Владычество 1 [Рэнди Алькорн] (fb2) читать онлайн

Originally published in English under the title: Dominion by Randy Alcorn Published by Multnomah Publishers, Inc. 601 N. Larch Street - Sisters, Oregon 97759 USA

Copyright © 1996 by Eternal Perspective Ministries by Multnomah Publishers, Inc.

All non-English rights are contracted through: Gospel Literature International, PO Box 4060, Ontario, CA 91761-1003

Редактор - Тамара Воловенко

Верстка - Алексей Никольский

Ответственный редактор -- Елена Саратовская

Дизайн обложки - Оксана Нестерова

Перевод - Нина Браун, Юрий Шпак, Юлия Борисенкова

Рэнди Алькорн “Владычество”- Издательство «Руфь», 2006 г. - 260 стр.

Охраняется законодательством об авторском праве. Никакая часть этой книги не может копироваться и публиковаться никакими средствами (печатными, фотографическими, электронными, звукозаписывающими и пр.) без предварительного письменного разрешения владельца авторских прав.

2006 russian edit ion ©Ruth Publishing L.L.C.

32461 Military rd. S Auburn, WA 98001 1 -877-788-4552

Нэнси, Карине и Анжеле Алькорн, посвященным Господу Христу и радующимся жизни моим жене и дочерям.

Каждая из вас безмерно обогащает мою жизнь. Я уважаю вас и вашу преданность Господу

Я высоко ценю вашу дружбу, и благодарю Господа за такую семью.

Было просто замечательно жить вместе с вами в Шадоу-лендс, и я с нетерпением ожидаю наших дальнейших приключений в нашем настоящем доме, который приготовил для нас Плотник. Я очень этого жду.

Молюсь о том, чтобы вы продолжали жить в ожидании вечности, и я бы видел, как Христос отображается в вас. Я так горжусь вами!

Спасибо за поддержку, которую вы оказывали мне долгими вечерами при написании этой книги. Я вас люблю.

ПОСВЯЩЕНИЕ

Я в неоплатном долгу у очень многих людей, которые помогали мне в исследованиях при написании этой книги. (Приношу мои извинения тем, которых я непреднамеренно не упомянул).

Особенно хочу поблагодарить трех человек, которые, несмотря на собственные дела., всегда отвечали на мои бесчисленные вопросы, это: Том Нельсон, детектив отделения убийств из Портланда; Джим Сеймур, офицер полиции из Грешема и сержант Том Дреснер из Колумбийского отделения полиции - постоянные и неистощимые источники информации об огнестрельном оружии.

Также выражаю свою благодарность детективу отделения убийств Майку Хефли, наблюдающему за исполнением закона о владении оружием, эксперту по оружию Маделин Копп, и офицерам полиции: Бобу Дэвису, Джиму Карлу, Деннису Бункеру, Скотту Андерсону, Пете Суммерс и Джону Чени.

За участие в обсуждении всех вопросов, вплоть до журналистики, машин, медицины, пистолетов, науки, искусства -огромная благодарность Жене Салинг, Дирку Ван Зантен, Рейни Такало, Рэнди Мартина, Леонарду Рицману, Дорин и Майку Баттонов, Кристи и Гордону Канзлеров, Майку Чейни, Мэтту Ентстрому, Джиму Андерсону, Роуа Градиуа, Ричарду Брауну, Джею Раю, Рону Норен, а также Шейле и Джиму Девисам.

Моя сердечная признательность Спенсеру Перкинсу и Крису Расу из семьи Урбан, а также семье Реконсилер из Джексона, штат Миссисипи; Филу Риду из церкви «Голос с Голгофы», и всем остальным, кого я встретил в Джексоне, включая Рона Поттера, Мелвина Андерсона и Энди Абрахамса. Спасибо также Дону Фрайзер, Мелу Ренфро из миссии Мост, город Портленд, и Джиму Кортеллу из команды «Вызов юности».

Моя глубочайшая признательность за помощь, поддержку и ободрение Нэнси, Анжеле и Карине Алькорн; Кэти и Рону Норквист, а также Диане и Рону Мейеру.

4

Я приобрел ценные познания в вопросах расы от Джорджа Райса, Арта Гея, Брюса Фонга, Майка О'Брайена, Джерома Джойнера, Франка Перетти, Рэкела Турмана, Рэя Кука, Алекса Маркуса, Рона Вашингтона, Дэйва Харви, Барри Арнольда, Боба Маддокса, Стива Килса и Стю Вебера. Особая благодарность моему доброму брату Эдвардсу за его телефонные звонки с другого конца страны, которые всегда были большим ободрением.

Моя сердечная благодарность Джону Перкинсу, с которым мы обедали вместе в Миннесоте, в 1987 г., а потом опять встретились спустя восемь лет. Джон, твое умение являть любовь, всепрощение и сосредоточенность на Христе очень глубоко воздействовали на мою жизнь.

Спасибо братьям из Национальной Футбольной Лиги, особенно моему другу Кену Рутгерсу (и тебе, Шерил), а также Реджи Вайту, Биллу Бруксу и Гаю МакИнтаер, человеку, говорившему со мной честно и с большой проникновенностью. А также Кену Хатчерсону, пастору церкви «Библия Антиоха», в прошлом игроку Национальной Футбольной Лиги. Его церковь - прекрасный образец межрасовых взаимоотношений.

Спасибо тем, кто открыл мне свои сердца в церкви Корн-стоун, в Честере, штат Пенсильвания: Ари и Мэрилин Маигнум (также Ари IV), Джерому и Лей Бартонам, Рэю и Даун Джонс, а также Фрэду Като. Особенная благодарность Венделлу Робинсону и Линетте Мартин из церкви Маунтин Оливер Баптист города Портленд, а также церковному юношескому хору.

Мне было полезно общение как с теми, кого я уже упомянул, гак и с Тони Эвансом, Карлом Кизом, Вильямом Панн ел ом, Ралифом Вашингтоном, Гленом Кирейном, Томасом Таррантсом, Гленном Узри, Грегом С. Кинером, Родом Купером, Дольфусом Веари, Гарриет Бичер Стоу, Фредериком Дугласом, В.Е.Б.ДуБойс, Мартином Лютером Кингом Джей Ар, Марвином Оласки, Самюэлем Фридманом, Ральфом Элисоном, Веллингтоном Бунь, Гоном Вашингтоном, Алексом Хейли, Стадсом Теркелом, Генри Льюисом Гейтсом, Шилби Стил, Томасом Соуэлом и Корнелом Вестом. В вопросе о Царстве Небесном я в неоплатном долгу у Клайва С. Льюиса, Питера Крифта и Джони Эриксона 'Гада.

Моя благодарность также Биллу МакКартни и Промису К и персу, которых Господь взрастил духовно через полемику о расах; они покаялись, примирились и теперь являются моими хорошими товариьцами.

Спасибо более чем шестистам читателей, которые написали

5

мне добрые и сердечные письма после прочтения книги «У последней черты». Ваше одобрение сыграло важную роль в последующем написании книги «Владычество».

Спасибо Роду Морису, моему редактору и другу за то, что верил в необходимость этой книги, и привнес свою мудрость и знания в ее написание. Спасибо моим братьям и сестрам из издательства Квестар за терпение в отношениях со мной. Свои семь книг я всегда сдавал в «последнюю минуту», и «Владычество» тоже не удалось закончить вовремя (моя предпоследняя книга называлась «У последней черты», которую я вообще просрочил почти на четыре месяца!).

Я в неоплатном долгу у группы женщин из церкви Гуд Шеп-перд Комьюнити, которые верно и с радостью молились обо мне в особенно трудные периоды написания этой книги. Вы знаете, сестры, о ком я говорю, — Господь наградит вас за вложенные усилия, чтобы царство Его распространялось и через эту книгу. Спасибо вам!

Моя глубочайшая признательность Эль-Элиону, Господь — Царь царей! Спасибо за Ваше руководство и поддержку в поисках и исследованиях при написании этой книги. Пожалуйста, прими это Читатель, как жертву тебе, для Его славы! Может быть, эта история заставит тебя смеяться или плакать, или задуматься о вечности, вызовет желание изменить свою жизнь.

«Затем конец, когда Он предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство и всякую власть и силу» 1 КОР. 15:24.

«И Ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили Ему; владычество Его — владычество вечное, которое не прейдет, и царство Его не разрушится» ДАН. 7:14.

ГЛАВА 1

Молодой мужчина сидел, держа в руках револьвер Смит-Вессон калибра 9 мм, и полировал абсолютно чистую сталь маминым шарфом, пока не увидел в ней свое искаженное отражение. Он поднял вверх 12-сантиметровое оружие и, прокрутив цилиндр, вытряхнул на кровать все шесть гильз. Бездумно смотрел на них какое-то время, затем тщательно опять зарядил револьвер.

Он достал сумку с уже расфасованным и приготовленным для продажи кокаином. Раскрыв одну из жестко хрустящих упаковок, понюхал, даже лизнул, размышляя, а не покурить ли травки? Может быть, это помогло бы ему забыть то, о чем он никогда не рассказывал даже ребятам, с которыми вместе вырос.

«Они пытались хитрить со мной, глупцы! Так ничего и не поняли! Это была не их территория, и они не имели к этому никакого отношения. Что, нечем крыть, мои маленькие друзья? Да уж! Что я собираюсь делать сейчас?»

Он навел пистолет на газетную вырезку, висевшую на стене, и, сосредоточившись на групповой фотографии, прицелился в одного из людей, изображенных на ней. Затем, медленно повернув руку с пистолетом в противоположную сторону, и, слегка задев дулом свою переносицу, отодвинул пистолет сантиметров на восемь. Он заворожено уставился на темное отверстие, держа пистолет так, что свет падал только на ствол, оставляя все остальное в тени, и можно было лишь догадываться о том, что же скрыто в темноте. Дрожащий указательный палец, казалось, нежно ласкал курок.

Человек, спортивного телосложения, шел по проходам супермаркета Грехам Фред Мейер с поразительной грацией. Он целеустремленно двигался, ловко объезжая торговой тележкой зевак, бесцельно снующих по супермаркету поздним вечером в пятницу. Казалось, им совершенно нечего делать, и они просто убивают время.

Судя по его черному костюму от Живанши и обуви от Кол-Хаана можно было предположить, что он работает директором какого-нибудь департамента или же является членом адвокатской коллегии. На самом деле он писал статьи для «Орегон Три-бьюн», и большинство его коллег одевались совершенно нефор-

7

мально, но Кларенс Абернати одевался так, чтобы отличаться от других, создавая собственный имидж.

Женива позвонила ему, когда он был в машине, и попросила купить кое-что по дороге домой. Он устремился в продуктовый отдел, чтобы взять яблоки «Бабушка Смит». «Это те, зеленые», — напомнила она ему, как будто он сам этого не знал.

Пританцовывая на ходу, покачивая в такт головой, он подхватил на ходу большую коробку с хлопьями и направлялся к кассе, когда вдруг услышал чей-то громкий голос.

— Замолчи! Ты слышишь меня? Я сказал: замолчи! Убери свои руки! — слова извергались, как из гейзера.

Жилистый мужчина приблизительно сорока лет — того же возраста, что и Кларенс, — одетый в рваную красно-белую футболку, стоял в конце прохода на расстоянии около двадцати метров, схватив за ухо мальчика, не более шести лет от роду. Ноги ребенка моментально оторвались от пола и глаза выкатились от боли.

Чудовищный, вызывающий ужас визг пронзил воздух, как сирена. Малыш залился слезами, а мужчина только покрепче ухватил его за ухо и ударил по голове.

— Заглохни, я сказал! — мужчина опять занес руку для удара, как ракетку при игре в теннис. И эта рука уже неотвратимо приближалась к лицу ребенка, зажмурившегося от ужаса, как вдруг какая-то сила остановила ее. Впечатление было такое, что рука наткнулась на бетонную стену.

Мужчина в рваной футболке изумленно уставился на неожиданное препятствие, зажавшее его руку, как в железных тисках. Проделавший это за несколько секунд преодолел расстояние в двадцать метров, оставив позади себя несколько разбросанных в разные стороны коробок с хлопьями.

— Какого дьявола?.. — жилистый завертел головой, пытаясь увидеть лицо нахала, вмешавшегося не в свое дело, но смог увидеть только адамово яблоко. «Нахал» был высок, могуч и телосложением напоминал ствол красного дерева. Это был такой представитель человеческого вида, за которого хотелось ухватиться и держаться при штормовом ветре и убежать прочь при встрече с ним в темной аллее.

— Ты делаешь ребенку больно, — тихо, без злости сказал нахал низким, раскатистым голосом.

Жилистый человек оглянулся по сторонам, внезапно ис-

8

пугавшись молчаливо стоявших вокруг людей.

— Что ты о себе возомнил, ты... — забормотал жилистый неуверенно, не зная, что сказать.

— Это не имеет значения, что я возомнил о себе. Важно только то, что ты делаешь ребенку больно, — он широко улыбнулся малышу, но не ослабил своей железной хватки, — это твой сын?

— Ага...

— Тогда и обращайся с ним, как подобает любящему папочке.

— А это тебя не касается.

— Это касается всех, а сейчас пообещай мне, что больше не будешь мучить ребенка.

— Я ничего не собираюсь обещать тебе, ты...

— Неправильный ответ, — прошептал Кларенс, сильнее сжимая пальцы и поворачивая руку. У мужчины от боли из глаз потекли слезы.

— Еще одна попытка, — на лице Кларенса появилась широкая обезоруживающая улыбка. Захват немного ослабел.

— Хорошо, — ответил мужчина задыхаясь.

— Хорошо, что?

— Я не буду мучить ребенка.

Кларенс отпустил захват, который, казалось, не стоил ему никаких усилий, и огромная ладонь легла на голову малыша, полностью покрыв ее, словно шапочка.

— Береги себя, сынок, — удивленный мальчик молча кивнул головой. Кларенс обернулся к его папаше, — хорошего тебе дня, — пожелал, будто заканчивая мирную беседу о погоде или о том, что покупать большую коробку хлопьев выгоднее, чем маленькую.

Он возвращался к своей тележке, по дороге ободряюще улыбаясь и тем зевакам, которые кивали одобрительно, и другим, которые не одобряли произошедшее на их глазах.

Неосознанно коснулся пятисантиметрового шрама, чуть ниже уха. Шрам был тридцатидвухлетней давности. Память о драке с подростками в Миссисипи, которые били десятилетнего Кларенса и его шестилетнюю сестру, швыряя в них битыми бутылками из-под пива. Один из метательных снарядов нанес ему рваную рану, шрам от которой он сейчас неосознанно погладил.

Он шествовал к кассовой стойке, все еще улыбаясь, скрывая

9

за доброжелательным выражением лица бушующую внутри него бурю. Все уступали ему дорогу.

На следующее утро было второе сентября, солнечная Орегонская суббота. Свежий и бодрящий воздух напоминал, что уже наступила осень. Это был такой день, о котором не живущие в Орегоне люди думали, что таких дней попросту не бывает, во всяком случае, орегонцы хотели, чтобы они так думали.

Кларенс Абернати поднялся рано, радуясь тому, что сегодня суббота. После чтения нескольких частей из книги «Библейские ключи к здоровью и процветанию», поработал пару часов во дворе, подстригая ровно как под линеечку траву, чтобы все было красивым и радовало взгляд. Ему всегда нравилось, когда его газон выглядел лучше других во всем квартале.

— Обними папу, — сказал он восьмилетней Кейше, гордо идущей в туго обтягивающем ее балетном трико. Тесно прижавшись, она обвилась вокруг него.

— Пусть у тебя все хорошо получится на уроке, — пожелал Кларенс.

Он игриво ущипнул за живот одиннадцатилетнюю Джоан:

— А у тебя пусть все будет отлично на футбольной тренировке. Используй наши абернатовские гены и покажи им, где раки зимуют!

— Хорошо, папа. Потом.

Кларенс прихватил с полки старенькую детскую книжку и вместе с инструментами уложил в машину. Женива подошла к машине, обняла его.

— Я люблю тебя, пупсик, — сказала она.

— А тебе, милая, хорошо повеселиться, в качестве таксиста у детей.

— Когда ты собираешься сегодня вернуться?

— Мы с Джейком хотели помочь Дэни снять покрытие пола у нее в комнате. Это может продолжиться до вечера. Кроме того, думали немного поиграть с детьми, пообедать и поговорить. Так что вернусь около десяти вечера.

— Только, пожалуйста, не позже одиннадцати, хорошо? Просто я знаю, как вы с Дэни любите поговорить, — Женива улыбнулась, — я бы дождалась тебя, но ты же знаешь, что для меня смерти подобно не спать после одиннадцати.

•— Ладно, может быть, сегодня мне удастся принести тебе твои любимые зеленые яблоки.

— Нет, не надо. Спасибо. Я не собираюсь печь пирог, а для

10

еды лучше купить Голден Делишиз.

Кларенс забрался в свой ярко-красный с оттенком металик Понтиак 1997 г. выпуска, откинулся на кожаном сиденье цвета брызг шампанского и медленно поехал по узким улочкам предместья, направляясь к центру города. Он слушал старые песни и мечтал о том, что в ближайшие три недели они, возможно, опять переедут в другой штат.

Он подъехал к апартаментам, где обитал его друг и коллега-журналист из «Трибьюн», Джейк Вудс, выходящий в этот момент из дверей.

— Джейк! Как поживаешь, дружище?

— Привет, Клаберн! — Джейк называл Кларенса его газетным псевдонимом: сокращенно от Кларенс Абернати. — Утро просто замечательное! А?

Направляясь к Дэни, мужчины обсуждали служебные вопросы, начиная с изменения редакционной политики и заканчивая эксплуатацией идеи о комитете различных культур, которую часто стали поднимать в последних публикациях.

— Я с нетерпением жду встречи с твоей сестрой, — сказал Джейк. — Расскажи мне о ней немного.

— Дэниз моложе меня на четыре года, значит ей сейчас тридцать восемь.

— И она не замужем, правильно?

— Уже нет. Муж оставил ее пять лет назад. Он начал пить и время от времени употреблять наркотики, иногда торговал ими. Дэни долгое время ничего мне не говорила, пока Рей не начал колоться на глазах у детей.

— И что же ты сделал?

— Я пришел и спустил порошок в туалет.

— Кокаин?

— Да, — Кларенс не стал упоминать, что вместе с кокаином некоторое время в туалете пробыла и голова Рэя.— На следующий день он убрался прочь. С тех пор мы о нем ничего не слышали. А позже Дэни призналась, что он и руки на нее поднимал. Мы с ней откровенны друг с другом и, действительно, очень близки, но она мне ни словом не обмолвилась, пока это все длилось. Она сказала: «Если ты, Анци, собираешься убить кого-нибудь, то найди для этого кого-то более подходящего, нежели Рей».

— Анци?

— Это прозвище.

Джейк удивленно поднял брови. Кларенс смутился.

— Когда я был ребенком и заигрывался с ребятами в мяч, а мама не могла дозваться меня с первого раза, после третьего она просто начинала пронзительно вопить: «Кла-ар! А-а-нц!». Дэни была маленькой, три или четыре годика, и подумала, что Анц — это мое имя, вот и превратила его в Анци.

— Спасибо за откровенность, Анци.

— Только Дэни называет меня так. И, пожалуйста, не распространяйся об этом. Мне будет неприятно услышать это от кого-нибудь еще.

— Не беспокойся, Анци, твой секрет умрет вместе со мной.

Кларенс свернул с хайвэя на дорогу, ведущую к дому Дэни.

Через несколько километров он заметил на обочине машину с четырьмя спущенными и разрезанными колесами, разбитыми стеклами и исполосованными внутренностями. Неподалеку он увидел небольшую контору, которая торговала запчастями, так что было вполне понятно, где очутится изуродованная машина еще до наступления утра. Они миновали Соджернскую среднюю школу, огороженную красивым железным забором. В школе был детектор, определявший наличие оружия. Он заметил двух подростков, с которыми встречался раньше в своем пригороде. Один сказал другому:

— Не бойся.

На что тот ответил:

— Жизнь коротка, и мы все равно умрем.

— Банд становится все больше и больше, — сказал он Джейку, глядя на молодого урода, выступающего, как павлин, трясущего при разговоре растопыренными пальцами и вызывающе посматривающего по сторонам — кто осмелится тронуть кого-нибудь из его команды! Кларенс наблюдал, как наркодельцы свободно торговали на углу двух улиц.

«Куда полиция смотрит?» — подумал он, наблюдая за ребятами в бейсболках, на некоторых козырьками назад, на других — козырьки были повернуты на сторону, на некоторых были цветные косынки-банданы. Он знал, что все это что-то значит, но, как обитатель предместья, и, следовательно, другого мира, не очень-то задумывался над такими вещами.

Он увидел ребят, одетых в серые слишком широкие и короткие комбинезоны и бежевые военного фасона рабочие штаны, висящие на бедрах. Он заметил несколько черных эластичных ремней с хромированными или серебряными инициалами бан-

12

ды на пряжках. Белые теннисные туфли с черными шнурками или черные с белыми. Золотые цепи и черные плетеные кресты вокруг шей.

Кларенс искоса взглянул на Джейка. Его друг смотрел на происходящее вокруг, как человек, попавший внезапно на обратную сторону луны.

Кларенс вдохнул запах северного Портленда — здесь даже новые дома, выросшие за последние месяцы солнечного лета, пахли, как старые замшелые строения. Новые постройки городского центра имели такое же сходство с настоящим городским центром, как и обновленное после пластических операций лицо старенькой кинозвезды. Да, там были красивые фонари, профессионально оформленные витрины магазинов и хорошо сохранившиеся дома, но все вместе выглядело, как заброшенная свалка.

Он скользнул взглядом по боковым улочкам, на разрушенные дома, прилегающие к ним газоны, размером с носовой платок... На правой стороне стоял разрушенный остов торгового центра Золар, одного из последних старинных, средних размеров магазинов. Заброшенное, по меньшей мере, лет пятнадцать назад, строение все еще сохраняло поблекшую, местами утратившую всякий цвет, рекламу товаров на окнах.

— Тридцать центов за фунт? — заинтересовался Джейк. — Интересно, когда же это было такое?

Цены на выгоревших от солнца, когда-то желтых ярлыках, были едва различимы, название продуктов давным-давно исчезло. И только остатки петроглифов — знаков индейской письменности, на окнах, свидетельствовали о том, что когда-то здесь процветала цивилизация, ныне почти исчезнувшая.

Кларенс свернул направо на улицу Джексона. Почти каждый четвертый дом был в хорошем состоянии, с цветущими садиками, выглядевшими как оазисы в пустыне. Но у большинства домов на этой улице провалились крыши, краска на стенах облезла, и газоны заросли сорняками. Некоторые подъездные дорожки были попросту завалены мусором — ржавыми листами железа, сгнившими деревянными игрушками, различными механизмами и устройствами, разрушенными от времени. Они подъехали к № 920, и он обратил внимание, что водопроводная труба над ванной комнатой скреплена изолентой. Нужно будет кое-что починить.

Фелиция и Селесте, пятилетние двойняшки, дочки Дэни, выбежали навстречу, радостно крича:

13

— Дядя Анци! Дядя Анци! — ростом обе по девяносто сантиметров и весом по восемнадцать килограмм. Они были насквозь мокрые. С разбегу прыгнули в его раскинутые руки и повисли на них как две согнутые пополам гантели. Он держал их без всякого усилия, потом поднял повыше, как будто упражняясь на тренажере, а они, весело хихикая, вцепились в его руки. Он с гордостью продемонстрировал девчонок одобрительно кивающему головой и широко улыбающемуся Джейку.

Кларенс приветственно помахал Дэни, работавшей в маленьком садике возле дома. Она ухаживала за своими розами. Ее садик являл собой разительный контраст с соседскими, полностью запущенными и поросшими сорняками участками. Несмотря на то, что пик цветения роз уже прошел два месяца назад, благодаря постоянному уходу Дэни, на них кое-где все еще сохранялись последние летние цветы.

— Привет, сестренка! — разглядывая Дэни, Кларенс передал девочек Джейку, как два мешка с картошкой. Легкое удивление проступило на лице Джейка, когда они фамильярно обняли его за шею — друзья дяди Анци были и их друзьями. Кларенс тем временем уже стоял возле Дэни.

— Привет, большой брат! — на ее круглом, влажном от пота лице появилась девичья улыбка, осветив ее изнутри. Кожа на лице была гладкая, только в одном месте, как и на шее, был заметен побледневший со временем шрам, оставшийся с той памятной ночи на Миссисипи, когда в нее попала битая пивная бутылка.

Джейк наблюдал, как Кларенс с улыбкой подошел к Дэни и, обняв, оторвал ее, хохочущую, от земли. Он позавидовал таким славным дружеским отношениям.

— Иисус — мой лучший друг! — вдруг объявила Фелиция Джейку так, будто это было самым важным из того, что Джейк должен знать о ней. Джейк смотрел на нее, и ему казалось, что совсем недавно его девятнадцатилетняя дочь выглядела точно так же.

Кларенс представил Дэни своего друга, и она, протянув ему руку, сказала:

— Я слышала о вас, — сказала она, широко улыбаясь.

— Но все равно не так много, как я о вас слышал.

Они все вместе вошли в дом и расположились на кухне. Стол был старенький, и Кларенс поинтересовался, когда же она все-таки приобретет новый. Он много раз предлагал ей это, но

14

всякий раз она отказывалась. Дэни наполнила их стаканы холодным напитком красного цвета. Кусочки льда постукивали о стенки стаканов, пока они разговаривали.

— А где Тай? — поинтересовался Кларенс.

— Кто его знает? Нет, у меня нет с ним каких-либо сложностей, Анци, я знаю, что он любит меня, но ему уже четырнадцать, и он не хочет слушаться мать, парню нужен отец.

Кларенс утвердительно кивнул.

— Я дала объявление в «Трибьюн», что ищу мужа, — Дэни лукаво взглянула на Джейка. — Конечно, может быть, мне не следовало помещать свою фотографию, — сдерживаемый смех рвался на волю и, наконец, перерос в откровенный хохот.

Джейк улыбнулся. Она ему нравилась.

— Ты классно выглядишь, сестренка! — заметил Кларенс. И это было правдой, несмотря на то, что возраст уже давал о себе знать сединой в волосах и лишними килограммами.

В этот момент в дверях, развязно двигаясь, появился Тайрон. На нем был просторный голубой комбинезон. Он заметил на кухне взрослых и быстренько повернул в свою комнату.

— Тай, заходи сюда, здесь твой дядюшка со своим другом, — позвала его Дэни. — Они вместе работают в газете.

Тай пробормотал что-то себе под нос и, не поднимая глаз, исчез в своей комнате. Он хотел выглядеть старше и независимей. Кларенс заметил, что тогда, возле школы, он быстро исчез, но он запомнил хорошо различимую и запоминающуюся косынку на голове.

— Что это он носит? Цвета банды?

— Что я могу ответить тебе на это, Анци? Я просто ничего не знаю. Он говорит, что это ничего не значит, и некоторые люди подтверждают. А правда в том, что компания отбирает его у меня, он избегает общения и постоянно носит эту косынку. Думаю, что он просто подражает своему кумиру. Он стал лживым, скрытным. Мальчику нужен отец или, по крайней мере, кто-то пользующийся у него уважением. Я не знаю, что делать и как его остановить.

— Мы обсуждали это уже сотни раз, сестренка. Съезжайте отсюда куда-нибудь. Я уплачу то, что еще осталось уплатить, а вам найдем квартиру поблизости от нас.

— В вашем респектабельном пригороде!? Нет, это не для меня!

— Ты должна найти безопасное место, это все, что я могу

15

сказать. И не имеет значения где, лишь бы дети были подальше от плохого влияния.

— Ты что, хочешь сказать, что у вас там нет плохого влияния? Да ладно тебе, Анци! Я, правда, никогда не жила в подобных районах и думаю, что не смогла бы, ведь соседи там даже не знают друг друга, ты сам говорил мне это.

— Зато здесь Тай, скорее всего, вооружится складным ножом и зарежет первого встречного. Ты этого хочешь? Или ты это называешь «знать друг друга»? Я бы предпочел не знать никого.

— Это не так, Анци. Соседи здесь присматривают друг за другом. У нас действительно куча проблем, но это только сплачивает нас. Мне необходимо найти подход к Таю, чтобы удержать его от дурной компании и не потерять сына.

— Ты хочешь удержать Тая от сложных ситуаций, наркотиков и оружия? Тогда тебе необходимо съехать отсюда. Полностью изменить окружение. По-моему, это единственный выход.

— Ничего, все будет хорошо. Член муниципального совета северного побережья предложил новый план, — Дэни, казалось, не замечала выражения лица своего брата. — И это хороший план. Я была на собрании членов правления. Мы можем все это изменить, если будем действовать слаженно. Почему бы тебе, Анци, не переехать жить сюда? Я видела несколько объявлений о продаже домов.

— Я бы не удивился, если бы они все были выставлены на продажу. Кому хочется жить здесь? — Кларенс вдруг заметил, что его слова больно ранят Дэни, — извини, сестренка, я вовсе не это имел в виду.

—Я действительно очень рада, что ты нашел время в выходной день приехать и побыть со мной и детьми. Но, если вы с семьей жили бы где-нибудь неподалеку так, чтобы Тай мог видеться и разговаривать с тобой, может тогда бы... Нам, в нашей общине необходимы такие люди, как ты, большой брат.

— Перестань думать об общине и начни думать о себе и своих детях. Ты что не понимаешь, о чем я тебе говорю, сестренка? Город заполонили наркотики, алкоголь, сутенеры и мафия. Они захватили все. И именно поэтому твой член муниципалитета не хочет жить в этом окружении. Почему бы ему не перебраться сюда? И почему я должен это делать? Для того чтобы каждую ночь запирать двери на большой засов и надеяться, что какой-нибудь проходимец с обрезом или автоматом не сорвет

16

ее с петель и не ограбит меня? Зачем, по какой причине?

— Причина та, чтобы возвратиться в среду, из которой ты вышел, и помочь своим соседям, брат.

Кларенсу совсем не нравился этот диалог, как и множество подобных ему, повторявшихся время от времени. Он наклонился и чмокнул Дэни в шею, что должно было означать, что «мы никогда не придем к соглашению, но я все равно люблю тебя». Он взглянул на Джейка:

— Время приниматься за работу.

Они начали снимать ветхое ковровое покрытие в гостиной, стараясь все делать аккуратно. Потом Джейк починил протекающий кран, а Кларенс измерил окно в спальне, чтобы позже его заменить.

В четыре пополудни Джейк выглянул в окно гостиной и вдруг увидел на улице ее. Это была Дженет. Она медленно брела по улице, испытующе вглядываясь в номера домов, и медленно приближалась прямо к лазурно голубому Мустангу Джейка. В этот момент Джейк стал прощаться с Дэни:

— Ну все, до скорого. Приятно было познакомиться.

Дэни вдруг неожиданно обняла его:

— Пока, Джейк. Я очень благодарна тебе за помощь.

— Давай выйдем на улицу, я хочу познакомить тебя с Дженет.

Они вышли, и пока Джейк устраивался на сиденье машины, женщины несколько минут поболтали. Он пристегнулся, опустил стекло машины и позвал:

— Анци, пока!

Кларенс бросил на него пронзительный взгляд:

— Пока, Джейки!

Кларенс вернулся к дому и стоял уже на верхних ступеньках веранды, когда Дэни сказала ему:

— Ты не можешь бросить этот городок просто так, большой брат. Ты можешь забрать отсюда меня, но как ты собираешься забрать Холмы или эту улицу? И мистера Весли с его детьми? И старую Хэтти Бернс, что живет напротив нас? Нам просто необходимы такие мужчины, как ты, Кларенс.

— Женива говорила мне, что вы уже обсуждали вопрос нашего переезда сюда. Наверное, ты знаешь на каких ее струнах можно играть, сестренка, но только не на моих. Моя мечта остается все той же. Домик в деревне, может быть, даже в большей глуши, чем та, куда мы собираемся переехать через три недели,

17

но это только начало. Прекрасные поля, деревья, цветы и лошади, мир и спокойствие, безопасность моих детей — это единственное, чего я желаю. Такого же я хочу и для тебя, малышка. Это не такая уж плохая мечта, не правда ли?

— Ты и твои мечты, Анци... — вздохнула Дэни. — Во всяком случае, сейчас ты мог пойти со мной в церковь и провести урок труда для нашей молодежи. По крайней мере, это то, что ты мог бы сделать прямо сейчас.

— Это слишком далеко.

— А если я предложу тебе что-то взамен? Вместо того чтобы приезжать ко мне по субботам, приезжай в воскресенье всей семьей, тогда появится возможность увидеть и Жениву с Кей-шей и Ионой. Мы бы пошли в церковь все вместе, а после дети смогли бы поиграть. А ты и субботы получил бы в свое полное распоряжение, и свою семью в своем пригороде.

Кларенс никак не отреагировал, как будто и не слышал вовсе, повернувшись к входной двери, где происходило какое-то движение — это вернулись домой Селесте и Фелиция, таща за собой Хэтти Бернс. Старая женщина хмуро взглянула на Кларенса:

— Итак, Кларенс, эти две маленькие девочки уверяют, что ты им когда-то читал какие-то истории, и они даже не хотят досматривать до конца видео, которое они смотрели у бабушки Хэтти. Они предпочитают твое чтение. Если это не так, можешь ударить меня.

Она обняла его так, как может обнимать только бабушка. Хэтти всегда напоминала ему маму, мягкую, теплую и ласковую, но очень властную, и с этим маленький мальчик никогда не мог тягаться.

— Ты почитаешь нам об Аслане? — округлила большие глаза Фелиция.

— И о Люси, и о Сьюзан? — подхватила Селесте.

— И о Питере с Эммануэлем, — ответил Кларенс. — Только не забудьте позвать мальчиков и заодно прихватите книгу. Когда мы закончим эту, то останется еще шесть! Ну что, рады?

Обе сияли от счастья, а Кларенс открыл «Лев, Ведьма и Гардероб». Они начали читать эти истории два года назад. Вместе с ними тогда был и Тай.

Кларенс направился в большую спальню, где близнецы спали вместе со своей мамой, а девочки тем временем побежали в гостиную, чтобы взять оттуда старый парчовый стул, подарен-

18

ный в качестве приданого еще матери Кларенса и Дэни. Они несли его, подхватив каждая свою сторону, как трон. Они несли стул для дяди Анци.

Кровати Фелиции и Селесте были в отгороженном углу спальни их мамы. Три года назад, когда отец Кларенса был еще в силе, они вдвоем построили перегородку в комнате, чтоб девочки чувствовали себя уютнее. Дэни тогда сказала, что хочет спать вместе с девочками в комнате, чтобы им не было страшно, но Кларенс знал, что Дэни делает это не только для девочек, но и для себя.

Фелиция с гордостью показала ему новую сумку для обедов с изображенным на ней большеглазым жирафом:

— Не правда ли, он милый, дядя Анци?

— Красивее даже, чем волосы у лягушки, Фелиция, — он подхватил их обеих и без всякого усилия обвил вокруг шеи.

— Говорил ли я вам, девочки, что вы очень похожи на вашу маму в детстве?

Они обе довольно захихикали — он говорил им это всякий раз, когда видел их. Он медленно опустил их вниз из-под потолка, где они находились, и аккуратно усадил на кровать. Дядя Анци был самый сильный, самый большой человек во всей вселенной. Когда он был рядом, они не боялись никого и ничего.

Девочки устроились поудобнее на маминой кровати, и Кларенс почти час читал им вслух. Затем они все вместе поужинали свиными отбивными с картошкой и зеленым салатом — любимой едой дяди Анци. На десерт был пирог из сладкого картофеля и кофе. После ужина девочки пошли спать, а брат с сестрой долго еще сидели и вспоминали старые добрые времена, Миссисипи, где они выросли, жизнь в Чикаго, а потом переезд в Орегон. Время пролетело незаметно. Женива позвонила в 23:20 просто удостовериться, что с Кларенсом все в порядке. В 23:45 Кларенс, наконец, собрался ехать домой, поцеловав сестру на прощание.

— Анци, пообещай мне, что ты будешь молиться о переезде сюда, или, по крайней мере, начнешь ходить в церковь. Я думаю, это сблизит нас еще больше, а для тебя может измениться весь мир вокруг.

— Дэни, ты вцепилась в меня, как питбуль, хорошо, я обещаю... — Кларенс внезапно затрясся всем телом, при этом руки его болтались, как привязанные, напустил на себя важный, напыщенный вид, как будто ему принадлежала вся земля, и даже

19

голос изменил, — да, мама, ты права, для меня изменится весь мир вокруг. Я буду курить марихуану, снимать проституток, ловить кайф от ЛСД, оденусь попроще и пойду работать физически, а!? И ты могла такое подумать, сестричка?

Он приспустил брюки так, что она могла видеть сантиметров пять его нижнего белья. Она сердито хлопнула себя по губам.

А Кларенс продолжал юродствовать:

— Я стану классным пацаном! Зачем играть в теннис в моем зажиточном пригороде, когда я могу просто тащиться на разноцветных колесах, летать под кайфом и быть просто на седьмом небе, наколовшись крэком. А? Покурю с компашкой.

— Очень смешно, — Дэни старалась не рассмеяться. — Да будет тебе Анци. Здесь все-таки больше жизни, чем оружия и наркотиков, и тебе это известно. Я хочу, чтобы ты пообещал подумать об этом.

Она смотрела на него своими большими беззащитными черными глазами.

— Хорошо, — сказал Кларенс, обвивая вокруг нее руки и головой почти касаясь потолка, — я обещаю.

— Прекрасно. Я тебя обожаю, большой брат, — она поцеловала его в шею и крепко обняла.

Ему всегда нравилось, как она его обнимает, еще с того времени, когда они оба были детьми.

Кларенс достиг Бонвиля и свернул по направлению к Джексону — улицы блестели после легкого летнего дождика, который остудил ночной воздух до приятной прохлады. Почти каждый третий светофор не работал. В некоторых перегорели лампочки, другие же просто стали мишенями для тренировки в стрельбе.

Проезжая мимо домов, он представлял себе жителей, которые каждый день должны проделывать один и тот же ритуал, проверяя и перепроверяя замки на своих дверях, чтобы удостовериться, что запоры крепки. Как черепахи, прячущиеся в своих панцирях, многие городские семьи запирались в своих домишках сразу же после наступления темноты, чтобы найти там убежище. На улицах ему встречались гуляющие или едущие на мотоциклах подростки, хотя многие из них определенно не достигли возраста, когда можно получить водительские права. Свернув на улицу Мартина Лютера, он увидел, что вся она раскрашена надписями и рисунками, и это напоминало то, как волки метят свою территорию.

Вспомнив о Тайроне, он подумал, что просто обязан помочь Дэни удержать его от улицы и от общения с молодыми. Да, он должен быть уверен, что с Тайроном все хорошо.

Кларенс миновал полицейскую машину с двумя полицейскими, сидевшими на переднем сиденье. Обменялся с ними настороженным взглядом и почувствовал, как все тело его вдруг одеревенело.

«Бах! Бах! Бах!» — он вздрогнул от неожиданности, прислушался. Приглушенные звуки, похожие на выстрелы, сопровождаемые неясными вспышками, доносились с той стороны, откуда он недавно выехал. Они все продолжались и продолжались. Что это было?

Копы развернулись и помчались на звуки, а Кларенс не мог решить, что делать, последовать за копами или продолжать свой путь? Развернуться? Но зачем? Если он будет всякий раз разворачиваться на звуки выстрелов, постоянно звучащие в этой части города, то никогда не доедет до дома. Он проехал еще пару километров и услышал сирену, а также увидел еще одну полицейскую машину, вслед за ней промчалась скорая помощь.

«Мне все равно, что бы ты ни говорила, сестренка, я должен увезти вас отсюда пока еще не слишком поздно».

Кларенс включил радио и нашел свою любимую христианскую передачу. Он слушал проповедника, говорящего в этот момент:

— Господь хочет, чтобы дети Его были здоровы и богаты. Он держит Свое слово и посылает ангелов вам в помощь и для защиты. Он сделает вас успешными и не допустит к вам никакое зло.

Спустя полчаса, Кларенс свернул на дорогу, ведущую к его дому. Внезапно он ударил ногой по тормозам. Голубоватая фигура металась в свете веранды. Женива? Но ведь уже далеко за полночь.

Он увидел перекошенное лицо жены и, не дожидаясь пока машина остановится, выскочил из нее:

— Что случилось? Дети в порядке? Что с тобой?

— О, дорогой, — всхлипывала Женива, обняв и крепко прижавшись к нему. Она пыталась что-то сказать, но Кларенс не мог понять что именно.

— Успокойся, Женива! Скажи мне, что происходит?!

— Мне позвонили... Звонила Хэтти Бернс... Это о Дэни...

— Что?! Что произошло?!

— Ее застрелили! Дэни застрелили!

21

ГЛАВА 2

—Я останусь с детьми. Позвони мне!

Но Кларенс не слышал ее. Пока она произносила название больницы «Эммануэль госпиталь», он уже впрыгнул в машину и включил задний ход.

— Будь осторожен, — умоляла его Женива, пока живая изгородь не скрыла от нее скрипящую тормозами машину. Она только молилась, чтобы он добрался до госпиталя быстрее, чем приедет скорая помощь.

Кларенс мчался в больницу, в голове его роились неясные, расплывчатые мысли. Он умолял Бога, чтобы Дэни была жива, и в то же время в голове появлялись вопросы к Нему. Чем ближе он подъезжал к городу, тем больше фонарей появлялось на улицах — с одной стороны освещая, с другой — делая тьму еще непроглядней. Их свет отражался красноватыми вспышками от сверкающих боков его машины. Новый спортивный автомобиль был более дорогим, чем он мог позволить себе. Кларенс подумал о том, насколько все в жизни теряет значение, когда сталкиваешься с несчастьем.

Что же это? О чем говорилось в передаче, которую только сегодня утром он слушал, о каком здоровье и процветании? «Служи Богу, и Он всегда позаботится о тебе. Полагайся на Него!»

О, Бог позаботился о ней! Господи! Пожалуйста, пусть все будет хорошо! Пожалуйста!

Ему пришлось остановиться на двух красных светофорах, пока он добрался до свободной дороги. Постоянно превышая дозволенную скорость, он надеялся, что полиция его не остановит. Когда он, наконец, почти доехал до входа в больницу, ему опять пришлось нетерпеливо ожидать, пока красный свет сменится зеленым.

Ну почему она не послушалась его? Конечно, и их предместье — не небеса. Да, это правда, что он не знает, кто его сосед, он может быть казнокрадом или уклоняется от уплаты налогов, а, может, он прелюбодей. Может быть, его ребенок курит наркотики и списывает на алгебре, и его жена — алкоголичка. Но, по крайней мере, они не сплетничают о тебе и не вскрывают твой почтовый ящик. Они не стреляют в тебя.

23

Он подъехал к большому красному знаку Скорой помощи, игнорируя инструкцию по парковке, и вбежал через двойные стеклянные двери в комнату ожидания.

Блондинка-администратор подозрительно взглянула на ворвавшегося человека, держа палец на кнопке «Тревога», и спросила с металлом в голосе:

— Да? Что я могу для вас сделать?

— Моя сестра, — у Кларенса перехватило дыхание, — она здесь.

— Имя?

— Кларенс Абернати.

— Я имею в виду имя вашей сестры.

Ему показалось, что он уловил высокомерие в голосе медсестры.

— Дэни. Дэни Роулс.

Она просмотрела бумаги, затем ткнула пальцем в кнопки на компьютере, глядя на экран.

— Когда ее доставили?

— Я не знаю. Наверное, минут сорок назад. Где она? Что случилось?

— Она у нас не зарегистрирована. Хотя у нас есть другая Роулс. Фелиция Роулс.

— Фелиция?! Это моя племянница!

О, Господи! Только не Фелиция!

— Она. Она... Подождите, я позову доктора. Пожалуйста, присядьте.

— Я сам пройду.

— Нет! Вам нельзя! — Она нажала кнопку безопасности, а Кларенс, не слушая ее, толкнул закрытую дверь. В это время появился доктор, одетый в голубую форму:

— Стойте! Вам нельзя заходить туда.

— Где Фелиция?Где Дэни?

В это время в дверях появился охранник. Когда Кларенс обернулся к нему, тот упреждающе положил руку на кобуру.

— Подождите, — сказал доктор, взглянув на Кларенса, — вы что, родственник Фелиции Роулс?

— Она моя племянница.

— Ладно. Я думаю, что ситуация под контролем, Фредди, — обратился доктор к охраннику

— Я доктор Броуз, — повернулся он к Кларенсу, — пожалуйста, присядьте.

— Я не хочу садиться, — в глазах у Кларенса зажегся опасный огонек. — Скажите мне, в конце концов, что происходит?

— Вашу племянницу оперируют.

— Оперируют? Почему?

— Удаляют пули.

— Пули? В Фелицию тоже стреляли?

— Прошу прощения, я думал, что вы в курсе. Доктор Мах-мауд как раз сейчас ее оперирует, и я не знаю, как долго будет длиться операция, — в этот момент он заметил медсестру, вышедшую из операционной, — подождите, я сейчас вернусь.

Кларенс просунул ногу в дверную щель, пытаясь услышать хоть что-нибудь в мертвой тишине холла, и в это время увидел доктора Броуза, который шел по коридору вместе с другим доктором, одежда которого была залита кровью, а лицо покрыто каплями пота.

— Это доктор Махмауд.

Прекрасно. Они что, не могли найти американца, чтобы оперировать маленькую черную девчушку.

— Вы ближайший родственник Фелиции? — тем временем спросил д. Махмауд.

— Если не считать ее матери и... Да, я ближайший.

— Я извлек из вашей племянницы две пули.

У Кларенса затряслись губы.

— Одна попала в плечо, и там все нормально, мы можем достать ее и позже, если...

— Если что?..

— Если мы сможем нормально удалить другую пулю, попавшую в голову.

— Ее голову?!

-Да.

Кларенс упал в кресло.

— Я начал операцию, не дожидаясь специалиста, мы не можем ждать. Др. Демаджин оперирует, а я ассистирую ему.

Демаджин? Что это, Американский национальный госпиталь или что?

— Операция прошла успешно?

— Она еще не закончилась.

— Тогда почему вы здесь?

— Я работал десять часов подряд, провел четыре операции, меня просто вытолкали за дверь, чтоб я отдохнул. Так что свою язвительность придержите при себе. Мы все еще продолжаем

25

работу, хотя, если быть до конца честным, то я не представляю себе, чем это все закончится. Операция может длиться еще, по меньшей мере, час.

— Вы хотя бы знаете, где моя сестра Дэни Роулс?

— Нет, — сказал др. Броуз, а Махмауд просто пожал плечами, — она должна быть здесь?

— Это то, что мне сказали. В нее тоже стреляли. А может быть, что-то спутали и имели в виду только Фелицию? Но тогда Дэни и не может быть здесь. Где же она?

— Понятия не имею, — сказал д. Махмауд, — я все время был с Фелицией. Ладно, я выпью кофе и должен возвращаться в операционную. Вам надо узнать в регистратуре.

— Я узнавал. Там ничего не известно.

В это время Махмауд уже прошел за стеклянные двери, а Броуз поинтересовался:

— Вы знаете, где все это произошло?

— В северном Портленде, на улице Джексона.

— Туда могли приехать две машины скорой помощи, и вашу сестру могли отвезти в больницу Бесс Кайзер.

— Я могу позвонить туда, — предложила строгая регистраторша, набирая номер.

— Спасибо, — промямлил Кларенс, удивляясь тому, что она так долго узнает.

— Прошу прощения, но у них нет Дэни Роулс.

Кларенс подошел к телефону и набрал домашний номер Дэни. Никто не отвечал.

— Я ничем не могу помочь здесь Фелиции и лучше займусь поисками сестры.

Он быстро поехал к бульвару Мартина Лютера, молясь про себя о Фелиции и Дэни: «Господи, она же ведь такая маленькая девочка, ребенок, ей необходима мать. Также как и я».

Кларенс открыл окно машины, потому что ему не хватало воздуха. Вместе с прохладой, ворвавшейся в машину, на его разгоряченное лицо упало несколько капель дождя. Он несся по мокрым улицам, визжа тормозами на поворотах, пока не достиг цели.

— Что за...

Он с силой нажал на тормоза и проехал еще метр, пока остановился, почти упершись в стоящую поперек дороги машину. «Что за сопляк оставил свою машину...»

Худощавый мускулистый человек с инструментами, болтающимися у него на поясе, неожиданно появился из-за стоящей

26

посреди дороги машины, двигаясь осторожно, но быстро, приближаясь к окну автомобиля Кларенса, который выпрыгнул из машины навстречу незнакомцу Голос его звучал взволнованно:

— Мне необходимо попасть к дому моей сестры.

— Стой, где стоишь! — в руках у незнакомца появился пистолет. — Покажи мне свои руки! Немедленно! Подними их вверх!

Кларенс поднял руки без сопротивления, он знал правила.

— Так и держи!

Из-за того, что ближайшие три фонаря были разбиты, место действия было погружено в полутьму, и только сейчас Кларенс смог детально рассмотреть происходящее. С полдюжины людей в халатах и ночных рубашках глазели с глупым видом на дом Дэни и натянутую желтую ограничительную ленту, на которой он смог различить надпись: «Место преступления — проход запрещен».

— Развернись и положи руки на капот!

Кларенс опустил руки, оперся на них и поглядел влево, где через три дома от него стоял дом Дэни. Он мог видеть некоторую суматоху, царящую возле веранды Дэни: там двигались, по меньшей мере, четыре человека.

Полицейский обыскал его. И хотя Кларенс никогда не совершил большего преступления, чем превышение скорости, это был уже шестой раз, за время проживания в Портленде, как его обыскивали.

Коп что-то пробормотал в микрофон радио, висящего на его левом плече.

— Можем ли мы поскорее закончить процедуру: что-то произошло в доме моей сестры. Я — Кларенс Абернати.

— Абернати? Спортивный комментатор из газеты?

— Да, — а про себя подумал: «Да кто ты такой, Эллиот Несс?»

— Хорошо, — продолжил офицер, — достаньте свой бумажник, мне надо увидеть ваши документы.

Коп сейчас казался менее настороженным, хотя Кларенс не имел при себе ничего, кроме чека на покупку по кредитной карточке, но его редакционное удостоверение должно лежать в бардачке. Кларенс нагнулся к открытому окну, чтобы достать удостоверение.

— Стоять! — пистолет офицера следовал за его движениями, как самонаводящаяся мишень. — Руки на машину!

27

— Но мое удостоверение в...

— Покажите мне ваши водительские права.

Кларенс нашел в своем бумажнике права и показал их офицеру, который осветил их фонариком, после чего луч света уперся в лицо Кларенса. Казалось, что он мысленно что-то сравнивает, возможно, фотографию из «Трибьюн».

— Хорошо, м-р Абернати. Я приношу извинения. Но вы должны ездить осторожнее. И не выпрыгивать из машины, как вы сделали. После того, что сегодня здесь произошло, я подумал... В общем, ситуация сама по себе достаточно напряженная.

— А что же здесь произошло? — уставший оттого, что никто не отвечает на его вопросы, Кларенс подошел к желтой ленте и просто переступил через нее.

— Подождите! Стоять! Туда нельзя!

— Но я уже здесь, — пробурчал себе под нос Кларенс, не оборачиваясь назад. Он шагал по направлению к дому. На расстоянии метров 20 была натянута еще одна желтая лента. Если сначала он шагнул за пределы святого, то теперь это было святая святых, и он вполне резонно ожидал, что будет схвачен за шиворот офицером, который находился недалеко от него. Но офицер, казалось, не заметил его, возбужденно разговаривая по радио. Прямо возле двери дома Дэни неуклюже топтался человек с тяжелой челюстью, одетый в штатское. Он был около метра восьмидесяти ростом, но при этом весил килограммов 115. Неуклюжей утиной походкой он сначала поднимался вверх по лестнице, затем быстро спускался вниз. Он переступил через желтую ленту и оказался лицом к лицу с Кларенсом.

— Оставайтесь там, дружище.

«Я тебе не дружище», — подумал Кларенс.

— Это место преступления. И вы должны уйти.

Кларенс застыл неподвижно, заставляя себя не двигаться и просчитывая мысленно свой следующий шаг.

— Я детектив Олли Чандлер.

«Ладно, а я принц Уэльский, что дальше? Подожди-ка, подожди-ка...— подумал Кларенс, — Олли Чандлер?»

В этот момент за ним возник полицейский, нервно оглядывающийся на пост, который оставил, преследуя Кларенса.

— Я предупреждал м-ра Абернати, что вход запрещен, — сказал офицер.

— Послушайте, — детектив Чандлер обратился к Кларенсу,

28

— на желтой ленте, которую вы пересекли, вы наверняка прочитали, и не один раз, надпись: НЕ ПЕРЕСЕКАТЬ! Это должно удерживать зевак на расстоянии и не мешать полиции работать. Так что м-р Абернати... ну-ка, подождите. Кларенс Абернати? Из «Трибьюн»?

— Да, — Кларенс почувствовал слабое удовлетворение, что его и здесь узнали. Может быть, сейчас перед ним извинятся.

— Хорошо. Тогда, — сказал детектив Чандлер, — ваше присутствие особенно нежелательно.

-Что?

— Никто не может испортить так место преступления, как репортеры. Они воображают, что для них не существует правил. Надеюсь, вы меня поняли, не правда ли?

— Это дом Дэни. Здесь живет моя младшая сестра.

— Дэни Роулс ваша сестра? Извините, я не знал.

— Я сейчас еду из больницы Эммануэля. Там моя племянница, но я не смог найти сестру. Ее отвезли в какое-то другое место? Кто-нибудь поехал с ней? Что вообще происходит? — голос его прозвучал скорее умоляюще, нежели требовательно, и Олли Чандлер не смог больше сохранять суровость. Он опустил глаза на темный тротуар и глубоко вздохнул:

— Я очень сожалею, м-р Абернати, ваша сестра...

— Что?! Что с ней?!!

— Она... умерла.

Кларенс рухнул на колени прямо на тротуар. Какой-то молодой испанец, тоже в штатском, быстро подошел к нему, очевидно, предполагая, что это какой-то навязчивый свидетель. Олли сделал ему знак рукой, что все в порядке.

— Мне действительно очень жаль, — наклонился он к Кларенсу.

Кларенс поднял глаза вверх и встретился взглядом с испанцем.

— Это мой напарник Мануэль, — представил его Олли.

Но Кларенс этого не слышал. Он медленно поднялся, не веря своим ушам, и взглянул с веранды на окно спальни Дэни. Застывшим взглядом уставился на то место, которое он собирался ремонтировать не следующей неделе, и где оставался рулон скотча. Постой! Неужели кто-то это уже сделал? Нет, это только казалось, что все в порядке, потому что стекла в окне не было вообще, рама, висящая слева, была пуста. А оставались лишь исковерканные, криво висящие внутри жалюзи.

29

Вся правая сторона дома выглядела, как кусок мяса, который хорошо отбили, а затем еще и поковыряли ножом. По-ви-димому, взрыв внутри стены вырвался и наружу.

Кларенс взглянул на пол веранды, которая находилась от окна где-то на метр. Весь он был покрыт желтыми треугольниками, на которых были жирные черные надписи. Сначала он подумал, что это рисунки близнецов.

— А это что такое, — слабым голосом спросил он.

— Это помечены те места, где были гильзы, — ответил Олив.

— Каждый треугольник для одной гильзы.

Самая большая цифра, которую заметил Кларенс, была сорок.

— Это что же, их было сорок?

-Да.

«Сорок отстрелянных гильз? Этого не может быть», — подумал Кларенс.

— Они увезли ее?

— Нет еще, они ожидают, — ответил Олли и указал пальцем по направлению другой стороны дома, где на расстоянии метров двадцати пяти от дома была протянута еще одна желтая лента. Там стоял бежевый фургон, с переднего сиденья которого какой-то человек забирал сейчас маленький ящик. — Мы должны кое-что еще закончить прежде, чем ее увезем. Мы используем лазерный комплекс, чтобы описать место преступления прежде, чем что-либо будет сдвинуто с места.

— Я хочу войти, чтобы посмотреть на нее.

— Прошу прощения, м-р Абернати, но нельзя.

Кларенс занес ногу над желтой лентой внизу лестницы, и в этот момент Мануэль стал у него на дороге, свирепо глядя ему в глаза сверху вниз. Это не устрашило Кларенса, а подействовало, как красная тряпка на быка. Даже не шевельнув рукой, он отодвинул коротышку за свою спину и двинулся вперед.

Полицейский на веранде, вытащил из кобуры огромный пистолет сорок пятого калибра:

— Стоять!

Мануэль тем временем открыл металлический пакет, висящий у него на поясе, и извлек оттуда правой рукой пистолет поменьше, девятого калибра, а левой — наручники:

— Руки за спину! Немедленно!

— Да будет тебе, Мэнни, — примирительно сказал Олли,

— отойди.

— Он нарушил ограничения и ворвался на территорию расследования. Напал на офицера полиции.

— Я улажу это, Мэнни. Отойди.

Мэнни колебался, затем со смущенным выражением отвращения к самому себе, произнес:

— Я следую закону: у нас осложнения с этим парнем, а ты настаиваешь на своем.

— Послушайте, м-р Абернати, — сказал Олли, — поверьте мне, вам нельзя заходить внутрь, там все разорено.

— Я должен видеть ее.

— Вы не можете войти внутрь, — Олли оглянулся вокруг, оценивая ситуацию: на ступенях трудилось еще несколько рабочих пчелок. — Мы ведь закончили осмотр на ступенях, не так ЛИ? Отпечатки все взяты, да Бо?

Человек без формы нес какой-то набор.

— Хорошо, м-р Абернати. Я, конечно, не должен был делать этого, но, если вы обещаете мне оставаться на том месте, где стоите сейчас, и не станете нам мешать делать то, что мы должны, пожалуй, вы можете присесть на ступени... через пару минут ее вывезут.

Мануэль затряс головой, не веря своим ушам, и отвел Олли В сторону:

— Мы не можем ему позволить...

Кларенс слышал их спор. В какой-то момент он уловил, как Олли сказал: «На ступенях мы все уже сделали, а это была его сестра...» Голоса то затихали, то опять схлестывались в схватке.

— Лейтенант все слышал, и нам не поздоровится, — сказал Мэнни.

— Это мое дело, звонок получил я. Мне надо поговорить с медэкспертом. Кен, ты можешь присмотреть за м-ром Абернати?

Кен, офицер в форме, стал у дверей веранды, как шакал, охраняющий вход в Египетские пирамиды. Кларенс тем временем наблюдал за окнами комнаты Дэни и заметил несколько вспышек фотоаппарата. Чуть позже он увидел через приоткрытую дверь полицейского фотографа, ставшего на колени, чтобы заменить пленку.

— Кларенс! — кто-то звал его, всхлипывая. Голос доносился из-за линии ограждения. Он переступил линию внутреннего ограждения и обнял большую женщину, Хэтти Бернс, которая как раз пробежала мимо' расстроенного полицейского в форме.

— Тай и Селесте у меня, — сказала Хэтти, — как Фелиция?

31

— Ее оперируют. Они пытаются извлечь пулю, — его лицо внезапно исказилось, — из головы.

Руки Хэтти опять обвились вокруг него, и Кларенс уже не мог различить, вырывались ли те рыдания у него или у нее. Казалось, что он обнимает маму после долгих лет разлуки.

— Что произошло, Хэтти?

— Я услышала взрывы, повторяющиеся опять и опять. Выглянула в окно, увидела кого-то на веранде, сложно было разглядеть что-либо с такими уличными фонарями. Мне показалось, что я видела кого-то с ружьем. Он подбежал к машине, вскочил в нее и был таков. Зачем они это сделали? Что заело в головах у этих гангстеров?

У Кларенса оставалось еще много вопросов, но... он стоял молча, не понимая самого себя, но, зная определенно, что у него осталась еще масса «почему».

Посмотрев через улицу, заметил Тая, стоящего на веранде у Хэтти, который оцепенело наблюдал за происходящим. Воздух был насыщен влагой, которая, собравшись в мелкие капли, перешла в моросящий дождь. Кларенс направился к Таю. Он ненавидел соболезнования в любом виде и поэтому просто попытался обнять племянника, который оказал неожиданное сопротивление, стараясь казаться сильнее, чем был на самом деле. Внезапно капли дождя на лице мальчика смешались со слезами:

— Почему они такое сделали с моей мамой?

— Я не знаю, Тай, я не знаю.

Они простояли в неловком молчании несколько минут до тех пор, пока миссис Бернс не подошла к ним:

— Я позабочусь о детях до тех пор... до тех пор, пока мы не будем знать, что делать. Не беспокойся о них.

— Спасибо, — лицо Кларенса задеревенело так, как будто ему вкололи новокаин. Он пересек улицу и вернулся к дому Дэни под пристальным взглядом офицера Кена. Уже садясь на ступени, он заметил, что дом стал выглядеть как-то по-другому: разорванные жалюзи, еще недавно закрывающие комнату, теперь развалившись, упали, и часть комнаты просматривалась снаружи. Кларенс потянулся к перилам с правой стороны, пытаясь заглянуть внутрь. Он сделал внезапный бросок на верхнюю ступень и остановился в трех метрах от окна ее комнаты.

— Стоять! Я не думаю, что вам разрешили подниматься по ступеням, не правда ли? — интонаций в голосе офицера Кена были недвусмысленными.

Кларенс разглядывал комнату через окно без стекла. Ему попалось на глаза знакомое в детства изречение Мартина Лютера Кинга: «Мы должны распространять мир», вышитое зелеными нитками его мамой и висевшее на стене.

Он стал вровень с оконной рамой и мог видеть всю комнату целиком. Там царил хаос, везде было разбитое стекло и щепки. Мамино приданое, парчовый стул превратился в деревянные обломки, одна из ножек выглядела так, как будто побывала В зубах у чудовища. Он увидел детектива Чандлера, который склонился над чем-то, лежащим на полу, что Кларенс принял за манекен.

— О, Господи! — вырвалось у Кларенса.

Это была Дэни. Он наблюдал, как Олли указывал на что-то пальцем, обращаясь к Мануэлю.

Кларенс рассматривал комнату. Справа, на одной и маленьких кроватей, плотно стоящих одна возле другой, он увидел пропитанную кровью простыню — это была простыня Фелиции. Там же стояла ее маленькая сумка для бутербродов с изображенными на ней животными и большим улыбающимся жирафом. Сумка была смята, а на голове у жирафа он увидел странное черное пятно, но это было не пятно, это была дыра. Дыра от пули.

Кларенс упал на четвереньки, в бессилии стуча по полу веранды кулаком:

— Возьми меня, Господи, но только не Дэни! И не Фелицию! Ты не можешь взять их! Ты не можешь!

Офицер Кен неуверенно остановился над Кларенсом, затем обнял за плечи и помог вернуться на ступени. Теперь дождевые капли яростно застучали прямо по его лицу.

Высокая, среднего возраста женщина с прикрепленной на Груди надписью «Представитель судебной медицины» вышла из комнаты Дэни и неприязненно взглянула на Кларенса. Она жестом позвала человека, который в ожидании курил возле бежевого фургона. Человек отшвырнул сигарету, достал из машины складные носилки, приподнял желтую ленту ограждения и покатил их к дому.

Теперь все происходило очень быстро. Кларенс слышал, как что-то поднимали в спальне, затем в дверях показались носилки, прикрытые белой простыней, на которую уже просочились красные пятна. Медэксперт возглавила процессию, нервно поглядывая на Кларенса, который поднялся и пошел рядом с но

33

силками, ныряя периодически под желтую ленту, пока они не достигли фургона.

Мужчина хотел что-то поправить, прежде чем поднимать тело Дэни в фургон, но Кларенс сказал:

— Позволь мне.

— Нет. Я сделаю это лучше.

— Она моя сестра.

Мужчина колебался, глядя на судмедэксперта:

— Ладно.

Кларенс поднял на руки свою младшую сестру. Когда ей было восемнадцать, она весила чуть больше сорока пяти килограмм, но и сейчас при весе в шестьдесят три килограмма, она не была тяжелой ношей для этих огромных рук. Кларенс вспомнил, как он, десятилетний, нес на руках через маленький ручей шестилетнюю Дэни, там, в Пуккете, штат Миссисипи. Она была такая беззащитная. Она постоянно нуждалась в его опеке, как и он всегда нуждался в ней.

— Вы уже можете положить ее, — мужской голос ворвался в его воспоминания, отгоняя их.

Кларенс медленно опустил тело, отошел в сторону и молча наблюдал, как водитель вкатил носилки в фургон, затем судебно-медицинский эксперт села рядом с водителем, и машина исчезла в темноте.

Полицейский подошел к Кларенсу и молча проводил его через огражденную территорию к машине. Окно со стороны водителя осталось открытым, и сидение стало совершенно мокрым. В другое время его бы это очень огорчило, он бы переживал, что вода испортит роскошные кожаные сидения. Но сейчас это не имело значения. Ничто не имело значения. Он сел в машину. В нос ударил тяжелый запах мокрой кожи. Он наблюдал за каплями на ветровом стекле, которые быстро собирались вместе и в свете уличных фонарей создавали иллюзию радуги. Дешевая подделка настоящей радуги, безнадежная подделка.

«Надо возвращаться в госпиталь. Надо повидать Фелицию. Надо позвонить Жениве. Надо сказать отцу. Как он сообщит это им? Что отец ответит?». Он уставился на собственные пальцы, которые опять начинали дрожать и, несмотря на насыщенный влагой воздух, были совершенно сухими, как мел. Он изучал их так, как будто они могли все объяснить и восстановить изломанную жизнь.

