Выпуск 1. Петербургские авторы конца тысячеления [Олег Ернев] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Независимое объединение петербургских авторов «Домик драматургов»
ЛАНДСКРОНА Сборник современной драматургии Выпуск 1 ПЕТЕРБУРГСКИЕ АВТОРЫ КОНЦА ТЫСЯЧЕЛЕНИЯ

Предисловие

НА МАЛЕНЬКОМ ПЛОТУ

Современный отечественный театр с непонятным и самоубийственным упорством пытается убедить сам себя в том, что современной драматургии быть не может и не должно.

Современные драматурги ответно утверждают, что никакого театра в России нет. Есть госучреждения, сосущие бюджетные деньги для удовлетворения собственных вожделений, не всегда безопасных для общества.

Истина посередине. Прежде всего, драматургия никуда не пропадала. Она давно перестала «шить на заказ» проблемные пьесы. Она ушла в личностные драмы. Она должна была пройти этап погружения в литературу, чтобы выйти в театр в новом качестве. И сегодня мы наблюдаем как раз момент выхода.

Другим стал и театр. На периферии больших городов возникли в громадном количестве различные студии и тут же большинство из них погибло. Но не напрасно. Те, что выжили, уже сейчас определяют новое лицо отечественного театра. Думается, что государственные монстры очень скоро распадутся на мелкие образования.

Петербургский «Домик драматургов», возникший в мае 1995 года, выпускает книгу «Ландскрона», куда вошли драматические произведения и проза семи петербургских драматургов.

Мы не стали ограничивать сборник одной лишь драматургией, поскольку авторов ограничивать в их творчестве невозможно, да и не нужно. Общеизвестно, что наибольшее разнообразие форм жизни наблюдается на границе двух сред — воды и суши, леса и луга, и, возможно, прозы и драматургии.

Согласно историческим документам на берегу Финского залива, на месте современного Петербурга располагалась маленькая деревушка с названием Ландскрона. С нее и началась история Петербурга и Новая история России.

Мы назвали свой сборник «Ландскрона» в надежде на то, что может быть, с него начнется новый этап петербургской литературы.

Среди участников сборника очень разные люди. В составлении его был применен принцип широкого жанрового и стилистического захвата. Это своеобразный Ноев ковчег, где по морю российской словесности плывут:

• фантасмагория Олега Ернева «Плата за перевоз»;

• интеллектуальная драма Наталии Бортко «Варвара»;

• фарс Игоря Шприца «На донышке»;

• философская драма Станислава Шуляка «Книга Иова»;

• комедия из германской жизни Сергея Носова «Берендей»;

• сказка для повзрослевших детей Андрея 3инчука «31 декабря»;

• фантастическая комедия Александра Образцова «Магнитные поля»;

• миниатюры.

Александр Образцов

Олег Ернев

«ПЛАТА 3А ПЕРЕВОЗ» Повесть

Уже полдня Х-арн с Лидией ждали переправы на тот берег. Уже более полусотни раз перевозчик сплавал на лодке туда и обратно, перевозя массу людей. И каждый раз на вопрос Х-арна: «А когда же мы?» — он отвечал: «Ждите». Или вообще ничего не отвечал. Лето было в зените своего цветения (если только это было лето). Зной был такой, какой бывает в городах, расположенных в пустыне. Х-арн хорошо знал такие города и не думал, что когда-либо (и где-либо) ему придется снова испытать их эмоциональное воздействие. То, что воздействие эмоциональное, ему пришло в голову только сейчас: слишком уж не соответствовало место, где люди ждали переправы, пустынному зною. Разумеется, атмосферные явления нельзя причислять к эмоциям. Впрочем, почему нет? Хотя сразу возникает вопрос: чьи эмоции, почему эмоции? То есть все то, во что в свое время не верил Х-арн. Теперь же ему казалось, и даже он был убежден, что зной, которым был напитан дрожащий над рекой воздух, содержал в себе чью-то волю, страстную, раскаленную и, скорее всего, враждебную. Судя по лицам людей, ожидавших переправы, они чувствовали то же самое. Нельзя сказать, чтобы лица эти выражали какой-то особый страх, хотя были среди них и такие, но в основном лица эти отличала странная глубокая сосредоточенность. И покорность всему, что бы с ними ни случилось. Будут ли их бить цепями, или рвать крючьями, или сажать на кол, или жарить живьем — они ко всему заранее приготовились. Впрочем, это субъективный взгляд Х-арна, а от долгого пребывания под солнцем… Но надо быть откровенным до конца: не очень-то он и вглядывался в эти лица, ни до автомобильной катастрофы, ни после. Он разволновался. Так ему казалось. На самом деле он нервХничал. То, что вначале было воспринято как краткая заминка, стало длительным болезненным ожиданием. Он понимал, что волноваться глупо. Даже тогда, когда мы знаем свою судьбу (словно мы когда-нибудь ее знаем), когда нами рассчитан до минуты завтрашний день (кто запрещает нам играть в детские игры?). Даже тогда, думал Х-арн, волноваться смешно и глупо, потому что в этом волнении теряется большая часть удовольствий. Но не глупее ли волноваться, когда каждый твой шаг ведет тебя к гибели? Волноваться из-за того, что кто-то шаг этот замедлил, продлил. Да и что влечет нас к гибели — наша природа или отклонение от природы?

Место, где совершался перевоз, было лесистым. Лес покрывал и склоны холмов, откуда спускались к реке люди, и тот берег реки, куда люди переправлялись и где исчезали. И среди этой зелени только дорога белела, как посыпанная мелом. Говорят, что раньше вся дорога была усыпана щебенкой известняка, но босые ноги людей истерли щебень в порошок.

Бессчетные количества людей прошли этой дорогой, дошли до этого места, переехали на ту сторону и спустились дальше. Куда? Этого Х-арн не знал. Он старался не думать об этом. Он лежал на песке, отбиваясь от слепней и мух, и смотрел на воду. Темно-коричневая, с цветом ржавчины по краям, вода слегка отдавала тухлым запахом сероводорода, и, как бы ни хотелось пить, запах этот отвращал от воды. Х-арн не заметил в ней никаких признаков жизни. Похоже, вода была мертвой, как, впрочем, и следовало ожидать. Искупаться бы!..

Лидия словно уловила его мысли.

— Почему нельзя купаться в реке? — спросила она Х-арна.

Тот пожал плечами.

— Откуда я знаю. Ты же слышала, лодочник запретил.

— Если и дальше так будет печь, я пошлю твоего лодочника…

— Лидия…

— И тебя пошлю вместе с ним.

— Это я знаю, — вздохнул Х-арн, — это ты умеешь.

— Это я умею, — подтвердила Лидия, на всякий случай, чтобы Х-арн не сомневался.

Она села на песок и, смачивая слюной палец, стала втирать слюну в трещины на ступнях.

«Словно ничего не произошло, — думал Х-арн, глядя на Лидию, — словно всю жизнь этого и ждала. Я не удивлюсь, если она сейчас запоет». Но Лидия петь была не настроена.

— Не понимаю, — сказала она, закончив процедуру с пораненными ногами, — не понимаю, почему нельзя купаться в реке.

«Это хорошо, что не понимает, — подумал Х-арн, — если бы понимала, обязательно полезла бы либо в воду, либо в драку. Впрочем, предчувствую, что в драку она рано или поздно все равно полезет. Где Лидия, там заварушка». А вслух он сказал:

— У тебя нос есть? Понюхай, чем пахнет вода.

— Смотри-ка, какой ты стал разборчивый. Не поздно ли? Подумаешь, пахнет. Я знала одно подземное озеро с таким же запахом, а там все купались, и вода была такая же точно, как здесь, только другого цвета.

— То было Там, а это Здесь.

— Ладно, не спорю. Ну, и долго мы так будем сидеть?

— Ты же знаешь, что это зависит не от меня. Не пойдем же мы обратно.

— Так сделай что-нибудь. Испугай, пригрози. Нет, лучше я сама…

— Прекрати, пожалуйста, мы не у себя дома. Мы даже не знаем, что нас ожидает.

Снова подъехала лодка. Прошуршав по песку днищем, она стала.

— Эй! — крикнула Лидия лодочнику и приветливо помахала ему рукой. Лодочник даже не взглянул в ее сторону. — Сейчас мы, да?

Лодочник положил весло на дно лодки и оглядел собравшихся на берегу людей.

— Хам! — негромко сказала Лидия, и снова лодочнику: — А купаться можно?

— Я же сказал — нет. Это относится ко всем.

— А я искупаюсь, — шепнула Лидия Х-арну. — Вот увидишь.

— Глупо, — ответил Х-арн и боязливо повел плечами. — Не советую.

— Потому что ты трус. А я искупаюсь. А что мне будет?

— Не знаю, — сказал Х-арн.

— Вот и хорошо. И я не знаю. — И посмотрела на лодочника.

— Хам, — снова сказала она, не отрывая от него взгляда. — Но очень красив. — И спросила задумчиво: — Интересно, здесь все такие или он один?

— Ты про хамство? — сказал Х-арн, чуть подмазав голос ехидством.

— Ты тоже хам, — сказала Лидия и снова улеглась на песок. — Всю жизнь терпела хамов, красивых и некрасивых — один черт. Все вы хамы.

— А вы дуры, — обиделся Х-арн.

— Вот и прекрасно. А никуда от дуры не денешься.

Людей, скопившихся у перевоза, было шестеро: двое мужчин, две пожилые женщины, одна старуха и мальчик. Женщины завистливо поглядывали на обнаженную Лидию, развалившуюся, как ящерица на горячем песке, блаженную и разнеженную, а старуха плюнула себе под ноги (если бы она не боялась, она бы плюнула, конечно, на Лидию) и, отвернувшись, забормотала какие-то проклятия, которые, кроме нее, никто не слышал. Мужчины же, как ни странно, слабо реагировали на представшую их глазам нагую женщину. Они только мельком отметили этот факт (если только отметили, а не скользнули рассеянно взглядом), и оба, тяжело вздыхая, что-то шептали про себя. И в глазах их была тоска, отчаяние и страдание. Один бил себя исхудалыми руками по голове, а другой, не замечая боли, выщипывал из отросшей неопрятной бороды волоски и бросал их на землю. Все люди, как давно уже заметил Х-арн, и те, что ушли вперед, и те, что плетутся сзади, — были одеты в одинаковую одежду. Даже если покрой отличался (впрочем, отличие было незначительно), то сама одежда была сшита из грубой мешковины. Такая же одежда была и у Х-арна с Лидией. Правда, Лидия, когда становилось очень жарко, самовольно сбрасывала с себя этот декоративный холст, весь пропитанный солью и запахом тела. А сегодня и вовсе в него не облачалась. Но, по наблюдению Х-арна, Лидия была единственной среди мужчин и женщин, кто на это отважился. И у Х-арна все время ныло сердце от предчувствия, что Лидины, как он называл, «выкидоны» приведут их к какой-нибудь беде. Но беды с ними пока не случилось, за все время их длительного, тяжелого маршрута, вот только разве эта заминка на перевозе.

Х-арн встал и подошел к лодке.

— Значит, так, — сказал он, стараясь, чтобы голос звучал не слишком робко. — Сейчас наша очередь. — Лодочник посмотрел на него как на какое-то насекомое и ничего не ответил. Это было возмутительно. Даже не верилось, что эта глыба раскрашенного в телесные цвета мрамора умеет говорить человеческим голосом. Но Х-арн сам слышал, своими ушами низкий, хриплый и — да, это надо признать — мужественный голос красивого рослого лодочника. «Ненавижу!» — подумал Х-арн. А вслух сказал: — Но почему?

Лодочник выскочил на берег и пальцем пересчитал столпившихся. Х-арн решил, что торопиться пока не следует, и отошел в сторону. Лидия насмешливо наблюдала за ним. Его взбесил ее изучающий взгляд. «Сучка голая!» — выругал он ее про себя, чтобы только оскорбить. Вслух он этого не скажет. А почему? Почему бы и не сказать? Но пока все нормально. Лодочник на нее не смотрит. А это самое главное для Х-арна. Лодочник — вот в чем загвоздка.

— Вы! — ткнул пальцем лодочник в собравшихся на берегу. — Полезайте в лодку. — Все шестеро, не исключая мальчика, порывшись в карманах, вытащили каждый по железному рублю и приготовились влезать в лодку. Первыми полезли мужчины. Они отдали каждый свою монету и, не переставая тяжело вздыхать, уселись на скамье. Вслед за ними — женщины. Последними — мальчик и старуха. У перевозчика на широком поясном ремне висел кожаный небольшой мешок. Все принятые деньги он ссыпал в этот мешок и взялся за весло. Мешок, видимо, был полон, потому что оттягивал ремень, и лодочник дважды его поправлял.

— А нам, значит, что же? Ожидать? — спросила Лидия лодочника. Он и в этот раз ничего не ответил, но оглядел вопрошавшую уже не ядовитым презрительным взглядом, как вначале, а долгим, внимательным и даже удовлетворительным. Лидии показалось, что он погладил ее взглядом. И ей это понравилось.

— А я все-таки искупаюсь, — весело крикнула она ему.

Лодочник усмехнулся в колечки усов, уперся веслом в берег и легко, как игрушку, стронул с места тяжело нагруженную лодку. Он греб плавными широкими взмахами, почти не оставляя брызг. Искусством гребли он владел в совершенстве. И это тоже понравилось Лидии. И вообще настроение ее переменилось к лучшему, но, видя надутую физиономию Х-арна, она скрыла свою веселость.

Все сидящие в лодке смотрели в ту сторону, куда лежал их путь, только старуха обернулась на Лидию, сделала ненавидящие глаза, чуть было не сплюнула в воду, да вовремя спохватилась.

— Как ты думаешь, я могу еще нравиться мужчинам? — спросила Лидия.

— Почему ты об этом спрашиваешь?

— Так. Хочу знать. Как ты считаешь, я понравилась этому типу?

— Какому? — не понял Х-арн.

— Лодочнику.

Х-арн подозрительно посмотрел на Лидию. Начинаются какие-то женские штучки. Опять начинаются эти женские штучки. Он-то думал, что все эти штучки навсегда уже позади, а штучки начинаются опять. Женщины не могут без этих штучек.

— Зачем тебе знать, понравилась ты ему или нет. Ты разве не видишь, что это робот какой-то, а не человек.

— Роботы не бывают такими красивыми, — улыбнулась Лидия.

«Ну конечно же, я прав — начинаются Лидины штучки».

— Мне кажется, что ему уже ничто и никто не может понравиться, — буркнул Х-арн.

— Ты считаешь? А ты видел, как ловко он набивает мешок деньгами? У тебя так никогда не выходило.

— Профессия, — сказал Х-арн. — Ремесло. Я занимался другими делами.

— Это точно, — подтвердила Лидия. — Твоей профессией была я.

«В сущности, она права, — грустно подумал Х-арн. — Иногда она метко шутит. Женщина существо диалектическое, борьба самых немыслимых противоречий слилась в очаровательное единство. Не знаю, прав ли Гегель, но Лидия права: диалектике нас учит женщина».

— Ты права, — сказал он ей. — Ты мое ремесло.

— Которому ты так и не научился, — со смехом добавила Лидия. — Не огорчайся, впереди еще много времени.

— Меня успокаивает одно, что у меня была одна из самых красивых профессий, — мягко сказал Х-арн.

— О! — глубокомысленно оценила Лидия. — Еще не все потеряно.

— Все, — упрямо сказал Х-арн. Мимолетное чувство облегченности покинуло его, и снова им овладела злость. «Упрямая тупица, — подумал он, — откуда такой бравый оптимизм? Неужели она не хочет видеть, что теперь все кончено, все, все, все». Х-арн был в отчаянии. Эта куриная слепота тоже свойственна женщинам. Сколько раз его подводила их куриная слепота, пока окончательно не погубила. И каждый раз он попадался на ее ловко закинутый крючок. Ловко закинутый! Что ты врешь, Х-арн. Просто ты глупый сом, который, обожравшись, все равно ищет чего бы еще пожрать. Тоже мне, нашел профессию, приручать бабу. Доприручался, пока не сообразил, что сам уже давно ею приручен. Все позади. Все рухнуло. Катастрофа. Помпея их жизни, все под пеплом, раздавлено обломками, а она: «Как ты считаешь, Х-арн, я могу еще нравиться мужчинам? Как ты считаешь, Х-арн, понравилась я этому типу? Не огорчайся, милый Х-арн, впереди еще много времени». Конечно, много. Впереди — целая вечность. Подарок богов или бога. Вот вам, дорогие Х-арн и Лидия, от нас подарок в день вашей катастрофы — вечность. Нет, она не желает явно, упорно не желает понимать, она не видит этих смиренных отчаянных людей, идущих бесконечной цепочкой по этой черт знает какой дороге, она не понимает, что само это отчаяние входит в программу этого ритуального предварительного шествия. Куриная слепота: она ничего не боится. «Как ты считаешь, Х-арн, мужчины на меня смотрят? Как ты считаешь, Х-арн, у меня будет что-нибудь с лодочником? Как ты считаешь, Х-арн, мне лучше быть голой или одетой? Как ты считаешь, Х-арн, отдаться ему сразу или попозже? Как ты считаешь, Х-арн… как ты считаешь, Х-арн, как ты считаешь. Х-арн, как ты считаешь, милый Х-арн…»

— Как ты считаешь. Х-арн, — услышал он голос Лидии, — мне выкупаться сейчас или попозже? — Х-арн расхохотался: неожиданное совпадение? Как же — совпадение. Для дураков. Телепатия? Фигулечки вам телепатия. Просто Х-арн — это вторая Лидия. Точнее — просто Лидия. Они одно целое. Вот что я вам скажу. Мы — давно одно целое. Вот почему я не смог бы никогда ее бросить, вот почему даже погибнуть мы могли только вместе, вот почему, даже сейчас, даже потом, никогда Х-арн не есть нечто отдельное от Лидии, а Лидия — не есть нечто отдельное от Х-арна. Они — одно целое. Нечто неделимое. Вот почему у них и детей не могло быть и не будет, чтобы ничто их не разделяло. Потому что они неделимы. И глупость Лидии, и сумасшествие Лидии. Они — одно. Не смешно ли? Смешно. Не глупо ли? Глупо. Как ты считаешь, Х-арн? Сейчас или позже? Тем не менее, как ты считаешь, Х-арн? Правда, мило? Не Х-арн ли ей сказал совсем недавно: не советую. Это не было сказано категорично, но ведь умный человек поймет, что значит слово: не советую. Вы думаете, Лидия об этом помнит? Вы думаете, она слышала это слово? О единство противоречий, единство противоречий! О дорогие противоречия — источник развития… чего? Ах, Лидия, Лидия. Как ты считаешь, Х-арн? А ведь если Х-арн скажет: «Искупайся сейчас», — она лениво ответит: «Лень вставать, после». А скажет Х-арн: «Искупайся потом», она ответит: «Чего ждать, жарко», — и полезет в воду. Вот вам и второй закон диалектики, которую всецело и красноречиво воплощает женское существо: закон отрицания отрицания. Лидии тезис. Х-арн отрицает этот тезис, а Лидия отрицает отрицание Х-арна. Синтезирование по методу Лидии. Синтез налицо: Х-арн промолчал. Мгновенно синтезировав, то есть восприняв молчание как знак согласия и одновременно как одобрение самостоятельности решения, Лидия встала и пошла к воде. У воды она нерешительно остановилась. Ага, побаивается.

— Так, ладно, — сказала Лидия и, тряхнув волосами, вошла по щиколотки в темную, банно-пахучую воду. На этом пока дело кончилось. Лидия снова остановилась и крикнула Х-арну:

— Здесь никакой гадости не водится?

— Не знаю, — рассеянно сказал Х-арн.

— Не водится, не водится, — услышал он чей-то насмешливый голос и, оглянувшись на него, увидел двух вновь подошедших мужчин.

— Вы уверены? — спросил Х-арн, чтобы определить вмешавшегося. Оба с интересом наблюдали за Лидией. Скорей всего — вот этот, веселенький толстячок, очень уж голос был жизнерадостный. Второй мужчина был с впалой грудью и изможденным испитым лицом. Х-арн не ошибся. Жизнерадостный толстячок сказал:

— Поверьте мне, первая гадость, которая здесь заведется, будет женщина.

— Кха! Кха! Кха! — в приступе смеха закашлялся второй мужчина. Х-арн нахмурился. Ему неприятен был взгляд этих дураков, как неприятна была шутка жизнерадостного толстячка. «Кстати, — подумал Х-арн, — как это он сумел остаться таким толстым, когда даже Лидия при всем ее умении потеряла килограммов пятнадцать? Но это ей даже пошло на пользу. Не в меру она растолстела. А теперь вон какая. Не то что я. — Х-арн посмотрел на свое отощавшее, ставшее жилистым (и, наверное, невкусным — почему-то пошутил он) тело. — Ну ничего, — злорадно подумал он про толстяка. — Этого съедят в первую очередь, вон сколько сала». Лидия тем временем, наплевав на запрет, бухнулась в воду и поплыла. Ничего особенного не случилось, кроме того, что Лидия плыла в реке, в которой еще никто никогда не плавал, и, кроме того, что от ее плывущего (она хорошо плавала) тела расходились самые обыкновенные круги. И круги были круглые.

— Во дает, — восхищенно сказал восторженный толстячок. — Прямо африканская лягушка.

— Что значит африканская? — почему-то обиделся Х-арн, словно ему не все равно было, какая Лидия лягушка.

— А похоже, — ответил толстячок. — Ох, щас вон тот веслом ей даст по башке.

Чахоточный снова закхакал и поддержал товарища:

— Ну. И сразу утопнет. Лягуха-то.

Лидия не слышала или делала вид, что не слышала. Х-арну захотелось врезать ей как следует, а заодно и этим двоим.

— Немедленно вылазь! — крикнул он, понимая, что сморозил чушь перед этими двумя.

Отдуваясь, как морж, гребя перед собой, она повернулась к Х-арну и приветливо помахала рукой.

— Послушайте, вы что, женофоб? — взглянув исподлобья на толстяка, спросил его Х-арн.

— Да ну вас, — весело ответил тот. — Что это у вас все выводы какие-то? Стоит поругать бабу, и уже в женофобы записали, правда, Толя? — обратился он к товарищу.

— Ну, — согласился охотно тот.

— Мне кажется, милейший, — продолжал толстячок, — что у вас парадоксальные взгляды на жизнь.

— На жизнь? — злорадно усмехнулся Х-арн, довольный промашкой собеседника. Тот смутился.

— Ну, не знаю, как это назвать… Впрочем, если вы читали Лао-Цзы…

— Читал, читал, — уже охотнее заговорил Х-арн. Ему впервые попадался такой разговорчивый собеседник. — А вы что же, и Лао-Цзы знаете?

— И Лао-Цзы, и Кришнамурти, и Раджнеша почитывали, — потирая от удовольствия руки, почему-то шепотом сказал собеседник.

— Ну, этого я не знаю, — сказал Х-арн.

— Да бросьте вы эти старые замашки, сейчас не те времена, — укоризненно сказал толстячок, но при этом сам невольно зыркнул по сторонам глазами.

— Нет, я в самом деле не читал и не знаю, — искренне ответил Х-арн.

— Совершенно напрасно, дружочек, — он подмигнул Х-арну. — Тантра, знаете ли, забавная вещь. Хитрая такая штучка. Объемная. Правда, Толя? — обратился он к своему спутнику, который, видимо, на все случаи жизни был у него под рукой.

— Ну, — ответил тот.

— Э-э… простите, — снова начал Х-арн, — это тантра вам сказала, что женщина гадость?

— Вы какую женщину имеете в виду? — мило улыбнувшись, начал толстячок, и ямочки на его щеках засияли. — Женщину вообще, как идею, в платоновском смысле слова или конкретно проявленную женщину, скажем, плавающую в водах священной реки? — При этом он повернулся и с долгим любопытством посмотрел на лежащую на спине Лидию. При этом он даже сделал кулаки биноклем, чтобы лучше ее рассмотреть. Х-арн смутился. Он не ожидал увидеть в своем случайном собеседнике философа. Тот с видимым удовольствием пережидал конфузливость Х-арна.

— Ну, я вообще, — замявшись, сказал Х-арн.

— Ну а если вообще, так знайте, что женщину как идею я очень даже люблю и чту и ничего выше женщины в идейном смысле слова не поставлю, даже идея государственности для меня на втором месте после женщины. Но, простите, конкретное проявление женственности в конкретных обстоятельствах… сами понимаете…

— Да, да, конечно, — согласился Х-арн, смутно понимая, с чем он соглашается, и злясь на себя за эту торопливость, в которой он усмотрел свою подчиненность ученому толстячку.

— Так что, какой же я вам женофоб, милейший? Я в свое, знаете ли, время страшно обожал… Особенно вот таких… — Он снова навел на Лидию самодельный бинокль и, помолчав, добавил: — Я вот таких особенно… Это ваша женщина?

— Моя, — осторожно, нейтрально ответил Х-арн, не зная, сказать об этом с гордостью или с сожалением.

— Да, это заметно, — с глубокой задумчивостью в голосе произнес собеседник. И опять было непонятно, порицал он Х-арна или…

— Спорим на что угодно, — продолжал толстячок, — что ее зовут как-нибудь Лидия или Фидия, или Мидия… в общем, что-то в этом роде? Спорим? — улыбнулся он Х-арну. Причем улыбнулся так мило и настойчиво, что Х-арн, которого поразила проницательность толстячка, ответил ему такой же улыбкой.

— Вы угадали. Ее зовут Лидия.

— Почему это угадал, — обиделся толстячок. — Я просто знаю женщин, а этих в особенности, этих Лидий. Вот их-то я и любил больше всего.

— Зачем же вы назвали Лидию гадостью? — съязвил Х-арн.

— А вы считаете женщину чем-то иным? — искренне удивился тот. — Человек вообще так устроен, что обожает всякую гадость. А эту, — он ткнул пальцем в выходившую из воды Лидию, — в особенности. Так вот, как всякий нормальный человек… ничто человеческое мне не чуждо.

— Простите, — возразил ему Х-арн, — мне кажется, что это у вас парадоксальные взгляды…

— А мне наплевать, — равнодушно ответил тот, — как хотите, так и считайте. Впрочем, вы счастливый человек, — и он еще раз с видом знатока оглядел Лидию.

Она только что вышла из воды и, вся золотисто-бронзовая, выкручивала длинные, почти до пояса отросшие волосы.

— Диадема, венец, елочная игрушка! — с форсированным восхищением заключил толстячок. — А, Толя?

Толя покашлял в знак согласия, и черты его плохо очерченного лица, точнее перечеркнутого различного рода и направления морщинами, смялись всмятку. По всей вероятности, Толя улыбнулся. К тому же восхищенный толстячок толкнул его, и он, схватившись за грудь, как китайский болванчик, закивал головой, зайдясь в приступе кашля.

— Нет, нет, вы счастливчик, — окончательно заключил толстячок, и глаза его завистливо сверкнули.

— Вы это серьезно? — скептически ухмыльнулся Х-арн, задетый тем, что в его положении его еще могут считать счастливым.

— Конечно. Расположились как на пляже, загорают себе… голенькие.

— Так в чем же дело, — мрачно сказал Х-арн. — присоединяйтесь. Места много.

— Э нет, голубчик, это вы можете, а мы свое дело знаем. — И он еще раз взглянул на Лидию. — Русалка. Богиня. Эллада.

— Вы, наверное, чего-то недопонимаете, — попытался объяснить ему Х-арн то, чего и сам не понимал, вдруг поймав себя на тоскливой мысли, что ему очень хочется кому-то пожаловаться. — Нас не берут с ней вместе, понимаете?

— А по отдельности? — с любопытством спросил словоохотливый толстячок. И, противно рассмеявшись, тут же добавил: — Впрочем, меня это не касается.

— Вы шутите, — со злой обидой сказал ему Х-арн, — а я-то думал, вы поможете мне выпутаться из положения.

— Смешной человек. Ничего я не шучу. И выпутывайтесь сами как знаете. Устал я с вами. И мухи загрызли. — Толстяк сорвал веточку и яростно стал отбиваться от мух и слепней, потеряв всякий интерес к Х-арну. Х-арн не стал навязываться.

Лидия, распластавшись, лежала рядом, обнаженная, влюбленная в солнце и песок, влюбленная, как всегда, в себя. Она ничего не понимает и не хочет понимать, она не делает никакого различия. Толстячок со своим человекообразным Толей сидели на корточках и с любопытством смотрели, что делается на том берегу. Х-арн был на редкость самолюбив, и это неожиданное равнодушие к нему философствующего толстячка, к которому он даже успел уже привыкнуть и почувствовать какую-то симпатию, больно его ударило. Он тоже перевел глаза на тот берег, с тоской почувствовав, что с толстячком ему больше не видеться и не говорить.

На том берегу лодочник высадил людей, вытащил на песок лодку и, сполоснув в реке руки, вытер их о свою густую шевелюру. Потом отстегнул от пояса кожаный мешок с деньгами. Встряхнув им, он направился к стоящему невдалеке дощатому домику, напоминающему миниатюрную летнюю дачку. Одним пинком ноги он открыл дверь и скрылся.

Люди, которых он высадил, все как один повернулись лицами к реке, прощаясь взглядом с дорогой, которой они пришли к переправе, грустно повздыхали и побрели туда, куда лежал их новый путь. Молчаливая суровость лодочника не предвещала никому из них ничего хорошего.

Лодочник вышел из своей летней дачки (Х-арну почему-то вспомнилась Рига, река Лиелупе, один из ее рукавов, сплошь покрытый малюсенькими дачками, наподобие этой). К поясу лодочника теперь был пристегнут пустой мешок, а в руках он держал какой-то сверток. Лодочник сел в лодку. В свертке оказались бутерброды, на которые он с жадностью набросился.

На этом берегу все замолчало, сраженное зноем. Лидия лениво лежала, отдыхая после купания, собеседник Х-арна сидел в знакомой Х-арну йоговской позе Сиддхасана, и лицо его выражало блаженство. По-видимому, он медитировал. Может быть, он медитировал на своих воспоминаниях о женщинах, которых он ставил превыше государства. Подошедшие новые лица негромко приветствовали сидящих, но, видя, что те не отвечают, тоже уселись ждать, стараясь быть по возможности незаметнее. Постепенно и Х-арн отдался во власть полудреме, полувидениям. По-настоящему задремать Х-арну никогда не удавалось. Но в таком вот состоянии (видимо, это было состояние предельной усталости), когда ему удавалось отключаться от своих переживаний, перед ним вставала смена реалистически виденных картин, а может быть, событий (он не знал, как правильно определить виденное). Вот и сейчас их легковая машина неслась по Загородному проспекту в направлении Силеногорска. Они ехали на свою дачу. Машину вела Лидия. Виноват, конечно, он: нельзя доверять руль раздраженной женщине. Впрочем, он хотел поменяться. Она не согласилась. «За жизнь свою дрожишь? Успокойся. Оставлю я тебе твою жизнь, оставлю». В этот раз они ссорились из-за мебели. Она хотела продать гамбургский гарнитур, резной, черного дерева, и купить венецианский, светлый, для чего нужно было переклеить обои в комнате. Этот гарнитур в единственном экземпляре хранился на мебельном складе для дипломатического корпуса Республики Мали. Но мэр города Бомако, с которым она познакомилась на вечере в Доме ученых, где Лидия работала главным бухгалтером, пообещал похлопотать, и хлопоты его увенчались успехом. Платите и берите. А какой гарнитур? А? Роскошь?

— Анекдот, — сказала Х-арну Лидия в ту же ночь в постели. — Фантастика. Какой-то черножопый эфиоп… одно слово, и гарнитур наш. Скажи, Х-арн?

— Они не эфиопы.

— Какая разница, Х-арн, все равно черножопый.

— Хотел бы я быть таким «черножопым», — со злостью ответил Х-арн и погасил лампу.

Но Х-арна не интересовал венецианский гарнитур. Х-арн сейчас был увлечен машинами и последней маркой видеомагнитофона, который ему привезли из Японии. За видеомагнитофон он еще не выплатил последнего взноса. Отдать надо было русской иконой. И Х-арн колебался. Он боялся продешевить. Он боялся, что икона уйдет за границу. Он боялся криминала. Если бы не эта ссора, он, может быть, что-нибудь заметил, а так он увлекся, раздраженный и злой, потерял бдительность. Вечно они ссорились с Лидией то из-за кооператива, то из-за машины, то из-за дачи, а чаще всего из-за тещи.

Когда они доехали до мраморной скульптуры Силена, они все еще ссорились. Силен держал на коленях по голенькой нимфетке, одна из которых вцепилась ему в бороду, а другая прижимала руку пьяного божества к своей каменной груди. Второй рукой мраморный фавн прикрыл нежный бугорок Венеры одной из нимфеток, отчего на лице ее нарисовалось неописуемое блаженство. Даже сквозь мрамор чувствовалось, как в бугорке этом пульсирует юная, жаркая кровь. Силен улыбался и словно подмигивал Х-арну, как бы говоря: «Бросай старух, приятель, и переходи на школьниц. Коротенькие платьица и крутые ягодицы — вот высшая поэзия чувственного мира». Х-арн завидовал Силену, однако Лидию бросать не собирался.

От Силена, обозначавшего начало Силеногорска, дорога сворачивала влево и вниз к морю. У самого моря располагалась их дача. По дороге к даче и до самой дачи они все еще ругались. И, конечно же, в этой бестолковой ругани он ничего не заметил. Да и что он мог заметить? Эти люди работают так, как вилами на воде пишут: никаких следов. Это, пожалуй, единственный аппарат в государстве, который работает четко и бесшумно, как мотор самой комфортабельной американской марки. Правда, теща потом на свидании давала ему понять, что она якобы делала знаки глазами, и даже руками махала с риском для жизни (она всегда все делала с риском для жизни: мужа отхватила с риском для жизни, кооператив — с риском для жизни, заграничную путевку — ну, это понятно, тут никто не спорит). Но теща врет. Впрочем, черт ее знает, может, и не врет… Хотя теще, знаете, верить. В общем, их взяли с Лидией тут же, на даче, как только они въехали в ворота. Да и в том ли суть, что они не заметили? Какая разница, где бы их взяли: на даче или в кооперативной квартире, или, ну это вряд ли, на вечере в Доме ученых.

Х-арн очнулся. Стук копыт вспугнул его видения, чему Х-арн был очень рад. Видения эти, как кошмарный сон, преследовали его даже здесь. Зной висел в воздухе, и, казалось, он повис навеки. Ничего не изменилось за это время, что Х-арн пребывал в каком-то другом, дурном, как ему теперь казалось, мире, представления о котором он имел теперь смутные, нереальные и болезненные. Он даже совсем хотел бы искоренить память о нем, но знал, что это невозможно и что за все придется предъявлять счет.

Стук копыт, похожий на лошадиный, окончательно вернул Х-арна в реальность. Он увидел возле себя лежащую Лидию, расслабленную, как кошка, и снова мокрую (значит, она успела за это время еще раз выкупаться). К толстячку и его спутнику, все так же задумчиво глядящим на тот берег и утратившим свою веселость, присоединились три женщины, одна из них совсем молодая. Женщины сидели на песке в скорбных позах, обхватив головы руками в ожидании переезда. Стук копыт раздался отчетливее и уже не прекращался. Он доносился с противоположного берега. Потом он стал громче (Х-арн еще не успел подумать изумленно, откуда в таком месте лошади), и на белую, раскаленную зноем дорогу вышел кентавр. Х-арн подумал, что у него галлюцинации и что, может быть, ему и правда не мешает искупаться. Но видение не рассеивалось. Это был настоящий кентавр. Он постоял некоторое время на дороге, как это делают дикие животХные, потом подошел к реке, согнул передние ноги и, подломившись, стал пить прямо из речки, припав к ней ртом.

— Лидия, — воскликнул Х-арн. — Ты погляди! — Лидия привстала и посмотрела в сторону, куда указывал Х-арн. Она увидела кентавра и радостно вскрикнула.

— Ой, Х-арн, какая прелесть! Это же кентавр. Какая прелесть!

«Нет, — подумал Х-арн, — женщину ничем не удивишь. Эту женщину, — поспешил добавить он, зная по собственному опыту, что другие женщины удивляются часто и охотно, особенно если удивление их хорошо оплачено. — Нет, но Лидия, Лидия-то какова. Прелесть. Словно мы в зоопарке».

Кентавр тем временем напился, поплескал в лицо водой и, поднявшись, направился к лодочнику. Лодочник к этому времени уже кончил трапезу и стряхивал с голых колен крошки, которые прилипли к телу. Они с кентавром пожали друг другу руки, после чего лодочник сходил в свою дачку и вышел оттуда через минуту уже с огромным мешком, который он нес как куль муки, на загривке. Мешок, так же, как и маленький поясной, был из кожи и так тяжел, что, когда лодочник взвалил его на кентавра, у того слегка подогнулись передние ноги. Кентавр обхватил мешок руками, сказал что-то лодочнику. Тот кивнул. И кентавр неторопливой гарцующей походкой удалился в лес. Причем если лодочник нес мешок на загривке, как это делают грузчики, то кентавр, у которого мешок лежал на крупе, придерживал его вывернутыми назад руками, что поразило Х-арна из-за неестественности положения. Но потом, когда звучные шаги кентавра растаяли в сухом воздухе, Х-арн понял, что это положение неестественно для людей. А кентавру так, наверное, было удобно.

— А что в мешке, Х-арн? — почему-то заинтригованным шепотом спросила Лидия.

— Не знаю. — Х-арн пожал плечами. — Быть может, деньги.

— Лопатой они прямо гребут. Вот тебе бы, Х-арн.

— И что было бы? — иронично спросил Х-арн.

— Глупый человек. Деньги были бы.

Лодочник столкнул лодку на воду и, лениво помахивая веслом, направился к берегу, где столпились ожидающие. Он греб, стоя в лодке, едва окуная весло в воду, почти не делая никаких усилий для толчка, тем не менее, лодка шла ровно, плавно, без рывков, а весло совсем не оставляло брызг. «Мастер!» — подумал Х-арн. И вдруг ему захотелось вскочить в лодку, взять в руки весло и вот точно так же, как этот… легко, без усилий, плавно, неторопливо. Не боясь зноя, в одной шкуре на голое тело, таким же могучим, красивым, угрюмым, диким. Воспаленными от зноя глазами сквозь едкие от пота слезы смотрел Х-арн на лодочника и по мере приближения того к берегу чувствовал, что этот человек несет ему что-то новое, неожиданное, суровое. Сердце его болезненно сжалось.

На этот раз Х-арн решил быть более настойчивым. Чутье подсказывало ему, что промедление может оказаться для него роковым. Что, собственно, произошло? Он не понравился лодочнику? Или за лодочником стоит какая-то высшая сила и лодочник — только ее орудие? За ними следят? Их действия направляют? Так ли уж необходимо ему, Х-арну, на тот берег? Стремятся туда люди по своей воле или их влечет чужая воля? Все эти вопросы, рождавшиеся в мозгу Х-арна, тут же и умирали, не получив ответа. Главное — переехать, а там уж все пойму, упрямо подумал Х-арн. И, крикнув: «Лидия, пошли», схватил за руку Лидию и растолкал скопившихся.

— Сейчас наша очередь! — с вызовом сказал он. Ему никто не возразил. Лидия вырвала руку. В пылу азарта Х-арн даже не обратил внимания, что она так и осталась обнаженной.

— Дай одежду-то взять, — сказала она и пошла за своей мешковиной. Лодка с приятным шорохом потерлась о песок и остановилась.

— Вот так! — сказал Х-арн лодочнику, стараясь унять разволновавшееся сердце. — Понял? Сейчас наша очередь. Моя и… — он поискал глазами Лидию, которая подходила с мешковиной в руках, — и ее. Понял? Все. Мы едем.

— Деньги! — коротко сказал лодочник, не глядя на Х-арна.

Все стали рыться в карманах. Х-арн тоже. Дрожащими руками он не мог найти монету, его пронзил ужас: неужели потерял?! Наконец монета нашлась.

— Вот! — вытащил ее Х-арн и повертел перед носом у лодочника. Тот отстранил его руку и приказал:

— В лодку!

— Лидия! — крикнул Х-арн. От волнения он весь засуетился, словно ловил и никак не мог поймать такси.

— Не кричи, здесь я.

Толпа молча расступилась, пропустив Лидию вперед. Она вошла, так и не накинув свою мешковину, не обращая ни на кого внимания, с загадочной усмешкой на губах. Шла красивая сорокалетняя нерожавшая женщина, в меру похудевшая, сохранившая рост и формы, что выделяло ее среди всех присутствующих особ едва различимого пола. Она шла, аппетитно подергивая половинками круглого загорелого зада, тугие груди вздрагивали при каждом шаге. Лодочник длинным взглядом прошелся по Лидии, но по лицу его нельзя было сказать, какое впечатление произвела на него Лидина красота. Тем не менее, Лидия вглядывалась в его лицо. Ей важно было узнать, увидел ее лодочник или не увидел. Лидия подошла и стала плечом к плечу с Х-арном.

— А, ты здесь, — удовлетворенно сказал Х-арн и приготовился войти в лодку. Легким нажимом руки лодочник оттеснил Х-арна так, что, если бы толстячок, бывший собеседник Х-арна по женскому вопросу, не поддержал его, он упал бы.

— Насилие! — шепотом сказал Х-арн, чувствуя, что губы его покрылись шелухой. Он рванулся из рук толстячка и встретился своим взглядом со взглядом лодочника. В том взгляде не было никакого зла и никакой личной ненависти или неприязни. Была только непреклонная решимость не пускать Х-арна в лодку. Х-арн облизнул растрескавшиеся губы.

— Деньги, — снова сказал лодочник, видимо, не любивший какого бы то ни было рода заминок. Все уже приготовили деньги и, обходя упрямо стоявшего у носа лодки Х-арна, стали взбираться в лодку. Х-арн подавленно стоял, потупив в землю глаза. Он все равно ничего не видел, потому что взгляд его размывали слезы. Лидия стояла рядом, держа в руках свою мешковину, явно не намереваясь ее надевать. Казалось, после купания она стала еще золотистее от загара, стройнее и выше. Она стояла прямо перед лодочником с насмешливой улыбкой. Грубый поступок лодочника только увеличил в ней дерХзость, и она сказала, вызывающе глядя на переводчика:

— Слушай, таксист. А если я не дам тебе рубля, за так провезешь?

— За какой так? — чуть дрогнув губами, спросил лодочник и еще раз лениво и плавно, как греб, обошел взглядом золотистую Лидию.

— За ТАКОЙ, — ответила Лидия, внимательно следя за его взглядом.

— Лидия! — сорвавшимся голосом прошептал Х-арн. — Немедленно перестань, ты нас погубишь.

— Ну так что?

— Поглядим, — сказал тот после недолгого молчания.

— Не нагляделся, что ли? — улыбнувшись, спросила Лидия.

Х-арн смотрел на угрюмое, заросшее черными колечками лицо лодочника, и ноги его мелко дрожали. Эта Лидия его погубит. Или спасет. И вдруг каменное невозмутимое лицо лодочника дрогнуло, словно слова, сказанные Лидией, вошли в его кровь и изменили ее состав. Губы, все время сжатые (казалось, их не разжать даже лезвием ножа), отлепились одна от другой, и черная трещинка меж ними изменила свою линию. Впервые за все время лодочник улыбнулся. Это была самая настоящая улыбка, и сотворена она была Лидией. Что предвещает улыбка этого дикого жреца? Что обещает она Х-арну: успех или?.. Лидия захлопала в ладоши и закружилась на месте в каком-то первобытном танце.

— Тра-та-та! Ля-ля-ля! Оп-ля! Чух чах ча-ча-ча! — кричала она, размахивая руками. — Это сделала я, я добилась своего. Он теперь нас повезет. Х-арн, скажи спасибо мне! — Лодочник довольно внимательно смотрел на пляшущую вакхическую Лидию, а Х-арн смотрел на лодочника, и его распирала злость. Неужели он перевезен будет только благодаря чарам женского тела? Неужели ему снова придется платить Лидией. И снова, в который раз, он будет обязан женщине за право на существование. Женщине. Лидии. Этой, вылизанной удачей самке, только потому, что судьба вылепила ее формы более привлекательными для глаз, нежели у других женщин. Снова быть обязанным ей. Чтобы при каждом удобном случае она, сощурив ехидно глаза, ставшая сразу похожей на тещу, оскорбительно елейным, преувеличенно спокойным голосом повторяла: «Х-арн… милый, не надо спорить. Вспомни…» О, этот садистский тон, когда тобой овладевает бешенство и хочется исхлестать ее по щекам, потому что в этом «помнишь» всегда слышен запах ее тела. Это ревность, Х-арн? Это бессилие перед женщиной, Х-арн? Это любовь, да, Х-арн? Не знаю, не знаю, не знаю, что это — гневно думал (если только в гневе можно думать) Х-арн. Но мне абсолютно наплевать на ее победы. Пусть побеждает как хочет, чем хочет. Пусть побеждает для самой себя. А с меня хватит. Иначе я ее прикончу. Или он (Х-арн посмотрел на лодочника, лодочник смотрел на пляшущую Лидию), да… или он меня прикончит. Или я все-таки перееду на тот берег сам. И катись все к чертовой матери. И, воспользовавшись тем, что внимание лодочника было отвлечено Лидией, он обошел лодочника и сел в лодку.

Лидия кончила свою вакхическую пляску, и теперь сам лодочник похлопал ей в ладоши. И, в третий разсказав: «В лодку», он сам вступил в нее первым и вдруг увидел сидящего в ней Х-арна. Суровое лицо его нахмурилось. Ни слова не говоря, он взял Х-арна за шиворот и, размахнувшись, перебросил его через головы сидящих в ожидании людей. Х-арн чудом не сломал голову, но больно ударился плечом и носом. Вдобавок что-то хрустнуло в шее, и голова перестала вертеться. Из носа шла кровь, правда, не очень сильно. Х-арн задрал голову кверху. Несколько капель крови упали на песок.

— В следующий раз, — пообещал без всякой злости лодочник, — я отрежу тебе… — и он оглядел Х-арна, словно отыскивая, что бы такое ему отрезать, — уши, чтобы ты лучше слышал слово «нельзя».

— Можно, — сквозь душащие его рыдания шепотом сказал Х-арн. — Можно! Можно! Можно!

Но лодочник уже не слышал ни бесшумного рыдания Х-арна, ни слова, которое он отчаянно вколачивал в себя. Он собрал деньги, побросал их в мешок и отчалил. Он не взял ни Х-арна, ни Лидии, несмотря на то, что места в лодке хватило бы и на них. Правда, перед тем как отчалить, он еще раз улыбнулся Лидии, и в его взгляде было что-то такое, что заставило ее задуматься.

Зной сгущался. Солнце вытапливало сало из всего, чего касались солнечные лучи. Из леса наплывали вязкие смолистые запахи. Тягучий густой воздух стал осязаем. Казалось, его можно сгрести, захватить руками, как горячий гипс, скомкать, размять и слепить из него что-нибудь, например, Лидию, а потом, когда вместо Лидии получится какая-то странная неуклюжая фигурка, снова все скомкать и выбросить комок в речку. Х-арну казалось, что голова его увязла в этом смолисто-липком запахе, как жук в янтаре, и он никогда ее не вытащит. Да и вытаскивать не было охоты. Мысли навеки были запечатаны янтарной смолой, войдя в бессмертный поток молчания. Прошли века, а Х-арн все сидел на раскаленном песке, как Будда под ветвями священного дерева. Загадочная улыбка блуждала на его окрашенных вытекшей из носа кровью губах, и это был не Х-арн и не Будда, это был Рамзес Второй, а может Третий, он потерял счет Рамзесам (то есть, самому себе), он был египетский фараон, и мудрым, слегка подбитым глазом, он созерцал хождение светил. Он видел, как спариваются животные и спариваются люди, и он не отличал одно от другого, и соприкосновение губ не отличалось от гибельного соприкосновения планет. Х-арна, Будду, Рамзеса Первого, Второго, Третьего окружали экскурсанты, и очаровательная девушка-экскурсовод эротично водила по нему указкой, что-то объясняя слушателям. И во время объяснения дети этих скучающих ротозеев выцарапывали на нем непривычные слова и знаки. На груди у сидящего были начертаны слова: «I Love ЛСД» и «А у Ваньки — встанька», на коленях выцарапан значок пацифистов, а на голове фашистский крест. Фашистский крест пытались замарать, но замазка оказалась другого цвета. Какой-то мальчик, сняв штанишки и выгнув тело дугой, с чувством пописал на сидящего Х-арна. А девочка, стоящая рядом, следила за этим процессом с неописуемой завистью. Мальчику влетело от мамы: она в кровь разбила ему нос, шваркнув ладонью по лицу. (В этом месте надмирный буддообразный Х-арн потерял бдительность и пережил мимолетное чувство удовлетворения.) И вдруг… слой янтаря треснул, как скорлупа ореха, и голова Х-арна высвободилась из вечности. Да и песок раскалился так, что сидеть на нем уже было почти невозможно. И вода влекла к себе своими прохладными глубинами, но природная трусость брала верх, и Х-арн не осмеливался нарушить запрета. А лодочник постоянно перевозил прибывавших людей, взимая с них плату — неизменный железный рубль, который у каждого оказывался в кармане, как и у Х-арна с Лидией, и, казалось, не обращал никакого внимания на солнечные лучи, от которых он не был защищен. Он просто делал свое дело, со стоической невозмутимостью, и непонятна была причина этой стоичности: вера, или наказание, или выгода? Что толкает его на такое подвижничество? Х-арн всегда с недоверием относился ко всякого рода подвижникам, считая их шарлатанами. Но плоды этого гигантского труда налицо: перевезенные люди, как правило, оборачивались лицом в ту сторону, откуда прибыли, тяжело вздыхали и исчезали в белой пыли, поднятой босыми ногами. Не видно было, чтобы кто-нибудь из них поблагодарил лодочника, а если бы и попытался, то увидел бы презрительно сжатые губы и равнодушные глаза. Это называется подвижничество? А швырнуть Х-арна в воздух, словно он летательный аппарат — это тоже подвижничество? Дикарь и недоносок. Силы стали возвращаться к Х-арну, их притащила с собой ненависть. А лодочник возил и возил, не обращая внимания на исключенного им из общего потока людей Х-арна. Зато Лидии он с каждым возвращением на этот берег махал приветственно веслом. А Лидия отвечала ему улыбкой и шевелила в воздухе пальчиками поднятой руки. И, что окончательно взбесило Х-арна, стала даже посылать ему воздушные поцелуи. А пыль на той стороне не успевала улечься, как новая партия людей, перевезенных с этого берега, начинала месить ее босыми ногами.

Зной сгущался. Казалось, что жир, вытопленный из земли, разлился в воздухе и воздух уже можно было глотать. Деревья, облака, люди на берегу мелко подрагивали в воздухе, изменяя свои очертания, словно отражаясь в прозрачном потоке. Какие-то серебристые нити длинными косыми паутинками летали по воздуху, похожие на паутинки в бабье лето. Эти паутинки сплошь облепили Х-арна и Лидию. И Х-арн видел, с каким грустным, задумавшимся лицом Лидия снимает их с себя и, подув, пускает по ветру. Ему очень хотелось спросить, о чем она задумалась, но — дурацкий характер — он не смог пересилить себя из-за обиды на нее. Х-арн сделал открытие: он ревновал Лидию. Х-арн сделал открытие: Лидия ему дорога. Он не хотел бы, не мог бы потерять Лидию. Мало того, он вдруг осознал, что потеря эта равна ужасу, пустынному одиночеству, смерти. Ах, все, что угодно, только не это. Ну что же ты, Х-арн, скажи об этом Лидии, каждое откровение должно быть разделено с другим. Скажи ей это. Она поймет. Она, может быть, перестанет кокетничать с лодочником. И снова, в который раз, при упоминании лодочника сердце Х-арна сжалось, да так больно, словно кто-то закрутил его в узел. Нет, это не просто кокетство, и Х-арн это видит, он видит, он чувствует, что с каждым переездом лодочника тот по частичке увозит Лидию с этого берега на тот. С ЭТОГО на ТОТ. И Лидия не противится этому. Она безропотно, и даже с желанием, и, может быть, даже с наслаждением, позволяет отщипывать от себя кусочек за кусочком и увозить навсегда от Х-арна. Скажи же об этом Лидии, Х-арн, скажи, пока не поздно. Скажи, что ты все понял, все видишь. Может быть, она одумается, поймет, пожалеет. Но Х-арн молчал. Х-арн молчал и, туго спеленутый обидой, в тоскливом безмолвии смотрел на реку, в которой Лидия не побоялась искупаться и в которую не решается вступить он, Х-арн.

Неожиданно по земле протянулся длинный холодный сквозняк. И снова стало жарко.

Почему Лидия искупалась и ничего не произошло? — думал Х-арн. — Что будет, если все начнут купаться в этой реке? Но нет, это невозможно. Такого никогда не будет. А потом, кто сказал, что ничего не произошло? Нам подавай только видимые факты. Да ведь и их не хватает. Мы люди грубые. Мы ждем, что после нарушения запрета на нас обрушится небосвод или провалится под нами земля, и удивляемся, что ничего не происходит. Но ведь это неправда. Ничего не может не происходить. Разве не известно это со времен Гераклита Темного. И не потому ли он все еще для нас Темный, что темны — мы сами? — думал Х-арн, сам удивляясь, как это в его голове сумели сохраниться обрывки университетских знаний. Все течет, все изменяется. В одну реку нельзя вступить дважды. Лидия вступила в реку одна, а вышла из реки — другая. Другая Лидия с нетерпением ожидала приезда лодочника и посылала ему воздушные поцелуи. Сколько они с Лидией торчат на этом берегу? Полдня? День? Год? Кто сосчитает время? Она не просто вступила в реку. Вступив, она перешла на тот берег, оставив Х-арна на этом берегу. Если бы и Х-арн мог вступить в эту реку и выйти из нее другим Х-арном. Но он боялся. Он боялся этой реки. Он боялся лодочника, преградившего им путь. Он боялся этого места. И вновь смутное чувство тревоги кольнуло сердце Х-арна. Он уже не сомневался, что остановка эта не случайна. Что-то должно произойти — ужасное или прекрасное. Впрочем, не точнее ли будет сказать «ужасно-прекрасное»? Опыт научил его, что одно похоже на другое, что даже ужасное содержит в себе некий элемент прекрасного, а прекрасное корнями своими произрастает в глубь ужасного. Х-арн втянул голову в плечи, чувствуя, что он вот-вот зарыдает.

Прошедший сквозняк, словно нарочно, продул пространство. Несколько минут оно оставалось ясным, безмятежным, безмолвным. Исчезли куда-то оводы, мухи. Не грызла больше мошкара, от укусов которой Х-арн расчесал себя до крови. В напряженной повисшей тишине раздавались только плеск слабых волн о борт лодки, звук стекающих с весла капель и крик какой-то птицы в лесу.

И вдруг все изменилось. Небо заволокло черными грозовыми тучами. Казалось, что вся эта воздушная громада по какому-то сигналу заспешила к переправе, нагромоздилась над ней в каком-то сюрреалистическом архитектурном сплаве, ожидая только приказа ринуться вниз могучим неистощимым потоком. И вместе с тем, эти величественные, выпуклые формы, налезающие друг на друга, сминающие друг друга и увеличивающие тяжесть небосвода, были похожи на театральный занавес, за которым скрыта готовая к выступлению трагедия. Прошло еще несколько минут в напряженном безмолвии, и тучи, не выдержавшие собственной тяжести, надломились прямо над дорогой, выпустив обойму сверкающих молний, потом небо разорвалось с оглушительным треском прямо над головами, и хлынул ливень. Одна из молний, толщиной с руку, чуть было не попала в лодку, в безмятежно работающего веслом перевозчика, он как раз направлялся за новой партией. Молния ударила метрах в пяти от него и тут же была проглочена зашипевшей на нее водой. Только пар взвился и исчез над тем местом, где она затонула. В одно мгновение все стало мокрым. Х-арн втянул голову в плечи и закрыл ее руками, словно оберегая ее от смертельных небесных штучек. А Лидия, уже одетая, привстав на колени, с восторгом, с чисто женским восхищением смотрела на невозмутимого лодочника. Он помахал ей веслом и улыбнулся, Лидия же в безотчетном порыве протянула навстречу к нему руки. Оглушенный потоками воды, Х-арн зарылся в мешковину и не видел знаков немого поклонения. Он не видел, что река помутнела и разлилась, как ткнулась лодка в берег, как, совершив ритуальную отдачу рубля, люди сели в лодку, как лодочник поманил пальцем Лидию и та, мокрая, босая, послушно подошла к лодке.

Он не видел, как она пошарила в кармане и отдала лодочнику свой железный рубль, а тот, повертев его в руках, посмотрел Лидии в глаза и забросил его далеко в речку. А потом подхватил Лидию и перекинул ее в лодку.

— А Х-арн? — вдруг вспомнив о муже, спросила Лидия. Но лодочник сделал такой гребок, что весло выгнулось дугой, и между лодкой и Х-арном, между Лидией и Х-арном, мгновенно забурлил мутный промежуток. А Х-арн лежал, скорчившись, на мокром песке, в промокшей насквозь мешковине, и дрожал всем телом. Кости ныли, словно в них насверлили дыр, сквозь которые со свистом гулял ветер. Ничего нового не было в этом мире: так же жарко днем и холодно ночью, та же тоска и одиночество, та же измена и то же насилие. Стемнело. Отчаяние овладело Х-арном. В другое время и в другом месте можно было разжечь костер, обогреться, срубить ветки и сделать шалаш, укрывшись в нем от ветра и дождя, найти другую женщину (это сложней) или другого друга (это еще сложней). Здесь обо всем этом нужно забыть. А как забыть, если не забывается? Да, они плохо жили с Лидией, ссорились, не берегли друг друга, каждый день разводились и снова сходились, занимались медленным ежедневным самоубийством, судились, торопились, рисковали. А ведь так живут почти все.

Сколько они тогда получили? Он — семь лет, Лидия — четыре. Отделались без конфискации. Теща, эта старая лиса, выручила. Очень быстро (опять, что ли, теща?) попали под две амнистии и вышли, отсидев в общей сложности он — три, она — полтора года. После этого от тещи не стало житья. Теща была героем дня, только день этот казался бесконечным. Им надоело ссориться с ней, уступать во всем, зависеть от нее, к тому же теща была хозяйкой дачи и не собиралась уступать права на наследство. («Подохну, тогда владейте, пока не подохну — все мое».) Они решили заиметь свою дачу. Нашелся человек, готовый продать им полдачи в Силеногорске. Но юридически это можно было оформить только как передачу дачи жене владельца. Куда в нашей жизни денешься без фиктивного брака? Сам бог создал его для покровительства людей. И Лидия вышла замуж за владельца дачи, разумеется, предварительно разойдясь с Х-арном.

Это ужасно… ужасно… Негодяй лодочник. Это он во всем виноват. Что они сейчас там делают, в своей дачке? В темноте ее почти не видно. Света в окошке нет. Да и зачем свет этому дикарю, похитившему у Х-арна женщину? А разве он не дикарь? Разве порядочные люди так делают? Ладно. Зов предков прокричал в крови Х-арна, и Х-арн его услышал. С ним поступают несправедливо. Ведь и дураку ясно, что Х-арн без Лидии существовать не может. А вы можете представить мужчину, у которого похитили женщину, без которой он не может существовать? А Х-арн был таким мужчиной. И сейчас он мог это доказать любому. Даже лодочнику. Но доказывать было некому. С темнотой ночи утихло дневное шествие людей и нескончаемые переезды. Лодочник был на том берегу, и он был недосягаем. Только он мог перевезти Х-арна. А он был теперь с Лидией, и ему было не до Х-арна. Он сейчас с Лидией, с этой глупой самкой, позволившей себя похитить и оставить Х-арна одного. А зубы-то у нее вставные, хоть и красивые, — почему-то с грустью подумал Х-арн, вспоминая, сколько сил потратила Лидия, чтобы сделать себе такие зубы. Впрочем, какое дело лодочнику до зубов, ему нужна Лидия, эта чужеземка. А зубов у него своих на двоих хватит. Он же дикарь, а Лидия жадна до экзотики, как все глупые женщины. И снова зов предков прокричал в крови Х-арна. И после этого тотального трубного крика Х-арн стал совершенно другим Х-арном. Страстное желание мести согрело немного его продрогшее тело. Убить ее — и все дела. Чертову куклу. Ах, милый Х-арн, как ты считаешь, я могу понравиться лодочнику? Черту лысому ты можешь понравиться, дорогая Лидия, когда до тебя доберется Х-арн. А я доберусь. Я сделаю это… Я сделаю это, как в пьесе, которую я смотрел в БДТ. Тоже так подойду вплотную и скажу, извини, Лидия, такова уж наша с тобой судьба и… Как эта пьеса-то? Кажется, Людмилы Разумовской или Петрушевской. Ну, в общем той, чьи пьесы носят такой скандальный характер. Ну вот и я так сделаю: трагический финал нашей долгой скандальной жизни. Разве я был не прав? Разве я не предупреждал, что купаться в реке опасно? Не выставляйся, не оголяйся, не дразни. Разве это говорил ей не он, не Х-арн? Ладно, запретный плод сладок. Женщины до сладкого падки. Но почему от их падкости страдает Х-арн? Он ел этот плод? Он лез в эту идиотскую реку? Он дразнил лодочника? Он бегал голым по пляжу? Он, Х-арн, хотел понравиться лодочнику? Как ты считаешь, дорогая Лидия, я могу понравиться лодочнику? — это говорил он, Х-арн? Ах, как все это ужасно… ужасно… Заодно убить и лодочника, раздолбать его лодку к чертям собачьим. Теперь уже все равно. А что остается Х-арну, кроме мести? А чем еще жить? Жить! Смешно. Вот и он, Х-арн, попался на удочку, на которую с тайным злорадством зацепил днем толстячка. Да. Но все это, конечно, легче сказать, чем сделать. Да и что сделать? Как бы это к окошечку подползти, подсмотреть, разнюхать. А ведь это уже однажды было. Подполз, понюхал, рассмотрел. Больно было, Х-арн? Больно. Чего ж тебе еще? Еще больнее прежнего хочешь, Х-арн? Хочу. Ну, хоти. Не можешь ты, Х-арн, жить без Лидии, не можешь. Пытался, пробовал, не получилось. Без тела ее не можешь, красивого, сильного, нерожавшего, не можешь без ее деловитости, злобности, доброты, суеты. Без… чего там у нее еще в загашнике? Много всякого добра: жарких объятий, оскорблений, примирений, кулинарного мастерства. А сам он, разве может он жить с ней, не оскорбляя ее, не обвиняя в бесплодности, не грозя почти ежедневно уйти к другой и никогда не решаясь на это? Да. Странная жизнь. Странная любовь. Да и было ли это жизнью, любовью? Любовью? Так он ни разу и не открыл Библию. Так и не прочел Дхаммападу. А ведь и то и другое лежало на полке над кроватью. И марксистов и немарксистов — ничего не читал. Все хлопоты, дачи, кооперативы, дни рождения друзей и недрузей, нужных людей и ненужных людей. Все было, а ощущение такое, словно жизни не было. Не то, что бы не дожил, а словно и не жил вовсе. Нет, в Библию надо хоть одним глазком заглянуть. Дхаммапада ладно, черт с ней, а в эту-то надо было. Вот и свет у них в окошке зажегся. И сюда бы, в окошечко, заглянуть надо. В Библии, говорят, любовь. Вся любовь там, там, в Библии. А что в окошечке этом крохотном, на том берегу? Тоже любовь? А в свое-то, в свое-то сердце как заглянуть? Ну ладно, в свое потом, в свое всегда успеем, а сейчас в окошечко, в окошечко на маленькой чужеземной дачке. Х-арн лежал на мокром песке, стуча зубами. На той стороне по-прежнему горел огонек в окне.

Теща была примечательная женщина. Удивительная женщина. Легендарная женщина. Легендарной она называла себя сама, потому что была замужем (последнее замужество) за легендарным человеком. Легендарного в нем было то, что он был секретарем другого легендарного человека, составившего себе славу своим писательским трудом, в котором и до сих пор не потускнела печать сильного дарования. Тот писатель был государственным человеком, допущенным в самые верхние слои общества, а равным образом и теща причисляла своего мужа к личности государственной, поскольку муж был не только личным секретарем, но и другом покойного писателя.

Родившись где-то в знойных Кизил-Арватских степях, напоенная здоровьем и солнцем, красивая и выносливая, как степная кобылица, теща сделала гигантский скачок от босоногой измазанной липким арбузным соком девчонки до жены легендарного государственного человека. Четверо мужей проскакали на ней короткий срок своей стремительной, но прекрасной жизни. Одного она скинула сама. Второй не удержался и разбился на крутом вираже авантюрной тещиной политики. Третий испугался участи второго, вовремя разглядев не только пучины ее необъятного тела (она весила почти девяносто килограммов), но и не менее головокружительные бездны ее души. И лишь последний муж, скончавшийся вскоре после смерти своего шефа, проскакал самую длинную и самую прекрасную дистанцию. На вопрос, как это ему удалась такая рискованная джигитовка, теща отвечала с загадочной улыбкой на губах и с восторгом, восхищением и преклонением перед этой личностью одной только фразой: «Что не дозволено Юпитеру, то дозволено жиду». И говорилось это так многозначительно, что расспрашивать о чем-то еще после этого было все равно что расписаться в собственной неграмотности.

Жизнь с государственным человеком сделала тещу такой, или она была такая, но эта, теперь уже стодвадцатикилограммовая, туша обладала удивительными способностями вызывать в людях страх, почтение, внушительную симпатию. Одно платье этой государственной вдовы, которое она сшила специально на свадьбу своей племянницы, стоило ей почти целого состояния. Два великих кутюрье Ив Сен-Лоран и Карден объединились, чтобы в творческом экстазе воплотить в жизнь это чудо. Об этом платье, которое она в тот свадебный вечер трагически закапала шпротным маслом, Х-арн мог бы многое порассказать. Да разве только о платье? А о фарфоровых статуэтках (японский, китайский фарфор), а о золотых, серебряных, мельхиоровых вещицах, от которых ломятся тещины шкафы, а о хрустале, а чешское богемское стекло, а золотые кольца, перстни, а бриллианты… а прелестный оригинал «Купальщицы» над тещиной кроватью? Сколько Х-арн ни умолял, так и не вымолил эту картину. А портнихи, приходящие на дом, а молоденькие маникюрщицы и педикюрщицы в белоснежных халатиках? Нет, теща была не простая женщина. Легендарный человек оставил ей легендарное состояние, которое теща, как ни стремилась растратить, так и не смогла. И не скрывала этого. И ничего не боялась. Говорила все, что хотела и про кого хотела, и где хотела. Теща всю свою жизнь была любимой игрушкой в руках Фортуны. Очень вкусно приготовить, очень вкусно поесть, очень вкусно поспать — вот мудрость. Мужчины сладкоежки и любят все вкусное. Вот суть. Все остальное — задуривание голов. Так учила теща Х-арна, своего будущего зятя, которого она ни во что не ставила, и говорила, что ее Лешику Х-арн не достает «по эти самые». При этом она делала такое брезгливое выражение лица, давая понять, что и «этих самых» у Х-арна никогда не было и не будет, и нечего об этом больше говорить. Х-арн и побаивался тещу, и ненавидел, и уважал. Но теперь, когда дело с дачей выгорало, он решил избавиться от давящей опеки и прибавить себе самоуверенности. И вот сейчас они с тещей ругались из-за этой дачи. Х-арн был до предела утомлен всеми дачными хлопотами, скандалами, переживаниями, и сейчас, когда теща приводила очередное доказательство в силу проигрышности всех Х-арновых начинаний, он сидел и, с ненавистью глядя на тещу, думал о том, что самой легкой и желанной для него смертью было бы, если бы кто-нибудь столкнул тещу с балкона ее одиннадцатого этажа и она упала бы на машину, в которой сидел бы Х-арн. Глядя на тещу, которая отмачивала одну ногу в тазике с теплой водой, а вторую уже поставила на низенькую скамеечку, Х-арн думал о том, какой прекрасный свадебный подарок сделала ему Лидия на всю его жизнь… Этому подарку сейчас делали тщательный неторопливый педикюр. Прелестная девушка в белом халатике, изящная и точеная, под стать фарфоровым статуэткам в этой комнате, сидя на коленях возле тещиных ног, занималась отделкой вынутой из тазика распаренной ноги с таким старанием, словно реставрировала ногти статуэтки из гробницы Тутанхамона. Так и казалось, что девушка-оператор и теща должны быть окружены пуленепробиваемыми стеклами, а по их сторонам должны стоять двое милиционеров с автоматическим оружием на бедре. Девушка, близоруко наклонившись к ноге, миниатюрной пилочкой делала легкие быстрые движения, щеточкой сметая ногтевые опилки в ладошку, словно это алмазная пыль, а из ладошки вытряхивала ее в большую сиреневую салфетку, лежащую на сером ковре. Теща, утонувшая в мягком кресле, устало ворчала.

— Идиот, — говорила она, закатывая глаза в неизмеримом страдании. — Дачу свою захотел.

— Это еще не повод, чтобы меня оскорблять, — уязвленно сказал Х-арн, взглянув при этом на девушку. Но та сосредоточенно работала. Х-арну почему-то показалось, что она во всем согласна с тещей. За одну левую тещину ногу она отдала бы, наверное, всего Х-арна. А за правую тещину ногу она пошла бы, наверное, на костер. Если только эта раскрашенная хорошенькая заводная кукла знает, что такое святые убеждения. А почему она должна их знать, если Х-арн сам не знает, что такое святые убеждения? Впрочем, как раз таки они, это поколение, черт бы их побрал, знают. Конечно же, тещина нога, сумочка с инструментами, пятьдесят рублей за сеанс, мальчики в ресторане, шапочка-петушок, тряпки — разве все это не святые убеждения? Да, конечно, я такой же, — поспешил согласиться Х-арн, но у нас что-то помимо этого было еще, другое: что-то такое… — Х-арн пошевелил пальцами в воздухе.

— Чего рукой машешь? Не согласен, что ли? — не унималась теща.

— Господи, — поморщился Х-арн, — может, хватит, Лина Борисовна? Ну с чем я еще должен соглашаться?

— Хрен ты получишь эту дачу. Никакой дачи ты не увидишь.

— Увижу. Успокойтесь. У вас опять разболится печень. Опять но-шпу глотать будете.

— Что хочу, то и буду глотать, не твое дело.

— Как же это не мое дело, когда с вашим отслоением сетчатки мы пять лет промучились. Одних операций три штуки было, а сколько денег угробили.

— Ты моих денег не считай, — закричала теща, повернувшись всем своим грузным телом к Х-арну. При этом нога ее сорвалась со скамеечки и, если бы расторопная девушка не успела ее вовремя подхватить, рухнула бы на пол.

— Спасибо, Светочка, — заметила Липа Борисовна эту внимательность. — Умничка ты моя.

Десяточку сверх нормы прибавит, подумал Х-арн. А вслух сказал:

— Я ваших денег не считаю. Я считаю свое время и свои нервы.

— У, бесстыжий, — в негодовании замахнулась на него теща. — Попомнишь ты мои слова: и дачи тебе никакой не будет, и обдерет он вас как липку, и Лидку твою трахнет, и тебя заодно.

Уютное, обитое болотно-зеленым велюром кресло мягко, как лошадиные губы, сжевало Х-арна. Он обхватил руками голову и съежился, притаившись в темно-зеленых глубинах кресла, как среди водорослей. Не вылазить бы отсюда никогда, поселиться навеки, стать лягушкой и смотреть на мир, не принимая в нем участия: пусть каждый сходит с ума, как ему хочется, пусть все вместе возьмутся за руки и сойдут с ума, а Х-арн — лягушка в болотном кресле, и общее безумие его не коснется. И пусть этими тещами владеют другие, ему, Х-арну, до смерти тошно смотреть на этого с ног до головы отлакированного бегемота, и пусть дачами владеют, и пусть Лидией владеют другие. Тут Х-арн струхнул. Ну уж нет. Дудки! Какие дудки? Почему дудки? Этого Х-арн не знал. Но при мысли о том, что этот негодяй завладеет его Лидией!.. Нервы Х-арна больше не выдержали. Он боялся признаться теще об утреннем разговоре с Лидией. А разговор был не из легких. Чего там врать: не из легких — мучительный был разговор. Человек, за которого Лидия фиктивно вышла замуж, покрутил так, покрутил эдак, рассмотрел Лидию и, наконец, заявил, что все дальнейшее дело будет делаться через постель. Если бы это случилось с другим, Х-арн воспринял бы это как норму. Постель в наше время и есть самая нормальная норма, штамп, матрица, динамический стереотип. Х-арн сразу вспомнил нечаянно подслушанный разговор в телефонной будке. «Анька, привет. Ну, в общем, я нашла. Частник. Делает на дому. Пятьдесят рэ и переспать. До или после? Нет, до. Согласна? Ну, пиши адрес». Анька записала адрес и, конечно же, пошла делать аборт, предварительно переспав с частником. Интересно, знает ли об этом муж? Наверное, не знает. А если бы знал? Аборты все равно делать надо. Желающих делать аборты — миллионы, рабочих рук не хватает. Постель. А для него, Х-арна, лучше самому лечь в постель, чем эта сволочь затащит туда Лидку. Х-арн с ужасом представил свою Лидию в постели с этим негодяем. И он имеет ее, как хочет и сколько хочет. Потому что деваться некуда. Потому что дача уже наклевывается. Потому что теща, эта одноглазая дура, уперши руки-окорока в бока, ехидно щурит глаз с отслоившейся сетчаткой и напевает: хрен тебе, а не дача! Потому что так хочется послать всех к такой-то матери и уехать на лето к себе на дачу, чтобы не видеть этих рож, в том числе и тещину, и отдыхать, отдыхать от всех на природе. Потому что тысячи тысяч людей ведь имеют дачи, да такие, что Х-арну и во сне не снилось. Х-арн еще глубже ушел в кресло и, сжав голову руками, застонал. А куда деваться? А что делать? Столько труда, сил, средств, чтобы в последнюю минуту взять и от всего отказаться? Нет, они согласились. И сейчас Лидия с ним, на той самой даче. И самое страшное, что теща права. Она великий психолог, она мастер по этим делам. Он взаправду может не поХлучить никакой дачи. И не получит. Вот он-то, Х-арн, ее и не получит. А тот получит все, что хочет, и от него, Х-арна, и от Лидии. Теща как в воду глядела. А что, если он понравится Лидии? Он хоть и старше Х-арна, но богат, подлец, богат. Ну вот что! Это насилие! Да! Это явное насилие над ним, над Х-арном. И вдруг в нем все восстало. Х-арн сжался в энергический комок, как зверь перед прыжком. И вдруг ему все стало до фени: дачи, тещи, деньги, иконы, машины, магнитофоны. Все! И осталось только одно желание. И вот его-то Х-арн не откажет себе в удовольствии исполнить! Все — негодяи. Все — обманщики. Х-арн вскочил и, не слушая тещиных изумленных криков, бросился вон из комнаты. Их кооперативы находились по соседству. Забежав домой, Х-арн схватил охотничье ружье и, бросив его на заднее сиденье, завел мотор. Х-арн гнал машину, словно боясь, что решимость его покинет, а на сиденье, рядом с ним, подпрыгивали и звякали патроны в картонной коробочке.

Х-арн в приступе бешенства вскочил с мокрого песка и заметался по берегу реки в облепившей его худое тело, мокрой насквозь мешковине. Ночь была темная, непроницаемая. Непрерывно сквозило. Страшный чужой лес шумел, стонал и скрипел деревьями, а в деревьях спрятанный кто-то хохотал, ухал и кричал воплями, словно его насилуют. Отчаяние Х-арна дошло до предела. Он сбросил с себя пеленавшую его сырую хламиду, от которой кости ныли, и словно освободился от какой-то тяжести. Почувствовав себя голым зверем в дремучей ночи, он даже сам захотел издать какой-то утробный вопль, один из тех, которыми кишел лес. И он издал такой вопль. Это был тотальный вопль. Так иногда кричат звери перед боем, а среди людей — сумасшедшие или самоубийцы. Это был никем и ничем не контролируемый крик, который начисто подмел и вычистил подсознание. Темные глубины Х-арна, в которых, как в древних складах, громоздился уже никому не нужный гниющий хлам, весь этот мусор накоплений, все это изжитое, пережитое, подавленное, втиснутое, исковерканное и непроявленное — все это теперь сплавилось в могучий пронзительный вопль и выбросилось вон, наружу, в черные бездны чужого леса. Вопль повисел немного в воздухе над головой Х-арна и уполз по вздыхающим сучьям снюхиваться с другими ночными криками и стонами. А у Х-арна было ощущение после этого вопля, что прохладный сквозняк прошел и по нему, внутри его, развеяв и унеся прочь настоявшийся в душе вонючий воздух. И Х-арн стал другим человеком. Этот тотальный психо-телесный вопль не просто помог ему выжить в этой ночи, в этом незнакомом месте, брошенным, преданным и одиноким, он изменил его так, что вчерашний Х-арн, встретившийся с сегодняшним Х-арном, даже не подал бы ему руки, как не подают руки не знающие друг друга люди. Х-арн сделал несколько физических упражнений, чтобы согреться. Сердце ответило нездоровым сильным биением: последние годы Х-арн редко занимался спортом. Х-арн решился: либо сейчас, либо он навеки останется на этом берегу. Лучше сейчас. Голый Х-арн подошел к воде. Вода была холодна, как глубокой осенью. Даже не верилось, что еще днем Лидия плескалась здесь, как в городском бассейне. Вода обожгла тело. Даже запах сероводорода почти не ощущался: казалось, что он заморожен. Вода обожгла тело, но это хорошо. Это прекрасно, Х-арн. Это значит, что я в воде и теперь можно плыть. Куда плыть, ты знаешь, а вода уже обожгла тело, и теперь выходить из нее нет смысла. Да и не так уж вода холодна, как кажется вначале. А, Х-арн? Умница Х-арн? Смельчак Х-арн. Счастливчик Х-арн. Это же надо было так сказать про него, Х-арна — счастливчик. Где сейчас этот толстячок со своим харкающим спутником? А холодновато, однако, но плыть можно. Плывем, Х-арн. А? Кто бы мог подумать? Плывем, Х-арн. Плывем. Плывем. Плывем. Не отвлекайся, Х-арн. Не думай ни о чем, кроме своей цели, только тогда ты не утонешь, Х-арн. Удачник Х-арн, счастливчик Х-арн, самоубийца Х-арн. Он плыл, а звезд над его головой не было видно. Их вообще не было в этом месте, звезд. Он плыл не то в воде, не то в черной краске. А звезд так и не было. Он так и не видел. Ну и черт с ними, звездами. И облаков не было. И черт с ними, с облаками. Главное — доплыть, а для этого надо плыть, работать руками и ногами. И он работал. Он плыл. А звезд не было. И облаков не было. И ничего не было, кроме воды, и холода, и черноты, и Х-арна, вымазанного этой чернотой, проглоченного ее мягкой коварной утробой, но все-таки плывущего, задыхающегося и уже готового утонуть. Но утонуть можно всегда. А плыть еще было можно. И Х-арн греб онемевшими руками, изредка глотая горькую, как желчь, воду, которая приводила его в чувство, давая понять, что утонуть совсем не сладко. Ему казалось, что он плывет всю ночь, а ведь днем он совершенно точно видел, что ширина этой реки не больше тридцати, ну пусть полста метров. Уж он-то, Х-арн, на нее насмотрелся. И если бы не огонек впереди, который все-таки, слава богу, приближался, Х-арн подумал бы, что он заблудился, поплыл не в ту сторону, плывет кругами. Но Х-арн плыл правильно, держа на огонек. Он и не знал, что он может так долго держаться на воде. Он плыл, а дело шло к рассвету. О господи, дело шло к рассвету! Потому «о господи», что теперь Х-арн доплывет. Он доплывет. А может, уже доплыл? Х-арн пошарил ногами дно, но провалился с головой в противную черную мглу. Вынырнул, отплевался. А небо уже просветлело, да как-то странно: не одной своей частью, там, где обычно восходит солнце, а все сразу стало нежно-розовое, с золотистыми прожилками. Х-арн плыл всю ночь. И вот он, берег. Х-арн вышел точно у домика лодочника, на том (теперь уже на этом) берегу. О господи! О господи! О господи! О господи — я приплыл. О господи, я, Х-арн, приплыл на этот берег, чтобы совершить возмездие. О господи, я, Х-арн, неизвестный тебе Х-арн, ненавистный тебе Х-арн, приплыл на этот берег, чтобы совершить возмездие во имя справедливости. О господи, я, Х-арн, твой любимчик и твоя рука, господи, стою на этом берегу, голый, мокрый, дрожащий. Я приплыл, господи. Я приплыл, господи, я приплыл, господи. Я приплыл.

Ты приплыл, Х-арн. Ты приехал на машине. Я приехал на машине? Ты приехал на машине, помнишь, Х-арн? Я приехал на машине?! Ты приехал на машине. Ты помнишь, Х-арн? Я помню. Бегай, бегай, чтобы согреться. Бегай, чтобы скорее согреться, чтобы двигались руки и ноги. Бегай, Х-арн. Помнишь, ты приехал на машине? Помнишь, ты выскочил, схватил ружье. Бегай, Х-арн. Наклоны влево, наклоны вправо. Скоро будет тепло, потом будет жарко. Потом будет очень жарко, Х-арн. Потом будет очень, очень, очень жарко, Х-арн. А что будет потом, не знаешь даже ты, Х-арн. Помнишь, как ты засунул патрон в ружье, подкрался к темному окну дачи. Помнишь, как тебя трясло? Помнишь, как ты ехал обратно, мечтал, куда бы врезаться. Ты был рад, что дача оказалась пуста? Ты доволен? Стрелять в пустоту бессмысленно. И словно по уговору, у вас с Лидией — ни одного слова на эту тему. Запретная тема, Х-арн. Но теперь эта тема развивается, милый Х-арн. Как в фуге Баха, она развивается, меняя регистры. Эта тема перед тобой, Х-арн. И дача не окажется пустой. И нужно согреться, чтобы руки и ноги могли двигаться, шевелиться. Прыгай, Х-арн, прыгай. Хорошее дело прыжки. Прыгай. Прыгай. Прыгай. Еще немного, и станет совсем светло. Прыгай, и станет светло. Прыгай. Прыгай. Прыгай.

Х-арн заглянул в невысокое окошко дачи. Собственно, можно было и не заглядывать. Но убедиться! Но схватиться рукой за косяк окна! Но подавить в себе стон! Но пулеметные удары сердца, и сладкая мука в животе, и страх, и ненависть, и желания! Агонизирующая свечка, словно цепляясь за жизнь, освещала небольшое пространство помещения тусклым мерцающим светом. Х-арн смотрел и смотрел, а свечка умирала, хлопая язычком огня, как бабочка крыльями. Она уже умерла, а Х-арн смотрел туда, где было темно после угасшей свечки. Но Х-арну не было темно. Внутренним зрением он видел запечатленную картину. Он видел грубо сколоченный стол без скатерти, весь закапанный свечой. Он видел лежанку и лодочника с Лидией на ней, валяющихся на шкурах. Огромный лук над лежанкой и колчан со стрелами. Лодочник на животе, сидящая на нем верхом Лидия. Лидия делает лодочнику шведский массаж, которому научил ее Х-арн.

Горы, морозное утро, пластиковые французские лыжи. Ослепительно яркий снег и множество людей в ярких лыжных костюмах, как елочные игрушки на белой вате. И эти оранжевые, огненные, голубые, синие, желтые нарядные игрушки носятся сломя голову разноцветными трассирующими снарядами. Да, слалом — это праздник. Да, слалом — это любовь. Это и праздник, и любовь, и гостиница, и ночь. И шведский массаж. Он как раз только научил ее этому. А после любви и слалома и снова любви и шведского массажа — сухое вино и кофе и одну («Нет, Х-арн, две». — «Ну ладно, так и быть, две».) сигаретки. Подумать только, и все это могло быть и сейчас. Какая глупость. Какая нелепость. Подумать только: нелепая случайность, автомобильная катастрофа! Чтобы теперь стоять в тоске, ухватившись рукой за косяк и подавив в себе стон и ярость, смотреть, как твой шведский массаж твоя жена делает твоему ненавистному врагу. Подумать только: они были еще так молоды. Куриный мозг за рулем «Жигуленыша». Два куриных мозга за рулем «Жигуленыша», и один из них — Х-арн. Смешно. Так же смешно, как смешон этот лук над лежанкой и колчан со стрелами. «И натянул он тетиву, и воссела медноострая и тонкая своим оперением». Кто он, лодочник, — разбойник? Или промышляет в лесах диким способом? Античный герой в Геракловой шкуре? Какая разница. Олимпийская стрельба из лука. Да, смешно, но не смешнее, чем два куриных мозга за рулем новеньких «Жигулей». А вон в том углу Х-арн (когда свеча еще горела) увидел какие-то брошенные на полу мешки, наподобие того, что унес на себе кентавр. Для денег — подумал Х-арн. А потом куда? Кому? Когда-нибудь я все узнаю. Сладко и страшно стало Х-арну при этой мысли.

Тем временем рассвело. Замелькали тени на том берегу, откуда недавно прибыл Х-арн. Это подошли первые шествующие. При мысли о том, что к переправе подошли люди, Х-арн вспомнил, что его одежда осталась на том берегу, вместе с единственным рублем в кармане. Но теперь уже поздно думать об этом. Думать надо о том, как вырвать Лидию из лап хищника. Лодочник в десять раз сильней, и ему ничего не стоит ударом кулака размозжить Х-арну голову. Может быть, есть смысл проникнуть в дом, пока он спит, и разбудить Лидию. И убежать с ней. Ведь они теперь на этой стороне. Правда, он перебрался, не заплатив пошлины, как бы контрабандно. Но одним преступлением больше — все равно отвечать за все грехи сразу.

В стоячем безмолвном воздухе, еще одурманенном предутренним сном, раздался вдруг четкий сухой звук копыт. Хрустнул валежник. Ныряющим полетом, выболтав на лету длинную стрекотливую фразу, которую все равно никто не понял, перелетела с дерева на дерево сорока. Х-арн отпрянул от окна и спрятался за ствол большого дерева. Из леса, как и вчера, замерев на минуту и оглядев местность, вышел кентавр. Теперь Х-арн сумел его как следует разглядеть.

Кентавр был невысок крупом, примерно по грудь Х-арну, и, видимо, достаточно пожилой. Наверное, было время, когда он был сильным и красивым кентавром, серой в яблоках масти. Серое стало пыльной, местами вытертой, лысой шерстью, а яблоки, потеряв очертания, остались темными подпалинами. Хвост кентавра был в самом ужасном, жалком состоянии: запачкан, спутан, со свалявшейся шерстью и прижившимися в ней колючками. Как видно, кентавр давно перестал следить за собой, а может быть, перестали следить за ним. Торс его оказался совсем не таким, каким его ожидал увидеть Х-арн. Увидев вчера кентавра с дальнего расстояния, воображение Х-арна представило его крепким, рельефным, мускулистым, с формами, как у культуриста, с мышцами, исполняющими сложный танец при каждом повороте тела. Одна только битва кентавров, о которой он читал где-то в античных мифах, давала обильную пищу для воображения Х-арна. Какое прозаическое разочарование. Может, такие кентавры и водились в здешних местах, но этот не имел с ними ничего общего. Торс его также был покрыт редкой грязной шерстью и был вялым, дряблым, с какой-то нездоровой полнотой, как у человека, страдающего одышкой. Поразили Х-арна глубокие страдающие глаза, в которых светился живой, все понимающий ум, и глубокие морщины лица. Но волосы при этом были коротко подстрижены и торчали ежиком над узким, прорезанным двумя глубокими складками лбом. Тип лица показался Х-арну армянским, и кентавр очень напоминал Х-арну друга его юности, с которым они вместе учились в университете. Друг Х-арна был армянином, и звали его Сурен. Но этот кентавр был оболочкой Сурена. Сурен был самбистом, драчуном, любителем женщин. Сурен был энергическая струя, мощный бросок в жизнь. А кентавр… Что стало с бедным животным? Ах, эти красивые армянские глаза, печальные, умные, с длинными густыми ресХницами. И такие же, как у Сурена, вьющиеся усы и бородка колечками. Женщины любили Сурена. Мужчины не любили Сурена. Интересно, кто любит кентавра? Кто не любит кентавра?

Кентавр подошел к реке, подогнул передние ноги и, зачерпывая руками воду, напился. Пока он пил, взгляд Х-арна скользнул по животу кентавра, и Х-арн увидел, что тот — мерин. И Х-арн понял, откуда эта вялость, одутловатость, нездоровая полнота. Бедное кастрированное животное! Х-арн тихонько свистнул. Испуганный кентавр так стремительно метнулся в сторону, что ноги, не успевшие выпрямиться, зацепились одна за другую, и кентавр чуть не упал.

— Не бойся, — негромко сказал Х-арн, выходя из-за дерева.

Слегка покачиваясь и дрожа крупом, кентавр недоверчиво смотрел на незнакомого обнаженного человека.

— Тс-с, — сказал Х-арн, приложив палец к губам, и подошел к кентавру.

