слегка и, увидев знак Сталина, сел на свободный стул. За ним вошел Ворошилов, в поведении которого означилась суетливость. Минут через пять в дверях показался саженного роста главный маршал артиллерии Воронов. Когда все удобно уселись и обратили взоры в его, Сталина, сторону, он произнес: — Вот беседовал с мозгом нашей армии. По некоторым вопросам потребовалась ваша помощь. Товарищ Федоренко, сколько, по-вашему, тяжелых танков и самоходок немецкая промышленность может поставить Восточному фронту? — Пятьсот — шестьсот машин. Вроде бы не столь уж много, но их качество… — Как, по-вашему, целесообразно использовать наши танковые силы в борьбе с новыми и модернизированными танками неприятеля? Вступление к своему ответу, как отметил про себя Верховный, дородный танкист сделал культяписто, но оно не смутило его — крепко помнил то, что сделал Федоренко под Москвой, когда за два дня вывел перед Можайской линией обороны восемь танковых бригад и тем выиграл почти неделю для выдвижения на нее резервов. Да и для обороны Сталинграда сформировал и переформировал около двух десятков танковых корпусов, сыгравших большую роль в обороне и решающую — в осуществлении окружения. На основной вопрос Федоренко ответил коротко: — Осилим и новые их машины, если сумеем действовать сообща, всеми силами, какие способны поражать немецкие танки. И тяжелые, и средние, на которые немцы поставили длинноствольные трехдюймовки. Танки мы привыкли бросать в контрудары — придется ставить их и в оборону, закопав по башню, иначе будут вспыхивать, как домишки с соломенными крышами. Танковые армии и корпуса можно будет бросать и в контрудары. Но, пока в операции не наметится перелом, их следует держать в резерве и использовать как противотанковые средства против танковых клиньев немцев. Поскольку наши танки пока уязвимы для дальнобойных пушек немецких, для каждого надо оборудовать хотя бы по две позиции, особенно для тех, которые будут биться рядом с пехотой. Да и на рубежах развертывания резервных танковых корпусов надо рыть окопы глубиной по башни. Особо о танковых армиях. Конечно, при нужде их придется ставить против танковых сил врага, но не бросать безмозгло вперед. Раз мы собираемся после обороны переходить в контрнаступление, танковые армии надо беречь, как хорошего скакуна. Сохраним их — будет чем завершить прорыв обороны и затем бить немцев и в хвост и в гриву. — Что ж… рекомендую послушать соображения апостола бога войны. «Верховный по-прежнему отводит артиллерии большую роль», — отметил про себя Воронов. Саженная его фигура возвышалась над сидевшими, и он сдержанным голосом принялся излагать свои соображения-требования. — К началу майского наступления, если его предпримет противник, артиллерийское управление из двадцати артиллерийских дивизий, сформированных и заканчивающих формирование, может передать центральным фронтам девять. Это более пяти тысяч в основном крупнокалиберных стволов. В составе Центрального и Воронежского фронтов окажется дополнительно двести пятьдесят противотанковых орудий. Они могут быть использованы для поражения средних и легких танков врага. Но их желательно использовать лишь для образования противотанковых резервов. Раздергивать артиллерийские дивизии по частям нецелесообразно — командующие фронтами сами себя лишают мощных огневых кулаков. Как целесообразно использовать бригады, вооруженные среднекалиберными и тяжелыми орудиями? В майских боях — для формирования армейских и корпусных артиллерийских групп. Но если неприятель отложит наступление на лето, предлагаю все артиллерийские части, которыми будут располагать фронты, использовать для проведения контрподготовки. Такое использование ее давало немалый результат на Западе в годы Первой мировой войны. Под Сталинградом была сформирована фронтовая артиллерийская группа из дальнобойных орудий. По оценкам командующих фронтов и армий, они сорвали или существенно ослабили атаки врага. ЕслиСтавка одобрит такое применение крупных масс артиллерии, мы разработаем их развертывание перед участком возможного прорыва и способов огневого воздействия по пехоте и артиллерии противника на нем. Для нанесения фланговых ударов соседних фронтов или проведения ими контрнаступления Западный, Брянский и Резервный фронты в начале июня получат от одной до трех артиллерийских дивизий. Конкретные способы их применения уже разрабатываются. У меня всё. Верховный повернул взгляд к Ворошилову. Клим давно ждал, когда Сталин предоставит ему слово. Он полагал, что формирование стрелковых соединений идет планомерно и есть основание заверить в этом присутствующих. Ворошилов действительно объехал многие центры формирования новых соединений. Они справляются со своими задачами, но выдвижение готовых к боям дивизий из восточных военных округов в Действующую армию идет не по графику. Но свое выступление Ворошилов начал с морального состояния личного состава пополняемых дивизий. — Разгром группировки германцев у Сталинграда и затем на просторах Донщины и Кубани повысил боеспособность наших бойцов и командиров до дерзостного состояния. Командармы всех уровней могут рассчитывать на высокую стойкость подавляющего количества наших прекрасных бойцов и командиров… — Дерзость, Клим, дело хорошее, но войны выигрываются терпением, как говорили многие полководцы прошлого. Чтобы верно расценить роль дерзостных действий бойцов, обычно дисциплинированных, вспомним известное высказывание Ленина: социализм строят не на энтузиазме, а при помощи энтузиазма. Для армии эти слова можно перефразировать так: войска побеждают не дерзостью и героизмом, а при содействии того и другого, да еще добротной сплоченностью войск. — Несомненно, — не решился Ворошилов назвать Сталина товарищем. — Сколачиванием частей и подразделений, тем более дивизий и корпусов занимаются ответственные командиры. За зиму таких вышло из строя немало, и у нас крайне недостает генералов, способных возглавить дополнительно формируемые корпуса. Только на сталинградские дивизии, большинство которых мы переименовали в гвардейские и объединяем в корпуса, необходимо пятнадцать генералов. А еще Пятая ударная, тоже, по сути, гвардейская. — На должности комкоров можно назначить комдивов, даже в звании полковников. Полковник Кравченко отлично откомандовал танковым корпусом под Сталинградом, и мы его определили кандидатом на новую танковую армию. На должности комкоров надо назначать командиров, уже проявивших себя в боях, а за званиями дело не станет. Лишь бы командовали с умом и дерзостью. «Что ж… кого надо заслушали, — подумал Сталин. — В военное время долго заседать вредно». Ответив Ворошилову, Сталин задумался. Военачальники вроде бы высказали все, что сочли нужным. Можно подвести итог. Начал неспешно, конспективно, чтобы не связывать военачальников и себя жесткими формулами, обязательными к исполнению: — Первое. Об упреждении противника в мае. Даже к концу его мы серьезно не подготовимся к летней кампании. К этому сроку промышленность еще не успеет поставить даже активным фронтам необходимого количества танков, сформировать все танковые армии и многие танковые корпуса. Поэтому можно сказать так: в мае и даже в июне сиди и не пищи. В прошлом году под Харьковом мы упредили и очутились у Нижней Волги и на Северном Кавказе. До июля все внимание уделить подготовке обороны. Соседним с Центральным фронтам готовить вспомогательные удары, чтобы ослабить группировки врага, начавшие наступление. В использовании танков руководствоваться соображениями, высказанными генералом Антоновым, Федоренко, в артиллерии — маршалом Вороновым. Все усилия наших броневых и огневых средств обратить на уничтожение танков, особенно тяжелых. В них главная опасность для нашей обороны. Горькие уроки предыдущих летних кампаний, учат нас: любые потери при удержании тактической и оперативной обороны намного меньше тех, когда противник прорывается в стратегическую глубину. Отсюда войска обязаны удерживать первые три полосы обороны с упорством, какое проявляли защитники Сталинграда. Немцы — мастера вводить противную сторону в заблуждение. Поэтому особое внимание разведке и глубокому анализу собираемых фактов. Ни один признак подготовки их наступления не должен ускользнуть от внимания не только разведчиков, но и всех командиров. Слабым местом нашей обороны является ее небольшая глубина. В прошлом году в стратегическом резерве у нас было десять армий, но мы разбросали их чуть ли не по всему стратегическому фронту, а затем использовали по частям для затыкания брешей. Ставка наметила образовать Резервный фронт в составе шести-семи армий, в том числе одной танковой. Дивизии для нее собирает генерал Рейтер. С помощью Жукова он неплохо командовал армией в Ржевско-Сычевской операции, но вот Брянским фронтом этой зимой командовал вяло. Его войска с января до середины февраля продвинулись всего на семьдесят — сто километров, тогда как соседи в два раза больше. А Резервному фронту предстоит выполнять очень важные задачи: не допустить выхода ударных группировок врага за пределы Курского выступа, а затем стать решающей силой при переходе в контрнаступление. Рейтера надо перевести на более спокойную должность. Он успешно руководил тылами, вот и надо вернуть его на такую должность. Сталин сделал паузу. — Мы сформировали не только несколько новых армий и формируем два новых фронта. Вроде бы найти на них всего два ответственных генерала не столь сложно. Но фронты, знаете вы, особая категория военного образования. Надо присмотреться к ряду военачальников, чтобы остановиться на таких, которые бы хорошо разбирались в военном искусстве, имели боевой опыт и авторитет в войсках. За две минувшие кампании командующими фронтами Ставка назначила Голикова, Ватутина, Рокоссовского, Толбухина и Гордова. Из них первый и последний не справились с возложенными на них обязанностями, Голиков дважды. Освободить от высоких должностей и переместить на менее ответственные пришлось Черевиченко, Тимошенко и Конева. При недостатке военных кадров высшего звена всех осрамившихся не приходится списывать в обоз. Но вот Черевиченко за два года войны не набрался ни ума, ни характера. Голиков способен командовать войсками фронта только в несложных обстоятельствах. В ссылку на Северо-Западный фронт был отправлен Тимошенко. На замену ему пришлось направить Конева. Тимошенко пока в резерве. Его вроде бы можно поставить на Резервный фронт. Командовал не только фронтами, но и войсками стратегического направления. С большим фронтом должен бы справиться, однако от потрясений еще не оправился. Остается один Конев. Опыт вождения войск немалый, но только зимой сорок первого. Командуя Калининским фронтом, проявил себя и разумно, и твердо. Но всего месяц как наказан. Быстро прощать грубые промахи — только плодить неудачников. Предлагаю членам Ставки присмотреться к нему и высказать свои оценки. У меня теплится еще надежда, что от перенесенных поражений он не утратил ни волю, ни ум. Члены Ставки и приглашенные уходили из кабинета Верховного озадаченными. Они не помнили, чтобы он вел заседание с такой доверительностью. И все же ни у кого не возникло желания стать с ним на дружескую ногу. В кабинете Верховный задержал только Василевского и Антонова. — На основании проведенного обсуждения ситуации разработайте директиву четырем фронтам центрального участка. Учтите всё, что можно дополнить к докладу Жуков. — С вашего позволения, товарищ Сталин, — обратился Василевский, — мне хочется предложить в кандидаты на фронт генерала Баграмяна. Знаю его давно, и вина его в провале Харьковской операции минимальна, а наступление армии провел успешно. — Подумаю. Даст результат в ходе этой кампании — можно будет доверить и фронт. Командный стаж у него только в условиях спокойной обстановки. — Есть еще один командарм, командовавший округом и двумя фронтами, — Попов. Он успешно провел Пятую ударную армию от Сталинграда до Северного Донца, затем Пятую танковую до реки Молочной. Опыт командования общевойсковой и танковой армиями очень важен для командующего фронтом. — До меня дошли слухи: он неравнодушен к красивым молодкам. — В свободное от боевых дел время, слышал, такой грех с ним случается, но генерал знающий и в меру волевой. — Подумаем.По пути из Кремля Василевский благожелательно сказал Антонову: — Спасибо вам, Алексей Иннокентьевич, за хороший доклад. Он произвел на Верховного благоприятное впечатление о проделанной Генштабом работе и о вас лично. — В основе доклада, Александр Михайлович, ваши соображения. — Соображения — это дом без окон и дверей. Вы не только сделали его пригодным для жилья, но и со вкусом обставили. Скоро, Алексей Иннокентьевич, мне предстоит поездка по трем фронтам Курского и Орловского выступов. О работе Генштаба Верховному придется докладывать вам. Сообщайте только правду, предположения оговаривайте. Манера поведения как сегодня — ничего от «я». Так заведено было Борисом Михайловичем. Верховный ценит людей, отдающих себя делу. И, кстати, красивых собеседников, — улыбнулся наконец Василевский. — А вы выглядели Аполлоном Бельведерским. — Ну уж, Александр Михайлович. — Совещание вроде бы прошло без горячих минут, а устал. — При нагрузках, которые вам приходится нести, Александр Михайлович, немудрено. Усталость накапливается от недели к неделе. И вот дала о себе знать. Да и возраст… — Я всего на один год старше вас. Такая разница в наши годы не играет роли. — Так-то оно так, но от ряда работ технического характера вам следует освободиться. Для этого генерала Колосова целесообразно вернуть в Генштаб. — Пожалуй. Работу Генштаба он знает превосходно, с ним я сработался. Только вот на какую должность? Потянул главное операционное управление, но по рекомендации Берии на нее назначен Штеменко. — Пригласите на должность своего генерала по особым поручениям. — Но это же понижение для него. — Если вам сложно поговорить с ним на эту тему, позвольте мне. Колосов — генштабист, для него интересна работа на стыке политики и стратегии. Уверен, Михаил Александрович, он примет ваше предложение. У него есть еще одна причина вернуться в Москву, жена — успешная актриса. — Не по этой ли причине и вы согласились на работу в Генштабе? Слышал, Лепешинская называет вас рыцарем без страха и упрека. Антонов развел руками. — Надеюсь, и я найду время побывать в Большом театре. Отпускаю вас домой. — А вы? — Позвоню Колосову, спрошу его мнение о возвращении в Москву. Потом кое-что надо записать. Василевский не сказал, что он намерен записать. Тайно от Верховного он вносил в особую тетрадь наиболее важное в работе Ставки и хранил ее под семью печатями.
3
Оставшись один, Александр Михайлович созвонился со штабом Воронежского фронта. Получив согласие Колосова вернуться в Москву, позвонил жене: — Не спишь? — Как всегда. — Сегодня не придется — разрешено отправиться домой. Тотчас же. — Невероятно! Жду, жду тебя, как в весеннюю пору ласточка своего суженого. — Ты имеешь в виду ту, что гнездится под крышей нашей дачи? — Конечно. — Это, дорогая, черные стрижи. Они отличаются от ласточек более быстрым лётом, позже прилетают и раньше улетают. Ласточки в большей мере птицы деревенские. Подъехав к подъезду, Александр Михайлович, выйдя из машины, привычно козырнул охраннику. Тот признательно открыл дверь и пропустил маршала в парадное. Едва вышел из лифта, в открытой двери увидел жену. Она стояла в проеме, счастливая от раннего возвращения мужа с работы. Обняв ее плечи, набравшие полноту, благодарно поцеловал. — Устал? — сочувственно спросила жена. — Немного есть. Но… При всем доверии к жене Александр Михайлович ни разу ей не сказал, что более всего он устает от вспышек Верховного, когда тот не выбирает обтекаемые слова, тем более щадящего тона. От того и другого приходилось долго приходить в себя, но за год попривык. Александр Михайлович прочитал много литературы об образе мышления и поведении военачальников. Среди них корректных были единицы. Но вежливость их не заменяла тех полководческих качеств, которые приносили победы. Видел и знал, сколько ошибок и промахов в военных делах допустил Сталин за два года. Тяжелых по своим последствиям. И все же, зная в подробностях всю сложность полководческой деятельности, какие сомнения верховные испытывают, принимая судьбоносные решения, он находил, что Сталин — лучший из политиков, который взвалил на себя всю полноту ответственности за судьбу страны. Опрометчивых решений он допустил целую цепь, порой упрямо не принимал разумные рекомендации. но в основе этого упрямства лежала не прихоть его, как Верховного, а задача не выпускать из рук ни управления страной, ни вооруженных сил. А это многого стоит! К сожалению, критики видят в его деятельности только лежащий на поверхности негатив. Позитив разглядеть сложнее. Для этого надо крепко и в подробностях знать те дела, которые проворачивает Верховный. И еще одна черта его ума и воли. Сколько руководителей стран и военачальников спасовали перед судом истории и потому не решились принять те смутно обнадеживающие решения, которые могли предотвратить гибель армии и страны. Сталин бывал в архитрудном положении, особенно в ходе сражений в Подмосковье. И все же ответственность за Москву не переложил ни на кого. Да, Жуков много сделал для ее спасения, но именно Сталин собрал силы, подобрал стойких генералов, решился провести контрнаступление, и оно изменило ход войны. Теперь, казалось бы, Сталину следовало согласиться с мнением Жукова — он отложил принятие решения о проведении битвы за Курский выступ. Несомненно, предложения Жукова лягут в основу директивы на летнюю кампанию, но позже, с учетом конкретных данных, которые будут получены к началу лета. — Я, Катя, произнес «но» и не договорил, кое-что. При всех резких выговорах Верховного, виновниками которых чаще всего бывали исполнители из войск, наказания за них обрушивались на генштабистов, в том числе не раз и не два на твоего муженька. Самое горькое, когда из-под его усов вырывалось: «Потакаете трусам и бездельникам!» Сейчас такое с ним случается реже. Он старше нас почти на два десятка лет, а проворачивает дел в два-три раза больше. Не всегда удается задуманное, вот и вспыхивает, а нам приходится задерживаться до его отъезда, а приезжать до приезда. Так что терпи своего мужа до окончания войны. Уволюсь в запас — свожу тебя в родные места, к отцу-матери. — Кто тебя отпустит в запас — тебе всего-то исполнится пятьдесят. — Когда, Катя, мы поженились, ты была делопроизводителем особо секретных бумаг. Подписывала присягу. Сейчас только моя жена, но твоя подпись под присягой продолжает обязывать тебя. — К чему эти слова. Саша? — Даже то бытовое, что я сказал тебе о Сталине, никому и никогда. — Са-шень-ка! Ты меня обижаешь. Сейчас свою присягу я исполняю еще строже, чем в Генштабе. — Вот и хорошо. Ты у меня очень понятливая. Катя открыла дверь в столовую. — Такой стол, да еще в поздний час! — с искрами восторга в глазах произнес Александр Михайлович. — Успела за минуты? — Ждала часы. Повесив фуражку и китель в стенной шкаф, Александр Михайлович сполоснул руки и вернулся к жене. — Можно сказать, ужинать будем по-праздничному. — Твое раннее возвращение домой для нас всегда праздник. — В таком разе, сказал бы мой отец, не грешно и по рюмочке. Нашей домашней, настоянной на водочке. Налив жене и себе, приподнял рюмку. — За тебя, Катюша, за твое терпение и заботу. За часы пребывания дома я набираюсь сил на многие сутки. Выпив, Александр Михайлович подошел к жене и с нежностью поцеловал ее. Казалось бы, маршал и делопроизводитель секретной части отдела — не пара. Но суть этой разницы не ворошила душу Александра Михайловича. Семейные взгляды у него сложились в многодетной семье священника строгих правил. Он никогда не чурался деревенских ребят и девушек, дружил с ним на равных. На войнах было не до невест, после них служба затянула в себя с головой, и потому подругу жизни не искал из обнищавших дворянок и купчих, как это делали многие командиры, стремясь с их помощью избавиться от повадок простолюдинов. Первая жена — девушка не лишенная красоты. Прожил с ней десять лет. Когда же перевели служить в Генштаб, стал поздно возвращаться домой. Пошли подозрения, упреки, претензии. На озабоченного командира с тремя «шпалами» в петлицах обратила внимание женщина, которая выдавала документы и литературу. Всегда старалась побыстрее найти нужное ему. Вручала с участием, вежливо, без расчета на внимание. Во всем этом виделась интеллигентность, но не изысканная, а естественная, добрая, заботливая. Узнал ближе: выросла в семье хорошего врача, умершего в Гражданскую войну от заражения крови. Слухи о его дружбе с Катериной дошли до жены. Пошли подозрения, упреки, иногда ссоры, хотя к тому еще не было оснований. На службе засиживался по делам, и никаких проводов Кати домой еще и не предвиделось. Однажды на работе задержался до трех. Жена-командирша обиделась так, что за день собралась в дорогу и уехала к своим, в Вышний Волочек. Наметился тот раскол в семье, который привел к разрыву. Произошел без скандала — в эти же дни его перевели служить в Куйбышев. Оттуда Шапошников направил его в Академию Генерального штаба, потом определил своим помощником и доверенным генштабистом. Принялись ужинать. Зная, что Саша долго отходит от работы, Катя принялась рассказывать кое о каких новостях дома, заселенного политиками и военными высокого ранга. Первые Александр Михайлович из вежливости выслушал со вниманием, а затем его взгляд ушел в себя. — Ляжешь спать, Саша? — В такую рань! — полушуткой ответил Александр Михайлович. — Уже за полночь. — Знаешь, для нас — это самая страдная пора. Так что посидим, Катюша, помолчим, я полюбуюсь тобой. — Уже не красавица. Да! Звонила жена твоего сослуживца Сергея Трофименко. Хотела встретиться с тобой — я отговорилась. — Первая или вторая? — Первая. — Она же ушла от него, когда мы с утра до поздней ночи зубрили военную науку. — Обеспокоена его молчанием. — Вероятно, не получила от него деньги. — Удивительно, такого красивого и мужественного военачальника променять на тщедушнего актеришку. — Да, Сергея Георгиевича Бог ни умом, ни красотой не обидел. Дошло до женщин академии, что жена ушла к любовнику, дюжина готова была любить и лелеять его. Как ты меня. — Ну уж… наши отношения сложились сами собой. Ты проявил внимание ко мне, я — к тебе. Без твоего внимания я бы не осмелилась даже заговорить с тобой. Полковник, солидный, старше меня. — На твой возраст я никогда не обращал внимания. Моложе тебя — сколько бегало по коридорам Генштаба. — Откройся, чем же я привлекла тебя? — Вниманием и терпением. — А я полагала и красотой, — отшутилась Катя. — Красивость наша, Катя, одного достоинства. По-настоящему красивы мы только вдвоем, как две стороны золотой медали. — Без тебя, Саша, я не представляю свою жизнь. О! Извини, Саша, от счастья забыла тебе сказать: звонила Серафима Николаевна. — Что-нибудь случилось? — встревожился Василевский. — Опасно закашлял Юра. В училище курсанты одеты кое-как, в казарме было холодно, сейчас еще свежо. Одеяла солдатские, тепла под ними не соберешь. Александр Михайлович тут же встал, сделал несколько шагов по столовой. — Раз уж Серафима разговаривала с тобой, значит, Юра заболел серьезно. Надо переводить его на службу в Москву. Ты не против, если какое-то время он поживет у нас? — Он мне будет столь же близок, как и наш Игорек. — Спасибо, Катя.4
Под разными предлогами Ватутин оттягивал перевод Колосова в Москву. Причины высказывал разные: новый начальник штаба фронта без Колосова не потянет работу; оттяните время откомандирования Колосова хотя бы на месяц; пусть поможет спланировать оборону фронта на новом рубеже. Верховный, услышав от Василевского, что Ватутин все еще не откомандировал Колосова в Москву, позвонил тому: — Вы же твердо знаете, что распоряжение начальника Генерального штаба в определенные моменты равнозначны моим. — Но Щаденко подсунул мне такого начальника штаба, что сносной помощи от него не дождешься. — Кого бы вы хотели? — Ну, хотя бы Корженевича. — Почему «хотя бы»? Потом будете просить другого? — Поднял взгляд на Василевского. — Ваше мнение о генерале Корженевиче. — Как начальник штаба армии проявил себя хорошо. И у Лопатина, и у Жадова. — Может быть, его взять в Генштаб, а Колосова оставить у Ватутина? — У меня было намерение назначить Колосова на оперативное управление, но на эту должность назначили Штеменко. На рядовую Корженевич может не согласиться, попадет в Генштаб по принуждению, работать будет без необходимого напряжения. Потом, с армейских масштабов сразу на стратегические… Может долго входить в курс дела. Нарастающие события могут опередить вхождение его в курс дел. — Если Штеменко занял освободившуюся должность, может быть, Колосова в Генштаб не переводить? — Колосов необходим мне. Вы знаете, товарищ Сталин, мне фактически приходится тянуть две должности: начальника Генштаба и часто представителя Ставки на фронтах. Одних документов приходится прочитывать по сотне в день. Колосов в их оценке очень дельно помогал мне. Я уже переговорил с ним. Он согласился стать моим бескорыстным помощником. — Если он вам нужен… — А в трубку: — Товарищ Ватутин, Колосов завтра же должен быть у Василевского. Корженевича возьмите начальником штаба фронта, а на место Колосова сегодня-завтра подберем. Найдете у себя — пожалуйста. На «виллисе» Колосов домчался до Москвы за день. Поздним вечером вошел в кабинет Василевского. Александр Михайлович вышел из-за стола, признательно пожал Колосову руку. — Не в обиде на меня, что забрал вас с генерал-лейтенантской должности? — Работать в Генштабе, да еще с вами, намного интереснее. А звания генерал-майор и генерал-лейтенант, по сути, не столь уж различны. — «Генерал-лейтенанта» получите, как только погоним вермахт к Днепру. Верховный знает вас и не откажет мне в просьбе. Так что сразу задело. — Спасибо, Александр Михайлович. Василевский снял трубку, набрал номер. — Алексей Иннокентьевич, войдите ко мне. Антонов вошел через минуту. Увидев Колосова, сделал короткий наклон головы. — Знаю, что знакомы, и все же решил представить вам Григория Семеновича. Антонов подал руку Колосову, пожал с легкой крепостью. — Григорий Семенович согласился лично помогать мне, а значит, и вам, Алексей Иннокентьевич. От вашей согласованности во многом зависит качество документов, что будет выдавать Генштаб. Надеюсь… — С моей стороны, Александр Михайлович… — А за Колосова ручаюсь я. Так что можете приступать к работе без приглядки и притирки. — Время бежит. Хотя Верховный еще не определил, как будем начинать кампанию, все же приступим к ее планированию. Начнем с варианта, предложенного Георгием Константиновичем, — с преднамеренной обороны, перерастающей в контрнаступление. Предусмотрим два его варианта. Первый — контрнаступление после срыва генерального наступления немцев и контрнаступления в помощь фронтам, испытывающим опасное давление вражеских армий. В обоих случаях предусмотрите перерастание контрнаступления в общее наступление. Александр Михайлович подошел к столу с покатой крышкой, отдернул занавеску. — Я пока кое-что набрал на своей карте. Посмотрите. Пятисотка была разрисована изящными линиями и стрелами. Синие вклинивались в Курский выступ, красные пересекали синие и устремлялись за его пределы — к Днепру у Киева и Днепропетровска, а севернее — к Гомелю. Более короткие стрелы пронизывали оборону врага… Нигде стрелы не смыкались, хотя было почти очевидно, что в Орловском выступе можно было окружить крупные силы врага. После эффектной операции под Сталинградом такой замысел сражения под Курском обоим генералам показался более перспективным. — Удивлены, что на карте нет кольца окружения? Строго для вас. И Георгий Константинович, и я предлагали Верховному окружить все германские войска, удерживающие Орловский выступ, он не согласился с нами. Доводы такие: в окружении, как и под Сталинградом, немцы могут держаться и месяц и два; подготовленных позиций у них предостаточно; своим упорством могут лишить нас важных летних месяцев, и к осени мы не преодолеем Днепр, да еще с такими притоками, как Десна и Припять. Подумав, свое мнение высказал Антонов: — Конечно, временный фактор очень важен в оперативном искусстве. Но окружение крупных немецких группировок в районах Орла и Полтавы лишит немцев возможности образовать сплошную оборону на Днепре, и наши войска смогут преодолеть реку с ходу. — Такое суждение мы высказывали Верховному, но он пока остается при своем мнении. Добавил еще одно соображение: подготовка операции на окружение потребует образования крупных ударных группировок, и мы можем упустить момент, когда немецкое наступление уже выдохнется. Василевский дал помощникам время на обдумывание услышанного, затем добавил: — Будем надеяться, что нам удастся остановить вражеские группировки вдали от Курска, и тогда сковывающими ударами мы дополним главные, что позволит нам быстрее развить контрнаступление в общее наступление. Пока такой ориентировки для вас достаточно? С любыми соображениями и предложениями заходите ко мне в любой день и час. — Может быть, Григорию Семеновичу этот день сделать выходным? — предложил Антонов. — День-то кончился. Если уж завтра… — Целый день много. Посмотрю на жену, сына, и можно будет заняться работой. — Поздравляю с наследником, — с шутливой торжественностью произнес Александр Михайлович. — Насколько я помню, был задуман как сталинградец. — Варя постаралась к моему приезду. — Поздравляю и я вас, Григорий Семенович, с отцовством и рождением генштабиста. Варе низкий поклон.5
Войдя в кабинет, в котором он провел многие месяцы, Колосов окинул его тем добрым взглядом, которым смотрят после разлуки на давнего товарища. Изменений заметил не много. Взгляд остановил на городском телефоне: позвонить Варе сейчас или нагрянуть неожиданно? Склонился удивить неожиданным появлением на пороге. Помчался наугад — жена с сыном должна быть у стариков. Они же возятся с ребенком, когда она занята в театре. Но его неожиданное появление Варя могла расценить как подозрение, и набрал телефонный номер. Услышав голос, взволнованно спросил: — Бодрствуешь? — Гриша, ты?! — почти крикнула Варвара. — Неужели звонишь из Москвы — слышимость отменная. — С известного тебе здания на Арбате. Если очень хочешь меня видеть, примчусь через минуты. — О чем ты говоришь, Гриша! Не хочу, а жажду видеть, слышать и обнимать тебя. Едва Григорий нажал кнопку звонка — дверь тут же распахнулась. С театральностью, вошедшую в привычку, охватила мужа руками, как лебедь-птица, и принялась самозабвенно целовать в губы, щеки, виски. Вошли в комнату-кухню. Варвара осмотрела мужа со всех сторон: — А генеральский мундир неплохо красит тебя, Гриша. Не бросишь полнеющую актрису? — Женщина в теле — моя давняя мечта. — Неужели я растолстела?! — В самую меру. Теперь ты мягче, теплее… еще более любимая. — Выкрутился, — ответила Варя, наградив мужа долгим поцелуем. Из своей комнатушки вышли старики. — С приездом или возвращением тебя, Гриша? — произнес старик, как-то неловко взглянув на генеральские погоны. Обнявшись с ним, пропустил жену. Потому, как она по-матерински просто обняла зятя, для нее он в первую очередь был мужем дочери, отцом внука, а остальное… — Я бы хотел взглянуть на сына. Не возражаете? — с нетерпением спросил Григорий. — Богатырь, басистый, в Большом будет петь, — с гордостью отозвался тесть. — Парням положено следовать дорогой отцов. Так что… Григорий и Варя в обнимку подошли к сыну, спавшему в деревянной кроватке, сбитой дедом. — Голосистый в меня, а в остальном — я хотела, чтобы похож был на тебя, — прошептала Варя. — А дочкой не мечтаешь обзавестись? — Появится еще один голосок — придется оставить работу, а не хочется. — Да… Представить тебя только генеральшей воображение мое пока не в состоянии. — Я генеральшу сыграю в театре. Похвалюсь: одного из режиссеров призвали в армию — меня назначили на его место. — В обретении командирских начал я готов тебе помочь, а в остальном я твой поклонник. Варвара спохватилась: — Что-нибудь приготовить? — Потом… Варвара поняла намек и принялась расстегивать пуговицы кителя. Распахнув борт, пропустила руку между спиной и кителем и прижалась со страстью. — Чуть-чуть потерпишь? Варвара размашисто сдернула одеяло — Григорий отошел к печке-голландке. Разоблачившись, повернулся к жене. — Погасить свет? — На тебя я еще не насмотрелась. Потом, потом… О существовании искусства любви Варя узнала в девичестве из книг, практику прошла в актерской среде и с Майковым. Сейчас о нем она даже не вспомнила. Народный способ позволял отдаться страсти быстрее и чувствовать близость всем телом. Смогли заговорить, когда желания иссякли. — Недавно я навестила Николая. — Как он? — Начал передвигаться, правда, еще с костылями. Познакомил меня со своей женой. Она из тех, кто на всю жизнь остаются верными. Но Николай до сих пор не сделал ей предложение, хотя, подметила, они близки. — Такое решение, видимо, вызывает нелегкие муки и сомнения. — Так полагаю и я. — А что она? — Накоротке я поговорила с ней. Без сомнения, любит Колю, и его ранение не отягощает ее. Об этом говорит фраза, которую она произнесла при нашем расставании: «Если я не стану женой Коле, фамилию Соболева не верну себе, хотя она очень красивая». — Николай сторонится ее? — Ее заботы принимает терпеливо, следит за ее движениями с той признательностью, за которой, думаю, в его памяти не вырисовывается ни одна девушка из прошлых знакомых, тем более жена, не дождавшаяся его. Но вместе с тем лицо, озаренное возможным счастьем с Томой, вдруг мрачнеет, взгляд осуждающе уходит в себя. Может быть, мне или тебе поговорить о жертвенности наших женщин, особенно в пору больших бед? — Завтра до обеда мне дали время побыть с семьей. Я заеду к Николаю. Одновременно посмотрю, как возвращается академия в свои пенаты. На трамвае «букашке» Колосов доехал до Девичьего поля. Через сквер прошел к парадному подъезду здания академии, стройному, как боевое каре перед атакой. Весь нижний этаж выглядел пустым. Лишь слева, где располагался спортивный зал, солдаты что-то разгружали. Пусты были второй и третий этажи. Лишь там, где прежде располагалось начальство, прошла женщина. Только в приемной начальника академии Колосов увидел капитана. Тот живо встал, представился. — У себя? — кивнул Колосов на дверь. — Так точно, товарищ генерал. — Доложите начальнику академии, что прибыл из Генштаба генерал Колосов. Адъютант юркнул в кабинет и вскоре раскрыл две двери. Генерал-лейтенант Веревкин-Рохальский получил академию, когда все способные руководить армиями и фронтами находились на фронтах. Получали ордена и медали, о них писали в газетах. Не раз просился на фронт — отказывали. Увидев Колосова, он вышел из-за стола, поздоровался, предложил место. Все степенно, корректно, в духе тех царских генералов, которые когда-то преподавали здесь. — Чем могу быть полезен? — спросил он с отличной дикцией — сам читал лекции. — Накоротке познакомиться, как идет возвращение академии из Ташкента, и решить один небольшой вопрос. — Приходится работать на два фронта. Передовой эшелон вместе со мной уже начат подготовку здания и учебных материалов по трехгодичной программе их обучения, а в Ташкенте заканчиваем учебу по сокращенному курсу. Самая острая проблема — подбор сведущих преподавателей. С академическим образованием многие