Он вспомнил застенчивую маленькую девочку в ее розовом

34

ГЛАВА 3

Ранняя осень была необычно жаркой и влажной и больше напоминала осень в Джексоне, штат Миссисипи, чем обычную осень в Портленде штата Орегон. Белое раскаленное солнце безжалостно палило, казалось, что какой-то непослушный мальчишка держит огромную лупу, чтобы мучить бессловесных тварей внизу. Ожидание облегчения от очень умеренной прежде погоды было обмануто.

Кларенс вошел в кондиционированное помещение больницы Эммануэля и ощутил физическое облегчение, но душевные муки не покидали его. После бесконечного ожидания ему, на-конец-то, позволили увидеть Фелицию. Он наклонился над крошечной девочкой, затенив ее от тусклого ночника. Он смотрел на это малюсенькое беззащитное тельце с подсоединенными к нему бесчисленными трубками. Белая шапочка, которая была на ней во время операции, покрывала ее голову и сейчас. Жизнь в ней едва теплилась.

«Почему все это произошло? Как люди могут так жестоко поступать с маленькими детьми? Почему Ты допустил это? Оставь ее с живых. Ты должен оставить ее в живых».

На протяжении последних четырех дней Кларенс постоянно торговался с Богом. Он цитировал книги, в которых Бог обещал здоровье и исцеление. Он прихватил Библию из больничной часовни и переходил от стиха к стиху, зачитывая вслух те Божьи обещания, которые ему нравились, и игнорируя другие.

«Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам; ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят».

«И все, чего ни попросите в молитве с верою, получите».

Он повторял эти стихи с такой настойчивостью, как будто это была мантра, и каждое повторение должно было раз и навсегда убедить его самого и Бога в том, что Всемогущий должен сделать. Кларенс не допускал ни одной плохой мысли. Он попросил всех, кого знал, молиться. Он заявил, что Бог исцелит Фелицию.

«Я разрешу тебе держать Дэни столько же, сколько Фелиция будет жить. Не допусти ее смерти». Он пытался заключить сдел-

37

ку с Господом, разговаривая вслух так громко, как будто тот, кому это адресовано, был туг на ухо, и его нужно вывести из дремотного состояния громким голосом и настойчивыми интонациями.

Вошла медсестра, чтобы сказать, что ему пора уходить. Она увидела его остекленевший взгляд, готовый в любую минуту вспыхнуть пламенем, и поняла, что боится его. Она подошла к Кларенсу вплотную и тихонько прошептала: «Пора уходить».

Он оставил комнату с чувством разочарования, как после поражения. У него не было власти ни над жизнью, ни над смертью этой маленькой девочки, которая осталась лежать в кровати.

В комнате ожидания интенсивной терапии Женива бросилась навстречу Кларенсу и повисла на нем так, как на красном дереве при штормовом ветре, но Кларенс неожиданно согнулся под ее объятиями. В нем не осталось ничего от горделиво вздымающегося, непоколебимого красного дерева, скорее всего, он напоминал сейчас молодое деревце, гнущееся и клонящееся от малейшего бриза. Это было так неожиданно для Женивы, что она испугалась.

Там же, в комнате ожидания сгорбленно наклонившись вперед и уставившись в никуда, сидел Обадиа Абернати, восьмидесятисемилетний сын испольщика, внук раба с Миссисипи. Последние два года он жил в доме у Кларенса, потому что уже одряхлел. Кларенс сел возле него, заглянул в отцовские глубоко посаженные глаза, глаза, которые видели огромные перемены и вынесли незабываемую войну. Кларенс не был уверен, что ему надо прерывать ход мыслей отца, потому что любая альтернатива была лучше, чем действительность. Он ничего не сказал.

Кларенс вспомнил рассказы, которые папа читал ему, Дэни и всей семье, со старомодными выражениями и красивыми модуляциями голоса. Человек, вынужденный оставить школу в третьем классе, чтобы собирать хлопок, и научившийся читать, когда ему было уже тридцать три. В семье из одиннадцати детей он был самый младший, и сейчас остались в живых только он и его брат Илья. Он играл в бейсбол за Клоунов Индианаполиса и за девять других негритянских команд с конца двадцатых годов и до конца сороковых. В возрасте тридцати трех лет его забрали в армию для защиты страны во Второй мировой войне. Он отдал годы своей жизни во славу Родины, которая не разрешала ему есть в большинстве ресторанов и спать в большинстве отелей, пользоваться теми же фонтанчиками для питья и туале-

38

тами, что и белые ребята. Он получил пулю в плечо за страну, которая даже не печатала объявления в газете о его дне рождения или о его свадьбе.

И в то время когда он играл в бейсбол и когда закончил играть, чтобы прокормить семью, он работал на мельнице электромонтажником, сторожем в библиотеке, грузчиком на железной дороге. В поисках лучшего места свою семью из восьми человек он перевез из Миссисипи в Чикаго, а потом в Портленд. Этот человек, казавшийся Кларенсу таким большим в детстве, а со временем ставший ниже из-за ссутулившихся плеч и согнувшейся спины, как Моисей, вел своих людей через пустыню в поисках земли обетованной. Его тело ослабело, а время и обстоятельства жизни оставили на его лице глубокие морщины. Но ничто не могло погасить его постоянную улыбку и сияние глаз. Казалось, что его глаза и губы живут и черпают силу из какого-то неведомого источника, не из этого мира.

— Нам надо ехать на похороны, малыш, — прошептала Же-нива Кларенсу, — Харли забрал детей пятнадцать минут назад, и они уже на месте.

Похороны. Это слово ворвалось в него. Он сурово напомнил Богу об их сделке: «Ты не можешь забрать Фелицию».

Кларенс, нежно поддерживая отца, помог ему дойти до машины. Папа надел похоронный костюм, а Кларенс был в рубашке с короткими рукавами. Его черный пиджак оставался в машине. Воздух был настолько плотен и насыщен влагой, что он чувствовал себя так, как будто на нем была надета фланелевая теплая рубашка. Они подошли к машине с сохранившимся до сих пор запахом мокрой кожи, напоминающем ему о ночном кошмаре, бывшем четыре дня назад, от которого он до сих пор не опомнился.

Пока они ехали, Кларенс приготовил себя к негритянским или, как обычно говорят, черным похоронам. С белых похорон уже через час возвращаешься на работу, как раз к тому времени, когда надо ответить звонившим тебе в течение дня. Работа священника на белых похоронах заключается в том, чтобы облегчить страдания. На черных — растянуть их как можно дольше. Сейчас он предпочел бы быть на белых похоронах, а не на черных.

Они приехали к церкви «Авен-Езер» в северном Портленде, находящемся на расстоянии пяти километров от больницы и в двух километрах от дома Дэни, в самом сердце «черной» части

39

города. Это было его третье посещение церкви. Дважды он был здесь с Дэни по ее настоятельной просьбе. Сегодня более чем когда-либо он был здесь из-за нее, но без нее. На этот раз ее не было. Возможно, если бы он согласился пойти в церковь, она бы не умерла. Эта и сотни других абсурдных мыслей роились у него в голове, атакуя его, как летучие мыши, слетающие с чердака. Припарковавшись на церковной стоянке и выйдя из машины, он собрал себя в кулак, потому что видел уже суетящихся людей, готовых к оплакиванию.

— Кларенс! О, мой Бог! Кларенс!

— Нам будет так не хватать ее... О-о-о!

Объятия и слезы окружали его со всех сторон. Это были не повседневные приветственные рукопожатия с дружескими похлопываниями по спине, а долгие, настоящие. Никто не умеет плакать так, как черные люди — у них столетия практики. Кларенс с трудом пробирался сквозь море людей к входу в церковь, не видя никого, кто действительно мог бы поддержать его и утешить в эту минуту.

— Привет, Кларенс. Я очень сожалею, — это было совершенно другое приветствие, а рукопожатие, не объятия, достаточно сдержанным. Кларенс встретился взглядом с Реджинальдом Норкостом, известным членом муниципального совета, в его ведении находился и район северного Портленда. И хотя он был белым, но известность приобрел, как хороший адвокат при защите черных.

Кларенс кивнул ему и ничего не сказал. Ему было интересно, что этот политик делает на похоронах его сестры.

Как и большинство в северном Портленде, Дэни доверяла Норкосту. А Кларенс, наоборот, видел в нем претенциозного бюрократа, демонстрирующего свою деловитость. Пытался проявлять заботу обо всех, как мать Тереза, но она не носила Ролекс, как Норкост, не водила «Бимер», одну из самых престижных машин, и не курила модные сигары, празднуя политические победы.

— Посмотри на этих людей. Они пришли потому, что Дэни коснулась их жизней, — сказал Норкост, — ты можешь гордиться этим.

— Я горжусь.

— Господин Норкост! — кто-то из толпы возбужденно приветствовал государственного мужа. Кларенс наблюдал за слугой народа, с радостью пожимающего руки окружающих

40

Людей. Появление на похоронах преследовало определенную цель — предстоящие выборы. Это было так очевидно. Норкост ■сегда умел использовать подходящие обстоятельства. Ничего удивительного, что его рейтинг был самым высоким среди кандидатов на пост мэра в следующем году. В сорок четыре года ОН достиг вершин популярности, и в будущем, наверное, станет сенатором или членом правительства.

За ним следовала его жена Эстер, статная женщина, уже основательно поседевшая, но хорошо выглядящая, с несколькими косметическими шрамами — личная и политическая ценность своего мужа. Всегда доброжелательная и элегантная, она носила сногсшибательные украшения, включая и золотую булавку в форме ангела-хранителя, которая сразу бросалась в глаза. «Ангел-хранитель Дэни должно быть свое отработал».

Женива как раз обернулась и заметила ее:

— Эстер!

— О, Женива! — Эстер Норкост обвила руками Жениву Абернати. Они встречались прежде и испытывали родство.

— Так хорошо, что ты пришла, Эстер. Спасибо тебе!

«Она пришла только потому, что здесь должен был присутствовать ее муж в интересах предвыборной кампании».

Кларенс наблюдал за женщинами и видел, что обе они плачут. Он почувствовал укор вины, понимая, что Эстер может быть абсолютно искренна в своих чувствах. Он думал, что возможно они — «два сапога — пара», а Женива всегда говорила, что он циничен.

Темнокожий, в белых перчатках и смокинге, церемониймейстер, неся себя с апломбом, усадил Кларенса с семьей в первом ряду церкви Эбенезер.

Хор, покачиваясь взад и вперед, страстно запел старую песню рабов «Скоро я избавлюсь от тяжелой жизни на земле, тяжелой жизни на земле и буду жить с Богом на небе». Все вторили хору: «Не будет больше слез и стенаний, не будет больше слез и стенаний, не будет больше слез и стенаний! — я буду жить с Богом».

«Я буду жить с Богом!» звучало, скорее, как победная декларация, без всяких сомнений, и это неосознанно беспокоило Кларенса. Может быть, именно поэтому ему всегда не нравились песни рабов, которые отец постоянно мурлыкал себе под нос. Он не мог понять идеализацию рабства с его испольщиной, отдельными фонтанчиками для питья, битьем, неприкрытой

41

ненавистью и несправедливостью. Для него было сложно найти во всем этом что-либо хорошее. Кларенс никогда не присоединялся к таким стенаниям и не искал повод для оправдания. Ему определенно не хотелось притворяться, что все это он считает благословением.

Как рабство несло в самом себе жестокость, так и смерть Дэни была ужасной трагедией, простой и высокой трагедией. И никто не должен был даже пытаться представить это чем-нибудь иным.

Жена пастора была запевалой при исполнении «О, благодать!». Кларенс знал хорошо этот гимн, потому что его часто исполняли по воскресеньям в церквях для черных, которые Кларенс посещал. Но он никогда не слышал такого исполнения как сейчас. В тех трех церквях для белых, куда он ходил, тоже пели «О, благодать», но ее пели по-другому: быстро, сухо, без всяких эмоций и ты всегда знал, когда песня закончится. Здесь же это делали медленно и протяжно, несколько заунывно, как на панихиде, но и с радостным восторгом, и песня как бы оживала. Черные никогда не поют одну и ту же песню одинаково, и никто, кроме запевалы, не знает, когда же она закончится. Очень часто песни бывают раза в три длиннее, чем в церкви для белых.

Кларенс не пел, он не хотел петь.

«Пройдут десятки тысяч лет, сиять нам будет солнце там, но Богу так же буду петь и восхвалять, как в самый первый день».

«Я не собираюсь славить Тебя за то, что Ты позволил Дэни умереть». Кларенс слышал вокруг себя всхлипывания, скорбные причитания, ощущал покачивание толпы — это были черные похороны. Он ощутил на себе руку отца. Стариковские бездонные, глубоко посаженные, наполненные слезами глаза, слегка изменили свой коричневый цвет и стали блестящими, как полированный камень. Эти глаза сдерживали столько слез, что невозможно было себе представить.

— Дэни любила эту старую песню, — зашептал старик Кларенсу на ухо. — Ты знаешь, ее написал старый капитан корабля, перевозившего рабов. Господь благоволил к тому парню, очень... Да, а Дэни любила эту песню всей душой, и сейчас она, сынок, поет ее во славу Божью. Вместе с мамой.

Эти великолепные глаза больше не могли удерживать слезы, и они свободно потекли по лицу, падая на старый коричневый костюм для церкви, купленный в семидесятых годах.

Кларенс правой рукой обнял папу, а левую положил на левую

42

руку главы семейства. Он ощутил что-то похожее на ощущение В детстве, когда он, маленький мальчик, касался отцовской мозолистой, огрубелой от работы ладони. Чего только ни делали эти руки — начиная от сбора хлопка и обмолачивания зерна и заканчивая подковкой лошадей и обдиранием полов. Рука была той же, но не такой сильной, как раньше, а очень слабой.

— Человек не должен видеть смерть своих детей, — прошептал Обадиа. ,

— Я знаю, папа, знаю.

— Всемогущий Господь, — Обадиа продолжал шептать, — Он тоже пережил боль из-за смерти ребенка. У Него была причина для смерти Иисуса. Огромнейшая причина. И для этой смерти у Него есть основание. Я знаю, что есть.

Папа по-прежнему искал лучшее в плохом, но найти это было невозможно.

Кларенс вспомнил, как они сидели в беседке, в Пукетте, Миссисипи, себя, восьмилетнего, и отца, глядящего в небо и говорящего опять и опять о человеке на луне. «Привет, я вижу, что ты сегодня опять улыбаешься, старик. Ты зачем закатал рукава? Что такое ты знаешь, чего мы не знаем? Ты, кажется, опять готов разразиться гневом?» — и он весело хохотал.

Маленький Кларенс просил отца показать, где на лице луны он все это видит. Но, несмотря на все старания отца, Кларенс видел лишь скалистую безжизненную пустыню, пугающую изрытую поверхность и скучное однообразное движение по небу. Его тогда немного беспокоило, что он не мог видеть того, что и его отец. Как и тогда сейчас его беспокоило, что у него с отцом такое несхожее видение.

— Я буду скучать по ней, сынок. Буду ужасно скучать. Я уже скучаю. Уже.

Все вместе спели две песни о переходе через Иордан. Затем «Измени закон», «Драгоценная колесница», «Приди и забери меня к Себе». В этих песнях печаль странно перемешивалась с радостью, как будто они были написаны людьми, которые пережили все это и надеялись, что чем лучше они смогут выразить смысл пережитого, тем меньше им придется страдать в будущем.

Кларенс губами повторял слова песни, скорее по привычке, чем по убеждению. Губы двигались беззвучно не потому, что он ни во что не верил, а потому что то, во что он верил, вызывало у него негодование.

«Я устал от несправедливости. Я устал от того, что зло побеждает. Если Ты — Бог, почему бы тебе просто не прекратить это?»

Группа прославления вышла вперед и стала петь песню, которую он никогда прежде не слышал: «Знание Тебя, Иисус, знание Тебя! Нет ничего более великолепного, чем знать Тебя. Ты — мой мир, Ты — лучше всего, Ты — радость моей жизни, моя праведность. И я люблю Тебя, Господь!»

Пастор Кайро Клэнси вышел вперед. Наступила тишина. Дэни горячо восторгалась пастором на протяжении многих лет, но Кларенс слышал его только однажды, и это не очень его коснулось. Он хорошо знал, что служители, как и политики, не всегда соответствуют своему имиджу.

— Добро пожаловать в «Авен-Езер», родственники и друзья сестры Дэни Роулс.

Сцен а была изогнута в форме корабля, а Кайро Клэнси был его капитаном. Он пристально разглядывал аудиторию. Кларенс не использовал никаких заметок, кроме большой черной Библии.

— Иногда я отпеваю людей, которых совершенно не знаю. Несколько раз я хоронил людей, которых я желал бы не знать.

По залу пронеслись сдерживаемые смешки и утвердительные покачивания головой.

— Но сейчас мы хороним сестру, которую знал, и я горд тем, что знал ее, — его голос дрогнул на слове «горд».

«Аминь», и «Иисус», и «Аллилуйя» — пронеслось волной по залу.

Кларенс собрал себя в кулак. На самом деле он гордился Дэни, но сопротивлялся тому эмоциональному давлению, которое использовали в таких церквях. Ему это не нравилось и казалось чем-то постыдным, чем пользуются для манипулирования аудиторией.

«Я никому не позволю собой манипулировать».

А пастор продолжал:

— Несмотря на то, что все мы сейчас собрались здесь, наши сердца и мысли далеко отсюда, с маленькой Фелицией в госпитале. Давайте помолимся о ней прямо сейчас, — он обратился к Богу так, как будто Тот присутствовал здесь, — о, Господи, мы любим эту маленькую девочку и молимся о ее исцелении. Верни нам ее, Господи, она еще совсем маленькая, — его голос дрогнул. — Но если у Тебя есть причина, по которой Ты хотел

44

бы забрать ее, чтоб она была вместе со своей мамой у Тебя, мы это примем.

«Нет, никогда!»

— Ты знаешь, как нам хочется, чтобы Ты исцелил ее. Ты

— самый лучший доктор, Господи. Вся сила и все хорошее — у Тебя. Мы отдаем Фелицию на Твое попечение и молимся во имя Иисуса. Аминь.

«Если у Тебя вся сила и все хорошее, то докажи это. Я не позволю Тебе сорваться с крючка».

— Большинство из вас знает, что Дэни была художником,

— пастор достал из-за деревянной кафедры картину. Кларенс увидел на ней голубые волны океана.

— Дэни нарисовала это для меня, картина висела, и будет висеть в моем офисе. Я не думаю, что Дэни когда-либо была на берегу океана, но она умела мечтать, и ее талант художника был подарком от Бога, — пастор указал пальцем на картину,

— взгляните на эту воду: голубую с небольшим оттенком зеленого — как раз в меру. Яркие и темные тона смешаны очень правильно. Я не знаю ни Пикассо, ни Виже Лебрен, я не художественный критик, но как-то Дэни позвала меня и Марту, и мы видели, как она заканчивала это прекрасное произведение. Мы видели, как она подписала картину здесь, внизу: Дэни Роулс, а потом сказала: «Я написала это для вас». Да, в былые времена люди обычно давали нам, своим проповедникам, что-то из еды. Но я скажу вам, что эта картина — и жареный цыпленок, и зеленый салат и сковорода с кукурузным хлебом. И вы видите перед собой человека, который любит и своего жареного цыпленка, и кукурузный хлеб!

Все засмеялись, смех перемежался фырканьем и свистками. Часть Кларенса возмутилась неподобающим поведением на похоронах, но другая, прежняя его часть помнила, что и в его семье, и на других похоронах черных всегда была тонкая грань между слезами и смехом.

Кларенс смотрел на картину. Он знал, что у Дэни талант. Она даже как-то продала несколько рекламных полотен. У него дома висели три картины, написанные для него и Женивы. На одной из них, его любимой, два старика играют в шахматы, а прототипом другой, самой лучшей — «Монарх из Канзассити»

— послужила черно-белая фотография их отца. На переднем плане стоял сверкающий глазами и крепкий телом молодой игрок за Негро Лигу — Обадиа Абернати. Обадиа любил эту

45

фотографию. Кларенс думал, что он видел все картины Дэни, но от этой, с океаном, просто дух захватывало.

— Ладно, — сказал в этот момент пастор, — я смотрел на эту картину и думал о Дэни, о том, что ее уход от нас похож на песню или на создание автопортрета. Все, что она сказала или сделала перед смертью, как подпись на картине — последнее касание, финальный мазок, — он достал белый носовой платок, медленно вытер свое черное лицо. Контраст был разительным, — посмертная подпись, не так ли? Мы не можем оценить происходящее до тех пор, пока жизнь не окончена. Пока живы, мы рисуем картины нашей жизни и до конца не знаем, что будет нарисовано в следующий момент. Я могу сказать вам, что картина жизни Дэни — это картина мастера. Все получилось хорошо. Она любила свою семью, любила церковь, но больше всего она любила Бога.

Всхлипывания заполнили храм.

Внезапно у Кларенса возникло побуждение подняться и уйти. Он не мог оставаться там ни минутой дольше. Он прошептал отцу на ухо: «Мне надо выйти и сделать укол инсулина». То же самое он прошептал на ухо и Жениве и мог поклясться, что она ему не поверила.

Он вышел в проход и направился к выходу, чувствуя себя неуютно под взглядами окружающих. Но это было не так болезненно, как оставаться. Он не хотел больше ничего слышать. В задних рядах полного зала, немного в стороне от остальных он увидел Джейка и Дженет выделяющихся белизной своей кожей. Джейк обернулся к нему, взглядом спрашивая, все ли в порядке.

Кларенс утвердительно кивнул головой. Он зашел в туалет, достал из кармана портативный монитор для анализа крови и пузырек с пластмассовыми полосками. Зажав в одной руке бежевый прибор в форме ручки с иголкой внутри, прижал его к левому мизинцу. Легкий выстрел, укол иглой, и темная кровь появилась на пальце. Кларенс помассировал мизинец, чтобы кровь капнула на лакмусовую полоску, затем нажал кнопку на мониторе и ждал, пока насчитает шестьдесят. Тем временем он вытер палец ватным тампоном и спрятал пузырек в карман.

Досчитав до пятидесяти семи, монитор начал издавать пикающие звуки. Кларенс аккуратно вытер полоску на третьем звуке и вставил ее в другую щель, чтобы получить окончательный результат. Это было число 178. Могло быть и хуже, но все-таки

46

больше, чем он ожидал, слишком много. Из другого кармана он достал маленький бесцветный пузырек с инсулином, одноразовый шприц, расстегнул рубашку, снял оранжевый колпачок с иглы, набралчетыре кубика инсулина и сделал себе укол в живот.

Ему надо было принимать инсулин, чтобы бороться с избытком сахара, иногда же его беспокоил избыток инсулина. Но сейчас он использовал это как повод, чтобы уйти оттуда, где он не хотел находиться, хотя знал, что все равно должен вернуться туда. Почему он должен говорить что-нибудь на похоронах? С неохотой он вернулся и проследовал к своему месту.

— Господь говорит: что человеку положено однажды умереть, а потом суд, — говорил в это время пастор Клэнси. — Однажды мы все предстанем перед Господом, и ни золотые украшения, ни кожаные башмаки, ни праздничные пасхальные шляпы, ничто не повлияет на Его решение.

— Аминь! — зазвучало со всех сторон, а женщина позади Кларенса сказала, — Иисусе!

Он слышал звуки открываемых сумочек, шуршание разворачиваемых носовых платков и звуки плача. Часть его сопротивлялась тому, что эта черная церковь пробуждала сейчас в нем — что-то драгоценное, но давно забытое.

— Дэни была христианкой, — говорил в этот момент пастор, — и ее имя записано в книге жизни Агнца. Бог говорит: благодаря тому, что Я сделал для тебя на кресте, ты будешь со Мной на небесах в вечности. Хорошо, она сейчас с Ним, но мне ее не хватает. Если бы я мог вернуть ее, сделал бы я это?

— Да! В мгновение ока!

— Я так не думаю. Это было бы эгоистично. Однажды мы встретим Иисуса в ином мире, и я не думаю, что мы бы захотели вернуться сюда.

— Это правда, — поддержал пастора кто-то из зала.

Клэнси продолжал говорить еще несколько минут, затем

взглянул на Кларенса.

— А сейчас я хочу пригласить того, кого знают многие из вас, — Кларенса Абернати. Возможно, вы читаете его статьи в «Трибьюн». Я прошу сказать несколько слов о его сестре Дэни. Пожалуйста, Кларенс, выйди сюда.

Кларенс вышел вперед и повернулся лицом к аудитории. Он видел перед собой полные внутреннего достоинства лица пожилых женщин. Это были страстные, излучающие сияние лица, готовые взорваться эмоциями, как они делали всегда, когда на

47

кафедру выходил черный проповедник. Кларенс всегда чувствовал себя неуютно, когда ему надо было выставлять себя напоказ, это выглядело как комплекс неуспешного черного человека. Он ощущал себя чрезвычайно неловко, стоя за кафедрой. Если Бог хочет проговорить что-то через него, то Он сделал крайне невыгодный выбор. Кларенс не мог думать ни о чем и просто стоял перед аудиторией, глядя в свои наброски, ожидая вдохновения свыше.

— У Дэни был особый дар готовить, когда она была еще маленькой девочкой. Она всегда любила находиться рядом с мамой, а мама всегда была на кухне. Я помню, когда они готовили опоссума, и мама объясняла Дэни, что его надо варить до тех пор, пока ощипывать станет легко.

Пронесся легкий смешок, некоторые улыбнулись.

Голос Кларенса непроизвольно менялся по мере того, как он становился частью этого собрания.

— Мы с Дэни пели вместе в хоре. Вместе попадали в различные переделки. Мы рыскали по округе, выслеживая енотов, скунсов, барсуков и лисиц. Иногда мы могли весь день наблюдать, как растет кукуруза, и мечтали. Мы о многом мечтали — и я, и Дэни.

Он немного помолчал, и его голос окреп:

— Одной из наиболее замечательных особенностей моей сестры был ее безудержный смех, — Кларенс хотел сказать больше о ее смехе, но не смог. — Лето было самой лучшей порой. Иногда мы вдвоем уходили в лес Беинвиль, неподалеку от нашего дома. Иногда мы слонялись вдоль Сильной реки, увязая в иле. Дэни любила сжимать ил между пальцами ног. Затем она прыжками неслась вверх по холму, чтобы собирать лютики на лугах фермера Маршалла. Она прикладывала их к своему лицу, я помню особенный янтарный отсвет, появлявшийся на ее коже, когда солнце освещало их. Я обычно втирал в волосы сестренки разные масла и кремы, которые она покупала, чтобы выпрямить свои курчавые волосы, и делал это почти каждую неделю. Однажды в Чикаго, в Кабрини Грин, несколько мальчишек стали насмехаться над ее прилизанными волосами. В следующий момент я осознал, что мои кулаки кровоточат, двое мальчишек лежат на тротуаре, а я сижу верхом на них. По возвращении домой, я получил взбучку от мамы. Она надавала мне хороших подзатыльников, и это было гораздо чувствительнее, нежели драка с теми мальчишками.

48

По собранию пронеслась волна смешков, в основном слышны были мужские, многие из которых тоже получали от мам. Обадиа сидел, согласно кивая и как бы говоря: «Мой малыш говорит чистую правду, это вам не сказки, ребята!»

— Мама была так сердита, что приказала мне оставаться в моей комнате пять тысяч лет, — по залу пронеслось еще больше смешков. — Папа поддержал меня и сказал, что мне не следовало этого делать, но он понимает, почему я это сделал. И еще он сказал, что я должен защищать женщин моего дома.

Кларенс взглянул на отца, глаза которого увлажнились.

— Поздним вечером того же дня Дэни проскользнула в мою комнату и сказала: «Спасибо, Анци!», и дала мне большую тарелку печенья, которое она приготовила исключительно для меня.

Кларенс пытался контролировать свой голос:

— Она вернулась домой и испекла печенье специально для меня. И в этом было вся Дэни. Потом она сказала: «Я знаю, что ты всегда защитишь меня, Анци», — его лицо исказилось, — да... Меня не было тогда, когда эти мерзавцы ворвались к ней в субботу вечером. Никто не защитил ее... Никто!

«Никто, даже Бог!» — он не произнес этого вслух ради отца. Но внутри так жгло, что он не мог говорить дальше. Он хотел сказать несколько заключительных слов, которые написал заранее, несколько проникновенных слов, после которых люди могли уйти, сказав, что они были весьма растроганы, но, собрав себя в кулак, он не сказал ничего больше.

Женива крепко прижалась к его левому плечу, оставляя на нем следы подмокшего макияжа. Отец положил свои хрупкие и легкие, как пух, руки на его руки. Кларенс не мог поверить, что это те же самые руки, которые забрасывали мяч в баскетбольную корзину с середины поля, работали без устали тяжелой кувалдой, подковывая лошадей; те руки, которые понарошку боролись и побеждали без всякого усилия Кларенса, который, будучи еще ребенком, боролся двумя руками, его отец — только одной.

Пастор продолжал говорить, но Кларенс не слышал его. Он мысленно был на лугах Миссисипи с Дэни, наблюдая за цветами лютиков на ее щеках.

— Стала ли кожа на моем лице светло-желтой, как у тети Люси?

Тетя Люси, сестра матери, всегда была очень горда тем, что

49

ее кожа была светло-желтой, а это было значительно ближе к белой. А это было очень важно, значительно важнее, нежели они думали, когда состарились. В молодости они думали, что быть белым — это самое важное в жизни.

«Дэни, ох, Дэни!»

Похоронная процессия змейкой двигалась по направлению к кладбищу... А мысли Кларенса бродили по другому кладбищу, это было в Пукетте тридцать лет назад. Они пришли хоронить папу Бака, отца его матери, и Кларенс с семилетней Дэни шли рядом рука об руку. Похоронная процессия вошла на красивое кладбище. Это был мирный, ухоженный участок с красивой бархатной травой и яркими, выстроившимися в боевом порядке цветами, росшими прежде кое-как, но сейчас собранными в букеты. Они с Дэни подумали, что это прекрасное место для папы Бака.

Но дядя Илия объяснил, что они проходили через часть кладбища для белых. Вскоре пейзаж резко изменился — все вокруг выглядело заброшенным и запущенным, и вместо красивых мраморных надгробий были надписи, сделанные на бумаге и прикрытые сверху пластиком — так были обозначены места захоронений черных. Оглянувшись, Кларенс заметил, что на многих табличках стерлись надписи от длительного пребывания под открытым небом, и имена умерших исчезли. Даже у мертвых, у белых были мраморные надгробья, а у черных — промокшие от дождя бумажки. Маленькая Дэни тогда заплакала. Он привлек ее к себе поближе и сказал, что это не имеет никакого значения, хотя на самом деле думал иначе. Он хотел опять оказаться в том же времени, чтобы коснуться лица той маленькой девочки.

Остаток дня — похороны, семейный обед — не остался в его памяти, как будто он смотрел какой-то фильм с плохой видимостью, и это было как бы фоном, в то время как мыслями он был далеко. Когда они вернулись домой, он закрылся в своем кабинете, спрятавшись от Женивы, от детей и любимого отца, чтобы мысленно остаться наедине с Дэни, которую он любил и которая ушла. Он вспоминал ее ангельское лицо, на которое было похоже лицо... Фелиции.

«Ты не имеешь права забрать Фелицию, Бог. Ты уже взял мою сестру. Но Ты не можешь забрать эту маленькую девочку».

50

Кларенс вышел мз кабинета и объявил, что собирается в госпиталь. Женива настояла на том, чтобы они поехали вместе. Он сдался.

— Впусти меня в свой мир, Кларенс, — попросила Женива, когда они отъехали. — Я знаю, ты горюешь, но и я тоже. Поговори со мной, пожалуйста.

Он не хотел разговаривать не потому, что не видел в этом смысла, а из-за боязни, что чем-нибудь может обидеть ее. Кроме того, разговоры казались ему бесполезными. Что бы это изменило?

Женива пыталась заполнить молчание. Но она не могла проникнуть в холодный мрак души своего мужа.

«Состояние Фелиции неизменно, — сказал доктор, — определенно это хороший знак, ничто не изменилось к худшему. Но она по-прежнему без сознания». Кларенс настоял, чтобы ему позволили войти в реанимационную палату и увидеть Фелицию, которая неподвижно лежала в кровати.

Кларенс остановился в дверном проеме спальни, опершись на острый угол спиной. Затем начал чесать спину из стороны в сторону и вверх-вниз. Женива всегда поддразнивала его из-за этого, называя неуклюжим медведем гризли. Сейчас она молчала.

В его памяти вдруг всплыли дни, когда он был нападающим в футбольной команде колледжа. Его мозг проигрывал самые острые моменты игры, которая была двадцать лет назад. Он не помнил моментов, когда хорошо выполнял то, что от него требовалось, но хорошо помнил, когда проигрывал.

Спайк, их английский бульдог, прошествовал в спальню, переваливаясь из стороны в сторону, как толстая сосиска, как Чарли Чаплин. Спайк посмотрел на него снизу вверх своими понимающими глазами и попытался утешить своего хозяина. Собаки очень преданны, их жизнь тесно переплетается с жизнями их хозяев, они могут днями не есть, ожидая возвращения хозяев домой. Коты же спокойно могли обходиться без общества хозяев. Кларенс подумал, что лучше быть котом, чем собакой.

Пролежав минут пятнадцать в постели с книгой в руках и не имея ни малейшего понятия, что же он прочитал за это время, он выключил свет и стал вспоминать, заново переживая свой последний диалог с Дэни:

— Здесь плохо жить, Анци. Дети умирают, они убивают друг

51

друга. Ты должен придти и помочь. Нам нужен такой мужчина, как ты. Ты говорил, что всегда защитишь меня, и всегда защищал, старший брат. Но ты нам нужен здесь.

— Мои мечты со временем не изменились. Домик в деревне, мир и безопасность моих детей. И ты тоже будешь с нами, если только согласишься к нам переехать. Это ведь не очень плохая мечта, сестричка?

Мечты исчезли, уступив место ночным кошмарам. Даже надежда на скорый переезд в деревенский домик на расстоянии десяти километров, могла воодушевить очень ненадолго. Как далеко нужно бежать человеку от города, чтобы избавиться от присутствия греха смерти?

Открытое окно спальни, как будто шероховатой тканью, укрыла ночь. Кларенс Абернати стал частью непроглядной тьмы, окружившей его. Он чувствовал себя, как птичка, подстреленная на лету и умирающая в камышах, без всякой надежды вновь увидеть горизонт.

В какой-то момент, без всякого предупреждения его неизбывное горе стало превращаться в более сильное чувство — ярость.

«Кто убил мою сестру? И почему? Неужели он думает, что останется безнаказанным?»

Более часа он лежал в темноте, и в его мозгу прокручивались дюжины возможных вариантов его встречи с убийцей. Стиснув зубы, он в деталях проигрывал, что сделает с ним при их встрече.

ГЛАВА 4

Это произошло поздним вечером в четверг, через два дня после похорон. Температура воздуха упала с 25°С до 15°С. Кларенс вернулся после напряженной велосипедной тренировки и стал под душ. Когда он закончил и вернулся в спальню, Женива вошла следом и закрыла за собой дверь:

— Звонил доктор Ньюмен, — кратко произнесла она.

— А... Врач-психопат? И по какому поводу?

— Доктор психолог почувствовал, что для детей не очень хорошо жить здесь, в этом районе, по крайней мере, сейчас.

— Как же он это почувствовал? А? И с какой стати?

— Слишком много перемен, слишком большое потрясение. Он сказал, что сама по себе потеря родного человека может вызвать сильный стресс, а тем более, Селесте еще и находилась в комнате, где все это произошло. А если к этому добавить переезд и переход в новый детский сад, потерю прежних друзей, то это слишком тяжело.

— Словом, он знает цену всему этому. Умный парень! Нет никакого сомнения, что он честно отрабатывает свои сто долларов в час.

— Плюс расовое давление.

— А... Переход в школу для белых. Ну-ну! И по какой шкале стрессов он оценивает это?

— Другие детские сады тоже пристойные и школа для старшеклассников в Барлоу — хорошая школа. Но мы говорим не об этом, а о дюжине черных среди полутора тысяч белых. Селесте адаптировалась бы, но Тай... Сможет ли Тай освоиться в этой обстановке? Это будет сложно.

— Но наши дети привыкли, и у них все нормально.

— Наши дети здесь родились и выросли. У них здесь друзья. И все равно это было нелегко, а Тай и Селесте должны будут начинать с нуля, карабкаться изо всех сил, чтобы перейти из мира черных в мир белых. Д-р Ньюмен думает, что это слишком большая нервная нагрузка после потери матери. И я с ним согласна.

— Ну и что же мы должны делать?

— Я говорила с Хэтти, — сказала Женива, — она для них, как бабушка, и согласна, чтобы дети жили у нее столько, сколь-

53

ко надо. А поскольку она живет через дорогу от них, то им не надо будет привыкать к новому месту.

— Зато это будет как раз именно там, где была убита их мама. Это не решение проблемы.

— Я сказала д-ру Ньюмену об этом, и он думает, что у нас все равно нет большого выбора, и если взвесить все «за» и «против», то «за» все-таки перевесят.

— Это ободряет. А если еще кого-нибудь убьют, он будет так же об этом беспокоиться?

— У тебя есть другие предложения? Я внимательно слушаю.

— Ладно, — вздохнул Кларенс, — я поговорю с детьми.

Он спустился в гостиную, где Селесте вместе с Кейшей читали «Медведи Беренстайна». Тай, словно зверек, запертый в клетке, сидел в дальнем углу и тихо разговаривал по мобильному телефону.

Казалось, Селесте чувствовала себя на удивление хорошо и вела себя ровно, а вот с Таем могли возникнуть проблемы, но Кларенс все равно должен был объяснить им возможные варианты:

— Если хотите, вы можете жить здесь с нами или же вернуться поближе к вашему дому, к миссис Бернс.

— Не желаю здесь оставаться, — немедленно отозвался Тай, — я хочу вернуться назад, к моим друзьям.

Большие коричневые, как у олененка, глаза Селесте, совершенно такие же, как у Дэни, обратились к дяде.

— А чего хотела бы ты, Селесте?

— Я хочу быть рядом с Фелицией в больнице.

— Я понимаю, но сейчас это невозможно, мы будем проведывать ее каждый день, и видеть, как ее состояние улучшается.

— А еще можно передвинуть твой дом на нашу улицу так, чтобы мы могли быть с тобой, тетей Женивой и Кейшей, и Джоном.

Она широко улыбнулась, как будто проблема была уже разрешена самым чудесным образом.

— Мы не можем это сделать, дорогая, но должны еще что-нибудь придумать.

Кларенса прервал звонок в дверь. Он слушал, что происходит, стоя на нижней ступеньке:

— Джейк! — воскликнула Женива. — Привет! Заходи!

Кларенс не видел Джейка из-за лестницы, но тоже отозвался:

— Привет, Джейк! Что случилось?

54

— Ничего. Большая распродажа. Я подумал, а может, мы проверим, что происходит у рыбаков или на теннисном корте, или еще где-нибудь.

— Идея хорошая, но мне надо переодеться. Я быстро.

— Не стоит, ты выглядишь превосходно. Это не Мед клуб.

Честно говоря, Кларенс в своих сшитых на заказ джинсах

и классическом свитере от Грин Бей Пэкерс был одет слишком нарядно для Джи Ай Джо, особенно, по сравнению с Джейком в его вылинявших Лэвис и затертом сером свитере. Но это была одна из специфических кларенсовских привычек, которую уже давно подметил Джейк. Несколько недель назад, в жаркий летний день они ходили вместе в универмаг, и Кларенс был так наряжен, как будто шел не за покупками, а на интервью в Верховный Суд.

— Как он? — Джейк воспользовался отсутствием Кларенса, зная, что от него не получит прямого ответа.

— Ему действительно очень плохо. Но он достаточно хорошо притворяется. Я рада, что ты заехал. Он взбежал на лестницу, как раньше, чего не делал с тех пор, как... Как все это случилось. Ему нужен друг.

— Ага. Все будет хорошо.

Кларенс появился, но уже в летних брюках, и другом джемпере с галстуком. Джейк удивленно смотрел на него, пока тот спускался по лестнице, и в его голове пронеслась мысль, что они все-таки направляются в спортивный магазин, а Кларенс оделся так, как будто собрался на прием к Биллу Гейтсу в Майкрософт. Уже стоя в дверях, он вопросительно взглянул на Же-ниву, но его вопрошающий взгляд остался без ответа.

Кларенс с семьей ехал воскресным утром в церковь Евангельского Завета в Грешеме. Они ходили туда последние несколько месяцев, это была третья по счету церковь, которую они посещали с тех пор, как переехали в Грешем десять лет назад.

Тай чувствовал себя крайне неуютно, потому что был единственным в церкви чернокожим подростком и вообще единственным черным, не считая семьи Кларенса. Кларенс настоял на том, чтобы племянник пошел в воскресную школу для старшеклассников и заглянул в класс, чтобы удостовериться, что Тай последовал его указанию. Парень угрюмо сидел в углу комнаты, готовый дать отпор каждому, кто попытается заговорить

55

с ним, но, насколько Кларенс мог судить, никто таких попыток не предпринимал.

Перекусив бифштексами с салатом в придорожной закусочной, Кларенс с семьей повезли Тая и Селесте к Хэтти Бернс. Хэтти показала Селесте место, где та будет спать. Остановившись посреди комнаты, девочка молча уставилась на свою перенесенную из их дома и чудом не задетую градом пуль кроватку, которая по сравнению со стоявшей рядом большой кроватью Хэтти казалась крошечной. Таю была отведена швейная мастерская. Когда-то в этой комнате жили двое сыновей Хэтти, один из которых теперь был успешным сварщиком и имел хорошую семью, а другой отбывал срок за вооруженное ограбление.

«И почему люди, выросшие в одном доме, становятся такими разными?» — подумал Кларенс. Он подумал о своих братьях, Харли и Эллисе. Харли был профессором Портлендского госуниверситета, в то время как Эллис провел в тюрьме почти столько же лет, что и на свободе. Кларенсу хотелось верить, что Таю пойдет на пользу жизнь под крышей Хэтти, однако он не представлял, каким образом эта женщина сможет дать его племеннику должное воспитание.

«Парню нужен отец, Анци», — прозвучал внутри него знакомый голос.

Пока дети переносили вещи в свои комнаты, а Женива обговаривала с Хэтти детали, Кларенс вышел на улицу и побрел к дому Дэни. Остановившись у парадного входа, он молча смотрел на изрешеченную пулями наружную обшивку стен и заколоченное досками окно спальни. Затем его взгляд упал на потертое крыльцо, на котором еще остались следы от сорока желтых отметин, обозначавших расположение гильз.

Заглянув в щель между досками, Кларенс отметил, что из комнаты почти все вынесли. У Хэтти был ключ. Она перенесла в свой дом кроватку Селесте и, наверное, позаботилась об остальных вещах. В углу спальни лежала кровать Фелиции — точнее то, что от нее осталось. По крайней мере, кровь смыли. Заметив маленькую сумку для бутербродов, Кларенс с отвращением уставился на жирафа с дыркой в голове.

В понедельник утром Кларенс приехал в здание «Орегон Трибьюн» на час раньше обычного — еще не было семи. Ему совсем не хотелось проходить через комнату, полную людей, ощущая на себе их взгляды.

Как всегда, у него в руках был мягкий коричневый кейс, кожа на котором настолько растянулась от постоянно выпирающих предметов, что в незагруженный работой день напоминала обвисшие щеки отдыхающего трубача.

Кларенс поднялся на лифте на третий этаж, энергично шагнул из кабины и свернул направо, направляясь к спортивной редакции, изо всех сил стараясь не встречаться глазами с работниками отдела новостей, мимо южных границ которого он проходил.

В помещении стоял рабочий гул. Гармонию размеренной рутины то и дело взрывал звук возбужденных голосов, сообщающих свежие новости. Воздух был наполнен запахом бумаги и типографской краски, копировальных аппаратов, факсов и лазерных принтеров. Бумага была повсюду: пришпиленная кнопками к пробковым доскам, приклеенная скотчем к компьютерам и стенам — голубые, зеленые, красные и желтые листки (преимущественно клеящиеся записки), отчаянно взывающие о внимании.

Кларенс окинул взглядом всю эту кухню из 120 соединенных друг с другом стеклянных кабин — пекарен новостей. Каждая отличалась от соседних только фотографиями, безделушками и разной степенью беспорядка. Зоопарк с клетками без решеток. Жизнь журналиста требовала умения игнорировать окружающую суету, а еще лучше — находить в ней удовольствие.

По пути в спортивную редакцию Кларенс подумал, что охотно вернулся бы в былые дни, когда он работал в «Орегон джернал» до того, как это издание было куплено «Трибьюн». В те времена спортивная редакция была особым самодостаточным миром, отделенным стеклом в углу с северной стороны, рядом с собственным лифтом. Можно было припарковать машину, подняться на лифте, пройти на рабочее место и при этом не встретиться ни с одним человеком из других редакций. Репортеры новостей были всего лишь отдаленными объектами, носящимися туда-сюда с незначительными событиями, наподобие терактов, авиакатастроф и посадок на луну, в то время как всеми по-настоящему важными вещами (например, победой «Комет Портленда» над «Ракетами Сиэтла») занималась спортивная редакция.

В те далекие дни Кларенс представлял, как однажды его рабочий стол окажется неподалеку от репортеров новостей. Он мечтал писать очерки о простых черных — настоящей соли

57

земли, трудягах, посещающих церковь добрых семьянинах. Это были бы рассказы, не имеющие отношения к спорту, развлечениям, бедности, дискриминации, акциям протеста или криминалу. Кларенс взял бы одного их этих ребят-фотографов, отвез бы его туда, где тот еще ни разу не был, и открыл жителям Орегона неизвестные им грани из жизни черных. Он показал бы, что у черного сообщества совсем другое лицо — намного лучше того, которое можно увидеть в отдельных предвзятых сообщениях из выпусков новостей. Эта мечта, однажды зажегшись в сердце Кларенса, всегда придавала ему силы.

Наконец он достиг архипелага из нескольких отсеков под названием «спортивная редакция» и откинулся на спинку кресла в своей уединенной кабине обозревателя. Эта кабина отличалась от других кабин. Окруженная с трех сторон стенами, поднимавшимися выше поверхности стола на метр вместо стандартных пятидесяти сантиметров, она была укромным уголком. Кларенс всегда чувствовал себя за этими полуметровыми ширмами не уютнее, чем за оскорбительно низкими перегородками в некоторых общественных туалетах. Его рабочее место было рядом с главным лабиринтом кабин, и потому люди могли видеть его только со спины, что по журналистским меркам считалось уединением. Здесь можно было почти полностью отрешиться от жужжания отдела новостей, хотя в те моменты, когда на горизонте маячили сроки сдачи материала, для этого приходилось вставлять в уши затычки.

Устроившись за своим рабочим столом, Кларенс облегченно вздохнул: теперь он хотя бы отчасти в безопасности. Ребята из спортивной редакции не относились к категории слезливых сентименталов, и на спортивной стезе их поддерживали всего лишь две женщины. Не то, чтобы Кларенс не любил женщин, — он просто не хотел, чтобы над ним причитали. Парни не знают, что сказать в таких случаях, поэтому они или говорят о делах, или остаются в стороне. Любой из этих двух вариантов Кларенса вполне устраивал. Он меньше всего хотел визита какого-нибудь «сочувствующего» конца двадцатого века с разговорами о том, как тот понимает его боль.

В отношении женщин Кларенс также не особо беспокоился. Пенни была репортером всего три года, и все еще получала одноразовые задания. Лори же была опытным ветераном с двенадцатилетним стажем. Она переквалифицировалась в спортивного обозревателя совсем недавно, чтобы заполнить пробел,

58

возникший в связи с переходом Кларенса в отдел общих новостей. Он надеялся, что дамы не будут вести себя, как обычные особи женского пола, и воздержатся от того, чтобы сыпать ему соль на раны.

Конечно же, в течение первого часа, проведенного Кларенсом за рабочим столом, не обошлось без нескольких рук на его плече, нескольких «мне жаль» и «прими соболезнования», и более тихих, чем обычно, разговоров. Но, по крайней мере, никто не сел рядом, чтобы провести его через четырнадцать этапов печали.

На рабочем столе лежали две записки с выражением сочувствия, одна из которых была подписана отделом маркетинга, а другая — технарями с нижнего этажа. Увидев эти записки, Кларенс постарался не расчувствоваться, однако бережно положил их в свой кейс, чтобы показать Жениве.

Он решил провести короткое рандеву с кофейником спортивной редакции, кофе в котором всегда был крепче, чем в любом другом месте галактики. Тот, кто пишет о спорте, в начале рабочей недели нуждается в дополнительном толчке, поскольку наверняка накануне вечером поздно вернулся домой после какого-нибудь матча и, составляя отчет перед сном, выпил пару банок пива. Кларенс, помешивая, влил в чашку с кофе сливки. Черное и белое смешались, произведя густо-коричневое.

Сотрудникам отдела новостей это знакомо, как никому другому. Ты стоишь и смотришь сверху вниз на происходящее в мире и уже начинаешь воображать, что ты выше всего этого... И тут тебя ограбили или обнаружили рак в последней стадии, или у тебя умирает ребенок. Журналисты — это компания циников. Кларенс понял это давным-давно и с годами стал самым циничным из всех. Его всегда удивляло, что многие журналисты остаются либералами, хотя основы либерализма о добродетели человека ежедневно опровергаются в большинстве статей, над которыми они работают.

Журналистам приходится совать нос под поверхность внешней добродетели и вскрывать то разложение, которое обычно скрывается внизу. Таким образом, порок, который они поначалу считали отвратительным, становится их партнером — особенно, если они пытаются состязаться с теленовостями. Они кипят от праведного негодования, но становятся зависимыми от этого негодования точно так же, как автогонщики становятся зависимыми от своего адреналина. Отсюда у журналистов

59

и возникает всепоглощающий интерес к притягательно отвратительным жизням Эми Фишеров, Лорен Боббитс, братьев Ме-нендез, Тони Гардингов, Симпсонов этого мира, бесконечного парада неудачников и гостей послеобеденных ток-шоу.

Как и большинство опытных журналистов, Кларенс давно распрощался с идеалистической мечтой изменить мир. Но если вы не можете изменить мир, то наилучшее, что можете сделать

— осудить его. Вы начинаете критиковать, причем делаете это так, как будто рассматриваете свой мир на расстоянии вытянутой руки — так легче представить, что вы сами не являетесь частью проблемы. Кто бы вы ни были: автор политических статей, спортивный комментатор или кинокритик, в первую и главную очередь вы — судья, вершащий судьбы толпы простых смертных.

Спорт всегда играл важную роль в жизни Кларенса. Он помнит свою первую бейсбольную рукавицу, помнит, как папа учил его смазывать маслом кожаную перчатку, как он надевал ее, клал в середину бейсбольный мяч, туго зашнуровывал несколькими кусками шпагата для того, чтобы сделать самый лучший карман. Кларенс помнит, как часами мог вместе с отцом бросать и отбивать мяч. Он помнит, как Аарон выбил мяч за пределы поля, а Мэйс догнал улетающий мяч. Он слушал рассказы о старой Лиге черных и страстно хотел увидеть, как играет отец, но когда родился Кларенс, Обадиа было уже сорок четыре, а Раби

— тридцать пять. Когда у них родился их последний ребенок, Дэни, Раби было тридцать девять. Она была изнурена годами испольного труда и тяжелой жизни Джима Кроу, но сохранила огонек в глазах, унаследованный ее младшим сыном. Да, когда Кларенс родился, его родители были уже старыми. Старыми? Мать была на семь лет моложе его нынешнего, а отец — всего на два года старше. Почему он раньше этого не замечал? Открытие поразило Кларенса.

Ему нужно было обзвонить кучу мест. В первую очередь Кларенс нашел в справочнике самый важный для него номер

— телефон полиции Портленда.

— Это Кларенс Абернати из «Трибьюн». Могу я поговорить с детективом по расследованию убийств? Его зовут Олли, фамилию не помню. Большой такой парень.

— Олли Чандлер?

— Да, точно.

— Минуточку.

В ожидании ответа Кларенс просматривал короткие газетные заметки, обдумывая возможную тему для очередного очерка.

— Олли Чандлер на проводе.

— Это Кларенс Абернати. Дани Роулс моя... Была моей сестрой.

— Да. Я помню нашу встречу.

«По-моему, ты не очень-то рад слышать меня».

— Меня интересует, как продвигается расследование по делу моей сестры. Вы, случайно, не решили закрыть его?

— Нет, — тон Чандлера был таким, как будто он защищается.

— Тогда, что происходит?

Детектив вздохнул и после небольшой паузы ответил:

— Вот что я вам скажу, мистер Абернати. Давайте встретимся и обсудим этот вопрос. Завтра в час дня вас устроит?

— Я освобожусь к часу тридцати.

— Значит завтра в час тридцать. Центр юстиции, четырнадцатый этаж.

— Я буду.

Стараясь не смотреть по сторонам, чтобы казаться очень занятым, Кларенс тихо сидел в своей кабине. В его мозгу одно за другим всплывали воспоминания. Он был воспитан на любви его отца к бейсболу, и решил стать журналистом, потому что лелеял розовую мечту объединить спорт и работу писателя. Спорт связан с преданностью цветам команды. В нем есть волнение сражения, но это сражение без смертельного исхода. Здесь никто не отдает жизнь за то, чтобы защитить честь флага в бою, и не подставляет себя под пули, лишь бы не позволить красно-бело-синему полотнищу коснуться земли. Спокойно можно болеть за зелено-желтых «Пакеров», бирюзово-оранжевых «Дельфинов» или красно-желтых «Золотоискателей», и для этого не требуется, чтобы кто-то умирал.

Огромная страсть без реальных последствий — вот что нравилось Кларенсу в спорте. Ты можешь любить свою команду, поддерживать ее, восторгаться ею, быть разочарованным ее игрой и даже освистывать ее. Именно ты, а не команда, решаешь: болеть тебе за нее или нет. Конечно же, во времена молодости Кларенса у спортсменов было намного больше свободы, чем сейчас — особенно свободы выбора. Когда «Коричневые» уезжали из Кливленда, даже самые преданные болельщики не смогли удержать команду в городе. Игроки меняли команды из

61

года в год, и часто случалось так, что парня, за которого в прошлом году болел, в этом году ты уже освистываешь. Вскоре ничего не оставалось, как быть преданным форме, болеть за трусы и майки, аплодировать цветам.

Но, окунувшись в бейсбольные бойкоты, грязные футбольные сделки и баскетбольные скандалы, Кларенс немного разочаровался в спорте, утратив прежнюю любовь к игре. И причина была даже не в том, что спорт стал другим, а в том, что изменился сам Кларенс. Он все еще получал удовольствие от хорошей игры (особенно футбола), но, наверное, просто перерос свой неукротимый энтузиазм и стал питать меньше иллюзий о жизни. Многие годы Кларенс стремился стать обычным обозревателем, оставив спортивную стезю, однако, учитывая его консервативность, это казалось невозможным. Тем не менее, с переходом в «Трибьюн» все изменилось. Год назад Кларенсу разрешили выпускать одну колонку общих новостей в неделю при условии, что он будет также справляться с двумя спортивными колонками. Пять месяцев назад его уже перевели на две общие колонки и одну спортивную.

Раньше единственным нелиберальным штатным обозревателем был Джейк Вудс, взгляд которого на большинство вопросов был очень сдержанным и консервативным. Газету часто критиковали, но если и были положительные отклики, то в основном о работе Джейка. Многие читатели считали, что «Трибьюн» становится более уравновешенной, и это позволило Кларенсу пройти в открытую Джейком дверь. Фактически, в эту дверь Кларенса протолкнул именно Джейк.

Как им часто напоминал выпускающий редактор Джесс Фоли, газеты по всей стране борются за выживание. Долгое время они были монополистами в сфере поставки информации — «китами», и могли не обращать внимания на критику читателей. Но теперь интерес к реальным новостям снизился. Людей стало больше привлекать радиовещание, предлагающее диету из дрянных псевдо новостей, что вынудило руководство «Трибьюн» стать более чутким к голосу своей аудитории. Ток-шоу, проводимые радиостанциями, как на национальном, так и на местных уровнях, оставили далеко позади «китов» информационной элиты, и стряхнули пыль с консерваторов, многие из которых перестали подписывать «Трибьюн». Как отметил Джейк, это произвело на руководство такой же эффект, как на упрямого осла — удар кнута.

Но, по убеждению Кларенса, зеленый свет на его пути в мир общих обозревателей зажгла пощечина, которую народ влепил основному направлению прессы осенью 1994 г. Подавляющее большинство газет поддерживало либеральных кандидатов, что почти повсеместно привело к противлению избирателей. И это был не просто камень в огород политиков — это был сигнал тревоги для всей газетной индустрии, включая «Трибьюн». Именно тогда Райлон Беркли и Джесс Фоли впервые сказали Кларенсу о том, что тот может заняться колонкой общих новостей. Он сидел и наслаждался теми волнующими переживаниями прошлого как таблеткой, способной заглушить боль настоящего.

Кларенс вскрыл пакет с почтой и стал просматривать кипу бумаг. Как хорошо опять вернуться к работе, где можно забыть о своих проблемах или, по крайней мере, потеснить их другими.

— Кларенс.

— Да? — он оглянулся через правое плечо и увидел Тима Ньюкома. Будучи на двенадцать лет моложе Кларенса, рыжеволосый, энергичный Ньюком за три года после окончания школы журналистики уже успел зарекомендовать себя высококлассным репортером.

— Мне очень жаль, что такое случилось с твоей сестрой и племянницей, — сказал Ньюком.

— Спасибо. Хотя племянница скоро поправится.

— Правда? Значит, опасность уже миновала? Это здорово.

— Ну, пока еще нельзя сказать, что она вне опасности. Но скоро будет.

— Я очень рад. Ты же знаешь, как непросто что-либо выведать в отделе новостей. Кто-то сказал мне, что девочка все еще в критическом состоянии.

Кларенс не имел никакого желания говорить на эту тему.

— Кстати, — сказал Ньюком, — хочешь послушать, какие корректировки внесены в материал, подготовленный нами, пока тебя не было?

— Конечно, Тим, тащи стул.

С тех пор как Кларенс стал обозревателем, его работа фактически никогда не требовала корректировки (хотя он ее всегда приветствовал). На протяжении предыдущей недели он читал спортивные новости ежедневно, но они отличались от исходного варианта. В отделе новостей их обсуждали репортеры, редакторы и обозреватели, которые сообща решали, что можно

63

оставить, а что — выбросить. Во многих случаях самые интересные аспекты материала никогда не увидели свет или из-за недостатка достоверности, или в интересах стиля. Да, стиль все еще важен в журналистике, несмотря на то, что его стандарты уходят корнями во времена коротких носков и двухцветных туфлей.

Кларенс осмотрел свое рабочее место, удобное, как старая пара комнатных тапочек. Над монитором его компьютера располагались два ряда полок, заставленных несколькими десятками книг преимущественно на серьезную тематику. Кларенс любил поразмышлять. Ему доставлял удовольствие хороший спор. Он серьезно относился к проблеме — по мнению Жени-вы, чересчур серьезно.

На перегородке справа от него были прикреплены различные отпечатанные или аккуратно написанные от руки цитаты и политические карикатуры, большинство из которых высмеивали прессу. Особое место здесь занимала вырезка из «Вашингтон пост» за 1995 год, гласившая: «Исправление. В «Естэдэй пост» сооружение на фотографии было названо монументом федерального округа Колумбия, хотя в действительности был изображен мемориал Линкольна».

Отдельно на стене располагалась группа реальных курьезных заголовков, вырезанных из различных крупных газет (в том числе два из «Трибьюн»), и несколько вырезок из других изданий, комментирующих эти заголовки.

К компьютеру Кларенса была прикреплена цитата Президента Джона Адамса: «Наша конституция создавалась только для нравственных и религиозных людей. Она совершенно не подходит для правительства какого-либо другого сорта».

Сбоку к пробковой доске было пришпилено кнопками одно из любимых писем Кларенса, которое он считал своим долгом показывать всем и каждому: «Пожалуйста, оставьте в покое свою излюбленную тему об абортах и займитесь действительно важными проблемами, например, массовым убийством животных — наших младших братьев и сестер. Каннибализм должен быть остановлен. Джордж Бернард Шоу спрашивает: «Как мы можем ожидать мирной жизни на земле, если наши тела — это живые могилы убитых животных?»

Кларенс любил получать подобные письма. Они — прекрасная «пища» для обозревателя. Кроме того, это конкретное письмо сделало Кларенса более эрудированным. Теперь, каждый раз,

64

жуя гамбургер, он вспоминал Джорджа Бернарда Шоу.

Стена слева была отведена для любимых высказываний, наподобие «NBC ничем не отличается от «Титаника» за исключением того, что на «Титанике» был оркестр». Кларенс рассеянно взглянул на одну из цитат, которая когда-то его особенно впечатляла: «В начале сотворил Бог небо и землю». Это привлекает внимание. Это поразительно. Прямо в точку! Но, наверное, впервые в жизни Кларенс подумал, что сомневается в правдивости этих слов.

Кларенс набрал очередной номер. Это был уже его десятый звонок за последние полтора часа.

— «Бауле и Сирианни». Чем можем помочь?

— Могу я услышать Гранта Баулса? Это Кларенс Абернати, — во время паузы он успел просмотреть еще несколько писем.

— Доброе утро, Кларенс.

— Грант, что там с домом Дэни?

— Сейчас рассматривается вопрос о том, достаточно ли велико имущество, чтобы передать его вам в судебном порядке. Но поскольку Дэни не оставила завещания, скорее всего, дело будет рассматриваться в суде.

— Сколько на это может уйти времени? И сколько это будет стоить?

— Тяжело сказать. Не меньше нескольких месяцев. Что касается оплаты, то мою почасовую ставку вы знаете. Все зависит от количества осложнений.

— Я не верю, что она не оставила завещания.

— Когда вы организовали мне встречу с Дэни несколько лет назад, чтобы уладить вопросы, связанные с ее бывшим мужем, я передал ей документы. Согласно нашим записям, мой секретарь настойчиво звонил ей, но Дэни документы так и не вернула. Тогда я спрашивал ее, что будет с ее детьми, если она умрет, и она ответила, что вы заберете их к себе.

— Она так сказала?

— Сейчас я как раз просматриваю свои записи. Она сказала, что хочет, чтобы их воспитывали именно вы, поскольку дети нуждаются в отце, а вы хорошо справитесь с этой задачей.

«Почему ты об этом никогда не упомянула, сестренка?»

От одной мысли о детях Кларенс почувствовал себя виноватым. Он обещал Дэни, что всегда будет рядом. Конечно же, он заберет их к себе.

— Этот дом необходимо выставить на продажу, Грант. Я хочу использовать эти деньги на содержание детей Дэни.

— Вы не сможете продать дом до тех пор, пока не будет подтверждено право собственности на него. Таков порядок, ничего не поделаешь.

— Так что же нам делать? Если о доме не позаботиться, его разнесут по кусочкам. Вы не знаете этих соседей.

— Я бы порекомендовал кому-нибудь пожить там до тех пор, пока вопрос не будет улажен. Возможно, его можно сдать в аренду.

— Да, и превратить в притон наркоманов или что-либо подобное.

— Вам нужно что-то придумать.

Кларенс повесил трубку, испытывая ненависть к законодательству. Как и политика, оно призвано помогать людям, но на самом деле только усложняет их жизнь.

Зазвонил телефон.

— Здравствуйте, мистер Абернати. Это Шейла, секретарь члена муниципального совета Норкоста. Господин Норкост интересуется, может ли он поговорить с вами.

— У меня мало времени, но, думаю, я смогу уделить пару минут, — Кларенс улыбнулся: «Прозвучало убедительно».

— Кларенс? — спросил Норкост голосом телекомментатора.

— Слушаю, — Кларенс постарался придать своему голосу самый отрешенный оттенок.

— Это Per. Я знаю, что уже сказал об этом на похоронах, но позвольте мне еще раз выразить вам глубочайшие соболезнования. Дэнита была прекрасным человеком. Я очень сожалею о вашей потере.

Никто не называл ее Дэнитой, и никто не мог назвать, кроме того, кто притворялся, что знает ее.

— Да, я тоже. Спасибо за цветы.

«Наверняка куплены за наши налоги».

— Не стоит благодарности. Это — самое малое, что я мог сделать.

— О чем вы хотели поговорить, мистер Норкост?

— Пожалуйста, Кларенс, зовите меня Регом. У меня есть идея относительно того, что мы можем сделать для вашей сестры и города.

«Не слишком ли поздно?»

— Несколько недель назад мы решили начать компанию под названием: «Преступности — бой». Мы думаем, что наилучший способ произвести впечатление на публику — это организовать митинг и пресс-конференцию, на которой выступили бы жертвы насилия. Так люди смогут увидеть, что пострадавшие — реальные люди.

«Конечно же, они реальные. Какими же еще они могут быть?»

— С другими семьями связываются мои помощники, но с вами я хотел побеседовать лично, чтобы выразить вам свою приверженность.

«Да, и чтобы я написал о тебе пару лестных слов в моей заметке, или чтобы люди подумали, что я поддерживаю тебя. Забудь. Этого никогда не будет».

— Ваше имя, Кларенс, знакомо множеству людей. Вас очень уважают. Вы — образец для подражания. Поднявшись на трибуну, вы создадите хорошую рекламу для нашего начинания,

— Не думаю, —сказал Кларенс, — я не люблю публичных выступлений. Кроме того, я не думаю, что журналисту нужно принимать участие в политических событиях.