— Испугался? — Он дотронулся до горячего, дрожащего крупа. — Не бойся. Меня зовут Х-арн. Я оттуда. — И он указал пальцем на тот берег. — А иду туда, понятно? — И он указал на белевшую среди зеленых массивов, ведшую неуклонно вниз дорогу.

— Не бойся, я Х-арн.

— Я понял, — согласился кентавр. — Ты — Х-арн. Я понял.

— Да, правильно. Я — Х-арн. Я с того берега.

— Оттуда? — показал рукой кентавр на противоположный берег.

— Да, да. Именно. Оттуда. Ты правильно понял.

— Да, я понял. Ты — Х-арн, и ты — оттуда.

— Верно.

— Я — кентавр.

— Да, я знаю. Догадался.

— Я живу здесь.

— Понятно. Я провел ужасную ночь. Потом приплыл. Сам. Ночью плыл. И вот я здесь.

— Я понял. Ты переплыл реку? Сам.

— Да. А что мне оставалось делать? Он отнял у меня жену.

— Кто? — спросил кентавр и посмотрел на домик лодочника.

— Да, он. Он воспользовался грозой и похитил ее.

— Она и сейчас там?

— Там.

— Это она вчера купалась в реке?

— Конечно. Кто же еще.

— Смелая женщина. Амазонка.

— Не говори, — усмехнулся Х-арн. — Куда там амазонкам. За пояс заткнет твоих амазонок. — Взгляд кентавра сделался диким от ужаса.

— Что с тобой? — спросил Х-арн, не понимая, что могло испугать кентавра.

— Ты с ума сошел, Х-арн, — сдавленным шепотом сказал кентавр. И испуганно огляделся. — Схватят, и я с тобой погибну.

— Кто схватит? — тревожно спросил Х-арн, поняв, что был в чем-то неосторожен.

— Амазонки, — сказал кентавр. И побледнел так, что Х-арну показалось, что он сейчас грохнется в обморок. И он был недалек от истины. Кентавр стоял, пошатываясь. Х-арн нагнулся, зачерпнул воды в горсть и плеснул в лицо кентавру.

— Какие здесь амазонки? — спросил онкентавра. — Ты что, бредишь? Откуда здесь амазонки?

— А откуда кентавры?

— Верно.

— Попадешь им в руки, узнаешь.

— К амазонкам? — удивленно спросил Х-арн.

— К амазонкам.

— А ты что, уже попадал? — предчувствуя, что этим вопросом бьет в самую точку.

— А как ты думаешь? — спросил кентавр.

— Это они тебя так? — спросил Х-арн, глядя в лицо кентавру. Глаза того вспыхнули ненавистью и страхом.

— Они, — сказал он, и по его грязношерстному крупу прошла судорога. — Клещами рвали, суки. — Он осекся, зажав себе рот обеими руками.

— За что? — Х-арн почувствовал, что та же самая судорога, сбежав с крупа кентавра, перешла в него, Х-арна, и прошла по всем его внутренностям.

— Да была там одна, — нехотя ответил кентавр, уклоняясь от ответа. — Слушай, Х-арн, будь другом.

— Буду, — с готовностью ответил Х-арн.

— Ты все шутишь, парень, а я серьезно.

— Я не шучу, — сказал Х-арн.

— Слушай, Х-арн, у лодочника в погребе есть… — кентавр замялся, — мне, понимаешь, не разрешают. А я… — Он запутался, растерялся.

— Говори толком, — сказал Х-арн.

— Вино. В погребе. За мной следят. Я, понимаешь, в погреб залезть не могу, а ты можешь, а, Х-арн? — Лицо кентавра сделалось жалким, умоляющим, руки кентавра тряслись. «Господи, — с тоской подумал Х-арн, — и здесь все то же самое. И вдобавок ко всему амазонки, кастрирующие кентавров».

— Хорошо, — сказал он. — Я достану вино. Где погреб?

— Иди сюда, — кентавр поманил Х-арна пальцем, суетливо задергавшись.

— А если нас увидят? — спросил Х-арн, чувствуя сердХцем, что влезает в такую авантюру, из которой может потом уже и не выпутаться. Это не кооператив, и не иконы, и не фиктивные браки. И тещи здесь не водятся. Но лодочник — заклятый враг, и он объявил врагу войну. И это — малая война. А там будет видно. А начинать всегда нужно с малого.

— Не увидят, — сказал, воровато озираясь, кентавр. — Все еще спят. А этот, — он кивнул в сторону дачки, — он всю ночь с твоей женой… не проснется.

Они обогнули домик лодочника. Кентавр старался не стучать копытами и оттого ступал смешно, как человек, который ходит на цыпочках. Х-арн даже улыбнулся, несмотря на то, что на душе было тревожно. Кентавр был ему очень симпатичен. Он поднял крышку люка, на которую ему указал кентавр. Из погреба, как из всех погребов на свете, пахнуло могильным холодом, мраком и плесенью. «Вот только… не ловушка ли это? — думал Х-арн, спускаясь по приставной лестнице. — Не захлопнется ли крышка над его головой? А может быть, кентавр — раб лодочника?»

— Бочонок, бочонок давай, — услышал он нетерпеливый шепот кентавра.

— Какой бочонок? Где? — Х-арн шарил в темноте, боясь наткнуться руками на какую-нибудь мерзость. Именно так и получилось, что-то мокрое, холодное и липкое скользнуло по его руке. Мгновенно он отбросил прочь эту слякоть, но рука была запачкана. Рефлекторно Х-арн вытер руку о мешковину, забыв, что ее на нем нет, и оставив остатки гадости на теле. Его всего передернуло, и захотелось вон из этой могилы, на свет, на воздух. И тут он обнаружил бочонок. Бочонок был достаточно тяжел. Взяв его, Х-арн стал взбираться по лестнице. Он отдаст бочонок только тогда, когда выйдет наружу.

— Держи, — сказал он кентавру, стоя возле погреба и глотая чистый, уже разогретый воздух. Но тот сам, не дожидаясь, выхватил у него из рук бочонок, каким-то хитрым точным ударом вышиб из него пробку и, запрокинув голову, стал пить прямо из бочонка. А Х-арн побежал к реке и стал смывать с себя зеленую плесень — тайный и жуткий знак могилы. Когда он вернулся, кентавр все еще пил. У Х-арна сложилось впечатление, что он пил, не оторвавшись ни разу от бочонка. А в бочонке было около десяти литров. Х-арн с удивлением и даже восхищением смотрел на кентавра. Вот это мужик! Х-арн знал в свое время одного мужика: он жил по соседству. Тот на спор выпивал двадцать бутылок пива. Купит ящик и пьет. А спорщики вокруг сидят, сделав свои ставки, и смотрят. Но, во-первых, он пил не спеша, а во-вторых, не спеша закусывал. И потом — то пиво, а ведь это — вино. И Х-арн ведь только сбегал на речку и обратно, и на это ушло не больше пяти минут. Ну мужик! — думал Х-арн, всем мужикам мужик! Х-арн забыл, что кентавр уже не мужик, в таком восхищении был от его умения. Вино текло по витым колечкам, усам и бороде кентавра, проливаясь на землю, тут же всасываясь в песок. Темное мокрое пятно образовалось под кентавром. Он допил, потряс пустым бочонком и с минуту стоял обалдевший. Глаза его закатились в блаженном экстазе, сразу увлажнились, струйка слюны вытекла из приоткрытого рта.

— Эй, дядя, — слегка подтолкнул его Х-арн. — Очнись. — Кентавр всхлипнул, как человек со сна, вытер рукою мокрые губы и усы и сказал:

— Хорошо!

— Это я и без тебя понял, — сказал ему Х-арн. — А дальше что?

— Ничего, — убежденно ответил кентавр. — Ничего дальше и не нужно, все. Просто хорошо, и все. — Он отломил от дерева какой-то сучок, вставил его острием в расщелину между дощечками бочонка и, с силой надавив, расширил щель. — Убьет он меня, — сказал он Х-арну. — Убьет. Но пусть докажет, что это я. Вот видишь? Бочонок треснул, и вино пролилось само, верно. Х-арн? — и, забив пробку, он зашвырнул бочонок в разинутую пасть погреба.

— Не знаю, — сказал угрюмо Х-арн, начиная думать, как же быть дальше.

— Ох, драл он меня однажды. — Кентавр начинал пьянеть. — Ты себе представить не можешь, привязал к дереву, словно я ему лошадь какая, и так драл, так драл, всю шкуру спустил.

— Кто? — спросил Х-арн.

— Ну кто, кто? Кто твою жену увел? Пить мне не дает, гад, — жарким ненавистным шепотом сказал кентавр в самое ухо Х-арну. Изо рта его пахнуло при этом ничуть не лучше, чем из винного погреба: тем же смрадом, плесенью, гнилостной утробой. «Он совсем больной, — подумал о кентавре Х-арн. — И куда столько пьет? И он что же, ничем не закусывает?»

— Надрал, надрал, а потом отдал амазонкам, — продолжал кентавр. — Там они меня и… и отрезали. — Умное лицо кентавра утратило свою былую осмысленность, исказилось ненавистью. — Суки эти бабы, Х-арн, ах суки, что со мной сделали.

— Это верно, — подумал Х-арн, вспомнив Лидию.

— Спутался я у них там, понимаешь, с одной бабенкой, тоже амазонка была, а у них, понимаешь, Х-арн, нельзя с кентаврами. Ну а нас поймали. Она ко мне по ночам в сарай приходила. Известное дело, баба. А я, понимаешь, по женской части мастак был. Ну зацепил ее, сам знаешь. Понимает, что губит себя, а любит. Любила она меня, Х-арн. — Его влажные глаза увлажнились еще больше, из них выплыли две огромные слезищи и, подрожав мгновенье, сначала одна, потом другая, растеклись по щекам.

— Ее в гладиаторши отдали, а меня вот… — Кентавр закрыл лицо руками. — И твою, твою бабу он отдаст амазонкам.

— Лидию? — удивился Х-арн.

— Да, Лидию. Отдаст ее в амазонки. Она смелая. Им такие во как нужны. — По всему чувствовалось, что кентавр не врет. Пора было что-то предпринимать, если он не хочет навсегда потерять Лидию. Но что? Как? Х-арн был совершенно растерян. У него была маленькая надежда, что ему может помочь кентавр, но, глядя на его все больше и больше пьянеющее лицо, он теперь сомневался в этом. И как бы в подтверждение этих мыслей кентавр сказал:

— Ну что, пойти будить его, что ли?

— Будить? — не понял Х-арн.

— Будить, — сказал кентавр. — Каждое утро я прихожу будить его на работу.

Х-арн не мог поверить этому. Ему казалось, что после всего того, что он услышал от кентавра, тот должен ворваться в домик лодочника, сбросить его одним ударом на пол и опустить копыто, или лучше два копыта на его голову. И вдруг — будить. Да, кентавр исправно несет свою должность. Кастрированный кентавр — со злостью и ненавистью подумал Х-арн, и должен, обязан исправно нести свою должность. Но он, Х-арн, не лошадь, он не кентавр, и лодочник ему не хозяин.

— Иди, — с тоскою в голосе сказал он кентавру. — Иди, буди своего хозяина. — Х-арн понял, что надеяться он может только на самого себя. Только на самого себя. Только на себя, Х-арна.

В это время кентавр, что-то бормоча с блаженной полуидиотской улыбкой, с силой пустил под себя струю. Это продолжалось довольно долго. Сначала опустошил бочонок, теперь опустошает себя. Струя мочи била в землю, осыпая ее брызгами, несколько из которых попали на ногу Х-арну. Он брезгливо отдернул ногу. Под кентавром вскипела лужа, резко пахнуло аммиаком. Желтоватая ажурная пена нежно перешептывалась сама с собой. Кентавр развернулся и, осторожно обойдя пенистую лужу, подошел к двери домика.

— С богом, — сказал он и застучал задними копытами в дверь.

— Что еще? Кто там? Это ты, Кэсс? — раздался из домика грубый недовольный голос.

— Вставайте, люди ждут. И к вам в гости пришел подарок.

— Вот шут пьяный, — выругался про себя Х-арн, — продал. И зачем я ему дураку бочонок только вынес.

Дверь пинком отворилась, и в новое светлое утро вышел лодочник, рослый, красивый, невыспавшийся, с лепными украшениями бронзовых мышц, в своей шкуре на плечах и с кожаным мешочком на поясе для сбора платы.

— О чем ты бредишь, какой подарок? — спросил он спросонок, не видя Х-арна, и направился к реке. Зайдя по колено, он поплескался, вытер руки о шкуру и, вернувшись, только тогда увидел Х-арна. Внимательно на него посмотрев, он перевел взгляд на кентавра и понял, что тот пьян.

— Твоя работа, Кэсс? — спросил лодочник кентавра, кивнув на Х-арна.

— Наоборот, моя работа! — с вызовом ответил Х-арн.

— Ну что ж, с тобой и поговорим, — сказал Х-арну лодочник, смерив его взглядом, — А ты, Кэсс, собирайся на другую службу. Опять отдам тебя к амазонкам.

Кентавр вздрогнул и театрально схватился за сердце.

— Да что же это такое, Х-арн? — воскликнул он, истерично взвизгнув.

— А ты, Х-арн, выбрал сам свою судьбу. И помни, я тебя предупредил. Ждите меня здесь. Я сейчас перевезу людей и займусь вами.

«Глупый лодочник, — думал Х-арн, — он не понимает, что Х-арн уже переплыл реку, что Х-арн не собирается ждать своей участи. Так он и будет ждать твоего приезда. Так я и буду ждать, когда ты с меня живого шкуру спустишь, или еще чего доброго…» Тут Х-арн увидел Лидию. Со вчерашнего дня, когда он видел ее в последний раз, прошла, казалось, целая вечность. Ощущение было, что он пережил несколько жизней и вот, после очередных трудоемких витков, он встретился, наконец, с той, о которой всегда мечтал. Трудно было поверить, что одна ночь могла так изменить женщину. По лицу ее, по темным кругам под глазами, было видно, что она провела бурную страстную ночь. Она блаженно улыбалась, щурилась на уже ставшее ярким солнце, и весь ее светящийся облик словно говорил: «Вот так-то, милый Х-арн, есть на свете мужчины и есть не-мужчины». Кого она имела в виду как мужчину, ясно было и дураку. Даже пьяный кентавр, который явно относился к отрицательной категории, даже он уставился в восхищении на преображенную женщину. Лидия плавно сошла со ступенек и пошла к тому месту, откуда недавно отгреб лодочник. Это была жена. Библейская жена. Жена Моисея, или жена Давида, или жена Саула. Это была верная жена: Рахиль, Изавель, Сара. Это была жена, которая с утра до вечера будет ждать своего мужа. Это была женщина, которая всю жизнь мечтала быть женщиной, стать женщиной и, наконец, стала женщиной. И, ставши женщиной, она теперь будет сидеть у этой реки и ждать своего мужчину, чтобы до утра проводить с ним ночи в бурных страстных объятих, распахивающие все ее существо, как плуг распахивает поле, чтобы оно принимало семена, рожало урожаи, кормило голодный народ.

«С ума сойти, — думал ошеломленный Х-арн. — Можно подумать, что ей семнадцать лет. Она свихнулась». Но в глубине души его душила зависть. Зависть к этому мерзавцу, не только отнявшему у него жену насильно, физически, но отнявшему, что страшней, у нее веру в него, в Х-арна.

— Лидия! — с таким жарким восхищением шептал кентавр, который как уставился в спину женщины, так больше и не сводил с нее взгляда.

«О господи! — с тоскою подумал Х-арн. — И этот туда же».

О как его душила зависть. Никогда он не видел Лидию такой, за все почти двадцать лет их супружества. Как он мечтал, чтобы хоть однажды у нее было такое же блаженное от любви лицо, излучающее какое-то всеобъемлющее счастье. Но ничего подобного не случалось. Ни роскошные платья, ни вечера с дипломатами, ни новая машина, ни новый кооператив — ничего, ничего, ничего. Ссоры, обиды, слезы. И новой, еще сильнее прежней, ненавистью к лодочнику вспыхнул Х-арн. Ненавистью к тому, кто не только отнял у него любимую женщину, но и обладает тайной сделать ее счастливой. Х-арн любил Лидию. Сейчас, как никогда, она была ему не просто желанна, но необходима до страшного отчаяния. Чаша Х-арна переполнилась. Он дошел до предела. Он пережил ночь в лесу. Он был брошен женщиной. Он переплыл реку. Он снова нашел эту женщину, еще прекрасней той, которой был брошен. Он хочет владеть этой женщиной, и он будет ею владеть. Он переплыл реку. Он перешел Рубикон. Он бросил жребий. Он объявил войну лодочнику. Но если он разрешит ему высадиться на этот берег, он, Х-арн, эту войну проиграет. Есть ли смысл затевать войны, чтобы их проигрывать? Нет, ему не одолеть этого гиганта. И дураку ясно, что с Лидией бесполезно сейчас разговаривать, она его не замечает. Только силой, только силой! Только силой можно увести такую женщину. И, не раздумывая больше, в три прыжка Х-арн подскочил к Лидии, стоявшей на берегу и глядевшей, как лодочник отталкивает с того берега переполненную людьми лодку, и, схватив ее за руку, потащил за собой по дороге, чтобы спрятаться в лесу. Бешенство, и ненависть, и ревность придали ему сил, и, как ни сопротивлялась Лидия, он все же тащил ее довольно быстро. До леса осталось несколько метров. Главное — спрятаться, а там будет видно, что-нибудь придумаем. И вдруг мощный удар в голову бросил Х-арна на землю: перед глазами мелькнули копыта, серая вылинявшая шерсть в подпалинах. Он услышал крик Лидии и, приподнявшись, успел увидеть уже помутневшим взором кентавра, который, перекинув женщину, как мешок с деньгами, за голову, держа ее у загривка, галопом мчался вниз по дороге.

У Х-арна всегда было ощущение, что ему так просто не отделаться: он все время нервно смотрел по сторонам, то и дело одергивая Лидию, чтобы она не гнала так быстро. И почему они все время в машине ссорились? Еще вчера она проклинала свою мать, сегодня, когда это делает он, она ее защищает с глупым упрямством. Тоскливо стало у него на сердце, когда они, наконец, свернули с Загородного проспекта в зону городской черты. Он всегда ей говорил, когда они ругались: «Вот врежемся, когда-нибудь и помириться не успеем». А сейчас было лето, они возвращались с дачи, в открытые окна машины влетал тополиный пух, и Х-арн уже несколько раз снимал его с головы Лидии. Она сегодня утром была у парикмахера и сделала модную короткую стрижку. Прическа эта нравилась Х-арну, и сейчас, снимая с волос Лидии пушинки, он думал о том, что ему очень нравится прическа Лидии и очень не нравится с ней ругаться. Что за бес в нас вселяется в машине? Что за бес вселяется в эту женщину в самые неподходящие, в самые праздничные минуты? Мы едем в Дом ученых на просмотр нового американского фильма, говорят, это классный фильм, много секса и все такое. И ничего этого не вырезали. Главбух Лидии видела этот фильм три года назад в Марокко и говорит, что там три минуты идет чистый стриптиз. Они едут с Лидией смотреть фильм, смотреть секс и прочее, они едут смотреть три минуты чистого стриптиза, он достал сегодня по дешевке пятьдесят литров бензина, она сделала сегодня дорогую и модную прическу. Прическа очень нравится Х-арну и нравится Лидии. Тещи сегодня на кинопросмотре не будет. Ну что еще надо человеку для счастья? Он так и хотел ей это сказать, одурев от жары, от скандалов, от трех кружек ледяного пива. А вместо этого сказал резко, сердито:

— Ну ладно, хватит. Останови. Я сам сяду за руль. — Предчувствие, что ли, у него было. Верьте, верьте своим предчувствиям. Но в Лидию действительно вселился бес. Она озлобилась, хотя он ничего такого особенного не сказал.

— Облезешь! — ответила она и нажала на акселератор. — От тебя пивной бочкой пахнет, за руль он сядет.

— Да куда ты, дура? — заорал Х-арн, хватаясь за руль: он хорошо водит машину, и чутье подсказывало ему, что на зеленый они уже не проскочат.

— Желтый! — крикнула Лидия, ударив его по руке. — Отстань! — И проскочила на желтый, который тут же сменился красным сигналом. С чудовищной скоростью вырулил справа грузовой автомобиль, один из тех, что носятся сломя голову по городу. Он не затормозил перед светофором и помчался на зеленый свет. Х-арн увидел раскрытый рот шофера и услышал звон лопнувших стекол. А потом запели ангелы, о которых все время твердила теща, говоря, что они поют ей во сне. Ангелы пели точь-в-точь, как хор мальчиков и девочек из Центрального Дома пионеров. Х-арну даже показалось, что он увидел стоящего перед микрофоном запевалу, мальчишку в идеально отглаженных темно-синих брючках, в белоснежной рубашке, в идеально отглаженном шелковом пионерском галстуке. И этот мальчик был он, Х-арн, это он пел в Центральном Доме пионеров. Это он был запевалой, и сейчас, подняв руку в строгом, идеально отработанном салюте, он, звонким голосом, перебивавшим звон лопнувших стекол, пел какую-то одну из торжественно-клятвенных песен. И теперь, умирающий в расплющенном автомобиле, раздавленном многотонной массой грузовика, Х-арн понял, что ни он, ни Лидия, ни хор мальчиков и девочек из Центрального Дома пионеров этой клятвы своей не сдержали. А ангелы все пели в треснувшей голове. Ему казалось, что он пролежал вечность. На самом же деле он пролежал на пыльной, уже разогретой лучами солнца дороге всего несколько секунд. Когда он поднялся — хор мальчиков и девочек в идеально отглаженных костюмчиках и галстучках все еще пел свою траурную песнь. Кентавра с Лидией уже не было видно за поднятым облаком пыли. А плывущая к этому берегу лодка была уже на середине реки. И Х-арн понял, что все решают несколько мгновений. Лук и колчан со стрелами. Слегка пошатываясь, он вбежал в дом, сорвал со стены лук. Вытащил дрожащими пальцами из колчана стрелу. Стрела упала на лежанку. Он вытащил вторую, потом суетливо схватил с лежанки первую — на всякий случай — и взял в зубы. Выскочив из домика, он бежал к реке, на ходу стараясь попасть прорезью хвоста в тугую тетиву «И воссела…» Без паники! «И воссела медноострая…» Без паники. Без паники. Наконец он сумел насадить стрелу. Челюсти его сжимали вторую стрелу так, что казалось, она сейчас хрустнет. Стрела сидит на тетиве прочно, стык в стык. Он успел заметить еще, что наконечник стрелы стальной, остро заточен и сверкает, как блесна. Крупными, твердыми шагами, словно его несла какая-то отчаянная сила, Х-арн шел навстречу приближающейся лодке, натянув до предела лук, не спуская глаз с лодочника. Расстояние между ними было не больше двадцати шагов. Лодочник видел, лодочник спешил, он испугался. Он мощно гребнул, чтобы выпрыгнуть из лодки и опередить Х-арна. Может быть, он и опередил бы его: Х-арну хотелось натянуть лук еще сильнее, но тут он наступил ногой на что-то пискнувшее, споткнулся и в падении отпустил тетиву. Лодочник раскрыл рот, чтобы крикнуть, и не успел. Он поднял весло, чтобы защититься, но стрела опередила предохранительный жест. Непостижимо точно, коротко взвизгнув, она хлестко впилась лодочнику в горло. Именно туда, куда метил до того, как споткнуться, Х-арн. Если бы он не попал, лодочник раздробил бы ему веслом голову. Сила ли инстинкта спасла Х-арна, никогда не державшего в руках лука, случайность ли сослепу направила верно руку — трудно сказать. Кто-то из людей в лодке истерично крикнул. Лодочник выронил весло и, посинев лицом, схватился руками за стрелу. Видимо, он хотел ее вырвать, но пальцы его, конвульсивно сжав смертельное жало, лишь сломали оперение. А лодка, продолжавшая по инерции двигаться, наконец, ткнулась носом в берег. Толчок совпал с падением лодочника, который, с измазанной кровью шеей, свалился, перевесившись через край лодки, лицом в воду. Х-арн застыл. Он даже забыл опустить руку с поднятым луком и так и стоял, как реалистический памятник лучнику, убивающему дичь. Как памятник, вызывающий ужас и презрение у вегетарианцев. Наконец Х-арн очнулся. Он увидел, что люди в лодке сидят, не сводя с него боязливых, покорных глаз. Он вдруг сообразил, что по-прежнему держит в зубах запасную стрелу, и это, наверное, пугает сидящих. Все они молчали, боясь пошелохнуться. Только не боялась пошелохнуться вода: она с резвым плеском билась в борта лодки, играя длинными волосами мертвого лодочника. «А что это пискнуло под ногами?» — вдруг сработало дождавшееся свой очереди подсознание Х-арна. Он взглянул вниз. Бедная мышка! Он раздавил лесную мышь. Глупая, ты сама попалась под ноги. Глупая? Отнюдь нет. Может быть, ты спасла меня, о мышь! Может быть, благодаря тебе мой череп не треснул под веслом лодочника. Что бы там ни было, спасибо тебе, мышь. Несколько глубоких минут прошло в напряженном молчании. По-прежнему, боясь пошевельнуться, сидели люди в лодке, не сводя потрясенных взглядов с Х-арна. По-прежнему негромко плескалась вода у лодки. По-прежнему, вытянув лапки, с окровавленной мордочкой лежала у ног Х-арна спасшая ему жизнь мышь. А потом напряжение лопнуло бесшумно, как нарыв. Челюсти Х-арна, все еще сжимающие стрелу, свело судорогой, он бросил ее на землю, растирая энергично лицевые мускулы. Люди зашевелились, завздыхали, заойкали. Х-арн нагнулся и, взяв руками мышь, отнес ее на край дороги, чтобы ее не затоптали.

— Выходите, — сказал людям Х-арн. — Выходите, не бойтесь. Идите своей дорогой: прямо и вниз. — Он махнул рукой. Люди покорно вылезли и, попрощавшись взглядом с противоположным берегом, запылили босыми ногами.

Х-арн остался один. Он бросил лук, сел на землю, перестав видеть окружающий его мир. Бессмысленно набрал он горсть пыли и стал пересыпать ее из горсти в горсть, как это делают дети в песочнице. То, что раньше было щебнем и ранило в кровь живое человеческое мясо, теперь легко и нежно струилось из одной чаши ладоней в другую. Солнце уже стояло над лесом, начиная накаливать воздух, и снова Х-арну почудилось, что он, совсем еще юный, находится в какой-то жаркой стране, где солнХце печет уже с утра, и надо успеть закрыть ставни, чтобы сохранить хоть часть ночной прохлады. О, если бы все это оказалось сном, чудовищным, кошмарным сном, и он проснулся и очутился бы дома, в своей квартире на тринадцатом этаже, откуда открывается чудный вид на березовый лесок внизу, сдавленный и чуть расплющенный гигантскими домами. Ах, этот милый, хрупкий лесок, где по утрам выгуливаются раздобревшие на мясных вырезках, на сосисках, на ливерной колбасе, на мозговых костях, на бараньих косточках, на сливочном масле, на крепком кофе, на молочных коктейлях со сперматической вытяжкой — черные и белые пудели, спаниели и колли, шлюхообразные болонки, с провалившимися носами японские хины, брюхатые овчарки, малюсенькие, карманные, висящие на пальцах, как обручальные кольца «сяо-сяо». Все эти милые, ухоженные, дорогостоящие твари, которых совершенно не касаются излишки человеческой ненависти и недостатки продовольственной программы. И эта трехкомнатная квартира с музейной мебелью, с музейными сервизами, с музейными картинами, с музейной библиотекой в музейном кабинете с музейным резным инкрустированным столом. И всем этим он так толком и не попользовался, как не попользовался и дачей: приобретал, доставал, покупал, бегал, продавал, суетился, боялся, скандалил, умирал от страха, умирал от наслаждения. И Лидия, которую он только теперь разглядел и оценил. Но не было ли все это сном: квартира, Лидия, дача, теща? Его номенклатурная должность, смысла которой он так и не понял, ни смысла, ни характера, ни цели? Не было ли это все сном, а реальность — все это, что происходит с ним сейчас? Что было реальностью? Автомобильная катастрофа? Лидия, с которой он в трущобной хламиде проделал гигантский изнуряющий путь, рука об руку до самой реки? И эта река, и тот лодочник, и его переправа на эту сторону? А если это не реальность, то что это? Вот он, лодочник. Лежит, свесившись через борт лодки, головой в воде, в страшно неудобной позе, и мухи со слепнями уже облепили его мощные загорелые икры. А на том берегу ходят ожидающие своей участи люди, и еще вчера он был одним из них, только меченный невидимым клеймом. Еще вчера.

Х-арн встал и, подойдя к лодке, поглядел на убитого. Острое чувство жалости при виде этого зрелища смешалось с чувством маскарадности всего происшедшего. Но через мгновение эти два чувства сменились глубоким, заставившим Х-арна задохнуться чувством трагичности его судьбы. Но и это чувство, потрясшее всю его душу, сменилось через какое-то время просветленным чувством неизбежности… чего? Сущности? Бытия? Участи? Да, своей участи, своего бытия, своей — жизнью и смертью завоеванной Истины. Это был катарсис, и слезы, как положено при катарсисе, слезы, которые ничем, никакой силой воли не сдержать, текли по лицу Х-арна. Никогда так Х-арн еще не плакал, разве только в детстве, страшно обиженный чем-то, потрясенный вопиющей несправедливостью. Но ведь это было так давно и вдруг оказалось так близко. Х-арн рыдал, упав в воду, ухватившись за борта лодки, а голова убитого лодочника послушно кивала на заходивших волнах, как бы одобряя само это рыдание. И плеск-плеск-плеск — рукоплескали волны этой странной человеческой судьбе.

Х-арн поднялся и перевалил мертвеца за борт лодки, а потом, взяв под мышки, выволок его из воды на сушу. Лодочник лежал на спине, измазанный грязью и кровью, с торчащим в горле обломком стрелы. Россыпь ослепительных бриллиантов запуталась в его усах и бороде. Да. Лодочник был красив, красив как бог. Х-арн изумленно всматривался в это спокойное олимпийское лицо, античную архитектуру тела. Святой Себастьян он, что ли, с этой обломанной стрелой в горле? Но мертвые требуют погребения. Х-арн сходил в домик и нашел там маленькую саперную лопатку. Грунт был рыхлый. Х-арну без труда удалось вырыть яму. Он перетащил к ней мертвого, сняв предварительно ремень с кожаным мешочком. Яма была достаточно глубока, и Х-арну удалось столкнуть в нее лодочника так, что он упал почти ровно, на спину.

Через некоторое время, утоптав землю на могиле, Х-арн рядом с ней вырыл маленькую ямку и похоронил в ней еще одно существо — раздавленную им мышь. Отнес лопату на место, вымыл тщательно в реке руки. Потом надел на себя все снаряжение убитого.

На том берегу уже собралась большая толпа. Но люди, как и все, кто приходил к этой реке, не кричали, не возмущались, не звали лодочника. Молча и покорно ждали они, когда за ними приедут: готовые ко всему, готовые к самому худшему. Все — в одинаковых одеждах из грубой мешковины, зажав в ладонях единственный свой рубль. Пора было приниматься за дело. Х-арн поправил ремень, в точности повторив жест убитого лодочника, оттолкнул лодку, взял в руки весло. Солнце уже напекло голову. Снова косыми серебряными паутинками заволокло воздух, и это мгновение напомнило ему, как еще вчера он бережным движением снимал их с тела Лидии, подув, вновь пускал по ветру. Но только на мгновение. Впереди, на том берегу его ждали люди. И берег приближался, и вставшие навстречу люди с суровыми, покорными, терпеливыми лицами вглядываясь в лицо лодочника, ожидая прочесть на нем знаки грядущей судьбы.


Наталья Бортко

«ВАРВАРА» Пьеса в двух действиях

Действующие лица
Варвара

Марина

Антон

Нина

Режиссер (со свитой)

Старуха

2-е мужчин

Публика в ресторане

Мама

Папа

Бабушка

Действие первое

Комната студенческого общежития. Раннее зимнее утро. Две девушки спят на разных кроватях. Одна из них поднимается, подходит к другой, пристально на нее смотрит, наклоняется, прислушивается. Спящая неожиданно вскакивает с криком. Та, что прислушивалась, — Варвара, миловидная, высокая, — отпрянула от неожиданности. Та, что спала, растрепанная, с опухшим лицом — Марина — лишь потом постепенно приобретает более или менее приятный внешний вид. Варваре двадцать три года, Марина немного младше и меньше ростом.

МАРИНА. Ты что?!

ВАРВАРА. Слава богу! Я всю ночь вставала и подходила к тебе. Иногда мне казалось, что ты не дышишь. Я хотела кричать, но это, кажется, бесполезно. Здесь никого нет. Почему в этом общежитии никого нет?

МАРИНА. Разъехались на каникулы.

ВАРВАРА. А ты здесь что делаешь? Господи, какой холод!

МАРИНА. А ты здесь что делаешь?

ВАРВАРА. Вижу, ты мне не рада. Но именно я принесла тебя сюда, в столь милое твоему сердцу место. Других желающих тебя транспортировать не нашлось. Послушай, ты что, пьешь?

МАРИНА. Выпиваю.

ВАРВАРА. Послушай, как тебя зовут?

МАРИНА. Марина.

ВАРВАРА. Марина, а ты что изучаешь в университете?

МАРИНА. Что изучаю? Сейчас… Я только чайник поставлю. Очень хочется пить, голова раскалывается. (Встает, ставит чайник на электроплитку, растерянно смотрит по сторонам.)

ВАРВАРА (следит за ее взглядом). Если я задала бестактный вопрос, можешь не отвечать.

МАРИНА. Что изучаю… Что изучаю… (Ищет что-то, находит брюки и джемпер, одевается.) Русский язык.

ВАРВАРА. Понятно.

Марина принюхивается к джемперу, обнаруживает на нем пятно, снимает, ищет другой.

ВАРВАРА. Да, тебя вчера так рвало, что хозяин дружеской встречи даже расплакался от обиды. Он целый день рубил это чахохбили, выпотрошил стаю птиц, но благодаря тебе эти птицы оказались, в конце концов, на плечах у гостей.

МАРИНА (не может сдержать нервный смех). Какой ужас!

ВАРВАРА. Да. Поэтому тебя никто не хотел вести сюда, в эту камеру. Обиделись. Как ты туда попала?

МАРИНА (наливает в чашки чай, затем смотрит на Варвару нерешительно). Ты ведь не уйдешь сейчас?

ВАРВАРА. Сейчас? Сейчас — нет. Марина, как ты туда попала?

МАРИНА (садится).

Пьют чай.

Я никого там не знаю. Меня пригласила медсестра из студенческой поликлиники. Она мне цистит лечила… Чтоб я развеялась. Здесь так холодно, что я заработала цистит. Но потом эта медсестра куда-то делась. (Отставила чашку в сторону, на лице гримаса отвращения.)

ВАРВАРА. Ты приляг, приляг…

МАРИНА. Будет еще хуже.

ВАРВАРА. Марина, послушай, а что ты здесь делаешь одна?

Пауза.

Нет, ты можешь не отвечать, если не хочешь. Но здесь, по-моему, не безопасно.

МАРИНА. Куда же я поеду? У меня через две недели свадьба.

ВАРВАРА. Свадьба? Тогда конечно. А жених… Он где-то здесь?

МАРИНА. Неподалеку.

ВАРВАРА. А его там не было вчера на этой попойке?

МАРИНА. Нет. Я пошла туда напиться. Ты не понимаешь.

ВАРВАРА. Нет, я понимаю. Еще как!

МАРИНА. Понимаешь…

ВАРВАРА. Варя. Меня зовут Варя.

МАРИНА. Понимаешь, он сегодня придет, а я не знаю, что ему сказать.

ВАРВАРА. Сюда придет?

МАРИНА. Ну а куда же? Вообще-то надо было напиться не вчера, а сегодня. Но сегодня негде.

ВАРВАРА. Ну это не проблема.

МАРИНА. Второй день подряд я не выдержу.

ВАРВАРА. Ерунда. Надо пробить. А может, выгнать этого жениха? Пусть лучше он пьет.

МАРИНА. Я не могу его выгнать. Бабушка пошила мне свадебное платье. Мама с папой оформили отпуск, купили билеты и собираются сюда из Самары. А главное — они купили нам подарок и везут его сюда. Вот этого подарка я боюсь больше всего.

ВАРВАРА. А жениха, его что, нельзя показывать?

Пауза.

Ну бывает такое…

МАРИНА. Его можно показывать. Если он захочет показаться.

ВАРВАРА. Прости меня. Кто он?

МАРИНА. С французской филологии.

ВАРВАРА. Почему же возникла такая… такая трагическая ситуация?

МАРИНА. Когда мы решили пожениться, я переехала к нему — он снимает квартиру. Но когда я переехала, он пропал.

ВАРВАРА. Пропал?

МАРИНА. Да, его не было несколько дней, и я вернулась сюда.

ВАРВАРА. Ты заявляла в милицию?

МАРИНА. Нет, он не так пропал.

ВАРВАРА. А как?

МАРИНА. Завеялся.

ВАРВАРА. Понимаю.

МАРИНА. Ну и я поняла. А вчера утром он позвонил сюда, как ни в чем не бывало, и сказал, что сегодня придет. Уже прошла неделя, и я не знаю, что ему говорить. Не буду же я спрашивать, где он был… А что спрашивать?

ВАРВАРА. Пусть он сам думает, что говорить. Это не твоя проблема.

МАРИНА. Ему будет трудно, а мне больно на это смотреть.

ВАРВАРА. Ты хочешь его видеть?

МАРИНА. Я боюсь. (Плачет.) И мне бабушку жалко. И родителей. Они не понимают, как можно от меня уйти.

ВАРВАРА. Я тоже не понимаю.

МАРИНА. Ты шутишь…

ВАРВАРА. К сожалению, я не умею. Если бы я умела шутить… Ах, если бы я умела…

МАРИНА. Где ты учишься?

ВАРВАРА. Где придется.

МАРИНА (смотрит на нее недоверчиво). Ты тоже приезжая?

ВАРВАРА. Наверное, я неблагодарная, но мне не хочется говорить о себе.

МАРИНА. Можно спросить, как ты попала на ту попойку?

ВАРВАРА. С чахохбили из несчастных птиц? Нам не переварить сегодня еще одну жизненную историю. (Вздыхает.) Слишком много горя. Мы запутаемся.

МАРИНА. Где ты живешь?

ВАРВАРА. Ты боишься, что твоему филологу трудно отвечать на вопросы. А если мне тоже трудно? Ладно. Я пошла.

МАРИНА. Не уходи. Прошу тебя.

ВАРВАРА. Тебе надо привести себя в порядок. Принять душ.

МАРИНА. Там ледяная вода.

ВАРВАРА. Как раз то, что тебе сейчас нужно.

МАРИНА. В таком состоянии, как я сейчас, мне лучше с ним не встречаться.

ВАРВАРА. Это может оказаться непоправимой ошибкой.

МАРИНА. Черт с ним. Это моя судьба. (Плачет.) Поговори ты с ним.

ВАРВАРА. Я?

МАРИНА. Тебе он скажет правду.

ВАРВАРА. Зачем тебе та правда, которую он скажет мне?

МАРИНА. Я подумаю, что мне дальше делать. У меня будет время. Не могу же я сидеть перед ним, молчать и думать. Спрашивается, зачем я пошла к нему жить? По-моему, я его напугала.

ВАРВАРА. Понятно. Он тоже всего боится. Тогда ему точно не надо говорить со мной.

МАРИНА. Он любит говорить. А я — нет. С ним я все время попадаю впросак.

ВАРВАРА. Ничего. Ты ведь только учишься. На каком ты курсе?

МАРИНА. На третьем.

ВАРВАРА. Еще научишься.

МАРИНА. Но жениться-то мы решили сейчас.

ВАРВАРА. Почему он на тебе женится?

МАРИНА. Вот это. Именно это я хочу узнать.

ВАРВАРА. У тебя много денег?

МАРИНА. Да нет. Откуда? Папа врач в поликлинике. Боже мой, они уже купили подарок.

ВАРВАРА. Ну, раз купили подарок, значит, надо жениться.

МАРИНА. Я пойду проветрюсь. А ты поговори с ним. Он тебе все расскажет. (Одевается.)

ВАРВАРА. А он не сумасшедший?

МАРИНА. Не знаю. Со стороны виднее. Ты сразу все поймешь. А то я читала, что четкой грани в этом деле нет, и я ничего не понимаю. (Уходит.)

Варвара накидывает на плечи пальто, ежится от холода, ее клонит в сон, она ложится на кровать и засыпает. В комнату входит молодой человек, замечает Варвару, подходит, приподнимает пальто, удивленно на нее смотрит.

ВАРВАРА (открывает глаза). Вы меня разбудили.

АНТОН. Вижу.

ВАРВАРА. Здесь очень холодно.

АНТОН. Чувствуется.

ВАРВАРА. Вы меня смутили.

АНТОН. Чем?

ВАРВАРА. Так пристально на меня смотрите…

АНТОН. Где Марина?

ВАРВАРА. Пошла подышать свежим воздухом и сделать кое-какие покупки.

АНТОН (садится). Не говорила, когда вернется?

ВАРВАРА. У молодых девушек свои часы. Особенные.

АНТОН. Ты… откуда?

ВАРВАРА. Не знаете, откуда я, а говорите мне ты.

АНТОН. Что-то я не видел тебя в универе.

ВАРВАРА. Естественно не видели. Я здесь не учусь. (Поднимается, поправляет волосы с видом, полным достоинства.)

Антон смотрит на нее с интересом.

ВАРВАРА (протягивает руку). Варвара.

АНТОН (подходит к ней, жмет руку). Антон. (Не отпуская руки.) Вы здесь живете?

ВАРВАРА. Приехала погостить. Средства не позволяют жить в гостинице. Марина приютила. Я ее сестра.

АНТОН (отпускает ее руку). Она не говорила, что у нее есть сестра.

ВАРВАРА. У нас сложные отношения. Мы не всегда понимаем друг друга.

Пауза.

АНТОН. Оказывается, в Самаре тоже непростая жизнь.

ВАРВАРА. Я живу в Екатеринбурге.

АНТОН. Учитесь там?

ВАРВАРА. И да и нет.

АНТОН. Интересно.

ВАРВАРА. Не так уж интересно. Поэтому иногда надо отвлечься. Поменять все. Хоть на время. Марина этого не понимает. Она недовольна, что я приехала.

АНТОН. У вас семья?

ВАРВАРА. Марина говорила, что вы не очень любопытны.

АНТОН. Что еще она говорила?

ВАРВАРА. Что у вас скоро свадьба.

АНТОН. Нелюбопытные не женятся.

ВАРВАРА. Вы женитесь из любопытства?

АНТОН. Я не знаю, зачем я женюсь.

ВАРВАРА. Не такой уж оригинальный ответ.

АНТОН. Хотели услышать что-то оригинальное?

ВАРВАРА. Всегда хочется услышать что-то оригинальное. Разве не это заставляет нас передвигаться?

АНТОН. Передвигаться заставляет надежда.

ВАРВАРА. Надежда? Да, конечно, вы правы, надежда. И на что это мы так надеемся?

АНТОН. Понять свою судьбу.

ВАРВАРА. Как здорово, что мы с вами встретились. Теперь я знаю, что приехала сюда, чтобы понять свою судьбу. Хрен ее поймешь, сидя на одном месте. (Пауза.) Простите…

АНТОН. Елена…

ВАРВАРА. Меня зовут Варвара.

АНТОН. Давайте сходим в музей. Я расскажу вам много интересного. Бьюсь об заклад, вы собирались в музей.

ВАРВАРА. Вы хорошо знаете живопись?

АНТОН. Там сейчас замечательная выставка. Рисунки Ван Гога. Вы любите Ван Гога?

ВАРВАРА. Нет. Я люблю передвижников.

АНТОН. Обещаю вам, вы полюбите Ван Гога, если пойдете в музей со мной.

ВАРВАРА. Мои вкусы уже устоялись. По-моему, вам следует готовиться к свадьбе.

АНТОН. Я именно это и делаю. Хочется еще раз взглянуть на «Поцелуй» Родена.

ВАРВАРА. Сходите с Мариной.

АНТОН. Невесте не следует смотреть такие вещи до свадьбы.

ВАРВАРА. А пребывать во хмелю невесте можно?

АНТОН (переменился, вполне серьезно). Где она?

ВАРВАРА. Она напилась до бесчувственного состояния, пока вы искали взаимопонимания с судьбой.

АНТОН. Где она?

ВАРВАРА. Ждите. Сейчас придет. Пойду освежу в памяти передвижников. (Уходит.)

Антон кутается в куртку, закуривает. Входит Марина, у нее в руках длинный батон белого хлеба.

АНТОН. Замечательная покупка. Долго выбирала?

Марина достает из сумки бутылку пива, ставит на стол.

АНТОН. Да ты, я смотрю, раскошелилась сегодня.

МАРИНА. А где Варвара?

АНТОН. Пошла в музей.

МАРИНА. В музей?

АНТОН. Ты не говорила, что у тебя есть сестра.

МАРИНА. Сестра? Ну, у меня есть не только сестра. Брат еще есть. Два брата близнецы.

АНТОН. Почему ты ушла?

МАРИНА. Потому что ушел ты.

АНТОН. Я могу уйти, но ты должна ждать.

МАРИНА. Сколько?

АНТОН. Столько, сколько нужно. Все жены ждут.

МАРИНА. Я еще не жена.

АНТОН. Но собираешься ею стать. Где ты набралась?

МАРИНА (откусывает батон). Антон, что мы делаем?

АНТОН. Я не знаю, что ты делаешь. Почему ты здесь торчишь? Я был у Сергея. Он поможет снять зал для свадьбы. Есть масса вещей, которые мы с ним должны обсудить.

МАРИНА. Ты пойдешь к нему опять?

АНТОН. Ну и что, если я пойду к нему опять?

МАРИНА (открывает пиво, пьет из горлышка, еле сдерживая слезы). Где твоя дубленка?

АНТОН. Отдал в чистку. На это тоже нужно время. Дела, понимаешь?

МАРИНА. У тебя нет денег.

АНТОН. Я нашел работу. Переводчиком в одной фирме. Что еще тебя беспокоит? Ну давай. Ну придумай.

МАРИНА. Я видела ночью сон. Я играю на пианино с кем-то в четыре руки. Такую красивую мелодию. Я чувствую, что это твои руки рядом, но боюсь посмотреть на того, кто играет со мной, боюсь, что это окажешься не ты…

АНТОН. Напрасно. Это был я.

МАРИНА. Я забыла мелодию и не могу ее вспомнить.

АНТОН. Может быть, вы переберетесь ко мне?

МАРИНА. Ты говоришь мне вы?

АНТОН. Вы с сестрой.

МАРИНА. С сестрой?

АНТОН. Ну да. Здесь холодно. Не оставим же мы ее здесь одну.

МАРИНА. Я не знаю, вернется ли она сегодня.

АНТОН. А куда она денется?

МАРИНА. Она странная.

АНТОН. Да, она странная. Ладно, пойдем. Оставь ей записку, где нас найти, на всякий случай.

МАРИНА. Антон… Мне нужно здесь кое-что сделать. Я приду вечером.

АНТОН (обнимает ее). Я так соскучился… Я не могу ждать до вечера. (Целует ее.)

День. Та же комната пуста. Входит Варвара, оглядывается кругом, перебирает на столе книги, тетрадки, листы бумаги. За ее спиной появляется Антон. Варвара оборачивается, вздрагивает, смотрят друг на друга.

АНТОН. Я превратился в частного сыщика. Караулю вас здесь уже третий день. Знаете, сколько платят за такую работу?

ВАРВАРА. Мне не приходилось пользоваться услугами частных сыскных агентств.

АНТОН. У вас с сестрой действительно непростые отношения. Она ни разу не вспомнила о вас, даже записку оставить забыла. А я не признался ей, что думаю о вас.

ВАРВАРА. Напрасно. У двух любящих сердец должен быть общий мир, иначе совместная жизнь становится безнадежной.

АНТОН. Позвольте спросить, где вы обитаете?

ВАРВАРА. Не позволю.

АНТОН. Мне не составит труда узнать это.

ВАРВАРА. Попробуйте. Но я не стану оплачивать ваш труд. Может, Марина оплатит…

АНТОН. Что между вами происходит?

ВАРВАРА. А что между вами происходит?

АНТОН. Чувствую, что придется ответить. Иначе разговор зайдет в тупик. Марина — мой основной капитал. Она не умеет лгать.

ВАРВАРА. Но кроме капитала нужны еще оборотные средства. Правильно я вас поняла? (Пауза.)Должна вас разочаровать. Я тоже не умею лгать. Мне нужно ее увидеть.

АНТОН. Зачем? Она не вспоминает о вас. В отличие от меня.

ВАРВАРА. У меня есть для нее известие от родных. Мне она очень нужна.

АНТОН. Не могу же я вас к ней привести. Она абсолютно счастлива.

ВАРВАРА. Я оставлю ей здесь записку. Постарайтесь как-нибудь сделать так, чтобы она сюда зашла. (Берет листок бумаги, пишет.) Ну вот. Мы обязательно сходим с вами в музей. Но сейчас мне надо идти.

АНТОН. Я вас не выпущу отсюда.

ВАРВАРА. Чего вы хотите?

АНТОН. Немногого. Узнать, кто вы.

ВАРВАРА. Я сестра. Приехала сюда по делам фирмы, в которой служу.

АНТОН. Фирма не обеспечила вас гостиницей?

ВАРВАРА. Мой заработок зависит от того, насколько успешно я справлюсь с делом, которое мне поручили.

АНТОН. Я могу быть вам полезен.

ВАРВАРА. Я не имею права вовлекать вас в свои дела. Оставьте свой телефон. Я найду вас сама.

АНТОН. Ваше дело, оно опасно?

ВАРВАРА. Что вы называете опасностью?

АНТОН. Угрозу жизни.

ВАРВАРА. Угрозу жизни. Порой невыполнимое желание может представлять угрозу жизни.

АНТОН. Я хочу помочь вам.

ВАРВАРА. Сегодня мне нужна моя сестра.

АНТОН. Варя…

ВАРВАРА. Да?

АНТОН. Где вы познакомились с Мариной?

ВАРВАРА (без тени замешательства). В церкви. Когда ей исполнилось пять лет, родители решили ее крестить. Был летний яркий день. Старая церквушка на окраине города, вся в зелени и цветах жасмина. Бабушка, наша общая бабушка, была ее крестной. Она жила тогда со мной. Она взяла меня на крестины. Марина была в белом платье, в золотых кудряшках — как ангел. Она ничего не понимала, но чувствовала, что происходит. Она никогда ничего не понимала, но чувствовала больше, чем другие. Она стояла в прохладной темной церкви. Там было много детей, но батюшка обращался только к ней. Она громче всех повторяла «Аминь», и слезы текли у нее по щекам… Обещайте мне сделать так, чтобы она прочла мою записку. Она мне очень нужна.

АНТОН. Постараюсь.

ВАРВАРА (кладет записку на стол на видное место). Если будешь следить за мной, не увидишь меня больше. (Уходит.)

Комната Антона. Он лежит на кровати. Марина сидит рядом с бутылкой вина и время от времени прикладывается к ней.

МАРИНА. Мне кажется, что ты — как ангел. Летаешь где-то и время от времени спускаешься ко мне на землю.

АНТОН. В кровать.

МАРИНА (смеется). Когда мне случается набраться, я становлюсь такой легкой, что тебе не удается меня покинуть. Я улетаю за тобой. Я тоже становлюсь ангелом.

АНТОН. Я не ангел. Я военный летчик. Вожу тяжелую машину. Когда я поднимаюсь в воздух, мне открывается беспредельность.

МАРИНА. А сейчас ты где?

АНТОН. Снижаюсь. Лечу на малой высоте.

МАРИНА. То-то я чувствую, что ты где-то близко.

АНТОН. Совсем близко. Кончай пить. Сопьешься.

МАРИНА. Нет. Когда человека кто-то любит, с ним ничего не может случиться. Абсолютно ничего. Он защищен. Знаешь, почему?

АНТОН. Почему?

МАРИНА. Он бережет себя, чтобы не причинить зла тому, кто его любит, чтобы не заставлять его страдать. Пока ты меня любишь, я могу пить. А если ты перестанешь меня любить, придется бросить, а то могу спиться.

АНТОН. Интересное умозаключение. Послушай, а твоя сестра не замерзла там, в общежитии? Ты бы поинтересовалась. Может, она там уже превратилась в ледышку.

МАРИНА. В айсберг. Она не пропадет. У нее здесь масса знакомых.

АНТОН. Да? Ты их знаешь?

МАРИНА. Они меня не интересуют.

АНТОН. Чем она тут занимается?

МАРИНА. Если тебя это так волнует, пойди к ней и выясни.

АНТОН. Марина…

МАРИНА. Ау?

АНТОН. Ты крещеная?

МАРИНА. Чего это ты вдруг?

АНТОН. Должен же я знать, крещеная ли моя невеста.

МАРИНА. Ты же видел крестик. (Показывает ему крестик, который висит у нее на груди.)

АНТОН. Кресты носят и просто так. Ты помнишь, как тебя крестили?

МАРИНА. Смутно. Мне было лет пять. Заброшенная церковь на окраине города… Яркий летний день. Бабушка пошила мне красивое белое платье. Я зацепилась кружевом за какой-то гвоздь в старом заборе и порвала платье. Я стояла в церкви с другими детьми и так плакала… Но у меня всегда было чувство долга, и я очень аккуратно повторяла за батюшкой «Аминь». Наверное, ему было жаль меня, а может, он оценил мое чувство долга, но он обращался только ко мне. И я знала, что не должна разочаровать его… «Аминь», — повторяла я громче всех.

АНТОН (гладит ее по лицу). Мариша, мне надо уйти надолго. В фирму приехал какой-то хмырь. Я должен пойти с ним в музей, а вечером на банкет. Обещай мне, что не будешь пить.

МАРИНА. Обещаю. Что я должна делать?

АНТОН. Мариша, ты ничего не должна. Делай, что хочешь. Пройдись по магазинам, присмотри себе что-нибудь. Приготовь пельмени. Ладно?

МАРИНА. Ладно. Я сделаю пельмени. Не беспокойся. Все будет нормально.

АНТОН. А как еще может быть? (Целует ее.)

Общежитие. На кровати сидит Варвара. Входит Антон.

ВАРВАРА. Я жду Марину.

АНТОН. Не всегда приходит тот, кого мы ждем. Чаще всего бывает наоборот. Но дело обстоит еще сложнее. Мы не всегда точно знаем, кого мы ждем.

ВАРВАРА. Я всегда все знаю точно. Вы не выполнили того, о чем я вас просила.

АНТОН. Задание было не из простых, согласитесь. Но я честно старался его выполнить. Результат оказался неожиданным. Чем больше я уговаривал ее прийти сюда, тем больше мне хотелось вас увидеть, а ваша сестра была неумолима.

ВАРВАРА. Я больше не буду полагаться на вас.

АНТОН. Надеюсь, вы переменитесь. Как долго вы намереваетесь еще пробыть у нас?

ВАРВАРА. Я рассчитываю побывать на свадьбе. Уже приобрела подарок.

АНТОН. Оставим пока эту тему.

ВАРВАРА. Почему?

АНТОН. Потому что я очень хотел вас видеть.

ВАРВАРА. Может быть, вам это кажется.

АНТОН. Если кажется, то очень сильно.

ВАРВАРА. Я вас разочарую.

АНТОН. Всегда есть риск, и в этом вся прелесть.

ВАРВАРА. Мне будет неприятно. Я многих разочаровывала. Вас разочаровывать не хочу.

АНТОН. Пока вы очаровываете.

ВАРВАРА. Пусть так и останется пока.

На пороге появляется Марина, молча смотрит на них.

ВАРВАРА. Наконец-то! Я жду тебя здесь уже несколько дней. (Марина смотрит на Антона.) Я встретила его в музее. Ты нужна мне, и мы тебя искали… Ты очень мне нужна. Надо поговорить.

АНТОН. (Марине). Я подожду тебя. (Хочет выйти.)

ВАРВАРА. Нет. У нас очень длинный разговор.

АНТОН (удивленно). Длинный? А какой он длины?

ВАРВАРА. Не понимаю, что тебя так взволновало.

АНТОН. Еда. Я надеялся пообедать дома.

ВАРВАРА. Я об этом не подумала.

АНТОН. А о чем ты думала? Интересно…

ВАРВАРА. Я подумала, что у вас вся жизнь впереди. Сестра нужна мне только на один день. У меня возникла проблема.

АНТОН. Мне она тоже нужна. И именно сегодня, а то и у меня может возникнуть проблема. И еще какая!

ВАРВАРА. Это так странно. Марина, ты не можешь уделить мне немного времени? Я не так часто приезжаю.

АНТОН. Немного времени она может тебе уделить. Совсем немного. Но потом она пойдет со мной.

ВАРВАРА. Может быть, ты не понимаешь… Это моя сестра. И мне нужна ее помощь сегодня. Очень нужна.

АНТОН. Мне тоже нужна ее помощь. И именно сегодня. Такое вот совпадение. (Марине.) Я подожду тебя в коридоре.

ВАРВАРА. Идите, ребята. Простите, что я вам помешала. Мне трудно представить, что чувствуют жених и невеста. Вам, наверное, тяжело расставаться…

МАРИНА. Антон, тебе трудно расстаться со мной на один день?

АНТОН. А тебе разве нет?

МАРИНА. Все-таки ко мне приехала сестра…

АНТОН. Чем занимается твоя сестра?

МАРИНА. Как — чем?

АНТОН. Какая у нее профессия?

МАРИНА. Какое это имеет значение?

ВАРВАРА. Если дело дошло до профессии — идите. Я не хотела вас поссорить. Не хочу себя хвалить, но я не затеваю дискуссий, если кому-то нужна моя помощь. Желаю счастья.

МАРИНА. Я останусь, если могу тебе чем-то помочь.

АНТОН. Ты хорошо подумала?

МАРИНА (наивно). Ты мне угрожаешь?

АНТОН. Нет конечно. Но я сейчас уйду, ты, как всегда, пожалеешь, но я буду уже далеко.

МАРИНА. Как далеко?

АНТОН. Кто знает…

МАРИНА. Не навсегда же ты уйдешь…

АНТОН. Нет, милая, я боюсь, что ты можешь уйти навсегда.

МАРИНА. Зачем ты меня пугаешь?

АНТОН. Чтобы ты была осмотрительной.

ВАРВАРА (Марине). В этом городе много замечательных мужчин, но ты выбрала лучшего. Он так напоминает мне Персея.

Марина пожимает плечами.

АНТОН. Она не знает, кто такой Персей.

ВАРВАРА. Прекрасно знает. Правда, Марина?

МАРИНА. Где-то плавал и совершил много подвигов.

ВАРВАРА. Очень много. Он ведь был сыном Зевса. Кстати, твой отец приедет на свадьбу? Интересно было бы с ним познакомиться.

АНТОН (Марине). Ты идешь?

ВАРВАРА. Не знаю, как тебя, но меня он напугал до смерти. Я жалею, что появилась здесь. Мне надо ехать. Я сегодня уеду.

АНТОН (по его лицу пробежала тень испуга. Заставляет себя улыбнуться). Оставайтесь, девочки. Надеюсь, вы не замышляете теракт. А то мне придется взять ответственность на себя. (Уходит.)

Марина с тоской смотрит ему вслед.

ВАРВАРА. Не надо грустить. Жизнь прекрасна.

МАРИНА. Ты помогла мне когда-то. Я это помню.

ВАРВАРА. Не когда-то, а совсем недавно. Время летит быстро.

МАРИНА. Ты что-то хотела мне сказать?

ВАРВАРА. Я выполнила твое задание.

МАРИНА (пытается шутить). Ну доложи.

ВАРВАРА. Доложу. Только скажи сперва, зачем он тебе нужен?

МАРИНА. Зачем он мне нужен? (Пожимает плечами.)

ВАРВАРА. Чтобы бабушку не огорчить со свадебным платьем?

МАРИНА. Мне не нравится, как ты говоришь.

ВАРВАРА. Извини… Ты любишь его?

МАРИНА. Мне не нравится все, что ты говоришь.

ВАРВАРА. Знаешь… В жизни бывает только одна награда.

МАРИНА. Какая?

ВАРВАРА. Называется «За отвагу».

МАРИНА. Возможно. К чему это?

ВАРВАРА. Ты должна уйти от него и жить здесь.

МАРИНА (дрожащим голосом). Он сказал, что я не нужна ему?

ВАРВАРА. Напротив. Ты очень ему нужна. Он слетает куда-то, ничего там не найдет, потому что ничего нигде нет, ну и возвращается к тебе. Он не может без ничего. Пусть хоть что-то реальное. А реальное — это ты.

МАРИНА. Если реальное — это я, все не так уж мрачно.

ВАРВАРА. Ты должна знать: те, кто летает в беспредельность, когда-нибудь не возвращаются.

МАРИНА. Почему?

ВАРВАРА. У него внутри пусто. Он легкий, как воздушный шарик. Кто знает, как долго ты еще сможешь притягивать его. Когда-нибудь он не сможет спуститься на землю и будет летать там вечно, как искусственный спутник Земли.

МАРИНА (пытается улыбнуться). Тогда я тоже полечу, и где-нибудь там мы встретимся.

ВАРВАРА. Нет. Ты не сможешь подняться. Ты ведь любишь его. А любовь очень тяжелая вещь.

МАРИНА. Чего ты хочешь?

ВАРВАРА. Ты должна уйти от него.

МАРИНА. Как — уйти?

ВАРВАРА. Поверь мне.

МАРИНА. Почему я должна тебе верить?

ВАРВАРА. Потому что ты мне нужна.

МАРИНА. Зачем?

ВАРВАРА. Мне нужно помочь тебе получить то, что ты хочешь. Я не альтруистка, мне это нужно.

МАРИНА. Тебе он нужен.

ВАРВАРА. По-твоему, я хожу и подбираю то, что плохо лежит?

МАРИНА. По-моему, именно этим ты занимаешься. Ты хочешь, чтобы я с ним рассталась. Зачем? Откуда ты взялась? Кто ты?

ВАРВАРА. Ты нужна мне именно потому, что ты не знаешь, кто я. Мне надоело объяснять, кто я. У меня аллергия на жалость. Когда я вижу сострадание, у меня начинается приступ смеха, со стороны это очень похоже на приступ астмы. Поэтому я не могу рассказывать о себе. Лучше я буду вас жалеть. Мне жаль вас до слез.

МАРИНА. Жалей. И что дальше?

ВАРВАРА. Отдай его мне на время.

МАРИНА. Послушай, за то, что ты притащила меня сюда, я тоже могу тебя отволочь туда, где тебя давно уже, по-моему, ищут. Напрасно ты так боишься туда вернуться. Тебя там поставят на ноги, у них есть опыт. Сейчас тебе нужна совсем не я.

ВАРВАРА. Ты испугалась. Ты боишься, что я сумасшедшая. Хорошо, я уйду сейчас, и больше ни ты, ни он меня никогда не увидите. Ты боишься потерять возлюбленного, которого у тебя нет. Ты боишься поверить, что в жизни есть только одна награда. Называется «За отвагу». Ты всего боишься. (Хочет уйти.)

МАРИНА. Если ты пришла меня просить, значит, что-то у меня есть. Это у тебя нет ничего.

ВАРВАРА. У меня нет своей жизни. Мне приглянулась твоя. Она меня вдохновляет. Ты не можешь взлететь, а он не может опуститься на землю. Он каждый раз приземляется в пустыне. Смешно на это смотреть. Я помогу вам встретиться.

МАРИНА. Но ты же не святая. Неужели ты не хочешь любить сама?

ВАРВАРА. Любовь — это чудо. А я не святая. Я просто очень любопытная девица. Я чувствую, что могу увидеть чудо, если чуть-чуть постараюсь. А это такая редкость. Вдруг это изменит всю мою жизнь? Я потом буду ходить и всем рассказывать, что видела чудо. Кто-то посмеется, кто-то поплачет, а кто-то поверит, что на свете бывают чудеса.

МАРИНА. Ты предлагаешь нечестную игру. Я ничего о тебе не знаю, а ты знаешь обо мне все.

ВАРВАРА. Сделай так, чтобы я не знала.

МАРИНА. Я не умею играть в такие игры. Я все испорчу.

ВАРВАРА. Тот, кто играет в первый раз, всегда выигрывает.

МАРИНА. Тогда мне будет жаль проигравших.

ВАРВАРА. Если не получится чуда, все останется как есть. И только.

МАРИНА. Чудеса творим не мы. Они происходят не по нашей воле. Чудо — это то, чего никто не ожидает. А мы с тобой две обыкновенные дуры и можем только дров наломать.

ВАРВАРА. Жозефина отпустила своего Наполеона, но это не значит, что она была дурой.

Пауза.

МАРИНА. Мне снились такие яркие сны. Я так любила засыпать все это время. (Смотрит на Варвару пристально и спокойно. Варвара не отводит взгляд.) Что я должна делать?

ВАРВАРА. Жить здесь и ничего не бояться.

МАРИНА (внезапно, как будто опомнившись). Ты с ним тоже о чем-то договорилась?

ВАРВАРА. Я твоя сестра. О чем я могу с ним договориться?

МАРИНА. Ну что ж, от сестры не отказываются. Сестра — это дар божий.

Лестничная площадка. Антон стоит перед дверью, звонит. Ему никто не открывает. Он садится на широкий подоконник, ждет. По лестнице поднимается Старуха, подходит к той двери, куда звонил Антон.

АНТОН (подходит к ней). Варвара здесь живет?

Старуха ничего не отвечает, роется в сумке, отыскивая ключи.

АНТОН. Простите, Варвара здесь живет?

Старуха поворачивается к нему, молчит, смотрит вопросительно.

АНТОН (кричит). Варвара здесь живет?

Старуха пожимает плечами, бессмысленно смотрит на него, испугавшись, закрывает сумку и прячет ее за спину.

АНТОН. Я ее друг. Мы с ней договорились!

Старуха испуганно пятится.

АНТОН. Черт, не слышит… (Растерянно смотрит на нее, пытается улыбнуться.)

В это время сзади на него набрасываются двое мужчин, бьют его и спускают с лестницы. Он лежит лицом вниз. Двое исчезают. Старуха открывает дверь и исчезает в квартире. Антон с трудом поднимается, его лицо в крови и в ссадинах. Он садится на подоконник, сидит, обхватив голову руками. По лестнице поднимается Варвара. Увидев Антона, останавливается, как вкопанная. Подходит к нему, садится рядом, поворачивает к себе его лицо.

ВАРВАРА. Боже, что с тобой? (Вытирает ему платком лицо.)

АНТОН. На меня напали. Наверное, твои дружки.

ВАРВАРА. Какие дружки? Пойдем! (Помогает ему подняться, подводит к той двери, куда он звонил, достает ключи, пытается открыть дверь, у нее ничего не получается.)

АНТОН. Дай сюда! (Варвара дает ему ключ, он пытается открыть дверь, у него ничего не получается.) Этот ключ сюда не подходит.

ВАРВАРА. Как это не подходит?! (Берет ключ, борется с замком.) Эта чертова ведьма могла заменить замок.

Антон звонит в дверь.

ВАРВАРА. Бесполезно. Она ничего не слышит.

АНТОН. Зачем ей менять замок, если ты здесь живешь?

ВАРВАРА. Я не знаю, что у нее на уме. Она глухонемая.

Антон пытается вышибить дверь плечом. Дверь не поддается.

ВАРВАРА. Черт! (В отчаянии пытается опять открыть дверь ключом. Ничего не выходит. Она стучит в дверь кулаком. Смотрит на Антона.) Пойдем в поликлинику.

АНТОН. Я пришел к тебе. Куда ты теперь пойдешь?

ВАРВАРА. К подруге.

АНТОН. Какие у тебя здесь подруги?

ВАРВАРА. Не подруги, а подруга.

АНТОН. Послушай, может, это твои сутенеры?

ВАРВАРА (поражена). Кто?

АНТОН. Сутенеры. Ты не знаешь такого слова?

ВАРВАРА. Почему же? Знаю. (Ледяным тоном.) Если тебе такое приходит в голову, лучше не ходи за мной. Я сняла здесь комнату и никого не знаю, кроме этой старухи.

АНТОН. Почему она тебя не впускает?

ВАРВАРА. Я заплатила вперед, чтобы оставить квартиру за собой, когда буду приезжать. Зачем я это сделала? До меня только сейчас дошло. Меня надули… Там остались мои вещи.

АНТОН. Пойдем в милицию.

ВАРВАРА (отрицательно качает головой). Я без прописки. И потом я боюсь, они тут все повязаны.

АНТОН. Куда же мы с тобой пойдем?

ВАРВАРА. К врачу.

АНТОН. Я ждал тебя здесь три часа. Ты уверена, что нам надо к врачу?

ВАРВАРА (достает зеркальце, протягивает ему). Посмотри на себя.

АНТОН (смотрит в зеркало). Ну что ж, даже забавно. Нет?

ВАРВАРА. У тебя скоро свадьба. Я не знаю… Так ли уж это забавно? Надо привести себя в порядок.

АНТОН. Тебе это мешает?

ВАРВАРА. Мне? У тебя свадьба с моей сестрой.

АНТОН. Я женюсь на тебе.

ВАРВАРА. Я еще могу согласиться, что мы с тобой пара. Но никак не супружеская.

АНТОН. Почему?

ВАРВАРА. У меня нет пристанища. И я не знаю такого места, которое могло бы им стать.

АНТОН. Пристанище — любовь.

ВАРВАРА. Я подозреваю, что есть вещи гораздо более интересные, чем любовь.

АНТОН. Какие?

ВАРВАРА. Не знаю. Я их ищу.

АНТОН. Возьми меня с собой сегодня.

ВАРВАРА. Возьму. Но не сегодня.

АНТОН. Почему?

ВАРВАРА. Ты мне не безразличен почему-то. Не хочу тебя разочаровывать. Возьму тогда, когда смогу предложить что-нибудь интересное. Сейчас я пойду к подруге, а у нее строгая мама и больше ничего.

АНТОН. Так или иначе, я не вернусь сегодня домой.

ВАРВАРА. Если ты будешь следить за мной, мне придется уехать.

АНТОН. Хорошо. А тебе не интересно, куда пойду я?

ВАРВАРА. Я знаю, куда пойдешь ты.

АНТОН. Нет.

ВАРВАРА. В таком виде не путешествуют даже пилигримы.

АНТОН. Ты права. В таком виде путешествуют разбойники.

ВАРВАРА. Ты ведь не хочешь, чтобы твое путешествие закончилось сегодня. Ступай домой и приведи себя в порядок.

АНТОН. Терпеть не могу порядок.

ВАРВАРА. Бог мой, что же мы будем делать?! Вынуждена признаться тебе, я ищу порядок. Отсутствие порядка на свете убивает меня. Люди обезумели и поставили все с ног на голову.

АНТОН. Я не отпущу тебя.

ВАРВАРА. Будем сидеть на этом подоконнике, как голубки. Пока они не придут и не прикончат нас обоих.

АНТОН. Я не могу сегодня вернуться туда, где меня ждут.

ВАРВАРА. Тебя никто не ждет.

АНТОН. Ты уверена?

ВАРВАРА. Я не уверена. Я знаю.

АНТОН. Ты это сделала?

ВАРВАРА. Я? Зачем?

АНТОН. Она уехала?

ВАРВАРА. Разве ты этого не хотел?

АНТОН. Она не могла уехать без твоей помощи.

ВАРВАРА. Что мы будем гадать! Это легко проверить. (Спускается вниз по лестнице.)

АНТОН. Я пойду один.

ВАРВАРА (останавливается). Разумеется.

Антон выходит на улицу, останавливается, долго смотрит на окно третьего этажа. Наконец там загорается свет и появляется женский силуэт. Затем задергиваются шторы.

~
Комната общежития. Марина спит, укутавшись в пальто. Входит Антон.

МАРИНА (поднимается, смотрит на него). О, Боже! Что это?

АНТОН. Дай чего-нибудь выпить.

МАРИНА. У меня нет.

АНТОН. Все выпила.

МАРИНА. Я не пью.

АНТОН (садится). Почему ты ушла?

МАРИНА (подходит к нему, присев на корточки, рассматривает его лицо). Кто это?.. (Приносит холодную воду, аккуратно, бережно прикладывает к его лицу платок, смоченный водой.) Слава Богу, что вода холодная, а не горячая. А то ведь бывает наоборот. Где ты был?

АНТОН. Нашел работу. Обучаю французскому жену одного толстопузого. Они собираются во Францию.

МАРИНА. Это она тебя так отделала?

АНТОН. У нее двое детей дебилов.

МАРИНА. Ты с ними подрался?

АНТОН. Мы учили диалог.

МАРИНА. Надеюсь, теперь ты хоть сможешь выкупить дубленку…

АНТОН. Почему ты ушла?

МАРИНА. Я не ушла, Антон, нет. Я вышла пройтись и вдруг жутко захотела спать. Зашла прилечь. А ты не хочешь прилечь отдохнуть?

АНТОН. Прости меня, я сегодня никудышный любовник.

МАРИНА (смутившись). Что ты… Знаешь, я хотела бы быть твоей сестрой…

АНТОН. Сестрой? Зачем?

МАРИНА. От сестры не уходят. Зачем?

АНТОН. Я от тебя не ушел.

МАРИНА. Ты не ушел, но ты уходишь. Ты хочешь уйти. (Закрывает ему рот рукой.) Не говори ничего. Я не хочу вынуждать тебя врать.

АНТОН (отводит ее руку). Я не от тебя хочу уйти. Мне просто всегда хочется уйти. Не выношу дверей. Дома должны быть без дверей.

МАРИНА. Антон… Ты знаешь… Я думаю, мы погорячились с этой свадьбой… Давай отложим ее до лета. Окна по ночам будут открыты, и ты сможешь летать куда угодно и возвращаться, когда захочешь… А сейчас давай сходим в поликлинику.

АНТОН. Марина… можно я останусь у тебя сегодня?

МАРИНА (после паузы). А ты знаешь, сколько длится ночь?

АНТОН. Она длится ровно столько, сколько я потом буду ее вспоминать.

Марина ничего не отвечает, стелет постель, помогает Антону раздеться, укладывает его. Сама ложится на другую кровать и выключает свет.

АНТОН. Господи, как тихо!

МАРИНА. Может, почитать тебе что-нибудь вслух?

АНТОН. Я не смогу отблагодарить тебя.

МАРИНА. Без аплодисментов я выступать не буду.

Тишина.


Конец первого действия

Действие второе

Утро. В комнате уже светло. Марина и Антон спят на разных кроватях. Входит Варвара, у нее в руках кулек, полный продуктов.

ВАРВАРА. Ну и сон у вас! Вы знаете, который час?

Марина поднимается и смотрит на нее обреченно.

ВАРВАРА (Антону). Одевайся, я не смотрю. Хорошо, когда в городе есть близкие люди. Есть с кем отметить событие. (Выкладывает на стол закуски, ставит бутылку вина.) Почему вы молчите?

МАРИНА. Тебе виднее.

ВАРВАРА (смотрит на Антона, он уже оделся). Господи, что с тобой? Марина, ты его била?

МАРИНА. Да.

ВАРВАРА. Напрасно. Раньше он выглядел лучше. Ну ничего, что сделано, то сделано. Так тоже неплохо. (Подходит к нему, дотрагивается до его лица.) Больно?

АНТОН. Нет, уже все в порядке. (Умывается.) У тебя праздник?

ВАРВАРА. Не то чтобы праздник. Всегда найдется что отметить, если хочется побыть вместе. (Наливает вино.)

МАРИНА. Ты сказала, у тебя событие…

ВАРВАРА. Я промолчу о нем пока. Я тебе завидую. Ты любишь человека, который ищет. И то, что он найдет, будет принадлежать не только вам обоим, а духовной жизни всего человечества. Твой жених, Марина, работает на человечество.

МАРИНА. Хочешь, мы и тебе найдем такого?

ВАРВАРА. Ты зря улыбаешься, это большая редкость. Любовь и поиск — это живительная связь, она никогда не умирает.

МАРИНА. Я не знаю, что он ищет.

ВАРВАРА. Ты и не должна этого знать. Это тайна.

МАРИНА. Мне почему-то кажется, что ты знаешь эту тайну.

АНТОН (садится, пьет. Пауза.) Девоньки, с вами славно пьется. Ты мало принесла, сестричка.

ВАРВАРА. Это только тебе. Я пьянею от разговора.

АНТОН. А Марина?

ВАРВАРА. Невеста должна быть трезвой.

АНТОН. Это еще не свадьба.

МАРИНА. Боюсь, я сегодня в последний раз выступаю в качестве невесты. Я завтра уезжаю домой.

ВАРВАРА. Нет, Марина, завтра уезжаю я. Поскольку я не смогу быть на вашей свадьбе и не увижу тебя в восхитительном белом платье, я пришла сегодня. А подарок забыла…

МАРИНА. Что ты заладила: «Свадьба, свадьба…» Ты же пришла отметить что-то свое. Так отмечай.

ВАРВАРА. Да, я забыла. Вы помогли мне забыть. (Искренне.) Я так хотела увидеть двух счастливых людей, которые мне рады. Я много раз видела счастье, но никогда не видела человека, который хотел бы им поделиться. Каждый хватает свое счастье, держит его за шкирку и демонстрирует всем в этом несчастном запуганном виде. Глядите, вот мое счастье, и только попробуйте посягнуть на него… Я просто хотела увидеть счастливых людей, которые мне рады.

АНТОН. Кто тебя обидел?

ВАРВАРА. Я забыла, что такое обида.

АНТОН. Что же с тобой произошло?

ВАРВАРА. Я могу рассказать это только моей сестре.

АНТОН. Я опять должен уйти?

ВАРВАРА. Нет, просто мы сейчас не будем говорить об этом.

АНТОН. А о чем мы будем говорить?

ВАРВАРА. Обо всякой ерунде.

МАРИНА. Неужели мало?

ВАРВАРА. Вы хотите, чтобы я ушла?

АНТОН. Нет.

МАРИНА. Он хочет, чтобы ушла я.

АНТОН. Мариша, выпей.

МАРИНА. Я не пью, ты знаешь. (Одевается.)

ВАРВАРА. Не уходи, прошу тебя. Я пришла к тебе.

МАРИНА. И что же мы будем с тобой делать? (Садится, смотрит на нее.)

ВАРВАРА. Мы придумаем.

АНТОН. Девоньки, вам вредно думать. Это уже очевидно. Варенька, расскажи мне, что тебя мучает. Пойдем пройдемся, и ты мне все расскажешь. Идем! Расскажешь мне, куда ты идешь, а я объясню тебе, как туда добраться.

ВАРВАРА. Я пришла к сестре.

МАРИНА. Ты мне не сестра. Уходите отсюда оба! Вам ведь хочется уйти вместе! Зачем эта комедия?! Уходите!

ВАРВАРА. Мне некуда идти сегодня.

МАРИНА. Ничего, он найдет.

АНТОН. Марина, выпей.

МАРИНА. Я выпью только когда ты уйдешь. И запомни, я больше не жду тебя. Иди полетай, но знай, тебе больше некуда приземлиться.

Антон встает, вопросительно глядя на Варвару.

ВАРВАРА. (Марине). Мы выпьем вместе. Я останусь с тобой.

МАРИНА. Мне надоела ложь. У меня от нее звенит в ушах. Я скоро оглохну. Я хочу оглохнуть, чтобы не слышать больше вранья. (Закрывает уши руками, опускает голову.)

Антон смотрит на Варвару.

ВАРВАРА. (спокойно глядя на него). Иди.

АНТОН. Когда ты уезжаешь?

ВАРВАРА (твердо). Иди.

Антон уходит.

МАРИНА. Чего ты еще от меня хочешь?

Варвара подходит к умывальнику, открывает кран и подставляет голову под холодную воду. Марина опускает руки, удивленно смотрит на нее. Варвара поворачивается к ней, ее лицо в слезах.

МАРИНА (обреченно). Ты любишь его…

ВАРВАРА. Я похожа на нашу современницу?

МАРИНА (удивленно). На кого?

ВАРВАРА. После института я два года бегаю по городу, как собака, которую выгнали на улицу. Я хочу получить какую-нибудь роль. Я хочу играть. Ты первая доверила мне роль. Мне никто не решается доверить роль, ни один режиссер, ни в одном поганом фильме. Сегодня я пробовалась опять. Но когда я увидела своих конкуренток, я поняла, что это опять завал. Ты знаешь, какие они? Они голодные. Если накормить их до отвала и дать им мужчину, они все равно голодные. Сунуть им под нос розу дивной красоты? Они все равно голодные. А если показать им живого младенца Христа, знаешь, что они сделают? Они съедят его и будут плакать. И слезы их понятны и естественны, потому что чувство голода никогда не оставляет их. А мои слезы фальшивы. Мне ничего не надо, у меня есть все. И я так люблю себя! Я не похожа на нашу современницу. Только ты признала меня. Ты единственная в этом дурацком городе доверила мне роль.

МАРИНА. Ты прекрасно с ней справляешься. Что за олухи эти режиссеры!

ВАРВАРА. Почему ты мне поверила?

МАРИНА. Ты заставила меня.

ВАРВАРА. Я поборола твой страх потерять Антона?

МАРИНА. Ты убедила меня, что я должна отдать его тебе, потому что у меня нет другого выхода.

ВАРВАРА. Я поборола твой страх?

МАРИНА. Нет, ты его усилила.

ВАРВАРА. Значит, ты не поверила, что я твоя сестра?

МАРИНА. Я решила, что именно такой должна быть моя сестра… раз уж у меня такой жених…

ВАРВАРА. Ты не поверила, что я твоя настоящая сестра, что я не хочу у тебя ничего отнимать?.. Они правы, я очень плохая артистка.

МАРИНА. Не отчаивайся. Ты только начала играть.

ВАРВАРА. Ты мне не веришь, так же, как они.

МАРИНА. Очень трудно поверить. Но у меня нет другого выхода.

ВАРВАРА. Я пробовалась не только на роли современниц. Я боролась за роль горбуньи из прошлого века. Я так к ней готовилась, с такой любовью растила свой горб, что когда пришла на пробу, я почувствовала, что он уже вырос, и очень им гордилась. Мне было так любопытно, что чувствуют, чего хотят те, кто без горба. А режиссер сказал, что я должна их всех ненавидеть за то, что у них нет горба. Ничего себе задача! Я, у которой есть, должна ненавидеть тех, у кого нет. Марина, я не могу почувствовать простые человеческие чувства. Голод… Ненависть… Я плохая артистка.

МАРИНА. Ты хочешь, чтобы земля завертелась в другую сторону и все свалились с ног с пеной у рта, потому что у тебя есть горб. Пусть валятся, я с тобой заодно, потому что мне тоже крышка, у меня ничего больше нет.

ВАРВАРА. Иногда мне становится страшно. Может быть, кому-то там, наверху, хорошо известно, что я обречена, я ничего не смогу изменить в своей жизни, и он подает мне какие-то знаки, а я их не вижу, не понимаю…

МАРИНА. Пусть подает. Приятно сознавать, что не только наши усилия напрасны… У меня есть деньги, давай поделим их пополам.

ВАРВАРА. Зачем? У меня навалом денег.

МАРИНА. У тебя богатые родители?

ВАРВАРА. Да нет. Я сама зарабатываю.

МАРИНА. А-а…

ВАРВАРА. Показываю стриптиз в одном кабаке.

МАРИНА. Что показываешь?

ВАРВАРА. Стриптиз. Не ради денег, нет. Я не знаю, что с ними делать, как и с чувствами. Мне нравится дурачить их всех. Они не знают, кто я, принимают меня за другую, значит, я хорошо играю. (Подумав.) Или, может быть, там и есть я? Или меня нет нигде?

МАРИНА. Я подозреваю, что им один хрен, кто ты. Играй для Антона, ему не один хрен. И для меня. Мне тоже интересно. Только будь добра, сделай так, чтобы его не били больше. Если жених на свадьбе будет с побитой мордой, как тогда должна выглядеть невеста?

ВАРВАРА. Мы все рискуем. Ты можешь еще отказаться. Еще не поздно.

МАРИНА. У меня такое ощущение, что уже поздно. У тебя есть власть над ним, и в этом моя надежда.

Утро. Марина лежит в постели. Она одна в комнате общежития. Входит Антон, он одет, в кепке. Марина поднимается, садится в кровати, она в ночной рубашке.

АНТОН. Ты одна?

МАРИНА. Она пошла за покупками. Будет в два часа.

АНТОН (садится, смотрит на Марину). Оденься. Замерзнешь.

Марина не двигается, молча, вопросительно смотрит на него.

АНТОН. Я уезжаю, Марина.

МАРИНА. Раньше ты не предупреждал меня.

АНТОН. Раньше я знал, что вернусь к тебе. Я думал, ты сможешь вылечить меня.

МАРИНА. Не смогу?

АНТОН. Если бы ты смогла… Знаешь, о чем я думаю?

МАРИНА (вздыхает). Ну давай…

АНТОН. Почему я это я? Кто это решил? Почему раз и навсегда? И почему я с этим смирился?

МАРИНА. Интересно.

АНТОН. В детстве я жил с бабушкой, я тебе рассказывал. Родители развелись, жили с другими семьями в разных городах. Я часто убегал из дома. Мечтал сесть в Одессе на корабль и уплыть в Марсель. Бабушка сообщала отцу, у них была четко налажена связь на этот случай. Он появлялся где-то по дороге с милицией, и меня возвращали обратно бабушке. Я любил ее и очень страдал от того, что не хочу с ней жить. По ночам я повторял вслух свое имя, и оно казалось мне чужим, неизвестно почему мне присвоенным. Ведь есть масса других имен. Почему именно это, одно единственное, мое навсегда? Что бы я ни сделал, я буду Антоном. Это не имя, это мое название, это моя жизнь. Почему именно такая? Когда я закончил школу, опять появился мой спасатель-отец, привез меня сюда и помог поступить в университет. Первое время мне казалось, что все изменилось, и я излечился, но иногда я чувствовал смутную тревогу. Я начал бояться, что возвращается моя болезнь, и не ошибся — она вернулась, преображенная, сильная, очень окрепшая и повзрослевшая. Явилась во всей свой красе. Я начал чувствовать с огромной силой, что где-то у меня есть дом, или это не дом, а открытое пространство, или лес… я не знаю… или водоем…

МАРИНА. С крокодилами… Прости… Мне, как и твоей бабушке, трудно понять. Но папу с милицией я вызывать не буду. Тем более, что лес и водоем — это… похоже на мою сестру. А ты знаешь, кто она?

АНТОН. Меня это не интересует. Я должен ехать туда, где будет она.

МАРИНА. Жаль… Она думает, что тебя это интересует. (Смеется.) Моя идиотская любовь выросла в этой комнате с умывальником, и для того, чтоб она засохла, мне не надо ехать в жаркие страны. Я справлюсь с ней сама. Кстати, могу вырастить и другую любовь, большую-большую, роковую страсть, ужасную, как кактус. И климат менять для этого не нужно, и никто особенный мне для этого не нужен. Я не очень разборчива. (Одевается.)

АНТОН. Куда ты собралась?

МАРИНА. А ты как думаешь?

АНТОН. Ты очень расстроилась?

МАРИНА. Так сильно, что захотела в туалет.

АНТОН. А куртка и сапоги зачем?

МАРИНА. Ты же сказал, чтобы я оделась. (Уходит.)

АНТОН (сидит какое-то время, ждет, выбегает в коридор, кричит). Марина! Марина! (Возвращается, подходит к окну, смотрит, как она уходит, садится.)

Входит Варвара, стоит, смотрит на него.

АНТОН. Я сказал ей все.

ВАРВАРА. Правильно сделал. Она должна была сделать это сама, но не решалась. Ты помог ей… Ты ведь не любил ее…

АНТОН. Я ее любил.

ВАРВАРА. Ты никогда не любил ее как женщину, и она это знала.

АНТОН. Не надо там стоять. Мне кажется, что ты опять уйдешь.

ВАРВАРА. Я не уйду без тебя.

АНТОН (подходит к ней, берет за руку, долго и как-то удивленно рассматривает ее руку). Я искал тебя всю жизнь.

ВАРВАРА. Я тоже искала, но не знала, что это будешь ты. Ты меня совсем не знаешь. Я немного боюсь. Я часто разочаровывала…

АНТОН. Это хорошо. Они знали, что ты нужна только мне. Больше всего на свете. (Расстегивает ее пальто, снимает его, начинает расстегивать блузку на ней. Она отводит его руку.) Я хочу тебя увидеть.

ВАРВАРА. Не здесь. Она моя сестра. Антон, мне очень тяжело сейчас. То, что случится с нами сегодня, может разлучить нас.

АНТОН. Почему?

ВАРВАРА. У тебя и раньше были женщины. Ты любил их, но вы расставались. То же может произойти и со мной. Потом ничего говорить не нужно. Нужно все сказать сейчас, пока мы слышим друг друга.

АНТОН. Ты не собираешься убить меня?

ВАРВАРА. Почему тебе такое приходит в голову? Я люблю тебя и хочу, чтобы ты жил долго и счастливо. И знал, что жизнь — это не только то, что мы делаем и говорим. То, чего мы не можем сделать и сказать — тоже жизнь. Настоящая, правдивая и очень важная, потому что именно там находится любовь, по которой мы тоскуем.

