Белая шубка [Елена Николаевна Верейская] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Елена Николаевна Верейская Белая шубка
Белая шубка
Это было в дни Великой Отечественной войны. Маленькие ленинградцы с детским садом уезжали в эвакуацию. На одной из больших станций поезд стоял особенно долго. Вечером в вагон к ребятишкам вошла молодая женщина в белом халате. На руках она держала мальчика лет двух в белой меховой шубке с чёрными пятнами. — Я из детской комнаты, — сказала она воспитательнице Ольге Михайловне. — Вчера ночью фашисты разбомбили поезд. Много народу погибло. Этого мальчика мы нашли в лесу. Кто знает, что сталось с его матерью! Он шёл и плакал. Он знает, что его зовут Толей и что у него есть мама. У нас оставить его опасно. Станцию часто бомбят. Не возьмёте ли вы его в свой эшелон? — Конечно, возьмём! — Ольга Михайловна подошла и взяла ребёнка на руки. Детишки обступили их. — Ольга Михайловна, мы правда возьмём его! Он такой маленький. А глазки у него чёрные-пречёрные и уголки кверху приподняты, как у китайчонка, — радовались ребятишки. А шестилетняя Валя сказала: — Ольга Михайловна! Пусть он будет моим братишкой. Я буду вам во всём помогать. — Мама!.. Где моя мама?! — вдруг громко заплакал мальчик. — Не плачь, Толя, — сказала воспитательница, — мы поедем с тобой к маме! А вы, ребята, его пока не трогайте. Он хочет спать.
* * *
Ехали много дней. Мальчик сначала часто плакал и звал маму, но потом привык. Он был самый маленький, и ребята любили играть с ним, а Валя не отходила от братишки и помогала воспитательнице ухаживать за малышом. Наконец приехали в красивый город. Детский сад разместили в большом и просторном доме, на окраине города. Приближалась весна, снег в саду стал мягким и послушным. Из него так весело было лепить снеговиков с метлой, с угольками вместо глаз и носом из морковки! Однажды Ольга Михайловна повезла старшую группу ребятишек в кукольный театр. Долго ехали на трамвае. Ребятам не терпелось: «Скоро ли доедем?» И вдруг оказалось, что спектакль перенесли на другой день. Все приуныли, но воспитательница сказала: — Что за беда? Приедем другой раз. Посмотрите, какой тут чудесный садик. Снег в нём такой чистый! Давайте-ка снеговика лепить. — И она первая стала скатывать снежный ком. Ребята с визгом бросились помогать. Снеговик вышел замечательный! Ольга Михайловна вылепила ему большой снежный нос и толстые губы, а вместо глаз вставила два кедровых орешка, которые нашла в кармане. — Только метлы не хватает! — закричала Валя. — Где же тут метлу взять? — сказала воспитательница. — Давайте налепим ему пуговок на платье. И подол украсим шариками! А ну, за дело! Все с увлечением стали катать снежные шарики, а Валя всё-таки пошла искать метлу. У самого входа в садик из сугроба торчала какая-то палка. А что, если это метла? Да, это была забытая сторожем метла. Валя дёрнула за палку, но метла прочно вмёрзла в снег. Никак не вытащить! — Давай помогу, — услыхала Валя над собой ласковый голос и подняла голову. Около неё стояла молодая женщина в белой меховой шубке с чёрными пятнами. Женщина с силой дёрнула за палку и вытащила метлу.— Получай! — она улыбнулась Вале и быстро вышла из садика. Валя смотрела ей вслед. Где же она видела эту тётю?! Такое знакомое лицо! Чёрные-чёрные глаза, и уголки их чуть-чуть приподняты. А шубка?! Белая с чёрными пятнами! Совсем как Толина!.. — Тётя! Тётя, постойте? — закричала Валя и, бросив метлу, выбежала из сада. Но белая шубка была уж далеко. Женщина шла быстро. Валя бросилась её догонять. Улица круто поднималась в гору. Тротуар обледенел, девочка поскользнулась и упала. Она больно ушибла коленку, но сразу же вскочила. Женщина удалялась. Только бы не потерять белую шубку из виду! — Тётя! — попробовала снова крикнуть Валя, но в горле у неё совсем пересохло — и вместо крика раздался хриплый шёпот. И вдруг она увидела, как «белая шубка» скрылась в подъезде огромного дома. Когда Валя вбежала в подъезд, где-то на самом верху стукнула дверь. Девочка остановилась и с трудом перевела дух. Потом стала подниматься по широкой лестнице. Вот и площадка верхнего этажа. Две двери. В которую звонить?.. Валя робко позвонила в первую. За дверью раздались торопливые шаги. Дверь приоткрылась. На пороге стояла толстая женщина в испачканном мукой фартуке и с засученными руками. Её красное лицо было сердито. — Чего тебе? — спросила она неприветливо. — Тётя, — несмело сказала Валя, — у вас не живёт тётя в белой шубке? — У меня там блины горят, а тут ещё всякие девчонки! — И она хлопнула дверью, плотно закрыв её. Валя чуть не заплакала от обиды, с минутку постояла и, собравшись с духом, нажала кнопку звонка у второй двери. Дверь широко распахнулась. Перед Валей стояла та самая тётя, с глазами, как у Толи. — Ты что, девочка? Входи! — сказала тётя. Валя молча вошла. От волнения у неё снова пересохло в горле. — Ты к кому, девочка? — спросила тётя, присаживаясь на корточки перед Валей. — Стой! Да никак мы уже знакомы? Это не тебе ли я в садике вытащила метлу из снежного сугроба? — воскликнула она удивлённо. Валя молча кивнула. — Это ты бежала за мной? Догоняла меня? — ещё больше удивилась тётя. Валя снова молча кивнула. — А зачем? — тётя засмеялась. — Тебе, наверно, в саду от сторожа попало за метлу? Да? Валя отрицательно покачала головой. — Так что же ты молчишь? Зачем я тебе понадобилась? Валя глубоко передохнула. — Вы… не Толина мама? — спросила она тихо.
Лицо женщины стало белым, губы задрожали. Она схватила Валю за плечи. — Толя!.. Ты знаешь, где Толя?! Он жив?.. — еле слышно прошептала она. — Жив. Он у нас в детском саду. Я узнала вас… — Мой Толя жив? — тётя, смеясь и плача, обняла Валю. — Где он? Пойдём скорее… — Она схватила шубку и платок. В садике у театра уже не было никого. — Ушли! — воскликнула тётя. — На какой улице ваш детский сад? — Я… я не знаю… — и Валя громко заплакала. Она вдруг поняла, что потерялась, что ей ни за что не найти своего дома! — Где-то далеко… — рыдала она, — на трамвае долго ехали… Я не знаю… Тётя обняла её и прижала к себе. — Не плачь! Мы их сейчас найдём! Пока тётя звонила по телефону-автомату, Валя стояла рядом и горько плакала. Она только теперь подумала о том, как волнуется Ольга Михайловна. — Милиция? Скажите, вам никто не сообщал, что потерялась девочка? — спрашивала тётя. — Звонили из детского сада? Девочка со мной! Позвоните, пожалуйста, туда, скажите, я сейчас её привезу. Какой адрес детсада?.. Спасибо! — Скорей! Скорей! — И, взяв Валю за руку, она побежала к трамваю.