— О нет, вы не понимаете, Кларенс. Это — не политическая акция, а часть общих усилий улучшить жизнь в округе, остановить насилие, вернуть детей в школы, сказать «нет» наркотикам и «да» благоденствию.

«Нескончаемый кладезь политических банальностей. Ты забыл о цыпленке в каждой кастрюле».

— Нет, спасибо.

— Но Кайро Клэнси, пастор вашей сестры, сказал, что считает вас наилучшей кандидатурой.

— Он так и сказал?

— Да. Он тоже собирается принять участие в акции, открыть программу. Согласие дали уже как минимум десять семей — родственников убитых. Мы делаем это ради наших детей. Можем ли мы рассчитывать на вашу помощь?

— Я подумаю об этом.

— Хорошо. Пожалуйста, позвоните мне завтра. Митинг назначен на этот четверг, на час дня в Вудлон-парке. Может, у вас есть какие-то предложения?

— Ничего не могу сказать по этому поводу.

— Что ж, никаких проблем. Но, надеюсь, вы все-таки подниметесь на трибуну. Я уверен, что ваша сестра была бы счаст-

67

лива, увидев вас там. И это будет большим ободрением для всей общины.

«Для чьей общины? Где твоя община, почетный черный?»

— Я подумаю.

— Хорошо. Спасибо, Кларенс. Я уже слышу, как вы говорите «да». Еще раз примите мои глубочайшие соболезнования по поводу утраты Дэниты.

Кларенс положил трубку и покачал головой. Он еще больше утвердился в своем глубоком недоверии к политикам: демократам, республиканцам, нейтралам — не имеет значения. Было просто невозможно поверить в то, что эти парни занимаются чем-то другим, кроме попыток удержаться у власти, состричь побольше шерсти и извлечь побольше выгоды. Они печально известны своим заискиванием перед журналистами, когда становятся очень дружелюбными. Репортеры отпускают по этому поводу шутки, но Кларенс видит, что они, сами того не осознавая, поддаются политическим чарам. Однажды он твердо решил не тратить время на неофициальное общение с любыми политиками, если только не будет уверен, что сможет получить от них больше, чем они от него. Политики... Паттерсон, репортер «Трибьюн», переведенный в столицу штата, однажды сказал: «В мире есть две вещи, процесс производства которых ты не захотел бы увидеть: колбаса и законы».

Кларенс не имел ничего против законов — он не доверял законодателям. Нужно было работать над новой заметкой, и он изо всех сил старался не поддаваться мыслям, осаждающим его разум.

Завтра предстоит встреча с детективом Олли Чандлером.

ГЛАВА 5

Было шесть утра. Готовясь к процедуре бритья и душа, Кларенс пил крепкий кофе. Он стоял перед аквариумом с морской водой и наблюдал за тем, как от поднимающегося из чашки пара запотевает стекло. Мимо плавно проплыла стайка красивых желтых хирургов, в то время как красно-белая рыба-лев, зловеще вращая похожими на перья шипами, патрулировала участок, который явно считала своим владением. Трудно поверить, что такая красота может быть смертельно опасной.

Кларенс любил порядок и красоту подводного мира — мира, где он мог контролировать температуру и чистоту воды, растительность, корм и декорации. И даже его обитателей. Мир, которым не трудно управлять. Мир, полностью зависящий от него.

Самым драгоценным приобретением Кларенса была Эли

— маленькая пятнистая мурена. Сейчас она пряталась в темноте и выжидала момент напугать ребенка одного из гостей, подошедшего к аквариуму и постучавшего по стеклу, невзирая на просьбу не делать этого. Кларенс усмехнулся при мысли о том, что Эли больше напугана, чем дети, для которых она стала легендарной угрозой.

Кларенс рассматривал сверкающего сине-оранжевого морского ангела и сине-зеленого длинноносого губана. Он наблюдал за тем, как бело-оранжевая рыба-анемон с двумя полосками на боку то стремительно прячется, то не менее стремительно вылетает из своего импровизированного дома. Кларенса иногда удивляло, что эти рыбы могут жить в таком маленьком искусственном мире. Должно быть, они мечтают о полном опасностей океане, для которого и были созданы, а не для этой клетки. Впрочем, они, конечно же, ни о чем не мечтают. Протянув руку, чтобы всыпать в воду корм, Кларенс был уверен, что рыбы в этот момент жаждут заглянуть за искажающее стекло и рассмотреть того, чей смутный образ они видят только издалека

— их опекуна, дающего им пищу и следящего за средой их обитания.

Кларенс вытер рукавом отпечаток пальца со стекла. Теперь мир, которым он правил, выглядел безупречно. Вы, несчастные немые твари, даже и не догадываетесь, чего лишены. Вы не мо-

69

жете представить великий океан. Все, что вы можете видеть,

— это ваш маленький искусственный мир, и ничего больше.

Приняв душ, Кларенс совершил ежедневный ритуал одевания контактных линз. Люди носят линзы по разным причинам. Кларенс Абернати делал это потому, что очки подчеркивают ущербность. Если позволяешь увидеть свою слабость, то ты

— плохой стратег. Именно поэтому большинство его знакомых даже не подозревали о том, что он — диабетик, сидящий на инсулине. Теперь настало время анализа крови на сахар. 132. Неплохо. Чуть-чуть выше нормы. Кларенс достал из холодильника два флакона с инсулином, воткнул тоненькую иглу шприца во флакон с надписью «Гумулин U» и набрал двенадцать единиц лекарства. Затем он тем же шприцом извлек пятнадцать единиц «Гумулина R», поднял левой рукой край своей футболки и сделал инъекцию в живот. Теперь можно и позавтракать. Что там у нас? Хлопья с молоком.

Еще одним физическим изъяном Кларенса был, по словам врача, «аномальный трихроматизм» — одна из разновидностей дальтонизма, когда видишь весь диапазон цветов, но воспринимаешь их не так, как человек с нормальным зрением. Особенно много мороки было с оттенками зеленого, которые Кларенс часто путал с желтыми. Иногда это становилось источником некоторого раздражения, как в том случае, когда он перепутал два сорта яблок и вместо «Голдена» привез домой «Грэнни Смит».

Кларенс тщательно скрывал трещины в своих доспехах. Когда ступаешь на территорию врага (что, по его мнению, он делал ежедневно), это — вопрос жизни и смерти. Особенно сегодня. Когда заметка будет окончена, ему предстоит отправиться в главное полицейское управление и потребовать от Олли Чандлера ответить на ряд вопросов.

Кларенсу не терпелось сразу же отправиться на эту встречу, но все же он решил сначала почитать Библию — может Бог учтет это и ускорит выздоровление Фелиции.

«Провозгласите и востребуйте Божьи благословения, — вспомнились ему слова проповедника из его бывшей церкви.

— Иисус хочет вашего блага, — говорил он. — У вас нет денег и здоровья только потому, что вы не просите об этом. Бог заботится о Своих детях».

Проповедник тогда приводил не много цитат из Библии, но Кларенсу хватило и тех, которые он уже знал.

«Что же, Бог, я провозглашаю выздоровление Фелиции. И я

70

требую его. Я требую Твоего исцеления для нее. Я не знаю, почему Ты позволил умереть Дэни, но верю, что Ты не позволишь умереть Фелиции. Я верю, что Ты сдержишь Свои обещания».

В семи километрах от дома на углу Бернсайд и Пауэлл-стрит Кларенс затормозил на красный сигнал светофора. Его рука свешивалась через опущенное стекло. Повернув голову, он встретился взглядом с молодой женщиной за рулем белоснежной «Тойоты Камри» слева от себя и сразу же услышал знакомый глухой стук закрывающегося центрального замка.

Проезжая перекресток, он взглянул в зеркало заднего обзора. Что в его облике так пугает людей? Конечно, Кларенс выглядел старше своих сорока двух, и, глядя на грубую, обветренную кожу его лица можно было подумать, что он перенес много трудностей и жизненных тягот, но он совсем не был похож на убийцу, грабителя или насильника. Разве не так?

Кларенс посмотрел на свои сжимающие руль руки. Какой разительный контраст кремово-белых ногтей и темно-коричневой кожи! Он повернул одну руку ладонью вверх. Удивительно светлая. Это выглядело так, как будто раскрасивший Кларенса художник израсходовал всю темно-коричневую краску, оставив пару капель на ладони, и совсем не оставив на ногти. Интересно, насколько бы отличалась жизнь, если бы все его тело было такого же цвета, как его ногти или хотя бы как ладони? Была бы она лучше? А может хуже? Он этого так никогда и не узнает.

В восемь утра Кларенс вошел в фойе «Трибьюн», обменявшись улыбками с охранником Джо и служащей в приемной Илэйн. Теперь все было не так уж плохо. Люди спрашивали о Фелиции, но это Кларенса не задевало. Он надеялся, что его оптимизм достаточно заразителен, чтобы повлиять на Бога.

Сев за свой рабочий стол, Кларенс вставил в уши затычки и приготовился писать очередную статью. Однако работа не клеилась. До срока сдачи была еще уйма времени — целых четыре часа. Стимул был слабым, а настроение не совсем подходящим. Как обычно, перед тем как взяться за статью, Кларенс погрузился в себя. Блуждая по сплетению просторных коридоров своего внутреннего мира, он подбирал то, что попадалось на пути, и оценивал, насколько эти находки подходят для статьи,

В первые годы работы журналистом Кларенс носил свою черноту как тяжелый рюкзак. Он ее не стыдился, но и не мог

71

от нее никуда деться. Едва он начинал забывать о цвете своей кожи, как сразу же ловил на себе чей-то изучающий взгляд, словно был каким-то диковинным зверем. Когда бы Кларенс ни посмотрел на этих «исследователей», они сразу же отводили глаза в сторону. Он чувствовал себя так, как будто белые — это надзиратели, только того и ожидающие, чтобы он споткнулся или оказался в неподходящий момент «под стрелой». Это чувство угасло всего несколько лет назад.

Когда в конце семидесятых, начале восьмидесятых Кларенс работал в «Орегон джернал», то вызывал у коллег такое же любопытство, как и у белых однокашников. Хотя он и учился в колледже, где почти все студенты были белыми, но все равно общался с черными, так же как белые общались с белыми. Белые разговаривали о вещах, совершенно ему чуждых: кемпингах, охоте, серфинге, горных лыжах и даже дельтапланах. Только изредка в этом дружном хоре проскакивали упоминания о рыбалке и теннисе.

Как в колледже, так и в газете Кларенс обнаружил, что большинство белых парней неуклюжи, застенчивы и чрезмерно утонченны. Он предполагал, что понимает их намного лучше, чем они — его. И неудивительно. Это ему приходилось жить в их мире, а не им в его. Белые репортеры из отдела новостей думали, что знают Кларенса, но они ошибались. И это было совершенно очевидно.

— Кларенс, — сказал как-то один из них, — ты самый белый из всех известных мне черных.

— Спасибо, Ли. Предполагаю, что в твоем понимании это наивысший комплимент.

Кларенс никогда не пытался учить других, потому что даже не знал с чего начать.

Однажды один из редакторов посмотрел на него и спросил:

— Ваша братия, наверное, тратит на одежду кучу денег?

— Ни цента, — ответил он, — наша братия всю одежду ворует в магазине.

Он не мог победить. Если он прикидывался таким же неряхой, как некоторые из них, то становился в их глазах просто ленивым негром, если же одевался хорошо, то на него начинали смотреть как на никчемного карьериста, напялившего дорогие тряпки, чтобы произвести хорошее впечатление на начальство.

В первые годы работы в «Джернал» общение в коллективе было для Кларенса сущей проблемой. Белые обычно были

72

старомодны, беспокойны и испытывали сложности с пищеварением. Они сплетничали, разговаривали о свежих новостях и отпускали банальные шутки. Этот мир не был плохим, просто он отличался от мира Кларенса, и в нем действовали другие правила. Вечеринки белых были чем-то непонятным. Большую часть времени они проходили без музыки. Вечеринка без музыки? Это то же самое, что шашлык без мяса. Вечеринки черных всегда пульсировали ритмом и были сплошным нескончаемым танцем. Один черный друг однажды сказал Кларенсу: «На белых вечеринках никто не потеет».

Несмотря на многократно возникавшее у него желание бросить все это, Кларенс со временем стал ощущать себя в работе с белыми «в своей тарелке» больше, чем предполагал. Но его общение с ними заканчивалось в стенах «Трибьюн». В своем доме, в своей личной жизни и даже в белом предместье Кларенс не был близок ни с одним белым, кроме Джейка. Кларенс все еще взвешивал и оценивал свои отношения с Джейком. Он знал слишком многих черных, которые когда-то думали, что у них есть хороший белый друг, но затем обнаруживали, что сильно ошибались. Один коллега по «Трибьюн» предупредил, что Джейк вряд ли когда-нибудь станет настоящим другом. Кларенс был достаточно упрям, чтобы проигнорировать это предупреждение, но достаточно осторожен, чтобы не терять бдительности, подвергнув Джейка испытанию временем.

В «Джернал» Кларенс был единственным черным в спортивной редакции. Ему пришлось научиться культуре белых подобно тому, как миссионер вынужден изучить культуру народа, чтобы понимать людей и не истолковывать превратно их намерения. Поначалу Кларенса задевало, когда другие репортеры пробегали мимо, не удостаивая его ни единым словом или хотя бы кивком. В кругу черных так поступали только в том случае, если хотели выразить тебе свое презрение. В конце концов, Кларенс понял, что это — часть культуры белых (по крайней мере, часть деловой атмосферы газетной культуры). Раньше он называл это невоспитанностью, а теперь — профессиональной деловитостью.

В 1982 г. «Джернал» стала частью «Трибьюн». Переход на работу в «Трибьюн» означал для Кларенса новое начало. Ему опять нужно было доказывать, что он заслуживает место под солнцем. Он работал допоздна и часто без выходных. Для Же-нивы это было настоящим испытанием, и Кларенс понял, по-

73

чему среди журналистов (врачей, юристов и профессиональных спортсменов) такой высокий процент разводов. В отделе новостей работать было сложнее, чем в спортивной редакции. Мужчины и женщины, работая бок о бок долгие часы, начинали «крутить шуры-муры», в то время как их жены и мужья оставались в их собственном мире где-то далеко-далеко за горизонтом. Осознавая эту реальность, Кларенс был рад тому, что мог отсидеться в спортивной редакции.

Эти ребята могут досаждать мне, но зато наверняка не искусят.

Хотя об этом редко говорили, атмосфера была пропитана соперничеством. Оно пряталось в тени где-то ниже уровня слов, и в Кларенсе этот затаившийся хищник был ничуть не меньше, чем в белых, а иногда даже больше. В те первые годы он время от времени скрипел зубами, так как ему казалось, что все стоящие задания всегда достаются белым парням, в то время как он вынужден освещать чемпионат по водному поло среди команд второй лиги средних школ.

Со временем Кларенс понял, что дело не в расизме, а в должностных заслугах, потому что другие молодые и неопытные журналисты также довольствовались неэффектными заданиями, хотя и были белыми. За место под солнцем нужно бороться. Для более высокой позиции должны быть основания, и когда эти основания появятся, тогда можно рассчитывать на самые лучшие задания и радоваться тому, что в «собачьих бегах» участвуешь уже не ты, а молодняк. Впрочем, Кларенс все равно всегда хотел, чтобы к нему относились так же как к другим парням — не хуже и не лучше.

Ему всегда приходилось доказывать свою значимость, и это было нелегким бременем. Некоторые не выдерживают и сходят с дистанции, но Кларенсу удавалось превращать это бремя в преимущество, поскольку оно подталкивало его к превосходству.

Превосходству? Он мгновенно вернулся к реальности. Если он не начнет писать, то сегодня о превосходстве можно забыть. Кларенс выдвинул ящик своего рабочего стола и вытащил один из четырех больших держателей для карточек. Пролистав его, он нашел раздел «Грин-Бей»* в котором был подраздел «Женщины в раздевалке» с несколькими десятками карточек.

Две лучшие заметки Кларенса в последнем футбольном сезоне были написаны в результате его незабываемой поездки в Грин-Бей. Он улетел мыслями на легендарную арену «Ламбо».

74

Среди тех, кто совершал круг почета на этом стадионе, были Винс Ломбарди, Уилли Дэйвис, Рэй Нитшке, Барт Старр и Джим Тэйлор. Кларенс бывал и в галерее славы «Пакеров». Он любил это место.

Свыше шестидесяти тысяч болельщиков создавали невообразимый шум. Они хорошо разбирались в игре — не то, что тупые фаны в некоторых городах, которые ни за что освистывают тренеров. Но Кларенса действительно поражали уникальные взаимоотношения игроков с болельщиками: свободный принимающий, забив гол, мог запросто прыгнуть в толпу на трибунах, а болельщики, бережно поймав в объятия и поздравив игрока, опускали его обратно на поле. Кларенс написал статью, в которой подчеркнул контраст между болельщиками «Пакеров» и тысячами фанов в Нью-Йорке, швыряющими мороженым в тренеров и игроков на поле. В Грин-Бей объявляют, что каждый, кто бросит мороженое, окажется в тюрьме и лишится абонемента на сезон. Для болельщиков в Грин-Бей тюрьма — не самая страшная угроза. Они согласны, скорее, лишиться дома, чем своего абонемента.

В одном из множества интервью, взятых Кларенсом в Грин-Бей, он поднял вопрос о женщинах-репортерах в мужских раздевалках. В прошлом году этот материал протолкнуть не удалось, но теперь пришло время. В прошлое воскресенье в неприятное положение попал тренер НФЛ, не допустивший журналистку в раздевалку сразу же после игры.

Кларенс напечатал рабочее название статьи: «Женщины-репортеры в раздевалке». Потом он придумает что-нибудь более колкое, а сейчас — за работу. С первых же слов репортажа Кларенс ощутил знакомый кураж.

Часть спустя, подсчитав объем набранного документа, Кларенс увидел, что заметку придется урезать на двадцать девять слов, а потом — еще где-то на пятьдесят, чтобы вместить имена и некоторые цитаты, придающие материалу достоверность и весомость. Нужно было, не откладывая, садиться на телефон, чтобы успеть обзвонить всех ранее опрошенных спортсменов и их жен. Возможно, кого-то из них и удастся застать. Если же нет — придется использовать старые цитаты.

Кларенс подумал обо всех (включая владельца газеты и трех-четырех репортеров), кого эта заметка приведет в бешенство. От этой мысли он ощутил прилив сил.

Это был стратегический момент. Спортивный редактор Хью

75

наверняка вырежет упоминания об «оголтелых феминистках» и внесет полдюжины других правок, чтобы не задеть чувства обидчивых читателей. Поэтому Кларенс начал вставлять в репортаж дополнительные резкие фразы, которые раньше включать не собирался. Благодаря этому Хью (как поступил бы на его месте любой редактор), будет отстреливать цели по краям стаи, в то время как главной группе удастся прорваться. Он наверняка скажет: «Это выглядит оскорбительно. Неужели ты думал, что я это пропущу?»

Кларенс втайне гордился своим умением создавать материал таким образом, чтобы то, что оставалось после редактирования, максимально соответствовало первоначальной задумке. После полутора часов телефонных звонков, дополнений, сокращений и переработок он, наконец, отправил заметку по электронной почте Хьюгу, который в этот момент сидел за своим рабочим столом и потягивал лимонад. Благодаря стеклянным перегородкам, Кларенс мог наблюдать за изменением выражения лица редактора, пока тот читал полученный материал.

Что же, Хью, можешь хмыкать сколько угодно.

Кларенс посмотрел на Лори — своего главного конкурента среди спортивных обозревателей. Она была ветераном и хорошо разбиралась в спорте, но относилась к числу пламенных либералов. «Просто поразительно, сколько своих взглядов тебе удается втиснуть даже в простой спортивный репортаж. Но скоро ты позеленеешь от злости, Лори».

Кларенс улыбнулся. Впервые за эту неделю он почувствовал эмоциональный подъем и был готов опять ринуться в бой, подобно застоявшейся лошади.

Внешне спокойный Кларенс вошел в Центр юстиции. Он направился прямо к лифтам, как будто уже бывал здесь, удостоившись приветственного кивка одного из офицеров в форме и холодных взглядов еще двух. Кларенс был рад, что по своему обыкновению надел строгий костюм. Кроме него, в здании была, по меньшей мере, сотня чернокожих, причем восемьдесят процентов из них —- за решеткой.

Кларенс шагнул в лифт, на щите управления которого оказалось, несмотря на шестнадцать этажей здания, только пять кнопок. На втором и третьем этажах размещались залы суда, а этажи с четвертого по одиннадцатый занимала тюрьма. Туда можно было попасть только изнутри здания и только по

76

спецпропуску. Первый доступный для всех этаж — двенадцатый — занимали уголовная полиция, подразделения по борьбе с детской преступностью и распространением наркотиков. На тринадцатом этаже находился отдел расследований, офис окружного прокурора и несколько других подразделений. Кларенс нажал кнопку четырнадцатого этажа — места дислокации сыскной полиции. Выше находился офис начальника полиции и зал для пресс-конференций. Кларенс был в этом зале трижды — и все три раза на протяжении последних нескольких лет. За первые пятнадцать лет работы на спортивной ниве ему ни разу не пришлось столкнуться с полицией, но за последние три года, в связи со скандалами вокруг спортсменов, садящихся пьяными за руль и избивающих своих подружек, ситуация изменилась.

Лифт по пути остановился на двенадцатом этаже, впустив молодую женщину в строгом деловом костюме. Она натянуто улыбнулась. «Только из вежливости», — подумал Кларенс, почувствовав ее неловкость. Женщина выглядела образованной, и, наверное, говорила сама себе, что не должна чувствовать того, что чувствует, но все равно ощущала себя «не в своей тарелке». Кларенс был в этом уверен.

«Не переживайте, леди. Я проеду с вами всего лишь пару этажей вверх и не успею ограбить или изнасиловать вас». В глубине души начала жечь кислота цинизма. Эта женщина, несомненно, хорошо усвоила уроки своего общества. Черные — это безжалостные бандиты и убийцы, и если случится оказаться с одним из них в лифте, держите палец на кнопке баллончика со слезоточивым газом.

Почти все работники сыскной полиции были в штатском. Благодаря этому, Кларенс особо не выделялся, если не считать того, что его сшитый на заказ костюм был строже принятого здесь стандарта. В отличие от других этажей со свободным доступом к коридорам, на этаже сыскной полиции для широкой общественности было доступно только одно место — стойка приемной с толстым пуленепробиваемым стеклом и дверью, открывающейся внутрь.

— У меня назначена встреча с детективом Чандлером, — сказал Кларенс служащему приемной. Пять минут спустя из двери в дальнем конце этажа, облизывая пальцы, вышел Олли Чандлер. Кларенс впервые увидел его при дневном свете. Живот и грудь Олли сражались за одну и ту же территорию, и живот явно побеждал. По заключению Кларенса, Чандлер мог не -

77

опасаться, что его ошибочно могут принять за одного из приверженцев «Гербалайфа».

— Заходите, мистер Абернати.

Кларенсу показалось, что дребезжащий голос Олли стал еще ниже со времени их последнего разговора у дома Дэни.

— Я как раз закончил с бифштексом под острым соусом из раздаточного автомата. Конечно, это — не итальянский ресторан, но когда не можешь вырваться с работы, — вполне сносно. Вы не голодны?

— Ничуть.

Кларенс отрицательно покачал головой, и Олли провел его к своему рабочему месту. Помещение напоминало «Трибьюн», но занимало меньшую площадь и содержало меньше секций. Кроме того, отсеки были отделены друг от друга высокими перегородками, что создавало внутри них уединенную атмосферу.

— Подождите минуту, пожалуйста, — сказал Олли, вытягивая из-за свободного стола кресло и подкатывая его к Кларенсу, — мне нужно срочно позвонить.

Кларенс выглянул в огромные окна по ту сторону стеклянных перегородок. Восхитительная панорама города захватывала дух. Отсюда все казалось таким спокойным, таким упорядоченным и мирным. Величественные здания свидетельствовали о способности человека творить прекрасное, а полные суеты магазины и офисы — о его способности создавать достаток. Какая ирония, что этот прекрасный вид открывается из окон отдела по расследованию убийств.

Джейк сказал, что во время визита к Олли он чувствовал себя спокойнее, чем в любом другом месте города. Но почему же Кларенсу здесь так неспокойно? Почему он ощущает себя так, как будто стоит голый, и на него смотрит каждый проходящий мимо детектив?

Олли положил трубку и тоже посмотрел в окно.

— Давайте пройдем в кабинет лейтенанта, — сказал он Кларенсу, — там сейчас никого нет, и мы сможем спокойно поговорить.

Они сели за стол друг напротив друга, и Кларенс отметил контраст между светлокожим скандинавским лицом Олли и его покрытой темно-вишневыми пятнами шеи.

«Красная шея. Очень уместно».

— Джейк Вудс сказал мне, что у вас есть какие-то вопросы. Так что вас интересует, мистер Абернати?

78

— Меня интересует смерть моей сестры. Уже прошла неделя, и я хочу знать, кто это сделал, и почему.

— Я тоже хочу это знать, дружище.

«Я тебе не дружище. И не нуждаюсь в покровителях».

— По словам Джейка, вы как-то сказали, что дело, не раскрытое в первые два-три дня, скорее всего вообще не будет раскрыто.

— Ого, я вижу, что уроки, которые я дал Джейку, не прошли даром, — просиял Олли. — Но на самом деле, речь идет о тридцати шести часах. Три дня — это самый крайний срок, и как только вы пересекли отметку семидесяти двух часов — до свидания. Большинство физических доказательств утеряно, а воспоминания людей смутны, и чтобы найти свидетельства, нужна большая удача. И по большей части, такая удача нам не улыбается.

— А как насчет миссис Бернс?

— Она — наш единственный свидетель, но здесь возникают проблемы темноты и плохого зрения. Она слышала выстрелы, как и большинство соседей. Они все сказали, что это напоминало долгую серию громких взрывов через равномерные короткие промежутки. Очевидно, автоматическое оружие. Но большинство наших потенциальных свидетелей замерло в своих кроватях, и их нельзя за это осуждать. Когда слышишь, как сорок пуль превращает соседний дом в клочья, тебе не очень-то хочется высовывать голову в качестве мишени. Ко времени, когда они решились посмотреть в окно, машина уже уехала. С момента первого выстрела до визга колес прошло, наверное, не более десяти секунд. Этого времени едва достаточно даже для того, чтобы проснуться и подойти к окну.

— Но ведь Хэтти Бернс что-то видела, ведь так?

Олли, глядя в свой отчет, утвердительно кивнул.

— Она лежала на кровати в каком-то полуметре от открытого окна, и вся картина развернулась прямо на ее глазах. Для того чтобы увидеть крыльцо вашей сестры, ей достаточно было немного приподняться в постели. Но она увидела немного — только неясный силуэт человека с винтовкой. Грохот был невероятный. Там все привыкли к выстрелам, но это было что-то особенное. Один из соседей сказал, что у него чуть не полопались перепонки.

— Что она еще видела? — Кларенс тоже разговаривал с Хэтти, но хотел услышать, что ему скажет детектив.

79

— Машину. Само собой, они не собирались разгуливать с большой боевой винтовкой по улицам. Соседи слышали визг колес отъезжающей машины, из чего можно сделать вывод, что водитель очень торопился.

— Что за машина?

Олли пожал плечами.

— Миссис Бернс не рассмотрела точно ни ее марку, ни размер

— ничего. Мы показали ей фотографии самых разных моделей

— от средних до больших. Ей кажется, что это был четырехдверный седан, но она не уверена. Возможно, светлый, но не белый. Была разбита пара фонарей, что было на руку преступникам.

— Эти фонари были разбиты уже несколько месяцев, — сказал Кларенс. — Если бы это случилось в каком-либо другом месте, то их заменили бы еще несколько недель назад.

— Может, вы и правы. Я не знаю. В любом случае, когда дело касается цветов, искусственный свет может действительно сбить с толку.

— Что еще вы можете мне сказать?

— Интересно то, что обстрел производился не из машины, а в упор. Конечно, самые крутые парни — особенно латиноамериканские банды — иногда совершают убийства без использования машин, но чаще преступники медленно проезжают мимо, а затем, обстреляв жертву, сразу же уносятся прочь. В данном же случае был применен комбинированный способ.

— Сколько человек было в машине?

— Она медленно катилась вдоль обочины, не останавливаясь. Миссис Бернс видела, как стрелявший запрыгнул в машину со стороны пассажира. Значит, это не было делом рук одиночки. Участвовало, как минимум, двое: стрелявший и водитель. Возможно, кто-то еще сидел на заднем сиденье. И никаких описаний внешности мерзавцев. Мы не знаем ни их роста, ни цвета кожи и волос, ни возраста, ни во что они были одеты — ничего. И это печально.

— Что насчет оружия?

— Мы нашли сорок гильз, — Олли достал гильзу из кармана и передал ее Кларенсу. — Вот одна из них. Остальные мы еще не получили из лаборатории. У баллистиков много работы — слишком много выстрелов. Предположительно, все гильзы одинаковые, поэтому одна или сорок — особой разницы нет. Мы нашли частичный отпечаток левой ноги на ступени крыльца. Он в точности соответствует гипсовому слепку полного отпе-

80

чатка правой ноги в том месте, где убийца шагнул на дорожку, когда бежал от дома. По крайней мере, мы можем с уверенностью сказать, что это — следы стрелявшего. Всю неделю было сухо, и дождь пошел только вечером того дня. След был свежим. Размер — сорок второй, модель «Эйр Джордане». Это все, что мы можем сказать. По этим признакам поиск можно сузить, возможно, до нескольких миллионов человек.

— Значит... Это дело не будет раскрыто?

— Честно говоря, не знаю. Нам не от чего оттолкнуться. Мы делаем все, что в наших силах, чтобы найти хоть одного свидетеля или какую-нибудь зацепку, но пока тщетно. Но я не сдаюсь. Бывало, что я раскрывал дела через неделю, через месяц, через полгода, через два года. На некоторых участках я знаю ребят, раскрывавших дела пятнадцатилетней давности.

— Значит, вы настроены оптимистически?

— Честно? Не очень. Проблема в том, что убийства не прекращаются. Было бы просто замечательно, если бы мы могли заниматься только одним убийством, уделяя ему все внимание. Но у нас всего пять следственных групп. На меня и Мэнни повесили три новых дела — и это при дюжине нераскрытых, которые могут в любой момент потребовать внимания, если откроются новые факты.

— Выходит, дело Дэни только на третьем месте в списке?

— Нет. Оно все еще на первом, но мы расставляем приоритеты по мере поступления дел. Очередное убийство сдвинет дело Дэни на второе место. Ничего не поделаешь. Но должен вам сказать, этот случай с вашей сестрой действительно необычный. Меня задел за живое характер убийства. Это просто ужасно! Мать и ребенок! Я хочу найти этих мерзавцев. Но буду с вами искренним: судя по тому, что мы до сих пор ничего не нашли, скорее всего, ничего больше и не найдем. Лейтенант всегда напоминает нам о распределении нагрузки в расследовании дел. Мы должны расставлять приоритеты: в первую очередь расследуются новые дела. Отодвигая их на задний план, мы упускаем самое лучшее время для их раскрытия.

— Я слышал, что убийства, совершаемые бандами, имеют низкий приоритет, — сказал Кларенс.

— Нет, не низкий. Просто сейчас таких убийств совершается все больше, и нам сложно разбираться с ними. Если в таких случаях нет быстрого решения, то продвигаться вперед очень трудно. Что я могу сказать? Мы перегружены работой.

81

— Это означает, что вы отложите убийство моей сестры в долгий ящик? — спросил Кларенс, наблюдая за тем, как краснеет и без того красная шея Олли.

Одно из преимуществ черной кожи в том, что проще скрывать эмоции.

— Нет. Я уже сказал вам: я делаю все, что в моих силах. Видите? — Олли поднял скрепленную скрепкой стопку бумаг в сантиметр толщиной. — Это отчеты офицеров полиции, которые первыми прибыли на место преступления.

Затем он взял со стола и пододвинул к Кларенсу еще одну стопку.

— А это — опрос соседей, проведенный мной и Мэнни.

Олли вытащил большой пухлый конверт из плотной бумаги.

— Здесь фотографии с места преступления и результаты вскрытия, — он оставил конверт на своей стороне стола, положив на него руку.

— Я изучил все это три или четыре раза, пытаясь найти какую-нибудь зацепку, — Олли начал просматривать большую кипу бумаг, и Кларенс заметил желтые и красные подчеркивания и пометки на полях.

— Я просто хочу показать вам, почему не могу уделить делу вашей сестры безраздельное внимание, — сказал Олли, — мне приходится иметь дело с семьями других жертв, не менее обеспокоенными, чем вы, — в этот момент Олли взглянул через стеклянную перегородку в коридор офиса, выскочил из-за стола и открыл дверь.

— Эй, Мэнни. Зайди сюда. Здесь мистер Абернати.

Мэнни зашел, холодно кивнул Кларенсу и бросил на Олли взгляд, в котором безошибочно можно было прочитать: «Какого дьявола он здесь делает?» Мэнни не протянул руки, Кларенс тоже этого не сделал.

— Мы как раз обсуждаем дело его сестры.

— Думаешь, это хорошая идея? — Мэнни выплевывал из себя слова так, как будто они были испорченным жевательным табаком, который он больше не мог держать во рту ни секунды.

— Не знаю, — сказал Олли, — но я пытаюсь быть любезным. Я оцениваю человека и спрашиваю себя, сколько ему можно сказать. Это умение, которому тебе еще нужно учиться, Мэнни. А теперь посмотри на мистера Абернати. Что тебя в нем впечатляет?

Мэнни измерил Кларенса взглядом, как будто затруднялся

82

прийти к какому-то заключению.

— Он высокий, — сказал он наконец.

— Хорошо, Мэнни. У тебя взгляд опытного детектива, замечающего тонкости, незаметные другим. А теперь посмотри еще раз и найди что-нибудь положительное.

Мэнни немного помолчал в раздумье.

— Он не разговаривает языком гетто.

Кларенс бросил на Мэнни тяжелый взгляд.

— Прошу простить моего напарника, мистер Абернати. Он не пытается вас обидеть, просто у него такой характер.

По Мэнни нельзя было сказать, что он раскаивается.

— А теперь, — продолжил Олли, — скажу, что вижу я. Это человек, который любит свою сестру и хочет увидеть, как будут схвачены плохие парни. Думаю, это вполне можно понять. Ты согласен?

— Но мы не должны позволять ему мешать нам. Время, которые ты тратишь на то, чтобы пожать ему руку, можно потратить на расследование дела.

Олли посмотрел на Кларенса.

— Мэнни раньше шерстил банды. По-моему в Фресно, если не ошибаюсь? Это, как видите, повлияло на его стиль общения, но зато он обладает знаниями, которые в нашем случае могут очень пригодиться. Он напоминает крупнозернистый наждак: шершавый на ощупь, но выполняет работу как надо. Правда, Мэнни?

— Кстати о работе, — ответил Мэнни, — у меня куча дел. До встречи, — он обращался только к Олли.

— О’кей. Удачного дня. Постарайся не растратить своего хорошего настроения, — улыбнулся Олли и по-отечески помахал рукой вслед выходящему Мэнни.

— Очаровашка, — сказал Кларенс.

— Смышленый парень. Я рад, что он на нашей стороне.

— Он вас не достает?

— Иногда бывает, — сказал Олли. — Его нельзя назвать «мистером Учтивость», но он быстр, аккуратен и квалифицирован. Он стал детективом совсем недавно и пока находится на испытательном сроке, но, в конце концов, все когда-то начинают. Я сам обучаю его, и к окончанию испытательного срока он, возможно, станет таким же мастером, как я. Но таким же красивым ему никогда не стать. Ему не была дарована такая мордашка как эта, — и Олли с любовью похлопал по своим щекам.

83

— Кем он был раньше? Патрульным?

— Да. Мы все с этого начинали. Выполняешь свой долг и поднимаешься в звании. Я рекомендовал Мэнни начальству, потому что несколько раз видел его в работе. Его отчеты были четкими и подробными. Он обладает проницательностью и находчивостью в раскрытии преступлений. Благодаря работе патрульным, он знает, как мыслит бандит. Как вы понимаете, для детектива это важный дар. Мэнни умеет отличать мужчин от мальчиков. Если бы он был чуть учтивее, ему не было бы цены.

— Значит, кроме миссис Бернс, свидетелей больше нет?

— Не обязательно.

— Но вы же сказали...

— По правде говоря, свидетелей может быть масса. Было еще не поздно, вечер субботы. Лично меня очень удивляет, что преступники сделали это, не дожидаясь глубокой ночи. Возможно, они торопились, потому что украли винтовку. В этой части города на улице в такое время еще есть люди. В прошлую субботу я проехался по улицам примерно в тот же час и увидел не меньше восьми человек, которые запросто могли в ту ночь что-нибудь заметить. Например, машину, которая пронеслась мимо сразу после сорока выстрелов. По моему предположению, один или два свидетеля все-таки должны быть. Но вот заставить их выйти из тени — это совсем другое дело.

— Они не доверяют полиции, — сказал Кларенс, — они думают, что, выйдя из тени, будут арестованы за совершение преступления, которого не совершали.

— Это точно, — ответил Олли, — абсурд, но они в это верят.

«Черные абсурдны, да? Или, может, они достаточно умны

для того, чтобы научиться на горьком опыте».

— Предположим, вы все-таки нашли свидетеля, — сказал Олли. — Но теперь попробуйте заставить его говорить. Попробуйте заставить его проделать весь путь к месту дачи свидетельских показаний. Они или считают это предательством, потому что, по их мнению, не могут ябедничать, или боятся возмездия. Иногда зал суда во время слушания дела заполняет банда, и свидетель вдруг забывает все, что хотел сказать. Обычно мы знаем, кто именно совершил преступление, но не можем этого доказать, и потому все это — напрасная трата времени.

— Вы знаете, кто преступник? Как это?

— Когда банда совершает убийство, информация об этом быстро распространяется по округе. Парни похвастались сво-

84

им домашним, а кто-то случайно услышал и рассказал своим друзьям. Рад но гетто. Таким образом, рано или поздно, сведения доходят до одного из наших агентов. Часто нам помогают подружки.

— Вот как?

— Девчонки, которые околачиваются вокруг шайки. Парни хвастаются о том, кто кого застрелил, и в течение двенадцати часов об этом знает вся улица. Ребята создают свою репутацию, а это невозможно, если люди не знают, что они сделали. Когда «Яростный» убивает «Калеку», он хочет, чтобы об этом все узнали. Он добивается похвалы. Наклеивает на стену вырезки из газет. Сделав дело, хочется получить награду, лучшая часть которой — репутация.

— Откуда вы столько знаете о бандах?

— До того как меня перевели сюда в 1986-м, я занимался бандами в полицейском управлении Лос-Анджелеса, — ответил Олли.

«Полицейское управление Лос-Анджелеса. Мировая столица расизма».

— В нашем случае меня больше всего беспокоит, — продолжил Олли, — отсутствие разговоров на улице. Улица молчит. Обычно из слухов мы быстро узнаем, кто убийца. Слух — не доказательство, но мы берем парня под контроль, и если нам удается при первом же удобном случае поймать его на горячем (например, на краже), то выдается ордер на арест. Мы можем сделать баллистическую экспертизу его оружия — от и до. Но в данном случае нам не за что зацепиться. На улице тишина, полная тишина. Это необычно, очень необычно. И это еще не все, что меня беспокоит.

— Что еще?

— О’кей. — Олли поднялся и стал расхаживать, как задумавшийся на лекции профессор. — Почему банды совершают наскоки с использованием машины вместо того, чтобы встретить жертву лицом к лицу? В основном для того, чтобы застать врасплох и избежать выстрела в спину. И, конечно же, чтобы получить признание и сделать предупреждение. Подобный тип нападения впервые был применен в старом Чикаго итальянскими гангстерами, и был подхвачен ирландскими. В шестидесятых латиноамериканские банды довели методику до совершенства, она используется и по сей день.

Когда Кларенс представил себе как итальянцы, ирландцы

85

и другие белые изобретают бандитское нападение, он испытал странное облегчение.

— Отличие состоит в том, что в те дни бандиты стреляли друг в друга. Они редко убивали женщин, детей или невиновных, потому что, сделав это, наживали неприятности в отношениях с боссами, которые мнили себя моральными людьми. Но в наши дни нападения стали неразборчивее. Они все еще направлены против врагов, но из-за неаккуратности могут пострадать не только очевидцы, но даже дети. И бандиты расценивают это просто как случайности войны. Совсем не так, как в былые времена.

«Старые добрые времена, когда убийства были аккуратными, точными и требующими ответственного отношения».

— Можно было бы предположить, — продолжал Олли, — что их целью был кто-то возле дома вашей сестры или даже находящийся, по их мнению, внутри дома. В этом случае ваша сестра и племянница были застрелены случайно. Но это не так. Все было продумано. Убийцы точно знали, что это — спальня вашей сестры. Но зачем они ее убили? Я просто не представляю, чем она могла им насолить. Какая-то бессмыслица. Может быть, вы мне чем-то поможете?

— Я уже размышлял об этом, — сказал Кларенс, — и расспросил всех родственников. Конечно, Дэни не принимала бандитов с распростертыми объятиями, но в округе полно тех, кто не приветствует бандитизм. Она была лишь одной из многих. Я не могу сказать о Дэни ничего, что могло бы объяснить случившееся.

— Ничего из того, что нам известно. Возникает вопрос: что нам не известно?

— Я знаю... знал ее лучше, чем кто-либо другой.

Олли заглянул в лежащую перед ним записную книжку.

— Никаких следов иглы. Никаких признаков употребления наркотиков. Никакой проституции. Она ни с кем не спала.

— Послушайте, кто вам дал право говорить подобным образом о Дэни? — Кларенс вскочил и, наклонившись, оперся руками на край стола со стороны Олли. Их лица были так близко, что детектив мог ощущать горячее дыхание своего оппонента.

— Эй! Спокойно! Я сказал, что она ничего из перечисленного не делала. Этим я хочу сказать, что ваша сестра была образцовой гражданкой.

Кларенс опять сел.

— Возможно, — сказал Олли, — она что-то знала, что ей не следовало знать, и кто-то хотел заставить ее молчать. Все, что я знаю: она абсолютно не соответствует характеристике.

— Какой характеристике?

— Того типа людей, на которых нападают. Множество нападений совершают лишь с целью запугивания или предупреждения. Если жертва будет ранена — хорошо, но в большинстве случаев люди остаются живы. Но это было убийство наверняка — серьезное, самое серьезное из всех, когда-либо произошедших вПортленде. По меркам Лос-Анджелеса это мелочь, но в Портленде самое большее, на что можно рассчитывать, — очередь из девятимиллиметрового «АК-47» или «МАК-10». В худшем случае — из «УЗИ». Дюжина выстрелов, самое большее двадцать. Но сорок крупнокалиберных пуль из автоматического оружия, направленных в одну спальню, — это слишком!

Кларенс неподвижно смотрел на тыльные стороны своих ладоней, лежащие перед ним на столе.

— Этому можно было дать логическое объяснение, если бы речь шла о главаре банды или ком-то, кто изнасиловал сестру убийцы или застрелил его брата. Или же если бы убитый был торговцем наркотиками, продавшим плохой кокаин вашему лучшему другу, нанеся вам тем самым личное оскорбление, достойное смерти. Здесь же единственная отдаленная связь, которую можно увидеть, — это ваш племянник, слоняющийся с какими-то хиппи.

— Вы хотите сказать, что они охотились на Тая?

— Нет, не думаю. Его комната с другой стороны дома. Если бы они хотели убить парня, то расстреляли бы именно его комнату. Но эта версия совершенно невероятна. Никто бы не пошел на такое только для того, чтобы убрать четырнадцатилетнего мечтателя.

— Откуда у вас информация о моем племяннике?

— Собирать информацию — моя работа. Я опросил дюжину соседей. Расспрашивал о вашей сестре, о племяннике — обо всем и обо всех. Это подобно работе на приисках: для того, чтобы добраться до золота, нужно промыть и просеять кучу грязи и камней.

Кларенс безучастно смотрел на детектива.

— В случае убийства сгоряча подобного оружия никто не вынимает.

— А какое именно оружие было использовано?

87

— Мы все еще работаем над этим. Судя по количеству и разбросу гильз, а также скорострельности, это была автоматическая винтовка. Калибр обычный — не настолько распространенный как девять миллиметров, но 5,56 мм — не такая уж редкость. Пробивная сила была исключительная. Когда слышишь «калибр 5,56», это звучит не очень впечатляюще, но скорость пуль очень высокая, и при стрельбе в упор все превращается в щепки.

— В ту ночь, когда я увидел вас у дома сестры...

-Да?

— Вы упомянули об использовании лазеров. Что вы имели в виду?

— Мы стали использовать их совсем недавно: меньше двух лет назад. Аппарат называется измерительной станцией. Он посылает лазерный луч (по сути — луч света), который падает на зеркальную призму, расположенную на вершине стойки. На измерение расстояния по горизонтали, по вертикали и угла азимута, определяемого по стрелке компаса, уходит от трех до пяти секунд. В общем, сплошная техническая терминология.

«Мне все понятно. Я не тупой».

— Станция передает информацию в ручной компьютер, весом меньше пятисот граммов, который рисует на экране графики. Затем вы приносите этот компьютер в офис и выгружаете результаты измерений в большой компьютер, наподобие нашего «Пентиума». Он уже все рисует в масштабе до мили в трех миллиметрах.

— А зачем все это нужно?

— Вы можете изучать место преступления, в точности воссоздав его через день, неделю или месяц. Я смотрел на него как раз сегодня утром.

— Могу я это увидеть?

— Вы просите слишком многое, — сказал Олли. — И к тому же, не думаю, что вам будет приятно это увидеть. Я имею в виду вашу сестру и все остальное.

— Я хочу это увидеть.

— Не знаю, имею ли я на это право, — сказал Олли. — Лучше поговорите с моим лейтенантом.

— Дэни — моя сестра.

— Вы правы. Именно поэтому я с вами и разговариваю. И еще потому, что за вас поручился Джейк Вудс. Но не забывайте: это — мое дело.

— Мы живем в свободной стране, — сказал Кларенс, — и я могу совать свой нос во все, что происходит вокруг меня.

— Да, можете, но в мое расследование лучше не вмешивайтесь, — Олли совладал с напряжением в голосе, но его гнев выдали красные пятна на шее. — Вот что я вам скажу, Абернати. Когда вы позволите мне написать вместо вас заметку, я позволю вам взяться за мое расследование. Договорились?

ГЛАВА 6

— Я съезжу на тропу.

— Хорошо. Будь осторожен. Ты взял изюм?

Утвердительно буркнув в ответ, Кларенс уехал. Женива

жила в страхе, что у мужа во время очередной велосипедной прогулки может произойти опасная инсулиновая реакция. Два таких случая уже было, и потому она настаивала на том, чтобы в его рюкзаке всегда лежало что-нибудь сладкое.

Кларенс оседлал свой «Кеннондейл» с восемнадцатью скоростями и покатил в направлении заповедной зоны «Родниковая тропа». Пересекая автостраду «Маунт Худ», он увидел на дороге пакет из «Макдоналдса», чуть дальше — упаковку из-под соуса «Тако Белл», затем — обертку от мороженого.

«Что с вами, народ? Думаете, вы — единственные живущие на планете?»

Когда Кларенс смотрел на то, что делают с его любимым Орегоном, у него мороз шел по коже. Когда-то в этом штате сваливание мусора у дороги считалось серьезным правонарушением. Простить могли вооруженное ограбление, но не разбрасывание мусора. Теперь же старшеклассники запросто бросали все что угодно из окон машин, как будто это было сущим пустяком. Однажды Кларенс даже поймал пару подростков «на горячем» и отчитал их.

Поворот влево, поворот вправо — и вот он уже на «родниковой тропе». Это был совсем другой мир, где можно было укрыться от дорог, мусора, шума, преступности и толпы. Кларенс сразу же почувствовал, как ослабевает внутреннее напряжение. Единственными, кого он встречал здесь, были такие же любители природы и уединения. Тропа пролегала через лес. Кларенс активнее закрутил педали и переключился на более высокую передачу, но это не мешало ему замечать всевозможные мелочи вокруг себя. Огромная, совершенная с точки зрения архитектуры паутина; белая пена ручья, журчащего по большим камням...

Кларенс прислушивался к успокаивающему шороху гравия, пению птиц, стрекотанию сверчков и щелканью белки над головой. Он подумал: как было бы здорово, если бы жители ми-

91

крорайонов Чикаго или даже Портленда могли ежедневно посещать подобные места. Глубоко внутри Кларенс ощущал, что создан для лучшего мира, и если этот парк не является таким миром, то в нем, по крайней мере, есть намеки на то, чего жаждет Кларенс.

Он проехал мимо старого кирпичного завода и пересек Хо-ган-роуд. Вот еще одна белка. И два кролика. Несколько дней назад он видел здесь енота и скунса, а две недели назад — трех койотов.

Тропа была проложена на месте старой железнодорожной колеи, которая когда-то соединяла Портленд с Грешемом. Большие ее участки проходили через густой лес, и потому были не видны с городских улиц. На этой тропе Кларенс мог одновременно тренировать свое тело и давать отдых разуму, отвлекаясь от ежедневной рутины.

Он наслаждался блестящей зеленью листвы, черными каплями переспевшей ежевики, ярко-красными шапками мухоморов. Там, где нет разрушительного прикосновения человеческих рук, всегда буйствуют краски. Какой разительный контраст с агрессией бетонных джунглей города, который, подобно Сахаре, каждый день поглощает все больше растительности.

Глухое, грозное рычание сменилось восторженным лаем.

«А, Хьюго». Это был ротвейлер, которого Кларенс окрестил Хьюго. Псу посчастливилось жить возле тропы, где он мог облаивать каждого проезжающего мимо велосипедиста. У Кларенса уже вошло в привычку привозить Хьюго объедки, чем всегда вызывал его неописуемый восторг.

— Увидимся через полчаса, Хьюго.

Этим летом Кларенс дважды привозил сюда Дэни. Ей здесь нравилось. «Если ты переедешь в Грешем, то мы подыщем тебе красивое место у этой тропы», — обещал он сестре. Почему она не прислушалась к нему? Почему не переехала туда, где была бы в безопасности? Почему она была такой упрямой?

Кларенс ехал по направлению к парку «Мэйн Стрит». В поисках знакомых морд, он внимательно всматривался в полумрак слева от себя, где за деревьями скрывался пруд. Вот они: к пруду на водопой подошла олениха со своим олененком. Кларенс не раз рассказывал Дэни об этой парочке, и она тоже хотела увидеть животных, но так ни разу и не увидела. Они решили, что еще как-нибудь приедут сюда, но случиться этому уже не суждено.

Кларенс миновал бейсбольную площадку на выезде из парка. Сегодня здесь никого нет, но летом на этой площадке полно белых детей. Белых детей? Почему он так подумал? Площадка открыта для всех детей города — как белых, так и черных. Но он никогда не видел здесь ни одного черного ребенка. И в этом никто не виноват — просто в округе живет совсем мало черных. При виде свежих надписей, сделанных какой-то бандой на стене над мусорным баком, Кларенс внутренне содрогнулся. Еще несколько лет назад в Грешеме не знали, что такое банды.

Въехав на кладбище, он застегнул молнию ветровки по самый подбородок. Была середина сентября, и о жаре, стоявшей еще десять дней назад, теперь осталось только воспоминание. Почему все выглядит так, как будто скоро зима? Многие листья увяли и начали преждевременно засыхать. Вскоре их, лишенных остатков жизни, сорвет ветер, и они будут преданы забвению.

После нескольких минут активного вращения педалей Кларенс свернул с тропы в районе Истмана, пересек Пауэлл и направился к своему любимому кафе, где его ждала награда за труды.

Он приковал велосипед к скамье, заказал кофе и бросил в рот пару изюмин в шоколаде. Когда заказ принесли, Кларенс оставил кофе остывать и вышел в туалет. По возвращении он довольно долго сидел со свежим номером «Трибьюн» в руках, отхлебывая кофе. Затем, на обратном пути он опять пересек Пауэлл и свернул на тропу.

Возвращаясь домой, Кларенс подъехал к скрытому зарослями старому дому, из дымохода которого уже поднимался первый признак осени. Дым был виден издалека. Черный у трубы, он затем становился все светлее и светлее, пока полностью не растворялся в вышине. За старинной кованой оградой притаился ротвейлер Хьюго, который сначала залаял, но, узнав своего друга, сразу же замолчал.

Кларенс снял со спины свой рюкзак, вытащил сверток фольги, развернул его и, перегнувшись через ограду, вручил Хьюго хрящеватый кусок мяса, отложенный вчера во время ужина.

— Если бы Спайк сейчас увидел нас, то расценил бы это как предательство, — доверительно сказал Кларенс псу. — Конечно, вчера вечером он уже получил свою долю, но все же, когда Спайк ревнует, к нему лучше не подходить. Даже ад не так яростен, как униженный бульдог.

Он еще немного пообщался с Хьюго в той глупой манере, в

93

которой люди разговаривают с собаками и младенцами, когда знают, что все равно будут любимы, какую бы глупость ни сказали.

Хьюго лизнул протянутую через изгородь руку. Кларенс был уверен, что для этого пса все люди выглядят одинаково, и не имеет значения цвет кожи. Черные не раздражают и не впечатляют его. И это нравилось Кларенсу.

Он подъехал к одиноко стоящей недалеко от жилища Хьюго парковой скамье. Для него уже стало своеобразным ритуалом слезть с велосипеда перед этой скамьей и растянуться на ней прежде, чем опять вскочить на сиденье и медленно взбираться на большой холм, за которым находилась автострада и дорога домой. Полежав минут пять, вдыхая окружавший его мир мечтаний и надежд, Кларенс опять сел на велосипед и внутренне собрался, возвращаясь в реальный мир.

Было необычно оказаться в «Трибьюн» в субботу, но Кларенс и Джейк оба хотели поработать над будущим материалом, чтобы высвободить время на следующей неделе. Джейк планировал провести время с Джанет и Карли. У Кларенса были свои планы.

Он закончил спортивный репортаж. Да, пусть это не шедевр, но все-таки выглядит очень пристойно. За многие годы было только несколько случаев, когда его статья была перечеркнута редактором, но каждый из этих случаев все еще остается в памяти.

Ожидая Джейка, Кларенс окинул взглядом помещение «Трибьюн», в котором сейчас находилось только несколько сотрудников. Он напряженно работал многие годы, чтобы оставить в этом месте свой след. Кларенс вспомнил отца. В детстве Обадиа говорил ему: «Сынок, чтобы достичь половины успеха белых, ты должен работать в два раза тяжелее их. Я понимаю, что тебе это кажется несправедливым, и это действительно несправедливо, но ничего не поделаешь. Я знаю, что у тебя получится, и ты всегда можешь рассчитывать на мою помощь».

Папа говорил: «Быть невежей не стыдно. Стыдно, когда ты остаешься невежей тогда, когда не должен им быть».

Обадиа вырос, ходя за плугом своего исполыцика-отца и сражаясь с сорняками, засухой и долгоносиком. Закончив играть в негритянской бейсбольной лиге, он за многие годы сменил множество работ, причем порой работал одновременно на двух. Он перепробовал все: от повара в ресторане быстрого

94

питания до сторожа в маленьком колледже для черных. Руководители колледжа позволяли ему после рабочего дня сидеть в учебных аудиториях. Обадиа это очень нравилось. Он открыл для себя библиотеку — храм для разума. Он любил книги, и за время работы в том колледже перечитал сотни томов.

«Старые книги. У них самый удивительный запах. Самый удивительный». При этих словах глаза Обадиа сверкали, и во время обеда он нередко зачитывал вслух какой-либо интересный факт или высказывание.

«Обед остывает, Обадиа», — говорила мама, но как бы хороша ни была ее стряпня (а она была самой лучшей) Обадиа Абернати всегда отдавал предпочтение познаниям.

Однако была одна книга, которую открывали во время обеда каждый день. Книга с большой буквы. Божья книга. Обадиа читал ее дрожащим голосом, а затем говорил: «Это слова Всемогущего, детки. Не будьте небрежны с Богом. Слышите? Если вы преступите Его заповеди, они переступят вас».

Как жаль, что папа не имел возможности учиться. С его жаждой знаний он мог бы стать ученым, доктором или учителем. Он мог бы стать кем угодно. Но, работая по четырнадцать часов в сутки, чтобы прокормить семью, для учебы остается не так уж много времени.

Кларенс вспомнил, что отец рассаживал детей, как воробьев на заборе: Харли, Эллис, Даррин, Марии, Кларенс и Дэни. С этого часто начиналось наставление: «Всегда вырывайтесь из отстающих, детки. Смотрите на кого-то, кто учится лучше вас. Затем старайтесь догнать его, а когда догоните — перегнать. Совершенствуйтесь, детки. Это — ваша задача. Всегда совершенствуйтесь. Вы слышите?»

«Я слышал, папа».

Кларенс поднял трубку и набрал номер.

— Привет, дорогая. Да, все отлично. Позови папу, — он подождал.

— Хеллоу, Долли, — отец удивил его прекрасной имитацией низкого, хриплого голоса Луи Армстронга.

— Хеллоу, папа, — засмеялся Кларенс, — просто решил позвонить. Ты сегодня измерял давление? Все нормально?

— Ну, конечно, сынок. Почему ты спрашиваешь?

— Просто интересуюсь. Ты все еще хочешь поехать в парк на митинг?

— Конечно. Ты же знаешь, что я еще о-го-го.

95

— Знаю, папа. В таком случае, увидимся на митинге.

— До встречи, сынок.

Кларенс положил трубку и смахнул навернувшиеся слезы. Он зашел в кабинет Джейка, и они вместе отправились из «Три-бьюн» на мероприятие, которому в офисе Норкоста придумали название «Митинг протеста против преступности в северном Портленде». Он договорился встретиться с Женивой прямо на митинге, куда она должна была привезти Обадиа,

Когда они свернули на бульвар Мартина Лютера Кинга, Кларенсу пришлось взять себя в руки, чтобы не нервничать. Он никогда не ездил по этой улице из-за неприятных воспоминаний о том ожесточенном сопротивлении, которое было вызвано решением дать новое название — авеню Единства. Особо донимало то, что некоторые из тех, кто боролся против этого переименования, были консерваторами. Одним из самых больших противоречий в жизни Кларенса было то, что среди наиболее близких ему по убеждениям и нравственным принципам людей, которые, как и он, ненавидели политическую некорректность, деспотичное правительство и ограничение свободы, были те, кто никогда не ожидал чего-либо доброго от людей с черной кожей.

— Ты помнишь тот день, когда убили Мартина Лютера Кинга? — спросил он Джейка.

— Да, помню. Я как раз уволился из армии.

— А ты помнишь в точности, где был в тот момент?

— Нет. Точно не помню.

— А я помню. Я был в восьмом классе. Мы тогда жили в Чикаго в микрорайоне Генри Хорнера. Это было незадолго до того, как мы переехали в Кабрини Грин. Я услышал о произошедшем, когда играл во дворе после занятий. Прибежал Спай-дер Эдвардс с выпученными глазами и, заикаясь, сказал: «Они убили Мартина». Я помчался домой к маме. Она была вне себя. Я ее такой еще никогда не видел. Отец пришел домой с работы раньше обычного. Он плакал и не мог остановиться. Для нас в микрорайоне это был конец света.

— Я помню, как убили президента Кеннеди, — сказал Джейк, — точно помню, что я был в выпускном классе. Мы играли в баскетбол. В тот момент, как мне удалось сделать трехочковый бросок, пришел секретарь директора и сказал о случившемся тренеру, а тот рассказал нам. Это было как будто вчера.

— Правда? Я часто слышал подобное. Я тоже помню тот

96

день, но не настолько хорошо, как день убийства Мартина.

О дне убийства Кеннеди Кларенсу запомнилась только мама, которая с ужасом в глазах спросила: «Тот, кто его застрелил, не был черным?»

Кларенс решил прекратить этот разговор. Как можно ожидать, что Джейк поймет, почему для них смерть Мартина Лютера Кинга была подобна явлению четырех коней из книги «Откровение»? Для черных это выглядело как крушение надежд. У Мартина, несомненно, были недостатки, но его убеждения о равенстве и мечта о расах, живущих в гармонии, были от Бога.

— Расскажи мне о Чикаго. Какими были те микрорайоны?

— Они были... похожи на другую планету. Нация пришельцев. Переезжая из Миссисипи в Чикаго, мы думали, что все будет прекрасно. Мне было десять, Дэни — шесть. Черные не могли купить недвижимость в пригороде, и потому нас всех впихнули в Саутсайд. Жизнь была такой же, как в любом городе, хотя, по правде говоря, нам жилось довольно неплохо. Моя семья имела больший достаток, чем когда-либо раньше. Отец и мама тяжело работали, чтобы дать нам возможность учиться. Но банды орудовали даже в те времена, а расовое противостояние было очень сильным. Ты же знаешь: в шестидесятые годы белые и черные принадлежали к двум разным мирам. Эти миры существуют и по сей день. Мы тогда думали, что в будущем все изменится, но этого не произошло.

Джейк понимающе кивнул. Он хотел задать еще несколько вопросов, но воздержался.

— Знаешь, что меня донимает, Джейк? Это то, о чем мы постоянно спорили с Дэни. Я вырос в бедности, и потому хочу максимально увеличить разрыв между собой и бедностью. Белые парни среднего класса и аристократы могут говорить о своем отождествлении с бедными и нести прочий благородно звучащий вздор, но они делают это только потому, что никогда не были бедными. Когда ты знаешь, что такое нищета, то не видишь в ней ничего мистического или притягательного. Ты просто больше всего на свете хочешь никогда не быть бедным. Вот почему я ненавижу эту часть города.

Кларенс посмотрел туда, где раньше была химчистка. Теперь там находился винный магазин. Там, где раньше был кабинет врача, теперь был ломбард. Бывшее здание церкви, перебравшейся несколько лет назад в безопасное предместье, теперь ста-

97

ло бандитским притоном и местом торговли наркотиками.

На стене разбитого аптечного киоска еще сохранилась вывеска пятидесятых годов, которая качалась на ветру, угрожая вот-вот сорваться и упасть на голову кому-то из прохожих. Похоже, здесь процветали только маленькие, обклеенные рекламой лотерей магазины, принадлежащие иностранным владельцам. Кларенс наблюдал, как туда входили люди с глазами, полными надежды на то, что им удастся сорвать джек-пот и избавиться от жизненных тягот. Позже эти же люди будут испытывать страх, угрызения совести и стыд из-за того, что впустую потратили деньги, на которые можно было бы купить школьную форму для их детей.

— Не выношу эти вонючие лотереи, — сказал Кларенс, — государство финансирует искушение для бедных. Они заставляют людей думать, что те могут процветать без тяжелого труда и дисциплины, — он резко затормозил возле яркой красной вывески «Бакалея Кима» — одного из дюжины корейских магазинов в северном Портленде, — как насчет содовой?

Кларенс вместе с Джейком зашел в магазин и заметил кореянку, которая сразу же шмыгнула в заднюю комнату. Он почувствовал на себе подозрительный взгляд другой женщины, которая стояла за прилавком и краем глаза наблюдала за ним. На мгновение Кларенс испытал до боли знакомое напряжение, как будто все ожидали, что он вот-вот вытащит пистолет или схватит что-нибудь с полки и убежит.

— Хороший денек, не правда ли? — спросил он, протягивая продавщице два доллара за две бутылки с шипучкой. Она, опустив глаза, тихо ответила «да» и положила сдачу не в его руку, а на прилавок.

Выходя на улицу, Кларенс кипел внутри.

— Боялась испачкать свою руку, прикоснувшись к черному.

— Что? — изумленно спросил Джейк.

— Все владельцы этих азиатских магазинов одинаковые. Корейцы, японцы, камбоджийцы. Они пришли в среду черных, чтобы нажиться на них, и при этом считают себя выше своих покупателей.

— Но... она выглядела очень любезной. Тихой, но любезной, — сказал Джейк.

— Ты заметил, что она положила сдачу на прилавок? Она не захотела прикасаться к моей черной руке, как будто я прокаженный. Они все так себя ведут.

98

Джейк сморщил лоб, но ничего не ответил.

Улицы были пепельно-серого цвета с редкими вкраплениями черного и белого. Политики, подобные члену совета Норко-сту, рассылали по городу фоторепортеров и составляли планы восстановления, украшения и реставрации, чтобы доказать, что Портленд — город, где заботятся обо всех его жителях. Но, как обычно бывает с налогами, они всегда расходятся по частям на накладные затраты, зарплаты, планы и совещания, и никогда не используются на что-то действительно важное. Политики возмущали Кларенса, но он также порицал и людей, похожих на его сестру, которые возлагали слишком большие надежды на правительство, ожидая, что оно будет опекать их, вершить правосудие и заботиться об их проблемах.

— Решение проблем — в упорном труде и личной инициативе, Джейк, — сказал Кларенс. — Чем быстрее чернокожие американцы поймут, что правительство только финансирует и усугубляет их бедность, тем быстрее они станут состоятельными. Правительство — это не решение, а большая часть проблемы.

— Но иногда оно все-таки помогает, ведь так?

— Сорок акров земли и мул, — пробормотал Кларенс.

— Что?

— Это то, что правительство обещало дать всем освобожденным рабам после гражданской войны, чтобы помочь им с чего-то начать.

— Я об этом забыл.