Антон целует ее.

ВАРВАРА (берет его за руку). Пойдем.

Зал ресторана. Приглушенный свет. Пустая сцена. Варвара и Антон садятся за один из столиков.

ВАРВАРА. Закажи что-нибудь выпить. Я скоро вернусь.

АНТОН. Куда ты?

Варвара на ходу улыбается и шлет ему воздушный поцелуй. К столику подходят двое мужчин, садятся рядом.

АНТОН. Здесь занято.

1-й мужчина. Это наши места. (Показывает билеты.)

В зале вспыхивает яркий свет. Публика начинает возбужденно, громко переговариваться. На сцену выходят пятнадцать девушек в коротких черных платьицах, черных чулочках и туфельках на каблучках и пятеро мужчин в классических костюмах, двое из них — негры. Играет музыка. Вся команда начинает танцевать. Сначала они двигаются по сцене плавно и целомудренно, но постепенно танец становится все более фривольным и смелым. Танцоры начинают раздеваться. На них остается все меньше и меньше одежды. Наконец они остаются в нижнем белье. Одна из стриптизерш — Варвара. Публика все больше возбуждается. Танцоры брызгают на белье своих партнерш шампанским, и те остаются абсолютно обнаженными. Стриптизерши бросают в зал светящиеся презервативы, женщины в зале визжат. Варвара еще в нижнем белье, она бегает по залу, за ней гоняется танцор с шампанским, наконец, он брызгает на нее из бутылки, и она остается обнаженной. Мужчины за столиками стонут, к ним подходят обнаженные девицы, заигрывают, дарят им презервативы.

ВАРВАРА (подходит к Антону). Я могу сделать тебе подарок. (Разворачивает перед ним кусок мыла, который тут же превращается в горку мыльных пузырей.) Правда, чудо? Ты тоже можешь сделать мне подарок. Но я не имею права давать тебе свой адрес и номер телефона. В этом вся беда. Ничего не поделаешь. Условия контракта. Не огорчайся. Здесь я могу быть с тобой столько, сколько мы захотим. Но только здесь. Таковы правила. Тебе здесь нравится?.. Ты рад, что мы наконец вместе?

Антон встает и уходит, расталкивая визжащую публику, голых девиц и негров.

~
В своей комнате в общежитии сидит Марина. Перед ней на столе бутылка вина и чашка. Она курит. Входит Варвара, садится рядом с Мариной, явно желая ей что-то сказать.

МАРИНА. Молчи.

ВАРВАРА. Как долго?

МАРИНА. Сколько сможешь.

ВАРВАРА. Сколько угодно. Пойди к нему. Ему плохо. Ты ему нужна.

МАРИНА. Я ему нужна. Но он мне больше не нужен.

ВАРВАРА. Прости, я не понимаю.

МАРИНА. Я говорю: он мне больше не нужен.

ВАРВАРА. Значит, я все это делала напрасно?

Марина разводит руками.

ВАРВАРА. Напрасно появился еще один человек, который меня презирает?

МАРИНА. Презирает? За что?

ВАРВАРА. Я водила его на стриптиз, и теперь ему плохо.

МАРИНА. Я не знала, что от стриптиза мужчинам становится плохо.

ВАРВАРА. Он думал, что я поведу его в беспредельность, а я показала ему предел.

МАРИНА. Здорово! Если бы я могла так поразить его стриптизом! Наповал. (Пьет.)

ВАРВАРА. Да прекрати ты пить! (Выливает вино в раковину умывальника.) Хватит упиваться своей несчастной любовью! Почему он должен любить тебя, если ты не приходишь, когда ему плохо?

МАРИНА. Разве я причинила ему зло?

ВАРВАРА. Ты хотела причинить ему зло, но не могла даже этого. Ты не можешь причинить ему ни добра, ни зла. Ты хотела, чтобы это сделала я. Разве ты не для этого отдала его мне? Ты хотела причинить ему зло! Ты в состоянии хотя бы признаться в этом?

МАРИНА. Я не хотела победить его. Пусть лучше я буду побежденной.

ВАРВАРА. Значит, я все это делала напрасно?

МАРИНА. Нет. Теперь я тоже хочу в стриптиз. Как ты думаешь, меня возьмут? Я тоже хочу ходить по городу и морочить людям голову, как ты.

ВАРВАРА. Чтобы морочить людям голову, нужен талант.

МАРИНА. Кто тебе сказал, что он у тебя есть?

Пауза.

ВАРВАРА (садится). У меня его нет. Завтра я со всем этим покончу. Нет больше сил.

МАРИНА. Сил у тебя хватит на десятерых.

ВАРВАРА. Нет больше вдохновения.

МАРИНА. Что ты еще придумала, сестра? На что тебе вдохновение?

ВАРВАРА. Завтра меня смотрит режиссер столичного театра. Он не возьмет меня, но я упросила его посмотреть меня. А вдохновения нет. Что ему почитать? Басню? Монолог короля из «Гамлета»?«…кто погряз в грехе…» Или стриптиз?

МАРИНА. Что он понимает в стриптизе? Стоит ли тратить на него душевные силы? Ты же видишь, они не способны оценить. Теперь уже понятно, что твою игру могу оценить только я. Но ты не доиграла свою роль.

ВАРВАРА. Что еще я могу для тебя сделать?

МАРИНА. Я потеряла любимого и должна плакать. А мне скучно. Ведь я действительно любила его, но не испытываю ничего, кроме тоски. Сделай так, чтобы я заплакала. Прочти завтра что-нибудь про меня, а я приду послушать. Моя любовь умерла и похоронена в общей могиле. О ней не останется никакой памяти. Раньше, когда я была влюблена, у меня было столько чувств, которые неуместны в этой жизни. Здесь уместно только то, что нелепо. Над всем этим можно только смеяться. Расскажи, что я чувствовала, только ты сможешь сделать это так, чтобы не было смешно. Я не могла жить так, как чувствовала, но я хочу над этим поплакать. Надо оплакать покойника по всем правилам.

ВАРВАРА. Ты надеешься на воскресение…

МАРИНА. Я хочу жить на земле, а не на небесах.

ВАРВАРА. Слушай, пойди завтра вместо меня и прочти все, что захочешь. На сцене можно все. Выскажешь все и поплачешь всласть.

МАРИНА. Между моей душой и устами пропасть глубиной в каменноугольную шахту. Я могла только целовать его, но поцелуй не может длиться бесконечно. Когда он кончался, все замирало, и мой любимый опять убегал. Все хотят жить, и он не исключение.

ВАРВАРА. А вдруг этот режиссер так растрогается, что возьмет меня? Я не уверена, что хочу этого. На что я тогда буду надеяться?

МАРИНА. Не-а, не возьмет. Ведь это буду говорить я, а не ты. Мы опять обведем их вокруг пальца.

Комната Антона. Он лежит на кровати, свернувшись калачиком. Входит Марина, садится.

АНТОН (смотрит на нее умоляюще). Молчи.

МАРИНА. Что случилось? Тебе ампутировали чувство юмора? Подумаешь, моя сестра тебя не туда завела. У меня есть и другие родственники, в Псковской области, крестьяне. Добрые, порядочные люди. Можешь поехать к ним.

АНТОН. Я не могу выйти из этой комнаты.

МАРИНА. Почему?

АНТОН. Страх.

МАРИНА. Чего ты боишься?

АНТОН. Ничего. Этому страху нет до меня дела.

МАРИНА. Но он же появился в тебе. Откуда?

АНТОН. Люди. Я не знаю, как их употреблять.

МАРИНА. Какое тебе до них дело?

АНТОН. Они зачем-то существуют. С ними что-то надо делать, а я не знаю что.

МАРИНА. С ними ничего не надо делать, Антон. Они для красоты.

АНТОН. Я думал об этом. Они не для красоты. Для красоты природа. Она ничего не хочет. А люди чего-то хотят. Когда я думаю, чего они хотят, меня начинает тошнить.

МАРИНА. А ты сам чего хочешь?

АНТОН. Я хочу лжи.

МАРИНА. Ну уж этого добра, по-моему, навалом.

АНТОН. Что это за ложь, Марина?

МАРИНА. Нормальная ложь…

АНТОН. Она так мелка, что в ней можно только слегка замочить ступни. Она едва прикрывает правду. А правда такова, что лучше никогда ее не знать. Они знают это и лгут изо всех сил, кто во что горазд. Но что они могут, бедняги? Даже океан не в силах скрыть свой убогий песчаный берег… Марина, я не могу больше никуда ходить. Они не умеют лгать, а правда совершенно неудобоварима. Как научиться потреблять ее, чтобы не умереть?

МАРИНА. Это не так уж трагично, что ты завязал со своими путешествиями. Будешь теперь смотреть только на себя. Ты ведь не такой, как другие. Ты многое можешь.

АНТОН. Я могу говорить на чужом языке. Сам с собой.

МАРИНА. Можешь обучать других. Кто знает, если ты не будешь ждать от них ничего, а будешь давать что-то сам, мир для тебя изменится.

АНТОН. Думаешь, когда они говорят на чужом языке, их ложь становится более совершенной?

МАРИНА. Никогда не думала, что другие люди так много для тебя значат. Давай поговорим о тебе.

АНТОН. У меня было прекрасное сговорчивое тело. Мы с ним жили душа в душу. Я говорил ему: «Пойдем?», и оно с радостью откликалось на мой призыв. Где мы только с ним не бродили! Оно больше не хочет. Я отравил его. Я тащу его силой, а оно упирается всеми четырьмя лапами. Я больше не могу никуда идти.

МАРИНА. Ты никогда не путешествовал со мной. Может, попробуем?

АНТОН. Хорошая моя, правдивая девочка… Я обманул тебя так же подло и бездарно, как другие. Я часть этой безмозглой братии, и от этого меня тошнит еще больше.

МАРИНА. Я хочу попробовать… Новичкам везет. (Берет его одежду.)

АНТОН. Ты поведешь меня под венец?

МАРИНА. Нет, с этим покончено.

АНТОН. Я сегодня ничего не могу. Приходи завтра.

МАРИНА. Завтра нет. Говорить о том, что будет завтра, все равно, что обсуждать ребенка, который еще не зачат. (Начинает одевать его.)

АНТОН. Если я не смогу идти, тебе придется бросить меня на дороге. Или столкнуть в водоем. Лучше оставь меня здесь.

МАРИНА. Водоемы замерзли. Мы сядем под деревом и передохнем.

АНТОН. На мерзлую землю?

МАРИНА. Перестань задавать дурацкие вопросы, а то я действительно подумаю, что ты заболел. Мы расстелим одеяло и разведем костер.

АНТОН. Марина, ты сошла с ума? Это я тебя довел.

МАРИНА. Просто хочу немного попутешествовать… Мир посмотреть. Свадебное путешествие… Разве я не заслужила?

Антон встает пошатываясь. Марина берет его под руку и медленно ведет по сцене.

~
Театральный зрительный зал. Входят Антон и Марина. Они садятся в последнем ряду.

МАРИНА. Вот видишь, мы прекрасно добрались, правда?

АНТОН. Теперь я буду ходить только с тобой. (Берет ее за руку.) У тебя дрожат руки.

МАРИНА. Я забыла. Надо было чего-нибудь выпить. Ты совсем заморочил мне голову.

АНТОН. Что будут давать?

МАРИНА. Не знаю. Ты хотел подлинной лжи. В театре это иногда случается. Во всяком случае, есть надежда.

АНТОН. А публика где?

МАРИНА. Сейчас подвалит.

Входит Режиссер, экстравагантный моложавый человек. Он никого не замечает вокруг. За ним идут еще трое. Они садятся в третьем ряду.

РЕЖИССЕР. У меня только пятнадцать минут.

Один из сопровождающих выходит.

МАРИНА. Вот и все. Сейчас начнется.

На сцену выходит Варвара, она одета так же, как и перед стриптизом: в скромном черном платье и черных туфельках. Смотрит в пол. Антон с грохотом вскакивает. Варвара резко поднимает голову.

РЕЖИССЕР (оборачивается). Что там такое?

Марина берет Антона за руку и усаживает на место.

ВАРВАРА (обращается к Режиссеру). Слушай, Гемон!

РЕЖИССЕР. Я слушаю.

ВАРВАРА. Не смейся. Будь сегодня серьезным.

РЕЖИССЕР. Я серьезен.

ВАРВАРА. И обними меня. Обними так крепко, как никогда еще не обнимал. Чтоб вся твоя сила перелилась в меня.

РЕЖИССЕР (улыбается). Изо всех своих сил!

ВАРВАРА (вздохнув). Как хорошо. (Обнимает себя руками, тихо.) Послушай, Гемон!

РЕЖИССЕР. Да.

ВАРВАРА. Я хотела сказать тебе сегодня утром… Мальчик, который родился бы у нас с тобой…

РЕЖИССЕР. Да.

ВАРВАРА. Знаешь, я сумела бы защитить его от всего на свете.

РЕЖИССЕР. Да, Антигона.

ВАРВАРА. О, я так крепко обнимала бы его, что ему никогда не было бы страшно, клянусь тебе! Он не боялся бы ни наступающего вечера, ни палящих лучей полуденного солнца, ни теней… Наш мальчик, Гемон! Мать у него была бы такая маленькая, плохо причесанная, но самая надежная, самая настоящая из всех матерей на свете, даже тех, у кого пышная грудь и большие передники. Ты веришь в это, правда?

РЕЖИССЕР (вздыхает). Да, любовь моя.

ВАРВАРА. И ты веришь, что у тебя была бы настоящая жена?

РЕЖИССЕР. У меня настоящая жена.

ВАРВАРА. Так ты любил меня, Гемон? Ты любил меня в тот вечер? Ты уверен в этом?

РЕЖИССЕР. В какой вечер?

ВАРВАРА. Уверен ли ты, что тогда, на балу, когда отыскал меня в углу, ты не ошибся, тебе нужна была именно такая девушка? Уверен ли ты, что ни разу с тех пор не пожалел о своем выборе? Ни разу даже втайне не подумал, что лучше было бы сделать предложение Исмене?

РЕЖИССЕР. Дурочка!

ВАРВАРА. Ты меня любишь, правда? Любишь как женщину? Твои руки, сжимающие меня, не лгут? Меня не обманывают запах и тепло твоего тела и беспредельное доверие, которое я испытываю, когда склоняю голову к тебе на плечо?

РЕЖИССЕР. Да, я люблю тебя как женщину, Антигона.

ВАРВАРА. Но ведь я худа и смугла, а Исмена — точно золотисто-розовый плод… Я сгораю от стыда. Но сегодня мне нужно знать. Скажи правду, прошу тебя! Когда ты думаешь о том, что я стану твоей, чувствуешь ли ты, что у тебя внутри, будто пропасть разверзается, будто что-то в тебе умирает?

РЕЖИССЕР. Да, Антигона.

ВАРВАРА (вздохнув, после паузы). И я тоже чувствую это. Я хотела сказать тебе, что была бы горда стать твоей женой, настоящей женой, на которую всегда можно опереться не задумываясь, как на ручку кресла, где отдыхаешь по вечерам, как на вещь, целиком принадлежащую тебе. (Другим тоном.) Ну вот. А теперь я хочу сказать тебе еще кое-что. И когда я все скажу, ты немедленно уйдешь, ни о чем не расспрашивая. Даже если мои слова покажутся тебе странными, даже если они причинят тебе боль. Поклянись мне!

РЕЖИССЕР. Что еще ты хочешь мне сказать?

ВАРВАРА. Сперва поклянись, что уйдешь молча, даже не взглянув на меня. Если ты меня любишь — поклянись мне, Гемон! (Лицо у нее потерянное, несчастное.) Ну поклянись мне, пожалуйста, я очень прошу тебя, Гемон… Это мое последнее сумасбродство, и ты должен мне его простить.

РЕЖИССЕР. Клянусь.

ВАРВАРА. Спасибо. Так вот, сначала о вчерашнем. Ты сейчас спросил, почему я пришла в платье Исмены, надушенная, с накрашенными губами. Я была глупой. И была не очень уверена, что ты действительно хочешь меня, поэтому я нарядилась, чтобы быть похожей на других девушек и зажечь в тебе желание.

РЕЖИССЕР. Так вот для чего?

ВАРВАРА. Да. А ты стал смеяться надо мной, мы повздорили, я не смогла побороть свой скверный характер и убежала… (Тише.) Но я приходила для того, чтобы быть твоей, чтобы уже стать твоей женой. (Кричит.) Ты поклялся не спрашивать почему! Ты поклялся мне, Гемон! (Тише.) Умоляю тебя… (Твердым голосом.) Впрочем, я скажу тебе. Я хотела стать твоей женой, несмотря ни на что, потому что люблю тебя, очень люблю, и потому что — прости меня, любимый, если я причиняю тебе боль! — потому что я никогда, никогда не смогу быть твоей женой! (Кричит.) Уйди! Сейчас же уйди, не сказав ни слова. Если ты заговоришь, если сделаешь шаг ко мне, я выброшусь из окна. Клянусь тебе, Гемон! Клянусь нашим мальчиком, о котором мы мечтали, мальчиком, которого у нас никогда не будет. Уходи же, уходи скорей! Завтра ты все узнаешь. Ты узнаешь все очень скоро! (С отчаянием.) Пожалуйста, уйди, Гемон! Это все, что ты еще можешь для меня сделать, если любишь!

Режиссер и свита уходят.

ВАРВАРА. Ну вот, Антигона, и с Гемоном покончено.

Антон поворачивается к Марине. Ее место пусто. Ни он, ни зрители не заметили, когда она ушла. Антон смотрит на сцену, сцена также пуста — Варвара исчезла. Он поднимается, быстро идет на сцену, пробирается за кулисы, идет в темноте, натыкаясь на какие-то предметы. Впереди свет, там стоят Варвара и Режиссер. Антон стоит, прислонившись к стене, смотрит на них. Переговорив с Варварой, Режиссер уходит. Она стоит неподвижно, смотрит на Антона. Он тоже не двигается с места.

ВАРВАРА. Где Марина?

АНТОН. Не знаю. Она куда-то исчезла.

ВАРВАРА. Жаль, мне нужно было ей сказать… Передай ей…

АНТОН. Я вряд ли смогу ей передать.

ВАРВАРА. Почему?

АНТОН (резко подходит к ней, берет за плечи. Твердо.) Потому что не увижу ее больше.

ВАРВАРА. Она должна знать, что наш план не удался. Ничего нельзя планировать, потому что можно наткнуться на сумасшедшего, и все планы летят к черту.

АНТОН (трясет ее). О каких планах ты говоришь?

ВАРВАРА. Я не хотела, чтобы этот режиссер взял меня, но он оказался сумасшедшим. Он взял меня в свой театр. Я уезжаю в Москву, Антон.

АНТОН (обнимает ее, прижимает к себе). Да уезжай ты куда хочешь. Какая разница!

ВАРВАРА. Прощай! (Высвобождается из его объятий.)

АНТОН. Я пришел поздороваться, а не попрощаться. Ты любишь меня?

ВАРВАРА. Разве ты не понял, куда тебя привела Марина?

АНТОН. Твоя сестра привела меня к тебе.

ВАРВАРА. Марина мне не сестра.

АНТОН. Мне надоела эта игра. Я больше не играю! Я не хочу больше играть.

ВАРВАРА. Это не игра. У меня нет сестер. Я встретила Марину на какой-то попойке. У меня не было ничего. Я погибала. Я была как капля воды, которая вот-вот превратится в ледышку. И знаешь, что она сделала? Она подарила мне самое дорогое, что у нее было, единственное свое сокровище — тебя. Она хотела меня спасти и подарила мне то, что не имеет цены — мумию египетского фараона. Какой бесценный подарок для знатока, для того, кто может оценить, верно? В один миг я стала безумно богатой. Но что мне было делать с таким подарком? С ним нужно уметь обращаться, хранить его. Чтобы черпать вдохновение из мумии фараона, чтобы извлечь из нее что-нибудь для этой жизни, надо ее любить. Ей и в голову не могло прийти, что любить — это очень трудно. Ей невозможно это объяснить. Для нее любовь — это так естественно… Она думала, что ее бесценный подарок сделает меня счастливой. Но я в этой области абсолютно бездарна. Я не знаю, что мне делать с мумией Тутанхамона, зачем доставать ее из пирамиды на свет божий и как извлекать из нее радость. Такой курьез получился с этим бесценным подарком. Но она все равно спасла меня, спасла так, как и сама не ожидала. Меня никто не признавал как актрису. Я все время играла себя, играла свою дистонию. А что еще можно играть в этом мире, где каждый сам за себя? А тут я впервые встретила девочку, которая не тоскует, а любит. Сегодня я сыграла ее, и меня приняли в театр. Я не хотела ее играть, она меня очень долго просила.

Пауза. Антон отталкивает Варвару с силой, она летит к стене и ударяется об нее. Антон в испуге.

ВАРВАРА (смеется). Чтобы сдвинуться с места, не надо сниматься с якоря.

Антон поворачивается и уходит.

ВАРВАРА (гладит рукой свое плечо). Господи, как больно… Как больно… (Сдерживает слезы.)

Комната общежития. Темно. Резко появляется Антон, включает свет. Кровать Марины пуста. На другой кровати спит какая-то девушка. Когда загорается свет, она садится на кровати. Это крупная девица в простой нелепой ночной сорочке. Она бессмысленно смотрит на Антона, щурясь от яркого света.

АНТОН. Откуда ты взялась?

Девушка берет с тумбочки очки, надевает, опять смотрит на Антона, потом берет с тумбочки часы, смотрит, который час.

НИНА. Час ночи. Что ты здесь делаешь?

АНТОН. Марина не приходила?

НИНА. Я приехала два часа назад. Она еще, наверно, не приехала. Занятия только послезавтра.

АНТОН. Она не уезжала.

НИНА. А где она?

АНТОН. Пошла прогуляться.

НИНА. Давно?

АНТОН. Не знаю. В десять ее здесь не было.

НИНА. А откуда ты знаешь, куда она ушла?

АНТОН. А куда она могла уйти?

НИНА. Мало ли… Может, где-то заночевала. Утром появится.

Антон садится.

НИНА. Ты что, будешь ее ждать?

АНТОН. Да.

НИНА. Антуан, ты пьян?

АНТОН. Абсолютно трезвый. Она пропала.

НИНА. Надо заявить в полицию.

АНТОН. Я заявил. В милицию.

НИНА. Пардон… Когда ты пришел, мне снился полиХцейский-негр.

АНТОН. Господи…

НИНА. Такой шикарный. Ты прервал на самом интересном месте. Он зашел в буфет на вокзале в Апатитах, весь в снегу, в валенках, а на боку у него вместо кобуры висели ботинки с фигурными коньками. Я еще подумала, что явно не его размера. Ты же знаешь, что наши победили на чемпионате мира.

АНТОН. Нинка, ты привезла чего-нибудь пожрать?

НИНА. А как же! (Встает с кровати. Ее ночная сорочка больше похожа на смирительную рубашку. Открывает форточку, достает из-за окна авоську с продуктами.)

АНТОН. А что, холодильник не работает?

НИНА. Черт его знает! У нас в Апатитах ничего не работает. Я по привычке. (Раскладывает на столе продукты, нарезает мясо, достает посуду.)

АНТОН. Нинка, она раньше так уходила?

НИНА. Антуан, это ваши дела. Я в этом ни хрена не смыслю и лезть не буду, понял?

Едят.

АНТОН. Ну, как там в Апатитах? Жить можно?

НИНА. Еще как! У нас там какие-то такие трубы интересные. Когда по ним что-то начинает течь, они сразу лопаются, как мыльные пузыри. По всему городу канавы вырыты, пар прет, как в парилке. Попрыгаешь день через эти канавы, домой приходишь, разденешься — как в ледяную прорубь. Бодрит жутко.

АНТОН. Ты бы оделась.

НИНА. Да ты что! Здесь у вас жарко.

АНТОН. Нинка, у тебя когда-нибудь был какой-нибудь юноша?

НИНА. Кто?

АНТОН. Юноша, говорю, был у тебя?

НИНА. Какой еще юноша? Юноша — это кто?

АНТОН. Юноша — это некто мужского пола.

НИНА. Нет, такого не знаю. Любовь была. Это как положено. Это было.

АНТОН. В Апатитах?

НИНА. Антуан, прошу тебя… (Смеется, подавилась, кашляет.) Стукни по спине.

Антон бьет ее слегка по спине, тоже начинает смеяться.

НИНА. Слушай, аппетит разыгрался. Зачем ты меня рассмешил?

АНТОН. Тащи, что там у тебя еще есть.

НИНА (достает из сумки трехлитровую банку с огурцами и палку колбасы.) Если мы с тобой будем так всю ночь хомячить в два жала, мы лопнем. Тут продуктов на месяц. Знаешь, как я это все доперла! (Открывает банку с огурцами, нарезает колбасу.)

АНТОН (помрачнел). Почему всю ночь?

НИНА (смотрит на него растерянно). Конечно… Может, она и раньше придет…

АНТОН. Ну так как там про любовь?

НИНА (смеется). Антуан, прошу тебя… Я опять подавлюсь.

АНТОН. Нинель, расскажи, умоляю.

НИНА. Про любовь, говоришь? У нас в Апатитах есть бард.

АНТОН. Кто?

НИНА. Ну бард, бард. От слова бардак. Сокращенно бард. Ну с гитарой такой, знаешь? В каждом городе такой есть, но я тогда не знала. Когда я его увидела, я отпала. Я еще в школе училась и из родного города никуда не выезжала. Так вот, смотрела я на этого барда и плакала. Я думала: конечно, это не для меня. Наверно, суждено мне в девках помереть. А он возьми да подвали ко мне. И началась любовь. Да какая! Он говорит: «У меня есть семь любовниц. Будешь восьмой?»

АНТОН. И ты согласилась?

НИНА. Ну ты странный… А что мне было делать? Я знала, что такого нигде нет и больше никогда не будет. Представляешь, весь в черном, все время поддатый и без копейки денег. Я чувствовала себя, как на Монпарнасе.

АНТОН. Что это за бард без денег?

НИНА. Так он все деньги жене отдавал.

АНТОН. У него и жена была?

НИНА. Как положено. Матка. Когда он любви преХдавался, она гитару чистила. Хотя восемь плюс еще одна — это, кажется, больше даже, чем Коран позволяет.

АНТОН. Он что, мусульманин был?

НИНА. Почему был? Он и сейчас есть. Не мусульманин, а грек. Дионисий.

АНТОН (смеется). Как это грек в Апатиты попал?

НИНА. Вот спрашивается. И как я могла от такого отказаться? Это мне сейчас смешно, а тогда, Антуан, мне было совсем не смешно. Ты бы видел нас всех тогда! Еще та компания. Если бы эти семеро сейчас сюда завалили, ты бы со стула упал. Ну вот, страдала я отчаянно. Думала, как же я смогу без него жить? А когда сюда приехала и в универ поступила, поняла, что меня кто-то крепко надул. Здесь таких бардов на каждом шагу по двадцать копеек за пучок в базарный день. А ты, Антуан, по сравнению с этим бардом, просто Гийом Аполлинер.

АНТОН. Грустная история.

НИНА. А главное — поучительная.

АНТОН. Ну и как теперь с любовью?

НИНА. Антуан, мне этого Дионисия поддатого хватит надолго. Сейчас мне главное — чтоб в аспирантуре остаться. Диссертацию буду писать.

АНТОН. Тему уже выбрала?

НИНА. А как же! (Достает из сумки трехлитровую банку с помидорами и палку колбасы. Едят.) Про Евтушенко буду писать.

АНТОН. Тема классная, что и говорить.

НИНА. Другую мне не поднять пока. Этот чертов бард так меня шибанул, что у меня до сих пор мозги набекрень. Мне главное — защититься. А уж потом…

АНТОН. Заведешь себе восьмерых.

НИНА. Скажешь тоже…

АНТОН. Что, восьмерых не потянешь?

НИНА. Запросто. Ты посмотри на меня. (Расправляет плечи.) Только где ж их столько набрать? Антуан, я не переборчива. Мне лишь бы глаза были и чтоб не грек Боже упаси. Но такого, сам знаешь, где взять! Хочу пушкиниста найти. Но это в будущем. Это все мечты, Антуан, девические.

АНТОН. Интересно ты рассказываешь. (Смотрит на часы.)

НИНА. Будешь еще есть?

АНТОН. Ложись, Нинель.

НИНА. А ты? Что, всю ночь будешь так сидеть?

АНТОН. Угу.

НИНА. Я еще поем. Совсем спать не хочется. Ни в одном глазу.

АНТОН. Ложись, Нинель, ложись. И свет можешь погасить. Я не буду тебе мешать.

НИНА. Мешать? Что ты! Провести ночь с влюбленным мужчиной — подарок судьбы. Грех проспать такую ночь. Ты закусывай, а я буду рассказывать. Люблю смотреть, как едят счастливые люди. Ты знаешь, счастливые люди едят совсем не так, как несчастные. Ко мне бабушка приезжала из Франции. Она ела так, как будто наряжалась на бал. Одно удовольствие было смотреть. А в троллейбус заходила и кричала: «Водитель, включите эйр кондишн!»

АНТОН. У тебя бабушка во Франции?

НИНА. Была.

АНТОН. А чего ж ты-то не во Франции?

НИНА. Ее с дедом немцы во время войны угнали из Киева, а папаша маленький был, в детский дом попал в Апатиты. Бабушка во Францию потом попала. У них с дедом там магазинчик был. А когда дед умер, она нас разыскала и хотела к себе забрать, ей там трудно одной было.

АНТОН. Ну и что?

НИНА. Понимаешь, отец мой был парикмахером, но ему все время казалось, что он — как Есенин. Почему именно Есенин, Бог его знает. Но он время от времени куда-то исчезал — на неделю, а то и на две. Потом появлялся просветленный, такой нежный, заботливый. Время шло, он начинал смуреть, смурел все больше и, наконец, исчезал опять. Мамаша терпела, терпела, а потом ушла к врачу, к психиатру. Он ей помогал, помогал и помог совсем. Папаша вернулся просветленный, а ее нет, и след простыл. Она у психиатра значит. Он запил по-черному, стал исчезать, да еще и пить, а я сидела ждала. Сидишь ночью, ждешь, делать нечего, я стала книжки читать. Читала ночи напролет. А тут бабка нас и разыскала, пишет: приеду, заберу вас к себе. Папаша пить бросил, помолодел, повеселел, мы квартиру продали. Ну и тут появляется бабушка. Заходит, смотрит на сыночка своего и… падает в обморок. Потом приходит в себя и говорит: «Неужели это мой сын такой старый?» В общем, смотрела она на него, смотрела и решила, что не годится он для Франции, Есенин-то наш. Его она брать не захотела, а меня одобрила, хотела забрать. Но в сложившейся ситуации это было невозможно, сам понимаешь. Бабуся укатила ни с чем, вернее, ни с кем. Ну и нам пора было съезжать — квартиру-то мы продали. Папочка запил по черному, все, как положено, и пропал. Прихожу я однажды из школы домой и чувствую, что он дома, где-то здесь, совсем рядом, я даже уже знала, где именно. Открыла ванную комнату, ну он там и висит на трубе. Как Есенин. Думаю, надо мамочке позвонить, я ведь маленькая еще, чтобы папочку с трубы снимать. Мамочка прибежала, стала охать, ахать. «Допрыгался, — говорит, — Есенин. А ты бесчувственная, — это она мне говорит». Ну раз я бесчувственная, я ее и вытолкала за дверь. Сняла папочку, помыла, привела в божеский вид, нарядила, ну а тогда уже и позвала всю эту братию: милицию, врачей. Они хай подняли, что нельзя было, дескать, его трогать. Только я на них на всех положила. Я тогда уже сама решала, кого мне трогать, а кого не трогать.

АНТОН. Ну после этого ты уже могла уехать к бабушке.

НИНА. Могла. Только бабушка из окошка выбросилась чуть ли не в тот же день, что и папочка. Так что не зря он себя Есениным чувствовал.

АНТОН. К кому же ты ездишь?

НИНА. А на могилку езжу два раза в год. Новые хозяева моей квартиры люди душевные. Когда я приезжаю, они мне комнату сдают за валюту. Мне бабушка наследство оставила во Франции. Гроши, конечно, для нормальных людей, а для меня целое состояние, если здесь жить.

Антон смотрит на часы.

НИНА (закрывает рукой часы на его руке). Она придет, когда рассветет. Поверь мне. Я знаю, когда приходят. Есть время еще ровно на одну историю. (Снимает очки.)

АНТОН (надевает ей очки). Не надо показывать глаза, даже пушкинисту. Ты даешь чужому человеку в руки оружие… Мне надо идти в милицию. Я не могу на них положить, как ты. (Встает, гладит ее по голове и выходит.)

Нина сидит в прострации, смотрит в одну точку, начинает напевать какую-то дурацкую песенку.

~
Антон выходит в коридор, спускается по лестнице. Внизу, у выхода, сидит Марина.

АНТОН (ошеломленно). Почему ты здесь?

МАРИНА. Я ждала, когда ты уйдешь.

Антон с силой бьет ее по лицу. Она вскакивает и бежит вверх по лестнице. Антон бросается за ней. Они вбегают в комнату. Нина сидит за столом в той же позе, в какой ее оставил Антон. Антон и Марина не обращают на нее никакого внимания.

АНТОН (хватает Марину за рукав, поворачивает к себе). Ты врала мне. Ты дрянь. Она не сестра тебе!

МАРИНА. Она моя сестра. Самая настоящая родная сестра.

АНТОН. Зачем ты врешь? Зачем? Ты придумала это все, чтобы удержать меня!

Их диалог происходит очень быстро, на высоких тонах. Они кричат друг на друга.

МАРИНА. Мне незачем врать. Я хочу, чтобы ты убрался! (Вырывается. Он не отпускает ее.)

АНТОН. Ты не можешь этого хотеть! Я ждал тебя здесь всю ночь.

МАРИНА. Ждал, потому что тебе было плохо!

АНТОН. Мне было очень хорошо, так хорошо, как никогда! Но я ждал тебя каждую минуту.

МАРИНА. Я не хочу больше быть твоим аэродромом!

АНТОН. А чего ты хочешь?

МАРИНА. Я хочу быть всем или ничем!

АНТОН. Ты никогда не будешь для меня всем! (Толкает ее, она летит в другой конец комнаты и падает у стены.) Но я не могу без тебя жить! Ты способна это понять?

МАРИНА. Нет! Мне нравится невозможность жить без тебя. Я хочу пребывать в ней! Я хочу, чтобы ты убрался!

АНТОН. Но делаешь все, чтобы я не уходил. Ты опять врешь.

МАРИНА. Что мне сделать для того, чтобы ты убрался?

АНТОН. Ну придумай! Раз ты так этого хочешь… Придумай! Ты же умеешь сочинять!

МАРИНА (поднимается, подходит к нему, толкает его в грудь). Уходи!

АНТОН (не двигаясь). У тебя не хватит сил, чтобы так меня прогнать.

МАРИНА. Тогда я сама уйду. (Бьется об него руками и головой.) Зачем ты стоишь у меня на пути?!

Антон крепко берет ее за плечи, целует. Их поцелуй больше похож на борьбу. Они падают на кровать Нины.

В это время в дверном проеме появляются Мать, Отец и Бабушка Марины. Бабушка бережно держит белое свадебное платье на плечиках. У Папы в руках Подарок.

НИНА (после паузы, разглядывая их). Доброе утро!

За окном светает.


Занавес

Макс Биттер-младший

«НА ДОНЫШКЕ» Комедия[1]

Посвящаю Кириллу Игоревичу Филинову

Действующие лица
ИВАН МИХАЙЛОВИЧ КОСТЫЛЕВ, 54 лет, ответственный квартиросъемщик

ВАСИЛИСА КАРПОВНА, его жена, 26 лет

НАТАША, ее сестра, 18 лет

МЕДВЕДЕВ, милиционер, 40 лет

ВАСЬКА ПЕПЕЛ, 28 лет

КЛЕЩ АНДРЕЙ, слесарь, 40 лет

АННА, его жена, 35 лет

НАСТЯ, девица, 24 лет

КВАШНЯ, торговка пельменями, под 40 лет

БУБНОВ, без определенных занятий, 45 лет

ИДИОТ, 45 лет

САТИН и АКТЕР, приблизительно одного возраста, лет под 40

ЛУКА, бомж, 60 лет

АЛЕШКА, сын Идиота, 17 лет

ТАТАРИН и КРИВОЙ ЗОБ, мелкие бизнесмены

БАРОН, скелет без возраста

Действие первое

Общая кухня в коммунальной квартире дома дореволюционной постройки, переделанная, по всей видимости, из большой залы-библиотеки. Внизу собственно кухня с ванной комнатой и туалетом, на антресолях несколько маленьких каморок, по бокам лестницы. На стенах переплетение водопроводных, фановых и газовых труб, электрических и телефонных проводов. По стенам развешены велосипеды, оцинкованные ванны для младенцев, тазы для варенья, несколько персональных счетчиков электричества. Стоят газовые плиты с кастрюлями, раковина для мытья посуды, столы, буфеты, холодильник. На стене у туалета висит сиденье-стульчак, там же телефон.

У плиты хлопочет Квашня, Бубнов в раковине моет пустые бутылки, Идиот осматривает тощего цыпленка. Настя сидит у стола и читает газету, Клещ сидит и курит. В ванной комнате, невидимая зрителю, страдает Анна. К дверям квартиры подходит Сатин, изучает фамилии жильцов под многочисленными звонками. Пепел стоит на антресолях и курит, стряхивая пепел вниз.

ИДИОТ. А дальше?

КВАШНЯ. Не-ет, говорю, милый, с этим ты от меня пойди прочь. Я это, говорю, уже испытала… Как издох мой милый муженек, ни дна ему, ни покрышки, — так я целый день от радости одна просидела. Сижу и все не верю счастью своему. И теперь уж ни за какие коврижки — под венец не пойду! Да будь он хоть принц арабсХкий — и не подумаю замуж за него идти.

КЛЕЩ. Врешь! Обвенчаешься с Абрамычем.

ИДИОТ (заглядывает в Настину газету). Настя, ну как Вы можете читать такую ересь!

НАСТЯ. Не лезь! Не твое дело.

КВАШНЯ (Клещу). Ты, пидор македонский. Туда же — врешь! Я никогда не врала…

ИДИОТ (гладя Настю по голове). Какая Вы глупая, Настя… Что с народом сделали…

НАСТЯ. Какая есть, не обратно лезть…

Сатин жмет на все звонки по очереди, играя при этом довольно осмысленную мелодию с перезвонами. Входит в кухню. Все смотрят в его сторону. Сатин рычит.

БУБНОВ (Сатину). Ты чего рычишь?!

САТИН (обнимает и целует Бубнова). Эврика! Эврика!! (Обходит кухню с жестом триумфатора.) Я нашел ее! Я пришел к тебе!! (Бубнову.) Ты… БУБНОВ?! (Клещу.) А ты… Клещ!! Где твоя жена Анна?!

Анна выползает из ванной, ей плохо.

САТИН. Анна! Тебе плохо?!

АННА. Помираю, должно быть… Дайте же подлечиться, люди добрые…

КВАШНЯ (Сатину). Ты кто такой, а?! Ты чего вылез как прыщ на жопе? Чего раззвонился, как у себя в доме?

САТИН. Милая моя Квашня. Моя любимая Квашня. (Обнимает Квашню.)

КВАШНЯ (вырываясь). Да ты что?! Охренел мужик! Что вы все на меня полезли вдруг, как блохи на собаку?

КЛЕЩ (Сатину). Ты из третьего цеха! Митрич! Ну?!

САТИН. Нет.

КЛЕЩ. С гаража! Колька — артист!

САТИН. Нет!

КЛЕЩ. Тогда ставь со знакомством!

ИДИОТ. Вы нас шокируете своим амикошонством. Извольте объясниться! Здесь живут приличные люди!

САТИН. Барон, вылитый Барон. (Обходит Идиота со всех сторон.)

КЛЕЩ. Он у нас идиот вылитый.

ИДИОТ. Мышкин. Лев Николаевич. Кандидат технических наук.

САТИН. Чудесно. Просто восхитительно! Идеальное воплощение! Князь. Он же Идиот, он же Барон! Ну хоть сейчас вы все что-нибудь поняли?! Люди! Вы не понимаете своей ценности! Непреходящей!

ПЕПЕЛ. Мы все уже поняли.

САТИН (замечает Пепла). Ты — Пепел?! (Пепел молчит и стряхивает пепел.)

АННА. Андрюша, достань хоть что-нибудь, все шумят, а я просто помираю…

БУБНОВ. Шум смерти не помеха.

САТИН. (Бубнову). Божественно. Ты гениален! Еще раз, но больше изнутри. Чувствуешь? Давай.

БУБНОВ. Шум смерти не помеха.

САТИН. Фиксируем! Я сейчас. Всем оставаться на своих местах! (Убегает.)

ПЕПЕЛ. Воровать я еще не пробовал, но придется. (Уходит в свою каморку.)

КВАШНЯ (Бубнову). Твой, что ли, дружбан?

БУБНОВ. Выходит, мой.

АННА. Помираю, Андрюша…

КЛЕЩ. А-а, иди ты… (Уходит.)

КВАШНЯ (Анне). Поешь пельменей, на, горячее мягчит. Чумовой какой-то.

АННА. Не есть мне, видать уж, пельменей…

НАСТЯ. Кончайте выть, дайте почитать. Во, еще один нашелся придурок — где ты, моя Асоль? От пятидесяти и дальше! Куда уж дальше-то?

КВАШНЯ. Размер или возраст?

НАСТЯ. И то, и другое. Господи, сколько мудаков по свету ходит…

ИДИОТ. И все-таки в этом незнакомце есть что-то неуловимо интеллигентное. Жаль, что он ушел. (Осматривает курицу.) Что бы такое из нее сотворить?

КВАШНЯ (Идиоту). Пойдем на рынок, поможешь донести.

ИДИОТ. Неудобно, коллеги могут увидеть.

КВАШНЯ. Твоим коллегам на рынке делать нечего. Жрать каждый день, небось, удобно?

Входят Сатин и Актер.

КВАШНЯ. Приперся, ирод царя небесного. Да их двое. Паши нету на них.

САТИН (Актеру). Давай.

АКТЕР (Сатину). Однажды тебя совсем убьют до смерти.

САТИН. А ты болван!

АКТЕР. Почему?

САТИН. Потому что дважды убить нельзя! А? Каково?

АКТЕР (оглядываясь). Да, брат, дивная фактура. А это, небось, Квашня? Что, небось, горячее мягчит?

КВАШНЯ. Ох, нет на вас моего Пашеньки!

АКТЕР. А на нет и суда нет!

АННА. У вас есть чем полечиться, ребятки?

САТИН. Анюта! Милая моя! Лекарства будут! Шампанское будет! Во фраках гулять будем!

АКТЕР. Будем!! Будем-будем-буду-ду! Ду-душеньки-ду-ду! (Приплясывают и поют с Сатиным.) Господа! Если к правде святой мир дорогу найти не сумеет, честь беХзумцу. Честь безумцу! (Указывает на Сатина.) Честь беХзумцу, который навеет человечеству сон золотой! (Падает на колени перед Сатиным.)

САТИН (вбегая по лестнице). Смотри, как здесь все ловко устроено!

ИДИОТ. Надсон.

КВАШНЯ. Сумасшедшие. Кто их провел?!

Входит Костылев. За ним плетется Клещ.

БУБНОВ. Здороваться надо, господин хороший.

КОСТЫЛЕВ. Перетопчешься. Много чести. Где Василиса?

КВАШНЯ. Здорово, Костылев. Чего мрачны? (Идиоту.) Бери корзину, она полегче.

ИДИОТ (Насте). Бросьте читать дрянь всякую!

НАСТЯ. Идешь — иди! (Идиот и Квашня уходят.)

КОСТЫЛЕВ (Клещу). Где Василиса?

КЛЕЩ. Где, где? В гнезде! (Курит.)

КОСТЫЛЕВ. Ты у меня поматюгайся! Поедешь на сто первый в двадцать четыре часа!

КЛЕЩ. Обсерешься, пенек!

КОСТЫЛЕВ. Завалил дерьмом всю квартиру! Жену довел! Тьфу! Пустое место — вот ты кто!

КЛЕЩ. Я — рабочий! Я гордость народа. А ты говно!

НАСТЯ. Кончайте лаяться. Козлы. Дайте почитать спокойно.

БУБНОВ. Всему хорошему во мне я обязан газетам.

КОСТЫЛЕВ (Бубнову). Где Василиса? Ну народ… (Пьет воду из-под крана.) Была здесь?

БУБНОВ. Крутилась.

КОСТЫЛЕВ. А это кто такие? (Указывает на Сатина и Актера.)

САТИН. Костылев?

КОСТЫЛЕВ. Ну.

САТИН. Михаил Иваныч?

КОСТЫЛЕВ. Иван Михалыч.

САТИН. С чем и поздравляю. Идите сюда, дело есть.

КОСТЫЛЕВ (забираясь наверх). Кто такие?

САТИН. Нас направили. Из отдела культуры. Горкома. Понимаете?

КОСТЫЛЕВ. Ну я ответственный. Вот пустая комната. (Заходят в каморку.)

БУБНОВ (Клещу). Анна-то помереть может. Дай что-нибудь.

КЛЕЩ. Я не давалка — всем давать. Сам и дай. По глазам вижу, что есть. Жмот ты, Бубнов. До последнего, сука, тянешь.

БУБНОВ. Каждый раз, как последний. (Достает бутылку.) Анна в ванне, выходи, вдова командора!

Анна выходит из ванной. Топология этой квартиры настолько причудлива, что человек, вышедший в одну дверь, очень просто может выйти из противоположной, например, из туалета. Или из ванной сразу несколько человек, туда не входивших. Здесь все возможно.

АННА (смеется). Бутылочка. Бог тебя вознаградит.

БУБНОВ. Если вспомнит при встрече.

КЛЕЩ. Молчал, гад. Пошли, у нас макароны были.

Анна, Бубнов и Клещ уходят.

Из каморки выходят Костылев, Сатин и Актер.

КОСТЫЛЕВ. Боремся за звание «Квартира образцового быта». Есть отдельные достижения, так и передайте.

САТИН. Всенепременно!

АКТЕР. Я земной шар чуть не весь обошел. Но в нашей буче лучше!

КОСТЫЛЕВ. Матрацы я вам дам! Не беспокойтесь.

САТИН. Иван Михалыч, вы просто чудо, так и передам в отделе культуры.

Сатин и Актер заходят в свою каморку.

КОСТЫЛЕВ (благодушно). Настька!

НАСТЯ. Чего тебе?

КОСТЫЛЕВ. Чего ты у нас такая толстая?

НАСТЯ. Греблей занималась.

КОСТЫЛЕВ. Это полезно, это хорошо. Василису видела?

НАСТЯ. Была тут.

КОСТЫЛЕВ. А Васька, небось, дома? (Стучит.) Василий, ты дома?

АКТЕР (высовываясь, в публику). Он отворяет, а она там!

КОСТЫЛЕВ. Кто там? Ты чего это? А?! Ты чего это говоришь?! Василий, а ну открой! Кому говорят!

ПЕПЕЛ (выходит из каморки). Чего тебе?

КОСТЫЛЕВ. Да вот, видишь, ты…

ПЕПЕЛ. Деньги принес?

КОСТЫЛЕВ. Какие деньги?

ПЕПЕЛ. Часы брал?

АКТЕР (в публику). Краденые!

КОСТЫЛЕВ. Так они краденые? Нет, такого не берем. Ты что, Василий? А? Крадешь, что ли?

ПЕПЕЛ. Ты видел?

КОСТЫЛЕВ. Нет.

ПЕПЕЛ. Тогда деньги гони! (Уходит к себе.)

КОСТЫЛЕВ (Актеру и Сатину). Видали? Во народец! Мне б его на плац! Да строевой! Он бы у меня с радостью б повесился. От люди. От твари.

Входят Василиса и Наталья.

КОСТЫЛЕВ. Вы где шляетесь? Придешь голодный, как волк, а эти… барыни подколодные! Василиса, ты где шлялась?! (Спускается по лестнице.)

ВАСИЛИСА. Отстань. Сумки возьми! Руки отваливаются! (Замечает Сатина и Актера.) А это что за морды? Кого пустил? Деньги взял?

АКТЕР. Ку-ка-ре-ку!

ВАСИЛИСА. Только засрите мне комнату, быстро отсюда полетите! Наташка, домой!

НАТАША (подымаются по лестнице). Здравствуйте!

САТИН. Здравствуй, Наташенька.

КОСТЫЛЕВ (Василисе). Чего ты так нервничаешь? Пошли в комнату.

НАТАША. Дай с людьми поговорить.

ВАСИЛИСА. Знаю я твои разговоры! (Костылеву.) Чего стоишь? (Уходят.)

Уходят.

Навстречу им выходят Клещ с Бубновым.

КЛЕЩ. Милости прошу, барыня-хозяюшка! Какие вы сегодня!

ВАСИЛИСА. Иди, козел рыжий! (Уходит.)

КЛЕЩ. Не в духе. Амбрэ. Бывает. Ты чего у нас такая толстая, Настя?

НАСТЯ (читая). Греблей занималась.

КЛЕЩ. Это хорошо. Гребля — это хорошо. (Закуривает.)

НАТАША (Сатину). Вы надолго?

САТИН. Как карты лягут. Позвольте вам представить — редкостный органон! Актер. Сарданапал!

АКТЕР (Сатину). Организм! Девушка, мой организм отравлен ядом алкоголя и на яд любви уже — увы! — не реагирует. Позвольте ручку.

НАТАША. Ну что вы, как можно.

САТИН. Он у нас ручной, не откусит. Вас ждут! (Стучит в дверь к Пеплу.)

НАТАША. Вася, к тебе можно? (Заходит.)

САТИН. Нужно. (Актеру.) Парадный выход из «Венецианского купца». Три-четыре! Пам-парам-пам-пам! (Торжественно спускаются по лестнице.)

КЛЕЩ. Новенькие, стало быть. Со знакомством бы хорошо бы, а?

БУБНОВ. Добавить бы не мешало. Хорошо пошла.

КЛЕЩ. Да, блядь.

САТИН. Господа, потерпите малость. Сейчас все будет, а чуть позже будет еще больше.

АКТЕР. Хороша фактура. (Оглядывает интерьер.) Душа горит. Славы просит! (Сатину.) Чего же ты ждешь, человече?!

БУБНОВ. А Луки-то нет. Ниточки-то гнилые!

САТИН. Без Луки никак. (Актеру.) Пошли на вокзал! Луку ловить. (Уходят.)

КЛЕЩ. Луку им не хватает. А я вот редисочкой уважаю. А по осени грибком белым.

БУБНОВ. Бывало и это. Все бывало! Истинное блаженство…

Входит Костылев.

КОСТЫЛЕВ (Клещу). Ты долг когда отдавать будешь?

КЛЕЩ. Ну, бля, ты и кайфолом!

БУБНОВ. Уникум.

КЛЕЩ. Охренел, Михалыч? Где я тебе сейчас возьму? Жена болеет, все на лекарства уходит.

КОСТЫЛЕВ. Знаю я твои лекарства! Споил жену!

КЛЕЩ. Я и виноват! Во, блин, она пьет, а я виноват.

БУБНОВ. У сильного всегда бессильный виноват.

КОСТЫЛЕВ (Бубнову). А тебя не спрашивают!

БУБНОВ. Р-р-ррр-рр!

КОСТЫЛЕВ (Клещу). В последний раз! Слышишь? В последний!

БУБНОВ. От Советского Информбюро! В последний раз!

КЛЕЩ. Ну что я тебе, рожу их? Дадут получку — отдам! Куда я денусь, у меня династия на заводе!

БУБНОВ. А я — шалишь, брат. Свою династию — фьють! Я лучше всю жизнь в говне на коленях проживу, чем умру стоя у станка.

НАСТЯ. А я бы за любовь умерла. Полюбила бы, поплакала бы и умерла.

БУБНОВ. Плакать-то зачем?

НАСТЯ. Какая же любовь без слез?

КЛЕЩ. Писаю и плачу.

КОСТЫЛЕВ. Знаю я ваши любови. Как у суки с кобелем.

НАСТЯ. Ты своей суке морали читай.

БУБНОВ. Не бей его по больному.

КОСТЫЛЕВ. Вы что, а? Что знаете? А? Ну-ка, быстро! Как на духу!! Ну?

КЛЕЩ. Не нукай, а следи за своей сукой.

Все, кроме Костылева, смеются.

БУБНОВ. Есенин!

КОСТЫЛЕВ. Я вам посмеюсь! Василиса! Васка, стерва!! Я ей сейчас!

Костылев убегает, слышны звуки его скандала с женой.

БУБНОВ. Пошла писать губерния. (Насте.) Вот где любовь! Вот где страсть. От одной спички, как сучок у пионера! А ты… И чего ты у нас такая ленивая на это дело?

НАСТЯ. Скотство это, а не любовь.

КЛЕЩ. Слова-то какие знает — скотство!

БУБНОВ. Скоты, они же звери, много чище нас будут. В будущей жизни обязательно скотом буду.

КЛЕЩ. Ну вот кем ты, к примеру, хочешь стать?

БУБНОВ. Китом буду. Синий кит. Блювал.

КЛЕЩ. Это нам известно — блювал и неоднократно. А знаешь, Настя, какой у кита хер? Два метра! Мужик в цеху рассказывал. Ей-богу!

БУБНОВ. Как живая атомная лодка из моря выныривает, весь в пене! Лопастью ударит — и под воду. И фонтаны по горизонту.

КЛЕЩ. Скучно под водой. Тина плавает.

БУБНОВ. Нет, брат. Это здесь скучно. Здесь тина. А там — жизнь! Ох, как я люблю жизнь. Чувствую, как по каплям уходит.

Вбегает Василиса.

БУБНОВ (указывает на Василису). А это, брат, не жизнь…

ВАСИЛИСА. Ты мне не тычь, я те не Иван Кузьмич! Нажрались и довольны? Только бы мужа с женой ссорить! Чего наболтали?!

НАСТЯ. Ревнует — значит любит!

БУБНОВ. Бешено ревнует — бешено любит!

ВАСИЛИСА. Не суйте нос не в свои дела. Где Наташка?

БУБНОВ. Я жговорил.

КЛЕЩ. Т-с-с… Не мешай им… (Показывает наверх.)

ВАСИЛИСА. Вот сука! Всю семью позорит! (Подымается по лестнице.) Наташка! (Стучит в дверь.) Наташка, кому сказано — открой!

Дверь открывается. На пороге Пепел.

ПЕПЕЛ. Что вас тревожит, Василиса Карповна?

КЛЕЩ. Во стелет.

ВАСИЛИСА. Наталья у тебя?

ПЕПЕЛ. Девушка в надежных руках.

НАТАША (выходит из комнаты). Чего пристала? Мы английским занимаемся.

ВАСИЛИСА. Знаю я твой английский! Марш домой! Почему в училище не была?

НАТАША (спускаясь вниз по лестнице). Санитарный день сегодня.

ПЕПЕЛ. Чашечку чая, дражайшая Василиса.

ВАСИЛИСА. Вообще-то я попила. Ну, разве что маленькую. (Наташе.) Я проверю! (Заходит с Пеплом в его комнату.)

КЛЕЩ. Английский. Ай ду ю пиво эври дэй.

НАТАША (Клещу). Шел бы ты по лесу, жевал бы ты веник! (Уходит в туалет.)

БУБНОВ. Молодая, глупая, ой глупая! Настя!

НАСТЯ (читая). А?

КЛЕЩ. Хрен на! (Смеется.)

НАСТЯ. Иди к черту.

БУБНОВ. Настя, Настя что такое счастье?

НАСТЯ. Это когда тебя любят.

КЛЕЩ. Во-во! У нас уборщицу грузчики в аванс всей бригадой полюбили — вот была счастливая! Всю раздевалку им помыла два раза!

НАСТЯ. Тошнит меня от вас. Нажрутся и лезут, лезут с разговорами.

КЛЕЩ. Культурно отдыхаем. За жизнь… тово… (Настя уходит.) Чего она, обиделась за уборщицу? Я ж не вру. Бригада-то маленькая, человека четыре. Коммунистического труда была. Уборщица довольна, бригада довольна, в раздевалке чисто. А Настя обиделась. Все чин-чином было.

БУБНОВ. Сама не знает, чего хочет.

Вбегает Костылев.

БУБНОВ. Не топочи, как слон. Голубков спугнешь (Показывает наверх.)

КОСТЫЛЕВ. Все шутишь, шутник! Василиса! Ты где, а? (Стучит в туалет.) Ты чего молчишь? А ну, отзовись!

НАТАША (из туалета). Да что такое, поссать спокойно не дадут!

КОСТЫЛЕВ. Ты это, вот чего! Отвечай, когда спрашивают! Где сестра?

НАТАША (выходит из туалета). У Васьки осталась, чай пить. Вот люди, блин! (Уходит.)

КЛЕЩ. У нас кладовщицу одну тоже с мастером муж застукал — с голой жопой чайком баловались. Как впаял ему фрезой по копчику, так производственная травма. И премия тю-тю! Цех подвел.

БУБНОВ. Васька тоже в своем деле мастер.

КОСТЫЛЕВ. Я тебе дам — мастер!

КЛЕЩ. Давать — это Василисино дело.

КОСТЫЛЕВ. Вы что, а?! Вы чего меня заводите?! Я ведь и участкового могу! Он вас быстро! Василиса! Вылазь! Вылазь, кому говорю!

БУБНОВ…из-под Васьки.

КОСТЫЛЕВ (грозится). У-ууу!! (Лезет по лестнице.)

А из дверей каморки появляется Василиса, поправляя прическу.

ВАСИЛИСА. Ну. Чего разорался?

КОСТЫЛЕВ. Где сахар в доме лежит?! Почему порядка нету! Горбатишься на вас! Наташка, та еще сучка! Дерзит!

ВАСИЛИСА. Не ори, давление подымется.

КОСТЫЛЕВ. Не ори, не ори. Нервы у меня!

Спускаются по лестнице.

БУБНОВ. А ты ее рогами!

КОСТЫЛЕВ (Бубнову). Цыц. Говорил — ложьте сахар на место!

Василиса и Костылев уходят к себе. На балкон выходит Пепел, закуривает.

КЛЕЩ. Вась, а Вась…

ПЕПЕЛ. Чего тебе?

КЛЕЩ. Василиса далась? (Пепел молчит.)

БУБНОВ (Пеплу). Чего они от тебя хочут?

КЛЕЩ. Хрена лысого.

ПЕПЕЛ. В женщине душа должна быть.

БУБНОВ. А у них нет?

ПЕПЕЛ. У Наташки есть, но еще маленькая.

БУБНОВ. В нашем климате души растут медленно-медленно.

КЛЕЩ. Добавить бы.

Входит Анна.

БУБНОВ. Отпустило?

АННА. Дай закурить. (Клещу.) Андрюшенька, давай телевизор снова купим.

КЛЕЩ. Ха! Купим! А ты снова загонишь! Где денег столько взять?

БУБНОВ (Анне). 3ачем тебе эта хряпа?

АННА. Говорят, сейчас интересно стало.

БУБНОВ. Говорят! Вот! (Показывает кругом.) Вот тебе цветной, стерео, звук и запах! Триста шестьдесят пять серий в году.

Из туалета с газетой выходит Настя. С улицы входят Медведев с корзиной в руках, за ним Квашня и Идиот.

КЛЕЩ с Бубновым. Здравия желаем, товарищ старший сержант!

МЕДВЕДЕВ. Уже нажрались?

КЛЕЩ с Бубновым. Служим Советскому Союзу!

БУБНОВ. С базара спекулянтов поймали?

КВАШНЯ. Я тебе дам — спекулянтов. Пашенька, чайку хочешь?

МЕДВЕДЕВ. Это можно. (Садится.)

БУБНОВ (достает шахматы). А партеечку под чаек?

МЕДВЕДЕВ. Это можно.

БУБНОВ. Твои белые.

КВАШНЯ. Паша, тебе с чем бутерброд — с сыром или колбасой?

МЕДВЕДЕВ. Хлеба побольше.

Анна и Идиот наблюдают за игрой.

АННА. Лошадью ходи.

ИДИОТ. Двое, что приходили, старичка ловили на базаре. Юркий такой. Наверно, они сотрудники милиции.

МЕДВЕДЕВ (не отрываясь от игры). Что еще за двое? Какие еще сотрудники там? А мы вот так! А?

БУБНОВ. А ниточки-то гнилые. Шах. Переходи, я сегодня добрый.

КЛЕЩ. Ты, добрый, а этот бугай Пимена с заготовительного на два месяца на больничный посадил. Весь цех из-за тебя стоит, Пашенька.

МЕДВЕДЕВ. А не перечь мне, я этого ужас как не люблю. И еще замахивался — каратэ! каратэ!

АННА. Лошадью его, лошадью.

КВАШНЯ. Паша, тебе сколько ложек сахару? Три или четыре?

ПЕПЕЛ. Ты его пельменями своими угости.

МЕДВЕДЕВ (Пеплу). Пошути у меня.

КВАШНЯ. С Василисой шути да с блядьми своими.

БУБНОВ. Шах.

МЕДВЕДЕВ. Так нечестно. Я перехожу.

ИДИОТ (Насте). Там в наперстки играли, а потом драка началась. Я занимался теорией игр, там драки не входили элементами игры.

БУБНОВ. В теориях никогда драки не закладываются, но жизнь богаче всяких фантазий. (Медведеву.) Ферзь под боем.

ИДИОТ (Насте). Бросьте, Настя, всякую ерунду читать. Почитали бы Чехова, Горького, что ли.

НАСТЯ. Иди ты в жопу со своим Горьким.

МЕДВЕДЕВ (отвлекаясь от игры). Чтоб я этих выражений при женщинах не слышал!

КВАШНЯ. Вот именно! Расжопалась тут. Сладу никакого нет. Целый день только и слышишь: блядь да блядь, да жопа с ручкой!

НАСТЯ (Квашне). Ты ж первая у нас — как начнешь с утра!

КВАШНЯ. Так я и постарше тебя буду! После войны росла, народ озверелый. (Ставит чай и бутерброды перед Медведевым.) Ешь на здоровье, Пашенька.

БУБНОВ. А мне?

КВАШНЯ. Нос в говне.

НАСТЯ. Во! А сама-то!

БУБНОВ. Шах.

КЛЕЩ. Врежь ему за Пимена.

АННА. Лошадью, лошадью!

ИДИОТ (Квашне). Что вы мне посоветуете с курицей?

КВАШНЯ. Положи в морозилку, запах снять.

БУБНОВ. Мат. (Берет Пашин бутерброд.) Будет хлеб, будет и песня!

МЕДВЕДЕВ. Где?!

КЛЕЩ. В гнезде! За Пимена тебе — а?

АННА (смеется дребезжащим смехом). Выиграл. Выиграл.

НАСТЯ. Нет, это не жизнь. (Уходит.)

МЕДВЕДЕВ. Сучий потрох, все настроение на дежурство спортил!

Входят Сатин с Актером, ведут за обе руки Луку без штанов. 3а ними идет Костылев.

МЕДВЕДЕВ (встает, грозно оправляет форму). Кто такие? Почему без штанов?

ПЕПЕЛ. Сексуальные меньшинства Крайнего Севера.

САТИН. Мир этому дому. Прошу любить и не обижать — божий странник Лука! (Выталкивает Луку вперед.) Смотрите, какая фактура! А штаны — дело наживное.

МЕДВЕДЕВ (Костылеву). Что за бардак во вверенной тебе квартире? Кто такие? Бомжи? Документы.

САТИН. Мы — представители славной творческой интеллигенции. Я режиссер, заслуженный деятель Ханты-Мансийского национального округа, основатель нового направления в русском театре. Мой соратник и друг — Актер, этого же направления, участник съемок во многих отечественных и зарубежных фильмах.

АКТЕР. В Польше.

МЕДВЕДЕВ. А этот кто? (Указывает на Луку.) Ты кто? Почему без штанов?

ЛУКА. Человек.

МЕДВЕДЕВ. А по-моему, ты бомж! Пошли со мной.

САТИН. Стойте! Не делайте этого! (Взбегают с Актером на лестницу, Настя выходит из туалета). Люди! Сегодняшний день будет запечатлен в анналах театра так же, как и историческая встреча Станиславского и Немировича-Данченко!

АКТЕР. Офелия, о, помяни меня в своих молитвах!

САТИН. Здесь, в этих исторических стенах, мы с вами сыграем первый бесконечный спектакль вселенского Реального театра!

ПЕПЕЛ. Где-то это было.

САТИН. Общество насыщено идеями, как воздух перед грозой электричеством, но молнией центром кристаллизации станет наше с вами детище, наш Реальный Театр!

АКТЕР.

Если б завтра земли нашей путь
Осветить наше солнце забыло,
Завтра ж целый бы мир осветила
Мысль безумца какого-нибудь.
ИДИОТ. Пастернак.

КВАШНЯ. Точно сумасшедшие. А этот (показывает на Луку.) небось и вшивый.

САТИН. Вошь тоже реалия наших дней. Растворяясь душой в таких вот реалиях, мы с вами превратимся в демиургов!

КЛЕЩ. Во, бля!

САТИН. В творцов театральных алмазов. Наши с вами имена будут занесены в нетленные скрижали вселенского Театра. Именно здесь, в сладостных творческих муках родится бесконечная во времени и ограниченная в пространстве этой божественной декорацией пьеса буревестника революции Максима Горького «На дне». Кто читал Горького? (Идиот поднимает руку.)

КЛЕЩ. Во гад.

САТИН. Забудьте обо всем! Вам не нужны тексты! Вы их знаете! Сама жизнь вложила их в ваши уста! Ваша жизнь — вот ваш текст, ваша сверхзадача, ваш спектакль. Сотни, тысячи театралов со всех концов света будут ночами стоять за билетами на наш спектакль. Критики, эти гиены пера, ломиться в эти двери. Гастроли! Поклонницы! Поклонники! Париж — у ваших ног. Вы не можете себе же сказать «Нет»! Это ваш шанс! Эта грязь, эти лица, эта кухня, воздух которой можно резать ножом как холодец, так он плотен и вкусен! Мы приготовим это блюдо и насытим жаждущих духом, ибо Человек — выше сытости! Мы покажем всем правду жизни. Ложь — религия рабов и хозяев. Правда — бог свободного человека!

АКТЕР. Безумству храбрых поем мы песню! Безумство храбрых — вот мудрость жизни! Я славно пожил! Я знаю счастье! Я храбро бился! Я видел небо!!

Все аплодируют. Слышны крики дерущихся Василисы и Наташи. Костылев убегает их разнимать.

МЕДВЕДЕВ. Никак скандал?

КВАШНЯ. Пойти посмотреть?

КОСТЫЛЕВ (вбегает). Абрамыч! Беда! Василиса… Наташку убивает… иди!

САТИН. Вперед, орлы!

Все дружной гурьбой бегут разнимать. Остаются Пепел на балконе, Анна и Лука. Лука сразу начинает рыскать по кухне.

АННА. О Господи… Наташенька бедная…

ЛУКА. Кто дерется там?

АННА. Сестры.

ЛУКА. Чего делят?

АННА (указывает на Пепла). Сытые обе… здоровые…

ЛУКА (гладит Анну). Тебя как звать-то?

АННА. Анной. Гляжу я на тебя… на отца ты похож моего… такой же ласковый… мягкий…

ЛУКА. Мяли много, оттого и мягкий… (Смеется дребезжащим смехом.)


Конец первого действия

Действие второе

Та же обстановка. Вечер. На антресолях Сатин, Идиот, Татарин и Кривой 3об играют в карты. Клещ и Актер наблюдают за игрой. Внизу на кухне Бубнов и Медведев играют в шахматы. Лука с Анной сидят в сторонке.

ТАТАРИН. Еще раз играю — больше не играю!

САТИН. Бубнов, пой!

БУБНОВ (запевает). Солнце всходит и заходит…

ЗОБ (подхватывает). А в тюрьме моей темно…

ТАТАРИН (Сатину). Давай мешай карты! Чего поешь? Играть надо. Два дела сразу даже Бог не делал.

ИДИОТ. Ахматова говорила, что в день можно делать хорошо только одно дело.

ТАТАРИН. Умная женщина. Вижу — горянка.

САТИН. Твой ход, Татарин.

ТАТАРИН (бросает карты). Ты чего меня злишь? А? Какой я тебе такой татарин? Я тат. Понял? Тат!

ИДИОТ. Тат или татарин — какая разница? Ислам.

ТАТАРИН. Совсем ослиная башка! Я ветеринарный диплом купил, про ишаков все знаю: они умнее тебя! Таты — это горские евреи!

БУБНОВ (поет). Горные евреи спят во тьме ночной…

МЕДВЕДЕВ. В школе сержантов учили — есть такая кавказская национальность.

БУБНОВ. Тихие долины полны свежей мглой…

ТАТАРИН. Вот, из милиции, совсем тупой, а знает! Доктор Илизаров руки из ног делал, татом был! Все умные люди — таты.

ЗОБ. Не кипятись, Асаф.

ТАТАРИН. Не могу я с этих русских! Мы три тысячи лет от фараона убежали, Нас Бог избрал. А вы — триста лет как из лесу вышли с царем Петром — и что? И где ваша Тора? Где ваш Божий закон?!

САТИН. Правда — вот бог свободного человека.

КЛЕЩ. У нас на цех до сих пор только «Правду» и выписывают.

АКТЕР. Ложь — религия рабов и хозяев.

ТАТАРИН (грозит Сатину). 3ачем карту прячешь? Э! ты…

АННА. Что-то трясет меня, холодно, дедушка.

ЛУКА. А согреться бы не мешало. Осталось еще?

АННА. Пустая. Андрюшенька!

КЛЕЩ. Иди спать.

ЛУКА (Анне). Пошли, придумаем что-нибудь. Жизнь, Анна, она полна неожиданностей.

АННА. Вот и батюшка мой так говорил. (Уходят.)

АКТЕР (Сатину). Вечерняя репетиция будет?

САТИН. Что там по расписанию?

АКТЕР. Убийство Костылева.

САТИН. Как придет, так сразу и прогоним эпизод. Пепел готов?

Актер стучит в дверь Пепла. Тот выходит. Зоб и Бубнов поют.

АКТЕР. Костылева убивать будешь. Готов?

ПЕПЕЛ. Этого всегда готов.

БУБНОВ (Медведеву). Руки вверх, граждане бандиты. Сопротивление бесполезно. Шах!

МЕДВЕДЕВ. Где?

КЛЕЩ. В гнезде! (Анне.) Куда?

Анна и Лука что-то проносят в узле через кухню на выход.

АННА. Погуляем с дедушкой перед сном.

КЛЕЩ. Чего?

ЛУКА. Ей воздух нужен свежий.

КЛЕЩ. А мне пиво свежее. Смотри, дед, я ужас какой ревнивый. Пиво принесите!

Анна и Лука уходят.

ТАТАРИН. (Сатину). Куда карту в рукав прячешь? Честным надо быть!

САТИН. Кто сказал?

ТАТАРИН. Бог сказал!

САТИН. А вдруг Бога нет?

ТАТАРИН. Верблюда по горбам, а дурака по словам видно.

МЕДВЕДЕВ. Верблюд — он без ушей, он ноздрей слышит. Сдаюсь.

ЗОБ. Кончай, Асаф, пошли товар готовить.

Уходят к себе.

~
Входит Алешка. Сатин и Актер играют в карты вдвоем.

ИДИОТ. Алеша, мальчик мой, что так поздно?

АЛЕШКА. Отстань.

ИДИОТ (спускается по лестнице). Не говори со мной таким тоном. О, как ты потом будешь стыдиться своего поведения. От тебя табаком пахнет! Ты куришь? Нет, скажи мне честно — ты куришь?

АЛЕШКА. Батя, отстань. Жрать давай.

ИДИОТ. Как успехи в училище?

АЛЕШКА. Жрать давай, будут и успехи.

МЕДВЕДЕВ. Ты как с родителем разговариваешь, щенок?

АЛЕШКА. Как щенок. (Уходит с Идиотом.)

Входит Квашня.

КВАШНЯ. Намаялась. Руки-ноги отваливаются.

МЕДВЕДЕВ. Ну, я пошел.

БУБНОВ (ехидно). А сахарку с чайком? А партеечку?

МЕДВЕДЕВ. Ну, разве что еще одну.

БУБНОВ. Без тебя там только спокойнее будет.

КЛЕЩ (спускаясь по лестнице). У нас сегодня в цеху мужик на спор за три секунды пол-литра пил. Мировой рекорд ставил.

БУБНОВ. Ну и как?

КЛЕЩ. Утром тренировался — все было о’кей. А тут закашлялся и тп-р. Две секунды проиграл. Аж заплакал от досады.

КВАШНЯ. Бог плачет от досады, на нас сверху глядючи. Работнички. Паша, тебе с чем бутерброд?

БУБНОВ. Мне с сыром.

КВАШНЯ. Перетопчешься.

БУБНОВ. Вот не буду с твоим Пашей играть, он к тебе ходить перестанет.

МЕДВЕДЕВ (жует бутерброд). Вкусная колбаса.

Входят КОСТЫЛЕВ, Василиса и Наташа.

КОСТЫЛЕВ. Вечер добрый.

МЕДВЕДЕВ. Здорово.

ВАСИЛИСА. Такую жуть смотрели, я аж вся вспотела от страха. Чур, я первая. (Уходит в туалет.)

КЛЕЩ. Щас репетиция будет.

КОСТЫЛЕВ. Доведет он нас своими репетициями. Наташка, иди домой.

НАТАША. Сейчас. (Подымается по лестнице.)

АКТЕР (стучит во все двери). Пришли. Все на репетицию!

САТИН (выходит из комнаты). Собирай народ.

Актер бегает с колокольчиком и кричит «На репетицию». Все обитатели квартиры, кроме Луки, Анны и Насти потихоньку собираются на кухне и на антресолях.

САТИН. Тишина. Мною отмечено брожение умов. Дескать, чего стараться, полюби нас черненькими, а беленькими нас всяк полюбит. Все запущено в ход, уже назначен день премьеры, но! свобода слова, движения, жеста сама не придет. Мы приступаем к заключительной фазе нашего действа — фазе драматических импровизаций! Я задаю тему — естественно, классическую — далее семя, вложенное мною в вас, должно прорасти естеством мысли, слова и действия. Вопросы будут?

ТАТАРИН. Дорогой, как брата прошу — скажи нам, что делать — мы сделаем.

САТИН. Сегодня вы должны убить Костылева.

КОСТЫЛЕВ (жене). Васка, ты слышишь? Паша, да что ж это за спектакль такой?

КЛЕЩ. Чего бздишь? Это ж только понарошку!

САТИН. Вы должны убить его — дракона вашей квартиры, но только в своей душе. Желание должно быть величественнее действия.

КЛЕЩ. Бей драконов!

КОСТЫЛЕВ. Паша! Ну скажи ты им всем!

МЕДВЕДЕВ (жуя бутерброд). При мне не посмеют убить. Не боись, отмахивайся.

САТИН. На афише — большими буквами — консультант по рукопашному бою Медведев Павел!

МЕДВЕДЕВ. Начинай.

КОСТЫЛЕВ. Стой! За что меня мучить? Что я вам плохого сделал?!

ЗОБ. Да не будем мы тебя мучить — чик! И ты уже на небесах.

КЛЕЩ. Ты, блин горелый, всем жизнь заедаешь! Да нельзя, сюда нельзя! Да кто ты такой?

КОСТЫЛЕВ. Я ответственный квартиросъемщик!

ПЕПЕЛ. Вот за это и убьем.

КОСТЫЛЕВ. Василиса! А? Твой-то хахаль?! А?

ВАСИЛИСА. Какой он мне хахаль?! Ты чего меня при людях позоришь?

КВАШНЯ. Я блядства в квартире не потерплю!

ВАСИЛИСА. Ты кому это кричишь?!

КВАШНЯ. Я женщина честная, а на воре и шапка горит.

ВАСИЛИСА (Костылеву). Чего молчишь, когда жену твою позорят?!

КОСТЫЛЕВ. Тебя Васька позорит.

ПЕПЕЛ. А кому-то сейчас в зубы за Ваську!

НАТАША. Вася, не надо!

ПЕПЕЛ. Нет, надо! (Сбегает вниз по лестнице.)

САТИН (Пеплу). Медленнее иди! Засучивай рукава! (Костылеву.) А ты бойся! Больше бойся! (Всем.) На две группы! Галдим! Одна за Пепла! Вторая за него!

ПЕПЕЛ. Держите меня! Я его убью! (Его хватают.) Сундук! Макарон! Я таких душил в армии!

КОСТЫЛЕВ. Паша, он убьет меня!

МЕДВЕДЕВ. При мне не посмеет.

ИДИОТ (Пеплу). Нельзя так! Вы же интеллигентный человек!

ПЕПЕЛ (Идиоту). Пшел вон, идиот! (Дает ему пощечину.)

ИДИОТ. О, как вы будете потом стыдиться этого поступка!

АЛЕШКА. Не смей бить папу! (Бросается на Пепла.)

ТАТАРИН. (Костылеву). Ты, мужик, дай ему.

КОСТЫЛЕВ. А-а-а-аа! (Бросается на Пепла, которого держат за руки, и неумело месит его кулаками.)

ПЕПЕЛ. Пустите меня!!

САТИН. Быстрее! Еще быстрее! Все двигаются!

Пепел вырывается из рук и схватывается с Костылевым врукопашную. Все мешают или помогают им по мере сил.

МЕДВЕДЕВ (жуя бутерброд). Плохо дерутся.

ЗОБ. Давай-давай!

ТАТАРИН. Куча мала!

САТИН. Об стенку его!

Пепел с разбегу втыкает Костылева головой в стенку. Тот стенку проламывает и застывает неподвижно. Наружу торчит только его зад.

САТИН. Отлично!

Медведев свистит в свисток. Все замирают.

ВАСИЛИСА. Убили! Убили! (Обращаясь к заднице.) Ваня, ты мертвый? Скажи хоть слово! (Кидается на Пепла.) Убил! Убил мужа! Теперь на мне женишься, скотина! Не уйдешь от ответа!

НАТАША (Кидается на Василису.) Твой первый начал! Не женись на ней, Вася!

МЕДВЕДЕВ (свистит). Тихо! Всем отойти от трупа тела! (Трогает Костылева.) Еще теплый. (Василиса начинает выть.)

КВАШНЯ. Может, скорую?

МЕДВЕДЕВ. Поздно, уже остывает. Доигрались, сукины дети. Несчастный случай.

Костылев сучит ногами.

О, судороги пошли.

КОСТЫЛЕВ. Помогите! Помогите!!

ВАСИЛИСА. Живой! Его голос!!

Пепел и Клещ вытаскивают Костылева. У него в руках серебряный сервиз, сложенный в большую старинную серебряную чашу.

ВАСИЛИСА. Что это? А ну, дай сюда!

КОСТЫЛЕВ (крепко вцепившись в чашу). Мое! Я первый нашел! Не трогай!

ЗОБ (быстро осматривает пролом). Пусто.

КВАШНЯ. Это барина клад! Бабка всю жизнь говорила — барин ночью прятал все, что было! Два клада сделал! И исчез!

ТАТАРИН (быстро). Говори, где второй?!

КВАШНЯ. А мы и в первый не верили!

КОСТЫЛЕВ. Мое. Все мое! Я первый нашел, я ответственный здесь! Сдам государству, танк подарю родной части.

КЛЕЩ. Я те дам танк! Это общая квартира!

ИДИОТ. Мы все сдадим!

ВАСИЛИСА. Кто это все?! А это видели? (Показывает всем кукиши.) Марш в комнату! (Костылеву.) Чего стоишь, дурак! Наташка, домой!

ТАТАРИН. Какой такой домой? Все его убивали — все делить будем! Закон такой есть! (Медведеву.) Начальник, скажи им! (Сует Медведеву пачку денег.)

КОСТЫЛЕВ. Государству надо сдать.

МЕДВЕДЕВ. Государство — это я! (Сует кулак под нос Костылеву.) Видал? Давай сюда! Сейчас как врежу! Без репетиций!

ВАСИЛИСА. Паша, ты чего?

КВАШНЯ. Цыц, потаскуха!

ВАСИЛИСА. Ваня, да что же это? Мы нашли, а нас пугают?

БУБНОВ. Приперло.

САТИН. Помреж!

АКТЕР. Я!

САТИН. Почему беспорядок на сцене?

АКТЕР. Кончайте базар.

САТИН. Вы чувствуете глубину моего замысла? Вы видите Божью благодать во всех наших начинаниях?! Вы все грешники! Вы дно! И в худшую годину вашего бытия Он (Указывает наверх.) протягивает вам руку помощи. Он нас испытывает и благословляет! Это не просто клад! Это рука Божья, дарующая нам милость! Это знак свыше! Вот он (Указывает на Костылева.) Он избран орудием божьим — пробить брешь в стене людской неблагодарности.

ПЕПЕЛ. Я же им бил!

САТИН. По наущению свыше. Я сказал тебе: «Бей!» Ты ударил! Он проломил! И мы спасены. Видите цепь событий?

БУБНОВ. А мы?

САТИН. А вы вдохновляли: «Вася, бей! Бей его!»

КЛЕЩ. Чего тогда стоим? Где второй клад? Возьмем его (указывает на Костылева) и раздолбаем башкой все квартиру к гребаной матери! Михалыч, как голова? Не болит? Обмотаем полотенцем и ба-бах!!

КОСТЫЛЕВ. Нет! Он мой! (Обнимает чашу.)

САТИН. Твой. И наш. Всем хватит.

КЛЕЩ. Взять да поделить. Прямо щас.

ЗОБ. На общак долю надо — зону греть.

БУБНОВ. Тут все надо хорошенько взвесить.

ТАТАРИН. Зоб, весы! (Зоб убегает за весами.) Почем серебро сегодня?

АЛЕШКА. Доллар — грамм. Тысяча рублей.

ТАТАРИН. Покупаю.

Зоб возвращается с весами.

Хорошо смотрите. (Костылеву.) Дай сюда!

КОСТЫЛЕВ. А-аа!

ВАСИЛИСА (мужу). Дурак!

ТАТАРИН. Два с половиной кило.

ЗОБ (считает на калькуляторе). Два с половиной лимона. На каждого по сто пятьдесят тысяч и двести на общак.

КВАШНЯ. Сто пятьдесят? (Падает в обморок.) А-ах.

Входят Настя, Лука и Анна.

КЛЕЩ. Пиво принесли?

АННА. Кончилось. Дедушка кончил.

МЕДВЕДЕВ. Клади ее на стол! Делаю искусственное дыхание!

НАСТЯ. Что случилось? Чего он ее тискает?

ЛУКА. Квашню убили. Доквакалась. Пошли, Аннушка, от греха подальше.

КВАШНЯ. Я тебе дам — «тискает»! Паша, еще немножко.

ТАТАРИН (Зобу). Раздай всем деньги.

КВАШНЯ. И этому мудаку?! (Показывает на Луку.) Я не согласная.

САТИН. У него центральная роль. Москвин! На фактуру взгляните!

ЛУКА (Анне). А пиво вкусное было. Чего вы все уставились?

ТАТАРИН. От меня даю ему долю! Что вы за народ, русские! Старики у вас хуже собак живут. Сами стариками будете, куда пойдете?!

ВСЕ. Браво, молодец, а говорят — жиды жадные. Так это горные жиды, они не такие! Жид — он везде жид, хоть на горе, хоть под горой!

Зоб раздает всем деньги. Легкое столпотворение, как и у всякой кассы.

САТИН. Репетиция закончена. Объявляю благодарность Костылеву. Берите с него пример!

КЛЕЩ. Костылев, ты голова! Завтра в цехе ребятам расскажу.

МЕДВЕДЕВ. Эй, все! Ежели кто пикнет только про клад — будет со мной дело иметь! (Клещу.) Понял, ты, придурок?!

КЛЕЩ. А я что? Как все, так и я! Эх! Однова живем! Бубнов, что с деньгами делать?

БУБНОВ. На хрен они мне? Жил спокойно, теперь думать надо, куда пристроить. Алешка, чего купишь?

АЛЕШКА. Кроссовки.

КЛЕЩ. Мне, что ль, кроссовки купить? Во, мля, ребята ржать будут. Не пойдет.

ЛУКА. Рваненькая!

Зоб меняет ему купюру.

АННА. Андрюша, давай еще раз телевизор купим.

КЛЕЩ. Можем позволить. Только обмыть надо, чтоб не горел.

ТАТАРИН. Эй, мужики! Зоб, дай им всем вино! хачапури! зелень! Столы готовьте — удачу отмечать надо! Женщины, не стойте, как статуи! Закуску несите! Лобио! А? Сатин, скажи всем!

САТИН. Алеша! Давай музыку!

Все готовят столы, несут закуску. Алешка приносит баян и играет подходящую к случаю мелодию.

КЛЕЩ (Квашне). Эй, поди сюда. (Отходят на авансцену.) Чего тебе бабка перед смертью говорила? Ну там, про второй клад. Намекала старая, а?

КВАШНЯ. Так паралич у нее был восемь лет. Она мычала и все! (Показывает.)

КЛЕЩ. Может, рукой куда показывала?

КВАШНЯ. Показывала. Целый день показывала.

КЛЕЩ. Куда?!

КВАШНЯ. На судно показывала. Намекала.

КЛЕЩ. Какое судно? Где?

КВАШНЯ. Поджопное. В ванне лежит.

Клещ уходит в ванную.

ИДИОТ. Настя, что вы с деньгами будете делать?

НАСТЯ. А тебе что? На сберкнижку положу.

ИДИОТ. Приоделись бы. Вы такая симпатичная, а читаете черт знает что.

НАСТЯ. Чего лезешь?

ТАТАРИН. Жениться хочет. Глаза вижу, он жену ищет. Такие глаза.

ИДИОТ. Алеше нужна мать. Мальчик портится на глазах.

САТИН. Прошу всех к столу! (Из ванной выходит, Клещ с судном в руках.) Видите? (Указывает на Клеща.) Человек уже в образе. Он уже живет законами сцены! Берите с него пример. Ваня, поцелуй Василия, по-актерски, помиритесь! (Костылев осторожно целует Пепла.) Возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть по одиночке! Ну, мои любимые органоны, вдарим по макробиотике и энергополям! За удачу! За нас с вами!

БУБНОВ (указывает на зрительный зал). И хрен с ними.

САТИН. Барона нет до сих пор. Без Барона не пьеса. (Идиоту.) Может, все-таки передумаешь?

ИДИОТ. Я родился Идиотом, Идиотом и помру!

АЛЕШКА. Меня тоже в училище Идиотом зовут.

ИДИОТ. Это у нас семейное. Сын мой! Идиот! Пошли, тебе спать пора.

Идиот и Алешка уходят.

ТАТАРИН. Дорогие мои! Хочу за вас всех выпить! Летом всех в горы приглашаю! Воздух — мед! Девушки — персики! Мужчины — орлы!

КОСТЫЛЕВ. Стреляют у вас.

ТАТАРИН. А у вас нет, да? И мы постреляем! У меня пулемет дома! За вас, дорогие мои! Лехаим!

ВСЕ. Спасибо! Алаверды! Лехаим! Пей до дна!

ТАТАРИН. Зоб, пошли! Дела не хрен, стоять не должны! (Уходят.)

КОСТЫЛЕВ. Голова тяжелая. Пойду, прилягу.

ВАСИЛИСА. Наташка, проводи.

НАТАША. Сам дойдет.

МЕДВЕДЕВ. Пора мне, дежурство кончается.

БУБНОВ. А на посошок, Пашенька?

МЕДВЕДЕВ. Ну, разве что на посошок. (Выпивает стакан.)

КВАШНЯ (провожает Медведева). Береги себя.

МЕДВЕДЕВ. Не дурак. (Уходят.)

Через кухню проходит Клещ с кувалдой и ломиком. Он заболел кладоискательством. Возвращается Идиот.

КВАШНЯ (возвращается). Он там весь коридор разбомбил, засранец!

САТИН. Так надо. Формируется среда обитания.

АКТЕР. Предлагаю традиционный тост за наших дам!

ЛУКА. Вот где скрыты истинные клады! Анна, за тебя!

ВАСИЛИСА (Пеплу). А ты, герой, чего молчишь?

ПЕПЕЛ. Думаю. Отчего это вы все такие придурки?

ВАСИЛИСА. Ой, ой, не дурней тебя.

САТИН. Наивен ты не по годам, брат Василий. Думаешь, еще есть умные люди?

АКТЕР. Наивного трудно играть. Вот, помню, дали мне идиота…

ИДИОТ. Меня?

АКТЕР. Настоящего. Конечно, не Смоктуновский, но цветы были…

НАСТЯ (читает газету). О, послушайте. Тоже придурок. «Интеллигентная девушка тридцати пяти лет познакомится с интеллигентным славянином без вредных привычек». Девушка! Вот курва наглая!

БУБНОВ. Такого славянина нет в природе по определению.

САТИН. Я вот, друг Василий, в жизненных боях, отступая на заранее подготовленные позиции, все свои иллюзии расстрелял. Без иллюзий, брат, жить стало намного легче. Оставил себе только последнюю — как пулю в стволе — Бога! А вы, я вижу, все еще с иллюзиями пытаетесь. Бросьте все лишнее, идти же трудно.