погибли на фронтах, иные не захотят возвращаться на бесперспективные должности. — Желающих работать преподавателями можно поискать в госпиталях, на фронтах. В вашем здании долечивается мой племянник. Закончил академию в канун войны. Последняя должность — заместитель командира дивизии, имеет три ордена и медаль «За отвагу», которую получил еще за бои на Хасане. Правда, ему укоротили одну ногу. — То что нам надо! — оживился Веревкин-Рохальский. — Всего-навсего не будет ходить на праздничные парады. — Я могу его обнадежить? — Безусловно. — Кого будете отбирать в академию? — Здесь тоже немалая проблема. Тех, что закончили полный курс военных училищ, в строю осталось немного. Предпочтение будем отдавать орденоносцам, лишь бы имели среднее образование или из-за призыва не успели доучиться. — Видимо, такое нарушение инструкции вполне допустимо и даже целесообразно. Молодые офицеры на фронте проходят по два и три военных училища. Может быть, вам целесообразно подать докладную записку о ваших нуждах и предложениях на имя маршала Василевского? Мне кажется, он поможет вам в становлении академии на полный курс обучения. — Непременно воспользуюсь вашим советом. — Тогда с вашего разрешения я пройду в лазарет, где лежит мой племянник. Добрые души нередко поддаются сентиментальным чувствам. Колосов пешком поднялся на восьмой этаж, зашел в свой класс, еще не избавившийся от запаха лекарств. Столы и стулья уже были расставлены. Подошел к окну. Огромная чаша фонтана еще была пуста, вокруг его железной ограды сидели зенитчицы. Около зениток копошились по три-четыре девушки, отметая с дорожки опавшую за зиму листву. По Большой Пироговской проехали три машины. Одна свернула в Хользунов переулок, где стояло здание пединститута, а дальше — корпуса медицинского. Туда и туда слушатели-холостяки ходили на вечера и танцы, чтобы выбрать девушку в жены. Ходил и он, Григорий. Варвару встретил в академическом клубе. На концерте она читала стихи. Но тогда подойти к ней не посмел. Встретились на Дальнем Востоке, куда она приехала по призыву Хетагуровой. Играла в театре Уссурийска… Дальше вспоминать их отношения не стал — зачем бередить душу, если Варя — его жена и мать его сына. Лазарет, куда перевели последних раненых на долечивание, располагался в отсеке. Спустился на четвертый этаж и зашел в него. Николай лежал на кровати, укрывшись халатом. Увидев генерала, не сразу узнал в нем дядю. Затем, обхватив железную раму кровати, он попытался сесть. Колосов придержал племянника. — Не приветствуй, стоя навытяжку, — пожимая предплечье Николая, участливо сказал Григорий. — Я сам возьму стул и сяду напротив. Усевшись, Колосов внимательно присмотрелся к племяннику. Идет на выздоровление, а радость встречи тревожная. — Как идет выздоровление, Николай? Трое выздоравливающих, поняв, что к полковнику пожаловал родственник, на костылях или прихрамывая, вышли из палаты. — По оценке врачей — нормально. — Но ты, кажется, не в восторге от «нормального». — После окончания лечения придется многое менять… Инвалидов в строю не оставляют. — Я только что от начальника академии. Если тебе по душе работа преподавателя, можешь считать себя им. — Но такая хромота!.. — Для преподавателя самый важный орган — голова. Война проредила академистов настолько, что будут приглашать в преподаватели не только хромых, но даже фронтовиков, не имеющих высшего военного образования. На бледном лице Николая проступило что-то похожее на радость. — Так что, Коля? Или звать тебя по имени уже нежелательно? — Для детей твоей сестры — моей мамы, ты всегда был из недосягаемого мира. Так что называй меня, как тебе будет удобно. Что касается преподавательской службы… Никакой другой не нужно. Только вот смогу ли?.. В сравнении с полковником Сальниковым, нашим преподавателем на третьем курсе, я — капитан, не более. — Преподавать начнешь с первого курса. К третьему пополнишь знания, обретешь степенность. — Степенность — не для меня. В пример возьму генерала Соболева. Он держал наше внимание знаниями, человеческими и военным опытом и тактом. — Теперь поговорим, Коля, о другом. Догадываешься о чем? — Может, в другой раз?.. — Для следующего раза могу не выбрать время. Приближается лето. Пора горячая. Мои длительные поездки на фронт станут неизбежными. Николай опустил голову, догадавшись, что разговор пойдет о Томе. — Варя мне сказала, что за тобой самозабвенно ухаживает милая, добрая сестра милосердия. Она взяла твою фамилию, сопроводила до Москвы и здесь делает все, чтобы ты твердо стал на ноги. — Все это так… — И что же?.. — Не знаю, как решить наши добрые и… в то же время сложные отношения. — Ты же знаешь, что с первого твоего ранения, школьницей, она ухаживала за тобой в Ленинграде, потом поехала к нашим в Ключи, и следом за тобой на фронт… — Все это так, Гриша. Сознаюсь, она мне небезразлична. Если я не вижу ее день, во мне возникает беспокойство. Но я же калека! Каким я буду выглядеть рядом с ней?! Она красива, моложе меня на много лет. С каким сожалением будут смотреть на нее люди, и с каким осуждением на меня: урод, а отхватил себе красавицу. Не иначе, как принудил ее своим положением и званием. — Если Тома взяла твою фамилию, когда ты был на краю могилы… — Я узнал об этом только в Москве. — Фамилию в солдатской книжке поменяли, конечно, с ее согласия. Варя мне сказала, что она не вернет себе девичью, если даже не станет твоей женой. Твоей хромотой она будет гордиться: она — жена фронтовика, получившего увечье в боях. Николай долго не отвечал на доводы дяди. Попытался представить свои и Томы первые дни, когда они станут мужем и женой. Вырисовывалось только то, что происходило изо дня в день. Наконец промолвил: — А где мы будем жить? — Какое-то время у моих стариков, потом можно снять комнату. — Но расписываться сейчас, когда боль порой простреливает от пятки до затылка… — Она же медик, понимает твое состояние и потерпит до того дня, когда ты станешь крепким мужиком. Главное сейчас, Коля, чтобы она поверила, что непременно станет твоей женой. Оформите брак — она уволится из армии, поступит в мединститут — рядом их два. Профессор, который сохранил тебе ногу, поможет ей оформиться сразу на второй курс. И у тебя будет свой личный доктор. — Жизнь мою с Томой ты разрисовал на годы вперед, и все же страшновато. — Набрал в грудь воздух, задержал, подумал и объявил: — Хорошо. Я поступлю так, как ты советуешь, но не тотчас… — Тотчас ты познакомишь меня с ней, — утвердительно заявил Григорий, чтобы отрезать Николаю все пути к отступлению. Тома вошла в палату настороженно. Колосов прошел ей навстречу. — Рад, Тамара, с вами познакомиться и выразить свою благодарность за племянника. Окончательно поставите его на обе ноги — ждем вас в гости. — Вместе? Это зависит не от меня. По радушности, с которой обратился к ней дядя Николая, девушка догадалась: разговор между родственниками шел и о ней. Ответила, взглянув на Николая: — Сопровождать Николая Васильевича я готова всегда и куда угодно.6
Разговор с дядей, его приглашение в гости вместе с Томой, ее готовность сопровождать его куда угодно и когда угодно, обезоружили Николая настолько, что он не знал, как же теперь вести себя. По логике вещей теперь он должен сделать признание в своих чувствах и попросить ее руки. Но то, что следовало у молодоженов дальше, для него немыслимо — он еще лежачий инвалид. И вообще, вернутся ли к нему силы быть полноценным мужем красивой и здоровой девушки. Три ранения с контузией в придачу могут о себе дать знать. После прошлой мировой войны солдаты, вернувшиеся домой, умирали в тридцать — сорок лет. Ему уже к тридцати. Оставить Тому молодой вдовой? Мозг как-то мимоходом, как арбузную семечку, выдавил имя Ирины. В душе не возникло даже упрека. Что ж… выбрала достойного. Даже большая разница в годах не остановила перед выбором. Возможно, полюбила, но счастье оборвала война. Она не успела даже стать Потаповой. То, что ждет его после возвращения из плена, едва ли подвигнет ее на жизнь с опальным генералом. Тома вот готова… В памяти всплыло лицо Нины. Если бы знала, что жив, конечно, ждала его. Но стала бы жить с калекой? Долго искал примирительный ответ, и он пришел: поступила бы как мать. Та приняла безногого, похоронила в тридцать два и довела дочерей до ума. И вот Тома, третья женская душа, с которой свели его две войны, два ранения — третье не в счет, мелочь. Полюбил ли он ее или только привязался к ней? В поисках ответа перебрал свое поведение с ней, не раз прислушался к своей душе, ударам сердца. Тут же возник вопрос-упрек: что, тебе хочется новых потрясений?! Ты же калека! Хромоногий калека. А калека — не тот человек, в которого влюбляются, которого будут искать глазами, ждать ответного внимания, тем более чувств. Конечно, женихов становится все меньше и меньше, а девушек, жаждущих иметь семью, детей, уже сейчас невесть сколько, а конца войне еще не видно. Различить, где любовь, а где тоска по семье, трудно. Замужество может охладить душу женщины, и, как затем пойдет жизнь с инвалидом, не предугадать. Молодой, красивой захочется потанцевать, покрасоваться, а тут рядом калека. Уведешь домой — обидится. Ну и… Когда Тома долго не появлялась в палате, Николаю казалось, что она догадывается о его раздумьях, которые, если судить строго, похожи на предательство — самое презираемое на войне. Предать девушку, обмануть ее надежды? Невесть ради чего? При каждом выходе из сумбура чувств и мыслей Николая остро охватывало желание видеть Тому, подержать ее руку в своей и сказать: «Я уже не могу даже в воображении представить рядом с собой иную девушку, чем ты. Я ежечасно жду твоего появления в палате, заботы твоих рук, твоего теплого любящеговзгляда. Думаю, уверен, со временем рассудительная любовь-привязанность обретет ту крепость, которую не разорвут никакие невзгоды. По сути, Тома, на такой любви живет большая часть человечества. И мы проживем до зрелости наших детей, до той старости, которую отмерила нам война». Какой бы дорогой или тропой ни ползли раздумья Николая, они непременно вели к Томе. Судьба? В ее преувеличенную веселость там, в Ленинграде, он не верил. Тома нашла его в госпитале, едва отползающего от черты смерти. Затем два года ни вести, ни весточки друг о друге. Вторая встреча за тридевять земель от Ленинграда, да еще после года такой жертвенной войны. Не думал о такой, а она все же произошла. Как не поверить в безотвратность предназначенной судьбы. С этого часа Николай стал думать о себе и о Томе как о нареченных: как они пойдут в ЗАГС, как распишутся в книге, как пойдут домой. Но куда? Дома же нет. Пока их дом — лазарет. Что-то придумает дядя Гриша или Варвара Сергеевна. И перескакивал к тому часу, когда они окажутся наедине. С Ниной все произошло на минутном порыве, в котором о последствиях, тем более о семье, не успели подумать. Оказались наедине, испытали лишь минутную неловкость, после которой в молодом порыве забываюсь все. Тома с такой открытостью не заговорит о своей любви — слишком много перенесла и в Ленинграде, и увидела, и услышала в дивизионном госпитале, у операционного стола. В конце концов он склонился к тому, что словесные выражения любви, тем более пылкие, не для них. У них будет взаимопонимание без слов или при обмене несколькими фразами. Семейная жизнь? Раз они будут понимать друг друга с полуслова, их жизнь будет идти в полном согласии, открытости для других, при постоянном внимании друг к другу. Нежность? Конечно, но только наедине, без театральщины. Хотя семейная жизнь в сознании Николая определилась в различных проявлениях, он все же страшился первой близости. Боли, которые все еще простреливали его с ног до головы, похоже, нескоро пройдут. От этого предположения он цепенел, откладывал и откладывал разговор о той жизни, когда его выпишут из госпиталя. После очередного осмотра лечащий врач заговорил с Николаем: — Что ж, молодой полковник, к празднику вы можете обзаводиться изящной тросточкой и пройтись с Томой по Девичьему полю. Пройдете еще два-три подобных испытания — и можете облачаться в полковничью форму. Дальнейшая судьба ваша не в моей власти. — Обещают оставить служить в этом же здании. — Кем? — Преподавателем. — Прекрасно! Если не мечтаете о генеральских погонах, такая должность как раз для вас. Думаю, работа в академии интереснее, чем г. войсках. — По сути — они сходны, но уровень преподавания разный. — Вот именно. Примерно такая: школа и институт. — Что-то в этом роде. Вот только выглядеть хромым перед молодыми офицерами… — Сошьете обувь с одним высоким каблуком, и хромота будет не сголь заметной. Вы танцуете? — Умел. Вальс в обе стороны. — Тома, вы примете его приглашение на вальс? — Сочту за счастье танцевать с орденоносцем. — Это говорит такая красивая, а все дурнушки будут бросаться вам на шею. — И моя нога переломится от тяжести. Обяжите Тому ухаживать за мной до полного выздоровления. — Я присмотрю за полковником Березовым, — вторглась в разговор Тома. — Обязана и по долгу службы, и как жена. — Догадываюсь о вашем девичьем подвиге. Молодой полковник, отбрасывайте все свои сомнения и вписывайте Тому в свое личное дело. Прекраснее жены вы не найдете. Поверьте моему жизненному опыту. Хирург, ободряюще пожав Березову руку, вышел в сопровождении Тамары. Вскоре она вернулась. К удивлению Николая, расстроенной. — Хирург за дверью сказал тебе что-то недоброе? — Напротив. Осенью, если я уволюсь из армии, он поможет мне поступить в институт сразу на третий курс — первый же я закончила в Ленинграде, а второй — на войне. Что-то придется досдать. — Это же прекрасно, но на твоем лице я не вижу радости. Мне показалось, пожелание хирурга ты воспринял тоже без восторга. — Возьми стул и сядь рядом со мной, — попросил Николай. Девушка присела на краешек стула, настороженно, боясь, что неловкое ее движение отдалит от нее Николая безвозвратно. — Ты, Тома, знаешь обо мне все или почти все. Думаю, ты убедилась, что я не говорил тебе неправду. Конечно, что-то умалчивал, что-то недоговаривал. В нашем санбате, да и здесь ты слышала немало стонов и криков солдат и офицеров не только от ран, но и от страха, что будет после выписки их в гражданку. От болей в душе я не стонал, но думы о будущем терзали и меня. До того дня, когда дядя Гриша сообщил мне о возможной моей работе в академии. И чем я больше думал, терзался о своей будущей жизни, я не представлял ее без тебя, без того, чтобы не видеть тебя каждый день и много раз на дню. Может быть, это любовь, которую ты ждешь от меня, — не знаю? Не изменится ли твоя любовь, когда станешь женщиной в расцвете сил и красоты, а меня одолеют раны и пережитое? Не спеши с ответом. Есть еще немного, может быть, мелочей во мне, которые способны огорчить и даже разочаровать тебя, поколебать твои представления о счастье со мной. Сейчас я не смогу назвать их тебе, девушке. Но эти мелочи породили во мне беспокойство, порой переходящее в страх за наше будущее. В длинном объяснении Николай не произнес «Я люблю тебя» или что-то в этом роде. И потому ждал больше «нет», чем «да». Тамара склонилась к лицу Николая и долгим поцелуем закрыла его губы, чтобы они не произнесли больше ни слова. — Коля, еще на фронте я тебе сказала: ты много раз жертвовал собой, почему я не могу пожертвовать всего один раз ради тебя, любимого. Тобой я и наши дети будем гордиться. Я сделаю все, чтобы ты забыл о своем увечье, оно же получено под Сталинградом, на Тракторном, у кромки волжского берега. Что касается твоей жизни, я сделаю все, чтобы она длилась до моей старости. Николай закрыл глаза, из-под ресниц покатились слезы. В их мерцающем блеске означилась надежда на счастье.7
Приближался май. Тепло сменялось холодом. В одну из ночей даже выпал снежок. Проглянули звезды, и до слуха москвичей донесся знакомый гул немецких бомбардировщиков. Зенитчики, уже отвыкшие от воздушных тревог, поспешили к орудиям. Но бомбардировщики прошли так высоко, что стрелять по ним не было смысла. Только через день дошли слухи, куда летели и что бомбили они, — Горький, а в нем Автозавод — самое уязвимое предприятие страны, снабжавшее грузовиками армию. Действительно, завод был выведен из строя, и часть легких артиллерийских и минометных бригад выехали на фронт без тягачей. Пролет бомбардировщиков напомнил москвичам, что фронт по-прежнему близок и не исключено, что может вновь приблизиться, как в сорок первом — к югу он проходит по одному меридиану столицы: Мценск, чуть восточнее Орла и западнее Курска, Белгород, а далее Северский Донец, Ворошиловград, Таганрог — еще восточнее. Но верхи уверовали в неотвратимость наступления Действующей армии к Днепру на всем его протяжении, а может быть и дальше. По меньшей мере, прямой удар на Москву немцы не предпримут, а кружными путями они до нее не доберутся. В Москву уже вернулись ЦК, Верховный Совет, многие министерства, некоторые предприятия, возвращались и академии, в частности, Академия имени Фрунзе. По утрам служилый люд спешил в учреждения, школьники — в школы, студенты — в институты и техникумы, хозяйки — в магазины. По воскресеньям пригородные поезда увозили москвичей к дачным поселкам или клочкам земли, чтобы засеять их картошкой и другими овощами. В академию из Ташкента приехали начальники кафедр, разработчики лекций и тактических задач. Обслуга поднимала на этажи учебные столы, стулья и расставляла их по классам. Само здание, коридоры, кабинеты выглядели еще полупустыми. В лазарете разместили только тех офицеров, которых отобрали для работы преподавателями. На праздничные дни кое-кто из них отпросился к родственникам и знакомым. Николай еще не мог совершать походы до метро или трамвайной остановки и потому не поехал к старикам Варвары, куда был приглашен вместе с Томой. В палате лазарета Николай остался один. Едва от него вышел полковник, появилась Тамара. — Кадровик заходил. Ознакомил с приказом наркома о моем назначении преподавателем академии, — сообщил Николай новость. — Такая новость к празднику — к счастью. Можно бы пойти в пляс. — Когда-то умел бить чечетку, но и она мне уже противопоказана. Навсегда. А хочется тряхнуть стариной. — Ты — старик? — и запнулась. — Хотела назвать тебя детским именем… Позволишь? Николай Васильевич, тем более наедине, как-то отдаляет нас друг от друга. Мои бабушка и дедушка называли друг друга только Сережа и Маша. — Попробуй, может быть, прозвучит тепло. — Хорошо, попробую, но завтра, в праздник. — Надо бы как-то отметить его. — Если тебе очень хочется, можно. — Накапала спиртного? — Целых пятьдесят граммов. А закуски завтра будет на большой стол — ведь многие ушли из лазарета отмечать праздник у знакомых. — Похоже, из тебя получится предусмотрительная хозяйка. — Всегда и во всем я помогала маме и кое-чему научилась. Кто-то, постучав в дверь, произнес: «Сестру на выход!» Тома вернулась в палату с Варварой. Оценочно осмотрев Николая, констатировала с режиссерской определенностью: — На мой взгляд, Николаша, ты посвежел, посветлел и выглядишь боевым. Дай мне тебя поцеловать. Вот так! — и смачно поцеловала в щеку. — Раз гора не может прийти к Магомету… всё, что Гриша смог добыть у себя на службе, отослал вам. — Для военного времени это роскошь, — ответил, смутившись, Николай. — Спасибо, Варвара Игнатьевна. — Ты меня записал уже в старухи! Мы же почти ровесники с тобой. — Но ты еще и знаменитость. — Быть знаменитой в среде родственников — это вывих в сознании. — Хорошо, Варя. — А вы-то, как теперь общаетесь между собой? Николай и Тома смутились. — Ты, Николаша, все еще Васильевич? — С завтрашнего дня «Васильевич» будет отброшен. — Тогда, может быть, мне благословить вас? У Томы, к сожалению, родных не осталось, а у тебя, Коля, они далече. Николай и Тома переглянулись. Хотели помолвку отметить завтра, Варвара приблизила ее на день. — Вставайте под венец! — скомандовала Варвара. — Вот так! Вы же Богом сотворенная пара. Бла-го-слов-ляю поцелуем. — Поцеловав, добавила: — Будьте вечно любящими, берегите любовь. Ну и догоняйте меня и Гришу в производстве наследников. А теперь накроем свадебный стол. Кагор есть, закуски мало, но жениху и невесте не положено наедаться за свадебным столом. Пока Варвара накрывала столик, Тома сходила в перевязочную и принесла припасенное. — Прекрасно! Налив по полстакана кагора, Варвара озорно сказала: — Кагор — церковное, сладкое вино. Но я хорошо знаю, за свадебным столом оно горчит. Подсластите его поцелуем. Еще и еще раз! Убедившись, что молодые непременно станут мужем и женой, она предупредительно спросила: — Не обидитесь? Мне нужно в театр. Даем праздничный концерт для выздоравливающих. Счастья вам! Вечного. Оставшись одни, Николай и Тома долго не могли заговорить. Новое их состояние — мужа и жены — смущало их. Помог вызов больного — Тома, испросив глазами извинения, вышла. Вернулась через полчаса. Лицо ее сияло стыдливой радостью. Сколько ждала этих минут. Но как теперь относиться к нему, к мужу? Николай пришел ей на помощь: — Сядь, Тома, напротив меня. Сколько мы знаем друг друга, а главного я не разглядел в тебе. До госпиталя я не созрел еще, чтобы вот так же преданно смотреть в твои глаза. Сколько выздоравливающих парней пыталось признаться тебе в любви, но, несмотря на все опасности и превратности войны, ты берегла свою первую любовь, как розу. Цветок берегла для меня, шипами колола тех, кто признавался в скороспелой фронтовой любви. Страстной любовью я уже не мог воспылать. Многое иссушила Ирина, остатки забрала Нина. И все-таки, глядя в твои ясные глаза, терпеливые и умные, я испытываю радость от душевной чистоты, которая позволяет мне быть равным с тобой. Тома озарилась счастливейшей улыбкой. — Ты заговорил со мной как поэт. У меня даже закружилась голова. — О поэзии я никогда не мечтал, даже не увлекался. Поэзия для меня — были стишки, которые надо было заучивать и произносить в классе. Литературе учила нас девочка, закончившая школу двумя годами раньше. Немного стал понимать поэзию на войне. По-солдатски. Правдиво написал поэт об окопной жизни, о чем боец думает перед атакой, как переживает измену любимой — хорошо, а поля с цветочками… Под огнем их не рассмотришь. Вот хвалят Пастернака, но его стихи не задевают меня. За годы войны ни одно его стихотворение не попалось на глаза. Изысканная любовь, цветы всех красок, благоухающих дурманящими запахами, в траншеях, залитых жидкой грязью… не гармонируют с фронтовым бытом. По мне, стихи Твардовского, Симонова. Вот запали в памяти строки:8
Едва Жуков вернулся с Северо-Кавказского фронта, где он готовил операцию по освобождению Таманского полуострова, ему позвонил Сталин: — Товарищ Жуков, прошу вас прибыть ненадолго ко мне. Наблюдая за служебными отношениями между Верховным и замами, Жуков знал, что он не терпел панибратства. Положение Генсека, главы правительства и Верховного Главнокомандующего и без того всюду выделяли его, но не броско, без подхалимского почитания. Как всегда на Руси, авторитет лидера позволял крепить страну, делать резкие повороты в политике, когда этого требовали обстоятельства. Собственно, того же требовал от подчиненных и он, Жуков, и потому вошел в кабинет Верховного собранным, готовым по-военному отвечать на любые вопросы. Понадобится — и возразить с присущей ему определенностью. Как поведет себя Верховный сегодня, Жуков не знал. Для приветствия Верховный встал, протянул руку, кивнул на кресло, где можно сесть. Спросил спокойно: — Как дела на Тамани? — В словах Сталина прослушивалась озабоченность, но не о положении на полуострове, где оказалась зажатой 17-я немецкая армия, а о центре стратегического фронта, где приближались операции, которым суждено было окончательно предопределить ход, а в конечном итоге исход войны на российских просторах и далеко за ними. Жуков сжато охарактеризовал состав таманской группировки врага, возможное использование ее в летней кампании, обратил внимание Верховного на очень высокую активность немецкой авиации. По сути, полевую армию поддерживает воздушный флот, что равноценно составу авиации, выделяемой группе армий. Это говорит о том, что высшее германское руководство намечает провести операцию с ударами из Донбасса к Нижнему Дону, и сюда же с Таманского полуострова. Но на операцию с таким размахом германское руководство может решиться, если ему удастся образовать стратегическую брешь в нашей обороне в районе Курского выступа. Не исключено, впрочем, что мероприятия, которые проводятся им в Юго-Восточной Украине, могут носить и отвлекающий характер. — По моим наблюдениям, — уверенно завершил свой доклад Жуков, — немецкой авиации, сосредоточенной в Крыму и на Тамани, пока не удается завоевать господство в воздухе. Она несет изрядные потери, что, думаю, скажется на возможностях воздушных сил, которые германское верховное командование сосредоточило и сосредотачивает вокруг Курского выступа. — При всей важности воздушного сражения, развернувшегося на Тамани, безусловного господства в воздухе мы должны добиться в центре, — отметил Верховный. — Несомненно, товарищ Сталин, несколько истребительных дивизий уже готовятся к передислокации в район Курска и в те районы, где мы намечаем осуществить контрнаступление. — Не опоздаем ли усилить наши авиационные силы к началу немцами летней кампании? Получены данные: их ударные группировки готовятся нанести удары на Курск уже в мае. — Строительство аэродромной сети ведется самыми интенсивными темпами… В день моего отлета из Краснодара количество самолетовылетов уменьшилось вдвое. С вашего разрешения нахожу целесообразным отдать распоряжение главкому ВВС о том, чтобы без промедления приступил к передислокации части истребительной авиации в район Курска, одновременно повысил боеготовность воздушных армий, расположенных на участке от Верхней Волги до Донбасса. Для Жукова такие меры были очевидны, но Верховный молчал. Затем закурил и перевел взгляд к дальней стене. Георгий Константинович не был тонким психологом, но за три года общения с Верховным научился улавливать его меняющееся настроение. Уловил сейчас и то, что очевидная переброска авиации с Тамани под Курск вызвала в нем сомнение. Но почему? Вблизи и вокруг крупных политических и военных руководителей всегда образуются группы и группки желающих оказать им помощь при разрешении кризисных ситуаций. Большинство поступает искренне, но порой у советников складываются противоположные мнения. Казалось бы, из множества предложений выбрать верное — не столь уж сложная задача, но от этого выбора зависела судьба кампании. За первые две кампании Сталин допустил три грубейшие ошибки, чем поставил страну перед вопросом: быть или не быть. Еще одна — и ему обеспечено жестокое проклятье современников и потомков. Сейчас Сталин обеспокоился тем, что ускоренная переброска авиации под Курск в сочетании с сосредоточением за ним мощного Резервного фронта с одновременным ведением огромных инженерных работ могут насторожить немцев и те откажутся стратегического наступления. Но именно к срыву такового готовились все фронты. Правда, фланговые готовились к проведению контрнаступления, но в их составах не было столько сил, чтобы добиться сходного с подмосковным и сталинградским. Выбив пепел из трубки, Сталин наконец произнес: — С переброской авиации под Курск повременить три — пять дней. Если что и перебрасывать, то мелкими группами и кружным путем. Усилить прикрытие войск, обороняющих Орловский выступ. Противник не должен определить истинные в нем силы и их предназначение. Артиллерийские корпуса и дивизии, включенные в состав центральных фронтов, до особого распоряжения держать в лесных массивах и балках. Их много в Центральной России. К тому же в них сохранились дубовые рощи, которые укроют артиллерию от немецкой авиаразведки. — Помолчал. — Предлагаю вам, товарищ Жуков, отправиться под Курск с двумя главными задачами. Первая — на месте выяснить, способны ли немецкие группировки начать наступление в мае — начале июня; вторая — ускорить на центральном стратегическом направлении инженерно-минные работы; третья — имеющиеся на этом направлении войска подготовить к отражению немецкого наступления. В случае вклинивания вражеских сил в нашу оборону удары по флангам врага осуществлять на ограниченную глубину, чтобы немецкое командование укрепилось во мнении, будто силы наши недостаточны для нанесения ударов с выходом на Днепр. Когда вы можете отправиться на фронт? — Подготовлю докладную о поездке на Таманский полуостров и… могу, — не досказал Жуков своего намерения хотя бы несколько часов провести с Лидой, по сути, фронтовой женой. — Если есть острая потребность, что ж… Жуков был уверен: Сталину уже не раз и не два докладывали о том, что его, Жукова, постоянно сопровождает смазливая фельдшерица. Но командующие фронтами и тем более представители Ставки, выезжая на фронт, тем более в зону боевых действий, могли брать с собой не только фельдшера, но и врача. Жуков предпочитал брать с собой Лиду. Обязанности фельдшера она выполняла без расчета на привилегии, держалась скромно, чтобы злые языки не перемывали маршалу и ей косточки. Раз Сталин пока ни разу не заговорил о ней, значит, не считает нужным вмешиваться в его личную жизнь. В поездку на Таманский полуостров Жуков Лиду не взял, и потому ему очень захотелось навестить ее. После назначения заместителем Верховного он вообще редко встречался с ней. Чаще не позволяли поездки на фронт, многодневные и недельные. У Лиды, подумал он, уже могла сложиться обида: став маршалом, начал отделываться от нее. Но таких намерений у него пока не возникало. В их любовном треугольнике самой слабой стороной была жена. Отношения с ней обострились до разрыва, когда его назначили командиром полка, расквартированного в Минске. Там он встретил медсестру Марию, которая выхаживала его от раны, полученной в Саратове. Любовь возобновилась с такой страстью, что он, несмотря на предупреждения и уговоры, отрадные часы проводил с Марией. От жены пошли жалобы в политотдел и комиссару дивизии, даже комдиву Рокоссовскому. Не раз и не два стоял вопрос: или партия и военная служба, или возлюбленная. Вне армии Георгий Константинович уже не мог представить свою жизнь и потому, в конце концов, дал слово не уходить от жены. И не уходил, однако тайно посещал Марию. И обе женщины забеременели одна за другой. Первой родила жена, немного спустя — Мария. По военному городку пошли слухи и разговоры. Людская молва больше осуждала Марию. При последней встрече она напрямик спросила: как будем жить дальше? Он попросил ее войти в его положение. Она ответила: я уже в таком положении, от которого порой хочется накинуть на шею петлю. Раз ты больше любишь командовать, а не любить, я уезжаю к родным! Долго, очень долго он с болью и обидой вспоминал упрек Марии. Он ранил больнее, чем самые строгие выговоры по службе. Писал ей письма — не отвечала, просил разрешить высылать помощь на дочь — получил отказ от ее мужа, тоже военного: Маргариту мы способны вырастить без вашей помощи! Разрыв с Марией, отповедь ее мужа стеганули по сердцу так, что боль в нем возникла, как при обширном инфаркте. Чтобы побыстрее избавиться от партийного выговора, весь отдался службе, изучению военных премудростей. Часто возвращался домой поздно и не в духе. Смягчился, когда родилась вторая дочь. Своим щебетаньем она размягчила душу. Поскольку по делам службы и за чтением военной литературы он нередко задерживался в штабе, жена снова начала подозревать его в измене и одолевать претензиями, даже когда его перевели служить в Москву, к Буденному, в помощники по выполнению академических заданий. Позже, уже в свердловской ссылке, он полушутя признался начальнику штаба округа Сквирскому: формально я академии не кончал, но курс ее проштудировал бок о бок с Семеном Михайловичем. Служба в верхах многое дала Жукову. Буденный рекомендовал его на дивизию, в тридцать восьмом ему вручили кавкорпус, затем назначили заместителем командующего Белорусским военным округом по кавалерии. В тридцать девятом японская армия вторглась в Монголию. Комдив командовал там войсками, отражая японские натиски, не выказал ни умения, ни воли. Пришлось менять. Выбор пал на Жукова. И он с таким блеском провел операцию на окружение 6-й японской армии, что некоторые журналисты назвали ее «Советскими Каннами». Пошло быстрое возвышение Жукова. А потом генштабовская работа… С утра до поздней ночи быть в постоянной готовности за минуты прибыть в Кремль, к самому Сталину, которого он прежде знал лишь по газетным статьям и докладам. В действительности Генсек оказался не столь уж милостивым и безгрешным. А времена все круче менялись к худшему. Они требовали установления взаимопонимания между политиками и военными. Определенных договоренностей достичь можно было только при свободном обсуждении, но Сталин дискуссий не допускал. Вот и война началась так, как докладывал он и Тимошенко: неожиданно для войск. Одно за другим пошли поражения, отступления, поспешный ввод в сражения стратегических резервов. И Сталин начал бросать Жукова туда, где обстановка складывалась особенно трудно: на Западную Украину, оттуда на Смоленщину; едва ликвидировал опасный Ельнинский выступ — под Ленинград; отстоял его — под Москву, где везение избавило его от смерти: бомба угодила в его дом, когда он находился на передовой. Казалось бы, итогами проведенных в Подмосковье операций, риском и отвагой доказал свою преданность стране и партии, однако, вернувшись из очередного выезда в войска, узнал: люди Берии ночью арестовали генерала Голушкевича — начальника оперативного управления фронта, преданнейшего из преданных, неброского умельца, рассудительного в опасности. Само собой пришла тревога: случайны ли аресты его помощников? Доложил об аресте генерала Голушкевича Сталину, поручился за него. Верховный не сразу произнес: разберусь. Через два дня генерал Голушкевич вернулся в штаб, но не произнес ни слова, о чем его допрашивали, как с ним обращались. Жуков не стал настаивать: знал, с выпущенных на свободу брали слово — не говорить ничего о пребывании в заключении. В круговерти борьбы за Москву, когда приходилось работать в штабе и метаться по войскам не одни сутки без отдыха и сна, его схватил жесточайший радикулит. Было не до смеха. Огромный фронт надо было крепко держать в руках, а он не мог и шагу сделать без острейшей боли. Прикрепили к нему массажиста с одеревеневшими пальцами. Его экзекуции едва выдерживал и потребовал другого врача. Направили фельдшера Лиду Захарову. Она делала массажи осторожно, мягко, и все же ее пальчики продавливали поясницу до позвонков и сочленений. Через два дня смог встать на ноги и тут же принялся вызывать к себе всех, кто ему требовался. По телефону полетели его жесткие команды и распоряжения, а еще через день он помчался под Кубинку, куда прорвались части противника от Наро-Фоминска, что грозило расколом фронта обороны в самом центре его. Восстановив целостность обороны, он избавился от боли настолько, что она не ощущалась. И когда снова комфронта что-то прихватывало или он простужался, врач штаба направлял к нему фельдшера Захарову. Лида стала неотъемлемой частью команды, сопровождавшей его в поездках по войскам. В сорок первом году Жукову было всего сорок пять. Несмотря на то, что острые фронтовые обстоятельства возникали одно за другим и забирали у него немало сил, хватало его и на личную жизнь. В тот день, когда адъютант доложил, что дом, в котором Жуков проводил часы бдения, развален бомбой, Георгию Константиновичу не захотелось идти в наспех подготовленное жилье. К тому же его еще не оставила мысль: будь он в доме, в который угодила бомба, мог погибнуть не за понюшку табаку. Однако ночевать в штабном кабинете — служебные звонки будут будить, и не отдохнешь. Все же пришлось спросить: — Как там? — Лида все прибрала, как было на прежнем месте. Действительно, рабочий кабинет и комната отдыха были убраны как в разрушенном доме. Лида сидела в приемной, перебирала сумку с медикаментами. — Где вы будете ужинать? — спросил адъютант командующего. — А подавай сюда. Вот Лида и ты составите мне компанию. Ужин уже заканчивался, когда адъютанта вызвал порученец. На сон грядущий Жуков налил себе рюмку и предложил Лиде. Она и во второй раз отказалась. — Ну, а я выпью. — И выпил. Коньяк благостно разлился в груди. От заботливо убранной комнаты и самой доброй Лиды повеяло домашним уютом. Вспомнилась комната Маши в Минске, за тридевять земель. Прежнее заполнило могучую грудь. Захотелось долюбить прерванное службой. Такое нередко становится причиной возникновения новой любви, правда, уже не глубокой до беспамятства. Однако и от такой на время мужики теряют память, затем привязываются и уже не могут справиться с собой. Присмотрелся к Лиде и увидел в ней Машу, ее любовь, предупредительность, предугадывание его настроений и желаний, ее терпение. Сколько она ждала, когда он, Георгий, оставит нелюбимую жену и навсегда придет к ней. Самой пришлось решать свою судьбу и того, кто давал о себе знать в чреве. Возникшая вина, схожесть Лиды с Марией тронули немилостивую душу Жукова, и ему захотелось, чтобы эта, еще не познавшая как следует жизнь, увидела в нем другого и отозвалась пониманием на возникшее чувство. Дотронулся до ее плеча… Сейчас ясно увидел испуганные глаза Лиды, ее сжавшееся девичье тело. Но тогда слова о возникшем чувстве показались лживыми. Узнает его поближе — поймет, что он за человек в действительности, и подарит ему то, от чего уехала Маша. Тогда, при первой их близости, Лида покорно или безвольно опустила голову, плечи ее утратили намерение оказать сопротивление. Она безмолвно покорилась ему, как покорялись многие, когда он требовал поступать так, как считал необходимым. От этого душа закостенела и одиночество казалось нестерпимым, как пронизывающий холод. Позвонив начальнику госпиталя, под начало которого Жуков перед уходом на должность заместителя Верховного перевел Лиду, в середине ночи помчался в Химки. Оставив в машине шофера и адъютанта, направился к дому, где жила Лида. Она уже ждала его. Открыв дверь, пропустила в прихожую. Только здесь Георгий Константинович обнял легкий девичий стан Лиды. Она покорно прижалась к нему, не смея чем-либо ответить на внимание маршала. — Сколько же мы не виделись, Лида? — Три месяца и четыре дня. — И опять надолго уеду. В Первомай я даже не позвонил тебе. Замотался. Давай отметим эту празднично-весеннюю дату. За ней может последовать хорошее, победное лето. Георгий Константинович направился к машине, забрал праздничную снедь, принес Лиде сумки. Лида расставила припасы на маленьком столе, Георгий Константинович открыл любимое ею вино, вкус которого она распознала только в застольях с ним, и налил его в фужеры. — Ну, Лида, за мой благополучный приезд и за нашу встречу. Выпили, закусили — все молча. Маршал налил еще и произнес только «Ну…». Заговорил, лишь съев бутерброд с сырокопченой колбасой. — Тебе, Лида, не в тягость вот такие наши отношения? Ты — молода, я — в годах, да еще женатый, отец трех дочерей. Об одной я тебе не говорил. Она от любимой в молодости. Что я вытерпел за ту любовь!.. — Наши отношения, Георгий Константинович, я расцениваю, как божий дар. И мне больше ничего от тебя не нужно. — Большего ты все же достойна. Временами на меня накатывает желание дать тебе большее и даже большое. Но я сам не принадлежу себе. Судьба способна выкинуть такой вольт… Я не хочу, чтобы ты попала под беспощадные копыта политиков. Потерпи. Как хочется иметь сына, который бы продолжил род Жуковых! Три девки уже взрослеют. От вылившегося признания Георгий Константинович долго не мог даже глубоко вздохнуть. Потом встал, налил третью: — За тебя, Лида, за твое терпение. Терпение меня, резкого, порой грубого. Как только ты переносишь мою брань, которую я ушатами выплескиваю и при тебе на нерадивых? Георгий Константинович, переполненный нежными чувствами, охватившими его, подошел к Лиде, обнял ее плечи, начавшие набирать женскую полноту, и слегка приподнял ее легкую еще фигуру, не думая сейчас о ее судьбе. Как и о своей. Она почувствовала себя голубкой, которую взял в свои добрые руки голубятник, увлеченный добрыми птицами. Чуть поднимет повыше, расправит ладони и выпустит ее в вольный полет. И она полетит, полетит… Налетавшись, не полетит куда-то в поисках своего голубя, а вернется в эти же могучие руки.9