* * *
— Валя, как же ты могла… — встретила их Ольга Михайловна. — Не браните её, — перебила тётя. — Она очень хорошая девочка. Она меня нашла… Где Толя?! Ольга Михайловна взглянула на Валину спутницу и ахнула: — Ну конечно! Мать Толи! Я сейчас приведу его. Зайдите сюда. Тётя и Валя вошли в кабинет Ольги Михайловны. Тётя присела на стул и не сводила глаз с двери. И вот воспитательница ввела Толю. Тётя поднялась и схватилась за стол. — Толя… — еле слышно прошептала она. Толя молча посмотрел на неё. — Мама! — закричал он вдруг и бросился к матери.— Оставим их одних, — сказала Ольга Михайловна и, прикрыв дверь, вышла с Валей в коридор. — Ольга Михайловна, не сердитесь… — начала было Валя, но воспитательница не дала ей договорить. Она обняла Валю и крепко поцеловала её.
Цыплячьи шефы
Кира ехал с мамой на всё лето на дачу. Но он совсем не радовался. Наоборот, он невесело смотрел в окно вагона и думал. — Федул, что губы надул? — с улыбкой спросила мама, сидевшая напротив. — Ты сама знаешь, — заговорил Кира, и губа его задрожала, — я хотел ехать в школьный лагерь, туда много ребят из моего класса поехали… Ну, уж раз ты медсестра детского сада, и ехала бы к своим пупсам, а зачем меня к ним тащить? — Чудак ты, Кирюша! — вздохнула мама. — Зато, мы всё лето будем с тобой вместе! А дача там чудесная! Да и папе захочется нас обоих навещать. Что же ему — разорваться? — А что я буду делать там с малышами? Пирожки из песка лепить, что ли? Я же школьник! — Школьник, — мама кивнула головой. — Во второй класс перешёл. В конце августа тебе восемь лет исполнится. А у моих ребят в старшей группе есть такие, которые в прошлом году в школу не попали, потому что им семь исполнилось в октябре — ноябре. Разница в возрасте с тобой — два-три месяца. — Всё равно, — упрямо пробубнил Кира, — я школьник, а они ещё пупсы! С ними играть скучно: они воображать не умеют. — Ого! — воскликнула мама. — Сам увидишь, какие интересные есть у меня там ребята! А насчёт «воображать», так многие и тебя за пояс заткнут. — Ну да-а… — недоверчиво протянул Кира, — что они понимают?.. — Давай собираться, Кирюшка, — сказала мама. — Следующая станция наша. В первый же день на даче случилось маленькое происшествие. Не успели мама с Кирой приехать, как в калитку вошла старенькая бабушка с заплаканными глазами. Воспитательница старшей группы, Мария Михайловна, ласково её приветствовала: — Здравствуй, соседушка, бабушка Ульяна! Почему слёзы? — Топлёнка у меня пропала! — и старушка всхлипнула. — Топлёнка? Кто это? — спросили ребята. — Курица, — ответила бабушка. — Такая красивая, вся жёлтенькая, цветом как есть топлёное молоко. А уж умница-разумница какая! Со вчерашнего вечера её нет, и ночь дома не была и утром не вернулась. Нет ли её где у вас на участке? — Посиди, бабушка Ульяна, здесь на скамейке, — сказала Мария Михайловна, — а мы с ребятами сейчас весь участок обойдём, поищем. Участок вокруг дачи оказался очень большим. Возле домиков цвели на клумбах цветы, их обегали посыпанные песком дорожки. А дальше шёл сад — как лес: с высокими деревьями, с зарослями кустарников, с просторными лужайками. С первого раза могло показаться, что в нём легко заблудиться. А только заблудиться было невозможно: со всех сторон он был обнесён высоким деревянным забором. Вся старшая группа, весело болтая, шла, тесно обступив Марию Михайловну. Ребята заглядывали под все кусты и старались перекричать друг друга: — Топлёнка!.. Топлёнка!. — Цып-цып-цып!.. Кирилл шёл в стороне один и молчал. Ему очень нравился участок. На нём хорошо играть в любое путешествие, в любое приключение! А с кем? С этими пупсами? Что они понимают? Вот был бы тут школьный лагерь!.. Вдруг кто-то толкнул его локтем. Кирилл оглянулся. Рядом с ним шагал мальчишка чуть повыше его ростом с носом пуговкой. — Я тебя знаю, — сказал он. — И я тебя знаю, — обрадовался Кирилл, — ты в моей школе учишься, в классе «б». — Ага! А ты в «а». Тебя как звать? — Кириллом. А тебя? — А я Шурка. А ты чего тут, а не в лагере? Кирилл тяжело вздохнул. — Мама моя тут медсестра, — грустно сказал он. Шурка свистнул. — Фю-ю-ю! То же, что со мной! А моя тут завхоз! Не повезло нам. Они остановились и посмотрели друг на друга. — Я рад, что я тут не один большой! — дружелюбно сказал Кирилл. — Ага, и я рад. А то все мелюзга! — и Шурка презрительно пожал плечом. — Значит, давай дружить! — весело предложил Кирилл. — Ага, дава-а-а-й! — И Шурка вдруг боком налетел на Кирилла и неожиданно так толкнул его, что сбил с ног. — Слушай, — сердито закричал Кирилл, вскакивая на ноги, — я драться не люблю! И ты не лезь!