БУБНОВ. Без них нельзя. Вот загробная или иная там жизнь — я знаю? Отними надежду — и все! Петлю намыливай.

АКТЕР. А-а, все можно и возможно. Вот мой несчастный организм — пропитан алкоголем по самые невыразимые. Даже в ногтях спирт нашли! Доктора в изумлении студентам показывали — пример невозможного, можно сказать, человек будущего!

ИДИОТ. Так не бывает — в ногтях спирт.

АКТЕР. Хочешь лизнуть?

КВАШНЯ. Кончайте гадости за столом.

ПЕПЕЛ. Ну что вы за придурки такие?

БУБНОВ. Дуракам счастье, ваше сиятельство.

ИДИОТ. Я заметил, дуракам везет больше, чем идиотам.

АННА (Луке). Дедушка, идем, я тебе альбом со школьными фотографиями покажу. (Уходит с Лукой.)

САТИН. Блаженны нищие духом. Для них в рай постоянный пропуск на вахте лежит.

ИДИОТ. Вы же не верите в иллюзии.

САТИН. Рад бы — да не могу, натура такая. Был маленький — думал, есть такие чудесные правильные школы, такие правильные пионерские отряды, где мальчики не занимаются рукоблудием. Потом думал, есть театры — храмы! актеры — титаны! режиссеры — боги! Ан нет — все блудят! Везде дерьмо. Тут единственное остается — сажать в это дерьмо семена, говорить волшебное крекс-фекс-пекс и ждать, если дождешься — вдруг прорастет цветок, проклюнется росточек.

БУБНОВ. Попал в дерьмо — сиди и не чирикай.

ПЕПЕЛ. А если чирикается?

БУБНОВ. Чирикай. Но негромко.

НАТАША. Вася, а ты кем хотел стать?

ПЕПЕЛ. Дура ты, Наташка.

ВАСИЛИСА. Нашел дуру. Иди спать, кому говорю. Не такая уж она и дура!

НАТАША. Сама иди. (Василиса уходит.)

Появляется Клещ.

БУБНОВ (Клещу). Ну?

КЛЕЩ. Гадом буду — найду. (Уходит.)

САТИН. Я в него верю. Он выше сытости! Кто ищет, тот всегда найдет! Он человек.

БУБНОВ. У меня отчим был, в энкаведэ служил, тоже, заглотит стакан за ужином — «Кто ищет, тот всегда найдет!» — и спать. Тоже человеком работал.

Проходит Клещ с ломом, подымается по лестнице, заходит в одну из каморок. Некоторое время спустя слышны звуки долбания стены.

КВАШНЯ. Лучше бы за Анной смотрел. Иду — а они в коридоре обжимаются! Дедушка да дедушка! Тьфу, чистый срам. Он ей в отцы годится!

САТИН. Не судите, и судимы не будете. Где ж Барона нам найти?

БУБНОВ. Вымерли бароны.

НАСТЯ. А этот еще, сморчок какой-то. Шестьдесят три года, а туда же! Бабу ему подавай, да не старше тридцати. Вот сволочь!

КВАШНЯ. Сексуальный маньяк! (Стук в стену становится все громче и громче.) Да что он, идиот? Посреди ночи!

ПЕПЕЛ. Интересно, эти деньги к счастью?

САТИН. Деньги никого счастливым не делали.

АКТЕР. Вот, помню, подхалтурили изрядно на Новый год. Елочка, зажгись! Тогда еще деньги в цене были. Ну, натурально, накрыли стол, сели… Очнулся я, а уже восьмое марта.

БУБНОВ. С праздничком, дорогие женщины!

Стена трясется, с нее падают вещи.

КВАШНЯ. Остановите его! Что ж это делается, люди добрые? Он всю квартиру разнесет! Содома и Гоморра!

Слышны вопли Клеща, вошедшего в раж.

САТИН. Вот оно, действо! Давайте за Клеща! (Пьют.)

АКТЕР. Последний день Помпеи! Старик! Сюда, мой верный Кент!

САТИН. Миклухо-Маклай идет — х-хо!

КВАШНЯ. Милиция! Пашенька! Милицию сюда!!

Кусок стены обрушивается. В проеме возникает скелет Барона, одетого в парадный мундир золотого шитья, с орденами и орденскими лентами. Несет его торжествующий Клещ.

КВАШНЯ. Барин вернулся!! (Падает в обморок.)

НАТАША. Вася! (Бросается к Пеплу.)

АКТЕР. Бедный Йорик! Мертвец! «Наши сети притащили мертвеца…», стихотворение Беранжера!

САТИН (взбегает по лестнице, обнимается со скелетом). Вот он — Барон!! Мертвецы не слышат! Мертвецы не чувствуют… Кричи… реви… мертвецы не слышат!..

В двери появляется Лука с бюстгалтером в руках.


Конец второго действия

Действие третье

Интерьер усилиями Клеща-кладоискателя изменился к лучшему. В стенах появились рваные дыры, часть вещей, висевших по стенам, стоит на полу. Стало заметно теснее, грязнее и беспорядочнее. Скелет Барона в парадном одеянии стоит на антресолях, с удовлетворением озирая свои владения. Сатин выходит из каморки, разглядывает Барона. Внизу Актер с Бубновым с утра пораньше похмеляются водкой. Идиот готовит обед из курицы. Наташа сидит у стола и грызет семечки.

САТИН (спускается вниз по лестнице). Кто это бил меня вчера?

БУБНОВ. А тебе не все равно?

САТИН. Положим так… За что били? Мерзавцы…

АКТЕР. Реалии вперемешку с замыслом… Никто тебя не бил. Мыслимо ли поднять руку на главного режиссера? Крамола… Армагеддон!! Пей. Так и до безбожия можно дойти!

САТИН. Что ж тогда все болит? С Богом. (Выпивает.) О! (Показывает на Барона.) Скелетон органона Барона. Он сейчас живее всех живых. Надо ему глаза вставить.

БУБНОВ. И так хорош. Я ночью пошел в туалет, темно. Глянул на него, чуть на месте все не сделал.

НАТАША. Он очень попсовый. В училище хотят даже к нам экскурсию по литературе сделать.

САТИН. О, как я угадал. Боги, боги! (Смотрит на бутылку.) Никак все?

БУБНОВ. И концом радости бывает печаль.

АКТЕР. Вот. Последний доллар. Какой сегодня курс?

БУБНОВ. Быстро мы наследство тово. Барон всю жизнь копил, а мы — фук. Так и надо.

САТИН. На бутылку хватит. Доллар всегда бутылка и еще чуть-чуть. Иди. Я пока над сценой подумаю. Что там сегодня?

АКТЕР. Буревестник — живая картина. Девушка и Смерть — картина мертвая.

САТИН. Кто у нас Смерть?

АКТЕР. В первом составе Аннушка, во втором Кривой Зоб.

НАТАША. Я — девушка, а Вася — Парень. Он у меня на коленях уже спать репетировал.

Актер уходит за водкой.

БУБНОВ. Пустили козла в огород.

САТИН (Наташе). Обнаженной играть сможешь?

НАТАША. Васка побьет. Пойду слова учить. (Уходит.)

САТИН. Деньги, Бубнов, кончились. Вся надежда на Клеща.

Входит Клещ с миноискателем, меряет им по кухне.

БУБНОВ. Где взял?

КЛЕЩ. С соседнего завода за пол-литра вынесли. Пищит, сука, все время. На любую железяку.

ИДИОТ. Ложную информацию выдает. Надо понять логику Барона.

КЛЕЩ. Логика у Бобика! Долбать надо, вот и вся логика! (Долбает.)

Входит плачущая Анна, с косой в руках, за ней Актер с водкой.

САТИН (Анне). Чего ревешь? Слова выучила?

АННА (сквозь слезы). Беспощадною рукой люди ближнего убьют и хоронят. И поют: «Со святыми упокой!» Не пойму я ничего!

САТИН (Актеру, выпив). Нет, Йоська все-таки был не прав. «Фауст» Гете, пожалуй, посильнее этой штуки будет. Плачущая Смерть — это хорошо, эта находка многого стоит. Фиксируем.

АННА (плачет). Лука. Лука. Бросил дедушка. Ушел.

САТИН. Что значит «ушел»? К кому?

АННА. Мы с ним хотели в мавзолей съездить, посмотреть, пока лежит еще. За билетами, говорит, схожу. Деньги взял и ушел.

САТИН. Когда?

АННА. Вчера. Думала, вернется. А говорил, люблю. Целовал. Господи, ну почему я такая несчастная?

БУБНОВ. А кто тебе сказал, что ты должна быть счастливой?

САТИН. Не реви. Мы тебе нового поймаем.

АКТЕР. Допьем вот и поймаем. Хорошо бы безногого, чтоб не убежал.

БУБНОВ. Лучше без хрена, а то Клещ сатанеет.

САТИН. Идея хороша. (Актеру.) Ну не тяни резину, допивай и пошли!

Сатин и Актер уходят. Клещ долбит стену.

БУБНОВ (Клещу). Чего ты ломиком? Попробуй рогами, пока крепкие.

КЛЕЩ (Анне). Изменишь еще раз — убью и тебя, и себя. Я тебе ни разу не изменил, даже в санатории. Ребята в раздевалке смеются — давай рога, полотенца вешать будем! А я тебе верил. Эх!! (Остервенело стучит в стену.)

АННА. Давай попробуем жить сначала.

КЛЕЩ. Я рабочий человек. Я не позволю себя рогатить. Мне так который год не даешь!

АННА. Так ты и не просил который год.

КЛЕЩ. У меня гордость тоже есть. С протянутым хреном ходить не собираюсь.

АННА. Андрюшенька! Прости меня. Я теперь до конца жизни буду только тебе верна! Пошли, начнем жить сначала.

КЛЕЩ. Сначала, сначала! Нет тебе веры.

АННА. А ты верь мне, Андрюшенька. Верь мне, милый. (Уводит Клеща.)

БУБНОВ. Пахнет сексуальной революцией. Верхи не могут, а низы не хотят.

ИДИОТ. Это от курицы такой запах. И когда она успела, не пойму.

БУБНОВ. Лев Николаевич, а ты чего телишься? Бери Настю за зебры и дуй до горы.

ИДИОТ. Вы думаете, я могу рассчитывать на взаимность?

БУБНОВ. Мысль в таком деле только вредит действию. Если бы, к примеру, я был бабой, ты бы у меня ходил холостым не дольше этого цыпленка.

ИДИОТ. Вообще-то Алеше нужна мать, мальчик портится на глазах…

БУБНОВ. Как эта курица.

ИДИОТ. Боюсь я второй раз испытать личную трагедию. Алешина мать, хоть она и бросила нас, была неХобыкновенной женщиной.

БУБНОВ. Необыкновенной? Что-нибудь поперек?

ИДИОТ. О, не говорите так, вы же в душе своей очень чистый человек.

БУБНОВ. Надеюсь. А вот и предмет разговора.

Входит сияющая Настя. В руке у нее газета.

БУБНОВ (Насте). Чего лыбишься? Лев Николаевич, гни свое.

ИДИОТ. Настя! Вы сегодня такая красивая!

БУБНОВ. М-да, малость перегнул, князь.

НАСТЯ. Вот вам всем! (Бросает газету на стол.) Что с вами, босяками, говорить.

Входит Квашня.

КВАШНЯ. Грязь всякую с моего стола-то убери. Тут тебе не изба-читальня. Развелось интеллигентов. Навоняли тут своими курицами паршивыми. Газетами расшвырялись.

БУБНОВ (Насте). Чего такая радостная? Изнасиловали по ошибке?

НАСТЯ. Дождешься от вас. На вот, читай! Обведено где.

БУБНОВ (читает). «Молодая, привлекательная, интеллигентная девушка с незаконченным высшим образованием…» Знал я одну образованную… Ох, и образованная была!

НАСТЯ. Читай, читай!

БУБНОВ.«…с хорошей фигурой сто шестьдесят пять, восемьдесят, пятьдесят четыре…» Телефон, что ли?

НАСТЯ. Рост, вес и размер.

БУБНОВ. Маленькая танкетка. «Ответит да…» Ну эта ответит, так ответит!«…ответит да одинокому интеллигентному мужчине без вэпэ…» Без чего у него?

НАСТЯ. Без вредных привычек!

БУБНОВ. «Пьющих просят не беспокоиться». А я спокоен. «Жильем и продуктами обеспечена. Увлечения: театр, кино, библиотеки, выставки, книги, газеты, журналы, открытки, животные, путешествия, астрология, гребля». Кайф. Ну?

НАСТЯ. Чего «ну»?

БУБНОВ. Ну прочитал.

КВАШНЯ. Гребля! Знаем мы вашу греблю — вверх ногами! Вот наглые девки пошли, буковку прибавят, и нате вам — гребитесь, люди добрые! Срам! (Идиоту.) Ну и вонища от твоей заразы.

ИДИОТ. Интересно бы взглянуть на эту особу.

НАСТЯ. Это я.

БУБНОВ. Ни х..! (Смеется.) Настя, это вот ты?!

НАСТЯ. Отдай! (Отбирает газету.) Не лапай, чмо необразованное!

КВАШНЯ (Насте). Ты, что ль, написала?

НАСТЯ. Ну я.

БУБНОВ. Откуда у тебя незаконченное высшее?

НАСТЯ. Так я ж ничего и не кончала.

ИДИОТ. В этом определенно есть логика!

БУБНОВ. Ой, умру! А интеллигентная ты откуда?

КВАШНЯ. От верблюда! Во, невеста из кислого теста. Настя, я тебе вот что скажу: выкинь эту дурь из головы. Мужики — все сволочи. Как один. Кроме этого. (Показывает на Идиота.) Этот не сволочь, потому что идиот!

ИДИОТ. О, как вы будете потом стыдиться этих слов! Настасья Филипповна, не слушайте вы их. Вы все правильно написали. Эта интеллигентность у вас врожденная, из души идет. Вы достойны большой любви. Только не надо этих объявлений — могут ведь и нехорошие люди попасться.

КВАШНЯ. Подлецы — все, как один! Уж я-то знаю! Вам только одно от нас и нужно!

БУБНОВ. А как же Пашенька? Ангел?

КВАШНЯ. Паша не мужик, а страж порядка!

ИДИОТ. Настя, я давно хотел… Алешка вот, отбивается… курица тоже вот… Я ведь еще не стар. У меня нет вредных привычек!

КВАШНЯ. А кто свет за собой в сортире не гасит?

БУБНОВ. Назвалась груздем — вот и грибничок! Дура, он тебе предложение делает.

НАСТЯ. Вот этот вот? (Указывает на Идиота.)

ИДИОТ. Я, в общем-то, словом, ну… Я…

НАСТЯ. Ха! Видите? Это первый! А сколько сейчас по всему городу письма пишут?

КВАШНЯ. Блин, еще та парочка.

НАСТЯ. Да ну вас всех! Что у меня — нет гордости девичьей? — на первого кидаться! Да может, завтра здесь очередь будет!

БУБНОВ. В очередь, в очередь, сукины дети!

НАСТЯ. Дай мне хоть раз в жизни счастьем понаслаждаться.

БУБНОВ. Процесс важнее результата.

ИДИОТ. Настасья Филипповна, подумайте, прошу вас. Если мы будем бедны, я работать буду, Настасья Филипповна!

НАСТЯ. Кому ты нужен!

ИДИОТ. Я все-таки кандидат наук. Я преподавать могу. У меня шестнадцать печатных работ было.

НАСТЯ. Врешь! Не было этого!

ИДИОТ. В журналах! На конференциях выступал!

НАСТЯ. Не было этого! Не было!

ИДИОТ. Вы меня просто убиваете.

БУБНОВ (Идиоту). Не унижайся! Им всем бы только поиздеваться на халяву, а потом сами на десять лет дольше живут. С умильной мордой на могилку походить.

КВАШНЯ (Бубнову). Помолчал бы, педерас! А кто ни одной бабы ни разу не привел? Хоть бы для смеху.

БУБНОВ. Всему свое время. Время обнимать и время уклоняться от объятий.

Сатин и Актер вводят нового Луку. Новый Лука внешне мало отличается от старого, но несколько бойчее его.

САТИН. Где Анна? Смотрите, какого Луку мы ей поймали.

БУБНОВ. В нее Клещ впился!

САТИН (уходит). Анна! Анна…

Все настороженно осматривают Луку. Лука тоже осматривает всех. Наибольший интерес у него вызывает Настя.

ЛУКА (Насте). Как звать?

НАСТЯ. Анастасия.

ЛУКА. Настя, значит. Одинокая?

БУБНОВ. Эй, мужик, в очередь, в очередь. За Идиотом.

ИДИОТ. Мышкин, Лев Николаевич…

ЛУКА. Лукич. А это что за кикимора? (Указывает на Квашню.)

КВАШНЯ (Идиоту). Дай-ка сюда. (Берет курицу и бьет Луку по морде курицей.) Это тебе за кикимору. У меня муж — участковый!

ЛУКА. Все понял. Позвольте ручку! (Целует Квашне руку.) Дайте пожрать, люди добрые.

КВАШНЯ. Разбежался! (Дает Луке пирожок.)

Входят Анна и Сатин.

АННА. Обманываешь, небось. Где он?

САТИН. Самого чистого отобрали.

АННА. Дедушка! (Бросается к Луке.) Не он это!

ЛУКА. Я не я, и баба не моя.

НАСТЯ. Он в моей очереди вторым, вот за этим. (Показывает на Идиота.)

БУБНОВ. От заду.

НАСТЯ (Бубнову). Чмо!

Входит Клещ.

САТИН. Ну, вот и познакомились. Все. Приступаем к таинству репетиции. (Актеру.) Давай сюда Алешку с музыкой.

Актер уходит.

Так, теперь Лука. Понял свою роль? Давай что-нибудь для затравки.

ЛУКА (поет).

Ты подружка дорогая,
Зря такая робкая:
Лично я, хотя худая,
но ужасно…
САТИН. Стоп! Стоп! Не пойдет. Смысл жизни — вот вокруг чего ты должен виться! Вечные истины давай.

ЛУКА. Так нет в жизни никакого смысла.

БУБНОВ. О!! Се человек! (Целует Луку.)

НАСТЯ. Как это нету? Я вот объявление дала.

ЛУКА. Верьте мне, люди. Уж я-то знаю!

КЛЕЩ. Тоже мне — Пушкин!

ЛУКА. Дубье вы все. Я инструктором обкома был. Все суета сует и томление духа. (Щиплет Анну.)

АННА. Хи-хи. Не щипайтесь.

ИДИОТ. Смысл в том, что надо что-то делать.

ЛУКА. Ничего не делай. Просто — обременяй землю!

САТИН (Луке). Стоп. Это мои слова. Ты про смысл копай глубже, с гуманистских позиций. Дескать, добро всесильно там… Или, еще, толстовство присобачь. Не мне тебя учить. С таким прошлым у тебя такое будущее.

Входит Алешка с баяном. На антресолях появляется Пепел и Наташка.

САТИН. Смерть!

АННА. Я!

САТИН. С косой наверх, к этим голубкам! Двигайтесь. Импровизируйте. Привыкайте друг к другу. Слова повторите!

ПЕПЕЛ. У меня слов нет.

САТИН. У тебя руки есть? Мне, что, тебя учить с девушкой работать? Алеша, друг мой, изобрази им танго смерти.

Алешка играет негромко, Пепел и Наташа танцуют, Анна с косой трется рядом.

САТИН. Песня о Буревестнике! Где Буревестник? «Над седой равниной моря…», где он?

Входит Актер в черном трико, с красными ластами на ногах.

АКТЕР. Ну как?

САТИН. Хорош! Пристегивайте его! Осторожнее. Выдержит?

КЛЕЩ. Вся бригада по очереди на крану каталась.

Клещ, Бубнов и Идиот подымают Актера на лонже к потолку.

АКТЕР. Ну как?

САТИН. Великолепно! Подвигай крыльями. Клешни вытяни. Ты в полете! Ты паришь! Девушка и Смерть! Уходите к Ваське. Мешаете. Алеша, что-нибудь под бурю такое… старинное…

Анна, Наташа и Пепел уходят в комнату.

Текст. Давай по тексту. Над седой. Между тучами. Он кричит! Ну?! (Актер кричит.) Не слышу радость в гордом! гордом крике птицы! А ты как гусак перед случкой! (Актер кричит.) Жажда бури! Сила гнева! Пламя страсти! Страсть! Дай мне страсть. Вот так. Фиксируем. Дальше. Чайки… И гагары тоже… Вот вы (Насте и Квашне.) Стоните перед бурей. Как только он начинает летать, вы стоните, вы боитесь, вам недоступно наслажденье битвой жизни.

АННА (выходит). Меня Васька выгнал. У меня, говорит, руки падают, когда тебя вижу.

Актер закуривает.

САТИН. Вниз, чайкой будешь. Чайка с косой. Хорошо. Стоните и мечитесь. Алеша, больше ужаса!

Анна, Настя и Квашня довольно толково изображают чаек.

Мне нравится. (Заглядывает в текст.) Что там у нас? Глупый пингвин…

Входит Костылев с повязкой на голове.

САТИН (Костылеву). Ты пингвин раз, Лука — два. Идиот — пингвин три. Построились в шеренгу. Напра-во! Видели, как пингвины ходят? Алеша, пингвиний марш! Три-четыре! Оп-па. Оп-па! Хором текст!

ПИНГВИНЫ (маршируют).

Глупый пингвин робко прячет
тело жирное в утесах.
Повторяют два раза.

АКТЕР. Сверху — просто чистый Мейерхольд!

БУБНОВ (бросает лонжу). Да кто так ходит?

Анна, перед этим сменившая Клеща, ушедшего в туалет, взмывает к потолку. Актер же приземляется. Никого это не удивляет.

АННА (тихо). Ой, упаду. Ой, упаду. (Повторяет все время.)

БУБНОВ (исступленно). Так адельки ходят! Суетливые! А вы императоры! Как митрополиты! В золоте! Стройные! Как будто они что-то важное знают! Они… они… ну поймите… Снег… безмолвие… и императоры чередой!

КОСТЫЛЕВ. Глупый пингвин… с жирным телом… Классика!

БУБНОВ. Это ты глупый! Это ты с жирным телом! Да их там миллионы! Ты там за двадцать минут голым сдохнешь! Они мудрее всех нас! Они не знают страха. Они часть мира. Это они живут! Они! Это ты прячешь тело жирное на службе!

Из туалета выходит Клещ.

КОСТЫЛЕВ. Они яйца на лапах носят.

БУБНОВ. Идите вы к черту со своими яйцами! (Убегает.)

АКТЕР. Что это с ним?!

КЛЕЩ. У нас в цеху у одного яйца тоже, как у пингвина, почти до лап достают. Когда сидит.

САТИН. Вот она — сила искусства! Человек проснулся! Все свободны. Всем спасибо!

Все расходятся. На сцене остаются Клещ, Актер, Сатин и Анна.

АННА. Андрюша! Сними меня отсюда!

КЛЕЩ. Ты чего меня опять позоришь, а? С голыми ногами, а?

САТИН. Здорово! Синяя птица! Метерлинк!

АКТЕР (вместе с Сатиным). Мы дружной вереницей идем за синей птицей!

Осторожно снимают Анну.

КЛЕЩ. Пошли домой! Ишь, примадонна нашлась! (Уводит Анну.)

Входит Василиса.

ВАСИЛИСА. Где эта дрянь? Где Наташка?

САТИН. Они с Пеплом «Девушку и смерть» репетируют. Она девушку играет.

ВАСИЛИСА (вбегает по лестнице). Знаю я, в какую девушку они играют! (Стучит в дверь.) Наташка, тварь, выходи! Выходи, кому говорят! Васька, открой, сволочь!

САТИН. Они взрослые люди. Отстань ты от них.

ВАСИЛИСА. Заткнись! Режиссер хренов!

Дверь открывается, на пороге стоит Пепел.

Где эта потаскушка?!

Пепел отвешивает Василисе пощечину и закрывает дверь.

АКТЕР. Ну что ты за стерва, Василиса. Все неймется тебе, все должно быть по-твоему.

Василиса медленно сходит по лестнице, плачет.

САТИН (Актеру). Перестань. Поплачь, Васка. Громче можешь.

Василиса плачет на плече у Сатина.

Принеси ей выпить. Там у меня за занавеской припрятано.

Актер идет за бутылкой.

Ну что ты, легче стало?

ВАСИЛИСА. Почему меня никто не любит?

САТИН. Ну кто тебе это сказал?!

Входят Бубнов и Лука.

ЛУКА. Когда баба плачет, значит, до предела дошла.

БУБНОВ. Бабьи слезы — легкие слезы. Знаю я ихнее племя.

Приходит Актер с бутылкой, разливает по стаканам.

ЛУКА. Дело хорошее. Правильно у нас хозяйство налажено.

САТИН. Выпей, Васка, червь и рассосется. Ну, други мои, в воздухе пахнет премьерой, тьфу-тьфу, чтоб не сглазить! В отделе культуры сказали: придем. С иностранцами. Не подведите, говорят.

Входит Клещ с фомкой.

САТИН. Эй, золотарь, помоги нам.

КЛЕЩ. И Василиса с вами?

САТИН (Клещу). Помолчи. Ну, за успех нашего безнадежного предприятия!

БУБНОВ. Жалко, только одна. (Василиса молча выходит.)

КЛЕЩ (Василисе вслед). Куда? А поговорить?

БУБНОВ. Отстань от бабы, видишь — не в себе. Чего тут было?

АКТЕР. Васька с Наташкой. Она туда. Васька ей как! Истерика.

САТИН. Страдание облагораживает.

ЛУКА. Враки это. Сказки братьев Гримм.

БУБНОВ. А ты страдал?

ЛУКА. Никогда. Я был идиотски счастливым человеком, есть и буду счастлив. Человек рожден для счастья, как птица для полета. Вывод: родился, значит счастлив. Помер — не повезло!

БУБНОВ. А я пингвин по гороскопу, летать не умею.

КЛЕЩ. А вот когда он ныряет, он яйца на снегу ложит?

БУБНОВ. Они парами на всю оставшуюся жизнь. Бабе оставляет.

КЛЕЩ. Как я с Анной?

БУБНОВ. Только не пьющие.

САТИН (глядя на бутылку). Мало!

АКТЕР. Что делать, Фауст!

Входит Василиса, за ней плетется Костылев. В руках у Василисы литровая бутыль шведской водки «Абсолют» и тарелка с закуской. Ставит все это на стол перед пьющими. Немая сцена.

САТИН. Прошу Вас, Василиса Карповна! (Усаживает Василису.)

КОСТЫЛЕВ. Васка. Ты что? С ума сошла? А? Все это вот им?

ВАСИЛИСА (мужу). Пшел вон. На место. (Костылев, пошатываясь, уходит.)

ЛУКА. Чего вы все оборзели, «Абсолют» не пили, что ли? А мы так в обкоме завсегда его, походя. Это у вас низкопоклонство перед западом играет. Водка как водка. (Разливает по стаканам.)

КЛЕЩ. Стой! Вот это вот «Абсолют»?

ЛУКА. Пей, пока дают.

КЛЕЩ. Оставь мне в бутылке.

БУБНОВ. Ну, Василиса, мила ты мне теперь. Что хочешь проси. Прости меня за все мои грехи.

ВАСИЛИСА. И ты меня прости, Бубнов.

Целуются.

САТИН. Хорошо. Я люблю, когда хорошо.

АКТЕР. Любо! Любо! Я передумал лечиться. Я буду пить дальше! До полной победы алкоголизма в одной, отдельно взятой личности! Ура, товарищи!

ВСЕ. Ура! Ура! Ура! (Выпивают.)

САТИН. Актер должен пить. Это его крест, и нести его надо с достоинством.

БУБНОВ. Нектар. И гонят шведы его из красивых, душистых цветов, собранных ранним утром в лесах под Стокгольмом. Ау-уу!

ЛУКА. Они тебе из дерьма будут гнать — оближешься! Зря мы их тогда побили.

КЛЕЩ. Когда?

БУБНОВ. Под Полтавой. А ты чего не пьешь?

КЛЕЩ. Сменщик мой, Митька, помирает он. Все мечтает «Абсолюту» перед смертью попробовать. Завтра в переменок отнесу ему.

САТИН. Жалко человека.

КЛЕЩ. Седьмой год пошел, как помирает. Ишиас у него. А денег не накопить на бутылку. Умру, говорит, и не попробую. Во обрадуется.

БУБНОВ. Может, он за мечту только и держится. Попробует — и помрет.

ЛУКА. И хорошо. Вот я за светлое будущее держусь двумя руками и не помираю.

БУБНОВ. Только не говори «Отчего это прежние дни были лучше нынешних?»

ЛУКА. «Ибо не от мудрости ты спрашиваешь об этом». (Целуется с Бубновым.)

Василиса запевает «Солнце всходит и заходит». Все подпевают ей.


Конец третьего действия

Действие четвертое

Сцена пуста, но все обитатели квартиры дома. На сегодня назначена премьера. На сцену выходит Сатин — на нем парадная одежда, собранная со всей квартиры. На антресолях недвижно стоит Барон.

САТИН (Барону). Ну что, Барон, настал наш час. Если ты там, наверху или внизу, уж не знаю куда угодил, что-то можешь сделать, помоги нам. Обещаю, как все закончится — похороним по-христиански. Помоги. (Становится на колени, крестится.)

Входят сильно выпившие по случаю премьеры Актер, Идиот, Лука и Бубнов.

ЛУКА (Бубнову). Какого хрена ты меня учить будешь?! Я инструктором обкома был! Обкома! Не баран начихал!

АКТЕР. Старик Хэм! Обком звонит в колокол! (Увидев Сатина, становится на колени рядом с ним.)

БУБНОВ. Они разные были! Ты из какого обкома?

ЛУКА. Не помню. (Сатину и Актеру.) Мощам поклоняетесь? Не сотвори себе кумира.

БУБНОВ. Не мешай людям, гнида обкомовская.

ИДИОТ. Господа, не надо так! О, как вы будете потом стыдиться этих слов!

ЛУКА. А я ничуть не обижен! Я счастлив! (Бубнову.) Ты не прав, ибо участь сынов человеческих и участь насекомых — участь одна. И нет у человека преимущества перед насекомым…

БУБНОВ. Ибо все суета и томление (Хором с Лукой.) духа! (Обнимаются с Лукой и целуются.)

ИДИОТ. Судари мои. Я счастлив. (Кричит.) Я счастливый человек! Я горд этим! У меня есть будущее! И оно предсказуемо!

БУБНОВ. Вошь — это звучит гордо! Интересно, о чем может мечтать молоденькая, полненькая самочка вши?

ЛУКА (Бубнову). Антропоцентрист! Сейчас поймаем и спросим! (Ловит вшу.)

БУБНОВ (обнимает Идиота). У тебя тяжелый случай аутоспермотоксикоза. Тут только капли датского короля…

ИДИОТ…пейте, кавалеры!

ЛУКА. С утра выпил — весь день свободен.

ИДИОТ. Я свободен! Господа! (Сатину и Актеру.) Встаньте с колен. Прошу разделить с нами наше же счастье. (Разливает водку по стаканам.)

САТИН. Ну, братцы… За нас с вами.

БУБНОВ. И хрен с ними. Никак утро?

САТИН. Ждут.

ЛУКА. Зернышко кофе. Испытано.

ИДИОТ. А у нас на кафедре лавровым листиком все после обеда пахли. Какое было время, господа! (Плачет.) Господи, как я был тогда счастлив! О-ооо….

АКТЕР (Сатину.) Все! От нас уже ничего не зависит. Где-то, в полуверсте от края света стоит лечебница для глупых-глупых органонов.

САТИН. Организмов, дурак. Ты помнишь, что тебе сегодня вешаться?

АКТЕР. Мне ль бояться? С двумя суицидами в творческой биографии…

САТИН. Бог троицу любит.

АКТЕР. Типун тебе на язык. Ну, ни пуха, ни пера!

САТИН. К черту! (Уходит.)

ИДИОТ (рассматривает курицу). Свобода от чего бы то ни было — вот истинное счастье. Мне бы от этой птицы уйти куда-нибудь…

ЛУКА. Женись!

БУБНОВ. Се мудрец! (Целует Луку.)

Выходят Татарин и нарядно одетая Настя.

Татарин… все, что хочешь! Царица Тамара у меня будешь. Слушай, ну постой немного, красавиц!

НАСТЯ. Отстань. Вас много, а я одна.

ЛУКА. Грядет голубица!

БУБНОВ. Идиот! Давай! (Поет и пляшет.) Эври дей, ты посмотри, какая женщина…

ЛУКА (подхватывает). Эври дэй! Не пей воды из унитаза! О, эври дэй, к тебе пристанет там зараза!

ТАТАРИН. Эй, старик, зачем пьешь, когда не можешь?

АКТЕР. Куда это вы, Настасья Филипповна?

НАСТЯ. Так вам все и скажи. На свидание иду!

ИДИОТ. Зачем же вы так, Настасья Филипповна? А? Я ведь и умереть могу. О, как вы потом будете стыдиться за такие слова!

АКТЕР. Как счастье красит женщину!

ЛУКА. А горе только рака красит. Счастье, ты где?

БУБНОВ. Счастье в труде!

Появляется Клещ, трезвый и в мелу.

КЛЕЩ. Блин, к соседям попал. Они пельмени жрут, Только рты раскрыли, а тут я из стенки: «Приятного аппетита! Наши не пробегали?»

АКТЕР. Зримо. А они?

КЛЕЩ. Только головами мотают: нет, пельменей хочешь? (Уходит.)

ИДИОТ (Насте). Кто он?

НАСТЯ. Мужчина.

БУБНОВ (указывает на Идиота). А это что? Дерьмо на палочке? Ведь доктор наук!

ИДИОТ. Кандидат.

ТАТАРИН. Самец это. Мужчина — это когда с деньгами. Вот придешь туда — а там самец стоит!

АКТЕР. Дайте женщине шанс!

БУБНОВ. Как узнаешь?

НАСТЯ (мечтательно). Газета в правой руке, часы на левой, усы, берет, без очков, на груди татуировка.

БУБНОВ. И хрен меж кривых ножек. Пусть главное сразу покажет.

НАСТЯ. Вам бы все жрать да жрать! Как вы надоели!

ИДИОТ. Настя! Я не с ними! Вот, курица…

НАСТЯ. Иди ты в жопу со своей курицей! (Уходит.)

БУБНОВ (Луке). Я не ослышался? Так он не с нами? (Идиоту.) С кем вы, мастера культуры?

ЛУКА. Мы для них неподходящая компания, мы защититься не успели. Мы быдло-с! Парвеню!

ИДИОТ. Братцы! Я не хотел вас обидеть! Вырвалось!

АКТЕР. Нет, брат, первая реакция самая верная!

ТАТАРИН. Я тоже заметил, давно, вижу, не уважает! Ой, как я это не люблю! Вот. (Входит Зоб.) Зоб! Ты меня?

ЗОБ. Уважаю.

ИДИОТ. Братцы! О, как вы потом будете стыдиться этого поступка! Оттолкнуть счастливого человека! (Падает на колени.) Простите счастливого человека! Простите человека! Простите! (Плачет.)

ЛУКА. Блаженны плачущие, ибо они утешатся.

АКТЕР. Аминь. Прощен. Встань, сын мой. Причастись. (Наливает Идиоту.)

ИДИОТ. Уважаю! (Выпивает.)

БУБНОВ. Где божий человек? Алешка!

Входит Алешка с баяном.

БУБНОВ. Давай мою! (Алешка играет, Бубнов поет.)

Уходит рыбак в свой опасный путь.
«Прощай» — говорит он жене…
Все подхватывают припев:

Лучше лежать на дне, в синей, прохладной мгле,
чем мучаться на суровой, жестокой, проклятой земле…
ИДИОТ. Сын мой! Я горд за тебя! О, какой талант…

АЛЕШКА. Не пей, батя. Козлом станешь. (Уходит.)

Входит Медведев в майке и тренировочных штанах.

МЕДВЕДЕВ (вслед Алешке). Не сметь дерзить! О-ой, голова… Ну, долго мне лекарства ждать?

БУБНОВ. Извольте для поправки, господин околоточный! (Подносит стакан Медведеву.)

МЕДВЕДЕВ. Моей не видно? (Быстро выпивает и закусывает.)

Голос КВАШНИ. Паша! Ты где? А ну, домой!

МЕДВЕДЕВ. Иду-иду! (Убегает.)

ТАТАРИН. Типичный поведение самца.

ИДИОТ. Он счастливый человек.

БУБНОВ. А я?

ИДИОТ. И вы счастливый человек. Вы все счастливы — уже тем, что появились на этот свет. Это ведь такая ничтожная случайность, вы даже представить себе не можете, как вам повезло!

ЛУКА (свирепеет). Мне повезло? Сволочь! (Хватает Идиота за грудки.) Мне повезло! А им? Им повезло еще больше?! Я нищий! Больной! У меня геморрой во всю жопу! Меня девушки не любят! Повезло! Как дам в твою идиотскую харю!! Ненавижу.

ИДИОТ (не вырываясь). Повезло. Убивай — но не отступлюсь. И пока рот не забили глиной, из него раздаваться будет лишь благодарность!

ТАТАРИН. Грех это — судьбу хулить. У всех своя дорога. У всех свой смысл в жизни.

БУБНОВ. Нет в этой жизни никакого смысла. Нас было несколько миллионов, а реализовался лишь я один. Повезло, прав Идиот.

ЛУКА. Кого это — вас?

БУБНОВ. Сперматозоидов.

ТАТАРИН. Слушай, красиво говоришь. Вижу, ветеринарный кончил?

ЛУКА. И кому ты нужен, такой реализованный?

БУБНОВ. Никому. Даже себе. Но в этом-то и есть смысл, что нет никакого смысла в моем существовании!

ИДИОТ. Вот! Он понимает!

БУБНОВ (Луке). Ты можешь жить без смысла в жизни?

ЛУКА. Не могу! Пробовал. Не могу!

БУБНОВ. Эрго — тогда не живи!

АКТЕР. Это трудно — не жить! Я два раза пробовал — не получается.

БУБНОВ (торжествующе). Вот — не можете не жить! Сами нашли ответ! Не можешь — не живи. Не получается! Не можете не жить. Вот он — смысл: жить надо! Надо!! Надо!!! (Бьет Луку, тот падает.) Теперь понял?!

ЛУКА (лежа). Понял. Теперь понял. Дальше объяснять будешь?

БУБНОВ (помогает Луке встать). Извини, сорвалось… Вижу — не доходит… Ну, вдарь меня… По левой… (Лука бьет.) А теперь по правой… Спасибо, брат…

ТАТАРИН. Сразу вижу, христиане. Ваш Новый Завет. Вот у нас — око за око, зубы за зубы.

ЛУКА. То-то вы все в глазниках да в стоматологах.

АКТЕР. Выпьем за обретенный смысл жизни без всякого смысла!

БУБНОВ. И только так!

Все выпивают. Входит Клещ.

КЛЕЩ. Без меня, суки, пьете? (Уходит.)

ИДИОТ. Вот, Клещ, обрел некий смысл и сразу стал несчастным. Барон, спускайтесь к нам!

АКТЕР. Барон, стойте! Ваше здоровье, Барон!

Дергает за веревочку, Барон приветственно машет рукой.

ТАТАРИН (Барону). Отдай клад, старый! Поминки сделаем!

ЗОБ. Хоть бы намекнул, педерас, куда деньги спрятал.

БУБНОВ. Он ждет. Богатство, сберегаемое владетелем его, во вред ему.

ТАТАРИН. Если вы все тут такие умные, почему тогда все такие бедные?

АКТЕР (ревет). Лучше лежать на дне…

БУБНОВ (Татарину). А ты чего тогда здесь?

ТАТАРИН. Мине тут интересно.

ЛУКА. А мы тут живем.

ИДИОТ. Это формальной подход, но он и есть единственно правильный. Содержания, то бишь смысла, действительно никакого нет. Но форма есть. Она лишь и реальна! Я существую в виде идиота, вы — в виде татарина…

ТАТАРИН. Тат я! Тат. Разница есть!

БУБНОВ. Есть разница — один гребет, другой дразнится.

ЛУКА. А бутылка существует в виде бутылки! А водка — в виде водки! И у любой бутылки есть дно! (Стучит бутылкой по столу.) И у общества есть дно! Вот оно! (Стучит бутылкой.) И не бывает бутылки без дна, а общества без бутылки!

ИДИОТ. Я счастлив! Господи, как все реже приходят эти минуты. Барон! Господа! Он тоже, по-моему, счастлив!

Барон приветливо машет рукой. Входит Настя, она в истерике. Настя начинает крушить мебель в кухне. Все оторопело смотрят на нее. Зоб кидается к Насте, обхватывает ее сзади и держит.

НАСТЯ. (Зобу). Отпусти! Ну, дрянь! Отпусти! Кому…

БУБНОВ. Отпусти ее.

Зоб отпускает Настю. Бубнов гладит ее по лицу.

Ну что ты? Успокойся. Все прошло.

Настя с плачем бросается на грудь Бубнову.

Все будет прекрасно.

ИДИОТ. Настя! Что случилось?! Где этот мерзавец? Я набью ему морду!!

БУБНОВ. Не будь идиотом, Идиот! Дай успокоиться. Выпей, Настя. (Поит Настю водкой.)

ЛУКА. Выпьем за любовь, дьяволы. «Чем возлюбленный твой лучше других возлюбленных, прекраснейшая из женщин?»

АКТЕР. Странная эта штука. Веришь в нее — ее нет и не будет. А не веришь — как врежет из-за угла!

ЛУКА. Вроде радикулита — щелк! И ты уже прямой, как столбик.

ТАТАРИН (Насте). Дашь потом телефон Зобу. Зоб разберется.

ЗОБ. Ну.

ИДИОТ. Настенька. Как вы прекрасны. Только не плачьте. Я не могу видеть женские слезы. Ведь ничего же не было? Скажите честно, что у вас с ним было?!

БУБНОВ. Отстань.

НАСТЯ. Уе… какое-то, а не мужик. Вы бы его только видели. Дебил. А рубашка какая. А запах от него, что от этой курицы. И сразу тереться стал. При всех.

БУБНОВ. Бывает. Истосковался по женской ласке. Выпей, пройдет.

НАСТЯ. Давайте, мальчики, за вас выпьем. Вы у меня самые лучшие. Такие родные. Я вас всех люблю. Извините, если что не так говорила. Извините меня, Лев Николаевич! (Целует Идиота.) Дадите мне потом ваши работы почитать?

ИДИОТ. А-аа…

БУБНОВ (Идиоту). А ты боялся! Пиши докторскую, идиот!

ИДИОТ. Ведь я уже с утра был счастлив, не догадываясь, почему! Господи… (Плачет от полноты чувств.)

Вбегает Сатин.

САТИН (ходит). О. О-о! Ну-ка! (Выхватывает стакан у Актера, вливает в себя водку.) Уф. Все здесь? Всех сюда. Всех сюда! Уже идут! Идут уже! Человек двадцать. Пять французов, два немца и один этот, ну как его? Ну?

ИДИОТ. Англичанин?

САТИН. Да нет же! Ну эти там еще прыгают! (Показывает.)

БУБНОВ. Кенгуру?

САТИН. Точно! Австралиец. Господи! Идут. Все готовы? (Выхватывает стакан у Луки, выпивает.) Дайте куснуть что-нибудь! Ну даст мне хоть кто-нибудь закусить?!

Настя протягивает ему хлеб.

АКТЕР. Успокойся! Не в первый раз… Ну идут…

САТИН. Так. Барон здесь. Интерьер — все хорошо. Настя, оденься похуже.

ИДИОТ. Лука. Эти двое. Где Клещ? Где Анна? Всех сюда! Алешка! Алешка! Твою мать!

Все на несколько секунд разбежались за остальными, затем собираются на кухне, за исключением Пепла и Наташки.

АКТЕР. Все.

САТИН. Где Пепел? Где девушка? Так, Барон здесь, молодец.

АННА. Они репетируют. Сейчас сбегаю! (Бежит наверх и начинает стучать.)

САТИН. Через двадцать минут — премьера! Господи, пронеси. Все готовы?

ВСЕ. Готовы.

САТИН. Алешка. Песню.

Алешка играет начальные такты «Солнце всходит».

Отлично. Главное всем — побольше импровизации. Вы здесь живете. Здесь ваша родина. Здесь вам покойно и хорошо. Ничего лучшего вы не знаете и не хотите знать. Каждый берет на себя по человеку, лучше по два, и общаетесь с ними на троих. Закусываете. Татарин, водки хватит?

ТАТАРИН. Обижаешь, дорогой. Здоровья бы хватило.

САТИН. Клещ, перестань долбать! Успокойся. Потом найдем. Так, у нас есть десять минут. Быстро пройдем финал. Актер вешается. Где Актер? Где Актер, мать вашу?!

Прячущегося Актера выталкивают на середину.

САТИН. Начинай. Ну? Кому сказал?!

АКТЕР. Может, не надо?

САТИН. Что я слышу? Театр начинается с вешалки! Вешайся, сволочь! Все. Да ты что? Боишься? Трус! Не задерживай! Водка стынет!

АКТЕР (падает на колени). Братцы! Боюсь! Чувствую, что Бог троицу любит!

КЛЕЩ. Да не бзди ты! Смотри, какая страховка! Я в цеху на спор весь обед провисел. Табельщица в обморок гребнулась, когда меня увидела. С босыми ногами.

САТИН. Помогите ему. Человек нервничает. Подставьте табуретку.

Медведев, Зоб и Идиот хлопочут вокруг Актера, помогают Клещу одеть ему страховку, опускают лонжу, одевают петлю.

АКТЕР. Туговато, братцы.

КЛЕЩ. Вовсе не туго. Не бзди горохом. Поехали.

САТИН. Только сам. Ну! Шаг вперед! Кому сказал!

АКТЕР. Боюсь.

КВАШНЯ. Трус! Паша, помоги ему!

Медведев, крякнув, выбивает табуретку из-под ног Актера. Клещ и Идиот быстро добирают лонжу. Актер повисает высоко в воздухе и, судя по всему, вешается по-настоящему. Лицо его багровеет, а руки цепляются за петлю.

САТИН. Вот теперь верю! Спускайте его.

КЛЕЩ. Заело!

ИДИОТ. Страховка лопнула! Умрет же!

КВАШНЯ. А-а-а-а! Убили! Убили!

Женщины начинают визжать. Барон рукой указывает на крюк от люстры, на котором и повешен Актер.

САТИН. За ноги держи его! Держите за ноги!!!

Мужики беспорядочно хватают Актера за ноги, виснут у него на ногах, раскачивая веревку. Актер отбивается от реальной смерти, хрипит из последних сил. Женщины визжат, Анна колотит косой в дверь к Пеплу.

Лепнина вокруг крюка трещит и вместе с Актером и крюком валится вниз. Из образовавшейся дыры выпадает по частям второй клад Барона, летит пыль и куски штукатурки. Падают вниз кокошники с жемчугами, какие-то предметы, драгоценности. Все разбирают клад. Идиот одевает себе на голову корону, женщины кокошники. Татарин и Зоб находят себе кинжалы, очень идущие к их парадным черкесам с газырями. Актер, пошатываясь, стоит с петлей на шее. Из прихожей раздаются первые аплодисменты.

САТИН. Алешка, музыку!!

Алешка играет, все поют «Солнце всходит и заходит…»

Татарин и Зоб танцуют лезгинку, на балконе полуобнаженные Пепел и Наташа танцуют танго смерти, за ними неотступно притопывает Анна с косой. Аплодисменты, вспышки фотоаппаратов.

Барон (хрипло). Эй, вы! Иди… идите сюда! На пустыре… там… Актер удавился!

Молчание. Все смотрят на Барона, тихо передвигаются. Наверху стоят две пары — Барон со смертью и Пепел с Наташей. Внизу Идиот с короной на голове и двуглавой курицей в руках, рядом Настя в кокошнике. Они в центре немой картины.

САТИН (громко и радостно). Эх… испортил песню… дурак…!!!

Аплодисменты, возгласы «Браво!», «Вундербар!!», «Вэри найс!», вспышки фотоаппаратов, на кухню из прихожей летят цветы.


Занавес

Станислав Шуляк

«КНИГА ИОВА» Пьеса в двух действиях

Действующие лица
Кудесов

Соавтор

Первый актер

Второй актер

Третий актер

Травести

Продюсер Кон

Охранники Кона

Шарковский

Действие первое

Картина первая. Дом

Двое, Кудесов и Соавтор, стоят спиной к зрителям, стоят долго и неподвижно. Гонг.

КУДЕСОВ. Итак, мы начинаем.

Следует пантомима: Кудесов и Соавтор удят рыбу. Оба насаживают невидимых червей на невидимые крючки, взмахивают невидимыми удилищами, забрасывают крючки в воду. Наконец Кудесов вытаскивает рыбину, Соавтор завистливо смотрит на него, помогает снять ее с крючка.

СОАВТОР. Я далек от мысли тебе подражать.

КУДЕСОВ. Причиной моих прежних неудач было, по-видимому, то, что я никак не мог прибиться ни к какой вере, ни к какой этической системе или философии.

СОАВТОР. Тебе нечего было сказать, ты и не хотел. Модная болезнь… Оттого твои бесчисленные парадоксы, ты просто прятался за них.

КУДЕСОВ. Напротив. Я пытался сказать слишком много.

СОАВТОР. Тебе почти удалось приучить всех к своей нарочитой бессвязности, но теперь ты, кажется, хочешь оставить и ее.

КУДЕСОВ. Ты всего только мой соавтор…

СОАВТОР. И потому задача моя — твое возмущение.

КУДЕСОВ. Я полагал, что сегодня ты придешь с готовой фабулой. Хотя бы подскажешь какие-то новые решения.

СОАВТОР. И тогда тебе уже не нужно будет ничего делать. Только присвоить себе мою историю. Обработать ее, возможно, в том духе, в каком ты умеешь.

КУДЕСОВ. Негодяй. Это же львиная доля работы.

СОАВТОР. А что ты станешь делать со своей рыбой?

КУДЕСОВ. Выпущу и стану ловить новую.

СОАВТОР. Ну, я так и думал.

Пантомима: Кудесов выпускает рыбу. Оба следят за тем, как ее сносит течением.

КУДЕСОВ. Горечи теперь во мне никакой нет.

СОАВТОР. Смотри-смотри, она слишком обессилела, чтобы плыть. Она не мертва, но не может и плыть. Она уже вдохнула порцию смерти, теперь уже никогда не сможет поверить своей беззаботности. Ни своим сородичам, ни своей жизни.

КУДЕСОВ. Перестань.

СОАВТОР. Это твоя рыба.

КУДЕСОВ. Уже нет.

СОАВТОР. Ты так же — был пойман, потом отпущен…

КУДЕСОВ. Аминь.

СОАВТОР. Да нет же, еще нет.

КУДЕСОВ (кричит). Зачем ты здесь, если опустошен?

СОАВТОР. Я испытываю тебя. Я испытываю нас обоих.

КУДЕСОВ. Мы не сдвинулись ни на шаг. Я уже который месяц бьюсь над твоим дурацким праведником.

СОАВТОР. Раньше ты полагал, что он стоит того.

КУДЕСОВ. Я поддался на твои уговоры.

СОАВТОР. Ты не хочешь посмотреть образцы?

КУДЕСОВ. Напомни мне текст.

СОАВТОР. Ну, разумеется. Я у тебя только для этого.

КУДЕСОВ. Делай, что тебе говорят.

СОАВТОР. Когда-то я взбунтуюсь, когда-то пойду вразнос, и ты останешься с собой один на один… (Кудесов молчит.) Ну хорошо, хорошо!.. «Был человек в земле Уц, имя его Иов, и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен, и удалялся от зла. И родились у него семь сыновей и три дочери. Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц, и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов востока».

КУДЕСОВ. Сколько было верблюдов?

СОАВТОР. Три тысячи.

КУДЕСОВ. А мелкого скота?

СОАВТОР. Семь.

КУДЕСОВ. Это много?

СОАВТОР. Немало.

КУДЕСОВ. Так, и что дальше?

СОАВТОР. Ты не хочешь взглянуть на образцы?

КУДЕСОВ. Черт с тобой, показывай.

Соавтор делает движение рукой, вспыхнувший свет выхватывает из темноты лица четверых, совершенно безмолвно стоящих на сцене.

СОАВТОР. Неплохие экземпляры, не правда ли? Ты можешь выбрать. Как, например, этот?

КУДЕСОВ. Слишком худ.

СОАВТОР. Тебе надо толстого?

КУДЕСОВ. Молод и гладколиц.

СОАВТОР. Ну, не так уж и молод.

КУДЕСОВ. Безобразие проказы должно быть отчетливым. Должно ошеломлять.

СОАВТОР. Слишком забегаешь вперед.

КУДЕСОВ. Не твое дело.

СОАВТОР. Значит — нет?

КУДЕСОВ. Я же сказал — нет.

СОАВТОР. Этот? (Показывает Кудесову другого. Кудесов молчит.) Так и видится благообразный старик, с бородой, расчесанной надвое, с тонкими пейсами до плеч. Памятлив, скрупулезен в ритуалах. Возносит всесожжения по числу пиршественных дней в домах сыновей его. «Быть может, сыновья мои согрешили, — говорит он, — и похулили Бога в сердце своем».

КУДЕСОВ. Сколько у него детей?

СОАВТОР. Двое. Две дочери. Старшая институт заканчивает.

КУДЕСОВ. Не у него. У Иова?

СОАВТОР. Семь сыновей.

КУДЕСОВ. Да, помню, и три дочери, и множество прислуги.

СОАВТОР. Так.

КУДЕСОВ. Не то.

СОАВТОР. Но почему?

КУДЕСОВ. Слишком серьезен.

СОАВТОР. Ты посмотри на него еще, он очень способный.

КУДЕСОВ. Мне нужен дебил.

СОАВТОР. Это что-то странное. Хорошо ли ты все продумал?

КУДЕСОВ. Я вышвырну тебя вместе с ними.

СОАВТОР. Ну ладно, взгляни на остальных. (Кудесов нехотя продолжает осмотр.)

КУДЕСОВ (возмущенно). Что? Это женщина? Зачем здесь женщина? Ты сошел с ума?

СОАВТОР. Это травести.

КУДЕСОВ. Убери их всех сейчас же.

СОАВТОР. Она может изображать и детей, и зверей, и стариков. Ну ладно, я пошутил. Взгляни на последнего.

КУДЕСОВ. Я сказал, пусть убираются.

СОАВТОР. Ну что ж… (Четверке.) Проваливайте. (Те исчезают.)

КУДЕСОВ. Ты меня сбиваешь, когда я работаю. Почему я должен был их всех смотреть? Второго верни.

Соавтор идет вслед за ушедшими, стоя в кулисах, призывно машет рукой.

СОАВТОР. Эй ты!.. Да-да, ты!.. Тебе говорю. Вернись.

КУДЕСОВ. Не сейчас. После.

СОАВТОР. Попозже. Я тебя позову.

КУДЕСОВ. Я вовсе не должен был с ними возиться. Это не мое дело.

СОАВТОР. Я хотел тебе помочь.

КУДЕСОВ. Покорно благодарю.

СОАВТОР. Может, продолжим?

КУДЕСОВ. Как хочешь.

СОАВТОР. От желания моего ничего не зависит.

КУДЕСОВ. Ты действительно так мелок.

СОАВТОР. Прежде я порой смотрел на тебя с несомненным восхищением. Кудесов, безусловно, лидер мирового безразличия, иногда себе говорил я.

КУДЕСОВ. Я сейчас засну.

СОАВТОР. Нет-нет, я пришел, чтобы работать.

КУДЕСОВ. Работай же.

СОАВТОР. «И был день, когда пришли сыны Божьи предстать пред Господа; между ними пришел и сатана».

КУДЕСОВ. Нет уж, пожалуйста, только без сцен на небесах.

СОАВТОР. Ты сам можешь подать их в любом ключе.

КУДЕСОВ. В последнее время, когда я вижу тебя, я заболеваю. Я и сейчас болен.

СОАВТОР. «И отвечал сатана Господу, и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его, и дом его, и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле».

КУДЕСОВ. Ты слышал, что я тебе сказал?

СОАВТОР. Когда ты завершаешь что-то крупное, ты всегда бываешь в растерянности, ты беспокоен, ты не знаешь, что тебе делать дальше.

КУДЕСОВ. Я, буквально, физически ощущаю, что я не могу еще делать что-то так, как я это делал раньше.

СОАВТОР. Ну что ж, это вполне естественный кризис, и теперь ты решил обратить его себе на пользу. Ты заинтересовался нашим праведником, который тоже переживает кризис. У него отнято все.

КУДЕСОВ. Мелкий скот и верблюды?

СОАВТОР. И то, и другое. Были убиты его пастухи. Все сыновья и дочери его погибли в доме первенца Иова, когда на них во время урагана рухнула кровля.

КУДЕСОВ. Должно быть, не так плохо, когда концентХрация несчастий столь высока, когда они не размазаны по жизни.

СОАВТОР. Возможно.

КУДЕСОВ. Ныне я испытываю болезненное влечение к фарсу, но так же и опасаюсь его. И меня едва ли удастся удержать сочувствию к судьбе праведника.

СОАВТОР. Эту историю нужно расследовать, по возможности, до конца.

КУДЕСОВ. Вот ты этим и занимайся.

СОАВТОР. Тебя следует избить. Тебя следует выпороть. Чтобы ты, наконец, остервенился. Чтобы ты в бешенстве оскалил зубы.

КУДЕСОВ. Ты слишком поздно объявился с этой идеей.

СОАВТОР. Телефон.

КУДЕСОВ. Что?

СОАВТОР. Сними же трубку.

КУДЕСОВ. Разве он звонил?

СОАВТОР. Скажешь, что ты спал, или выдумай еще что-нибудь в таком духе.

Кудесов ищет телефон и находит его, возможно, на постели под матрасом, в цветочном горшке или в корзине для бумаг.

КУДЕСОВ. Да. Кто это? Ты? Много раз? Должно быть, я не слышал звонка. Работал допоздна. У нее? Она твоя сестра. Что? Нет. Я не кричу. Это твой долг. Давай больше не будем возвращаться к этому. Ну хорошо, хорошо, извини. Все. Извини.

Во время телефонного разговора Кудесова Соавтор отходит в сторону и делает знаки Второму актеру, тот на цыпочках входит на сцену. С видом крайней робости или смущения приближается к Кудесову. Когда Кудесов кладет, наконец, трубку, обернувшись, он едва не сталкивается со Вторым актером.

СОАВТОР (Кудесову.) Ты до конца выдержал свою роль. Был холоден и сдержан.

ВТОРОЙ АКТЕР. Герр Кудесов…

КУДЕСОВ. Кто это еще опять? Убирайся отсюда!

Второй актер отшатывается, пятится, внезапно слезы катятся у него из глаз, он закрывает лицо ладонью и выбегает.

СОАВТОР. Ты его обидел.

КУДЕСОВ. Что мне за дело до его неврастении?!

СОАВТОР. Отчего бы тебе его не выслушать?

КУДЕСОВ. Не собираюсь.

СОАВТОР. Ну ладно. Он больше не существует. Это фантом.

КУДЕСОВ. А ты?

СОАВТОР. А ты?

КУДЕСОВ. По-твоему, мне следует до самого дна разбираться в этой нелепой истории дураков, которые сами вовсе не знают, чего добиваются?

СОАВТОР. Ответь мне, отчего Господь пошел на сговор со своим врагом?

КУДЕСОВ. Что?

СОАВТОР. Ты слышал.

КУДЕСОВ. Это мой вопрос. Я задавал его тебе вчера.

СОАВТОР. И позавчера. И месяц назад. Почему Он не пожалел Иова, которого, возможно, любил?

КУДЕСОВ. Возможно, то была первая из трещин в Его священной самодостаточности. Ему потребовалось выйти за пределы самого Себя. Ему понадобилось взглянуть на Себя со стороны.

СОАВТОР. Мы все-таки не должны забывать о праведнике.

КУДЕСОВ. Мы только о нем и говорим.

СОАВТОР. О нем только и есть молчание наше.

КУДЕСОВ. На чем мы остановились?

СОАВТОР. Но ты все время связываешь мне руки.

КУДЕСОВ. А, если бы нет, то — что?

СОАВТОР. Позволь мне его пригласить.

Кудесов колеблется. Соавтор, видя нерешительность Кудесова, зовет Второго актера, делает тому знак. Пантомима: актер на коленях, встает, раздирает на себе одежду, остригает ножом волосы на голове, падает в отчаянии на землю, кланяется, заламывает руки, простирает их к небу.

КУДЕСОВ. Что это значит?

СОАВТОР. «И сказал Иов: наг я вышел из чрева матери моей, наг и возвращусь. Господь дал, Господь и взял; да будет имя Господне благословенно! Во всем этом не согрешил Иов, и не произнес ничего неразумного о Боге».

КУДЕСОВ. Разумеется. Иначе бы сатана угомонился, вполне довольный.

СОАВТОР. Иначе Господь бы отвернулся от Иова, раздосадованный. В Своей неразменной, смертельной досаде.

Гонг.

Затемнение.

Картина вторая. Улица

Сцена затемнена. Туман расстилается над планшетом, появляясь из всех углов.

КУДЕСОВ. Куда ты менятащишь?

СОАВТОР. Ближе к воздуху. Ты же сам этого хотел.

КУДЕСОВ. В Новый завет?

СОАВТОР. Нет, просто на воздух.

КУДЕСОВ. Где же мы теперь?

СОАВТОР. В пустыне. В египетской земле Уц. Осторожнее, ты сейчас попадешь под автобус!..

Скрип тормозов. Кудесов отшатывается.

КУДЕСОВ. Мы на улице.

СОАВТОР. Если для тебя так проще. (Устанавливается свет.)

КУДЕСОВ. Раньше молитва была одним из инстинктов. Их было больше, и молитва была одним из оных.

СОАВТОР. Прошу тебя, смотри, пожалуйста, по сторонам, а то ты опять можешь куда-нибудь угодить.

КУДЕСОВ. В этом мире я не на месте, и с этим уже, безусловно, ничего не поделаешь.

СОАВТОР. Мне всегда нравилось в тебе то, что ты, несмотря ни на какие свои удачи, никогда не теряешь своего пессимизма.

КУДЕСОВ. Это не так сложно. Удач было не слишком много.

СОАВТОР. В питательной среде его ты всегда возрастал наряду со своими искусствами.

Трое актеров и Травести прогуливаются взад и вперед, изображая прохожих, иногда кто-либо из них исчезает и мгновенно появляется вновь, но уже совершенно в ином обличье.

КУДЕСОВ (указывая на одного из актеров). Послушай, кажется, я его знаю. Черт подери! Да я видел их всех. Мошенник. Это же твои актеры.

СОАВТОР. Они мои друзья. Живые наброски. Возможно, и у тебя они станут когда-то вызывать интерес, а, быть может, даже и…

КУДЕСОВ. Стоп. Никакого сочувствия! Сочувствие запрещено! Ты слышишь, совершенно запрещается.

СОАВТОР. Разумеется. Никакого сочувствия к твоим героям. Ты и сам должен быть стоек, ты должен показывать пример.

КУДЕСОВ. Сатана — закаленный боец, и не так уж просто заглянуть в лицо любому из его бестелесного воинства.

СОАВТОР. Значит, остается притча, остается игра, остаются свободные излияния разума?!

КУДЕСОВ. Праведность возможна только вопреки разуму. Чем меньше разума, тем больше она возможна.

СОАВТОР. Ну, конечно, конечно. Ты не хочешь продолжить?

КУДЕСОВ. Это я должен тебе говорить.

СОАВТОР. Ты хочешь спросить меня, как я себе все представляю?

КУДЕСОВ. Предположим, что так.

СОАВТОР. Допустим… Пустыня. Оазис. Солнце заходит в редкие облака над горизонтом. Вереница верблюдов вдалеке.

Травести, изображающая мальчика-подростка, держа в пальцах сигарету, приближается к Кудесову и Соавтору.

ТРАВЕСТИ. Позвольте прикурить.

Соавтор достает спички, зажигает одну и дает огня Травести. Та долго прикуривает, так что Соавтор едва не обжигает себе пальцы.

КУДЕСОВ. Нет-нет, избавь меня от своих заходов солнХца и верблюдов.

СОАВТОР. Несколько шатров под пламенеющим незадолго до сумерек небом, и челядь вокруг шатров… (Травести.) Молод еще курить, между прочим. (Кудесову.) Челядь занята своей повседневной работой. Босые женщины пекут на жаровнях лепешки, гончар поднимает на круге толстостенный кувшин…

Травести отдаляется от Соавтора на безопасное расстояние.

ТРАВЕСТИ. Ну ладно. Не ваше дело.

СОАВТОР. Что?

КУДЕСОВ. Не отвлекайся.

СОАВТОР. Ну да. Две чернявые грудастые молодки ткут полотно. Накрывают на стол. Готовятся к празднику.

КУДЕСОВ. О празднике ты уже рассказывал вчера.

СОАВТОР. О празднике я рассказывал.

Травести подходит ко Второму актеру и развязно заговаривает с ним.

ТРАВЕСТИ. Такие жмоты, представляете? Чуть было спичку не пожалели дать сироте.

ВТОРОЙ АКТЕР (как будто недослышав). Как ты сказал?

ТРАВЕСТИ. Жмоты, говорю. А я умею дым пускать колечками.

СОАВТОР. Праздник лишен чрезмерного веселья; здесь ничего безудержного, здесь ничего удалого.

КУДЕСОВ (саркастически). Дух почтенного праведника незримо витает над собранием?

СОАВТОР (серьезно). Витает.

КУДЕСОВ. Потом знаменитые всесожжения Иова.

СОАВТОР. «Быть может, сыновья мои согрешили», — говорит он.

КУДЕСОВ. Не желает, значит, никак спасаться в одиночку.

СОАВТОР. А потом ночью идут путники, одетые в лохмотья. Собирают хворост, разжигают костер. Вижу одного из них, черноглазого, низколобого, со шрамом через обе губы. Спутанные, вьющиеся волосы и редкая черная борода. Вот он поводит рукой, и спутники его погружаются в сон. Он оборачивается, и за спиной его поднимается буря. Но ни один волос не шевельнется над смуглым челом его. «Разве даром богобоязнен Иов?» — наконец говорит он. В нем как будто совершается внутренняя борьба… (Жестикуляция сидящего Третьего актера словно иллюстрирует рассказ Соавтора.)

Увлекшийся Соавтор не видит, что Кудесов уже оставил его, подошел ко Второму актеру и, пожалуй, впервые разглядывает того с некоторым любопытством. Соавтор оборачивается, ищет Кудесова, бежит к нему. Кричит.

СОАВТОР. «Разве даром богобоязнен Иов?» — наконец говорит он. И говоря это, он еще, возможно, лучезарно хмурится.

КУДЕСОВ (Второму актеру). Вы хотели мне пожаловаться на что-то. Мне отчего-то все на что-нибудь жалуются все время. Как будто я что-то могу.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мне очень нужна эта работа.

КУДЕСОВ. Почему она вам нужна?

ВТОРОЙ АКТЕР. Мне она очень нужна.

КУДЕСОВ. Я нарочно старался обидеть вас. Я специально говорил грубо.

ВТОРОЙ АКТЕР. Я знаю. И поэтому всего лишь чуть-чуть подыграл вам.

КУДЕСОВ. Я никому не даю никакой работы. От меня ничего не зависит.

ВТОРОЙ АКТЕР. Вы знаменитый Кудесов.

КУДЕСОВ. Вы сказали три слова. И все они небесХспорны. Небесспорно, что я знаменит. Что я есть Кудесов. Что я это я.

СОАВТОР (Кудесову). Спроси его еще о чем-нибудь.

КУДЕСОВ. Изыди, сатана.

СОАВТОР. Ты решительнее Всевышнего. Отчего бы Ему было не сказать того же искусителю, и тогда Иов был бы избавлен от всех несчастий?!

КУДЕСОВ. Какие еще несчастья ты приготовил ему?

СОАВТОР. Ты знаешь. Mycobacterium leprae.

Второй актер в ужасе отшатывается.

КУДЕСОВ. И он уже знает?

СОАВТОР. Еще нет. Это продромальный период. Но болезнь проявится уже вот-вот.

КУДЕСОВ. Кровь его уже полна гормонами горечи?

СОАВТОР. Во всяком случае, наблюдая за ним, возможно воочию видеть предустройство боли.

КУДЕСОВ. О Боже! От этого можно свихнуться.

СОАВТОР. Никакого сочувствия.

КУДЕСОВ. Разумеется. Это только его жизнь. От которой ныне не осталось и следа.

К Кудесову и Соавтору подходит Первый актер. Неподалеку от него Травести.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Обворожительные господа! Оставьте все свои печали. А не пожелаете ли лучше с хорошей девочкою отдохнуть?

СОАВТОР. Ну и где ж твоя девочка?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Вот, взгляните, господа.

СОАВТОР (Кудесову). Она ничего, не правда ли?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Превосходна. Попробуйте, и сами убедитесь.

КУДЕСОВ (Травести). Как тебя зовут?

СОАВТОР. Успокойся, не Маргарита.

ТРАВЕСТИ. Зоя.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Полна полуденного зноя.

СОАВТОР. Слышал? Всего-навсего Зоя.

КУДЕСОВ. Заткнись.

СОАВТОР. Могу и совсем уйти.

КУДЕСОВ. Это вовсе будет замечательно.

СОАВТОР. И тебя не смущает ее прожженность?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Какой толк говорить о чьей-то прожженности?! Вы лучше пощупайте ее сиськи.

КУДЕСОВ. Ты будешь щупать ее сиськи?

СОАВТОР. А ты?

КУДЕСОВ. Видишь, она вовсе не против.

СОАВТОР. Бедный Кудесов. Видно, тебе в жизни недоставало ласки.

КУДЕСОВ. Ты вовсе меня не раскусил.

ТРАВЕСТИ (как будто потеряв терпение). Хм… Не хотят.

СОАВТОР. Потом долго-долго бежит вестник. Капли пота стекают по его запыленному темному лицу, оставляя грязные борозды. Сердце его разрывается от горя. Он торопится сообщить Иову страшные вести. Он бежит всю ночь. И вот он прибывает на место, и что же он видит?! О ужас!..

Травести подходит ко Второму актеру.

ТРАВЕСТИ. Дяденька, а ты станешь меня любить?

ВТОРОЙ АКТЕР. Ой, какая любовь! От всего этого у меня голова идет кругом.

КУДЕСОВ. Всех живущих объединяет одно — незнание.

СОАВТОР. Какое?

КУДЕСОВ. Незнание того, что происходит за порогом смерти.

СОАВТОР. Ты считаешь, что на этом держалась его вера? По-твоему, в этом есть база для новой метафизики?

КУДЕСОВ. Нам бы всем образовать всемирное братство незнающих, но оказывается, что общность незнания есть достаточное основание враждебности. У меня ощущение: я когда-то нырнул, нырнул, возможно, спасаясь от чего-либо; мне давным-давно уже не хватает воздуха, но никак не вынырнуть. Никак не найти согласия с собой. В самом деле: что я такое? Как мне понять это?

СОАВТОР. Меня тошнит уже нынешним веком. Что за рвотное столетие! Кудесов, как тебе не стыдно?! Это ты во всем виноват. Ты играешь не по правилам.

КУДЕСОВ. Ты измучил меня своими верблюдами и своими вестниками.

СОАВТОР. Не преувеличивай. А то ты загоняешь меня в тупик.

КУДЕСОВ. Ты вывернешься в любой момент.

СОАВТОР. Ты отмахиваешься от моих предложений, ты не отвечаешь на мои вопросы.

КУДЕСОВ. Какие вопросы? Почему Он пошел на сговор со своим врагом? Одни и те же вопросы.

СОАВТОР. Да как же Он мог не слушать своего соавтора?!

КУДЕСОВ. Кого ты стараешься оправдать: Его или меня?

СОАВТОР. Себя. Разумеется, себя.

Первый актер и Травести снова рядом.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Травести). Сука.

ТРАВЕСТИ. Я сделала все, как ты хотел.

Первый актер наотмашь бьет Травести по лицу. Та ловит руку Первого актера и хочет ее поцеловать.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Дрянь.

ТРАВЕСТИ. Не нужно, Жан, прошу тебя.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. В тебе нет веры.

ТРАВЕСТИ. Я сделала все, как ты сказал мне.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Пошла. (Травести исчезает. Третьему актеру.) У нас нередко возникают споры по разным творческим вопросам.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Вполне естественно.

Кудесов старается уйти от Соавтора, избавиться от него.

СОАВТОР. Постой. Куда же ты?

КУДЕСОВ. Я хочу выпить.

СОАВТОР. Сказал бы об этом мне. Я бы мигом все устроил.

КУДЕСОВ. Я не нуждаюсь в твоей опеке.

СОАВТОР. Но она тебе и не повредит.

По сигналу Соавтора актеры Первый и Третий совершают на сцене некоторые перестановки, в результате которых возникает питейное заведение.

А вот, кстати, и кабачок.

КУДЕСОВ (Второму актеру). Вы так и не ответили мне.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мне кажется, будто я оступился и лечу вниз. Я жду, когда, наконец, разобьюсь, но все еще жив, до сих пор еще жив.

КУДЕСОВ. Вам неплохо удается подстроиться под общее настроение.

ВТОРОЙ АКТЕР. Нашу труппу распустили, а площадку передали… мне стыдно сказать вам… И это ведь только называется площадкой, то, что было домом, что было местом боли, что было…

СОАВТОР (подходя). Ну да, да, полигоном радости. Не ной.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мы проработали восемнадцать лет, но последние два года была не работа, была пытка.

СОАВТОР. Вас давно следовало разогнать, вы только и занимались обслуживанием амбиций вашего главного.

ВТОРОЙ АКТЕР. У нас была крохотная сцена, небольшое фойе, но все вместе было словно маленький бриллиант, со своим лицом, со своим ароматом.

СОАВТОР. Для чего ты это рассказываешь? Кудесов не станет тебе помогать.

ВТОРОЙ АКТЕР. К нам присылали комиссию за комиссией, устраивали проверку за проверкой, и вот наконец — решение комитета по культуре о нашем закрытии. Возможно, нас следовало как-то переустроить, обновить наш репертуар…

ПЕРВЫЙ АКТЕР (проносясь мимо). Он лжец, Кудесов. Он мошенник.

КУДЕСОВ. Я не принимаю на себя роль судьи, навязываемую мне.

ВТОРОЙ АКТЕР. И теперь театр наш погиб, а мы пока живы, но тоже ждем гибели.

СОАВТОР (Кудесову). Пойдем, пойдем, не слушай его. Ты же сам хотел выпить.

ВТОРОЙ АКТЕР. И теперь каждый из нас — сам по себе, каждый спасается поодиночке.

СОАВТОР. И продолжайте. (Кудесову.) Идем же скорее, а то ты можешь заразиться от него несчастьем.

КУДЕСОВ. Одно из моих смертоносных сожалений о том, что меня поторопились произвести на свет. Я жалею, что не был рожден накануне конца времени.

СОАВТОР. Это был бы уже не ты.

КУДЕСОВ. А это уже и не важно.

СОАВТОР. Пойдем, я расскажу тебе о друзьях Иова, о трех его друзьях, об их пронзительных поединках.

Появляется Травести, изображающая согбенного старца. Она возле Кудесова и Соавтора.

ТРАВЕСТИ. А скажите-ка, хлопчики, крематорий далеко ли отсюда?

Кудесов и Соавтор дружно снимают головные уборы (если те у них есть; если нет, не снимают ничего).

СОАВТОР. Это правильно. Самое гигиеничное погребение.

КУДЕСОВ. Идем же. Ты же сам недавно настаивал.

СОАВТОР. Я и не отказываюсь. (Уходят.)

Гонг.

Затемнение.

Картина третья. Кабак

Несколько столиков, за одним из них сидит Кудесов, кажется, нетрезв, голова его бессильно свесилась на грудь. Неподалеку сидят Соавтор и Первый актер. Травести за стойкой протирает стаканы.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. С каких-нибудь двух рюмок и так набраться.

СОАВТОР. Он все-таки много опаснее, чем это может показаться с первого взгляда. С ним нужно быть очень осторожным.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Зато его можно выдать с головой Тартарену. Говорят, тот со своими парнями бродит где-то рядом.

СОАВТОР. Феликс Ильич иногда и сам трепещет перед Кудесовым.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Маловероятно.

СОАВТОР. Я сам неплохо знаю Кудесова, но и меня он порой обескураживает силой своего полного и безупречного безразличия.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Если Кудесов исчезнет, ты вполне мог бы нам его заменить.

СОАВТОР. Тс-с!..

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он спит. Нагрузился и дрыхнет.

СОАВТОР. С ним это никогда невозможно знать наверняка.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Твое положение фальшивого приятеля дает тебе немало преимуществ.

СОАВТОР. Мы говорим все об одном и том же, мы долдоним всегда впустую наши словеса.

КУДЕСОВ (бормочет). Мне не всегда удавалось различать жизнь и безжизненность.

СОАВТОР. Я же говорил.

Третий актер сидит рядом с Травести.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «И сказала ему жена его: ты все еще тверд в непорочности своей? Похули Бога и умри. Но он сказал ей: ты говоришь как одна из безумных; неужели доброе мы будем принимать от Бога, а злого не будем принимать?»

ТРАВЕСТИ. Тебе еще налить?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Возможно.

Травести наливает что-то в стакан Третьего актера.

ТРАВЕСТИ. «Доколе ты будешь терпеть?»

ТРЕТИЙ АКТЕР. Замолчи.

ТРАВЕСТИ. «Вот подожду еще немного в надежде спасения моего. Ибо погибла с земли память твоя, сыновья и дочери, болезни чрева моего и труды, которыми напрасно трудилась».

ТРЕТИЙ АКТЕР. Чокнутая.

ТРАВЕСТИ. «Сам ты сидишь в смраде червей, проводя ночь без покрова, а я скитаюсь и служу, перехожу с места на место, из дома в дом, ожидая, когда зайдет солнце, чтобы успокоиться от трудов моих и болезней, которые ныне удручают меня. Но скажи некое слово к Богу и умри».

ТРЕТИЙ АКТЕР. Что мы здесь делаем?

ТРАВЕСТИ. Ждем, наверное.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ждем?

ТРАВЕСТИ. Не знаю.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кого?

ТРАВЕСТИ. Тартарена, возможно.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Может, его разбудить?

ТРАВЕСТИ. Кого?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Господина Фауста. (Указывает на Кудесова.)

ТРАВЕСТИ. И спящую собаку не станет гладить осторожный, ибо как он может знать, что та видит во сне.

СОАВТОР. Мы с Кудесовым оба — фальшивомонетчики. Мы чеканим фальшивую монету.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Но вас обоих это нисколько не беспокоит.

СОАВТОР. Возможно.

КУДЕСОВ (бормочет). Более страха смерти я боюсь избавиться от этого страха, и, если…

СОАВТОР. Тс-с!..

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Тоже мне еще чемпион мира по литературе.

СОАВТОР. Он говорит о своей пустоте, но, я знаю, Кудесов и из пустоты извлекает перлы.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Быть может, нужно только вплотную приникнуть к первоисточнику.

СОАВТОР. Первоисточник в нем.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. И в тебе также.

СОАВТОР. От меня скрыты тропы, по которым возможно идти в бессмертие или в безнадежность.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. У тебя нет впечатления, что он нас подслушивает?

СОАВТОР. Если б это оказалось так, я бы не удивился.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Господин Кудесов!.. (Соавтору.) Ничего.

СОАВТОР. Перестань.

Первый актер, пошатываясь, идет к стойке.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Травести и Третьему актеру). А может, вы здесь невзначай угадали смысл жизни и причастились откровениями потрепанных и богоизбранных страниц?

Травести наливает в стакан Первого актера, тот забирает стакан и возвращается на место.

Мое почтение.

Травести с телефонной трубкой обходит все столики.

ТРАВЕСТИ. Вы не видели Кудесова? Вы не знаете, кто здесь Кудесов?

В это время входит Второй актер, на нем грим прокаженного: лицо одутловатое (так называемая «львиная морда»), на руках и на груди беловатые, безжизненные струпья, одет в лохмотья. Травести едва не сталкивается со Вторым актером, в ужасе отшатывается и вскрикивает.

СОАВТОР и ПЕРВЫЙ АКТЕР (указывая на Кудесова). Вот он.

ТРАВЕСТИ. Господин Кудесов.

Кудесов мгновенно открывает глаза и пружинисто поднимается.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Соавтору). Она моя приятельница еще со школьной скамьи.

СОАВТОР. Все они одинаковые.

Второй актер обходит всех. От него с содроганием отшатываются, некоторые брезгливо кидают ему деньги.

КУДЕСОВ (в трубку). Да. Я. Нет. Как тебе удалось снова меня?.. Успокойся. Нет. Хуже? При чем здесь искусственная почка? У нее всегда было все нормально с почками. Не могут остановить? Что они говорят? Ну, хорошо, хорошо. Но хоть кого-нибудь тебе удалось отыскать? Хорион эпителиома? Мне это ни о чем не говорит. Ты должна там быть или ты не должна там быть, а я… Мое присутствие изменить ничего не может.

Травести с ужасом отшатывается от Второго актера.

ТРАВЕСТИ. Кто его вообще сюда впустил? Выкиньте его отсюда.

КУДЕСОВ (в трубку). Я не свожу никакие счеты. Ты уже сама не знаешь, что ты говоришь.

Актеры Первый и Третий пытаются вытолкать Второго актера, но ни тот, ни другой не рискуют слишком приблизиться к прокаженному, и оттого их попытки не имеют успеха.

СОАВТОР. Оставьте его. Он нам может еще пригодиться.

Актеры возвращаются на место.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (бурчит). Мало ли всякой швали!..

КУДЕСОВ (в трубку). Нет, против тебя я ничего не имею.

СОАВТОР. «И услышали трое друзей Иова о всех этих несчастьях, постигших его, и пошли каждый из своего места…» (Второму актеру.) Ты сидишь здесь. В этом углу. (Второй актер послушно выполняет указание Соавтора.)

ПЕРВЫЙ АКТЕР (ожесточенно). Пусть он жрет собственное дерьмо! Пусть он пьет только то, чем мочится. Пусть он кидает камни во всякого, кто захочет к нему приблизиться. Чего ему теперь бояться? С кем ему теперь быть?

КУДЕСОВ. Возможно. Ну что ж, по крайней мере, я иду на это с открытыми глазами.

СОАВТОР. «Елифаз Феманитянин, Вилдад Савхеянин и Софар Наамитянин…» (Актерам.) Вы оба стоите здесь.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Чего ему бояться? Смерти? Не он первый, не он последний.

КУДЕСОВ. Ну все. Я больше не могу говорить с тобой. Извини. (Кладет трубку.)

СОАВТОР. «И сошлись, чтоб идти вместе сетовать с ним и утешать его».

ТРАВЕСТИ. А я?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Идиотка. Иди на место.

Травести обиженно отходит.

КУДЕСОВ (Соавтору). Кажется, это у вас опять какая-то новая забава?

СОАВТОР (Второму актеру). Давай.

Тот несколько недоуменно смотрит на Соавтора.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Черт, у меня так и чешутся руки хорошенько накостылять ему.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Второму актеру). «Погибни день, в который я родился…»

ВТОРОЙ АКТЕР. «Погибни день, в который я родился»…

ТРЕТИЙ АКТЕР. «И ночь, в которую сказано: „зачался человек!“»

ВТОРОЙ АКТЕР. «И ночь, в которую сказано: „зачался человек!“»

ТРЕТИЙ АКТЕР. «День тот да будет тьмою…»

ВТОРОЙ АКТЕР. Я помню. «Да не взыщет Бог свыше, и да не воссияет над ним свет! Да омрачит его тьма и тень смертная, да обложит его туча, да страшатся его, как палящего зноя!»

СОАВТОР (Кудесову). Он тебе нравится?

КУДЕСОВ. К чему и стараться приблизиться к Нему при посредстве искусств, когда непознаваемость Всевышнего обозначена как одно из первоначальных условий игры?

СОАВТОР. Ушедший из жизни с болью и недоумением и в жизни вечной будет искать, но не отыщет покоя.

КУДЕСОВ. Стоило дать тебе ненадолго свободу, как ты уже в дерзости огрызаешься в направлении давшего ее.

СОАВТОР. Ты слишком уж стремишься поскорее увидеть небо в дерьме и в булыжниках.

КУДЕСОВ. День нынешний приговорен к тоске, к безветрию и к одинокому солнцу.

СОАВТОР (актерам). Поглядите, поглядите, как он искусно отстраняется.

КУДЕСОВ (Второму актеру). Ну и как вы сейчас?

ВТОРОЙ АКТЕР. Прокаженный не я, прокаженные они. Но мы — страдальцы — между собой ладим.

КУДЕСОВ. Разве?

ВТОРОЙ АКТЕР. Ну не всегда, конечно.

КУДЕСОВ (актерам). Особенно передо мной не старайтесь. Сегодня я выпит и съеден до дна.

СОАВТОР. Наши «забавы» наполнят тебя новой надеждой.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Надеждой…

Третий актер вдруг зажимает ладонью рот, его тошнит, он быстро выбегает.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Тошнота народа — тошнота божья.

КУДЕСОВ (Второму актеру). Где учится ваша старшая дочь?

ВТОРОЙ АКТЕР. Она… в горном… в юридическом… Извините, нигде не учится.

ТРАВЕСТИ. Она — клофелиновая девочка.

КУДЕСОВ. Что такое?

ВТОРОЙ АКТЕР. Для меня было громом среди ясного неба, когда это недавно выяснилось.

КУДЕСОВ. Не рассказывайте, если это вам тяжело.

ВТОРОЙ АКТЕР. Никакого сочувствия.

КУДЕСОВ. Вы правы.

ВТОРОЙ АКТЕР. Обычно она знакомилась с состоятельным иностранцем или каким-нибудь важным туристом. Они отправлялись в номер гостиницы. И там она незаметно подливала этому сластолюбцу, распаленному предвкушением трудов Амура, свое снадобье в его питье. Когда тот приходил в себя, ни моей дочери, ни денег, ни ценных вещей в номере уже, разумеется, не было. У одного пожилого араба было слабое сердце, и он не пришел в себя после такой встречи с моей дочерью. Может быть, доза лекарства была слишком велика.

ТРАВЕСТИ. Ее охраняли двое громил, которые спали с ней и отбирали у нее львиную долю добычи.

ВТОРОЙ АКТЕР. Не лезь не в свое дело.

ТРАВЕСТИ. Я только пытаюсь помочь тебе.

ВТОРОЙ АКТЕР. С женой моей случился удар, когда она узнала, что наша дочь находится в следственном изоляторе. Жена сейчас лежит наполовину парализованная, и мне иногда кажется, что ей просто не хочется двигаться, ей не хочется ничего видеть. «Если я согрешил, то что я сделаю Тебе, страж человеков! Зачем Ты поставил меня противником Себе, так что я стал самому себе в тягость?»

КУДЕСОВ. Суд наш будет неправедным, ибо лишен веры.

СОАВТОР (кричит). Чего ты добиваешься?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он добивается, чтобы добивались его.

ТРАВЕСТИ (Соавтору). И скоро, наверное, добьет тебя.

СОАВТОР. Может быть, тебе нужно, чтобы я за тебя определил концепцию?

КУДЕСОВ. Любая из них все равно будет подобной рубашке, вывернутой наизнанку. И для того, чтобы нам соединиться, нужно будет либо ее выворачивать снова, либо вывернуть наизнанку меня.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. За последним, пожалуй, дело не станет.

СОАВТОР. Свобода волеизъявления в рамках Всевышнего; Бог являет нам Свой звериный лик, — мы с этого начинали, так посмотрим, что делается со стороны Его затылка. Но там ничего.

КУДЕСОВ. Не подлизывайся.

СОАВТОР. Я только пересказываю некоторые из твоих находок.

КУДЕСОВ. Не пересказываешь, а перевираешь.

СОАВТОР. Так рождаются все апокрифы.

КУДЕСОВ. Так процветают все баламуты.

СОАВТОР (в бешенстве). Кудесов, я в последний раз предупреждаю тебя!.. (Видит безразличие Кудесова.) Ну что ж, видит Бог, я сделал все, что было в моих силах. (Решительно идет к выходу.)

ТРАВЕСТИ (Кудесову). Берегись! Он уже поджег свой ужасный бикфордов шнур.

Навстречу Соавтору входит продюсер Кон, с ним двое молодых охранников и Третий актер. У Кона и молодых людей за спинами ружья, одеты все, как заправские охотники.

КОН. Да-да, мы уже здесь. Слава Богу, меня предупредил друг. И вы, кукушатки, все в сборе. Пли из всех стволов!..

Трое охотников мгновенно вскидывают ружья и изображают, как будто они стреляют в находящихся на сцене. Кон раскатисто хохочет.

Не трусьте, ребята, чего вам бояться вашего старого доброго друга, продюсера Кона.

СОАВТОР. Здравствуйте, Феликс Ильич.

Актеры приветствуют пришедших каждый на свой лад.

КОН (Соавтору). Здравствуй, отец родной. Как твой желчный пузырь? Ну а вы что же, Кудесов?..

КУДЕСОВ. Вы же меня знаете, как бы я ни заносился и ни воротил нос, в трудную минуту я все равно прибегу к вам.