В бодром расположении духа Жуков заехал в Генштаб, чтобы ознакомиться с последними данными на фронте, протянувшемся от холодного до теплого морей, затем — в разведуправление, выяснить, на каких основаниях оно высказало Верховному суждение, что немцы вот-вот начнут летнюю кампанию. Перед въездом машины в ворота увидел генерала, которого за прорыв обороны на Ламе продвинул на корпус, и тот уже имел на погонах по две звезды. Значит, не ошибся в командире. Крепкая память подсказала фамилию: — Генерал Портнов! Портнов резко остановился. В Генштабе ему сказали, что маршал в командировке, и вдруг… он его узнал. — Все боевые генералы на фронте, а вы прохаживаетесь по московским улицам. — Вызван с фронта Голиковым, но, пока решалась судьба, быть мне командиром или нет, навестил жену. — Она вроде бы у тебя далеко от Москвы? — Так уж получилось… Первая действительно в Сибири. — Вторая, видимо, молодка. — Нет, только пятью годами моложе. Жена погибшего генерала Авилина. — А, помню… Самоуверенный профессор. Но свое дело знал. Читал его докладную о последнем наступлении немцев на Москву. Довольно точно определил их замысел. Только вот Конев, Буденный и Еременко расценили его докладную как ученую бумажку, пригодную для известных нужд. На какую же должность вас посадили? — Помощника командующего Центральным фронтом по особым поручениям. Можно сказать, главным пожарным по опасным ситуациям. — Обиделся? — Чуть-чуть. Мне интересно и полезно повариться в верхах. — Правильно рассудил. Когда на фронт? — Машину выделили. Сегодня и подамся в путь. — Предлагаю лететь со мной. В четырнадцать часов быть на Центральном аэродроме. — Благодарю, товарищ маршал, за предложение. — Тогда до встречи. Как и положено по субординации, Портнов приехал на аэродром загодя. Начальство аэродрома уже ждало маршала. О скором подъезде его известил адъютант — молодой красавец со Звездой Героя на отлично сшитом кителе. — Майор Михайлов, — представился он Портнову с независимой степенностью. — Маршал проедет прямо к самолету, можете идти на взлетную полосу. Едва разношерстная кавалькада машин с Ленинградского проспекта свернула к аэровокзалу, ворота тут же распахнулись, и «ЗИМ», не сбавляя скорости, промчался к самолету. — Все, кому определено лететь с вами, товарищ маршал, уже заняли свои места, — доложил адъютант. — А генерал Портнов? — Прибыл на аэродром, как дисциплинированный лейтенант. Уже в салоне самолета. — Надеюсь, обошелся с ним не как с лейтенантом? У него же перед «лейтенантом» стоит еще и «генерал». — Согласно уставу, товарищ маршал. — Смотри. Геройство хорошо в бою, а в верхах надо вести себя по особым правилам. Изучай их, иначе верну на батальон. Попрощавшись с сопровождавшими, Жуков легко поднялся в самолет. Подойдя к вставшему Портнову, сказал: — По прибытии к Рокоссовскому намерен взять вас с собой для поездки по армиям. Познакомитесь с командармами, изучите район предстоящего сражения и при необходимости поможете мне. На полях сражений командиры познаются надежнее. Самолет, вырулив на взлетную полосу, загудел обоими моторами и, набирая скорость, подался в сторону метро «Сокол». Мягко оторвавшись от полосы, поднялся над домами, новыми, многоэтажными, и деревянными прошлого века. Вскоре взял курс на юг. За Окой адъютант приподнял руку: говорить тихо — маршал задумался. Все умолкли. Сон в самолете нередко бывал для Жукова единственным временем для отдыха. И ему захотелось хотя бы вздремнуть, но перед мысленным взором возникала Лида. На ее покорном лице увидел то, что не раз возникало в мыслях: а что дальше? Ее задумчивость, порой уклончивый взгляд не были ни укором, ни просьбой, ни, тем более, требованием определить хотя бы ее будущее. Разница в двадцать лет, взгляды тех, кто сопровождал и встречал маршала, в большинстве молодых, спутывали ее ноги, и она проходила мимо них как грешница. Да, что-то надо было менять в отношениях с Лидой, подумал сейчас Жуков. Но что? Конец войны замаячил, как Эльбрус на подлете к Кавказу. Но сколько еще до него!.. Сделать ее маршальской женой? И тут же возникло несколько причин против такого шага. Как расценит его решение Сталин? Как фронтовую жену терпит, а как маршальскую?.. Пока из его военного окружения никто не решился на такой поступок, хотя кое-кто грешит по супружеской части. У Тимошенко как бы не замечал такие грешки, а оступился — и получил ссылку в валдайские болота. Так могут обойтись и с тобой. Пока даешь победы, прощается многое, а случись еще такая неудача, как с «Марсом»? Могут лишить главного для него — победно закончить эту не виданную по трудностям войну. Нет, Сталин еще крепок, он ценит всех, кто помог ему удержаться во главе государства, когда оно затрещало по многим швам. И его не даст в обиду. Тем более что до конца войны еще далеко, а его ум, воля, авторитет в армии еще не раз потребуются для решения стратегических задач. Вновь возникший образ Лиды заставил маршала искать другие доводы для оправдания перед ней, чтобы поняла, вытерпела их фронтовые отношения. Вот хотя бы жена. За двадцать лет совместной жизни так и осталась Диевой, в личное дело не внесена. Казалось бы, развод не нужен. Но дочери… Мать ближе им, чем отец, постоянно занятый службой, а теперь войной. И как они будут жить без его окладов. А еще Маргарита, дочь от любимой когда-то Маши. Так и не увидев отца, она лишилась отчима — погиб в Сталинграде. Без его помощи Марии трудно будет поднять дочь. Портнов тоже закрыл глаза, но не от намерения собраться с силами, чтобы в поездке с маршалом выглядеть свежим и внимательным к каждой его фразе. Захотелось окунуться в те командировочные дни, которые он проводил с Раисой Павловной, теперь Раей, с которой он будет жить до конца дней своих. Фронтовых или старческих. И все, надеялся он, сложатся так, будто эти — счастливо, как в свадебном шалаше. Невольно возникло сравнение Раисы с первой женой. Крепкая своей деревенской красотой, она завлекла его нарочитой доступностью. И он, по сути безусый еще командир, не успев разобраться, любит ли Ульку или молодые желания принял за любовь, после вечеринок стал за огородами провожать ее домой, где, уединившись за баней, рассказывал ей о походах против беляков, об армейскойслужбе и местах, где довелось побывать. Конечно, и обнимал и целовал. Посопротивлявшись, Улька поддалась ему. По селу пошли разговоры, пересуды, загадки и отгадки: кто кого охмурил, разбитная Улька Сережку или красный командир податливую девку. В общем, пришлось жениться. Разобрался в себе и Ульке, когда родился сын. Чтобы покрепче привязать к себе командира, Улька быстренько родила ему второго. С той поры помышлять о разводе было немыслимо. К тому же считал себя обязанным подавать пример молодым командирам, как надо строить семью. Связь с Раей, женой пожилого профессора, возникла после Финской, на которой он получил высокий боевой орден и возомнил, что ему, орденоносцу, за грешок много не влепят, самое большее «строгача». Но и его не получил. Приблизившаяся война заставила ускорить выпуск академистов. Шла ускоренная реорганизация соединений, и в канун войны был назначен на дивизию. Перед отъездом в войска встретился с Раей последний раз. Прощание было коротким, и все же он почувствовал, как глубоко женщина вошла в его сердце. Началась война — пришлось думать, заботиться и посылать в бои и, значит, на смерть более десяти тысяч бойцов и командиров. И общая их судьба отодвинулась после войны. Сейчас Портнову вспомнился хмурый ноябрьский день сорок первого. Немецкие войска уже прорвали Можайскую линию и продвигались к Москве по нескольким направлениям. Между ними гуртами отходили люди, покинувшие насиженные усадьбы. Дивизии Портнова было приказано нанести контрудар, чтобы задержать продвижение наиболее опасной группы войск. Нанес, продвинулся, отбросил части противника и в лесу освободил перепуганных ближним боем сельчан. Следом на машине примчался генерал Авилин, надеясь среди беженцев из-под Волоколамска встретить родственников жены и сына, наследника военного рода Авилиных. Найдя тестя и сына, тут же увез их от повторной беды, но по дороге умер в госпитале. Казалось бы, Раиса Павловна должна была как-то отблагодарить Портнова за спасение сына — она не согласилась встретиться. Встретились почти через год, когда он проезжал через Москву к новому месту службы. Привез ей продукты и надеялся возобновить близкие отношения. Лишь осенью сорок второго, когда он получил назначение под Сталинград, Раиса Павловна, увидев измотанного боями генерала, все еще любящего ее, согласилась возобновить дружбу. Недавняя их встреча была третьей. При всей еще не растраченной мужской силе Сергей Иванович решил сначала добиться согласия Раисы Павловны стать его женой, а уж потом… Договорившись встретиться у метро «Дворец Советов», он попросил прийти с паспортом. — Зачем? — Так надо, Рая! — настаивал Сергей. — Но мы даже не подали заявление… — Как я мог подать заявление, если находился на фронте, — занервничал Портнов. — Да хоть сейчас напиши, но без твоего развода с женой нас не зарегистрируют. — Развода с Ульяной я добился, документ у меня в кармане. Хочу хоть несколько дней пожить с тобой как с женой, а не любовницей и на правах мужа высылать тебе аттестат на житье-бытье. Вошли в ЗАГС. Женщина, сидевшая за столом, в удивлении и радости подняла брови. Сергей Иванович объяснил цель их прихода в ЗАГС. — Нов законе определен срок от дня подачи заявления до регистрации брака. — Война же. Я только что с вокзала. Через день-другой отправлюсь к новому месту службы. А там бои… Войдите в наше положение. Женщина сочувственно вздохнула, немного подумав, достала нужную книгу и бланки. Заполнив их, сказала: — Давно не раскрывала этот фолиант, ставший почти ненужным. Может быть, ваше супружество к большому счастью? Благословляю! Под руку Сергей и Рая молча прошли к дому на улице Фрунзе, поднялись на третий этаж, и только теперь Сергей проговорил: — Долгожданное, Рая, свершилось. Подойдя к жене, обнял ее и нежно поцеловал. — Для нашей скромной свадьбы я привез кое-что из военторга. Давай накроем стол, посидим, полюбуемся друг другом и потом уж… Сергей разложил привезенное, раскрыл консервы с тушенкой, Рая нарезала хлеб, батончик колбасы из своих скромных припасов, вареную картошку, свеклу, кусочек курицы. — Откуда у тебя такое в войну? — Мои старики на днях привезли помощь. Они помнят тебя, как спас моего отца и Сашу. — Передай им спасибо и от меня.10
Внешне взаимоотношения Жукова и Рокоссовского выглядели вполне корректно. Жуков старался не выказывать своего превосходства над бывшим своим комдивом, Рокоссовский во многом был признателен Жукову. После возвращения в армию без колебаний тот принял его в свой округ, дал лучший кавкорпус, а вскоре подал ходатайство о назначении его на формирующийся механизированный. В первые месяцы войны по его, Жукова, рекомендации был переведен на группу войск, вскоре ставшей армией. То же самое происходило с назначением на фронты. Но крупные военачальники, особенно после одержанных побед и полученного боевого опыта, обычно обретают свое понимание событий, свои принципы решения стратегических задач и, естественно, видят друг у друга не только достоинства, но и недостатки. Иногда из-за этого у них происходят острые столкновения, резкие и обидные оценки. А тут еще бывший подчиненный (Жуков) крупно обошел своего бывшего комдива. Острый конфликт между двумя командующими возник под Москвой, когда Жуков не разрешил командарму-16 отвести армию за Истринское водохранилище. Рокоссовский напрямую обратился с такой просьбой к начальнику Генерального штаба, и Шапошников разрешил отвод войск. Неповиновение подчиненного, обращение вверх через его голову взбесили Жукова, и он жестко распорядился: армию вернуть на оставленные рубежи, хотя приказ этот выполнить было уже невозможно — противник имел внушительное превосходство и выгодное оперативное положение. Но в создавшихся обстоятельствах в непосредственной близости от Москвы, когда важен был каждый километр оставшегося пространства, прав был Жуков — сдавать сразу около тридцати километров и тем подпустить врага к Москве на один оперативный бросок было недопустимо. Однако военные долго не конфликтуют — злопамятство порой оборачивается гибелью подчиненных, за что виновный получает наказание вплоть до лишения должности, звания и жизни. А главное — враг на полях брани, он заставляет забыть о служебных обидах и обратить свою злость на него. Жукову и Рокоссовскому уже не единожды пришлось поступать именно так. И потому досадный эпизод не держали на поверхности памяти. Маршал и генерал армии встретились, как подобает высоким начальникам и давним знакомым. Лицо маршала светилось доброжелательностью, что предвещало разумный поиск решений, которые предстояло выполнить за летнюю кампанию. Жуков широким жестом представил Рокоссовскому Портнова. — Познакомьтесь — генерал Портнов. Голиков рекомендовал Верховному заменить генерала-танкиста, слабоватого в организации прорыва, общевойсковиком, но генерал Портнов уклонился от назначения: заменять своего недавнего командарма неудобно. Да и подчиненные могли расценить такую перестановку как подвох, устроенный недавним подчиненным. Вот его и определили к вам, Константин Константинович, пожарником по тушению кризисных ситуаций, создаваемых неприятелем. Рокоссовский с мягкой улыбкой подал Портному руку и, слегка пожав ее, заметил: — Слышал о вас и под Москвой, и под Сталинградом. Кто прошел три тактические должности — комполка, комдива и комкора, тому армия по плечу. Так что принимаем как своего. Так рано, Георгий Константинович, мы вас не ждали. Всего две недели как вы отбыли из Курского выступа и… — Я тоже не собирался навещать ваш фронт. Лишь вчера вернулся с Таманского полуострова. Там немец не только оперся о свою «голубую линию», но и проводит воздушную операцию немалым числом истребителей и бомбардировщиков. Вероятно, демонстрирует намерение нанести удар и по Кавказу. Наши авиаторы приняли вызов и усмирили немецких. Прежних асов у них осталось уже немного. Потери в самолетах, понесенные там немцами, скажутся на их авиационной группировке здесь. Вот Верховный и направил меня к вам. Поступили сведения, что немцы с недели на неделю начнут именно здесь летнюю кампанию. Как вы расцениваете их возможности предпринять крупное наступление именно в этих местах? Ведь всего месяц назад их контрнаступление в Восточной Украине захлебнулось, войска понесли немалые потери, пополнить их и восстановить наступательный дух за столь короткий срок трудновато. А кампания — это несколько серьезных операций. Они требуют крупных материальных запасов и создания солидных оперативно-стратегических резервов. Но обо всем этом поговорим у вас в штабе. Штаб фронта расположился невдалеке от разъезда Уколово. Часть служб разместилась в уцелевших домишках, ведущие управления — в блиндажах, врытых в пологие берега речушки Тускарь, бежавшей по кустарникам и узкой полосе леса, деревья в котором уже окутались молодой листвой и надежно укрывали блиндажи от наблюдения с воздуха. — Надежно укрылись. — Научены горьким опытом. Перед наступлением штабы для немецкой авиации — лицо врага, бомбят с особой прицельностью. — Сделав несколько шагов, Рокоссовский спросил: — Георгий Константинович, с дороги, может быть, пообедаете? — Поработаем — не откажусь. — В блиндаже или в штабном шатре будем работать? — На свежем воздухе, надеюсь, ваши истребители прикроют нас. — Дежурство на аэродромах организовано. — Пока я и моя команда разместятся по отведенным нам местам, пригласите в шатер разведчика, авиатора, естественно, начальника штаба. Можно и генерала Портнова, чтобы сразу вошел в курс дел. Устройство обслуги Жукова заняло полчаса, за которые маршал позвонил в приемную Верховного и доложил, что начинает работу с Рокоссовским. Когда приблизился к штаб-палатке, увидел офицеров, которые поодаль от нее стояли, как часовые. Вошел в него — собранные без суетливости встали. Командующий попытался доложить — Жуков приподнял руку. Жест этот позволял обойтись без уставной формальности. Жуков сел за стол, предназначенный ему, управленцы фронта — у длинного стола, накрытого оперативной картой. — Вижу, все готовы к серьезной работе. Тогда начнем. Повторюсь для тех, кто не был с нами на аэродроме. Из разных источников, заслуживающих доверия, как мне доложил начальник ГРУ, поступили сведения о том, что в ближайшее время группа армий «Центр», усиленная несколькими танковыми дивизиями и авиацией, может начать летнюю кампанию. На аэродроме я высказал сомнение, что за столь короткий срок она смогла восстановить свою оперативно-стратегическую боеспособность. Однако это не значит, что полученные разведкой данные носят дезинформационный характер. В возможностях и намерениях неприятеля нам надо разобраться и тем самым не позволить ему еще раз застать нас в беспечном состоянии. Первое слово глазам и ушам штаба фронта. Генерал-разведчик встал с легкостью капитана: — Крупных мероприятий, которые бы доказывали, что противник заканчивает подготовку масштабной операции, всеми видами разведки фронта и партизанами Брянщины не установлено. Самое большее, на что может дерзнуть генерал-фельдмаршал Клюге, — это провести частную операцию. — Прошлым летом частными операциями неприятель так расшатал оборону Юго-Западного фронта, что она без больших усилий войск тоже генерал-фельдмаршала, только Бока, позволила им пробиться на Донщину, а затем и к Сталинграду. Мнение начальника штаба. Малинин встал с той весомостью, которую он набрал, успешно помогая командующим во всех проведенных операциях, в большинстве успешных. Самая важная — разгром окруженного в Сталинграде врага. — Да, товарищ маршал, исключать частные операции в районе Курского выступа нельзя. И все же проведение таких операций оказалось бы серьезнейшей ошибкой и германского генштаба, и командующих групп армий «Центр» и «Юг». — Почему? — Конфигурация Курского выступа такова, что любое выпрямление дуги затруднит проведение операции на окружение, успех в которой только и может привести к стратегическому прорыву и переходу в преследование. — Ответ резонен. Значит, вы по-прежнему считаете, что главный удар группа армий «Центр» может быть нанесен в полосе, осью которой могут служить дороги, соединяющие Орел и Курск. — Да, товарищ маршал. — Что имеет Клюге в углу к югу от Орла? — Два армейских и один танковый корпус. — Этими силами девятая армия способна прорвать нашу оборону и овладеть хотя бы Курском? — Пока этих сил явно недостаточно. Поданным «языков», сорок первый танковый корпус, участвовавший в контрнаступлении, еще не восстановил силы, тяжелых танков в нем пока пять десятков. Но невдалеке от железной дороги замечены группы офицеров, проводивших рекогносцировку. Не исключено, что они принадлежат тем частям, которые будут сменять дивизии сорок первого танкового корпуса. — Что у врага в ближайшем тылу? — Крупных резервов не обнаружено. — Из второй танковой армии могут быть переданы танковые соединения в девятую? — Вероятно. Но от Зуши до Жиздры — полоса ведения разведки Брянского и Западного фронтов. — Войска врага, расположенные перед ними, могут быть в считанные дни переброшены в вашу полосу. Очень боеспособные. Во Ржевском мешке они сидели почти полтора года. При наших попытках окружить и разгромить их они оказали нам очень серьезное сопротивление. Следите, товарищ Малинин, за противником во сто глаз, вооруженных имеющейся техникой. — И перекинул строгий взгляд на авиатора: — Командующий воздушной армией. Генерал Руденко, молодой красавец, можно сказать, взлетел, как истребитель, но не от предчувствия жестких слов маршала, а от желания показать ему, что авиация фронта готова как надо вершить дела в небе. — Что вашими соколами вскрыто или хотя бы замечено в глубоком тылу? — В глубокий тыл разведчиков фронта не пропускают немецкие асы. В районе Курского выступа их еще предостаточно. — У вас что, нет своих асов, способных проникнуть в тылы врага? — Есть, но немецкие истребители находятся в более выгодном положении. О появлении в воздухе наших самолетов их истребителей оповещают радиолокационные станции. Это позволяет им обнаружить наши самолеты, едва они приближаются к передовой. За минуты их «мессеры» занимают выгодное положение, что позволяет им накидываться на наши самолеты-одиночки или пары неожиданно. Одни сбивают, другие вынуждают возвращаться на аэродромы ни с чем. — У нас ведь тоже есть радиолокационные станции. — Да, «Прегматит» лучше немецких, но за линией фронта они мало помогают самолетам. К тому же их единицы. — Я люблю ваших соколов, но их трудности несравнимы с трудностями пехотинцев. Поэтому принимайте меры, чтобы как можно чаще просматривать тылы врага. Иначе командующему фронтом будет трудно привести войска в необходимую для боев готовность. Жуков заслушал генерала-танкиста Орла, инженера Прошлякова, но ни с одним вопросом не обратился к Рокоссовскому, считая, что в какой-то мере неудачный ответ может повредить его авторитету. А авторитет командующего при всех обстоятельствах должен быть безупречным, его приказ, даже слово, должны выполняться без заминки и возражений. Обратился к Рокоссовскому, лишь закончив знакомство с его помощниками. — Я, Константин Константинович, намерен выехать на НП Пухова. Пусть туда подъедет и Романенко, а немного погодя командарм второй танковой. Хочу присмотреться к ним, ну и дать понять, что дела предстоят серьезные. Значит, соответственно они должны и управлять своими войсками. Должность командарма Жуков расценивал как ключевую в операциях, поскольку в армии соединяются проблемы тактики и оперативного искусства. Именно командарм связывает воедино все средства, которыми располагают войска, что и создает предпосылки командующему фронтом и Ставке верно и своевременно вводить резервы для перелома хода сражения. При всей высокой оценке возможностей Рокоссовского Жуков считал его мягковатым, чтобы вогнать в командармов очень важное: предстоящее сражение, которое может развернуться в битву, потребует стойкости до самопожертвования не только от солдат и низовых командиров, но и от командармов. Подумав, Жуков сказал: — Вы, Константин Константинович, уже хорошо изучили предстоящее поле сражения, потому вам необязательно сопровождать меня. Возьму с собой Портнова. Все необходимое он запишет и доложит вам, попутно присмотрится к местности. Да и я похожу глазами, погляжу. На карте поле сражения плоское, а в действительности лощин и оврагов на нем не перечтешь. Знаешь слова Суворова: гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить.Обед прошел в дружеских разговорах. Вопреки молве Жуков держался товарищески, острил, без настороженности отвечал на вопросы, в которых прослушивались и нелестные намеки. Выпив холодной колодезной воды, встал. Тут же встали все. — Час потех прошел — примемся за дело. Выйдя на крыльцо, деловым шагом направился к «виллису». В нем уже сидели порученец и Портнов, а рядом пристроилась машина с охраной и броневик. В Понырях Жукова встретил командарм Пухов. До сегодняшнего дня дороги командующих не пересекались, и Жуков, уже настроенный на рабочий лад, зорко всмотрелся в генерала. С первого взгляда не показался: полное, без складок лицо, губы вроде бы никогда не сжимались в тетиву, фигура тоже мешковатая. Начальство не ел глазами. Жукову вспомнилась справка о командармах, подготовленная порученцем. Пухов больше служил, чем командовал. Последняя должность перед войной — начальник учебного отдела тыловой академии. Однако в первый год войны неплохо командовал дивизией, почему и поставили на армию с «несчастным» тринадцатым номером, и вот уже полтора года бессменно командует ею. Все военное образование — курсы «Выстрел». Значит, сам немало учился и заполнил голову не только знаниями, но и умом, чего не всегда дают академии. Жуков, подав командарму руку, со сдержанной уважительностью спросил: — Откуда нам можно осмотреть ваши боевые владения? — С моего НП. Но он расположен близко к передовой, — предупредил Пухов. — Не на снайперский же выстрел? — Чуть дальше. — Пойдем к нему по ходам сообщения, и немецкие наблюдатели не разглядят, кто пожаловал на передовую к ним под нос. НП оказался добротным — блиндаж с двумя накатами из бревен и рельсов, пересыпанных землей, широкая амбразура, через которую просматривалась полоса местности между шоссе и железной дорогой, идущими к Курску. — Не рискованно ли ставить себя прямо под главный удар неприятеля? — стал прощупывать командарма Жуков. — Я буду находиться в более безопасном месте, чем солдаты. Потом, когда командарм за спиной, отступать стыдновато. — Что ж… резон в этом есть Взяв у порученца карту, Жуков принялся осматривать оборону неприятеля. Вскоре бинокль не устроил его, и он перешел к стереотрубе. Осмотрел первую, затем вторую траншеи, видимые участки третьей, задерживал объектив на огневых точках. Кое-где просматривалась глубина. Везде оборона выглядела безжизненной. Чего-либо из того, что могло подсказать о подготовке врага к наступлению, Жуков не приметил, однако маршал знал, как строго немецкие командиры и солдаты соблюдают указания по маскировке. Увидев участок траншей, уходящих от села Похвального на северо-запад, определил — отсечная позиция. Только на ней заметил копошившихся солдат. Выходило, будто противник совершенствует свою оборону, чтобы сорвать наступление на Орловский выступ, нависавший над Курским. Отодвинувшись от стереотрубы, маршал спросил командарма: — Как ведет себя неприятель? — Пока относительно спокойно. — Что значит относительно? — Артиллерией периодически обстреливает позиции дивизии. Активнее действует авиация — воздушные бои почти ежедневные. — «Рама» где чаще кружится? — На участке от Малоархангельского до Тросно. Похоже, фотографируют нашу оборону во всех подробностях. — Какие изменения замечены вашей разведкой в поведении войск врага? — Какие-то особенные не отмечены. Положение войск остается почти таким же, как и в конце апреля, когда врагу удалось немного потеснить дивизии брянского участка. — Уверены? — Не совсем. В последнее время захватить «языков» не удавалось — противник устрожил оборону переднего края, прикрыл его минами и проволочными заграждениями, оборудовал сигнализацию. Задень разведчики проволоку — тут же банки-склянки затарабанят так, что с нашего передка звон их слышен. — А второстепенные признаки не подсказывают вам, что неприятель производит смену войск? Пухов замялся. — Конечно, «языков» желательно захватывать, но смену войск можно определить и по пустячным, казалось бы, признакам. Перед одной дивизией на Западном фронте разведчики установили наблюдение за лошадью, которая паслась в трех километрах от передовой. И вдруг она исчезла. Захватили «языка» — он показал: дивизия отведена на другой участок фронта. Поискали как следует и обнаружили, что она вошла в состав ударной группировки, готовящейся к наступлению. Надо изучать оборону врага так, чтобы самые мелкие признаки могли подсказать вам: враг готовит или заканчивает подготовку атак. Проведите сбор разведчиков и настропалите их, чтобы они и без захвата «языков» могли достоверно сказать, где и когда враг нанесет удар. Услышав от дежурного по НП, что приближается командарм-48, Жуков непроизвольно напружинился. От добродушия, в котором пребывал маршал в штабе фронта и которое порой слышалось в его репликах, не осталось и следа. Все в нем обрело волевого командующего, для которого исполнение долга (непременно сорвать намерения врага, разгромить его и отбросить с русских просторов) взяло верх над другими человеческими чувствами. В минувшую зимнюю кампанию генерал Романенко командовал 5-й и 2-й танковыми армиями, но и в их операциях не проявил необходимой напористости, и его перевели на 48-ю армию, которой командовал слабовольный генерал Халюзин. Но и Романенко при отражении натиска немцев на Курск с севера не проявил должной воли и знаний, чтобы в короткие сроки согласовать усилия частей различных родов войск для срыва намерений врага. Раз Ставка оставила генерала на должности, надо хотя бы встряхнуть его. Когда Романенко подошел, Жуков не подал ему руки, рапорт о возможностях армии выслушал с суровым выражением лица. Маршалу не понравились не только содержание доклада, но и манера говорить. Такая свойственна больше всего преподавателям и высоким штабистам — мягкая, чуть-чуть вольная. Именно интеллигентность, по всей вероятности, мешала генералу проявить твердость, доходящую до жестокости, которая только и способна переломить ход операции в свою пользу. Навернувшиеся замечания высказывать воздержался, спросил о деле: — Что нужно армии, чтобы не допустить прорыва обороны, если противник нанесет серьезный удар не по войскам Пухова, а по вашим дивизиям? — Для создания устойчивой противотанковой обороны моей армии необходимо около ста сорокапятимиллиметровых пушек, один противотанковый полк, а для пополнения дивизионных артполков — пятьдесят легких пушек и гаубиц. — Трусливо просите. В ближайшие дни вашей армии будут придано шесть противотанковых полков, три-четыре артиллерийские бригады, танковый корпус и несколько отдельных танковых и самоходно-артиллерийских полков. Достаточно? Романенко захлебнулся от услышанного. — И еще. Вам следует из дивизий, подчиненных вам лично, сформировать еще два корпуса. Корпусные управления получите. Соответствующие артиллерийские и инженерные части прибудут к вам через два дня. Подготовить решение с учетом полученных сил и средств. К вам приеду через день. Заслушаю план организации взаимодействия. Если обстоятельства не позволят быть у вас лично, приедет вот генерал Портнов. Знаете его. Теперь он помощник командующего фронтом. Кстати, предлагали ему вашу должность — отказался. Но не рассчитывайте на добренькое его отношение. Он будет выполнять мои и генерала армии Рокоссовского указания. Добреньким быть сейчас не позволяют надвигающиеся события. Всё. Свободны. Когда на ступеньках, ведущих из блиндажа в ход сообщения, затихли шаги Романенко, Жуков, чуть смягчившись, обратился к Пухову, замершему в ожидании таких же строгих указаний, какие получил сосед. — Теперь проедем, товарищи, по второй и третьей полосам обороны. Посмотрю, надежно ли они оборудованы. Осмотр второй и третьей полос шел без спешки. Жуков часто останавливался, осматривал начертания позиций, в них спускался в траншеи, заглядывал в солдатские укрытия. Малословность