— Подумаешь! — расхохотался Шурка и снова налетел было боком на Кирилла, но тот отскочил и ловко подставил Шурке ногу. Теперь Шурка ткнулся носом в траву, но, падая, дёрнул Кирилла за ногу, и Кирилл во весь рост растянулся на спине. — Это что такое? Драка? А ещё школьники! И не стыдно? — услышали они над собой голос Марии Михайловны. Оба вскочили на ноги. Шурка сразу стал оправдываться: — Он мне ножку подставил! Я не виноват! — Зачем ты ему ногу подставлял? — строго спросила Мария Михайловна. Кирилл мрачно молчал. Он не любил ябедничать. Мария Михайловна укоризненно покачала головой. — Чтобы этого никогда больше не было! — твёрдо сказала она, и все двинулись дальше по участку. — Я не буду с тобой дружить, и не лезь ко мне, — шёпотом сказал Кирилл Шурке, когда тот снова подошёл к нему. — Подумаешь! Больно ты мне нужен! — фыркнул Шурка и отошёл. Обыскали весь участок, но Топлёнку не нашли. Бабушка Ульяна заплакала. — Видно, ястреб мою курочку унёс. — И, понурившись, ушла домой. Весь день Кирилл держался в стороне от всех и скучал. Ему захотелось зайти в медпункт к маме, но он не пошёл. Он всё ещё сердился на неё. Вечером он долго не мог заснуть. Было обидно, что и мама не зашла вечером в спальню старших мальчиков… Вообще лето не обещало ничего хорошего… Он вдруг вспомнил про красную тетрадь, которую утром подарил ему папа. — Ты, Кирилка, записывай в неё всё интересное, что будет случаться на даче. Ладно? — сказал он. Все ребята вокруг крепко спали. Кира тихонечко встал, вынул тетрадку и, положив её на подоконник, при бледном свете летней белой ночи записал карандашом: «Сегодня приехали на дачу. Тут скука: все малыши. А Шурка плохой товарищ». Подумал и прибавил: «И глупый». Ещё подумал и приписал: «У бабушки Ульяны пропала курица Топлёнка. Мы все её искали и не нашли». Он закрыл было тетрадку, но спохватился и поставил число: «15 июня». Потом лёг в постель и сразу уснул.
* * *
На другое утро, после завтрака, Кира бродил один по дорожкам сада и вдруг за зарослями сирени услышал голоса. — Смотрите! Смотрите! — звенел тоненький ребячий голосок. — А вон там собачка! И хвост крючком! — Верно! А перед ней будто девочка бежит… — Да, да! И руку вперед протянула! — Ой, рука-то, рука-то!.. Длиннее самой девочки вытянулась! — А собака уж не собака! Расплылась! Кира вышел на маленькую лужайку за сиренью и остановился. На высокой скамейке, болтая ногами, сидели четверо ребят — три девочки и один мальчик — и в таком азарте смотрели куда-то вверх, что и не заметили Киры. — А девочка превратилась в кенгуру, видите? — закричала беленькая малышка. Кира тоже поднял голову и посмотрел вверх. День был ветреный, и по синему небу быстро неслись облака. Одни белые и почти прозрачные — летели выше, другие — серые и тяжёлые — ниже, и нижние обгоняли верхние. И те и другие всё время меняли очертания, одно другого причудливее и фантастичнее. И Кира сам не заметил, что уже сидит на краю той же скамьи и тоже кричит: — Смотрите! Скорей, а то закроется! Вон будто птица летит, а за ней крокодил гонится! И в самом деле — на маленькое, лёгкое белое облачко, похожее на расправившую крылья птицу, наползало быстро длинное серое облако. Конец его суживался, как крокодилий хвост, а передняя часть раздвоилась, как будто пасть; и вот уже белая птичка исчезла в этой пасти. — Слопал птичку крокодил, — вздохнул мальчик. — Дурачьё! — раздался за спиной ребят насмешливый голос. — Облака как облака, чего они там высмотрели? Ребята оглянулись. Позади скамейки стоял Шурка, сунув руки в карманы и презрительно улыбаясь.— А вы сегодня опять драться будете? — живо спросила беленькая малышка, с любопытством переводя весёлые синие глаза с Шурки на Киру и обратно. — Не стану я с ним драться, ну его! — проворчал Кира и снова поднял голову. — Смотрите, вон, вон! Голова слона, и хобот задран!
— Ой, что ты мне напомнил! — вскричала сидевшая рядом с Кирой девочка и соскочила со скамьи. — Ребята, а я сегодня слона нашла! Хотите, покажу?! Здесь, в саду! Побежали! Высокая, тонконогая, с двумя чёрными косичками, она стремглав понеслась куда-то по дорожке, и все ребята бросились за ней. — Где слон? — Какой слон? — Что? Живой? Они еле поспевали за длинноногой девочкой. — Сейчас увидите! — ликовала она, не оглядываясь. Бежал за ней и Кира. Девочка, а за ней все ребята перелезли через сложенные штабелем брёвна и остановились перед небольшим каменным сарайчиком. Сарайчик был когда-то оштукатурен, но был он очень ветхий, и штукатурка местами обвалилась, а местами покрылась неровными тёмными пятнами.. — Вот! — торжествующе воскликнула девочка и ткнула пальцем в большое грязно-серое пятно на стене. — Разве это не слон?! Только вот одной ноги не хватает, и хобот очень короткий! Ребята несколько мгновений растерянно смотрели на пятно. — Неужели не видите?! — удивилась девочка. И вдруг беленькая малышка захлопала в ладоши: — Конечно, слон! Вижу, вижу! Витя! Пририсуй! Вот тут переднюю ногу, и чтоб слон её поднял, будто идёт! И хобот сделай больше! — Верно! — И мальчик достал из кармана уголёк и уверенным движением стал пририсовывать к пятну поднятую переднюю ногу слона. Ребята обступили его тесным кольцом, не сводя глаз с уголька. Все молчали. Витя очень похоже пририсовал ногу, и ребята увидели, что это и вправду слон. Потом Витя карандашом удлинил слону хобот, а потом одной чёрточкой нарисовал висящее огромное ухо слона и сделал маленький кружочек — глаз. Ребята дружно захохотали:. — Слон! Слон! — Как настоящий! — И идёт! — Как ты хорошо рисуешь! — с изумлением воскликнул Кира. Витя не ответил, зато сразу затараторила беленькая малышка: — А наш папа — Витин и мой — художник, и когда мы вырастем, тоже будем художниками, а Витя осенью пойдёт в школу при Академии художеств, а я ещё только через год; мне шесть лет, а Витьке уже семь, — с завистью закончила она. — И я этой осенью пойду в школу, мне в августе будет семь! — радостно сообщила высокая девочка, нашедшая слона. — А мне только шесть с половиной, — грустно сказала третья девочка и надула губы, словно собираясь зареветь. — Дурачьё! — снова раздался за ними насмешливый голос Шурки. — И на облаках у них целый зоосад, и на грязной стене. И Кирка туда же, как маленький. — Зоосад, зоосад! — весело запела высокая девочка и запрыгала на месте. — Ну конечно, это будет наги зоосад! Вот из этого пятна можно сделать… — Собаку! — Черепаху! — Нет, оленя! — закричали ребята хором. — Дурачьё! — хохотал Шурка. — Малыши несчастные! И вдруг Кира услыхал за спиной голос своей мамы: — Не мешай ребятам играть, Шура! — строго сказала она. — Оставь их в покое.