КОН. Знаю. За то и люблю. И за то он сейчас плюнет вам в лицо, Кудесов. (Одному из своих охранников.) Плюнь.

Тот немедленно собирается выполнять распоряжение Кона. Феликс Ильич тянет молодого человека за рукав, удерживая его.

Ты что? Ты что? Ты на кого готов посягнуть? Не знаешь, что ли, кто перед тобой?

Молодой человек невозмутимо отходит.

СОАВТОР. Феликс Ильич, я прошу вас выслушать меня.

КОН. Что ж, говори, милый.

СОАВТОР. Он невозможен. (Указывает в сторону Кудесова.)

КОН. Ну-ну, не старайся опорочить человека, чьего мизинца не стоишь со всеми твоими худыми потрохами. Заруби себе на носу: Кудесов огромный талант.

КУДЕСОВ. На нервной почве.

СОАВТОР. Он лжив, капризен, мнителен, придирчив. Он безразличен.

Взгляд Феликса Ильича падает на Второго актера, до того стоявшего хотя и неподалеку, но спиной к Феликсу Ильичу. В первое мгновение Кон вздрагивает.

КОН. Ого. Ну и красавец! Эй ты, держись от меня подальше и дыши в другую сторону.

СОАВТОР. Это всего лишь грим. Возможно, неплохой.

КОН. Неважно. (Актерам.) Где это вы его откопали?

СОАВТОР. Феликс Ильич. Видит Бог, я сделал все, чтобы создать для Кудесова атмосферу труда, даже чтобы стать его другом.

КУДЕСОВ. Его даже не останавливала моя смутная репутация последнего времени.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (саркастически). И это есть наш удушливый учитель!

СОАВТОР. Кудесов требует от нас всех тотального театра, хотя сам всячески уклоняется от участия в нем. Он походя разбрасывает вокруг идеи, которые, быть может, стоят диссертаций, стоят трактатов, но что нам проку от них, когда они брошены на ветер?!

КОН. Это правда, Кудесов?

КУДЕСОВ. А чем они лучше или хуже самой жизни, также брошенной на ветер?!

СОАВТОР. Я же говорил.

КОН (Кудесову). Ну-ну, это вы бросьте.

СОАВТОР. Феликс Ильич, мы только топчемся на месте.

КОН. Ну что ж, Кудесов колоритен, я тоже. Мы сходимся с ним на базе колорита.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он то насмехается над всеми нами, то молится.

КОН. Кому он молится?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Этого он не знает сам.

КОН. Что еще?

СОАВТОР. Он говорит, что страна наша вполне созрела для детоубийств. Их должно быть не менее восьмидесяти тысяч в каждом крупном городе за неделю, говорит он. Больше, чем у царя Ирода.

КОН. У него все сосчитано?

СОАВТОР. О, он времени не теряет.

Кон мрачнеет все больше.

КОН (Второму актеру). Эй ты, я тебе куда сказал дышать?! (Второй актер послушно отворачивается.)

СОАВТОР. Позавчера он учил меня, как нужно резать сонную артерию. Тут вся штука в том, чтобы прижать голову к плечу и в таком положении чиркнуть лезвием. Артерия тогда ближе всего. А если же отвести голову в сторону, так порежешь себе только мышцы.

КОН. Вот чего не хватало вашему Иову — превосходного «жиллетта», мечты всякого мужчины. Что вы молчите, Кудесов?

КУДЕСОВ. В этом мире как все катастрофы, так и все радости одинаково непоправимы.

КОН. Лаконичный человек.

ОДИН ИЗ ОХРАННИКОВ КОНА. Папа, интересно, мы все-таки пойдем сегодня охотиться на бекасов?

КОН. Закрой рот. Зачем тебе бекасы? Разве мы сейчас уже не на охоте?

ОХРАННИК КОНА. Ну, это не всем интересно.

Кон разглядывает Травести.

КОН. Я вижу, у вас тут есть и девочка. Славный мышонок.

ТРАВЕСТИ. Он как-то говорил, что не слишком хочет участвовать в свальном грехе созидания. Возможно, это была шутка.

КОН (Второму актеру). Ну а тебя, красавец, он чем обидел?

ВТОРОЙ АКТЕР. Он обращается со мной как с игрушкой, которой пока еще иногда играет, но уже готов бросить.

КОН. Да, Кудесов, дела ваши плохи. Все против вас.

КУДЕСОВ. Если бы они при этом были хотя бы даже за себя, положение каждого из них было бы ненамного менее безнадежным.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (кричит). Он вот так все время. Он все время так.

КОН. Ну-ну, ты еще заплачь.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он говорит, что необходимо учредить министерство молитв, он говорит, что необходимо открывать школы шантажа.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Кудесов всегда утверждает, что для него ереси интереснее веры.

КОН. Ну так. Я вижу, что должен взять все в свои твердые руки. Давайте ваш сценариум.

СОАВТОР (актерам). Давайте сценариум.

Откуда-то извлекается увесистая папка, актеры бережно, из рук в руки, передают ее Соавтору, тот вручает ее Кону, Феликс Ильич отдает ее одному из своих охранников, молодой человек раскрывает ее. Часть листов сыплется на пол. Почти все листы совершенно чистые; может быть, только на некоторых из них по два-три предложения, и то зачеркнутых.

КОН. Что это такое? Где сценариум?

СОАВТОР. Это все, что есть.

КОН. Кудесов, что происходит? Вы издеваетесь надо мной?!

КУДЕСОВ. Мы забыли свой язык, мы не владеем своим голосом, слово наше предает нас на каждом шагу.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он говорит, что по самую грудь увяз в трясине неудач.

ТРАВЕСТИ. Кризисы свойственны многим творческим натурам, ничего удивительного.

КОН. Какой еще кризис?! Вы меня обманули! Я вам поверил, я столько вложил в вас.

СОАВТОР. Аванс получен и уже потрачен. Кудесов собирался уехать к морю, в какой-нибудь портовый город. Он мог бы сесть там на теплоход. Мне удалось его удержать.

КУДЕСОВ (безразлично). Дерьмо.

КОН (с пафосом). Герой.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Герой дерьма.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Дерьмо героя.

КОН. Кудесов, не вы ли сами пришли ко мне, и не вы ли взахлеб рассказывали мне историю праведного старца, которого искушает сатана, которого испытывает Господь?! И, видя вашу убежденность, я тогда согласился рискнуть.

КУДЕСОВ. Я был болен… я был увлечен… Не помню…

КОН. Ага. (Охранникам.) Ну вот что, ведите-ка их всех ко мне. А за Кудесовым присматривайте особо. Чтобы не задал деру. Чтобы не выкинул еще какой-нибудь фортель.

СОАВТОР (Первому актеру). Теперь становится спокойнее на сердце.

Все собираются уходить. Гонг. Кон обращается к кому-то за кулисами.

КОН. Эй ты, придурок! Ты почему бьешь в гонг? Раньше времени. Что — «написано»? Что — «написано»? Разуй глаза и посмотри получше, что написано. Написано: «Все, кроме Кона, уходят. Пауза. Гонг».

Все, кроме Кона, уходят.

Пауза.

Гонг.

КОН. Вот так-то лучше. (Уходит.)

Затемнение.

Действие второе

Картина четвертая. Вертеп

Загородный дом продюсера Кона. Сцена затемнена. Хозяин дома сидит рядом с Кудесовым, возле Кудесова двое молодых охранников, кажется, они присматривают за тем. Соавтор сидит за отдельным столиком, на столике зажженная лампа, а под лампой раскрытая библия. Соавтор пытается организовать актеров на какое-то действо. Он — постановщик, актеры — исполнители, Феликс Ильич и Кудесов — зрители, один заинтересованный, другой равнодушный.

КОН (Соавтору). Борись со скукой, не давай мне скучать. Меньше разговоров, больше действия, динамика, темп!..

СОАВТОР (слабо защищается). У нас интеллектуальное зрелище, духовное шоу.

КОН. Это все кудесовщина, ты слишком долго общался с ним. Пора изживать в себе это.

СОАВТОР. Мы и так уже далеко ушли…

КОН. Ты дай мне праздник, дай мне феерию, дай мне радость.

СОАВТОР. Кудесова здесь занимает ситуация кризиса. Причем кризиса не только лично его или героя, но также и самого Творца. Кудесов догадался, что Всевышнего здесь так и подмывает Самому выйти на сцену. Выйти, возможно, во всей наготе, во всей неприглядности, навсегда отлиться в каком-нибудь чрезвычайном и беспощадном слове.

КОН. Ну, ладно, ладно. Так что там твой Елифаз?

Соавтор делает знак Третьему актеру.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Второму актеру). «Если попытаемся мы сказать к тебе слово — не тяжело ли будет тебе? Впрочем, кто может возбранить слову!»

СОАВТОР. Говорит опасливо, как слепой, который ощупывает палкой перед собой неверную тропу.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Вот ты наставлял многих, и опустившиеся руки поддерживал. Падающего восставляли слова твои, и гнущиеся колена ты укреплял».

СОАВТОР. Здесь медленнее.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «А теперь дошло до тебя, и ты изнемог; коснулось тебя, и ты упал духом».

КОН (Кудесову, не проявляющему особого интереса к игре). Слушайте же, Кудесов, слушайте. Да вы бы хоть из приличия повернули голову.

КУДЕСОВ. Да-да, я знаю. «Человек праведнее ли Бога? и муж чище ли Творца своего?»

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Вот, Он и слугам Своим не доверяет; и в ангелах Своих усматривает недостатки…»

ПЕРВЫЙ АКТЕР (в сторону). Бедняжка.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Тем более — в обитающих в храминах из брения, которых основание прах, которые истребляют скорее моли».

КОН (Третьему актеру). Погоди-ка немного. Что-то ты уж вроде заврался.

СОАВТОР. Возможно, неточности перевода.

КОН. Неважно (Второму актеру.) Ты, красавец, тоже передохни, не пыжься. (Кудесову.) Кудесов, чего вам не хватает? Нет, я серьезно. Может, для вас нужно что-то сделать? Я тоже могу гнущиеся колена укреплять. Хотите побывать в лепрозории? Хотите побывать в сумасшедшем доме? В тюрьме? На живодерне? Я вам все это могу организовать. Желаете посетить черную мессу? Желаете побывать на заседании правительства? И это возможно. Ну что вы молчите?

СОАВТОР. Кудесов и сам не знает, находиться ли ему на позициях промозглой пародии или несносной тошноты и отторжения.

КОН (Соавтору). Не умничай. (Кудесову.) Вы знаете, что я отношусь к вам с огромным уважением. Помню, в каком я был восторге от одной вашей вещи… Как это?.. Ах да! «По следам фрегата „Паллада“». Что это такое? Повесть?

СОАВТОР. Притча.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов когда-то написал: если из истории вычесть ее саму, останется притча.

КОН. Вот. Мне очень нравились ваши анимационные проекты. Ново, свежо, ни на что не похоже. Может, вам подыскать хорошего консультанта? Может, нужны еще деньги? У вас цепкий ум, твердая рука. Не бойтесь повторяться. Не бойтесь быть моралистом. Чего там особенно бояться! Что вы думаете о моралистах, Кудесов?

КУДЕСОВ (как будто про себя). Они — «скорая помощь» Всевышнего.

КОН. Что?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ему так тяжело с его атеизмом.

КОН. Что, Кудесов, скажете, на вас возводят напраслину? Нет, они возводят на вас правду.

СОАВТОР. Он задался целью возвестить великий закат.

КОН (Кудесову). Ну, это и без вас известно. И что, собственно, с того, что мы будем знать о приближении какой-нибудь катастрофы?..

СОАВТОР. Она не где-то, она всегда внутри нас…

КОН. Не отчаивайтесь, Кудесов. Ищите себе разнообразные радости. Если нет больших, ищите себе малые. Уж в них-то недостатка не будет.

СОАВТОР. Как он молчит! Как молчит!

КОН. И ты помолчи. Кстати, я тобой не слишком доволен.

СОАВТОР. Вряд ли было возможно сделать больше в моем двусмысленном положении.

КОН. Кудесов, что вы думаете о вашем праведнике? Для чего он жил? Что была у него за цель, что за смысл?

КУДЕСОВ. Жизнь дается человеку безо всякой внятной цели, но все ж таки используется им не по назначению.

КОН. Как это?

КУДЕСОВ. Праведностью своей чрезмерной он также искушал Творца.

КОН. Ну да, а Бог умер, не так ли?

КУДЕСОВ. Он, возможно, еще жив, но Ему смертельно все надоело.

КОН. Любопытно.

КУДЕСОВ. Все.

КОН. Совсем все?

КУДЕСОВ. Совсем.

КОН (Соавтору). Давай дальше.

СОАВТОР. Речь Елифаза в какой-то момент строится в форме видения, эта форма весьма характерна для многих ветхозаветных текстов. Елифаз рассказывает нечто, им виденное, и непонятно, то ли это обыкновенный сон, то ли какое-то чудесное откровение, ниспосланное ему свыше. Здесь уместно вспомнить о случаях глоссолалий, которые наблюдаются в некоторых современных сектах. Известно, что в результате изнурительных бдений, исступленных молитв, у иных верующих проявляется некий малоизученный психический феномен: растормаживаются речевые центры, и человек в состоянии транса говорит на несуществующем языке, что кое-кем, возможно, воспринимается как небесное откровение. Так сказать, духовные стигматы в состоянии мерцающего…

Кон выразительно смотрит на одного своего охранника, тот подходит к Соавтору сзади и встряхивает его за плечи.

сознания. (Третьему актеру.) Давай.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Так не из праха выходит горе, и не из земли вырастает беда; но человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх. Но я к Богу обратился бы, предал бы дело мое Богу».

СОАВТОР. Говорит Елифаз.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Который творит дела великие и неисследимые, чудные без числа».

ОХРАННИК КОНА. Уже смеркается. Собаки не кормлены.

КОН. Пойдем, пойдем, я же сказал. Это все из-за Кудесова.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Блажен человек, которого вразумляет Бог, и потому наказания Вседержителева не отвергай. Ибо Он причиняет раны, и Сам обвязывает их; Он поражает, и Его же руки врачуют».

КОН (Соавтору). Это все еще Елифаз? Что у тебя праведник все время молчит?

ТРЕТИЙ АКТЕР. «В шести бедах спасет тебя, и в седьмой раз не коснется тебя зло».

СОАВТОР. «Опустошению и голоду посмеешься, — говорит Елифаз, — и зверей земли не убоишься».

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Ибо с камнями полевыми у тебя союз, и звери полевые в мире с тобой».

КОН. Так! Ну все, хватит!

ОХРАННИК КОНА. Да, папа, для чего тебе это все слушать?!

КОН. Помолчи немного. (Соавтору.) А ты послушай меня. Делаешь мне мюзикл или триллер — работу продолжаем. Оставляешь эту тягомотину — идешь ко всем чертям.

ОХРАННИК КОНА. Лучше триллер.

КОН. Допускаю. Кудесов, слушайте. Это и вас касается.

КУДЕСОВ. Возможно, мне нужно…

КОН. Ваше мнение потом. Пока я говорю. Итак, Сатана — главарь банды, банда терроризирует местное население. Через земли Иова проходит караванная тропа торговцев опиумом, и бандиты готовятся захватить крупную партию зелья. У Иова три дочери. Старшая — девушка редкостной красоты. Главарь банды насилует ее. Нет. Бандиты насилуют всех трех дочерей Иова. Девушки идут купаться, и тут появляются бандиты. Младшая совсем еще подросток, мальчишеская фигурка, острые коленки, попка, неразвитая грудь. Это хорошая сцена. Сыновья Иова мстят за поруганную честь сестер. Все семеро изучают восточные единоборства по старинным трактатам и, не колеблясь, вступают в неравный бой.

ТРЕТИЙ АКТЕР. «Великолепная семерка»…

КОН. Не вижу особенного сходства. Ты бы еще сказал: «Волк и семеро козлят». Впрочем, можно будет что-то переделать, чтобы сходства было еще меньше. Кудесов, у меня на примете есть один парнишка, абсолютно свежий, неиспорченный успехом, вылитый Мик Джаггер в молодости, все девочки будут визжать от восторга. В него можно будет вложить деньги, сейчас его уже шлифуют, делают из него профессионала. Я вам его покажу, это моя находка. Мы обязаны заботиться о потребителе. Ну, что вы думаете?

СОАВТОР (Кудесову). Да, конечно, сказано: «Не сотвори себе кумира». Но отчего же нельзя творить его другим?

КУДЕСОВ. Я болен. У меня нет мнения. У меня много мнений, но все они вас неудовлетворят.

КОН (Соавтору). Ты говори.

СОАВТОР. Мне иногда кажется, Феликс Ильич, что вы великий человек в определенном роде. Может даже, святой.

КОН. С твоим «определенным родом» мы разберемся попозже. А сейчас охота. И во время охоты я еще подумаю над фабулой.

ОХРАННИКИ КОНА. Охота. Охота. Наконец.

КОН (Соавтору). Ты пойдешь с нами, и, когда собаки устанут, заменишь их нам.

СОАВТОР. Думаю, охота будет удачной.

КОН. Это и в твоих интересах. (Кудесову.) А вам, Кудесов, придется пока посидеть в клетке и хорошенько обо всем подумать. (Охранникам.) Посадите его в клетку.

СОАВТОР (в некотором смущении). Феликс Ильич!..

КОН. А ты как думал?!

СОАВТОР. Гм…

Охранники запирают Кудесова в клетке.

КОН. В прошлом году я держал в этой клетке медведя. Он подох.

ОХРАННИК КОНА. А помнишь, папа, здесь жил олень?

КОН. Тоже подох.

СОАВТОР (Кудесову). Мне очень жаль.

КУДЕСОВ. Ни пуха, ни пера. Желаю вам настрелять побольше падали.

КОН (со злостью). А чтоб вам обоим!.. (Остальным.) Пошли.

Кудесов остается в клетке, все прочие уходят. Веселый собачий лай; топот и скрип сапог, вскоре все звуки стихают.

Гонг.

Затемнение.

Картина пятая. Клетка

Кудесов в глубокой скорби сидит в клетке. Иногда он что-то записывает на листке бумаги и после снова надолго уходит в себя. Появляются актеры. Пританцовывая, они приближаются к клетке, с удивлением и любопытством ее разглядывают.

ТРАВЕСТИ. Кто в этой клетке?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Какой-то зверь.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Се человек.

ВТОРОЙ АКТЕР. Homo sapiens.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Второму актеру). Ты опять здесь? Я тебя умоляю — уйди!

ТРЕТИЙ АКТЕР. Человек разумный.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Все равно зверь.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Человек.

ТРАВЕСТИ. Весьма разумный?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Сравнительные степени допустимы в нашей науке, превосходные — едва допустимы, эмоций же вовсе следует избегать.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Почему на нем одежда, если он зверь?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Человек.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Должен быть наг.

ТРАВЕСТИ. Не будь он в клетке, с него можно было бы сорвать все тряпки.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мы должны видеть, как он испражняется, как ест, как мечется по клетке, как ревет от ярости.

ТРАВЕСТИ. У него есть имя?

ВТОРОЙ АКТЕР. Его называют Кудесовым. Впрочем, это вовсе ничего не обозначает.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Я не могу на него смотреть. (Второму актеру.) Уйди же!

ВТОРОЙ АКТЕР. Я не сделал ничего плохого.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Первому актеру). Оставь его.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Да мне просто противно.

ТРАВЕСТИ. Он нас слышит?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. У этого вида слух неплохой.

ТРАВЕСТИ. Понимает?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ручаться нельзя.

ТРАВЕСТИ. С ним можно поговорить?

ТРЕТИЙ АКТЕР. В этом есть смысл?

ТРАВЕСТИ. Можно погладить?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Умоляю, только не подходи близко.

ТРАВЕСТИ. Укусит?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Укусит, плюнет, обругает, ударит.

ТРАВЕСТИ. Так он опасен?

ВТОРОЙ АКТЕР. Этот более опасен для себя.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Но другие опасны.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Травести). Тебе он нравится?

ТРАВЕСТИ. Не знаю.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Его можно попробовать покормить. Только осторожно.

ТРАВЕСТИ. Ты думаешь?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Сейчас посмотрим. (Кудесову.) Ты любишь конфеты?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А бананы?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А печенье?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Что ты любишь?

КУДЕСОВ. Я не нахожу в себе сил для любви. Она может привязать меня к жизни.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (полупрезрительно). И это ваш разумный человек!..

ТРЕТИЙ АКТЕР (Кудесову). Принести тебе лимонада?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ты думаешь все еще о своем праведнике?

КУДЕСОВ. Нет.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ты знаешь еще что-нибудь, кроме своего дурацкого «нет»?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ничего?

КУДЕСОВ. Ничего.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Травести). Попробуй ты поговорить с ним.

ТРАВЕСТИ. Ты слышал, Кудесов? Твоя жена умерла. Бедный, бедный Кудесов.

КУДЕСОВ. Она мне…

ТРАВЕСТИ. Она тебе не жена? Как же восемнадцать лет вашей жизни — твоей и ее?

КУДЕСОВ. Не было никаких восемнадцати лет. Не было.

ТРАВЕСТИ. Бедный Кудесов.

КУДЕСОВ. Единственное, о чем я жалею… Мне до боли, до слез жалко того времени, ума, нервов, надежд, мыслей, которые я потратил на нее. Она этого совершенно не стоила.

ТРАВЕСТИ. Ты понял это слишком поздно?

КУДЕСОВ. Я знал это всегда.

ТРАВЕСТИ. Тебе было не на кого ее променять, или просто не хватало решимости, всего только недоставало решимости?

КУДЕСОВ. У меня было и то, и другое.

ТРАВЕСТИ. Ах, Кудесов. Там, где других увлекали иллюзии, тебя увлекала судьба.

КУДЕСОВ. И вот, наконец, я не выдержал.

ТРАВЕСТИ. Ты дал слово, что если она и умирать станет и позовет тебя, ты и шага не сделаешь, и пальцем не пошевелишь? Это была клятва? Это был обет?

КУДЕСОВ. Увы, я оказался провидцем…

ТРАВЕСТИ. Но тебя это не радует…

КУДЕСОВ. А должно?

ТРАВЕСТИ. У нее был талант — находить себе посредственности, находить себе ничтожества?

КУДЕСОВ. Это что-то непостижимое.

ТРАВЕСТИ. Потом она возвращалась, тянулась к тебе, с пронзительностью и терпением рассказывала о своей нежности к тебе?

КУДЕСОВ. Нет-нет, безверие до конца, говорил я тогда себе, безверие вопреки всему, вопреки очевидности.

ТРАВЕСТИ. Твое раздражение, твоя досада разбивались об нее, не особенно ее задевая, и тогда она казалась тебе чище тебя и мудрее?

КУДЕСОВ. Возможно, я даже более ее виновен в случившемся, понимал я.

ТРАВЕСТИ. Но любовь без игры, без обольщения, по одной только принадлежности друг другу вскоре делалась для нее неинтересной?

КУДЕСОВ. Я знал уже, что должен исполнить в искусстве свою миссию пренебрежения, какой уж там при этом каждый день праздник?!

ТРАВЕСТИ. Ты ощущал в себе горечь невостребованности, которую заглушить пытался пиротехническим треском таланта?

КУДЕСОВ. Время, отпущенное нам судьбой на любовь, мы использовали на вранье и на мерзость.

ТРАВЕСТИ. Порицание своего прошедшего не означает смирения. Оно означает заносчивость.

КУДЕСОВ. И своего настоящего — тоже.

ТРАВЕСТИ. Потом она снова жила с другим мужчиной, и у нее от этой связи родился ребенок?

КУДЕСОВ. Такое впечатление, что ты как будто ее знала или знала даже нас обоих. Хотя это не так.

ТРАВЕСТИ. Я женщина, Кудесов. Ты этого не заметил?

КУДЕСОВ. Возможно.

ТРАВЕСТИ. Сын или дочь?

КУДЕСОВ. Мальчик.

ТРАВЕСТИ. Хрупкий товар.

КУДЕСОВ. Узы отчуждения между нами крепли после всякого нашего расставания.

ТРАВЕСТИ. Потом она все же хотела вернуться к тебе, старалась быть тебе нужной, готова была тебе служить?

КУДЕСОВ. Наверное, мне нужно было простить ее грех, я попытался это сделать.

ТРАВЕСТИ. Проступки прощаем мы, грехи прощает Господь.

КУДЕСОВ. Я попытался принять ее, принять ее ребенка, принять ее жизнь, ее тоску, ее безалаберность, ее пустоту. Я дал ей шанс. И это был и мой шанс, и ее, и ее сына, это был наш шанс.

ТРАВЕСТИ. Но тебе вдруг показалось, что ей это не нужно?

КУДЕСОВ (кричит). Я это видел. Я это видел.

Пауза.

ТРАВЕСТИ. Возможно, ты ошибся.

КУДЕСОВ. Я знаю, что мы с нею не соединимся никогда, ни в этой жизни, ни в следующей. Она только, возможно, всегда станет искушать меня собою и всегда будет меня предавать.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Вечная женственность.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Вечная измена.

ТРАВЕСТИ. Ты никогда не будешь знать покоя.

КУДЕСОВ. Я пытаюсь понять, в чем моя беда. В чем моя вина? Должно быть, слишком мало таланта. Но если бы было и больше, это бы ничего не изменило.

ТРАВЕСТИ. Мне тебя жаль.

КУДЕСОВ. Прекрати.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Представляешь, Кудесов, твой соавтор продолжает жаловаться на тебя Феликсу. «Кудесов все более выруливает в неведомое, — говорит он, — а я пытаюсь, — говорит, — но никак не могу его остановить».

КУДЕСОВ. Бог с ним.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Сомневаюсь.

КУДЕСОВ. Значит и не Бог.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. По-твоему, если — Бог, значит, — со всяким?

КУДЕСОВ. Загадка.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. У него никакого достоинства. Он ходит перед Тартареном на задних лапках и лает по-собачьи.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Но зато перед нами он никогда не устает тебя хвалить. Все уши нам уже прожужжал похвалами.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он сумасшедший. Он совершенно серьезно советует Феликсу прочитать Юнга. Ты знаешь: «Ответ Иову»?

ТРАВЕСТИ. Перестаньте вы оба. (Кудесову.) Они как дети, честное слово.

ВТОРОЙ АКТЕР. Поэтому ты с ними спишь?

ТРАВЕСТИ. Ты же видишь, они нуждаются во мне.

КУДЕСОВ. Я подобрал его когда-то в канаве поденной журналистики. В общем, он не подавал тогда никаких признаков поэзии или смысла.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. В конце концов, Феликс все же научит его играть в домино по правилам бильярда.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов, ты знаешь, что Бог был женщиной? Бог наш — наша Великая Мать, и мир, тот, что мы наблюдаем, — есть жертва преступного, нетрезвого зачатия.

ВТОРОЙ АКТЕР. Сотворение мира невозможно назвать безупречным, но даже червоточины его составляют славу Творца.

ТРАВЕСТИ. Это был выкидыш.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Второму актеру). Ты все еще здесь?! Я возьму сейчас огромную палку и сломаю ее об твою спину.

ТРАВЕСТИ (Кудесову). Они очень хотят тебя заинтересовать, они хотят тебе понравиться. Но ты им не верь.

КУДЕСОВ. Я не верю.

ТРАВЕСТИ. Что ты сейчас писал?

КУДЕСОВ. Писал воззвание.

ТРАВЕСТИ. О чем оно?

КУДЕСОВ. Воззвание ко всем живым.

ТРАВЕСТИ. Они еще есть, но едва ли тебя услышат.

ТРЕТИЙ АКТЕР. И к страусам тоже?

КУДЕСОВ. Если живые.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. И к тараканам?

КУДЕСОВ. Если живые.

ТРАВЕСТИ. Прочти.

КУДЕСОВ (читает). «Живой! Если бьется еще твое горькое сердце, живи своей естественной жизнью, умри своей естественной смертью. Если встретил человека, беги со всех ног, лети со всех крыльев. Человек есть Бог твой, есть беда твоя, и зло от него является вне и вопреки его воле. Воля его — песок морской, воля его — ветер горный, в руках не удержишь их. Только тот Бог хорош, после смерти которого вздыхают с облегчением. Бесцельность нашей природы в западнях существования простирается от молитвенных бдений амеб до судорог Солнца…»

ТРАВЕСТИ. Это твое воззвание?

КУДЕСОВ (как будто не слышит вопроса и продолжает). Останови часы мои, Господи, не прибавляй мне более дней и лет, дозволь войти в круг праведных Твоих, помоги мне сохранить себя, мне, ищущему жизни, мне, червю бесславия, в существовании своем окостеневшему с младенчества от щиколоток моих и пяток до ключиц и надбровных дуг. (Пауза.) Тщетно. (Пауза.) Сила надмирных безобразий в эпицентре Всевышнего ныне не менее десяти баллов по шкале вселенского содрогания. (Травести.) Ты-то хоть видишь, что я бесплоден? Что я безнадежен?

ТРАВЕСТИ. Мне жаль тебя.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Травести). Ты-то хоть видишь, что он полон сарказма?

КУДЕСОВ (бесцветно). Ты угадал.

ТРАВЕСТИ. Все равно.

КУДЕСОВ. Ты можешь выпустить меня отсюда?

ТРАВЕСТИ. Ты в этой клетке только потому, что сам хотел в ней быть.

КУДЕСОВ. Я могу выйти?

ТРАВЕСТИ. Если будешь хотеть выйти.

КУДЕСОВ. Если бы все было так просто.

ТРАВЕСТИ. Попробуй.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Попробуй.

ВТОРОЙ АКТЕР. Попробуй.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Будь осторожней. Подумай.

Кудесов берется за дверцу клетки; затворы, до того казавшиеся незыблемыми, вдруг опадают сами собой. Кудесов выходит. Он щурится от света.

КУДЕСОВ. Этот свет слепит меня.

ТРАВЕСТИ. Закрой глаза.

КУДЕСОВ. Эта тишина оглушает меня, воздух разрывает грудь.

ТРАВЕСТИ. Не дыши. Спрячь голову в песок.

КУДЕСОВ. Нужно идти.

ТРАВЕСТИ. Куда ты пойдешь?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Куда глаза глядят.

КУДЕСОВ. Я всегда старался ходить так, но это не приносило мне успеха.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Тогда иди не глядя.

КУДЕСОВ. В этом случае мне будут мешать глаза.

ТРАВЕСТИ. Я тебе помогу. (Достает платок и завязывает Кудесову глаза.)

КУДЕСОВ. Согласен.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Травести). А я помогу тебе. (Достает платок, повязывает его Травести.)

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Третьему актеру). А я тебе. (Завязывает тому глаза.)

ВТОРОЙ АКТЕР (Первому актеру). Я тебе. Прошу тебя.

Первый актер стонет, скрежещет зубами, но все же позволяет Второму актеру завязать ему глаза.

А кто поможет мне? Кто мне поможет?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Тебе поможет Бог.

КУДЕСОВ. Только бы не упасть. Впрочем, возможно, нам всегда следует стремиться к тому, чего избегали прежде.

Все, кроме Второго актера, слепо шарят руками перед собой.

Гонг.

Затемнение.

Картина шестая. Путь

Порознь появляются актеры и Кудесов. У всех, кроме Второго актера, завязаны глаза, все бредут вслепую, палками ощупывая дорогу перед собой. Отдаленно слышны звуки охоты: собачий лай, ружейные выстрелы.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Где мы? Где вы все?

ТРАВЕСТИ. Кто это? Это ты, Жан?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Я слышу голоса. Это вы? Я думал, мы все растеряли друг друга.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мы должны держаться вместе.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Это кто еще там вякает? Это что, тот самый урод? Он у меня еще дождется.

ТРАВЕСТИ. Не нужно так, Жан.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А где Кудесов?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он исчез.

ВТОРОЙ АКТЕР. Нет, он с нами.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов! Господин Кудесов!

ТРАВЕСТИ. Нам никак нельзя его потерять.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он и раньше не был с нами.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов, где вы? Его нет.

ВТОРОЙ АКТЕР. Он здесь.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Кудесов! Этот урод, этот прокаженный нас обманывает.

КУДЕСОВ. Возможно, я все же здесь.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Это его голос.

КУДЕСОВ. Возможно, меня тогда не было, или я пытался определить, действительно ли я здесь.

ТРАВЕСТИ. Мы должны держаться все вместе. Идите на мой голос.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Главное, нельзя близко подпускать к себе прокаженного.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Да, его подпускать нельзя.

ТРАВЕСТИ. Вы меня слышите? Идите на мой голос.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кто это? Я на кого-то наткнулся. Потерял.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Осторожнее, прокаженный рядом.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Как же нам быть?

ТРАВЕСТИ. Мы должны идти. И мы должны быть вместе.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Охота Тартарена бродит где-то неподалеку. Слышите эти звуки?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов, вы еще здесь? Не уходите без нас.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Ты говоришь «нас»? Мы — каждый за себя.

ТРАВЕСТИ. И Бог против всех.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Это известно.

КУДЕСОВ. На кого охотится Феликс?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. О, ему все равно. Лишь бы побольше стрелять. Лишь бы был успех.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он — Бог потребления и успеха.

КУДЕСОВ. Я шел, шел, я несколько раз падал. Я думал, что теперь буду один. И вот я слышу ваши голоса.

ТРАВЕСТИ. Кудесов, идите на мой голос. Жан, Кирилл, мы должны быть вместе.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Только без прокаженных.

КУДЕСОВ. Мы в лесу?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Это кроманьонский лес.

ТРЕТИЙ АКТЕР. На окраине леса живет племя диких людей.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. И это не так плохо, что они дики. Из них еще может что-то произойти.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А мы цивилизованны, а потому безнадежны.

КУДЕСОВ. Кажется, охота приближается к нам.

ТРАВЕСТИ. Нам нужно уходить.

ВТОРОЙ АКТЕР. Я единственный из вас, кто видит. Я помогу вам.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Как я ненавижу этот голос.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Второму актеру). Эй ты, слышишь?! Мы обойдемся без тебя.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Правильно.

ТРАВЕСТИ. Мы должны взяться за руки.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. У нас есть палки. Мы можем ощупывать дорогу. Я сам вас поведу.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Почему это ты поведешь? Впереди должен быть Кудесов.

КУДЕСОВ. Я ничего не имею против Жана.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Слышал?!

ТРАВЕСТИ. Мальчики, не ссорьтесь. Если хотите, впереди пойду я.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Почему это нами должна управлять женщина?

ТРЕТИЙ АКТЕР. А кто тебя рожал?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. При чем здесь это?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Тогда — Кудесов.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Кудесов, Кудесов. Ты как курица с яйцом со своим Кудесовым.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он мудр. Ты суетлив и заносчив. Тебе даже мизантропии своей следовало бы учиться у Кудесова.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мудр. Что это такое? Я этого не понимаю.

КУДЕСОВ. Мудрость есть ум плюс сознание абсолютной его бесполезности. Но она не имеет никакого отношения к выбору пути, если тот совершается вслепую.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Третьему актеру). Понял?

ТРАВЕСТИ. Я держу кого-то за руку.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Кудесову). Не вас? (Третьему актеру.) Не тебя? (Травести.) Идиотка, ты держишь за руку прокаженного.

Травести вскрикивает и отскакивает в сторону, натыкаясь на Кудесова.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Пока мы слепы, фактор внезапной опасности должен все время учитываться нами.

Постепенно четверка незрячих людей выстраивается в нестройную цепочку. Сначала Кудесов и Травести образуют связку; Кудесов впереди. Потом Третий актер натыкается на Травести, ощупывает ее. Первый актер цепляется за Третьего актера и по цепочке пробирается вперед. Второй актер с болью наблюдает за беспорядочностью усилий его товарищей.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Женщина. Слава Богу, это она.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Я буду впереди. Я буду вести вас не хуже, чем всякие там… Сказать по правде, мне вовсе не нужно видеть, чтобы вести вас. Я и так хорошо могу определять дорогу. Я всегда неплохо видел в темноте…

Внезапно Первый актер спотыкается, валится на землю, и все валятся вслед за ним.

Черт!.. Мне кто-то подставил подножку. Я знаю, кто это. Скотина, ублюдок!.. Он думает, что мы презираем его за то, что он урод, и пакостит нам.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Ты бы лучше смотрел под ноги.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Чем я должен, по-твоему, смотреть? Говорю вам, это все неспроста. Нам нужно его убить. Я иду впереди, и вы должны меня слушать.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Мы пока что еще равны. Кто тебе дал право командовать нами?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А почему это ты его оправдываешь? Может, ты и сам прокаженный? Может, ты и сам в струпьях?

ТРАВЕСТИ. О нет, только не это!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Его нужно проверить. Ощупайте его. Нет, дотрагиваться нельзя.

Тянется назад, в сторону Третьего актера, отчего строй снова сбивается.

ТРАВЕСТИ. Не мешайте ему быть первым. Пусть уж он будет впереди.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А мне-то что. Я в вожатые не набиваюсь.

КУДЕСОВ. Слышите, как шумят деревья в этом лесу; и тревога свивает гнезда в их чернокожих кронах.

ТРАВЕСТИ. Сейчас каждый из нас так далеко от дома, что едва ли способен вернуться туда тропой логики.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мы должны отбросить всякое нытье и шагать до тех пор, пока нас не настигнет охота.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Постылая почва стонет под алчными пятами ее.

ВТОРОЙ АКТЕР. «Земля отдана в руки нечестивых…»

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Заткнись!

ВТОРОЙ АКТЕР. Правда в руках многих кропотливых ловцов, насыщающих тысячи из замутненных источников слова.

Первый актер в остервенении бьет по тому месту, откуда, как ему кажется, он слышит голос Второго актера, и промахивается.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Черт! Мне пока никак не попасть по этой башке.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Жаль. Это бы решило сразу же множество проблем.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Вот именно.

ТРАВЕСТИ. Мне больно слышать ваши распри.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Пусть он не кичится своими раскрытыми глазами. Я могу оплести вас… (Падает, но проворно подымается.) самыми изощренными развлечениями. Я могу быть заступником ваших свобод. А что даст вам он?

ВТОРОЙ АКТЕР. У меня есть только немного хлеба, он черств и был в пыли. Но я могу его весь отдать вам.

ТРАВЕСТИ. Он смеется.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он издевается.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кто решится есть хлеб прокаженного?!

ВТОРОЙ АКТЕР. «Если я виновен, горе мне! если и прав, то не осмелюсь поднять головы моей. Я пресыщен унижением; взгляни на бедствие мое…»

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мы будем судить его.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Мы должны судить его именем нашего безверия.

ТРАВЕСТИ. Осудить и сжечь на костре нашей откровенности.

КУДЕСОВ. Боже, как близко эта проклятая охота.

ТРАВЕСТИ. Мы не знаем нашего пути, но мы, должно быть, ныне посередине его.

КУДЕСОВ. Мрак и содрогание вдавливаются в глаза и в душу, увлекая нас на путь подспудного карнавала.

ТРАВЕСТИ. Мы — подопытные в этом чудовищном эксперименте, но и внутри пробирки и за ее стеклом — нас везде ожидает гибель.

КУДЕСОВ. Зачем вообще что-то нужно? Есть смысл, есть красота, но все они попадают мимо цели.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Долгожительство мира суть результат графомании Всевышнего.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Нам нужно немедленно отыскать его и судить.

КУДЕСОВ. Мир есть банкротство Бога и Его кромешных заносчивостей.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Первому актеру). Ты хочешь отыскать Всевышнего и свести с Ним счеты за такое сотворение мира?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Идиот. Я говорю не о Нем.

ВТОРОЙ АКТЕР. Не ходите туда! Поверните направо. Перед вами страшная черная яма, перед вами пропасть. Вы сейчас упадете в нее.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он врет. Он нас ненавидит. (Второму актеру.) Катись отсюда!

ТРАВЕСТИ. Почему бы нам его послушать?!

ВТОРОЙ АКТЕР (в ужасе). Осторожнее!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мы сами знаем, куда нам…

Внезапно спотыкается и падает навзничь, и все остальные с воплями ужаса валятся на землю. Возможно, картина в какое-то мгновение напоминает знаменитых брейгелевских «Слепых».

ТРАВЕСТИ. Он был прав.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Он сказал правду.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Подумаешь, он был прав. Этот ублюдок, видите ли, сказал правду. Далась вам эта правда! От этой его правды также воняет проказой.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Заткнись! Заткнись!

ТРАВЕСТИ (Первому актеру). Это ты виноват.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Товарищи, вы что, не верите мне? Вы верите этому втируше? Вы верите этому ползанью в грязи, этому посыпанию головы пеплом, этому разрыванию одежд?! Я ведь такой же, как вы. Мы свободны, мы все равны. Мы не позволим мутить воду всяким чужакам.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Впереди должен идти Кудесов.

ТРАВЕСТИ. Я считаю так же.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Я согласен. Я согласен. Мне вовсе не нужно никакого первенства.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Первому актеру). Ты пойдешь у нас самым последним.

ТРАВЕСТИ. Подумать только, что он о себе возомнил.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Да-да, пускай впереди идет Кудесов.

КУДЕСОВ. Чтобы наши падения и потери более так не обескураживали нас, нам нужно изучить их суть, понять их причины.

ТРАВЕСТИ. Мы скрепим нынешнее согласие общественным договором.

КУДЕСОВ. Я гарантирую вам мою приверженность идеалам просвещения.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А первейший из них — презрение ко всем приверженностям.

КУДЕСОВ (бесцветно). Разумеется.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Свобода естественно влечет за собой тысячи новых находок.

ТРАВЕСТИ. Едва ли будет возможность переварить из них хотя бы сотую часть.

КУДЕСОВ. Я стану учитывать мнение каждого из вас.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А я буду все время рядом с вами.

КУДЕСОВ. Особенно драгоценен опыт отверженности; невозможно отвернуться от уроков скорби.

ТРАВЕСТИ. Уйдем же скорее. Охота все ближе. Нужно уходить.

Теперь строй меняется: впереди Кудесов, за ним Третий актер, потом Травести, в конце — Первый актер. Второй актер неподалеку от Кудесова, настороженно следит за перемещением его незрячих товарищей.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Идти вслед за какой-то бабой!..

ВТОРОЙ АКТЕР. Нога поднимается невысоко, и потом ступня скользит по-над почвой. И только тогда вес тела переносится вперед, когда вы совершенно уверены в незыблемости опоры. Ступня скользит, осторожно скользит, вы идете будто по льду. Идти нелегко, и множество преград еще подстерегает вас, но вы не унываете.

ТРАВЕСТИ. Мы идем! Видите, у нас получается.

КУДЕСОВ. Наши набитые шишки приучили нас к осторожности.

ТРАВЕСТИ. Вовсе нет.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. При мне тоже было немало хорошего.

ВТОРОЙ АКТЕР. Я вижу, лес редеет. Мы скоро выберемся из него.

Внезапно путники снова падают.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Что ты будешь делать!

КУДЕСОВ. Это я виноват. Мне не следовало соглашаться.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А вы во всем обвиняли меня.

ТРАВЕСТИ. Не следует настоящее попрекать нашими несчастьями, когда мы еще не избавились от груза прошлого, и даже не собираемся избавляться.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Так можно оправдать все, что угодно.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Не тебе об этом говорить.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. При мне, по крайней мере, уроды знали свое место.

КУДЕСОВ. Чтобы нам не повторять ошибок, возможно, нужно расширить границы нашего безверия.

ТРАВЕСТИ. Возможно.

Путники опять пытаются идти.

ВТОРОЙ АКТЕР. Позвольте мне спотыкаться и падать за вас. Я не хочу, чтобы вы падали. Я единственный зрячий из вас, я возьму на себя ваши несчастья. Пускай мне суждено даже погибнуть или разбиться в кровь… Я к этому готов, если такова моя участь.

КУДЕСОВ. Мы все еще в лесу?

ВТОРОЙ АКТЕР. Нет, мы теперь за пределами его, в поле, а дальше пустырь. Я вижу еще в отдалении силуэты всемирных построек.

КУДЕСОВ. Я слышу какой-то стук. Как будто работает двигатель.

ТРАВЕСТИ. Я тоже слышу.

ВТОРОЙ АКТЕР. Это молотилка. Существенно упрощает труд крестьянина.

ТРАВЕСТИ. Чудеса техники неисчислимы.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов, нам нужно развязать себе руки. Мы решили расстаться с вашим безукоризненным старцем, с вашим навязчивым Иовом. Мы решили избавиться от него. Что вы об этом думаете?

КУДЕСОВ. Нам и не следовало приближаться к этой повести. Меня так же, как и вас, она давно уже перестала занимать.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мы освобождаем себя для новой мифологии.

КУДЕСОВ. Мы вплотную приблизились к жизни и ныне глядим через призму беспокойства на свой прежний расцвет и на свою теперешнюю исчерпанность.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Вольный труд хлебопашца в общине искажен до неузнаваемости. На смену свободе пришло принуждение.

ВТОРОЙ АКТЕР. Здесь огромная пустая земля. На ней возможно удивительное строительство. Но если таковое строительство принесет что-то, так только беду.

ТРАВЕСТИ. Мы и так уж хватили ее через край.

КУДЕСОВ. За пределами усталости лежит развинченность, там лежит ярость.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Вы слышите эти звуки? Это автомобили.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А это автомат газированной воды.

ТРАВЕСТИ. Охота теперь где-то далеко.

КУДЕСОВ. Она может еще нас настигнуть.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Это песенка уличного музыканта.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Льстивые причитания нищего.

ТРАВЕСТИ. Отголосок митинга…

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Сирена «скорой помощи»!

КУДЕСОВ. Мы должны идти… все время идти…

Слышится музыка, оглушительно грохочет агрессивная дерзкая музыка. Вспышки света выхватывают из тьмы угловатые гротескные фигуры путников. Завывает ветер, поднимается ураганный ветер, который бьет в лица изможденных героев, они теперь едва продираются через громады ветра. Путники кричат и не слышат друг друга, не слышат сами себя. Все тонет в грохоте музыки и завывании ветра.

ТРАВЕСТИ. Эта реклама изрядно действует на нервы.

ВТОРОЙ АКТЕР. Репортаж со стадиона…

ТРЕТИЙ АКТЕР. Может, нам будет лучше, если мы остановимся.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Моя власть означала порядок.

ТРАВЕСТИ. Невозможно выйти на улицу.

КУДЕСОВ. С тех пор, как мы махнули на себя рукой…

ТРЕТИЙ АКТЕР. Как трудно идти.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Вопреки разглагольствованиям демагогов.

КУДЕСОВ…в нас поселилась видимость спокойствия.

ВТОРОЙ АКТЕР. Это звон посуды.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Это ученые рассуждения.

ТРАВЕСТИ. Семейные ссоры.

КУДЕСОВ. Все испробовано, все изведано.

ВТОРОЙ АКТЕР. Мы как будто выскребли время…

ТРАВЕСТИ. Преисподняя в каждой подворотне.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Я знаю этот город с детства, но, когда не испытываю к нему отвращения…

ТРАВЕСТИ. Хлопанье дверей…

ТРЕТИЙ АКТЕР…так испытываю от него ужас.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Когда я вернусь, я еще покажу себя.

ВТОРОЙ АКТЕР. Что бы ни говорили, цивилизация ныне в патовом состоянии.

ТРАВЕСТИ. Как страшно, как тяжело…

ТРЕТИЙ АКТЕР. Мы родились по уши в дерьме, и теперь еще станем искать виновного?!

КУДЕСОВ. Нас разыграли краплеными картами…

ТРАВЕСТИ. Этот путь не имеет конца.

Гонг.

Затемнение.

Картина седьмая. Святилище

Тишина. Появляется Второй актер и четверо его товарищей с завязанными глазами.

КУДЕСОВ. Как тихо. Куда мы пришли?

ВТОРОЙ АКТЕР. Посмотри.

Кудесов снимает с глаз повязку, остальные делают то же самое вслед за Кудесовым.

КУДЕСОВ. Какой-то дом.

ВТОРОЙ АКТЕР. Ты знаешь, что это за дом?

КУДЕСОВ. Возможно.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Кудесов, куда мы пришли?

Кудесов указывает на Второго актера.

КУДЕСОВ. Пусть он скажет.

ВТОРОЙ АКТЕР (отрицательно качая головой). Это твой друг.

КУДЕСОВ. Да, это мой друг. Но его сейчас здесь нет.

ВТОРОЙ АКТЕР. Поищи.

ТРАВЕСТИ. Поищи.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Третьему актеру). Кто этот друг?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Не знаю.

ВТОРОЙ АКТЕР. Шарковский.

Кудесов ходит по сцене и осматривается, заглядывает во все углы, заглядывает за расставленную здесь мебель.

КУДЕСОВ. Никого. Никого нет.

ТРАВЕСТИ. Смотри еще.

КУДЕСОВ. Вы меня разыгрываете. Здесь никого нет и не может быть.

ТРАВЕСТИ. Посмотри под кроватью.

Кудесов заглядывает под кровать.

КУДЕСОВ. Черт!.. Там кто-то есть. Кто там? Сережа!..

Пытается залезть туда, вскрикивает, отшатывается, но все-таки тащит кого-то из-под кровати.

Никак!.. (Актерам.) Помогите!..

Актеры Первый и Третий помогают Кудесову вытащить из-под кровати Сергея Арсеньевича Шарковского.

Сергей Арсеньевич, что с тобой?

Шарковский вырывается, отскакивает в сторону, хватает нож и размахивает им.

ТРАВЕСТИ. Он болен.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Мания преследования.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Он опасен.

Кудесов медленно подходит к Сергею Арсеньевичу. Актеры свободно перемещаются по сцене, уходят и возвращаются. Шарковский тревожно следит за их перемещениями.

ШАРКОВСКИЙ (Кудесову). Не подходи.

КУДЕСОВ. Ты меня узнаешь? Неужели ты кого-нибудь из нас сможешь зарезать?

ШАРКОВСКИЙ. Афанасий… Бессмертный…

КУДЕСОВ. Да, это я. Сколько мы с тобой не виделись? Как ты? Как твои дела?

ШАРКОВСКИЙ. Если жив — значит, уже плохо.

КУДЕСОВ. Ты остроумен по обыкновению.

ШАРКОВСКИЙ. Нужно обладать большим бесстыдством, чтобы называть агонию остроумием.

Шарковский отбрасывает нож в сторону, но смотрит недоверчиво. Кудесов пытается подойти ближе, Шарковский отскакивает.

ШАРКОВСКИЙ (кричит). Нельзя!

КУДЕСОВ. Что с тобой?

ШАРКОВСКИЙ. Хочешь меня удавить. Руками меня теперь удавить ты!.. Давно думал об этом. Дружков подговорил своих!..

КУДЕСОВ. Хорошо. Если ты не хочешь, я не стану к тебе подходить.

ШАРКОВСКИЙ. Дерьмо. Давно ты с ними? Привел их, чтобы убили меня. Ты опоздал. Я уже мертв.

КУДЕСОВ. Ты один?

ШАРКОВСКИЙ. Я не бываю один. Я умоляю всех оставить меня, но они сговорились.

КУДЕСОВ. Ты не хочешь ничьей помощи?

ШАРКОВСКИЙ. Ты пришел помогать?

КУДЕСОВ. Возможно, пришел и для того, чтобы ты помог мне.

ШАРКОВСКИЙ. Нет меня. Я не могу тебе помочь. (Кричит.) Что тебе? Логики здесь нет, истины я не знаю. Спасайся сам. Мне не дают запереться, от меня прячут ключи. Нож — бутафория. Меня все уговаривают, меня все успокаивают!..

Третий актер подходит к Шарковскому, Сергей Арсеньевич сжимается в комок.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Сергей Арсеньевич, вы меня не помните? Кирилл Ракин, актер. Нас как-то представили друг другу.

ШАРКОВСКИЙ (Кудесову). Не пускай его! (Третьему актеру, угрожающе.) Ты! Не держи руки за спиной! Вытащи руки из карманов! Я знаю, что у тебя там спрятано.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Извините. Я только хотел представиться. Больше мне ничего не надо. (Отходит.)

ШАРКОВСКИЙ (Кудесову). Я сознаю, что мои страхи надуманны, но ничего не могу с собой поделать.

Появляется Травести в одеянии медицинской сестры, со шприцем в руке.

ТРАВЕСТИ. Сергей Арсеньевич, пора делать укол. Прошу вас, закатайте рукав.

ШАРКОВСКИЙ. Опять! Ты хочешь меня убить, ты впустишь мне воздух в вену!.. Кудесов, убери их!

ТРАВЕСТИ. Не волнуйтесь, Сергей Арсеньевич, один укол — и вам сразу же станет лучше.

КУДЕСОВ (Травести). Ты уверена, что это необходимо?

ШАРКОВСКИЙ. Не подходи!

ТРАВЕСТИ (актерам). Помогите!..

Первый и Третий актеры бросаются к Шарковскому, валят его и помогают Травести сделать укол.

ШАРКОВСКИЙ. Воздух!.. Воздух!.. Смерть! Дерьмо!.. Прекратить!..

КУДЕСОВ. Этот человек гениален, но сейчас он не в лучшей форме.

ШАРКОВСКИЙ. Воздух!.. Нельзя!..

ТРАВЕСТИ. Вам сразу же станет лучше.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Спокойнее, Сергей Арсеньевич, спокойнее!..

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Мы всегда преклонялись перед вашим уникальным искусством.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Когда-то вы специально изучали наши стремления и увидели, что в них нет смысла.

ШАРКОВСКИЙ (Кудесову). Ты позволил им это.

КУДЕСОВ. Возможно, они были правы.

ШАРКОВСКИЙ. Мерзость!.. Дерьмо!.. Слабость!.. Голова кружится…

Шарковского отпускают, он бессильно валится в кресло и тяжело дышит.

ТРАВЕСТИ (Кудесову). Говори же с ним, говори.

КУДЕСОВ (Шарковскому). Я пришел к тебе… Помнишь наш успех в Канне? Эту свою последнюю вещь ты сделал как-то особенно трепетно.

ШАРКОВСКИЙ (мрачно). Я потратил на нее четыре года жизни. Я ее ненавижу.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Такой успех!..

КУДЕСОВ. Ты, с твоим иссушающим талантом, рассказывал нам о девальвации человека. Ты изучал существование человека, смертельно опасного для мироздания.

ШАРКОВСКИЙ. Смертельно безвредного.

КУДЕСОВ. Возможно. Я слегка проверял тебя. Извини.

ШАРКОВСКИЙ. Я постарался все забыть. Хорошо ли у нас с тобой получалась наша работа или не слишком — большего мы сделать не могли. Мне следовало бы давно быть покойником, но я жив еще только из-за прочности сердца. Мне нужно отдохнуть, возможно, заснуть. Нет, не уходи, я не буду спать. Я хочу знать, что вы подле меня. Прежде я боялся вдруг дорваться до жизни, теперь же я одинаково боюсь и выйти из этого положения, и оставаться в нем дальше. Мне нужно говорить. Если я выхожу на улицу и вижу одиноко стоящую машину, меня иногда охватывает ужас. Вдруг она заминирована, думаю я. Когда я перехожу дорогу, мне вдруг кажется, что меня кто-то может толкнуть под колеса. Все это вздор, убеждаю я себя, но попробовали бы вы с этим жить. Кудесов, а чем ты был занят эти несколько лет?

КУДЕСОВ. Не знаю. Старел и проигрывал. Пытался работать через силу. Тоже боялся. Старался забыться.

ШАРКОВСКИЙ. Выходило?

КУДЕСОВ. Нет.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Первому актеру). Пойди и ты. Представься ему.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Как это?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Просто назови себя.

КУДЕСОВ (Шарковскому). Я хочу написать какую-либо большую вещь о презрении к сентиментальности и невыносимости трезвого взгляда.

ШАРКОВСКИЙ. Не советую. Оставь лучше себе убежище на то время, когда станешь немощным.

КУДЕСОВ. Всякий возраст имеет свои запросы, и я не уверен, что сейчас не прав, даже если когда-либо стану осуждать себя теперешнего.

Первый актер подходит к Шарковскому.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Позвольте представиться. Жан Беризна. Актер. Временно безработный.

ШАРКОВСКИЙ. Да-да, хорошо. Я вас запомню. И в гроб сходя, благословлю.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Благодарю. (Отходит.)

КУДЕСОВ. Оглушенный бесполезностью будней, я порой испытывал сомнения и в самой жизни. Я искал, как мне из жизни просочиться в смерть, хотя без особенной жалости, без лишних потрясений; именно так: без всяких потрясений. Я не ставлю перед собой задач неразрешимых, но уж и легких — никогда.

ШАРКОВСКИЙ. По-твоему, Кудесов, и в наши годы возможно удивляться миру и писать свое удивление в изощренных художествах?

КУДЕСОВ. Нелегко. А может, и невозможно без нарочитого забвения прожитого и своей состоявшейся жизни.

ШАРКОВСКИЙ. В последнее время о тебе ходили разные слухи. Говорили, что ты был в больнице, что ты пытался покончить с собой. Что тебе отказано в визе, что против тебя фабрикуется дело.

КУДЕСОВ. Всевышний изменил мне меру пресечения, и поэтому я теперь здесь.

ШАРКОВСКИЙ. Говорили, что ты работаешь на Феликса.

КУДЕСОВ. В минуту слабости я попался в его сети. За то и поплатился.

ШАРКОВСКИЙ. Разве у тебя был выбор? Феликса возможно было обойти? Феликс — человек в законе.

КУДЕСОВ. Если бы ты был поблизости, если бы ты мог мне тогда помочь, возможно, ничего бы этого и не случилось.

ШАРКОВСКИЙ. Не преувеличивай меня.

КУДЕСОВ. Быть может, нам снова нужно работать вместе. Быть может, еще какой-нибудь неосторожный шедевр и получится на пересечении наших возможностей.

ШАРКОВСКИЙ. Афанасий, говори еще со мной, говори. Я должен говорить. Иначе я засну, и вы удавите меня, спящего.

КУДЕСОВ. До одури когда-то был изможден я соблазнами совести, был увлекаем на горькие подвиги. А в последнее время потери были настолько значительнее находок, что даже самые лучшие из находок имели вкус горечи.

ШАРКОВСКИЙ. Мне сказали, что ты работал над историей о праведном Иове…

КУДЕСОВ. Я начинал писать, бросал, снова увлекался…

ШАРКОВСКИЙ. Тогда-то ты имел неосторожность обратиться к Феликсу?..

КУДЕСОВ. А что еще было делать? Он был сама предупредительность, сама любезность.

ШАРКОВСКИЙ. Теперь ты связан с ним многочисленными обязательствами, и он третирует тебя?..

КУДЕСОВ. Я не хочу об этом говорить.

ШАРКОВСКИЙ. Итак, ты с головой погрузился в чтение старинных трактатов и книг?..

КУДЕСОВ. С острой силой надсадности внимал я сим архаическим текстам.

ШАРКОВСКИЙ. Постепенно у тебя стала складываться некая концепция, но потом, возможно, она ускользала?..

КУДЕСОВ. Как соотносится речь современная с притчею архаической, занимало меня. Ведь длани глаголов нынешних протянутся в судьбы грядущие и застынут на пороге их тщедушного горла.

ШАРКОВСКИЙ. Я сам знаю, что я оскудел. Слово больше не подчиняется мне.

КУДЕСОВ. Ты искал спасения в болезни и заблудился на зыбкой почве. Ты всегда старался шагать один, без указателей и провожатых.

ШАРКОВСКИЙ. Да-да, хляби недуга… Жить безразлично и погибнуть незаметной смертью… Неважно…

КУДЕСОВ. Шероховатость Всевышнего ныне доведена до глянца потоками славословий, и я иногда уподобляюсь мальчишке, выцарапывающему на стенах Его непристойные словеса.

ШАРКОВСКИЙ. Усердием своим нужно спровоцировать Его на конец света; быть может, Он тогда сохранит избранных, прочих же истребит. Все-таки хоть какое-то движение.

КУДЕСОВ. Дай Бог оказаться тогда именно среди этих прочих.

ШАРКОВСКИЙ. Мало иметь одну решимость; она еще иногда возникает. Нужно, чтобы была привычка к решимости, и даже привычка к самой такой привычке.

КУДЕСОВ. Бог в самозабвенных молитвах наших нарочно предстает безликим для удобства нашего всеобщего по отношению к Нему восторга.

ШАРКОВСКИЙ. Итак, ты писал и ничего не показывал Феликсу. Он стал тебе угрожать?

КУДЕСОВ. Он подослал ко мне фискала. И я старался искусно симулировать бесплодие, как ты теперь симулируешь страх. (Шарковский вздрагивает.)

ШАРКОВСКИЙ. Значит, должен быть текст?..

КУДЕСОВ. Соавтор мой следил за каждым моим шагом, он в моем доме учинял обыски в мое отсутствие!.. Если только все это не было в моемвоображении.

ШАРКОВСКИЙ. Кто из нас двоих более болен?

КУДЕСОВ. Я писал по ночам на клочках бумаги и прятал их потом, где только было возможно. А он после просматривал на свет использованные листы копировальной бумаги, обшаривал память компьютера. Быть может, спасаться нам нужно одной работой, работой без рассуждений, нужно измождать себя ежедневным трудом, чтобы к ночи валиться в постель лишенному мыслей, лишенному желаний…

ШАРКОВСКИЙ. А где ты собираешься достать деньги?

КУДЕСОВ. Мы бы могли пойти по банкам с протянутой рукой, организовать подписку, искать меценатов.

ШАРКОВСКИЙ. Спекулируя на нашей известности. (Глядит рассеянно и устало. Видно, что его не слишком убеждают рассуждения Кудесова.)

КУДЕСОВ. В этом нет ничего плохого.

ШАРКОВСКИЙ. Ты забываешь о Феликсе.

КУДЕСОВ. Просто я хочу о нем забыть.

Появляется Травести; на этот раз она в роли почтальона, в руках у нее увесистый конверт. Актеры Первый и Третий настороженно следят за ней издали.

ТРАВЕСТИ. Вам заказное письмо, Сергей Арсеньевич. Распишитесь, пожалуйста.

ШАРКОВСКИЙ (тревожно.) Что такое? Кудесов, что это?

КУДЕСОВ. Я искал способ передать тебе рукопись и в конце концов отослал ее по почте. Распишись.

ТРАВЕСТИ. Вот здесь, пожалуйста.

ШАРКОВСКИЙ. Я должен расписаться?

ТРАВЕСТИ. Конечно.

Актеры Первый и Третий суетливо поскакивают вокруг Травести с конвертом, будто воробьи вокруг поживы.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Что это?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Вот так номер.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Рукопись Кудесова.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кто бы мог подумать?!

ПЕРВЫЙ АКТЕР. А ведь прикидывался ягненком.

ТРАВЕСТИ. Вам-то что за дело?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Вздыхал и закатывал глаза.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Не было такого.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Как так «что за дело»?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Скажешь тоже.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Нам-то как раз есть дело.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Обмануть Феликса.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Подумать только.

ТРАВЕСТИ. При чем здесь Феликс?

ТРЕТИЙ АКТЕР. Как при чем Феликс?

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Травести). Дай мне.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Давай я распишусь.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Дай мне.

ТРЕТИЙ АКТЕР (Первому актеру). Убери руки.

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Третьему актеру). Ты, придурок. Закрой рот.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесову тоже не поздоровится.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Не тебе это решать.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Может быть и мне.

ТРАВЕСТИ (Кудесову). Я больше не могу. Прогони их. Сергей Арсеньевич, скажите им.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Как это так — «прогони»? Вот еще новости.

Кудесов отчего-то делается совершенно безучастным, вполне предоставляя Травести самой отбиваться от назойливых и все более и более дерзких актеров. Шарковский бессильно откидывается в кресле, он изможден, и вскоре засыпает. Перепалка актеров достигает накала взаимного отвращения и ненависти. Появляется Второй актер, — на нем уже более нет грима прокаженного, — печально наблюдает за перепалкой его товарищей.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Давай сюда эту писанину. Я знаю, что нужно с ней сделать.

ТРЕТИЙ АКТЕР. А ну-ка руки!..

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Да заткнись ты!

ТРЕТИЙ АКТЕР. Я тебе сейчас заткнусь!

ТРАВЕСТИ (Кудесову). Сделай же что-нибудь.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Да что такого особенного в этой рукописи?!

ТРЕТИЙ АКТЕР. И в этой истории.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Разве редко тогда иудейский муравейник сотрясали катастрофы?!

ТРЕТИЙ АКТЕР. Сострадание умирает одновременно со смертью сарказмов.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Неверующие имеют своего не менее всесильного и вездесущего Бога!..

ТРЕТИЙ АКТЕР. Кудесов мечтал о сокрушительной победе, но одержал убедительный проигрыш!..

ПЕРВЫЙ АКТЕР. В тебе нет никакой гордости. Ты готов стелиться перед Феликсом.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Не тебе говорить об этом.

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Чтобы по-настоящему ощутить жизнь, нужно изгнать из нее все, что ей мешает!..

ТРЕТИЙ АКТЕР. Да и вообще: тотальное неведение суть главное наше благо.

ТРАВЕСТИ. Тс-с!..

КУДЕСОВ (Второму актеру). Помолись за них.

ВТОРОЙ АКТЕР. Не могу.

На сцене появляются еще герои — продюсер Кон, его охранники и Соавтор. Все они сменили охотничьи костюмы на другие — возможно, они в одинаковых кожаных пальто или в полувоенных гимнастерках и брюках с галифе. Так могут одеваться иные политические функционеры радикального толка.

Охранник Кона. Вот, папа. Вот они все. Взяли с поличным.

КОН. Я знал, где вас нужно искать. Я знал, что вы побежите к Шарковскому. И не ошибся.

Второй охранник заглядывает Сергею Арсеньевичу в лицо, щупает пульс.

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Спит.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Вечным сном.

Второй охранник подбирает шприц, оставленный Травести, и показывает его Феликсу Ильичу. Кон понимающе кивает.

СОАВТОР (Кудесову). Феликс Ильич считает, что Иов может сам обучать своих сыновей приемам единоборств, и тогда в финале закономерно напрашивается его поединок с сатаной.

КОН (Соавтору). Перестань. Ты что, не видишь, что это уже не имеет никакого значения?!

ТРАВЕСТИ. Господи! И так же все само собой пропало, а вы еще пляшете на пепелище.

КОН (саркастически). Мышонок.

Охранники отбирают у Травести рукопись Кудесова и передают ее Кону.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. И из-за этого сыр-бор?!

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Какие-то листочки.

КОН. Вы оба в этом ничего не понимаете.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Эти материалы нужно изучать. Их можно взять на вооружение.

КОН. Попрошу без комментариев.

ТРАВЕСТИ. Феликс Ильич, я прошу вас… Кудесов потратил на эту работу… (Кудесову.) Господи, да почему же ты сам молчишь?!

ПЕРВЫЙ АКТЕР (Травести). Да хватит тебе.

КОН. Так, Кудесов. А теперь послушайте меня. Вы сами прекрасно знаете, что связаны со мной некоторыми недвусмысленными обязательствами. Вы помните, что между нами был заключен договор. Условия его вы не выполнили. Более того: за моей спиной вы вели вашу грязную игру. Я думаю, вы не можете сказать того, что я не был щедр по отношению к вам. Но я и сейчас мог бы пойти на какие-то уступки, если бы вы были хотя бы чуть-чуть сговорчивее, хотя бы немного корректнее. А так… Кудесов, я вам не завидую. Я затаскаю вас по судам. Мои юристы будут унижать вас, будут над вами глумиться. Каждая написанная вами ваша строчка будет моей. Вы, Кудесов, будете сидеть в тюрьме до тех пор, пока ваши долговые обязательства передо мною не будут полностью погашены, а это произойдет нескоро, очень нескоро.

СОАВТОР (Кудесову). Ты в этой жизни ничего не понял, не хотел понять, да и понимать было нечего.

ТРАВЕСТИ. Господи, что же делать? Что делать?

ВТОРОЙ АКТЕР. «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя…»

Внезапно сверху спускается нечто ослепительное и величественное, слышится непродолжительное шипение, как будто включается некий часовой механизм, и разносится громоподобный и победоносный голос.

ГОЛОС. Кудесов будет свободен, ибо художник прозревает истину, которую возносит к чертогу Творца своего!

Все присутствующие, пораженные зрелищем, на мгновение отступают.

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК. Что это?

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Вот чучело!

ТРЕТИЙ АКТЕР. Это Deus ex machina.

ТРАВЕСТИ. Бог из машины.

ВТОРОЙ АКТЕР. «Поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле».

КОН. Это что, тот самый ваш прокаженный? (Второму актеру.) Уродом был интереснее ты.

ГОЛОС. Через него дан был шанс миру, и мир его не использовал.

КОН. Тьфу ты, дерьмо!..

ГОЛОС. Куде… Куде…

Внезапно что-то щелкает, рвется, и то самое ослепительное и величественное вдруг рассыпается, рушится и становится заметным, что это всего лишь марионетка, из которой теперь торчат нелепые веревки, тряпки и проволоки.

КОН. Ну вот так.

ВТОРОЙ ОХРАННИК. Чучело.

ТРАВЕСТИ. Жаль.

КОН. Я сказал, а он слышал. Вот и все. (Уходит.)

ПЕРВЫЙ ОХРАННИК (Кудесову). Пошел!

Охранники уводят Кудесова. Актеры некоторое время топчутся на месте, потом неторопливо расходятся.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Обещали какой-то смысл, и где он?

ПЕРВЫЙ АКТЕР. Лучше и не спрашивай.

ВТОРОЙ АКТЕР. Кожа горит от этого грима.

ТРАВЕСТИ. Я так устала.

ВТОРОЙ АКТЕР. Да.

ТРЕТИЙ АКТЕР. Мертвая хватка Всевышнего?.. Разве это была мертвая хватка?

ТРАВЕСТИ (Третьему актеру). Ой, слушай, перестань!..

ТРЕТИЙ АКТЕР. А-а, мне все равно.

ВТОРОЙ АКТЕР. Вот именно.

Актеры уходят, Соавтор тоже исчезает, причем никто, возможно, и не замечает, когда это происходит.

~
Остается один спящий Шарковский. Внезапно он вздрагивает и открывает глаза. Глядит перед собой.

ШАРКОВСКИЙ. Какой странный был сон.

Гонг.

Затемнение.


Сергей Носов

«БЕРЕНДЕЙ» В целом комедия

Действующие лица
Рюрик

Володя

Плюс — контролер, прохожий, полицейский, местный житель


Действие происходит в достаточно цивилизованной стране.

Пролог — в поезде. Потом — на станциях.

Пролог

Вагон. Не такой, как у нас. Входят Рюрик и Володя, обремененные сумками и складным столиком. Рюрик энергичен, Володя суетен — затаскивает тележку…

РЮРИК. Проходи, проходи, не стесняйся. Тяжесть какая. Давай, давай. (Помогает.)

ВОЛОДЯ. Ничего, я сам. (Осматривается.) Никак пустой?

РЮРИК. А тут в поездах никто не ездит. Тут у всех личный транспорт. Садись.

Усаживаются.

ВОЛОДЯ. Думал, не дотащу.

Поезд трогается.

РЮРИК. Дорого. Бензин дешевле.

ВОЛОДЯ (растерянно). Да?

РЮРИК. Это такие, как я, на поездах. А так дорого.

ВОЛОДЯ. Хорошо.

РЮРИК. Здравствуй, что ли. Мы с тобой так и не поздоровались… а? По-настоящему.

Обнимаются.

Сентиментальным стал.

ВОЛОДЯ. Скучаешь, наверное?

РЮРИК. Не то слово.

ВОЛОДЯ. Сильно скучаешь?

РЮРИК. Нет. Совсем не скучаю. Не то слово.

ВОЛОДЯ. Не скучаешь — «не то слово»?

РЮРИК. Не то слово, скучаю.

ВОЛОДЯ. Я и сказал, что скучаешь.

РЮРИК. Ты не то сказал. Не говори ничего. Не спрашивай.

Едут молча.

Ну как?

ВОЛОДЯ. Как?

РЮРИК. Понравилось? Или как?

ВОЛОДЯ. В смысле — что?

РЮРИК. В смысле — все. Ты же первый раз. Первое впечатление.

ВОЛОДЯ. Первое впечатление — ничего. Я еще не почувствовал.

РЮРИК. А мне сразу понравилось.

ВОЛОДЯ. У меня… сумки тяжелые — первое впечатление. Вагон пустой… Я еще не почувствовал. Я боялся, ты меня не встретишь… Тяжесть такая…

РЮРИК. За кого же ты меня принимаешь, Володька? «Не встречу»… Тут даже воздух другой.

ВОЛОДЯ. А далеко ехать?

РЮРИК. Не очень. Ну давай, рассказывай. Как твои?

ВОЛОДЯ. Мои — ничего.

РЮРИК. Татьяна твоя в театре по-прежнему?

ВОЛОДЯ. Нет, уже не по-прежнему.

РЮРИК. Понятно. А Елена Васильевна?

ВОЛОДЯ. Ушла на пенсию.

РЮРИК. Правильно.

ВОЛОДЯ. Остановок пять?

РЮРИК. Восемь. Не бери в голову, все равно высадят. А Федкевич, ты видел Федкевича?

ВОЛОДЯ. Кого высадят, Рюрик?

РЮРИК. Да никого. Ты видел Федкевича?

ВОЛОДЯ. Почему высадят, я не понял?

РЮРИК. Может, и не высадят. Раз на раз не приходится. Да ты не волнуйся, тут в каждом поезде так… После каждой остановки… Он как заводной… Свистун. Туда-сюда.

ВОЛОДЯ. То есть что за свистун?

РЮРИК. Ну свистун. Со свистком. Видел, на перроне свистел?

ВОЛОДЯ. У нас таких нет.

РЮРИК. А у нас есть. Он машинисту свистит. Чтобы трогались. Экзотика.

ВОЛОДЯ. Ну и пусть свистит.

РЮРИК. А потом проверяет. Он в поезде едет. По поезду ходит…

ВОЛОДЯ. Контролер.

РЮРИК. Ну да.

Пауза.

ВОЛОДЯ. Рюрик, ты купил билет?

РЮРИК. Все в порядке, не бойся.

ВОЛОДЯ. Ты купил два билета?

РЮРИК. Знаешь, сколько стоит билет, а тем более два?

ВОЛОДЯ. Мы так не договаривались.

РЮРИК. Высадят — поедем на следующем.

ВОЛОДЯ. Ты… ты… Ты в своем уме, Рюрик?

РЮРИК. Да что ты разнервничался? Со мной не пропадешь. Я все время так езжу.

ВОЛОДЯ. Рюрик, мне нельзя попадать в полицию. Меня больше не впустят.

РЮРИК. Здесь нет дорожной полиции. На этих ветках просто высаживают. С одного высадят — на другой пересядем. Все испытано. Если хочешь, можно спрятаться в туалете.

ВОЛОДЯ. Ты! Ты писал, что встретишь меня на машине!

РЮРИК. Не получилось. В другой раз. Не всегда все получается.

ВОЛОДЯ. Ты писал, что много зарабатываешь!

РЮРИК. Да. Но билеты все равно дорогие.

ВОЛОДЯ. Я тебе столько привез! Тебе не продать. Столько.

РЮРИК. Вижу. Спасибо. Продам.

ВОЛОДЯ. Три сумки тяжелые!

РЮРИК. Спасибо, Володя. Все хорошо, не волнуйся. Посмотри, как здорово, а ты говоришь. Неужели тебе здесь не нравится?

ВОЛОДЯ. Мне нравится, но я еще ничего не видел.

РЮРИК. Если бы не свистуны, был бы просто рай. Рай! Все зло в свистунах. Идем в туалет.

ВОЛОДЯ. А сумки?

РЮРИК. Поместимся. Должны поместиться.

ВОЛОДЯ. Да как же это так, Рюрик?..

РЮРИК. Туда не заглядывают.

Оба встают.

Нет. Опоздали.

ВОЛОДЯ (сердце упало). Идет?

РЮРИК. В соседнем вагоне.

ВОЛОДЯ. Ты видишь?

РЮРИК. Ощущаю. Я свистунов на расстоянии… Сядь.

Садятся.

Может, и не придет. Бывает, и не входит. Последний вагон. Подумает, нет никого.

ВОЛОДЯ (сутулясь). Может, нагнуться?

РЮРИК (невозмутимо). Как Раиса живет?

ВОЛОДЯ. Раиса? Нормально Раиса.

РЮРИК. А Петя?

ВОЛОДЯ. Нормально Петя.

РЮРИК. А Елена Васильевна? Сиди спокойно…

ВОЛОДЯ. На пенсии.

РЮРИК. Татьяна твоя ушла из театра?

ВОЛОДЯ. И Семенова тоже. Тоже ушла. Григорьев живет в Переделкино. Митрофаныч — метрдотель.

РЮРИК. А Федкевич?

ВОЛОДЯ. В Германии.

Едут. Молчат.

РЮРИК. В общем, всем хорошо.

ВОЛОДЯ. Нормально.

РЮРИК. Уже не придет. Как пить дать не придет.

Пауза.

ВОЛОДЯ. Ты… всех перечислил?

РЮРИК. Рассказывай.

ВОЛОДЯ (доставая конверт). Вот письмо.

РЮРИК. А на словах?

ВОЛОДЯ. У Юльки, говорит, плохо с математикой.

РЮРИК. Еще бы.

ВОЛОДЯ. И с физикой.

РЮРИК. Этого следовало ожидать.

ВОЛОДЯ. Сказала, что нет денег.

РЮРИК. Я отвечу. (Убирает конверт в карман). Ты привез примус?

ВОЛОДЯ. Привез примус.

РЮРИК. Один?

ВОЛОДЯ. Ты один просил.

РЮРИК. Надо было три. Здесь все есть, кроме примусов.

ВОЛОДЯ. Увы.

РЮРИК. И складных столиков… Помнишь, Володька, мы с тобой по России как путешествовали… С примусами.

ВОЛОДЯ. С примусами.

РЮРИК. Я помню язык. Смоленск…

ВОЛОДЯ. Ростов-на-Дону.

РЮРИК. Ты привез водку?

ВОЛОДЯ. Две бутылки «Столичной».

РЮРИК. Доставай.

ВОЛОДЯ. Вот уж дудки.

РЮРИК. Доставай, доставай.

ВОЛОДЯ. До тебя не достану.

РЮРИК. Доставай, говорю.

ВОЛОДЯ. Когда приедем, тогда и достану.

РЮРИК. Ну и трус!.. Чего ты боишься? Я тоже сначала боялся. Ты не бойся. Тут свобода. Свистун сам испугается.

ВОЛОДЯ. Свободен, Рюрик. Разговор окончен.

Пауза.

РЮРИК. Посмотри: вагон для курящих.

ВОЛОДЯ. Где?

РЮРИК. Видишь знак? Вагон для курящих.

ВОЛОДЯ. Но не пьющих.

РЮРИК. А у вас нет для курящих. У вас для некурящих вагоны.

ВОЛОДЯ. Зато пить можно.

РЮРИК. Разве можно?

ВОЛОДЯ. А ты забыл?

РЮРИК. У нас тоже можно. Доставай.

ВОЛОДЯ. А у вас нельзя. Хочешь беломорину?

РЮРИК. Ты привез?

ВОЛОДЯ. Угощайся.

РЮРИК. Спрячь, спрячь. Не показывай.

ВОЛОДЯ. Отвык.

РЮРИК. Не отвык, а нельзя. Свистун увидит. Что нельзя, то нельзя. Тут у них экология. Действительно нельзя.

ВОЛОДЯ. «Беломор» нельзя?

РЮРИК. Именно «Беломор» нельзя. У них пунктик на этом.

ВОЛОДЯ. На «Беломоре»?

РЮРИК. На экологии.

ВОЛОДЯ. Цирк. (Помолчав.) Ты меня удивляешь.

РЮРИК. Дым, дым.

ВОЛОДЯ. Я поражен.

РЮРИК. Дым и пепел. Вплоть до тюрьмы.

ВОЛОДЯ. Да ты что?

РЮРИК. Спрячь. Не надо. Потом.

ВОЛОДЯ. Неужели в тюрьму?

РЮРИК. Я тебе говорю. Лучше выпьем. Достань. (Тянется к сумке.)

ВОЛОДЯ (препятствуя). Нет, я так не могу.

РЮРИК (внезапный прилив чувств). Не можешь… ты представить не можешь… как я рад… как я рад тебя видеть… Володька приехал…

Контролер. Контролерская форма. Фуражка. Бляха с номером. Висит свисток на груди. На запястье подвешен фонарик. Величествен, но и доброжелателен. Крайне доброжелателен. Пока.

(Не поворачиваясь в сторону Контролера.) Это он.

КОНТРОЛЕР (подойдя, улыбаясь любезно). Щур дуп фрезен. Катюп.

Молчание. Рюрик смотрит в окно. Володя — куда-то на пол.

Консоль. Щур фа сторин, Катюп.

Молчание.

(Менее доброжелательно). Катюп фа сторин. Консоль.

ВОЛОДЯ (подавленно). Между прочим, он к нам обращается.

РЮРИК (глядя в окно). Между прочим, я не глухой. Сиди спокойно.

КОНТРОЛЕР (Володе). Фаршен чис куден, Катюп стан.

Володя всем видом выражает непонимание, двумя руками показывает на Рюрика, — все вопросы, дескать, к нему.

(Рюрику — строго.) Фалант итове! Катюп фаршен чис куден?

ВОЛОДЯ. Он просит билет.

РЮРИК. Свистун.

ВОЛОДЯ. Сделай что-нибудь.

РЮРИК. А что я сделаю? (Делает вид, что только что заметил контролера.) Сейчас, сейчас. (Ищет билет.)

Поезд между тем стоит.

Остановка… Черт. Зараза. Чуть-чуть не хватило.

КОНТРОЛЕР (сердито). Бонстра харунда! Еспод ержетра! Консоль фалант итове. Консоль!

РЮРИК. Да подожди ты, разнервничался… Нетерпеливый какой… (Ищет по карманам.) Что же ты свистеть не идешь на перрон?.. Остановка же… Нам бы одну остановку проскочить… Больше не надо…

КОНТРОЛЕР (торопя жестом руки). Харанд. Харанд.

ВОЛОДЯ. Надо уходить, Рюрик. Штрафовать будет.

РЮРИК. Безденежных не штрафуют. Подожди. Может, отстанет. Поищи у себя. Может, у тебя билет.

ВОЛОДЯ. У меня?

РЮРИК. Ищи, тебе говорят! (Показывает контролеру, что билет, скорее всего, у Володи.)

Володя ищет, достает из карманов бумажки какие-то.

Не торопись. Спокойно. Спокойно. Время тяни.

КОНТРОЛЕР (грозно). Дибр фарана! Бонстра харунда консоль! Кужерт фарана консоль апта!

ВОЛОДЯ (роняя бумажки). Боже, позорище… ужас какой… какой кошмар… жуть, жуть…

РЮРИК. И не уходит, подлец, что удивительно. И ведь главное, поезд стоит из-за него. Ищи, ищи… Все из-за мандража твоего, Володька… Если б мы водку пили, он бы и не подошел даже…

ВОЛОДЯ (едва не плача). Рюрик, я не могу. Не умею.

КОНТРОЛЕР. Харанд!

РЮРИК. В заднем кармане посмотри.

ВОЛОДЯ. Рюрик, не издевайся надо мной, пожалуйста.

РЮРИК. Может, в сумку засунул? Посмотри в сумке.

ВОЛОДЯ (с надрывом). Рюрик!

КОНТРОЛЕР (гневно). Харанд! Патен харанд! Дибл! (Показывает на дверь.)

ВОЛОДЯ (едва ли не радостно). Он нас выгоняет. (Встает, хватает сумки, поспешно, натыкается на тележку.)

РЮРИК (помогая Володе). Ладно. Ладно. Уходим. (Контролеру.) Не горячись, блюститель.

Кое-как, торопясь, удаляются.

КОНТРОЛЕР (яростно — им вслед). Чарста парита! Харанд!!! Дибл консоль утер апта! Катюп… Тай гален шур… Харанд!!! (Следует за ними.)

Гаснет свет. Свисток. Шум отходящего поезда. Отошел и уходит. И гнетущая тишина.

Первая станция

Вывеска — не важно какая. Скамья.

Декоративное дерево. Возможно, искусственное.

Рюрик и Володя сидят на скамье.

РЮРИК. Не расстраивайся. Все хорошо. Ты зачем расстраиваешься?

ВОЛОДЯ. Это чудовищно, Рюрик. У меня слов нет.

РЮРИК. Все хорошо. Не бери в голову.

ВОЛОДЯ. Чудовищно. Чудовищно. Просто чудовищно.

РЮРИК. Ничего не чудовищно. Обыкновенно. Даже весело, а не чудовищно… Неужели тебе не весело?

ВОЛОДЯ. Сейчас же пойди и купи билет.

РЮРИК. Посмотри, какая чистота вокруг… Как все здорово… воздух свежий.

ВОЛОДЯ. Пойди и купи два билета.

РЮРИК. В другой раз.

ВОЛОДЯ. Как ты можешь?! Ты же знаешь, у меня нет денег… Я все свое вложил в твои дурацкие ножи!

РЮРИК. В наши, Володя, в наши.

ВОЛОДЯ. У меня одни долги…

РЮРИК. Я тебе дам деньги, зачем тебе деньги?

ВОЛОДЯ. Давай.

РЮРИК. Зачем?

ВОЛОДЯ. Я куплю два билета.

РЮРИК. Приедем и дам.

ВОЛОДЯ. Нет, Рюрик. Не будь сволочью. Купи мне билет.

РЮРИК. Ну допустим, я тебе куплю. А меня высадят. Как ты без меня доедешь?

ВОЛОДЯ. Рюрик, скотина. Я не хочу унижаться. Еще одна такая высадка — и у меня не выдержит сердце!

РЮРИК. Слушай, ты стал таким привередливым.

ВОЛОДЯ. Ты говорил, у тебя много денег. Ты говорил по телефону, что поплывешь по Средиземному морю… Что хочешь землю купить, сволочь… Дом в Испании!

РЮРИК. Да, в Испании проще купить. Там земля гораздо дешевле. Я не врал.

ВОЛОДЯ. Я знал, что ты врешь. Но не думал, что до такой степени!..

РЮРИК. Обидеть хочется, да? Обижай, обижай, я все равно не обижусь.

ВОЛОДЯ. Сука.

РЮРИК. Сам сука.

ВОЛОДЯ. Нет, на мне экономить… на мне экономить!..

РЮРИК. А почему, почему, спрашивается, я должен платить им такие деньги?.. Ты знаешь, сколько стоит билет до Энса?.. 90 фуклидов! Это тебе не на дачу съездить! Привыкли к своим электричкам… 90 фуклидов! У меня пособие 210!

ВОЛОДЯ. Маргинал.

РЮРИК. Нет, я получаю пособие.

ВОЛОДЯ. Маргинал!

РЮРИК. Скажи еще, что я изменил Отечеству!

ВОЛОДЯ. Гад.

РЮРИК. Между прочим, я вкалываю. (Примирительно.) Вот ты привез ножи, я повкалываю… теперь. Ты думаешь просто их продавать? Это тебе не Россия… Это в России… тра-ля-ля два рубля… А здесь по-другому. Здесь все по-другому…

ВОЛОДЯ. Свистун. Ты сам свистун. Свистун насвистел.

РЮРИК. Надо весело жить. Нельзя жить с таким настроением. (Ждет, что скажет Володя.)

Пауза.

Вспомни лучше, как мы с тобой в Смоленск ездили… А как мы с тобой в Ростов-на-Дону ездили? Помнишь, рэкет какой, на центральном рынке, не помнишь?.. Тебя чуть не зарезали, и то ничего. Все продали.

ВОЛОДЯ. Цирк, Рюрик, цирк. Удружил, друг юности.

РЮРИК (во весь голос). «Покупайте ножи! Ножи овощные для праздничного оформления стола! В комплекте три ножа с лезвиями разных размеров!»

ВОЛОДЯ. Заткнись.

РЮРИК. Есть что вспомнить, Володя.

Вспоминает приятное. Но молча.

Межу прочим, твоя дорога оплачена. И багаж оплачен. И все расходы твои, не бойся, я на себя беру. Как и договорились. И вообще я уже столько вложил, что и говорить не хочется. И еще вложу. И не так-то было легко освоиться за такой срок. Короткий… А мафия тоже сечет. Ножевая. Сам знаешь.

ВОЛОДЯ. Для себя и стараешься.

РЮРИК. И для себя, и для тебя. Для нас. Я тебе еще и обратный билет куплю. Если захочешь.

ВОЛОДЯ. Это что значит — «Если захочешь»?

РЮРИК. А вдруг не захочешь. Понравится. Я ведь знаю, тебе здесь очень понравится.

ВОЛОДЯ. Рюрик, мне через неделю надо быть дома. У меня отпуск — неделя. За свой счет.

РЮРИК. За мой счет. Ты же ко мне приехал.

Пауза.

ВОЛОДЯ. Мне через неделю надо быть в издательстве. И ни днем позже.

РЮРИК. Будешь через неделю. Если не понравится. Только понравится. Тут люди годами живут без паспорта. И ничего. Всем нравится. Ты сколько привез?

ВОЛОДЯ. Много.

РЮРИК. Тысячу сто?

ВОЛОДЯ. Тысячу сто пятьдесят.

РЮРИК. Тысячу сто пятьдесят комплектов… Ты молодец. Это мне на два месяца… И тебе. Даже на три. А ты говоришь.

ВОЛОДЯ. Скоро поезд?