маршала говорила Пухову: в общем, он доволен проделанной работой. Перед тем, как уехать в Фатеж, остановил машину у развалин Ольховатки. — Вот, командарм, тот рубеж, дальше которого вы не должны пропустить немцев. — Задачу понял, товарищ маршал. Но… — Говори. — Моего правого соседа вы усиливаете противотанковыми и самоходными полками, да еще артиллерией резерва Главного командования, а главный удар противника ожидается в полосе моей армии. — Получите все, что необходимо. И столько, чтобы войска армии заблаговременно заняли оборону на всех трех полосах, а вы еще могли бы образовать солидный резерв. За вами будет стоять еще танковая армия. Довольны? — Да, товарищ маршал. Жуков окинул взглядом дорогу, идущую из тыла к Ольховатке. — Что-то запаздывает командарм второй танковой. Проедем ему навстречу. Затем по шоссе я проскочу до Фатежа. В первый день поездки по фронту одной из задач Жукова было знакомство с командармами. Половину из них он знал понаслышке. Маршалу хотелось убедиться, насколько они способны выдержать превратности удара огромной пробивной силы. О командарме 2-й танковой слышал кое-что от Василевского. Под Сталин градом, командуя корпусом, походя разгромил танковую дивизию румын, затем в темную ночь подвел свои бригады к Дону у Калача и захватил мост, после чего успел еще пройти навстречу мехкорпусу Еременко. Сделанное им говорило: ума и воли не лишен. А может быть, всего лишь помогали обстоятельства? Родин, которому наконец не только сменили ромбы на звезды, но повысили в звании до генерал-лейтенанта, нагнал машины маршала на полпути к Фатежу. Высокий и дородный, он вылез из «виллиса» с весомостью, которую придали ему бои под Сталинградом, на путях к Курску и два высоких ордена, полученных за это же время. — Ждать положено подчиненному, — заметил Жуков. — Если бы ваша машина не сделала крюк, товарищ маршал, я предстал бы перед вами минута в минуту. Сдержанная раскованность танкиста понравилась маршалу, и он, кивнув на подошедшего Пухова, без строгости спросил: — Успели приглядеться-принюхаться к пехотным командармам? — Через три дня командующий фронтом будет проигрывать с нами ведение обороны. Надеюсь, на нем мы как следует и познакомимся и приглядимся. — В вашем уме на первом месте оборона или контрудары? — В зависимости от действий противника. — Выкрутился, как кавалерист. Но своих танкистов крепко готовьте к борьбе с танками, особенно тяжелыми. Изучили их слабые места? — Под Сталинградом доводилось с такими встречаться. Но там их были единицы, здесь ожидается сотня, а может, и две и три. Порасспрашивав, как идет восстановление армии, стрельбы боевыми снарядами по танкам-мишеням, о настроении в корпусах, Жуков закончил знакомство с Родиным: — Предлагаю генералу Пухову собрать званый ужин и пригласить на него комкоров-танкисгов. Стаканчик или два — для умных командиров все равно, что взаимные обязательства не подводить в любых обстоятельствах. — Знакомы с генералом Портновым? — Нашли общий язык еще на Дону у Калача. — Теперь он помощник командующего фронтом. Так что поищите понимание на более высоком уровне. — Уверен, найдем. В 70~ю армию Жуков направился по двум причинам: приглядеться к командарму и прощупать настроение тех солдат, которые собрались искупать свою вину, определенную приговорами суда за малые и большие преступления. Власть пообещала таким дать чистые билеты и затем право трудиться наравне со всеми гражданами страны. В армии, созданной весной из пограничников и военнослужащих НКВД, зеков было не столь уж много, но паршивые овцы, полагал маршал, могут своим драпом увлечь даже пограничников, еще не испытавших превратностей большой войны. В разговоре с членом Военного Совета Телегиным тот отозвался о зеках сдержанно: привыкают к фронтовой обстановке, гордятся, что попали на фронт, командующий которым хлебал тюремную бурду. Командарм-70 встретил маршала на окраине Фатежа, изрядно порушенного авиационными налетами. Выслушав доклад генерала Галанина, Жуков спросил: — Насколько знакомы? — Жуков повел тяжелым подбородком в сторону Пухова. — Как дальние родственники или близкие соседи? — На стыке полос обороны встречались уже дважды. Необходимое обговорили, — ответил генерал Галанин. Жуков окинул плотно сбитую фигуру командарма-70 полуулыбчивым взглядом — в сорок втором тот побывал немного у него замом. — Похоже, Голиков, у которого ты почти год был замом, не гонял тебя по войскам — жирком обзавелся. — Здоровье у меня всегда было добротное, да и Голиков действительно не гонял меня по войскам. После второго назначения на фронт все старался делать сам. И получалось — во многих местах опаздывал или решал впопыхах. — Служа замом, не растерял командирские навыки? — Я же прошел оперативно-стратегическую стажировку под вашей, товарищ маршал, дланью. А она выправила суставы многим и надолго. Я ваши уроки усвоил крепко-накрепко. Правда, Голиков тоже прошел вашу школу. И командиром, и замом. И во второй раз не справился с фронтом, значит, крепкая учеба не пошла ему впрок. — Зубасто судишь, а ведь теперь он подбирает кадры на высокие должности. — Я достиг своего потолка, так что в кандидаты на более высокий пост не попаду. — Приближается грозовое лето, с ветрами и шквалами, а у тебя особая армия. И сформирована поспешно, и укомплектована еще не опаленными боями энкаведистами и пограничниками, плюс зеками. — Зеки есть, но это мужики, попавшие в тюрьму и лагеря в основном за колоски, охапки сена для личной коровенки, ну и те, что болтали неположенное. На этих можно надеяться, как на строевых солдат. Что касается карманников, счетоводов, бухгалтеров, торговцев… настраиваем на боевой лад. Приказ наркома «Ни шагу назад!» с ними изучен, положения его подкреплены примерами из боевой практики. — Хочу взглянуть на зеков и я. После рекогносцировки вашей полосы обороны проведешь меня к ним. Маршальская машина пошла первой. Пробежала до реки Свала, впадавшей в Сейм, затем полевыми дорогами и прямиком проехали-докатили до Дмитров-Льговского, более или менее уцелевшего (в этих местах противник отступал поспешно, а в контрнаступлении его дивизии, выдвинутые сюда из-под Брянска, до городка так и не пробились). Маршала этот район интересовал по одной причине: сдвинется ли сюда главная группировка фельдмаршала Клюге, если прямой удар на Курск застопорится? Три раза остановился, опытным глазом присмотрелся к местности, прикинул, на какие рубежи лучше выдвинуть резервы, и сделал командармам знак приблизиться к нему. Распорядился: — Генералам Пухову и Родину можно возвращаться к себе, мы с генералом Галаниным проедем к зекам. Оставшиеся при маршале машины Галанин повел подальше от тех мест, по которым била дальнобойная артиллерия и которые бомбила авиация. К роте бывших зеков подкатили с тыла. Солдаты, углубляя траншею, не торопясь выкидывали землю на бруствер. А одна группа, с виду разбитная, сгрудилась у четырех игравших в карты. Заметив высокое начальство, картежники без спешки собрали карты и следом за уже спрыгнувшими в траншею направились по своим местам. Засуетились и командиры подразделений, неуверенно заставляя бывших зеков взяться за лопаты. Георгий Константинович не сразу направился к солдатам — дал им время оценить ситуацию, и они принялись с неспешным усердием вгонять лопаты в грунт, аккуратнее выбрасывать землю, чтобы бруствер получался в меру пологим. Однако в их работе не увидел оправдательной торопливости за картежные минуты — знают себе цену. Маршал вразвалку приблизился к ближнему взводу. Лейтенант, видно только что попавший на фронт, да еще поставленный командиром над солдатами, которые когда-то черт знает что творили, пробился по траншее навстречу ему, но когда разглядел большие звезды на погонах, замер с открытым ртом. Зеки тоже смотрели на Жукова во все глаза, веря и не веря, что маршал так близко подъехал к передовой, да еще пожаловал их своим вниманием. — Узнали гостя? — спросил Жуков с усмешкой. — Узнать-то узнали — маршал. Только вот фамилия не припоминается. — Я запомнил — в газетах печатались фотографии. Маршал Жуков, — похвастался разбитной зек. — С такой памятью надо идти в разведчики. — Не берут — грехов за мной немало. — Смоешь в дружной атаке, как в парной бане, возьмут. — Поверили обещаниям гражданинам-начальникам, потому и записались в солдаты. — А до обещаний душа не загоралась выкинуть немцев со своей земли? — Как ей не запаляться, если у многих родные места оказались под ними. К тому ж не порешили ли они близких? — Но в боях опасностей больше, чем в ваших бывших делах. — Это, конечно, так, но только мучила еще одна дума: народ выиграет такую большую войну, а мы что для этого сделали? Как придется ходить среди гордых людей, особенно вблизи тех, кого наградили орденами-медалями. К тому ж, думалось, возьмет германец верх над Россией — нас, тюремщиков, вмиг изничтожат под корень, как никчемных цыган. — Но и наша власть вас не жаловала. — Не жаловала за наши дела, но не изничтожала подчистую. Получил срок, поработал с мозолями, и полсрока долой. Потом нас направили к нашему, из зеков, командующему фронтом. — Он же сидел не за кражу или что-то подобное. — А в тюрьме и даже в лагере всех стригут одной машинкой. Так что мы его считаем своим, а своего подводить заказано. Такая клятва-слух прошла между солдатами-зеками во всей нашей армии. Ну, а кто нарушит ее, воровской закон карает строго. — А вот самосуды устраивать нельзя. Даже за тяжкий грех. За такой — штрафной роты не избежать. Вам же разъяснили, что это такое. — А бывалые солдаты говорят, что в атаках судьба солдат штрафных и строевых рог одинаковая. — Не совсем так. Пули и осколки разят солдат-штрафников и солдат-работяг почти одинаково, конечно, только штрафников определяют на более трудные задачи, а потому убитых и раненых среди них бывает больше. Потом солдатская честь!.. За сходный подвиг солдату орден или медаль, штрафнику только снятие вины, письмо на родину с благодарностью. Если подвиг оказывается таким, что помогает взводу или роте, то орден дается и штрафнику. Прощенным, особенно орденоносцам, после войны можно начинать новую биографию с чистого листа. — Это как получится, товарищ высокий начальник. Все будет зависеть от житухи на воле. Трудно сложится (а при таком разоре, какой мы увидели на освобожденной земле не дай бог), трудно будет удержать руки, чтобы не добыть для выпивона и закусона. — Тогда все фронтовые заслуги пойдут коту под хвост. — Так-то оно так, но все же ордена и медали, если нам их дадут за геройство, будут учтены при написании приговора? — На фронтовиков не заводят личных дел, в которые подшивают прошлые ваши дела. Отличился — тебе орден или медаль. Можете убедиться по отношениям к таким, как ваш комфронтом. У него орденов — на груди уже не помещаются. — Если так, в труса играть не будем. Да и не в наших законах прятаться под бабьей юбкой. — На фронте пока затишье. Вот и надо его использовать, чтобы зарыться по плечи в землю. Она, земля, спасает бойцов от всего — и от смерти, и от позора. А пойдет немец в наступление… Первое — не сдрейфить под артиллерийским огнем, второе — усидеть, когда на вас пойдут танки и пехота, третье — как можно больше изничтожить немчуры перед передним краем, а затем и за ним. Осилим его в обороне — побьем в наступлении. В штаб фронта Жуков вернулся на закате солнца. Большую часть поездки он провел на ногах, за день машины намотали за пятьсот, но Георгий Константинович ощущал лишь легкую усталость. Рокоссовский со своей командой уже ждал маршала у дома, служащего ему кабинетом и местом отдыха. Поравнявшись с ним, Жуков спросил: — Верховный звонил? — Звонил два часа назад. Доложил ему, где вы, и он ничего не передал для вас. — Будете выслушивать мои впечатления от поездки или сначала покормите меня и моих помощников? — Предлагаю сначала пообедать-поужинать, а потом уже засесть за карты. — Предложение принимается. Стряхну дорожную пыль и буду готов. Хорошее настроение маршала разрядило тревожные ожидания. Маршал вошел в отведенный ему дом — Рокоссовский обратился к Портнову: — Где побывал маршал? — В тринадцатой и семидесятой. Строго поговорил только с Романенко. Сказал, что послезавтра может побывать у него с проверкой исполнения его указаний. — Почему строго? В чем-то нашел недостатки? — Тот мало попросил средств усиления, и он ему: трусливо просишь помощи. Потом пообещал ему столько, что командарм не сразу поверил. — Если завтра маршал не возьмет вас с собой, проскочите к Романенко и помогите ему организовать противотанковую оборону. Это его слабое место. — Слушаюсь. — Более подробно о поездке маршала поговорим позднее. За столом, накрытым тем, что смог сохранить военторг для особых случаев, Жуков привычно занял стул, стоявший в торце, справа и слева сели Рокоссовский и Телегин, остальные — по установившемуся в управлении фронта порядку. Выпили по рюмке «Особой московской» водки, закусили, и только тогда маршал отозвался о командармах: — Пухов, думаю, на месте. Если немцы настроились прорывать оборону в полосе его армии, качества командарма, думаю, не учли. Или, уверовав в крепость новых танков, считают эту деталь обстановки несущественной. Но и такого генерала надо усилить как следует. Потребуется довести его армию до десяти и даже двенадцати дивизий — надо дать командарму недостающие. Пусть потом нас покритикуют историки, что мы нарушили организационную структуру. Вытерпим. Перед тем как оценить Романенко, повернулся к Рокоссовскому: — Может быть, еще по одной? «Особая московская» не разожгла еще аппетита. — Готовы поддержать, — отозвался генерал Казаков. Выпили по второй. — Романенко. Вроде бы командармский стаж у него солидный, но в основном танково-наступательный, а нужен оборонительно-войсковой. Я ему пообещал перебросить с Западного и Калининского фронтов пять-шесть противотанковых полков. Соколовский и Еременко, конечно, заворчат. Но придет пора наступления, усилим их артиллерией с лихвой. Ваш фронт, Константин Константинович, в ближайшее время получит противотанковые бригады с новыми, более мощными пушками, самоходноартиллерийские полки. И… минимум две артиллерийские дивизии. В них по бригаде противотанковых орудий. Теперь о Галанине. Характером крепок, но временами может заупрямиться. То, что он был моим замом, Константин Константинович, не обращайте внимания. Заупрямится — поступайте, как найдете нужным. Если на главном направлении вам удастся остановить немцев в пределах армейской полосы обороны, считаю, не исключена их попытка прорваться к Курску через полосу Галанина. Армия его растянута, боковой прорыв не исключен, особенно если враг начнет наступление в начале июня, когда мы не успеем еще собрать в центре стратегического фронта формируемые артдивизии прорыва РВГК. Прошу вас, Константин Константинович, этот вопрос проработать и изложить свое мнение. Обсудим позже. Завтра я выезжаю к Ватутину. Жуков сделал паузу, чтобы переключить внимание генералов на другое: — Был у меня разговор с маршалом артиллерии Вороновым. Он предложил подготовить и провести контрартподготовку. Убеждал меня, а затем и Верховного, что эффективность ее может дать хороший тактический и даже оперативный результат. Ссылался на опыт Первой мировой войны и действия артиллерийской группы Сталинградского фронта. Мое мнение таково: если немцы займут исходное положение в мае, плотную контрартподготовку провести мы не сможем — фронты еще не получат артиллерийские дивизии, тем более корпуса, а попукивание одной армейской артиллерией мало что даст. В лучшем случае они попугают пехоту. Стрельба по танкам с закрытых позиций вообще пустое дело. А вот когда армии главной оборонительной группировки получат по артиллерийской дивизии, это по триста стволов крупных калибров в каждой, тогда можно будет как следует обсудить и проведение контрартподготовки. Но основными целями ее воздействия, считаю, должны стать исходная позиция пехоты, танки непосредственной поддержки, ну и какая-то часть огневых позиций артиллерии. — Выдержал паузу. — Мое мнение — это мое личное мнение. Подумайте над этим вопросом и вы, свои соображения доведите до Верховного. Выберем лучшее.
11
Перед тем как уснуть, Жуков позвонил Ватутину: — Николай Федорович, в три часа встреть меня в Обояни. Оттуда проведешь на тот НП, с которого хорошо просматриваются подступы к южному срезу Курского выступа. Захвати с собой разведчика. — Не рано ли, Георгий Константинович? — спросил Ватутин озадаченно. — Еще мало что будет видно. — Как раз. В это время противник будет прятать концы в воду. По ним и будем определять его задумки. Проводить объезд полосы обороны Воронежского фронта Георгию Константиновичу не хотелось — куратором над тремя фронтами, которым предстояло отбить наступление группы армий «Юг», Верховный назначил Василевского, но ему было поручено готовить заседание Ставки, и он задержался на несколько дней в Москве. Давать указания командующим этих фронтов означало вмешиваться в обязанности Александра Михайловича — они могли разойтись с его пониманием предстоящего сражения, что не исключало путаницу в головахответственных военачальников. Ввиду срочности отъезда Жуков не смог встретиться с Александром Михайловичем, чтобы узнать его наметки по согласованию усилий трех фронтов и даже спросить, с каким намерением проводится заседание Ставки, сложилось ли у Верховного окончательное мнение о начале летней кампании. Вероятнее всего, Сталин еще не высказал его, а выспрашивать догадки не счел удобным — дойдет что-то до Верховного — начальник Генштаба окажется в затруднительном положении, и тогда ему будет сложно вести с Верховным обстоятельные разговоры, без чего невозможно выработать единое понимание обстановки и вытекающие из него решения. На отсрочку поездки Василевского в район Курского выступа, предположил Жуков, Верховный согласился без вопросов. Он не хотел, чтобы его заместители в дни перед совещанием встречались и выработали единое мнение, что ограничило бы его возможности сопоставлять доводы «за» и «против» при осуществлении каких-то мероприятий и, вероятно, своего обоснованного решения — Сталин не позволял себе идти на поводу кого-либо и старался свои заключения высказывать как единоначальник. Жуков не находил такое поведение предосудительным. Любой командующий, тем более Верховный, должен уметь выказывать свое «я», чтобы подчиненные чувствовали его ум и волю. По той же причине Георгий Константинович не позволил себе докапываться до иных мотивов, по которым Сталин отослал его под Курск накануне заседания Ставки. К тому же задержка его, Жукова, в Москве накануне возможного наступления немцев могла дорого обойтись фронтам, и Жуков без сантиментов настроил себя на исполнение предстоящего дела. Данные, которые в беседе сообщил ему начальник ГРУ, вероятно, заставили Верховного разобраться в возможностях неприятеля начать летнюю кампанию раньше предполагаемого срока. Жуков лег спать в одиннадцать, а в два дежурный офицер уже будил его. Сполоснув лицо холодной водой, Георгий Константинович вышел из дома. Команда сопровождения с охраной уже стояла у дома. Поприветствовав ее взмахом руки, сел в машину. Симферопольское шоссе, не ремонтировавшееся с начала войны, было изуродовано выбоинами и воронками. Шофер знал: маршал любит ездить по-русски, с ветерком, и потому старался при малейшей возможности посылать машину в галоп. Но, заметив, что маршал над чем-то задумывался, переводил машину на ровную рысь. Жуков задумался о Ватутине. Он познал его характер, когда служба свела их в Киевском Особом военном округе. На должность начальника штаба его посадили прямо из Академии Генерального штаба. И до этого — не один год только служба в штабах. Знаний накопил палату, и все же назначение Николая Федоровича на фронт, когда он не командовал даже полком, удивило Жукова. Малость командного опыта сказывалась и под Воронежем, и в ходе сражения за Сталинград, и в наступлении его фронта на Донщине, и, особенно, при отражении контрнаступления немцев минувшей весной в Донбассе. Увлекся наступлением к Днепру, довел армии почти до Днепропетровска, а когда в разных местах обозначились танковые подразделения и группы врага, не сразу верно оценил приближение опасности — очень хотелось с ходу перемахнуть через Днепр. Надо было без промедления остановить ход армий, предоставить им время на организацию обороны — продолжал подгонять, совестить командиров: испугались каких-то десятков танков. И войска, уже уставшие и обескровленные наступлением от Дона к Днепру, не выдержали увесистый удар танковых корпусов немцев. Отступление их пошло самотеком. Выправлять положение пришлось Василевскому. Вместо Днепра войска Николая Федоровича оказались на Северном Донце. Не заступись за него Александр Михайлович — пришлось бы ему разделить участь Голикова. Не от желания ли поправить свою полководческую репутацию еще раз — звонил Верховному, стремясь убедить того, что Красной Армии выгоднее упредить врага в подготовке к летней кампании и разгромить его войска, стоящие перед Курским выступом, неожиданным для него наступлением. Сколь ни сдержанно вел шофер машину, в Обояни Жуков оказался в начале четвертого. Остановившись, чтобы только поздороваться с Николаем Федоровичем, распорядился вести машины на свой НП. Оставив их в разбитой деревне, добротным ходом сообщения маршал и генерал поднялись на неприметную высоту. Однако обзор с нее был столь широким, что Жуков даже присвистнул. — Сначала, Николай Федорович, присмотримся к недругу, а потом уже поговорим. Обширная округа у Обояни представляла собой возвышение, полого спускавшееся из России к Украине. Глубинные воды подземными жилами поднимались на поверхность и образовывали истоки многочисленных рек и речушек, истекающих во все стороны света, чтобы затем перелиться в Сейм, Северный Донец, Псел, Дон, а в конечном итоге в Днепр и Волгу. Здесь, на западной стороне Средне-Русской возвышенности, война лоб в лоб свела два фронта — советский и германский. Здесь в ближайшие недели могла решиться судьба двух народов, особенно украинского, все еще в своем большинстве находящегося под тяжестью затянувшейся оккупации. Удастся сорвать начало летней кампании немцев — начнется фронтальное освобождение всей Левобережной Украины и примыкающих к ней областей России. Жуков, надвинув на выпуклый лоб полевую фуражку, стал всматриваться в оборону немцев, пытаясь схватить в ней то, что подсказало бы, готов ли враг начать наступление в ближайшие дни или по каким-либо соображениям отказался от такого намерения. Но местность, обновленная весенней зеленью, выглядела совсем не военной. Только траншеи да бугорки над ними, в которых могли стоять пулеметы и противотанковые орудия, выказывали ее угрожающий характер. Район приграничных областей России и Украины, что мог кормить и дарить счастье двум-трем миллионам тружеников, сейчас казался обезлюдевшим. Не видно было даже солдат, надежно укрывшихся в траншеях и блиндажах. По сигналам наблюдателей они за минуты могли схватить оружие и выкосить идущие на них цепи. Жуков приладил окуляры, развел объективы, повернул стереотрубу в одну, другую, третью стороны — ничего. Приподнял объективы повыше — в глубине обороны заметил три группы солдат с лопатами на плечах. Они уходили в тыл. Зачем это было делать невдалеке от переднего края? Траншей ведь отрыто немерено. Может быть, готовили огневые позиции для батарей и дивизионов, которые будут заняты артиллерией усиления? Так это или не так, но все равно этих данных — мизер, чтобы делать серьезные выводы. — Начальника разведки не вижу, — не отрывая глаз от стереотрубы, произнес Жуков. — Рядом, в открытом НП. — Пусть подойдет. Полковник, одетый в лишь слегка обношенное обмундирование, вошел в блиндаж с той пытливой серьезностью на лице, по которой опытный глаз мог разглядеть ум, характер, знание своих дел и возможностей, но при беглом взгляде можно было прийти совсем к иному мнению: заурядный, потому все еще ходит в полковниках, хотя по годам чуть моложе командующего. — Полковник Шмелев, — доложился он с корректной интонацией. — Давно занимаетесь разведкой, товарищ полковник? — с неприязнью спросил Жуков явно не строевого офицера. — Войсковой — три месяца, а другими видами разведки — восемнадцать лет. — Другие — это какие же? — В свое время я закончил восточный факультет Академии имени Фрунзе, занимался коммерцией на территории Чехословакии, Австрии и Польши. Потом, когда эти страны лишились своей самостоятельности, руководством ГРУ был отозван в Москву и назначен руководителем юго-восточного сектора Европы. — Повышение после провальной работы разведки перед войной?! — с недоумением спросил Жуков. Губы полковника чуть сжались в полуулыбке. — Насколько мне известно, данные, добытые нашей разведкой, позволяли определить, с какой целью в предвоенные недели немецкие дивизии выдвигались в Польщу, Венгрию и Румынию. Нота немецкой дипломатии на запрос нашей, будто они отводятся из районов налета английской авиации, была неубедительна. Парирующий ответ был адресован, конечно, и ему, Жукову. Оправдываться не было смысла. Да и не такие полковники и майоры будут определять вину тех, по чьей вине война началась вроде бы внезапно. — Язык у вас острый. На чем отточен? — На немецком, чешском, польском, болгарском, в какой-то мере на языках народов Югославии. Осведомленность разведчика и знание языков произвели на Жукова впечатление, и он смягчился: — Доложите, какие силы врага стоят перед вашим фронтом. Разведчик раскрыл состав войск группы армий «Юг» в той последовательности и с теми подробностями, которые позволяли судить не только о количестве и составе войск неприятеля за изгибами фронта у Белгорода и Харькова, но и где можно ожидать их ударов, если германский генштаб на них решится. — Вы считаете, что «если» еще не решено? — Не решено по времени. То есть — когда начинать летнюю кампанию. Не исключена и другая причина: переносом начала кампании посеять у нас сомнение, будет ли предпринято наступление вообще. Этот прием немцы использовали для введения в заблуждение англо-французского командования в сороковом году, в какой-то мере и нас. — Отделив высказанное паузой, полковник добавил: — Нельзя исключать и того, что перенос сроков начала летней кампании вызван победой тех военачальников, которые вполне резонно считают, что начинать летнюю кампанию не полностью восстановленными дивизиями, особенно танковыми, при материально-техническом обеспечении, которого хватит на пол-тора-два месяца, а продолжительность кампании может составить пять-шесть месяцев, заранее предрешить ограниченный ее результат. Полагаю, Сталинград существенно убавил самонадеянности германского генералитета. — Какое же суждение вы доложили начальнику штаба фронта: начнут ли немцы летнюю кампанию первыми или предпочтут стратегическую оборону? — Жуков не стал упоминать Ватутина, чтобы не поставить разведчика в неудобное положение, если он скажет, что немцы все же попытаются еще раз проблему войны решить наступлением. Шмелев уловил подспудный смысл вопроса и добавил: — Если германская разведка вскроет наши силы, сосредотачиваемые Ставкой в пределах Курского выступа, она может рекомендовать своему верховному командованию не предпринимать крупное наступление вообще, поскольку оно не даст тех результатов, которые могли бы изменить ход войны в их пользу. Иной результат для Германии не только бессмыслен, но и опасен по политическим соображениям. Новым в суждениях полковника было только то, что немцы могут отказаться от наступления, узнав о создании Ставкой мощного стратегического резерва, заранее занимающего оборону за Курским выступом. Подобная оценка намерений вермахта высказывалась и в Ставке, однако то, что она прозвучала и… на фронте, подсказывало: такой вариант ведения немцами летней кампании не исключен и его следует проработать более основательно. И Жуков заметил разведчику: — Ваши соображения, товарищ полковник, не лишены логики. Но, чтобы они обрели практический вес, необходимо ко всем вашим «если» добыть добротные данные, подтверждающие или опровергающие их. Иначе цена им — грош. В первую очередь надо добыть надежные данные, наступлением или обороной немцы начнут летнюю кампанию и вообще, готовят ли они наступление на стыке мая и июня. И второе — куда будет нацелен удар группы «Юг», если она собирается предпринять наступление в ближайшее время. — Слушаюсь, товарищ маршал, — без дипломатической изысканности ответил полковник. — Справитесь с задачей — я и генерал Ватутин походатайствуем о присвоении вам звания генерала. Когда полковник поднялся в траншею, Жуков спросил Ватутина: — Если верить разведке, Николай Федорович, предлагать Верховному упреждающее наступление у вашего штаба и у тебя лично не было весомых доводов. — Разведка высказала целый ряд «если». Я их оценил по нескольким параметрам. Наиболее выгодным посчитал упреждающее наступление моего и Юго-Западного фронтов с целью освобождения Донбасса и приднепровского промышленного района. Разрушение южного крыла стратегического фронта немцев поможет Центральному, Брянскому и Западному фронтам разгромить группу армий «Центр». Группа армий «Юг» за зиму понесла наибольшие потери. Правда, в ее состав германское командование включило немало свежих сил, но в контрнаступлении они тоже понесли немалые потери и потому не смогли перешагнуть через Северный Донец. Конечно, германское командование постарается ускоренно пополнить группу Манштейна, но, думаю, за май нужную боеспособность ее дивизии не обретут. Второй довод — центральный участок стратегического фронта. У нас Курский выступ, у немцев — Харьковский мешок. Двумя ударами отсюда и от Изюма на Полтаву можно окружить основные силы Манштейна и… — Вот в «и…» вся загвоздка. Разгром войск Манштейна, конечно, позволит освободить Донбасс и Днепропетровщину, но нам необходимо освобождение всей Левобережной Украины, Смоленщины и части Белоруссии с основательным заделом на Днепре, чтобы успешно провести зимнюю кампанию. Наносить два мощных удара, разделенных немалым пространством, — значит бить большим и средним пальцами. А Ставка уже начала сосредоточение своих резервов на центральном участке фронта. Перебрасывать их на юго-западное направление уже нет времени. Добьемся успеха в центре — легче будет освободить и южную часть Украины. — Но если германское командование затянет начало кампании или вообще откажется от наступления, в нашем распоряжении останется всего-на-всего два-три летних месяца. За них мы не дойдем даже до Днепра. — Время продвижения к Днепру будет определяться не столько расстоянием до него, сколько темпами наступления наших войск. До Днепра всего три с половиной сотни километров. Если в сражении на стыке России и Украины мы как следует обескровим войска двух группировок немцев, при темпе наступления наших войск двенадцать — пятнадцать километров в сутки, нам потребуется около месяца. Ватутин в раздумье нагнул крупную голову. — Между нами, Николай Федорович… Сталин склонился к оборонительному варианту начала летней кампании. По моему разумению, не следует его бомбить иными соображениями о военных действиях до той поры, пока не станет ясным, что Гитлер взял сторону тех фельдмаршалов и генералов, которые считают более выгодным свое лето начать обороной. С битвы под Сталинградом Верховный стал очень внимательно прислушиваться и обдумывать наши рекомендации. Несомненно, он оценил и ваши. Вероятно, с этой целью он собрался в узком кругу еще раз обсудить складывающуюся обстановку. На все это уйдет определенное время. А нам надо поспешать с созданием в центре стратегической группировки и организовать взаимодействие между фронтами, а во фронтах — между армиями и средствами их поддержки. — Откровенно, Георгий Константинович, вы преувеличиваете медлительность оценки обстановки Верховным. — Его раздумьям больше подходит другое слово — колебания. Ты же бывал в его кабинете и на заседаниях Ставки. Сталин что, сразу принимал решения по острым ситуациям обстановки? Ходил и курил столько, чтобы со всех сторон обдумать обстановку, наши мнения. — С оценкой обстановки у вас, Георгий Константинович, получалось быстрее и надежнее. Может быть, было бы лучше разделить обязанности главы государства и Верховного? — Николай Федорович! Не советую эту мысль высказывать кому-либо еще. Опасно. Для вас и для меня. Берия так их может истолковать, что нам не поздоровится. Уясни одно: Верховный — в первую очередь политик. Так у нас, так и в Америке, так фактически и в Англии. А я — не политик, я — до мозга костей военный. Знаешь, кости не гнутся. В политике быть несгибаемым нельзя. Слава, которую мы можем заработать военными успехами, вполне достаточна, чтобы удовлетворить наше самолюбие. Сколько былых полководцев Сталин поднял почти из забвения. Жуков устремил свой взгляд на поле предстоящего сражения. Временами, особенно в сорок первом и сорок втором, когда Сталин допускал почти непростительные ошибки, у него возникали мысли о замене Сталина на посту Верховного, но себя на это место не ставил, поскольку видел: его познания в политике, в экономике, в технологиях производства вооружения намного скромнее. Потом взрывной характер… Он быстро восстановит против такого Верховного сталинское окружение. А многие из него нисколько не милосерднее Сталина. Особенно Берия. — Что, Николай Федорович, закончим работу на этой точке? Советую тебе пока настроиться на оборону и только на оборону. Изменится настроение германского высшего руководства — поступим в соответствии с этим. — Так тому и быть, Георгий Константинович. — Тогда двинемся под Белгород.12