— Не расстраивайся. Правительство тоже об этом забыло. Ни земли, ни мулов. И что изменилось с тех пор? Линдон Джонсон сделал многое относительно гражданских прав, но потом он пообещал, что программы по повышению благосостояния общества за десять лет устранят бедность черных. Догадываешься, что произошло? Черные стали беднее, чем до реализации этих программ.

Кларенс ушел в себя. Джейку хотелось знать, что происходит в разуме его друга, но Кларенс не собирался раскрывать своих мыслей, будто боялся раскрыть свои карты.

Эти два человека были во многом схожи: оба тщательно следили за своей одеждой, обоими владела мания чистоты, и они носили самые модные костюмы, часто смотрелись в зеркало. Тем не менее, между ними были два драматических отличия:

99

телосложение и цвет кожи. Первый был плотным и черным, второй — худым и белым. Первого звали Кларенс Абернати, а второго — Регги Норкост. Сегодня они должны были сидеть рядом на специально возведенной для митинга платформе в Вудлон-парке, отделенные друг от друга только преподобным Кайро Клэнси.

Кларенс хотел избежать этого появления на публике, но Женива уговорила его принять участие в митинге. Она сказала, что Дэни наверняка хотела бы этого. Это был удар ниже пояса.

Когда собралась толпа, Кларенс сел на предназначенное для него место и стал наблюдать за передвижениями Норкоста по платформе. Он наблюдал так внимательно, как будто это были маневры шахматиста или теннисиста, которые могут выявить сильные и слабые стороны соперника.

Для Норкоста митингом, работающим на его политический имидж, был любой контакт с людьми независимо от цели. Митинг начинался в тот момент, когда он входил, повестка зависела от того, к чему он стремился, а результат был таким, какой был нужен ему.

Кларенс догадывался, что за уверенным поведением Норкоста скрывается нервное напряжение и неуверенность. Член совета напоминал пса, постоянно обнюхивающего землю и пытающегося напасть на след других собак, чтобы познакомиться с какой-нибудь новой гончей и стать ее другом.

Рукопожатие в исполнении Норкоста было настоящим спектаклем. Обычное приветствие он превратил в искусство. Все начиналось с пожатия правой рукой, после которого левая рука пускалась на поиски правильного положения. Она могла оказаться на предплечье, локте или плече приветствуемого, а иногда могла даже по-отечески обнимать. Время от времени левая рука Норкоста ложилась сверху на правую руку оппонента, создавая двойное рукопожатие, говорящее о двойной искренности. Определенно, член совета имел большой опыт работы своими руками.

То, что не могли сделать его руки, довершали его уши. Кларенс почти видел, как они вытягиваются, когда Норкост наклоняется к каждому, к кому подходит. Эти уши были настоящими пылесосами, всасывающими каждое слово, что давало избирателю уверенность, что Норкост услышал его, прочувствовал его боль и понял все нюансы его тридцатисекундного излияния сердца. У человека появлялась твердая надежда на то, что по-

100

литик предпримет что-то по поводу каждого услышанного им слова — будь то на посту члена городского совета сейчас, мэра через год или губернатора штата через пять лет. Все в Норкосте кричало: «Я обеспокоен! Я действительно делаю! Я искренен! Я действительно такой!»

Норкост был крутящимся на ветру флюгером. Для Кларенса он был олицетворением особой формы жизни под названием «политика».

В нескольких шагах за членом совета неотступно следовал его давний помощник Карсон Грэй, как будто наблюдая за тем, чтобы все было под контролем и ничто не осталось неучтенным. Ему было под сорок, и он зарекомендовал себя способным администратором. Грэй деловито расхаживал по платформе, напоминая напыщенного петуха. В каждом его движении сквозило чувство собственной значимости. Сквозь его бледную кожу отчетливо проступали синие линии вен. Невзирая на дорогой костюм, анатомия Грэя мешала ему выглядеть изысканным. Он относился к категории тех худосочных мужчин, которые во избежание неловкого положения вследствие действия земного притяжения подтягивают брюки повыше и застегивают ремень на дополнительную дырку. На Грэя была возложена основная ответственность за взращивание политического успеха Норкоста. Пока Норкост щебетал, улыбался и пускал пузыри, Грэй всегда был рядом, держа руку на пульсе событий.

Внизу, в первом ряду Кларенс увидел Жениву, которая в своем красивом изумрудно-зеленом платье выглядела просто очаровательно. Она была увлечена оживленной беседой с женой Норкоста, Эстер. Женива несколько раз говорила Кларенсу о том, как любезно было со стороны Эстер посетить похороны Дэни. Похоже, они действительно дружили. Наблюдая за этими двумя женщинами, сидящими в девяти метрах от него, Кларенс увидел, как Женива вытирает слезы, и догадался, что они говорят о Дэни. Эстер Норкост обняла Жениву, и Кларенс заметил, что она тоже плачет. Чувствовалось, что ее печаль искренняя.

Но она, может, и не была заражена политикой. По крайней мере, не настолько как ее муж. Норкост воображает, что служит людям, хотя на самом деле этим, возможно, занимается как раз его жена.

Кларенс почувствовал угрызения совести. Так часто бывало и раньше, когда он понимал, что из-за своего цинизма неверно судил о некоторых людях. Тут он заметил в толпе знакомый

101

коричневый костюм из кримплена. Спустившись с платформы, Кларенс обнял отца.

— Как самочувствие, папа?

— Для моего возраста хорошо, — ответил Обадиа Абернати. — Если ты просыпаешься утром, и у тебя ничего не болит, то это означает, что ты уже умер, — он глухо засмеялся. Смех вырывался из груди Обадиа с радостным свистом, напоминающим шипение выходящего из баллона сжатого воздуха.

— Я сегодня кое о чем размышлял, папа, и хочу поблагодарить тебя за все, чему ты меня научил, что ты воспитывал меня именно так, и помогал мне в колледже. Спасибо, — Кларенс обнял отца.

Обадиа удивленно посмотрел на сына, как бы спрашивая: «Откуда все это?»

— Я не смог бы сделать этого, сынок, без двух людей: моего дорогого Иисуса и твоей дорогой мамы, — его глаза сияли.

Кларенс помог отцу сесть на складной стул. Подошел Джейк и занял стул рядом с Обадиа.

— Приветствую, мистер Абернати! Рад вас видеть.

— Мистер Джейк! Всегда рад, сэр, всегда рад.

Кларенс опять поднялся на платформу. К нему подошли поздороваться несколько человек, после чего он опять сосредоточил свое внимание на Эстер Норкост. Она поднялась к мужу. Они оба мило улыбались, как вдруг миссис Норкост остановилась, и ее выражение резко изменилось. Кларенсу показалось, что на ее лице отразилось удивление и гнев, но он не был в этом уверен. Обменявшись несколькими словами с женой, Норкост явно прилагал все усилия, чтобы вернуть ее улыбку.

«По-моему, он ей даже ничего не сказал. Что ее задело? Что ж, она женщина, а Норкост, вероятно, не угадал ход ее мыслей. Жаль, что я не умею читать по губам».

Норкост, похоже, в чем-то уверял жену, используя универсальный язык мужчин с поджатым хвостом, в котором прослеживался один дополнительный аспект: член совета не хотел, чтобы кто-то из нескольких сотен собравшихся заметил, что что-то не ладится. После двадцати секунд напряженного, но сдержанного диалога, на лицо Эстер Норкост вернулась свойственная ей улыбка — несомненно, к большому облегчению Карсона Грэя, который также наблюдал за происходящим.

«Ну, Норкост и мастер! Мне бы научиться возвращать Же-ниве улыбку через тридцать секунд после того, как я вывел ее из

102

себя. Почему бы тебе не запатентовать этот метод, и не продавать его мужчинам по всей Америке? Билл Гейтс по сравнению с тобой выглядел бы нищим».

Преподобный Клэнси обратился к собравшимся и представил Норкоста. При этом он не расточал похвалы, а просто сказал: «Член нашего городского совета».

Норкост подошел к микрофону. Было видно, что для него это так же привычно, как для пьяницы войти в бар.

— Прошло всего две недели с тех пор, как мы потеряли выдающегося члена нашего общества: Дэни Абернати Роулс. Она была бессмысленно убита в своем собственном доме. Ее дочь все еще мужественно борется за жизнь в реанимационном отделении, где я навестил ее сегодня утром.

«Он ездил в больницу? Чтобы сказать нам об этом? Какое ничтожество!»

— На этой платформе рядом со мной сидят безмолвные жертвы преступности в нашем городе — жертвы, которые больше не могут молчать.

Кларенс оглянулся на сидящих на платформе. Почти все черные, и большинство из них ему не знакомо. Внизу, перед собравшейся толпой Кларенс увидел опустившуюся на одно колено, небрежно одетую фигуру с удостоверением работника прессы на шее. Это была Карп — его любимая фотожурналистка. Ей было за тридцать, она была блондинка и неистовая либералка, но все равно нравилась Кларенсу. Иногда в обеденный перерыв он пил с ней кофе. Прицелившись для очередного снимка, Карп перехватила взгляд Кларенса, и они оба слегка улыбнулись друг ДРУГУ-

— Есть те, кто предлагает нереально быстрые решения проблем нашего города.

«Например, твои конкуренты во время выборов на пост мэра».

— Но я организовал специальную комиссию для решения этих проблем, и пригласил сегодня ее председателя: молодого человека, который успешно трудится на благо нашего города, выпускника Говарда, Деррика Мортона.

Раздались аплодисменты. Кларенс уже встречался с Дерриком. Довольно приятный парень, умный и одаренный. Но все это похоже на показуху. Норкост выставляет напоказ черных, чтобы показать, как он озабочен их проблемами. Это напомнило Кларенсу те собрания, на которых добропорядочных белых

103

вынуждали говорить о том, что у них был черный врач или черный фондовый брокер, или они долгое время жили по соседству с хорошей черной семьей, имели «хороших друзей» среди черных — и все это сопровождалось елейной похвалой. Конечно же, если у них дома работала черная прислуга, то об этом никто не упоминал.

Норкост говорил без умолка о своей специальной комиссии и о том, какой прогресс был достигнут в городе. Он предложил состоящую из десяти пунктов программу по борьбе с преступностью. В большинстве из этих пунктов Кларенс увидел все ту же пустую болтовню политиков, создающую иллюзию, что что-то сделано, только потому, что что-то сказано.

— Мы должны сделать заявление, братья. Мы должны заявить бандитам о том, что здесь правят не они, а мы!

Кларенс отметил, что Норкост даже подражает интонациям и ритмике говора черных. Вероятно, он делал это потому, что среди его избирателей было много негров, и он не хотел, чтобы какой-то черный кандидат неожиданно опередил его в этом избирательном округе.

— Начальник полиции сказал мне, что был только один свидетель убийства Дэни Роулс. Этот свидетель не различил расы преступника, но вполне возможно, что это убийство имеет расовые мотивы. Если это действительно так, то я обещаю лично проследить за тем, чтобы полиция отдала этому делу наивысший приоритет!

Толпа разразилась бурными овациями, причем первым захлопал Карсон Грэй.

«Расовые мотивы? О чем он говорит? Когда в последний раз двое белых расстреляли кого-либо в северном Портленде? Ты играешь на чувствах толпы, Норкост. Хочешь быть великим спасителем своего черного народа, да?»

— Мой офис наладил контакты с бизнесменами, как нашего города, так и других городов, и я рад сообщить о том, что мы установили награду в десять тысяч долларов за любую информацию, которая поспособствует аресту и осуждению совершившего такое ужасное преступление. Я лично пожертвовал на это тысячу долларов. Обещаю вам сделать все возможное, чтобы привлечь преступников к ответственности.

«Ты что, ведешь дело вместе с Олли? Или носишь наручники в своем модном кейсе?»

— Я не хочу, чтобы наши усилия, предпринятые в память о

104

Дэни Абернати Роулс и всех остальных, чьи дорогие семьи вы видите сегодня, были тщетными!

На последних словах голос Норкоста сорвался. Все бурно зааплодировали, но руки Кларенса как будто примерзли к коленям.

«Оппортунист, спекулирующий на расизме. Используешь трагедии для выгодных тебе политических заявлений».

Кларенс подумал о том, что сделали с Уэйко и Оклахомой те, кто сидел слева и справа от него. Его тошнило от вида этих политических павлинов, позирующих на фоне человеческих страданий. Он хотел, чтобы люди оплакивали смерть его сестры, а не спекулировали на ней.

Затем последовало несколько объявлений, выступление церковного хора черных, и митинг закончился. Кларенс ненавидел себя за то, что согласился сидеть на этой платформе.

— Привет, Кларенс, — это был Барри Дэвис, который в «Трибьюн» занимался освещением городских сенсаций.

— Привет, Дэвис.

— Могу я задать тебе пару вопросов?

Кларенс не был настроен разговаривать, но кивнул в знак согласия.

— Норкост сказал, что это убийство может иметь расовый подтекст. Убийство из ненависти. Ты веришь в это?

— Нет, не верю. Но мне все равно.

— Что?

— Я сказал, мне все равно.

— Как это тебе все равно? Она была твоя сестра. Я думаю...

— Я беспокоюсь о своей сестре, но мне нет дела до того, был ли убийца черным, белым, коричневым, желтым или красным. Мне все равно, кто он: старшеклассник-недоучка или профессор колледжа. Это не имеет для меня значения. Что тут непонятного? Мою сестру убили, моя племянница... лежит в больнице с трубками во рту, Норкосту нужны голоса избирателей, а тебе — тема для заметки.

— Но если это убийство из ненависти...

— Какой ненависти? Если черный убивает черного, то, по-твоему, это убийство можно назвать убийством из любви? Какая разница? Если ты мертв, то ты мертв!

Обычно в подобных случаях Дэвис начинал спорить, но он достаточно хорошо знал репутацию Абернати, чтобы понимать, что подобное поведение будет ошибкой. Кларенс сидел на

105

своем стуле на платформе с таким хмурым видом, что больше никто не решился к нему подойти.

Он посмотрел на Норкоста, который теперь находился внизу перед платформой, окруженный толпой. Кларенсу казалась, что улыбка политика была менее естественной, чем маска. У него так сверкали глаза, что в голову невольно пришла мысль: а не существует ли какого-нибудь нового средства под названием «Блеск в глазах», бета-тестером которого стал Норкост? Правая рука этого человека обшаривала толпу, как стремящаяся к контакту ракета с тепловым наведением.

Карп пробралась поближе к Норкосту. Одна фотокамера висела у нее на плече, а вторую, побольше, она держала в руке, готовая запечатлеть еще один интересный ракурс политика.

— Привет, Линн, — услышал Кларенс, как Норкост обратился к Карп, как будто она была его любимой кузиной.

Ну, кто еще может знать фотожурналистку по имени, если не целующий детей, радостно пожимающий руки, беседующий с толпами политик, наподобие Норкоста?

— Эй! — окликнул он Карп. — Как насчет фото с моим хорошим другом Кларенсом Абернати?

Увидев как Кларенс начал отмахиваться за спиной у Норкоста, Карп едва сдержалась, чтобы не улыбнуться.

— Хорошо, давайте сфотографируем вас обоих здесь, внизу. Давай, Кларенс, спускайся и пожми руку члену совета. Хорошо, повернись вот так, пожмите руки, улыбайтесь.

Уступив натиску Карп, Кларенс слегка растерялся, и когда Норкост протянул свою руку, он не успел вовремя отдернуть свою. Этого секундного промедления было достаточно, чтобы запечатлеть их рукопожатие на пленке.

Кларенс впервые увидел вблизи красный галстук Норкоста — очень оригинальный, но из недорогого материала, что совсем не соответствовало стандарту жизни политика. Он был покрыт одинаковыми узорами разного размера, наподобие неправильных треугольников, у которых черное правое ребро было толще остальных двух. Все это выглядело несколько нелепо. Подобные галстуки обычно дарят тетушки на Рождество. Их держат в дальнем углу шкафа и надевают только тогда, когда тетушка приезжает в гости.

«Да, Норкост, с нарядом ты промахнулся».

Этот момент доставил Кларенсу удовольствие. Когда он взглянул на лицо Норкоста, ему показалось, что он впервые за-

106

метил на лице политика признак слабости: нервное подергивание левой щеки. Тик!

Норкост подошел к Жениве и тепло поприветствовал ее. Женива, Эстер и старина Per выглядели большими друзьями. Кларенс сидел и угрюмо наблюдал за Норкостом взглядом, способным прожечь фанеру.

Скептицизм Кларенса в отношении политиков не останавливался только на демократах, подобно Норкосту. Республиканцев он считал не меньшими оппортунистами. Для него большинство выборов выглядело состязанием между колдуном скрытым и колдуном откровенным. В обществе черных политика играет важную роль (возможно, даже слишком), но он чувствовал, что политики (и не только белые) часто используют черных в своих целях. Кларенса злило, что Норкост сегодня использовал его.

Когда толпа разошлась, Карп опять подошла, но на этот раз для того, чтобы выразить соболезнование.

— Эй, Кларенс! Как ты?

— В порядке. Просто я не в восторге от этого цирка.

— Да, Норкосту нет равных. Я имею в виду пустую болтовню. Сегодня он настоящий герой. Видел бы ты его утром во время визита к твоей племяннице.

— Ты была там?

— Конечно. Ты думаешь, он сделал бы это, не известив прежде «Трибьюн»?

— Фото для показухи? Кто тебя послал? Бетти?

— Ага.

— Не могу поверить, что он так использует «Трибьюн»!

— Вспомни, что Райлон — его ставленник. Не для того ли, чтобы с нашей помощью бесплатно рекламировать себя?

— Неужели Бетти действительно пошел на это?

— Я не знаю. Послушай, я — всего лишь фотограф и не выбираю себе заданий. Я просто делаю, что мне говорят.

— Да уж. Именно так говорили все нацисты во время Нюрнбергского процесса, — сказал Кларенс угрюмо.

Похлопав его по плечу, Карп захихикала как девчонка.

— Глянь, он идет сюда. Тут я вас, парни, оставляю. Сегодня я уже достаточно наслушалась Рега, — и Карп пошла в другую сторону, притворившись, что не заметила Норкоста.

— Пока, Линн, — окликнул ее Норкост.

Никто не называет ее Линн. Она просто Карп.

107

— О! Пока, Per, — сказала она, оглянувшись, — классный галстук.

— Кларенс, — Норкост опять протянул свою руку, — большое тебе спасибо, что ты пришел сегодня. Твое присутствие на этом митинге о многом говорит нашему городу.

На этот раз Кларенс проигнорировал протянутую руку.

— Что за внезапное внимание к моей сестре, Норкост? Она что, была одним из рабов на твоей плантации? Заботишься о черных? А может, ты заботишься о себе?

У Норкоста задергалась левая щека. Он выглядел ошеломленным.

— Кларенс, я потрясен. Моя биография ясно показывает, насколько я далек от расизма. Я сторонник твоего народа. Когда я смотрел на твою сестру и когда я смотрю на тебя, то не замечаю цвета вашей кожи.

— Так что, ты слепой, или как?

— Но...

— Полагаю, глядя на свою жену, ты не замечаешь женщину?

— Я...

— Глядя на тебя, я вижу белого. Глядя на меня, то видишь черного. Не надо лгать. Твои слова подразумевают, что ты не используешь моей цвет кожи для того, чтобы обвинить меня. Большое спасибо! Или, может, ты имеешь в виду, что прощаешь мне, что я черный, или просто делаешь вид, что я не черный? Так знай: я не нуждаюсь ни в твоем прощении, ни в твоем снисхождении. Запомни это.

Кларенс наблюдал за выражением лица Карсона Грэя, стоящего в двух метрах позади своего расстроенного босса.

— Я знаю, что ты тяжело переживаешь смерть Дэни и состояние твоей племянницы, — сказал Норкост. — Я списываю эти слова на твою скорбь. И забудем об этом.

— Списывай их на что хочешь. Я найду убийц своей сестры. И мне все равно, какого они цвета.

ГЛАВА 7

Кларенс два часа бродил по улицам северного Портленда, заводя разговоры со встречными прохожими среднего и пожилого возраста. Он расспрашивал их о том, что они видели или слышали в ночь убийства Дэни. Почти все слышали шум, но не видели ничего, кроме дыма от отъехавшей машины. Большинство из них сказали, что об этом их ужеспрашивала полиция.

Кларенс помахал рукой двум мальчишкам лет одиннадцати-двенадцати.

— Привет. Я брат миссис Роулс. Дядя Тайрона. Знаете его?

Они настороженно кивнули головой.

— Вас как зовут?

— Джереми.

— Майкл.

— Может, кто-то из вас видел или слышал что-нибудь в ту ночь, когда убили маму Тайрона?

Джереми отрицательно покачал головой, а Майкл кивнул.

— Куча выстрелов, — сказал он.

— Ты что-нибудь видел?

— Ничего. Я выглянул в окно, но ничего не увидел, потому что живу на соседней улице.

— О’кей. Слушайте, я попрошу вас сделать кое-что для меня, причем я за это заплачу. Распространите новость: если кто-то в ту ночь был на улице или смотрел в окно до, во время или после стрельбы и видел что-нибудь, то пусть позвонит мне. Здесь мой домашний и рабочий телефон.

Кларенс протянул мальчикам две солидные визитные карточки.

— Вы что-то сказали об оплате? — спросил Джереми.

— Если я получу какую-то новую информацию, то каждому, кто ее предоставит, дам сотню долларов. И каждый, кто приведет или направит этих людей ко мне, также получит по сотне долларов. Я имею в виду вас. Понятно?

Оба утвердительно кивнули.

— И еще. Не вздумайте меня дурачить. Если я увижу, что их история выдуманная, то у них будут большие неприятности. И у вас тоже. Ты слышал, Майкл? Ты слышал, Джереми?

109

Они опять кивнули.

— О’кей, ребята. За дело.

Мальчики убежали. Кларенс увидел, как они остановили первых же попавшихся двух парней. Новость запущена.

Кларенс продолжал расспрашивать людей на улице и сделал еще нескольким мальчишкам такое же предложение, как первым двум. Он сам получил подобное предложение тридцать лет назад в Чикаго от одного частного детектива, расследовавшего какое-то дело в их микрорайоне. Тогда ставка составляла двадцать долларов. Инфляция...

Опросив еще с дюжину молодых парней (речь многих из цих пестрила характерными словечками черных и разными непристойностями), Кларенс вернулся к своей машине.

Ему вспомнилось высказывание профессора социологии, преподававшего в их университете: «Белые говорят по-белому, черные говорят по-черному. И белые не лучше черных. Ищите общение с теми людьми, которые не будут вас осуждать за ваше желание использовать какой-либо «черный» оборот».

Однако профессор литературы учил прямо противоположно: «Никогда не используйте подобных оборотов. Грамматика для всех одна: как для черных, так и для белых. Хороший английский — залог наилучшей работы. Люди начинают относиться к вам серьезно. А ругательства! Вы изрыгаете всю эту словесную дрянь и после этого хотите, чтобы люди хотели иметь с вами что-то общее? Ничего не выйдет. Конечно, если вы хотите образовать собственную страну, то вперед. Если же вы хотите преуспевать в этой стране, то выполняйте установленные в ней правила».

Кларенс следовал совету преподавателя литературы, а не преподавателя социологии. На протяжении многих лет он ежедневно тайком от всех занимался идиотскими речевыми упражнениями, над которыми они когда-то смеялись на уроках языка. «Клара у Карла украла кораллы, а Карл у Клары украл кларнет. На дворе трава, на траве дрова».

Даже спустя девятнадцать лет, когда дикция Кларенса стала почти безупречной, он все равно повторял некоторые их этих упражнений. Никаких двойных отрицаний. Никакой каши во рту. Никакой речи гетто для Кларенса Абернати. Хотя мыслями он частенько уносился в Чикаго своей молодости, но никогда не позволял делать то же самое своему языку. Кларенс научился произносить слова четко и твердо. Исключение составляли

110

лишь те моменты, когда он оставался наедине со своей семьей и старыми друзьями и мог снять охрану со своего языка. Когда Кларенс расслаблялся, проявлялся миссисипский говор его детства, когда же он злился, то преобладал резкий жаргон южных микрорайонов Чикаго. Диалекты прошлого не были плохими — просто они помешали бы ему продвинуться в обществе так далеко, как он хотел.

Хорошее произношение Кларенса часто приводило к неловким ситуациям. Позвонив кому-нибудь, чтобы договориться об интервью, он всегда был готов к удивленному взгляду при личной встрече. Бремя от времени ему говорили: «Я думал, вы белый. Я имею в виду, что на слух вы не черный».

— Правда? — всегда спрашивал он в таких случаях. — А какие черные на слух?

Шепча «на дворе трава, на траве дрова», Кларенс сел за руль своего «Бонневиля» и окунулся в дорожную толчею часа пик. Он ехал, погруженный в свои размышления, предоставив заботиться о происходящем на дороге глазам, рефлексам и инстинктам.

Отец тяжело работал, чтобы дать ему возможность учиться, и потому Кларенс не мог легкомысленно отнестись к вопросу выбора профессии. Он подумал о своих двух годах, проведенных в университете Алькорна. Рассматривались также такие варианты как Говард, Фиск и Морхаус — альтернативы Гарварда, Йеля и Принстона для черных. Половина черных докторов в Америке — выпускники Говарда, и отец хотел, чтобы Кларенс поступил именно в этот университет, но у него на это просто не хватило денег. Университет Алькорна в Лормане, штат Миссисипи, находился всего в восьмидесяти километрах от того места, где прошло его детство. Кларенс мог жить с дядей Илайджей и тетей Эмили, переехавшими в район Ред-Лик, который находился всего в нескольких минутах езды от университетского городка. Таким образом, Кларенс мог сэкономить на жилье и питании, высвободив больше денег на обучение. В те времена мечты всегда приходилось подгонять под возможности.

После двух лет обучения в Алькорне Кларенс хотел попытаться поступить в какое-нибудь учебное заведение, в котором учились преимущественно белые. Если он собирался преуспеть в мире белых, то ему нужно было рассмотреть этот мир поближе, а не только со стороны общества черных Миссисипи, черных кварталов Чикаго и исключительно черных аудиторий

111

Алькорна. Когда Кларенс был на последнем курсе, его семья как раз перебралась в Орегон, где дядя Силас нашел для Обадиа работу на фабрике. Была возможность перейти в качестве игрока футбольной команды из Алькорна в расположенный на юге Портленда государственный университет штата Орегон, чем Кларенс и воспользовался. В результате он оказался менее чем в двух часах езды от своих родителей и Дэни, которая к тому времени уже училась в Портлендском университете Джефферсона.

Используя полученные в результате футбольного трансферта деньги, Кларенс прошел курс журналистики, получил степень магистра и в 1978 году приступил к трудовой деятельности. Это был очень удачный год. Отчет комиссии Кернера 1968 года содержал заключение о том, что средства массовой информации или игнорируют черных, или представляют их в негативном свете. Следующий отчет, обнародованный через десять лет, показал, что в шестидесяти процентах американских газет все еще нет ни одного небелого репортера или редактора.

Получилось так, что Кларенс начал искать работу как раз в тот момент, когда все спешно пытались исправить этот дисбаланс. Газеты наперегонки старались показать друг другу, кто из них меньший расист. Повсюду проводилась политика расового равноправия. В поисках черных агенты осаждали школы журналистики. Кларенс увидел в этом прекрасную возможность, хотя из-за всей этой шумихи вокруг найма работников из расовых меньшинств он ощущал себя так, как будто подобно предкам был выставлен на аукцион. Он знал, что имел хорошую квалификацию — он усердно трудился и многого достиг, — но его не оставляло тревожное чувство, что некоторые газеты готовы были взять его на работу, даже если бы он ничего не умел. Если ты был черным, мог определить, который сейчас час, и сказать что-нибудь умное, то все делали вид, что ты уже преодолел определенный генетический изъян и превзошел наивысшие ожидания белых.

Кларенс вспомнил случайно подслушанные слова одного белого репортера: «Да, Абернати — прекрасная кандидатура на место по квоте». Он знал, что заслуживает этого места, но политика расового равноправия, которая помогла многим черным получить работу, также увековечила миф о том, что черные не могут занимать хорошую должность, благодаря своим знаниям. Это беспокоило Кларенса тогда, это беспокоило его и сейчас.

Его очень хотели видеть в «Орегон Джернал» — особен-

112

но состоятельный, и потому ни от кого не зависящий Райлон Беркли, который по какому-то странному стечению обстоятельств после объединения стал вице-президентом, главным администратором и, наконец, владельцем «Трибьюн». Беркли лично отвез Кларенса в ресторан «Портленд», где он оказался одним из трех черных (два других убирали грязную посуду со столов). Это был без сомнения самый фантастический ужин в его жизни. В тот незабываемый вечер Беркли предложил хорошую должность, и несколько дней спустя Кларенс подписал контракт с «Джернал».

Когда он получил свой первый чек к оплате, то даже растерялся. Это была очень большая сумма — такая сумма, какую его отец никогда не получал, и она более чем в два раза превышала его зарплату сторожа. Некоторое время Кларенс испытывал трудности в общении, что было его собственным видом рабства без кнута. Он узнал силу словесных побоев со стороны редакторов, хотя этому подвергались и белые. Со временем он к этому приспособился (по крайней мере, внешне).

Сейчас, оглядываясь назад, Кларенс чувствовал угрызения совести из-за того, что сравнивал пережитый им расизм с опытом своих предков. Он ощущал, что этим обесценил их испытания и опошлил их страдания, потому что его собственные трудности были далеко не такими суровыми. Хотя Кларенс и слышал об ограниченных карьерных возможностях черных, опыт его работы наводил на мысль об обратном. Это было началом его постепенного пятнадцатилетнего перехода от умеренного либерализма к несгибаемому консерватизму.

На одной из семейных встреч восемнадцать лет назад кузен, услышав о том, что он собирается работать в газете, предупредил: «Оставайся черным, парень».

Кларенс часто размышлял над этим предостережением. Если быть черным означало только иметь черную кожу, то каким бы образом он мог стать белым? Он понимал, что имел в виду кузен. В Америке преуспевают только белые. Если преуспевает черный, то это означает, что он — продажный негр и предатель. Предупредивший Кларенса кузен бросил свою жену и детей, продавал наркотики и, в конце концов, угодил в тюрьму за вооруженное ограбление и угон автомобиля. И все же этот человек, вероятно, все еще гордится тем, что «остался черным».

Кларенс испытывал от расовых оваций не больше удовольствия, чем от критики. В северном Портленде некоторые люди,

113

читая его заметки и обсуждая их за обедом, говорили ему или его родителям: «Мы гордимся тобой». Можно было подумать, что каждая его статья, каждое достижение — это еще один кирпич в стене равноправия, как будто Кларенс был в отделе спортивных новостей Мартином Лютером Кингом-младшим. Он был успешен, и это ему нравилось. Но все-таки ему не давало покоя то, что любого молодого чернокожего, который не употребляет наркотиков, работает и не ворует, начинают превозносить чуть ли не как второго Фредерика Дугласа.

«Я всего лишь репортер, будь оно не ладно! Не делайте из меня супергероя».

И все же Кларенс повторял себе услышанные много лет назад слова: «Твоя репутация — это все, что у тебя есть». И Кларенс Абернати упорно трудится над созданием своей репутации. Он ни за что не позволит ей ускользнуть.

Кларенс сидел в гостиной своего дома. Перед ним первой страницей вниз лежал свежий номер «Трибьюн». Кларенс специально перевернул газету, чтобы не видеть двух фотографий Норкоста: одну — с митинга, вторую — из больницы.

Он отдыхал, откинувшись в старом кресле, настолько потертом, что из него уже вылезала набивка, Женива хотела выбросить это кресло еще десять лет назад после переезда, но было принято компромиссное решение, и раритет отправился в подвал. Сидя в дружеских объятиях потертого приятеля, Кларенс ощутил какой-то знакомый, еле уловимый аромат, напоминающий старые духи. Обернувшись, он увидел на стене справа от себя вышивку, подаренную ему мамой четырнадцать лет назад. Это было изображение льва и ягненка, лежащих рядом, под которыми был вышит стих из Аввакума: «Ибо земля наполнится познанием славы Господа, как воды наполняют море».

Мама работала над этой вышивкой целый год и закончила ее незадолго до своей смерти. В этот рисунок было вплетено ее сердце, а долгие часы труда пропитали ткань успокаивающим ароматом ее духов. Но этот запах был настолько неуловимым, что исчез так же неожиданно, как и появился. Кларенс, конечно же, никогда не забудет свою маму, но со временем многие детали исчезают из памяти, и это его беспокоило. Ему хотелось опять обнять ее, посмотреть в ее морщинистое лицо, которое теперь уже не вспоминалось так четко как раньше, превратившись, скорее, в смутный образ.

114

Еще хуже дело обстояло с братом Даррином. Уже прошло двадцать семь лет с тех пор, как он погиб во Вьетнаме, и для Кларенса брат больше не был реальным. Даррин стал почти мистической личностью, о которой изредка говорят, но при этом она не более реальна для вас, чем человек-паук. От него осталась лишь куча старых черно-белых фотографий, а воспоминания представляли собой просто совокупность отдельных частей.

Кларенса удивляло, что даже черты Дэни, которые он так четко помнил, через шестнадцать дней после ее смерти стали расплываться. Вчера он вспоминал различные эпизоды из их жизни, но так и не смог ясно представить ни мягкие очертания лица Дэни, ни тепло ее прикосновения.

Сначала Даррин, потом мама, теперь сестра. Его потери. И все же, даже в одиночестве, он не мог избавиться от странного чувства, что за его спиной что-то происходит, а он оказался не у дел. Как будто где-то рядом проходила вечеринка, на которую его не пригласили. Или пригласили, но он может попасть на нее только позже, после работы. Во всяком случае, Кларенс ощущал себя посторонним, отдаленным.

Его мысли разгорались, как костер от резкого порыва ветра.

«Она всегда говорила о Тебе, всегда ставила Тебя на первое место. И как Ты ей отплатил? Позволил гангстерам убить ее? Интересно, что сейчас она думает обо всех Твоих обещаниях?»

Кларенс сидел в своем кресле, поджав колени к подбородку, и кричал кому-то, хотя не был уверен, что тот его слушает. Он говорил вслух, как будто думал, что так будет скорее услышан.

«Ты забрал моего брата, убил его на рисовом поле. Моя мать умерла от рака, который Ты мог бы исцелить. Ты забрал мою сестру, застрелил ее, как будто она была ничто. И Ты думаешь, что я просто забуду об этом, притворившись, что все о’кей? Ну, нет!»

Кларенс секунду помолчал и затем добавил: «Если Ты действительно существуешь, то спасешь Фелицию. Ты обязан это сделать».

Кларенс выехал прокатиться без определенной цели. Остановившись на заправке в двух милях от дома, он подумал о когда-то совершенном на этом месте тройном убийстве, которое тогда потрясло весь город, а также о двойном убийстве, случившемся через неделю на соседней улице. С тех пор прошло

115

три года, и национальный розыск девятнадцатилетнего убийцы объявляли несколько раз. Эта заправка служила постоянным напоминанием о невинных жертвах в предместьях — повестью о тихом, красивом месте, в которое вторглись преступники, хотя местные жители надеялись навсегда забыть о них, покинув большой город.

Трагедии не различают предместий. Кларенс подумал о местных школьниках, сбитых на смерть пьяным водителем; о детях, которые убили своих друзей, играя оружием; о выпускнике накачавшемся ЛСД и умершем от переохлаждения в реке. Самоубийства, драки, избиение детей, а теперь в Грешем пришли еще и банды. Похоже, в наше время нигде нельзя ощущать себя в безопасности. На что можно надеяться, если даже предместья стали разлагаться?

Кларенс был очень рад тому, что скоро они переедут подальше отсюда. В этот вечер он ожидал звонка от агента по недвижимости.

Пора домой.

— Вы подписали договор, — твердо заявил агент по недвижимости, — и должны выехать до 30 сентября. Все просто.

— Да уж, проще не бывает: езжай туда, не знаю куда!

— Послушайте, мне жаль, что сделка с Лэнгли не состоялась, но по контракту вы не можете въехать до тех пор, пока не выедут прежние жильцы. А они не выедут до конца года.

— Но они же сказали, что съедут 22 сентября.

— Я знаю, но их слова ничего не значат. Единственное, что имеет значение — это подписанный вами контракт, согласно которому они могут жить в этом доме до 31 декабря. Думаю, они не съедут до Дня благодарения, а может быть и до Рождества.

— Два с половиной месяца? Или три с половиной? И что же мне делать?

— Снимите какой-нибудь дом, хотя на такой короткий срок найти что-нибудь будет нелегко, а услуги хороших брокерских контор в Грешеме и Санди стоят недешево. Мне жаль. Если бы вы лишились жилья в результате несчастного случая, то все расходы покрыла бы страховка, но...

— Это и есть несчастный случай.

— У вас есть какие-нибудь знакомые, у которых вы могли бы пожить?

— Нет, — Кларенс раздраженно бросил трубку и тяжело вздохнул. Подобные вздохи за последние две недели стали его второй натурой, В этот момент вошла Женива.

— Что случилось? — спросила она.

— То, чего мы боялись. Сделка с Лэнгли сорвалась. Мы не сможем переехать до конца ноября.

— Но мы ведь должны съехать отсюда! Что же нам делать?

— Не знаю, — сказал Кларенс. — Нужно было составлять контракт по-другому. Я знал, что это была ошибка.

— Мы сможем найти деньги на аренду?

— Вряд ли. С учетом выплат за новую машину и все остальное, нам это сейчас не по карману. У нас нет таких сбережений. Не уверен, что мы сможем себе это позволить.

— Может, нам пожить у Харли и Софи?

— О нет! Только не у Харли. Мы загрызем друг друга, как два бешеных питбуля. Конечно, в таком случае ты сможешь воспользоваться деньгами по страховке, чтобы купить дом себе и детям.

— Очень смешно, — сказала Женива. — Куда же нам деться? Вместе с твоим отцом, Таем и Селесте нас получается семь человек.

— Я тоже умею считать.

— Ладно, — сказала Женива мягко, — мы всегда можем остановиться у моей мамы или у сестер.

— Ты думаешь, я собираюсь выслушивать все, что они говорят о том, какие мужчины лентяи, и как здорово, что женщины не боятся взять в свои руки бразды правления.

— Кларенс, ты не прав.

— Могу процитировать твою маму: «Петух кукарекает, но настоящая польза — от курицы».

— У каждой из них был неудачный опыт жизни с мужчинами, которые только то и делали, что целыми днями танцевали, спали, курили травку и занимались сексом.

— Да уж. А женщинам только то и нужно, что деньги, украшения и забота обо всей вселенной. Так что ли?

— Я не сказала, что согласна с этим мнением, Кларенс! Я просто объясняю, почему они так считают.

— Ты просто оправдываешь их, и не более.

— Ладно, — сказала Женива, взмахнув руками, — раз уж ты отверг каждый из предложенных вариантов, то скажи, где мы будем жить следующие несколько месяцев? У меня предложений

117

больше нет. У тебя есть какие-то варианты?

Женива молча стояла и смотрела на мужа.

— Нет, — ответил Кларенс, — в дом Дэни мы не переедем.

— Я тебе этого не предлагала, — сказала Женива, опять взмахнув руками.

— А тебе и не нужно было этого делать. Я знаю, что ты думала.

— А ты что думаешь? Какие у нас есть альтернативы?

— Я что-нибудь придумаю, — простонал Кларенс.

— Для меня это тоже нелегкое решение, — сказала Женива.

— Но за последние полгода ограбили трех наших соседей. Здесь больше нельзя ощущать себя в полной безопасности. Мне не хотелось бы каждый день развозить детей в разные школы, но и твоя, и моя семья все эти годы жили на городских окраинах, и при этом Дэни и Фелиция — первые, кто пострадал. Соглашайся. Мы же в городе будем жить, а не на луне.

— К сожалению, — ответил Кларенс. — Если бы это была луна, то я сказал бы: «Поехали».

— Подумай еще о том, что мы решили принять детей Дэни,

— сказала Женива. — Психолог говорит, что им лучше оставаться в той же школе, в привычной для них обстановке. К тому же, мы отсюда должны съехать, а жить нам негде, и дом Дэни

— самый лучший вариант. Мне все это кажется Божьим провидением.

— Джейк сказал, что, если понадобится, мы можем пожить у него, — сказал Кларенс.

— Прекрасно! Лучше не придумаешь! Восемь человек в двухкомнатной квартире Джейка. Без проблем. Ты, я, Джейк и отец — в одной комнате, дети — в другой. Звучит как насмешка. Или ты так не считаешь? — спросила Женива, с ухмылкой.

Кларенс терпеть не мог уступать, и Женива об этом знала. Как иногда раздражает, что ты живешь с тем, кто знает тебя так хорошо.

— Это только на два-три месяца, Кларенс. У нас нет выбора,

— и Женива вышла из комнаты.

Кларенс сидел, опустив голову, и мысленно разговаривал с кем-то все тем же обвиняющим тоном.

«Ты забрал мою сестру, Фелиция сражается за жизнь, а теперь еще забираешь у меня и дом? Я теперь должен, как бомж, искать крышу над головой? Что ж, спасибо, Господи. Ты что, не мог придумать что-нибудь другое, чтобы показать Свою заботу

118

обо мне? Если это — любовь, то будь милостив ко мне и упаси от Твоей ненависти!»

Она проснулась от сильного грохота с паническим чувством страха за безопасность своих дочерей. Но в следующий миг Дэни Роулс еще раз проснулась, на этот раз — для того, чтобы увидеть не безумное смятение, а сияющий, тихий коридор. Мир теней — унылый, бесцветный, двухмерный остался позади. Впереди было что-то неописуемое.

Пункт отправления служил разительным контрастом для пункта назначения. Это было цветущее и чрезвычайно привлекательное место — праздник красок и красоты. Дэни могла не только видеть и слышать его, но даже на расстоянии ощущать на ощупь, на вкус и по запаху. Этот свет манил с головой окунуться в него подобно тому, как прохладная вода манит к себе в знойный августовский день.

«Ух, ты!»

Дэни интуитивно понимала, что место, к которому она шла, было Реальностью, отбрасывающей тень на другой мир. И если тот мир был полночью, то этот — утренней зарей. Прямо перед ней лежала двенадцатимерная реальность, по сравнению с которой двухмерный мир казался всего лишь репродукцией. Очень плохой репродукцией — понимала Дэни, приближаясь к оригиналу.

«Потрясающе! Невероятно!»

И хотя она еще не ступила туда, все внутри нее уже говорило о том, что это Место, определяющее все другие места; Место, которое будет все судить. Это был прообраз, по которому были созданы все копии. Это место манило Дэни, радостно овладевало ею, притягивало ее душу подобно мощному магниту, притягивающему железно.

«Цвета. Сколько цветов!»

Этот переход напомнил ей «Волшебника страны Оз», где пленка из черно-белой становится цветной. Но здесь были миллионы миллионов оттенков. По сравнению с этим все краски земли, которыми Дэни так восхищалась, были не более чем оттенками серого цвета. Здесь же была бесконечная радуга, настолько же превосходящая земную радугу, насколько солнечный свет превосходит огонек спички.

«Я чувствую, как становлюсь сильнее».

Всего лишь миг назад Дэни была слабой и уставшей от дол-

119

гих ночей ухода за больными детьми. Она была одна, без мужа. Хотя, нет, не совсем одна. Дэни часто цеплялась за обещания невидимого Отца отцов. Теперь же она чувствовала себя как невеста, которая вот-вот, наконец, упадет в объятия жениха.

Как ей удавалось двигаться с такой скоростью, если она все еще чувствовала себя слишком истощенной? Постой! Ее несли — несли на огромных руках. Как она до сих пор этого не поняла?

Дэни обернулась и взглянула на лицо, которое выглядело наполовину человеческим, наполовину скульптурным. У этого исполина было лицо, какого она еще никогда не видела — словно вытесанное из камня. Дэни интуитивно понимала, что это воин, ветеран сражений, перенесший в безопасное место многих раненых.

— Не знаю, кто ты, но ты умеешь носить тяжести! — рассмеялась она тем неудержимым, заразительным смехом, который так помогал ей в трудные времена. Не сбавляя шага, Каменнолицый взглянул Дэни в глаза и внимательно прислушался. Уголки его губ слегка приподнялись.

Кто это? Дэни посмотрела на его мускулистые, крепкие руки. Мышцы были напряжены, но не выпячены. Это говорило о том, что она совсем не тяжела для Каменнолицего или о том, что он привык носить тяжести. Может, он переносил и прадедов Дэни, рабов? Она была благодарна за его силу и чувствовала, что и ее собственное тело наполняется энергией.

Дэни вспомнила отрывок из Библии. Лазарь был отнесен на небеса ангелами. Может, это ангел, посланный, чтобы отнести ее домой?

Он был чернокожим — не таким, как сама Дэни, а, скорее, как чистокровный житель Среднего Востока: смуглый и к тому же загорелый. Она посмотрела на свою кожу: такая же желтокоричневая, как и на земле.

Вероятно, это еще не врата небес. Она когда-то слышала, что на небесах цвет кожи у всех будет одинаковый. Но какой? Вообще-то, Дэни не могла представить существование кожи на небесах. Может, это будет гигантская вешалка для духов без кожи? Но то, к чему она приближалась, не было призрачным. Оно было цельным — значительно более цельным, чем мир, который она только что покинула.

Размеры, сила и суровые черты лица великана вызвали у Дэни невольный трепет. Он шел к дальнему концу коридора и

120

смотрел на нее. В его глазах она увидела одновременно решимость и доброту. Дэни почти услышала скрежет камня и увидела поднявшуюся мелкую пыль, когда мраморное лицо исполина растянулось в несколько неестественной улыбке.

— Привет, Дэни.

— Привет и тебе, высокий, смуглый и красивый. Ты можешь мне сказать, что здесь происходит?

Он опять улыбнулся, как тот, кому нечасто предоставляется возможность улыбаться, и он радуется каждой такой возможности.

— Кто ты? — спросила Дэни, — Посланный за мной ангел?

— Я не послан за тобой, а всегда был с тобой рядом, и теперь мы оба возвращаемся домой.

— Домой? Ты имеешь в виду... дом, описанный в Библии?

— Именно его.

— Но я не слышала трубного звука.

— Труба прозвучит позже во время пришествия и воскресения. Но этот день еще не настал. Сейчас — твой день перехода из смерти в жизнь.

Дэни выглядела смущенной.

— Не беспокойся. Скоро ты все поймешь. Ты чувствуешь прилив сил?

— С каждой минутой все больше. Как будто я прекрасно отдохнула ночью и готова к напряженному дню. Я не чувствовала себя так хорошо с тех пор, как была маленькой, когда в первый раз пошла в школу.

— Да, я помню. Я был там.

— Но я тебя никогда не видела. Кто ты?

— Я Торел, слуга Эль-Иона Всевышнего.

— Но как...

— Не спрашивай меня больше ни о чем. Я всего лишь слуга Жениха. Он ожидает тебя, и я не должен задерживаться. Чувствуешь ли ты себя достаточно сильной, чтобы идти?

-Да.

Исполин опустил ее с нежностью, которая совершенно не соответствовала его гигантским размерам. Подобно новорожденному олененку, Дэни попробовала идти. И сразу же голоса стали громче, а возгласы и смех усилились. Сердце Дэни рвалось к концу коридора. Она взглянула на Торела и шаловливо усмехнулась.

— Поймай меня, если сможешь.

121

Дэни бросилась бежать. Она опять была ребенком, несущимся по полям Миссисипи, неотрывно глядя на дом. Страж, бегущий позади, напоминал ей Кларенса, который притворялся, что не может догнать ее, и всегда чуть-чуть отставал. Очаровательный смех, звучащий позади, побуждал Дэни бежать все быстрее, и, наконец, беззаботно прыгнуть в чудо, окунувшись в Радость.

— Это новое рождение! — воскликнула она, размахивая в воздухе руками. Каждый шаг приносил не потерю, а прилив сил. Это действительно было рождение. Ее собственное рождение! Ей вот-вот предстояло появиться в небесном родильном зале. В мгновение Дэни осознала, что вся ее жизнь на земле была всего лишь родовыми схватками, готовившими ее к этому моменту.

Точно так же как она однажды родилась в холодном смятении и лучах яркого искусственного света, теперь ее ожидало рождение из тесного земного мира в безбрежный мир тепла и естественного света, для которого она и была создана.

— Наконец-то, — восклицала Дэни, — настоящий мир!

На пороге в жизнь стоял Некто, излучающий свет, яркий как миллион солнц. Дэни должна была бы ослепнуть, но каким-то образом ее новые глаза выдерживали этот свет. Это был больше, чем человек, но все же человек. Дэни сразу же поняла, кто Он. Это Тот, Кто был изначально, Кто покинул Свой дом на небесах, чтобы сотворить здесь обитель для нее. Это был Тот, Кто сотворил галактики одним щелчком Своих пальцев, Кто был светом, освещающим тьму миллионом цветов, Кто обратил полночь в утреннюю зарю.

Это был Он. Не Его представитель, а Он Сам. Он положил руки на плечи Дэни, и от этого прикосновения она затрепетала.

— Добро пожаловать, дочь! — Он широко улыбался, и эта улыбка излучала благосклонность. — Ты хорошо потрудился, Мой добрый и верный раб. Войди в Царство, приготовленное для тебя. Войди в радость твоего Господа!

Он крепко обнял Дэни, и она обняла Его в ответ. Сколько длилось это объятие, она не знала. Эти же руки обнимали ее и раньше — Дэни узнала их характер и силу, — но теперь она наслаждалась этими объятиями так, как никогда не могла себе представить. Это была совершенная, охватывающая защитная стена, которую не могло одолеть ничто во всей вселенной. Это были объятия, для которых Дэни была создана. Это был Жених — объект всех стремлений, осуществление всех мечтаний.

122

— Мой дорогой Иисус, — сказала она.

Дэни склонилась перед Ним в поклонении, и Ему это нравилось. Затем Он без малейших усилий поднял ее и посмотрел ей в лицо. Дэни изучала Его глаза сквозь пелену слез. Она увидела в них и то, что было ей давно знакомо, и то, что никогда не сможет постичь.

— Ты плачешь, — сказал Он и, протянув руку, вытер ее слезы. Когда Его рука приблизилась к щеке Дэни, ее охватил ужас от мысли о том, что ей могло не найтись места в этой Радости. Увидев, что протянутая к ней рука изранена и искалечена, Дэни съежилась.

— Твоя рука, — она посмотрела на другую Его руку, — обе руки. И Твои ноги.

Он позволил ей рассмотреть увиденное.

Это были руки Плотника, создавшие все существующее, включая вселенную, ангелов и всякого живущего. Эти же руки когда-то тащили тяжелое бревно на вершину одинокого холма. Эти же руки и ноги были прибиты к этому бревну в мире теней в тот самый ужасный момент от начала времен. Рана может исцелить любые раны, сделав их временными, только если сама станет вечной. Только израненные руки и ноги невинного могли спасти виновного от его ран.

Дэни видела Его боль — древнюю боль, ставшую дверью в вечную радость.

Это понимание обрушилось на нее и наполнило ее разум подобно ветру, который проникал с воем в каждую щель ее спальни в их старом обветшалом доме в Миссисипи. Дэни опять заплакала и, склонившись к покалеченным ногам Плотника, погладила их. Он поднял лицо Дэни за подбородок и посмотрел ей в глаза.

— Ради тебя, — сказал Он, — Я сделал бы это еще раз.

Дэни безудержно рыдала. Ее удивляло то, что здесь она может плакать — одна из первых неожиданностей в вечности. «Пусть каких-то слез больше никогда не будет, — подумала Дэни, — но слезы любви, радости и полноты — это, очевидно, одно из небесных наслаждений».

Она изучала лицо Плотника, которое так жаждала увидеть и с самого раннего детства представляла в мечтах. На правой стороне Его горла Дэни заметила еще один шрам — едва различимый бесцветный след длиной около двух сантиметров, который очень напоминал... Дэни невольно прикоснулась к своей

123

шее, чтобы ощупать рубец, оставленный разбитой пивной бутылкой, но рубца не было. Он исчез.

Плотник, улыбнувшись, провел пальцем по Своему шраму так же, как Дэни часто это делала на земле, и тот сразу же исчез. Она поняла, что это был ее рубец на Его теле. Однако шрамы на Его руках и ногах не исчезали, и Дэни знала, что никогда не исчезнут.

Они долго разговаривали, никуда не торопясь и ни на что не отвлекаясь. В ожидании завершения этой беседы, их со всех сторон окружали люди, но Дэни не хотелось заканчивать. Она была полностью поглощена только одним лицом. У нее было столько вопросов! Но у Него тоже были вопросы к ней. Дэни это удивляло, поскольку она была уверена в том, что Он знает ответы. Плотник сказал ей:

— Я хочу открыть тебе одну тайну.

— Тайну? Я думала, здесь нет тайн, — Дэни всегда представляла, что на небесах ей будет не хватать секретничаний с подругами — не сплетен, а хороших тайн.

— Ты ошибалась, — просто сказал Он. — Ты увидишь, что ошибалась во многом, и тебя обрадует открывшаяся реальность.

— Но какую тайну Ты мне хочешь открыть?

— Это имя, которое Я определил для тебя еще до твоего сотворения. Оно будет лично твоим, известным только тебе и Мне. Только я будут называть тебя этим именем, — Он наклонился и прошептал Дэни на ухо, — Тебя зовут...

Окружающие увидели, как у Дэни округлились глаза и отвисла челюсть. Они не слышали ее нового имени, но помнили то чувство, когда впервые услышали собственное истинное имя, которое полностью отражало их сущность: все, что они любили, к чему стремились, их дары, характер и личные качества. Когда Плотник дал Дэни новое имя, каждый произнес про себя то имя, которое однажды было шепотом сказано ему на ухо.

Это было истинное имя, наконец обнаруженное после жизни, проведенной в поисках себя в темном мире. Имя Дэни в совершенстве отражало ее уникальность как особого творения Плотника. Оно идеально передавало ее природу как Его возлюбленной. И оно каким-то уникальным образом указывало на одну конкретную грань Его характера.

Дэни мысленно повторила это имя. Оно было таким красивым и совершенным. Казалось, что это имя всегда ей принадле-

124

жало, но она об этом не знала. Дэни ощущала свободу от своего «я» и от груза озабоченности, но в то же время осознавала свою уникальность в тысячи раз сильнее, чем когда-либо прежде. Казалось, что все уродливые рубцы, обременявшие и искажавшие ее личность, теперь исчезли. Наконец она может быть той, кем была на самом деле, — кем ее сотворил Эль-Ион.

Плотник посмотрел Дэни в глаза, кивая в знак того, что понимает освобождающее осмысление этого момента.

— Тот, кто проводит жизнь, пытаясь найти себя, никогда не достигнет цели. Но ты потерялась во Мне, и потому обрела себя.

Крепко сжав руку Дэни, Он добавил:

— И разумные будут сиять, как светила на тверди, и обратившие многих к правде — как звезды, вовеки, навсегда. Ты среди них. Это место создано Мною для тебя, чтобы ты сияла.

Дэни улыбалась, не догадываясь о сиянии своей улыбки. Она знала, кто она, и кому принадлежит, и не имела никакого желания смотреть в зеркало, чтобы одобрить или не одобрить то, что там увидит.

— Тебя многие хотят поприветствовать, — указал Плотник на толпу, все еще стоящую на некотором расстоянии.

— Вот она, — сказал Он, обращаясь к ним, — теперь она ваша!

Под Его радостным взором к Дэни бросились друзья и родственники. Она подняла руки, пытаясь защитить себя от натиска толпы, но потом поняла, что в этом нет нужды. В море лиц одно пробиралось к Дэни с величайшим нетерпением — лицо, которое нельзя было забыть.

— Мама! Мама!

— Дэни, девочка моя!

Объятия были крепкими и долгими. Когда-то неразлучные, дочь с матерью опять беседовали после четырнадцатилетней разлуки.

— Мама, я так по тебе скучала. Папа тоже скучает, и Анци, и все остальные. Мы все время говорим о тебе.

— Я знаю, я слышала, — она улыбнулась, как и прежде, но теперь в этой улыбке не было ни тени усталости. — Как ты могла подумать, что смерть помешает твоей маме совать свой нос в твои дела?

— О, мама, мне просто не верится.

— Ты здесь многое поймешь, доченька. Но есть те, кто тоже

125

хочет с тобой увидеться, — мама посмотрела поверх плеча Дэни и широко улыбнулась.

Не успела Дэни обернуться, как две руки нежно закрыли ей глаза. Этого никто не делал уже многие годы. Никто со времен детства, когда сзади подкрадывался брат и... Даррин!

Обернувшись, Дэни увидела лицо погибшего во Вьетнаме брата.

— Даррин, это ты! О, мой дорогой Иисус, это действительно ты! — Дэни разрыдалась. Так плачут только при встрече с теми, с кем не удалось должным образом попрощаться, — о, Даррин. До того как ты уехал во Вьетнам, я кричала на тебя. Я была такой глупой. Ты прощаешь меня?

— Успокойся, Дэни. Не вспоминай об этом. Конечно же, я прощаю тебя. Мы оба прощены, иначе мы здесь не оказались бы. Дай мне просто посмотреть на тебя, сестренка. Я наблюдал за тобой, молился о тебе, и я горжусь тобой.

Дэни никогда еще не видела его плачущим. Даррин, Кларенс, Харли и Эллис не проявляли своих чувств. Ребята могли обзывать их и бросать в них камнями, но они никогда не плакали. Теперь же Даррин стоял и, не стесняясь, плакал, но выглядел счастливым как никогда.

Дэни увидела, что Торел наблюдает за происходящим вместе с другими подобными ему существами, и это явно выше их понимания. Затем ее глаза опять встретились с одобрительным взглядом Плотника, и она услышала в своем разуме три слова — так четко, как будто эти слова прокричали: «Добро пожаловать домой».

ГЛАВА 8

— Я кое-что видел, — голос на другом конце линии был напряженным и решительным, — мне нужны эти сто баксов!

— Кто это?

— Муки.

— Это твоя бандитская кличка? Какое твое настоящее имя?

— Просто Муки.

— Ладно, Муки. Ты знаешь, где живет миссис Бернс? Напротив дома Роулсов, где была стрельба.

-Да.

— Можешь встретиться там со мной сразу же после школы?

— Я не хожу в школу.

— Тогда через час?

— Хорошо. Не забудьте о сотне баксов.

— Не забуду. Но только, если ты не будешь мне врать. Если ты меня дурачишь, то лучше скажи сейчас, потому что я это пойму и приду в ярость. А когда я в ярости, мне под руку лучше не попадаться. Ты, правда, что-то видел?

— Честное слово.

— О’кей. Тогда сто баксов твои. Увидимся через час.

Кларенс подъехал к дому Хэтти, на крыльце которого сидел худой угрюмый парень лет пятнадцати. На нем была яркая вельветовая рубашка, напоминающая одну из тех, которую когда-то носил Элвис. Рукава рубашки были закатаны до локтей. Кларенс не мог понять, что выражает этот фасон: последний писк городской моды, безвкусицу Муки или неудачный эксперимент с одеждой.

— Муки? Кларенс Абернати, — он по привычке протянул руку, и Муки неловко сжал его пальцы. Кларенс пригласил парня в дом, и они расположились в гостиной. Хэтти Бернс принесла молоко и пирожные, а затем ушла, как ее о том попросил Кларенс, заранее позвонив по телефону.

— Что ты можешь мне сказать?

— Около полуночи я возвращался домой по Джексон-стрит. Я живу на Деннис-лэйн в двух кварталах от Джексон, но иногда, чтобы срезать, хожу по Джексон. Я увидел эту машину пример

127

но в квартале от меня и услышал громкие выстрелы. Как будто стреляли из «Калашникова», но еще громче. Затем они промчались по Джексон.

— Ты видел их машину?

— Да. Я спрятался за деревом, но смог их рассмотреть.

— Что за машина?

— Большой старый бомбовоз — может, «Импала» или «Каприс» конца семидесятых.

Кларенс делал быстрые пометки на последней странице своего карманного ежедневника.

— Цвет?

— Ярко-желтый. Покрашена плохо.

— Ты видел кого-нибудь в машине?

— Двое парней. Водитель был точно латиносом в белой тенниске. У него были светлые усы. Другой парень, по-моему, тоже был в белой тенниске. Я почти уверен, что он — тоже латинос.

— Ты уверен, что они были латиноамериканцами?

— Да. Водитель — точно, а тот другой — почти точно.

— Двое парней и оба были в белых теннисках?

— Что видел, то и рассказал. Где мои сто баксов?

— Терпение. Ты видел номера?

— Орегонские. Светло-желтые. Номер не запомнил. Где деньги?

Кларенс достал бумажник и извлек оттуда стодолларовую купюру, которую затем положил на кофейный столик миссис Бернс и придавил сверху настольной лампой.

— Как только я задам все свои вопросы, они — твои. Но не раньше.

Кларенс еще с полчаса задавал Муки различные вопросы, чтобы узнать как можно больше подробностей и удостовериться, что история не выдуманная. Похоже, парень действительно говорил правду.

Удовлетворенный услышанным, Кларенс провел Муки до дверей, обнял на прощание миссис Бернс и с торжествующей улыбкой вышел на улицу. Ему не терпелось рассказать Олли Чандлеру о том, что он нашел свидетеля. И увидеть выражение лица Мэнни.

— Привет, пап, — сказала Кейша, бросив на отца полный обожания взгляд. Из-за высоко задранной головы десятки тонких косичек болтались у нее за спиной, постукивая разноцвет-

128

ными баретками.

Кларенс подхватил дочь на руки и покружил ее вокруг себя.

— Как дела у самой красивой девочки в третьем классе?

— Хорошо. Сегодня мы рисовали картины, как тетя Дэни. Я нарисовала листья на большом дереве.

— Молодец, золотце.

— Привет, дорогой, — Женива поцеловала Кларенса, забирая у него из руки пакет с продуктами.

— Эй, Джона, — Кларенс мягко схватил сына, и они начали бороться на ковре. К ним присоединилась Кейша.

— У нас на обед фасоль, — сказала Кейша отцу, — ненавижу фасоль.

Она сложила руки на груди, всем своим видом выражая крайнее отвращение.

— Что ж, ты можешь оградить себя от проблем и перестать ненавидеть эту фасоль, — сказал Кларенс, — потому что тебе придется съесть ее. И без разговоров.

— Но она такая противная.

Кларенс подхватил дочь на руки и посадил на темно-синюю софу.

— Не все, что полезно, вкусно. Твой отец лучше знает, что тебе есть, и чего не есть. Доверься своему папе. Фасоль для тебя полезна, даже если она тебе не нравится.

Кейша утихла, зная, что дальнейшие возражения приведут только к тому, что папа и мама закажут целый самосвал и закопают ее в горе фасоли.

— А где дедушка? — спросил Кларенс.

— В своей комнате, — сказал Джона, — читает очередную книгу о бейсболе, которую взял в библиотеке.

— Думаю, он сам — живая история, — улыбнулся Кларенс, — опять вспоминает былые времена.

Находясь в кругу семьи, Кларенс почти забывал о мире, наполненном ненавистью людей друг к другу из-за цвета кожи, где отцы избивают своих детей, где никчемные бандиты убивают ни в чем не повинных людей. Это был его дом, его крепость, его семья. И даже если мир катится в ад, по крайней мере, никто не сможет отобрать у него семью. По крайней мере, так Кларенс всегда твердил сам себе.

— Папа, — сказала Кейша, — вчера вечером ты пообещал,

129

чтопочитаешь книгу о Нарнии.

Услышав эти слова, тут же рядом с кузиной оказалась Селесте.

— Извини, золотце, — сказал Кларенс, — мне позвонили, и я должен буду уехать. Я почитаю тебе завтра вечером. Обещаю.

— А сегодня вечером? Селесте и я хотим, чтобы ты почитал нам сегодня.

— Нет. Я имею в виду... ладно. Твоя мама и я собираемся сегодня вечером сходить в ресторан. За вами присмотрит Карли. Ее родители поедут вместе с нами.

— Мне нравится Карли, — сказала Кейша, — она хорошая няня. У нее уже есть свой ребенок, — объяснила она Селесте.

— Она придет вместе с малышом, — сказал Кларенс. — Его зовут Финни.

— Какое смешное имя, — сказала Селесте.

— Карли назвала его так в честь одного хорошего друга ее отца.

— Но папа, ты просто обязан почитать нам сегодня о Льве Аслане. Ты обещал.

— Но, дорогая, я же сказал: сегодня вечером мне нужно уехать.

— Тогда почитай нам сейчас. Ну, пожалуйста.

Кларенс уже собирался сказать Кейше, что упрашивания ни к чему не приведут, как в прихожую из спальни вошла Селесте, держа обеими руками «Льва, колдунью и гардероб». В ее карих глазах, так похожих на глаза Дэни, была безмолвная мольба.

— Ладно. Я почитаю вам, но только одну главу. Не больше.

Девочки с радостным писком бросились к спальне.

— Но нам нужно надеть пижамы. Я позову Джону, — еще не успев выбежать из комнаты, Кейша уже закричала: «Джона, Джона! Папа собирается прямо сейчас читать книгу о Нарнии. Надевай пижаму!»

Джона вышел из своей комнаты.

— Сейчас?

— Иди в чем есть, сынок, — сказал Кларенс, — не надо пижамы.

Они разместились вокруг кровати Кейши. Кейша и Селесте устроились на подушках наверху, а Джона сел на пол, опершись спиной на ножку кровати. Он явно не хотел выглядеть таким же нетерпеливым, как девчонки.

— Хорошо, — сказал Кларенс, — кто помнит, о чем мы чи-

130

тали в предыдущий раз? — взглянув на Селесте, он невольно вспомнил, как читал эту книгу в спальне Дэни за шесть часов до ее смерти.