РЮРИК. Сейчас подойдет. Увидим.

ВОЛОДЯ. Если бы я знал, что ты такая скотина, я бы ни за что не приехал.

РЮРИК. Положись во всем на меня. Я тут все изучил. Доедем.

Шум приближающегося поезда. Гаснет свет. Свисток.

Колеса стучат.

Вторая станция

От предыдущей отличается не многим

Стоит искусственное дерево не там. И другая вывеска.

Рюрик и Володя сидят на скамье. У Володи — столбняк.

Рюрик — сосредоточенно-возбужденный.

РЮРИК. Ну как? Второй раз не так неприятно. Правда?

Молчание.

Правда, Володька?

ВОЛОДЯ. Еще немного, и я поседею.

РЮРИК. А зачем ты приставал к нему со своим английским? Он не обязан знать английский язык, тем более что у тебя нет билета.

ВОЛОДЯ. Я не могу слышать, как ты мычишь… Изображаешь из себя идиота. Будто ничего не понимаешь.

РЮРИК. Будто ты что-нибудь понимаешь. Что ты понимаешь? Я, например, не понимаю ни одного слова.

ВОЛОДЯ. Заткнись.

РЮРИК. Я время тяну, мы должны проскочить хотя бы одну остановку. А ты не вмешивайся. Положись на меня. Молчи. Как будто тебя не касается. (Встает, ходит по перрону, снова садится на место.) Кстати, это большое заблуждение, что все здесь владеют английским. Может, и владеют, да не всегда тебе в этом признаются. Здесь очень серьезное сопротивление… тебе не надо объяснять чему.

ВОЛОДЯ (невольно). Чему?

РЮРИК. Американской культуре.

ВОЛОДЯ. Цирк, Рюрик, цирк.

РЮРИК. Не унывай, все хорошее впереди.

ВОЛОДЯ. Далеко еще ехать?

РЮРИК. Остановок семь.

ВОЛОДЯ. А поближе не мог?

РЮРИК. Извини, барин. Куда направили. Могли бы и дальше дать. Могли бы и вообще не дать.

ВОЛОДЯ. Я бы тебе точно не дал.

РЮРИК (с воодушевлением). А какие места там, Володька!.. Горы, поля, река!.. В речке форель!.. Вот такая.

ВОЛОДЯ. Скотина. У нас все загадил и сюда уехал.

РЮРИК. Дурак ты, Володька. Ей-богу, дурак. (Встает, катает по перрону тележку, деловито поглядывая на колеса. Останавливается.) Какой-то ты злой стал. А тут все по-другому. Тут и дышится не так. Я людей таких нигде не встречал хороших… Если б не свистуны…

ВОЛОДЯ. Ты сам свистун.

РЮРИК. Это вы там озлобленные… злитесь друг на друга, злобитесь… А тут нет. Тут уважает человек человека. Так принято.

ВОЛОДЯ (оглядываясь по сторонам). Мы здесь были уже?

РЮРИК. Не были.

ВОЛОДЯ. Эта станция как называется?

РЮРИК. Какая тебе разница. Посмотри, если хочешь.

ВОЛОДЯ. Мог бы и выучить.

РЮРИК. Русские нелюбопытны.

ВОЛОДЯ (зловеще). Цирк.

РЮРИК. Я сначала евреем хотел. Как Ленька Морозов. Но у того справка была, а у меня ничего не было. Я, знаешь, придумал как? Я… ты смеяться будешь, когда узнаешь, кто я. Я… (Ждет реакции.) Знаешь, кто я?

Реакции — ноль.

Не знаешь. Я — берендей.

Володя с показным равнодушием отворачивается в сторону.

С показной заинтересованностью что-то высматривает вдалеке.

Берендей. Тут гастроли были. «Снегурочка» шла, Римского-Корсакова, и все газеты писали… Успех феноменальный. Триумф. А мне программка попалась, рекламная… Я с этой программкой и предъявился. Показал. Ткнул пальцем, а там одни берендеи… Царь Берендей, царство берендеев… Одни берендеи… Я и сказал, что я берендей. Они поверили.

ВОЛОДЯ (не выдержав). Врешь.

РЮРИК (серьезно). Володя, я — берендей. Настоящий берендей. Честное слово, Володька. Они меня так и зарегистрировали.

ВОЛОДЯ. Без документов?

РЮРИК. У меня паспорт был, еще наш, старый. Я показал, там «русский» стоит. А это что значит? Значит, дискриминация. Всех берендеев записали русскими.

ВОЛОДЯ. Врешь.

РЮРИК. Еще в XIII веке. Я правду сказал.

ВОЛОДЯ. Врешь, что поверили.

РЮРИК. А здесь человеку верят, Володя. Здесь уважают права человека.

ВОЛОДЯ. Ну ты и скотина.

РЮРИК. А может, я действительно берендей? Вот ты, например, ты что, свою родословную до XIII века прослеживаешь? Ты ведь не знаешь, кто ты… Может, ты тоже берендей. Оба берендеи.

Володя встает, идет, останавливается, стоит, думает…

ВОЛОДЯ (недоверчиво). И что дальше?

РЮРИК. Дальше. Приписали меня к Энсу, городок маленький, чистенький, симпатичный такой, весь в зелени утопает, увидишь… Дали комнату мне, не очень большую, но уютную. Вполне. С удобствами. Шкаф, стол, два дивана, один твой будет… Холодильник, окно в сад… Мне больше и не надо. Пока. В домике у нас три комнаты, в двух других албанцы живут… четырнадцать человек, семья такая, отец землекопом работает… Но они через коридор… А я отдельно… Птицы поют в саду. В речке рядом форель.

ВОЛОДЯ. Ты сволочь, Рюрик.

РЮРИК. К двенадцати часам нам привозят обед. В специальной машине. По графику. Статус у меня. Государство заботится.

ВОЛОДЯ. Что же, твое государство… в это самое не заглянуло… в энциклопедию?

РЮРИК. В какую энциклопедию, Володя? Что ты за энциклопедист такой? Я тебе говорю, здесь о человеке заботятся. Здесь человеку верят, а не энциклопедии. Да меня тут все за берендея принимают, все! Тут в Энсе профессор живет, славист. Господин Град. Я с ним познакомился, он русским владеет… И выпить не дурак. Это только у вас думают, что здесь не пьют. Такие как ты. А здесь еще как выпить могут. Мы с ним о литературе разговаривали. Он говорит: «А! Берендей! Знаю, знаю, берендей!.. Островский… Снегурочка…» Он меня за берендея признал. Славист! За русского берендея. А ты ругаешься. Я уже в научных кругах за берендея признан.

ВОЛОДЯ. Рюрик, я не хочу с тобой разговаривать.

РЮРИК. А еще здесь масса благотворительных обХществ. Всевозможных. Не знаю уже, куда деться от них. Все время приходят. Вот пришли: чем вам помочь? В чем нуждаетесь? А мне ничего не надо. А им надо обязательно мне что-нибудь приятное сделать, у них принцип такой. Тогда я говорю им…

ВОЛОДЯ. На берендейском?

РЮРИК. Как?

ВОЛОДЯ. На берендейском… им говоришь?

РЮРИК. На русском. У них переводчик был. Я им тогда и говорю, язык вот выучить не могу. Просто так сказал, чтобы отвязались. А ты что думал? Сажают они меня в машину, везут куда-то в мэрию. Приводят к чиновнику, показывают ему и начинают убеждать в чем-то. Они убеждают, а я рядом сижу, напротив чиновника — в кресле. Демонстрируемый. Как объект попечения. И убедили. Чтобы меня на курсы зачислили. На бесплатные. Язык учить. Каждый день с десяти утра… Но я же не могу в такую рань вставать.

ВОЛОДЯ. А во сколько ты встаешь?

РЮРИК. К обеду встаю. В двенадцать. Когда обед привозят.

ВОЛОДЯ. Гнида какая.

РЮРИК. Вот ругаешься, а ведь обедать вместе будем. Такого обеда на четверых много. Вы что в своем издательстве издаете?

Пауза.

ВОЛОДЯ. Мы?

РЮРИК. Ты в издательстве работаешь. Вы что издаете? Говно, наверное?

ВОЛОДЯ. Почему. Бывает, и книги.

РЮРИК. Твой роман как называется?

ВОЛОДЯ. «Помутнение роговицы».

РЮРИК. Когда издашь?

ВОЛОДЯ. Когда рак свистнет.

РЮРИК. Когда рак свистнет, пришлешь экземпляр. Покажу господину Граду.

По перрону проходит Прохожий.

Рюрик и Володя провожают Прохожего взглядом.

ВОЛОДЯ. Это кто?

РЮРИК. Это прохожий.

ВОЛОДЯ. Что-то лицо у него знакомое.

РЮРИК. Есть немного.

ВОЛОДЯ (неуверенно). Наш свистун.

РЮРИК (негромко). Первый… или второй?

ВОЛОДЯ (растерянно). Кажется… оба…

Пауза.

РЮРИК. Нет людей одинаковых. Все люди разные.

ВОЛОДЯ. Рюрик, купи билет. Я же все деньги на твои ножи потратил. У меня нет. Купи билет. Мне не перенести это.

РЮРИК (обстоятельно). Я ножи продаю исключительно по воскресеньям. Раз в неделю. Воскресный рынок. Ты же знаешь, какая это работа. А тут еще свистуны… Не наездишься. А в Энсе нельзя. Там я известен. Увидят, пособие отберут. И потом репутация. Берендей.

ВОЛОДЯ. Купи билет.

РЮРИК. Я в Энсе просто так раздариваю. Бесплатно. (Прислушивается.) Собираемся. Поезд идет.

Нарастающий грохот поезда. Свет гаснет. Свисток.

Третья станция

Не многим отличается от предыдущих.

Володя сидит на скамье с отрешенным видом.

Рюрик возбужден, ему не стоится на месте.

РЮРИК. Что-то ты бледен, браток. Приходи в себя. Адаптируйся.

ВОЛОДЯ. Ты садист, Рюрик.

РЮРИК. Я-то чем виноват? Помнишь, как мы в институте говаривали?

ВОЛОДЯ. Как говаривали?

РЮРИК. Минута унижения — полгода спокойствия…

ВОЛОДЯ. Минута унижения на экзамене…

РЮРИК. Полгода спокойствия после.

ВОЛОДЯ. Стар я стал для таких экзаменов.

РЮРИК. А я себя, наоборот, молодым почувствовал. Я только сейчас и почувствовал, что молод. Еще. Нет, не так: вневозрастным, вот каким… я возврата совершенно не чувствую. Ничего такого не чувствую.

ВОЛОДЯ (несколько оживившись). Рюрик, а как у тебя с женщинами?

РЮРИК. С какими женщинами?

РЮРИК. С обыкновенными.

РЮРИК. У меня хорошо с женщинами. Никак. Я о них и не думаю.

ВОЛОДЯ. А о чем же ты думаешь, Рюрик?

РЮРИК. А ты бы не сказал, я б и не вспомнил. Мне это и в голову здесь не приходит… Я только здесь и осознал, что секс, Володька, не главное. Тебе не понять. Это вы там на сексе все помешались.

ВОЛОДЯ. А что главное, Рюрик?

РЮРИК. Не секс.

Пауза. Володя с любопытством разглядывает Рюрика.

Ты помнишь Ручевского? Вел семинар по Чехову… Я тут вспоминал… Забыл имя-отчество! Никак не вспомнить…

ВОЛОДЯ. Антон Павлович.

РЮРИК. Ручевского!

ВОЛОДЯ. Ручевский Виталий Никитич.

РЮРИК. Точно. Виталий Никитич. Он мне приснился.

ВОЛОДЯ (проявление интереса). Когда?

РЮРИК. Да недавно. Будто мы с ним на рыбалке, сон такой… На озере. В лодке сидим… И он мне все говорит, говорит… о лилиях… какие лилии там красивые… на озере… А мне не до лилий. У меня червяк не насаживается… И вот я с одной стороны, понять не могу, что с пальцами происходит, толстые, как сосиски… несгибучие… и этот не слушается, червяк… я его уже совсем запытал… а с другой стороны, как же мне обратиться к нему за помощью… ну забыл, как зовут!..

ВОЛОДЯ. Виталий Никитич. Рассказывай.

РЮРИК. Вот я с червяком так и мучаюсь. А Виталий Никитич-то наш, которого как зовут я все вспомнить пытаюсь… надумал купаться… (Пауза.) Точнее, за лилиями поплыть. И отдает мне вещи на хранение. Галстук, часы, портсигар…

ВОЛОДЯ. Портсигар?

РЮРИК. В том-то и фокус, не портсигар… Как бы и портсигар, причем старинный, и не портсигар вовсе… Что-то такое совершенно особенное… Такое… в руках дерХжу, никак не понять… И тут мне голос внутренний: «Скрижаль!» И плюх! Плюх — из рук в воду!.. Я и проснулся.

ВОЛОДЯ. Скрижаль, говоришь…

РЮРИК. Эге… Утопил… скрижаль… или что это было… не знаю… Как ты думаешь, к чему такое?

ВОЛОДЯ. К смерти.

РЮРИК. Перестань. Не надо пугать.

ВОЛОДЯ. Я не пугаю. Умер твой Ручевский… перед моим отъездом. Было бы тебе известно, Рюрик.

РЮРИК. Да ты что!.. Виталий Никитич — и умер?

ВОЛОДЯ. Виталий Никитич и умер.

РЮРИК. От чего умер?

ВОЛОДЯ. Съезди, спроси. Я некролог видел. В газете.

РЮРИК. Вот и говори после этого. Сны такие… А? Слушай, а почему у вас все умирают… в России?

ВОЛОДЯ. А у вас не все?

РЮРИК. Все. Но… не знаю.

Пауза.

(Как бы оправдываясь.) Да ведь я и не знал его совсем. А он приснился… Как зовут вспоминал…

Пауза.

Володька, здесь так хорошо… так хорошо…

Рюрик достает из сумки овощной нож для праздничного украшения стола — этакую спицу с небольшим колечком посередине, рассматривает достанное. Остра ли спица? Проверил пальцем. Остра. «Просверливает» кулак насквозь — хорошо ли сверлит? Пожалуй, хорошо. Убирает инструмент в полиэтиленовый пакетик, напоминающий презерватив. Володя наблюдает за Рюриком.

РЮРИК. Нормально. Здесь до такого никогда не додумаются. (Вдруг.) А как мафия?

ВОЛОДЯ. Никто не знает, что я к тебе приехал.

РЮРИК. И не говори никому. А то все нагрянут… С овощными ножами для праздничного украшения стола.

ВОЛОДЯ. Рюрик. Пожалуйста, купи билет. В счет будущих премиальных. Потом вычтешь. Ты же дома, а я не дома, я так не могу, мне ничего не надо.

РЮРИК. Не расстраивайся. Нас все равно принимают за поляков.

ВОЛОДЯ. Приятно слышать, Рюрик.

РЮРИК. Здесь очень много поляков.

ВОЛОДЯ. Утешил. Купи билет.

РЮРИК. Я бы тоже мог быть поляком.

ВОЛОДЯ. Ты берендей.

РЮРИК. Да. Но мой папа мог бы быть настоящим поляком.

Пауза.

ВОЛОДЯ. У твоего папы… был выбор?

РЮРИК. Выбор был у моей мамы. Ее первый жених был поляком, но она предпочла другого.

ВОЛОДЯ. Твоего папу?

РЮРИК. Да, но если бы она вышла за поляка, мой папа был бы поляком.

ВОЛОДЯ. Только он был бы не твоим папой.

РЮРИК. Почему?

ВОЛОДЯ. Потому что твой папа другой.

РЮРИК. А был бы тот.

ВОЛОДЯ. Он бы не был твоим папой, неужели не ясно?

РЮРИК. Да почему же?

ВОЛОДЯ. Потому что не твой папа.

РЮРИК. Но мама моя.

Пауза.

ВОЛОДЯ. По-моему, полицейский.

РЮРИК. Эге.

В самом деле, появляется Полицейский.

ВОЛОДЯ. На нас глядит. Суровый.

РЮРИК. А ты не гляди. Не обращай внимания.

ВОЛОДЯ. Чем-то мы ему не понравились.

РЮРИК. Не смотри на него, не надо.

ВОЛОДЯ. Нет, все-таки они тут все на одно лицо.

РЮРИК. Я тоже не различал. Теперь различаю.

ВОЛОДЯ. А что ему надо от нас, как думаешь?

РЮРИК. Откуда я знаю. Может, он тоже не различает? Можем, мы для него тоже на одно лицо. Кто его знает.

ВОЛОДЯ. Близнецы-братья.

РЮРИК. Вообще-то мне нельзя далеко. Я дальше, чем за тридцать километров, не могу отъезжать. По статусу. Могут быть неприятности.

ВОЛОДЯ. В тюрьму посадят?

РЮРИК. А что ты думаешь, могут и посадить… Я должен был письменное разрешение получить… С этим строго.

ВОЛОДЯ. Смотри-ка, у него наручники.

РЮРИК. Ну что ты уставился, наручников никогда не видел?

ВОЛОДЯ. По-моему, я попал в полицейское государство.

РЮРИК. Ты попал в цивилизованную страну. Делай вид, что мы говорим об искусстве.

ВОЛОДЯ. Здесь есть музеи?

РЮРИК. Есть. Зато здесь нет преступности. Идет.

Полицейский медленно подходит к Рюрику и Володе.

ПОЛИЦЕЙСКИЙ. Шар тоф дюн?

Рюрик пожимает плечами, Володя неуверенно кивает.

Полицейский отдает честь и удаляется прочь.

ВОЛОДЯ. Ну и что он хотел?

РЮРИК. Может, он хотел нас поприветствовать. Откуда я знаю.

ВОЛОДЯ. Душечка.

РЮРИК. Тут только свистуны гады. Остальные нормальные.

ВОЛОДЯ. Ответь мне, Рюрик. Если я себя, допустим, древлянином назову. Их княгиня Ольга еще репрессировала, столицу сожгла. К тому же на территории суверенной Украины… (Встает, разминает затекшие ноги.) Меня тоже запишут в гонимые?

РЮРИК. Естественно. Надо лишь попросить. Ты древлянин, я берендей, оставайся, Володька!

ВОЛОДЯ. Чтобы меня, древлянина, каждый день здесь за шкирятник из вагона выкидывали?

РЮРИК. А я не каждый день на поезде езжу. Только по воскресеньям. Рынок лишь по воскресеньям работает… Ножи продавать.

ВОЛОДЯ. Продашь… продадим. А дальше что?

РЮРИК. А что хочешь. Вместе придумаем что-нибудь. Да хоть язык преподавай.

ВОЛОДЯ. Преподуй.

РЮРИК. Преподави. (Задумался.) Спокойно. Сейчас большой интерес к русскому.

ВОЛОДЯ. Что ж ты сам не преподаешь?

РЮРИК. Ножи, ножи! По воскресеньям. Я занят. Во-вторых, я берендей.

ВОЛОДЯ. Вот и преподавал бы свой берендейский. Не знаешь берендейский?

РЮРИК. Не знаю. Теперь в моем лице все берендеи только на русском говорят. Я последний русский берендей. Только никому не говори, что последний… Что ты о них еще знаешь?

ВОЛОДЯ. О берендеях? Знаю, что были торками.

РЮРИК. Тюрками?

ВОЛОДЯ. Торками! (Слишком громко, теперь потише.) Торки, торки. Вроде половцев.

РЮРИК. Ты уверен, что неславяне?

ВОЛОДЯ. Нет, вроде половцев. Торки. Я помню.

РЮРИК. А как же «Снегурочка»?

ВОЛОДЯ (кого-то цитируя). «Села наша Мурочка под елкой, как снегурочка».

РЮРИК. Там же были славяне.

ВОЛОДЯ. Художественная литература. Фантазии композитора.

РЮРИК. Да. (Принял к сведению.) Ну и прекрасно. Отлично. Это только подтверждает слова Достоевского о предназначении русского человека. Быть братом всех на земле.

ВОЛОДЯ. Извини, ты меня утомляешь.

РЮРИК. Всецелость, всепримиримость и всечеловечность. Я только сейчас начинаю понимать, что все это значит.

ВОЛОДЯ. Да, ты ведь писал диплом по Достоевскому.

РЮРИК. Разве я тогда знал, что хотел сказать Достоевский! Помнишь о русском скитальце? Это же обо мне, обо мне! И всепримиримость — обо мне! И всечеловечность! Ибо назначение мое, Володька, есть бесспорно всеевропейское и всемирное, и, только став берендеем, здесь очутившись, я, наконец, понял все, Володя. Кто я такой. Я всечеловек. Всецелость. Всепримиримость и всечеловечность.

ВОЛОДЯ (зевая). Космополит.

РЮРИК. Нет, всечеловек, а не космополит. Всечеловек. И ты знаешь, Володя, и ты знаешь, друг сердечный… в чем признаюсь тебе я сейчас… вот: если бы берендеев… не смейся… было бы побольше… я бы, может, возглавил движение…

Пауза. На лице Володи выражение скорби.

Да, да. Если бы берендеям враг угрожал… если б завтра война… я бы на фронт пошел. Я серьезно говорю.

Пауза.

Это вы там у себя все космополитами стали… Это вы все у себя… космополиты… Страна космополитов…

ВОЛОДЯ. Покажись психиатру.

РЮРИК. Вы и Чаадаева упекли в психушку.

ВОЛОДЯ. Чаадаев никогда не был в психушке, историк!

РЮРИК. Да какая разница, был или не был. Вставай. Поезд идет. «Чаадаев!»

Приближающийся шум поезда. Гаснет свет.

Свисток. Колеса стучат.

Четвертая станция

От предыдущих отличается не многим.

Рюрик возится с раскладным столиком. Разбирает и собирает. И опять разбирает. Володя сидит на скамье.

ВОЛОДЯ. Так и надо. Не надо доводить до крайностей. Надо самим. Сразу.

РЮРИК. Просто свистун знакомый попался. Он меня знает уже.

ВОЛОДЯ. Это не он попался, это мы с тобой попадаемся.

РЮРИК. Хороший столик. Спасибо. Тут таких нет. (Установил, отошел в сторону — посмотрел со стороны.)

ВОЛОДЯ. Без крайностей значительно лучше. Встали и сами вышли. Без крайностей.

РЮРИК (весело). Я знал, что понравится. Я рад за тебя.

ВОЛОДЯ (с горькой усмешкой). У меня руки дрожат. Вот как понравилось.

РЮРИК. Возьми себя в руки и не будут дрожать. (Ставит примус на столик. Показывает Володе. Со значением.) А?

ВОЛОДЯ (вместо ответа). А какова у тебя тяга, Рюрик?

РЮРИК. Тяга?.. Слова-то помнишь какие…

ВОЛОДЯ. Мы же с тобой профессионалы все-таки. Такое не забывается.

РЮРИК. Хорошая тяга. Двадцать пять покупателей в час. Как в лучшие времена на юге России.

ВОЛОДЯ. В лучшие времена тяга сто двадцать пять была. Под вдохновенье.

РЮРИК. А у меня постоянное вдохновение. Просто беру дорого — десять фуклидов за набор.

ВОЛОДЯ. У-ууу!.. Да ты богач!

РЮРИК. Три часа торговли. Раз в неделю. Пятьдесят фуклидов за место на рынке. Остальное — в прибыль.

ВОЛОДЯ. А прибедняешься.

РЮРИК. Хочу дом в Испании купить.

ВОЛОДЯ. И землю.

РЮРИК. Да, там земля дешевая.

ВОЛОДЯ. Гад какой. А сам зайцем ездит. И меня зайцем возит. Когда ты мне долю мою отдашь? Плати сейчас же.

РЮРИК. Не педалируй.

ВОЛОДЯ. Нет, Рюрик, я тебя хорошо знаю. Ничего у тебя не получится. У тебя и там все лопалось. Ты прожектер. Не будет тебе дома в Испании. И земли тем более.

РЮРИК. Я, может, землю здесь куплю. Не решил еще.

ВОЛОДЯ. Здесь дороже.

РЮРИК. Мне всего-то два метра надо. (Загораясь: любимая тема.) Представляешь, здесь можно землю купить. На кладбище. Хотя бы два метра. Это реально. А как только я становлюсь землевладельцем, я автоматически обретаю гражданство. У них закон такой. Надо только получить свидетельство.

ВОЛОДЯ (криво). О смерти.

РЮРИК. О владении землей.

ВОЛОДЯ. Мне жалко тебя, Рюрик.

РЮРИК. И я обрету все права гражданина.

ВОЛОДЯ. Избирать в парламент и быть избранным.

РЮРИК. Володька, мне нравится эта страна, нравятся люди…

ВОЛОДЯ. Значит, ты зайцем ездишь, чтобы купить место на кладбище? Значит, ты на мне экономишь, сволочь, чтобы купить себе место на кладбище?

РЮРИК. Мне нравится их открытость, их жизнерадостность, они все время улыбаются…

ВОЛОДЯ. Чтобы купить место на кладбище!.. Ты сюда и приехал для этого.

РЮРИК. Да. Они доверчивы. Они доверчивы, как дети. Мне иногда не по себе становится от… от их доверчивости.

ВОЛОДЯ. Гад какой. (Беззлобно.) Он и ножи продает по воскресеньям ради места на кладбище.

РЮРИК. Ты бы видел их лица, Володька, когда я продаю ножи, их восторги… как нравится им… они же как дети… правда, как дети!.. Стол. (Выбирает позицию за складным столиком.) Справа — примус, а слева — ножи. (Достает и раскладывает.) Вот тут… овощные вырезки. Образцовые. А на примусе — твоя сковородка. (Достает из сумки и ставит на примус.) И вокруг они все стоят, меня слушают. А я (Широкий жест.) говорю. Не переставая. Говорю и показываю. Я выучил. Мне еще там перевели. (Махнул рукой куда-то в сторону.) В университете. «Настер парле патетус голь…» — Ножи овощные, для праздничного оформления стола!.. Помнишь? Помнишь или не помнишь?

ВОЛОДЯ (потянувшись). Купите — не пожалеете. Принцип действия прост. В правую руку нож, в левую берем картофель…

РЮРИК (подхватывает). Протыкаем картофель острым концом ножа до режущего кольца…

Хором. И совершаем вращательные движения.

РЮРИК (торжественно). По часовой стрелке. (Показывает на кулаке — «проткнул» ножом-спицей.)

ВОЛОДЯ (с ностальгической улыбкой). Кто умеет заводить будильник, у того обязательно получится.

РЮРИК. Вот-вот! В этом месте — дружный смех. (Невидимой публике.) «Картус ворчин анд ту, сидубрей линга!» Смех. (Володе.) Еще бы. Они умеют смеяться. Они ценят юмор. Им нравится! А я великолепно показываю, Володька. Во мне умирает великий артист…

ВОЛОДЯ. И все это ради того, чтобы купить место на кладбище.

РЮРИК (увлеченно). Как проткнул картофелину эту бесформенную… как вращаю, вращаю… как вынимаю. (Показывает.) Аппетитную спираль из продырявленного корнеплода…

ВОЛОДЯ. Вынимаем эту штучку через согнутую ручку.

РЮРИК (конфиденциально). Ну это для российской аудитории. Такое не переведешь. Достаточно и того, что они видят своими глазами. (С энтузиазмом.) Вынул! Я вынул картофельную вырезку и кладу ее на ладонь. Смотрите! Все видят? Вот она! (Показывает невидимую.) Завожу концы один за другой и бросаю ее, спиралевидную, кольцеобразную… бутону розы подобную… красивую!.. изящную!.. вырезку мою картофельную… на сковородку!.. у всех на глазах!.. в кипящее масло! Вот она! Вот!

ВОЛОДЯ (подражая сковородке). Пшшш-ш-ш-ш-ш-ш!

РЮРИК (апофеоз). «Картен потонус винтер винта!» (Немного сбросив пары.) Но что это перед нами, господа? Неужели картофель во фритюре? Картофель фри, не больше и не меньше! Нечто румяное, хрустящее, необыкновенно оригинальной формы… Пробуйте, господа! Вам понравилось? О, ваш ребенок будет доволен. Пробуйте, пробуйте все! Не надо стесняться… Это бесплатно. (Володе.) Я иногда отхожу от канонического текста, начинаю по-русски… Но они все равно понимают. И пробуют. И покупают. И благодарят! Такого они не видели еще. Это им не концентраты какие-нибудь! Прямо на глазах! Своими руками! Я бы сам купил… будь на их месте. (Достает платок из кармана, вытирает руки, словно действительно запачкал их в масле.) Правда, некоторые думают, что я картофель фри как раз продаю… Я не повар, я демонстратор. Ножи. (Опять воображаемой публике.) Покупайте чудо ножи! Овощные ножи для праздничного стола! «Настер парде потетус голь!» (Пауза. Рюрик вытирает платком лоб. Отошел от стола.) Знаешь, мне больше всего что нравится? Переживание успеха. Вот что. Успех. Я ведь иногда аплодисменты срываю. Вокруг меня одного толпа на базаре. Я один толпу собираю.

ВОЛОДЯ (не без ревности затаенной). Ну это мы все проходили. Это нам все знакомо.

РЮРИК. Нет-нет, Володя, в России не так. Там когда у метро продавали, все было не так. Не такая реакция. Там все насупившиеся… (Насупливается.) Нахохлившиеся… (Нахохливается.) Глядят вот так. (Показал как.) И молчат. Глядят и молчат. И не берут, и не отходят — думают, соображают… В чем надуть ты должен их. В чем фокус… А здесь иначе. Здесь про это не думают. Здесь тому рады, что я есть. Что я что-то умею. А я умею. Еще как умею. Это ж искусство, сам знаешь. Театральное действо. Хеппенинг. Ярмарка. Балаган!

ВОЛОДЯ. Цирк!

РЮРИК. Цирк, Володька!

ВОЛОДЯ. Ты с морковкой работаешь?

РЮРИК (обстоятельно). Морковная вырезка — всегда на столе. Обязательно. Я ее заранее приготовляю. Но на публике, нет. Не режу морковку. Не режется. На втором обороте крошится. Да ты про нее все знаешь, про морковку.

ВОЛОДЯ. Откуда мне знать. Может, здесь морковка другая.

РЮРИК. Такая же.

ВОЛОДЯ. Ну хоть морковка у нас не хуже.

РЮРИК. Морковку нож не берет.

ВОЛОДЯ. А свеклу режешь?

РЮРИК. Иногда. Но в основном я режу картофель. С ним получается. Хотя на тарелке лежат образцы… Всякие. И морковные, и свекольные… Обязательно. Для красоты.

ВОЛОДЯ. А тебя никто не спрашивает, почему у тебя свекла сырая?

РЮРИК. А как вареную? Раскрошится.

ВОЛОДЯ. Я и говорю.

РЮРИК. А что они говорят, мне не известно. Может, и спрашивают, я все равно не понимаю. Хотя думаю, никто ничего не спрашивает. Они же совсем не готовят. У них все готовое.

ВОЛОДЯ. Помнишь, в Смоленске к нам бабка привязалась: как вы будете сырой свеклой салат украшать?

РЮРИК. Мы на разных языках разговариваем. Здесь лишнего не спрашивают.

ВОЛОДЯ. А ты сказал, что надо розочку свекольную опустить в металлическую кружку с водой и кипятить, пока не всплывет.

РЮРИК. Я так сказал?

ВОЛОДЯ. А помнишь, все спрашивали, что с картофелем продырявленным делать?

РЮРИК. То же самое, что с не продырявленным.

ВОЛОДЯ. А как мы по всей стране, помнишь, катались? Утром в одном городе продаем, а вечером садимся на поезд, неважно куда, лишь бы выспаться за ночь, и едем, чтобы к открытию рынка приехать…

РЮРИК. Куда-нибудь.

ВОЛОДЯ. Ага.

РЮРИК. Я тоже часто вспоминаю.

ВОЛОДЯ. А конкурентов помнишь?

РЮРИК. Еще бы.

ВОЛОДЯ. А как в Пензу приехали, а там своя мафия?

РЮРИК. А помнишь, как нас наперсточники побить хотели за то, что встали не там?

ВОЛОДЯ. А как ты паспорт потерял? И я тебя в гостиницу по своему устраивал? А потом в другую шел — сам устраиваться?

РЮРИК. А близняшек помнишь?

ВОЛОДЯ. Близнецов, Рюрик. Это по-берендейски «близняшек».

РЮРИК. Близнецов помнишь?

ВОЛОДЯ. Только не близнецы они никакие. Год разницы.

РЮРИК. Да нет же, ровесницы.

ВОЛОДЯ. Ася и Таня.

РЮРИК. Ася и Аня.

ВОЛОДЯ. Разве не Таня?

РЮРИК. Аня, Аня. Я же знаю, что Аня.

ВОЛОДЯ. Но старшая — Ася. За Асю ручаюсь.

РЮРИК. А младшая — Аня.

ВОЛОДЯ. Ася и Аня.

РЮРИК. Ровесники.

Пауза.

ВОЛОДЯ. И ведь деньги же были. Хорошие деньги. (Весело.) Я своей привез Татьяне, а Татьяна, знаешь, моя, что сказала? Опять мятые привез. Мне всю ночь разглаживать. Мешок целый.

РЮРИК. Нет, действительно, деньги… По тем временам…

ВОЛОДЯ. И деньги были, и жлобами не были. Ведь не были мы жлобами?

РЮРИК. Наверное, не были.

ВОЛОДЯ. Ты книжку хотел издать. За свой счет.

РЮРИК. А ну ее, вспомнил…

ВОЛОДЯ. А где твоя рукопись? Твоя рукопись на самокрутки пошла. Я не знаю, где твоя рукопись.

РЮРИК. Пошла и пошла. Пускай.

ВОЛОДЯ. Я свою издам. Я в издательстве работаю. «Помутнение роговицы». Хорошее название.

РЮРИК. Никому не надо твое помутнение. Брось, Володька, не издавай.

ВОЛОДЯ. А ты гад, Рюрик. Ты место на кладбище подобрал.

РЮРИК. Отстань с кладбищем. Я только жить по-человечески начал. Для меня кладбище — средство, а не цель. Я о жизни думаю, о земле. Много ли человеку земли надо?.. Поезд идет.

ВОЛОДЯ. Купи билет, Рюрик. Купи билет, пожалуйста. Отсюда не так дорого уже… Мне не перенести этого.

РЮРИК. Крепись, Володя, не хнычь. Будь мужчиной. Идем.

Собираются. Стук колес. Гаснет свет. Свисток.

Пятая станция

От предыдущих отличается не многим.

Изможденный Володя, сидя на скамейке, уснул, — он уронил голову на бок, и рот у него открыт. Рюрик не видит, что Володя спит. Он занят. Он повернулся к нему спиной. Он стоит в стороне и читает письмо. То самое письмо, которое Володя передал ему в начале поездки. Длинное. Или он читает по третьему разу? Володя дергает головой. Рюрик складывает письмо пополам, убирает в конверт. Но конверт убрать не спешит, в руке держит. Несколько шагов по перрону. Молчание.

РЮРИК (в пустоту куда-то). Взять хотя бы экономический аспект. Продукты местного производства, далеко не всегда конкурентоспособные на внешнем рынке. Да и на внутреннем в силу объективных причин. Кто является их основным потребителем? Такие, как я. (Пауза. Рюрик уголком конверта почесывает за ухом.) Понимаешь, Володька, львиную долю пособий нам выплачивают по линии международных фондов. Уже тем, что я ем, когда меня кормят… уже этим я поддерживаю местную экономику. Я тот, кто нужен этой стране. В ком здесь нуждаются. (Пауза.) Или взять такой фактор. Самоощущение общества.

Проходит Прохожий по перрону, из одного конца в другой. Рюрик глядит Прохожему вслед.

Каким должно ощущать себя общество, если оно представляет убежище — мне? Не знаешь? А я отвечу: нравственным, да. Нравственным обществом, вот каким. С высоким уровнем общественной морали. (Почти скороговоркой.) И других социальных институтов, регулирующих поведение людей во всех областях общественной жизни. (Пауза.) Я много думал об этом. (Пауза. Прогуливаясь по перрону.) И за такое самоощущение меня приютившее общество опять же мне благодарно. Без меня… не известно еще… что бы им послужило… для рефлексии… поводом. Что бы они еще без меня о себе бы еще бы подумали… (Пауза.) Наконец, третье. Что я такое для них? Берендей. Но что такое для них берендей? Берендей для них это тайна. Я и сам не могу в себе до конца разобраться. В берендее. Для меня самого это тайна. А для них тем более тайна.

Прохожий идет в обратную сторону. Ушел.

Но только — пока. В урочный час… когда-нибудь он наступит… они обратят свой взгляд в мою сторону. И воскликнут: так вот оно что! Понимаешь, Володька?

Володя закрыл рот.

Может, бездна смысла для них обнаружится… Но какого?.. Не знаю, какого. О существе какого мне и знать не дано. Вот какого!.. Достаточно, что я чувствую, как они подсознательно ждут от меня чего-то… и то, чего ждут, их не обманет надежд… подсознательных, нет. Будь уверен, Володя. (Пауза.) Может, для них мой пример — это ответ на еще не поставленный жизнью вопрос. Но который будет обязательно поставлен. Которому время еще не пришло. Но придет. Может, я тогда для них явлюсь уроком каким-нибудь. Предостерегу… вдохновлю… открою глаза на истину… Это же миссия с моей стороны получается. И они уже сейчас подсознательно чувствуют это. Что миссия. Понимаешь? (Увидел, что Володя спит.) Ты спишь? (Подходит.) А я говорю. Вставай, вставай. Не спи. (Будит.)

ВОЛОДЯ (просыпаясь). Кто? Где? Когда?

РЮРИК. Мы. Тут. Скоро. (Сочувственно.) Как тебя утомило.

ВОЛОДЯ. Я что — уснул?

РЮРИК. Не спи больше. Сейчас поезд придет.

ВОЛОДЯ (сокрушенно). Что приснилось!.. О-оооо…

РЮРИК. Свистун?

ВОЛОДЯ. Виталий Никитич приснился.

РЮРИК. Не выдумывай. Это он не тебе приснился. Это он мне приснился. Я рассказывал тебе. Вот он тебе и приснился.

ВОЛОДЯ. Вот мне и приснился! Будто мы его хоронили.

РЮРИК. Это как же — продолжение?

ВОЛОДЯ. На кладбище. А кладбище — не кладбище, а наш сквер, где Герцен стоит… Со стороны кафедры современной литературы… Помнишь Герцена?

РЮРИК. Естественно помню.

ВОЛОДЯ. Вот. Все стоим. И он тоже стоит. Среди нас. Как живой.

РЮРИК. Герцен?

ВОЛОДЯ. Виталий Никитич. А Герцен — памятник. Он как памятник стоит. А Виталий Никитич стоит в толпе, как живой. Среди нас. А я думаю: как же он здесь, если мы его в землю закапываем?.. Как же он на своих похоронах присутствует?.. А тут ты.

РЮРИК. Тоже стою?

ВОЛОДЯ. Тут ты — будишь.

Пауза.

РЮРИК. А я тоже стоял?

ВОЛОДЯ. Тебя не было.

Пауза.

РЮРИК. Я не приснился?

ВОЛОДЯ. Нет, не приснился.

Пауза.

РЮРИК. Ну ладно.

Пауза.

ВОЛОДЯ (увидев письмо в руке Рюрика). Ну как? Прочитал?

РЮРИК. Прочитал.

ВОЛОДЯ. Все хорошо?

РЮРИК. Хорошо. У Юли с математикой плохо.

ВОЛОДЯ. Это да.

РЮРИК. И с физикой.

ВОЛОДЯ. Понятное дело.

РЮРИК. Пишут, нет денег.

ВОЛОДЯ. Я тебе говорил.

РЮРИК. У меня тоже нет. Пока. Есть, но пока немного. Надо обязательно подкопить. Подкоплю. Должны быть небольшие накопления.

ВОЛОДЯ. Подкопления.

РЮРИК. Поднакопления.

ВОЛОДЯ. Сука, ты еще и поднакапливаешь!

РЮРИК. Обязательно. Здесь без этого нельзя. Хотя бы чуть-чуть.

ВОЛОДЯ. А меня за шкирятник из поезда?! Ты видел, ты видел его глаза?.. как загорелись?.. Он чуть было не набросился с кулаками!..

РЮРИК. Это свистун. Это непоказательно. Будут деньги, получу статус — Юльку сюда выпишу. Пойдет в школу нормальную.

ВОЛОДЯ. Когда место на кладбище купишь.

РЮРИК. А жену не буду выписывать.

ВОЛОДЯ. Очень ты ей нужен.

РЮРИК. И хорошо. (Пауза.) Будут деньги — пошлю. Я мечтаю в рулетку сыграть.

ВОЛОДЯ. Как Достоевский.

РЮРИК. Достоевский проиграл. Я выиграю.

ВОЛОДЯ (обреченно). Поезд идет.

РЮРИК. Отлично! (С воодушевлением.) Вперед, вперед! И горе Годунову!

Нарастающий шум приближающегося состава. Свет гаснет.

Свисток. Колеса стучат.

Шестая станция

Не многим отличается от предыдущих.

Рюрик и Володя позволили себе расслабиться. Сумки лежат какая где, тележка стоит в стороне. Они же сидят за складным столиком, а под столиком примус. На столике два дорожных стаканчика и бутылка «Столичной», почти полная. Выпили чуть-чуть. Разве что по одной.

ВОЛОДЯ (декламируя). И жизни путь пройдя до половины…

РЮРИК (протест). Не до половины! Скоро приедем. Радуйся.

ВОЛОДЯ (без радости). Все-таки ты меня сбил с понталыку. Все-таки расколол.

РЮРИК. Стыдись, Володька. Случай такой. А ты…

ВОЛОДЯ. Да я так, ничего. Что поделаешь — стресс. Я — за.

РЮРИК. И я — за.

ВОЛОДЯ. Вот придет полицейский и нас арестует.

РЮРИК. Если бы мы курили «Беломор», а мы не курим «Беломор», мы пьем «Столичную».

ВОЛОДЯ. «Столичную» можно.

РЮРИК. «Беломор» нельзя.

ВОЛОДЯ. Экология, говоришь.

РЮРИК. Это они говорят, экология.

ВОЛОДЯ (осматриваясь). А почему все станции одна на другую похожи?

РЮРИК. С непривычки. Привыкнешь — начнешь различать.

ВОЛОДЯ. А ты различаешь?

РЮРИК. Конечно.

ВОЛОДЯ. Ну тогда хорошо.

РЮРИК. Я тебе давно говорю: хорошо! А ты мне не веришь. Все хорошо, Володька.

ВОЛОДЯ. Мне, что свидетели… (Обводит рукой воображаемую публику.) Что свидетели мне не нравится. Их пятеро было… Пять свидетелей.

РЮРИК. Пассажиры.

ВОЛОДЯ (словно о жмуриках). Без свидетелей не так жутко. С ними жутче…

РЮРИК. А как быть, Володя? Это же пассажирские перевозки. Или ты хочешь, чтобы ради нас поезда гоняли? (Смеется.) До такого еще не додумались…

ВОЛОДЯ. Я ничего не хочу. Я… пять свидетелей в одном вагоне. (Неожиданно.) Почему они такие все одинаковые? Свидетели. Все нас осуждают.

РЮРИК. А ты не обращай внимания. Они разные. Это только поначалу они одинаковые. А у них все по-разному… И потом, Володька, они же ничего не знают о нас… Ничего не знают о нашем духовном мире…

ВОЛОДЯ. Рюрик. А ведь я на твоей свадьбе свидетелем был.

РЮРИК (уверенно). Был.

ВОЛОДЯ. Помнишь, как был свидетелем… на твоей свадьбе?

РЮРИК. Помню, Володя. Я все помню.

ВОЛОДЯ. Если б не пошла за тебя, я бы сам за нее пошел.

РЮРИК. Это всенепременно.

ВОЛОДЯ. А ты не был.

РЮРИК. Где?

ВОЛОДЯ. На моей свадьбе.

РЮРИК. Я был далеко.

ВОЛОДЯ. Где ты был далеко?

РЮРИК. Не помню.

ВОЛОДЯ. Ты был в Астрахани!

РЮРИК. Точно. В Астрахани.

ВОЛОДЯ. Я Татьяну сильно люблю. Я Татьяну не брошу.

РЮРИК. Татьяна твоя — молоток.

ВОЛОДЯ. Правда, молоток?

РЮРИК. Голову даю на отсечение, молоток. (Наливает в дорожные стаканчики.)

ВОЛОДЯ. Я знаю. (Поднимает стаканчик.) За отсутствующих дам.

Пьют стоя.

Не ел весь день. Захмелел с пустяка.

РЮРИК. Я тоже не ел. Тебя встречаю. Пропал обед. Увезли.

ВОЛОДЯ. Куда увезли?

РЮРИК. Обратно.

ВОЛОДЯ (спохватясь). Есть картофелина. Забыл про нее. Демонстрационная. Для таможенников — на случай проверки. (Достает картофелину.)

РЮРИК (удивленно). Ты бы так и сверлил на границе? (Показывает жестом, как «сверлят».)

ВОЛОДЯ. Чтобы видели, что везу. А то скажут, что что-нибудь.

РЮРИК. Это можно. Это ножи. (Гордо.) Овощные! Ножи для праздничного оформления стола. Их можно.

ВОЛОДЯ. Рюрик, сверли. (Дает ему нож.) Я примус раскочегарю. (Возится с примусом.)

РЮРИК. Брось, брось, не успеть. (Прячет картофелину в карман.) Потерпи. Немного осталось. Должен поезд вот-вот. Последний.

ВОЛОДЯ. Цирк. (Прекращает возиться с примусом.) Рюрик, цирк! День защиты детей. Представляешь. В цирке для них представление. Для детей-инвалидов. Из детских домов, интернатов… Иностранная форма. Для них. Клоунада. Бесплатно. Жонглеры… (Радостно.) Фокусники!..

РЮРИК. Да, Володя, я понял.

ВОЛОДЯ (заводясь). Ну и что, что реклама?.. Реклама!.. Но для них же… для детей-инвалидов!..

РЮРИК. Я понял.

ВОЛОДЯ. Ежики дрессированные. Медведи. Дети в восторге… Козел в очках, дрессированный… Праздник, Рюрик!.. Раз в жизни!.. (Помолчав.) Там с родителями были еще. Просто дети с родителями, обыкновенные. По билетам. Не инвалиды. Ты понял, там были родители?..

РЮРИК. Да. С детьми.

ВОЛОДЯ. Не инвалиды. Как я. Как ты. Просто родители… И всем детям полагались подарки. Всем. Каждому по подарку. И все подходили и брали. И родители стали брать. Им давать — они брать… А брать, потому что стали давать. Потому что не стали не давать, понимаешь?.. родителям… А давать, потому что брать… потому что брать стали подарки.

РЮРИК. Да, Володя.

ВОЛОДЯ. А потом не хватило. Рюрик, ты знаешь, сколько не хватило… Интернату целому не хватило… подарков.

РЮРИК. Володя, я понял.

ВОЛОДЯ. Она говорит: как же так, ведь у нас было рассчитано все, должно было всем хватить… детям. Этого быть не может!.. А как не может, когда выходят из цирка родители… и у каждого подарок в руке?..

РЮРИК. Или два. Потому что халява.

ВОЛОДЯ. Она говорит: у нас нигде подобного ничего не было…

РЮРИК. Да, Володя.

ВОЛОДЯ. Руками разводит.

РЮРИК. Потому что халява.

ВОЛОДЯ. Рюрик. Но ведь это ж п. дец?

РЮРИК. П..дец, Володя.

Володя ходит по перрону.

ВОЛОДЯ. Впереди глухонемые сидели. Дети. Им воспитательница на пальцах переводила… что говорят. (Показывает, как переводила «на пальцах»: кривляки.) Знаками. Один ко мне повернулся и показывает… на пальцах. И она повернулась и мне переводит. Он спросил… это мне переводит… не мешает ли нам своим разговором… на пальцах.

РЮРИК. Да, Володя.

ВОЛОДЯ. Ты ничего не понял. Он спрашивает: не мешает ли нам… нам!.. своими пальцами… разговором на пальцах, ты понял? Не мешает ли ежиков нам смотреть?

РЮРИК. Я все понял, Володя.

ВОЛОДЯ. Им не хватило.

РЮРИК. Подарков.

ВОЛОДЯ. Рюрик, а ведь это п…дец.

Пауза.

РЮРИК. Тут невозможное такое. Тут такого не может случиться.

ВОЛОДЯ. Налей.

Рюрик наливает. Володя подходит к столику. Выпивают молча.

Морщатся. Занюхивают. И т. п.

РЮРИК. Продают… на каждом шагу. Нашу… Вашу… Нашу вашу «Столичную». А твоя все равно лучше. Из дома. И здесь.

ВОЛОДЯ. Их увезли в автобусах.

РЮРИК. Да, Володька… Довез. Ты молодец. Только, знаешь, Володя… о грустном зачем? Столько бестолочи вокруг, несправедливости, идиотизма… Я все понял, Володя, пойми и ты: каждый миг бытия должен быть праздХником, верно? Частичка бытия… А мы с тобой живем… И глядь, как раз умрем…

ВОЛОДЯ. Помутнение роговицы, Рюрик.

РЮРИК. И не пиши чернухи. Это никому не нужно. Помнишь Асю и Аню, близняшек?

ВОЛОДЯ. Близнецов.

РЮРИК. Вот было бы смешно, если бы мы с тобой женились на них.

Пауза.

ВОЛОДЯ. У нас были жены, Рюрик. Уже не смешно.

РЮРИК. А если бы мы женились, Володька, мы бы, Володька, стали родственниками с тобой. Здорово, да? И дети у нас были бы похожие…

ВОЛОДЯ. На Асю и Аню.

РЮРИК. Но не так, как Аня или Ася. Поменьше.

ВОЛОДЯ. Но побольше, чем ты на меня.

РЮРИК. Что-то среднее…

ВОЛОДЯ. Уж твои-то берендеями были бы, а мои берендеями не были б.

РЮРИК. Это как скажешь.

Пауза.

ВОЛОДЯ. Скажи, Рюрик, у берендеев была письменность?

РЮРИК (убежденно). Будет. (Наливает еще по одной.) Дай срок, все будет. И письменность, и язык.

ВОЛОДЯ (с уважением). И язык?

РЮРИК. И историю вспомним.

ВОЛОДЯ (с усмешкой). Про царя Берендея.

РЮРИК. Все будет. Все будет.

ВОЛОДЯ. Рюрик! За берендеев!

РЮРИК. Спасибо, Володя.

Пьют.

Я, если не возражаешь, заберу остатки. Мне еще по шпалам идти. (Затыкает горлышко бумажной пробкой.)

ВОЛОДЯ. Куда?

РЮРИК. Домой. В город Энс. До рассвета дойду. Слушай меня внимательно. (Встает, расправляет плечи, обретает солидность, говорит голосом человека, владеющего ситуацией.) Вот ключ от моей комнаты. Не потеряй. Если будет внизу закрыто — позвони, тебе откроют.

ВОЛОДЯ. А ты?

РЮРИК. За меня не надо бояться. Дом наш просто найдешь. Как сходишь с платформы, видишь рекламный щит: иди туда, куда девушка смотрит, по той улице. Дойдешь до конца, там будет пустырь. За пустырем домики. Мой первый.

ВОЛОДЯ. А ты? Ты как же?

РЮРИК. А меня высадят. Это последний поезд. Ты с ножами должен доехать.

ВОЛОДЯ. Нет. Без тебя — нет.

РЮРИК. Да. Ты доедешь без меня, Володя, и привезешь ножи на тележке. Понял? Ты спрячешься в туалете.

ВОЛОДЯ. Нет. Нет. Я один не согласен.

РЮРИК. Володя, мы не влезем вдвоем. С тележкой и сумками нам не влезть. Ты же знаешь, мы пробовали… (Убежденно.) Это последний поезд сегодня. Ты проскочишь. Я приму огонь на себя. Ты доедешь один.

ВОЛОДЯ. А тебя… как же… высадят?

РЮРИК. Я по шпалам дойду. Это не страшно, когда налегке. Главное, чтобы ты доехал. Чтобы сумки довез, понимаешь?

Шум приближающегося поезда. Свет гаснет. Свисток. Колеса стучат.

Последняя станция. Энс

Не многим отличается от предыдущих.

Местный житель внимательно и сосредоточенно, как бы даже мимикой лица помогая, стряхивает пыль миниатюрной кисточкой с листьев декоративного дерева. Что это? Причуда обывателя или исполнение конкретных служебных обязанностей? Пожалуй, второе: судя по униформе, он сейчас на работе. Ночная смена, наверное. Володя с тележкой, сумками и складным столиком. Приехал. Надо двигаться дальше. Последний рывок. Но куда? Ищет глазами рекламный щит. Присутствие Местного жителя смущает Володю.

ВОЛОДЯ (всматриваясь куда-то в пространство). Так оно так, но которая?.. На щите… Тут много девушек на щите…

Местный житель проявил любопытство. Положив кисточку под дерево, подходит к Володе.

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ (предупредительно, — по-видимому, предлагая свои услуги). Пер ту дей шент?

ВОЛОДЯ. Э-эээ… (Разводит руками.)

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ. Нар тузе тур. Индо пак сомоль?

ВОЛОДЯ. Извините. Увы.

Пауза.

Пустырь… Вы не знаете, где здесь пустырь? (Видя, что без толку.) Дую спик инглишь?

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ. Кью? Но. Но. Фазаран путто. Дойч?

ВОЛОДЯ. Нет, нет, только не дойч. Мне пустырь нужен. За пустырем живет… Первый дом… По шпалам, зараза… (Отворачивается, потеряв интерес к Местному жителю.) А я в туалете…

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ (с большим сожалением). Сант доли туф. Дун зер лу фан, мейжен си ду.

ВОЛОДЯ. Ничего, что-нибудь придумаем. (Смотрит на часы.) К утру обещал. (Достает ключ, опять убирает.) Рюрик, сука, блядь, берендей…

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ. Рюрик? (Пауза.) Берендей?

ВОЛОДЯ (ошарашенно). Берендей… Рюрик…

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ. О, берендей! Рюрик берендей! Кап дир ту вен. (Показывает направление, куда надо идти: куда-то туда, а потом туда.) Кап дир ту венсап. Каптайн пен Франтон. Берендей Рюрик туп хухен. (Язык жестов.)

ВОЛОДЯ (пораженный, обрадованный, воспрянувший духом). Спасибо. Спасибо. Сенкью вери матч. Все понял. Спасибо.

Катит тележку — укатывает. Нет. Остановился. Вынул из сумки нож. Овощной. Для праздничного оформления стола. Возвращается к Местному жителю.

Вот. Сувенир. Вот.

ВОЛОДЯ. Кви?

ВОЛОДЯ. Сувенир. Презент. Маленький сувенир. (Показывает жестом, что этим сувениром делают.) Вы поймете. Спасибо.

Бьют друг друга по плечу. Володя уходит.

МЕСТНЫЙ ЖИТЕЛЬ (один; не в силах сдержать слов благодарности). Сап чур мазовтер ту… Сап чур ковен. (Рассматривает подаренный нож.) Чирс палит. Чирс палит канг. О! Кун тай фаринт. О… Чирс палит. (Достает из кармана точно такой же, сравнивает.) Су прикасен наз лит. Айка сичен. Су прикасен мистол. Кито… (Удовлетворен.) Рюрик берендей сиг пуген. Гус. Чирс бен берендей Рюрик. Саг лист рукоп. Айга дой. Берендей копин. Рюрик лист айга дой берендей. Кун тай. (И т. д. и т. п. — бусурманская речь — неведомая, непостижимая — льется сплошным потоком… Русское ухо, однако, легко различает знакомое: «Рюрик берендей… берендей Рюрик…»)

Лицо Местного жителя выражает радость и гостеприимство.


Конец

Андрей Зинчук

«31 ДЕКАБРЯ» Сказка для повзрослевших детей (вторая редакция)

Действующие лица
Маша

Фрява

Помогай

Алибаба Викторовна Яицких

Воркис

Дядя Костя

Рабочий (роль, исполняемая одним из свободных актеров)

Первое действие

Картина первая

Однажды морозным зимним вечером, когда повсеместно в домах засверкали огнями синие новогодние ели и свет от них пал в темноту двора на занесенную снегом детскую площадку с выступающим на ней силуэтом катальной горки, в окне одной из квартир, расположенной на первом этаже многоэтажного дома, появились две человеческие фигуры. Одна из них — мужская, пухлая, с румяным лицом и короткими руками, одетая в веселенькую полосатую пижамку; другая — женская, тощая, длинная, кутающаяся в мрачную шаль. Сказать что-либо большее о них не было бы, наверное, никакой возможности, если бы их тихий разговор, вследствие сказочной условности, не стал вдруг слышен. И тогда стало ясно, что одна из фигур принадлежит некому И. Д. Воркису, другая — его жене Алибабе Викторовне Яицких.

Алибаба Викторовна (глядя в окно, голосом стареющей кокотки). Воркис, а, Воркис?..

Воркис (взволнованно). Да, Алибаба Викторовна!..

Алибаба Викторовна. Вы ведь очень сильно привязаны ко мне, Воркис?

Воркис. Привязан, Алибаба Викторовна! Слов нет, как очень сильно привязан!

Алибаба Викторовна. И вы для меня на все готовы, верно?

Воркис. Готов…

Алибаба Викторовна. Тогда подарите мне ВЕЧНОСТЬ, а?

Молчание.

Воркис (не очень уверенно). Но ведь мы с вами и так живем в вечности!

Алибаба Викторовна (по-прежнему мечтательно). Что ж, это верно, Воркис. Через несколько часов вновь поднимутся бокалы с шампанским, загадаются самые сокровенные желания, и с последним ударом часов вновь наступит… (Смеется.)…тридцать первое декабря! И на следующий день повторится то же самое. Ах, этот вечный волшебный праздник, Воркис! Новый год, который никогда не кончается! Что ни день — синие новогодние ели в огнях и игрушках! Подарки! Танцы! Карнавал! Воплощенная мечта! Мне ужасно это нравится, Воркис! (После паузы.) Но не та эта вечность, Воркис, не та. Я о другой…

Воркис. О какой же, Алибаба Викторовна?

Алибаба Викторовна. О ВЕЧНОЙ ЛЮБВИ!!! Вчера я нашла у себя шестнадцатый седой волосок…

Воркис. Пятнадцатый, Алибаба Викторовна, только пятнадцатый! Мы же с вами вместе считали. И он всегда будет исключительно пятнадцатым! Могу вам в этом поклясться!

Алибаба Викторовна. Не спорьте, Воркис, не спорьте. Загляните лучше правде в глаза!

Воркис (чистосердечно и неожиданно). Заглянул, Алибаба Викторовна.

Алибаба Викторовна (испуганно). И — что? Что вы там видели?

Воркис. Видел… правду.

Алибаба Викторовна (осторожно). И все?..

Воркис (задумывается). Вроде бы ничего больше. А разве там должно быть что-то еще? Еще, кроме правды?

Алибаба Викторовна (раздраженно). Не в этом дело, Воркис, не в этом! Так как же все-таки насчет, а?..

Воркис. Не знаю, что на это вам и сказать, Алибаба Викторовна. Буквально честное слово!

Алибаба Викторовна (томно). Вы честный человек, Воркис. Но это нехорошо!..

Воркис. Я исправлюсь, Алибаба Викторовна. Я вам слово дам!

Алибаба Викторовна. Буду на вас надеяться.

Молчание.

Воркис. Должен сказать правду, Алибаба Викторовна: я готовился сделать вам сюрприз!..

Алибаба Викторовна. Конечно же, под Новый год? (Смеется.)

Воркис (не понимает). Да-да, я хотел положить его под елку. Но вы меня опередили!

Алибаба Викторовна. Что ж это за сюрприз, Воркис?

Воркис (понизив голос). В нашем доме живет девочка. Родители ее задержались в длительной командировке, поэтому девочку воспитывает бабушка. Говорят, что бабушка с помощью внучки закопала у нас во дворе секретик, знаете, из тех, что вечно закапывают дети…

Алибаба Викторовна. Да-да, я тоже в детстве закапывала секретики! Такие, знаете… загадочные! А вы, Воркис?

Воркис. И я закопал один. Позже.

Алибаба Викторовна. И что же вы туда положили?

Воркис. Утюг.

Алибаба Викторовна. Утюг?! О!!!!! Это тонко!..

Воркис. Ну да. Дети закапывали разные бусинки, тряпочки, фантики, а я подумал и закопал утюг. Здорово, верно? Думаю, ни у кого нет такого секретика! Секретик же, который закопала внучкина бабушка, оказался непростым…

Алибаба Викторовна. Что же это за секретик, Воркис? Говорите скорее, не томите душу!

Воркис. Вы будете поражены, Алибаба Викторовна… Но это — Зеленое стеклышко!

Алибаба Викторовна. Как? Вы сказали Зеленое… стеклышко?

Воркис. Говорят, если посмотреть через это стеклышко на какой-нибудь предмет… скажем, на вас, Алибаба Викторовна, то все вновь станет молодым и зеленым!

Алибаба Викторовна. Но я вовсе не хочу быть зеленой, Воркис! Это не мой цвет!

Воркис. Это в переносном смысле, Алибаба Викторовна. Молодо — значит зелено. И наоборот: зелено — значит молодо.

Алибаба Викторовна (преувеличенно громко). Врут, наверное, а? Как вы думаете, Воркис? Ведь всем известно, что зеленый цвет запрещен! Кроме того, его, кажется, просто нет в природе. Даже ели у нас синие — специальные, кремлевские. Не говоря уже об игрушках — красных, желтых, даже коричневых в фиолетовую крапинку! Вообще, откуда вам все это известно, Воркис? (Подмигивает Воркису.)

Воркис. Потому что я на службе. Точно так же, как и вы, Алибаба Викторовна! (Так же подмигивает).

Алибаба Викторовна (понизив голос). Тогда чего же мы медлим, Воркис? Вызывайте бульдозер, комбайн, что там еще?.. Копайте, копайте быстрее!!!

Воркис (так же понизив голос). Уже копал, Алибаба Викторовна.

Алибаба Викторовна. Вы хотите сказать, что эти страшные ямы во дворе… и эти ужасные траншеи, через которые все время приходится перепрыгивать?..

Воркис. Это я готовился сделать вам сюрприз!

Алибаба Викторовна. Чтобы положить его под елку, да? (С хохотом.) Он туда не влезет! А я едва не поломала ноги, когда возвращалась из булочной! Но я вас прощаю, Воркис.

Воркис. Спасибо, Алибаба Викторовна. (Преувеличенно громко.) Врут так же, что секретик этот найти не так-то легко. (Выглядывает из окна во двор.) Впрочем, тут-то как раз может быть говорят правду! Но зато точно врут, что здоровье бабушки в последние дни… то есть, что я говорю? — годы! — ухудшилось, и с года на год ее внучка непременно захочет… ну, вы меня понимаете?..

Алибаба Викторовна. Надеюсь, это стопроцентное вранье, Воркис?

Воркис. Это вранье на все двести процентов, Алибаба Викторовна!

Алибаба Викторовна (после паузы). Уже много лет, фактически все время нашего брака, вы зовете меня этим длинным именем, которое даровали мне мои родители, тонкие знатоки Востока. Но с этой минуты я разрешаю вам общаться со мной накоротке и звать меня просто… Просто Алла. За это я так же немного сокращу ваше имя и буду звать вас… звать вас…

Воркис (предостерегающе). Подождите! Что ж из этого получится?

Алибаба Викторовна. Да, действительно. Тогда я буду звать вас по-прежнему — Воркис. И пусть для вас это будет новогодним подарком!

Воркис. Отлично! Пора зажигать елку и садиться за стол, Алла. Нужно успеть проводить Старый год.

Алибаба Викторовна. Я раздобыла для нас великолепный новогодний пирог!

Фигуры Воркиса и Алибабы Викторовны исчезают. В окнах квартиры зажигаются огни новогодней елки и гаснет свет. И почти сразу же в наступившей тишине слышится какой-то подозрительный звук: не то скрип, не то хлопок, не то скрип и хлопок одновременно.

Голос Алибабы Викторовны. Слышите? Где-то уже открыли шампанское. А вы все еще возитесь с пирогом, Воркис! Это нехорошо!..

Голос Воркиса. Похоже, это хлопнула дверь!..

Воркис появляется в окне и выглядывает во двор.

Воркис. Да, действительно. Видимо, нашей секретной бабушке стало совсем плохо!..

Алибаба Викторовна (так же появляется в окне). Что вы говорите, Воркис? Подвиньтесь, дайте же и мне посмотреть!

Воркис. Вон, слева у стены. Видите фигурку?

Алибаба Викторовна. Где?

Воркис. Вон, крадется!

Алибаба Викторовна. Вы, Воркис, говорили мне про девочку. А это, как мне представляется, здоровенный взрослый мужик. Ну да, вон же у него борода. И, кстати, усы!

Воркис. Действительно. Обознался. Пойдемте к столу, время пить шампанское и произносить тосты, Алла.

Алибаба Викторовна. Не торопитесь, Воркис! Ночь… Темно… Мало ли что?.. Вы можете его задержать? Ну, этого… с бородой?

Воркис. Вы считаете, что это следует? Хорошо, я попробую. (Открывает окно, кричит.) Эй, ты! Слышишь? Ты, мужик, стой! Да-да, ты! С палкой! А ну, иди сюда. Да ты, ты! Подойди!

Возле окна появляется Дед Мороз.

К-к… К-к… Мда. Извините. К вам это не относится. С праздничком! Вот, просто, знаете, захотелось кого-нибудь поздравить!.. М-да.

И Дед Мороз, потоптавшись, уходит.

Неловко получилось. Обиделся — даже не ответил. А может быть, торопится успеть разнести по домам подарки?..

Алибаба Викторовна. Где же в таком случае его мешок?!

Воркис. А в самом деле, где? Вы, Алла, находите, что он какой-то подозрительный, что ли? Не следует ли в таком случае вновь его задержать?

Алибаба Викторовна. Ладно, пусть идет по своим делам. Но мне кажется, Воркис, он к нам сегодня уже заходил и… и… Ну, вы что, не догадываетесь?

Воркис. Заходил и, никого не застав дома, ушел?..

Алибаба Викторовна. Нет, другое. Ну? Догадались?

Воркис. Конечно, нет!

Алибаба Викторовна. Что они обычно делают, когда приходят в гости?

Воркис. Обычно они просят выпить.

Алибаба Викторовна. А еще?

Воркис. А потом они обычно просят закусить.

Алибаба Викторовна. Хорошо. А потом?

Воркис. Потом? А потом они обычно уходят.

Алибаба Викторовна. Хорошо. А в промежутке? В промежутке что они делают?

Воркис. А уних нет промежутков! Они без промежутков пьют и закусывают!

Алибаба Викторовна. Ну… хорошо. Тогда зачем они вообще приходят?

Воркис (пожимает плечами). Как, зачем? За этим и приходят. Я на вас, Алла, просто удивляюсь!

Алибаба Викторовна. Боже мой, Воркис, какой вы тупой! Нельзя быть таким тупым! Вспомните себя, когда вы были маленьким?!

Воркис. Говорят, тогда я тоже был тупой. И к тому ж еще и сильно упрямый!

Алибаба Викторовна. Воркис, вы начинаете меня раздражать! К нам сегодня приходил Дед Мороз. И… И что?

Воркис. И, никого не застав дома, ушел. Мы же с вами это уже обсуждали. Потому не застал, Алла, что я двор копал. А вы бегали по булочным.

Алибаба Викторовна (ее терпение, наконец, лопается). Воркис, немедленно посмотрите под елкой!

Воркис (исчезает из окна и тут же вновь появляется с коробкой). Что это? Это мне? Мне — подарок? Какая большая коробка! А это что в ней? Прибор ночного видения? О, я так давно об этом мечтал!

Алибаба Викторовна (негромко). Болван.

Воркис (он услышал). Да-да, болван. Причем, такой НЕБЛАГОДАРНЫЙ! О, теперь я обязан его догнать! (Мечется перед окном.)

Алибаба Викторовна. Догнать? Кого?

Воркис. Его. Чтобы в следующий раз он подарил мне и прибор ночного слышания! (Порывается бежать через окно.)

Алибаба Викторовна. Стойте, Воркис! Вы действительно абсолютно непроходимый болван! Удивляюсь, как я раньше этого не замечала!

Воркис. Я мечтал об этом всю жизнь!

Алибаба Викторовна. О чем?!! Скорее включайте прибор! Включайте и наводите его во двор!

Воркис. Вы так считаете, Алла? Ну, если вы на этом настаиваете… (Наводит прибор на двор.) Вот это Дед Мороз! Ай да Дед Мороз! Нет, ну это надо же!..

Алибаба Викторовна. Так дайте же и мне посмотреть! (Отбирает у Воркиса прибор, наводит его во двор.)

В таинственном фосфоресцирующем свете вспыхивает фигура Деда Мороза, который совершает какие-то странные действия: кажется, он ВЫБРАСЫВАЕТ на снег из карманов подарки — пряники, игрушки, конфеты. При этом в руках у него беззвучно взрываются хлопушки, и из всех его карманов текут на снег разноцветные ручьи серпантина. В воздухе реет тонкое облачко конфетти.

Алибаба Викторовна. Скорее, скорее, Воркис! Скорее посмотрите еще раз под елкой!

Воркис (исчезает из окна и тут же вновь появляется с коробкой). Что это? Еще одна большая коробка? О! Что в ней? Прибор ночного слышания? Это что, тоже мне? Значит, он знал, он знал!

Алибаба Викторовна. Скорее, скорее, Воркис! Потом разберемся! Не то вас опять заклинит! Включайте прибор!

Воркис наводит на двор второй прибор. И сразу же становится слышен звук происходящего.

Картина вторая

Двор дома. Свежевырытые траншеи, сугробы. Виден мусорный бак.

Дед Мороз (подозрительно звонким голосом). Шагу не ступить — столько надарили подарков! Под елку класть некуда, так они придумали: насовали их мне по карманам! Еще этот дурацкий костюм!.. (Начинает разоблачаться, превращаясь в очень юную миловидную девушку Машу.) И какой болван тут все перекопал? Что искал? Ай, в рукаве еще одна хлопушка! И еще что-то тяжеленькое… О, нет! Это драгоценная вещица — бабулин секретик! Так кто же все-таки изуродовал двор? Уж не Воркис ли со своей Алибабой Викторовной, тощей звездой Востока?

Вдруг — налетает смерч, метель, ураган.

Воркис (врывается, зверски кружа и размахивая в воздухе руками, в карнавальной маске, переодетый до неузнаваемости громадной снежинкой, с прибором.) Что Секретик? Где Секретик? Постой!

Алибаба Викторовна (мрачно кружа, врывается вслед за Воркисом, неузнаваема в карнавальной маске и тоже переодетая громадной снежинкой со вторым прибором в руках.) Стой, тебе говорят! Выкопала? Нет? Значит, он еще тут! Копайте, копайте, Вор!..

Воркис (шепотом). Т-с-с! Не продолжайте! Не называйте меня по имени целиком! Сокращайте! (Заметив недоумение в глазах Алибабы Викторовны, сверкающих через маску.) Сокращайте, я вам говорю!

Алибаба Викторовна. Но!..

Воркис. Сокращайте. Не до сантиментов! Я сейчас, сейчас… (Быстро копает.) Нашел. Ура! Видите, я его сразу нашел! Да. Только я как-то ничего не понимаю… (Тащит, ужасно тужится, вытаскивает.) Что это?

Алибаба Викторовна. По-моему… это ваш утюг, Вор… р… (Предупреждающе.) Сокращаю! Нужно было копать левее. Или даже лучше правее. А вернее всего — поперек и вдоль. Короче, копайте как хотите, только не останавливайтесь!

Воркис (копает, находит, тянет, опять ужасно тужится, вытягивает второй утюг). А вот и второй! Откуда же тут взялся второй утюг? Я закапывал только один!..

Алибаба Викторовна (не сразу). Ну, помните, я вам рассказывала, у меня в детстве тоже была мечта… Я думала, это будет так тонко… странно…

Воркис. В этом нет ничего удивительного, Алла. Зато, как говорится: два утюга — пара. Или наоборот?

Алибаба Викторовна. Но где же ваш секретик, Вор?.. р?.. (Предупреждающе.) Опять сокращаю! А может быть, вы его придумали? Вдруг вам захотелось покопать во дворе так… ради какой-нибудь сантехнической мечты?

Воркис. Посмотрите на эти мозоли, Алла!

Алибаба Викторовна. Да, это мало похоже на мечту, Вор!.. р!.. Тьфу!

Воркис и Алибаба Викторовна, побросав утюги, подхватывают приборы и с криками: «Ах, меня подхватило ветром!» и «Меня сейчас тоже сдует! Сдует!», исчезают так же быстро и неожиданно, как и появились.

Маша (приходя в себя). Что это было? Метель? Буран? Какой-то Вор и какая-то Алла! Зачем-то яму выкопали… И в ней — два утюга! Но откуда они узнали про секретик? Я же его еще не закопала! А они уже пытаются его выкопать! Нет, я ничего не понимаю! (После паузы.) Наверное, это какой-то новогодний бред! (Копает ямку. Оглядываясь по сторонам, достает из-за пазухи коробочку.)

Голос (неожиданно). В конце концов, это только немного обидно!..

Маша (вздрагивает, прячет коробочку). Кто тут?

Голос. Тут, предположим, я.

Маша. Кто именно?

Голос. Ну, скажем, я, Фрява.

Маша. Где ты? Я тебя не вижу!

Голос. Обычно я сижу за баком…

Маша. Как неожиданно! (Настороженно.) А что же все-таки тебе «немного обидно»?

Голос. Обидно, что ты не настоящий Дед Мороз. Можно было подумать, что в кои-то веки он решил, наконец, сделать и мне подарок!

Маша (все так же настороженно). А разве настоящие Деды Морозы бывают?

Голос. Думаю, да.

Маша. Хм… (После паузы, все еще колеблясь.) Вообще-то у меня осталась одна вещица… Хочешь, она будет нашей общей?..

Голос. Еще бы не хотеть! Ведь это будет мой первый!..

Маша. Что?

Голос. Первый подарок!

Маша. Как это? Что ты врешь! Не может этого быть!

Голос. Может. Но об этом потом. Ты недавно упомянула два имени: Воркиса и еще кого-то?..

Маша. А! Это наша ботаничка, Алибаба Викторовна. Ее фамилия Яицких. Семядоли там всякие, вакуоли. А он, Воркис, наш сантехник. Видишь, весь двор перекопал? И можешь себе представить, завтра… Ох, завтра! Завтра, когда кончится эта прекрасная новогодняя ночь, мне вновь придется тащиться в школу. В этот ужасный, надоевший восьмой класс! Я в него каждый год заново хожу! И смотрю на эту звезду Востока. А у нее глаза, как две швабры! Я даже думаю, что она эти несчастные семядоли-вакуоли по ночам мучает. Не удивлюсь, если она в них иголки втыкает! Ну и, конечно, перед школой сам Воркис… Герой-сантехник. Вечно возится со своими трубами: приварит — отварит. Потом приварит и возьмет, и нарочно снова отварит! Они меня недавно останавливали. Ну, в костюме Деда Мороза… Думала, она меня по ботанике пытать будет. А он ничего — отпустил. Хоть бы раз на эти самые вакуоли живьем взглянуть!..

Голос. Мне кажется, она не обычная ботаничка, а он не простой сантехник. Тебя как зовут?

Маша. Ну, я Маша. Значит, они — не они. А ты тогда кто? Я вот с тобой разговариваю-разговариваю, а так до сих пор и не поняла: ты мальчик или девочка?

Голос. Я никто.

Маша. Хм… (После паузы.) Так как ты говоришь, тебя зовут? Фрява? Женское имя из первого склонения! Или, наоборот, мужское? Вот не помню, в первом мужские встречаются или нет? А до второго мы никак не доберемся — год на этом каждый раз кончается! Ладно, сейчас мы все узнаем. (Задумывается.) А скажи-ка ты мне, Фрява… Что тебе больше всего на свете нравится носить? Ну, из одежды?

Голос. Как всем нормальным людям — джинсы. И свитер. (Появляется из-за мусорного бака: среднего роста, в джинсах, свитере, кроссовках и с косичкой волос.)

Маша (оглядев Фряву). Так. Не поймала. Ладно. А что в таком случае ты больше всего на свете любишь есть?

Фрява. Все. Есть я люблю все. В моем положении особенно выбирать не приходится.

Маша. Снова промашка! Тогда так… От чего ты больше всего на свете без ума? Так же, как и я — от Нового года?

Фрява. Я его ненавижу!

Маша (растерявшись). Ты что! Это ведь так красиво: каждый день елки в огнях и игрушках! Танцы! Карнавал! Сказка!.. — Снежки разноцветные! Снежки с шоколадом! С повидлом! Даже С МОРОЖЕНЫМ!!!

Фрява. Думаю, сказка не может быть вечной. И стотысячный год, как у нас сейчас, тоже быть не может. Хотя, тут как раз я могу и ошибаться. Может быть, я еще просто…

Маша. Просто что?..

Фрява. Просто глу.

Маша (быстро). А дальше? Какое окончание у этого слова? У «глу»?

Фрява. У глу нет окончаний. Потому что глу бесконечно, всеобще и повсеместно!

Маша. Хорошо. Но в школу-то ты, по крайней мере, ходишь?

Фрява. Нет, конечно. Зачем он мне сдался — один и тот же, например, пятый класс!!!

Маша. Выходит, ты не учишься?

Фрява. Почему же, учусь.

Маша. Где?

Фрява. В частности, у себя.

Маша. Ну, и как ты это делаешь? У тебя же учебников нет!!

Фрява. А мне и не нужны учебники. Я думаю. Иногда читаю книжки, которые за ненадобностью кидают мне в бак.

Маша. А в праздники?

Фрява. И в праздники тоже думаю.

Маша. Но это же скучно — думать в праздники! Праздники нужно праздновать! (Ищет и не находит слов.) Я даже не знаю… Это ужасно! О чем же ты думаешь?

Фрява. Думаю, что жизнь не может быть бесконечным праздником! И о том, что жизнь не должна быть жирной и сытой! Думаю, что жизнь должна быть свободной!

Маша (закусив губу). А я думаю, что такие, как ты, на школьных вечерах стоят по стенкам актового зала в то время, когда все веселятся, хотя по глазам их видно, что они ужасно хотят танцевать!!!

Фрява. Небось, передумала дарить мне подарок?

Маша. Полагаю, он тебе не очень-то и нужен! Я лучше закопаю его, пока никого нет. А ты отвернись.

Фрява. Только поточнее сформулируй желание: с волшебством нужно обходиться осторожно!

Маша. А чего его формулировать? Все очень просто: чтобы бабуля была здорова! (Ненадолго задумавшись.) Впрочем, еще есть одно: все эти обворожительные картинки в учебниках ботаники: тычинки, пестики… Хотелось бы узнать: они для чего? Иногда из-за этого я даже не сплю!.. (Копает ямку.) Секретик должен год пролежать в земле… Ну, вообще-то это только до завтра, взять от земли силу… (Достает из-за пазухи и открывает коробочку). Ах!.. Не может этого быть!

Фрява. Может, обронила?

Маша (плачет). Я вообще не открывала коробочки! Мне бабуля так ее и дала, закрытой!

Фрява (после паузы). Был у вас кто?

Маша. Еще бы! У нас каждый день, то есть год, гости!

Фрява. А из чужих? Из чужих кто-нибудь приходил?

Маша. Разве что дядя Костя… Но ведь это было очень-очень давно!

Фрява. Когда именно?

Маша. Я не знаю, как об этом сказать… Много-много раз вчера! Дядя Костя — это наш истопник. Он школу топит, и дом. Вечно они с Воркисом ругаются из-за труб и батарей!

Фрява. Говоришь, дядя Костя?..

Маша. Он странный… Он не подарил мне подарка — это раз. Наверное, знает, как они надоели. По голове меня погладил и в глаза посмотрел, и ничего при этом не пожелал: ни здоровья, ни счастья — это два! Причем тут он? Лучше скажи, как мне к бабуле вернуться? (После паузы.) Ты меня извини насчет!.. (Не договаривает.)

Фрява. Видимо секретик украден. Но только кем? С какой целью? Когда? Эти двое с утюгами его уже ищут, хотя ты его еще не закопала. Истопник, говоришь? Дядя Костя? (Задумывается.) А где он живет?

Маша. Где-то в подвале. Там, где котел.

Фрява. А Воркис? Воркис в подвале бывает?

Маша. Конечно! Ведь там его трубы!

Фрява. А Воркис случайно не может знать о коробочке?

Маша. Ты что! Откуда?! Думаю, нужно сходить к Дяде Косте, он поможет. Потому что он добрый!

Фрява. К дяде Косте, который хорошо знаком с Воркисом!.. Воркисом, который ничего не должен знать про коробочку, но который с непонятной целью перекопал двор!.. Над которым порхают две огромные карнавальные снежинки, которые ищут то, что ты, Маша, еще даже не успела закопать!.. Разобраться во всем этом так же не просто, как, скажем, сходить за вишней!

Маша. За вишней?

Фрява. Когда-то так выражались, когда говорили о невозможном!

Картина третья

Детская спортивная площадка, поломанный «грибок».

На площадке останки спортивных снарядов. Среди них, запорошенная снегом, стоит деревянная фигурка — лошадь не лошадь, верблюд не верблюд: без головы и хвоста с ржавыми металлическими ногами. Неподалеку деревянная «ледяная горка», за ней стена дома и вход в подвал. А посередине площадки ободранный фонтан с замерзшей струей. Рядом с ним — две снежные бабы.

Маша (продолжая начатый спор)…мне об этом и Воркис говорил, и Алибаба Викторовна на уроках ботаники: раньше не было ничего! И никогда ничего не будет потом! И за это мы должны быть благодарны. Иначе мы будем все время стариться и даже когда-нибудь умрем!

Фрява. Ну, это-то как раз не страшно. Страшно совсем другое.

Маша. Что? Что этого может быть страшнее, а?

Фрява. Об этом тоже потом. (Свистит, зовет.) Эй, Помогай!!!

Слабый Голос. Чего зовешь? Издеваешься? Ты же знаешь, я всегда тут!

Маша. Это еще кто?

Фрява. Помогай, мой верный и единственный друг!

Помогай. Зови меня как-нибудь иначе! Сколько раз можно тебя об этом просить?!

И только тут Маша обращает внимание на деревянное туловище без головы и хвоста.

Фрява. Это его так Хозяин наказал!

Маша. Какой еще Хозяин? Зачем?

Помогай. Прошу заметить: не уничтожил, не стер с лица земли, но унизил: заколдовал, чтобы все слышал, все видел и никому не мог помочь.

Маша. Заколдовал? (Фряве.) А по-моему он просто замерз! (Гладит Помогая.)

Помогай. А ведь был я когда-то настоящим Помогаем! Самым настоящим из всех Помогаев! Носился по свету легкий, как ветер, и как ветер свободный!.. Сколько у меня было встреч! Побед! Славных дел! А теперь…

Маша (поднимает брошенную ею шубу Деда Мороза, укрывает Помогая). Ты погрейся.

Помогай (после трагической паузы). Знаю, все знаю. Секретик, конечно, уже давно у Хозяина. Нужно лезть в подвал и лететь к нему в так называемый Мурманск.

Маша. В Мурманск? Это еще куда?

Помогай. Ну, не совсем чтобы в Мурманск, а в ТАК НАЗЫВАЕМЫЙ Мурманск. И «лететь» тоже фигурально. Лететь придется чаще всего ползком — по темным подвалам и может быть даже кочегаркам…

Маша. Значит, это где-то рядом?

Помогай. До Большого бака, потом повернуть направо, там окно, в это окно…

Маша. В ЭТО окно, наверное, страшно?!

Помогай…потом пролезть за бойлером и дальше по трубам, два поворота налево… И опять мимо Того Же Самого Бака…

Маша. Мимо Того Же Самого Бака… ЗАЧЕМ?!

Помогай. В сказках путь к счастью обычно лежит через страхи и напасти. А в жизни бывает по-другому. Короче, страхов не обещаю… Но зато тут может быть хуже: тут будут соблазны.

Маша. Ну! Соблазны! Нас этим не испугаешь! Да, Фрява?

Помогай. А никто тебя и не будет пугать. С тобой поступят по-другому: тебя попросту купят!

Маша (быстро и с облегчением). Я согласна!

Помогай. Согласна, что купят?

Маша. Ну, купить меня не так-то легко! Согласна лететь!

Помогай. Тогда летим?

Маша. Летим. За вишней?

Помогай. За вишней. Седлайте меня!

Фрява (Помогаю). У тебя что, есть какой-то план?

Помогай. Есть: ввязаться в бой! А там видно будет.

Маша. Летим скорее! Потому что вон те две снежные бабы!.. Мне кажется, они передвинулись со своего места! А вон опять!..

Фрява и Маша седлают Помогая.

Снежные бабы, стоящие возле фонтана, к этому времени подбираются к ним совсем близко. Оживают и начинают стаскивать с себя тяжелые маскарадные костюмы, превращаясь одна в Воркиса, другая — в Алибабу Викторовну Яицких.

Воркис (сдирая с себя громадные ватные штаны.) Попались, голубчики!

Алибаба Викторовна (так же разоблачаясь). Хватайте их, Воркис!

Маша. Вперед! (Из всех сил пришпоривает Помогая.)

Помогай пулей вылетает из сугроба и неожиданно несется прямо в руки Воркиса и Алибабы Викторовны.

Фрява. Стой, не туда!!! Забыл, где у тебя зад, а где перед, Помогай?

Помогай. Ничего, сейчас разберемся! (Крутится на месте.) Все, разобрался. Вперед!

Помогай с сидящими на нем Фрявой и Машей вырывается из рук Воркиса и Алибабы Викторовны, пулей летит через двор и скрывается в подвале.

Алибаба Викторовна (отбрасывая в сторону прибор ночного слышания). Как вы могли так оплошать, Воркис? Это же уму непостижимо: пытаться выкопать то, что еще не закопано! Ну, рассказывайте, как такая идея пришла вам в голову?

Воркис. Это все от усердия, Алла.

Алибаба Викторовна. Впредь запрещаю вам так невежливо сокращать мое полноценное имя. Итак?

Воркис. Просто я немного опередил события, Алибаба Викторовна. И всего-то на несколько минут. А вы уже раскричались! Подумайте, что такое, если разобраться, эти несколько минут? Это же ничто, пустой звук. Кто и когда их видел? Да и есть ли они на самом деле? Тем более что мы с вами вообще живем в Вечности. Считайте, что я сделал это из бесконечной к вам любви. Кроме того, я полагал, что у нас, в Вечности, «до» или «после» не имеет никакого значения!

Алибаба Викторовна. Теперь, видимо, придется лезть в подвал!.. (Голосом стареющей кокотки.) А что там, Воркис?

Воркис. Кошки, мыши, тритоны, мокрицы и всякое такое… непраздничное. А кроме того — никому не нужные вещи и… трубы.

Алибаба Викторовна. Трубы?

Воркис. Буквально целый подвал труб!

Алибаба Викторовна. Зачем же там столько труб, Воркис?

Воркис. Этого никто не знает, Алибаба Викторовна. Ни один человек на свете!

Алибаба Викторовна. Даже вы? Вы же сантехник!

Воркис. Ну, какой я сантехник, Алибаба Викторовна? Такой же, как и вы — ботаничка! Но между нами, я догадываюсь…

Алибаба Викторовна. Ну? Я никому не скажу, Воркис!

Воркис. Точно? (После молчания.) Я думаю…

Алибаба Викторовна (нетерпеливо). Ну? Что? Что вы думаете?!

Воркис. Думаю, что их украли. Украли и спрятали. А чтобы никто другой не утащил — соединили друг с другом сваркой. Ничего другого мне не приходит в голову! Кроме того, я сделал одно любопытное открытие…

Алибаба Викторовна. Боже! Еще одно? Ну, какое еще открытие, Воркис?

Воркис. Вы никому не расскажете?

Алибаба Викторовна. Нет.

Воркис. Я уверен, что все трубы на свете соединены между собой!

Алибаба Викторовна. Ну да?! А в трубах?

Воркис. Что?

Алибаба Викторовна. В трубах мыши есть?

Воркис. Нет. Это я проверял — специально разваривал и снова специально сваривал. Мышей нет. Это точно.

Алибаба Викторовна. Я вас опять прощаю, Воркис. Но это нехорошо!..

Воркис. Чего уж хорошего, Алибаба Викторовна! Но я исправлюсь.

Алибаба Викторовна. Уж как я на это надеюсь, кто бы знал!..

Воркис. Ну, что? Полезли в подвал?

Алибаба Викторовна. Ничего не поделаешь, Воркис. Полезли. (Направляется к входу в подвал.)

Воркис. Алибаба Викторовна! Вы куда?

Алибаба Викторовна. Как, куда? Так в подвал же!

Воркис. А трубы?

Алибаба Викторовна. Что — трубы?

Воркис. Мы же с вами говорили про трубы?..

Алибаба Викторовна. Ну, я думала, это так… вообще.

Воркис. Посмотрите, какая отличная труба.

Алибаба Викторовна. Где?

Воркис. Вон, в фонтане!

Алибаба Викторовна. В фонтане? Но там же лед! Фонтан замерз!

Воркис. А мы ледок возьмем и отколем… (Приближается к фонтану, ломиком скалывает с него лед.) Взгляните, какая аккуратная дырочка?