Приближение летней кампании день от дня усиливало беспокойство Сталина. Ведь две предыдущие оказывались за немцами, хотя, казалось, победа на Московском направлении в первую зимнюю кампанию вроде бы открывала очевидные возможности для полного освобождения страны от захватчиков. Поэтому не раз и не два у него возникал вопрос: как сложится третья? Промышленность, ставшая с колес на прочный фундамент, дает больше, чем давала перед войной. К летней кампании удалось восстановить не только боеспособность стрелковых дивизий, проведших зимнюю кампанию, но и на двадцать процентов увеличить их число. Объединяя их в корпуса, мы улучшаем их быстрое сосредоточение на участках прорыва. Танковая промышленность, благодаря поточному методу производства, замене литья штамповкой и другим новшествам, дала столько танков и «САУ», что мы смогли восстановить потери в них, понесенные за зимнюю кампанию, сформировать девять новых танковых и механизированных корпусов, в танковых армиях стрелковые дивизии заменить механизированными корпусами, что сделало их намного подвижнее, особенно при прорыве их в оперативную оборону немцев. В ближайшие месяцы для усиления поддержки стрелковых соединений им будут придаваться новые самоходки с мощными орудиями и отдельные танковые полки, тоже вооруженные новыми пушками, способными поражать тяжелые танки. В прошлом году именно танки в начале кампании вновь породили у пехоты танкобоязнь, теперь она будет надежно защищена танками и противотанковой артиллерией, производство которой возросло в два раза при увеличении пробиваемости в пять раз. Мы успешно преобразуем нашу артиллерию. Его усиливаются корпуса и армии, создается мощная артиллерия резерва Ставки. Артиллерийские дивизии трехполкового состава заменяются шести-семибригадными с общим количеством триста стволов преимущественно крупных калибров. Таких уже сформировано семнадцать, а будет двадцать пять. Это почти восемь тысяч орудий и минометов. Какая оборона может устоять, если на километре участка прорыва плотность орудий будет доведена до двухсот стволов! В авиации тоже идут существенные преобразования. Начато производство новых истребителей Лa-5 ФН, Як-3. У них на сорок процентов увеличена скорость, и они теперь способны успешно бороться с «Мессершмиттами-109» и «Фоками ФВ-190». Поэтому наземные войска будут более надежно прикрываться от ударов с воздуха. Сталин прервал перечисление успехов промышленности в производстве вооружения, в которых видел и свою немалую, если не решающую, заслугу. Но он отдавал себе отчет, что количество не всегда переходит в необходимое качество. Качество могут дать люди, овладевшие новой техникой и новыми формами организации войск. Вот в этом возможны, и вероятны, провалы. Командир бригады, посаженный на дивизию, еще как-то может справиться с ней. А вот комдив с корпусом — через какое-то время, через полгода или год. Комкору, получившему в управление армию, наверное, потребуется времени еще больше. А летняя кампания, самое позднее, может начаться во второй половине июня. Значит, их промахи, ошибки, поражения неизбежны. Поэтому… рубить за них сплеча надо с определенной долей осмотрительности и терпения. Еще раз приказ, подобный № 227, издавать лишь в крайних, отчаянных обстоятельствах. Все внимание уделить непрерывному и глубоко продуманному управлению, щадя в нем тех, войска которых отступили, сдали какие-то позиции. Главное — не допустить прорыва танковых корпусов и армий в оперативную глубину и в конечном итоге — третьего провала летней кампании. Надо найти оперативно-стратегические решения, которые бы свели на нет преимущество германских танковых армад. Новое поражение может лишить народ веры в победу, а значит… и в него, Верховного Главнокомандующего. Сталину вспомнилась фраза из выступления Гитлера, произнесенная на совещании в верхах, которую в разных вариантах повторяли радио и газеты: вам предстоит совершить сражение мирового значения, исходом которого решится судьба Германии. В этой фразе, конечно, есть элемент запугивания немцев, но в то же время призыв: надо, во что бы то ни стало, победить Россию — в этом ключ победы во Второй мировой. С другой стороны, немецкие генералы умеют считать и сопоставлять, хотя уже дважды просчитались. Вероятно, германским экономистам удалось в какой-то мере вовлечь в военное пространство промышленность Западной Европы, что и позволило им за короткий срок восстановить свои танковые войска и начать переброску их на Восток, если военные задумали в мае предпринять крупное наступление. Раздумья привели Сталина к решению еще раз обсудить с военными стратегическую обстановку и выработать безошибочное решение. Этим совещанием он не намеревался ответственность за исход летней кампании возложить на военных, поскольку знал: в третий раз народ не поверит, что в новом поражении он безгрешен. За безверием последует проклятие. Оценки историков но сравнению с ним — комариные укусы. Приглашение на совещание Василевский получил не как обычно, через секретаря, а от самого Верховного. Сегодня Сталин попросил его подъехать в Кремль несколько раньше начала заседания Ставки. Значит, намеревается сообщить что-то из того, что должно обсуждаться в его кабинете. Скорее всего, начнут или не начнут немцы наступление в ближайшие дни. Едва Василевский сел в кресло, Верховный спросил: — Что нового добыла военная разведка о намерениях германцев? — Из-за фронта поступают крайне противоречивые данные. Анализ их позволяет сказать, что благоразумные генералы добились у Гитлера согласия начать наступление несколько позже, полагая, что сокращение летнего времени до двух месяцев сделает попадание еще в один стратегический тупик с последующим разгромом ряда армий вермахта на Восточном фронте, как это произошло под Москвой и Сталинградом, и Гитлер окончательно склонился к оборонительной стратегии. — С Жуковым вы разговаривали? — Да, вчера поздней ночью. — Каково же мнение его после поездки по центральным фронтам? — Наступление, особенно в начале июня, исключать нельзя, но «Центр» и «Юг» смогут в нем добиться лишь тактических результатов. Обе группировки не располагают еще достаточными резервами, чтобы развить тактический прорыв в оперативный и у Курска замкнуть кольцо окружения. Это и вынудит их к отсрочке начала летней кампании. — Но и для нас урезанное лето — все равно, что обрезанные по колено штаны. — При серьезном нанесении урона противнику в ходе ведения оборонительной операции и при продвижении к Днепру у нас может появиться возможность до минимума сократить паузу между летней и осенней кампаниями. Верховный закурил и прошелся по кабинету. — И все же меня беспокоит устойчивость нашей обороны. Даже сужение горловины Курского выступа может поставить под сомнение те наметки на летнюю кампанию, к которым мы пришли. — Исключать вклинение ударных группировок врага нельзя, однако сейчас мы имеем немало возможностей, чтобы остановить группировки врага на дальних подступах к Курску. — За счет чего? — Из северного и южного крыльев стратегического фронта в район Курской дуги мы можем перебросить до двадцати артиллерийских противотанковых и десять — двенадцать отдельных танковых и самоходно-артиллерийских полков. Они позволят довести плотность противотанковой обороны до двадцати — двадцати пяти стволов на километр вероятного участка прорыва. С противотанковыми средствами фронтов она поднимется еще на одну треть. Все это позволит нам уравнять соотношение танков врага с нашими противотанковыми средствами. Василевский приостановил свой ответ, чтобы Верховный поверил в надежность предпринимаемых мер, но Сталин в раздумье молчал. Сколько уже раз соотношением сил военачальники доказывали ему, что прорыв войск противника на том или ином направлении будет предотвращен, а враг отбрасывал наши войска все дальше и дальше. Василевский привел еще один, броневой довод: на каждом вероятном направлении удара врага будет стоять по танковой армии. Правда, боевая численность их еще не восстановлена, но все же они в состоянии создать стойкие противотанковые рубежи. Выслушав доводы начальника Генштаба, Верховный прошел к дальнему окну кабинета. Постоял у него и, чтобы избавиться от последних сомнений, спросил: — Впечатления Жукова о поездках по фронтам? — Войска настроены наступать, но Георгий Константинович нацелил командующих усиливать оборону, хотя весомых признаков подготовки неприятеля к наступлению пока не вскрыто. — Задача на летнюю кампанию у него не изменилась? — Нет, товарищ Сталин. — И дословно процитировал Жукова: если Ставка начнет летнюю кампанию обороной, в сентябре оба берега Днепра будут нашими. — Вы с ним согласились? — Расчеты и оценки, проведенные Генштабом, привели к сходным выводам. — В чем разница? — Днепр — это Восточный вал немцев. Они намерены удерживать его при самых сложных обстоятельствах. Его расценивают как восточную границу новой германской империи. — Думаю, новая германская империя в конце концов сожмется, как шагреневая кожа. Заключительную фразу Верховный произнес столь убежденно, будто наотмашь откинул от себя сомнения и обрел уверенность в том, что предложенное Жуковым и Генштабом начало летней кампании непременно приведет к срыву задуманного германцами и советские войска непременно выйдут к Днепру, преодолеют его, а затем займутся освобождением Правобережной Украины.13
Прошли последние дни мая, начался теплый, местами уже жаркий июнь, а на Курской дуге все еще было спокойно. Но опытный глаз все отчетливее улавливал: это спокойствие летнего дня перед надвигающимся грозовым шквалом. Но рванет он не сегодня и не завтра, а недели через три. Этот вывод у Георгия Константиновича окреп после телефонного разговора с Василевским, состоявшимся перед его отъездом в Москву. Но, облетая на самолете «У-2» районы расположения резервов Ставки, в местах сосредоточения войск Степного фронта он увидел, что в ряде мест люди Конева болтались, как на гулянках, полагая, что в глубоком тылу их никто не увидит. Однако немецкие самолеты-разведчики в темные часы могут долететь и до Дона, а с рассветом разглядеть, сколько же войск Ставка придвинула к Курскому выступу. Опытные германские военачальники не решатся начинать летнюю кампанию крупным наступлением. И Жуков вмешался в дела, которые были возложены на Василевского, хотя это вмешательство было не вполне этичным. Но и лететь к Коневу душа противилась: придется сделать строгий выговор, и Иван воспримет его как намерение еще раз показать свое превосходство. Но дело требовало, и прямо с аэродрома Жуков направился в штаб фронта. Ворота во дворе уже были открыты, и его машина, чуть сбавив скорость, подкатила к кирпичному дому, поцарапанному осколками от разорвавшегося когда-то снаряда. Троица генералов, стоявших на крыльце — Конев, Сусайков и Захаров, — на мгновение подтянулась, углом сошла на землю и полупарадным шагом приблизилась к Жукову. Конев отрапортовал сдержанно, сохраняя достоинство, чтобы Жуков убедился: неудачи и наказания не сломили его волю и умение думать. Член Военного Совета Сусайков прошел не одну командирскую и комиссарскую должность, но счел за лучшее остановиться позади командующего. Начальник штаба Захаров, уже набравший солидный вес, держался свободнее. Служил начальником штаба стратегического направления при Ворошилове, с Коневым победно прошел от Валдая до Двины, Затем с ним же пережил две неудачи. Поэтому даже грозный Жуков не сковывал его. Сейчас Георгия Константиновича интересовал только Конев. В летней кампании Степному фронту отводилась важная роль — составить главную силу при переходе от обороны в контрнаступление и пробить стратегическую брешь на Харьковеко-Кременчугском направлении. После двух серьезных неудач и ссылки на Северо-Западный фронт сохранил ли Иван волю, трезвый ум, чтобы успешно выполнить такую задачу? Войдя в кабинет Конева, Жуков уселся за его столом, взятым из кабинета районного руководства, и заговорил об увиденном в расположении войск фронта: — Только что я облетел расположения ваших войск в районах сосредоточения. Впечатление… неважное. Подчиненные вам командующие и командиры, похоже, не понимают простой вещи: по расположению стратегических и оперативных резервов неприятель может определить наш замысел на ведение летней кампании. Солдаты и офицеры болтаются, как москвичи на улице Горького до войны. Пролет одной-двух «рам» за реку Тим — и расположение войск вашего фронта окажется для него яснее ясного. А если немец узнает о нахождении пятой танковой и сорок седьмой армий в районе Россоши!.. Нам выгодно, чтобы германское командование не отказалось от летнего наступления. Пояснять вам — нет необходимости. Так что самой жесткой рукой наведите порядок в войсках. Надень, особенно на утро, установите такой порядок, чтобы оборудование фронтового и государственного оборонительных рубежей велось ограниченными силами, наиболее интенсивно — ранним утром и вечером. Танки укрыть в балках и рощах, в порушенных врагом населенных пунктах. Гражданское население отвести за Дон. Прошлым летом донские казаки догадались, по какой нужде мы это делаем, и этим летом безропотно покинут свои насиженные места, а вам следует организовать надежную охрану, чтобы любители похрустеть зеленью не шастали по огородам и погребам. Конев обиженно пригнул голову: командующему фронтом подсказывать такие мелочи… Жуков, чтобы не вспылить, отведя взгляд, помолчал и только затем продолжил: — Согласуйте с командующим воздушной армией, чтобы он выделил вам один-два истребительных полка с постоянным дежурством эскадрилий для пресечения полетов самолетов-разведчиков над расположением ваших войск. Пока всё. Дальнейшее обсудим, когда разберусь в ваших планах. Конев повел зама Верховного в комнату, где когда-то проводил совещания директор совхоза. В ней находился офицер из оперативного управления. Тот заканчивал отработку карты. По резкому жесту Конева от тут же покинул зал. Жуков подошел к столу и принялся рассматривать на картах расположение войск фронта, не пропуская ни одного кружка, рубежа обороны и позиций на них. — На сколько процентов готов рубеж обороны по реке Тим? — Его инженерное оборудование — обязанность фронтов первого стратегического эшелона, — с подчеркнутой четкостью ответил Конев. — Вы исключаете занятие его своими войсками? — Возникнет необходимость — непременно. — Так надо знать, каков этот самый рубеж, как лучше расположить на нем свои войска. — Этот вопрос прорабатывается. Жуков косо взглянул на Конева — явно соврал. Ибо в «прорабатывается» входило и согласование перемещений войск в ходе оборонительного сражения, но уличать командующего не стал, чтобы не выбить вятского безлошадника из седла. — Хорошо. Сколько времени уйдет на выдвижение ваших армий на рубеж развертывания для контрудара, если противник создаст угрозу выхода к Курску с севера? Конев этот вопрос не прорабатывал, ибо полагал, что войска его фронта будут решать задачи в полосе Воронежского фронта и только при переходе в контрнаступление. Правда, учитывая, что Ватутин штабник, не проведший ни одной нормальной оборонительной операции, может допустить прорыв своей обороны. Но в этом случае Степной фронт нанесет мощный контрудар, который непременно послужит началом контрнаступления. Конев и доложил маршалу этот вариант действий. Жуков сжал губы и, помолчав, заключил: — Ставка исходит из того, что оборона Центрального и Воронежского фронтов должна выстоять и не допустить прорыва. Поэтому ваш вариант оценки обстановки при вводе в оборонительное сражение будем считать критическим. До приезда Александра Михайловича на ваш фронт предлагаю проработать еще два варианта: ввод части войск фронта для оказания помощи войскам Воронежского и ввод ваших армий в непосредственное соприкосновение с врагом для перехода в контрнаступление. Осечка в оценке обстановки при вводе войск фронта в сражение остро задела самолюбие Конева, и он не без усилия над собой произнес «слушаюсь!». Жуков оценил сдержанность Конева и примирительно заключил: — Принимать решение на фронтовую операцию по памяти — дело крайне сложное. Поэтому, прикинув его на глазок, надо наложить его на карту и привязать к местности. Так поступают даже классные модельеры. Поэтому сначала проскочим к Щиграм, оттуда к железной дороге Воронеж-Оскол, затем, Иван Степанович, посмотрим, насколько оборудованы оборонительные рубежи вашего фронта. В оставшееся время я проскочу в танковую армию Ротмистрова.Щигры для Жукова были важны потому, что противник, упершись в прочно удерживаемый Курск, непременно сместит свой удар именно к этому городку, чтобы замкнуть кольцо окружения, в котором, по его расчетам, окажутся войска двух фронтов. Это пять армий, около пятидесяти дивизий. Хотя Георгий Константинович был убежден, что сюда враг не пробьется, но контур предстоящего сражения все же может криво изогнуться. Прикинув, как сохранить проход для отвода войск на оборонительный рубеж Степного фронта, маршал помчался к Дону. По нему оборудовался государственный рубеж обороны. Вернее, восстанавливался. На нем сейчас работала саперная армия вместе с местными жителями. Они многое уже подправили, укрепили, в ряде мест берега реки эскарпировали. Вдоль оборонительного рубежа Жуков помчался к последнему пункту полевой поездки — к городку Лиски. Здесь, у моста через Дон, его встретил командарм пятой танковой Ротмистров. Как мог узнать? В расположении его войск хотел появиться неожиданно — не получилось. Жуков остановил машину, не доехав до командарма. В его облике увидел солидность и — гордыню. Второе пришло к нему, когда командовал танковой бригадой под Москвой, а должность командарма сделала его высокую пополневшую фигуру вроде бы каменной, будто он готовил ее, чтобы на пьедестале выглядела несгибаемой при любых фронтовых обстоятельствах. Усы, прежде несколько вислые, теперь острыми кончиками отлетали в стороны. Во время доклада, по-лекторски отточенному, глаза генерал-лейтенанта выражали величественную мудрость. Жуков недолюбливал командующих, спешивших получить очередное звание и должность, Ротмистров жаждал очередного. Посадив командарма в свой «виллис». Жуков помчался по расположениям танковых корпусов. Уже у Острогожска он увидел «болтающихся» танкистов. Свернул к югу — «болтающиеся» стали попадаться на глаза одиночками и группами. Голосом, налившимся возмущением, спросил: — Вы что, командарм, устроили выходной для своих войск?! — Моя армия еще заканчивает переформирование. Вот и… — На войне, генерал, выходных не бывает! Одно предупреждение о начале немцами наступления не подтвердилось, и вы расслабили свои войска. — Никак нет, товарищ маршал, — возразил Ротмистров. — Мои войска начали готовиться к наступлению. Я побывал у комфронтом Ватутина — он собирается наступать. — Собирался. Но уже все свое внимание переключает на оборону. Советую и вам настроить свои ученые мозги на оборону. Вам надо прекратить бардак в расположении корпусов и без промедления начать учить подчиненных борьбе с танками, особенно тяжелыми. Вы хоть одно показательное учение по такой теме провели? Ротмистров не решился оправдываться: — Планирую. — Добейтесь того, чтобы каждый экипаж знал все уязвимые места «тигров» и «пантер». Все танки и самоходки, вооруженные орудиями с дальним прямым выстрелом, собрать в батальон и держать их в резервах корпусов. Что останется — держите в своих руках. Как лучше, no-вашему, применять в обороне танковую армию в полном составе? — Согласно рекомендациям Генерального штаба, танковую армию новой организации (то есть без стрелковых дивизий), при наличии в ней семисот восьмисот танков, целесообразно использовать для нанесения контрударов. — А что-то иное ваша ученость не подсказывает? — Если оборона первого стратегического эшелона будет прорвана в короткие сроки (как в прошлом году), из танковой армии можно поставить огненно-броневой барьер на участках, где танковые силы врага образовали уже брешь. — Ах, как хочется вам, танкистам, действовать самостоятельно и завоевать ведущую роль танковых объединений в современной войне, — с сарказмом отметил Жуков. — Ради этого вы без оглядки готовы губить танковые корпуса и армии, не задумываясь: а что дальше? А дальше у нас контрнаступление. Вести его без крупных танковых масс — все равно, что плестись с грузом на клячах. Танковые армии и корпуса надо сберегать при самых трудных обстоятельствах. Наносить ими контрудары до того, как танковые группировки врага не буду! обескровлены, — это все равно, что класть голову льву в пасть. В цирке это выглядит сверхсмело, но там звери отдрессированы, а наш противник дрессировке не поддается. Пока. Сам будет стремиться расширить пасть так, чтобы в ней оказалось побольше наших сил, особенно танковых. Так что не кидайтесь на врага, пока не выбьете у него половину зубов. Вы ученый и потому поразмыслите, как вести борьбу с танковыми корпусами, особенно с группами тяжелых танков и самоходок. Может быть, что-то стоящее и надумаете. — Конечно, танковые массы врага — сила очень серьезная, особенно тяжелые машины. Но в моей армии при доведении ее численности до штатного состава будет около восьмисот машин. — И потому соотношение в танках в нашу пользу? Только танк танку рознь. А еще выучка экипажей, в основном новобранцев. В боях у них глаза будут косить, а руки дрожать. В силу этого мощь вашей армии уменьшится минимум на треть. Приказываю вам: в первую очередь осмыслить боевые действия вашей гвардейской армии с не гвардейскими пока корпусами в усложнившихся условиях войны и выработать рекомендации вашим подчиненным, вплоть до танкового экипажа, как им держаться в боях. Жуков отдавал себе отчет, что наговорил командарму немало лишнего (ведь знает, что надо сделать до боя и в ходе него). В общем, поступил как цыган-отец, превентивно выпоровший своего отрока. Когда его спросили, за что он так обошелся с сыном, цыган ответил: «А чтобы знал: за настоящие проказы достанется намного больше».
14
У Россоши Жуков взглянул на солнце — оно заметно скатилось к горизонту, а до штаба фронта по кривым дорогам за триста километров. Прощаясь с Ротмистровым, все же ободряюще пожал ему руку и помчался на Старый Оскол, оттуда до штаба Ватутина уже рукой подать — по прямой всего сто километров. Благополучно переехали по хилому мосту через тощую речонку Оскол, в темноте подкатили к истоку Сейма, и тут шофер не заметил указатель на объезд — на едва сметанном из жердей мостке машину тряхнуло так, что Жуков, крепко сжав зубы, не смог ругнуть шофера. Тот выскочил из машины, присмотрелся к провалившимся передним колесам и горестно признался: — Виноват, товарищ маршал. До моста, похоже, руки саперов еще не дошли, и вот… Подбежали сопровождавшие маршала офицеры, еще два водителя. Порученец ругнул маршальского шофера, что просмотрел объезд, и подошел к маршалу, от боли откинувшему голову на спину сиденья. — Что, товарищ маршал? — Проклятый радикулит. Как затухший вулкан, опять проснулся, и вот дышу с передыхом. — Может быть, вас перенести в нашу машину? — Пошевелиться невозможно. — А мы осторожненько. — На осторожненько мой радикулит не сбавляет своей свирепости. Ну, давай… Скрипя зубами, маршал сполз на землю. Здесь его уложили на плащ-накидку и перенесли в пикап, на дне которого уже было постелено все, что могло смягчить неистовство радикулита. Шофер, включив фары, повел машину с осторожностью заботливой няньки. На подъезде к штабу раздался злой окрик «Погасить огонь!!!». Машина порученца вырвалась вперед, и окрик уже не повторился. Неожиданный приезд маршала в штабе вызвал переполох. Сам комфронтом подошел к пикапу. Увидев маршала измученным, сочувственно спросил: — Вы ранены, Георгий Константинович?! — Почти. Радикулит так прострелил меня, что не позволяет ни стонать, ни дышать. — Может, вас сразу в госпиталь? — Невмоготу ехать еще. На носилках Жукова перенесли в штабной лазарет, уложили на кровать. Голенища сапог пришлось разрезать. Врач, наслышанный о крутости характера пациента, боялся совершить неосторожное движение, потому действовал неуверенно, ошибался и причинял Жукову боли, и получил от него: — Что ты охаешь и ахаешь! Виктор, помоги ему повернуть меня на грудь. Помощник поддел руки под спину маршала, врач обхватил его поясницу, офицер из охраны приподнял ноги. Боль простреливала крестец раз за разом, заставляя маршала стискивать зубы. Уложили на топчан — врач, оголив поясницу, принялся прощупывать сочленения костей с такой осторожностью, что Жуков ругнулся: — Доктор, диагноз очевидный — радикулит. В прошлом году лишь за неделю меня избавили от этой напасти. Сейчас неделю лежать мне недосуг. Принимай меры, чтобы через день-два я мог сидеть, ходить, ездить. — Я не специалист по спинномозговым болезням… — Тогда вызывайте специалиста из госпиталя. Врач поспешил из лазарета. — Товарищ маршал, может быть, привезти вашего доктора и Лиду? Они же поставили вас на ноги за два дня. — Сколько уйдет у них на дорогу… — Позвоню Руденко, он доставит их к утру. — Если так — действуй. Вскоре из ближайшего фронтового госпиталя привезли хирурга. Выслушав порученца и врача, он достал свои инструменты и сделал маршалу новокаиновую блокаду. Измученный несусветными болями, Жуков вскоре затих, а через час даже выпил чай с бутербродами. Поздним утром Жуков проснулся от прикосновения мягких ладоней. Открыл глаза — у кровати стояла Лида. Подумалось — явилась во сне. Нет, кротко улыбнулась, шепотом произнесла: — Здравствуйте, товарищ маршал. — Здравствуй, здравствуй, Лида. Как это тебя так быстро доставили сюда? — Самолетом. Ваш доктор не смог приехать, но все, что нужно, собрал, и я привезла с собой. Когда можно сделать вам массаж с зельем Кирилла Васильевича? — Немного позже. Чувствую себя совсем разбитым. — Хорошо. Помочь умыться? — Протри лицо и руки мокрым полотенцем, и будет достаточно. После процедуры и завтрака в блиндаж, обшитый тесовыми панелями, осторожно зашел Ватутин. Жуков представил Лиду: — Моя целительница. Лида. Николай Федорович сделал вежливый поклон — он был наслышан об особом отношении маршала к своему фельдшеру. Чтобы не мешать, возможно, деловому разговору маршала с высоким генералом, Лида вышла. — Что-нибудь новое в поведении немцев обнаружилось? — спросил Жуков. — Да. Несмотря на строжайшее соблюдение немцами мер оперативной и тактической маскировки, все же удалось вскрыть их приготовления к прорыву. Колебания неприятельских фельдмаршалов насчет наступать или не наступать, похоже, заканчиваются. Склоняются они к тому, чтобы вынудить нас открыть летнюю кампанию наступлением. Поэтому я высказал Верховному идею перехода наших фронтов в наступление, чтобы ударить по врагу до его полной готовности. — А ваши войска полностью готовы к летней кампании? — Всегда что-то остается недоделанным. У противника тоже. Вот поэтому, полагаю, он и переносит сроки наступления. По выводам Ставки, он будет решать проблему кампании в пределах центральных районов европейской части нашей страны. Глубокие удары он нанести не сможет. Поэтому считает: главные цели кампании можно решить в районах, расположенных на стыке России и Украины. Возможно, товарищ маршал, противник поступит так, как предполагает Генеральный штаб. Но ведь своими переносами наступления он укорачивает нам время для выхода на Днепр и захвата на нем плацдармов. — Я убежден: немцы вот-вот, то есть через неделю-две, непременно предпримут грандиозное наступление. Оно по многим причинам им крайне необходимо. Об этом я уже говорил вам. Но если я не убедил вас своими доводами, придется вам, Николай Федорович, настроиться на выполнение того, что предписала вашему фронту Ставка! Рекомендации московского лечащего врача, его бальзамы и сильные пальцы Лиды, которыми она массировала маршальскую поясницу, уже на вторые сутки притупили боль. Георгий Константинович стал менять положение тела, определяя, позволит ли ему радикулит поворачиваться с боку на бок. Позволил, хотя и с предупреждением: еще рано вставать, тем более мотаться по Курскому выступу. В блиндаж вошли связисты и поставили еще один телефон, прозванный «вертушкой». Жуков тут же позвонил в Москву и доложил о себе Верховному. — Не вовремя подстрелил вас радикулит, — заметил тот. — Может быть, прислать вам врача из «кремлевки»? — Завтра-послезавтра встану и примусь за дела. Пока же буду принимать людей в своем блиндаже. Жуков действительно уже на третий день рассмотрел план контрподготовки со схемой огней, снял с нее несколько массированных огней, предусмотренных для подавления артиллерии и резервов. — На такой дальности стрельбы вы только попугаете пехоту, а танки и не чихнут. Огневой удар если что-то и причинит им, то к моменту ввода в сражение они придут в себя и поведут наступление вполне организованно. Главные задачи артиллерийской контрподготовки — сорвать или существенно пригасить атаки. Забуксует прорыв первой полосы обороны — скажется и на наступательном духе резервов. В кровати принял и Ротмистрова. Тот приблизился собранным, но не скованным, в глазах полная готовность доложить все, что требовал от него представитель Ставки. — Пока сесть на стул не позволяет смешная болезнь. Не обидитесь, если я выслушаю вас в постели? — Радикулит — тоже ранение, а раненым устав позволяет докладывать в том положении, которое для них возможно. — Тогда слушаю вас. — Маскировка расположения танковых корпусов наведена и проверена с воздуха. Лично главное внимание уделил разработке действий танковой армии при нанесении ею контрудара… — И что? — Не исключено возникновение встречного сражения. Только оно будет иметь совсем иной вид и ход, чем мы изучали его в академиях. Жуков, не отрывая взгляда от усов Ротмистрова, внимательно выслушал соображения танкиста и одобрительно заключил: — Что ж… ученый, поварившись в войсковой практике, способен выдать стоящее. — И протянул Ротмистрову руку. Хотя Георгий Константинович верил в свое умение предвидеть, скудость данных разведки тревожила и его. Но вечером к нему на прием попросился командарм 2-й воздушной и, едва войдя в блиндаж, пригладив черные усы, с радостным придыханием доложил: — Приятную весть приятно и докладывать. — Именно? — Один мой герой с эскадрильей летчиков в предрассветных полусумерках пролетел за Путивль и обнаружил танковую дивизию. Двигаясь с юга, она укрывалась в лесных массивах у Воржбы. — О! — воскликнул Жуков. — Представь этих летчиков к самым высоким орденам. Их данные стоят полдюжины сбитых самолетов. Пусть к Ворожбе проскочат еще раз и облетят этот район. И тут же на аэродром. — Будет исполнено, товарищ маршал.От радостного возбуждения Жуков опустил ноги на пол — радикулит не дал знать о себе. Тогда маршал встал. Движения ног и рук лишь обозначили недавнюю боль. Это еще более взбодрило Георгия Константиновича, и он с широкой улыбкой человека, который может приступить к делу, посмотрел на открывшуюся дверь — в проеме стояла Лида. Она тщетно пыталась обрести прежний заботливо-уважительный вид, но душевная тревога не позволила ей справиться с волнением. — Что-нибудь случилось, Лида? — с тревогой спросил Георгий Константинович. — Не-ет, — ответила она с радостью от заботливости Георгия Константиновича. — Но я же вижу. — Георгий Константинович, я, наверное, устала. — Выражение лица расходится с твоими словами. — Жуков хотел спросить прямо: «Что-нибудь по женской линии?» — не спросил. О ней он уже не раз задумывался, но не находил выхода из создавшейся ситуации — жена, дочери, Лида и служба. Возникшее молчание подтверждало его догадку. Лида опустила голову. Георгий Константинович наконец решился на откровенный разговор: — Выходит, Лида, предосторожности не оградили тебя от… — Выходит… — Как не ко времени!.. — непроизвольно вырвалось у Жукова. Объяснять, что «не ко времени», он не посмел, ибо это означало обвинить ее в случившемся. Но виноват-то больше он. — Что будем делать? Маршал, военачальник, не терпевший чьих-либо советов, сейчас полагался на решение малоопытной девушки. — Вернусь в Москву — подумаю. Выбор у Лиды был невелик: жить с ребенком одной или сделать аборт. Аборты запрещены, о подпольном аборте могли прознать, и на репутацию Георгия Константиновича ляжет черная тень. Конечно, сейчас его не обвинят в содействии преступлению — он нужен фронту, и очень. Но при случае припомнят и сожительство с ней, и запретный аборт. Иногда он проговаривался об интригах вокруг него, и Лида считала их неизбежными, а потому не задавала вопрос: «А что потом? После окончания войны?» Казалось бы, маршалу, заместителю Верховного Главнокомандующего, следовало давно перейти на короткие увлечения, которые Сталин не ставил пока в вину ни одному из забаловавшихся командующих ни фронта, ни армии. Его снисходительность стала понятна лишь после того, как в верхах распространился его ответ Мехлису, который в своем докладе потребовал самым суровым образом наказать одного из командующих, который не добился выполнения важной оперативной задачи: провалил операцию потому, что завел шашни с артисткой фронтового ансамбля. Ответ был по-сталински грубым: «Не всякому крепкому мужику удается выдержать долго холостяковать, не спать же томимому желанием командарму или командиру с козой». Связь Жукова с Лидой продолжалась уже почти два года. Она покорилась ему безропотно, как покорились многие из его окружения. Но она расценивала их отношения совсем иначе, чем другие подчиненные. Чем больше она узнавала его вне службы, вне тех выговоров и предупреждений, которыми он порой щедро награждал военных мужчин, тем понятнее и ближе он становился ей. Наедине она все меньше замечала между ними разницу в годах. Но маршальское звание, эти огромные звезды на погонах, беспрекословное послушание больших генералов отдаляли Георгия Константиновича настолько, что она не позволяла себе считать их отношения супружескими. За эти два года и его суровая душа не одним швом скрепилась с Лидой. Не раз возникал вопрос: «А не соединиться ли с Лидой по-семейному?» Ведь с женой давно чужие. Но тут же возникали возражения: как воспримут уход дочери, особенно младшая, любимая? Как сложится жизнь жены? Ведь привыкла жить генеральшей-маршальшей. Воюет за это с озлобленной настойчивостью, хотя давно знает — нелюбима. Каким-то образом прознала, что при себе Георгий держит молодую фельдшерицу и, конечно, грешит с ней, если, будучи командующим Западным фронтом, когда от КП до дома было всего ничего, редко заезжал домой. Но самым большим препятствием для женитьбы на Лиде была военная служба. Жуков ее не то что любил, она проникла в каждую клетку его крепкого организма, и он готов был жертвовать всем, лишь бы до конца войны остаться в том положении, в которое она его поставила. Каким признанием народ может наградить его и за одержанные победы, и за те, которые еще впереди. И не на год-два-три, а на вечные времена! При ясном осознании своего значения в том, что он сделал для спасения страны и непременно сделает еще, Жуков остался человеком, которому все человеческое не было чуждо. С присущей его натуре страстностью он хотел иметь сына, наследника своей славы и, возможно, образования военной династии Жуковых. Но при всей крепости его крепкой фигуры две женщины, любимая и жена, принесли ему трех дочерей. Кого может родить для него Лида? Если четвертую дочь, он прослывет бабьим маршалом — семь на одного! Хотя семь в народе считалось божественным числом, Жуков от такого окружения цепенел, становился никчемным, порченым мужиком, победы которого казались случайными, и нечего о них звонить во все колокола. Не мог он сейчас пообещать Лиде, что когда-то станет законным отцом ее ребенка. После долгого молчания надо было что-то сказать — все слова, хорошие и жесткие, застряли в горле. — Медицина не придумала, как определить, кого может родить женщина — мальчика или девочку? — Кажется, нет. — А сами женщины по поведению ребенка во чреве матери не могут предугадать появление на свет солдата? — Бывает, и девочки проявляют ребячий характер. — До проявления характера того, кто зародился в тебе, Лида, еще немалый срок. Может быть, повременим принимать решение? Лида поняла, что Георгий Константинович ни в эти дни, ни позже на что-либо не решится. В нем уже не раз прорывалась тоска по сыну. Прежде она отмалчивалась, поскольку предосторожности позволяли избежать беременности. Но что она могла ответить Георгию Константиновичу, кроме того, о чем он спросил — может быть, повременим? На лице Жукова возникла улыбка, глаза повеселели, и он пересел к столу, чтобы сидеть напротив Лиды. — Давай, Лида, вместе пообедаем, — хотел добавить «ты да я, да…» — не решился. — Согласна. Мы давно не отмечали наши встречи. Слово «отмечали» обычно предполагает радость, веселье, но сегодняшний вечер закончился грустно. Для Лиды единственным утешением было то, что Георгий Константинович был к ней по-родственному внимателен, и ничто не сказало ей, что эти минуты — расставание навсегда. Лида Захарова оставалась личным фельдшером Жукова до конца войны, несколько лет они проводили вечера вместе, она поехала с ним в одесскую ссылку, но отправиться в свердловскую уже не смогла — новая ссылка для Георгия Константиновича предвещала быть более строгой.