— Эдмунд вел себя плохо, — ответила Селесте.

— Он предал своего брата и сестер, — добавила Кейша, — Питера, Люси и Сьюзен.

— И Белая Колдунья сказала, что у нее есть право убить его,

— сказал Джона.

Кларенс кивнул, втайне радуясь тому, что на этот раз колдунья оказалась белой, а не черной. Он прочитал несколько абзацев, кульминацией которых стали слова Белой Колдуньи Льву Аслану:

«Ты ведь знаешь о чарах, наложенных Императором на Нарнию в самом начале. Ты знаешь, что каждый предатель принадлежит мне, как моя законная добыча, и что я имею право убивать за каждую измену. Если я не пролью кровь, как гласит Закон, то вся Нарния будет низвержена и погибнет в огне и воде.

— Это действительно так, — сказал Аслан, — и я этого не отрицаю.

— О, Аслан! — прошептала Сьюзен на ухо Льву. — Не можем ли мы... Я имею в виду тебя. Не можем ли мы сделать что-нибудь с Тайными Чарами? Можешь ли ты как-то разрушить их?

— Разрушить чары Императора? — сказал Аслан, повернувшись к ней с выражением неодобрения на лице. И больше подобного ему никто никогда не предлагал».

— Значит Эдмунду все-таки придется умереть? — тихо спросил Джона.

— Посмотрим, — сказал Кларенс. Он никогда раньше не читал эту книгу, и не знал, как будут развиваться события.

А дальше Аслан поговорил с колдуньей наедине, и никто не знал, о чем они говорили. Однако Аслан вышел и объявил детям: «Я уладил вопрос. Она отказалась от притязаний на кровь вашего брата».

Услышав это, все дети возликовали и облегченно вздохнули: как в Нарнии, так и в спальне Кейши Абернати.

Кларенс затем прочитал о том, как сильно был взволнован Великий Лев, опечален и одинок, а дети не могли понять почему,

— ведь Эдмунду больше не нужно умирать. Потом ночью они

131

увидели, как Аслан тяжело побрел куда-то, и тайком пошли за ним к Великому Каменному Столу, на котором в ожидании лежали людоеды, привидения, ведьмы и сама колдунья. Они держали в руках факелы и извергали свои злобные угрозы. Когда появился Аслан, весь этот сброд сначала пришел в ужас, но Колдунья приказала ослепить Льва, и он позволил им это сделать, «хотя, если бы захотел, мог бы убить всех их одной лапой».

Колдунья также приказала остричь Аслана, и они срезали его прекрасную гриву. Они издевались над ним, обзывали и били его. Затем, пока Лев молча лежал на каменном столе, колдунья начала точить свой нож.

У Кейши и Селесте от ужаса округлились глаза. Джона выглядел озадаченным. Кларенс продолжил читать. Когда Белая Колдунья занесла свой нож над Асланом, она сказала ему:

«Ну, и кто же победил? Глупец. Ты думал, что всем этим ты спасешь человека-предателя? Сейчас, согласно нашему договору, я убью тебя вместо него, и тем самым умиротворю Тайные Чары. Но когда ты умрешь, что помешает мне убить и его? И кто тогда избавит его от моей руки? Знай же, что ты навсегда отдал мне Нарнию. Ты лишаешься собственной жизни и при этом не спасаешь жизнь предателя. Зная это, приди в отчаяние и умри».

С этими словами Колдунья вонзила нож во Льва, убив его под радостное ликование зрителей.

Кларенс остановился — глава закончилась. Дети сидели ошеломленные, со слезами на глазах.

— Ты хочешь сказать, что Аслан умер? — спросила Кейша. — Но я думала, что он не может умереть! Он слишком могущественный для этого!

— А я считаю, что должен был умереть Эдмунд, — сказала Селесте.

— Не думаю, что кто-то должен умирать, — тихо сказал Джона.

— Пап, почитай дальше, — попросила Кейша умоляющим тоном, — что-то должно произойти.

— Нет. Я и так читал слишком долго. Мне пора уезжать.

Кларенс закрыл книгу. Как ему хотелось сказать, что в жизни все не так, что никто не должен умирать. Но это было бы ложью.

Дэни смотрела на Центр Вселенной, опьяненная Его лич-

132

ностью. Он был ее единственным Царем, а это место — ее единственным Царством. Картина небес была совершенным отражением личности Бога. Плотник приготовил место на славу. Ах, что за место!

Дэни приветствовали члены ее семьи и старые друзья. Наконец, у нее появилась возможность задать маме вопрос:

— Мама, тебе Он тоже дал особое имя?

— Да. Он дает такое имя всем Своим искупленным. Куда бы ни пошла, ты будешь свидетельством какой-то особой грани Его характера, отраженной в твоем новом имени. Каждый, кто будет встречать тебя, увидит какую-то черту Эль-Иона, которой раньше никогда не видел.

Торел, огромный воин, принесший Дэни в эту страну, сказал:

— Все искупленные сообща рисуют картину Его характера. И все же, того великого множества Его последователей, которые уже здесь, еще не достаточно. Из каждой пещеры познания Бога открывается вход в следующую пещеру, а из той — в следующую. Когда какой-либо исследователь исчерпывает глубины одного мира, он может просто перейти к следующему. Познание безгранично. Всегда можно открывать что-то новое о Нем, о Его вселенной и Его людях. Познание никогда не прекратится, благоговение постоянно усиливается, и никогда не перестает звучать симфония поклонения — крещендо за крещендо.

— Но я думала, что здесь мы будем знать обо всем, — сказала Дэни.

— Распространенное заблуждение адамовой расы, которое я никогда не мог понять, — ответил Торел с озадаченным видом. — Только Эль-Ион знает все. Творения никогда не смогут познать всего. Они ограничены. Они — ученики. Мы — ученики. Ты ведь здесь уже многое узнала, не так ли?

— Да, — сказала Дэни, — к примеру, я узнала, почему никогда не чувствовала Америку своим домом. Временами я думала, что, возможно, мой дом ■— Африка, но почему-то знала, что это не так. Я всегда чувствовала, что нахожусь на чужой земле. Где бы я ни оказалась: в городе, в предместьях, в деревне или на тропическом острове, — ничто не могла назвать своим постоянным домом. Да и кто мог бы назвать, учитывая всю несправедливость и страдания? Я была там лишней, Торел. Иногда я думала, что причина — в цвете мой кожи. Теперь я понимаю, что Бог создал внутри меня пустоту, которая могла заполниться в Его присутствии, лишь здесь.

133

Торел внимательно слушал, утвердительно кивая головой, как будто он был не учителем, а учеником.

— На земле я постоянно слушала музыку небес, — продолжала Дэни, — но она была еле уловимой, как далекое эхо. Весь земной шум, все эти конкурирующие звуки, все телепрограммы и звонки телефонов, улицы и голоса заглушали музыку Эль-Иона. Порой я танцевала не под те ритмы и маршировала под неверные гимны. Просто я была сотворена не для земного, а для этого мира.

Прилив неудержимой радости, восторг открытия переполнили Дэни, как будто она только что узнала величайшую тайну в истории вселенной. Сейчас она видела и ощущала это с ошеломляющей ясностью. Ее непоколебимый патриотизм предназначался для другой страны. Каждая радость на земле, например, радость встречи после разлуки, была всего лишь намеком — шепотом великой Радости. Любое место на земле было, в лучшем случае, арендованной комнатой — местом, чтобы провести ночь во время долгого путешествия.

Дэни вспомнила грубые наброски, которые обычно делала перед тем, как начать писать картину. «Маунт-Худ, ниагарский водопад, Великий каньон, побережье Орегона — все эти места земли быль лишь грубыми набросками этого места. Лучшие части того мира были тенью этого. Как легкое предвкушение, как облизывание ложки, вынутой из приготовленного мамой мясного рагу за час до ужина». Дэни улыбнулась маме и сжала ее руку.

— Я дома! — воскликнула она. Обняв маму, Дэни затем схватила за руки Торела и закружилась с ним в хороводе. Она кружилась и кружилась, в то время как мама отбивала ритм в ладоши. Дэни забавляла неуклюжесть и неповоротливость ангела в танце.

— Ты слышишь, Торел? Я действительно дома!

Кларенс нашел в справочнике телефон книжного магазина «Барнс энд Нобл» и набрал номер.

— До какого часа вы сегодня работаете? До десяти? Прекрасно. Мне нужно несколько книг о расовых вопросах. Думаю, у вас есть литература о черных?

— У нас есть книги об афроамериканцах.

— Хорошо. Это как раз то, что мне нужно.

Кларенсу не понравилось, что белая женщина поправляет

134

его, как будто он не имеет права использовать слово «черные». Из-за его правильного произношения она наверняка не догадывается, что он сам — черный.

Женива стояла в ванной перед зеркалом во весь рост, которое висело на внутренней стороне двери. Ее стройная фигура прекрасно вписывалась в его рамки.

Когда Кларенс был в трех метрах от двери ванной, он начал говорить:

— Я приближаюсь к ванной. Я все ближе. Я уже рядом. Моя рука на ручке двери. Я медленно ее открываю.

От неожиданности Женива испустила громкий вопль.

— Кларенс Абернати! Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не подкрадывался ко мне!

— А я не подкрадывался. Я пытался предупредить тебя о своем приближении. Но если бы я говорил чуть громче, то испугал бы тебя, и все равно оказался бы виноват.

Он засмеялся. В конце концов, Женива тоже рассмеялась.

Кларенс шагнул в ванную. При этом он, фактически, не прошел, а протиснулся в дверь. Высокие люди проходят в двери по вертикали, но Кларенс проходил в них по горизонтали. Остановившись перед зеркалом, он был вынужден трижды менять позицию, чтобы рассмотреть себя целиком.

— Как ты умудряешься втиснуться в это зеркало за один раз? — спросил он Жениву.

— Просто я изящная, — Женива, наконец, пришла в себя,

— и, конечно же, моему имиджу способствуешь ты.

— И каким же образом?

— Стоя рядом с тобой, даже носорог покажется изящным,

— Женива улыбнулась. — Может, именно поэтому я всегда пугаюсь, когда ты подкрадываешься ко мне, как грабитель.

— Сочувствую тому грабителю, который услышал бы твой вопль.

Кларенс, одетый для ужина в ресторане, выглядел просто замечательно в своих темно-синих брюках, коричневом джемпере и синем галстуке. Он никогда не одевался пестро и в яркие цвета, чтобы никто не подумал, что он пытается обратить на себя внимание. Много лет назад Кларенс прочитал книгу «Одежда для успеха», которую всю исчеркал пометками. Эта книга, с некоторыми поправками, учитывающими цвет его кожи, стала для него настольной.

— Что бы ты делал без меня? — спросила Женива, как обыч-

135

но делают жены в тех случаях, когда мужья сами не задают подобного вопроса.

Но Кларенс ее не слышал. Он сосредоточенно наклонился к зеркалу с пинцетом в руке, пытаясь выщипнуть волосок в ноздре. Резкий рывок, и глаза наполнились слезами. Кларенс, не глядя, положил пинцет в комод, внимательно рассматривая седые края своих коротких бакенбард.

— Уже седеешь, старик, — поддразнила его Женива.

— Не уверен, что я готов к этой седине.

— Но это, все-таки, не настолько плохо, как гнилая дыня.

— То же самое.

— Могло быть и хуже. Представь, что было бы, если бы начала белеть твоя кожа!

Они оба рассмеялись.

— Дорогой, — Женива повернулась к Кларенсу и поправила ему воротник, — должна тебе сказать, что с годами ты становишься только красивее.

Она обвила его руками, и Кларенс крепко обнял ее. Жениве это нравилось. Кларенс как будто окутывал ее, и в такие моменты она чувствовала себя защищенной. Женива хотела, чтобы он ответил ей комплиментом, но ей пришлось довольствоваться только объятиями.

Когда Кларенс вышел из комнаты, Женива опять посмотрела в зеркало. Втирая в лицо увлажняющее средство, она вспоминала, как мама называла ее кожу «кленовым сиропом». Во времена ее детства, у них дома часто обсуждали различия в оттенках кожи. И Кларенс, и Женива по общему определению оба были «черными», но его темно-коричневое лицо сильно контрастировало с ее песочно-коричневым. Женива была чуть светлее Дэни, но с меньшей степенью желтизны.

Ее глаза называли карими, но в них появлялся легкий оттенок то голубого, то зеленого цвета — в зависимости от того, во что она была одета.

«Твои глаза больше всего впечатляют, когда ты в красном», — часто говорила ей мама.

Жениву всегда удивляли светлые вкрапления в ее глазах. Это наводило на мысль о европейской крови в ее венах — наследии какого-то рабовладельца или надзирателя, пристававшего к одной из ее дальних прабабушек. Женива была уверена, что этим же объясняется и светлый оттенок ее кожи, потому что никто из ее предков никогда не состоял в смешанном браке

136

— по крайней мере, в трех предыдущих поколениях, — а до этого межрасовые браки встречались крайне редко. От этой мысли Жениву бросало в дрожь, и она чувствовала себя неуверенной и беспомощной перед силами, сформировавшими генетический код, благодаря которому она сетодня такая, какая есть.

Она продолжала втирать в лицо лосьон, наблюдая за тем, как он исчезает в «кленовом сиропе». Кожа Женивы была нежной, и если бы не тонкие темные морщины, оставленные на лице временем, то ее можно было бы принять за студентку колледжа.

Вдруг дверь ванной распахнулась настежь, едва не ударив ее.

— Сколько раз тебе говорить: не врывайся подобным образом!

— Извини, мама, — сказал Джона. — Опять переживаешь о своих морщинах?

— Я не переживаю. Давай, топай отсюда, пока сам не начал переживать. Слышишь? Ты такой же, как твой отец: набрасываешься на беззащитную женщину.

Женива добродушно шлепнула сына по заду, и он, улыбаясь, ушел.

Опять вернулся Кларенс — на этот раз, чтобы начистить туфли. Взглянув на жену, все еще стоящую перед зеркалом, он бросил:

— Ты выглядишь на двадцать. Но все же мне не хотелось бы, чтобы тебя принимали за какую-то школьницу-заводилу.

— Большое спасибо! Наконец-то слышу от тебя комплимент.

Кларенс улыбнулся тщеславию жены, и затем взглянул в зеркало, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. В дверь позвонили.

На пороге стояли Джейк, Дженет и Карли. Женива пригласила их войти, и с каждым обнялась.

— Как ты, Карли? — спросила она.

— Честно говоря, не очень, но я укрепляюсь в вере. Думаю, что сейчас это самое важное.

Джейк обнял Карли и привлек к себе. Кларенс отметил, что она выглядит усталой. Он знал, что сражение Карли с ВИЧ-инфекцией перешло в первую стадию СПИДа. У нее начала развиваться какая-то форма рака, которой иммунная система уже не могла противостоять. Что-то в ее внешности напомнило Кларенсу его кузину Мэк, умершую от СПИДа год назад. Карли было всего девятнадцать, а ее сыну Финни — полтора года.

137

Женива помогла положить Финни в старую детскую кроватку, стоявшую в их спальне. Жизнь Карли за последние два года драматически изменилась: внешне — к худшему, внутренне — к лучшему. Кларенс и Женива познакомились с ней через Джейка и Дженет.

— Куда поедем, в «Оливковый сад» или в «Красный дрозд»? Я еще не определилась, — сказала Женива.

— Оба названия звучат неплохо, — отметила Дженет, — но название еще ничего не значит, поэтому лучше решать на месте.

В январе Кларенс и Женива ездили с Джейком и Дженет в «Старую макаронную фабрику». Они так замечательно провели время, что решили выезжать вместе хотя бы раз в месяц. Было принято решение постоянно выбирать другой ресторан, чтобы определить, какой из них самый лучший. Они редко ездили в модные рестораны, предпочитая ужинать подешевле, но чаще.

— Вы не возражаете, если я заскочу перед ужином в магазин «Барнс энд Нобл»? — спросил Кларенс. — Это рядом с ресторанами. С меня кофе.

Кларенс подъехал к «Барнс энд Нобл» и заказал для всех кофе в расположенном прямо в магазине кафе. Все четверо любили читать, и потому не отказали себе в удовольствии побродить между книжными полками — особенно в магазине, где можно выпить кофе и полистать книжку, сидя на диванах и в удобных креслах.

Женщины прохаживались возле фантастики, домоводства и кулинарии, в то время как Кларенс и Джейк — возле спорта, военной истории и юмора. Пока Джейк просматривал книги о войне во Вьетнаме, Кларенс сказал: «Я сейчас вернусь».

Он свернул за угол по направлению к стеллажам с книгами об афроамериканцах. Это была одна из лучших коллекций, которые он когда-либо видел. Сотни наименований! Кларенс просмотрел несколько больших иллюстрированных энциклопедий, показывающих крупным планом всех известных черных Америки, начиная с Фредерика Дугласа, Букера Вашингтона и Дюбуа до Мохаммеда Али и Артура Эйша. Особенно трогательно выглядела фотография Эйша в состоянии детского восторга. Взгляд Кларенса остановился на книге под названием: «Ярость привилегированного класса: почему разгневаны черные среднего класса?» Он взял эту книгу с полки и начал читать.

Прочитав четыре страницы, Кларенс почувствовал, что ря-

138

дом кто-то стоит, и резко обернулся.

— Эй, дружище, что случилось? — Джейк заметил на лица Кларенса сердитое выражение.

— Ничего. Я приду через минуту, как и сказал.

— Нет проблем. Я нашел, что хотел, и потому решил просто побродить. Что читаешь?

— Ничего, — Кларенс повернулся и впихнул книгу обратно на полку, закрывая ее при этом своим телом от глаз Джейка, — просто просматриваю материал о расовых вопросах, чтобы подготовиться к дискуссии с Харли в выходные.

— Мне было бы интересно познакомиться с твоим братом. В моем представлении он очень похож на тебя.

— Мы совсем разные, — Кларенс услышал в своем голосе раздражение. Если бы здесь была Женива, она бы сказала: «Вы очень похожи». Каждый раз, когда она так говорила, Кларенс съеживался.

— Давай-ка лучше найдем своих жен и поедем ужинать, — он энергично пошел по проходу. Джейк понял, что чем-то задел Кларенса, но не мог понять, чем именно.

— Дорогой, ты купишь ее для меня? — Женива передала Кларенсу очередную книгу о творческом подходе в приготовлении здоровой пищи. Он подошел к кассе, с облегчением увидев за прилавком чернокожую студентку, а не ту сорокалетнюю белую женщину, с которой он разговаривал по телефону.

— Вы нашли то, что вам было нужно, сэр?

Кларенс удивленно уставился на девушку. Голос. Это была та женщина, с которой он разговаривал полтора часа назад.

— Что-то не так? — спросила она.

— Нет. Я... Я просто узнал ваш голос. Я звонил вам и спрашивал по поводу литературы о черных. Вы сказали мне, что в вашем магазине есть раздел об афроамериканцах.

— Извините, я не знала...

— Да. Я тоже.

Кларенс был смущен тем, что сделал то же предположение о девушке, что и она о нем. Пока служащая обрабатывала его пластиковую карточку, он вспомнил, как в поисках дома в Грешеме в первый раз позвонил агенту по недвижимости и объяснил, что хочет уехать из Портленда. Кларенс тогда спросил о том, спокойно ли в окрестностях восточного Грешема. «Конечно, — ответил агент, — там нет черных, мексиканцев и им подобных». Кларенс разозлился на агента, но еще больше он был

139

зол на себя, что не нанес личный визит. После голоса ему нужно было продемонстрировать свое лицо, и, возможно, агент исполнился бы Божьего страха, и все решилось бы иначе.

Компания вышла из магазина. Хотя Кларенс старался не подавать вида, остальные трое поняли, что с ним что-то не так. Они пошли на другую сторону улицы к ресторану «Красный дрозд». Не теряя времени зря, Женива и Дженет секретничали, идя чуть впереди мужчин.

Женива считала Дженет и Джейка прекрасной парой и относилась к ним, как к супругам. Но на самом деле они уже пять лет были в разводе, и только последние два года возобновили встречи.

— Когда он собирается опять попросить твоей руки? — спросила Женива, когда они пересекали автостоянку.

— Возможно тогда, когда будет уверен, что на этот раз все пойдет по-другому, — ответила Дженет.

Они сели за столик и сделали заказ. Кларенс был все так же молчалив.

— Женива, — сказал Джейк, — Дженет недавно рассказала мне о том, как ты встретила Кларенса. Расскажи об этом подробнее.

— Я выросла в Корваллисе, где была всего лишь горстка черных. Мои родители приехали из Алабамы. Папа устроился на работу сторожем в Орегонском университете. Он мечтал, чтобы я, а также мои братья и сестры, поступили там в колледж. Трое из нас так и сделали. Кроме того, я любила футбол. На первом же матче я приметила на поле большого активного нападающего. Выяснив по программке его имя, я спустилась пониже к кромке поля, уловила момент, когда он снял шлем, и запомнила его лицо.

Женива сжала руку Кларенса.

— Расскажи им, как ты преследовала меня, — произнес он свои первые слова после книжного магазина.

— В программке было написано, что он — первокурсник, который пришел в команду из университета Алькорна штата Миссисипи. Я тоже была на первом курсе и подумала, что, возможно, этот парень приехал в Орегон, чтобы познакомиться с хорошими девчонками. И, конечно же, я считала себя одной из первых.

Дженет засмеялась и схватила Жениву за руку. Джейк и Кларенс тоже захихикали.

— Я начала посещать тренировки и наблюдать за ним с трибун. Я даже смотрела в бинокль. Ты можешь в это поверить?

— А когда же ты, наконец, познакомилась с ним? — спросил Джейк.

— У меня была подруга, которая работала в деканате. Она сделала мне копию расписания занятий Кларенса в зимнем семестре. Я увидела, что он посещает литературные лекции, и записалась в ту же группу.

— Да ты что? — удивился Джейк.

— Представь себе. И в первый же день занятий я сделала все, чтобы он меня заметил.

— Это не составляло труда, — сказал Кларенс, — в аудитории было только двое черных. В Орегонском университете черных меньше одного процента. Я сидел и думал, что случайно встретил девушку своей мечты, а на самом деле уже давно попал на крючок. Конечно, в этом не ее вина. Я был очень приметным молодым человеком.

— И когда же ты понял, что это не было случайностью? — спросил Джейк.

— Когда было уже слишком поздно. Я заглотнул наживку.

Кларенс посмотрел на Жениву. Казалось, она нисколько

не изменилась за все эти годы. Такая же молодая, энергичная, длинноногая и стройная. У нее была длинная шея и доверчивый взгляд. Она была отъявленной оптимисткой, что было полным контрастом цинизму Кларенса.

— Если не ошибаюсь, вы оба выходцы из христианских семей? — спросил Джейк.

— Да. Мы были строгих взглядов, — сказала Женива. — Мне пришлось дать отпор нескольким белым девушкам, которые положили на него взгляд, поверив мифу об особой сексуальности черных мужчин.

— Что ты имеешь в виду, говоря «миф»? — спросил Кларенс, смеясь.

— Мы хранили свою девственность, — сказала Женива, — но это было непросто.

— Это очень правильно, — отметила Дженет.

— Вы приняли правильное решение, — добавил Джейк. — Мы тоже размышляли с Дженет о том, как много потеряли, не потерпев до свадьбы. Боюсь, это сбило нас с верного пути. И ответственность за все лежит на мне.

— На мне тоже, — сказала Дженет.

141

— Я очень рад, что Бог прощает и дает нам еще один шанс,

— продолжил Джейк. Он обнял Дженет и привлек ее к себе.

— Женива, могу я попить из твоего стакана? — Кларенс указал на стакан с водой, стоящий рядом с его пустым.

— Скажи мне три коротких слова, которые хочет слышать любая жена.

— Подай мне кетчуп.

— Нет. Я люблю тебя.

— Да, я люблю. Именно поэтому я на тебе и женился, — и Кларенс взял ее стакан.

— Он безнадежный романтик, — сказала Женива Дженет.

— Эй, отгадайте загадку. Почему для зарождения новой жизни требуется пятьдесят тысяч сперматозоидов и только одна яйцеклетка?

Джейк и Дженет пожали плечами.

— Потому что ни один из сперматозоидов не останавливается, чтобы спросить направление.

Они дружно рассмеялись.

— Видишь, почему я женился на ней? — спросила Кларенс Джейка.

— Да, вижу.

— Теперь мне бы только пережить ее здоровую стряпню. Она кормит меня этими мерзкими зелеными коктейлями, сделанными в миксере. Особые морские водоросли.

— Я просто хочу продлить тебе жизнь.

— Из-за этой дряни у меня отпадает желание жить долго. Я предпочел бы жить меньше и умереть счастливым.

— Женива, — сказала Дженет, — расскажи Джейку ту историю о твоей прабабушке. О том, что ты для нее сделала.

— Хорошо, — Женива посмотрела на Джейка. — Когда прабабушке было девяносто два, а мне — десять, я научила ее читать.

— Правда? Вот это да!

— Я никогда не забуду, как сияли ее глаза. Она была как маленькая девочка. Прабабушка впервые смогла сама читать Библию. Она прожила еще пять лет и каждый день читала по несколько часов. Иногда она сидела в своем кресле-качалке, качала головой и повторяла: «Как интересно, дитя мое, как интересно!» Ей никогда не надоедало.

— Как получилось, что она не научилась читать раньше?

— спросил Джейк.

— Она была дочкой рабов, а они читать не умели. Когда по-

142

еле освобождения прабабушка обзавелась собственной семьей, она жила в таком месте, где детям черных не разрешали ходить в школу. Ближайшая школа для черных была в десяти километрах, и их дети никак не могли туда добраться, поэтому мой дедушка тоже вырос безграмотным. У прабабушки просто никого не было, кто мог бы ее научить читать. Это было одно из самых волнующих переживаний в моей жизни.

Женива замолчала, Дженет тоже. Минуту они посидели в тишине.

— Я заметил некоторые из тех книг об афроамериканцах в «Бернс и Ноубл», — сказал Джейк. — Я действительно слабо разбираюсь в истории черных и расовых вопросах. Думаю, мне стоит зайти в этот магазин и почитать что-нибудь. И тогда, возможно, я смогу увидеть мир вашими глазами.

— Раса. Хочешь услышать мою аналогию с приготовлением пищи? — спросила Женива. — Для белых раса — что-то вроде соуса. Ты можешь налить его столько, сколько захочешь. Для черных же раса — это маринад, который пропитывает все. Ты не можешь убрать его или отделить. Он всегда есть.

— Быть черным в Америке сродни хождению в тесных туфлях, — сказал Кларенс. Его палец непроизвольно пробежал по твердому участку кожи на месте шрама под его правым ухом. — Некоторые вообще снимают их и идут босиком, другим же удается как-то приспособиться, но их туфли постоянно им мешают. Моя мама часто мне говорила: «Сын...» Если ты когда-нибудь слышал, как черная женщина произносит «сын», то именно так это звучало из уст моей мамы. Так вот, она говорила: «Сын, ты никогда не станешь белым, поэтому привыкай к этому. Не надо слишком переживать из-за этого. Просто делай все как надо, а остальное доверь Богу».

Джейк и Дженет испытывали неловкость. Они боялись сказать что-нибудь лишнее, проявив тем самым свое невежество или обидев Кларенса и Жениву, которые были готовы многое рассказать, но только в том случае, если их друзьям было интересно слушать. Неожиданно Кларенс резко сменил тему разговора.

— Помнишь, я говорил тебе, что делом Дэни занимается детектив Чандлер? — спросил он у Джейка. — Какого ты о нем мнения?

—■ Олли? Он, бесспорно, блестящий детектив.

— Блестящий? Мы говорим об одном и том же человеке?

143

— Да. Возможно, он нетрадиционен и немного странный. Хорошо, очень странный. Но он действительно мастер своего дела. Помнишь, я рассказывал тебе, что он сделал, когда убили моих товарищей? Именно тогда он спас мне жизнь.

— За что я ему очень признательна, — отметила Дженет.

— Морманс, один из старших в «Трибьюн», сказал мне, что твой детектив Чандлер замечен в полицейской жестокости, — сказал Кларенс.

— Замечен? — спросил Джейк. — Мне известно только об одном подобном обвинении, но он был полностью оправдан.

— Но он был виновен?

— Нет, думаю, нет. Он действительно ударил кого-то молотком, но тот парень оказал сопротивление при задержании и был неуправляемым, используя в качестве оружия все, что попадало под руку. Он представлял для всех опасность.

— Какого цвета был тот парень, которого ударил Чандлер?

— спросил Кларенс.

— Ну... он был афроамериканцем.

— Ты имеешь в виду, черным?

— Да, черным, — сказал Джейк, — он был преступником, который оказался черным.

— Джейк разбирался с этим делом, когда еще не знал Олли,

— вмешалась Дженет. — Он опросил нескольких свидетелей, и именно на этом основании составил свое мнение.

— Это мнение было не очень-то популярным в «Трибьюн»,

— сказал Джейк. — Пара статей и одна передовица просто распинали Олли. После недели исследований и нескольких интервью я написал заметку в его защиту. Да, он — ветеран Вьетнама, и, возможно, именно поэтому я поначалу заинтересовался этим случаем. Но я не верю, что он расист. И я не верю, что он был виновен в полицейской жестокости.

— А я слышал противоположное, — сказал Кларенс.

— Что ж, может то, что ты слышал, неправда. Ты явно поддерживаешь одну из сторон. Если же ты хочешь узнать мнение другой, то лучше поговори лично с Олли. Имея такого рода предубеждение, ты не сможешь доверять ему.

«Да что ты знаешь о предубеждениях?»

— Я уже не доверяю ему, — сказал Кларенс, — он не рассказал мне о деле Дэни столько, сколько я хотел.

— Он вообще не обязан тебе что-либо рассказывать, — ответил Джейк.

— У Кларенса не всегда хорошо складывались отношения с полицейскими, — сказала Женива.

— А у Олли бывали ужасные отношения с репортерами,

— парировал Джейк. — Возможно, вам обоим нужно больше доверять друг другу.

На несколько секунд воцарилась неловкая тишина.

— Ладно, парни, давайте поговорим о чем-нибудь другом,

— предложила Женива. — Мы приятно проводили время. Почему бы нам опять не вернуться к этому занятию?

— Извини, дружище, — Джейк положил ладонь на руку Кларенса — белую на коричневую.

— И ты извини, Джейк.

Когда накрыли на стол, Джейк наклонился к Кларенсу и сказал:

— Одно радует. Если ты проводишь время с Олли, то тебе не приходится беспокоиться о здоровой пище.

•Час спустя они, беседуя и смеясь, заказали десерт. Похоже, Кларенс окончательно успокоился.

Когда официант, наконец, получил отрицательный ответ на свой вопрос: «Будете еще что-либо заказывать?», — он принес чек и положил его перед Джейком.

Кларенс протянул руку через стол и взял чек. Сегодня его очередь угощать.

Они прошлись пешком к торговому центру «Клакамас», до закрытия которого оставалось сорок пять минут. Кларенс опять ушел в себя.

Обе пары вошли в отдел «Майер & Франк». Через несколько минут Дженет заметила, что Кларенс нервно вышагивает, оглядываясь через плечо. Подошла Женива.

— Мы выйдем на улицу и посидим на скамье. Не торопитесь.

— Кларенс выглядит расстроенным, а Женива, кажется, вот-вот заплачет, — сказала Дженет Джейку. — Может, мы что-то сделали не так?

— Не знаю, — ответил Джейк. — Может, они поссорились. Думаю, лучше их оставить наедине. — Джейк посмотрел через витрину на неловко сидящую на скамье пару. У него было такое чувство, как будто он хорошо знает Кларенса и Жениву и в то же время вообще их не знает.

— Кларенс в последние дни очень зол, на пределе, — сказал Джейк. — Меня тревожит его состояние.

145

ГЛАВА 9

На полу степенно сидел английский бульдог. Его шея лишь на треть была тоньше мощной груди, а короткие лапы напоминали изогнутые от чрезмерной тяжести подставки. С непропорционально большой головой, торчащей на коротком и толстом теле, напоминающем огромную разбухшую сосиску, Спайк выглядел этаким пожарным гидрантом на четырех лапах.

—■ Ох, ты мой красавчик, — сказала Женива Спайку, — все девочки от тебя без ума! Ты видел тех кокер-спаниелей вчера на прогулке? Разве их шерсть может сравниться с твоей? Пытались произвести впечатление на моего мальчика, да?

Темно-желтая короткая шерсть Спайка была блестящей, гладкой и пестрила множеством темных пятнышек и небольших черточек. Посредине его темно-коричневой морды до самого угольно-черного носа проходила белая полоса.

—- Ты представляешь, папочка хотел ротвейлера? Но мамочка уговорила его купить собаку для дома, и только ты был достаточно красивым, чтобы ему понравиться. Ах ты, мой мальчик!

От морщинистой, уродливой морды Спайка каждому, кто его не знал, становилось не по себе. Его нижняя челюсть грозно выдавалась вперед, по меньшей мере, сантиметров на пять, обнажая зубы под плоским носом. Ошейник Спайка напоминал черные кожаные жилеты крутых парней пятидесятых, придавая еще более суровый вид и без того солидным двадцати килограммам на четырех лапах. Его глаза были настолько широко поставлены, что люди не могли посмотреть сразу в оба. Родственники настороженно смотрели то на один, то на другой глаз Спайка, пытаясь догадаться, куда пес смотрит в этот момент.

—- Как чувствует себя мой мальчик в собачьем костюме? Иди сюда, Спайки. Я принесла тебе несколько корочек пиццы.

Спайк послушно поднялся и своей шаркающей походкой вразвалку подошел к Жениве. Оттянув кожную складку под своим приплюснутым носом, он осторожно взял с руки хозяйки корки, и, проглотив их, поднял голову в ожидании добавки. В этот момент в комнату вошел Кларенс. От неожиданности Женива вздрогнула.

— Ты портишь пса.

— Разве этим его можно испортить? — засмеялась Женива.

147

— Почему-то детей ты испортить не боишься.

Кларенс опустился на одно колено, давая возможность Спайку исполнить собачий танец радости.

— Мамочка пытается сделать из тебя неженку? Что с твоим носом? Опять гонялся за машинами на стоянке?

Одного взгляда на свирепый профиль Спайка было достаточно, чтобы испугать любого, начиная от свидетеля Иеговы и заканчивая почтальоном. Но за суровой внешностью и устрашающим телосложением скрывалась доброта и преданность семье. Но тем, кто причинял зло его любимым хозяевам, следовало бояться Спайка, потому что бульдог, дай ему возможность, растерзал бы их в клочья.

Кларенс стоял возле большого окна на четырнадцатом этаже Центра юстиции под пристальным взглядом служащего приемной.

— Вам назначено?

— Нет, но у меня есть важная информация. Поверьте, он заинтересуется.

Через три минуты в дверях показался Олли Чандлер.

— Абернати. Что случилось?

— У меня есть информация для вас, — Кларенс старался говорить спокойно. — Та машина была большой ярко-желтой легковушкой — возможно, старая «Импала» или «Каприс» конца семидесятых. В ней сидели двое парней — оба латиноамериканцы в белых теннисках. У водителя были светлые усы.

Олли уставился на Кларенса, как будто пытался понять, шутит тот или нет.

— Входите, — сказал он, наконец, указав на дверь, ведущую в комнату для допросов. Закрыв за Кларенсом дверь, Олли спросил, — кто вам это рассказал?

— Я провел собственное расследование и нашел парня по имени Муки, который в тот вечер шел домой на Седьмую улицу. Вы знаете: это в двух кварталах от бульвара Мартина Лютера Кинга. Он услышал выстрелы и затем увидел, как по Джексон-стрит мчится машина. Она проехала прямо возле него.

— Я хочу поговорить с этим парнем, — сказал Олли.

— Конечно. Я записал все данные, — Кларенс указал на лежащий перед ним блокнот.

— Как вы его нашли?

— Я распространил по улицам новость.

148

— Правда? Мы тоже, — сказал Олли. — И какую же новость?

— Я пообещал сто долларов за информацию.

— Что?

— Я сказал, что заплачу за информацию. И я заплатил Муки сто долларов.

— Не сказал бы, что это правильный метод.

— Да? И сколько же свидетелей вы нашли своим правильным методом?

На шее Олли появились красные пятна.

— Ладно. Любая информация не помещает. Дареному коню в зубы не бьют.

— Вы хотели сказать: дареному коню в зубы не смотрят?

— А зачем смотреть ему в зубы?

— Ладно, не важно, — сказал Кларенс.

— О’кей. А как вы узнали, что Дуги вас не надул?

— Муки.

— Без разницы. Ради сотни баксов можно выдумать любую историю.

— В его рассказе не было расхождений. Я задал ему много разных вопросов, и не увидел ни одного противоречия. Рассказ был достоверным. Если бы Муки все выдумал, то обязательно запутался бы.

— Вы умеете различать ложь?

— Я же журналист? Мне приходится постоянно исследовать, что говорят другие. Со временем ты начинаешь чувствовать, кто искренен, а кто несет вздор.

— Он случайно не запомнил номер?

— Нет. Все, что парень заметил, — желтые орегонские номера.

— Он уверен, что это были латиноамериканцы? — спросил Олли.

— Что касается водителя — да. Стекло было опущено, и его было хорошо видно. Что касается второго парня, который стрелял, — Муки почти уверен. В любом случае, в отношении размера, формы и цвета машины он не сомневается.

— О’кей. Запишите для меня его телефон и адрес. Я сегодня же встречусь с этим вашим Муки. Хорошая работа, детектив. Вы нашли, наверное, самого лучшего из наших свидетелей.

— Наверное?

— Просто осторожничаю, — сказал Олли. — Вообще-то я оптимист.

— Я ожидаю, что еще кто-нибудь отзовется. А пока буду продолжать вынюхивать.

— Только будьте осторожны. Хорошо? Помните: это не ваше дело.

— Дэни была моей сестрой.

— Вы постоянно об этом говорите. У меня тоже есть сестра Холли. Она живет в Миннеаполисе. Именно поэтому я вообще согласился с вами разговаривать. Мэнни думает, я свихнулся, но может, услышав раздобытую вами информацию, он изменит свое мнение. Однако помните: я не смогу вас посвятить в детали следствия. Вы слишком заинтересованное лицо, чтобы оставаться объективным.

— Если бы какой-то парень убил вашу сестру, как бы вы поступили? — спросил Кларенс.

— Начал бы разыскивать его.

— Думаете, полиция Миннеаполиса позволила бы вам совать нос в их дело?

— Конечно же, нет. Я имею в виду, неофициально. Более того, случись это в нашем городе, даже мой собственный лейтенант не позволил бы мне заниматься этим делом. Следователь всегда должен быть объективным.

— Так что помешало бы вам приступить к розыскам того парня?

— Я уже сказал, что официально я не смог бы...

— Я не говорю об официальном розыске. Что бы вы сделали неофициально? Если бы прошло три недели, а полиция так никого и не нашла, вы начали бы собственный розыск. Ведь так?

— Это другой случай.

— Почему же?

— Я обучен и знаю, что нужно делать.

— Люди не разыскивают убийц своей сестры только потому, что они профессиональные детективы. Они делают это потому, что убитая — их сестра.

Олли вздохнул.

— Но я все равно не могу...

—- Так или иначе, я буду вести собственное расследование — с вами или без вас.

— Всегда можно побеседовать с журналистом, — сказал Олли, — но никогда не стоит рассказывать ему слишком много. Как-то я уже позволил Джейку Вудсу принять участие в расследовании, и сказал себе, что это — последний раз. Он чуть

150

не замучил начальника. А я получил выговор: «Не привлекайте гражданских, если только они не являются ключевой фигурой». Именно так мне сказал лейтенант, как будто я сам этого не знал. И после Джейка я больше гражданских к расследованию не допускаю. Суть в том, мистер Абернати, что вы не являетесь ключевой фигурой.

— Да? И что же вы узнали о парнях, застреливших мою сестру, пока я не вмешался? Наверное, у меня просто больше времени и заинтересованности, чем у вас. Как скоро это дело закроют? Вы вынуждены заниматься другими делами, а я — нет. Так может, именно я — ключевая фигура? В любом случае, я не собираюсь отступать.

— Только не ожидайте, что я уполномочу вас на расследование, — сказал Олли.

— А разве я вас о чем-то прошу? Может, только держать меня в курсе дел — не более. Что я могу сделать, чтобы убедить вас? Может, предложить вам самое лучшее мороженое?

— Вы ведь наверняка говорили об этом с Джейком. На это я не поведусь. Я не могу променять свою должность на порцию мороженого.

— Я и не предполагал, что вы согласитесь, — долгая пауза. — А как насчет двойного гамбургера, чипсов и коктейля из ежевики в закусочной Лу? — спросил Кларенс.

— Уже теплее, — Олли встал из-за стола. — Заменим чипсы колечками лука, и я подумаю над вашим предложением. Вудс проныра, — Олли колебался. — Перед тем как поехать к Лу, вы, может, захотите взглянуть на компьютерное изображение места происшествия?

Он подошел к расположенному в трех метрах от него главному компьютеру, запустил какую-то программу, открыл файл, и на экране появилось схематическое изображение комнаты Дэни. Кларенс был потрясен точностью и детальностью схемы. Каждый предмет был помечен. Окно, жалюзи, шкаф, большая кровать, маленькая кровать №1, маленькая кровать №2 — все сопровождалось довольно подробным описанием. На дальней стене были нанесены тридцать три последовательно пронумерованные точки, подписанные как «отверстия от пуль». На схеме были также некоторые мелкие элементы. Один из них был назван «сумка для обедов». На полу были нанесены точечные контуры в виде двух человеческих фигур. Большой был обозначен как «убитая», маленький — как «раненая».

151

Сердце Кларенса учащенно забилось.

— Вы говорили, что было сорок выстрелов?

— Да, некоторые пробилипол, другие — боковые стены. Вот здесь. Видите? — Олли изменил точку обзора, чтобы Кларенс смог увидеть другие отметки.

— Я все еще немного скептически отношусь к этим новомодным компьютерным штучкам, — признался Олли.

— Но ведь это же хорошее изобретение.

— Да уж. Ежемесячный поход к стоматологу — тоже хорошее изобретение, но это не значит, что я собираюсь ходить туда каждый месяц. Хотя, поживем, увидим.

— Вы имеете в виду походы к стоматологу?

— Нет, лазерные измерения.

Зазвонил телефон.

— Олли Чандлер. Да. Как! Уже наша очередь? А ты уверен? Ладно. В районе юго-восточной Тридцать девятой и Пауэлл. Какие номера? Понял.

Олли положил трубку и вздохнул.

— Придется отложить Лу назавтра. Открытое дело номер четыре. У убийств нет выходных.

— Джейк.

— Да, Кларенс.

— Ты когда-нибудь просил Бога исцелить Карли?

— Сотни раз. Мы попросили молиться о ней всех, кого только могли. Мы молились, чтобы Бог убрал ВИЧ. Когда начал развиваться рак, мы молились, чтобы Он убрал опухоль. Химиотерапия прошла довольно успешно, но конечный прогноз остается прежним. Сейчас мы благодарны за каждый прожитый ею день.

— Судя по твоим словам, не скажешь, что у тебя много веры в ее исцеление.

— Признаюсь, я часто сомневаюсь. Мой пастор помогает мне изучать Писание по данному вопросу. Павел сказал, что молился три раза, чтобы Бог исцелили его от какой-то ужасной болезни. Он назвал ее жалом во плоти. Но Бог отказал и не стал исцелять его. Павел упоминает также об одном из своих товарищей, который был тяжело болен, а также говорит Тимофею принимать немного вина из-за проблем с желудком. Если Павел и его соратники не были исцелены, то я не думаю, что причина этому — недостаток веры. На мой взгляд, допущение, что все

152

мы будем исцелены, неверное. Если бы Бог всегда исцелял и не допускал несчастных случаев, то никто бы не умер.

— Значит, ты сдался? — спросил Кларенс.

— Нет, конечно, нет. Я все еще каждый день прошу Бога исцелить Карли. Я знаю, что Он может это сделать, но не знаю, сделает ли. Думаю, это решать Ему, а не мне. Я, конечно же, не хочу потерять Карли, потому что только-только обрел ее. И я смотрю на маленького Финни и говорю: «Господь, этому ребенку нужна его мама», — голос Джейка дрогнул.

— Когда что-то случается со взрослыми, это скверно, — сказал Кларенс, — но когда страдают дети, мое сердце просто рвется на части. Фелиция — нежная маленькая девочка, — у него невольно вырвался стон, — и она уже лишилась мамы, самой лучшей из всех известных мне мам.

Джейк положил руку Кларенсу на плечо, затем повернул его лицом к себе и крепко обнял. Каждый из этих двух солидных успешных мужчин в этот момент понимал, что вопрос жизни и смерти — не их прерогатива.

Кларенс получил специальное разрешение привезти в больницу пастора своей бывшей церкви для встречи с Фелицией. Хотя прошел уже год как Кларенс оставил ту церковь, он все-таки решился позвонить пастору Терлоку с просьбой приехать и помолиться над девочкой.

— Господь, — молился пастор, — мы провозглашаем исцеление, которое обеспечено совершенным Иисусом искуплением. «Ранами Его вы исцелились». Ты исцелял прокаженных и возвращал слепым зрение. Ты воскресил из мертвых Лазаря. Для Тебя не составляет труда исцелить эту девочку. И мы верим, что Ты исцелишь ее. Мы знаем, что Ты исцелишь ее. Мы стоим на Божьих обетованиях для ее исцеления. Мы провозглашаем стократное благословение, обещанное Тобою тем, кто служит Тебе.

Произнеся подобную молитву несколько раз в различных формах, пастор, наконец, сказал: «Аминь». Кларенс также эхом произнес громкое «аминь», хотя это было ему несвойственно. Они вместе вышли в приемную, где Женива и жена пастора, тоже помолившись о Фелиции, сидели и наверстывали годовой пробел в общении.

— Я уверен, что Господь исцелит ее, Кларенс, — сказал пастор Терлок.

Кларенс кивнул, стараясь тоже быть уверенным.

— Мы знаем, что Бог хочет, чтобы она была здорова. Он исцелит ее. Он уже исцелил ее. Нам только нужно востребовать это исцеление.

— А как же Дэни? — спросил Кларенс.

— Что ты имеешь в виду?

— Если Бот хочет, чтобы все Его дети были здоровы, то почему же Он позволяет им умирать?

— Наверное, она умерла потому, что никто не успел помолиться о ней.

Кларенс сдержал пришедшие ему на ум слова, опасаясь, что они выявят недостаток веры.

— Имей веру, брат Кларенс. Уповай на Бога, и Он восстановит это дитя. Стой на Его обетованиях.

Кларенс и Женива проводили пастора и его жену к выходу из больницы, попутно пытаясь объяснить, почему сейчас посещают другую церковь, а затем вернулись к кровати Фелиции.

Кларенс, взглянув на невинное и такое безмятежное лицо девочки, увидел в нем черты ее матери. Он перенесся мыслями на тридцать пять лет назад, когда Дэни однажды ночью чего-то боялась и позвала его в свою комнату, чтобы он спал поблизости. Когда она заснула, то выглядела точно так, как сейчас Фелиция, если не обращать внимания на синие трубки и жужжащие приборы.

Вдруг лицо Фелиции содрогнулось, а губы еле заметно пошевелились. В груди Кларенса забрезжила надежда.

— Фелиция! Фелиция, дорогая! Ты меня слышишь?

Он увидел на губах девочки слабое подобие улыбки. Она приходила в себя. Кларенс поверил, наконец, что Бог исцеляет ее. Фелиция слегка приоткрыла глаза. Кларенс знал, что она сейчас смотрит на него.

—- О, Фелиция, малышка, — Кларенс приложил свою большую ладонь к ее крошечной левой щечке, — как замечательно, что ты опять с нами!

Кларенс уже собирался позвать доктора, но не мог оторвать заплаканных глаз от вялого взгляда Фелиции. Да, она смотрит на него осмысленно. Она узнает его. Она возвращается к жизни!

Вдруг глаза девочки закрылись, а губы обмякли. Запищали аппараты. В палату вбежала сначала сиделка, а затем, выкрикивая приказы,доктор.

Кларенс отступил назад. Вокруг Фелиции забурлила дея-

154

тельность. Люди в белой и синей одежде суетились вокруг кровати, как шаманы в ритуальном танце. Кларенсу пришла в голову мысль, что шаманы, возможно, имеют больше власти над жизнью, чем эти врачи.

Несколько минут хаоса — ив палате восстановилась тишина. Фелиция умерла.

Три дня спустя Кларенс стоял у края могилы перед маленьким белым гробом. Эти похороны были еще тяжелее похорон Дэни. Намного тяжелее. Пастор Клэнси не мог рассказать о I жизненном пути Фелиции.

«Таков конец всякого человека, — прочитал Клэнси из Екклесиаста, стоя над могилой, — и живой приложит это к своему сердцу, — он прокашлялся. — У Бога было удивительное предназначение для этого очаровательного ребенка. Она прожила с нами только пять лет, но была готова встретиться с Господом. Фелиция всегда говорила мне, что Иисус — ее лучший друг. Что же, каждый из нас тоже однажды умрет. И Бог говорит, чтобы мы серьезно относились к смерти и были уверены, что готовы умереть. Фелиция была готова встретиться с Господом. Вопрос в том, готовы ли вы?»

— Человек не должен видеть смерть своих внуков, — прошептал Обадиа Кларенсу, — но Господь дал, Господь и взял, — голос старика прервался, — да будет имя Господне благословенно.

«Если Ты не мог это сделать ради меня, Ты мог это сделать хотя бы ради отца. Вот как Ты воздаешь служащим Тебе? Вот как Ты отвечаешь на молитву? Она была всего лишь ребенком. Просто маленькой девочкой».

Еще одно знакомое лицо. Быстро перелистав страницы памяти, Дэни вспомнила: тридцать два года назад, белая женщина, которая жила на одной улице с тетей Дэни в Джексоне, Диана Макклер.

Дэни и Анци гостили у тети. Дэни одна поехала кататься на чужом велосипеде, который был для нее слишком большим. Она съехала с тротуара, ударившись о почтовый ящик, упала на землю и заплакала. Миссис Макклер выбежала из своего дома и засуетилась над Дэни: «Бедная малышка».

Она привела пострадавшую к себе домой. Вначале Дэни испугалась, потому что никогда не была в доме белого человека.

155

Миссис Макклер дала ей булочку и приложила лед к ушибу. Она сидела и с искренним интересом расспрашивала Дани о том, кто она и где живет. Диана Макклер позвонила тете девочки, чтобы заверить, что с Дэни все в порядке и попросить разрешения оставить ее пожить некоторое время у нее, потому что дети миссис Макклер уже выросли, а Дэни была просто очаровательна.

Плотник сказал, что даже чашка холодной воды, протянутая одному из малых сих, не будет забыта на небесах. Миссис Макклер не была забыта, хотя Дэни все эти годы о ней почти не вспоминала. Теперь же они крепко обнялись.

— Спасибо за булочки и за то, что утешили меня, когда я была так напугана.

— Мне это нравилось, — сказала Диана, — Эль-Ион употребил меня, чтобы продемонстрировать тебе Свою любовь, только и всего. Нет большей радости, чем быть употребленной Им.

— Это правда, — сказала Дэни, — на земле считалось, что быть использованным кем-то — наихудшее, что может быть. Но самое лучшее, когда вас употребляет Иисус.

Глаза Дэни сияли как у маленькой девочки, которая сидела в тепле и безопасности и ела булочку, а глаза Дианы Макклер — как у женщины, которая помогла маленькой девочке в нужде.

Вдруг среди людей, с которыми Дэни уже воссоединилась, возникла какая-то суета. Они пробежали мимо нее и Дианы по направлению к «родильному залу». Что происходит? Последовав за ними, Дэни увидела Зеке и Нэнси, стоящих у дверей в другой мир.

— У нас еще один вновь прибывший, — сказала Нэнси.

В дверь вошел высокий смуглый воин. Держа его за руку, с широко открытыми от удивления глазами шла самая красивая маленькая девочка из всех когда-либо виденных Дэни. Она была настолько прекрасна, что в первый момент Дэни ее не узнала.

— Фелиция! Девочка моя!

— Что случилось, мама? — спросила Фелиция. — Я услышала громкий шум и... Где мы?

Как только Дэни начала говорить, кто-то выступил вперед. Это был Ответ на все вопросы. Фелиция смотрела на Него полными удивления глазами.

— Иисус мой лучший друг. Ты Иисус, да?

— Да. И ты тоже Мой особый друг. У Меня для тебя есть новое имя. Но прежде ты можешь задать свой вопрос.

156

Фелиция расплылась в улыбке и спросила:

— Ты Аслан?

Плотник засмеялся.

— У Меня есть много имен. Эль-Ион, Эль-Шаддай, Лев из колена Иуды, Агнец Божий, Иисус, Мессия, Ветхий днями. Но ни одно имя не является достаточно полным. Да, я также и Аслан. Хочешь, я зарычу как лев?

Глаза Фелиции округлились. Плотник засмеялся и издал шутливый, но могучий рык. Все окружающие видели, с какой радостью малышка смотрела в глаза единственного, кто может быть одновременно Львом и Агнцем.

Дэни опять обняла Фелицию. Хотя их разлука была недолгой, ей не терпелось воссоединиться с дочкой.

— Ты сможешь поговорить с ней на пире в вашу честь, — сказал Плотник, — но сейчас Мое время побыть с ней. Ты же знаешь, что Я имею первое право на нее. Ты любила ее всего пять лет, а Я — еще до сотворения вселенной.

Дэни смотрела, как они вместе уходят: ребенок, настолько маленький, что для него каждая деталь этого места была чудом, взывающим к исследованию; и Бог, настолько большой, что Его взаимоотношения с каждым из Его детей были неповторимы, каждая беседа самобытной, каждое предопределение уникальным.

К Дэни подошли Зеке и Нэнси.

— Наконец, у меня появилась возможность поговорить с вами, — сказала Дэни. — Я знаю, что между нами есть какая-то особая связь, но что это за связь? Кто вы?

— Мы твои прадедушка и прабабушка, — сказала Нэнси с нескрываемой гордостью, — Фелиция — наша праправнучка. Мы наблюдали за вами, радовались и молились о вас, ожидая, когда вы присоединитесь к нам в этом великом облаке свидетелей.

— Я — дедушка твоего отца Обадиа, — сказал Зеке. — Он никогда не знал меня. Я умер, когда моя Руфь, мать Обадиа, была еще маленькой. Меня продали, разлучив с моей Нэнси и Руфью. Я больше ни разу с ними не виделся до тех пор, пока не попал сюда. Я решил сбежать и найти их, но когда уже почти добежал до железной дороги, меня догнали ищейки. Некоторые из преследователей были очень хорошими белыми людьми. Скоро я тебя с ними познакомлю. После этого...

— Зеке, дай девочке устроиться! — сказала Нэнси. — У нас

157

еще будет масса времени для историй и знакомств. Банкет уже готов, а ты, как всегда, болтаешь попусту.

Зеке и Нэнси улыбались во весь рот.

— Похоже, у нас будет общий банкет с двумя почетными гостями, — сказала Нэнси. — Конечно, если ты не возражаешь против того, чтобы разделить всеобщее внимание с Фелицией.

— Возражаю? Это будет просто чудесно!

Когда они выходили из «родильного зала», подошел какой-то мальчик и остановил Дэни. С тех пор как она видела это лицо в последний раз, прошло два года. Но тогда оно было истощенным и встревоженным, а высохшее тело мальчика было утыкано пластиковыми трубками. Теперь же он выглядел намного здоровее самого здорового человека на земле.

— Бобби!

Дэни обняла мальчика так крепко, что даже испугалась, не навредила ли она ему. Но проблем с повреждениями здесь явно не существует.

— Тетя Дэни! Я услышал о вашем прибытии, и так рад видеть вас.

— Я тоже, Бобби, я тоже! — Дэни посмотрела на Зеке и Нэнси. — Бобби мой племянник, сын моей сестры Марии. Он умер от лейкемии два года назад. Он... Зачем я это рассказываю? Вы же все это знаете.

Они рассмеялись.

— Ах, Бобби. Помнишь, как за несколько дней до смерти ты сказал своей маме, что видел ангела? Это для нее было так важно! Ты сказал, что видел чернокожего ангела. Помнишь?

Бобби засмеялся и прильнул головой к груди Зеке, зная, что его прапрадедушка не упустит случая рассказать очередную историю.

— Тот, кого он принял за ангела, — Зеке с притворной гордостью выпятил грудь, — был я! Бобби увидел меня через дверь в небеса в тот момент, когда мы молились о нем.

— Эль-Ион дал мне и Зеке великое обещание, — сказала Нэнси, обращаясь к Дэни, — Он сказал: «Вы были верны Мне. Поэтому в каждом поколении ваших потомков будут те, кто последуют за Мной, и вам будет оказана честь приветствовать их у входа в Мой мир».

Дэни держала Бобби за руку, не отрывая от него глаз.

— Ах, Бобби. Мы так долго и усиленно молились о тебе. Было так тяжело потерять тебя. Как я хотела бы, чтобы твоя

158

мама увидела тебя хотя бы на минуту.

— Я могу видеть ее, — сказал Бобби. — И мы скоро снова будем вместе. Время здесь летит очень быстро, потому что нужно так много сделать, так много увидеть и узнать.

— Бобби, — сказала Нэнси, — проводи тетю Дэни на ее банкет. Мы скоро тоже придем. Но вначале нам нужно кое-что сделать.

Вспоминая прошлое и смеясь, Дэни и Бобби ушли, а Зеке и Нэнси преклонили колени, чтобы помолиться об одном из своих потомков, которого они в этот момент видели сквозь дверь. Это был большой человек с большой болью в сердце.

Стоял чудесный осенний день: синее небо, зелень листвы и яркое солнце. Но в душе Кларенса царил поздний ноябрь с его промозглой унылостью без теплых огней Дня благодарения. И все, что он видел впереди — только промозглый декабрь без Рождества и Новый Год без надежды.

Где то стократное благословение, о котором всегда твердил пастор Терлок? «Если вы усердно трудитесь, молитесь и читаете Библию, то все будет складываться как надо». Кларенс так и делал. И ничего не получилось.

Игра пошла не по правилам, и результат не в его пользу. Если бы это сделал человек, то Кларенс мог бы привлечь адвокатов, чтобы доказать свою правоту и востребовать компенсацию. Но Бог не отчитывается перед людьми.

«Ты двигаешь нас как пешек на шахматной доске. Мы страдаем, а Ты сидишь, откинувшись на спинку трона, и наши боли Тебя ничуть не волнуют».

Кларенс провел около часа со своим отцом в гостиной. Старик слушал старые пластинки с записями любимых эстрадных исполнителей. Нэт Кинг Коул, Брук Бентон, Бен Кинг, Джонни Матис исполняли мелодии, от которых становилось печально и в то же время хорошо. В грусти есть какая-то скрытая радость и надежда — Кларенс видел это в глазах своего отца.

— Да, эти ребята знали, как нужно петь, — сказал Обадиа.

Кларенс ощущал только опустошающую печаль без радости

и надежды. И от музыки ему не стало легче — она еще глубже затянула его в черную дыру тоски. Он поставил пластинку Чака Берри, но даже это не помогло. Кларенс оставил отца в гостиной одного и открыл входную дверь.

— Куда ты, дорогой? — окликнула его из кухни Женива.

159

— Хочу пройтись.

Не успела Женива сказать: «Я с тобой», как он, хлопнув дверью, уже вышел из дома.

Казалось, что весь мир стал не таким, как две недели назад. Это напомнило Кларенсу один из отпусков, который он с Женивой проводил в Италии. Как-то теплым, солнечным днем они приехали в музыкальную беззаботную Венецию, которая дышала любовью и смехом. Им так понравилось в этом городе, что они решили вернуться туда через неделю — за день до возвращения домой. Но неделю спустя все было по-другому: холодно, мрачно и скользко. От грязной жижи на улицах ужасно воняло. Красивые, уютные улочки превратились в опасные переулки, угрожающие затянуть в трясину. Венеция стала для них одновременно самым любимым и самым ненавистным городом в мире.

Сегодня вечером Кларенс оказался во второй Венеции, но на этот раз — без спутника, который мог бы разделить с ним его тяготы. Вернувшись домой поздно ночью, он закрылся в своем кабинете. Кларенс не знал, сколько времени бродил по улицам. Да и какое, в конце концов, это имело значение?

«Бог, почему Ты молчишь? Что я еще должен сделать? Может, мне нужно трудиться еще усерднее?»

Фраза «У меня есть мечта», которая висел в рамке на стене, выглядела как насмешка.

Именно так: всего лишь мечта, и никогда — реальность. Мартин умер, потом мама. И Даррин, и Дэни, и Фелиция. И мечта.

Проведя в уединении целый час, Кларенс, наконец, вышел из кабинета. Все уже спали. На полке возле двери Кейши он увидел книги о Нарнии, и едва сдержался, чтобы не выбросить их в мусорное ведро.

Спустившись в темный пустынный подвал — зеркальное отражение его души, — Кларенс сел в старое кресло своей мамы. Ощутив знакомый запах, он на мгновение успокоился, но в следующий момент резким ударом руки сбил с кофейного столика полку, на которой лежало несколько журналов и семейная Библия. Кларенс посмотрел на открытую Библию, которая беспомощно и безжизненно лежала на полу, и у него не возникало никакого желания поднять ее.

Он поднялся наверх и вышел из дома, по пути захватив с каминной полки ключи от машины. Не сказав никому ни слова, он сел в машину и уехал, в то время как Женива, которая все

160

еще не спала, молилась о нем в их спальне.

Кларенс подъехал к одному из баров Грешема. Он не заходил в бары уже, по меньшей мере, десять лет, и в этом месте был впервые. Начав с виски со льдом, Кларенс заказал затем бутылку крепкого ликера. Но легче все равно не становилось. Он не видел ничего привлекательного в этом душном мрачном месте, пропитанном запахом духов и сигаретного дыма. Но это была его месть Богу. Кларенс сидел возле дальнего конца стойки, и тихо разговаривал с кем-то, хотя рядом никого не было.

«Я думал, что Ты даешь Своим детям самое лучшее. Все, что я хотел, — это дом в пригороде, где я мог бы радоваться жизни с моей женой, детьми, сестрой и ее детьми, и где они были бы в безопасности. Неужели я просил слишком много? Неужели мои мечты были для Тебя слишком большими?»

В это время в другом месте Плотник протягивал свои израненные, покрытые вечными рубцами руки к тому, кто их отталкивал. Он знал, что такое страдания, и слышал, что говорит этот человек. Казалось, что для Него — это единственные слова во всей вселенной.

«Нет, Мой сын. Еще не время. И не место. Твои мечты не были слишком большими для Меня. Они были слишком маленькими».

После долгого дня, проведенного в «Трибьюн», Кларенс вернулся домой и опять направился прямиком в свой кабинет. Он прошмыгнул мимо детей и закрыл за собой дверь, проигнорировав залах тушеного мяса.

Кейша подошла к Жениве.

— Мам, папа сердится на меня?

— Нет, дорогая. Он не сердится, он любит тебя. Просто он сейчас переживает очень трудные времена. Он скучает по тете Дэни и Фелиции и переживает сильную внутреннюю борьбу. Продолжай молиться о нем. Хорошо? Сейчас папа просто злится на весь мир.

Час спустя, Кларенс вышел из своего кабинета и, к удивлению Женивы, подошел к ней.

— Нам нужно поговорить.

— Хорошо, — сказала она, — давай поговорим, а потом ты поужинаешь.

— Я размышлял о твоем предложении.

161

— О каком предложении?

— О том, чтобы пожить некоторое время в доме Дэни, — сказал Кларенс. — Наверное, нам действительно лучше переехать туда на пару месяцев, пока мы не переберемся в новый дом.

— Ты серьезно?

— Разве это была не твоя идея?

— Да, но... Я была уверена, что ты против, и никогда не предполагала, что ты согласишься.

— Так и было.

— И почему же ты изменил свое мнение? — спросила Же-нива с недоверием.

— Просто я подумал, что ты права. Нам нужно где-то жить. Мы не можем позволить себе снять жилье, а дом Дэни пуст. За те деньги, которые мы отдали бы за аренду, мы можем немного отремонтировать его. Если же он будет оставаться пустым, то просто развалится и превратится в какой-нибудь притон. Дэни всегда хотела, чтобы мы жили в их районе. Селесте и Тай смогут ходить в ту же школу, как и посоветовал психолог. Это всего на несколько месяцев. Наверное, лучшего варианта таки не придумать.

Женива кивнула в знак согласия, все еще озадаченная тем, что же на самом деле происходит в голове ее мужа.

ГЛАВА 10

— Кларенс? Это Олли. Извините, что звоню домой. Я поговорил сегодня с вашим Муки.

— Ну, и что вы думаете?

— Не знаю, что и сказать. Для начала неплохо, но он не смог хорошо рассмотреть этих парней. Ни шрамов, ни татуировок — ничего. Я поговорил с отделом, который занимается бандами. Как вы думаете, сколько в городе темноволосых латиноамериканцев? Светлые усы? Их можно сбрить или отрастить длиннее. Многие из них носят тенниски. Что мы можем предпринять? Выстроить в ряд пятьсот латиноамериканцев, чтобы Муки мог опознать одного из них?

— А что насчет машины?

— «Импала» и «Каприс» — самые популярные у них модели. Описанию Муки соответствуют, наверное, сотни машин.

— Вы организуете поиск?

— Это практически невозможно, — сказал Олли, — все равно, что искать иголку в стогу сена.