Алибаба Викторовна (в крайнем замешательстве). Вот эта? Да вы что! В нее и мышь не пролезет! Не говоря уже о вас, Воркис!

Воркис. А если о вас, Алибаба Викторовна?

Алибаба Викторовна. Что?

Воркис. Говоря о вас?..

Алибаба Викторовна. Мне? Сюда? Да вы смеетесь!

Воркис. Вовсе нет. Вы такая изящная, гибкая…

Алибаба Викторовна (она польщена, поэтому опять говорит голосом стареющей кокотки). Хм. А вы, Воркис?

Воркис. А я помчусь по верху. Потом мы с вами где-нибудь встретимся.

Алибаба Викторовна. Где именно? Я хотела бы это знать точнее!

Воркис. Я буду вам стучать. Три раза подряд.

Алибаба Викторовна. Но ведь там дальше тоже лед!..

Воркис. А я вам ломик дам. Хотите ломик, Алибаба Викторовна?

Алибаба Викторовна. Нет, не хочу, Воркис. Но, похоже, делать нечего. Поэтому давайте! Кроме того, я почему-то уверена, что там хотя бы нет мышей!

Воркис передает Алибабе Викторовне ломик, которым он скалывал лед, и та сует его в трубу фонтана.

Алибаба Викторовна. Ого! Там крепко!

Воркис. А вы размахнитесь посильнее, Алибаба Викторовна.

Алибаба Викторовна (пробует). Так, что ли?

Воркис. Из вас мог бы получиться отличный сантехник!

Алибаба Викторовна. Не шутите так, Воркис. Мне это неприятно.

Воркис. Ну? Значит, вперед? В погоню?

Алибаба Викторовна. Ничего не поделаешь, Воркис. В погоню! Только ведь…

Воркис. Что — только, Алибаба Викторовна? Вы передумали?

Алибаба Викторовна. Только ведь я платье порву, Воркис! Вы не забудете подарить мне новое? На Новый год? Положите его под елку! Не изомните, я знаю вас!

Воркис. Постараюсь не измять, Алибаба Викторовна.

Алибаба Викторовна. Вы молодец, Воркис. Может быть, я опять разрешу вам немного сократить мое удивительное имя. Скажем… Али… Алиба… Нет, это для вас будет слишком коротко! Лучше подлиннее — скажем, Алибаб! А отчество пока так оставим, целиком.

Воркис. До каких пор, Алибаб… Алибаб ВИКТОРОВИЧ?!!

Алибаба Викторовна. До тех пор, пока вы не научитесь!

Воркис. Я обязательно научусь. Нет, но как звучит, а? Алибаб Викторович! Это надо же такое придумать!!!

Алибаба Викторовна (она опять польщена). Ну, все, все, Воркис. Вперед!

Алибаба Викторовна делает неожиданно сильный удар ломиком в трубу фонтана, отчего оттуда летят брызги льда. Она делает еще один удар, наклоняется, сует голову в трубу, потом начинает туда ввинчиваться. Удары становятся чаще, летят ледяные брызги. Алибаба Викторовна целиком скрывается в трубе. Воркис ногой грубо пинает фонтан. Тут же пугается и пинает его еще дважды, нежнее. В ответ удары в трубе фонтана замирают, потом раздаются три ответных удара. После этого удары в трубе возобновляются и больше не прекращаются.

Воркис. А говорила не пролезет… Тьфу! (Плюет, тут же вновь пугается, смотрит себе под ноги.) Ну вот, слюна замерзла. Будет знатный морозец! Ох, и знатный! Крепко придется Алибаб Викторовичу подолбить. Ох, и крепко! А я займусь, наконец, нашим секретиком! Ох, и волшебным! Ох, и займусь! Я его употреблю, навсегда впаду в детство!.. Буду сверху маленьким, внутри умным! (Потирает руки, смеется, идет к подвалу.) Ну что еще сказать? Какая же она все-таки… (Спускается в подвал. На секунду высовывается.) Совершенная! (Исчезает из виду.)

Второе действие

Картина первая

Подвал. Низкий, покрытый плесенью потолок. Все пространство подвала перегорожено трубами, затянуто паутиной и захламлено. Слышно, как где-то сочится вода. В углу гудит огромный котел. В подвал выходят три железные двери.

Верхом на Помогае въезжают Фрява и Маша.

Маша. До Большого бака… Повернули направо, потом в окно… Пролезли за бойлером, затем по трубам, два поворота налево… Снова мимо Того Же Самого Бака… Это Мурманск! (Оглядывает подвал.) Ну, и где тут будут меня покупать? (Оглядывает подвал еще раз, с выражением.) НЕУЖЕЛИ ТУТ?!! (Слезает с Помогая.) Тут же сыро! (Подходит к окну подвала, выглядывает из окна.) Странно… Вон наш дом!

Помогай. Тот дом, да не тот!

Маша. Почему?

Помогай. Сказано тебе: не тот! И не спорь!

Маша. Как же так? Вон наше окно! И елка в окне светится! Елку видите? А видите, ей бабуля новую пику надела?!

Помогай. Плевать. Елки во всех окнах светятся!

Маша. Послушайте! Куда это вы меня привезли, а? Всю измазали! Измучили! Платье порвали! На что это похоже? Хоть бы зеркало какое сюда… Нет, я так больше решительно не могу! Трудности, конечно, трудностями, но чтобы ТАКИЕ! Это чересчур! Кроме того, я сильно сомневаюсь…

Помогай. Молчи. Это ДЕЙСТВИТЕЛЬНО Мурманск! Кроме того, нам необходимо найти секретик до наступления Нового года. Иначе завтра все придется начинать сначала.

Маша (еще раз приглядевшись через окна подвала к дому напротив.) А ведь и вправду, кажется, не тот дом! Фасад вроде тот, а вот крыша… Крыша явно не та! Правда, Фрява?

Помогай. Вот и отлично. Сказано Мурманск — значит, Мурманск. И все!

В одной из труб, проходящих вдоль стены, раздается отчетливый троекратный стук.

Маша (взвизгивает). Ай, тут мыши! (Падает в обморок.)

Фрява (подхватывает Машу на руки). Ну какие в трубах могут быть мыши, дурочка?!

Маша (томно). Ты, Фрява придумай, пожалуйста, что там стучит?

Фрява. Ну, это, например… вода!

Маша. Как, вода?

Фрява. Да так. Такая, знаешь, стукловатая вода: бежит себе потихоньку да потихоньку стучит.

Маша (открывает глаза). А у тебя сильные руки, Фрява!..

Фрява. Может быть. Я по утрам зарядку делаю. (Опустив Машу на пол и обойдя подвал, останавливается возле дверей.) Итак, перед нами три неизвестные двери…

Маша (садится на подоконник, на всякий случай поджимая ноги). Ты прочитай, пожалуйста, что там написано. Мне отсюда не видно!

Фрява (читает надпись на первой двери). «КУПИ МЕНЯ». (Переходит ко второй двери, читает.) «ПОИГРАЙ СО МНОЙ». (Переходит к третьей двери, читает.) «ХОЧЕШЬ, Я ТЕБЕ ПОМОГУ?»

Маша. Давайте начнем с первой. «КУПИ МЕНЯ». Интересно, что там?!

Фрява (открывает первую дверь). Платья, туфельки, колечки и… кажется, бусы.

Маша. Ну, сюда мы даже и заходить не будем. Все это у меня уже есть! Десять тысяч раз мне такое на Новый год дарили! (А сама, между тем, слезает с подоконника и движется к первой двери.) Разве что вот только это скромненькое колечко?! (Берет из кучи разноцветного хлама, лежащего за дверью, колечко и надевает его на палец.) Хочу испытать, что это за Мурманск такой?!

Помогай. Маша!

Маша. Ну, что?

Помогай. Сейчас же положи кольцо на место! Ты же видишь, секретика здесь нет!

Маша. И всего-то одно колечко! Совершенно маленькое! Да, Фрява? Хорошо бы в зеркало поглядеть, как оно мне? (Ищет и находит на стене первой комнаты зеркало, крутится перед ним.) К нему бы, конечно, что-нибудь еще… Совсем неважное! Сережки, например. (Заходит в комнату поглубже, выбирает из кучи разноцветного хлама сережки, примеряет, крутится перед зеркалом.) Ну, а платье, конечно, и подавно нужно менять! (Помогаю.) Против платья, надеюсь, ты ничего не будешь иметь? (Выбирает из груды разноцветного хлама платье.) И, конечно, какие-нибудь совсем уже незначительные туфли! (Начинает переодеваться.) Ну, вот. Теперь можно и дальше ехать. Да, Фрява? Только… Как же это вдруг дверь закрылась?

Помогай. Потому что за все это нужно заплатить!

Голос Маши (с той стороны двери). ЗАПЛАТИТЬ? За такую ерунду? А какая этому цена, можно узнать?

Хриплый Голос. ЦЕНА ЭТОМУ ОДНА: ЗЕЛЕНОЕ СТЕКЛЫШКО! ОТКАЖИСЬ ОТ НЕГО, Маша, И ТОГДА ВСЕ ЭТО БУДЕТ ТВОИМ!

Голос Маши. Кто это? (Не дождавшись ответа.) То есть… Ради этого я должна… Помогай!!!

Помогай. Ты должна решить это сама, Маша!

Голос Маши. Но ведь если я откажусь от… я тогда… А если я не откажусь… я… во всем грязном!.. в рваных туфлях!.. (Всхлипывает за дверью.)

Хриплый Голос. В ТАКОМ СЛУЧАЕ ВОЗЬМИ ВСЕ ЭТО ОТ МЕНЯ В ПОДАРОК, Маша. ВЕДЬ СКОРО НОВЫЙ ГОД!

Голос Маши. Спасибо вам огромное! Теперь я убеждена, что это в самом деле Мурманск! Ого!

Дверь комнаты открывается, выпуская Машу, и она выходит в подвал — похорошевшая, счастливая и возбужденная.

Маша. Я чувствую себя гораздо уверенней! Я же предупреждала вас: соблазны — это не для меня! А тебе, Фрява? Может быть, тебе тут тоже что-нибудь нужно? (Крутится, смотрится в полированный бок котла.)

Фрява не успевает ответить, так как неожиданно где-то рядом раздается громкий троекратный стук по металлу. А потом еще один и еще…

Маша (со смехом). Ах, Фрява! Я думаю, на этот раз это все-таки мыши! И притом очень-очень большие! (Ищет возможности вновь упасть Фряве на руки.)

Помогай. И, похоже, они к нам приближаются!

Фрява. Бьюсь об заклад: это Воркис. И явится он сюда опять в каком-нибудь новогоднем костюме. Попробуем угадать: в каком именно?

Маша (передумав падать в обморок). Естественно, в костюме Деда Мороза!

Помогай. Нового года!

Фрява. А я думаю, что на этот раз это будет Снегурочка!

Стук раздается совсем близко. Маша, Помогай и Фрява едва успевают спрятаться за котлом, как в подвале и в самом деле появляется Воркис, переодетый… Алибабой Викторовной Яицких. В руках у него большой газовый ключ, которым он и стучит по трубам.

Воркис (после паузы). Все эти ежики, бабочки, зайчики… Терпеть не могу! Глупость все это. Детство. А такое и она бы вряд ли смогла придумать: в этом костюме меня в самом деле не узнать! (После паузы.) Почти весь подвал обошел: ни секретика, ни Алибабы Викторовны — ничего! Никаких следов. И до чего же все-таки я устал! Раньше, когда я был маленьким, я, наверное, не так уставал, честное слово! (Садится на подоконник.) Правда, раньше, когда я был маленьким, я, наверное, был очень несчастным: дети в нашем дворе, увидев меня, наверное, убегали и, наверное, прятали от меня свои игрушки. Поэтому, наверное, у меня и не было детства: я быстро миновал эту пору и сразу же стал взрослым. В начале жизни у меня была другая фамилия. Но я так быстро рос, что обогнал свое сознание и теперь даже не могу ее вспомнить. Зато я на большой скорости столкнулся со своей будущей кличкой — «Дыркис». Которая вследствие почти мгновенного моего поумнения тоже пропала вдали. Вместо нее в пустое место в паспорте влетела нынешняя моя фамилия — «Воркис». И еще две таинственные буквы «И» и «Д». Ни один человек на свете не знает, что это такое — я спрашивал. Женился я уже сильно взрослым на вдове со странным именем Алибаба. Алибаба Викторовна Яицких. И на этом жизнь моя кончилась! (Вновь берет в руки гаечный ключ, замахивается и… внезапно опускает руку.) Пусть за это вечно сидит в трубе! (Закидывает газовый ключ за котел и уходит.)

Фрява (появляясь из-за котла.) Да… Не угадали!

Маша. Итак, дверь номер два. «ПОИГРАЙ СО МНОЙ». Интересно, что там? (Красуется в новом наряде перед Фрявой.) А вдруг это будут танцы? К примеру, огромный актовый зал с блестящим паркетом! Ты ведь пригласишь меня танцевать, Фрява?

Помогай. Имейте в виду вот что: до Нового года осталось совсем немного времени. А ведь сначала нужно отыскать секретик. И я вовсе не уверен, отдадут ли нам его по-хорошему!

Маша. Не учи меня жить, Помогай. Открывай, Фрява!

Фрява открывает дверь. За ней виден автомат «Однорукий бандит».

Маша. А если я не захочу с тобой играть? Что ты мне скажешь на это, однорукий?

Хриплый Голос. СЕКРЕТИК В КОНЦЕ КОНЦОВ ТЫ МОЖЕШЬ ПРОСТО НЕ НАЙТИ. НО ЗАТО ТЫ ЛЕГКО МОЖЕШЬ ЕГО ВЫИГРАТЬ!

Маша. А если я его проиграю? Поэтому сделаем так: в эту дверь мы даже и заходить не будем!

Помогай. Отличное решение, Маша!

Фрява (неожиданно). А если я?..

Маша. Что?

Фрява. Если, например, я его обыграю?..

Маша. Как это… ты?

Фрява. Похоже, это очень простой автомат.

Маша (в ужасе). Фрява, не смей!

Фрява начинает играть с Одноруким бандитом и, конечно же, быстро увлекается.

Маша (тихо). Значит, ты меня ни капельки… не любишь?

Фрява (не отрываясь от игры). Любишь? Ты сказала — «любишь»? Не понимаю!.. Что это значит? Попробуй сформулировать свою мысль точнее.

Маша (закусив губу). По-моему ты просто зануда! Я таких очень не люблю!

Фрява. А всех и не нужно любить. Ведь это просто глу.

Маша (тихо). Может быть…

Фрява. Ты ведь согласишься с тем, что все люди разные?

Маша. Ну, да. С этим я, пожалуй, соглашусь.

Фрява. Раз так, значит можно допустить, что где-то должны быть и такие, как я? Это логично?

Маша. Логично. Как на математике! Но я ее тоже очень не люблю!

Фрява. А что вы сейчас проходите?

Маша. Все то же самое: дроби. Я бы тебе объяснила, что это такое, но для тебя это будет слишком! И вообще, хватит! Все равно тебя не переспоришь! Кому нужна твоя логика?

Фрява. Думаю, есть люди, которые с ее помощью по одному-единственному стакану воды могут предположить, что где-то есть океаны…

Маша. А океаны точно есть?

Фрява. Думаю, да.

Маша. Большие?

Фрява. Думаю да, очень.

Маша. Неужели больше нашего фонтана? (После паузы, обиженно.) Только ведь этого все равно не может быть! Тебя должно быть когда-то очень сильно чем-то обидели, Фрява?..

Фрява (продолжает играть и, конечно же, проигрывает). Не понимаю… Я же все время у него… Не может быть!

Маша. Это конец! (Плачет.)

Хриплый Голос. Я ОПЯТЬ УСТУПАЮ, Я ПРОЩАЮ ВАМ ДОЛГ. И ПУСТЬ ЭТО БУДЕТ ЕЩЕ ОДНИМ МОИМ НОВОГОДНИМ ПОДАРКОМ!

Свет в окнах дома напротив вспыхивают ярче. Слышно, как открываются бутылки с шампанским.

Помогай. Год истекает! Скорее, Маша!

Маша не успевает ответить, так как вновь раздается троекратный стук в трубе. Все снова прячутся. Из-за котла вываливается Алибаба Викторовна Яицких в неподдающемся описанию виде.

Алибаба Викторовна. Ну что мне сказать? Моя жизнь всегда была тяжела. Особенно же невыносимой она стала после образования в ней кратера от удара одного очень активного идиота с утраченной в детстве фамилией. Даже не знаю, как его поточнее назвать… У него инициалы «И» и «Д» — «ИДИОТ», должно быть? (Троекратно стучит по котлу.)

На стук перед Алибабой Викторовной является переодетый Алибабой Викторовной Воркис.

(Без тени удивления, скучным голосом.) А… Это вы, Воркис!..

Воркис (прикладывает палец к губам). Как вы меня узнали?!!

Алибаба Викторовна. Ну, это-то как раз не трудно, Воркис: по запаху. Вы же сантехник! А мой нынешний наряд как можно назвать?

Воркис. Да, Алибаб Викторович, да. Все трубы на свете действительно соединены между собой. Но ведь среди них встречаются и КАНАЛИЗАЦИОННЫЕ трубы! Возьмите, переоденьтесь! (Кидает Алибабе Викторовне какое-то тряпье.)

Алибаба Викторовна. Но ведь это ваша одежда, Воркис?!

Воркис. Попробуйте хоть немного побыть в моей шкуре!

Алибаба Викторовна переодевается и превращается в Воркиса.

Алибаба Викторовна. Ну, и как вы будете теперь меня называть?

Воркис. Я вас буду называть Воркисом И. Д. А вы меня — Алибабой Викторовной. Причем, я вам КАТЕГОРИЧЕСКИ РАЗРЕШАЮ сокращать в моем имени все, что вам будет угодно!

Вновь раздается троекратный стук по металлу.

Алибаба Викторовна. И все-таки тут есть мыши! Вы меня обманули, Воркис! (Падает в обморок.)

Воркис. Боже мой! Троекратный стук! Еще одной Алибабы Викторовны в своей жизни я не перенесу! (Так же падает в обморок.)

Из-за бака появляется Маша с газовым ключом Воркиса в руках. Пока Воркис с Алибабой Викторовной валяются в обмороке, Маша, Фрява и Помогай скрываются за дверью третьей комнаты.

Картина вторая

Посередине большой комнаты виден огромный монитор. На его экране мерцает разноцветными огнями синяя «кремлевская» Новогодняя елка.

Помогай. Скорее! Скорее! До Нового года осталось пять минут!

Хриплый Голос. ХОЧЕШЬ, Я ТЕБЕ ПОМОГУ?

Маша. А найти секретик ты мне можешь помочь?

Хриплый Голос. КОНЕЧНО. ТОЛЬКО ЗАЧЕМ ТЕБЕ САМОЙ ИДТИ ЗА НИМ, Маша? ПУСТЬ ИДЕТ ТВОЙ ДВОЙНИК. А ТЫ ИМ ОТСЮДА БУДЕШЬ УПРАВЛЯТЬ!

Маша. Я согласна!

Хриплый Голос. ТОГДА САДИСЬ ЗА ПУЛЬТ И БЕРИ В РУКИ ДЖОЙСТИК.

Маша кидается к пульту, хватает джойстик. В комнате гаснет свет: на заснеженной площадке двора вновь стоят Помогай, Маша и Фрява….

Маша (она даже взвизгивает от неожиданности). Значит опять все сначала?!!

Хриплый Голос. ВЫ МОЖЕТЕ УПРАВЛЯТЬ ВСЕ ВМЕСТЕ, ВТРОЕМ!

Помогай (так же кидается к пульту, хватает джойстик. Комментирует происходящее). До Большого бака… Поворачиваем направо, там окно, в это окно… Потом по трубам, два поворота налево…

Фрява (так же берет в руки джойстик). Быстрее! Быстрее!

Помогай. Потом опять мимо Того Же Самого Бака… А вот и три железные двери! Как быстро и как все просто! В жизни мы на это потратили куда больше времени!

На сцене появляется иллюзорный Воркис с такой же иллюзорной Алибабой Викторовной Яицких.

Маша. Спасайся! Назад, Помогай!

Помогай бьет Воркиса. Воркису на помощь приходит Алибаба Викторовна, которую, в свою очередь, бьет Маша. Между ними завязывается драка, из которой Помогай, Фрява и Маша выходят победителями. Тела их поверженных врагов валяются посреди подвала пестрой грудой тряпья.

Помогай. В первую дверь мы теперь заходить не будем!..

Маша. Да уж конечно! Но тогда и во вторую тоже!..

Фрява. Хотя очень бы хотелось отыграться!

Помогай. Идем до третьей двери. Открываем ее…

Маша, Фрява и Помогай (вместе). Ах!!!

За третьей дверью видна та же самая большая комната, только теперь для каждого приготовлено свое: для Фрявы — огромная прекрасная библиотека…

Фрява. Библиотека! Моя давняя мечта!

Для Помогая — свободный мир, где живут настоящие Помогаи — в этом мире мелькают их быстрые ноги, летят заплетенные в косички длинные гривы и развеваются по ветру хвосты…

Помогай. Настоящие Помогаи! Я так давно хотел с ними соединиться!

Для Маши, на возвышении, сверкающее, как изумруд, Зеленое стеклышко…

Маша. Зеленое стеклышко!

И в этот момент начинают бить часы, отмеривая полночь. С первым же их ударом монитор компьютера гаснет, зажигается свет. Маша, Фрява и Помогай вновь сидят перед пультом: потрясенные и счастливые.

Маша. Все-таки успели!

Помогай. Отличная драка была! Как я их, ненавистных, два раза копытом!.. Бац! Бац!

Фрява. Сколько книг! Целый мир! А мне удалось заглянуть только в одну!..

Помогай. Теперь бы еще только Синича! Синича спасти!..

Маша и Фрява. Синича?!!

Помогай. Он прекрасный и мудрый. Только чересчур беззащитный.

Маша. Синича мы теперь, конечно, тоже спасем!

Фрява (после паузы). Маша… Покажи же нам твой секретик, Зеленое стеклышко? Где оно?

Маша. Как, где? Да вот же!.. (Разжимает кулак. В кулаке у нее пусто.)

Пауза.

Фрява. Снова потеряла?

Маша. Обманули. Нет ничего!

Помогай. Завтра придется начинать все сначала!

Хриплый Голос. ЗАВТРА НИЧЕГО НЕ ПРИДЕТСЯ НАЧИНАТЬ!

Тяжело и гулко бьет последний двенадцатый удар. И почти сразу же после этого за окном подвала в ночное небо взлетает с шипением ракета и по огромной дуге улетает прочь. Двор освещается сполохами фейерверка — наступает Новый год. Через подвальное окно видно, как из домов высыпают во двор беззаботные люди, чтобы начать свой карнавал: хоровод, игру в снежки, катание на ледяной горке с бенгальскими огнями в руках, стрельбу из хлопушек, забавы с шелестящими змеями серпантина и прочее, прочее, прочее, — все то великолепное и необычное, что случается с людьми только в новогоднюю ночь… От праздничного шума в полутьме подвала оживают обморочные Воркис и Алибаба Викторовна Яицких.

Алибаба Викторовна. Алибаба Викторовна?!

Воркис. Слушаю вас!

Алибаба Викторовна (глядясь в полированный бок котла). Вы не знаете, откуда вдруг у меня взялсясиняк?

Воркис. Думаю, он вам снится. У меня тоже синяк, и я уверен, что он мне тоже снится.

Алибаба Викторовна. Да, но ваш-то заметно меньше! А почему мне снится такой огромный?

Воркис. Это вам от меня щедрый новогодний подарок! С Новым годом, Воркис И. Д.!

Алибаба Викторовна. С Новым Годом, Алибаба Викторовна!

Из-за большого котла, стоящего в подвале, слышится кряхтение и кашель.

Помогай. Прячьтесь! Это Хозяин! (Бросается на окно, заслоняя своим телом льющийся оттуда свет новогодней ночи.)

Алибаба Викторовна и Воркис (совсем некстати). Елочка, зажгись!

Елка на мониторе компьютера вспыхивает разноцветным огнями и освещает подвал: и от этого становится видно спрятавшихся Машу, Фряву и Помогая. Из-за котла появляется невысокий сутулый человек — Дядя Костя.

Маша. Дядя Костя! (Кидается к Дяде Косте.) Дядя Костя, помогите нам! (Помогаю.) Ты чего испугался? Это же дядя Костя, наш истопник. Он добрый!

Дядя Костя (знакомым хриплым голосом). Вижу, вы сюда за вишней явились?! (Воркису и Алибабе Викторовне.) Вот, значит, как вы мне служите?!

Воркис. Дядя Ко… Хо… Хозяин!

Алибаба Викторовна (переодетая Воркисом). Хозяин! Правильно! Накажите ее, Алибабу Викторовну, как следует! Такая непроходимая дура! Секретик для вас я найду и без нее. На что он ей?

Воркис (переодетый Алибабой Викторовной). Накажите его — Воркиса — Хозяин! Я его перехитрила. Я уже давно все поняла и только прикидывалась идиоткой, его испытывая, следя!

Дядя Костя. Пожалуй, я накажу вас всех. А тебя, Помогай, больше других. Пожалел я тебя… А наказ мой ты не забыл? И все-таки привез их сюда, в Мурманск! Ну что с тобой сделать? (Достает из-за котла ножовку по металлу, идет с ней к Помогаю.)

Маша. Дядя Костя!!! Что вы хотите сделать?

Дядя Костя. Одно движение — и Помогай будет счастлив. Большинство несчастий на свете происходят от неосуществленных возможностей! Следовательно, нет возможностей, нет и несчастий!

Маша. Не делайте этого!!!

Дядя Костя. Ну, если ты об этом просишь, Маша…

Помогай. А Синича? Синича, моего друга, ты куда упрятал, Хозяин?

Дядя Костя. Ну, ты скажешь, тоже… Синич всему городу тепло дает!

Дядя Костя открывает крышку котла и подвал заливается ослепительным светом — в котле виден прикованный, как Прометей, Синич с солнцем на удивительных, ослепительно-синих крыльях. Дядя Костя закрывает котел, проверяет приборы, прикрепленные к нему, делает какие-то записи в журнале…

Есть еще вопросы? Нет? Ну, тогда… (Хочет пройти за котел, но натыкается на непреодолимое препятствие: Машу, Фряву, Помогая, Воркиса и Алибабу Викторовну Яицких.) Я мог бы вас, друзья, просто уничтожить. Но, пожалуй. я сделаю иначе: я… отдам вам Зеленое стеклышко! (Любуется произведенным эффектом.) Надеюсь, вы используете его по назначению?..

Маша. Дядя Костя, вы нас обманите! Потому что я догадалась, кто вы… Вы… Мне бабуля про вас книжку читала!

Дядя Костя. Небось, «Кащей Бессмертный и Василиса Прекрасная»? Ну, что, Кащеи не люди, по-вашему? Мне ведь почти миллион лет, я стар и мудр! А тебе, если не ошибаюсь, нет и четырнадцати? Стыдно было бы мне обманывать малолетних! (Достает из кармана Зеленое стеклышко и смотрит через него на свет.) Как красиво! Просто даже волшебно! Если взглянуть через него ночью на улицу, год начнется заново!.. (Протягивает Зеленое стеклышко Маше.)

Воркис. Секретик!

Алибаба Викторовна. Зеленое стеклышко! Моя мимолетная молодость!

Воркис. Мое непрожитое детство! Верните мне его!

Алибаба Викторовна. К чему вам детство, Воркис? А… Я поняла: вы хотите сбежать туда от меня! Потому что вы не способны к вечной любви, да? У вас это не получится! Я вам не разрешаю!!

Дядя Костя (не обращая внимания на Воркиса и Алибабу Викторовну). Но только я хотел бы спросить тебя, Маша… Что ты с ним собираешься делать? Ведь это все… (Кивает на окно подвала, за которым светится праздник.) И праздник, и все остальное… Благодаря Зеленому стеклышку!

Фрява (Дяде Косте). Вы его давным-давно украли у Машиной бабушки, и… и… В интересах истины его следует немедленно разбить!

Маша. Не дам!

Фрява. Разве ты не понимаешь, Маша?!

Дядя Костя. Не ссорьтесь, не стоит. Сейчас я вам все объясню… Основные несчастья на земле происходят от непомерных человеческих желаний. А я дал людям все и лишил их только одного — будущего. Поэтому в моем мире есть только настоящее. Из-за чего потеряли смысл различные человеческие пакости: ведь перед настоящим все равны! Кроме того, я придумал им массу игрушек, великолепно развил зимние виды спорта: одиннадцать олимпийских чемпионов по лыжам только за один день! Каково, а? И все это ты хочешь у них отнять, Фрява? Боюсь, они тебя не поймут! (Кивает на окно подвала за которым неистовствует карнавал.)

Фрява. Но ведь кто-то должен работать, пока они будут веселиться, чтобы оплатить все эти страшные расходы!

Дядя Костя. В этом-то и есть самое настоящее волшебство: за них давно уже работают… ДЕНЬГИ! Деньги выращивают в теплицах хлеб, собирают урожай, пекут пироги… Вот только подавать их на стол пока приходится вручную. Но в ближайшее время я отрегулирую и этот вопрос. Деньги кормят и доят коров на прекрасных, просторных, хорошо вентилируемых фермах…

Фрява. Но… Ведь деньги тоже должны браться откуда-то!

Дядя Костя. Они и берутся. Из других денег. Деньги делают деньги. Это известно даже ребенку! Вечный двигатель человечества не только уже изобретен — он давным-давно прекрасно работает. Ты с этим не согласен? Что ж в таком случае можешь предложить людям ты? (После паузы.) Вот видишь!..

Фрява. Ваши люди изленились, изгадились! Взрослые пьют за праздничными столами изо дня в день, а их дети по много лет сидят в одном и том же классе! Праздник, который вы им устроили, это праздник вечных второгодников!

Дядя Костя. Вчера мне принесли несколько замечательных проектов (Лезет за котел, достает и разворачивает трубы каких-то чертежей). Вот один из них: карманная новогодняя телескопическая елка с надувными игрушками! Что вы на это скажете? А насчет смысла жизни можно и поспорить. Полагаю, он в получении удовольствий. Не могут же люди на земле жить для несчастий! Кто с этим согласится? Разве что сумасшедший! Бабуля? Да, она вечно будет болеть. Может быть даже, ей будет все хуже и хуже. Но зато она никогда не умрет! Я накормил людей! Я дал им счастье! Я воплотил в жизнь давнюю мечту человечества: Я СДЕЛАЛ ЕГО БЕССМЕРТНЫМ! Выгляните из окна: в городе царит счастье! И ему нет конца!

Помогай (врываясь в разговор). Он прав, Фрява! Цель жизни — это в самом деле счастье! Это путешествие! Это погоня! Это ветер в лицо! (Повертевшись на месте.) В крайнем случае, в хвост! Счастье — это лишения! Это ночь в палатке под снегом и дождем, озябшие ноги и промокший свитер! Это насморк! Больные гланды! Это гитара и песни у костра под звездным небом!..

Фрява (упрямо). Вряд ли цель человеческой жизни состоит в получении удовольствий. В этом случае жить было бы попросту скучно! Но эта цель есть, ее многие чувствуют. Думаю, она в противостоянии злу, формы которого неисчислимы. Иногда зло подстерегает человека в форме невежества, и тогда способом борьбы с ним является просветительство. Иногда зло является в виде соблазна, и тогда единственный способ одолеть его — стоицизм. А если зло представлено развращенной праздничной толпой — не худшим способом избежать его является одиночество.

Дядя Костя. Имей в виду вот что: из хорошего трудолюбивого человека не трудно сделать подлеца и лентяя. А вот обратный путь… Обратный путь может растянуться на долгие годы. Причем чаще всего подлец остается подлецом, а лентяй — лентяем. Оставь их в покое, Фрява, они счастливы! Все это время я внимательно следил за вами и готов спорить: вы первыми не выживете в мире, который хотите предложить другим!

Алибаба Викторовна (шепотом). Что же нам делать, Воркис? Думайте быстрее! Закончится этот диспут, они уйдут, и ОН нас накажет за то, что мы!.. Думайте!

Воркис (так же шепотом). Думаю, Алибаб Викторович, думаю!

Алибаба Викторовна (визжит). Сокращайте, Воркис! Вы что, ненормальный?

Воркис. Сокращаю. Алиба… Викторов… Алиб… Викто…

Алибаба Викторовна. Еще сокращайте. Отрывайте к черту все лишнее!

Воркис. Алиб… Викт… Али… Вик… Ал… А… В… (Издает губами пустой звук и разводит руки в стороны.) Пустой звук получается!

Маша (повторяет). Праздник вечных второгодников!.. Кажется, я поняла!.. (Поднимает высоко в руке Зеленое стеклышко, чтобы разбить его вдребезги.)

Дядя Костя. Подумай хорошенько, Маша, ведь ты лишаешься торжества!

Маша. Плевать!

Дядя Костя. Может статься, у тебя не будет сытой жизни!

Маша. Подумаешь! Я никогда ее не любила!

Дядя Костя. А как же карнавал? Танцы?

Маша. Танцы? Ах, танцы… (Со слезами на глазах.) Ну что ж, перебьюсь как-нибудь и без них! Зато я когда-нибудь вырасту и выйду замуж за любимого человека. Верно, Фрява? Не всегда же мне оставаться малолетней!.. Я ведь… (Сдавленным шепотом.) Я ведь любить хочу! А если повезет, то и быть любимой! Мне бабуля про это рассказывала!..

Дядя Костя. Бабуля? Но ведь ты забыла о ней! Или нет?

Маша (замерев). В самом деле…

Помогай (кидается Маше на помощь). Бабуля выйдет из дома под весеннее солнце и тут же поправится! Ведь стыдно болеть в самое прекрасное время года — весной!

Маша (Помогаю, сквозь слезы). Откуда тебе это известно?

Помогай. Фрява про это очень много знает.

Маша. Откуда?

Фрява. Из книг!

Маша. Это правда, Фрява? Решено. (Вновь поднимает вверх руку с Зеленым стеклышком.) В интересах истины!..

Дядя Костя. Постой! (Внимательно посмотрев на Фряву.) Истина несет в себе много неожиданностей! (Подождав, не изменит ли Маша своего решения.) Хорошо. Но на твоем месте я бы вначале постарался исполнить сокровенные желания своих друзей…

Маша. В самом деле, я и не подумала… (После паузы.) Что тебе больше всего хочется, Помогай?

Помогай. Ну, это все очень обыкновенно: новые ноги, голову, хвост.

Маша смотрит на Помогая через Зеленое стеклышко, и Помогай преображается: у него появляется все то, о чем он так долго мечтал.

Маша. Стой, ты что, уходишь? Куда?!!

Помогай. Туда, где живут настоящие Помогаи — где ветер в лицо, свобода, промокшие ноги, гитара и песни у костра под звездным небом! Прощай. (Исчезает.)

Маша (проглотив слезы). Хорошо. Прощай, Помогай. Ты, Фрява? Чего хочешь ты? Подумай!

Фрява. Больше всего на свете я хочу узнать: кто я на самом деле?

Маша. А я полагала… Думала, что ты… Мне кажется… Хорошо.

Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Фряву, и Фрява превращается в некрасивую девушку в больших толстых очках.

Маша. Ах!

Фрява. Ты разочарована, Маша?

Маша. Какое отвратительное волшебство!.. (После горького молчания.) Разве ты тоже хочешь уйти от меня?

Фрява. Да. Но ты должна продолжать, Маша. Чтобы не превратиться в такую же, как я: когда-то я тоже мечтала о вечной любви, а потом на все махнула рукой: ни к чему! Только расстраиваться… Пойду запишусь в библиотеку!

Маша. Прощай, Фрява!

Фрява. Спасибо, Маша. Прощай! (Исчезает.)

Алибаба Викторовна (с ней почти истерика). Помоги же и мне, Маша!

Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Алибабу Викторовну, и та из Воркиса превращается в молодую, полную злых сил учительницу ботаники.

Алибаба Викторовна. Сегодня у нас будет контрольная на тему: вакуоли и их место в учебном процессе!

Воркис. И мне! Мне! Я ведь тоже такой несчастный!

Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Воркиса, и он из Алибабы Викторовны превращается в юного Воркиса — драчливого и упрямого.

Дядя Костя. Еще не поздно остановиться, Маша! (Протягивает к Зеленому стеклышку руку.)

Маша (после паузы, неожиданно твердо). А вам, Дядя Костя? Чего ВАМ хочется больше всего?

Дядя Костя. Я уже старый и уставший человек, Маша, хоть и немного Кащей. Мне почти ничего не нужно от жизни. Я ведь В САМОМ ДЕЛЕ хотел вам всем добра!.. (Глядя Маше в глаза и не видя в них пощады.) Ну, разве что… если… оставь мне малость от моего вечного праздника, Маша. Хотя бы затем, чтобы ты смогла к нему в трудную минуту вернуться!

Маша смотрит через Зеленое стеклышко на Дядю Костю, и он уменьшается, уменьшается, уменьшается, превращаясь в крошечную надувную елочную игрушку, которую Маша тут же вешает на телескопическую карманную елку.

Маша. Ну, теперь, кажется, все! (И она с размаху бьет Зеленое стеклышко об пол подвала, и оно разлетается во все стороны зелеными брызгами.)

И тут же сказочный Синич молнией вырывается из котла на свет, разбив окно подвала и засыпав осколками стекол двор. Мгновение — и он взлетает вверх, унося солнце на своих огромных, удивительных, ослепительно-синих крыльях. И эти синие крылья он распахивает над выстуженным, заснеженным, замороженным, веселым городом… И после этого зима отступает. Вечный Новый год кончается, а вслед за ним кончается Вечность: становится слышно, как где-то с крыш начинают падать на освобождающуюся от многолетних сугробов землю первые капли воды. Фонтан за окном страшно урчит и извергает из себя одну-единственную ржавую каплю, затыкается, а потом начинает бить не переставая. И тогда в самом деле наступает Бессмертие — праздник вечного обновления…

Воркис. Бежим!.. (Губами он издает «пустой звук».)

Алибаба Викторовна. Куда?

Воркис. Назад! Назад! (Губами он опять издает «пустой звук», отпихивает в сторону Алибабу Викторовну и кидается к потухшему котлу.)

Алибаба Викторовна (взвизгивает). Мы из-за вас застрянем, Воркис! Вас заклинит!

Воркис. Небось, не заклинит! Я тоже кое-что умею! Я зарядку делал!

Алибаба Викторовна. Я надеюсь, это стопроцентХное вранье, Воркис?

Воркис. Это вранье на двести процентов!.. (В третий раз он издает губами «пустой звук», вытягивается в струну и «ласточкой» ныряет в котел.)

Алибаба Викторовна. Талантлив, сволочь! Я и не думала! («Ласточкой» ныряет в котел вслед за Воркисом.)

Маша остается в подвале одна.

Маша. Все это, наверное, очень хорошо. Только почему-то я чувствую себя ужасно несчастной!

Картина третья

Тот же самый двор. Только теперь здесь плохо и сыро: повсюду, куда ни глянь, видна выступившая из-под снега грязь. Посередине Детской площадки торчит вновь заткнувшийся фонтан с наполовину застрявшими в его трубе Воркисом и Алибабой Викторовной Яицких, сплетенными друг с другом в смертельном объятии.

Маша. Ничего. Пусть немного тут посидят. А фонтан мы потом починим. Пригласим к нему настоящего сантехника!.. (Подходит к фонтану, вкладывает в торчащие из его трубы руки Воркиса и Алибабы Викторовны по утюгу.) Композиция: фонтан с утюгами! Спорить могу — чего-чего, а такого фонтана ни в одном другом городе не увидишь! (После паузы.) Холодно! И какая кругом ужасная грязь!

Во дворе появляется Дед Мороз с тяжелым ящиком.

Маша. Боже мой, он ОПЯТЬ с подарками?! Нет, я этого больше не перенесу!

Дед Мороз снимает фальшивый нос, фальшивые бороду и усы, стаскивает с себя ватные одежды, превращаясь в Рабочего, и открывает ящик с инструментами.

Рабочий. Ну, накопилось работы! Крыша дома течет — раз. Детскую площадку давным-давно пора ремонтировать — два! Ну, и все остальное прочее — это три! (Начинает поправлять «грибок» на детской площадке. Для чего берет в руки молоток и гвоздь. Размахивается, конечно же промахивается, и… крепко бьет себя молотком по пальцам.) Ай! Руки с похмелья дрожат, совсем отвыкли работать. Ну, ничего. Это ведь мой ПЕРВЫЙ гвоздь после такого страшного перерыва!.. (Вновь берет в руку молоток, бьет им по гвоздю и загоняет гвоздь по самую шляпку.) Ох, и надоел же всем нам этот веселый праздник!

Маша. Почему-то Бабуля во двор не идет… (И вдруг в страхе кричит.) Бабуля!!! Нет! Не хочу! Если бы только можно было все вернуть обратно, назад!

Хриплый тоненький Голосок. НЕТ НИЧЕГО ПРОЩЕ. ТЫ ВПРАВДУ ЭТОГО ХОЧЕШЬ, Маша?

Маша (разглядев под ногами маленькую карманную елку и на ней одну-единственную игрушку). Я? Да! Я хочу! То есть, нет! Я… Я… Разве это возможно?

Хриплый тоненький Голосок. НА ТО ОН И БЕССМЕРТНЫЙ, КАЩЕЙ-ТО. РЕШАЙ, Маша!

Под ногами Маши взрывается маленькая хлопушка и в воздух взлетает маленькое разноцветное облачко конфетти…

И тут же во двор влетает Помогай с двумя вишнями в зубах.

Помогай. Стой! Не делай этого, Маша! Вишня — это, конечно, условность. Первые вишни вырастут у вас во дворе не раньше, чем лет через десять. Но ведь так хочется невозможного! И поэтому первые вишни лично от меня — вот! Смотри: на них даже два зеленых листочка! Настоящего времени ведь еще нет, мы по-прежнему живем в вечности. Ничего, пусть чуть-чуть, в самый последний раз, перепутается следствие и причина — от этого, я думаю, большой беды не произойдет. Ведь это будет и в самом деле в последний раз! А это тебе от настоящего… нет, я не имею права называть ЕГО по имени. Об этом ты должна будешь догадаться сама. Скажу только, что ровно через год — тридцать первого декабря — ОН обещал вернуться и проверить: как ты воспользовалась ЕГО подарком… (Помогай оставляет у ног Маши школьный ранец.) И еще тебе от Фрявы привет!

Маша. Значит, Фрява была права, и ОН есть на самом деле? Быть может, и океаны тоже где-нибудь есть, а не только наш фонтан?

Помогай молча исчезает. И тогда где-то звенит противный школьный звонок, и слышится голос, чем-то напоминающий противный голос Алибабы Викторовны Яицких: «Перемена закончилась! Все на урок! Все-все на урок!»

Маша. Звонок на урок… А я ведь так ничегошеньки и не знаю!


Конец

Александр Образцов

«МАГНИТНЫЕ ПОЛЯ» Комедия

Действующие лица
Юнона

Мать

Отец

Даниил

Вера

Пирогов

Зевака

Врач

2 санитаров

2 рабочих

2 милиционера

Картина первая

Кусок улицы. Тротуар. Обстановка избирается таким образом, чтобы можно было в ходе действия уйти чуть в глубь деревьев, присесть на скамейку, и чтобы совсем рядом проходили машины. Обязателен фонарный столб. Задняя стенка какого-то киоска. Телефон-автомат у этого киоска. Стоит Зевака. Он ест изюм из бумажного пакета и как будто ожидает какого-то происшествия. Он принадлежит к редкому типу уличных зевак, которые за долгие годы практически приобрели на происшествия особый нюх. Это зевака активный — он сам направляет событие, как только видит, что оно буксует или самоуничтожается.

ЗЕВАКА (смотрит на небо, задумчиво). Да… В такую вот погоду в пятьдесят пятом году на улице Розенштерна прорвало воздухопровод. Струей воздуха опрокинуло цистерну с пивом. Люди пили, как из источника… Двух старух подняло в атмосферу. Они приземлились на крыше Дома культуры имени Цюрупы и ни за что не хотели спускаться оттуда. До того перепугались… Примчалась бригада слесарей, хотели перекрыть задвижку. Но я не допустил, сказал им, что я инспектор котлонадзора… Я как будто чувствовал: что-то здесь еще должно случиться. И точно. Труба дала новую трещину. В асфальте выдуло громадную дыру два на два, воздух добрался до котелка с золотыми червонцами и начал швырять их в толпу. Милиция оцепила Обводный канал от Газа до Варшавского вокзала. Безрезультатно… О, какие были слухи! Какой общественный резонанс!.. Кто знает меня? Никто. Зачем мне это? Суета… Что может быть острее наслаждения управлять событием, оставаясь неизвестным?.. (Ест изюм, смотрит на небо.) Да… И ведь в точно такую погоду!.. Но как изменилось все. Глубокие перемены! Коренные! Как все было просто, мило, трогательно. И чтобы удивить человека, достаточно было показать ему фокус с картами. Как дружно пели, как организованно отдыхали и работали. И к чему пришли? Да, к чему? Ничему не верят! На балконе у него НЛО приземлится, он его на запчасти разберет… А ведь ждет! Ждет, что кто-то ему еще и скажет внятно: делай, что хочешь, грабь, лги, наслаждайся в этой жизни! А после смерти начнешь в конце тоннеля… Нет, у меня никаких сил не остается для какого-то связного впечатления! Единственная, конечно, надежда на… Не знаю. Просто не знаю, можно ли на это надеяться… Но должен же быть смысл! Хоть какой-то!.. А надежда — что ж… Вот и погода… благоприятствует… Да… вполне…

Медленно входит Даниил. В руке у него сумка с продуктами. Он достает из кармана кошелек, пересчитывает деньги, открывает сумку, прикидывает стоимость продуктов, снова считает деньги. С противоположной стороны появляется Юнона. Она в бледно-голубом свадебном платье, нервна, раздражена, возбуждена. Ждет глазами такси, поэтому приближается — шаг вперед, два шага назад.

Зевака застывает с открытым ртом, попеременно наблюдая за ними. Они сближаются. На расстоянии метров трех их вдруг резко бросает друг к другу. Даниил роняет кошелек. Юнона чуть не падает, оглядывается, ищет несуществующую выбоину в асфальте. Замечает такси, поднимает руку и с криком Эй! Эй! Такси! бежит на мостовую. ДАНИИЛ, подняв кошелек, распрямляется, и в этот момент Юнону с мостовой швыряет ему на грудь. Ошеломленная Юнона смотрит ему в глаза, затем отталкивает руками.

ЮНОНА. Извините. (Пролетевшему такси.) Подонок! Кроила! Чтоб тебе гробануться с Охтинского моста! (Возбужденно Даниилу.) Видели? Весело мне было бы сегодня первую брачную ночь провести в морге!.. Где здесь стоянка такси?

ЗЕВАКА (поспешно). Прямо и налево, напротив «Изумруда».

ЮНОНА. Спасибо. (Поворачивается, делает два решительных шага, ее отбрасывает назад, к Даниилу.) Это еще что? (Оборачивается.) Вы что?

ДАНИИЛ. Что?

ЮНОНА. Ничего!.. Что вы меня… Да что вы на меня так смотрите?

ДАНИИЛ. Я…

ЮНОНА. А кто же? Что меня, старичок вот этот за талию схватил?.. Стоит одной выйти в город, как начинают, начинают! Стоять на месте! (Поворачивается, делает шаг, ее бросает назад, она отмахивается рукой, не глядя. В изумлении оборачивается.) Это что? А?

Даниил пожимает плечами.

ЮНОНА. Ну-ка… (Начинает пятиться задом, ее раз за разом отбрасывает, как будто она попадает в упругую среду.) Что вы делаете?!

ДАНИИЛ. Ничего…

ЮНОНА. Но я же не могу идти!.. Ну-ка, идите отсюда! Быстро! А то милицию позову!

Даниил мнется на месте, затем боком, как против сильного ветра, начинает идти. Юнону тащит вслед за ним метрах в трех.

ЮНОНА. Стойте!

Даниил останавливается.

ЮНОНА. Что у вас в сумке?

ДАНИИЛ. Продукты…

ЮНОНА. Покажите!

Даниил делает шаг к ней навстречу.

ЮНОНА. Стойте на месте! Не приближайтесь! Кладите прямо на тротуар!

Даниил мнется, достает из кармана газету, расстилает на асфальте, начинает выкладывать продукты.

ЮНОНА. Все?

ДАНИИЛ. Все.

ЮНОНА. Кладите сумку наверх и уходите!

Даниил мнется, вздыхает, но кладет сумку и начинает удаляться. Вслед за ним, упираясь, движется Юнона.

ЮНОНА. Стойте! (Шумно дышит.) Ну что сегодня за сумасшедший день… У меня же регистрация на Петра Лаврова через полтора часа! Пирогов там, наверное, уже с ума сходит! Он же там… весь хрусталь перебьет, если я опоздаю! (Даниилу.) Что вы меня держите?

ДАНИИЛ. Я… не держу…

ЮНОНА. А кто меня держит? Кто?

ДАНИИЛ. Да… послушайте, я сам ни черта не пойму! Я сам… домой спешу! Мне еще в булочную зайти надо!

ЮНОНА. В булочную… В бу-лоч-ну-ю! Меня Пирогов ждет, вы понимаете! Пи-ро-гов! Да если он здесь появится!.. Да если он (Шепотом.) увидит, что вы меня держите, он вас… по асфальту разотрет!.. Ну, хватит, пошутили и — хватит. Не знаю, как вас…

ДАНИИЛ. Даниил…

ЮНОНА. Ох, господи! Имя какое-то выкопали… Даниил… Вы что, гипнозом занимаетесь? А вы знаете, что за эти вещи, за то, что вы сейчас делаете, вас не только лишат, а… (Делает решетку на пальцах.) Да-да. А если бы была ночь, и я возвращалась одна, и вы меня прихватываете… ф-фу… Немедленно освободите меня!

ДАНИИЛ. Что вы кричите?.. Сейчас толпа соберется. Давайте как-нибудь сами выпутываться. Давайте вот так, кругом походим… может, выскочим…

ЮНОНА. Вы что, серьезно меня не держите?

ДАНИИЛ. Да нет же!

ЮНОНА. Чудеса… (Неуверенно.) Может, испытания какие-нибудь?..

ДАНИИЛ. Давайте попробуем. Мне домой пора. Всегда прихожу в пять, а сейчас уже (Смотрит на часы.) без пятнадцати. А мне еще в булочную… Снова Вера расстроится… Ну? Давайте!

ЮНОНА. Что давайте-то?

ДАНИИЛ. Давайте кругом походим, может, есть проход…

Начинают ходить кругом, упираясь спинами о воздух.

ЮНОНА. Уф-ф… не могу больше… Да что же делать? Думайте! У вас какое образование?

ДАНИИЛ. Высшее.

ЮНОНА. Так вот и думайте! (Бьет кулачком в ладонь.) Черт меня дернул в эту парикмахерскую пойти! Самое смешное, что ведь мастера-то моего не было! Какая же мне кошка дорогу перебежала?.. Ох, что там Пирогов сейчас вытворя-ет…

ДАНИИЛ. Давайте «скорую» вызовем?

ЮНОНА. Да вы что? Нас же в психушку закатают! «Скорую»! Слушайте! У меня идея!

ДАНИИЛ. Да?

ЮНОНА. Сейчас мы берем такси, едем на Петра Лаврова. Вы будете вокруг нас прохаживаться, так, как будто бы любопытный…

ДАНИИЛ. Ну, а дальше?

ЮНОНА. Да пройдет все это! Я уверена! Вот только в такси сядем — и все пройдет! Я вас даже до дому довезу, или до булочной, как хотите! Ну? Поехали?

Зевака входит в автомат. Звонит один раз, затем другой.

ДАНИИЛ. Вы знаете… как вас зовут, простите?..

ЮНОНА. Юнона.

ДАНИИЛ. Кгм… Юнона, ведь я… во-первых, домой тороплюсь, а во-вторых, если это не пройдет, вы понимаете, что… мы… вместе, видимо, будем проводить… э-э… сегодняшнюю ночь… в… как вы сказали… в морге.

ЮНОНА. Да-а… (Решительно.) Да нет! Что вы! Он отходчивый. Он сразу глупый, а когда подумает, то… Поехали!

ДАНИИЛ. Ну… (Пожимает плечами.) Действительно, здесь как-то… не очень… Главное, чтобы Вера… не узнала… а то…

ЮНОНА. Гос-споди, какой вы мямля! С вами наедине остаться… расползешься, как мороженое по тарелке!

Зевака с беспокойством слушает их, спрятавшись за будку автомата.

ДАНИИЛ (решительно вздохнув). Едем.

ЮНОНА. Собирайте свои обрезки.

Даниил складывает продукты в сумку.

ЮНОНА. Да быстрее, что вы копаетесь!.. (Вполголоса.) Это ж представить только, что такой муж…

ДАНИИЛ (поднимается). Какого черта!

ЮНОНА. Что еще?

ДАНИИЛ. Что это вы на меня бочку катите?

ЮНОНА. Что?!

ДАНИИЛ. Чтобы я не слышал больше ни одного оскорбления! Девчонка!

ЮНОНА. Ох-хо-хо-хо-хо! Обидели!.. Да как же мне от него отвязаться-то?.. Едем!

Визг тормозов. Выскакивают двое санитаров, врач-женщина.

ВРАЧ. Здесь, да?.. Так! Что произошло?

Санитары мелкими шажками заходят за спину Даниила.

ЮНОНА. Еще чего не хватало? Что вам здесь надо?

ВРАЧ. Что произошло, я спрашиваю?

ЮНОНА. А кто вас вызывал?

ВРАЧ. Успокойтесь, девушка, успокойтесь…

Санитары хватают Даниила, заламывают ему руки назад.

ВРАЧ. Вот так! Теперь можете идти, не волнуйтесь. Он вас не тронет.

Даниила тащат в машину, Юнона идет за ним, как на парусах.

1 САНИТАР. Сколько с этими психами работаю… все не привыкну… До чего сильные, сволочи!..

2 САНИТАР. Подсечку… ну! Сбей его с ног!

1 САНИТАР дает Даниилу подсечку, тот падает.

1 САНИТАР. И пузцо-то небольшое, а… килограмм сто пятьдесят.

ЮНОНА. Фашисты! Отпустите его! (Врачу.) Ты, дура, я тебя посажу!

2 САНИТАР (врачу, деловито). Ее тоже берем?

ВРАЧ. Успокойтесь, девушка. Все прошло. И не надо ругаться, я тоже человек. (2 санитару.) Нет, не надо. Обычная истерика.

ДАНИИЛ (обретая дар речи). П-позвольте!.. Меня жена ждет!.. Что вы со мной делаете?!.. Нн-не ломайте руки!.. Давайте поговорим!.. С-спокойно… поговорим!

ВРАЧ. Подержите его. Так. Ну, что вы хотите сказать? Девушка, ну что вы ходите за ним, как привязанная? Идите домой!.. Я слушаю! У меня мало времени. Что вы хотите сказать?

ДАНИИЛ. Я… здоровый… Я абсолютно здоровый… Сегодня тридцать первое июля… Дважды два — четыре… Семью восемь — пятьдесят шесть… Премьер-министр Индии — Ребиндранат Тагор… Красное море соединяется с Индийским океаном Баб-эль-Мандебским проливом… Реакционные американские профсоюзы АФТ-КПП поддерживают политику монополий… Самое глубокое озеро в мире — советское озеро Байкал… На Северном Кавказе началась косовица яровых культур…

1 САНИТАР (круче заворачивая руку). Ах ты какой! Эрудит! Будет с кем поговорить!

ВРАЧ. Семенов! (Даниилу.) Когда вы были у нас последний раз?

ДАНИИЛ. Да я… никогда! Никогда не был!

ВРАЧ (проверяя его реакцию). Ну что ты скажешь! Снова ложный вызов! (Санитарам.) Поехали на пляж! Надоело! (Юноне.) А вы передайте своему папаше, что в следующий раз заберем его! Расплакался!

ЮНОНА. При чем тут мой отец? Слушайте (Даниилу.) слушайте это же сума… (Закрывает рот ладонью.)

ВРАЧ. Отпустите его, Семенов. Поехали в Озерки, загорать.

Уходят. «Скорая» трогается с места.

ЮНОНА. Вы не поняли?

ДАНИИЛ. Что?

ЮНОНА. Это же сумасшедшие! Вы видели их глаза? Угнали машину… Давайте сядем. (Садятся на скамейку.) Им кажется, что они санитары, а на самом деле они — сумасшедшие! Вот так номер! (Хохочет.) Поедем… загорать! на «скорой»!

ДАНИИЛ (бормочет). Все руки изломали… Ну и что? На «скорой» на пляж… Меня больше удивляет, что они не всегда по вызову приезжают… А здесь даже без вызова…

ЮНОНА. А где этот… старикашка тут вертелся?.. Я его и раньше где-то видела… А-а! Так это он их вызвал!.. Па-па-ша!.. А что мы сидим? Мне же во дворец надо! Даже… вспоминать странно, что с нами приключилось! Как будто приснилось, да? Все! Нет ничего, да?

Они смотрят друг на друга, затем медленно начинают отсаживаться с неуверенными, блуждающими улыбками.

ЮНОНА. А? (Улыбается.) Ну, бегите в свою булочную.

ДАНИИЛ. Нет, сначала вы.

ЮНОНА. Ну, хорошо, пойдемте вместе. Только тихо. Тихо, тихо.

Встают на цыпочках, начинают расходиться. Оборачиваются, с облегчением улыбаются друг другу. Даниил делает два решительных шага, Юнона падает. Сидя на асфальте, зло рыдает.

ЮНОНА. Все испортил! Мы же договорились — тихо! Что за бестолочь, кретин!

ДАНИИЛ. Что вы орете! Ю-но-на!

ЮНОНА. (Встает.) Кретин!

С ненавистью смотрят друг на друга. По мере того, как они обмениваются репликами, их притягивает друг к другу. И скоро они шипят оскорбления, почти касаясь.

ЮНОНА. Толстяк! Поросенок! Баба с сумкой! Размазня! Пшенка! Подкаблучник! Пюре без масла! Нарукавник! Теленок! Кре-тин!

ДАНИИЛ. Девчонка! Соплячка! Людоедка! Верхоглядка! Тряпичница! Кукла! Китайская фарфоровая игрушка! Шансонетка! Кукушка! Ду-ра!

С последними словами их притискивает друг к другу так, что она вскрикивает от боли.

ЮНОНА. Ой! Да не давите вы!

ДАНИИЛ. Я не давлю! Меня самого давят!

ЮНОНА. О-ой! Откуда у вас… ребра такие острые! Уберите коленки!

ДАНИИЛ. Вы же мне плечом грудь продавите! Прекратите меня ненавидеть!

Их чуть отпускает. Они стоят вплотную друг к другу, бледные и испуганные.

ДАНИИЛ. Как будто под пресс попал… Слышали, как кости… трещали?

ЮНОНА. Ужас какой… Даже в автобусе никогда так не давили…

ДАНИИЛ. А может…

ЮНОНА. Что? Ну, говорите! Говорите же!

ДАНИИЛ. Нет, это не то… Это глупо.

ЮНОНА. Что вы за… тюфяк!

Их слегка прижимает.

ДАНИИЛ. Не надо меня ненавидеть… дорогая… Юнона. Вы же видите, что этого нельзя делать.

ЮНОНА (поспешно). Хорошо, хорошо… дорогой… Гавриил…

ДАНИИЛ. Даниил.

ЮНОНА. Даниилочка… Даниильчик… Что за имя! Простите… Даниишенька… Что вы хотели сказать?

ДАНИИЛ. Я подумал, что… Да нет, это глупо, хотя… У вас есть железо?

ЮНОНА. Нет. Не-ет! У меня сережки… золотые. Кольцо, перстень, тоже из золота.

ДАНИИЛ. А в сумочке?

ЮНОНА. Ключи. Да, ключи из железа! Пилка для ногтей.

ДАНИИЛ. Я подумал, что… образовались магнитные поля. Какое-то стечение обстоятельств, что мы с вами являемся источниками сильного обоюдного притяжения, и достаточно небольшого количества железа, чтобы эти поля начали действовать… А когда мы раздражаемся, то эти поля становятся такими… мощными, что нас может раздавить друг о друга!

ЮНОНА. Ох, какой вы умный!

ДАНИИЛ. Давайте… освободимся от этого железа… Вон туда, на скамейку бросайте свою сумку.

Она бросает сумку к скамейке, он швыряет ключи.

ДАНИИЛ. Ну? Попробуем.

Начинают расходиться, но в метре друг от друга их снова задерживает.

ЮНОНА (хлопает в ладоши). Легче, легче!

ДАНИИЛ. У вас больше нет железа?

ЮНОНА. Нет! Вы же видите! Железного белья еще не придумали!

ДАНИИЛ (показывает на часы и пряжки босножек). А это?

Он снимает часы и бросает их. Она также снимает часы, затем, подумав, и босоножки и швыряет их подальше. Медленно отходят еще на полметра. Здесь их останавливает.

ЮНОНА. Но у меня уже нет железа! Это у вас! Ну, подумайте!

ДАНИИЛ. А что думать?.. (Меняется в лице.) Да… совсем забыл… У меня же две коронки стальные… в армии поставил и все никак… не заменить… Да вы же знаете, какие у нас везде очереди! С вечера надо занимать!

ЮНОНА. Эх, вы!

ДАНИИЛ. Дорогая Юнона!..

ЮНОНА. Простите, дорогой… Даниюша… Ну-ка, покажите.

ДАНИИЛ. Да что вы!..

ЮНОНА. Что вы меня стесняетесь? Видите, я босиком стою перед вами.

ДАНИИЛ. Ну хорошо. Вот. (Открывает рот, выставляет зубы.)

ЮНОНА. Да-а… Не шатаются?

ДАНИИЛ. Нет.

ЮНОНА. Но у меня-то нет железа!

ДАНИИЛ. Действительно! Какая у вас… светлая голова!.. Тьфу, черт!

ЮНОНА. Что?

ДАНИИЛ. У нас ведь в костях железо.

ЮНОНА. Не может быть!

ДАНИИЛ. Я вам говорю!..

ЮНОНА. Зубы еще можно выдернуть, а кости…

ДАНИИЛ. Я знаю, что можно… попытаться, но… Нет, это уж слишком!

ЮНОНА. Да говорите! Дорогой, замечательный… уважаемый… я вас слушаю… Ну? Не тяните!

ДАНИИЛ. Как-то мне довелось побывать в Заполярье. Стояла неяркая, теплая погода, какая бывает в Заполярье в зените лета. Тундра расцвела всеми цветами радуги. На серых волнах бухты покачивались сигарообразные тела подводных лодок. Мы закончили испытания. Я забрался на одну из сопок, окружающих бухту, сел и стал смотреть на море. Вдали, к выпуклому горизонту уходил ракетный крейсер, краса и гордость Северного флота. Было тихо. Такая тишина возможна только в Заполярье, когда знаешь, что на долгие сотни километров вокруг не живут люди. Я обратил внимание…

ЮНОНА. Что вы мне рассказываете? Мы же спешим, спешим, дорогой!

ДАНИИЛ. Не перебивайте, милая Юнона. Нам нельзя делать ничего резкого… Вот вы не обратили внимания, а я обратил. Пока я рассказывал, то отошел от вас сантиметров на двадцать.

ЮНОНА. Простите меня, мой… золотой.

ДАНИИЛ. Я обратил внимание на суету у одной из подводных лодок. Я знал, что она недавно вернулась из похода. Теперь около нее пришвартовался серый корабль, и матросы, встав по периметру лодки, делали что-то. Что — я с сопки не видел. Вернувшись на базу, я забыл о своем любопытстве и лишь совершенно случайно вспомнил об этом при отъезде, и спросил знакомого капдва…

ЮНОНА. Кого?

ДАНИИЛ. Капитана второго ранга — капдва — что это было. И он объяснил мне, что вокруг лодки петлей уложили кабель и таким образом произвели размагничивание корпуса.

ЮНОНА. Ну?..

ДАНИИЛ. И я подумал, что и нас можно размагнитить. Ну вот хотя бы (Смотрит на небо.) если вызвать аварийную контактной сети, троллейбусную, они бы наверняка что-нибудь придумали.

ЮНОНА. Давайте вызовем!

ДАНИИЛ. Но… им надо будет дать… денег. А у меня… я вот как раз, когда мы встретились, я подсчитал… где-то… трех рублей не хватает, а получка одиннадцатого, и у Веры еще не скоро… Тянешь, тянешь и никак…

ЮНОНА. Черт! И у меня только пятерка на мотор. Сколько они возьмут, как вы думаете?

ДАНИИЛ. Трудно сказать. Если судить по затратам труда, то можно было бы прогнозировать. А так… Они ведь сейчас целиком исходят из ситуации. Если они поймут, что мы в безвыходном положении, то… боюсь даже сказать… рублей пятьдесят…

ЮНОНА. Все! Хватит! Я сейчас сяду вот здесь и завою!

Зевака, пока они разговаривали, еще куда-то позвонил. Выходит из автомата.

ЮНОНА. Вон он! Вон этот старикашка!

ДАНИИЛ. Какой?

ЮНОНА. Который нас чуть в дурдом не отправил! Он наверняка что-то знает! Давай его поймаем!

Они бок о бок начинают гоняться за Зевакой. Пользуясь их неповоротливостью, он постоянно ускользает. Юнона, тяжело дыша, останавливается.

ЮНОНА. Что это вы… от нас бегаете… Мы же вас только спросить хотели…

ЗЕВАКА. Для того, чтобы спросить, не надо за человеком… гоняться… я не глухой…

ЮНОНА. Куда вы звонили? Я ведь видела, как вы и прошлый раз звонили!

ЗЕВАКА. За прошлый раз я уже раскаялся.

ЮНОНА. Па-па-ша!

ЗЕВАКА. А что ж делать? Иначе они бы не приехали.

ДАНИИЛ. Но зачем нужно было!? Не понимаю.

ЗЕВАКА. Вот. Не понимаете, а ловите человека. А почему не спросите?

ДАНИИЛ. Ну, и зачем же вы звонили?

ЗЕВАКА. Вряд ли вы можете понять. Есть высший смысл! Надо чувствовать… масштаб! Течение… жизни! А вы? В булочную надо! За-муж спешим! Ругаемся! Суетимся! А событие не развивается! Топчется на месте! Бросили камень в воду — а кругов нет! Приезжает какая-то глупая девчонка в халате! У нее… диссертация готовая была, обвал в научном мире, а она — загорать поехала!..

ДАНИИЛ. Вы считаете, что мы сумасшедшие?

ЗЕВАКА. А кто вас знает? Чудо природы! Шестьдесят лет не перестаю удивляться! Думаете, хоть кто-то всерьез задумался? Им же все эти чудеса жить мешают! В булочную ходить! Замуж выходить! Косные люди! Серые! Овцы и бараны! Мелкий рогатый скот!

ДАНИИЛ. Но если вы такой опытный человек, скажите, что нам делать?

ЗЕВАКА. Ничего. Ждать. И наслаждаться.

ЮНОНА. Вот я всегда знала — чем старше человек, тем он развратней.

ЗЕВАКА. В высшем смысле наслаждаться! Э-эх!

На мостовой останавливается такси. Появляются родители Юноны и Пирогов.

МАТЬ. Юнона!

ПИРОГОВ. Где этот? А? Кто? Молодой? Старый?

ЗЕВАКА (поспешно). Я прохожий! Спокойно, молодой человек! Спокойно! (Отходит, прячется за будку.)

Но Пирогов и так уже понял все. Он снимает пиджак, подает его отцу, не отрывая тяжелого взгляда от Даниила.

ПИРОГОВ (Даниилу). Иди.

ДАНИИЛ. Если вы поможете, я…

ПИРОГОВ. Помогу. Иди.

ДАНИИЛ. В том-то и дело, что я не могу… (Заметно, что он, как все люди, никогда в жизни не дравшиеся, тяжело переживает ситуацию.) Я бы и сам с удовольствием, но…

ЮНОНА. Пирогов! Прекрати!

ПИРОГОВ. Ага. Надо помочь. (Бьет Даниила, тот падает. Параллельно с ним летит на землю и Юнона.) Ты что, Юнк?

Пирогов берет Юнону на руки, она вырывается, он несет ее к такси. Даниил, не успевший встать, бежит за ними на четвереньках.

ПИРОГОВ. Чего это ты такая тяжелая стала?.. (Оборачивается, Даниилу.) Тебе что, мало? Вали отсюда! Ох, не зли меня.

ЮНОНА. Кретин! Отпусти меня, выродок! Ну?

ПИРОГОВ (отпуская ее). Ты, Юнк, выбирай выражения.

ЮНОНА. Где этот старикашка? (Оглядывается.) Где этот… который наслаждаться предлагал?

ПИРОГОВ. Вон там. За будкой. Достать?

ЮНОНА. Он вас вызвал?

ПИРОГОВ. Нам дежурная сказала, что позвонили с Московского проспекта. Что тебя держит какой-то… (Смотрит на Даниила, сжимая и поднимая кулак.) В такси сиденье порвал. (Смотрит на свою руку.) Взял и вырвал клок.

ЮНОНА. Слушай, Пирогов. Только внимательно, как в школе. Я вышла из парикмахерской. Начала ловить такси. Он (Показывает на Даниила.) шел домой, к жене. Когда мы проходили мимо…

ПИРОГОВ. Вместе?

ЮНОНА. Мимо друг друга! У нас возникли магнитные поля. И мы друг от друга не может оторваться!

ПИРОГОВ. Ничего. Я оторву.

ЮНОНА (Даниилу). Давайте покажем. Иначе он не поймет. (Начинают безуспешно расходиться.) Понял теперь?

МАТЬ. Какой ужас!

ПИРОГОВ (Даниилу). Становись к столбу.

ДАНИИЛ. Вы меня ударили! Вы!..

ПИРОГОВ.Вставай к столбу! Держись за него. Что ты такой тупой?

ЮНОНА. Ну, Пирогов, ты умница. (Даниилу.) Сейчас он нас оторвет. Если и он не оторвет…

Даниил, вздохнув, обхватывает фонарный столб. Пирогов берет Юнону на руки, делает шаг. Даниил падает.

ПИРОГОВ. Зайди за столб.

Даниил, страдая, заходит за столб. Пирогов напрягается. Даниил кричит от боли. Столб чуть шатается.

МАТЬ. Юра! Столб качается!

ЮНОНА. Все! Хватит! Отпусти меня!

Пирогов отпускает.

ЮНОНА. Ничего не получается! Что мы только не пробовали!

ПИРОГОВ. Юнк, а может распишемся, а потом чего-нибудь придумаем?

МАТЬ. Тридцать четыре человека приглашенных! Дядя из Владивостока прилетел! Что им теперь скажешь? Что? Доцента из университета вызывать, чтобы он про магнитные поля рассказал? Юнона! Едем!

ЮНОНА. Ну, хорошо. Мы распишемся. Потом поедем в кафе. Танцевать я, конечно, не буду. Потом мы поедем домой. Расстилаем постель. И втроем…

ПИРОГОВ (рычит). Юнка!

ЮНОНА. Это ты предлагаешь? А вы о нем подумали? У него жена есть. Ждет его. Он же, наконец, тоже человек! А вот он пойдет сейчас и в милицию заявит! Как его здесь избивают среди бела дня!

МАТЬ. Но кто ж знал?.. (Даниилу.) Вы уж нас простите… Вы же поймите — такой день, а невесты нет. И гости… Что гостям скажешь? Мы вот сюда приехали, а они там ждут, не расходятся… Вы уж — войдите в положение, поедемте с нами!

ДАНИИЛ. Но как же я поеду? Я уже о булочной и не вспоминаю… У меня жена, понимаете, она… всегда так расстраивается, если я не во время, или что-то случится такое… неприятное… Когда она плачет, у меня… что-то внутри делается… как будто меня кто-то изнутри ест… Я тут с вами разговариваю, а у меня одна мысль…

МАТЬ. Так давайте и ее позовем!

ЮНОНА. Мама! Ну, от тебя не ожидала! Просто шедевр!

МАТЬ. Вы скажете, что Юра ваш друг, вместе учились…

ЮНОНА. И синяк еще со школьных времен. Ты бы хоть извинился, Пирогов.

ПИРОГОВ (мучается). Ну ты… не бери в голову… Пошутил я…

ЮНОНА. Пока он не извинится, я никуда не поеду.

ПИРОГОВ. Ну… извини за то, что я тебя, ну… за то, что так сильно… я не хотел… (Подает руку.)

ДАНИИЛ (нехотя дает свою). Ладно…

МАТЬ. Вот и хорошо! А при регистрации они свидетелями будут.

ЮНОНА. А что ты Генке с Людкой скажешь?

МАТЬ. Ну, это уж моя печаль. Это уж не так страшно. Так. (Отцу.) А ты что стоишь? Видишь, мы в такси все не поместимся? И жена этого вот, как его?..

ЮНОНА. Даниил его зовут.

МАТЬ. Ну и имя… Быстро лови машину! Ну что ты у меня за тюфяк! Пшенка!

Отец в раздражении бормочет что-то совершенно непонятное.

МАТЬ. Прямо китаец какой-то. Юра, давай!

Пирогов быстро уходит.

МАТЬ. Да… вот еще!.. (Даниилу.) Мы ведь кафе занимаем для торжества!

ДАНИИЛ. Ну… что ж…

МАТЬ. Да. Все у нас… все у нас, как у людей. Оркестр. За аренду помещения хочешь — не хочешь, а триста рублей отдай. Мой вот этот — мастером работает, чистыми сто двадцать приносит…

ОТЕЦ. Сто сорок пять!

МАТЬ. Вот — и голос прорезался. А так — и видит плохо, и не слышит ничего, и говорить разучился… Юночке приданое собрали, сережки золотые… А ты что босиком?

ЮНОНА. Там пряжки железные. (Даниилу.) Пойдемте, я обуюсь.

Подходят к скамейке. Все садятся. Отец остается стоять, иногда очень бурно дышит, стиснув зубы.

МАТЬ. И гости… Дядя из Владивостока прилетел…

ЮНОНА. Да брось ты, мама. Он же в командировку прилетел.

МАТЬ. Юнона. Ты еще при гостях не ляпни! (Даниилу.) Все потратились.

ДАНИИЛ. Ну… что ж… Свадьба.

МАТЬ. Все потратились. Стол богатый. Сейчас ведь так просто ничего не купишь. Вы думаете, если Юночка в ресторане работает, так все даром? Все по госцене. А у Юры папа заслуженный тренер, о нем в газетах пишут! С их стороны, знаете, какие там люди будут? Спортсмены! Боксеры и борцы!

ДАНИИЛ. Ну… что ж…

МАТЬ. А вы знаете, как они едят!

Отец воет сквозь стиснутые зубы.

МАТЬ. Не вой! Как только услышу, что он воет, так детство вспоминаю блокадное… Подарки, конечно, с их стороны — понимать надо. Импортные. Они за эти подарки…

ЮНОНА. Все у тебя вокруг…

МАТЬ. Ты еще жить не умеешь, помолчи!.. И здесь: сюда такси, обратно — два. В общем так. Вы будете с женой, двое, вы там с ней посоветуетесь, и в конвертике…

ЮНОНА. А со свидетелей не берут.

МАТЬ (раздраженно). С тех не берут, с этих не берут! Что у меня — Монетный двор?

ДАНИИЛ. Так вы полагаете, что я должен заплатить за место на свадьбе?

МАТЬ. Ну вот так сразу — заплатить! Разве речь о деньгах? Обычай такой.

ДАНИИЛ. Ну, хорошо. Мы приедем со своей кастрюлькой.

МАТЬ. Вы нас поставили в такое положение и еще!.. Пользуетесь тем, что здесь Юры нет.

Отец воет.

МАТЬ. Нет, он дождется, что я с ним разведусь! (Даниилу.) Ну, ладно, бог с вами. Только вы там ведите себя по-человечески, чтобы гости не поняли ничего… Что это Юры так долго нет?

ЮНОНА. А ты подумала, мама, о том, что дорогой Даниил теперь жить у нас будет?

МАТЬ. Что?!

ЮНОНА. Может, ты с него еще за угол будешь тридцать рублей в месяц брать? И на питание?

МАТЬ. Ну это уж… выдумала! Завтра вас отвезем к профессору, мигом разлетитесь!

ЮНОНА. А если нет? Нам же и спать придется в одной комнате. А может, и в ванной?.. И… и… (Плачет.)

МАТЬ (гладит ее по голове). Ну! Ну, девочка? Да что ж я, не понимаю? Я как только все это увидела, я же сразу все поняла… Ну? Ширму купим… Ох, боже мой… Так все хорошо было… Такой зять, непьющий, а тебя-то как любит… И на тебе… (Всхлипывает.) Отец, ну что ты стоишь? Садись… Вырастили… Пылинки сдували… Красавица какая… одетая вся…

Вбегает Пирогов.

ПИРОГОВ. Пока за бампер не схватил, ни один не остановился. Успеем. (Подходит, берет Юнону на руки.) Кто тебя обидел?

ЮНОНА. Нет… мы так… с мамой…

Входят двое рабочих в спецовках.

1 РАБОЧИЙ. Здесь, что ли?

ЗЕВАКА (выскакивает из-за будки). Здесь, здесь! (Всем.) Это я вызвал. У меня шурин в трамвайно-троллейбусном тресте диспетчером работает. Сейчас будем размагничивать.

ПИРОГОВ (Юноне). Можно, я его куда-нибудь заброшу?

ЮНОНА. Ну-ка, отпусти меня. (Встает.) У нас еще минут двадцать есть. Дорогой Даниил, говорите, что делать.

ДАНИИЛ. (Рабочим.) У вас сак есть?

1 РАБОЧИЙ. Привезли.

ДАНИИЛ. А кабель?

1 РАБОЧИЙ. И кабель.

ДАНИИЛ. Тогда заводите сак и тяните сюда кабель.

2 РАБОЧИЙ. Вы бы объяснили — что, куда, зачем.

ДАНИИЛ. Это долго объяснять. Я вам в процессе все объясню.

Рабочие уходят, вскоре раздается треск двигателя.

ПИРОГОВ. Я чувствую, скоро начну деревья рвать.

ЮНОНА. Помолчи. Может, сейчас весь этот кошмар и кончится. У нас железо в костях, понял?

МАТЬ. Ужас какой!

ЮНОНА. У тебя тоже, не расстраивайся. Нас надо просто размагнитить, и все кончится. Ну? Пирогов?.. Ну?.. Рыбка?.. (Гладит его по голове.) Бедненький мой, может, ты кушать хочешь?

ПИРОГОВ. Я чувствую, сегодня будет море крови.

ЮНОНА. Дорогой Даниил, у вас там колбаски не найдется? Когда он сытый, он (Гладит Пирогова по голове.) хороший.

Даниил достает из сумки колбасу. Пирогов ест.

ЮНОНА. Он очень любит мясо. Однажды в трамвае, поздно вечером, после тренировки, так кушать захотел, что у соседа взял килограмм сырого мяса из авоськи и съел. Хорошо, в милиции капитан сидел, который эти вещи понимает. А так бы плохо было Пирогову. (Гладит его по голове, тот урчит.)

Отец воет.

МАТЬ. А этому все равно, что есть. Любую пшенку. И спасибо не скажет.

ЗЕВАКА. Вот так всегда. Хотя бы… вариации какие-то были! Выйди сейчас из-за кустов чудовище косматое, рогатое о трех головах, пламя из ноздрей пышет — отвернут все головы и студень сварят.

ЮНОНА. А вы еще здесь? Ну как эти старики любят в чужую жизнь соваться!

ПИРОГОВ. Юнк, а кто он такой? (Зеваке.) Ты чего здесь маячишь? Я же тебя предупреждал.

Зевака поспешно отходит за будку. Оглядывается. Пирогов смотрит вслед ему. Зевака в отчаянии машет рукой и уходит. Входят рабочие с кабелем.

ДАНИИЛ. Теперь заводите его вокруг нас… Вокруг нас двоих!

ЮНОНА. Пирогов, отойди. Да отойди, ничего не случится, никуда я от тебя не улечу.

1 РАБОЧИЙ. Так. А теперь чего?

2 РАБОЧИЙ. Вы объясните мне, наконец, в чем дело или нет? (1 рабочему.) Не хотят — не надо. Поехали на Большой, там фазу выбило.

ПИРОГОВ. Я тебе сейчас объясню.

2 РАБОЧИЙ. Еще и грозятся! (1 рабочему.) Поехали. Диспетчер сказал, если время будет. У них, как у людей спрашиваешь…

Пирогов обхватывает его сзади и слегка прижимает к груди. 2 рабочий орет.

МАТЬ. Юра, отпусти его. (Роется в сумочке.) Вот. Вам хватит. (Подает десять рублей 1-му рабочему. Тот, не глядя, прячет деньги в карман.)

1 РАБОЧИЙ. Да что делать-то? Теперь-то что?

ДАНИИЛ. Теперь ток давайте.

1 РАБОЧИЙ. Даю.

Уходит. 2 рабочий, морщась, ощупывает себя.

Пауза.

МАТЬ (не выдержав). Ох, господи, только бы все обошлось! Господи, боже мой… пресвятая богородица… (Мелко крестится.)

1 рабочий входит, кивает головой.

Пауза.

Даниил шепчет: Давай… Начинают медленно расходиться. Два метра, два с половиной, три… Чувствуя внезапное сопротивление среды, Даниил в отчаянии давит на нее спиной. Юнона падает. Пирогов ревет: А-а-а-а! бросается к Юноне, хватает ее на руки, бежит к такси, Даниил бежит следом. Мать, плача, бросается за ними. Отец воет и тоже скрывается. Ошеломленные рабочие смотрят им вслед.

2 РАБОЧИЙ. Дай закурить.

1 РАБОЧИЙ достает папиросы, закуривают.

2 РАБОЧИЙ. Ты радио не слушал сегодня?

1 РАБОЧИЙ. Нет.

Курят.

2 РАБОЧИЙ (морщится). Похоже, ребро сломал.

1 РАБОЧИЙ. А ты не слушал?

В каком-то страшном предчувствии смотрят друг на друга, отшвыривают папиросы, бросаются к машине. Вбегает зевака.

ЗЕВАКА. Стой!.. Что здесь?.. Да стойте же!.. Стойте!..

Машина с жутким воем срывается с места, грохочет не заглушенный сак, кабель змеей уползает со сцены, зевака хватается за его конец, его трясет, и он с воплем уносится вслед за кабелем.

Картина вторая

Субботнее утро. Комната в квартире Юноны и ее родителей. Раздвинутый диван. Рядом стоит ширма, сложенная раскладушка. Интерьер обычный. Может быть, не хватает книг. Но они лежит стопками на столе, на стуле. Это книги Даниила.

Юнона сидит на диване, на ней — длинный яркий халат. Даниил сидит напротив нее. Они играют в шахматы.

ЮНОНА. Шах.

ДАНИИЛ. Закрылся.

ЮНОНА (думая вслух). Эта пешка нам и даром не нужна… А вот этот конь залез в угол и мышей не ловит… Если мы сейчас вскроем эту вертикаль, то… (Даниилу.) Ты чаю хочешь?

ДАНИИЛ (рассеянно, думая над ходом). Покрепче.

ЮНОНА. Сейчас. (Думает.) Ладно, возьму! Пешки — тоже не орешки. Ходи. (Спрыгивает с дивана, идет к двери.)

ДАНИИЛ. Ты куда?

ЮНОНА. Склероз. (Возвращается, кричит.) Мама!

Входит мать.

ЮНОНА Чаю два стакана. Мне с лимоном, а Дане покрепче… Пирогов ушел?

МАТЬ. Завтракает.

ЮНОНА (кричит.) Пирогов!

Входит Пирогов, жуя.

ЮНОНА. Иди сюда.

Пирогов подходит. Юнона обнимает его за шею, целует в лоб.

ЮНОНА. Ух ты, кусик… Ты когда вернешься?

ПИРОГОВ. В двенадцать.

ЮНОНА. А потом мы вчетвером в кино сходим. На два. Хорошо?.. Вера тоже к двенадцати обещала. Ну, иди. Карапуз.

Пирогов и мать уходят. Пауза. Даниил думает над ходом. Юнона смотрит на него.

ЮНОНА. Ты что-то похудел.

ДАНИИЛ. Да?.. (Ходит ладьей. Смотрит на Юнону.) Я пошел.

ЮНОНА (рассеянно). Да?.. А чем ты пошел?

ДАНИИЛ. Ладьей.

ЮНОНА. Куда?

ДАНИИЛ. На эф-два!

ЮНОНА (спокойно). Тогда мат.

Даниил ошеломлен. В раздражении сметает фигуры. Юнона с дикими криками восторга начинает прыгать по дивану.

Вбегает Пирогов, жуя. Следом за ним — мать.

ПИРОГОВ (улыбаясь). Выиграла?

МАТЬ. Господи. Напугала-то как.

Юнона подпрыгивает, падает на зад.

ЮНОНА. Счет?

Даниил берет книгу, открывает. Старается быть невозмутимым, у него не получается. Это еще больше веселит Юнону.

ЮНОНА. Пирогов, дай тетрадку.

Пирогов подает.

ЮНОНА (пишет). Пятнадцатое августа… Девять часов утра… Мат в испанской партии… Общий счет: восемьдесят два с половиной на семьдесят пять с половиной. (Даниилу.) Давай еще партию?

ДАНИИЛ молчит. Читает.

ЮНОНА. И с форой не будешь?

Даниил читает, Пирогов улыбается. Мать уходит.

ЮНОНА. Пирогов, кто я?

ПИРОГОВ (проглатывая). Гений.

ЮНОНА. Ну давай, иди. А то опоздаешь. Сколько у тебя на утро?

ПИРОГОВ. Тридцать тонн.

ЮНОНА. Мало. Живешь вчерашним днем.

ПИРОГОВ. Да… врачи.

ЮНОНА. А что врачи? Что они понимают? Они только советы могут давать.

ПИРОГОВ. Если я семь тонн добавлю?

ЮНОНА. Добавь, конечно. Только веса поменьше делай. И спину тебе надо подкачать. Повернись.

Пирогов поворачивается. Юнона деловито ощупывает спину.

ЮНОНА. Что у тебя здесь за бугор вырос?

ПИРОГОВ. Да они отовсюду растут, эти… мышцы.

ЮНОНА. Безобразие! Совсем за собой не следишь! Когда вернешься, чтобы здесь ничего не было! Понял?

ПИРОГОВ. Понял.

ЮНОНА. Ну, иди.

ПИРОГОВ уходит. Пауза.

ЮНОНА. Ты что это во сне кричал?

ДАНИИЛ. Я во сне не кричу.

ЮНОНА. Кричишь. И мама слышала… Ну?.. Дань?.. Ну что ты, как ребенок!

ДАНИИЛ. Я читаю.

ЮНОНА. Ну, давай сыграем?.. Дань?.. Ну?.. Ну, я не буду больше… Ну?

Входит мать с подносом.

ЮНОНА. Дань… Мам, ну чего он?

МАТЬ. Даниил!

ДАНИИЛ (отрываясь от книги, неохотно). Но если мне не хочется?

МАТЬ. Нам всем не хочется — а мы делаем! И не капризничаем!

ДАНИИЛ. С одним условием…

ЮНОНА. Буду молчать!..

Мать уходит. Юнона дрожащими от нетерпения руками начинает расставлять фигуры. С наслаждением вздыхает, смотрит сияющими глазами на Даниила.

ЮНОНА. Ну-ка, иди сюда!

Даниил, удивленно посмотрев на нее, наклоняется. Юнона целует его.

ЮНОНА. Ходи!

ДАНИИЛ. Ты что?

ЮНОНА. Ходи, ходи!

Даниил ходит пешкой от ферзя.

ЮНОНА. Ферзевый гамбитик…

ДАНИИЛ. Ну?..

ЮНОНА. Молчу.

Быстро, как в блице, разыгрывают гамбит. В прихожей распахивается дверь, слышен грохот, испуганный голос:

— Молодой человек!.. Не надо! Не хочу!.. Моло..

Открывается дверь. Пирогов под мышкой вносит Зеваку. Мать выглядывает из-за них.

ПИРОГОВ. Вот. (Ставит Зеваку.) В парадной нашел.

ЮНОНА. А-а!.. Папаша!.. Вот так встреча.

ПИРОГОВ. Что с ним… делать?

ЮНОНА. Ты же опоздаешь! А потом тебя ждать!

ПИРОГОВ. Ну, а… с ним?

ЮНОНА. Иди, иди.

Пирогов уходит.

МАТЬ (качает головой). Стыд-то какой… Пожилой, а подглядывает.

ЗЕВАКА (выслушав, как за Пироговым закрывается входная дверь, облегченно вздыхает, свысока). Я никогда не подглядываю. Запомните. Я участвую.

ЮНОНА. Садитесь, папаша. Чай будете?

ЗЕВАКА (с достоинством садится). Две с половиной ложки на стакан.

ЮНОНА. Мама, принеси ему чаю. (Зеваке.) Попьете чаю и уходите подальше. Я больше за Пирогова не ручаюсь. (Даниилу.) Пошел?

ДАНИИЛ. Да. Что, не видишь? Снова за старое?

ЮНОНА. Молчу. (Думает.)

Пауза.

ЗЕВАКА (горько, с пафосом). И что же я вижу?..