15
Помня указания Верховного: в любых обстоятельствах спать не менее пяти часов, Александр Михайлович приложил голову к полумягкой спинке самолетного кресла и закрыл глаза, чтобы использовать два часа полета для отдыха. Предстоящий разговор с Коневым заставил искать фразы и слова, чтобы ввести Ивана Степановича в спокойное рабочее состояние. Офицер Генерального штаба на Степном фронте сообщил, что Жуков круто обошелся с Коневым и тот потерял едва обретенную уверенность, что может сказаться на управлении им войсками. Василевский, приученный к предельной правдивости и обстоятельной оценке любых событий и людей, нередко оказывался в затруднении, как докладывать Верховному о том, что делал Жуков, как относился к подчиненным. Александр Михайлович очень высоко ценил полководческие возможности Жукова, среди своих военачальников не видел ему равного, но человеческие качества, жесткий характер вызывали у него досаду. Зачем держать подчиненных в постоянном страхе быть сурово наказанными за любые упущения, а порой и просто так, под горячую руку? Пассажирский самолет подрулил к ожидавшим генералам, второй пилот открыл дверь, и начальник Генштаба спустился на взлетную полосу. Конев, все еще генерал-полковник, когда его бывшие подчиненные вплотную приблизились к маршальскому званию, придушил в себе горечь и горделивым шагом подошел к Василевскому, настроившись доложить по полной форме. — Здравствуйте, Иван Степанович, — обыденно поприветствовал Василевский комфронта, стараясь расположить к себе Конева, взявшего защитную стойку. — Что у вас нового? — Новое впереди. — Пройдемтесь немного — мне надо сбросить сон, хотя он был коротким: взлетели, два часа пробыли в воздухе и уже у вас. — Взяв Конева под руку, сказал: — Готов слушать вас. — Армии и корпуса, выделенные мне, размещены по долинам и балкам, маскировку соблюдают добротно, — сделал Конев ударение на последнем слове. — С командующими провел полевую поездку. Состояние и протяженность дорог и колонных путей изучена, вплоть до возможных рубежей развертывания выверены. Как говорится, на глаз и на ощупь. В ряде мест восстанавливаются или ремонтируются мосты… Пока еще для фронта не определено направление ввода в сражение, я лишь прикинул возможные решения. — Познакомлюсь в вашем штабе. Авиация недруга залетает в районы расположения ваших армий? — Пытается, но пятая воздушная армия, переброшенная сюда с Кубани, еще на подступах к расположению войск фронта успешно пресекает попытки немецких разведчиков разглядеть, велики ли у нас резервы. — Выигрыш воздушного сражения под Кубанью нам кстати. Думаю, для овладения Курским выступом неприятель соберет около него авиации побольше, но постараемся и здесь завоевать господство в воздухе, провести крупную воздушную операцию. Думаю, она развернется на фронте от Верхней Волги до Азовского моря. Прежде у нас самолетов хватало лишь для противодействия на одном операционном направлении. — Василевский отвел взгляд, давая понять, что хочет продолжить разговор на другую тему — личную для Конева. Уместным нашел заговорить о роли Степного фронта в сражении за Курский выступ. — Вы не огорчены, что вашему фронту не придется отражать удары врага? — Военному человеку не положено роптать, приказ есть приказ. — Конечно, но генералы — живые люди, им тоже хочется и перед верхами, и перед народом выглядеть получше и попутно избавиться от хулы за неудачно проведенные операции, — как бы мимоходом добавил маршал. — Вы, Иван Степанович, естественно, остро переживали перевод вас на Северо-Западный фронт. В болотах, лесах и в межозерье его войска застряли под командованием ряда достаточно подготовленных военачальников. В эту летнюю кампанию Ставка не предусматривает за Верхней Волгой проведение крупных операций. Поэтому Верховный нашел более разумным использовать вас там, где намечено проведение ряда очень крупных последовательно развивающихся стратегических операций. На Степной фронт вас определили потому, что командующие фронтами от Верхней Волги до Азовского моря возглавляют (и успешно) войска по году и более. Заменять кого-либо вами было бы неэтично. Понимаете? — Конечно, заменять не единожды награжденных за зиму проштрафившимся!.. — Жестко осудили себя, Иван Степанович, — мягко возразил Василевский, услышав в голосе Конева обиду. — Формулировка Ставки о моем отстранении от Западного фронта была жестче. — Не Генштаб корректировал пункт приказа о вашем отстранении от фронта. — Это я уловил. — И обиделись. — Нечем мне было держать за хвост войска группы армий «Центр», оставлявшие Ржевский выступ. — Не будем ворошить прошлое. До конца войны ой как далеко. И в этом «далеко» роль битвы за Курский выступ огромна. Выиграем ее — война быстрее покатится к Германии. И в этой битве вам предстоит сыграть важную роль, хотя и не ведущую. Ваш фронт вместе с Юго-Западным должен освободить Харьков, Полтаву и сделать серьезный задел для освобождения промышленных областей Украины. Направление ответственное. И не из легких. Поэтому мой вам совет: придушите обиду, настройте себя на вдумчивое планирование первой операции и на ее успешное выполнение. Умерьте требовательность к подчиненным — врученные вам армии и командармы за зимнюю кампанию сделали очень многое. Ваша жестокость может вызвать обиду: провалился на Западном фронте, ничего не сделал на Северо-Западном, а командармами командует, как майорами и полковниками. В прошлом вы же комиссар, учили командиров подбирать слова соразмерно грехам и промахам. — Скажите, Александр Михайлович, не по вашему ли ходатайству меня возвысили до Степного фронта? — Ваша кандидатура на Степной обсуждалась еще в апреле. Я, как и некоторые другие члены Ставки, только положительно отозвался о вас, — уклонился Василевский высказывать мнение Верховного о Коневе. — Понял вас, Александр Михайлович, спасибо. Харьков и Полтаву освобожу! Как родные города, — утвердительно ответил Конев. — Только не нажимайте изо всех сил, когда где-то что-то застопорится, — предостерег Александр Михайлович, знавший за Коневым порой проявление такой воли, что подчиненные лишались голоса и разума. К свите Василевский и Конев вернулись беседующими вроде бы по пустякам. Сели в разные машины, и колон на двинулась к штабу фронта. По району расположения войск фронта война дважды прокатилась с запада на восток и с востока на запад, многие населенные пункты были порушены. Чудом сохранилась больница, стоявшая в стороне от села. Ее белые корпуса были огорожены старыми тополями, и она выглядела оазисом в пустыне. Здесь и расположился штаб фронта. — Не слишком ли заметное место выбрали для КП фронта? — осведомился Василевский. — Неужели забыли, как перед «Тайфуном» немцы разнесли штаб вашего фронта? — Здесь я развернул штаб преднамеренно. В затишье немцы бомбить его не станут, да и наша авиация не позволит. Станет яснее начало немецкого наступления — перемещу поближе к фронту. В районе Корочи уже заканчивается строительство блиндажей и укреплений для основных управлений штаба. — Разумно, — отозвался Василевский. — Вероятно, на этом направлении и будут введены в сражение ваши армии. — Пятая танковая останется в моем подчинении? — В зависимости от того, когда и где Манштейн нанесет основной удар. Василевский не отказался от завтрака, но когда Конев собрался налить в рюмку коньяк, прикрыл ее ладонью. — Рассмотрю ваш план ввода фронта в сражение — тогда может быть… Казалось бы, Ставка выделила фронту необходимые средства, наметила направление ввода его войск в сражение — остальное дело командующего. Но Степной фронт, ясно понимал Василевский, резерв в Ставке. От его применения многое решалось в судьбе оборонительной и наступательной операций, итог которых и предрешит исход Курской битвы. Однако сумма эта — не простое сложение двух величин. В ходе битвы они непременно будут меняться количественно и качественно. Поэтому определить или предугадать конечный результат можно было, лишь решив многие сложные, кровопролитные задачи и проблемы на всех уровнях войск от подразделений и частей до фронта и групп фронтов, особенно от умения командиров и командующих управлять войсками в ходе ожесточенных боев и сражений и представителей Ставки. И поскольку на южном секторе Курского выступа Ставку представлял он, Василевский, ему отвечать за умелый ввод в сражение ее резерва, то есть Степного фронта, он настроился исполнить возложенные на него задачи по операциям с предельной добросовестностью. За годы работы в том узком кругу, который образовал Сталин для решения оперативно-стратегических проблем, Василевский старался ничем не выделяться в нем, более того, стушевал свою работу, нередко выставлял на служебный пьедестал своего заместителя или того, кто готовил материалы для обсуждения на заседании Ставки. И все же от месяца к месяцу все, кого вызывал Сталин на заседания Ставки, не сомневались, кто же в действительности выдвигает те идеи, которые составляют основу директив или приказов. После Сталинграда Верховный стал намного чаше произносить фразу: «А что по этому вопросу скажет Генеральный штаб — то есть Василевский?» Многие ответы Александра Михайловича без существенных поправок Верховный использовал в своих заключениях. Самые высокие начальники, входя в круг приближенных Сталина, обретали в своем представлении особую значимость, соответственно менялась и форма их поведения. И все же человеческая сущность, предложения Василевского более часто, чем других, оценивались Верховным одобрительно, что задевало самолюбие иных генералов и маршалов. Они принимались горячо отстаивать свое мнение. Сталин обычно терпеливо выслушивал их и затем огорченно заключал: «Что ж… в примечании к директиве можно отметить выдающийся вклад в нее обидевшегося товарища. Может быть, проголосуем за мое предложение?» Проносившийся по кабинету смешок успокаивал жаждущего попасть в большую историю, и совещание возвращалось в деловое русло. Сталин хорошо знал круг ответственных генштабистов, которых Василевский собрал вокруг себя. Никто из них, как и сам Василевский, не претендовал на особое внимание к себе Верховного. После провала Ржевской операции, и особенно вялого преследования вражеских сил при уходе их из Ржевского выступа, Конева не приглашали на заседания Ставки, и он полагал, что его отодвинули во второй или третий ряд военачальников, которые способны проводить лишь несложные операции, и поэтому он с нетерпением ждал оценок начальника Генштаба его решений по Степному фронту. Нетерпение Конева имело свою предысторию. Уже в Гражданскую, когда он только разменял третий десяток, его назначили комиссаром бригады, фактически дивизии, ибо в ней было три полка и спецподразделения, равные дивизионным. Если учесть, что комиссар по правам был равен командарму, то можно представить, на какую высоту взлетел Конев. Война в России замирилась в двадцатом году, а на Дальнем Востоке продолжалась еще два года. Конев выдвигается в комиссары штаба Народно-революционной армии Дальневосточной Республики! Новое назначение ставит его в один ряд с главкомом Блюхером. Высокие и ответственные должности сформировали его характер, в котором выделялись комиссарская решительность, партийная требовательность и незаурядная настойчивость. Наметившийся в Красной Армии переход к единоначалию потребовал политически подкованных командиров, и Конева направляют учиться в Военную академию имени М.В.Фрунзе. Она давала основательные знания, но с одним недостатком — поощрялась революционная решительность. Даже если слушатель нецелесообразно выбирал направление главного удара или района сосредоточения усилий в обороне, недорабатывал боевое обеспечение, — проявление решительных намерений покрывало допущенные ошибки в организации боя, и слушатель получал благополучную оценку. Нерешительностью Конев не страдал. Всегда стремился к полному разгрому противника, но в планировании деталей наступления или обороны допускал промахи. За них журили, но не слишком снижали оценки. И этот недостаток вошел в сознание: решительные действия перевесят мелкие ошибки. Когда операция начиналась и шла по такой формуле — это оправдывалось, но как только требовалось ее скрупулезная подготовка и осмысленное управление войсками — операция давала сбой. За два года войны у Конева их случилось четыре. Оказавшись в опале, он осмыслил свои неудачи и собрался управлять новым фронтом так, чтобы уже в первом сражении добиться ощутимого результата и затем развить наступление к Днепру. Назначение на важный фронт — последний шанс. Провалит операцию — окажется на Сибирском или Забайкальском округах, забытый всеми — и недругами и друзьями.Василевский вроде бы с головой ушел в изучение фронтовых документов. Они были отработаны вполне логично и даже со штабным изяществом, не то что перед Ржевско-Сычевской операцией, когда замысел на овладение Ржевом Конев выразил аляповатыми дугами с короткими стрелами. Новый план операции был отработан добротно, и начальник Генерального штаба склонился к мнению, что в образе мышления и его отношении к планированию операций произошел существенный сдвиг, но рудименты прошлого кое в чем еще остались. Разговор решил продолжить вопросом: — Вы, Иван Степанович, полагаете, что ваш фронт целесообразно в полном составе использовать для сокрушения обороны врага после его отхода в исходные района для наступления? — Если наступление вражеских сил на обоих направлениях провалится, в образованных вмятинах окажутся крупные силы. Неуспех наступления заставит немецкое командование трезво оценить наши силы, собранные в Курском выступе, и отвести свои на хорошо подготовленные в инженерном отношении рубежи. Любая задержка с отводом войск из районов вклинения может обернуться для Гота и Манштейна тяжелыми последствиями — потерей Белгорода, Харькова, Донбасса, а в последующем и приднепровского промышленного района… Выслушав соображения Конева, Василевский начал подыскивать ответ. Конечно, логика в оценке возможного развития событий в докладе Конева была. Оценивая обстановку и ее развитие после срыва немецкого наступления, он вышел далеко за границы Курской битвы. Это естественно для командующего Резервным фронтом. Но острота проблемы в том, как войска двух фронтов, Центрального и Воронежского, справятся с оборонительной частью битвы. Танковые группировки врага, сосредотачиваемые у основания выступа, более чем серьезны. Бригады и батальоны тяжелых танков и самоходок создают главную опасность фронтам. Отсюда и первая задача Степного фронта: в случае разрыва обороны Ватутина — предотвратить выход войск врага на оперативный простор. Степной фронт может быть использован для обороны, частью сил или в полном составе. Второй вариант — действие фронта в контрнаступлении. — Конечно, Иван Степанович, предстоящие события новой летней кампании могут развиваться по сценарию, которого придерживаетесь вы. Приняты все меры, чтобы войсками первого стратегического фронта не допустить прорыва противником нашей обороны, что позволит Степной фронт использовать для контрнаступления. Но война, сражение, операция порой развиваются так непредвиденно, что коренным образом меняют ход сражения и цели летней кампании. Прошлым летом все наше верховное военное руководство считало, что удар врага в юго-восточном направлении абсолютно бесперспективен. Вклинятся его группировки в нашу оборону — мы нанесем мощные контрудары танками и сорвем его намерения… Более того, перейдя в контрнаступление, быстро дойдем до Днепра и к концу года освободим всю оккупированную территорию. Но Парсегов в ночь перед наступлением провожжался с девкой, а Голиков расценил: раз документы о начальной операции группы армий «Юг» оказались у нас, — генерал-фельдмаршал отказался от наступления и принялся разрабатывать план Орловской наступательной операции. Последовал мощный удар, наша оборона рухнула, и месяц спустя войска южного крыла стратегического фронта оказались отброшенными к Нижней Волге и в предгорья Кавказа. В этом году принимаем все меры, чтобы опасный казус с нами не произошел, и ваши армии в обороне мы не применим. Но вдруг танковые армады врага с мощными танками и самоходками в боевых порядках взломают нашу оборону и перейдут к преследованию с непредсказуемыми последствиями? Поэтому, Иван Степанович, в план операции внесите необходимые дополнения, вытекающие из нашего разговора. Василевский высказал свои замечания и предложения с предельной корректностью, и все же на скулах комфронтом вздулись желваки. Александр Михайлович знал самолюбивый характер Конева, но такой реакции не ожидал. Наступило неловкое для обоих молчание, как предвестник открытого несогласия. Конев сидел с плотно сжатыми кулаками, укрощая себя. Наконец, вздохнув, произнес: — Ваши указания, Александр Михайлович, постараюсь выполнить как можно полнее, но… — Пожелания, советы и указания давать вправе только Верховный. — Ваши советы через час или день могут обернуться приказом. — Несомненно, Генштаб готовит Верховному многие материалы и рекомендации, проекты приказов и директив, но конечные решения остаются за ним. — Несомненно, — счел за лучшее согласиться Конев. — Тогда перейдем к другому вопросу. Среди нашего генералитета бытует мнение, что, сорвав наступление врага, надо как можно быстрее переходить в наступление и, воспользовавшись подавленностью его войск, отбросить их в исходное положение и в короткие сроки прорвать его оборону и перейти к преследованию. — Такая рекомендация записана в «Наставлении по оперативному искусству». — Записана. Но наставление, вернее, проект его был подготовлен в канун войны, и тогда он выглядел истиной, не требующей доказательств. Но мы вступаем в третий год войны, многие истины пересмотрели, наступила пора приглядеться к еще одной, казалось бы, очевидной. Конечно, нами созданы многие предпосылки, чтобы задержать врага в пределах Курского выступа и нанести ему серьезные потери. Но теми силами, которые у него останутся от ударных группировок, он в состоянии организованно отойти на исходные позиции и закрепиться на них. Ведь нечто подобное произошло три месяца назад, когда ваш фронт преследовал отходящего противника из Ржевского выступа. Вы настроились прорвать оборону на подступах к Смоленску и подойти к Белоруссии. Не вышло. Враг успел занять подготовленные позиции и отразил ваши атаки. — Там противник сам начал отход, мы же его преследовали слабыми силами, — попытался оправдаться Конев. — Но атаки нового рубежа обороны вы все же предприняли. Успех оказался ограниченным, ибо противник успел занять на нем прочную оборону и удержал новые рубежи. Этот эпизод я вспомнил не в укор вам, Иван Степанович. Вы действовали согласно указаниям Ставки. Чтобы нечто подобное не произошло теперь, при переходе в контрнаступление надо отслеживать развитие обстановки, не довольствуясь информацией Воронежского фронта. — Само собой, Александр Михайлович. И разведка войск фронта будет вплотную идти за войсками Ватутина, и сам я не имею привычки наблюдать бой издалека. — Как найдете целесообразным. Но… Иван Степанович, рисковать собой во время ввода войск фронта в сражение не советую. — Опасность меня обходит стороной, или я от нее увертываюсь. Но, не видя поля боя, не почувствовав боевого пульса сторон, я с трудом принимаю необходимые меры. — Что ж… Иван Степанович. Главное — разумное решение, а жизнь — как получится. — Вздохнул: — Мы с вами обговорили, каким способом лучше атаковать подготовленную оборону врага, занятую противником после отхода из мешка. Но не увлекайтесь, подобно Стесселю, их числом. Этот генерал множеством вариантов обороны лишь запутал своих подчиненных и Порт-Артур не удержал. Истинный ход сражения предугадать невозможно, тем более в подробностях.
В хорошем настроении Василевский прибыл в штаб Ватутина. С сорокового года они работали в Генштабе бок о бок, меняясь положениями, и потому между ними установились доверительные отношения. Получив фронт, Ватутин вошел в полководческий вкус и мечтал продолжить цепь успешно проведенных операций. Еще две-три, и Верховный поставит вопрос на ГКО о присвоении и ему маршальского звания. Большие звезды Александра Михайловича не вызывали у него зависти. Он хорошо знал адову службу начальника Генерального штаба, да еще при таком Верховном, который мог работать сутками. Какое надо иметь терпение и ум, чтобы приводить к единому решению самые разные предложения политиков и военачальников, характеры которых уже обрели костистую крепость, и затем заставлять высоких генералов выполнять их сполна, без грозных повторений и предупреждений. А казалось бы, дипломатических данных и навыков не имел: мешковат, не говорлив, неулыбчив. И еще одно: для укрощения строптивых Василевский крайне редко прибегал к помощи Верховного. Ужинали вдвоем. За столом Ватутин иронично осведомился о том, как складываются дела у Конева. — Положение его не из легких. В его фронте армий немало, но, сколько останется при вводе в сражение, не может с казать даже Генштаб. Из Степного фронта Ставка может передать тебе или Рокоссовскому по армии и более, что осложнит ему и принятие решений, и их выполнение: ведь обстановка может резко отличаться от предполагаемой нами. — В разговоре с ним уловил — жаждет успеха. — А ты нет? Раз мы хотим общей победы, значит, желание успеха каждого естественно. Другое дело — форма и темперамент его выражения. Я обстоятельно и по-товарищески поговорил с Иваном Степановичем. Он хорошо понимает положение и задачи фронта, настроился тесно взаимодействовать с тобой и при необходимости помочь тебе, как самому близкому соседу. От этого зависит, удержим мы южный фланг Курского выступа или нет. — Ну, Александр Михайлович!.. Прошлогодний урок учли досконально. — Уроки прошлого не всегда определяют результат предстоящих операций. В прошлом году у врага не было тяжелых танков и самоходок. Их прочность, неуязвимость могут вновь породить танкобоязнь. Так что держи надежную связь с Коневым. У него мощная танковая армия Ротмистрова. О сложности обстановки, которая может сложиться у тебя, я заговорил потому, что меня начинает грызть сомнение: правильно ли мы определили, какая немецкая группировка, северная или южная, наиболее сильная. На Рокоссовского будет наступать одна мощная армия, а на тебя и танковая армия, и группа «Кампф». Группа в немецкой военной терминологии — это половина, а то и две трети армии. Это два-три армейских корпуса и один танковый. Значит, против тебя может действовать танков на триста больше. Твой второй эшелон развернут на Курском направлении, а группа «Кампф», вероятнее всего, может наступать северо-восточнее. — Я не откажусь от армии, которую можно будет развернуть на Белгород-Оскольском направлении. — Растаскивать Степной фронт по частям Верховный едва ли согласится. Он предназначается для контрнаступления. Давай прикинем, что можно будет быстро выдвинуть против группы «Кампф», если она создаст угрозу прорыва южнее Белгорода. Василевский и Ватутин уже собрались переходить в рабочий кабинет командующего, когда вошел Хрущев. Он не счел обязательным встречать начальника Генштаба, хотя и заместителя Верховного, потому и пришел на встречу намного позже. Все лето прошлого года, вплоть до разгрома Сталинградской группировки врага, его положение на фронте было шатким, особенно погано он почувствовал себя, когда Еременко не назначили командующим объединенной группировкой войск, оставленной для разгрома окруженной в Сталинграде армии Паулюса. Правда, потом его подключили к военному совету Донского фронта, он даже провел митинг в освобожденном городе в честь победителей. Но в марте последовало поражение войск на Восточной Украине, и вновь положение его заколебалось. Только после того, как в состав Воронежского фронта включили две гвардейские армии да еще танковую, он обрел прежнюю подвижность и хитроватую улыбку. Из всех членов Политбюро он один попеременно входил в военный совет разных фронтов. Сталин обходился без него, что само по себе создавало опасность быть отстраненным от большой политики. Теперь же, как сориентировал его Маленков, с освобождением Харькова он будет назначен председателем Украинского правительства и положение его в партийной олигархии укрепится. Сев за стол, Хрущев уверенно-оценочным взглядом осмотрел собеседников. — Вы что, поужинали без горилки? — перешел он на простецкий язык. — У нас предстоит еще работа, — ответил Василевский. — Верховный требует следить за врагом во все глаза. — Ну, если так, — осекся Хрущев. Он продолжал бояться Сталина, как сурового судью. — Что же вы обсудили, к чему пришли? — Я высказал суждение, что Генеральный штаб и штаб вашего фронта занизили состав группировок противника, которые могут нанести удары на Курск и Оскол. — Так в чем же дело? Дайте мне расчеты, и я переговорю с товарищем Сталиным, попрошуу него дополнительные силы. — Товарищ Сталин докладам без весомых фактов не верит, а их у нас пока нет. — Да, конечно, голым словам Иосиф Виссарионович не верит. Так надо добыть необходимые данные о вражеских силах. — Ряд мер уже принят, дополнительные наметим сегодня же. — Если нужно обратиться к партизанам, хотя бы к Ковпаку… — Силы Ковпака далеко от предстоящего поля сражения. Если есть что-то в Харькове… — Есть! Свяжемся, вышлем надежных связных, перебросим из Донбасса к Манштейну под бок, — с властными нотами в голосе ответил Хрущев. — Сегодня-завтра мы проработаем этот вопрос, — уклонился от сумбурной помощи Хрущева Василевский. — К какому времени вы проделаете эту работу? — Время покажет, — дал понять Василевский, что он не подчиненный Хрущеву. Когда Хрущев выкатился из кабинета, Василевский спросил: — Как тебе работается с Хрущевым? — Понимаешь, Александр Михайлович, еще не приспособился к нему. Вроде бы общителен, всегда доступен, охотно идет на обсуждение любых вопросов. Но временами дает знать, что он — член Политбюро. Значит, напрямую может обращаться к Сталину и по-своему решать крупные вопросы. — Я в нем тоже как следует не разобрался. Доступность — это хорошо, если за ней не кроется политическая подоплека. Пока не освободили хотя бы половину Правобережной Украины, придется решать с ним многие вопросы. Осмотрительность тебе не помешает.
16
За подписью генерал-полковника Антонова в академию пришло распоряжение: разработку тактических задач для слушателей, отобранных для обучения по полному академическому курсу, осуществить на основе последнего боевого опыта. С этой целью на Брянский, Центральный и Воронежский фронты направить группы преподавателей во главе со старшими тактиками. Полковник Шталь, в Гражданскую латышский стрелок, огромный, как многие прибалты, вызвал к себе Березова. — Прошу садиться, — произнес он и, приглядываясь к новому подчиненному, спокойно сообщил: — Вы, уважаемый полковник, определены в коллектив преподавателей, который со следующего года поведет второй курс. Березову показалось, что нового своего начальника он вроде бы когда-то видел или знал, но где — не вспомнил. А затем ему показалось, что он спутал его с французским генералом де Голлем, портрет которого был в газете. Сходство виделось в огромном носе, который отвлекал взгляд от других деталей лица. Как-то сами собой произнеслись слова: — Мой преподавательский опыт равен нулю. Не лучше ли мне начать преподавательскую службу с первого курса? — Ваш вопрос естествен, но по двум обстоятельствам командование сочло более целесообразным назначить вас на курс, который будет изучать тактику дивизии: у вас полное академическое образование, вы участник боев на Хасане, Карельском перешейке и в Отечественной командовали полком и служили заместителем комдива. К тому же у вас два боевых ордена и медаль «За отвагу». А я, старший преподавательского коллектива, окончил всего лишь курсы «Выстрел», имею опыт Гражданской войны и ни одного дня этой. И таких преподавателей, как я, в академии пока большинство. Присмотревшись еще раз к носу, Березов вспомнил полковника. — Вы не служили в сороковой дивизии на Дальнем Востоке? — Непродолжительно. Из нее был откомандирован и спустя два с половиной года оказался в академии, — ответил Шталь, надеясь, что молодой полковник догадается, почему он так долго находился в командировке, как и комдив Соболев. — Вы что-нибудь слышали о судьбе нашего комдива? — Участвовал в Финской, в первые месяцы войны служил начальником штаба армии. Сейчас… в плену. — Горько… Разговор сам собой прервался, ибо он уводил в запретную зону. Возобновил его полковник Шталь: — Я вызвал вас, чтобы познакомиться и поговорить с вами, сможете ли вы, учитывая вашу хромоту, съездить в командировку на фронт? Как ваша нога? — Хожу, но нестроевым шагом. — В командировке вам придется работать с боевыми документами. У вас большой боевой опыт, военные знания, и по ним вы сможете верно извлечь самое необходимое для слушателей. — В принципе я согласен. Но я бы просил вас направить со мной и мою жену. Она военнообязанная. Дело в том, что мне надо делать разные перевязки укороченной ноги. Только она умеет хорошо делать это. — Если она медик, думаю, в командировке она будет уместна. Но этот вопрос может решить заместитель начальника академии.Командование академии не без усилий смогло выделить две машины для поездкипреподавательских групп в Действующую армию. Березов попал в ту, которая направлялась на Брянский фронт. На выезде из Тулы машину встретил офицер штаба и провел ее к истоку степной речонки Зуши. Даже вблизи КП фронта преподаватели не сразу заметили что-либо отличное от окружающей местности. Управление и отделы были укрыты в балках и берегах речки так, что только по охране можно было догадаться, что вблизи расположен важный объект. Машина остановилась — к ней подошел подполковник и, окинув преподавателей оценочным взглядом, сообщил: — Командующий приглашает вас к себе на беседу. Блиндаж командующего фронтом был встроен в берег так, что вход в него находился всего метрах в десяти от тощего истока Зуши. Вошли — генерал-полковник легко вышел из-за неказистого стола. Всего семь лет назад Попов блестяще закончил академию, получил назначение в Ленинградский военный округ, в котором через год пошли такие пертурбации, что он оказался его командующим. В начале войны возглавил Ленинградский фронт, но с образованием Главнокомандования Северо-Западного направления и после поражений, которые допустил Ворошилов, начались перестановки генералов по должностям, и Попов оказался на пассивной армии и всплыл только под Сталинградом, где успешно командовал 5-й ударной армией. За успехи в сражениях и опыт командования разными армиями доверили войска фронта. Выглядел спортивно, молодо, и ему было приятно предстать перед преподавателями академии в новом, очень высоком качестве. Однако эти преподаватели не походили на тех солидных и знающих, которые учили его. Значит, война выбила из академии все лучшее, и ей приходится обходиться теми, кого присылали в нее кадровики. Даже инвалида, что само по себе как-то не вязалось с представлением о командире, обязательно здоровом человеке, способном переносить любые тяготы строевой службы, тем более невзгоды на войне. Познакомившись с каждым, командующий сообщил: — Должен разочаровать тех, кто приехал за опытом организации и ведения обороны. Брянский фронт занимает дугу, охватывающую группировку войск, расположенную в Орловском выступе. Из него немецкому командованию трудно осуществить излюбленную операцию на окружение. Такая с очевидностью напрашивается в районе Курского выступа. Два мощных удара с севера и юга на Курск, и максимум на четвертый день можно осуществить окружение двух наших фронтов. Но, уверен, в этом году ничего подобного не произойдет. Хотя бы потому, что войска фронтов, расположенные к северу и югу от Курского выступа, способны нанести такие удары, которые вынудят германское командование свернуть еще одно генеральное наступление. В этом вы убедитесь, присмотревшись к тем артиллерийским соединениям, которые выдвигаются к Орловскому выступу. Что касается построения обороны, ее можно изучить и на обороне дивизий и армий нашего фронта. Она построена на одних принципах: глубокое эшелонирование, предельное насыщение ее противотанковыми средствами и танками. Для преподавателей академии такое ориентирование вполне достаточно, чтобы изучать опыт с прицелом на ближайшее будущее. При необходимости можно организовать вам поездку на Центральный фронт, чтобы посмотреть, как его дивизии будут вести оборону.