У Киры замерло сердце… Вдруг сейчас мама подойдёт к нему и при ребятах станет его целовать, как маленького!.. Но мама вовсе и не подошла к нему. — А знаете, ребята, — вдруг весело заговорила она, — меня на днях один чудак уверял, будто дошкольники «воображать» не умеют! Вот чудак! — засмеялась она и повернула обратно. — А ты, Шура, оставь ребят в покое, — снова услышал Кира её строгий голос, — пойдём-ка отсюда! Кира, чтобы скрыть от ребят своё вспыхнувшее лицо, старательно рассматривал пятна на стене. — Это Анна Ивановна, наша медсестричка, она хорошая-хорошая, — сообщила ему высокая девочка. — Это моя мама, — с гордостью сказал Кира. — Да что ты?! — А ты с ней и приехал? — А про какого чудака она говорит? — забросали его вопросами ребята. — Да, я с ней приехал… А почём я знаю, про какого она чудака говорит!.. Мало ли у неё знакомых!.. А тебя как зовут? — обратился он к высокой девочке. Очень она ему понравилась. — Я Галя, — охотно отвечала девочка, — а вот это — Лилька, — показала она на Витину сестричку, — а вот это — Зина. А ты — Кира? — Да… Ну, давайте искать на этой стене ещё зверей в наш зоосад! И вот как-то так получилось само собой, что у Киры оказалась своя дружная компания дошколят. Толстый неуклюжий Витя всюду искал, что на что похоже, и не расставался с карандашом. Весёлая длинноногая Галя умела придумывать самые разные игры. Зина тоже была славная девочка, только немножко плакса: чуть что — реветь и ногами топать. Но Киру она слушалась и — главное — умела играть. И тесно вошла в компанию Витина сестрёнка Лиля, — вот уж кто умел «воображать»! Во время каждой игры вытаращит свои синие глаза — и всё-всё, во что играют, для неё как будто всамделишное!
Верховодил компанией, конечно, Кира: он же был школьник! Они всегда держались все вместе: и на прогулках с Марией Михайловной, и на купанье, и даже когда Мария Михайловна читала им вслух, они всегда садились рядышком. А Шурка злился. Сначала он пробовал издеваться над Кирой: — Эх, ты! С мелюзгой связался! Может, тебе сосочку купить? Или погремушку? Агу-агу, дитятко! Кира пожимал плечами и спокойно отвечал: — А мне с ними интереснее, чем с тобой. Ты же ничего не понимаешь! Тебе бы всё только как обыкновенное. Скучно мне с тобой. Иногда вспоминал Кира про красную тетрадь папин подарок, но… надо сознаться, очень редко. Днём было столько интересного, что было не до записей, а по вечерам он валился усталый в постель и сразу засыпал.
* * *
Больше всех дружил Кира с Галей. Они с полуслова понимали друг друга. Однажды они вдвоём забрели в самый дальний угол участка. Там была широкая-широкая лужайка, а по самой середине лужайки огромный ивовый куст. Кира остановился, осмотрелся кругом. — Видишь, Галя, — таинственно заговорил он, — это океан. А это на нём необитаемый остров. А мы с тобой потерпели кораблекрушение… Нас сюда прибило волнами. Давай на нём спасёмся!.. Видишь, берега какие крутые! Надо искать, где легче выбраться! И Кира пополз на четвереньках вокруг куста, Галя, конечно, за ним. Кира шепнул: — Ты тише! Может быть, на этом острове дикари живут. Надо с ними по-хорошему, слышишь? — А может быть, здесь дикие звери? — шёпотом отозвалась Галя. — Конечно! И ядовитые змеи… А вот ущелье. Ползи за мной. Только тихо! Заросли куста густые-густые. Кира выбрал, где они пореже, и пополз на животе. Галя за ним. А сердце у неё: тук-тук-тук… Ивовые стебли — гибкие, легко раздвигаются. Ползут ребята друг за дружкой. И вдруг Кира тихонько ахнул. Галя так и замерла и рот ладонью зажала, чтоб не вскрикнуть. Очень страшно стало… А Кира шепчет: — Ты смотри, что здесь делается! Подползла Галя ближе, раздвинула стебли, — и что же?! Оказывается, куст в серёдке — пустой! То есть не пустой, а в серёдке вроде маленькой лужайки, а сбоку лежит поваленный толстый ивовый ствол, весь заросший ярко-зелёным мхом. Весь этот огромный куст и разросся вокруг поваленной когда-то ивы. И на том месте, откуда корневище дерева вывернулось, — небольшая ямка, и в ней вода. Точно маленький прудик! И в воде всякие водяные насекомые копошатся. Кира сел на поваленный ствол и рукой рядом с собой показал, чтоб и Галя села. Ой, вот хорошо-то! Мягко, точно на диване сидят ребята! Кира шепчет: — Я ж тебе говорил, что это необитаемый остров! А Галя: — Дикарей как будто нет… совсем необитаемый. А вот как дикие звери… И вдруг, точно в ответ, где-то за спиной ребят какой-то страшный звук, вроде: «К-рр… к-рр…» Оба вздрогнули и разинули рты. Смотрят друг на друга. А сзади снова: «К-рр… к-рр…» Кира быстро обернулся, наклонился, взглянул за ствол. — Галка! Смотри-ка! — шепчет. Галке хоть и жутко стало, а стыдно перед Кирой трусихой показаться. Сердце замирает, а тоже наклонилась назад, заглянула… И оба — уже громко — в один голос закричали: — Топлёнка! Прямо под поваленным стволом сидела курица! Жёлтенькая-жёлтенькая, как топлёное молоко. Сидит, крылья широко распластала, а когда ребята вскрикнули, закудахтала, вскочила — и в куст! Смотрят ребята, — а в обложенной мхом ямке, как в гнёздышке, лежат яички! Одно, два, три… целых восемь штук! — Самоседка! — сказала Галя. — Я знаю, такая курица, которая потихоньку от людей яйца где-нибудь снесёт и сядет на них, называется самоседка. — Тише ты, — прошептал Кира, — мы же её спугнули. Айда обратно, спрячемся и посмотрим. Залезли обратно, в самую гущу куста, в такое место, откуда сквозь ивовые прутья гнездо видно, притаились и смотрят. Видят, Топлёнка осторожно вышла к прудику, огляделась. Вскочила на ствол, внимательно во все стороны посмотрела, потом соскочила снова на гнездо. Только не села на яйца, а стоит на ногах и клювом осторожно переворачивает яйца. А сама тихонько так: «К-рр… к-рр…» — точно с будущими цыплятами разговаривает. Кира толкнул Галю локтем, палец к губам приложил: «Молчи!» — и глазами назад показал. Значит, надо из куста выбираться. Осторожно-осторожно стали пятиться, стараются не нашуметь. А Топлёнка всё же насторожилась. Кудахтнула один раз, а с гнезда не сошла. Кира с Галей выбрались