— Стог из всего лишь сотни травинок?

— Меткое замечание, — Олли колебался. — Есть еще кое-что, что вам следует знать. Мэнни не особо доверяет Муки.

— Почему?

— Просто он скептик. Особенно зная, что вы заплатили парню сто баксов.

— А, может, ему просто не нравится идея, что убийцы были латиноамериканцами ?

— Дайте ему шанс, — в голосе Олли прозвучало раздражение, — у него есть сомнения, но расследование еще не закончено. Я уже ввел данные, полученные от Муки, в «РООДБ».

— Куда?

— Это компьютерная система. Аббревиатура названия «Регулирование, оценка и отслеживание деятельности банд». Она содержит подробные данные о разных шайках и их активистах. Эта система позволяет вести перекрестный поиск информации по самым разнообразным критериям. К сожалению, еще совсем немногие полицейские участки ввели данные о бандах, орудующих на их территории. Проблема в том, что наши исходные

163

данные довольно расплывчатые. Но кое-что все-таки можно выяснить. Будем надеяться на лучшее. И еще... Наш специалист по оружию тщательно изучил гильзы, подобранные на крыльце дома вашей сестры. Он считает, что определил тип оружия убийства. Я попросил его подробно рассказать об этом, и завтра в девять утра он будет у меня. Думаю, вам будет интересно его послушать.

— Вообще-то мне нужно работать над статьей, но... Хорошо, я приеду, спасибо, — Кларенс повесил трубку, радуясь, что уже сделал стартовый рывок по направлению к завтрашней финишной черте сдачи материала. Однако сегодня вечером ему придется потрудиться, как следует.

У него не выходил из головы Мэнни.

«Не хочешь выступать против таких, как и ты сам, да?»

— С каких пор ты начал повсюду сопровождать меня, Торел?

— С детства. Эль-Ион послал меня защищать тебя.

— Выходит, у детей действительно есть ангелы-хранители?

— Разве Плотник не предупреждал, что ты не должна смотреть свысока на маленьких детей, потому что их ангелы всегда видят лицо Небесного Отца? Наша задача — защищать их. И мы также ходатайствуем о них перед Всемогущим, когда с ними поступают несправедливо. И нет различия, какой это ребенок: девочка или мальчик, черный или белый, рожденный или не рожденный. Мы взываем к Нему об отмщении.

Интонация, с которой ангел произнес это, вызвала в Дэни трепет.

— Я не знала о тебе, Торел. Хотя... иногда я чувствовала, что рядом кто-то есть. Не только Бог, но и кто-то еще.

— Ты ощущала меня. Я был рядом неотлучно, никогда не спал и всегда наблюдал.

Вдруг перед взором Дэни стали проноситься земные картины: она спит на заднем сиденье старого коричневого «Студе-бекера», положив голову на плечо Кларенса. С другой стороны от брата сидела Марии. Папа вел машину, а мама сидела рядом с ним на переднем сиденье. Они были в гостях у дяди Илайджи и тети Эмили и выехали домой поздно вечером. Было около полуночи.

— Я помню! Папа в ту ночь прозевал поворот на Пакетт, и понял это только через час. Он тогда сильно разозлился на

164

себя. Мама, Кларенс и Марии тоже тот поворот не заметили, а я спала.

Глядя на эту сцену, Дэни вдруг увидела пять огромных фигур — пять стражей, парящих внутри и снаружи машины.

— Торел, я вижу там тебя!

— Да, и моих товарищей.

— Машина подъезжает к тому перекрестку, где папа должен был свернуть.

Дэни в недоумении наблюдала, как все четыре ангела закрыли руками глаза тех пассажиров, которые не спали, в то время как Торел прикоснулся к ее правой ноге. Она закричала от боли.

— Я это помню! Мне ногу свела сильная судорога, и я с криком проснулась. Так это ты сделал?

— Да. Смотри дальше.

Все в машине повернулись к Дэни. Из-за поднятого ею переполоха они отвлеклись от дороги и проехали нужный им перекресток. Ко времени, когда Дэни успокоилась и перестала кричать, поворот на Пакетт остался позади. И этого никто не заметил.

Вдруг картина изменилась. Дэни увидела две машины, за рулем которых сидели пьяные водители. Они на большой скорости мчались по дороге из Пакетта к тому перекрестку, который только что прозевала семья Абернати. Устроив состязание в скорости, машины заняли обе полосы.

— Ты хочешь сказать?..

— Вот что могло случиться, — сказал Торел.

Перед глазами Дэни появилась та же картина, но в другом варианте: Торел не прикоснулся к ее ноге, а остальные стражи не закрыли глаза членам семьи. Обадиа свернул на нужную дорогу к Пакетту. Через три минуты он вдруг воскликнул: «Что происходит?»

К ним быстро приближались четыре фары. Когда мама перегнулась на заднее сиденье к детям и закричала, Дэни резко проснулась. Папа, мигая фарами дальнего света, свернул на обочину дороги, но избежать столкновения не смог. Одна из машин на всей скорости врезалась в них лоб в лоб. Дэни увидела, как старый «Студебекер» смялся, скатился на обочину и загорелся, а их семью бросало и трясло внутри салона. Мама, папа и Марии умерли сразу же, а Кларенс — через несколько минут. В живых осталась только одна Дэни. Она лежала без сознания на

165

куче искореженного горящего металла и истекала кровью.

Ошеломленная Дэни молча наблюдала за этой сценой. Наконец, она сказала дрожащим голосом:

— Спасибо, что дал мне ту судорогу.

— Не за что, — ответил Торел. — Твоя нога ныла несколько дней, и в субботу на той неделе ты не смогла принять участие в забеге на сельской ярмарке. Ты была очень огорчена.

— Да, но теперь, когда я знаю... Торел, а были еще подобные случаи?

— Да, много раз.

— Ты их мне покажешь?

— Если захочешь. Но сейчас давай поговорим о другом. Как тебе твой новый дом?

— Просто изумительно! Как чудесно, когда над телом и душой не довлеет грех. Не понимаю, как я вообще могла быть непослушной, — ведь это всегда ранило Эль-Иона, меня и окружающих! Грех никогда не приносит пользы. Почему же я согрешала? Сейчас у меня такое же желание совершить грех против Эль-Иона, как на земле мне хотелось бы выпить галлон моторного масла — в этом нет ничего привлекательного, а только отталкивающее. Здесь нет никакой зависти, никакой подозрительности. Я просто не осознавала, насколько глубока тьма в окружающем меня мире и во мне самой. Она противилась тому, чтобы я стала такой, какой меня видит Христос. У меня такое чувство, как будто я была спасена с тонущего «Титаника». Спасена Эль-Ионом и тобой, мой друг.

В знак благодарности за признание его роли Торел кивнул головой.

— Я всегда говорила, что инвалиды будут особенно рады небесам, — сказала Дэни. — И это, несомненно, так. Но до этого момента я не осознавала, что сама была искалечена эгоизмом, предубеждениями, жалостью к себе... Я была искалечена расовыми предрассудками по отношению ко мне, и моими — по отношению к другим; искалечена тем, что видела эти предрассудки там, где их не было; искалечена безразличием ко многим вещам, которые были важны для Эль-Иона. Сейчас я чувствую, что освобождена от самой себя и могу быть той, кем предназначил мне быть Эль-Ион. Теперь не вселенная вращается вокруг меня, а я вокруг Эль-Иона. Он — мой центр притяжения.

— Хорошо сказано, дочь Евы. Некоторые люди говорили мне, что этот мир не такой, как они ожидали. Ты тоже так считаешь?

166

— Конечно. Я не думала, что смогу ходить здесь по грязи, хлюпая по ней своими туфлями, — Дэни долго и радостно смеялась, наслаждаясь этим ощущением и высматривая впереди очередную лужу. — Я уже прошлась по лугам и лесам, которых на земле не могла даже представить. Но, по правде говоря, я редко думала о небесах. Они казались чем-то очень далеким.

Торел смотрел на Дэни, явно не понимая ее.

— Если бы я знала, как здесь прекрасно, то думала бы о небесах ежечасно. Теперь я понимаю, почему те, чей разум всегда сосредоточен на небесном, — самые верные служители Эль-Иона на земле. Источник их убеждений, ценностей и надежд был здесь, а не в том мире. Слишком часто я считала, что земля — это реальность, а небеса — что-то нереальное. Теперь же я вижу, что небеса реальны и материальны, а земля кажется неосязаемым, мрачным низшим миром.

— Многие люди, — сказал Торел, — удивляются, обнаружив, насколько небеса материальны.

— Да, они материальны, но только в самом хорошем проявлении, без чего-либо дурного. Может, именно поэтому мне нравится хлюпать туфлями по грязи. Я думала, что мы здесь будем просто духами.

— Эль-Ион создал вас как прах и дыхание, тело и дух, — сказал ангел, — такова сущность человека. Здесь вы не перестаете быть людьми. Наоборот, вы становитесь настоящими людьми, каким Он вас и задумал. Там вы ели, здесь — пируете. Там вы ходили, здесь — бегаете. Там вы хихикали, здесь — смеетесь. Этот мир материален потому, что создан для вас, а вы — не только физические, но и духовные. Если же это место приготовлено для людей, как вам пообещал Плотник, то оно может быть одновременно духовным и физическим. Твое старое тело было уничтожено грехом и смертью. Впоследствии ты облечешься в воскресшее тело, но сейчас находишься в теле временном, которое позволяет обитать в этом мире в ожидании обретения тела вечного. До воскресения ты не будешь совершенной, но ты всегда была и будешь человеком.

Кларенс уехал из дома рано. Он решил позавтракать в одиночестве, чтобы спокойно поразмышлять над происходящими в его жизни событиями.

По дороге в ресторан его мысли витали на другой планете. Миссисипи пятидесятых — место, которое он так любил и

167

ненавидел, которое всегда было и никогда не было его домом. Этот незабываемый вид навсегда запечатлелся в памяти Кларенса — среда обитания третьего мира: ни стекол в окнах, ни водопровода, ни электричества, где многие черные и немногие белые были безграмотными и недоедали. Походы в туалет на улицу были для него таким же обыденным делом, как сейчас

— выбор компакт-дисков для детей. Многие не могли себе позволить даже посетить врача.

В те дни Миссисипи был самым медлительным местом на Божьей голубой планете. Когда вы заходили в магазин и прохаживались между полками с бутылкой минералки в руках и десятью центами в кармане, дружелюбный Гомер Пайл за прилавком часто начинал вас подгонять вопросами типа: «Собираешься купить содовой, да?»

Именно в Миссисипи Кларенс пришел к убеждению, которое впоследствии ему было очень непросто изменить: американская мечта — это мечта белых. Дело в том, что в Миссисипи, как нигде на Юге, на всех мечтах «наглых негров» стоял жирный крест.

Не все воспоминания о Миссисипи были плохими — большинство из них было приятными. Кларенс помнил передвижные магазины, которые обычно размещали в автофургонах. Белый водитель сигналил, извещая о своем прибытии, и сразу же, как из-под земли, появлялась толпа босоногих детей. В их домах не было холодильников, поэтому мороженое было особым деликатесом. Кларенсу больше всего нравился плоский пряник

— двадцать сантиметров в длину и десять в ширину, — посыпанный тонким слоем сахарной глазури. Когда ты бедный, количество важнее качества: чем больше, тем лучше. Два таких пряника можно было купить всего за пять центов! Кларенс делил один с Дэни, а второй они приберегали, чтобы съесть ночью под одеялом. В темноте пряник всегда казался вкуснее.

Кларенс въехал на стоянку возле «Крюгера» — ресторана для дальнобойщиков. Даже вид этого заведения вызывал много воспоминаний. Когда Кларенс был маленьким, его отец никогда не останавливался возле ресторанов «Стэйк», потому что черных в них не приветствовали. Вместо этого они покупали сандвичи в магазине и ели в машине, а затем останавливались, чтобы воспользоваться «туалетом» у обочины дороги, если не могли найти уборных для черных. Когда приходилось выезжать куда-то на ночь глядя (например, на похороны или свадьбу), они

168

подъезжали к гостиницам с большими вывесками «Свободные места», но папа обычно возвращался в машину и шептал маме:

— Они говорят, что свободных комнат нет.

— О-хо-хо, — понимающе говорила мама, не желая обсуждать это в присутствии детей.

— Все нормально, мать, — говорил папа, притворно улыбаясь, — что в гостинице нет мест, сказали даже парням получше нас.

Когда Кларенс входил в ресторан, оттуда как раз выходил чернокожий, который придержал для него дверь. Они обменялись понимающими взглядами и кивками. Кларенс помнил, как отец приветствовал черных парней. Они всегда искоса смотрели друг на друга и в знак взаимного признания слегка кивали головой. Это напоминало гудки кораблей, проплывающих мимо друг друга в великом море белых. Внешне этот знак признания напоминал обычное приветствие белых, но его внутренняя суть была совершенно иной. Двое черных в Америке испытывают чувство солидарности подобное тому, которое испытывают двое англичан в Саудовской Аравии или двое мужчин во фронтовом окопе. Вот почему, по мнению Кларенса, черные часто называют незнакомых черных «братьями», но никогда так не называют белых.

Когда Кларенс стоял в холле ресторана, ожидая, пока освободится какой-нибудь столик, он перехватил презрительный взгляд белого дальнобойщика, перед которым стояла почти пустая тарелка. Это был неприкрытый взгляд ку-клукс-клановца: «Не успел выйти один негр, как сразу же зашел другой».

Конечно же, он не произнес это вслух. Возможно, он даже так не подумал. Возможно, причиной презрительного взгляда стали тысячи километров за рулем, просроченный груз и изжога. Белый человек, бросающий такой взгляд, может вообще не думать о черных. Но Кларенс не был белым, и видел слишком много подобных взглядов, оказавшихся впоследствии действительно расистскими, чтобы отнести этот на какой-либо другой счет.

Суетливая беспокойная официантка провела его к свободному столику. Кларенс знал, что будет заказывать, даже не глядя в меню. Детские воспоминания прибивались к берегам его разума, подобно ракушкам и водорослям. Иногда он даже мог распознать принесшие их ветры и волны, но чаще ему это не удавалось.

Вот ему девять лет, а Дэни — пять. Отпуска были преиму-

169

щественно привилегией белых, но на этот раз папа добавил несколько дней к выходным, выделенным для посещения свадьбы. Он сказал: «А что вы думаете о том, чтобы немного покататься по стране?» Все согласились, что это будет здорово.

Ключевыми пунктами в их редких отпусках были не исторические места или чудеса природы, а рестораны. В той поездке они уехали так далеко на север, что их дважды обслуживали белые официантки. Это было так необычно. Кларенс помнит, как робел в такие моменты. Белые обслуживают черных. Даже сама мысль об этом казалась невероятной.

В один из дней путешествия они остановились, чтобы перекусить в восточной части Миссисипи прямо на границе с западной Алабамой. В тот день, который навсегда врезался в память Кларенса, их семья случайно зашла в запрещенный для них ресторан. Они не заметили вывески «Только для белых» или «Цветным вход воспрещен». Возможно, ее просто не было. В некоторых местах, особенно в маленьких городках, все было понятно и без вывесок. Ведь никому же не придет в голову вывесить предупреждение: «Руки в гриль не совать» — это само собой разумеется.

Дети не обращали внимания на вывески, но взрослые были всегда начеку, наблюдая за знаками, наклеенными и не наклеенными — отражаемыми в глазах и жестах белых, которые оборачивались и смотрели на вас, когда вы входили.

В то утро они попали впросак, как простолюдины, которые осмелились войти в царский двор. Харли, самый старший из детей, зашел в ресторан сразу за родителями. За ним по пятам следовали Эллис, Даррин, Марии, Кларенс и Дэни. Дети принюхивались к запаху оладий и сиропа, устремив взгляд на высокие фужеры с апельсиновым соком, но Обадиа и Раби Абернати видели совсем другое — ледяные взгляды клиентов и работников. Впрочем, Кларенсу помнится, что не все взгляды были ледяными — некоторые были огорченными и обеспокоенными. Вероятно, они считали себя хорошими людьми, а хорошим людям не могло понравиться то, что должно было произойти дальше.

Официантка «Крюгера» вернула Кларенса к реальности, поставив перед ним большую тарелку, на которой лежала высокая стопка хрустящих гренок, три яйца и три оладьи. Дальнобойщикам требуется не только хорошая, но и обильная еда. Кларенс пришел сюда потому, что был дальнобойщиком, выдающим себя за журналиста.

Его мысли опять унеслись к входу в ресторан на востоке Миссисипи. Он стоял и вдыхал аппетитные ароматы, испытывая непреодолимое желание посидеть в одной из этих обитых зеленой тканью кабин. К ним шагнула официантка (Кларенс помнил, что на ее бирке было написано имя «Гленда»), одетая в белую униформу, напоминающую халат медсестры, но с более низким вырезом и более короткой юбкой. Гленда выглядела как множество официанток в маленьких южных городах: возраст около сорока, много косметики на лице, кокетливая, умелая и привыкшая к остротам и местным сплетням.

Кларенс встретился взглядом с Глендой как раз в тот момент, когда она посмотрела на дверь, в которую вошло семейство Абернати. Она прикрыла глаза, что выражало ее огорчение. Боковым зрением Кларенс видел, как посетители за столиками переставали жевать, толкали друг друга локтями и кивали на дверь. Люди реагируют подобным образом на тех, кто или выше них — на богачей, профессиональных спортсменов, кинозвезд,

— или ниже них, — в большинстве случаев негров.

Гленда произвела на Кларенса сильное впечатление. Она была не из робкого десятка. Кларенс не сомневался, что она могла запросто остудить пыл не в меру назойливого клиента, вылив ему на колени холодную воду. Но в тот день она спасовала.

— Сожалею, — сказала Гленда, обращаясь к Обадиа и Раби,

— это... Я имею в виду, дальше по дороге есть ресторан с покрашенным окном. Он называется «Дотти». Слева, перед самым выездом из города.

Она не сказала: «Вход черным запрещен» или «Здесь только для белых». Конечно же, ее слова означали то же самое, но позволили ей спать спокойно. Кларенс навсегда запомнил, как Гленда в нерешительности немного запнулась. Она была одной из многих южан, которые никогда не оправдывали сжигание крестов, линчевание чернокожих и скачки на лошадях с развевающимися на ветру простынями. Гленда не изобрела существующее положение вещей — она просто поддерживала его. Когда дело касается усердного труда, правильного воспитания детей и отпора непочтительным мужчинам, женщины очень отважны, но они становятся трусливыми или безразличными, когда дело касается сопротивления давно устоявшейся унизительной системе, которая так долго считалась правильной.

Мама прямо посмотрела на Гленду, как иногда бывало, когда

171

она видела, что белый человек испытывает чувство вины или что у него еще есть совесть. Если бы это был ку-клукс-клановец или закоренелый расист, Раби ни за что не стала бы лезть на рожон — отчасти из страха, отчасти потому, что это было просто бесполезно. «Не бросай жемчуга перед свиньями», — сказала она однажды Обадиа, когда тот пытался переубедить одного догматичного и самоуверенного белого священника в том, что у черных тоже есть душа.

И хотя глаза мамы пытались выжечь в сердце Гленды слова: «знай, что мы тоже люди», остальная ее часть отступила. Отец не кивнул, как будто не хотел склоняться, но все-таки вышел из ресторана вместе с детьми, чьи надежды на обед внезапно рухнули. На обратном пути к стоянке Обадиа держал спину прямой как доска, как бы возвращая себе достоинство, которого его только что лишили.

Когда они сели в машину, мама склонилась отцу на плечо, словно ее шея больше не могла удерживать веса головы.

— Наверное, именно поэтому существуют черные, — услышал Кларенс огорченный шепот мамы. — Если бы не мы, то несчастным белым пришлось бы всю жизнь смотреть на других только снизу вверх, а так у них есть те, на кого они могут смотреть сверху вниз.

— Ладно, ладно, мать, — сказал отец, крепко обнимая ее правой рукой. Кларенс услышал звук, напоминающий глухой стон, после которого установилась мертвая тишина. Хотя они никогда об этом не говорили, Кларенс каким-то образом знал, что все его братья и сестры — нравится им это или нет — помнят подобные моменты так же отчетливо, как и он. Ему особенно запомнилась тишина.

«Покрашенное окно». Эти слова вызывали сейчас у Кларенса не меньшую досаду, чем тридцать пять лет назад. И это чувство было вызвано не тем, что его опять назвали низшим, — он к этомууже привык. Досаждало то, что им были недоступны запахи и вкус пищи в том ресторане. Они вполне могли купить еду и в «покрашенном окне», но им чаще приходилось есть в машине, а в лучшем случае, — на скамье или тротуаре. После того как отец сделал заказ через покрашенное окно в «Дотти», он сказал: «Эти ребята уверены в равенстве денег даже при неравенстве людей».

«Надо же! Даже такое помню».

Кларенс осмотрел зал «Крюгера». Ему казалось, что он пере-

172

несся в прошлое — настолько вся обстановка была похожа на тот ресторан из детства. Глядя сейчас на белых в этом зале, Кларенс догадывался, что именно они в действительности думают о нем.

Его мысли перенеслись от Гленды к мистеру Спеллингу — владельцу площадки для гольфа, к которому через четыре года после случая в ресторане Кларенс вместе со своим братом Эллисом пытался устроиться на подсобные работы. Однако им было отказано по причине... По той же причине, по которой им отказывали всегда.

«Я не расист, — доказывал мистер Спеллинг, — просто таковы правила».

«Но разве площадка для гольфа была не твоей? Ты мог устанавливать собственные правила. Если они тебе не нравились, ты мог изменить их».

Сейчас Кларенс понимал, что мистер Спеллинг говорил о «правилах» в более широком смысле. Просто так была устроена жизнь. Он извинялся. Это позволяло ему не испытывать чувства вины. Спеллинг знал, что он справедлив и непредвзят, даже великодушен. Он был одним из многих белых, считавших, что черные могут иметь больше прав, но не по справедливости, а из великодушия (как будто вера в то, что другого человека не следует считать низшим, — это какая-то особая добродетель). Интересно, что люди никогда не причисляют к своим заслугам то, что считают воровство злом. Но они высоко мнят о себе, когда говорят, что дискриминация — это плохо.

Кларенс двигал кусочки пищи по тарелке так, как будто они были частями какой-то головоломки, разгадав которую он мог найти ответ на жизненно важные вопросы.

Гленда и мистер Спеллинг относились к категории людей, которых преподобный Шаро из черной баптистской церкви называл «малыми расистами». К большим расистам относились ку-клукс-клановцы, поджигатели крестов — те, которые могли назвать тебя «негром», плюнуть или избить, если ты один встречался с ними тремя. Однако преподобный Шаро всегда говорил, что такой тип не опасен. Эти люди — всего лишь часть массы злобных слуг дьявола. Но Гленда и мистер Спеллинг относились к порядочным людям — членам церквей, учителям, полицейским, бизнесменам, мэрам, молочникам и почтальонам. Именно они являются лицом общества, именно они всем заправляют: коммерций и благотворительностью, притеснением и справедливостью. Они — малые расисты.

173

Кларенсу вспомнилась одна из проповедей преподобного Шаро о том, как повивальные бабки защитили еврейских мальчиков, выступив против фараона. Он говорил о евреях в нацистской Германии — о том, что позже назвали холокостом. Шаро сказал, что евреев на самом деле убивал не Гитлер и нацистская верхушка. Это делало множество милых людей — сотни и тысячи тех, кто лично не был замешен в убийстве миллионов. Они были нормальными гражданами, считающими себя добропорядочными. Нет, они не забивали евреев ногами, — они просто отворачивались, когда это делал кто-то другой. Холокост стал возможен именно благодаря нормальным людям — «добропорядочным», но закрывающим глаза на явное зло.

Мистер Спеллинг и Гленда были довольно приятными белыми. Они выглядели огорченными и возмущенными, как будто именно они стали жертвами, когда были вынуждены унижать черных, ставя их в неловкие ситуации в ресторанах или при приеме на работу. Трагедия заключалась не столько в грубости злых людей, сколько в молчании хороших.

«Интересно, где сейчас Гленда и мистер Спеллинг?» — размышлял Кларенс. Это было как будто вчера, но сейчас им уже восемьдесят или девяносто. А может быть, они уже умерли? Если живы, что они сейчас думают о тех своих поступках? Если же умерли, то какая у них перспектива? Могут ли они взглянуть на свои сердца и дела глазами вечности? Исчезает ли нравственная слепота в могиле, или же она остается навеки?

«Я не расист». Почему для мистера Спеллинга было так важно сказать это? Кто называл его расистом, кроме его собственной совести? Возможно, это был Бог, Которому он поклонялся в воскресенье утром, не часто вспоминая о Его истинах на протяжении недели.

Кларенс посмотрел на свою пустую тарелку. Куда делась вся еда? Он попытался вспомнить вкус съеденного, но это не отложилась в памяти, занятой прокручиванием видеороликов прошлого. Кларенс сделал последний глоток кофе, расплатился на кассе и энергично направился в туалет, которой оккупировали два белых. Они явно были «деревенщиной» и притворялись, что не замечают черноты Кларенса. Он поправил перед зеркалом галстук, убедился, что его дорогие туфли блестят, как и прежде, и вышел на улицу — в мир, который со времен его детства сильно изменился как в худшую, так и в лучшую сторону.

Кларенс въехал в деловой центр города, припарковал ма-

174

шину в круглосуточно работающем гараже на четвертом этаже возле лифта и быстро пошел по направлению к «Трибьюн». По пути он догнал двух пожилых белых женщин. Одна из них оглянулась через плечо и, увидев приближение Кларенса, подошла поближе к своей подруге и вцепилась в ее сумочку. Кларенс притворился, что не заметил этого, и это его не волнует.

«Надо же, что вспомнилось!»

Олли проводил Кларенса к своему рабочему столу, расположенному в глубине отдела расследований. Они оказались в окружении множества других столов, заваленных таким количеством бумаг, какого не видали даже в «Трибьюн». Стол Олли выглядел так, как будто на нем произвели обыск.

— Мэнни работает над новым делом. Мошенничество,

— Олли указал на кипы документов. — Убийство вчера вечером? Мерзкое. Это было не наше дело, но Эйсензиммер поручил его мне. Он был действительно потрясен, хотя убийств видел больше, чем кто-либо другой в этом городе. Пятнадцатилетний парень выстрелом в упор застрелил другого. В голову, как это делают при казни.

Оба мужчины содрогнулись.

— Сделать вам кофе? — спросил Олли. Кларенс кивнул утвердительно. — Черный?

— Да, сказал Кларенс, — но я добавляю сливки.

Олли посмотрел на собеседника, не понимая, улыбаться ему или нет.

— Сержант будет здесь с минуты на минуту, — сказала он. Установилась неловкая тишина, которую нарушил вопрос Олли,

— Вы знаете, чем отличается журналист от сома?

— Я уже слышал эту шутку, — ответил Кларенс.

— Значит, Джейк все вам обо мне рассказал? Что именно вы от него узнали?

— Он сказал, что вы — превосходный специалист и не страдаете от отсутствия аппетита.

— Превосходный? Хм. А что еще? — спросил Олли.

— Что я никогда не спутаю вас с Ганди.

Олли затрясся от хохота.

— А вот и сержант, — он махнул рукой в сторону худощавого офицера в форме, несущего винтовку в черном чехле.

— Сержант Тэрри Маккамман, это — Кларенс Абернати. Он из «Трибьюн», но не будьте к нему из-за этого предвзяты. Я при-

175

гласил его на нашу встречу, чтобы он смог услышать подробности вашего исследования. Вы не возражаете?

— Абсолютно. Начнем с того, что я — оружейник, — сказал Маккамман тоном лектора и в ожидании понимающего кивка посмотрел на Кларенса. Кивка не последовало, — это означает, что я умею ремонтировать оружие. В общем, оружейный мастер. У меня есть сертификат нескольких производителей, позволяющий чинить их пушки.

— Хорошо.

— Кроме того, как большинство оружейников, я увлекаюсь огнестрельным оружием.

— Он имеет в виду, что помешан на пушках, — пояснил Олли.

— Да, — засмеялся сержант, — но перейдем к делу. Ваш детектив передал гильзы капитану СГБР, который затем передал их мне.

— Что такое СГБР? — спросил Кларенс.

— Это означает «специальная группа быстрого реагирования». Слышали о группе ООТ — особого оружия и тактики? Это — два названия одной и той же группы. В общем, как только я увидел эти железки, то сразу же понял, что это было за оружие.

— Тэрри, — сказал Олли, — объясни мне, каким образом ты это понял. Вчера ты уже начал объяснять, но у нас не было времени. Только не спеши — помни, что мы не оружейники. Хорошо?

— Конечно. В основном, существует три принципа работы автоматического и полуавтоматического оружия. Первый — под действием полученного в результате сжигания пороха газа, который отводится через отверстие в передней части ствола. Такой принцип характерен для «М-16» или «АК-47». Второй принцип действия — отдача свободного затвора. Он используется в автоматах пистолетного калибра. Выстрел просто отбрасывает затвор назад, перезаряжая оружие. Примеры — «МАК-10» и «УЗИ».

— Пока все понятно, — сказал Олли, — а какой третий тип?

— Отдача при коротком ходе ствола. В некоторых механических системах применяют задержку открытия затвора, пока давление не упадет до безопасного уровня.

— И как все это можно применить к оружию убийства Дэни Роулс? — спросил Олли.

— Перейду к сути. Это оружие было произведено на заводе «Хеклер и Кох». Я почти уверен, что это «ХК-53». Я захватил один экземпляр со склада, чтобы показать вам.

Тэрри достал из чехла черную винтовку, держа ее, как мать держит своего трехмесячного ребенка. Винтовка была длиной чуть меньше восьмидесяти сантиметров. В ней прекрасно сочетались сталь и прочный черный пластик. Это оружие не было на сто процентов винтовкой, но его нельзя было назвать и автоматом. Блестящее и внушительное, оно выглядело как что-то фантастическое. Винтовка была компактной, со встроенными в приклад выдвижной ручкой и фонариком. Определенно, она не была обычным огнестрельным оружием. От приклада до кончика ствола, эта винтовка блистала высоким качеством, что разительно контрастировало с оружием массового производства, наподобие «АК47», которое прежде видел Кларенс. Он представил, как эту винтовку под музыку Бетховена изготовляет вручную какой-нибудь умелец-европеец в очках. Кларенс не очень хорошо разбирался в винтовках, но эта произвела на него впечатление даже при его скромных познаниях.

— Ух ты! — сказал Олли. — Ты хочешь сказать, что наши босяки гоняют по округе с одной из таких штуковин?

— Немцы любят качество, — сказал сержант. Кларенс заметил в лице Маккаммана восхищение. Он напоминал автослесаря, говорящего об особенностях новенького «Мерседеса». — «Хеклер и Кох» — лидеры в мире тактического оружия для полиции и армии.

— Но я все еще не понимаю, каким образом ты определил, что орудие убийства — именно эта винтовка, — сказал Олли.

— Объясняю. Система «ХК» очень сложная и не похожа на какую-либо другую. Ее называют «запаздывающий затвор с блокировкой откатом». Для легкого извлечения отстрелянных гильз в патроннике винтовок и пистолетов-пулеметов «ХК» есть специальные пазы. Смотрите, — Тэрри поднял винтовку и открыл затвор, чтобы показать собеседникам патронник, — видите эти продольные пазы? Через них газ обтекает гильзу, не позволяя ей застрять после выстрела в патроннике. Поэтому отстрелянные гильзы выглядят точно как эта, — Маккамман показал полученную от Олли гильзу, указывая на продольные полоски черного цвета, четко прочерченные на металле. Длина гильзы составляла четыре с половиной сантиметра, а длина каждой такой полоски — почти три сантиметра.

177

Олли и Кларенс подошли, чтобы поближе рассмотреть метки, на которые указывал Маккамман.

— Пазы в патроннике всегда оставляют такие полоски. Это настолько характерный признак, что я, как только увидел эту гильзу, сразу же понял, о каком оружии идет речь. Пойдите на стрельбище, где тренируется СГБР. Гильзы «ХК» отличаются от всех других отстрелянных гильз. Они особые.

— И сколько патронов помещается в магазин? — спросил Олли.

— Стандартный магазин «ХК-53» рассчитан на двадцать пять патронов, но существует масса магазинов других производителей, рассчитанных на сорок.

— У нас ровно сорок гильз, — сказал Олли. — Выходит, чтобы выстрелять все патроны из магазина, нужно три-четыре секунды?

— Я сделаю это и за две. Без проблем! Но без практики на это потребуется секунды четыре.

— Все отмечали, что стрельба была без промежутков, — сказал Олли, — непрерывная.

— Тогда вполне можно рассчитывать на магазин с сорока патронами. Даже если у вас есть стандартный магазин с двадцатью пятью патронами, гораздо проще и дешевле купить магазин на сорок патронов на выставке оружия, чем заказать у «ХК» еще один на двадцать пять патронов. А бандиты как раз и покупают товар на оружейных выставках или отправляют туда своих подружек.

— Кроме того, магазин на сорок патронов выглядит намного круче, — сказал Олли, — а бандиты любят крутой вид.

— Скорострельность «ХК-53» — семьсот выстрелов в минуту. Значит, за секунду получается сколько?..

Тэрри и Олли одновременно закатили глаза, мысленно нажимая кнопки невидимых калькуляторов.

— Около двенадцати выстрелов в секунду, — сказал Кларенс.

— Впечатляет, — сказал Олли. — Итак, Тэрри, сколько шума может создать эта малышка в полночь?

— Она разбудит и мертвого. Это — гром и молния. Мечта бандита. С ней любой бродяга может хотя бы на несколько секунд почувствовать себя Богом.

— Не сравнить с обычными девятимиллиметровыми автоматами? — спросил Олли.

— Никакого сравнения! Эта винтовка намного мощнее и громче девятимиллиметрового оружия. Задержите курок всего на четыре секунды, и магазин уже пустой. Но это будут самые шумные четыре секунды в вашей жизни.

— Почему она стреляет так громко? — спросил Олли.

— В «ХК-53» используются винтовочные патроны, но у нее очень короткий ствол, что вызывает много шума. Кто-нибудь видел лицо стрелявшего? Его, вероятно, можно было рассмотреть при свете пламени, вырывающегося из ствола.

— Какого пламени? — спросил Олли.

— Ты хочешь сказать, что во время стрельбы никто не видел пламени?

— Да. Миссис Бернс видела происходившее, но не заметила никакого пламени.

— Если она видела момент стрельбы, то она не могла не заметить вырывающихся их ствола вспышек. Когда стреляют из «УЗИ» или «АК» вспышек почти нет, но из ствола этой малышки пламя вырывается сантиметров на двадцать, а то и на тридцать. Там, наверное, было много дыма?

— Да, — сказал Олли, — многие соседи видели дым, хотя машина к тому времени уже уехала. Патрульный, прибывший на место происшествия первым, сказал, что дым все еще висел в воздухе.

— С тактической точки зрения вспышки невыгодны, — отметил Маккамман, — они ослепляют стреляющего и выдают его расположение. Но гражданские не участвуют в боях, поэтому им нравятся разные вспышки. Это выглядит очень эффектно. Вы уверены, что никто не видел пламени?

— Миссис Бернс была без очков, а кроме нее в это время к окну никто не подходил.

— Плохо.

— Столько дыма при стрельбе обычно не бывает, — сказал Олли.

— Но только не для «ХК-53». Все дело в ее коротком стволе — всего двадцать сантиметров. После того как пуля вылетает из ствола, в нем еще остается несгоревший порох. В более длинном стволе порох успевает сгореть, пока пуля дойдет до выхода, и потому при стрельбе видна лишь небольшая вспышка. Мне все равно в это с трудом верится.

— Во что? — спросил Олли.

— Что какой-то бандит мог принести с собой «ХК». Я могу

179

пересчитать по пальцам известные мне преступления, совершенные с «ХК». Один из таких случаев — ограбление банка в Калифорнии, когда грабители использовали подобные винтовки во время бегства, чтобы отбиться от полиции. И, по-моему, из «ХК» еще убили какого-то полицейского в штате Миссури. Такое оружие почти всегда применяют солидные парни, но уж никак не бандиты.

— Почему? — спросил Олли.

— Оно чрезвычайно дорогое. Для частного лица, живущего в штате, где разрешено ношение автоматического оружия, такая винтовка обойдется не меньше, чем в три тысячи долларов. Полицейский департамент может купить ее за тысячу двести, но это особый случай, и тоже не очень-то дешевый. Это — необычное оружие. Стоимость одного «ХК-53» равна стоимости четырех или пяти «УЗИ» или «АК». Ну, еще их использует «Голливуд». Я видел «ХК» в «Смертельном оружии», «Крепком орешке» и фильмах Сигала. Но на улице? Я такого не слышал.

— До этого момента, — Олли почесал подбородок. — Хорошо. Мы знаем, что производитель — «ХК». Почему ты уверен, что стреляли именно из такой модели? — он кивнул на винтовку в руках Маккаммана.

— Объясняю, — ответил сержант. — «ХК» производит множество винтовок, но ваши гильзы соответствуют калибру 5,56 мм. Это сужает поиск до четырех моделей. «ХКГ-41» встречается крайне редко, и этот вариант я исключаю. Возможен вариант «ХК-33», который, хотя и полностью автоматический, имеет калибр винтовки. «ХК-93» — узаконенная винтовка гражданских, но она лишь полуавтоматическая. Видите этот переключатель? — Тэрри указал на черный рычажок сбоку винтовки. — С его помощью можно выбрать один из трех режимов стрельбы: одиночные выстрелы, по три выстрела или полностью автоматический. Ты сказал, что свидетели говорили о непрерывной стрельбе?

Олли утвердительно кивнул.

— Тогда «ХК-93» можно исключить, если только она не была переделана в автоматическую, что я вполне допускаю. Но я готов поспорить на приличную сумму, что в вашем случае использовали «ХК-53». Хотя, если бы мне не показали гильзы, я бы в это не поверил. И я думаю, что кто-то все-таки должен был видеть вспышки.

— Спасибо, Тэрри. Ты нам очень помог.

180

Забирая винтовку из рук Олли, Маккамман сказал:

— Ваш бандит обнаружил, что можно стрелять в автоматическом режиме. Наверное, высадив весь магазин за три секунды, он произвел впечатление на самого себя. В перестрелке лучше выбирать одиночный режим или стрельбу по три, но когда весь магазин разряжают сразу, тому, кто окажется в этот момент перед стволом, не позавидуешь — у него нет ни единого шанса.

Когда Маккамман выходил из комнаты, Кларенс отгонял от себя образы Дэни и Фелиции под градом пуль.

— Итак, Олли, что нам это дает? — спросил он.

— Это большой прорыв. У нас нет оружия убийства, но зато мы знаем его тип. Оно необычное, и это еще больше помогает. Конечно же, убийцы в ту ночь могли его украсть. Может, эту винтовку уже разобрали и закопали, и мы ее уже никогда не увидим, но, по крайней мере, у нас есть что-то. Твой Муки и «ХК-53».

ГЛАВА 11

Сидя в приемной Регги Норкоста, Кларенс с нетерпением ожидал назначенной аудиенции, которая должна была начаться еще двадцать минут назад. Он наблюдал за Шейлой — приветливой, дружелюбной секретаршей (даже чересчур дружелюбной). Полной противоположностью ей была администратор офиса Джина: строгий костюм, прямая осанка, холодная целесообразность. Джина расхаживала по офису, следя за тем, чтобы все вокруг было таким же, как она — холоднее Аляски в январе. Время от времени она бросала на секретаршу ледяной взгляд, чтобы остудить непосредственное дружелюбие Шейлы, грозящее перерасти в безделье.

В приемную из своего кабинета вошел Карсон Грэй. Он выдал «пулеметную очередь» приказов Джине и Шейле о том, кому позвонить, что отменить и чем заняться — причем таким тоном, как будто от сотворения мира не было ничего важнее этого. Кларенс отметил, что даже цветы возле офиса были высажены строгими шеренгами, как молчаливые солдаты, исполняющие приказы своего шефа. Вдруг Грэй боковым зрением заметил Кларенса и от неожиданности на мгновение застыл.

— Мистер Абернати, — Грэй не сдвинулся с места, — что вы здесь делаете?

— Этот офис содержится за счет моих налогов, поэтому мне просто захотелось прийти и посмотреть, как вы распоряжаетесь моими долларами.

— Шейла, какая причина его прихода?

— Мистер Норкост назначил ему встречу, — ответила Шейла, заикаясь.

— Почему я об этом ничего не знаю?

— Возможно потому, — вмешался Кларенс, — что вы не отвечаете за всю вселенную.

— Зато я отвечаю за расписание встреч мистера Норкоста. Поэтому, Абернати, держите свои выпады при себе.

«Ручная собачка, — подумал Кларенс, — чау-чау, закрытый в машине на стоянке, с пеной у рта облаивающий каждого, кто слишком близко подошел к владениям его хозяина». Кларенс уже встречался с таким типом людей. Предоставьте им немного

183

территории, и они начинают думать, что владеют всем миром.

Усевшись на стул, Кларенс наблюдал за перешептываниями Грэя и Шейлы, при этом Грэй оживленно выражал свое недовольство. Джина стояла позади, держа руки по швам — этакий Карсон Грэй в юбке. Если бы в этом офисе давали премии за самое холодное обращение, то Грэй и Джина были бы вне конкуренции.

Сквозь бледную кожу Грэя проступали вены. В его тощем, голодном профиле было что-то от животного: пронизывающий взгляд, немного заостренные уши, широкие ноздри... Но самое сильное впечатление оставляли тонкие губы. Еще с детства у Кларенса была привычка давать прозвища своим противникам. Перебрав несколько вариантов, наподобие «чау-чау», «петушок» и «росомаха», он, в конце концов, остановился на «узкогубом».

Грэй опять повернулся к Кларенсу — на этот раз протягивая руку, но не с обычным радушием политиков, а сдержанно, как при встрече с малознакомым человеком. Взглянув на оскал его натянутой улыбки под черными ухоженными усами, Кларенс заметил несколько испорченных зубов, искусно замаскированных под здоровые. Одного только взгляда на эту отталкивающую улыбку было достаточно, чтобы понять, почему этот человек был не политиком, а только помощником политика.

Кларенс в ответ руку не протянул, и-Грэй счел это за намеренное оскорбление. Выражение его лица сразу же изменилось.

— Не знаю, в чем твоя проблема, Абернати, но знай: я — не Per Норкост, и не собираюсь тебя терпеть. Политика — это борьба, в которой есть победители и проигравшие. Я веду сражения умело и всегда побеждаю.

— Ты что, хочешь меня запугать, Грэй? Я здесь не для того, чтобы развлекать плантатора или его надсмотрщика. Ты понял?

— Интересно, что сказал бы твой начальник, услышав тебя сейчас?

— Не знаю. Спроси у него.

— Наверное, я предложу Регу поговорить о тебе с Райлоном Дженнингсом.

— Давай, Грэй, — Кларенс закусил удила, — попробуй, может и получится, узкогубый, — выпалил он, не думая о последствиях.

Грэй ошеломленно уставился на Кларенса, а затем молча по-

184

вернулся и ушел в свой кабинет. В тот момент, когда он закрыл за собой дверь, открылась дверь другого кабинета, и через нее выплыл Норкост. Он шел через приемную быстро и эффектно, как женщина, танцующая танго.

— Кларенс, Кларенс, рад тебя видеть. Ты уже познакомился с моим секретарем Шейлой и администратором Джиной?

Кларенс утвердительно кивнул, заметив улыбку Шейлы и холодный взгляд Джины. Норкост сиял гладковыбритым, цветущим лицом Нормана Роквелла — лицом Оззи Нельсона пятидесятых, который как будто возродился в девяностых.

Несмотря на подтвержденные многими фоторепортерами занятия бегом и теннисом, у Норкоста было семь килограмм лишнего веса: два — на лице, и пять — на животе. Все остальные части его тела были довольно стройными.

— Заходи, — сказал он, делая широкий жест правой рукой. Кларенс отметил, что Норкост считает себя выше, чем есть на самом деле, потому что, входя в дверь, немного наклонился. Кларенс, не счел необходимым кланяться, хотя был на восемь сантиметров выше политика.

Едва они вошли в кабинет, зазвонил телефон.

— Извини, Кларенс, — сказал Норкост, услышав от Шейлы имя звонившего, — это действительно очень важный звонок. Нет, нет, выходить не обязательно. Можешь пока осмотреть мою картинную галерею, — он жестикулировал, как красотка в игровом шоу.

Кларенс принялся внимательно рассматривать стену, на которой были развешены фотографии Норкоста, позирующего с губернатором, сенаторами и президентом Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения. Норкост с детьми, подростками и взрослыми своего округа. Норкост, поставив ногу на лопату, начинает закладку фундамента нового общественного центра. Норкост обнимает за плечи выпускников школы, Норкост держит на руках детей, Норкост вместе со своей женой и дочерью-подростком дружески беседует с семьями из северного Портленда. Норкост, Норкост, Норкост...

Великий белый спаситель. Генерал Макартур черных кварталов.

Кларенс заметил несколько фотографий, сделанных фоторепортерами «Трибьюн». Некоторые из них явно были работой Карп. Только она делала снимки с подобными ракурсами. Они были настолько же характерными, как стилистика того или ино-

185

го пишущего репортера. Снимки Карп были самыми лучшими. Кларенс уважал ее работу. Жаль только, что эти фотографии завершили свой путь на стене кабинета Норкоста. Наверное, он просто попросил своего приятеля Райлона, чтобы тот передал ему эти снимки.

Подойдя к одной из фотографий, Кларенс был потрясен, увидев на ней себя — улыбающегося и пожимающего руку Норкосту. Ну, конечно. Это тот неожиданный снимок Карп на митинге. Норкост в своем нетрадиционном ярко-красном галстуке улыбается, как школьник на карнавале.

Что ни говори, Регги Норкост не только сам услужлив, но умеет извлекать пользу из услуг других. Он из тех, кто привык использовать чужие деньги для того, чтобы вызвать любовь к себе у тех, кто сможет поддержать его амбиции. Десять лет назад Норкост был мэром, теперь же он, вероятно, станет одним из тех парней, кто преодолеет барьер восьмого подряд избрания в Конгресс. Кларенс использует все, кроме торговли наркотиками и угона машин, для продвижения вверх, для Норкоста же преступления других — путь наверх.

Когда Норкост положил трубку, Кларенс сел без приглашения, сразу же отвергнув попытки политика завязать светскую беседу.

— Мистер Норкост, — начал он, — я хочу...

— Пожалуйста, Кларенс, называй меня Регом.

— Мистер Норкост, я хотел бы услышать ваше мнение о проблеме преступности и разгула банд в вашем округе.

Член совета вздохнул.

— Что конкретно вас интересует?

— Хорошо. Буду конкретным. Правда ли, что во время последней избирательной кампании вы наняли членов известных банд, чтобы они распространяли вашу литературу, а также развешивали и затем снимали после выборов рекламные плакаты?

— Но все это было законно. Я дал этим ребятам приличную работу как альтернативу всякой незаконной дряни. Они нуждаются в работе, Кларенс. Ты же знаешь.

— Но они же бандиты.

— Тот факт, что они не всегда поступают правильно, не означает, что мы не должны давать им шанса. Если у них не будет возможности получить приличную работу, как можно ожидать, что они скажут «нет» соблазнам? Я горжусь тем, что смог нанять этих ребят и тем самым дал им шанс.

186

— Согласно тем записям, которые я вижу, на развешивание плакатов и раздачу литературы вы потратили свыше двадцати тысяч долларов. Какая часть этих денег оказалась в руках бандитов?

— Точное распределение средств мне неизвестно. Об этом лучше поговори с Карсоном Грэем.

— Я не хочу разговаривать с Грэем, — сказал Кларенс, — я спрашиваю вас.

— Это интервью или допрос?

— Вы считаете, что наем бандитов — это путь решения проблемы банд? А может, это средство устрашения общественности? Например, если кто-то узнает, что я голосовал за другого кандидата, не придется ли мне держать ответ перед группой молодых головорезов?

— Это Америка, — сказал Норкост, — или ты забыл, что у нас выборы проходят путем тайного голосования? Люди могут голосовать, как хотят, без страха или притеснений. Никого устрашения не существует. Это — не Чикаго, это — Портленд, штат Орегон. Поэтому твои предположения безосновательны.

— Я жил в Чикаго, и я живу в Портленде. И там, и здесь — Америка. И нет ни одной проблемы в Чикаго, которая не могла бы стать проблемой и в Портленде.

— Кларенс, пожалуйста, — тон Норкоста стал умоляющим и почти хныкающим, — мы делаем в этом городе большое дело. Твоя сестра была одним из моих сторонников. И я всегда знал, что могу рассчитывать на «Трибьюн» в освещении положительных сторон моего округа.

— Да, в этом вы правы. О вашем округе писали много положительного, но эта статья — не о позитиве. Она — о преступности. Если только конечно, вы не видите положительной стороны в том, что банды шатаются по улицам, а людей убивают в их собственных домах.

— Это грубый и односторонний взгляд, — сказал Норкост. — Тебе не кажется, что из-за своих переживаний ты лишился способности быть объективным?

— Судя по дифирамбам «Трибьюн» в вашу честь и ее поддержке во время выборов, не похоже, чтобы вас особо беспокоила объективность.

— Успокойся, Кларенс. Не надо разговаривать со мной как с врагом. Мы оба на одной стороне.

— И что же это за сторона, мистер Норкост?

187

— Прошу, зови меня Регом. Мы оба на стороне прогресса — прогресса идеалов, продвижения равноправия, битвы с расизмом, приверженности справедливости.

— Что касается меня, то я только на стороне освещения правды и высказывания своего мнения о ней, — сказал Кларенс. — И меня не волнует: позитивная она или негативная. Меня интересует только точность. Я знаю, что успех политиков пропорционален их умению лгать. Вы знаете больше правды, чем рассказываете прессе. Но, может, сегодня вы сделаете исключение?

Левая щека Норкоста задергалась. Кларенс услышал какой-то звук и посмотрел под стол.

«Норкост! Ты же танцуешь как четырехлетний ребенок, который хочет писать!»

— Вот что, Кларенс...

— Пожалуйста, мистер Норкост, зовите меня мистером Абернати.

Вернувшись в «Трибьюн» и ответив на полдесятка звонков, Кларенс придвинул к себе клавиатуру компьютера и начал работать над заметкой для следующего номера. Статья лилась из его сердца, подобно спонтанной речи о наболевшем за двадцать лет, выходя из горнила многолетних размышлений и переживаний.

Рабовладельцы выступали за свободу выбора. Они говорили: «Если кто-то не хочет иметь рабов, то это его дело, но не говорите нам, что мы тоже должны так поступать. Это наше право». Тех, кто хотел отменить рабство, обвиняли в нетерпимости и нарушении свободы, потому что они, дескать, пытались навязать другим свою мораль.

Движения за гражданские права, наподобие движения аболиционистов столетней давности, бросили вызов той свободе выбора, которую поддерживала большая часть общества. Когда дело касалось расовой дискриминации, они становились совершенно нетерпимыми. Исторически у белых было право выбора иметь рабов, а позже — отдельные буфеты. В конце концов, Америка была свободной страной. Но движение за гражданские права боролось за то, чтобы отобрать у американцев такую свободу выбора. Подобным же образом женское движение выступало за то, чтобы отобрать у работодателей свободу дискриминации женщин.

Почти каждое движение в поддержку угнетения и эксплуатации — от рабства до абортов — называло себя борцами «за свободу выбора». В то же время, противоборствующие движения, предлагающие сострадание и освобождение, эксплуататоры клеймили как «нетерпимые».

В действительности, позиция свободы выбора всегда ставит ударение на праве одного человека за счет прав других людей. Но что сказать о жертвах такого права? Черные не выбирали рабство. Евреи не выбирали крематории. Женщины не выбирают изнасилования. Младенцы не выбирают аборты.

После подсчета статистики оказалось, что набрано только двести слов — четвертая часть требуемого объема статьи. Материал надо будет расширить и привязать его к какому-то конкретному событию последних дней. От мысли о том, на сколькие ноги он наступит, у Кларенса немного поднялось настроение. Но он также надеялся, что эта статья принесет пользу — может, кто-то все-таки прислушается.

Кларенс и Джейк выехали на поздний обед в закусочную «Лу», которую Джейк называл «закусочной забытых времен». Здесь ты как будто переносился в пятидесятые. Под звуки музыкального автомата, наигрывающего старые хиты, Кларенса и его спутника усердно обслуживал сам хозяин заведения Рори, который был другом Джейка. После гамбургеров подали кофе. Сорок минут обеда прошли в смехе и разговорах.

— Как там Олли? — спросил Джейк. — Похоже, ради тебя он старается изо всех сил.

Кларенс пожал плечами.

—- Думаю, он нормальный парень.

— Нормальный парень? И это все, что ты можешь сказать?

Кларенс насупился и ничего не ответил.

— Тебя все еще смущает то обвинение в жестком обращении? — спросил Джейк. — Иногда людей обвиняют в разной ерунде, но это не означает, что они виновны.

— Думаешь, я этого не знаю? Не забывай: я — черный.

— Может, тебе лучше забыть о том, что ты черный, — сказал Джейк, — и просто думать о себе как о человеке?

— Тебе легко говорить.

— Да, наверное, ты прав. Но, может, я тоже прав? Ты же сам меня этому учил, Кларенс. Ты всегда говорил, как сильно тебя достает то, что люди создают столько проблем из-за цвета

189

кожи. А теперь ты сам так поступаешь. Ты как будто не доверяешь Олли только потому, что он белый. И честно говоря, это наталкивает меня на мысль, что мне ты тоже не доверяешь. Я ведь тоже белый.

— Правда? А я и не заметил, — улыбнулся Кларенс.

— Послушай, — сказал Джейк, — ты ведь до сих пор так и не поговорил с Олли о том обвинении, ведь так?

-Да.

— Тогда поговори. Если ты этого не сделаешь сам, то я попрошу его поговорить с тобой.

— Не лезь не в свое дело.

— Нет, это мое дело. Ты — мой коллега, Кларенс, а Олли — мой друг. И ты встретился с ним только благодаря мне... Я имею в виду, если не считать вашей встречи у дома Дэни. Так что это и мое дело. Или ты сам с ним поговоришь, или я вмешаюсь.

— Это угроза?

— Нет, обещание.

Кларенс ехал домой, погруженный в тягостные раздумья. Его задело то, что Джейк не разделял его скептицизма относительно полиции. А чего еще ожидать? Отца Джейка не избивали полицейские из-за цвета кожи. Его не подозревали в каждом преступлении, совершенным каким-то другим представителем его расы. Его не таскали в полицейские участки три-четыре раза в год без всякой причины.

Кларенс вспомнил некоторые из своих напряженных разговоров с Джейком во время процесса О. Джей Симпсона. В то же время, Кларенс ненавидел расовую снисходительность. Он написал статью, в которой предлагал Джонни Кокрейну использовать всю колоду карт, а не только расовый козырь. Когда Кокрейн сказал суду, что в пику расизму полицейского управления Лос-Анджелеса, они должны оправдать Симпсона, Кларенс был возмущен. Как будто доказательства того, что Симпсон — убийца, были чем-то не стоящим внимания. Неужели тот факт, что Марк Фурман — отпетый расист, — это достаточный повод для освобождения преступника, невзирая на то, сколько людей он убил? Получается, когда кто-то говорит другому «негр», то этого достаточно для признания невиновным совершившего два чудовищных убийства?

Кларенс не верил в теорию о крупномасштабном загово-

190

ре против Симпсона, в котором могли бы участвовать сорок офицеров полиции семи различных участков. Но, в отличие от Джейка, он не отвергал существования расистов-заговорщиков на более низком уровне, и этого было достаточно для возникновения обоснованного скептицизма по отношению к полиции. Джейк смотрел на все это по-другому. Для него единственным гнилым яблоком был Фурман, но для Кларенса было очевидно, что гнилых яблок в корзине намного больше. Одним из них мог быть Олли Чандлер. Тот факт, что он работал в полицейском управлении Лос-Анджелеса и был обвинен в жестком обращении с черным, давал Кларенсу повод думать, что Олли — действительно не лучшее яблоко.

Кларенс понимал мир Джейка намного лучше, чем он сам. Собираясь у крошечных черно-белых телеэкранов шестидесятых, черные могли изучать мир белых по фильмам, подобным «Мои трое сыновей», «Оззи и Гарриет», «Донна Рид» и «Оставь это бобру». Белые видели в мире черных только карикатурные образы Амоса и Энди, Баквита и Стими, и, может быть, Рочестера. Это была культура белых, и черные по таким фильмам волей-неволей узнавали о белых людях, в то время как белые о черных — почти ничего.

Буквально неделю назад Кларенс и Женива взяли напрокат кассету с фильмом «Прочь из Африки». Их обоих поразило то, что Мэрил Стрип и Роберта Редфорда постоянно окружали черные кенийцы по краям экрана. Черные были всего лишь реквизитом, наподобие львов, антилоп гну и деревьев. Кларенс заметил, что думает не о центральных белых персонажах, а о чернокожих на второстепенных ролях. Кто они? Это были люди с семьями и внутренним миром, философией и теологией, радостями и борьбой, успехами и неудачами. Но они были представлены однобоко, подобно аборигенам, окружающим Тарзана — единственного белого, который в джунглях, кишащих черными, все-таки остался главным персонажем. Чернокожие африканцы служили лишь фоном для тех, кто находится в центре человеческой драмы: белых из Европы и Америки.

Кларенс хорошо помнил телерекламу краски для волос «Клайрол», хотя ему не было и десяти, когда ее показывали. Камера давала крупный план красивой белой девушки с развевающимися на ветру светлыми волосами, которая зачаровывала зрителя, подобно отбеленной греческой богине. Затем гортанный голос заявлял: «Больше радости блондинам». Никто еще

191

не встречал негра-блондина. Люди, подобные Кларенсу, были обречены на то, чтобы не иметь радости.

В Миссисипи Кларенс нечасто встречался с белыми, но знал о том, что у них действительно больше радости как минимум по двум причинам: благодаря их внешности и их деньгам. Все кабриолеты в городе принадлежали белым. Все блондины были белыми. Все богатые были белыми. Чернокожие мужчины служили белым в качестве наемных работников, чернокожие женщины — в качестве домашней прислуги, горничных, поварих, уборщиц, нянек и т.п. Они выходили из дома еще затемно, чтобы вовремя добраться на городском автобусе до больших домов и приготовить завтрак. «Большая жизнь», — так они описывали стиль жизни белых, и каждый мечтал о том же. А кто же не мечтает?

Кларенс помнил, как мама спешила на автобус, чтобы не опоздать на работу к Хаверстромам, где она присматривала за маленькими Билли, Джозефом и Карен. Когда миссис Хавер-стром решила выбросить свою старую одежду, мама вытащила эти обноски из мусорного бака. Они стали лучшими предметами гардероба Кларенса — костюмы белых детей. Сейчас ему не давало покоя то, что эта одежда для него так много значила.

Кларенс подумал о ревности к Билли, Джозефу и Карен, возникшую у него, когда мама показала ему фотографию, на которой дети обнимали ее, как будто она была их мамой. У них была собственная мать, тем не менее, весь день они получали внимание мамы Кларенса. Их обретение было его потерей. Просили ли они когда-нибудь показать его фотографию? Кларенс никогда не встречался с этими детьми. Его мама каждый день входила в их мир, но они ни разу не вошли в ее мир.

Возможно, эти дети думали, что она в конце рабочего дня просто растворяется в воздухе, подобно голографическому изображению из «Звездных войн». А в положенное время она опять материализуется ниоткуда, чтобы служить им. Мама была всего лишь частью сценария на сцене их жизни, второстепенным персонажем в драме, где они были звездами, — драме, в которой чернокожие, если им повезет, могут выполнять эпизодические роли садовников и служанок.

Волосы черных были безмолвным свидетельством их участи. У людей, которым принадлежит радость, волосы развеваются на ветру, волосы же черных не развеваются — они жесткие, как стальная стружка. Их нельзя отбросить со лба, если только не

192

уподобить волосам белых, к чему призывают десятки средств для ухода за волосами — жирные гели, обещающие справиться с жесткостью, как будто это какое-то дикое животное.

Наверное, если бы черные поступали, как белые, выглядели, как белые, и думали, как белые, то они смогли бы обрести радость. Возможно, именно так думал Кларенс, когда однажды в детстве подошел к старой бочке для сжигания мусора на заднем дворе, перевернул ее, просеял белый пепел и намазал им все тело. Он помнил, как, взглянув в зеркало, испытал стыд от вида проступающей между белыми пятнами черной кожи.

Удивительно, что Кларенс мог забыть имя того, с кем встречался десять минут назад, но никогда не забывал ни развевающейся гривы белой женщины из рекламы «Клайрол», ни вида и ощущения белого пепла на своей коже, ни фотографии детей Хаверстромов с мамой — его мамой, а не их.

Кларенс вспомнил тетю Грету, мамину сестру, которая отчитывала его и кузенов за их проказы в курятнике. «Вы ведете себя, как негры», — сказала она тогда. Тетя Грета повторяла каждый раз, когда они собирались показаться на людях в мире белых: «Только не ведите себя, как негры».

Кларенс помнил, как его злило, что небольшое озорство считалось, чуть ли не уголовным преступлением, в то время как белым детям, когда они вели себя, как негры, все сходило с рук.

Многие белые называли Кларенса «негром» как в детстве в Миссисипи, так и позже в Чикаго, но черные называли его так гораздо чаще. Сейчас он был уверен, что самым значительным вкладом его собратьев в ложь о низшем достоинстве черных была их собственная привычка называть друг друга «неграми». Сколько раз из их уст звучало: «Убери свою черную задницу», — как будто слово «черный» было самым унизительным прилагательным, которое они могли придумать.

Во времена подъема черных в начале семидесятых черная кожа обрела почти священную значимость. Цвет кожи Кларенса стал его отправной точкой. Ему было стыдно за тот пепел и за то, что он хотел стать белым хотя бы на полчаса. И он был уверен, что это путь всех чернокожих: стыд из-за того, что ты не белый; затем стыд из-за того, что ты хотел стать белым; затем стыд из-за того, что белые считают черных тупыми, некомпетентными и аморальными; и, наконец, стыд из-за того, что многие черные верят этому мифу о себе. Миф об аморальности, распространенный белыми расистами, был подобен радиоак-

193

тивному заражению, передающемуся из поколения в поколение. И многие черные сами увековечивают последствия расизма.

Существовало две Америки: белая, сверкающая обещаниями и неограниченными возможностями, и черная, погруженная во мрак безнадежности. Кларенс сражался с этой системой и побеждал ее, преуспевая в мире белых. Он отказывался склониться как перед расизмом, так и перед обвинениями в том, что он спит с врагом. И все же, сейчас он все еще испытывал стыд из-за обносков Хаверстромов,геля для волос, пепла и того, что его называли «негром» не только белые, но и черные.

Кларенс давно понял: когда ты — черный в Америке, то уровень стыда зависит от территории, на которой ты находишься. То же самое можно сказать и о гневе. Ему так хотелось объяснить все это Джейку — очень хотелось. Но как? Где найти нужные слова? Как пойти на риск быть униженным и отвергнутым? Определенных вещей не изменить. Джейк — белый. Может ли он вообще понять черного?

Внутри Кларенса всегда звучал голос: «Все это намного лучше, чем времена рабства, намного лучше, чем испольные работы и Джим Кроу». Законы изменились, возможности тоже. Теперь черного могли остановить только его собственные ограниченные способности и предубеждения. Кларенс всегда повторял это и обычно сам верил себе, но не сегодня, не здесь и не сейчас.

Ему часто напоминали на светофорах, в лифтах и универсамах: не важно, чего ты достиг, и кто ты есть — для некоторых белых и некоторых черных (иногда даже для самого себя) ты всегда будешь всего лишь негром.

Дэни продолжала изучать свою жизнь на земле, наблюдая за давно забытыми событиями. Она увидела те библейские стихи, в соответствии с которыми не жила тогда, услышала мудрые советы родителей, которым когда-то не последовала, и проповеди, на которые не реагировала прежде, по-новому увидела свои переживания, не понятые тогда с перспективы вечности.

— Эль-Ион как будто учит меня здесь всем тем урокам, которые я не восприняла на земле, — сказала Дэни Торелу.

— Совершенно верно, — ответил Торел, — Он дает Своим искупленным необходимые им уроки. Если они не прошли эти уроки на земле, то им придется сделать это здесь, чтобы подготовиться к служению в назначенном для них месте.

194

Дэни посмотрела непонимающе.

— Ты, конечно же, читала в книге Эль-Иона о том, что будешь царствовать вместе с Ним, сидеть на престоле Его Отца и даже судить ангелов. Что Его слуги, проявившие верность на земле, станут лидерами на небесах, а верным в малом будет многое доверено. Я знаю, что ты читала об этом, потому что в тот момент заглядывал тебе через плечо.

— Читать — это одно, а понимать — совсем другое, — сказала Дэни, — это кажется невероятным.

— Ты должна верить всему, что говорит Эль-Ион. Разборчивость — не для тебя.

— Сейчас я это понимаю. Ты говоришь о служении, но небеса — это место покоя. Разве не так? Меня удивляет, насколько я здесь деятельна. Я изучаю свою земную жизнь, наблюдаю за темным миром, общаюсь с другими, путешествую назад во времени, чтобы увидеть скрытое, бегаю и наслаждаюсь невыразимой красотой этого места. И я благодарна за все это. Мне казалось, что здесь будет намного меньше дел.