Майор провел преподавателей в оперативный отдел. На крупномасштабной карте он показал им, в какие дивизии целесообразно направиться для сбора необходимых данных. Березов, увидев номер своей, 308-й дивизии, без раздумья попросил направить его именно в нее. — После восстановления она недавно вошла в состав Третьей армии генерала Горбатова, оборудует армейский рубеж обороны, и вы едва ли найдете у нее что-либо стоящее. — Видите ли, я воевал в ней в Сталинграде, и поскольку она находится в резерве армии, вероятнее всего, будет определена в первый наступающий эшелон. Современная организация прорыва очень важна для слушателей академии. — Причины весомые. Так тому и быть. Из дивизии за Березовым прибыла коляска, запряженная резвым скакуном. На ней бывший зам к вечеру приехал в расположение дивизии. Комдив Гуртьев уже поджидал его. Но, увидев его с Тамарой, довольно приподнял русые брови. — Выходит, я не ошибся, поженив вас, Николай Васильевич, без вашего согласия. — Не ошиблись. Вот свадебное путешествие проведем у вас. — Поздравляю. Гостиничный номер для вас найти не сможем, но отдельную палатку развернули. Комдив, галантно взяв Тому под локоть, повел ее к отдельно стоящей палатке. Березов стал присматриваться к Гуртьеву. Со спины он выглядел прежним, ну, может быть, несколько раскрепощенным от прежней необходимости постоянно выглядеть перед курсантами безупречным строевиком и примерным командиром. В росте и плечах не убавил и не прибавил, торс по-прежнему прямой, а вот шаг чуть размяк. Генеральская форма не придала ему солидности и тем более важности. В пространстве от Тулы до средней Зуши, по берегу которой теперь проходил передний край, не то что гостиницу, уцелевший дом найти было трудно — противник, отступая от Михайлова-Рязанского к Орлу, сжег все, что могло стать теплым пристанищем для армий Голикова и Болдина. Генерал Гуртьев расположил свои полки и подразделения по балкам, заросшим дубравами. Они надежно укрывали личный состав от воздушных разведчиков и, в какой-то мере, от ветра и дождя. Сам генерал тоже расположился в палатке, но с удобствами — в ней стояла железная кровать, привезенный из Черни добротный стол и четыре стула. Введя в палатку гостей, Гуртьев произнес: — Вот мое жилище и рабочий кабинет. Обставлять лучше, когда бойцы и офицеры спят прямо на земле, как-то неудобно. Вы, наверное, голодны? В высоких штабах гостеприимство только для высоких. — С корабля на бал… как-то неудобно, — возразил Березов. — Бала не будет, а вот послушать московские новости хочется. — У меня их немного. Ходить по концертам рана не позволяла, потом подготовка к преподавательской работе… — Что накопилось у вас — для нас будет новостью. В связи с передислокацией с Калининского фронта сюда газеты получали от случая к случаю, радиоприемники не состоят у нас на вооружении. Должны подойти мои замы, и тогда обратимся к новостям. А пока, откровенно, не надеялся, что вы, Николай Васильевич, не только останетесь в армии, но и на этом свете. — Вероятнее всего, так бы и произошло, не прикрепи вы ко мне Тому. Спасла от гангрены, выходила после операции. Что касается строя… помогли дядя и мое академическое образование, чуть-чуть, наверное, и ордена. Генерал повернул взгляд к Томе. — Вы поступили, Тамара, по батюшке не знаю как вас… — Дмитриевна. — Мне можно попроще — Тома? У меня сыновья ваших лет. Один уже капитан, второй после окончания курсов младших лейтенантов едет на фронт. — Могли послать письмо в округ, чтобы его направили к вам, — сказал Березов. — Не решился. Поместить его в безопасном месте… стыдно. Да и есть ли оно в дивизии? Дурной снаряд всегда находит жертву. Так вот, Тома, вы поступили жертвенно, как настоящая русская девушка. Представится случай — награжу вас медалью или даже орденом «Красной Звезды». Получил такие права. Тома удивилась не столько тому, что генерал может наградить ее орденом, сколько тому, что он назвал ее настоящей русской. Она — советская, а русская это же для анкет. Молчание Томы озадачило комдива. — Вы не хотите получить орден? — Перед девочками носить его будет как-то неудобно, ведь ничего героического я не совершила. — Вместе с хирургом вы спасли от смерти десятки бойцов и командиров. Потом уберегли от костлявой моего заместителя. — За это он меня наградил — предложил стать женой. Для меня это самая желанная награда. — Тамара смутилась. — Товарищ генерал, можно я схожу в медсанбат к подружкам? — Николай Васильевич, как? Отпустить Тому или пусть украсит мужское общество? Ушла Тома — один за другим в палатку вошли заместители. — А где наш кормилец? — спросил комдив. — Маракует насчет выпить-закусить по случаю приезда в дивизию ветерана. — Ну, если комиссар берет на себя грех пить водку, когда и без нее жарко, что ж… можно по рюмке выпить и закусить. Но только после того, как наш гость поделится московскими новостями. — Единственное, что может вызвать у вас интерес, — это лекция пропагандиста ЦК — брата Якова Михайловича Свердлова. — Не слышал, что у него был брат… — произнес начальник штаба. — Даже два. Второй остался во Франции. Отличился там, даже получил высокий орден и чуть ли не вышел в генералы. — Значит, Свердлов не из простых людей? — Их родословной я не знаю. С чего начать нашу беседу, наговорил лектор много, а что вам наиболее интересно и полезно? — Всё, — заявил замполит. — Положения его лекции, можно сказать, официальная точка зрения ЦК. — Официальное — можно прочитать в газетах. — Газет мы не получали всю долгую дорогу, да и здесь пока привозят только армейскую. — Что ж… начну с того, с чего начал лектор, — с роли Сталинградской битвы в Великой Отечественной войне. Новым для меня оказалось объявление: почему к концу сорок второго мы не только не освободили нашу оккупированную территорию, как было сказано в первомайском приказе наркома, но и оказались на Волге и в предгорьях Кавказа. — Почему же?.. — насторожился замполит, поскольку «почему», начальство и лекторы обходили. — Если коротко, на «почему» со всей откровенностью было сказано в приказе двести двадцать семь. Вы его знаете наизусть. Дополнительно лектор назвал неумение и благодушие наших высоких начальников, почивавших на лаврах после победы под Москвой. Тимошенко провалил Харьковскую наступательную операцию и понес огромные потери: около трехсот тысяч бойцов и командиров. В окружении погибли; его заместитель Костенко, командарм Подлее, два танковых и кавалерийских корпуса, половина артиллерии фронта, более десятка танковых бригад. Ставка дала Тимошенко пятнадцать стрелковых дивизий, два танковых корпуса, немало артиллерии, однако боеспособность фронта он не восстановил. Но главная беда для центра стратегического фронта возникла в полосе Брянского фронта. Его командующий проявил труднообъяснимую беспечность… — Березов хотел было рассказать о преступной беспечности Голикова в канун наступления, но он не мог объяснить даже себе, почему виновных, в сущности, не наказали. Только Парсегова направили на Дальний Восток управлять артиллерией. Сбившись с уверенного тона, Березов передал заверение лектора, что наше Верховное командование извлекло уроки из весенних поражений прошлого года и не допустит подобных. Потом изложил роль Сталинграда в ходе войны, что немецкий солдат будет наступать уже без былой уверенности, если немецкое командование решится и в третий раз испытать судьбу вермахта. — А как союзники, хоть в этом году помогут нам? — спросил замполит со злым сарказмом в голосе. — Вот вернули себе Северную Африку, готовят десантную операцию на Сицилию. Немцы о ней знают и могут сорвать. В общем, как сказал лектор, в этом году союзники настоящий второй фронт не откроют. — Сволочи! — вырвалось у замполита. — У немцев появились сверхтяжелые танки, — сказал комдив. — Большинство наших противотанковых стволов — короткие и не смогут поражать немецкие на дистанции в тысячу метров. Их же наши — наверняка. Не повторится ли прошлое лето: прорвав нашу оборону, они опять хлынут к Волге или в обход Москвы. — Такой вопрос был задан лектору. Он ответил: подход к Волге окажется повторением прежних авантюр. До Волги танки не дойдут хотя бы потому, что, продвигаясь на расстояние более тысячи километров, из строя выйдут даже гусеницы, не говоря уже о моторах. Видимо, немецкое командование будет решать проблему победы над нами иными методами. Какими — не знаю. — Что товарищ Свердлов сказал о наших намерениях? — задал вопрос начальник штаба. — Думаю, намерения Ставки — достижение победы и изгнание оккупантов. Будем наступать, освобождать Украину, Белоруссию… — и вдруг из груди Березова вырвалось: — Победа или смерть! Другого выхода у нас нет! Вошел начальник тыла. Приставив хромую ногу к здоровой, он принял стойку перед генералом. — Что, можем хоть чем-то угостить гостя? — Так точно, товарищ генерал, — скосил тыловик улыбчивый взгляд на Колосова. — Тогда вопросы и ответы продолжим за столом. — Разрешите, товарищ генерал, поздороваться с Николаем Васильевичем. — Можно. Начальник тыла подхромал к вставшему Березову и протянул обе руки. Березов первым признал его, заместителя командира полка, выписанного из госпиталя. Помогал ему по-научному обустраивать тыл дивизии. Из майора начтыла вышел в полковники. Стол был накрыт в палатке замполита, по-походному. Летом согревающую водку не выдавали, и потому начальнику тыла пришлось выставить две бутылки, предназначенные для неизбежных поминок, которые непременно придется наскоро устраивать в предстоящих боях. Замполит разлил первую бутылку по кружкам, хотел было произнести первый тост, генерал придержал его: — Первый из двух возможных тостов надо бы выпить за гостя, сделавшего нашей дивизии, наспех сколоченной и необстрелянной, немало. В том числе и для меня, знавшего войну только по Гражданской. Но, думаю, Николай Васильевич не обидится, если я предложу иной: за тех, кто пал за Сталинград. В согласии с произнесенным Березов пригнул голову и тут же всмотрелся в генерала. Да, звание генерала несколько изменило комдива. Он выглядел строже, чем прежде, но эта строгость была человечна; строгость отца, заботящегося о тех, кого доверили ему в подчинение и судьбу которых он будет решать, ставя смертельно опасные задачи. Стоя выпили горькую, стоя закусили и сели только тогда, когда на стул присел комдив. Подметив это, Березов подумал: комдив сумел привить своим подчиненным правила воинской субординации: не мне лично нужно ваше послушание, оно — культура отношений, которая делает военную службу не тягостной, истинно товарищеской, человечной. Когда траурные минуты прошли, генерал, уже не вставая, произнес среднее между тостом и обращением: — Ранение Николая Васильевича для меня было горьким. Сознаюсь, его знания, боевой опыт, подсказки командирам дали немало полкам и в целом дивизии. Но мне хочется отметить одно качество молодого полковника: он был единственным академистом на всю дивизию, но никто из нас не заметил в его поведении гордыни. Он всегда оставался товарищем по оружию. И еще одна черта. После прихода от партизан к своим некоторые сверхбдительные увидели в нем лазутчика, изменившего Родине. Обида горькая, тем более для офицера, уже имевшего ордена и медаль, но обида не замутила его душу.
17
Тамара шла к подругам, едва сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Казалось бы, что для нее десяток врачей и фельдшеров, сотня медсестер и санитарок да старики-охранники, в наплыв раненых помогавшие вносить и выносить раненых и оперированных. Ан нет же, Тому тянуло в медсанбат, как домой, где она не была годы. В Ленинграде у нее не осталось родных, в медсанбате девушки стали для нее не только сестрами милосердия, но и сестрами по крови. Подсознательно медсанбат дорог ей был и тем, что, спасая раненых, она делала то дело, которое исполняли миллионы мужчин и женщин, призванных в армию, — защищала Отечество. Порой от сознания, что она приобщена к тому, за что сражались миллионы, ее душа наполнялась ликованием, а красиво очерченный подбородок поднимался выше. Дойдя до указательного знака «Хозяйство Шадрина», Тамара свернула к дубраве, вытянувшейся с юга на север. Подошла к опушке — увидела пологий овраг, по склонам которого гордо стояли вековые дубы, между которыми сохранилась негустая поросль кустарников. Кроны дубов смыкались в вышине и укрывали от вражеского глаза тех, кто в них расположился. Там, где пролегло дно оврага, рядком вытянулись серые палатки, в середине ряда стояла большая палатка, обычно служившая операционной. Сейчас из нее доносился требовательный голос Глафиры Павловны. Она корила сфальшививших мелодию девушек и затем заставила повторить куплет новой фронтовой песни. У входа в палатку стояли отлученные от хора медсестры. Все в наглаженных, с рубчиками от карманов до подола, гимнастерках и синих выходных юбках. Чуть в отдалении разговаривали молодые врачи, поступившие в дивизию с пополнением. Две сестрички, стоявшие у входа в палатку, будто почувствовав что-то необычное, обернулись и, вскинув руки, закричали: «Девчонки! Кто к нам! Томка!» — И тут же все медички, стоявшие у палатки, кинулись к Тамаре, за ними хористки. И Тома оказалась в плотном кругу милых подруг. Пошли поцелуи, объятия, восхищения ее видом. Она писала им, что стала женой полковника Березова, что его оставляют в армии и он будет преподавать в академии. Все это выходило за житейские представления подруг о возможной судьбе простой медички, но Тома не услышала ни нотки зависти. Вслушиваясь в девичье щебетание, Тамара убедилась: девочки были искренне рады встрече с ней, она им верная подруга. Душу тронуло давно не испытываемое чувство, у нее на глазах выступили слезы. Попыталась поворотом головы скрыть их — не получилось. Одна медсестра тут же достала бинт и промокнула ее щеку. Нежность озадачила Тамару. Когда служила и жила рядом с ними, внимание к ней было иным, чем к большинству подруг. Но сегодня это «иное» выразилось с такой открытостью, что причина, уловила Тома, конечно, была в другом: она, ленинградка, в голодную и лютую зиму потеряв всех родных и близких, решилась последовать за раненым, в выживание которого не верил ни один врач. Кольцо, возникшее вокруг Томы, оставалось столь плотным, что маленькая Гуля не могла протиснуться к ней, и девушка с сердцем упрекнула подруг: — Девчонки, черти вы полосатые! Дайте же мне поздороваться с Томой! Обижать маленькую — нехорошо! — голосом актрисы Жеймо проговорила она. Девушки образовали проход для Гули, и она кинулась к Томе, будто к матери родной. Тома не раз утешала ее после замечаний и выговоров сестер, что она неумело обошлась с раненым или недостаточно крепко перевязана рана. — Что мы гостью заставляем стоять! — с упреком ко всем обратилась хирургическая сестра, сменившая Тому у операционного стола. — Может быть, сядем, как прежде, рядком и поговорим ладком. — Нет, мы сядем на траву, а тебе, Тома, принесем табуретку. Ты же обрела уже чин — полковница. — Ну, Лиза… не подковыривай. — Нисколечко, Тома. Ты умела ждать и дождалась своего любимого, защитила его от смерти. — И вы бы поступили также, если бы встретился по-настоящему любимый. Крепенькая санитарка принесла не табуретку, а стул и, озорно приподняв его, крепко поставила на землю. — Садись, Тома! Вижу, счастлива ты на все сто! — На все сто не бывает, но на девяносто — согласна. — А почему не на сто? — Шалашом еще не обзавелись. — Палатку подарим. — Через палатку и поцелуй будет слышен. Девушки засмеялись: счастье Томы теперь не ограничивается поцелуями. — Расскажи, как же ты довезла своего Березова до Москвы — он же был безнадежный. Тома тут же отреагировала: — Почти, но не совсем. Пока везли до Тамбова, дважды терял сознание. Потом появились признаки гангрены. В Рязани хотели высадить, но он… Таким непреклонным я его никогда не видела. «Нет!» — произнес с такой злостью, будто его хотели зачислить в дезертиры. — Он что, не понимал, чем рискует? — Понимал. Только предпочел умереть, чем остаться безногим калекой. В Москве у него дядя-генерал, помощник маршала Василевского. Надеялся, тот найдет специалистов, которые спасут ногу и жизнь. — А показывался тихеньким, неругливым. — Но он же командир, приходилось заставлять и требовать. — А к тебе он как относится? — Неругливо, — усмехнувшись, ответила Тома. — Уже хорошо. Другие мужики и кулаки в ход пускают. — В медсанбате вы научились обрабатывать и выхаживать мужиков, так что волю им не дадите. — Если Николай Васильевич не совсем выздоровел, зачем же он согласился ехать на фронт? — У него боевой опыт, академия за плечами. Посчитали, он лучше некоторых разберется в сегодняшних и завтрашних боях. Предложили — согласился. Он же безотказный. Теперь вы расскажите мне, куда поехали из Сталинграда, как оказались здесь? — Под Сталинград дивизию привезли в двадцати эшелонах, а увезли в двух, — с печалью в голосе проговорила Нюша. Почти год назад у нее погиб жених пэтээровец, а красивое лицо ее все еще не обрело девичьей живости. Ее ответ продолжила подруга: — Выгрузили нас в Борисоглебске, отмаршировали в ближние леса. В них когда-то формировалась дивизия, и мы расположились в ее землянках. Растопили печурки, нагрели землянки, и пошла сносная жизнь, особенно после того, как начало поступать пополнение. Но уже не то, что в Омске. Многие в годах и пожилые, к сорока. Когда дивизия стала походить на дивизию, нас перебросили в калининские леса и болота, недалеко от города Андреаполя. Весной там нас чуть комары не сожрали. Здесь вот передохнули от них. А что дальше, не знаем — обороняться или наступать — Из прежних знакомых много осталось или вернулось в дивизию? — Даже в штабе дивизии не больше десяти человек. Трое из них сбежали из госпиталей и примчались в родную дивизию. Наш генерал принял их, начальник штаба написал куда надо, чтобы не считали дезертирами. Один вот ради Маши. — И как ты, Маша? — За неделю один раз встретились. Он же на строительстве дорог. А начнутся бои… командиры рот, знаешь, командуют не более двух недель. За это время или полуживые к нам, или… Казалось бы, за благоразумие Машу можно было осудить, подруги только пригнули головы. Какое счастье от короткой любви? Одна-две встречи, его заверения любить вечно, но вечность на фронте короче заячьего хвоста. Поддашься его просьбам и лобзаниям… в лучшем случае окажешься соломенной вдовой, а вернешься домой с плодом любви — проходу не будут давать: обзавелась пацаном, чтобы убежать с фронта! — А мне!.. — обхватив колени руками, произнесла дурнушка Гуля. — Полюби меня пригоженький солдатик или сержант, на все бы пошла. — На все идти, Гуля, — горе хватить. — Да, ты такая красивая, а я коротышка. — Но добрая, отзывчивая. Как тебя любят раненые! — Любят, любят, а потом раз, и они на передовой. А там… Пехотинцы — самые несчастные солдаты. — Несчастненького и выбери. Пиши ему письма, желай надежды, и он отзовется. — Николай Васильевич именно так отозвался на твою любовь? — Наш путь к любви прошел через три его ранения. От последнего он еще не совсем оправился. — Он что, женился на тебе из благодарности? — Даже если бы и так… Я его полюбила в семнадцать, сейчас мне за двадцать. После блокады встретились у его родных… — А дальше? — Долго рассказывать… — Но это так интересно! — В следующий раз, девочки. — А в любви он тебе признался? Когда служил в дивизии, вроде бы не очень приударял за тобой. — Когда человек любит — видно, и слова признания необязательны. — И все же, как вы стали мужем и женой? — Ну, Гулечка, это сугубо личное. — Ну, что тебе стоит… В свои неполные восемнадцать Гуля так жаждала любви, что отказать ей было невозможно. Но любовь Николая так мало походила на юные представления о ней, что Тома не сразу решилась сказать то малое, что могло показаться интересным для Гули и девушек. — Я так понимаю, Гуля, любовь у всех разная, у нас она проходила внешне прозаически. Я ждала, когда Николай освободится от чувств к моей двоюродной сестре, затем от привязанности к жене. Он год не писал домой, и она, посчитав его погибшим, вышла замуж за инвалида войны. — Вот стерва! — Ну, зачем же так… Она хотела родить сына и назвать его именем Николая. — Ну, это куда ни шло. — А признание в любви без слова «люблю» произошло в Первомай. Это спустя полгода после ранения Николая. — Иначе — любовь из благодарности за твое терпение и уход за ним? — Для меня это не имело значения. Главное — я любила его и дождалась ответной любви. — Но с хромым ни потанцевать, ни подурачиться. — Ему сшили специальный сапог, хромота стала не так заметна. К концу войны нога, надеюсь, срастется крепко, и мы станцуем. Танцевать он умел. Ну, может быть, не сможет венский вальс, а медленный фокстрот — непременно. — Уже что-то… — Надежда всегда должна покалывать сердце, иначе любовь угаснет. Но, думаю, до конца войны танцевать будет негде. — Ну, был бы кавалер, и на пяточке можно покружиться. Чем больше девушки говорили о будущем, тем грустнее становились глаза многих. Когда началась война, у одних любимые уже служили год и два, у других — отняла война. А сколько осталось за линией фронта, так и не успев надеть солдатскую форму! А что будет, когда окончится война? Многим из девушек отстукает за двадцать пять. Пигалицы зачислят их в старухи и по праву молодых будут отбивать у них немногих, вернувшихся с войны. Иные появятся в городах и деревнях победителями. Уже сейчас, особенно сталинградцы, грудь держат колесом, пристают так, будто фронтовички обязаны покоряться им лишь потому, что он обзавелся медалью «За оборону Сталинграда», а тем более орденом. Таких девушки не жаловали и давали от ворот поворот. Да, в плотном мужском окружении девушкам-фронтовичкам жилось нелегко. Многие все же соблюдали запрет на любовь, особенно в частях, где девушек было большинство, — в зенитных дивизионах и батальонах связи. И все же любовь на фронте завязывалась. Изредка в батальонах, почаще в полках, где при штабе была медицинская рота, укомплектованная девушками. В дивизиях и корпусах условий для любви оказывалось побольше. Но опять же только для избранных, в основном для командиров и штабников, уже семейных, женившихся после Гражданской войны на сверстницах. Время и продвижение по службе разъединили их по уровню знаний, духовному развитию, а в разлуке их, сорокалетних, привлекали молоденькие фронтовички. Опытное ухаживание, положение, наконец, боязнь оказаться перестаркой в кругу молодежи, когда вернешься с фронта, склоняли девичью гордость перед генералом или полковником, порой убеленным сединой. В войну на молодых поменяли постаревших жен Конев, Малиновский, Воронов и еще кое-кто из высоких начальников. Вот и сейчас один за другим раздались условные посвисты, а один смельчак даже запустил в небо ракету. Несколько девушек насторожились, но не посмели идти на вызов любимых. Один литератор, ведший передачу на телевидении, назвал жизнь без любви безнравственной. Фронтовички, выходившие замуж за убеленных сединой, не грешили перед Всевышним. Важнее любви для них была семья, дети. И они следовали этому инстинкту. Правда, их называли оскорбительными словами. Но прошел десяток лет после войны, дурные слова отлетели, как шелуха, фронтовички стали гордо носить ордена и медали. Немногие девушки вышли замуж на фронте. Но, вернувшись с войны, встретили желанных, которые не упрекали их за фронтовую службу. Наоборот, они знали: девушка, испытавшая на войне, почем фунт лиха, став женой, при всех невзгодах послевоенной жизни останется верной до могилы.18
Мила настояла, чтобы Володя пошел к комбату и попросил у него коротенький отпуск — пора уже отвезти ее в Москву. Он несколько дней отнекивался (наступление же немцев на носу) и все же сдался. Комбриг ответил ему: — Отпуск во время войны, да еще накануне наступления немцев! — удивился подполковник. — Ты что, Соболев? — Милу надо отвезти к ее родным — она уже на шестом месяце. — Причина, конечно, уважительная, но не могу. Твой батальон ведущий в бригаде… Не могу! Комбат Соболев не стал настаивать. Уйти в отпуск, да еще накануне боев, прослыть сдрейфившим. И как он будет смотреть в глаза своим танкистам! — Скажите Миле, что я у вас был, отпуск просил, но… — Хорошо, сейчас вызову и постыжу отважную. Мила враскачку направилась к комбригу. Володя остановился поодаль. В машине комбрига она побыла недолго, вышла со слезами. — Я же тебе говорил… — Плачу я не потому, что комбриг отказал тебе в отпуске. Как ты без меня будешь воевать? Ты же безотказный. Я тебя предостерегала, а теперь кто удержит тебя… — С этой задачей механик-водитель вполне справится. — Владимир улыбнулся. — Только накажи ему со слезой. Тебя он слушался лучше, чем меня. — Поговорю, — уныло согласилась Мила. — Только моего разговора с ним хватит на первый бой. Соболев вел Милу к батальону, когда из-за поворота вывернулись две командирские машины и, поравнявашсь, резко остановились. В первой сидел комкор, он знал Соболева лично и несколько удивился, что он сопровождает беременную девушку. — Твоя законная или… — Законная. Правда, расписались не так давно. Бои… — Поздравляю. И, похоже, уже скоро будет семья? — Да вот… Со дня на день отправляю жену в Москву, к ее родным. — Надо бы и тебе дать отпуск на неделю, но война… — Машины фыркнули и помчались дальше. К удивлению Володи, Мила зажала нос. — Это ты что? Солярки нанюхались, а от «виллисов» пахнуло благородным дымком, а ты носик в сторону. — Да ты что… Сын наглотается дымищи и какой родится? — Настоящий танкист! — улыбнулся Володя. — Составим экипаж машины боевой, — ответил он строкой из песни. — Ни за что! — решительно возразила Мила. — За тебя болею, а ты еще хочешь, чтобы и за сына переживала! Рожу тебе доченьку. Через день Соболева вызвали в штаб бригады. Подполковник объявил: — Командируешься в штаб армии. На конференцию по борьбе с «тиграми» и «Фердинандами». Покумекай, вспомни минувшие бои и доложи так, чтобы нашу бригаду запомнили. — Не мастер я говорить. — А ты не говори, а рассказывай, как твои танкисты разделывались с танками врага. И получится то, что надо. За Соболевым и Милой примчался «виллис». Молодые не сразу решились влезть в генеральскую машину. Шофер усмехнулся и помчал с пыльцой. Штаб армии располагался на армейской полосе обороны, по-полевому — в блиндажах, но для командарма в деревне нашли домишко, недалеко от Ольховки, с блиндажом в подвале, а саперы восстановили его. Мила подтолкнула Володю открыть дверь и за его спиной вошла в просторную комнату, со столом в одном углу и кроватью в другом. — Танкист-девица, не прячься за мужа. О девице-кавалеристе Дуровой слышала? Так ты смелее ее. Горела в танке? — Вышла замуж под подбитым танком, — осмелев, ответила Мила. — Подобного в прошлом никогда не бывало. Так что ты героиня, достойная поэмы. — Когда рожу, я могу вернуться в бригаду? — А с кем же оставишь сына-танкиста? — С мамой и папой. — Тогда будем числить тебя в строю. Если через годик-полтора ничего непредвиденного не произойдет, можешь вернуться к мужу-герою. Уверен, станет им. Скажи, майор Соболев, генерал Соболев родственник тебе? Моя бригада поддерживала его дивизию в наступлении на Карельском. В суматохе под Сталинградом не успел о нем осведомиться у тебя. — Это мой отец. — Где же от теперь? — Вероятнее всего, погиб в сорок первом. — Эх, сорок первый… Что с матерью? — В Москве, работает в госпитале. — Наверное, хочешь навестить ее? — Надо бы… Только оставлять батальон накануне наступления немцев совестно. — Это по-танкистски. Поступим так. Дам тебе машину, довезешь свою красавицу до Ельца, посадишь на поезд… и в батальон. — Слушаюсь, товарищ генерал-лейтенант. По кривым фронтовым дорогам до Ельца километров двести — четыре часа хода «виллису», но Владимир добрался до станции только через шесть — боялся растрясти жену. К счастью, на парах стоял короткий состав товарняка с одним пассажирским вагоном. Владимир метнулся к коменданту станции и уже через десять минут повел Милу к эшелону. У вагона придержал за руку. — Ну… Составчик, Мила, идет до Каширы. Там пересядешь на электричку и к вечеру будешь у своих родных. — Ты дождешься отправки? — Эшелон тронется с минуты на минуту. Так что, Мила… прощаемся здесь, и я посажу тебя в вагон. — Прощальные слова майор Соболев произнес с полуделовой стеснительностью. Уже без месяца год они были мужем и женой, но единственными в батальоне и третьими в бригаде. Фронтовое счастье стесняло их, и они украдкой отмечали свою близость. Казалось бы, сейчас он мог дать свободу своим чувствам — на людях постеснялся. Мила усмехнулась, крыльями размахнула руки и обвила ими мужа. Слезы упали на щеки ее Вовки, и он замер, будто прощался с Милой навсегда. Она тоже не отрывалась от него, считая себя его талисманом. За год их машину дважды подбивали, один раз она горела, но и экипаж и он отделались лишь ссадинами и пустячными ожогами. А как теперь, без нее? — Ну, хватит. Мила. — Еще минутку. — Ведь паровоз под парами. Приблизившись к пассажирскому вагону, Владимир помог Миле закинуть ногу на ступеньку, она подтянулась на руках и вошла в тамбур, за нею Володя. Вагон уже был заполнен ранеными и гражданскими, уезжающими от приближающейся беды. Вернулись в тамбур. В нем Мила опять обняла его и дала слезам волю. Он не подозревал, что Мила так горько будет прощаться с ним. Ему казалось, она любит его озорно, все еще по-деви-чьи, а выходило совсем иначе. И — стала ближе, роднее. Прижавшись всем телом, спросила: — Чувствуешь? — Что? — не понял Володя. — Он, сын, рвется к тебе ножками. — Я согласен и на дочку. — Сына тебе рожу. Только смотри, ни, ни, ни!.. — Я в отца. Женился и до… — «До» пусть случится в старости. Боевой актив и рационализаторы были собраны в ложбине, закрытой сверху кронами дубов и кленов. Орловцы берегли их — деревья защищали склоны оврагов и лощины от эрозии земли. Теперь они укрывал бойцов и командиров. У самого русла давно пересохшего ручья стоял стол. От машины к нему энергичным шагом прошел генерал Родин. Без команды все встали. Гвардейцы его корпуса с гордостью: и за лихие победы под Сталинградом и от того, что гвардейцами в армии они пока были одни. Не садясь за стол, Родин с довольной улыбкой на крупном лице, высокий лоб которого рассечен глубокой складкой, зычно обратился к танкистам: — Собрал я вас, боевые товарищи, для того, чтобы накануне решающего сражения поговорить-посоветоваться и поискать способы, как нам раскалывать лбы «тиграм», как разить их, вонзая снаряды им в подреберья. Я назвал предстоящее сражение решающим потому, что здесь, на Курском выступе, должен произойти решающий и окончательный перелом в войне с фашистами. Сдавать ему позиции, отступать, как в предыдущие летние месяцы, мы больше не можем! Не имеем ни малейшего права! Родина-мать запретила нам показывать спины и задницы противнику. К этому лету она нам дала многое. Танки — прямо с заводов, еще больше в Действующую армию поступило артиллерии, особенно тяжелой. Сами видите ее на артиллерийских позициях. Пехота оборудовала три добротные полосы обороны, и на всех она уже готова к боям. Хотя пехотинцы тринадцатой армии сидят здесь без серьезных боев полтора года, они готовы встретить врага по-сталинградски и искупить свое невольное сидение упорной обороной. А мы обязаны — и должны! — помочь пехоте и артиллерии минимум наполовину перебить немецкие танки и не пропустить их к Курску — древнему русскому городу, жители которого почти два года находились в фашистском рабстве. Переведя дух, генерал окинул взглядом собравшихся. — Конечно, враг еще силен. Сила в тяжелых танках. И названия им даны устрашающие — «тигры», «слоны», «пантеры». Не буду скрывать от вас — машины крепкие, а пушки на них дальнобойные. Именно с их помощью генерал-фельдмаршал Клюге, а с ним и командующий девятой армией Модель, — изменил ударение Родин, — собираются протаранить нашу оборону и зажать нас в Курском выступе. Надо не допустить со стороны немцев такого свинства и показать им, что мы уже не те, что были в предыдущие два лета. Мы сумеем подбить обычные и сверхтяжелые танки и самоходки фашистов. А как это сделать лучше для нас и губительно для ненавистного врага — вот сейчас об этом и поговорим. Генерал Родин отошел к плакатам, на которых были изображены тяжелые машины немцев с красными пометками в уязвимых местах. — Вот такие плакаты были заранее разосланы всем бригадам армии. Как видите, уязвимые места в «тиграх», «пантерах» и особенно в «фердинандах» немецкие конструкторы свели к минимуму. Но крепость брони утяжелила их настолько, что они стали неповоротливыми, как слоны. Самым опасным для наших танков является пушка-хобот. Серьезная пушка. Прямой выстрел у нее — за километр. И прицел добротный. Наша промышленность немного запоздала с выпуском тяжелого танка «ИС-два». Он покрепче и поманевреннее «тигра». Легче он на десять тонн, а калибр пушки на тридцать четыре миллиметра больше. Такой снаряд, если даже не пробьет броню, насмерть оглушит экипаж. Из тяжелых танков у нас пока в боевом строю «КВ». Броня у него такая же, как у «тигров» и «пантер», но пушка слабее. Сейчас ее меняют на калибр восемьдесят пять миллиметров. Это всего на три миллиметра меньше, чем у «тигров». И пушка длиннее. Но и таких «КВ» и «САУ» пока у нас маловато. В тиражном порядке станут поступать осенью. И мощь наших танковых войск превзойдет немецких почти в два раза. Пока же будем вести борьбу с тяжелым фашистским зверьем теми танками и самоходками, которые имеем и которых у нас больше, чем у вермахта. Первыми вступят в бой наши противотанковые и прочие орудия. Пробиваемость их снарядов возросла в три — пять раз. Если мы наладим с пехотой и артиллерией крепкое взаимодействие, в пух и прах расколотим немецкие танковые и моторизованные дивизии. Для затравки моих слов, думаю, достаточно. Высказывайте вы свои! Командарм закончил выступление в концертном тоне — на высоких нотах. Он намечал произнести его несколько сдержаннее, но поддался охватившему его чувству, и речь получилась как у заправского политработника. Лица танкистов выглядели залихватски злыми — значит, слова его зажгли их сердца. Готовя конференцию, он хотел увидеть именно такой отзыв в них и добиться, чтобы участники конференции дух ее донесли до своих боевых товарищей и настроили их на непоколебимость. Ждал — пяток вскинет руки, но поляна молчала. Молодежь еще не обрела навыков выкладывать свои мысли, танкисты постарше — не хотели лезть в передовые. И все же именно сорокалетний танкист первым поднял руку. Высоко, чтобы начальство увидело: он не из трусливого десятка. Зайдя за трибуну, с которой только что сошел командарм, старшина-механик окинул танкистов суровым взглядом и жестко произнес: — Два лета мы драпали, как потерявшие от страха разум. Опомнились, когда товарищ Сталин крепко произнес: отступать дальше — губить страну. Сейчас я понимаю так: отступать даже под Курск никто из нас не имеет права! Но чтобы удержать позиции, нам надо их дооборудовать и добавить танковых. И так разместить их между пехотными позициями, чтобы с них можно было разить фашистских зверюг в борта и по ходовой части. На поле боя гусеницы и катки не заменить, и подбитый танк окажется броневым гробом. Вот всё, что я надумал. — Спасибо, старшина. Предложение дельное, и у нас еще есть время на практике воплотить твои советы. Поднял руку сержант-противотанкист. На груди два ордена и три лычки за ранения. — Мне довелось воевать к востоку от Смоленска, на речонке Вопь. Воды в ней — воробью по колено, и она не могла служить для нас противотанковым рвом. Потому немецкие танки без больших помех перебрались через нее. И поскольку поначалу наши противотанковые средства были вытянуты в линию, по два-три орудия на километр, фашистские танки, а они тогда наступали нахально, подбив наши орудия, продвигались в глубину. Нашей тогда шестнадцатой армией командовал теперешний командующий фронтом — Константин Константинович Рокоссовский. Со своими помощниками или по подсказке смекалистых солдат и офицеров противотанковые орудия стали группировать в опорные пункты и узлы сопротивления, ставя на местности так, чтобы пространство между ними надежно простреливалось фланговыми орудиями и танками. Пошел совсем другой коленкор. Шесть — восемь орудий на два километра. После огневого налета немец попер в атаку. И сразу потерял восемь танков. После второй обработки наших позиций повел атаку в нашем слабом, по сути, в пустом месте. Открыли огонь наши противотанкисты с флангов и быстро подбили одиннадцать танков. Горели они и от противотанковых ружей. Вот так. Конечно, противотанковых орудий у нас сейчас в десять раз больше. Вроде бы везде можно наставить сколько нужно, и все же лучше располагать их группами, рядом с артиллеристами и танкистами, а в промежутках между опорными пунктами — по три-четыре орудия. Они приманят к себе танки врага, а наши орудия из опорных пунктов им по бортам. Всё. Генерал предоставил слово командиру противотанковой бригады. Полковник взошел на трибуну с сознанием, что его подчиненные уже не раз вышибали зубы у немецких танкистов, и потому начал с горделивых ноток: — В своем выступлении я намерен развить советы предыдущего товарища. В них много ценного для небольших подразделений, а танковые армады будут пытаться пробить брешь в нашей обороне на достаточно широком фронте. Поэтому противотанковая оборона должна строиться так, чтобы она выдержала массовую атаку танков, и на всем участке прорыва. Особо прочной она должна быть там, где немцы будут вести атаку тяжелыми танками и самоходками. Их у немцев, думаю, пока будет не столь уж много. Они объединяют их в группы вперемежку с четверками. Такими группами они попытаются разорвать первые наши позиции на куски, а затем уже образовать сплошную брешь. Как при таком использовании врагом тяжелых танков и самоходок не допустить