ЮНОНА (поднимает голову). Дань, ну это невозможно. (Кричит.) Папа!.. Па-па!

Входит отец.

ЮНОНА. Папа, поговори с ним. Он нам мешает.

Отец садится, снимает очки, кладет их на стол. Прокашливается. Зевака высокомерно, брюзгливо смотрит на него, отворачивается.

ОТЕЦ (неожиданно звучным голосом). Добрый день. Я вижу, вас тоже эта история зацепила. Поразительная, конечно, история. Но вы знаете, что меня больше всего удивляет?.. Когда я рассказал в цеху обо всем этом, надо мною даже смеяться не стали. Вы понимаете?.. Посмотрели как на богом обиженного… Да что там говорить! В институты их возили, в клиники, до института плазмы добрались: нет объяснения, и все тут! А если нет объяснения, то и истории никакой нет!.. Вчера приезжал корреспондент, третий уже, из журнала «Наука и жизнь», так дочка его на порог не пустила. Вы представляете, что он там напишет?..

ЗЕВАКА (открыв рот). Значит… растет?..

ОТЕЦ. Что растет?

ЗЕВАКА. Событие!.. Благодарю!.. (Встает, пожимает отцу руку. Юноне.) Простите!.. Простите, бога ради!

ЮНОНА (не отрываясь от доски). Папа, ты говори, говори…

ОТЕЦ. Я думаю, что…

ЗЕВАКА. А приборы-то что? Показывают?..

ОТЕЦ. Н-незначительно… Так вот, я думаю, что…

ЗЕВАКА. А врачи?

ОТЕЦ. М-м… без отклонений… Я думаю, что…

ЗЕВАКА. И не ссорятся?

ОТЕЦ (кричит). Нет!

Убегает из комнаты.

Юнона (не отрываясь от доски). Даже папа не вынес…

Входит МАТЬ со стаканом чаю. Ставит его перед Зевакой.

ЗЕВАКА. Благодарю.

Но не пьет, в задумчивости барабанит пальцами по столу. МАТЬ уходит.

ЮНОНА. Прекратите.

Зевака продолжает барабанить.

ЮНОНА (вскакивая). Ах, если бы Пирогов был здесь!.. Он бы вас!.. Ну что за подлый?.. Что он лезет к нам?.. Что он суется?..

Падает на диван, рыдает. Даниил обнимает ее за плечи, гладит волосы.

ДАНИИЛ (Зеваке). Я хотя и не Пирогов, но тоже… могу… Ну?..

ЗЕВАКА (вскакивая, Даниилу). А вы-то! Вы!.. Вы-то должны быть… выше!..

Даниил делает движение, поднимаясь… Зевака выбегает, хлопает входная дверь.

ЮНОНА (с затухающими слезами). Да… что это я?.. А? (Откидывает волосы, смотрит на Даниила. Шмыгает носом, улыбается сквозь слезы). Дань?.. (Какое-то время слышком пристально смотрят в глаза друг другу, затем Юнона встряхивает головой, смотрит на доску). Чей ход?..

ДАНИИЛ. А?.. Твой.

ЮНОНА (смотрит на доску, пытается сосредоточиться. Поднимает голову). Ты что на меня так смотришь?

ДАНИИЛ. Я?.. Ну… Интересно…

ЮНОНА. Что?

ДАНИИЛ. Почему именно ты… Не понимаю.

ЮНОНА (задета). А что я тебе — не нравлюсь, что ли?

ДАНИИЛ. Да я не о том…

ЮНОНА (берет зеркальце, смотрится, подает Даниилу). Ну, а теперь ты посмотри на себя.

ДАНИИЛ (отстраняя ее руку). Ходи.

ЮНОНА. Да я в классе самая красивая была!

ДАНИИЛ. Ходи.

ЮНОНА. А может, ты думаешь…

ДАНИИЛ. Ничего я не думаю! Я женат! Ходи!

ЮНОНА. Ну и что, что ты женат? Я тоже замужем! Назло тебе!

ДАНИИЛ. Что?

ЮНОНА. А то! Если бы ты там, на Московском, очень хотел к своей жене, так ты бы ушел!

ДАНИИЛ. Ты думаешь?

ЮНОНА. Уверена!

ДАНИИЛ. Да. Конечно. Мне здесь так хорошо! Так интересно жить в чужой квартире! Спать вот здесь, за ширмой, на раскладушке! До двух часов ночи выслушивать причитания твоей мамаши! И ждать, что в любой момент из соседней комнаты явится Пирогов и задавит меня, как… цыпленка!

ЮНОНА. Трус! Пирогов — это ребенок!

ДАНИИЛ. Зна-аю я таких детей! До сих пор кошмарные сны о детстве снятся!

ЮНОНА (пауза, тихо). Тебя в детстве били, Дань?..

ДАНИИЛ. Никто меня не бил.

ЮНОНА. Бедненький… (Пробует погладить его по голове, он резко отстраняется.) Поэтому ты и кричишь во сне?

ДАНИИЛ. Да не боюсь я твоего Пирогова! Я никого не боюсь! Ясно? Я — свободный человек! Ходи!

Юнона склоняется над доской, неожиданно поднимает голову, но ДАНИИЛ в это время смотрит на доску.

ДАНИИЛ (удивленно). Что это с тобой?

ЮНОНА (берет зеркальце, смотрится). Я что, тебе действительно не нравлюсь? Хм. А я думала, что ты… (Кладет зеркальце.) Да я еще ни одного мужчины не встречала, чтобы он меня… глазами не ел!

ДАНИИЛ. Одеваться надо попроще.

ЮНОНА. А я что ли — прозрачные платья ношу?

ДАНИИЛ. Носи ты что угодно, Юнона. Что хочешь! Разве это главное?

ЮНОНА. Ну да, конечно! Главное — вот что: (делает ему глазки, хлопает ресницами).

Даниил молча подставляет к ее лицу зеркальце.

ЮНОНА. Дурак! Надоел! Да когда я от тебя избавлюсь? Воспитывать меня будет! А сам к юбке пришит! Тряпка!

ДАНИИЛ (испуганно). Ты что?.. Да ты что?. Дорогая… Юнона…

ЮНОНА. Да плевать я хотела на этого… на этого… (Оглядывается.) на этого гада! На все эти… магнитные поля! На все эти… приколы! Я не могу! (Рыдает.)

ДАНИИЛ (растерянно). Юн… Юна… Не плачь… Ну? Я не могу… Когда женщина плачет, я не могу… Юнона… Я не могу!.. (Корчится.) Мне… больно! Юна! Не плачь!

Вбегает отец, затем МАТЬ.

МАТЬ (бросаясь к Юноне. Но та уже не плачет, изумленно смотрит на Даниила). Юночка! Ты что, деточка?.. Что он с тобой сделал?..

ЮНОНА (молча кивает подбородком на Даниила). Он… он…

ОТЕЦ (чешет затылок). До ста лет доживешь — ничего не поймешь…

МАТЬ. Даниил!..

Даниил затихает, страдальчески морщится.

ЮНОНА (прижимает его голову к груди). Бедненький… Я больше не буду… Бедненький… золотой мой…

МАТЬ. Юнона!

ОТЕЦ. Чтобы твоего духу здесь не было!

МАТЬ. Что?!

ОТЕЦ (гремит). На кухню! К тряпкам, к тарелкам, к морковке, к пшенке! Стирать, подметать, кипятить, полоскать!..

МАТЬ. А-а…

ОТЕЦ. Молчать!

Мать уходит.

Звонок в дверь.

Отец снимает очки, подходит к Юноне, целует ее в лоб.

ОТЕЦ. Дочка…

Входит Вера. Это красивая, молодая еще женщина, изнуренная сарказмом.

ВЕРА (говорит ровным голосом). Здравствуйте… Что-нибудь еще?.. Я так и знала… (Садится, опустив плечи.) Даниил…

ДАНИИЛ (передергиваясь). Все по-прежнему, Вера…

ВЕРА. А что ты дергаешься?

ДАНИИЛ. Ничего… не волнуйся… Все хорошо…

ВЕРА. Хорошо?.. Что ж. Может быть, для тебя все хорошо. А у меня… (Задумывается.) Сегодня ночью я наконец-то поняла, что мне предстоит. Нет, я не боюсь одиночества. В принципе, я и так одинока. Всю жизнь. Даже в детях мне отказано. Мама всегда знала, что у меня будет… плохо. Вся беда в том, что я все прекрасно понимаю. Я так все понимаю!.. И в то же время думаю: а вдруг. Вдруг? А вдруг ничего не бывает. Вдруг бывают только магнитные поля, неизвестно откуда появившиеся… Как птица, сидишь, стережешь свое благополучие… (Задумывается.) Вчера ко мне подошел Нечаев с кафедры гидродинамики и подарил историю. Оказывается, у него тоже были эти… поля. Он хотел утешить меня. Но когда тебя утешает интеллигентный человек, всегда жди, что он начХнет терзать тебя. Какая-то… грязная история! О племяннице жены, которая жила у них перед поступлением в институт… Брат по несчастью! Мерзавец!

ДАНИИЛ. Но какое это имеет отношение?.. Вера…

ВЕРА. Я понимаю, что никакого! Больше того — я уверена в этом!.. (Задумывается.) Но я бы даже хотела — пусть что-то подобное! Но не то, что есть! Не так пошло! Не так глупо! Не так… нелепо! С раскладушкой! С ширмой! С… шахматами!.. Со свадьбой!

ЮНОНА. Я что-то… не врублюсь.

ВЕРА. Это наши дела. Ты счастливый человек, Юнона. Когда-нибудь вы, конечно, размагнититесь, и ты за неделю забудешь и его, и меня. А у нас это… на всю жизнь. Какая-то… гримаса судьбы.

ДАНИИЛ. Не надо нагнетать… Тяжело…

ВЕРА. Ты же говоришь, что тебе хорошо? Конечно, появилась я, и тебе пришлось представить себя на моем месте. Да, тяжело! Ты — легкий человек. Додумываешь только то, что тебе нравится. Если бы ты хоть иногда понимал до конца, как мне одиноко. Какой у вас сегодня диаметр?

ДАНИИЛ. Как обычно, три метра.

ВЕРА. То-то и оно, что как обычно. Вчера было дико, сегодня — обычно. Поразительная приспосабливаемость.

ЮНОНА. Что ты сегодня такая мрачная?

ВЕРА. Почему — сегодня? Как обычно! Разве он тебе не рассказал еще, какая я зануда? О том, что он героически борется с моим гнусным настроением? О том, что я каждый вечер говорю ему — ты свободен! Если хочешь — можешь уйти! В любое время! Если бы я держала его, он бы давно меня бросил. А так — разве уйдешь? Тогда перестанешь уважать себя, перестанешь любоваться своим благородством. Просто я очень хитрая, Юнона. Я не даю ему ни малейшего шанса на уход. А иногда он вдруг соберет всю свою волю в кулак и говорит, что любит меня…

ДАНИИЛ. Вера!

ВЕРА. Вот видишь? Другой бы на его месте, не задумываясь, хлопнул дверью. А он понимает. Понимает, что я говорю все от отчаяния, от одиночества. Что после него у меня никого не будет. Но мне противны эти подачки. Когда с тобой живут из милости, невольно становишься раздражительной и неблагодарной. Ты знаешь историю нашей женитьбы? Это очень забавно. Я пять лет была влюблена в одного негодяя из нашего общежития. А он меня бросил, потому что после института хотел остаться в Ленинграде. И женился на продавщице из галантерейки. Я с горя пошла в ресторан и напилась там. Даниил меня подобрал. Всю ночь мы ходили по улицам, и он упивался тем, что наутро якобы неожиданно для себя сделает мне предложение. А я отказалась. И поймала его на крючок. С тех пор у нас продолжается великая битва. Я хочу доказать, что он уже в ресторане знал, что наутро сделает мне предложение, а он до сих пор не хочет сознаться себе в этом. Поразительное упрямство.

Отец воет.

ВЕРА (вздрогнув). Что с ним?

ЮНОНА (задумавшись). С кем?

ВЕРА. С… твоим отцом?

ЮНОНА. А-а… Что-то не понравилось.

Входит мать.

МАТЬ. Снова воешь.

ОТЕЦ. Это к тебе не относится.

Мать уходит.

ВЕРА (с беспокойством поглядывая на отца). Вы уже завтракали?.. А я сейчас питаюсь в столовых… Отвратительно готовят, ложки жирные… Приду с работы, сяду и сижу… Сил нет ни на что… И ни одной мысли в голове. Иногда даже имя забываю…

Отец воет.

ВЕРА (кричит). Да уберите вы его отсюда!

ОТЕЦ (кричит). Мать!

Входит мать.

МАТЬ. Что тебе?

ОТЕЦ. Сколько мы с тобой живем?

МАТЬ. Да года двадцать три… А что? Что это ты надулся?

ОТЕЦ. Все прощаю!

Уходит.

МАТЬ. Юночка?.. Ты слышала, деточка?.. Господи, счастье-то какое!.. (Плачет.) Я ведь знала!.. Он поймет… Я же все для семьи… чтобы все, как у людей… (Слабым голосом.) Отец!.. радость-то какая… простил!..

Мать уходит.

ВЕРА. Что у вас тут происходит?! Даниил!

ДАНИИЛ (неохотно). У нас свои дела, у них — свои…

ВЕРА. Да какие же это… дела? Это идиотизм какой-то. Что мне теперь думать? Как мне теперь домой идти? Юнона!

ЮНОНА (задумавшись). Что?

ВЕРА. Что у тебя с родителями?

ЮНОНА. С моими? Ничего… А вы сколько женаты?

ВЕРА. Семь… Да как же ничего? Они же… (Шепотом.) больны!..

ЮНОНА (задумавшись, повторяет про себя). Семь лет… семь лет… семь… лет.

Выходит из комнаты.

ВЕРА (встает, затем снова садится. Она непривычно для себя растеряна). Так я и знала… что это еще не все… Но как он выл! (Вздрагивает.) Нет, только своя квартира, только свой угол, забиться в него и находить счастье в том, что ты еще жива, что тебя не съели… Стоит выйти за порог, на улицу, как тебя окружают воющие, скалящиеся, жуткие… хари! Гойя!.. Гойя — романтик! Он не видел этих лиц! На улице они сдерживают себя! Но — дома! Что они делают у себя дома!..

Входит ЮНОНА. Она задумчива и стала похожа на ребенка. То, как она ходит по комнате, садится, — то подогнув ноги, то на корточки, — то ложится на стол, подперев подбородок кулачками — не думая о том, как и где остановиться, то, как она смотрит, не отрываясь, на Даниила изо всех этих углов, беспокоит его и делает странно вялым, беспомощным.

ВЕРА. Кажется, что живешь скучно, неинтересно, без любви, но когда тебя выбрасывают на мостовую, тут только и понимаешь, что ты живешь лучше всех, чище всех, единственная живешь по-человечески: без жадности, свободно… как птица зимой… Только дрожишь от холода… Но это не страшно… Рядом такая же птица… Вдвоем хотя и не теплее, зато не так страшно… Даниил… Даниил!

ДАНИИЛ. А?..

ВЕРА. Я не могу тебя здесь оставить… Не могу… Мне жутко, Даниил!.. Пусто!.. Пойдем. Собирайся… Ну, что ты стоишь?.. Это твой костюм?.. (Снимает со стула тренировочный костюм, убирает его в сумку.) Книги… Сейчас я возьму мыло… щетку… полотенце… Это твоя бритва?.. (Убирает в сумку электробритву, уходит в ванную.)

Пауза.

ЮНОНА. Ты уходишь?

ДАНИИЛ. Да…

ЮНОНА. Что ж… (Вздыхает.) Уходи…

Пауза.

ДАНИИЛ. А…

ЮНОНА. Что?

ДАНИИЛ. Шахматы пусть остаются.

ЮНОНА. Ты их хочешь подарить?

ДАНИИЛ. Да.

ЮНОНА. Что ж. Подари.

ДАНИИЛ. И книги.

ЮНОНА. Я их прочту. (Вздыхает, с детским геройством.) Все.

ДАНИИЛ. А…

ЮНОНА. Что?

ДАНИИЛ. И раскладушку.

ЮНОНА. Хорошо. Я для нее чехол сошью.

ДАНИИЛ. Да… не обязательно.

Пауза.

ЮНОНА. Попрощаться хочешь?

ДАНИИЛ. Ну… до свиданья…

ЮНОНА. Подойди ко мне.

Даниил подходит, она обнимает его за шею, шепчет что-то на ухо, затем отталкивает рукой. Даниил ошеломленно смотрит на нее.

ЮНОНА. Ну что ты рот разинул?

Входит Вера.

ВЕРА. Кажется, пока все… Ты готов? Ну, Юнона, ты свободна. Прощай. (Даниилу.) Пошли.

Вера берет за руку Даниила, который все еще в столбняке, и они уходят. Юнона подходит к окну, смотрит на улицу, задумчиво улыбаясь. Затем кладет руки на живот. Отгибает тюль, поднимает руки, шевелит пальцами. Входит МАТЬ.

МАТЬ. Ушли?

ЮНОНА. Да.

МАТЬ. А вещи?

ЮНОНА. Он мне их подарил.

Мать хочет собрать шахматы.

ЮНОНА. Не трогай!

Подходит к дивану, складывает шахматы в коробочку. Мать уходит. Юнона кладет доску на тумбочку, в угол. Переносит туда же книги, ставит рядом раскладушку. Подумав, огораживает угол стульями.

Входит отец, следом мать.

ОТЕЦ. Утащила?.. (Оборачивается, грозит матери пальцем.) Нет на вас закона!

Распахивается дверь, вбегает Пирогов.

ПИРОГОВ (орет). А я иду — и они навстречу! Я спрашиваю — куда! А они говорят — домой! Кончилось! Кончилось! Кончилось! (Подхватывает мать, поднимает ее над собой. Затем крутит в высоте отца.)

ЮНОНА. Пирогов.

ПИРОГОВ (готовый поднять и ее, мгновенно оробев). Что?

ЮНОНА. Ты почему так рано?

ПИРОГОВ. Тридцать семь тонн.

ЮНОНА. Сердце загонишь. Иди на кухню. В левой кастрюле харчо, в правой грудинка с картошкой, на окне — компот из слив. И не спеши. Хлеба много не ешь. Иди.

ПИРОГОВ. Юнк… Вот! (Достает из кармана ключи, звенит ими.)

ЮНОНА. От машины?

ПИРОГОВ. Ага! Отец свою отдал!

ЮНОНА. А второй?

ПИРОГОВ. Квартира! Отец свою отдал!

ЮНОНА. А он куда?

ПИРОГОВ. А! Не знаю! В Гондурас! На тренерскую работу.

ЮНОНА. А третий?

ПИРОГОВ (прячет ключи). От спортзала. Разрешили ночью тренироваться. Вот заживем!

ЮНОНА. Ну, все. Все. Иди.

Пирогов уходит.

Отец тихо воет.

МАТЬ. Ох, господи… Да что же это?.. По ночам… а?

ЮНОНА, улыбаясь, кладет руки на живот. Мать смотрит на нее, открыв рот, пятится к двери, тащит за собой отца. Уходят. Юнона подходит к окну, отгибает ткань, улыбаясь, смотрит на улицу.

Картина третья

В тот же вечер.

Очень темно. Слева появляется луч фонарика. Он выхватывает будку, киоск. Затем останавливается на скамье. На ней лежит кто-то.

1 МИЛИЦИОНЕР. Снова он.

2 МИЛИЦИОНЕР (подходит к лежащему, трогает его за плечо). Эй… эй, гражданин… Подъем.

ЗЕВАКА (поднимает лицо, щурится на свет фонарика). Что?..

1 МИЛИЦИОНЕР. Здесь нельзя лежать. Подымайтесь.

ЗЕВАКА (зевает, садится). А сидеть можно?

2 МИЛИЦИОНЕР. И…

1 МИЛИЦИОНЕР. А сидеть можно.

ЗЕВАКА. Ну вот я и сижу.

1 МИЛИЦИОНЕР. Почему вы дома не ночуете?

ЗЕВАКА. У меня клаустрофобия.

2 МИЛИЦИОНЕР. Чего?..

ЗЕВАКА. Боюсь замкнутых пространств. Да и… душно дома. Кухней пахнет.

1 МИЛИЦИОНЕР. Почему здесь фонарь не горит?

ЗЕВАКА. За фонарь я не отвечаю.

2 МИЛИЦИОНЕР. Может, он его разбил?

Светят фонариком.

1 МИЛИЦИОНЕР. На месте. Надо позвонить в Ленэнерго. После белых ночей они сейчас поздно включают.

Пауза.

2 МИЛИЦИОНЕР. Шли бы вы домой. И нам спокойней.

ЗЕВАКА. Да я не могу.

1 МИЛИЦИОНЕР. Мы вас отвезем.

ЗЕВАКА (решившись). Мне уж и поднадоело, откровенно. Меня здесь… замагнитило.

2 МИЛИЦИОНЕР. Чего?

ЗЕВАКА. Да вот третий день сижу. Вначале-то все… как-то в диковинку было… Ребят попросишь — пирожок купят, бутылку молока, а потом… заскучал… Вот, подушку жена принесла. Поутру думал… сдаваться, «скорую» вызывать…

1 МИЛИЦИОНЕР (пауза). Вы не пьяны?

ЗЕВАКА. Давайте дыхну.

2 МИЛИЦИОНЕР. Издевается.

ЗЕВАКА. В мои-то лета… стыдно так… на старика.

1 МИЛИЦИОНЕР. Пойдемте. Пойдемте, пойдемте!

Зевака пожимает плечами, встает, делает три шага. Останавливается.

ЗЕВАКА. Все. Граница.

2 МИЛИЦИОНЕР. Ничего. Поможем, папаша!

Берут Зеваку под руку, пробуют сдвинуть с места. Шумно дышат, в азарте сбивают фуражки на затылок, кряхтят.

2 МИЛИЦИОНЕР. Не идет!.. Может, по воздуху?

1 МИЛИЦИОНЕР. Нет… что-то здесь… не то… Может их вызвать?

2 МИЛИЦИОНЕР. А ты думаешь… Да ну!

1 МИЛИЦИОНЕР. Сначала — слухи. Потом — паника. Тут все… продумано!

2 МИЛИЦИОНЕР. А они без дела не любят ездить. А если ничего такого? Нас же и вздрючат.

1 МИЛИЦИОНЕР (пауза). В общем так, папаша. Пока что мы бить во все колокола не будем, а спокойно напишем рапорт, подадим куда следует. А вы уж до утра потерпите. И не бойтесь, мы тут рядом дежурим.

Медленно, словно нехотя, зажигается дуга фонаря.

1 МИЛИЦИОНЕР. Вот и свет появился. Отдыхайте.

Козырнув, милиционеры уходят.

ЗЕВАКА. Нечего и будить было… (Смотрит на часы.) Первый час… (Укладывается.) Ох-х, и надоели мне эти чудеса… (Приближается громкий женский голос.) Еще кого-то несет… Сидели бы в парке.

Голос ВЕРЫ…Я так и знала, что так просто это не кончится…

Входят Вера и Даниил. Он молча подходит к фонарному столбу, прислоняется к нему спиной, скрестив руки.

ВЕРА. Ну и что ты чувствуешь? Что ты чувствуешь? Ты чувствуешь идиотизм своего положения? Я уже о себе не говорю! Меня ты взял и — вычеркнул из своей жизни! Ведь тебе нужен был только повод для этого! Только повод! Ты умудрился обмануть самого себя, чтобы покрыть т о т обман в ресторане!.. Да не существует никаких полей! Ну, понравилась тебе эта куколка, так и скажи! Я ведь все это понимаю, неужели ты думаешь, что я поверила вам тогда? Ты молча предложил мне условия игры, я их молча приняла, и подыгрывала вам, как могла, но теперь-то! Теперь-то что тебя дернуло бежать среди ночи на улицу?..

ЗЕВАКА. А-а… Даниил… Добрый вечер. Вернее, добрая ночь.

ДАНИИЛ. Здравствуйте. А вы что здесь делаете?

ЗЕВАКА. Прикован к скамье. Как Прометей, добывший людям огонь.

ДАНИИЛ. Нет, серьезно?..

ЗЕВАКА. А вы думали, что вы избранный? Неповторимый? Теперь мой час… У вас что, снова началось?

ДАНИИЛ. Да.

ЗЕВАКА. В какой форме? Меня вот, например, пригвоздило.

ВЕРА. У вас что здесь, клуб?

ЗЕВАКА. А вы и есть Вера, которая расстраивается?

ВЕРА (Даниилу.) А вот трепать мое имя по ночным улицам!.. Не ожидала!..

ЗЕВАКА. Никто ваше имя не трепал. А немного славы вам не повредит. Нет ничего страшнее для общества, чем скрытое честолюбие отдельных индивидуумов.

ВЕРА. Ну, хватит!.. Пойдем домой.

ДАНИИЛ. Не пойду.

ВЕРА. Тогда объясни мне, почему ты не пойдешь домой. Только без ссылок на магнетизм.

ДАНИИЛ. Я тебе объяснял. Я тебе объяснял, а ты примеряла эти объяснения на себя, как… платье. И все время оказывался не тот размер.

ВЕРА. Вот это уже… интересно. Давай поговорим.

ДАНИИЛ. Не хочу я заниматься словоблудием. Не хочу вязнуть! Ты же любое… простое человеческое… спасибо обращаешь в кнут и хлещешь им дающего!..

ВЕРА. Ну-ну-ну-ну!.. Немного коряво, но интересно. Продолжай.

Даниил молчит.

ЗЕВАКА. А вы со мной не хотите побеседовать?

ВЕРА (Даниилу). Я слушаю!.. Кого ты ждешь?

ДАНИИЛ. Юнону.

ВЕРА. У вас что, свидание?.. Ночью?.. А Пирогов?.. Нет животного похотливее маленького интеллигента. Единственное, что его держит в семье — это страх мордобоя. Но иногда он поднимает голову, пищит на весь мир: «Я не боюсь!» и тут же прыгает в норку. Пойдем домой, Дон-Жуан.

ДАНИИЛ. Ты… забываешься.

ВЕРА (Зеваке). Человек, которого невозможно оскорбить. Он все понимает. Все мотивы. И будущее раскаяние. И прошлые страдания, из-за которых эти оскорбления произрастают. Ценой собственной жизни хочет вернуть мне веру в людей. Но все это от головы! Все это фальшиво и глупо! Все это ты придумал в ту ночь, после ресторана, когда тискал меня в подъездах!..

Даниил плачет.

ВЕРА. Ты что?.. Плачешь?!.. Даниил… От злости? Ай-яй-яй. Тянул, тянул лямку и надорвался… Ну?.. Не кисни!

ЗЕВАКА. А вы со мной побеседуйте.

ВЕРА. И не придет она! Не придет!.. Если вы только не договорились. В чем я очень сомневаюсь.

ЗЕВАКА. Напрасно вы так легкомысленно относитесь к серьезным проблемам.

ВЕРА. Дорогой дедушка! Вам давно пора спать. Ваш активный возраст закончился двадцать лет назад.

ЗЕВАКА. Ох, до чего же я уважаю умных женщин! Вы присядьте, присядьте!.. Когда вы вплотную столкнетесь с полями, всю вашу мизантропию как рукой снимет. Ах!.. Снова жить захотелось!.. Этот широкий поток чудес, жизненной энергии приводит меня в упоение!.. Это же дети, Вера. Они сами не понимают, что с ними происходит. Давайте побеседуем.

ВЕРА. Мне от одной мысли, что я могла бы стать вашей собеседницей, плохо делается!.. Даня, пойдем домой! Не обижайся. Ты же знаешь, как я к тебе отношусь! Пойдем!..

ДАНИИЛ. Она уже едет.

ВЕРА. Тем более! Пошли.

ДАНИИЛ. Даже не ожидал… Самого себя забываю…

ВЕРА. Когда ты вспомнишь себя, будет поздно! Да-ня! Очнись! Она же о-фи-ци-ант-ка!

ДАНИИЛ. А с каких пор работа ради куска хлеба стала равняться глазам, улыбке?.. Словам, которые возникают в розовом рту?..

ВЕРА. В голове! А не во рту!..

Рядом останавливается такси.

ДАНИИЛ. Это уже не важно…

Вбегает Юнона, оборачивается.

ЮНОНА. Смотри, Пирогов. Он уже здесь! (Подходит к Даниилу.) Ты когда это почувствовал?

ДАНИИЛ. В десять минут первого.

ЮНОНА. Ты, слышал, Пирогов?

Входят Пирогов и мать. Пирогов в майке, тренировочных брюках и кроссовках.

ЮНОНА. И старик тут же. Здравствуйте, папаша!

ПИРОГОВ. Вот кто во всем виноват.

ЗЕВАКА. Держите его! (Вскакивает на скамью, закрывается подушкой.) Я сам… замагничен! Я третьи сутки здесь сижу! Меня милиция охраняет!

ВЕРА. Свидание после полуночи. Юнона, ты посмотри на него. А потом на Пирогова. Только внимательно. Он ведь тебя даже на руки не сможет взять…

ПИРОГОВ. О-о-о-о!..

ЮНОНА. Пирогов, не заводись.

ВЕРА. Шахматная партия, Юнона, не может длиться всю жизнь.

ЮНОНА. Не понимаю… Пирогов, ты что-нибудь понимаешь?.. В двенадцать часов я проснулась. И мама тут же проснулась. Скажи, мам? Мы пошли, разбудили Пирогова. У меня сердце останавливалось. Правда, Пирогов? Он мне пульс щупал в такси. А сейчас у меня и пульс нормальный, и сердце. Вот и все. Здравствуй, Даня.

ДАНИИЛ. Здравствуй, Юнона.

МАТЬ. А какая бледная была!.. И руки холодеть стали!.. Как я перепугалась!.. Юра молодец, выбежал ипервое же такси остановил!

ВЕРА. Да что ж это… Вы за кого меня принимаете? Я же вас всех вижу, как… в рентгеновском кабинете!..

ЮНОНА. Вера, ну что ты нервничаешь? Разве мы виноваты, что так получилось? Если бы я не пошла в парикмахерскую…

ПИРОГОВ. Я эту парикмахерскую!!!

ЮНОНА. Она-то в чем провинилась?.. Если бы я сразу поймала такси…

ПИРОГОВ. Такси!..

ЮНОНА. Ну прекрати ты в конце концов! Тут — судьба, понимаешь?

ПИРОГОВ. Я эту судьбу!..

ЮНОНА. Вот так все и получается, Пирогов. (Гладит его по голове.) Бедняжка… Кто же виноват, что мы только на бумаге муж и жена?

Пирогов рыдает. Юнона всхлипывает.

ЮНОНА. Ты приходи иногда… правда, Дань?.. Если бы ты знал, Пирогов, что еще случилось, ты бы… все окончательно понял… Мы ведь уже… нерасторжимы…

ВЕРА. Ну, знаете… Ну, друзья… Ну, граждане… (Отходит, без сил садится на скамью.)

ЮНОНА. Ну вот и все. Пошли, Дань.

ПИРОГОВ начинает гудеть, как двигатель на малых оборотах, затем трогается с места и, как тяжело груженный состав, уносится по Московскому проспекту. Вскоре начинает раздаваться грохот, который все удаляется.

ЮНОНА (прислушиваясь). Мост железнодорожный… у «Электросилы»… А это что-то на Заставской…

Особенно сильный удар.

ЮНОНА. Неужели… Московские ворота порушил?.. На Лиговку пошел…

МАТЬ. Нет, к Фрунзенскому универмагу.

ЮНОНА. Мама, я же лучше знаю. У него спортзал на Разъезжей.

МАТЬ. Ох, господи… бедняжка…

ВЕРА. Ну, нет! (Встает.) Я вам не Пирогов! Я глазам своим верить отказываюсь! Что вы здесь разыгрываете передо мной?

ЮНОНА. Вера… если бы ты в с е знала…

ВЕРА. Что мне еще знать из вашей… практики?!

ЮНОНА. У нас… будет ребенок.

ВЕРА. Как?!

ЮНОНА. Откуда же я знаю — как? Даня даже остолбенел, когда я ему сказала. Ты же его за руку выводила!.. Как… Я на него смотрела, смотрела, а потом чувствую… (Кладет руки на живот, улыбается, берет Даниила под руку. Обернувшись.) Ты бы видела, как мама удивилась!

Юнона, Даниил и мать уходят.

Вера с криком «Даниил!!» бросается следом. Ее отбрасывает к скамье. Она снова бросается — и снова ее отбрасывает.

ЗЕВАКА. Выходит, и вас замагнитило… Да вы не старайтесь. Это у них без брака делается. Давайте лучше побеседуем, обсудим все это с точки зрения строгого научного анализа…

Вера продолжает искать выход, бегая вокруг скамьи, бормоча: «Да что же это?.. Я сплю, что ли?.. Да что же это за…» Садится на скамью, закрыв лицо руками.

ЗЕВАКА. Хорошо еще, что все это летом случилось. А вы представляете, в декабре? Пришлось бы вокруг стены ставить. У вас какая специальность?.. Да, к этому еще привыкнуть надо… Ничего… Я тоже вначале был немного… не в себе… Ничего… Привыкнете… А вы представляете, если нас придется через космос вытаскивать? (Смотрит вверх.) По международной программе? Удивительные наступают времена!


Конец

Миниатюры

Олег Ернев «БОЛЬШОЙ УК-УК» Хулиганская опера

Действующие лица
1 Мужчина

2 Мужчина

3 Мужчина

4 Мужчина

Первое действие

На берегу реки сидит молодой, крепкий с виду Мужчина. Подходит второй Мужчина, тоже молодой и крепкий. В руках у него полотенце. Он начинает раздеваться с явным намерением искупаться.


1 МУЖЧИНА. (поет нежным сопрано).

Не ходи купаться в речку,
Милый друг, нежный друг.
2 МУЖЧИНА. (мужественным басом).

Отчего ж мне не купаться?
1 МУЖЧИНА. (показав на воду).

Там живет большой Ук-Ук.
Из реки раздается хриплый сладострастный голос: «А-а-а!»

2 МУЖЧИНА.

Я Ук-Уков не боюсь.
Я хочу и искупнусь.
Раздевшись, входит в речку, весело в ней плещется. Неожиданно вскрикивает, выбегает.

2 МУЖЧИНА (нежным сопрано).

Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Откусили мне яй-яй!
1 МУЖЧИНА (нежным сопрано).

Я ведь пел, дружок мой милый:
«В речку их не окунай».
А теперь вот до могилы
Ты остался без яй-яй.
2 МУЖЧИНА.

Я остался?
1 МУЖЧИНА.

Ты остался.
ВМЕСТЕ.

Мы остались без яй-яй!
Из реки — сладострастный бас: «Ага»

Второе действие

1 и 2 Мужчины сидят на берегу, напевая веселую песенку. Входит третий Мужчина. С виду еще более крепкий и мужественный. В руках полотенце. Начинает раздеваться.


1 и 2 МУЖЧИНЫ (нежным сопрано).

Не ходи купаться в речку,
Милый друг, нежный друг.
3 МУЖЧИНА (басом).

Почему б не искупаться?
1 и 2 МУЖЧИНЫ.

Там живет Большой Ук-Ук.
Из воды — сладострастный бас: «Да-а-а!»

3 МУЖЧИНА (развязным басом).

Я чихал на это дело.
Я мужчина — хоть куда.
И свое нагое тело
В речку окуну. Да-да.
3 Мужчина входит в воду, жизнерадостно напевая. Плещется, фыркает, кувыркается. Вдруг кричит, выскакивает, прыгая то на одной, то на другой ноге.

3 МУЖЧИНА (нежным сопрано).

Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Откусил он мне яй-яй!
1 и 2 МУЖЧИНЫ (нежным сопрано).

Мы тебя предупредили:
В речку их не окунай.
До могилы, друг наш милый,
Ты остался без яй-яй!
3 МУЖЧИНА.

До могилы, до могилы
я остался без яй-яй!
1 МУЖЧИНА.

Ты остался.
2 МУЖЧИНА.

Он остался.
ВМЕСТЕ.

Мы остались без яй-яй!
Из реки — радостный бас: «А-а-а!»

Третье действие

Трое мужчин сидят на берегу. Входит четвертый. Маленький, кургузенький, с печальным выражением лица. Раздевается.


1, 2, 3 МУЖЧИНЫ (вместе, сопрано).

Не ходи купаться в речку,
Милый друг, нежный друг.
4 МУЖЧИНА (хриплым басом).

Почему ж мне не купаться?
1, 2, 3 МУЖЧИНЫ.

Там живет большой Ук-Ук.
Из воды сладострастно: «Ага!»

4 МУЖЧИНА (пожав плечами).

Я чихал на это дело,
Летом, осенью. зимой
Я в любую воду смело
Окунаюсь с головой.
Раздевшись, входит в воду. Заплескался, зафыркал, заверещал. Внезапный крик, стон. Пауза. Выходит 4 Мужчина, вытирается полотенцем, одевается и уходит.

Из воды доносится нежное печальное сопрано:

Ой-ой-ой! Ай-ай-ай!
Откусил он мне яй-яй.
1 МУЖЧИНА (показав на воду).

Он остался.
2 МУЖЧИНА.

Он остался.
3 МУЖЧИНА.

Он остался без яй-яй.
ВСЕ ВМЕСТЕ С УК-УКОМ.

Мы остались без яй-яй!
Хореографическая миниатюра.

Станислав Шуляк «КОМПОЗИЦИЯ N 5»

— Как же могу согласиться с тем, что великое всегда отливается единственно только в незыблемые и вечные образцы, когда своими глазами недавно видел нечто, что принял сразу же за истинно незабываемое, хотя было оно именно скоротечным, мгновенным, мимолетным, — с особенным энтузиазмом безразличия Ф. говорил.

Ш. только невозмутимым и бесцветным, будто бумага белая, старался стоять и даже ощущения возможные и свойства тщился вычеркнуть из себя.

— Я ехал на поезде в К., — Ф. продолжал, — Мне казалось, будто я всех перехитрил, меры предосторожности, мной принятые, были незаурядны и неожиданны, любая слежка после таковых немедленно оказалась бы обнаруженной, хотя все же особенного спокойствия не было. Так бывает во сне: ты стараешься избавиться от погони, ты бежишь, притворяешься неузнаваемым, преодолеваешь преграды, заскакиваешь во множество домов, выбираешься из одного коридора в другой, проходишь сквозь стены, распугиваешь бессловесных, безвредных жильцов, но тебя все равно настигают преследователи. И, хотя ужас и вред, что они приносят с собой, непомерны, все же недоумеваешь, отчего бы тем не расправиться с тобой теперь же, раз и навсегда. Так и мои преследователи могли появиться вот-вот, и оттого немного беспокоен был я. Напротив за столиком возле окна сидел мужчина в легком пальто, не снимавший шляпы. Он был в веселом расположении и явно искал знакомства со мной. На лице человека блуждала усмешка, и вот еще что он делал. Он отворачивался к окну, он старательно дышал на стекло, и спичкой на запотевшем стекле стремительно изображал разнообразные лица. Ровно три секунды ему требовалось на каждый его рисунок. И Боже мой, что это был за художник! Вот он несколькими движениями набрасывает профиль девушки, которая сердится, вернее, делает вид, будто сердится, прекрасно сознавая, что из гнева ее ничего не выйдет оттого, что она молода, что у нее все хорошо, и — так, только внезапная прихоть!.. Ручаюсь тебе, там все это было написано. Вот лицо карлика, огорченного карлика, маленького уродца, привыкшего к вечной своей безысходности, но в эту минуту — всего лишь в досаде. Рисунки эти держались не более десятка секунд на запотевшем стекле, а после бесследно истаивали, художник обрушивал на меня все новые и новые, ошеломляя меня неистощимостью своей фантазии и мастерства. «Что же вы делаете?! — не выдержал я. — Вы настоящий преступник! Место этим рисункам в музеях, уж вам-то следовало бы это знать!» Он только усмехнулся и принялся теперь рисовать мои изображения, выражавшие по его мгновенному умыслу всевозможные непостижимые чувства. «Я хочу иметь хоть некоторые из этих рисунков, — упрашивал его я, — им нельзя пропадать, они значительнее нас самих, они значительнее нас всех, они значительнее и меня и даже вас, их создавшего». Я протягивал ему бумагу и карандаш, умоляя рисовать на бумаге, а не на запотевшем окне, но он только с усмешкой отводил мою руку. «Вы могли бы стать автором какой-нибудь новой религии изобразительности, — говорил я, — объектом коленопреклонений, творцом священнодействий или экспонатов вечности». И тут вдруг брови его сдвинулись, не говоря ни слова, он стер ладонью последний рисунок, самый невыразимый, по-моему, самый фантастический, он откинулся спиной к стенке, надвинул шляпу на глаза, в себя ушел и отвернулся. И я до сих не знаю, кто он был, и что это было, ты слышишь меня, Ш.? — Ф. говорил, обернувшись, — я до сих пор не знаю, что это было.

Ф. приятеля своего глазами поискал, но никак не мог отыскать; спрятаться было здесь негде, но Ш. и не было нигде, и уйти он тоже не мог беззвучно, однако же нигде не было.

— Где же ты, Ш.? — в беспокойстве Ф. говорил, и уже какая-то нелегкая тень легла на его сердце. Это счастье еще, полагал Ф., что автоматизм подозрительности его дремлет, если, конечно, только не притаился расчетливо. Полагал Ф.

Ш. тогда усмехнулся и своею ладонью небрежно стер приятеля своего Ф. Точным движением. С головы и до пят. Ш. вообще был крупной фигурой в современном безмыслии и безнадежности.

Сергей Носов «НАБОБ» Рассказ писателя

Как ценитель классики и поборник, если так можно выразиться, классичности, я не скрываю своего отношения ко всякого рода авангардистским кунштюкам, тем с большим смущением сознаюсь, что все, о чем ниже пойдет речь, произошло со мной в туалете. Боюсь быть заподозренным в примитивном хохмачестве, к чему повод, чувствую, уже дан первой фразой этого отнюдь не юмористического повествования, но не сказать, о чем сказал, никак нельзя, а сказать по-другому — тоже никак не выходит. О, нет, нет, я шутить не намерен, и не моя вина, что приключившееся со мной оказалось окруженным столь несерьезными декорациями, как раз предмет разговора весьма и весьма серьезен, хотя, сознаюсь, как предмет он до конца мной еще не осмыслен, — а иначе бы я и рассказывать не стал, если б все мне было в этой истории ясно.

Что ж, есть подумать о чем. Хотя бы об этом. — Личность: цельность ее и свобода выбора, или, если взять поконкретнее, если поуже, то, конечно, культура и, конечно, финансы — вот проблемы чего меня столь беспокоят — опять же в этическом плане. И не исповедь мой короткий рассказ; и тем более, не объяснительная записка. Своим доброжелателям, чья осведомленность имеет себе стороной обратной, по известному правилу, досужие домыслы, так скажу: зря про меня не болтайте плохого. Уверен: когда прочтете все это, сами во всем разберетесь.

Ну так вот. Ближе к делу. Итак.

Третьего дня случай привел меня в туалет на улице Д***. Что сказать мне о том туалете? С виду обычный. Да, обычный, ничем казалось бы, не примечательный туалет. Разумеется, платный. Несколько ступенек вниз, и старичок-пропускник справа за столиком. В подобных случаях, когда входите и достаете денежку, внимание ничем не задерживается — достали и проходите спокойно, а тут наши взгляды встретились вдруг, что-то меня задержало, будто бы прикидывал старичок, тот ли я, кто нужен ему, а так как я явно замешкался, невольно выдав тем самым готовность отвечать на какой-нибудь хитрый вопрос, если будет мне задан, то он и задался:

— На стене не хотите ли что-нибудь написать? Вот у меня карандашик имеется.

— Что? Что? — не поверил я ушам своим, но старичок истолковал мои «что? что?» в смысле «что именно?»

— Что придумаете. Небольшое. Строчки две, четыре, лучше в рифму… Поэзию.

— Это как? — удивляюсь, — новый вид сервиса?

— Вовсе нет. Мы за творчество деньги платим. Двести рублей одна строка стоит.

— Сколько? — опять не верю ушам.

Но старичок ответить не успевает. Из ближайшей кабинки выходит вполне почтенного вида клиент и, сверкая глазами (ибо он весь вдохновение), направляется к нам быстрым шагом.

— Вот, Харитон Константинович, на такое что скажете? — спрашивает клиент, подобострастно заглядывая в лицо старичку. И декламирует:

«Набоб» мой любимый,
Мне так необходимый,
Сидел я в туалете,
Стихи сложил вот эти!
Ну как? Хорошо ли? Пойдет ли?

Старичок поморщился. Стихи ему не понравились.

— Нет, Олег Владимирович, дорогой, исписался ты, повторяешься. Было уже сегодня про любимого. Отдохни. В четверг придешь. Сегодня и так уже полторы тысячи получил.

— Я могу завтра прийти, — вымолвил Олег Владимирович, все так же подобострастно старичку улыбаясь.

— Отдохни, тебе говорю. Не насилуй Музу. Придешь в четверг. Голова свежая…

— Ну тогда до свиданьица, Харитон Константинович.

— До свиданья, дорогой, до свиданья.

— Я пошел, Харитон Константинович.

— Иди, дорогой, иди. Придешь в четверг, поработаешь.

— Маргарите Васильевне привет.

— Обязательно, дорогой, обязательно.

Ушел.

А я, зачем пришел, забыл совершенно. От остолбенелости.

— Суетится, — как бы по-отечески, как бы проявляя к моему состоянию уважение, почти ласково пояснил мне Харитон Константинович. — Суетятся некоторые. А не надо суетиться, нет. Мы труд умеем ценить, никого еще не обидели. Одно только условие. Если вы сочините что-нибудь, то непременно со словом «Набоб». «Набоб» — это наша фирма. Я ее тут представляю, «Набоб». Я тут по рекламному направлению. Про «Набоб» надо. Слышали, наверное: торговый дом «Набоб»? Мы — фирма известная.

О «Набобе» я ничего не слышал.

— Ну и пусть, что не слышали. Вы идите, идите, подумайте. Вдруг в голову стих придет. Не стесняйтесь. Смелее.

И вот, удрученный услышанным, погрузился я в чтение. Мне было что почитать. Стенки кабинки и дверца сверху донизу были исписаны — не решаюсь это назвать стихотворениями, но чем-то к тому приближающимся — рифмованными изречениями о «Набобе». Был бы один почерк, — но в том-то и дело, что не один: то бисером, то покрупнее, то как курица лапой, то по-старошкольному, когда «Н» заглавное с флажком хвостиком, а «л» прописное с точечкой на носочке… — если был бы один почерк, если бы не было этого разнообразия, я решил бы, наверное, что все это придумал какой-то маньяк, запирающийся вечерами в кабинке. Но нет, по всему видно, тут поработали многие.

«„Набоб“! — читал я, — ты всех у нас богаче. Мне пожелай удачи». Или: «Нет „Набоба“ лучше в мире. В том уверен я в сортире». — «Помни до гроба заботу „Набоба“». — «Лучше золота всех проб наш известный всем „Набоб“».

Рекомендация, обведенная в рамку:

Если пучить начинает утроба,
Мысленно зови скорее «Набоба».
Широко использовалась ненормативная лексика.

Попадались рисунки.

Даже на бабе
Не забывай о «Набобе»!
— Какая гадость, — сказал я вслух.

Мне стало тоскливо.

Старичок глядел на меня вопросительно — я направлялся к выходу.

— Знаете, — сказал я, — только форменный жлоб согласится хвалить ваш дурацкий «Набоб».

«Жлоб» — «Набоб»… Я сам испугался, что получилось в жанре. Снова замешкался.

— Неплохо получилось, — отозвался Харитон Константинович, — а думали не получится.

Не успел я и глазом моргнуть (вот она, цена моего замешательства!..), как две двухсотрублевки очутились у меня в кулаке. Стремительность необыкновенная!.. Для того чтобы достать до меня, Харитону Константиновичу следовало перегнуться через стол, что и было им с успехом выполнено, — он лег, почти лег животом на клеенку, ну и далее — раз-два вытянутыми руками — мой кулак инстинктивно сжимается. Отпрянуть я не успел.

— Да что же это такое? — только и мог я произнести.

— Гонорар, — ответил старичок усталым голосом.

Он с трудом выпрямлял спину. Кряхтел.

Я еще сомневался.

— По-вашему, я должен взять это?

— По-нашему, вы уже взяли.

Он был прав.

— Не в службу, а в дружбу, — попросил Харитон Константинович, — будьте добры, напишите на стенке. Вот карандаш. Я потом зафиксирую в журнале, не сомневайтесь. Видите, поясница, — он тяжело вздохнул.

Никогда в жизни я еще не писал на стене в туалете. Я — на стене в туалете?! Это дико представить. И все же я взял карандаш, взял и пошел. А как же я мог поступить иначе? Но не из-за денег, нет, просто из вежливости, чтобы не обидеть участливого старичка, если подходить упрощенно… — но… с другой стороны, из-за денег тоже, конечно, — и, собственно, я не знаю, что тут скрывать: положение мое таково было, что не ощущать себя чем-то обязанным я никак, никак не мог, — не говорю уже о немощности Харитона Константиновича, о его, как тогда же и выяснилось, болезности, хворобе. Да ведь не психологический же этюд я пишу в самом деле! В том ли моя сверхзадача? То есть в данный момент — сейчас — на бумаге — не психологический же пишу в самом деле этюд! (А не тогда — на стене.) Но не скрою: тогда, возвращаясь в кабинку, спрашивал сам себя, еще кое в чем сомневаясь: а не уронил ли я, так сказать, достоинство? а не поступился ли принципами? а не изменил ли я своим убеждениям? И чувствовал, что чувствую, что нет. Не уронил, не поступился, не изменил — потому хотя бы, что дерзко и смело бросил им вызов своим сочинением — вызов их подобострастию, их самоуничижению, их рабскому преклонению перед каким-то паршивым «Набобом». Их готовности льстить — гадко и жалко. Нет, я был бунтарем. Я был нонконформистом.

Между прочим, не такое это простое занятие — писать карандашом на стене в туалете. Впрочем, не совсем на стене — в моем распоряжении была дверца кабинки, вернее, ее нижняя правая часть, еще никем не тронутая, а здесь, прошу мне поверить, своя специфика: короче, я вынужден был принять весьма неудобную позу — полуприсесть, изогнуться, излишне говорить, что мешал унитаз. Почерк у меня ужасно плохой, но сейчас мне хотелось быть аккуратным, пусть знают.

Новое четверостишье как-то само собой сложилось.

Быть может, я слишком резок,
но ты, «Набоб», мне в принципе мерзок.
Интеллигентному человеку, «Набоб»,
ты, извините, как какой-нибудь клоп.
Разумеется, я понимал, что «какой-нибудь клоп», строго говоря, ни в какие ворота, но я так нарочно придумал, чтобы погрубее было, пообиднее.

Харитон Константинович отсчитал мне восемьсот рублей. В целом он остался доволен.

— Новый мотив. Это хорошо. Это надо приветствовать. Содержание, обязан вам доложить, нас мало волнует. Должно быть и негативное что-то. Вы правы. Я, пожалуй, вас поощрю даже, — добавил старичок, доставая еще триста рублей. — Есть у меня право поощрять в пределах сорока процентов. Немного, конечно. Премиальный фонд у нас не очень велик. Пока. В дальнейшем будем учитывать темпы инфляции. Но и вы тоже. Могли бы и покруче, а? Что вы правильный такой? Небось, бесплатно когда, не такое в сортирах пишете?..

Последние слова он произнес шутливым тоном, и я возражать не стал. Ничего, ничего, повторял я в кабинке, работая карандашом, вы у меня еще содрогнетесь.

Я придумал двустишие — до крайности непристойное. Апофеоз скабрезности. Я смешал «Набоб» с грязью. Мягко сказано. Не в силах произнести сочиненное, я запечатлел то на туалетной бумаге. Старичок долго вчитывался. Наконец принял работу. Разрешил перенести на стену кабинки.

— Вообще-то вам бы отдохнуть следовало. А то, поверьте моему опыту, повторяться будете. Приходите-ка денька через два. Голова свежая, незамутненная… Здесь хорошо придумывается.

— Послушайте, — сказал я, пряча деньги в бумажник, — но я так ничего и не понял. Зачем это? То есть я понимаю, что как форма рекламы это даже весьма оригинальная форма. Вы, наверное, первые…

— И единственные, — подтвердил старичок.

— Но ведь ваш туалет на отшибе. Сюда никто не заходит. А вы деньги платите. Кому ж это надо все, не понимаю…

— Охотно объясню, — улыбнулся Харитон Константинович. — Наш туалет базовый. Лишние клиенты только делу вредят. Мы ж на свой контингент ориентируемся. Наши люди сюда не за тем ходят, вы уж сами поняли. Видите, какая у нас творческая атмосфера?

— Да, — согласился я, — но что значит «базовый»?

— А то, что завтра же ваши стихи будут переданы по информационным каналам «Набоба» во все туалеты, находящиеся на территории бывшего СССР. Вас будут читать Москва, Владивосток, Ялта, Одесса… Более того, если вы вдруг встретите дня через три свои опусы где-нибудь в уборных Мадрида или Нью-Йорка, не удивляйтесь, пожалуйста. Наши филиалы разбросаны по всему миру.

Я сказал:

— Потрясающе.

Харитон Константинович засмеялся.

— «Набоб» заботится о рекламе.

— И все же, и все же, — продолжал я расспрашивать, — вы же к первому встречному обращаетесь… Да за такие деньги!.. Столько поэтов!.. Вам бы знаете, кто писал?

— Знаем, — ответил Харитон Константинович. — У «Набоба» достаточно средств, чтобы пригласить кого он захочет. Не в том дело. Нам это не надо. Поэты профессиональные, культурой отягощенные, так никогда не сумеют. Уверяю вас, им будет мешать знание техники стихосложения, даже не столько знание, сколько представление об этой технике, как о чем-то безусловном, самоочевидном, несомненном, как бы они сами не относились к традиции… Да! Они ведь рабы традиции, вы не знали об этом? Откуда же у них возьмется дыхание… непосредственность, дерзость… чтобы придумать такое? Они не чувствуют нашего потребителя. Профессионализм страшно сковывает их. А сотрудничать с ними!.. что вы!.. отбоя бы не было!.. Но мы ценим другое — обаяние безыскусности, неумелости… Прямоту. Потому и нет ее, дорогой господин сочинитель, нет демаркационной линии между читателями и вами.

— Мною? — переспросил я столь же торопливо, сколь и задумчиво, потому что мне было, было о чем подумать, но времени не было: Харитон Константинович продолжал говорить:

— И не надо, не надо так себя принижать. Это я вам насчет «первого встречного»… Разве я всем предлагаю? «Первый встречный»… зачем же так о себе некрасиво?.. Вы же видите сами — отбор… А зачем же я здесь, извините, сижу? Вы когда ко мне вошли, я сразу, как увидел вас, так и подумал: по-моему, наш. И, как видите, не ошибся.

— Спасибо, — поблагодарил я за комплимент. (Харитон Константинович доброжелательно улыбался. То, что я член Союза писателей, было мною, разумеется, скрыто.)

Мы попрощались.

На улице я пересчитал деньги. Вместе с премиальными выходило одна тысяча девятьсот. Ну вот, подумалось, сотенки до двух не хватило.

Однако что же это было такое? Что же это все означает, однако?

А ничего. Ничего не означает. Ничего особенного. Не надо.

Просто я поступил на службу.

Андрей Зинчук «ПОТОМУ ЧТО Я ВЗЯЛ ТЕБЯ В ПЛЕН!»

Весной в городском парке начали пересвистываться милиционеры, глубоко утопая сапогами в прошлогодней листве.

Пернатых еще не было, милиционерам выпала честь открыть весну. Видимо, из-за этого они предпочитали прогуливаться в парке парочками.

Мимо них, мимо испачканных за зиму парковых скамеек торопился на городскую промежуточную станцию железной дороги человек в ватнике, в ватных же брюках, с рюкзаком и чехлом от теннисной ракетки. Проходил стороной, опасливо косясь на милиционеров, не желающих, впрочем, причинять ему никакого вреда. Но загляни они в чехол, но догадайся о причине, заставившей гражданина подняться в голубую рань и переться на станцию — они бы, пожалуй, пригляделись к гражданину повнимательнее и, чего доброго, нанесли бы ему материальный ущерб путем изъятия у него малокалиберной винтовки, разобранной на части и спрятанной в чехле. Однако милиционерам было недосуг — они прогуливались по парку, как уже было отмечено, парочками, подставляя обтянутые блестящей кожей лица первому весеннему солнцу.

Имя человека, который хотел скрыть его от властей, было Володя. Торопился же Володя на поезд 7 часов 14 минут, чтобы добраться до заповедника, находящегося поблизости от города. Там он хотел, никем не замеченный, провести два восхитительных выходных в палатке и дикости, сварить суп из заповедной зайчатины или тетеревятины. Володе было уже тридцать, а дикое мясо он ел только дважды. А мяса хотелось. И даже не мяса, а чего-нибудь такого… мужского, какого-нибудь маленького убийства. Потому что у Володи ушла жена, и он не понимал, почему она ушла.

О заповеднике же рассказал ему приятель, у которого так же уходила жена, Алешка, браконьеривший там прошлой осенью. Винтовку дал, палатку дал. И Володя поехал.

От станции железной дороги на автобусе, потом пешком три километра вдоль озера, вверх по ручью, мимо заброшенной пасеки, и Володя прибыл на место.

По дороге удачным выстрелом он сковырнул с березы полинявшую белку и теперь вспоминал: можно ли ее есть? А если все-таки можно, то что с ней перед этим делать, чтобы не есть сырую? Тушить? Варить? Жарить? Что?..

Было два часа дня. На краю болотца уже стояла володина палатка. Уже два или три раза он спотыкался на ее колышках. Уже стало ясно, что делать с белкой — сунуть в рюкзак, а в городе загнать первому попавшемуся таксидермисту. Уже Володя приготовился к обеду: достал банку консервов, лук, несколько картошин, хлеб, соленый огурец и соленый же помидор, уже помятый. Кое-что положил на предварительно расстеленную на траве газету, а кое-что сунул в котелок и повесил его над костром. (Между нами заметим, что не обошлось и без спиртного!) Заповедник, хорошо!..

Из леса вышло странное существо, не похожее на человека. Этакий нечеловекообразный человекообраз. Оно шло, прихрамывая на правую ногу и, по всей видимости, направлялось к костру.

Володя бросился было в палатку за винтовкой, но существо это как-то ловко прыгнуло и оказалось как раз между Володей и винтовкой. Село. Скрестило под седалищем ноги. Зевнуло…

Заглянув к нему в пасть, полную желтых клыков, Володя вдруг установил точное ему название: «Мясоед». Ну, Мясоед и Мясоед. Хрен с ним совсем!

Володя не стал хвататься за винтовку не потому, что испугался какого-то там Мясоеда! Просто не знал, что делать с таким количеством мяса. Да еще и неизвестно, годится ли оно в пищу!.. А может, оно уже прирученное? Может, оно вообще домашнее животное? Ишь, как смотрит! Может, оно убежало? Может быть, за него премию получить можно! А он может взять и привести его обратно, туда, откуда оно убежало. Может?

Короче говоря, стрелять Володя воздержался. Сел поближе к костру и начал есть.

— Кость в горло! — сказал Мясоед хорошо поставленным голосом.

— Какая кость?.. — растерялся Володя. — А, так значит, ты разговариваешь! Кто тебя научил? А ну, отвечай! Ну?! — Володя замахнулся на Мясоеда ложкой.

Мясоед пожал плечами и отполз в сторону. Опять скрестил под седалищем ноги. Достал трубку, набил ее из кисета и чиркнул спичкой. Раздался взрыв.

…Разглядывая лежащее ничком огромное мясоедово тело, Володя размышлял над причиной взрыва. Но ничего не размыслил. Тогда он встал и подобрал отброшенную в сторону огромную мясоедову трубку. Грязную, прожженую. Поковырял ее пальцем, заглянул внутрь, понюхал. Трубка как трубка. Володя взял в руки мясоедов кисет…

— Да ведь это порох! — вырвалось у него непроизвольно.

Бедняга, даже курить его не научили. Разговаривать научили, а как курить — не показали. А может быть, оно все-таки не Мясоед? — с беспокойством подумал Володя. — Жаль. Уж больно хорошее название, менять не хочется. Ничего себе заповедничек развели! Может, не один он тут. Может, тут их двое или даже трое. Может такое быть?

Мясоед к этому времени очухался и громко вздохнул.

— Ну? — строго спросил его Володя.

— Кисет перепутал.

Плохо его все-таки говорить научили, ничего не понятно! А может, он сумасшедший? Сумасшедший Мясоед. Набрел на него, поди ж ты!.. Алешка вот живой вернулся…

И тут блестящая догадка осветила мозг Володи. Это же этот, как его, мать родная евонная! Да я же про них в книжках читал! Не миновать премии!..

Володя раскрыл объятия и бросился на реликтового гаминоида. Человеческим языком выражаясь — снежного человека.

Мясоед равнодушно отпихнул Володю задней лапой и повернулся на другой бок, мордой к лесу.

Володя перевернул его обратно.

Мясоед подоткнул под себя клочья шкуры и плотоядно сглотнул. И опять отвернулся.

Володя вновь его перевернул.

На что мясоед плюнул и нехорошо выругался (просто можно сказать матом!).

Может быть, это все-таки не гаминоид? Тогда он кто? Ведь за ошибку потом, тогда, когда будут вручать премию, может быть, придется краснеть. Может? Хорошо бы сначала, в интересах науки, хотя бы установить гаминоидов пол!

Мясоед же, пока Володя его устанавливал, отпихивался и сопел.

— Ну и черт с тобой. Не больно-то и хотелось! — сказал вконец измучившийся Володя. — Пропадай так. Пошел к чертовой матери. До свиданья! — Он бросил Мясоеда и хотел отойти в сторону.

— Да нет, теперь, пожалуй что здравствуй! — отвечал ему Мясоед, стреляя глазами из-под косматых бровей.

— Почему это «здравствуй»?

— Потому.

— А все-таки?

— Потому что я взял тебя в плен!

Когда Володю со связанными руками Мясоед гнал на станцию железной дороги и дальше — в дежурку — попавшийся им навстречу милиционер поинтересовался, крутя в руках свисток и опасаясь случайно засвистеть:

— Начеку, Трофимыч? Браконьеришку гонишь?

— Гоню, голубчик, гоню, — отвечал Мясоед, ударяя Володю коленкой под зад. — Третий за эту неделю попался!

— Ну, гони-гони, — сказал голубчик милиционер и все-таки не удержался и засвистел на всю округу.

Александр Образцов «ДВЕ ВСТРЕЧИ С ДЬЯВОЛОМ»

Я никогда не верил рассказам о потустороннем. И до сих пор отношусь к ним с иронией. Хотя два случая, которые произошли со мной двенадцать и шесть лет назад, я объяснить не могу.

В 1983 году я работал шкипером на лихтере в СЗРП. В моем распоряжении было судно длиной шестьдесят и шириной двенадцать метров. То есть его размеры повторяли размеры флагманского корабля адмирала Нельсона во время битвы на Трафальгаре. С той разницей, что корабль Нельсона был набит пушками и сотнями моряков, а мой лихтер грузился кабелем в Гавани, и его капитаном и командой был один я. Лихтер был построен в Финляндии фирмой «Раума-Репола» в 1956 году. Он был предметом зависти многих многочисленных буксиров и сухогрузов в акватории Маркизовой лужи. У меня были три каюты, обшитые желтой лоснящейся фанерой. У меня был камбуз с замечательными финскими удобствами. Наконец, у меня была настоящая финская баня. В рубке, наверху, я во время буксировки под мостами крутил штурвал, от которого не отказался бы и сам Нельсон. Но самое главное — в ахтерпике вялилась купленная у рыбаков плотва и корюшка, а под рядами ее мирно плескалась во время качки жидкость в стеклянной бутыли емкостью в тридцать литров, — чистейший самогон. Нетрудно догадаться, что уважение и почти подобострастие капитанов буксирных катеров по отношению ко мне и моему сменщику питались именно из этой бутыли.

В те далекие времена жить было хорошо. Любой человек, который говорил — «я пишу» — пользовался уважением у окружающих, любовью у девушек и боязливой ненавистью у начальства. Ему давали место у печки, колченогий стол и возможность пользоваться чаем номер «33».

Но чего-то не хватало мыслящим людям в то далекое время. Рука не поднималась создать что-либо великое. А ведь казалось бы — полстраны вечерами, после телевизора (заканчивался в одиннадцатом часу) садилось к столу, придвигало тетрадку за две копейки и выводило слово «рассказ». И больше ничего. Полстраны через пятнадцать минут пыхтенья и зубовного скрежета отодвигало тетрадку на завтра и лезло под женский бок. Как правильно поступал этот народ! Потому что остальные, немногие, кто преодолевал эти пятнадцать минут, наутро вставали из-за стола зеленые от чефира и папирос, а в остальном результат был примерно тот же. За исключением упомянутого выше женского бока, который не был столь же неприступен, как чистая бумага.

Каюсь, я принадлежал к недостойной части моего народа. Поэтому лихтер с его четырьмя столами для сочинения рассказов (две каюты, камбуз, рубка) был наводнен тетрадками, бумагами и шариковыми ручками.

Я смотрел в сторону залива, небо темнело с востока, на западе розовела Швеция. Туда мне было не попасть во веки веков. Поэтому запад для меня был просто стороной света и ничем иным. С востока меня подпирала моя страна, которая уже спала. Для кого мне оставалось писать? Для своей сестры, которая уже мало верила в мою удачу? Или для диспетчера СЗРП, который каждую смену отмечал мое местонахождение?

В тот сентябрьский вечер я решился не писать. Это было трудное решение, потому что постоянное самоедство составляет основу профессии. Каждое мгновение нужно быть готовым к тому, что э т о вдруг пойдет. Нельзя было э т о упустить, ни в коем случае! Потому что следующего раза могло не быть. Так что лежа под ночником с книжкой на груди (полезной книжкой! Или это Флобер, или Платон, или, на крайний случай, том «Истории дипломатии») и поглядывая иногда в иллюминатор на белеющий шпиль Морского пассажирского порта, я знал, что совершаю преступление. Но очень уютно было в постели, в чистых простынях! Так уютно, так хорошо. В декабре поеду на семинар драматургов в Рузу, там будет отдельный номер в Доме творчества, может быть, пьесу купят… или поставит какой-нибудь недоумок…

Я засыпал.

Поэтому я положил книгу на столик, поднял руку и щелкнул выключателем.

И в тот же самый момент я содрогнулся от страха.

Слева от двери, чернее темноты, был ОН.

В те короткие секунды, когда я с ужасом соображал, что мне делать, Он не сделал ни одного движения. Я до сих пор отчетливо помню ЕГО позу: в черноте угла ОН был сгущением черноты, в своей неподвижности напоминая сидящего на корточках зэка, но именно легкость ЕГО проявления и одновременная тяжесть структуры (как будто из земного ядра) создавали невыносимое сочетание невесомости и придавленности — он парил в абсолютно неудобной для человека позе полуприседа с расставленными крыльями, руками?.. Были рога.

Не знаю, как я проскочил мимо НЕГО.

Сидя в рубке в одних трусах, дрожа от холода, я очумело смотрел на черную в рыбешках огней воду, на Морской пассажирский порт, на темные цеха завода «Севкабель», на морские суда, стоящие у стенки…

Через час, продрогший, не только от холода, я осторожно спустился по трапу, зажег свет в камбузе… Затем осветил коридор… Просунул руку в каюту, включил верхХний свет…

Никого.

История имела продолжение.

Мой сменщик тоже писал. Когда-то он написал сценарий, оставленный им на «Ленфильме». А через год-два этот сценарий показали в новогоднюю ночь по всей стране в виде двухсерийного фильма. Страна полюбила этот фильм. Мой сменщик был в ярости. Хотя, мне кажется, украденный сценарий или рассказ, которые так широко пошли, должны примирить человека с потерей.

Моего сменщика любили актрисы. Он замечательно играл на балалайке весь репертуар Луи Армстронга.

Когда я менял его на рейде Кронштадта и произошло продолжение истории с дьяволом.

Мы мирно беседовали со сменщиком на камбузе, пропустив по рюмочке. Буксир, который должен был захватить сменщика на берег, уже пару раз рявкнул. Но мы имели право на какое-то время для сдачи смены, поэтому не обратили на буксир особого внимания. К тому же мы прекрасно понимали, что нетерпение буксира объясняется только тем, что его капитан догадывается, что происходит у нас на камбузе.

И здесь вошла актриса, одна из тех, кто любит слушать Армстронга в исполнении на балалайке.

— Это он! — закричала она. — Он!!

Выяснилось, что я (или дьявол, принявший мой облик) встретился ей в одну из ночей, когда она шла по коридору в гальюн.

На меня никогда в жизни не смотрели со страхом. Это лестно, но неприятно.

В дальнейшем сменщик рассказал мне, что этот лихтер напичкан всякой чертовщиной. Он рассказал мне несколько историй.

На следующий год я получил другой лихтер. Там было потише.

В 1989 году в начале мая мы решили снять дачу. Знакомый художник предложил мне Вырицу. Там у него были друзья, которые сдавали третий этаж замысловатого теремка, у церкви.

Жене и сыну место очень понравилось. Жена тут же вскопала полоску земли. Сын весь день играл в бадминтон с детьми хозяев. Мы сходили на речку — там было замечательное место с лодками, с дощатой купальней.

Мы привезли с собой два рюкзака и сумки с посудой, постельным бельем, продуктами. У нас был отдельный вход по винтовой лестнице. Две комнаты, где нам предстояло жить, были светлые и господствовали над деревянной Вырицей и ее деревьями.

Мы легли спать рано, около одиннадцати. Жена с сыном в дальней комнате, а я справа от окна, выходящего на церковь. Занавесок на окнах не было. Не было и дверей между комнатами. Это, кажется, помогло мне на этот раз.

Снова был момент засыпания.

Неправду говорят, что мгновение остановить невозможно.

В этот миг засыпания — кратчайший миг! — когда я недовольно подумал о том, что все лето, в белые ночи, придется спать при свете, я увидел, как ОН уже летит ко мне от Южной Америки! Я понял, что ЕМУ хватит полмига для того, чтобы быть здесь, в Вырице! Что эти полмига необходимы ЕМУ только для того, чтобы я закрыл глаза. Но я их не закрыл. Я вспомнил ЕГО, я видел его руки-крылья, которые он раскрывает там, южнее Бразилии, чтобы приземлиться у моего изголовья.

Я изо всех сил старался не закрыть глаза, я таращился в белое окно. Я старался позвать жену, но язык отказывался служить мне. Тогда я начал неистово ворочаться, я знал, что жена засыпает не скоро. Наконец, мне удалось сказать, вернее, промычать:

— Т… а… н… я…

И я клянусь, когда она прибежала и как бы разбудила меня, я не спал: я был в том состоянии полумига от сна, в котором пригвоздил меня дьявол.

Наутро мы отказались от дачи. Хозяева не поверили рассказу. Но мне это было и неважно.

Мы бежали из Вырицы с рюкзаками и сумками так же, как Мопассан бежал от Орли.

В этом году ровно шесть лет от истории в Вырице и двенадцать от истории на лихтере.

Честно говоря, я сам не рад тому, что проговорился.

Аннотации

Наталия Бортко

Сочинять пьесы меня учил прекрасный педагог Игнатий Моисеевич Дворецкий в созданной им «Мастерской драматурга».

Можно научить грамотно писать, но невозможно объяснить, что есть человек, каков он. А ведь именно это интересует литератора больше всего. И если иногда удается пусть не разгадать эту загадку, а хотя бы приоткрыть завесу тайны, — это уже большая удача. Но как редко такое случается в нашем деле! Часто приходится довольствоваться тем, что видят и понимают все. А как хочется подсмотреть жизнь, невидимую простым глазом, заставить героя проговориться, поставить его в такую ситуацию, чтобы он вынужден был раскрыться. Часто человек не признается даже себе, чего он в действительности хочет, а я обязана это узнать.

За десять лет я написала шесть пьес. Меня упрекали в том, что я не пишу о «насущных проблемах современности». Единственная пьеса, где я не пренебрегла «насущными проблемами» — «Высокие потолки» — вызвала интерес у режиссеров, была поставлена в нашем учебном театрепри «Мастерской драматурга» студентами ЛГИТМиКа. Однако эти «насущные проблемы» так быстро теряют свою актуальность, что писать о них можно только в газетах. Они, по-моему, могут быть лишь фоном, обрамлением основной идеи пьесы.

Я старалась писать так, как будто я впервые столкнулась с жизнью и удивлена тем, как ведут себя люди в ситуации, которую я для них придумала, ибо, если не буду удивлена я, кто же тогда удивится моему сочинению?

А если не удивится, то, стало быть, и открытия не произошло. А в искусстве, как и в науке, нет ничего более ценного, чем открытие. Пусть крохотное, но открытие. Ради этого я пишу.

Я написала несколько сценариев для кино: «Собачье сердце» (Экранизация повести М. Булгакова), «Без семьи» (экранизация повести Г. Мало), а также комедию «Удачи вам, господа!» (в соавторстве с мужем — режиссером В. Бортко).

NATALYA BORTKO, The play «Barbara»

Graduated from the Theatrical Academy in Kiev.

Script writer of TV films «Without family» (after the novel by Malo), «Dog’s heart» (after the novel by Bulgakov).

Together with her husband V. Bortko she wrote the script for full-length film «Good luck, gentlemen!»

Started to write plays in 1984.

The play «Barbara» was written in 1994. Restless, unrealizable wishes, yearing for ideal make heroes act extraordinarily. Barbara is an unacknowledged actress. Marina is a student. Their meeting and original friendship help them to meet their wishes. Love helps creative work and creative work brings new feelings into love.

The third hero Anton thought that truth was very far from everyday life. But suddenly he understood that he was mistaken.

Language of the heroes sometimes very ordinary, sometimes very pompous reflects conditions of their souls that live in the irrational world.

Олег Ернев, Автобиография

Родился в знойном Ашхабаде.
Жил там до двадцати трех лет.
Тогда же, развлеченья ради
окончил университет.
Скитаясь долго, в Петербурге
я оказался. В нем застрял.
Рабле Великий, ты в Панурге
клянусь, меня нарисовал!
Царивший в Питере накал
духовный только в драматурге
мог воплотиться. Я им стал.
С тех пор пишу. Меня листают.
Написаны десятки пьес.
Какие-то театры ставят,
обходятся иные — без.
Я член профкома драматургов,
СП, ТД и ЛТП.
Поддержкой пользуюсь у турков,
японцев, немцев и т. п.
Страны, в которой я родился,
давно уж нет. И я другой.
Был колобок и докатился
до ручки вместе со страной.
В башках одни лишь мани-мани.
Заместо слова — револьвер,
Но все ж людей театр наш манит,
и зритель требует премьер.
Пока смеюсь, пока грущу,
пока фантазии игривы,
Друзья, Отчизне посвящу
души болящие нарывы!

OLEG ERNEV, «Payment for Transportation»

This novel is a philosophical-art parable.

After the carcrash, two heroes found themselves in some other reality. They can’t go away. Some strange strong power of a boatman stops them for indeterminate time. Strange life after deathstarted. And again, as in former life, the main hero has to go through fear, despair, hesitation, love. Loss of love and wife makes him act. He chose freedom. He killed a boat-man.

But his freedom becomes dependance. He has to take place of the boat-man. He has to transport people’s souls across the river.

Андрей Зинчук

Сменил несколько профессий. Работал разнорабочим, репортером «Последних известий» ленинградского радио, техником, инженером, редактором. В 1986 году закончил сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии, после чего в течение двух лет стажировался на киностудии «Ленфильм» в качестве сценариста. За это время написал несколько полнометражных сценариев и около десятка короткометражек. По трем из них были сняты кинофильмы. Один — «Бойтесь рыжих с усами!» — широко шел в прокате. В связи с тем, что «Ленфильм» в известном смысле прекратил свое существование (вместе со всей страной), учредил вместе с коллегами издательство «Борей» (Литейный пр., 58).

Как прозаик, в основном занимался фантастической и детской литературой. Сказки и повести публиковались в журналах «Колобок», «Фантакрим-Мега», «Измерение Ф», в газетах. А также в сборниках «День свершений», «Часы с вариантами», «Магический треугольник» и др.

В театре с 1976 года (в Петрозаводском театре кукол спектакль «Песнь о Сампо»). Широко известна пьеса для детей «Вперед, Котенок!», написанная в 1979 году и с тех пор не сходящая со сцены театров разных городов России и ближнего зарубежья. А также пьесы: «Перед началом сеанса», «Безымянный проспект», «Возвращение Надежды» и другие — более десятка названий.

ANDREY ZINCHUK, The play «The 31 of December»

Changed several professions. Worked as an odd-job man, reporter of «The Latest News» on Leningrad Radio, technician, engineer, editor.

Graduated from the State Academy of Cinematography in 1986 as a script writer. Together with friends established «BOREAS» publishing house.

The action of the play «The 31 of December» takes place in a small town. The only season there is winter. Every day all town people have to celebrate «New Year». Because New Year has no end. Nobody knows who did that, nobody knows how long it lasts…

The main heroes of the play try to find the «Master». The «Master» really did all that and he can’t understand, why people don’t like their life.

Of course the story has the happy end. Moral of this fairy-tale is:

— life can’t be everlasting holiday, even if this is holiday;

— life can’t be fat and satiated;

— life must be free.

Сергей Носов

Родился в 1957 году. Автор двух прозаических книг, изданных в Петербурге «Внизу, под звездами» (1990) и «Памятник Во Всем Виноватому» (1994). Участник поэтической антологии «Поздние петербуржцы». Из семи пьес четыре поставлены на «Радио России».

Считает себя постабсурдистом.

SERGEY NOSOV, The comedy «Berendey»

«Berendey» is an original comedy about the adventure of two young avanturists from Russia in one of the European countries.

The main hero got political acylum posed as berendeypeople, that extincted as long ago as XIII century. He has just met his friend, whom he invited into that country, promissing unbelievable things. Having no money for fare, he nevertheless tries to take his friend from one town to another. Two friends have to get out of the train on every other station. The action of the play takes place on the platforms of those stations. The play is written in the genre of «strange comedy».

Sergey Nosov was born in 1957. Two books of novels and short stories written by Nosov were published in St. Petersburg «Below, under the stars» (1990) and «Monument to the one, who is guilty of everything» (1994).

Participated in the poetical anthology «Late poets of St. Petersburg». Four plays from seven written by Nosov were staged on «Radio Russia».

Nosov considers himself a postabsurdist.

Александр Образцов

Я не люблю бывать в театре, потому что там слишком часто попадаешь в ситуацию мучительную: мучают актеров, зрителей… Уйти, к сожалению, удается только в антракте.

Бывают, разумеется, счастливые исключения. Но искать эти исключения в хаосе современной информационной безвкусицы — занятие довольно хлопотное и неблагодарное.

Что остается делать в таком случае драматургу?

Можно поменять профессию. Поздно.

Можно ждать лучших времен. Но можно и не дождаться.

Надо все-таки искать счастливые исключения и пытаться в меру своих сил расширить их пределы.

Мне представляется, что сегодня появились первые просветы в глухой и тусклой облачности. Уставшие от насилия люди находят в себе силы помолчать, прислушаться, присмотреться. Это мое личное ощущение. Может быть, оно ложное.

Но апатии и презрения к современности уже меньше. Это хорошо.

ALEXANDER OBRAZTSOV, The comedy «Magnetic fields»

Yunona, an excited young woman in a light-blue wedding-dress has just left her hair-dresser and is walking towards Moscowsky Prospekt to get a taxi. Her bridegroom, the giant of bodybuilding Pirogov, her family and numerous guests are already waiting for her in the Wedding Palace.

Daniel, an intelectual with an indefinite profession, very kind-hearted and responsible and due to this most unlucky is going from the bakery home to his wife Vera a sarcastic clever and nice-looking woman.

They stop. When Yunona tries to run to Moscowsky Prospekt she falls down in three meters from Danielan invisible resilient wall stops her. The same happens to Daniel. They are in the ring of «magnetic fields». «Magnetic fields» can be interpreted as a metaphor, the nature’s promtor literallyas a joke of Supreme Powers. Nevertheless, Yunona and Daniel can not leave each other.

We meet Yunona and Daniel in a month after the wedding in her flat. They are still inseparable. Pirogov sleeps in the next room. He is not a bridegroom already but not a husband yet.

The playwright Alexander Obraztsov is the author of more than 50 plays. 20 of them were staged and published in Moscow, St. Petersburg, Tbilisi, Zurich, Bratislava and other cities. Twice he was awarded with the first prize in All-Russia radio plays competitions.

Игорь Шприц

Шприц Игорь однажды в отрочестве прогулял школу. Вдвоем с подружкой он пошел на новый фильм «Девять дней одного года». Поступок этот через длинную цепь привычек и характеров породил судьбу.

Юноша вполне осознанно решил всю дальнейшую жизнь посвятить проблеме управляемого термоядерного синтеза, олицетворявшего в те черно-белые времена человеческое счастье. К сожалению, основная трагедия в фильме — полная импотенция героя после получения полностью ионизованной плазмы — прошла мимо его сознания. Закончив среднюю школу, закончил и Политехнический институт, уже тогда рефлекторно ощущая сомнения в правильности выбранного пути и, вообще, в правильности всякого пути.

Армия развеяла эти сомнения. Прослужив два года лейтенантом в самых храбрых войсках ПВО страны, после демобилизации Шприц полностью отдался науке. Наука приняла эту жертву, как, впрочем, она приемлет все. Наука, знаете ли, бесконечна. Долгие двадцать лет промелькнули, как девять дней одного года. И остепенившийся физик, поняв, что нельзя всю оставшуюся жизнь изучать трансформатор, стал думать над вечными истинами. Подумав, он решил писать пьесы.

Подведем итоги. Совмещая приятное с полезным — драматургию с наукой — Игорь Шприц к сегодняшнему дню написал восемь пьес — четыре комедии и четыре не комедии. Три пьесы были поставлены, а две напечатаны. Оставшиеся покорно ждут своей участи. О чем может писать такой автор? О простых вещах. Счастье, где ты? Возможна ли дружба между мужем и женой? Где и когда кончается человек? Есть ли жизнь на Марсе? А если есть, то кому это надо? Вопросов скопилось очень много. Их выяснению Шприц Игорь и собирается посвятить непредсказуемый, к счастью, остаток дней.

Предлагаемая читателю пьеса стала лауреатом Всероссийского конкурса драматургов 1995 года.

IGOR SHPRITS, The comedy «At the bottom»

Combining pleasure and useplay-writing and research work — Igor Shprits has already written seven plays: three comedies and four non-comedies. Two of them were staged and two — published. The rest are humbly waiting for their lot. What are the main themes such a playwright can write about? Simple things mainly. Happinnes, where are you’! Is it possible for husband and wife to be friends? Where and when is the end of a man?

Is there life on Mars? And if life is there who needs it? So the number of questions is endless. Igor Shprits is going to devote the rest of his life to finding answers.

«At the bottom» is the remake of the famous play by Gorky but the acion is taking place in the old communal flat in St. Petersburg in our days. Any society has the bottom and any of us in this or that way belongs to this «bottom». There is nothing tragical in this: life is life. The play is the winner of the All-Russia Competition of Playwrights in 1995.

Станислав Шуляк

Родился в 1960 году. Писать начал с 18 лет, от малых афористических форм постепенно переходя к развернутым прозаическим произведениям, определяя их жанр как притчи, драматические новеллы или просто «текст».

«Оглушенный бесполезностью будней, я порой испытывал сомненья и в самой жизни», — говорит главный герой пьесы «Книга Иова» Афанасий Кудесов. И «Сомненья в жизни» так или иначе отбрасывают отсвет на все его действия, а точнее — бездействия. Он, писатель, увлекается сюжетом весьма далеким от вкусов «массового потребителя». Пока ему мешают, работает не покладая рук. Ему создают условия. Кудесов бездельничает. Ничего удивительного: творческий кризис есть тоже акт творчества. Его, автора, отчуждают от результатов его труда, он остается видимо равнодушен к тому. От него ожидают откровенности — он сама уклончивость. Наедине с самим собой сочиняет пронзительное и немного беспомощное воззвание «ко всем живым». Традиционная мифология, привычные моральные ценности более не являются ориентирами для героев пьесы (а возможно, и вообще для современного сознания), и их существование может быть уподоблено походу слепых из библейской притчи. Необходимость самоосуществления перестала быть доказуемой, и более того, едва ли когда-то была таковой. Усилиями ли Творца, либо Соавтора Его из преисподней, но человек наконец-то напрочь отчужден от своего смысла, от своего предназначения, и единственным уделом человеческим остается противостояние «ураганному безветрию» жизни, самостояние в лавине холодного и бесцельного времени.

А при чем здесь Иов? Иов, конечно, только повод. Он — «неразменный рубль» мифологии, он — эталон праведности (столь недосягаемый, что временами на волосок от ереси). И он еще был одним из первых, кому, кажется, удавалось усадить в лужу Творца.

STANISLAV SHULYAK, The play «The Job’s book»

Stanislav Shulyak was born in 1960. He started with small aphoristic forms when he was 18 and gradually getting over to big prosaic works. These works traditional (at first sight) stories and plays do not contain global catastrophies. There is only one theme in all of them: horror of simple human existence.

The main character of the play «The Job’s book» Aphanasy Kudesov says: «Stunned with the uselessness of colourless existence I sometimes experienced doubts in life itself». And «doubts in life» one way or another influence all his activities or better to sayinactivities. He is a writer and he works on a topic very far from «mass culture». While he faces obstacleshe works a lot. When nothing inferferes with his work Kudasov immediately stops. Nothing special in that: the creative crisis also belongs to the creative process. When he, the author, is alienated from the results of his work, he stays indifferent. When he is expected to be outspoken he is evasive. Being alone he writes a pathetic and slightly helpless appeal «to all who are still alive», traditional mythology, habitual moral values are no longer guiding lines for the character of the play (may be, for modern cousciousness on the whole) and their existence can be likened to the march of the blind in the Bible.

What has it all to do with Job? Of course, Job is just a pretext. He is an archetype, he is the standard of righteousness (so unattainble that righteousness itself seems to be very close to heresy). And he was one of those first who managed to cheat the Creator.


Примечания

1

Перевод с австрийского Игоря Шприца.

(обратно)

Оглавление

  • Предисловие
  •   НА МАЛЕНЬКОМ ПЛОТУ
  • Олег Ернев
  •   «ПЛАТА 3А ПЕРЕВОЗ» Повесть
  • Наталья Бортко
  •   «ВАРВАРА» Пьеса в двух действиях
  •     Действие первое
  •     Действие второе
  • Макс Биттер-младший
  •   «НА ДОНЫШКЕ» Комедия[1]
  •     Действие первое
  •     Действие второе
  •     Действие третье
  •     Действие четвертое
  • Станислав Шуляк
  •   «КНИГА ИОВА» Пьеса в двух действиях
  •     Действие первое
  •       Картина первая. Дом
  •       Картина вторая. Улица
  •       Картина третья. Кабак
  •     Действие второе
  •       Картина четвертая. Вертеп
  •       Картина пятая. Клетка
  •       Картина шестая. Путь
  •       Картина седьмая. Святилище
  • Сергей Носов
  •   «БЕРЕНДЕЙ» В целом комедия
  •     Пролог
  •     Первая станция
  •     Вторая станция
  •     Третья станция
  •     Четвертая станция
  •     Пятая станция
  •     Шестая станция
  •     Последняя станция. Энс
  • Андрей Зинчук
  •   «31 ДЕКАБРЯ» Сказка для повзрослевших детей (вторая редакция)
  •     Первое действие
  •       Картина первая
  •       Картина вторая
  •       Картина третья
  •     Второе действие
  •       Картина первая
  •       Картина вторая
  •       Картина третья
  • Александр Образцов
  •   «МАГНИТНЫЕ ПОЛЯ» Комедия
  •     Картина первая
  •     Картина вторая
  •     Картина третья
  • Миниатюры
  •   Олег Ернев «БОЛЬШОЙ УК-УК» Хулиганская опера
  •     Первое действие
  •     Второе действие
  •     Третье действие
  •   Станислав Шуляк «КОМПОЗИЦИЯ N 5»
  •   Сергей Носов «НАБОБ» Рассказ писателя
  •   Андрей Зинчук «ПОТОМУ ЧТО Я ВЗЯЛ ТЕБЯ В ПЛЕН!»
  •   Александр Образцов «ДВЕ ВСТРЕЧИ С ДЬЯВОЛОМ»
  • Аннотации
  •   Наталия Бортко
  •     NATALYA BORTKO, The play «Barbara»
  •   Олег Ернев, Автобиография
  •     OLEG ERNEV, «Payment for Transportation»
  •   Андрей Зинчук
  •     ANDREY ZINCHUK, The play «The 31 of December»
  •   Сергей Носов
  •     SERGEY NOSOV, The comedy «Berendey»
  •   Александр Образцов
  •     ALEXANDER OBRAZTSOV, The comedy «Magnetic fields»
  •   Игорь Шприц
  •     IGOR SHPRITS, The comedy «At the bottom»
  •   Станислав Шуляк
  •     STANISLAV SHULYAK, The play «The Job’s book»
  • *** Примечания ***