— Покой — это состояние души, — сказал Торел. — Ты пребываешь в покое, когда находишься там, где должна быть, и делаешь то, что должна делать. Временами здесь предпочитаешь ничего не делать, просто наслаждаясь тем, что вокруг тебя. Субботний покой существует даже здесь. Но ты ведь не представляла, что будешь просто сидеть и ничего не делать, ведь так? Бог многогранен и глубок. Зло монолитно и поверхностно. Вот почему ад — это бесконечная скука, а небеса — бесконечный восторг. Что касается деятельности, разве в Слове Эль-Иона не сказано, что на небесах Его слуги служат Ему? Что такое служение, если не действие и усилия, обязанности и ответственность? В этом нет никакого противоречия покою. Небеса — место одновременно и покоя, и деятельности. Но сейчас нам пора перейти к следующему уроку. Скажи мне: чему ты уже научилась?

— Одно могу сказать с уверенностью, — сказала Дэни, — это изучение моей земной жизни, стало для меня полной неожиданностью. Я думала, что никогда уже не оглянусь назад, но оказалось, что мои переживания на небесах — это во многом продолжение земных переживаний. Они взаимосвязаны. Небеса — не какая-то новая отдельная реальность, а, скорее, продолжение прошлой реальности.

Торел кивнул так, как будто Дэни сказала что-то само собой разумеющееся.

— Мой разум такой же, только стал более острым. Моя душа та же, только совершенно чистая. Мои навыки остались прежними, но проявлять их теперь значительно легче. На земле я не была скалолазом, и здесь у меня не возникло неожиданного желания стать им, хотя, возможно, со временем оно и возникнет. Я любила рисовать и плавать, и сейчас мне нравится это еще больше.

— Конечно, — сказал Торел, — ты ведь тот же человек. Земля ведет прямо на небеса — точно так же, как и в ад. Твоя жизнь на земле была лишь быстрым стартом в небеса, как и для тех, кто не знает Эль-Иона, она стала быстрым стартом в ад. То, чему научилась там, ты взяла с собой сюда. Сокровища, собранные тобой на земле, будут твоими и на небесах. Дары Эль-Иона неотъемлемы. Он сотворил тебя художницей не на время, но для вечности. Ты училась быть художником на земле, чтобы стать художником здесь.

— Получается, в грядущем Царстве люди будут заниматься тем же, что и на земле?

— Дары и призвание непреложны. Врач, владелец похоронного бюро, офицер полиции и медики не найдут здесь работы, но у них будут прежние дары и новые возможности для их применения.

— Я думала, что небеса будут совершенно непохожи на землю, — сказала Дэни.

— Эль-Ион — тот же Творец, а ты — то же творение. Вселенная не изменилась — ты просто переселилась в ее лучшую часть. На небесах именно ты, а не какое-то новое творение, которого не существовало на земле. В небеса вступает тот же человек, который шагнул с земли.

— Я всегда думала, что небеса — это совершенно новая книга с новым составом персонажей. Приятные декорации, но без драмы и сюжета.

— Напротив, — сказал Торел, — это следующая глава той же книги, или, возможно, — продолжение. Обзор всесторонний, декорации более разнообразны, персонажи имеют больше глубины, сюжет более интересный, ожидания более высокие.

— Появятся ли в этой драме другие персонажи? — спросила Дэни.

— Эль-Ион — Автор, — сказал Торел. — Я уверен, что Его подбор персонажей не исчерпан и никогда не исчерпается. Я часто обсуждал это с моими товарищами. Мы спрашивали друг

196

у друга, какие творения и миры Он создаст в грядущих веках, какие приключения запланирует для нас, и что еще мы откроем о Нем в наших путешествиях. Это — чудо небес. Чем дальше, тем больше и лучше. Разве это не увлекательно?

— Гораздо увлекательнее, чем все, что я могла себе представить, — сказала Дэни с улыбкой. Казалось, ей не терпится отправиться в путь. Она улыбалась в предвкушении того, что ожидает впереди, — Торел, я хочу сейчас взять в руки кисть и нарисовать что-то для Плотника, что-то прекрасное — только для Него.

ГЛАВА 12

Машины для перевозки мебели должны были приехать в понедельник. У семьи Абернати осталось два дня на сборы.

Кларенс начал последнюю инспекцию своего опрятного дома в Грешеме, невольно сравнивая его с теми домами, в которых росли он и Дэни. Мама и папа развешивали по стенам рекламные календари агентств по торговле недвижимостью, страховых компаний и похоронных бюро — все они были бесплатными, и некоторые — десятилетней давности. Малоимущим очень нравится все, что достается бесплатно. Они мертвой хваткой цепляются за вещи, которые богатый выбрасывает не задумываясь. Кларенс рос бережливым, но теперь стал расточительным, и мысль о переезде в дом Дэни — дом бережливости — его совсем не воодушевляла. Там будет куча разного хлама.

Женива еще спала. Кларенс, взглянув в окно на ясное, безоблачное утро, надел солнцезащитные очки и вышел на утреннюю прогулку — вероятно, свою последнюю прогулку по Грешему. Он знал, что будет скучать по этим местам.

Прохаживаясь по малолюдным закоулкам, Кларенс осознал, что уже давно не находил времени для прогулки. Женива часто предлагала ему пройтись, но всегда было так много дел. По соседству поселились две новые семьи, но это — предместье, и знакомиться сейчас с новыми соседями смысла все равно не было. В последний раз, когда Кларенс был на этой улице, навстречу ему по узкому тротуару шел со своим питбулем старый скряга Андерсон. Он не сдвинулся в сторону ни на сантиметр, явно ожидая, что Кларенс сойдет в мокрую траву или на проезжую часть.

Возможно, Андерсон ожидал этого потому, что Кларенс был молодым человеком, и для него сойти в сторону не составляло никакого труда. Но, скорее всего, причина этому была черная кожа — Андерсон считал, что черные всегда должны уступать путь белым. Кларенс тогда сошел с тротуара, чтобы пропустить человека и собаку. Уродливый пес зарычал, и Кларенсу показалось, что он заметил на лице Андерсона самодовольное выражение, говорящее: «Знай свое место, черномазый».

Это случилось два месяца назад, и с того дня Кларенс мысленно прокручивал эту сцену десятки раз, придумывая самые

199

разнообразные саркастические замечания на тот случай, если подобное повторится.

Сегодня он увидел, что навстречу ему идет какой-то незнакомец — наверное, один из новых соседей. Мужчина шел от дома, где раньше жил Томпсон. Кларенс видел, что там две недели назад сняли вывеску «Продается». Новый сосед был лет пятидесяти. Белый как кучевое облако, в солнцезащитных очках на носу, он прогуливался со своей немецкой овчаркой, заняв собой узкий тротуар.

Сегодня Кларенс решительно настроился не уступать. Он с радостью пропустил бы женщину, ребенка или старика, но не отступит перед мужчиной только потому, что тот белый. Хватит с него подобных унижений.

Двое мужчин в солнцезащитных очках приближались друг к другу в лучах яркого утреннего солнца. Оказавшись вблизи, Кларенс увидел на лице этого соседа озадаченное выражение. Он явно размышлял: «Что здесь делает этот черномазый?» или «Это один из тех негров, о которых мне рассказывали». Чем больше Кларенс думал об этом, тем сильнее в нем закипал гнев.

Расстояние между ними сократилось до пяти метров, и один из них явно должен был отступить в сторону. И это будет белый с собакой, а не черный, гуляющий сам по себе. Кларенс не отступит и первым не поздоровается. Если этот человек хочет проявить дружелюбие (а Кларенс был уверен, что тот этого не хочет), то пусть первый проявит инициативу.

Три метра... Кларенс решил стоять на своем, даже если ему придется пройти сквозь этого человека. Он шел прямо, не колеблясь, стиснув зубы. Было очевидно, что мужчина тоже не намерен сворачивать с тротуара. Собака протиснулась мимо левой ноги Кларенса, но широкое левое плечо Кларенса врезалось прямо в более хрупкое плечо соседа, от чего тот пошатнулся и едва не упал.

«Почему бы тебе было просто не сдвинуться в сторону?»

— Прошу прощения, — сказал мужчина, — я сожалею. Еще не освоился в этой местности. Барни и мне еще предстоит привыкнуть к этим узким тротуарам. Меня зовут Дженсен, Марти Дженсен.

Потерявший ориентацию мужчина стал шарить вытянутой рукой в другом направлении от Кларенса. Гнев Кларенса перерос в ужас, когда он осознал, что на Барни ошейник собаки-поводыря.

200

— Извините, — прошептал Кларенс дрожащим голосом. Смущенный, он сразу же решил, что не скажет своего имени, И быстро пошел прочь. Мужчина еще раз извинился и сказал вдогонку с самоуничижительным смехом:

— Хорошего дня. Надеюсь еще раз врезаться в вас.

По возвращению домой Кларенс принялся колоть дрова. В этом не было необходимости, поскольку они собирались уезжать, но колун всегда был хорошим способом снять стресс. Кларенс работал, закусив губу.

Через сорок минут, обливаясь потом, он опустился на одно из бревен. Посмотрев на поленницу, Кларенс заметил, что один из клиньев, удерживающих дальнюю стопку дров, перекосился. Встав с бревна, он исправил этот недочет.

Осмотрев свой двор, Кларенс улыбнулся, вспомнив замечание Джейка, когда тот несколько недель назад заглянул в его гараж: «У тебя здесь столько газонных удобрений, что это может привести к экологической катастрофе». Кларенс наблюдал за газонами соседей и мог сказать, что его газон — все еще самый лучший. Так и должно быть. Белые не стригут свои газоны вовремя, потому что заняты, а черные — потому что ленивые.

Кларенс вошел в дом через парадную дверь и устроился на диване гостиной, взяв с журнального столика «Черное предпринимательство» — специальное ежегодное издание, посвященное сотне самых крупных черных предпринимателей Америки. Ему нравилось читать о таких легендарных личностях как Реджинальд Льюис, Говард Найлор Фитцхаг, Артур Гастон и Джон Джонсон. В этом выпуске был большой очерк о Бери Гордоне из «Мотаун». Кларенсу нравилось листать страницы с фотографиями успешных, хорошо одетых черных профессионалов. Он любил этот журнал, несмотря на то, что его редакторы были неистовыми либералами. На втором месте стоял «Судьба» — журнал для чернокожих консерваторов. Кларенс решил, что другие крупные журналы для черных начали нести чушь на уровне «Люди» и «Мы», став поверхностными для серьезных черных читателей.

Было только 9:15 утра. Сварив кофе, Кларенс взял в руки свежий номер «Трибьюн», который вынул из почтового ящика после прогулки. Прочитав в первую очередь свою заметку, он затем углубился в остальную часть газеты.

Какой чудесный день! — сказала Женива с прилегающей

201

к гостиной террасы, сидя на большом, обитом батистом стуле. Если бы Кларенс сидел у ее ног, то она погладила бы его, как кота, с мурлыканьем трущегося то об один, то о другой рукав. Но он сидел далеко.

Женива посмотрела на Кларенса сквозь затемненное стекло двери террасы. Он сидел в гостиной и настолько сосредоточенно изучал газету, как будто был школьником, который готовится к выпускным экзаменам. Женива давно знала, что это способ, с помощью которого Кларенс убегает от реальности. Она размышляла, каким образом отвлечь его, и готова ли она заплатить за это цену.

— Как эта ерунда попала на первую страницу? — сказал он.

— Доброе утро, дорогой. Может, пойдем прогуляться? — спросила Женива.

— МакНовости. Соцопросы, секторные диаграммы и пейзажи на первой странице? Передовица о «лучших фильмах»? Можно подумать, что «Трибьюн» принадлежит «Всенародному опросу». Нам нужны не просто новые редакторы — нам нужны те, кто изгоняет бесов! Где жесткие статьи? Где настоящие новости? И это вы называете «выпуском новостей»?

— Спайк хочет прогуляться. Может, сходим после того, как ты прочитаешь спортивную страницу?

— Ты только посмотри на размер этого заголовка! Сегодня газеты и так стали меньше читать, а здесь шрифт размером с блоху. Они что, пытаются тягаться с «Нью-Йорк пост»? Если объявят войну, то об этом никто даже и не узнает.

— Кларенс! — на этот раз Женива повысила голос.

— Я читаю газету.

— Я знаю. Ты всегда читаешь газету.

— Что это значит?

— Что... ты всегда читаешь газету.

— Утром я наколол дров и собираюсь работать целый день. Мы же готовимся к переезду в город, как ты и хотела. А теперь дай мне немного расслабиться.

— Разве не ты принял решение о переезде? — спросила Женива. — И я не хочу, чтобы ты целый день работал. Я хочу, чтобы ты отдохнул. Дети нуждаются в тебе больше, чем компания-перевозчик. Давай просто прогуляемся вместе, прежде чем начнем упаковываться.

Кларенс вздохнул, снимая с рукава своей рубашки невидимые соринки.

— Хочешь сказать, что я опять пренебрегаю семьей?

— Перестань защищаться, Кларенс. Я на тебя не нападаю, а просто хочу, чтобы ты прошелся со мной и вывел на прогулку собаку. Тебе нужно отдохнуть.

— А я и так отдыхаю.

— Не рассказывай сказки. Ты похож на пчелу, упавшую в чан с бетоном. Ты злишься.

— Я не злюсь! — ответил Кларенс несколько повышенным голосом.

— Хорошо, ты просто притворяешься, что злишься. Значит ты — очень хороший актер.

— Ну, хватит, — Кларенс бросил газету. — Ты хотела, чтобы я погулял с собакой? Я был на прогулке, когда ты еще спала, и я не умею читать мысли. Если ты хочешь что-то от меня, то просто подойди и скажи. Договорились? Это называется общение,

— Ладно, забудь. Я погуляю с собакой сама.

— Прекрасно. Только не делай вид, что я виноват.

— Почему кто-то обязательно должен быть виноват? — крикнула Женива, вскакивая. — Послушай, мне жаль, что твоя сестра умерла. Она была также и моей самой близкой подругой. И мне также жаль Фелицию. Все это разрывает мое сердце на части, но я лишилась не только их — я лишилась и тебя. Ты думаешь только о себе.

Женива толкнула дверь и, оглянувшись на Кларенса, добавила:

— Страдаешь не только ты один. Сидишь и жалеешь себя, потому что ты — черный? Что ж, позволь мне сказать тебе, мистер Важный и Знаменитый Журналист: попробовал бы ты побыть черной женщиной. Негритянки — ломовые лошади этого мира. И нас к тому же еще хлещут черные мужчины, которые думают, что их хлещут все остальные. И мне надоело быть мишенью для твоего языка, понял?

Женива схватила в чулане поводок, вытолкнула слюнявого Спайка на улицу и хлопнула за собой дверью. Кларенс сидел стоически, прислушиваясь к удаляющемуся стуку ее шагов.

В понедельник Женива и Кларенс, оставив выгруженные у дома Дэни пожитки, перешли улицу, чтобы поприветствовать миссис Бернс.

— Спасибо, что позаботились о детях, — сказала Женива.

— Всегда рада. Я и Дэни так говорила. Боже, Боже, как я

203

скучаю по этой девочке. Можете всегда рассчитывать на меня. Если вам когда-нибудь понадобится помощь или нужно будет присмотреть за детьми, можете всегда позвать старую Хэтти. Хорошо?

— Спасибо вам большое, — сказала Женива.

— Селесте тихая, даже слишком тихая, — отметила Хэтти, — она ужасно тоскует по своей маме и сестре. Я учила ее печь, и, по-моему, ей это понравилось. Не знаю, как помочь парню. Ему нужна крепкая мужская рука, чтобы показала ему верный путь. Я боюсь за него. Несколько дней назад позвонили из школы: он не делает домашних заданий, пропускает уроки и, похоже, не собирается исправляться.

— Тай всегда хорошо учился, — сказал Кларенс.

— Так было раньше, но не в этом году. Думаю, вам лучше поговорить с ним. Я пыталась, но он так посмотрел на меня... Знаете, как смотрят современные парни? Как будто хотят сказать: «Что ты знаешь о жизни, и почему я должен тебя слушать?»

— При первой же возможности я позвоню в школу, — сказал Кларенс. — Спасибо еще раз, Хэтти.

— Мои двери всегда открыты для вас. Слышите? Мы держимся здесь все вместе. Это наш единственный шанс выжить.

На следующее утро Кларенс смотрел на заголовок передовицы «Метро»: «В убийстве подозревается латиноамериканская банда». Статья Барри Дейвиса гласила:

«Дело о жестоком убийстве Дэни Роулс и ее дочери Фелиции, которое две недели назад потрясло окрестности северного Портленда, приняло на этой неделе новый оборот. Появился свидетель, который заявил, что отъехавшая от места преступления машина была светло-желтым «Шевроле Импала» или «Каприс» конца семидесятых. Водитель и пассажир были муж-чинами-латиноамериканцами. Им было чуть больше двадцати лет, и оба были одеты в белые тенниски.

Отказавшись назвать имя свидетеля, представитель полиции лейтенант Джансен сказал: «Убийство носило признаки войны банд». На вопрос о том, не является ли это еще одним примером растущего расового напряжения в большей части Портленда, Джансен ответил: «Надеюсь, это был только единичный случай».

Информация, предоставленная новым очевидцем, подтверждает версию о расовых мотивах преступления, — отметил

204

^! член совета Реджинальд Норкост. — Я лично побеседовал с начальником полиции и попросил, чтобы подразделение, которое занимается преступлениями на расовой почве, уделило этому делу самое пристальное внимание. Напоминаю городу, что награда за информацию, которая поспособствует аресту и осуждению убийц, остается прежней: 10000 долларов. Я настолько уверен в поимке преступников, что вместе с женой вложил в сумму вознаграждения 1000 долларов».

Кларенс отбросил газету.

«Не знаю никого, кто когда-либо извлек больше выгоды из тысячи долларов».

— На следующем этапе твоего обучения ты узнаешь историю своей семьи, — сказал Торел Дэни. — Гидом будет твой прадедушка.

Зеке сиял. Ему не терпелось приступить к делу.

— Я знала, что мой дедушка был испольщиком, — сказала Дэни, — а его мама родилась в рабстве, и ее звали Руфь. Но это почти все, что мне известно.

— Руфь была нашей дочерью, — сказал Зеке. — Нэнси и я служили одному хозяину три года, а потом мы вместе прыгали через метлу.

Открылась дверь времени, и Дэни увидела церемонию, совершенную когда-то в старом Кентукки.

— Вы буквально прыгали через метлу?

— Да! Это была комбинация африканского и американского свадебного ритуала. Нам не разрешили проводить христианскую церемонию, но, перепрыгнув через метлу, мы заключили брак перед Богом и церковью.

— Церковью?

— Да, — засмеялся Зеке, — в те времена церковью были все рабы, любящие Иисуса, а их было большинство. Видишь ту парочку? — он указал на изображение. — Это Сэм и Дарла. Они были нашими хорошими друзьями.

— А тот маленький мальчик, танцующий возле них? — спросила Дэни. — Это их сын?

— Да, это маленький Сэм. Хозяева звали его Сэмбо. Им не нравилось, когда двое рабов носят одинаковые имена. Они говорили, что это вносит путаницу.

— Он такой симпатичный. И худой.

— Сэм и Дарла любили маленького Сэма, — сказал Зеке.

205

— Они часто рассказывали о своих мечтах в отношении парня. Но потом хозяин Коллинз продал его. Он продал их единственного сына.

По лицу Дэни пробежала тень ужаса.

— Дарла с тех пор стала совсем другой. Она сильно похудела. И старина Сэм, узнав, что его сын находится на ферме под Лексингтоном в нескольких сотнях километров, через два года не выдержал и сбежал, чтобы разыскать его. Но он успел пройти всего семьдесят километров, и его поймали. Его избили, а затем отрезали большие пальцы на обеих ногах, чтобы он больше не смог бегать. Но он убежал еще раз, и опять не очень далеко,

— глаза Зеке затуманились слезами.

— Извини, — сказала Дэни, — я не хотела огорчать тебя, прадедушка. Я и не думала...

— Что здесь можно огорчиться? Да, это действительно удивительно. Ты знаешь, что Бог пообещал стереть слезы со всех глаз. Но это не произойдет до тех пор, пока дьявол не будет брошен в огненное озеро. И все же здесь намного больше смеха и радости, чем слез. Но радость — не в том, что мы забыли происходившее на земле, а в том, что мы помним и видим руку Божью и то, как Он поддерживает и исцеляет.

— И если ты не помнишь плохого, — продолжила Дэни,

— ты не сможешь пережить Божьего утешения. Расскажи мне о моей бабушке.

— Примерно через год после того, как я с Нэнси перепрыгнул через метлу, у нас родился мальчик. Мы назвали его Авраамом. Затем еще через год родилась Руфь, — на глазах Зеке опять выступили слезы, — она была самой красивой девочкой на Божьей земле.

Как только Зеке сказал это, в двери появилось изображение девочки на руках у матери, над которой с гордостью ворковал молодой Зеке.

— Посмотри на нее. Скажи, я хвастался или говорил правду?

Дэни была поражена тем, насколько это дитя было похоже

на нее саму в детстве.

— Ты был прав, прадедушка, — сказала она, крепко обнимая Зеке. Он ей так напоминал отца. Дэни не могла дождаться того момента, когда представит их друг другу.

— Мы провели вместе с Нэнси, Авраамом и Руфью несколько счастливых лет — нелегких, но счастливых, потому что мы внутренне ощущали свободу и были вместе. Я слышу, как люди

206

в стране теней говорят, что христианство поработило чернокожих. Но на самом деле это не так. Мы знали Единственного Хозяина, дающего нам достоинство. Мы знали, что сотворены Богом, что Иисус умер за нас и что Бог дал нам равные со всеми права, даже если никто этого не признает. Нас ожидал дом на небесах, и потому мы могли высоко держать голову, даже когда наши спины избивали до того, что рубашка, пропитавшись кровью, прилипала. Твоя прабабушка, благослови ее Господь, втирала мне в спину жир, чтобы смягчить раны. И от этого становилось намного легче. Видишь, она как раз это делает? Надзиратели были жестокими, хотя наш хозяин был добрее большинства других плантаторов. И все же, рабовладение что-то делает с душой человека, а жестокое обращение с рабами просто съеживает эту душу, как высушенный апельсин. Но, должен тебе сказать, правнучка, что Бог не дал нашей семье засохнуть, а Авраам и маленькая Руфь были нашей гордостью.

— А что было потом? — спросила Дэни.

— Потом повторилась старая история. Мистер Коллинз пообещал, что никогда не разлучит нашу семью, потому что я был самым лучшим его работником, и он хорошо ко мне относился. Но затем наступили черные дни. Кому-то понадобились дополнительные руки на поле и прислуга в дом. У них было несколько старых рабов, которые могли научить молодых, поэтому им были нужны дети. Аврааму было девять лет, а Руфи — восемь, и в те времена в таком возрасте уже можно было выполнять много работы. И когда плантатор, осматривая рабов, посмотрел на моих малышей, я мог в точности сказать, о чем он думает. Нэнси увела детей в нашу хижину и забилась вместе с ними в дальний угол. Она была так напугана.

Дэни увидела, как все это происходило: полный ужаса взгляд Нэнси и прижимающиеся к матери и друг к другу испуганные дети в дальнем темном углу лачуги.

— Я успокаивал Нэнси, что мистер Коллинз пообещал нам никогда нас не разлучать, а она напоминала мне о том, что он сделал с маленьким Сэмом, и как изменилась Дарла, и что большой Сэм лишился пальцев на ногах. Тогда я сказал: «Мистер Коллинз порой ошибался, но он — христианин и сдержит свои обещания».

Дэни посмотрела на Зеке. Ей не терпелось услышать продолжение истории.

— В конце концов, мистер Коллинз сказал мне, что сожале-

207

ет, но вынужден продать наших детей. Я сказал ему: «Но сэр, вы не можете сделать этого». Раньше я никогда с ним так не разговаривал. Он меня не ударил, а просто посмотрел, пытаясь определить, существует ли черта, которую можно переступить, даже если речь идет о каком-то жалком негре. И он переступил эту черту. Он дал нам право выбора: он продаст двух человек из нашей семьи, но мы можем сами решить, кого именно. Так перед нами встал нелегкий выбор, и мы проплакали весь тот день. Мы взывали к Всемогущему Богу и просили Его помочь нам. Мы умоляли Его позволить нашей семье остаться вместе.

— Но... Он не ответил? — спросила Дэни.

— О нет, дитя, Он ответил. Конечно же, ответил.

— Но...

— Сейчас мы все вместе здесь, как и просили в молитве. Разве не так? Ты еще не встречалась с Авраамом и Руфью — они сейчас заняты, но они здесь. Разве можно найти место лучше этого? Ответ на мою молитву пришел чуть позже, чем я хотел, но Эль-Ион не всегда делает по-нашему. Ты согласна?

— Да, это так, — сказала Дэни. — Значит, мистер Коллинз продал часть вашей семьи?

— Мы решили, что Нэнси и Руфь останутся у Коллинза, потому что, как я считал, там им было безопаснее. По крайней мере, там никто не насиловал черных женщин. А меня и Авраама сразу же увезли на старую плантацию возле Луисвилла. Этих людей не особо заботило, как мы, рабы, горевали, когда они разбивали наши семьи.

Дэни наблюдала, как Зеке, Нэнси, Авраама и Руфь разлучают друг с другом, и мужчину с мальчиком вталкивают в повозку. Вот повозка уезжает, оставляя за собой облако пыли, покрывающее рыдающую Нэнси, которая стоит на коленях, прижимая к себе Руфь.

— Зная о предстоящей разлуке, — сказал Зеке, — мы определили место встречи недалеко от плантации Коллинза. Я сказал Нэнси, что ровно через год я что-нибудь придумаю, чтобы оказаться там вместе с Авраамом.

— И ты сделал это?

— Мы встретились с ней, но только в другом месте, куда я смог попасть не через год, а только через шесть лет. А Нэнси добралась туда только через пятнадцать лет. Она всегда опаздывала! — и Зеке шумно засмеялся.

— Вы встретились... здесь?

208

— Да, именно так. Разве можно вообразить место лучше этого? И Авраам, и Руфь тоже встретились с нами в свое время, — Зеке посмотрел в сторону престола, на котором сидел Плотник. Глаза освобожденного раба сияли, как и у отца Дэни.

— Идем, Дэни. Я хочу тебя кое с кем познакомить. Для начала

— с Дарлой и двумя Сэмами.

— А потом?

— Ну, думаю, она скоро вернется с задания Эль-Иона. И как только она вернется, я сразу же представлю тебя той, с кем вы очень похожи — твоей бабушке, моей драгоценной Руфи.

— Женива! Мне надо немного посидеть за компьютером. Когда Тай придет домой, скажи ему, что мне нужно с ним поговорить. Хорошо? — и Кларенс закрыл за собой дверь домашнего кабинета.

Подключившись к сети Интернет через «Америка Онлайн», он просмотрел полдесятка любимых сайтов, а затем перешел к форумам на «КомпьюСерв». Ему нравился спортивный форум, где можно было всегда найти свежие заметки «Ассошиэйтед Пресс» о «Пакерах». Просмотрев форум «Культура афроамериканцев», Кларенс как всегда нашел несколько интересных дискуссий. Особое же удовольствие ему доставляло посещение форума журналистов, где он мог вставлять свои консервативные комментарии и затем ожидать истерических ответов. Кларенс провел здесь немало часов, споря о политике. Такая форма споров была ему очень по душе — особенно тот факт, что компьютеры — дальтоники. Кларенс мог высказывать свое мнение, и при этом ни у кого не возникала мысль: «Да что можно ожидать от этого черного» или «А я и не знал, что это черный». Здесь он не был чернокожим — он был просто человеком.

Кларенс просмотрел ответы на свое последнее заявление о том, что как белые, так и черные должны отвечать за свою жизнь, а не обвинять других, ожидая решения своих проблем от правительства.

«Кларенс, — прочитал он в сообщении от Берни из Нью-Йорка, — я хотела бы, чтобы вы, консерваторы, были более сострадательны к тем, кто не был рожден в шелках. Я вижу в твоих комментариях оттенок откровенного расизма».

Кларенс прочитал другие ответы на его комментарий и комментарий Берни. Ему не привыкать к тому, что белые либералы называют его расистом. Как-то в одном из форумов он

209

^поАдался искушению открыть, что он — черный. Его многоме-^сячные оппоненты не могли в это поверить. Кларенс размыш-^ЛЯ7А не попросить ли у них обычные почтовые адреса, чтобы разослать свою фотографию с автографом? Но потом решил, что ^{в э}гом нет смысла. Удостоверившись в том, что он — черный, выступающий за ответственность и самодостаточность чернокожих, они просто назовут его «целующим задницы дядюшкой Toy ом».

Кларенс вспомнил, как офицеры полиции помещали свои комментарии в разделе, посвященном бандам, на одном из фо-РУМов о преступности. Он составил и отправил вопрос о бан-дитских нападениях с применением оружия и о винтовке «ХК-53». Нужно испробовать все возможные способы. Что там Олли ^ска3ал о вымывании золота?

— Возьми стул, Тай. Я сегодня разговаривал с завучем.

Тай колебался, но увидев огонь во взгляде дяди, сел, ссутулившись над широко расставленными коленями.

— Сядь ровно!

Тай даже не пошевелился.

— Я сказал, сядь ровно, пока я тебя не выпрямил.

Тай выпрямился.

— Я позвонил в школу, потому что до меня дошли слухи о ^твойх проблемах с учебой. И оказалось, что это — только пол-б^еДЬп За что ты ударил того парня?

— Он меня держал за дурака и говорил гадости, — Тай гово-рид тихо, явно выражая протест и отстаивая свою мужественность.

— И что?

— Я решил его наказать и немного подправил ему лицо, ^олос Тая дрожал от гордости.

— Это не достаточный повод.

— Для тебя — нет, а для меня достаточный.

— Понимаешь, люди хотят быть мерзавцами, и ты их не ^остановишь.

— Если у тебя есть пушка, то остановишь.

— Думаешь, оружие поможет? Нет, не поможет. Когда я был ^{в т}воем возрасте, то какое-то время таскал с собой пистолет, п°Да твой дедушка не нашел его и не всыпал мне по первое чис-^ло' Я хотел казаться плохим парнем, • расхаживал с четками в РУКе, как будто это что-то значило. Ты думаешь, банды — это

210

что-то новое? Парень, я жил в трущобах Чикаго, и если бы не отец, то моя жизнь пошла бы под откос. И в то время еще не было тяжелых наркотиков, больших денег и автоматического оружия. Попади в это болото, и выбраться уже почти невозможно. Я вижу, ты расхаживаешь с важным видом, как молодой петушок в курятнике. Лучше выкинь из головы весь этот хлам, иначе тебя выгонят из школы, а школа для тебя — единственный шанс выбраться отсюда, парень.

— А я не хочу выбираться отсюда. Мне и здесь не хило. И меня из школы не выпрут. За что? Только за то, что я кому-то навешал? Если бы за такое выгоняли, то в школе уже давно был бы голяк. Брось! Флэш заехал одному арматурой, и его не выгнали. Так что никто меня не выгонит.

— «Не хило», «выпрут», «навешал»... Уже успел нахвататься словечек. Меня твой жаргон гетто не впечатляет. Твоя мама тебя этому не учила. Я знаю, что ты умеешь говорить правильно. Что случилось с твоим английским?

— С моим английским все ништяк. Ты что, хочешь, чтобы я говорил, как белый?

— Нет. Я хочу, чтобы ты говорил, как грамотный. Некоторые белые говорят правильно, некоторые — неправильно. Так же и некоторые черные говорят правильно, а некоторые — неправильно. От того, что ты используешь плохой английский, ты не станешь крутым — ты станешь бедным. Если ты на собеседовании скажешь: «У вас клевая работа, просто завал», — то можешь сразу же выбросить свое резюме, потому что тебя никто не возьмет.

— Учитель тоже говорит на «черном» английском — точно так же, как и мы. Получается, ему не обязательно говорить на «белом».

— Твой учитель не прав. Не существует белого или черного английского. Существует американский английский — язык бизнеса и газет. И только так. Если ты собираешься преуспеть, как бизнесмен в Кении, то тебе необходимо разговаривать на чистом суахили. В Америке же ты должен разговаривать на чистом английском.

— Учитель говорит, что это не важно. Как только черные поднимаются, белые их сразу же топят. Как это было в «Сер-джен Дженерал» три года назад. Учитель сказал, что они не могли вынести, что черная женщина выполняет важную работу.

— Джоселин Элдере? Чего они действительно не могли вы-

211

нести, так это того, что кто-то выполняет работу паршиво. И цвет кожи или пол здесь ни при чем. Если ты некомпетентный, то будь ты даже белым мужчиной — все равно ничего не достигнешь. Смотри на Колина Пауэлла, Алана Кейса, Томаса Са-уэлла и Кея Коулс Джеймса. Вот на кого нужно равняться.

— Не надо на меня наезжать, будто я какой-то недоумок.

— А я тебя никогда и не считал недоумком. До сегодняшнего дня. Потому что теперь ты и говоришь, и ведешь себя как недоумок. В твоем возрасте я тоже был таким, но твой дедушка не дал мне навсегда остаться недоумком. А я не дам тебе. Слышишь? В моем доме не будет недоумков. Усек?

— Ты хотел сказать «понял»? — огрызнулся Тай.

— Да я вижу, ты все знаешь, парень! — вспылил Кларенс. — Он почувствовал, что вот-вот сорвется, и потому немного помолчал, чтобы взять себя в руки, — завуч сказал, что тебя поймали на воровстве. Ты украл тест со стола учителя.

— Я ничего не крал.

— Тогда почему они решили, что это сделал ты?

— Это один мой кореш. Он стырил тест, а потом положил на мою парту.

— Не «стырил», а «украл». Повтори.

Тай потупился в пол.

— Повтори!

Обеспокоенная криком, в дверь кабинета Кларенса ворвалась Женива.

— Он украл тест!

— Вот видишь, ты можешь говорить на английском, когда захочешь. Если один из твоих друзей украл тест и положил на твою парту, то ты связался не с теми друзьями.

— Они мои кореша. Они верные и честные. Мы защищаем друг друга.

— Лучше бы вы занимались учебой, Тай.

— Не учи меня жить, парниша. Да что ты вообще знаешь?

Кларенс схватил Тая за плечи и поднял со стула. Женива,

дрожа, наблюдала за этой сценой, стоя в дверях.

— Я тебе не парниша. Ты понял? И я знаю больше, чем когда-либо узнают все твои кореша, потому что я работал над этим. И если ты тоже не будешь работать над этим, то закончишь нигде, не зная ничего, — он опять пихнул Тая на стул.

— Разговор окончен? — Тай пытался не выказать своего испуга, но дрожь в голосе выдавала его.

212

— Нет. Я тебе скажу когда, — Кларенс сел, стараясь совладать с тем, что чуть не вырвалось наружу. — Послушай, Тай. Завуч сказал мне то, что я и сам знал: что ты — хороший парень, попавший под дурное влияние. Но вот что я тебе скажу. Ты пропускаешь уроки, не делаешь домашние задания, шатаешься с дурной компанией, дерешься — и это только начало. Знай, что на очереди воровство, торговля наркотиками, бандитизм и стрельба по людям — и тебя поставят на учет в полиции. Разве тебя это не волнует? Хорошее не приходит само собой. Если ты хочешь хорошего, то должен следить за своей жизнью, за тем, что делаешь, и какие решения принимаешь. Начни принимать неправильные решения, и о хорошем вскоре можешь забыть. Начни принимать правильные решения, и ты будешь жить хорошо. В противном случае, ты окажешься в замкнутом круге, приятель, и тебя оттуда уже никто не вытащит.

Кларенс посмотрел на Тая, который сидел, уставившись в пол, и не реагировал на слова своего дяди. Кларенс перенесся в воспоминаниях на несколько лет назад, когда этот же мальчик любил беседовать с ним, слушать рассказы дедушки и читать. Ему вспомнился детский восторг Тая, когда тот два года назад победил в олимпиаде по английскому языку.

Теперь же парень что-то потерял. Простодушие. Доброту. Ощущение цели и надежды. Теперь это был совсем другой мальчик.

Куда делся тот ребенок?

Кларенс посмотрел на часы. Два часа на то, чтобы закончить статью. После этого — полчаса на обед, и потом — к Олли, который опять попросил его о встрече. Как и большинство обозревателей, Кларенс знал, как природный дар оттачивается сосредоточенным тяжелым трудом. Наградой же является гибкое расписание, поскольку ты научился достигать требуемого результата, не просиживая долгих часов за рабочим столом. Кларенс гордился, что у него есть много свободного времени, которого нет почти ни у кого.

Эта заметка начиналась, как большинство других: с крупинки идеи, которая стала раздражителем. Подобно тому, как раздражители производят жемчуг в устрицах, они производят и хороший материал в писателях. Но в заметке, кроме всего прочего, должен быть огонь. Некоторые дрова не дают ничего, кроме дыма и копоти, но есть и такие, которые быстро разго-

213

раются и жарко пылают. Именно такие дрова искал Кларенс. Перед ним, как олицетворение трех идей для заметки, лежали три скрепленных стопки карточек. Руководствуясь поговоркой «какое вступление, такая и вся статья», Кларенс пытался придумать вступление для каждого из вариантов, чтобы потом решить, какое из них лучше.

В поисках вдохновения, он вытащил с полки подшивку своих лучших вступлений к заметкам. Одна статья о вредном влияния «Голливуда» на Америку начиналась так: «Согласно моим исследованиям, каждый третий консерватор «Голливуда» становится президентом Соединенных Штатов».

В другой статье Кларенс взял интервью у одного уроженца Мексики — хозяина ранчо из Калифорнии, который был легальным иммигрантом. Он спросил у этого фермера, как тот относится к тому, что его детей в общественной калифорнийской школе учат на испанском языке. Его ответ стал вступлением для заметки Кларенса: «В школе моих детей учат испанскому, чтобы они выросли официантами и посудомойками. Дома я учу их английскому, чтобы они выросли врачами и учителями».

Среди статей Кларенса, вызвавших самую большую полемику, были статьи об абортах. Он просмотрел одну из них, написанную после того как Сюзен Смит утопила своих детей в озере Каролина:

«Сюзен Смит убила двух своих сыновей. Среди всего шока и смятения, выраженного в масмедиа, я могу только спросить: «А почему, собственно, столько шума? Почему все так огорчены? В конце концов, люди по всей стране, включая обозревателей этой газеты, на протяжении многих лет отстаивали право этой женщины убить тех же двух детей. Единственное отличие заключается только в том, что Сюзен Смит убила бы их тогда, когда они были моложе и меньше. На основании этого я могу прийти только к одному заключению: Сюзен Смит, выражая свое право на свободу выбора, ни в чем не виновна. Единственная ее вина — неверный выбор времени. То, что она сделала со своими сыновьями, было просто абортом на очень большом сроке».

В заключение статьи Кларенс написал: «Настало время поборникам абортов честно признать, что Сюзен Смит — героиня Америки, сражающаяся за свободу выбора».

Он посмотрел на папку, заполненную гневными откликами. Уинстон, Джесс и все остальные, кроме Джейка, пытались отговорить его не давать эту статью в печать, но Кларенс не

214

сдался. Он спросил: «Вы собираетесь подвергнуть цензуре своего первого в истории чернокожего обозревателя? Если вы это сделаете, то я буду вынужден подать жалобу».

Он играл жестко и нажил нескольких врагов. Они пытались смягчить статью, но Кларенс отстоял вступление и заключение.

— Эй, Кларенс.

— Джейк! Как поживаешь, приятель? — Кларенс высунулся из своей кабины и хлопнул по ладони своего друга.

— Извини, что отрываю от работы, — сказал Джейк, — я знаю, что тебе до сдачи материала остался час.

— Нет проблем, — ответил Кларенс, — что случилось?

— Я только что услышал от Пэм в «Метро», что Коалиция латиноамериканцев Портленда собрала митинг. Очевидно, они выражают обеспокоенность тем, что полиция докучает латина-сам, расспрашивая их об убийстве твоей сестры.

— Но никто же не говорит, что в этом виновата вся латиноамериканская братия. Виновны только двое.

— Я знаю. Наверное, они думают, что для них это плохая реклама, и это создает расовое разделение.

— Как всегда. Когда кого-то убивают белые парни, никто не говорит: «Посмотрите, что творят эти белые». Но как только это сделает черный или латинос, у всех сразу же возникает мысль: «Ну вот, опять».

— Да, — сказал Джейк, — Райлон явно подумывает о том, чтобы предоставить им место для высказывания своего мнения. Они считают «Трибьюн» более прочерной, чем пролатино-американской.

Кларенс покачал головой.

— Это напоминает мне дележ пирога — каждый хочет ухватить кусок побольше.

Олли провел Кларенса и Мэнни в комнату для допросов, захватив с собой винтовку, которую им показывал оружейник.

— Я выкрутил несколько рук и заполучил эту малышку у СГБР на один день. Я подумал, что, угрожая вам этой штуковиной, смогу уговорить вас поцеловать меня и сказать пару лестных слов, — ни у Мэнни, ни у Кларенса не дрогнул ни один мускул. Им явно было не смешно. — Ладно, согласен. Плохая шутка. Прежде, чем мы поговорим об этой винтовке, могу я изложить сутьдела, Кларенс, только между нами тремя?

215

— Да, конечно.

— Капитан говорит, что со стороны латиноамериканской общины последовала резкая реакция. Мэнни и я вплотную занялись расследованием этого убийства, и все вылезло наружу. Они хотят знать, кто выдвигает обвинения в адрес латиноамериканцев.

— Они имеют право узнать, — сказал Мэнни.

— Послушай, Мэнни, нас это тоже касается, — ответил Олли. — Нам совсем не нужно, чтобы Муки запугали до молчания. Я пообещал ему, что его имя пока не будет оглашено, и потому ему и его семье не стоит бояться старого сценария устранения свидетелей. Если мы кого-нибудь накроем, и Муки придется выйти на свет, то мы позаботимся о его защите. Но зачем рисковать раньше времени?

— Вонючее дело, — сказал Мэнни, — и они чувствуют эту вонь. Какой-то черный парень обвиняет парней-латиносов в убийстве в «черном» районе города, где заправляют «черные» банды.

— Я вижу, младший детектив, вас раздражает слово «черный», — сказал Кларенс. Если у вас проблемы с чернокожими, и вы не считаете, что латиноамериканцы совершают преступления, то, может, вам лучше оставить это дело?

— Лучше оставить дело? Я детектив. Если кому-то и нужно оставить это дело, так это вам. Вы...

«Ну, давай. Скажи это».

— А ну, успокойтесь оба, — встал между ними Олли, — давайте забудем о званиях. О’кей? Может, вы друг другу не нравитесь, но не забывайте, что мы на одной стороне, — двое мужчин стояли и, не мигая, смотрели друг на друга. — А теперь, Мэнни, расскажи Кларенсу, с кем ты разговаривал.

Немного поколебавшись, Мэнни, наконец, выдавил:

— Я встречался с лидерами всех больших латиноамериканских банд — от «Нуэстра фамилиа» и мексиканской мафии до местных шаек. Они смеются над нами и утверждают, что если бы кто-то из их кварталов совершил налет в северном Портленде, то они бы знали об этом. Для них это просто какая-то шутка.

— Значит, вы доверяете слову бандитов? — спросил Кларенс. — Думаете, они признались бы в этом убийстве? На чьей вы стороне?

— Я доверяю бандитам, мистер Важный Журналист? А кто

216

из нас заплатил сотню баксов за хорошую историю черному бандиту?

— Муки не бандит, — Кларенс посмотрел на Олли, — или вы со мной не согласны?

— Я как раз собирался это сказать, — ответил Олли, — я расспросил о нем и выяснил, что Муки действительно не назовешь заметной фигурой, но он не просто любитель поп-музыки. Он помешан на «Роллинг Стоунз» шестидесятых.

— Я все еще уверен, что он говорит правду, — сказал Кларенс. — Вы так не считаете, Олли?

— Да, я тоже склоняюсь к этому. Его рассказ выглядит достаточно убедительным. Но точку зрения Мэнни я тоже не сбрасываю со счетов. Как бы там ни было, капитан не хочет, чтобы мы переступили границы дозволенного в отношении латиноамериканских банд. Мы не можем подозревать людей только потому, что они — мужчины-латиноамериканцы за рулем старого «Шевроле». Нам следует быть осторожнее.

Мэнни и Кларенс сверкнули друг на друга глазами.

— В любом случае, — сказал Олли, — я собрал вас обоих, чтобы рассказать о том, что я сделал сегодня утром с нашей «ХК-53». Я взял ее с собой на стрельбище и переключил в режим автоматической стрельбы. Перед этим я купил на одной из тех выставок, о которых упоминал Маккамман, магазин на сорок патронов, — Олли указал на торчащую из винтовки длинную железку, — я его опустошил меньше, чем за четыре секунды, как мы и предполагали.

— У вас серьезный подход к работе, — сказал Кларенс.

— Я люблю все пощупать сам.

— Ты что-нибудь выяснил? — спросил Мэнни нетерпеливо.

— Всегда можно узнать что-нибудь новое. И все, что ты узнал, может пригодиться в дальнейшем. Эти парни точно не голодают, потому что такая винтовка — не для простых смертных. Хорошие новости состоят в том, что это — не пистолет, который можно спрятать в кастрюле или под подушкой. Если мы застукаем этих ребят на чем-то другом — например, на торговле наркотиками — и винтовка все еще будет у них, то спрятать ее будет нелегко. Если мы обнаружим «ХК-53» в руках какого-нибудь плохого парня, то он — наш.

— А в чем плохие новости? — спросил Кларенс.

— Практически в том же самом. Насколько мы можем судить, в Портленде и вообще в Орегоне никогда не было ни-

217

одного преступления, в котором высаживали целый магазин из «ХК-53». Маккамман был прав. Это оружие нетипично для бандитов. Его на улицах не увидишь. Надеюсь, что оно еще раз проявится где-нибудь, чтобы мы могли напасть на след. С другой стороны, я не очень-то хочу, чтобы оно проявлялось.

— Почему? — спросил Кларенс.

— Эта винтовка — чудная вещица. Стрельба из этой малышки производит на тебя такое впечатление, что, воспользовавшись ею один раз, ты вряд ли удержишься, чтобы не использовать ее повторно. И каждый раз, когда ее кто-то использует...

— Кто-то должен умереть, — закончил фразу Мэнни.

— Да, — Олли покачал головой и стал вышагивать по комнате. Кларенс взял винтовку со стола, приложил ее к плечу и нажал на встроенный в приклад тумблер включения фонаря. На стене появилось пятно света, на фоне которого контрастно просматривался прицел на конце ствола. От ощущения силы этого оружия сердце Кларенса учащенно забилось.

— Миссис Бернс не видела света фонаря, — сказал Олли, — наверное, убийца не хотел привлекать к себе внимания. Или же его винтовка не была оснащена фонарем, — Олли опять стал беспокойно расхаживать взад-вперед, — но кое-что мне не дает покоя.

— Что именно? — спросил Мэнни.

— Тебе нужны «АК», «УЗИ», «МАК-10» или «ТЕК-9»? Нет проблем. Зайди в любой грязный, захолустный бар в Портленде и заведи разговор о своем желании. Через минуту кто-нибудь шепнет тебе на ухо, что знает одного парня, который за пятьсот баксов может продать тебе то, что нужно. Или же можно просто обратиться по копеечному объявлению в газете.

— Но автоматическое оружие незаконно. Правильно? — спросил Кларенс. Он заметил ухмылку Мэнни.

— Да, так же как и уклонение от уплаты налогов и проституция, — ответил Олли. —- Купить или продать полуавтомат довольно просто, а затем его можно переделать в автомат со спусковым рычагом. Оружейные магазины продают автоматическое оружие по специальным разрешениям. Таким образом, автомат можно сделать или из другого оружия, или купить его на улице, или украсть в оружейном магазине. Кроме того, некоторые парни делают его сами. Но, даже имея пачку денег, заработанную на продаже героина, никто не захочет выкладывать за «ХК-53» сумму, в пять-шесть раз превышающую стоимость

218

любого другого автомата. И к тому же, такую винтовку еще нужно найти, что, скорее всего, сделать бы не удалось.

— И что же это значит для нашего расследования? — спросил Кларенс.

— Если это убийство — действительно дело рук бандитов, то винтовку они, скорее всего, украли или же купили краденую. Но новую «ХК-53» ни один бандит не купит. Я передал запрос в полицейскую сводку, может, удастся что-нибудь узнать. И еще... Не исключено, что «ХК-53» воспользовался тот, у кого есть законное право на владение такой винтовкой.

— И кто же это?

— Я позвонил на «Хеклер и Кох». Должен сказать, список небольшой. Во-первых, это морская пехота.

— Вы хотите сказать, что мою сестру застрелили морские пехотинцы?

— Конечно же, нет, — сказал Олли, — просто я говорю о том, что они используют такие винтовки. Потом идут команды СГБР и другие полицейские подразделения с доступом к ведомственному оружию.

Кларенс поднял брови. Его удивило, что Олли мог выдвинуть подобное предположение. Полиция, совершающая преступление. Наверняка, такие прецеденты уже бывали.

— Но такое оружие хранится за семью замками, — сказал Олли. — Видели бы вы, через что мне пришлось пройти, чтобы выпросить на один день эту винтовку. Это тебе не девятимиллиметровая пушка, которую ты вечером приносишь домой и кладешь в ящик комода. Получить доступ к «ХК-53» — большая проблема. Достать ее нелегко даже матерому полицейскому.

Кларенс рос в Миссисипи пятидесятых-шестидесятых и мог многое рассказать о том, что может достать матерый полицейский. Но он промолчал.

— Итак... Убийца — или бандит, укравший «ХК-53, — заключил Олли, — или морской пехотинец, или офицер полиции, пытавшийся притвориться бандитом. Сравним с описанием Муки. Двое молодых парней-латиноамериканцев.

— Может, он ошибся, — сказал Мэнни, — или все придумал.

— Защищаешь своих, да? — спросил Кларенс.

— Это мог быть латинос, связанный каким-то образом с полицией или ВМФ, — сказал Олли, стараясь не обращать внимания на напряженную атмосферу.

219

— Что же, вы оба можете развивать свои теории, — сказал Мэнни, — но я сомневаюсь, что мы так до чего-нибудь дойдем. Почему бы нам не поместить в газете объявление с предложением тысячи долларов тому, кто сможет дополнить историю Муки? Я пошел. У меня еще одна встреча по делу Гейлора.

Олли кивнул, и Мэнни ушел, не удостоив Кларенса даже взгляда.

— И все-таки, я думаю, что это были бандиты, — сказал Олли Кларенсу, — но они где-то достали винтовку. Вопрос: где? Но я не стал бы полностью исключать и вариант с морскими пехотинцами и полицейскими. Я всегда готов принять любые версии. Напомни мне как-нибудь рассказать тебе об одном деле, которое я раскрыл по следам орангутанга.

— Орангутанга?

— Я также обзвонил всю округу, чтобы выяснить, не была ли украдена «ХК-53» с какого-нибудь оружейного склада. Ничего. Потом я разослал подобный запрос держателям оружейных лицензий Орегона. Тоже ничего, — в этот момент зазвонил телефон.

Пока Олли отвечал на звонок, Кларенс начал изучать лежащую на столе детектива кипу бумаг по делу Дэни. Он просмотрел записи свидетельских показаний и описания места преступления. Следующими в стопке лежали два больших конверта. Олли был поглощен разговором, повернувшись спиной к столу, и не видел, как Кларенс вытащил и открыл верхний конверт. В нем были три фотографии указателей улиц, окружающих дом Дэни, фотографии отпечатков ног и разбросанных по крыльцу гильз. При виде следующих снимков внутри Кларенса все сжалось. Дэни. Фелиция. Просмотрев их один за другим — все десять — он положил их обратно. С выпрыгивающим сердцем и судорожно сжатым желудком, Кларенс открыл второй конверт и невидящими глазами уставился на фотографии вскрытия. Десятки фотографий. Сюрреалистические картины, напоминающие образы нацистских концлагерей, которые невольно хочется принять за муляж, потому что ничто настолько ужасное не может быть реальным. Но если они настоящие, вам больше никогда не захочется жить на этой земле.

Все еще разговаривая по телефону, Олли обернулся. Увидев, чем занимается его гость, он быстро нагнулся через стол и выдернул конверты и фотографии из рук Кларенса. Тот не сопротивлялся.

Олли увидел взгляд Кларенса. В нем была пустота, которую медленно наполняло пламя.

ГЛАВА 13

Кларенс сидел в мастерской Дэни, где среди серых городских лабиринтов она творила свои прекрасные картины. На круглом деревянном столе, полированная поверхность которого была испещрена царапинами, стояли три плетеные корзины с баночками разноцветных красок.

Кларенс сидел на особом стуле — стуле, который он тщательно восстановил из оставшихся после обстрела обломков. Этот обитый парчой стул был наибольшей фамильной ценностью бедной семьи. Папа купил его для мамы в Миссисипи, когда Кларенсу было всего восемь лет. Тридцать четыре года назад. Опять этот нежный, еле уловимый запах духов мамы — как от той вышивки, которая раньше висела в его подвале, а теперь была надежно спрятана. Кларенсу не хотелось вывешивать ее в этом квартале, где ее могли выбросить или украсть.

Всего лишь месяц назад он сидел в этой же комнате на старом мамином стуле и смотрел, как сестра рисует. Дэни тогда сказала, что часто при виде этого стула представляет, как на нем сидит мама, наблюдая за ее работой. Один из холстов накрыт большой скатертью — в точности как в тот день, когда Кларенс был здесь в последний раз — в день убийства Дэни. Тогда сестра сказала: «Не снимай», — и Кларенс до сих пор так и не приподнял эту скатерть, чтобы посмотреть, что под ней. Его не покидало ощущение, что в тот момент, когда он это сделает, Дэни уйдет навсегда.

Он вспомнил вопрос Дэни о его дальтонизме.

— Ты же не полный дальтоник, когда все цвета выглядят только различными оттенками серого. Ты просто не можешь увидеть некоторые цвета или же путаешь те, которые видишь. Так?

Кларенс пожал плечами.

— Ну, да.

— Цвета говорят нам кое-что о Боге, — сказала она.

— И что же?

— То, что Он ценит разнообразие, многогранность и красоту. Он — художник, и, дав нам глаза, чтобы мы могли видеть различные цвета, Он дал нам возможность ощущать все, что есть в жизни.

— Не знаю, сестренка. Иногда я думаю, что лучше быть полным дальтоником.

— Но тогда мы видели бы все в серых тонах.

— И, может быть, красный, желтый и коричневый цвета не имели бы такого значения, и наши расовые проблемы были бы решены.

— Это было бы так скучно.

— Лучше скучать, чем умереть. Или ты так не думаешь?

— Если бы мы смотрели на Бога как на Художника, сотворившего каждого из нас, то убийств вообще не стало бы.

— Да уж. И человечество жило бы долго и счастливо. Но, к сожалению, сестренка, это не так.

Кларенса не переставали удивлять идеализм и романтизм Дэни, которые она унаследовала от отца. Учитывая те трудности, с которыми она сталкивалась, от нее можно было бы ожидать большего цинизма. Наверное, Кларенс выполнил норму по цинизму за двоих.

Наконец, он решился. Подойдя к холсту, Кларенс медленно приподнял край скатерти, чтобы взглянуть на картину. Он открыл, наверное, восемьдесят процентов, но понял, что там изображено. Это была Дэни. Автопортрет. Она умерла, не успев закончить эту картину.

Внизу аккуратным, ровным почерком Дэни было написано: «Для Анци. Спасибо, старший брат, что всегда был рядом».

В воскресенье утром, войдя в «Авен-Езер» (церковь Дэни), Кларенс услышал тихую мелодию в стиле «соул» — печальную и радостную одновременно. Помещение пестрило яркими цветами:.красные и голубые, желтые и зеленые. У многих женщин на шее были украшения — в основном дешевые. Одетые в смокинги ашеры то и дело вскидывали правую руку в белой перчатке так слаженно, как будто были военными (при этом левую руку они почему-то держали за спиной). Кларенс улыбнулся. В церквях для черных даже указание мест превращается в вид искусства. Один из ашеров, подхватив Жениву под локоть, посадил ее на свободное место. Кларенс был уверен, что Жениве церковь Дэни уже пришлась по вкусу. О себе он этого сказать не мог. Кларенс занял место рядом с Женивой, по другую руку от него сели отец, сын, дочь, Селесте и насупившийся Тай.

Они со всех сторон были окружены пожилыми женщинами в белых шляпках. Кларенсу бросились в глаза руки какой-

224

то старушки, которая сидела через два ряда от него. Они были огрубелые и мозолистые — наверное, от многолетнего сбора хлопка и выполнения другой мужской, работы. При взгляде на них Кларенс вспомнил руки мамы. Наверное, на ее коленях тоже были мозоли от ползания по полу со щеткой и из-за молитв о детях.

По всей аудитории, вмещающей четыреста человек, можно было увидеть десятки шляпок в африканском стиле. Повсюду были косички — некоторые с вплетенными в них разноцветными баретками. Море ямайских причесок. На сцену поднялся хор, одетый в ярко-красные мантии с желтыми вставками на широких рукавах. Он выглядел совершенно по-африкански, раскачиваясь, хлопая в ладоши и распевая «Благодарю Тебя за кровь». Плечи поющих сотрясались, как будто в поклонении принимали участие не только их губы, но и все тело. Голоса проникали во все уголки и щели вокального диапазона. Кларенс был уверен, что этот же хор мог спеть эту же песню сотни раз, ни разу не повторившись в манере исполнения.

Группа запела «а капелла»: «Эта кровь, что укрепляет меня день ото дня, никогда не лишится своей силы». Они пели непринужденно, не сдерживая чувств.

Пение, подчеркивая суть слов, не утихало. Каждая песня оставляла впечатление, что поющим не хочется останавливаться. Солирующие партии — баритона и сопрано — были великолепны. Подобно волнам, которые то накатываются, то вновь отступают в огромный океан, солисты передавали мысль, что именно океан, а не волны являются самым важным.

Некоторые руки были высоко подняты, но не все, что Кларенс принял с большим облегчением, поскольку не любил поднимать руки. Все раскачивали головами, у многих были закрыты глаза. Солирующий запел: «Силен наш Бог. Силен наш Царь. Силен Господь, наш Властелин». Пропев до конца, эту песню запевали вновь — и так не меньше десяти минут.

Пастор Клэнси поднялся со своего места на сцене. «На этой неделе школа Джефферсона опубликовала список учеников, получивших наивысшие балы по результатам весенних экзаменов. Среди пятидесяти лучших — четырнадцать из нашей церкви!»

Помещение наполнилось аплодисментами, возгласами «слава Богу», восклицаниями и поздравлениями. Зачитывая имена отличников, пастор просил их встать, и каждого приветствовали продолжительными овациями.

225

На сцену поднялся какой-то мужчина, который представился как Джереми, — один из дьяконов.

— Анжела Мэри, как твоя мама? Лучше? Это хорошо. Карина Элизабет, как дела с твоей спиной? Улучшаются? Мы будем продолжать молиться о тебе, сестра. А теперь, у кого-нибудь есть сегодня слово к народу Божьему?

Поднялся один брат.

— Я хочу воздать славу Богу за то, что получил работу в хозяйственном магазине «Настоящий». Уже завтра я приступаю к работе.

— Аллилуйя. Разве это не прекрасная новость? Брат Генри, помолись сейчас за брата Джимми.

— Боже, мы приносим пред Тобой Джимми. Эта работа

— реальный ответ на молитву. Помоги ему быть хорошим работником, чтобы он все делал как для Тебя. Помоги ему обеспечивать семью. Помоги ему быть сильным свидетелем на работе. Благодарим, Господь. Благодарим, Всемогущий Бог. Благодарим, Иисус.

«Аминь», «Аллилуйя», «Да, Господь», «Спасибо, Иисус».

— Кто следующий?

Поднялся еще один мужчина с коротким свидетельством о своем избавлении от наркотиков и о том, как он вернулся к жене и детям и теперь посещает мужское служение в «Авен-Езере». Еще один взрыв аплодисментов, и Кларенс понял, что хлопает сильнее, чем мог от себя ожидать.

— Бенсоны пришли? — спросил пастор Клэнси. — Дарнелл и Мэри, вы принесли ребенка, так? И как вы назвали своего малыша? Случайно, не Кайро Клэнси? — Смех в зале. — Нет? Кевин. Тоже неплохо. Давайте помолимся о Кевине.

— Господь, мы приносим Кевина пред Тобой. Дорогой Иисус, помоги ему с самого детства стать благочестивым юношей,

— просьбу встретили хором «аминь» и «да, Господь». — Помоги сестре Мэри быть такой мамой, какой она должна быть, — еще один хор «аминь». — Помоги, дорогой Господь, брату Дарнеллу быть духовным лидером и укрепи их семью.

Он наблюдал, как пастор Клэнси беспокойно ерзает. Этот парень был готов произнести проповедь. Как только хор закончил песню, он сразу же вскочил и громко сказал в микрофон.

— Вы любите Иисуса сегодня?

— Да, — ответили в унисон сотни голосов.

— Спрошу по-другому. Вы любите Иисуса сегодня?

226

— Да! — ответил зал еще громче.

— Опять изменю ударение. Вы любите Иисуса сегодня?

«Да!»

Кайро Клэнси расхаживал взад-вперёд по сцене. Его речь, неторопливая и размеренная в начале, постепенно становилась все более энергичной.

— Люди, что с вами? После такого прекрасного поклонения некоторые из вас выглядят так, как будто были крещены в уксусе, — смех. — Знаете, что не дает мне покоя?

— Что, пастор?

— Это богословие процветания, это Евангелие здоровья и богатства. Расскажу вам одну историю. Однажды я спросил у Господа: «Что для Тебя миллион лет?» Он ответил: «Это для Меня всего лишь миг, сын». Тогда я спросил: «А что для Тебя миллион долларов?» Он сказал: «Это для меня всего лишь цент, сын». Тогда я сказал: «Хорошо, Господь, может, Ты мне даешь миллион долларов?», «Конечно, сын, — ответил мне Господь,

— но только подожди всего лишь миг».

Собрание взорвалось хохотом — тем мгновенным спонтанным смехом, который возникает, когда люди хотят смеяться и только ожидают подходящего момента.

Кларенс рос в черных церквях, и потому у него сложилось мнение, что у Бога есть не только определенные строгие правила, но и прекрасное чувство юмора.

— Проповедуй дальше, брат.

— Суть в том, что Бог действительно дает нам великие дары

— сокровища, которых мы не можем даже себе представить. Но это не означает, что Он дает нам их здесь и сейчас. Вера уповает на то, что Бог совершит в грядущем мире, там и потом, а не здесь и сейчас. Если вы думаете, что Бог обещает великое богатство и совершенное здоровье здесь и сейчас, то вам нужно открыть Библию и позволить Богу поставить вас с ног на голову. Вы слышите?

«Аминь».

— Разве это не истина, Господи?

«Да, это так».

— За всем этим учением о преуспевании я вижу то, что сегодня многих людей заботит не столько Бог, сколькр собственная выгода. Мой отец всегда говорил: «Тот, кто стремится служить Богу ради денег, ради большей зарплаты, будет служить дьяволу».

«Да. Аминь. Аллилуйя. Сильно сказано».

— Схемы типа «провозгласи и востребуй» выглядят так, как будто мы натягиваем поводок Бога до тех пор, пока Он не свернет на нужный нам путь. Но это не сработает. Это мы должны стать на Его путь.

«Да. Правильно. Это так».

— Попробуйте выкрутить руки Всемогущему, и вы откусите намного больше, чем сможете прожевать. Вы можете бороться с Богом, но никогда Его не победите. Даже и не думайте. У вас нет ни единого шанса.

«Аминь. Аллилуйя. Слава Иисусу».

— Знаете, что я думаю?

«Что, пастор?»

— Когда мы говорим Богу, что Он должен устранить болезнь, неурядицу или проблему с финансами, мы, наверное, просим Его устранить именно то, что Он поместил в нашу жизнь ради нашего преображения в образ Христов!

«Это так!»

— Послушайте. Я смотрю некоторые из этих телешоу и слушаю некоторые из этих радиопередач, и знаете, что я думаю?

«Говори, пастор».

— Я думаю, что они стараются превратить Бога в небесную беспроигрышную лотерею. Как будто Он — какой-то вселенский игровой автомат: вы опускаете монетку, тянете за рычаг и затем подставляете шляпу, чтобы получить выигрыш. Как будто смысл существования Бога — давать нам то, чего мы хотим. Но у меня есть для вас новость. Мой Бог — не Дед Мороз. Он

— Господь Бог Всемогущий. И ни на миг не забывайте, что Он

— на престоле, а вы — нет!

Возгласы потонули в бурных овациях.

— Есть люди, которые называют Бога «Господом», но ведут себя так, как будто господа — они, а Бог — это джин. Но тереть лампу совсем не обязательно — достаточно просто процитировать стих из Библии или сказать три раза: «Слава Господу»,

— и появится Бог в странной шапке и с большими бицепсами, Который выполнит все желания! Как будто владыки — они, а не Бог. И это объясняет, почему людей не интересует истинное богословие — просто их не интересует Бог. Естественно. Кто же спрашивает у джина, что ему нравится? Джины служат только одной цели: удовлетворять наши желания. И тогда мы можем просто сказать: «Теперь, Бог, Ты можешь идти. Когда мне опять

228

что-то понадобится, я позову Тебя», — последние фразы пастор произнес высоким, голосом.

Он сегодня был явно в ударе.