из зарослей и сели на травку. — Ну, — сказал Кира, — что же делать будем? И тут Галя очень обрадовалась! Потому что наконец-то она знает, что-то такое, чего Кира, хоть и школьник, а не знает! Она заговорила очень важно: — Я прошлое лето у бабушки в деревне жила, у неё кур целых семь штук, и бабушка мне про них всё-всё рассказывала. Так вот. Топлёнку трогать нельзя. Если яйца взять и в другое место перемести, курица их бросит и цыплят не будет. А что она яйца клювом переворачивает, так это надо, все наседки так делают. Чтобы яйца, значит, со всех сторон грелись. Так вот: пускай Топлёнка цыплят на нашем необитаемом острове и высидит. А потом бабушке Ульяне снесём. Сюрпризом!! Ладно? Кира подумал. — Ладно. Только это будет наша с тобой тайна. И необитаемый остров, и Топлёнка. Понимаешь, она, может быть, заколдованная принцесса. Галя очень огорчилась. — Как?! И от Зины, и от Вити, и от Лили? Кира снова подумал. — А ты уверена, что они не разболтают? — с тревогой спросил он. — Ой! — Галя даже руками замахала. — Конечно, не разболтают! Это же так интересно — тайна! — Главное, — твёрдо сказал Кира, — чтобы Шурка не знал. А то он… Галя тихо ахнула и перебила: — А Шурка и есть злой волшебник! Он ее заколдовал, а она от него убежала и спряталась! А мы её спасать будем! Он не знает, где она! И тут уж Кира, не задумываясь, ответил:. — Конечно! Это так и есть!* * *
Вот что было дальше. Галя под большим секретом рассказала Вите, Лиле и Зине про необитаемый остров и заколдованную принцессу. И потом они с Кирой повели их поодиночке на необитаемый остров. Потому что, если бы пошли все вместе, Шурка бы непременно увязался за ними. А потом стали Топлёнке корм носить. За завтраком, за обедом спрячут по кусочку хлеба в карман, а потом накрошат и тайком — поодиночке — Топлёнке снесут. Первое время она пугалась ребят, а потом привыкла и чуть ли не из рук корм брала. Будь Шурка наблюдательнее, он бы заметил, что часто в Кириной компании не хватает то одного, то другого. Но Шурка был всегда невнимателен и потому ничего не замечал. Как-то Кира сказал ребятам про Топлёнку: — А ведь верно бабушка Ульяна сказала, что она умница-разумница. Какое место нашла! И ниоткуда не видно, и вода для питья тут же, и корму сколько угодно, даже если бы не носили. Конечно, она не простая курица, а особенная! — Заколдованная принцесса… — прошептала Лиля и вытаращила глаза. Всё шло очень хорошо, и ребята даже начали иногда навещать Топлёнку все впятером, — только они удирали поодиночке и сходились на необитаемом острове с разных сторон, чтобы Шурка не выследил. И вдруг случилось ужасное происшествие, и тайна заколдованной принцессы, превращённой в курицу Топлёнку, неожиданно открылась для всех…* * *
У хозяина дачи, по соседству с той, где расположился детский сад, был пёс Бутуз. Совсем молодой — ещё щенок, — но огромный, весёлый и страшно недисциплинированный. Ребята очень любили играть с ним, да только он, как разыграется, войдёт в такой раж, что обязательно всех с ног повалит. Мария Михайловна и мама Киры не велели его на территорию детсада пускать — так разве его удержишь? Калитка всегда на задвижке, а Бутузу она и не нужна: в нескольких местах под забором подкопы лапами прорыл. В одном месте подкоп досками забьют, а он в другом месте подкопает. Очень его к ребятам тянуло, а они и рады, — так весело было играть с ним. И вот один раз сидели все пятеро друзей в гостях у Топлёнки и вдруг слышат: зашуршал куст, врывается кто-то на необитаемый остров. Не успели опомниться — Бутузка! Язык на сторону, тяжело дышит… Нюхом, по следу нашёл ребят, негодный! Топлёнка испугалась, закудахтала — и в куст. А Бутузка сразу — к гнезду, цап одно яйцо в зубы, захрустел, зачавкал — лопает! Схватили его ребята, кто за уши, кто за хвост, кто прямо за лохматую шерсть, оттаскивают, орут: — Не смей! Не смей! А он рвётся у них из рук, к гнезду тянется, — понравилось!Что тут было! Топлёнка кудахчет, ребята все орут. Зина, конечно, ревёт и ногами топает, Бутузка лает, визжит. Кира старается басом кричать, чтобы пёс испугался… Такой шум, сами чуть все не оглохли! Насилу-насилу вытащили Бутуза из куста, не отпускают его… И вдруг видят: бежит по лужайке со всех ног на шум Мария Михайловна, а за ней все ребята. Мария Михайловна даже бледная вся, задыхается: — Что случилось?! Все пятеро крепко-накрепко вцепились в Бутуза и… ничего не поделаешь, пришлось перед всеми раскрыть тайну! Рассказывал, конечно, Кира, а остальные все его перебивали всякими подробностями. Мария Михайловна улыбнулась. — Чего же вы бабку Ульяну не порадовали? — А мы, — объяснили ребята, — хотим ей сюрприз сделать, когда цыплята выведутся! Тут Шурка как начнёт хохотать! — Эх, вы, — хохочет, — цыплячьи вы шефы! У Зины уж губы задрожали — реветь. Обиделась. А Кира очень спокойно сказал: — Конечно, мы над цыплятами и Топлёнкой шефство взяли. От тебя и таких, как ты, их берегли. Мария Михайловна глянула на Шурку и нахмурилась. — Вижу, — говорит, — по твоему лицу, Александр, ты уж какое-то озорство замышляешь. Ребята хорошее дело затеяли, и если ты им хоть чем-нибудь помешаешь, в тот же день домой отправлю и отцу расскажу. Запомни! А ребята знали, что у Шурки папа очень строгий и Шурка его боится. Шурка надулся и пробубнил: — А мне-то что? Сами они мокрые курицы, ну их!.. — Запомни, Александр! — очень серьёзно повторила Мария Михайловна. Потом оглянулась, видит, — некоторые ребята уж вокруг необитаемого острова шныряют, лазейку внутрь ищут. — Ребята, — твёрдо сказала она, — пока цыплячьи шефы своё дело не закончат, я вам категорически запрещаю в куст лазить. Курица и так перепугана. Нельзя, чтобы она гнездо бросила. А тут Кира заговорил. В первый раз был у Киры такой жалобный голос: — Мария Михайловна, а как же с Бутузкой быть? Ведь он теперь знает, где вкусненькое, повадится — все яйца слопает! Давайте его на цепь посадим, пока цыплята выведутся! Хорошо? Мария Михайловна согласилась. — Что ж, попробуем. Я знаю, у его хозяина есть и ошейник и цепь.