дробления нашей обороны на куски? Задача эта выходит за рамки ума тех, кому придется вести борьбу с танками при прорыве ими первой полосы обороны. Но мне представляется… И дальше полковник изложил свои соображения о последовательной борьбе с танками в пределах первой полосы обороны. Майор Соболев посчитал, что очередь до него не дойдет. К тому же те предложения, которые он хотел высказать, ужечастично озвучили другие, а повторяться посчитал неудобным. Но после выступления полковника облегченно вздохнул — и ему есть что добавить нужного. Когда Соболев поднимался к трибуне, генерал остановил его: — Ну-ка покажись, майор! Ты же мой давний знакомый. Сталинградец! А сталинградцам есть что сказать о борьбе с врагом и, в частности, с его танками. Подними голову, расправь плечи!.. Соболев невольно повиновался, на лице даже мелькнула улыбка, прибавилось уверенности. Высокое звание и ордена с медалью не повзрослили его. Но заговорил командирским голосом: — Что мы в бригаде надумали дюжиной голов, выступившие товарищи уже высказали. Хотя повторение — мать учения, но как-то стыдно повторять чужие мысли. Мне очень понравилось выступление товарища полковника-артиллериста. И вот что я надумал. У всех видов стволов, которые будут разить танки врага, знаем, есть недостатки. Они обнаружились, как только мы узнали силу тяжелых немецких танков и самоходок. До поступления к нам новых «ИСов» и самоходных орудий наши боевые машины будут уступать немецким. Но недостатки наших мы можем существенно уменьшить, если используем опыт нашего командующего фронтом под Смоленском. Правда, тогда он был всего лишь генерал-майором. Он там создал артиллерийские опорные пункты, а мы можем создать их из всех средств, которые способны разить и средние и тяжелые танки. В моем батальоне есть три «КВ», остальные — тридцатьчетверки. Прямой выстрел у них за тысячу. Можно придать несколько тяжелых самоходок, и даже средние зенитные орудия. Они под Сталинградом хорошо щелкали танки с желтыми крестами Наши танки можно расположить в укрытиях полукольцом или трапецией. «ИСы», самоходки и тяжелые пушки — в глубине полукруга или перевернутой трапеции. Противник, конечно, откроет по ним огонь. Что-то подобьет, и нам самим надо показать, что самоходки подбиты. «Тигры» и «пантеры», думаю, попрут в ослабленное место. И когда войдут в полукруг или в трапецию на расстояние пятьсот— шестьсот метров от наших противотанковых средств, здесь и начать их разить. На такой дистанции, особенно фланговой стрельбой, можно подстреливать любые, самые звероподобные танки. Пошли возражения, самым обидным Соболеву показалось одно: майор молод, а настроился командовать почти полком, да еще составленным из разных огневых средств. Генерал тут же встал и жестко спросил: — Кто это упрекнул молодого майора в намерении побольше подбить крупных и помельче зверей?! Ну! Жду. По голосу не из хлипкого десятка, так стань перед нами во весь свой рост. Из середины поднялся капитан лет на десять с гаком старше Соболева. Шея круто согнута, взгляд исподлобья. — У меня вылетели обидные для молодого майора слова. По-моему, он задумал собрать под свою руку почти полк орудий разных систем — не справится. — Сколько воюешь на фронте? — С весны этого года. — То есть в затишье. А майор Соболев с сорок первого. Орденов? — Еще не получил. — А у безусого майора, как ты про себя его оцениваешь, уже три. Первый получил еще на Финской. Майор Соболев от зелени избавился еще в начале войны. Садись, степенный, но еще не созревший майор. После выступления комбата Соболева командарм собирался закончить конференцию своим выступлением. Но резкий окрик хмурого капитана сбил с избранного тона. Помолчал, поводил взглядом по подчиненным. В голову пришли добрые слова: «Молодцы! Мощные звери немцев не испугали ни танкистов, ни противотанкистов. А это самое главное в предстоящих боях. Конечно, на конференции многие высказали то, что уже заложено в построении обороны и во взаимодействии войск, но повторение — не только мать учения. Высказал или повторил известное, — можно сказать, дал слово стоять насмерть. А только таким упорством можно остановить сильного врага». Почувствовав в груди облегчение, командарм широко улыбнулся и, как бы спрашивая согласия подчиненных, произнес: — По моим суждениям, вроде бы самое ценное выступающие высказали. Можно подвести итог. Главный: собравшись и поговорив вместе, мы почувствовали нашу силу. Увидели, что у нас есть чем крошить немецкие обычные и тяжелые машины, закованные в броню, и не допустить их прорыва не только к Курску, но и к Понырям. Все вы услышали много разных предложений. Они высказаны на все случаи боевых действий. Но в одном бою можно применить один-два. Заранее выберите для себя подходящий и примените его на местности, да так, чтобы надежно поразить цель врага, а свой танк, орудие сохранить целенькими. Наконец! — Командарм улыбчивыми глазами повел по родным танкистам. — До войны в наших театрах шла пьеса «Слава». О военных. В ней один герой произносил примерно такие слова: советские пьесы почти всегда заканчиваются мощным застольем. Что ж… не грех и нам закончить наше совещание застольем. На мощное у меня продуктов и водки не набралось, а вот по две чарки с фронтовой закуской начальник тыла нам приготовил. За вкус не ручаюсь, но калорий в закуске будет вполне достаточно. Обед на память был накрыт на такой же поляне, отгороженной перелеском. Новшеством для фронтовиков явился не только сам обед, но и как он был накрыт — на простынях, расстеленных на земле. Более радостным было другое — обслуживали самих бойцов и командиров девушки-медсестры, связистки, машинистки и даже делопроизводители из штабов. Бойкие сержанты и офицеры тут же начали завязывать знакомства, выпрашивать адреса на будущее. Те, кто понахальнее, умудрялись обхватить талию или подержаться за локоть красавицы. Командарм усмехнулся. Он не был бабником, но аскетизм считал уделом немолодых. Подождав еще немного, он поднял свою могучую фигуру и вскинул руку. — Начнем, боевые товарищи, наше фронтовое застолье! — Может быть, мне произнести первый тост? — спросил член Военного Совета, видя, что командарм сам намерился завершить конференцию. — Нет! — резко ответил Родин. Его оскорбляло то, что ЧВС приглядывается и присматривается к нему, будто ища в нем затаенную обиду за то, что ему, носившему ромбы, долго не давали равнозначное генеральское звание. Да, обида какое-то время грызла сердце, но уже летом сорок второго ему доверили танковый корпус, он сделал его 1-м Гвардейским, а в сорок третьем, сорокалетнему, вручили армию. — Почему же, Алексей Григорьевич, о морально-политической стороне предстоящих боев почти ничего не было сказано? — Я сейчас скажу, — и поднял стакан. — Товарищи командиры и бойцы, я предлагаю выпить первую стограммовку за нашего Верховного Главнокомандующего, за товарища Сталина. Именно благодаря политике на быстрейшую индустриализацию страны Красная Армия получила самый передовой род войск — танковые части, соединения и объединения. Произнося тост в честь Сталина, Родин не кривил душой, хотя поражения сорок первого и сорок второго годов железом скребли ему душу. Академист— он разглядел виновников тактических, операционных и стратегических ошибок. Немалая вина лежала и на Верховном. Но именно при его неукротимой настойчивости Красная Армия обзавелась танковыми войсками, по численности превосходящими немецкие, французские и английские вместе взятые. И теперь. За минувшую зиму танковые войска оказались существенно обескровленными, а пришло лето — в составе вооруженных сил уже пять новых танковых армий и столько еще отдельных корпусов, бригад, полков и батальонов — не счесть. За одно это Верховному хвала и прощение грехов. Закончив тост, Родин повернулся к члену Военного Совета: — К месту такой тост? — Да, конечно.19
Для копирования боевых документов комдив выделил своему бывшему заместителю чертежника и распорядился, чтобы в свободное от переписки боевых документов время машинистка снимала нужные Березову копии. Николай Васильевич с головой ушел в изучение недавнего прошлого дивизии. Заманчиво было покопаться в боевых документах армии, но времени было слишком мало, чтобы изучать их, и Березов отложил доскональный анализ до лучших времен. Перелистывая дела, еще не начавшие желтеть, Березов заметил, что запах их листов все больше нравился ему. Вспоминалась работа над дипломом, когда довелось порыться в делах войск, оборонявших Каховский укрепленный район, и Перекопской ударной группы, штурмовавшей укрепления на перешейке. Уже тогда его все больше увлекала историческая глубина, и он чуть не пропустил время представления дипломной работы. Нечто подобное он все больше испытывал и сейчас. Правда, история Великой Отечественной войны еще не имела глубины, все было на поверхности или недалеко от нее. В том и другом он барахтался, не всегда как следует понимал происходящее на глазах. Как-то он вернулся в палатку позднее обычного. Уставший, но светло улыбающийся. Тома спросила его: — Что так тебя растрогало? — Дай я тебя сначала поцелую, Тома, а уж потом сообщу. На губах и щеках Тома ощутила необычность поцелуя Николая. Прежние были благодарными, дежурными или мимоходом, эти — признательными. За что? — Не могу догадаться, что с тобой произошло. — Нога, особенно вечерами, после работы постоянно напоминала мне, что я — инвалид. Помнишь слова Лермонтова в «Тамани». Человек, потерявший какой-то член, в душе теряет какое-то чувство. Так вот, Томчик, сегодня я открыл для себя, как можно избавить от инвалидности душу. Работая преподавателем, я решил заняться научной работой. Полнота знаний и что-то откпытое или обобщенное в военной науке позволит мне избавиться от душевной хромоты и чувствовать себя равным со всеми преподавателями. Как? Тома поставила хлипкий стульчик напротив Николая, села мягко, как врач, обняла ладонями его щеки и осмотрела все черточки его лица. Диагноз был коротким: — Это то, что тебе и нам нужно. — Слова подкрепила долгим поцелуем в губы. — «Спасибо» для такой минуты вроде бы не подходит, а лучшие слова пока не пришли в голову. — Лучше поцелуя сейчас ты слов не подыщешь. Впрочем, как у красок бывают оттенки, так и у поцелуев различия. — О! Когда это ты успела обрести такие познания. — Я — будущий врач и внимательно присматриваюсь к людям. К тебе — в первую очередь. Не заменить ли нам слова на то, что принес нам повар? Правда, все уже остыло, но при необходимости можно и разогреть. — Не будем утруждать повара. Холодная еда для фронтовика не редкость. Ужин прошел при взаимном внимании, что предвещало особенную ночь. И она действительно прошла с той сдержанной, но полной страстью, с которой Тома отозвалась Коле как женщина.К своему стыду, Николай и Тома так крепко спали, что не услышали возбуждения в штабе, вызванного тем, что по дороге, проходившей невдалеке, промчались четыре «виллиса» в сопровождении трех броневиков и двух танков. Все посчитали: армию навестил Жуков. Догадка в какой-то мере подтвердилась, поскольку район, полуокруженный Зушей, пришел в сдержанное движение, а в вечерние часы к Зуше потянулись группы бойцов с лопатами и винтовками. Каждое утро они возвращались назад и укрывались от дурного глаза немецких «рам». Это батареи артиллерии Верховного Главнокомандования готовили для себя огневые позиции. Их вскоре откопали столько и так близко от противника, что даже солдатам стало очевидно: наши готовят прямой удар на Орел — ведь до него всего ничего, меньше пятидесяти километров. Знающие командиры вспомнили, что в девятнадцатом году именно в окрестностях Орла начался разгром деникинской Добровольческой армии, и к осени она была отброшена к берегам Азовского моря. Вера, что этим летом немцы получат что-то подобное, настолько овладела войсками, что они порой забывали о той опасности, что готовилась врагом именно невдалеке от Зуши, Орла и Курска. Приходилось раз за разом напоминать бойцам об опасности, а особо «храбрых» даже жестко наказывать. Генерал Гуртьев в вопросе соблюдения мер маскировки был педантичен. На переднем крае и даже на высоком берегу Зуши установил посты наблюдения и быстро заставил всех соблюдать установленный режим поведения. Но артиллеристы из бригад и полков соединений резерва Главного командования нередко вели себя вольно, особенно на высоком берегу Зуши — ведь передний край противника далеко, до него километра два. Как-то вечером комдив пригласил к себе Березова. На столе у него стоял чайник и кружки. — Присаживайтесь, Николай Васильевич. Палатки почти рядом, а видимся через день и то мельком. Попьем чайку даже с конфетами — где-то раздобыл наш боевой тыловик. Налили, подождали, когда чай обретет свой цвет, и отпили по нескольку глотков. — Как идет изучение опыта боев, Николай Васильевич? — С построением армейской обороны я разобрался, но меня больше заинтересовало оборудование плацдарма, как исходного района для наступления. — Вполне естественно, здесь мы обороняться не будем. Все, от командующего фронтом до солдат, готовятся наступать. Дух этот хороший, если он не выплеснется через край. Мы, русские, порой грешим своей драчливостью. Приходится напоминать о маскировке жестоко. Вплоть до штрафной роты. Бойцы и командиры порой не понимают или забывают, что по трем-четырем признакам разведка врага может вскрыть подготовку нашей операции. А это — почти провал. — К сожалению, укротить этот дух нелегко. Многие, воевавшие под Сталинградом, теперь здесь. Они чувствуют себя победителями. Им все нипочем. С точки зрения морального духа, это хорошо, а вот с оперативной маскировки, конечно, крайне опасно. — Вы сегодня будете работать на НП? — Наметил. Надо как следует изучить оборону противостоящего противника. — Попутно присмотритесь, как себя ведут рекогносцировочные группы частей артиллерии резерва Главного командования, как маскируют огневые позиции и как уходят с них в тыл. Намерен вмешаться. Ведут себя гордо, пока нам не приданы, наши требования выполняют только под дулами автоматов. — Если потребуется, дадим и очередь поверх храбрых в тылу голов. Затемно, в сопровождении дюжины солдат с медалями и орденами на гимнастерках Березов направился к берегу Зуши. На НП его встретил начальник разведки. Доложил: за ночь никаких происшествий не произошло. — Как вел себя противник? — Как обычно: очереди трассирующими пулями к утру затихают. — Артиллерия? — Огонь вели с запасных позиций. В основном легкими гаубичными батареями. — Хорошо. Более подробно о противнике поговорим несколько позже. Как ведут себя артиллеристы, оборудующие огневые позиции? — Минометчики — скромно. Они готовят огневые позиции на плацдарме, легкие пушкари — тоже. Понимают, если противник их обнаружит, всем достанется на орехи. А вот гаубичники… видите, уходят, когда уже светло и вот-вот прилетят «рамы». А у тех глаза что у коршунов. Подошел замкомдив. Возбужденный. Видимо, спорил с кем-то. — Говорил, говорил им, чтобы заканчивали рыть и бросать землю — ни в какую! Им, видите ли, приказано сегодня отрыть котлованы под гаубицы. — Пойдемте к ним. Огневые позиции гаубичников начальство определило невдалеке от Зуши, поскольку плацдарм не вмешал все батареи артдивизии. На нем трудно было выбрать и места для наблюдательных пунктов — они оказывались намного ниже и переднего края, и особенно рубежа его наблюдательных пунктов. Поэтому все НП батарей артдивизии наметили по обрыву Зуши, отчего НП минометных подразделений и части дивизионной артиллерии оказались сзади огневых позиций. У обрыва скопилось немало копающих и бросающих землю. Рассеется на плацдарме туман, и неприятель увидит, что же творится у Зуши. — Пойдем, Семен Семенович, сначала по обрыву, а затем уже на огневые позиции. Подошли к первым НП, уже наполовину отрытым. — Старшего к нам. — Командир дивизиона уже ушел, а вон на том НП, где стоят три человека, кажется, находится зам-командира бригады. — Скажите ему, что его ждет комендант района оперативной маскировки. Вскоре подошел высокий, грузный подполковник, задержавшийся на должностях комбата и командира дивизиона лет по пять — восемь, да и в замах уже не один год. Представился солидно, неспешно, не ощущая за собой греха. — Представлюсь и я вам. Начальник комендантской службы района оперативной маскировки полковник Березов. А это заместитель командира дивизии, в полосе которой вы начали оборудовать огневые позиции и наблюдательные пункты. Надеюсь, вы читали и расписывались под приказом командующего армией о мерах по оперативной маскировке? — Да, читал. — Сколько сейчас времени? — Пять утра. — А в приказе указано: инженерные работы по оборудованию НП и огневых позиций заканчивать и отводить личный состав в тыл до начала рассвета. Почему вы нарушили приказ? Казалось бы, полковник-малец спрашивал спокойно, без угрозы, но подполковник почувствовал: за нарушение приказа командарма с него спросят. И строго. — Видите ли, товарищ полковник, — сменил тон подполковник, — комбриг приказал мне сегодня же закончить оборудование его НП. — Значит, он отменил приказ командарма? — Нет, но… — Ваше удостоверение личности. Это было уже серьезно. В приказе командарма предусматривалось: за нарушение мер тактической и оперативной маскировки нарушителей наказывать по всей строгости, вплоть до отдачи под суд. А это… штрафбат. — Товарищ полковник. Я сейчас же приму меры к наведению порядка, — загнусавил подполковник. — Через десять-пятнадцать минут появятся «рамы». — Успею. — Подождем? — повернулся Березов к Семену Семеновичу. Наверное, думал, что на фронте дисциплина не столь строгая? — Засекаю время, — обратился Березов к подполковнику, и тот опрометью бросился к бригадному НП. Оттуда, видимо, позвонил по телефонной цепи, и работы прекратились, люди укрылись в том, что отрыли. Вскоре замкомбриг вернулся к полковникам, доложил об исполнении приказа. — А чьи люди продолжают копаться? — Соседа. — Сержант, трассирующие пули есть? — Так точно, товарищ полковник. — Сумеешь ими побрить разгильдяев? — Пара пустяков. На четверть от прически пролетят. — Дай очередь, чтобы на полметра простучали над головами. Сержант установил «деггяря» на ножки, дважды примерился и запустил веер красно-зеленых. Где они пролетели, люди мигом попадали на землю, а затем поползли в отрытые окопы. На всем рубеже работы прекратились, через некоторое время разведчики и связисты, оборудовавшие НП, один за другим проползли к ходу сообщения, по нему прошли к лощине и по ней к дубовой роще. О наведенном порядке Березов доложил комдиву. — Фамилии командиров, отвечающих за соблюдение мер маскировки, записали? — Да. — Продиктуйте, — распорядился генерал. Березов помялся, но все же назвал. Вечером к комдиву прибыли не провинившиеся, а их командиры. Представившись, они начали оправдываться. — Если вы не призна´ете свою вину, я позвоню вашему командиру дивизии. Свободны. — И позвонил. Полковник Богданов прибыл к Гуртьеву два часа спустя. Высокий, вдумчивый, на груди Золотая Звезда и значок депутата Верховного Совета. Разговор полковник начал с извинения за своих подчиненных. Потом объяснил причину некоторой их расхлябанности: — Бригады дивизии формировались в разных местах, и я не имел времени приучить их к тому порядку, который должен соблюдаться на фронте. В Севастополе, где я командовал полком пушек-гаубиц, за такое нарушение виновники поплатились бы должностями. В преддверии операции я бы просил вас, товарищ генерал, этому делу не давать хода. Менять командира перед боем — все равно, что менять лошадей на переправе. Я провел с ними основательную беседу, уверен, они больше не посмеют нарушать маскировку. — Что ж… вашему слову я поверю. Моим заместителям не понравилась еще одна черта поведения ваших подчиненных — высокомерие. Да, пехотные командиры зачастую моложе артиллерийских, поскольку боевая убыль их больше. Но ради установления боевого взаимодействия ваши командиры обязаны соблюдать определенный такт. — Благодарю за высказанное замечание.
На следующий день комдив снова пригласил Березова к себе. — Присаживайтесь к столу, Николай Васильевич. На этот раз не я отрываю вас от ваших прямых занятий. Позвонил командарм и распорядился: мне и вам завтра в десять быть на его НП. Он невдалеке от нашего. На нем будет работать очень высокое начальство. Вам придется выехать раньше и присмотреть за порядком вокруг. У вас это получается. — Какая цель нашего приглашения к верхам? — Полагаю, возможно, потребуется наше мнение по какому-то вопросу. Начальство предпочло расположиться не в крытом НП, а в траншее, отрытой почти по урезу берегового обрыва. В центре — командующий фронтом, молодой генерал-лейтенант Попов с необычным именем Маркиан. Он отличался от командармов высоким ростом и своей моложавостью. Был моложе даже генерала Колпакчи, а тому не было еще и сорока пяти. Несмотря на свой очень высокий чин, держался он просто и по-деловому. Однако в этой простоте все чувствовали волевые начала и негласное пожелание: мы — товарищи, но воинские отношения не рекомендую нарушать. И оба командарма старались держаться соответственно, хотя годами были старше него, особенно Горбатов. За два года войны его бросали и перебрасывали с одной заурядной должности на другую, поскольку числился в списках без вины виноватых, а потому и обиженным. А от обиженного всего можно ждать. Но все же месяц назад доверили армию, и он думал только об одном — оправдать это доверие и доказать, что он действительно был невиновен. Несколько особняком держался командир артиллерийского корпуса прорыва генерал Барсуков. На его лице давно и неизменно запечатлелась порода. Корни ее проросли в двух почвах. Прадед его получил дворянское звание за заслуги в прошлой Отечественной войне, отец продолжил службу в артиллерии. Барсуков отучился в артиллерийском кадетском корпусе, затем в академии. В революцию оказался на перепутье. Дальнейшую службу решил призыв военспецов в Красную Армию. И он добросовестно, но без энтузиазма отдал ей почти четверть века. Назначение на артиллерийский корпус прорыва повышало значимость в собственной оценке — он посчитал себя равным с командармами. Хотя в корпусе было всего две дивизии, но в них четырнадцать бригад, более тридцати полков, более семисот орудий разных калибров, вплоть до особо мощных. — Ну что, начнем, товарищи, — произнес ком-фронта действительно по-товарищески и тем в какой-то мере установил доверительные отношения, позволяя при необходимости высказывать все, в чем следовало разобраться. Выждав минуту, продолжил: — Фронту обещали придать танковую армию, но она не закончила формирование, и мы получим только корпус. Хороший, боевой, получивший гвардейское наименование под Сталинградом. Но надеяться на то, что при развитии тактического прорыва в оперативный он сделает нам погоду, нельзя. Танковые корпуса уязвимы и без нашей помощи желаемого не добьются. Поэтому… Комфронта подробно объяснил, по каким маршрутам корпус будет выдвигаться к Зуше, где и кто обязан подготовить для него и танков НПП подводные мосты, когда для него должны быть освобождены дороги и колонные пути для выдвижения на рубеж развертывания и как необходимо подавить или сковать противника, чтобы корпус без больших помех вошел в прорыв. — Какие будут вопросы или дополнения? — спросил комфронта пытливо. — С вашего разрешения, товарищ генерал-лейтенант… Мне бы хотелось высказать пожелание, и весьма существенное, — произнес генерал Барсуков с той важностью, которая должна была привлечь к его словам внимание всех генералов. — Пожалуйста. Барсуков, слушавший командующего с опущенной головой, приподнял суховатое лицо, на котором выделялся тонкий нос с беловатой горбинкой. Все черты его выражали спокойную уверенность: что он скажет — объективная данность и необходимость, рассчитанные с математической точностью. Выступление Барсуков начал с неопровержимого, на его взгляд, тезиса: — Два года назад наш Верховный Главнокомандующий (Барсуков преднамеренно опустил фамилию, ибо она могла придать его выступлению низкопоклоннический оттенок) артиллерию назвал «богом войны». За это время она в операциях обрела ведущий характер и подтвердила данное определение. Нам нужен вход танкового корпуса в прорыв не без больших помех, а беспрепятственно. Он у нас один во фронте, и силы его надо сохранить для действий в глубине, где он способен создать врагу очень серьезные осложнения и ускорить продвижение соединений двух армий вслед за ним. Но беспрепятственное его продвижение мы можем обеспечить лишь тогда, когда противник будет деморализован и начнет отход. С немецкими войсками, сидевшими в обороне полтора года, такое не произойдет Ввод танкового корпуса в прорыв должен осуществляться при очень активной помощи всех дивизий, ведущих прорыв, войсковой артиллерии и артиллерии РВГК, то есть моего корпуса, и, конечно, авиации. Барсуков приостановил выступление, чтобы оттянуть переход к другой мысли. — При завершении прорыва главной полосы сопротивление неприятельских сил может оказаться очень высоким. На третью позицию отойдут полки первого эшелона и могут подойти резервы корпуса. В итоге вновь может потребоваться очень мощная огневая обработка сил врага. Чтобы этого избежать, надобно нанести частям первого эшелона противника как можно большие потери, не допустив их отхода в глубину. Этого можно добиться, если все действия войск после артподготовки будут точно привязаны к артиллерийской поддержке атаки и сопровождению его войск в глубину. Отсюда… — Барсуков сделал паузу, чтобы привлечь внимание слушающих к тому, что он еще скажет, — взаимодействие всех войск должно строиться вокруг того рода войск, который обладает наибольшей огневой мощью, то есть артиллерии. В силу этого именно артиллерийские командиры должны определять, когда переносить огни с одного рубежа на другой и как атакующие обязаны использовать эффект подавления вражеских сил. Командующий фронтом не считал себя тонким знатоком артиллерии и потому с некоторой озадаченностью посмотрел на комкора-артиллериста, уверенно определившего подчиненность командиров в ходе прорыва. Вероятно, этот вопрос обсуждался в верхах, и генерал произнес его как истину, обязательную для исполнения. Однако такой взгляд настолько отличался от прежних методов организации и осуществления взаимодействия войск, что походя согласиться с ним противился весь накопленный им боевой опыт. Но поскольку Верховный не дал ни приказа, ни директивных указаний по этому вопросу, значит, новое положение можно обсуждать и кое в чем не соглашаться. Барственно-назидательное высказывание артиллерийского начальника задело и генерала Колпак-чи — он резко повернулся к командующему фронтом. Тот кивнул. — Уважаемый артиллерист! — взвинченно произнес молодой генерал. — В основании своих постулатов вы положили директивное письмо, подписанное Верховным Главнокомандующим. Да, в нем он артиллерию назвал «богом войны», то есть ведущей силой нашей армии. А это означает, что артиллерия является стержнем, осью, вокруг которой должны организовываться действия частей всех родов войск. Но и но!.. Хотя Колпакчи был несколько старше Попова, но выглядел моложе, а главное — в нем порой пробуждались чувства и мысли, с которыми он вошел в революцию. Для него Барсуков сейчас показался недобитым офицериком, который вмазался в ряды Красной Армии и вот высказывает то, что противоречит всему ее опыту. — Понятие «бог войны» было продекларировано два года назад. Однако только в этом году мы получили такое количество орудий, особенно крупных калибров, которые позволяют нам без сомнения нашу артиллерию называть «богом войны». И все же за два предыдущих года «бог войны», даже под Сталинградом, не смог провести артиллерийское наступление в полном объеме. Барсуков измерил «пехоту» холодным взглядом и требовательно попросил слова. — Артиллерийское наступление в контрнаступлении под Сталинградом на Юго-Западном фронте было спланировано в полном объеме. В ходе прорыва оно не вылилось в законченную форму потому, что общевойсковые начальники не сумели организовать и, главное, осуществить синхронное продвижение всех элементов боевых порядков войск. Дважды атакующие части не смогли к моменту переноса огня артиллерии обеспечить бросок пехоты в атаку и использовать огневое подавление врага для продолжения наступления. Поэтому подчинение действий частей всех родов войск артиллерии — насущное требование меняющегося характера ведения операций и кампаний. Не хочу никого обидеть, но артиллерийские командующие на данный момент войны по своему уровню подготовки оказались выше общевойсковых, поскольку их убыль по ранениям и в Лету была и остается значительно меньше, чем у обшевойсковиков. Это не вина, а беда их. Разрешите, товарищ командующий, высказать еще один довод. И едва Попов кивнул, Барсуков с сухой убежденностью продолжил: — Если внимательно присмотреться к местности, на которой нам предстоит рвать оборону врага, она открытая, весь участок прорыва виден как на ладони на глубину всей первой полосы обороны врага, а в ряде мест и дальше. Это позволяет нам управлять всей артиллерией с одного основного пункта и двух-трех вспомогательных, вплоть до создания бреши в обороне врага. Количество и качество наших орудий и минометов, их превосходство над артиллерией врага предоставляют нам возможность и в ходе прорыва столь надежно подавлять вражеские позиции, что мы можем рассчитывать на безостановочное ведение прорыва до той линии, где горизонт смыкается с тучами. При этом продвижение наших боевых порядков может проходить столь успешно, что мы можем рассчитывать на их линейное продвижение: артиллерия осуществляет огневой вал или ПСО — общевойсковые части за ними короткими скачками. Ход поддержки предопределяет линейное продвижение всех войск, вплоть до прорыва обороны полков первого эшелона. Линейность наступления предопределена массовым применением артиллерии и ее сокрушающими возможностями. Использование артиллерии на прежних принципах, то есть придание или оставление ее в подчинении командиров, приведет к тому, что мы рассыплем имеющуюся массу огня на огромной территории, и, когда нам понадобится собрать ее, например, для объединения в мощный огневой кулак и, следовательно, надежно поразить и подавить вражеские позиции, это окажется невозможным. Генерал Попов с прищуром всмотрелся в артиллерийского генерала. Выступил эффектно, но расчет на безостановочное ведение прорыва — иллюзия. Однако сразу возражать не стал, поскольку в выступлении придется затронуть некоторые положения директивного письма, подписанного Сталиным, Барсуков может написать Первому письмо и его, Попова, выступление истолковать черт знает как. И пойдет писать губерния… С возражениями вновь ворвался Колпакчи: — Директивное письмо, подписанное товарищем Сталиным, дошло до вас почти два года назад. За это время мы перенесли тяжелый сорок второй и вышли на те рубежи, с которых нам предстоит отгонять врага дальше. В это же время, оценивая ряд неудачных операций, он в своем приказе написал: пора отказаться от линейной тактики. Последние победы линейной тактики успешно применял Фридрих Великий. Но с той поры прошло два столетия. За это время коренным образом изменилось вооружение войск, размах кампаний и войн. И сейчас возвращаться к ней — делать не один шаг назад. Колпакчи разошелся так, что его смуглое лицо потемнело, а на язык опять навернулись резкие слова о русском офицерстве. Сдержался — Барсуков в Красной Армии все же с Гражданской, не был замечен ни в чем контрреволюционном. Переведя дыхание, спокойно продолжил: — Линейные действия войск в современных условиях возможны, но только в начале прорыва, когда их диктуют условия применения видов вооруженных сил и родов войск. В частности, после окончания артиллерийской подготовки, когда подается единая команда для атаки, которую поддерживают огнем, вытянутым в линии — огневым валом или последовательным сосредоточением огня. Но с окончанием поддержки атаки, когда самые прочные позиции будут прорваны, пехота и танки должны получить свободу для маневра — для быстрого продвижения в глубину, совершения охватов и обходов опорных пунктов и узлов сопротивления. Мы учим батальоны и полки с продвижением в глубину наступать без оглядки, а уважаемый артиллерист полагает, что они должны действовать в зависимости от того, когда артиллерия даст им огонь. Артиллеристы обязаны давать огонь тогда, когда он нужен пехоте и танкам. Для этого артиллерийский командир обязан находиться с общевойсковым или вблизи него. — Я намерен возразить, — потемнев лицом, заявил комкор. — Вы, Георгий Арсеньевич, уже дважды выступали. Дадим слово генералу Горбатову. Он у нас ведет третью войну. У него есть возможность сравнить идущую с былыми. Как, Алексей Васильевич? Камчатка, где Горбатов отбывал наказание невесть за что, приучила его, как говорится, держать язык за зубами. Но доброжелательное обращение командующего фронтом разогнуло его сгорбившуюся раньше времени спину. Сказал лишь несколько слов: — Помню, и в Первую мировую, и в Гражданскую, да и в эту немало артиллеристов ходят с умно поставленной головой. Конечно, в этом был и есть резон. В училищах и академиях их учили высшей математике, сопротивлению материалов, а нас, пехотных командиров, только атаковать и преследовать. Вот некоторые из них и числят нас в недоумках. Что касается подчинения стрелковых частей и соединений артиллерийским командующим, большим и поменьше. Это все равно, что выломать нам, общевойсковым, руку, тем более правую. — Все же разрешите, товарищ командующий фронтом? — Только коротко. — Появление нового оружия всегда вело к изменению тактики и оперативного искусства. Артиллерийские корпуса и дивизии — новые, мощные огневые средства. Дробя, раздавая артиллерийские соединения по стрелковым дивизиям, тем более полкам, общевойсковики лишают оперативно-стратегические инстанции возможности в решающие моменты операции воздействовать на врага огромной массой прицельного огня. Во многих операциях мы успешно прорывали две позиции и даже всю главную полосу обороны врага и… на этом застревали. Ибо рассыпанная по частям артиллерия не могла в минуты дать необходимую массу огня, чтобы завершить образование бреши. Это не только моя точка зрения. Она господствует в высшем артиллерийском руководстве. — Всё. Подводим итог возникшему спору. Назову его мягче — острому обмену мнениями. — Товарищ командующий! Может быть, есть резон послушать тех, кто оружием и грудью вел прорыв? — Вы что, подготовили таких? — Нет, мы работаем вблизи наблюдательного пункта. — Приглашай. Гуртьев и Березов приблизились к высокому начальству, вытянувшись как на параде перед словом «марш». Чтобы снять с них настороженность, генерал Попов добродушно поведал им о цели приглашения их к спорящим начальникам. — Кто первым разрешит наш спор? Березов и Гуртьев переглянулись. Командующий, уловив их стеснение, выступающего назвал сам: — Тогда начнет тот, кто водил батальон и полк в атаку. Березов, как бы извиняясь перед комдивом, опять посмотрел на генерала Гуртьева. Тог чуть улыбнулся сухими губами, и Березов начал заученной фразой: — По теории единство огня и движения — основа успешного наступления. Его можно достигнуть, если те, кто дает огонь и кому надлежит его использовать, одинаково оценивают объект атаки или штурма и полны решимости овладеть им. На Карельском перешейке мне были приданы два тяжелых танка, дивизион тяжелых гаубиц, минометная батарея и рота саперов. Дивизион и минометная батарея обработали пехоту вокруг дота, тяжелый танк сделал три прямых выстрела по амбразурам, саперы накрыли дот дымами, пехота тут же по моей команде бросилась вперед. За ней саперы с кумулятивными зарядами. Как только загорелись бикфордовы шнуры — все кубарем с дота. Взрыв — финны в нем не погибли, но защищать его уже не могли. Под Сталинградом наша дивизия участвовала в трех наступлениях, организованных поспешно. Единство огня и движения достигнуто не было, и нам не удалось пробить коридор, образованный немцами до самой Волги. — Смысл ваших слов ясен. Ну а вы, комдив героической сталинградской, что скажете? — Командовать, объединять усилия на поле боя должен кто-то один. Артиллерия теперь, конечно, обрела огромную огневую мощь. Она многое может сделать. Но вот организовать согласованные усилия всех средств, участвующих в наступлении, — сомневаюсь. И дело не только в способностях артиллеристов. Десятилетиями наступления организовывались вокруг пехоты и танков. К этому привыкли. И вдруг действия подразделений и частей должны организовываться вокруг артиллерии?! Кроме разнобоя, ничего путного из этого не получится. — На этом завершим нашу неожиданную перепалку. Она возникла между нами вроде бы случайно, на самом деле была неизбежна. За весну и первый месяц лета наша армия получила очень много и артиллерии, и танков, и самолетов. Их количество и качество непременно должны привести к изменению тактики и оперативного искусства. Но виды оружия — это сталь, броня, алюминий. Они не могут думать, искать и находить приемы согласованного применения различных видов вооружения. Эта обязанность лежит на командующих и штабах. Так вот и давайте все мы искать и находить приемы ведения боевых действий, отвечающих изменившимся условиям вооруженной борьбы. — Немного помолчав, разрешил спор между Колпакчи и Березовым. — За операцию в первую очередь отвечает общевойсковой военачальник — ему и решать, где, когда и каким методом обеспечивать продвижение всех войск армии и фронта. Но чтобы избежать промахов, советую — и требую! — прислушиваться к мнению командующих и начальников родов войск.
Последние комментарии
25 минут 26 секунд назад
6 часов 31 минут назад
6 часов 42 минут назад
6 часов 44 минут назад
6 часов 50 минут назад
6 часов 51 минут назад