— Видите ли, я много размышлял об этом богословии преуспевания. Я размышляю о нем, когда читаю Библию. Я также размышлял о нем два года назад, когда шел по улицам своей родной деревни, пожимая грязные руки живущих в нищете христиан. Я размышлял о нем, когда поклонялся вместе с искренними верующими, сидящими на грубых скамьях без спинок в одной из церквей в Кении, собрания которой проходят на грязном складе. Я также размышлял о нем во время встречи с одним пастором из Китая, который из-за своей веры в Иисуса лишился всего, что имел. Конечно, это Евангелие здоровья и богатства может хорошо выглядеть где-нибудь в Калифорнии, но оно не подходит для Китая, Гаити или Руанды. Вы согласны?

«Да», — многие закивали головами.

— И вот, что я вам скажу. Любое Евангелие, которое истинно лишь в Калифорнии, но не в Китае — это не истинное Евангелие!

Гром аплодисментов.

— Ия размышляю, не потому ли, что сегодня проповедуется это фальшивое Евангелие, так много людей заявляют о том, что они — христиане, а потом куда-то бесследно исчезают из церкви? Вы понимаете, о чем я говорю?

«Да, пастор. Аминь. Конечно».

— Один мой близкий друг, Харви Уильямс из церкви в Альбине, как-то рассказал мне о том, что на чердаке их церковного здания развелось много летучих мышей. Тогда я сказал ему: «Харви, мы тоже сталкивались с такой проблемой в «Авен-Езе-ре». И знаешь, что я понял? Все, что мне нужно сделать, — это крестить этих мышей в воде, и я их больше никогда не увижу!»

Зал засмеялся.

— Брат Даниэле, ты ведь торгуешь компьютерами, так? — явно довольный тем, что ему оказали внимание, мужчина в зале утвердительно кивнул. — Тогда ты оценишь следующую историю. Жил один торговец компьютерами, который для привлечения клиентов демонстрировал видеоролик под названием: «Вид и звучание ада». В этом ролике приятный мужчина и красивая женщина танцуют на вечеринке, пьют алкоголь и веселятся. Человек, который смотрит на экран, думает, что это очень круто, и стоит начать жить, как в аду. Но потом он умира-

229

ет и действительно оказывается в аду — ужасном и презренном месте, где нет утешения. И тогда он спрашивает дьявола: «Эй, а где же веселье?» И дьявол с коварной усмешкой отвечает: «О, ты, наверное, видел нашу рекламу».

Брат, сидящий в трех рядах впереди от Кларенса, захохотал так сильно, что чуть не упал со скамьи.

— Истина заключается в том, что дьявол представляет грех чем-то веселым, а праведность — чем-то скучным. Он старается навязать представление, что ад — это здорово, а небеса — скверно. Но не обманывайтесь. Мой отец научил меня кое-чему, и я никогда этого не забуду. Он сказал, что наша жизнь на земле — это всего лишь точка. Едва начавшись, она уже заканчивается. Но наша жизнь в вечности — в аду или на небесах — как бесконечная линия. Каждый человек должен решить, ради чего он живет: ради точки или ради линии. Если живешь ради точки, то ты глупец. Если же живешь ради линии, то ты — ученик Иисуса. Подумайте об этом. Подумайте о том, что такое несколько миллионов лет!

«Аминь. Да».

— Могу я услышать подтверждение того, что вы меня поняли? — спросил пастор Клэнси, неудовлетворенный вялой реакцией зала. В ответ вместо нескольких десятков разрозненных возгласов, раздавшихся несколько мгновений ранее, грянул дружный хор сотен «аминь» и «да».

Мужчины вытирали пот со лба, а женщины размахивали своими бюллетенями, как стая птиц, но никто не спешил уходить. Кларенсу показалось, что он уже сотни лет не был в церкви, где время так мало значит. Он понял, что пастор еще не прочитал место Писания. Он еще не начал проповедь. Это была только разминка.

— Вчера вечером я проезжал мимо бара «Мэрфи» недалеко от «Мартина Лютера Кинга». Вы знаете, там всегда множество машин и народ смеется, шумит и хорошо проводит время. И вот мы здесь сегодня. Иисус — наш Господь, Он дает нам победу, и приготовил для нас место на небесах. Неужели мы допустим, чтобы те люди проводили время в баре «Мэрфи» лучше, чем мы в «Авен-Езере»?

Многие отрицательно закивали головами: «Нет. Никогда».

— Я видел, как некоторые приходят в церковь в воскресенье. Они надевают свою лучшую одежду и дорогие кожаные туфли. Они делают шикарные прически, и, наверное, думают,

230

как здорово выглядят, а не о том, как велик Бог. Послушайте, что я вам скажу! Богу не нужны люди, которые просто хорошо одеваются ради Него по воскресеньям. Ему нужны люди, которые послушны Ему в понедельник! Кргда мой отец просил меня сделать что-нибудь, он не просил меня об одолжении. То же самое можно сказать и о Боге, когда Он говорит нам что-то сделать. Это не повод для обсуждения или переговоров. Бог хочет просто послушания. Поэтому, не произносите «аминь» на проповедь своими языками. Произносите это своей жизнью!

«Аллилуйя, дорогой Иисус! Да, этот парень умеет проповедовать».

— А сейчас соберем пожертвования для бедных, потому что я уверен: вы не можете переживать о бездомных в воскресенье, не замечая их в понедельник.

«Аминь. Здорово сказано».

По рядам пошел поднос, и Кларенс вытащил двадцатидолларовую купюру, оставив около семидесяти долларов в бумажнике. Он передал поднос отцу, заранее зная, что тот сделает. Обадиа открыл свой бумажник и высыпал все его содержимое на поднос. Кларенс знал, что отец в этом месяце уже получил пенсионное пособие, и это не были сотни долларов. Он не раз пытался сказать Обадиа, что Бог не требует подобных жертв, но упрямый старик не хотел слушать. Кларенс увидел радостное выражение на лице отца и понял, что эту радость нельзя оценить деньгами. Внутри он почувствовал жгучее желание иметь то, что есть у этого старика.

После сильной часовой проповеди с множеством цитат из Писания, иллюстрациями, обилием смеха и иногда — слез, пастор Клэнси напоминал Кларенсу летчика, начинающего выпускать шасси.

— Я хочу, чтобы вы повторили за мной: «Мы будем познавать Слово Божье».

«Мы будем познавать Слово Божье».

— К кому я обращаюсь: к мертвым во Христе, что ли? Я хочу вас услышать. Мы будем поступать по Слову Божьему.

«Мы будем поступать по Слову Божьему».

— Мы будем делиться Словом Божьим.

«Мы будем делиться Словом Божьим».

Пастор произнес еще с десяток лозунгов, каждый из которых зал с энтузиазмом повторил.

Поднялся хор и запел: «Знать Тебя, Иисус, знать Тебя — нет

231

ничего прекрасней. Ты — все для меня, мое сокровище и радость, праведность моя. И я люблю Тебя, Господь».

Пастор Клэнси закончил собрание молитвой.

— Освободи нас, Иисус. В Твоем Слове сказано, что Ты пришел освободить нас. Веками мы были рабами, и Ты освободил нас. Но есть величайшая свобода — свобода от наркотиков и спиртного, банд и насилия, разводов и аморальности. Боже, освободи нас от рабства греха. Освободи нас силой Иисуса. Мы просим Тебя во имя Его. Аминь.

«Аминь. Аллилуйя!»

Люди начали обниматься, приветствовать друг друга и хлопать по плечам. Кларенс посмотрел на часы. Два с половиной часа?

— Эй, ты Кларенс Абернати, да? — Кларенс пожал протянутую ему старческую, морщинистую руку. — Я Гарольд Хэдуэй. Мы встречались недавно в офисе Норкоста.

— Правда? — спросил Кларенс. — А что вы там делали?

— Я — старший охранник, — Гарольд выпятил грудь. — Я отвечаю за три офиса в том здании: офис Норкоста, адвокатскую контору и бухгалтерию. Читал твои заметки, сынок. Мне нравится, как ты пишешь.

— Спасибо, мистер Хэдуэй. Был рад познакомиться с вами.

— Зови меня Гарольдом. Я горжусь, что знаю тебя, Кларенс Абернати. И мне очень не хватает твоей сестры Дэни. Да, она всегда была добра ко мне. Всегда.

Кларенс представил Гарольда отцу. Два старика сразу же подружились, как это часто бывает у пожилых чернокожих с общими трудностям и общей верой. Кларенс чувствовал, что в этой церкви есть что-то особое — что-то близкое и глубокое.

Семья собралась за большим обеденным столом в гостиной Дэни. Во главе сидел Обадиа, с одной стороны от него — Кларенс и Женива, а с другой — Кейша и Селесте. Джона и Тай сидели на дальнем конце, причем Тай — с недовольным видом. Ему, как всегда, хотелось заниматься чем-то со своими друзьями.

Обадиа сидел настолько прямо, насколько позволяла его восьмидесятисемилетняя спина. Как всегда, он жевал пищу очень медленно, как бы смакуя. Казалось, он пытается выжать из еды какие-то дополнительные питательные вещества. Обадиа ел как человек, у которого не всегда было достаточно пищи.

232

За обедом в воскресенье он брал бразды правления в свои руки, и в последнее время всегда было тяжело предположить, куда он повернет разговор в следующий момент.

— Хорошая проповедь, хорошая проповедь, — сказал Обадиа, — пастор Клэнси мне понравился.

— Мне тоже, — сказала Женива, передавая Обадиа большой кусок пирога с черникой.

— Большое спасибо, доченька. Выглядит очень аппетитно, очень, — откусив большой кусок пирога, он долго кивал головой, после чего закончил свой комментарий, — хорошая церковь. Она мне понравилась. Хорошая церковь, правда, ребята? — Обадиа посмотрел на Джону и Тая.

— Да, сэр, — ответил Джона.

Тай, потупившись, буркнул:

— Ага.

— За свою жизнь я побывал во множестве церквей, — сказал Обадиа, — один раз я пошел вместе с кузеном Джабалом в церковь в Луизиане. Они посадили белых по одну сторону, а черных — по другую. Потом протянули посредине центрального прохода толстый канат, чтобы никто не забыл о цвете своей кожи. Забавно, что пастор проповедовал из послания к Колоссянам, где говорилось, что раса не имеет значения, и что мы — едины во Христе Иисусе, — старик захихикал с озорным огоньком в глазах. — Из того, что говорил пастор, я больше ничего не слышал. Я просто сидел там и думал, каким образом мы можем быть одним во Христе Иисусе, если между нами натянут этот канат!

Обадиа громко рассмеялся. Затем, успокоившись, он продолжил:

— Кларенс, ты помнишь сына Джабала, Рейба?

— Да, папа. Он жил с нами несколько недель, пока... пока не получил битой.

— Битой? — спросил Джона. Кларенс посмотрел на отца, как будто говоря: «Ты первый начал этот разговор».

Обадиа вздохнул.

— Иногда люди садятся в свои машины, выпив перед этим для храбрости немало пива, и затем едут в городские кварталы, чтобы бить черных по голове бейсбольными битами. Как в случае с Рейбом. Его тогда сильно избили.

— Почему белые люди такие злые? — спросила Селесте.

— Они не злые, дорогуша. По крайней мере, не все из них,

233

и даже не большинство. Злые только некоторые из них, детка, всего лишь некоторые, — Обадиа осмотрел сидящих за столом. — Джабал часто говорил: «Никогда не доверяй белому», а после того как Рейба побили, стал говорить это еще чаще. И все же, Джабал был неправ. Я говорил своим детям когда-то и говорю всем вам сейчас: никогда не доверяйте человеку аморальному и слабохарактерному. Именно так нужно было говорить Джабалу. Если у человека мало мозгов, то цвет кожи значения не имеет. Есть хорошие черные и плохие черные. И есть хорошие белые и плохие белые. Никогда нельзя судить о книге по обложке, и никогда не судите о человеке по цвету его кожи.

Обадиа выдержал длинную паузу и затем продолжил:

— Проблема не в том, что люди белые, а в том, что они — люди. И не важно, какие они: черные, белые или красные. Библия называет это грехом, и все мы — грешники.

Пытаясь вспомнить какую-нибудь подходящую историю, Обадиа задумался. Наконец, его глаза засияли, что означало: его поиски увенчались успехом.

— Когда я был ребенком, к нам в гости приехал мой дедушка по линии отца. Стоял жаркий день, и мы ловили рыбу в озере. Это было очень красивое, маленькое озеро. Так вот, дедушка снял с себя рубашку, и я увидел шрамы по всей его спине. Я подошел и провел по ним пальцем. Эти раны уже давно зажили, но в глазах дедушки все еще отражалась былая боль. Я спросил его: «Дедушка, кто это сделал?» Я знал, что он когда-то был рабом, но до тех пор, пока не увидел эти шрамы, рассказы о его жизни были для меня чем-то далеким.

— Он ответил: «Это сделал один жестокий человек. Я просил Иисуса простить его, и надеюсь, он тоже просил Иисуса о прощении». Видите? Дедушка не сказал, что это был белый человек. Он сказал, что это был жестокий человек. И я никогда об этом не забываю.

Обадиа осмотрел сидящих за столом, и Кларенс почти услышал звук резкого переключения передачи в голове отца.

— Знаете, чего не хватает современным церквям?

— Чего, папа? — спросил Кларенс.

— Скамьи скорбящих. Помнишь нашу старую церковь в Пакетте? У них была скамья скорбящих. Это было в те давние дни, когда для того, чтобы толковать Библию, не требовалось богословского образования. Мы просто верили в нее и старались жить в соответствии с ней. Кларенс, ты помнишь старого пастора Чаро?

234

— Да, папа.

— Это был проповедник! У него было больше шипов, чем у тернового куста, — Обадиа широко улыбнулся. Его белозубая улыбка напоминала клавиши рояля, — преподобный часто говорил с кафедры своим зычным голосом: «Быть черным — не позорно», а затем делал паузу и, наклонившись к нам, подмигивал и шептал: «Это просто ужасно неудобно».

Обадиа засмеялся и долго не мог успокоиться. Кроме Же-нивы, которая смогла выдавить из себя несколько смешков, его веселья больше никто не разделил.

— Помнится, воскресенье было самым лучшим днем недели. Мы оставляли хлопковые поля и перекошенные лачуги и шли в дом Божий. Если бы не воскресенья, нас бы просто замучили до смерти работами, мы не доживали бы и до пятидесяти. В воскресенье мы надевали самое лучшее. Мама намазывала воротник моей единственной белой рубашки пшеничным крахмалом, чтобы приклеить торчащие нитки. Я надевал штаны, в которых было меньше всего дыр. В любую погоду мы шли семь километров пешком в воскресную школу. И по пути мы не скучали: со стариной Илайджей мы всегда придумывали разные проказы.

Обадиа посмотрел на Джону и Тая и закивал головой, как бы говоря: несмотря на свой возраст, все еще помнит, что значит быть подростком. Глаза всех были устремлены на дедушку. Хотя тело Обадиа и ослабело, его взгляд был все так же тверд, и он все еще был для семьи нерушимым авторитетом.

— Пастор служил сразу в четырех церквях, поэтому мог проповедовать у нас только раз в месяц. После занятий воскресной школы был перерыв, а затем начиналось основное служение. Проповедник поднимался на сцену и говорил: «Помните свою маму? Как она обнимала вас и прижимала к себе? Но теперь ее нет, и вас больше некому обнять», и он продолжал в том же духе, пока все мы не начинали хлюпать носом и всхлипывать. Он напоминал нам о наших бабушках и всех умерших родственниках до тех пор, пока мы не приходили в отчаяние. И тогда он восклицал: «Но однажды вы опять встретитесь со своей мамой! Если вы любите Иисуса, то однажды попадете на небеса, и ваша мама будет там, встречая вас широко открытыми объятиями. Кто из вас уже ждет не дождется этого дня?»

Обадиа старался передать интонацию проповедника семидесятипятилетней давности.

— Люди восклицали и хлопали в ладоши, тряслись и дро-

235

жали. Не так, как в некоторых церквях, где просто читают лекцию, которую в какой-то момент нужно прервать, чтобы ты не заснул. В современных церквях больше не проповедуют о небесах, и вообще ни о чем подобном. Ни о чем подобном. Наверное, сегодня мы думаем, что наш дом — этот мир. Может, именно поэтому у нас такие большие проблемы.

Запавшие глаза Обадиа обозревали сидящих за столом так, как будто во время партии в покер он пытался прочитать по их лицам, какие у них карты.

— Затем была неделя служений пробуждения. Отовсюду съехались родственники. Церковь в те дни была как одна семья, всегда вместе. Мы много ели, пели, проповедовали и много жертвовали — иногда по два или три раза за служение, если не получалось собрать достаточную сумму для бедных.

— А я думал, что вы были бедными, — сказал Джона.

— Ну, по сравнению со многими другими, — да. Но всегда найдется кто-то беднее тебя, и ты всегда можешь ему помочь. Помните об этом, детки.

Обадиа обвел взглядом детей, чтобы решить, на ком остановить свет своих глаз, и на этот раз выбор пал на Кейшу.

— Мы собирались вместе, чтобы сосредоточиться на лучшей жизни — жизни грядущей. Мы всегда читали Писание, в котором говорится, что мы — странники и пришельцы. Племя рабов понимало это, владельцы же земли — никогда. Знаешь, Кейша, у черных в те времена не было земли. Вернее, у некоторых она была, но таких было очень мало. Мы были испольщиками. Наши отцы были рабами. Мы знали, что это — не наш дом. Когда ты думаешь, что чем-то владеешь, тебе труднее, потому что ты начинаешь вести себя не как арендатор, а как важный хозяин. Но этот мир, детки, принадлежит Богу. Человек здесь не хозяин. Все мы — только испольщики на Божьей земле. Но Он никогда не обманывает нас. Грядет время жатвы, и Он вознаградит нас за наши труды.

— Но иногда так не кажется, папа, — сказал Кларенс. От этих слов Женива вздрогнула. Она никогда еще не слышала, чтобы Кларенс спорил со своим отцом в присутствии детей, по крайней мере, не по духовным вопросам, — в этом мире происходит много плохого, и иногда наши труды не получают вознаграждения.

— Это потому, сынок, что еще не настало время жатвы. Просто подожди. Просто подожди.

236

«Я уже устал от постоянного ожидания».

— Уповай на Него, и дорогой Иисус не подведет. Эти телепроповедники хотят всех убедить, что время жатвы уже настало. Только дай пачку денег, и возле твоего дома сразу же появится большой «Кадиллак». Покажи мне главу и стих, где об этом говорится. Не можешь? Бог говорит, что мы пожнем урожай в свое время, если не ослабеем. И это время еще не настало. Не сдавайся, сынок. Только не сдавайся.

Глаза старика неподвижно уставились в окно. Его губы продолжали двигаться, но в мыслях он был далеко отсюда.

— Я помню те старые песни — черные как ночь, черные как ворон. «Нас заберут», «Прилети за нами, колесница», «Я улечу», «Прямо в Царство Славы», «Уже совсем недолго». Мы всегда пели о «том дне, что грядет». Мы знали, что этот день еще не настал.

Обадиа в этот момент был где-то далеко. «О ком он сейчас думает? О маме? — размышлял Кларенс. — О жене? О дочери? Или о маленькой Фелиции?»

Вдруг Обадиа еле слышно запел песню, которую Кларенс смутно помнил по своему детству. «Я не знаю, почему все вокруг меня и мои надежды рушатся. Я не могу увидеть совершенного Божьего плана. Но однажды, однажды Он этот план откроет».

Кларенс на мгновение почувствовал зависть к простой вере своего отца. Но в следующий момент он уже испытывал жалость к старику. Отец цеплялся за обещания, данные когда-то рабам, которых избивали, насиловали, высмеивали и продавали как скот.

«Я не понимаю, — продолжал петь Обадиа, — почему сейчас страдаю и почему мне так плохо, но однажды, однажды Бог все откроет. Однажды, когда я увижу Его лицо, когда Он утрет последнюю слезу — тогда я пойму».

За столом воцарилась неловкая тишина. Никто не знал, что делать, когда дедушка погружается в свой невидимый мир.

Зеке и Торел ушли, и Дэни осталась одна, наблюдая через дверь времени за великой древней цивилизацией в северной Африке, которая находилась в районе современного Судана. Этот угольно-черный народ,именующий себя кушитами, греки назвали «эфиопы», что означает «чернокожие». Дэни с интересом наблюдала за тем, как они создавали собственный алфавит,

237

строили пирамиды и каменные дома, металлургические заводы и сложные водопроводы. Ее восхищали архитектурные, научные и художественные достижения этого народа. Это была одна из самых сильных и развитых цивилизаций за всю историю человечества. Вдруг перед взором Дэни появились слова псалмопевца, от которых она затрепетала: «Эфиопия прострет руки свои к Богу».

Она наблюдала, как Иеремия был спасен чернокожим африканцем, и как Симон из африканской Киренеи нес крест Иисуса. Во времена Христа эта чернокожая народность отправляла послов в Аравию, Индию, Китай и Рим. Дэни увидела, как множество африканцев, собравшихся в день Пятидесятницы, обращаются к вере во Христа. Она увидела церковь в Антиохии, в которой одним из основных лидеров был Симеон, называемый «Нигером», и Луций-кирениянин. Она наблюдала за тем, как антиохийская церковь отправляет Павла и Варнаву на дело еван-гелизации Турции, Греции и Италии. Увидев, как чернокожие лидеры церкви отправляют миссионеров для распространения Евангелия в языческой Европе, Дэни была очень воодушевлена. Как она хотела бы, чтобы Харли тоже это увидел. И как жаль, что она не знала об этом в стране теней.

Дэни с большим интересом наблюдала, как на передний план древней драмы вышел человек, который был немногим старше Христа. Он был высокопоставленным сановником, отвечающим за казну Эфиопии.

Где-то внутри себя этот человек слышал голос (Дэни поняла, что это голос Эль-Иона), говорящий о существовании чего-то большего, чем мелкие языческие боги рас и народностей, наподобие кушитского льва с тремя лицами или египетского божества в обличии барана. Существует истинный Бог, создавший все расы и народности, Который правит всем. Этот эфиоп жаждал узнать единого истинного Бога. Он слышал о Боге, принесшем правый суд и избавление для группы рабов, выведя их полторы тысячи лет назад из Египта. Это был Бог, Которым нельзя манипулировать, Который существует не для воплощения планов какого-либо человека или нации.

Эфиоп с радостью воспользовался возможностью съездить в Иерусалим. После нескольких недель наблюдения за поклонением и вероисповеданием евреев, он отправился в дальний обратный путь, который пролегал через Синайскую пустыню в Египет, откуда до Эфиопии нужно было преодолеть еще бо-

238

лее тысячи километров. По пути эфиопский сановник изучал еврейские Писания — рукописную копию, приобретенную за большую цену им для своей царицы. Наблюдая за тем, как этот эфиоп едет в своей колеснице, Дэни видела в его сердце страстное, жгучее желание узнать истину. И это ее приводило в восторг.

Вдруг на сцене появилось еще одно действующее лицо — Филипп, обращенный в христианство еврей. Он уже хорошо потрудился для спасения самарян. Иудеи ненавидели самарян как полуязычников, однако Филипп знал, что эту народность следует принять, потому что во Христе все расовые барьеры были разрушены. Теперь же, посланный Божьим Духом, он подошел к эфиопу.

Дэни слышала, как чернокожий африканец задает вопросы, а смуглый еврей Филипп рассказывает о том, как Божий Сын страдал, умер и воскрес ради всех людей, чтобы они могли получить прощение грехов и провести вечность с Ним вместе с братьями из всех народов, племен и наречий.

Эфиоп слушал с большим интересом, чувствуя, что это и есть та самая недостающая часть жизненной головоломки. Этот человек пришел к вере во Христа прямо в своей колеснице. Он попросил Филиппа о крещении в протекающей рядом с дорогой реке. Глядя на это крещение, Дэни плакала. Эта сцена тронула ее сильнее всех других, свидетелем которых она когда-либо была.

Дэни с восторгом наблюдала, как этот чернокожий глава народа по пути домой продолжал изучать Писание, возрастая в вере. По возвращении в Эфиопию он открыто свидетельствовал о Сыне Эль-Иона. Дэни видела, как многие в этом народе обратились к Христу. Она знала, что многие из потомков этих людей однажды переселятся в восточную Африку, и семнадцать столетий спустя их привезут в качестве рабов в Новый Свет. Впервые Дэни осознала, откуда исходят ее корни. Члены ее семьи были потомками этих самых эфиопов, за которыми она сейчас наблюдала. Были образованы церкви — преуспевающие церкви. Дэни видела, как, спустя столетия, из черных церквей северной Африки вышли некоторые из величайших богословов ранней Церкви, включая Августина, Тертуллиана и Оригена.

Храбрость и твердость веры первых африканских христиан — одного их самых крепких оплотов раннего христианства — переполняли Дэни чувством удивления и гордости. Она впервые осознала, что духовное наследие ее народа — не только в нескольких столетиях рабства в Америке. Многие представите

239

ли ее расы приняли христианскую веру еще до появления первых белых церквей — до того, как Евангелие оказалось в Европе или распространилось в Азии, и за полтора тысячелетия до того, как пришло в Новый Свет.

Продвигаясь вдоль нити истории, Дэни была изумлена, узнав, что христианская Церковь прочно утвердилась в северной Африке более чем за шестьсот лет до рождения Магомета и появления ислама. Она наблюдала за преуспевающим служением более чем пятисот епископов африканской церкви, но затем была опечалена при виде военных завоеваний ислама и преследований африканских христиан. Дэни удивлялась, почему никогда раньше не слышала об этом. Ее восхищала стойкость предков, сохранявших живую христианскую веру даже среди страданий и порабощения мусульманами.

Глядя на все это, Дэни плакала, испытывая смешанное чувство боли и радости. Вдруг она почувствовала на своем плече чью-то руку. Думая, что это — Сын Эль-Иона, она подняла глаза и увидела широкую улыбку на угольно-черном лице, которое Дэни сразу же узнала. Это был тот крещенный Филиппом эфиоп, который теперь был служителем полного времени Царя вселенной. Дэни долго прогуливалась и беседовала с этим человеком. Он познакомил ее со многими членами своей семьи и старыми друзьями, которые теперь стали и ее друзьями.

В среду Кларенс с трудом досидел до конца похоронной церемонии — третьей за последние четыре недели. Он не хотел сюда приходить, но потом поддался на уговоры Женивы. Хоронили Робби — тринадцатилетнего парня, который жил всего в двух кварталах от них. Его ударили ножом во время драки в воскресенье ночью. Женива сказала Кларенсу, что он встречал этого мальчика на следующий день после их переезда, но он этого не помнил.

Сидя в погребальной часовне, Кларенс рассматривал множество синих косынок, повязанных на головах и коленях. Синий цвет можно было увидеть в самых разных предметах одежды — от шнурков на туфлях до ремней. Кем бы ни был этот парень, он явно пользовался уважением в банде «Хромых».

Гроб был открыт — такое нечасто увидишь на похоронах подростков. Когда кого-то расстреливают в упор, то его останки — не очень-то привлекательное зрелище.

Эти похороны были совершенно непохожи на похороны

240

Дэни и Фелиции. Священник не знал убитого парня. Очевидно, тот не посещал церковь.

Встала какая-то молодая женщина с неестественно старым, по сравнению с ее телом, лицом.

— Мой Робби был хорошим мальчиком. Просто он связался с плохой компанией. Некоторые из вас — плохая компания! — она вызывающе указала на подростков, на которых были синие элементы одежды. — Я знаю, что вы — его шайка, и забрали у меня моего мальчика. И я вас за это никогда не прощу. Никогда, — нижняя губа женщины задрожала.

— Я не раз повторяла Робби: «Сегодня утром ты зашнуровал свои туфли, но смотри, чтобы вечером их тебе не зашнуровал начальник похоронного бюро». И следующим будет один из вас. Слышите? — она механически указала на некоторые лица в толпе. — Я знаю, о чем вы сейчас думаете. У вас, парни, недобрые мысли. Я вижу это по вашим глазам. Вы думаете о мести. Не делайте этого. Не убивайте сегодня вечером еще какого-нибудь ребенка. Положите этому конец. Забудьте об этом. Просто забудьте.

Женщина умоляла подростков, в то время как другие матери в толпе произносили тихие «аминь».

По окончании короткой службы Кларенс наблюдал за тем, как парни и девушки идут за гробом — у многих в руках были синие флаги. Девушки открыто плакали, в то время как ребята смахивали слезы украдкой, притворяясь, что поправляют волосы или отгоняют муху. Некоторые парни постарше были угрюмыми и задумчивыми. По их взглядам можно было предположить, что они что-то замышляют. Кларенс подумал о возможной правоте мамы Робби. Месть. От мысли об этом он содрогнулся. Это напоминало древнюю междоусобицу, но было намного хуже: Хатфилды и Маккои с «УЗИ».

Кларенс и Женива одними из последних прошли мимо тела мальчика. В гробу лежали его три любимые игрушки. Самой примечательной из них был зеленый верблюд со связкой красных шариков во рту. Да, Робби был всего лишь маленьким мальчиком.

Женива подошла к матери покойного, с которой была знакома лишь по одной короткой беседе в бакалейном магазине, обняла ее и расплакалась вместе с ней. В этом вся Женива.

Когда жена опять взяла его под руку, Кларенс напоследок оглянулся на мать Робби. Женщина убирала с гроба синие фла-

241

ги, причем делала это так быстро, как будто на них был передаваемый по воздуху вирус. Она бросала флаги на пол и отшвыривала ногой подальше. Затем, посмотрев на своего мальчика, она обняла тело, в котором когда-то был его дух, и громко навзрыд заплакала, как могут плакать только матери, потерявшие своего дорогого ребенка.

Тем временем на улице возле погребальной часовни между членами банды «Хромых» распространялась новость о том, что с наступлением ночи они собираются, в Бойл-парке. Им предстоит большой поход против «Псов Вудлон-парка» и банды «Пиру». «Хромые» отомстят за своего.

ГЛАВА 14

Встреча «Хромых» была назначена на окраине Остин-пар-ка, прилегавшего к тупику в северо-восточном Портленде, где были расположены три дома банды. Они собирались с намерением отомстить «Псам Вудлон-парка» и «Гангстерам Пиру». По данным «Хромых», Робби, который был младшим членом их банды, был убит двумя парнями из этих союзных шаек.

С момента похорон «Хромые» не переставали «бить в барабаны», сообщая всем о сборе на окраине Остин-парка. Они всегда собирались в этом месте, когда кто-то нарушал законы банды, возникали проблемы с дисциплиной или нужно было отомстить «Псам». Здесь «Хромые» планировали операции, разрабатывали тактику и стратегию, воодушевляли друг друга. На этот раз они решили организовать вооруженный отряд, который на машинах сделает набег на лагерь врага, чтобы совершить акт возмездия.

Появилась группа лидеров банды. Их было около сорока человек, и с большинством Тайрон был знаком, хотя никогда еще не видел их всех вместе. С любопытством первоклассницы на первом школьном звонке он с благоговением рассматривал внешность авторитетов.

У двоих из них на голове были одетые набекрень бейсбольные кепки, повернутые козырьком назад, у троих — сетки для волос, а у остальных — разнообразные банданы (в основном синего цвета с белыми разводами). У некоторых синие платки были повязаны вокруг колена. Часть носила длинные волосы, собранные в хвост на затылке, другие были коротко пострижены или вообще «под бокс», со стильной площадкой на макушке и выстриженными геометрическими фигурами по бокам.

На некоторых парнях были огромных размеров, вязаные джемперы под шею, на других — бейсболки в тонкую полоску, но большинство носило широкие клетчатые рубахи с чрезмерно длинными рукавами. Тай заметил у многих бандитов татуировку — в основном особые наколки «Хромых». На ногах у всех были белые спортивные туфли с черными шнурками или черные с белыми шнурками. Редкое исключение составляли только синие шнурки — в основном расшнурованные.

Повсюду были черные кожаные жилетки. Некоторые бан-

243

диты были одеты в наполовину расстегнутые комбинезоны, другие — в черные, коричневые или серые балахонные штаны, в рабочие брюки цвета хаки или в мятые джинсы. В большинстве случаев штанины брюк волочились по земле.

Серьезные бойцы были одеты для боя: черные кожанки, черные туфли — все черное, чтобы раствориться во тьме и оторваться от преследователей. Они знали, что синие цвета банды хорошо различимы ночью, и не позволят им скрыться. Несмотря на то, что уже почти стемнело, на большинстве бойцов были солнцезащитные очки.

Девушки, вдвое уступающие по численности парням, были одеты по-мужски, в основном, в куртки темных цветов с надписями на спине, выполненными причудливым курсивом или старинным английским шрифтом. Все были сильно накрашены, с чрезмерно темными тенями.

У многих бандитов в руках были магнитофоны, изрыгающие свежий рэп, фанк и песни о сексе, насилии и убийствах полицейских. Звучала песня «Парней гетто» о том, что женщины — шлюхи, и о девушке, которую изнасиловали потому, что она не задернула вечером шторы. Эта песня заканчивалась словами: «Теперь перережь ей горло и смотри, как она дрожит, пока ее глаза не закроются».

Парням эта песня явно нравилась. Никому из них и в голову не приходило, что женщиной, которую в песне унижают, насилуют и убивают, может стать его мать или сестра. Часть девушек, которым эта песня не нравилась, ушли, но некоторые остались, дергаясь в ритме музыки. Тай искоса посмотрел на своего друга Джейсона — еще одного четырнадцатилетнего «салагу», глазеющего на девушек «Хромых». Оба они были внутренне напряжены, хотя и старались выглядеть «крутыми».

Бандит по прозвищу «Крутой», возглавлявший «Хромых» Портленда, переехал сюда из Лос-Анджелеса. Его отец, славившийся дурной репутацией, был основателем первой банды «Хромых» и сейчас отбывал срок заключения в Фолсоме. Крутой виделся с отцом всего раз в жизни: во время визита в тюрьму в возрасте шести лет. Когда ему было четырнадцать, он оказался в колонии за вооруженное ограбление, но через год его выпустили, и к восемнадцати годам он стал звездой гетто. Как и отец, которого он никогда не знал, он возглавил банду «Хромых». Сейчас Крутому был двадцать один год. Этот опытный, обладающий харизматическим шармом ветеран, кроме всего

244

прочего был ловким предпринимателем и имел процветающий кокаиновый бизнес.

Прическа Крутого была типичной для главарей банд: копна тонких французских косичек с вплетенными в них синими баретками. С толстой золотой цепью на шее он выглядел, как кинозвезда — этакий Денцел Вашингтон с непоколебимой самоуверенностью «морского волка». Тай рассматривал самую примечательную особенность лица Крутого: десятисантиметровый шрам — след от ножевого ранения в одной из драк с бандой «Восемь троек» в Лос-Анджелесе. Главарь начал говорить, и члены банды затихли, слушая Крутого с таким вниманием, какого никогда не проявляли в школе.

— Ну, что, «Хромые», вы готовы к действию? Готовы постоять за свою честь?

— Да. Мы готовы.

— Мы короли этого района, — сказал Крутой, — это наши владения.

Рядом с главарем стоял Муки, который недавно пошел на повышение, а за его спиной — бандит по прозвищу «Тень», помощник Крутого, его «министр обороны». Его руки были в серых рабочих перчатках, чтобы крепко держать оружие и как следует выполнять свою работу (обычно это было избиение людей).

— Разве бойцы сотрудничают с по-по? — спросил Крутой у Тени, который в ответ отрицательно покачал головой. «По-по» было одним из излюбленных бандитских прозвищ полиции Портленда.

— Тогда, — продолжил Крутой, — нам нужно кое-кого воспитать.

Тень рванул за воротник какого-то «малыша». Тай узнал этого парня. Его звали Пит.

— Мне сказали, что ты стучишь на нас, — сказал Крутой Питу.

— Ничего подобного, — ответил Пит дрожащим голосом.

— С тобой разговаривали копы, — сказал Крутой.

— Да разговаривали, но я их не слушал.

— Что ж, может так, а, может, и нет. Мы не знаем. Поэтому, мы дадим тебе урок, чтобы ты на будущее запомнил, с кем можно говорить, а с кем нет, — банда ответила одобрительным гулом. Тай с ужасом наблюдал, как избивали и пинали Пита, пока тот не оказался в полусознательном состоянии. Это был один из

245

основных законов банды: малейшая неверность братству — и ты будешь следующим, кому придется смириться перед любым наказанием, назначенным старшими членами банды. Тай заметил, что его друга Джейсона нигде не видно.

— Хочешь быть следующим? — Крутой посмотрел на Тайрона. — Что, малыш, испугался? Послушай, я видел наклейку на бампере вашей машины: «Гордая мать отличника», — все засмеялись, — что же, парень, отличникам здесь делать нечего. Здесь место только бойцам. Только боец может иметь баксы и девочек — лучших «хромушек». Все, что тебе нужно знать из математики, — так это как посчитать свои деньги!

Крутой хлопнул по ладоням нескольких лидеров банды, включая Муки. Тень стоял все с тем же непроницаемым лицом неумолимого палача.

— Я слышал, отличник, ты выступал за нас, — сказал главарь Таю.

— Ну, э-э...

— Что ты блеешь, отличник. Выступал или нет?

— Это была мазня на стене. Я просто немного разукрасил квартал.

— Рекламируешь банду, да? — похоже, Крутой был впечатлен. — Просто забавляешься или серьезно?

— Я видел его рисунок на доме Миллера, — сказал один из старших парней, — он классно рисует.

— На доме Миллера? Я тоже видел. Значит это твоя работа, черномазый? Хороший рисунок. Это точно. Так, что? Пойдешь с нами на дело? Хочешь больше не быть «салагой»?

— Да, — сказал Тай.

— Ты знаешь, сколько человек в этой банде? — спросил Крутой. — Сотни. До тех пор пока не начинается война, нас не видно, но потом мы собираемся вместе и помогаем друг другу.

Сотни! Тай был впечатлен. Он не допускал даже мысли, что Крутой может преувеличивать.

— Послушай, я — «хромой» из Лос-Анджелеса. Там в банде больше тысячи человек. Большие банды собирались для войны, и тогда мы могли разобрать город по частям. Видел бы ты «Хромых» с Восточного Побережья. Пройдись от Первой улицы до 225-й. Это Харбор-сити! Если банда занимает какой-то район, то нужно пять отрядов полиции, чтобы выбить ее оттуда. «Хромых» в Лос-Анджелесе намного больше, чем полиции!

Кто-то тихо присвистнул и хлопнул в ладоши. Это напом-

246

нило те разрозненные «аминь» в «Авен-Езере», которые поощряли Кайро Клэнси довести свою мысль до конца.

— Есть кварталы, и есть районы. Собери все банды в районе, и ты получишь настоящую власть. Портленд сейчас — это Лос-Анджелес двадцать лет назад. Но наши банды растут с каждым днем! — Крутой уставился на Тая, как будто пытался прочитать его мысли.

— Почему ты выступаешь за нас, парень?

— «Хромые» — главная банда в моем квартале.

— И все?

— Кто-то убил мою маму и сестру. Наверное, латиносы или «Псы».

— Я слышал об этом. Никто не знает, кто это сделал, да? Когда мы убиваем кого-то, мы гордимся и не скрываем этого. Но мы никогда не убиваем не понятно за что чью-то маму. Эти «Псы» просто ублюдки. И латиносы тоже, — Крутой посмотрел на Тая, — ты готов стать одним из нас?

Тай судорожно сглотнул и утвердительно кивнул головой. Крутой сильным ударом свалил парня с ног, а остальные начали бить его кулаками и ногами. Через тридцать секунд, с залитыми кровью глазами, Тай начал защищаться, и ему удалось нанести несколько удачных ударов. Банда «месила» парня минут пять, и хотя Тай сам был весь в крови, он смог пустить кровь так же и паре соперников.

— О’кей, корешок, с тебя хватит, — сказал Крутой. — Ты хорошо защищался. Больше тебя никто не будет бить, если только мы не заскучаем и не захотим размяться на «Псах», — главарь обнял Тая за плечи, — сейчас ты только новичок, но хочешь показать нам, что ты не «салага»? Хочешь стать авторитетом? Это хорошо. До главаря тебе еще далеко. Ты — только младший в банде. Просто «малыш». Но теперь ты с нами, ты стал одним из нас. Ты — наш кореш, один из «Хромых». Наш лозунг: «Сделай или умри, «хромай» или реви». Но если ты хочешь стать главарем, то должен это заслужить. Тебе придется хорошо потрудиться вместе с этой бандой, чтобы твое имя и имя «Хромые» означало одно и то же. Ты должен продвигать банду, набирать в нее людей, работать и жить для нее и быть готовым умереть за нее. Тебе придется проявить себя, парень. Ты готов к этому, отличник?

— Да, — сказал Тай, исполненный гордости и страха.

— Ты с нами, корешок? В одной лямке? — когда Тай утвер-

247

дительно кивнул, Крутой сказал Тени, — дай мне пушку.

Тень, который заведовал арсеналом банды, вытащил из брезентовой камуфляжной сумки обрез — дробовик двенадцатого калибра, лишенный большей части своей законной 45-сантиметровой длины ствола.

— Ты никогда раньше не стрелял? — Крутой показал Таю, как обращаться с оружием. — Обрез легко носить, и он сильно рассеивает дробь, поэтому можно особо не прицеливаться. Здесь два картечных заряда. Правда, есть одна проблема. Когда стреляешь больше чем с пяти метров, то до похорон дело не доходит. Но покалечить все-таки можно. Понял? — Крутой говорил со спокойной уверенностью теннисиста-профессионала, обучающего ребенка тому, как правильно держать ракетку.

Тайрон неловко сжимал дробовик. Он никогда не держал в руках оружия, и тем более не стрелял. Тай посмотрел на Крутого.

— Теперь у тебя есть ствол. Докажи, что ты не «салага». Всади дробь в пару «псов», корешок, — главарь поднял руки, как будто сам держал ружье, — бабах! — и мертвец. Вы со мной?

— Да, брат, мы с тобой, — ответ звучал гораздо увереннее, чем хвастливый вопрос главаря.

Крутой осмотрел собравшихся.

— Хорошо, ребятки, мы следили за этими «Псами» три дня, с тех пор как они убили нашего корешка. Мы точно знаем, где они сегодня ночью. Они празднуют похороны нашего «малыша». Но мы нанесем им ответный визит, и отплатим. За нашего брата, за «Хромых».

Раздался гром аплодисментов и возгласов: «мы готовы», «верно» и «это точно». Тай уже предвкушал сражение.

— Помните, — сказал Крутой, — мы должны оставить кучу трупов. У «Псов» должны быть похороны. Эти ублюдки взвоют. Они издеваются над вами, называют вас крабами и рахитами. Вы можете это стерпеть?

— Нет, ни за что.

— Это наша цель сегодня. Покажите им. Как только увидите черномазого из «Псов», стреляйте в него. Слышите? Даже если вы его не увидели, все равно стреляйте. Если вы их не подстрелите, они подстрелят вас. Поняли?

Банда напоминала баскетбольную команду, которая после совещания во время тайм-аута возвращается на площадку. Тай испытывал опьяняющий прилив сил — ощущение того, что он

248

стал причастным к владычеству «Хромых». Нет, он не будет жертвой, ожидающей, когда у нее заберут жизнь. Он сам будет господином ситуации.

«Хромые» загрузились в пять машин и выехали с выключенными фарами. Увидев, что сидит рядом с Тенью, Тай пришел в трепет. Он даже чувствовал едкий запах геля на волосах «министра обороны». Тень был «Хромым» до мозга костей, и сейчас был настроен решительно. Они подкатили к дому на территории банды «Пиру», где околачивались «Псы». С десяток бандитов были на улице, и не меньше — внутри. Первым из машины выпрыгнул Крутой. Почти не целясь, он двумя выстрелами дробовика загасил два фонаря. Бабах! По двору в смятении заметались тени. Крутой оказался под дождем осколков стекла, но это, казалось, его только воодушевило. Один из бандитов открыл огонь из какого-то оружия, по звуку напоминающего пистолет. Бах! Бах! Бах! Тай услышал, как кто-то крикнул: «Хромые!», но не мог понять, кто это был — друг или враг.

Раздался громогласный раскат еще одного дробовика, а затем — еще одного. Враг разлетался, как стая вспугнутых скворцов в парке. Кто-то завизжал: «Крабы!» Тай сидел, пригнувшись за одной из машин «Хромых». Его трясло. Один из «Псов» обернулся и выстрелил в сторону машины. «Хромой» рядом с Таем выстрелил в ответ из своей девятимиллиметровой «Беретты», и «Пес» упал на землю.

К этому моменту все «Хромые» уже рассеялись, и у машины оставались только Тай и парень с «Береттой» (Тай даже не знал, как его зовут). Он попытался выстрелить еще раз, но пистолет заклинило. Парень, увидев, что у Тая в руках дробовик, крикнул: «Стреляй, тупица!» Казалось, что еще немного, и он выхватит обрез из рук Тая, поэтому тот направил ствол в сторону дома и вслепую нажал на курок. «Бабах!» — раздался оглушительный выстрел. Сила оружия, сотрясла тело Тая, вызвав у него смешанное чувство восторга и ужаса. Дробь была выпущена в сторону двух убегающих «Псов». Один из них рухнул на землю, другой же, хромая, продолжал бежать.

— Вперед, — сказал безымянный «Хромой» Таю, который в панике пытался засунуть обрез в брюки (он однажды видел, как это делал Крутой), но только обжег кожу и поцарапался зазубринами на срезе ствола.

В то время как все остальные ребята бросились вперед, Тай остановился над парнем, лежащим совершенно неподвижно

249

лицом вниз. Повернув лицо раненого, Тай узнал его в тусклом свете фонарей. Это был старшеклассник из их школы, на год старше Тая. Его звали Донни. Они вместе посещали факультатив по математике, и Донни как-то даже угостил Тая шоколадным печеньем.

Тай провел рукой по спине Донни и ощутил кровь. Он бросился обратно к машине и, забравшись на заднее сиденье, забился в угол. Пытаясь вытереть кровь с рук о свои джинсы, Тай заплакал. Его рубашка была пропитана потом, кровью и слезами.

Через несколько минут машина внезапно опять наполнилась людьми. В панике никто не заметил, что Тай убежал с поля сражения. Все машины «Хромых» одновременно сорвались с места, и, скрежеща шинами, помчались прочь. Тай увидел, что Тень все еще стоит у телефонного столба, целясь в сторону дома из своего девятимиллиметрового пистолета.

Через несколько секунд «Псы», думая, что все «Хромые» уехали, начали передвигаться возле дома. Двое парней поднялись с земли и стали отряхиваться, не зная, что являются легкой мишенью для Тени. Тремя выстрелами он уложил обоих «Псов», а затем подбежал к ним вплотную. Тай в ужасе наблюдал, как Тень приблизил пистолет к голове одного из парней и выстрелил. Бах! Затем он направил ствол на другого парня. Клац! Клац! Клац! Закончились патроны! Тень со всех ног бросился к своей машине, которая остановилась и начала сдавать назад.

Один из «Хромых» в машине шумно рассмеялся: «Ай да Тень! Мастер! Он заработал больше очков после игры, чем во время нее! Эти «Псы» всегда попадаются на скрежет шин. Оставь одного бойца в засаде, и он сделает зачистку!»

Тень запрыгнул в машину, и восторженный товарищ хлопнул по его ладони.

— Тень, ты — самый крутой черномазый.

Когда они вернулись в свой квартал, расположенный меньше чем в четырех километрах от места сражения, банда собралась в заброшенном церковном здании, чтобы отпраздновать свою победу и поделиться боевыми историями. Чем больше проходило времени и откупоривалось бутылок, тем эти истории становились красочнее. Тай, перебрав алкоголя, перегнулся за угол. Его рвало. Некоторые из парней начали над ним смеяться.

— Хорошо, что тебя вывернуло не на нас, отличник! — отметил со смехом Крутой. — А ты молодец. По крайней мере, на-

250

половину молодец! Я слышал, ты наказал пару ублюдков, — он хлопнул Тая по плечу.

— Браток был сегодня с нами и пристрелил ублюдков, так?

— главарь посмотрел на Муки. — Поэтому оторви свою черную задницу от стула и открой пару литровых.

Высокие литровые бутылки пива придавали парням вид пиратов, распивающих эль после захвата очередного корабля в открытом море. Крутой позволил Таю отпить из своей бутылки. Таю нравилось чувствовать в свой руке вес литровой посудины. Ему нравилось быть частью чего-то важного, чего-то большего его самого. Раньше компания этих парней вселяла в него страх, но сейчас Тай чувствовал себя лучше — ему было действительно хорошо.

— Как пиво, корешок? — спросил Крутой.

— Классное, — Тай солгал. Вкус был ужасный.

— Сок бандита, — засмеялся главарь.

«Он классный парень», — подумал Тай.

Когда толпа начала расходиться, Крутой отвел Тая в сторону.

— Давай отойдем, браток. У главаря есть пара слов к тебе,

— Крутой смотрел на Тая, как опытный подающий смотрит на многообещающего новичка. Он был почти нежным, — сегодня, малыш, ты завалил двух парней. У тебя нет дороги назад. Такими вещами не занимаются иногда. Теперь это твоя жизнь. Слышишь? Помнится, я видел твою семью в церкви «Авен-Езер». Что ж, как частенько говорит их пастор, у каждого есть призвание. Это — твое призвание. Нет ничего важнее того, чтобы быть «Хромым». Люби свою банду. Ненавидь своих врагов. Слышишь?

— Ага.

— Кореша — твоя семья. Мы — твои папа и братья. Женщины «Хромых» — твои мама и сестры, и даже более того. Вот увидишь, с ними тебе будет очень весело. Не скупись для них, и все будет о’кей. Покажи себя мужчиной. Дари им изредка марихуану и украшения, и они будут счастливы. Толстый кошелек решает все проблемы, — Крутой засмеялся, — если одна тебе надоела, просто найди себе другую. Понимаешь, о чем я говорю?

Тай кивнул, хотя по большей части ничего не понимал. Но его обучение уже началось.

— Итак, ты сделал первый шаг. Слышишь? Вот, возьми. Это приличные стекляшки, — Крутой вручил Таю свою темные очки. Тай не верил своим глазам. У него были собственные, до-

251

рогие очки, но эти были от самого главаря! Он явно понравился Крутому.

— Я не хочу, чтобы ты выглядел как какой-то тупой «Пес»,

— Крутой опустил руку в сумку, — у меня для тебя кое-что есть. Твой собственный ствол.

Он вручил Таю большой черный пистолет девятого калибра

— «Таурус ПТ92АФ».

— Девятка? — при виде дешевого варианта боевой «Беретты» глаза Тая восторженно расширились, как будто этот пистолет был произведением искусства.

— Ты думаешь, я подарил бы тебе одну из плевалок типа 5,6? — засмеялся «Крутой». — Парень, в меня один раз попали из 5,6, и я подумал, что это укус комара! — Он хлопнул по ладони Тая.

Крутой показал полностью заряженный магазин на пятнадцать патронов.

— Эта пушка чистенькая. Не как моя, — сказал он, имея в виду, что из этого пистолета еще никого не убили. Главарь поцеловал свой пистолет — девятимиллиметровый «Глок», аналогичный тому, какой используют многие полицейские. Тай слышал, что Крутой забрал этот пистолет у убитого полицейского. Да главарь и сам этого не скрывал. «Хочешь стать авторитетом — убей копа». Это способствовало авторитету. Крутой обращался со своим пистолетом намного лучше, чем со своей подружкой. У него был увеличенный магазин на добрых восемнадцать патронов без перезарядки.

— И теперь, корешок, пусть в твоей пушке всегда будет полный магазин. Если у «Псов» окажется на один патрон больше, чем у тебя, то тебе крышка. Сейчас они тебя еще не знают, но скоро узнают. И тогда ты больше не сможешь так запросто разгуливать по этим улицам. Тебе придется всегда быть начеку. Слышишь?

— Ага. Начеку.

— Без свой пушки ты скоро будешь чувствовать себя как голый. Она станет частью твоей одежды. Без нее ты будешь, как один из тех деловых парней в клоунских костюмах, наподобие твоего дяди, вышедшего из дома без кредитной карточки. Не выходи на улицу без пушки, — Крутой думал, что все это чрезвычайно смешно, а марихуана сделает еще смешнее. Он закурил, и дал одну сигарету Таю, который тоже смеялся, хотя от травки его начало тошнить.

— Что касается твоей мамы... Прости, я забыл, что ее убили эти грязные... Латиносы, — Крутой настолько привык обвинять во всем «Псов», что слово «латиносы» прозвучало как-то неестественно. — Твои дядя и тетя... Они не поймут, зачем тебе нужна пушка — они всего лишь гражданские, поэтому спрячь ее как следует. Ты понял?

— Понял.

Тай пошел домой к Крутому, чтобы привести себя в порядок и отоспаться. Он сказал тете Жениве, что переночует у своего друга Троя Кнопфа — одного из тех немногих, дружбу с кем когда-то одобряла Дэни. Женива позвонила маме Троя, чтобы убедиться, что Тай не лжет. В последнюю минуту Тай сказал Трою, что не сможет прийти. Он надеялся, что тетя не станет проверять его еще раз, и особенно надеялся, что дядя ничего не заподозрит.

Тай спал в комнате Крутого на нескольких сваленных в углу матрацах. Они разговаривали почти до трех часов ночи, а заснул он около четырех. Сон Тая был наполнен обрывистыми образами. Вспышки света, громкие крики и гротескные фигуры сражались за владычество над его разумом. Некоторые кошмарные картины относились к событиям этого вечера, другие же приходили из иного мира. Тая трясло. Сейчас он видел отвратительную картину во всех красках: дробь пробивает одежду врага и впивается в его плоть, как пиранья в свою жертву. Тай видел полный ужаса взгляд «Пса» — безоружного, пятнадцатилетнего Донни, который когда-то угостил его печеньем. Тай, вначале метавшийся во сне, теперь начал стонать и корчиться.

Он увидел Тень, который подстрелил тех двух парней и идет прикончить их. От этой ужасающей картины Тай проснулся. Он лежал, размышляя о том, знал ли он тех парней. Может, один из них тоже был отличником. Может, на машине его мамы тоже была одна из тех наклеек.

У Тая стал ком в горле, и он испытывал смешанные чувства гордости, радости, ужаса, вины и стыда. Наконец, измотанный Тайрон снова заснул. Ему снился лязг заряжаемых пистолетов и дробовиков, скрежет шин и необычные выстрелы. Он видел скрюченные безжизненные тела и хромающего парня, который пытается убежать или уползти. Он видел, как выстрелы пробивают стены дома. Видел, как маму и сестру изрешетило пулями. Тай закричал: «Мама, нет, мама! Прости меня! Прости!»

К нему подошел Крутой. Не зная, что сказать, он вспомнил,

253

как много лет назад его тоже мучили кошмары.

— Все будет хорошо, корешок, — сказал он Таю, — все будет хорошо.

Окруженная людьми всех цветов, национальностей и языков, Дэни с благоговением смотрела вместе с ними на четыре существа посреди пылающей славы Эль-Иона. Существа были в чем-то подобны людям, но все-таки сильно отличались. У каждого было по четыре крыла. Они стояли на прямых ногах, но голени их были, как у теленка, и внешне напоминали отполированную медь. У каждого из существ было по четыре лица

— по одному с каждой стороны головы. Лица, на которые Дэни не смела поднять глаза.

Вращающиеся диски пересекали друг друга под прямым углом. Эти колеса внутри колес наталкивали Дэни на мысль о вездесущности Эль-Иона, а глаза, которые она видела повсюду,

— о Его всеведении. Вместе с миллионами людей и ангелов она упала на колени, дрожа от ужасающей, непостижимой святости.

«Смотри: окружающие Божий престол херувимы», — прозвучал приглушенный и слабый голос Торела. Это было так на него непохоже, ведь он всегда говорил четко и уверенно. Обернувшись, Дэни увидела, что Торел лежит, прижавшись лицом к земле.

В конце концов, она решилась взглянуть на лица херувимов. Человек, смотрящий вперед, был владыкой над живущими — царем земли. Лев — царь диких зверей. Телец — царь домашних животных. Орел — царь неба. Все они говорили об Эль-Ионе

— Царе вселенной, Владыке всего. Их руки, подобные человеческим рукам, простирались вперед и вверх. Они пели: «Свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель».

Дэни вспомнила, что слышала это пение издалека с того момента, как взошла на небеса — так же, как когда-то слышала далекий шум Ниагарского водопада. Но теперь она была у основания этого водопада — водопада святости, по сравнению с которым Ниагара казалась просто каплями из кухонного крана.

Херувимы составляли квадрат и могли двигаться в любую сторону с огромной скоростью. Они имели возможность мгновенно изменять направление движения, не поворачиваясь. С одной стороны это, казалось, нарушает естественные законы, но с другой — это было совершенным выражением математи-

254

ческой и геометрической точности. Дэни вспомнила, как когда-то считала математику исключительно земной наукой, не имеющей духовного измерения. Теперь же она увидела: математика была по своей сути не земной, а духовной.

Дэни поняла, что в устройстве вселенной, созданной Эль-Ионом, в Его владениях не может быть ничего земного — ничего, в чем не было бы духовного измерения.

Дэни дрожала, находясь на грани ужаса. Ее внутренний инстинкт побуждал ее убежать от устрашающей святости как от волны прилива, но разум напоминал ее чувствам, что это

— сущность того же Плотника, Которого она любила, сущность Самого Жениха. И если ее навеки смоет эта галактическая приливная волна — да будет так. Отбросив все мысли о себе, включая мысль о самосохранении, Дэни отдалась воле этой волны прилива.

На мгновение она почувствовала себя уязвимой для гнева Всемогущего, но сразу же вернулась к реальности того, что Его святой гнев по поводу ее греха был возложен на Плотника, и потому приняла этот дар. Божий гнев не направлен для нее. Да, он все еще существует до дня суда, но Дэни переживет этот день, потому что больше не является объектом Божьего гнева.

Дэни была потрясена. Как удивительно, что Плотник мог разговаривать, смеяться, поддразнивать и общаться с ней так непринужденно! Ведь то, что окружают херувимы, — это сущность Эль-Иона, а значит и Самого Плотника.

Так прошел неизмеримо большой период времени. Наконец, Дэни и Торел встали и вместе с миллионным собранием стали медленно удаляться от херувимов, рассеиваясь по всем уголкам постоянно расширяющейся вселенной — вселенной, которая после каждой встречи с Господом мироздания казалась еще огромнее.

— Херувимы такие могущественные и такие... красивые,

— сказала Дэни все еще дрожащим голосом.

— И все же их сила и красота, — ответил Торел, — это всего лишь слабое отражение бесконечной силы и красоты Эль-Иона. Его красота настолько велика, что для порочного взгляда она хуже самого отвратительного уродства.

— Отвратительного уродства? — удивилась Дэни.

— Разве ты не испытывала ужаса?

— Да, но...

— В тот момент ты чувствовала лишь малую часть того, что

255

обитатели ада чувствуют по отношению к небесам, а безбожники — по отношению к Богу. Ужас, который они испытывают, не смягчается утешением и надеждой. Они ощущают пылающий огонь Божьей святости без Его любви.

— Как ужасно, — сказала Дани.

— Да. Но они могли избежать этого, потому что все, необходимое для их искупления, было совершено: цена заплачена, кровь пролита. Они потеряли все только из-за своего упрямства. Для чистых красота прекрасна, но для нечистых она невообразимо уродлива.

Дани содрогнулась.

— Скажи, Торел, а кто такие херувимы?

— Это высочайший ранг сотворенных существ. Они защищают Божий сад от вторжения грешников и охраняют престол Эль-Иона от всего, что не свято.

— Но ведь Эль-Ион не нуждается в охране, — сказала Дани.

Торел посмотрел на нее так, как обычно смотрят на тех, кто задает вопросы об очевидном.

— Конечно же, Он не нуждается в охране. Он самодостаточный, независимый, и не нуждается ни в чем и ни в ком, но ради тех, кого Он сотворил, и из любви к ним Он решает употребить их. Мог ли Он Сам вырастить твоих детей или рассказать другим людям о вере? Конечно, мог, но Он решил употребить для этого тебя. Он доверил это тебе и в этом смысле нуждался в том, чтобы ты исполнила эти и многие другие задачи. Мог ли Он Сам охранять тебя день и ночь? Конечно, мог, но Он употребил меня таким образом, чтобы я сыграл жизненно важную роль в твоей жизни и в Его царском плане. Он не нуждается в херувимах, но решил употребить их для самой священной задачи. Они погружены в Его присутствие и играют роль каналов Его качеств.

— На какое-то мгновение я была ошеломлена, — сказала Дэни, — и первым моим побуждением было склониться перед ними. Но потом я вспомнила, что они — творения, а преклонять колени надлежит только перед Эль-Ионом.

— Мы, ангелы, постоянно сталкиваемся с этой проблемой, — ответил Торел. — Когда люди склоняются перед нами в поклонении, мы реагируем панически. Это непостижимо.

— В мой дом часто стучались люди, которые доказывали, что Иисус — величайший из ангелов, высочайшее творение,

256

— сказала Дэни.

— Я слышал богохульство этих людей, — ответил Торел,

— и даже сейчас оно горит внутри меня.

Дэни увидела в его глазах огонь.

— Я знала, что те люди заблуждаются, — сказала Дэни, — и цитировала некоторые стихи, чтобы показать, что Иисус — Бог, но...

— Я пытался прошептать тебе величайшее доказательство, но мой шепот терялся в оглушительном шуме твоего мира.

— О каком доказательстве ты говоришь?

— О том, которые мы сейчас обсуждаем. Ангелы — Божьи слуги, и больше всего мы пропитаны осознанием того, что должны поклоняться Ему и только Ему. Ни при каких обстоятельствах мы не можем поклоняться никому другому, потому что подобное поклонение просто невообразимо и вызывает величайшее отвращение. Мы поклоняемся Плотнику не потому, что Он — величайший из нас, а потому, что Он — не один из нас. Он — Бог, Творец мира, Альфа и Омега, начало и конец.

— Я понимаю, — сказала Дэни, — сейчас я вижу так много из того, что хотела бы увидеть тогда, ответы на многие вопросы, над которыми я размышляла на земле.

— Ты могла увидеть тогда намного больше, чем когда-либо представляла, — ответил Торел. — Тебе не нужно было дожидаться смерти, чтобы узнать, как тебе следует жить или что говорить. Все ответы, в которых ты нуждалась, есть в Книге Эль-Иона, а Его Дух давал тебе необходимую силу.

— Иногда, — сказала Дэни, — я падаю перед Ним ниц. И все же, когда мы вместе гуляем, это выглядит так по-дружески и иногда даже легкомысленно. Он — мой Господь, но Он и мой

Друг-

— Нас, ангелов, это тоже очень удивляет, — сказал Торел,

— Однако это радует Эль-Иона, а Его радует только то, что истинно. На земле люди говорят о Нем просто и фамильярно, не испытывая благоговения перед Его святостью и страха перед Его силой. Это богохульство. Однако когда они обретают Божий страх, и только затем отвечают на Его приглашение стать их Другом, — это совсем другое дело. Мы, принадлежащие к роду Михаила, не имеем с Эль-Ионом дружеских отношений. Для нас Он — великодушный Господин, но всегда только Господин, — Торел помолчал. — И есть еще кое-что, чего мы боимся.

— Чего? — спросила Дэни.

— Воспоминаний о Деннице, сыне зари, и о его предательстве Всемогущего. Он хотел стать подобным Всевышнему. Его опьянил почет со стороны его собратьев. Вместо того чтобы отражать обожание на Эль-Иона, он желал и требовал его для себя. Он заявил о своем господстве, пытаясь тем самым украсть это господство у Единого Владыки. Творение незаконнозахватило то, что принадлежит только Творцу. Это было рождением греха, началом ада, семенем всякой неправды и зла, когда-либо известного вселенной, — на мгновение у Торела как будто сдавило горло, — в этом мятеже я лишился многих своих товарищей.

Переполненный воспоминаниями о тех ужасных событиях, Торел повернулся и ушел. Дэни оставила его наедине с самим собой. Она оглянулась на окружающих Божий престол херувимов и прислушалась к тому, что они говорили, понимая, что их слова — это постоянный фон небес, как шум прибоя на морском побережье.

Лицо орла произнесло: «Держава и страх у Бога; Он творит мир на высотах Своих».

Лицо тельца воскликнуло: «Господне есть царство, и Он — Владыка над народами!»

Лицо льва прорычало: «Как велики знамения Его и как могущественны чудеса Его! Царство Его — Царство вечное, и владычество Его — в роды и роды».

Лицо человека крикнуло: «Он есть Бог живый и присносу-щий, и царство Его несокрушимо, и владычество Его бесконечно!»

Оглавление

10

14

15

16

17

18

23

25

26

27

28

29

33

34

37

38

40

41

42

44

45

47

48

49

50

51

54

55

57

58

59

61

63

67

71

74

75

76

77

78

79

80

81

83

84

85

87

91

93

94

95

96

97

100

101

102

103

104

105

  106

  107

ГЛАВА 7

109

110

111

  112

  113

  114

  115

117

118

  119

  120

  121

  122

  123

124

125

127

128

129

132

133

134

135

136

137

138

139

141

142

143

145

ГЛАВА 9

147

148

150

151

152

154

155

156

157

158

159

160

161

163

164

165

166

167

168

169

171

172

173

174

175

177

179

180

183

184

185

186

187

189

190

191

192

193

194

196

200

201

203

204

206

207

208

209

210

211

212

213

215

216

217

218

219

224

225

226

228

229

230

231

232

233

234

235

236

237

238

239

240

241

244

245

246

247

248

249

250

251

253

254

255

256

Друг-