* * *
Хозяин дал ошейник и цепь, но сказал: — Только уж привязывайте его у себя, а не у меня. Пёс обязательно начнёт первое время выть на цепи, а у меня дачник очень серьёзный, всё тишины требует. Беда мне с ним! Бутуза посадили на цепь. Рвался-рвался он с цепи на крылечке детской дачи, видит — никак не сорваться! Тогда он сел, голову вверх задрал и давай выть! Ну так воет, прямо слушать невозможно! Прямо на весь посёлок воет! А у его хозяина на даче жил и правда уж очень «серьёзный» человек. Ребята так и называли его между собой: «сердитый дяденька». Он был в больших очках и, проходя мимо, смотрел так, что ребята как-то сжимались. И вдруг калитка открывается, входит в неё этот самый сердитый дяденька, прикрыл калитку и стоит. И ребята стоят, смотрят. Примолкли. — Позовите воспитательницу! — говорит он строго. Ребята позвали Марию Михайловну. Она подошла к калитке, а за ней — все ребята, притихшие. Сердитый дяденька обратился к ней, даже не поздоровавшись: — У меня важная срочная работа. Мало того, что я должен весь день слушать детский крик и визг, а тут у вас ещё собачий вой! Этого я уж никак не могу переносить! Прошу прекратить немедленно! И ушёл совсем рассерженный. Посмотрели все молча ему вслед, и Мария Михайловна сказала вполголоса: — Придётся Бутуза отпустить, ребята… А Бутуз сидит на крылечке и воет-воет! Кира побледнел, глаза потемнели… — Нет, Мария Михайловна, — решительно заговорил он, — нельзя! Мне мой папа всегда говорит: раз начал какое дело, как бы трудно ни пришлось, должен до конца довести! А если отпустить Бутуза… — и замолчал. Мария Михайловна пристально на него посмотрела. Видит, волнуется мальчик. — Твой папа прав, — тихо сказала она. — Но как же быть? Пойдёмте, ребята, сядем на крылечке и подумаем. Как только подошли к крыльцу, Бутуз страшно обрадовался. Перестал выть и то к одному, то к другому из ребят бросается. Мария Михайловна оглядела всех, улыбнулась: — Ну, думайте, ребята. Кто какой выход предложит? Галя глубоко вздохнула. — Вот если бы вспомнить, в какой день бабушка приходила! Цыплята выводятся на двадцать первый день. Долго ли ещё Топлёнке сидеть на яйцах? Кира вдруг вскочил на ноги. — Так я же записал, когда бабушка приходила! А Топлёнка у неё накануне пропала! Сбегаю посмотрю! — И он бегом помчался в спальню. Через минуту он уже мчался обратно и кричал: — Бабушка приходила пятнадцатого июня, а Топлёнка, значит, пропала четырнадцатого! Стали считать по пальцам. Сегодня двадцатый день! Завтра цыплята должны вывестись! — Ну и ладно! — весело сказал Кира. — Пусть только один день дяденька ещё побесится! — Ой! — чуть не заплакала Зина. — Значит, Бутузка почти готового цыплёночка съел! А тут самая маленькая — Лиля — вдруг захлопала в ладоши, и глаза у неё заблестели. — А я знаю! А я знаю, что сделать! — закричала она. — Ведь Бутузка воет, когда ему скучно! А вот сейчас мы с ним, ему весело, он и не воет! Даже хвостом машет! И правда, как Бутуз своё имя услыхал, — хлоп-хлоп-хлоп хвостом по ступеньке. — Так давайте его сегодня весь день веселить! — предложила Лиля. Посмеялись, поспорили и решили около Бутуза по очереди дежурить и его развлекать, чтоб не выл. Даже выпросили у Марии Михайловны позволение, чтобы кто-нибудь и во время обеда Бутуза веселил, а кто-нибудь и во время тихого часа. Так и решили.* * *
Ну и замучил же всех в тот день Бутуз! Совсем обнаглел пёс! Мало ему, что около него сидят, мало ему, что с ним разговаривают, — нет, извольте всё время ласкать его! Как замолчишь или перестанешь его гладить, — он выть! У Зины совсем плохо получилось. Видно, не сумела она интересно развлекать. Не слушает её Бутуз да и только. Кончилось тем, что сидят они оба рядом на ступеньке, — Зина ревёт, а Бутуз воет. Пришлось Кире её раньше времени сменить. — Ты невыразительно с ним разговариваешь, — сердито сказал Кира Зине, — он любит, чтобы с выражением! И вот встал Кира перед Бутузом в позу и давай ему пушкинскую «Сказку о мёртвой царевне» наизусть декламировать, и всё время с жестами, и нет-нет, да и хлопнет Бутуза по голове. Так хорошо декламирует, все даже заслушались. А Бутуз сидит тихо-тихо, голову набок свернул, уши торчком поставил и с Кирилла глаз не сводит, — видно, ему Пушкин очень понравился!Галино дежурство пришлось как раз на время обеда. «Давай-ка, — подумала Галя, — я Бутузке свою новую книжку с картинками вслух почитаю! И, как Кира, с выражением!» Но… читала Галя ещё совсем плохо, по складам, и с выражением никак не получалось! Такое чтение Бутузку не устраивало, ему сразу стало скучно слушать, и он начал подвывать. Галя испугалась и начала громко и весело рассказывать, что нарисовано на картинках. Пёс замолчал, слушает. А Галя в одной руке книжку держит, а другой всё время Бутуза гладит. Да вдруг залюбовалась самой красивой картинкой и на минуту забыла про пса. А он вдруг как взвизгнет — и хлоп своей лапищей по книге! Когтем за край страницы зацепился, как рванёт! И выдрал начисто всю страницу из книги. — Ой, Бутузка, что ты наделал! Ведь книга-то библиотечная! Галя даже чуть не заплакала. А Бутузка снова хлоп лапой по книге. Галя отложила книгу в сторону и давай псу «Крокодила» Чуковского декламировать:
* * *
Видно, очень утомила Бутуза ребячья самодеятельность. Он заснул на крыльце ещё до того, как сами артисты спать пошли. Галя проснулась на следующее утро, когда только чуть-чуть рассвело. И слышит, — что такое? На крылечке какая-то возня. Кряхтенье, пыхтенье и повизгивание Бутуза. Вскочила Галя с постели, подбежала к окну и видит: на крыльце какой-то клубок барахтается… И не разберёшь сразу: всё перепутано — чьи-то ноги, чьи-то руки, тут же Бутузкин хвост, Бутузкина морда с высунутым языком, и всё это клубком по крылечку кувыркается. И — молча! Выскочила Галя на крыльцо в одной ночной рубашке и тут только разобралась: это Кира с Шуркой дерутся. А Бутуз, наверное, вообразил, что это они с ним играют, катает их лапами по всему крыльцу и от удовольствия чуть повизгивает. Галя топнула ногой. — Что такое?! — спрашивает громким шёпотом. Бутузка бросился к ней, чуть её не уронил. А мальчишки оторвались друг от друга, сели на полу и смотрят на Галю. Оба запыхались, оба красные от злости, грязные, у Шурки синяк под глазом, у Киры царапина через весь лоб. Галя испугалась и шепчет: — Вот сейчас Марию Михайловну позову! А Кира ей: — Не смей ябедничать! Я ведь вовремя поспел, он уже Бутузку отпускать стал… А Шурка вскочил на ноги, показал Гале язык и шепчет: — Зови свою Марию Михайловну! А меня тут и не было! И шмыг в дверь дачи. — Погоди, — спеша зашептала Галя Кире, — я пойду платье надену и побуду с Бутузкой, чтоб не завыл. А ты беги умойся! Посмотри в зеркало, на что ты похож. И ложись в постель! Кира ответил шёпотом: — Ладно. Умоюсь, а ложиться больше не буду. Чего доброго, Шурка своего добьётся — отпустит Бутуза. Пока Кира умывался, уже совсем рассвело. Сидит Галя с Бутузом, ласкает его, шёпотом ему на ухо что-то рассказывает, а сама слышит: на кухне за дачей уже загремели вёдрами, голоса громкие, дымком запахло; повар, тётя Поля завтрак уже готовит. А тут и солнечные лучи на верхушках берёз блеснули. Только Кира пришёл сменить Галю, а ей уже не терпится, разбудила она Зину и Лилю, и побежали они к необитаемому острову. Лужайка вся ещё от росы мокрая, куст тоже весь в росе. Вымокли девочки с ног до головы, пока к Топлёнке пробирались. А Топлёнка голову к яйцам наклонила, говорит им: «К-рр… к-рр…» — Знаете, — объяснила Галя, — это она цыплят учит, как им на свет выбираться! Сунула она руку под Топлёнку, одно яйцо вытащила, а Топлёнка рассердилась и больно клюнула Галину руку. А Галя кричит: — Девочки! Смотрите! Наклёвыш! Смотрят, на яйце из одной точки лучиками трещинки расходятся. Это цыплёнок себе выход пробивает. Галя положила скорей яйцо обратно, а Топлёнка её снова в руку клюнула. Прибежали девочки и рассказали Кире, что цыплята начинают выводиться. А Кира сказал: — Ну, теперь пусть Галя командует, что делать дальше. Она у нас специалист по цыплячьим делам. Галя даже покраснела от гордости. — А Бутузку, — предложил Кира, — отпустим только тогда, когда Топлёнку с цыплятами хозяйке снесём, а то он нам ещё бед наделает. Галя и правда знала, что делать дальше: её бабушка всему научила. Девочки выпросили на кухне лукошко, а у Кириной мамы — компрессной ваты. Одним куском ваты выстлали дно лукошка, другой оставили цыплят укрывать. И побежали к Топлёнке. А под ней уже копошатся два крохотных мокрых цыплёночка. Пустые скорлупки Топлёнка из гнезда выкинула. Девочки посадили цыплят в лукошко и укутали их ватой. Пока они возились, весь детсад уже поднялся, и после завтрака возле Бутуза снова началась самодеятельность. Как ребята радовались, что «сердитый дяденька» больше не приходит! Все ребята, и теперь даже Шурка, развлекали Бутуза, а цыплячьи шефы дежурили у Топлёнки. До обеда вывелись ещё четыре цыплёнка, а сразу после обеда вывелся последний.Семь цыплят! Если бы не Бутузка, было бы восемь! Какой был спор, кому нести Топлёнку с цыплятами к бабушке Ульяне! Но тут вмешалась Мария Михайловна. Она сказала: — Конечно, понесут только пятеро цыплячьих шефов: они с честью довели своё дело до конца. А вы, все остальные, развлекайте Бутуза, чтоб не завыл, пока шефы домой не вернутся, а то он их ещё догонит и с ног собьёт. Несли цыплячьи шефы своих подшефных очень торжественно. Галя несла лукошко с цыплятами, Зина — Топлёнку, а Кира, Лиля и Витя сделали себе из картона трубы, шли впереди и трубили весёлый марш: — Ду-ду-ду-ду-ду-ду…А остальные ребята пока веселили Бутуза. И вот тут-то и удалось Шурке созорничать! Пока кто-то декламировал Бутузу стихи, Шурка сделал вид, что ласкает пса, а сам незаметно отстегнул карабин цепи от ошейника. Бутуз как сорвётся с крыльца — да к калитке!.. Калитка на задвижке, а ему-то что! У него повсюду под забором подкопы. Ребята все орут, погнались за ним, да где уж тут!.. А шефы идут себе под марш, ни о чём не думают. Хорошо, что Лиля оглянулась! — Ой, Бутуз за нами гонится! Все было рванулись бежать. А Кира… ведь вот какой, сразу нашёлся, что делать! Прикрикнул на ребят: — Не бежать! Идите тихо! Я его отвлеку! И сразу бросился со всех ног в сторону от дороги. Кричит: — Бутузка! Бутузка! А Бутуз видеть равнодушно не может, когда кто бежит! Конечно, со всех ног — догонять! Ребята идут себе тихо и смотрят: налетел Бутуз на Киру, сбил его с ног, а Кира вскочил на ноги, оттолкнул Бутуза и ещё дальше бежать. Бутузка за ним. Гоняются по лугу. А шефы дошли спокойно до бабушкиной избушки и постучались: — Кто там? Войди! Кира издали наблюдал за ними. Когда увидел, что все уже вошли в дверь, он тоже бросился к избушке. Бутуз за ним. Кира его с силой столкнул с крыльца, а сам — шмыг в дверь. И — на задвижку! Бутуз всеми четырьмя лапами налетел на дверь и давай визжать и лаять. Ну, да теперь уж пусть! Бабушка Ульяна в первую минуту даже перепугалась: — Что такое?! Что случилось?! Да как увидела Топлёнку и цыплят — и не знает, что делать от радости! Причитает что-то, какие-то ласковые слова бормочет, и Топлёнку расцеловала, и ребят всех по очереди… А они смутились, растерялись, скорей бы из избушки выскочить. А как выскочили, Бутузка совсем ошалел от восторга, всех с ног посбивал прямо в дорожную пыль. Вернулись цыплячьи шефы домой все грязные, но счастливые. И вот тогда уж по-настоящему стали играть в необитаемый остров! Появились на нём и дикари, и хищные звери, и всякие опасности. Ещё многие ребята присоединились к нашей пятёрке — те, которые умели хорошо воображать, будто всё это всамделишное. А кто не умеет, тот только мешает игре. Отважными путешественниками были чаще всего Кира и Галя, ведь они первые открыли необитаемый остров, Витя, Лиля и Зина были чудесными дикарями. Они сначала пугались путешественников и старались прятаться от них, но путешественники относились к дикарям по-хорошему, и между ними завязалась дружба. Они вместе ловили, диких зверей и приручали их. А когда на необитаемый остров врывался страшный допотопный мамонт — Бутуз, на него ополчались все. После истории с освобождением Бутуза Мария Михайловна и Кирина мама позвали Шурку в медпункт и очень серьёзно поговорили с ним. После этого разговора Шурка несколько дней ходил растерянный: и мешать ребятам боялся, и не знал, как подойти к ним. А потом понял, что лучше всего подойти по-хорошему, будто ничего и не было. И тогда Кира и его друзья забыли обиды и приняли его в игру. А вырванную Бутузом страницу Галя очень аккуратно вклеила в книгу.
Сюрприз
На весенние каникулы мама отправила Севу и Мишу к своей сестре — тёте Любе, работавшей бухгалтером в большом совхозе. На маленькой станции их встретила тётя Люба. Уже спустились сумерки, в зеленоватом весеннем небе висел тоненький серпик молодого месяца. Тётя Люба усадила мальчиков в широкие сани, укутала обоих вместе огромным тулупом, сама уселась в передке саней, дёрнула вожжами, и сани понеслись по звонкой, хрусткой дороге. После нескольких часов в душном вагоне ребят сразу разморило на свежем весеннем воздухе. Миша задремал, уткнувшись головой в Севины колени, а Сева усиленно таращил глаза, оглядываясь по сторонам, но не видел ничего, кроме белесоватой мглы, еле освещённой заходящим месяцем. Он едва успевал отвечать на расспросы тёти Любы: и как мама, и какие вести от папы, и сколько у Севы и Миши в третьей четверти пятёрок? Потом стала рассказывать сама тётя Люба. — А у нас посевная началась, — говорила она. — Работы у всех, выше горла! Сегодня я, до того как ехать за вами, с утра помогала на огороды навоз возить. Завтра начнём пораньше, — надеемся завтра последний вывезти, а то, того и гляди, дорога рухнет! — Почему же навоз? — удивился Сева. — Разве ты, тётя Люба, не бухгалтер? Тётя Люба засмеялась. — Бухгалтер-то бухгалтер, Сева, да разве я за своими книгами усижу, когда нынче весна такая ранняя сразу налетела! Сейчас каждая минута дорога и каждая пара рук на счету! Ветеринар наш тоже со мной работал, а библиотекарша на сортировке семян помогает. Посевная! — Ну, так и мы будем помогать! — весело воскликнул Сева. — А вы отоспитесь хорошенько, отдохните, погуляйте, а там видно будет. Ну, вот мы и приехали! Спустя несколько минут мальчики, наскоро поужинав, крепко спали на мягком, душистом сеннике в углу жарко натопленной тёти-Любиной комнаты.
* * *
Проснулись они поздно. В комнате было пусто и во всём доме тихо-тихо. Все давно ушли на работу. На столе стоял приготовленный для мальчиков завтрак. Минут через пять, дожёвывая на ходу пирожки, Сева и Миша выскочили из дому и остановились на крылечке, ослеплённые солнечным блеском, оглушённые неистовым птичьим гамом. Уже высокое солнце било прямо в глаза и жгло почти как летом. На широкой проталине возле крыльца, оголтело вереща, прыгали, взлетали, дрались воробьи, откуда-то с поля доносился дружный крик грачей, а в посёлке не умолкая кудахтали куры и победно перекликались петухи. Домик, в котором жила тётя Люба, стоял на самом краю совхозного посёлка, даже немного на отлёте. Направо шла широкая улица, налево дорога уводила в молодой берёзовый лесок. Мальчики взглянули вдоль улицы — на ней не было видно ни души. Все люди были где-то на работе; ветер доносил издалека людские голоса и звонкий рокот трактора. Снега на улице почти не было, кое-где на проталинках выбивалась прошлогодняя трава, а золотистая широкая дорога, казалось, вся дрожит от тысячи тысяч бегущих по ней струек воды. На разные голоса переговаривались частые капельки, шлёпаясь с крыши в ими же выдолбленный желобок вдоль стены дома. — Мишка! Айда! — крикнул Сева и, сбежав с крыльца, помчался за околицу — в берёзовый лесок. Миша бросился за братом. Вприпрыжку, обгоняя друг друга и беспричинно смеясь, бежали они по дороге — ещё крепкой, но сплошь покрытой тонким слоем струящейся воды. Но вот лесок кончился, и они выскочили на широкий, весь сверкающий, залитый солнцем луг. Странная картина открылась перед ними. Прямая, как стрела полевая дорога шла вдоль отлогого склона и делила его пополам, выпирая высоким горбылём, точно опрокинутое вверх дном корыто. Справа от дороги снег осел, растаял, и всё широкое поле казалось сплошным ярко-синим озером, по которому бежала мелкая, сверкающая рябь. Плотно утрамбованная дорога, словно плотина, сдерживала эту массу весенних вод, зато слева от дороги снега уже почти не было, а по ярко-рыжим проталинам, извиваясь, как змейки, бежали вниз бесчисленные ручьи. А где-то внизу гулко шумела не видная под снегом весенняя речка. И всё кругом струилось, и булькало, и звенело. Звенели ручьи, звенели в небе невидимые жаворонки, звенели под ногами хрупкие льдинки, звенел в ушах ласковый упругий ветер, — и казалось, само солнце звенит, и поёт, и смеётся. И городские ребята, впервые в жизни попавшие ранней весной в деревню, ошалели от восторга. Севе вдруг показалось, что и в нём самом всё зазвенело и запело, — и, неожиданно для самого себя, он вскинул кверху руки, поднял голову и побежал навстречу ветру и солнцу, громко крича самое яркое и самое радостное слово, пришедшее в голову: — Победа! Ура! Ура! Победа! — Ура! Ура! Победа! — закричал и Миша, привыкший во всём подражать старшему брату, и, тоже, вскинув руки, побежал за ним.Сева вдруг остановился, Миша с разбегу налетел на него. Схватившись друг за друга, чтобы не упасть, они закружились на месте и расхохотались. Ноги у них уже давно были мокрые, шапки съехали на затылок, щёки пылали, ярко горели глаза. — Мишка, знаешь что?! — Сева внимательно огляделся вокруг. — А что если взять да перекопать дорогу? Канаву сделать, а? Вот хлынула бы вода, у-у-у! — Севка! Давай! Интересно! — Давай. Сбегаем домой, — я видел там, в сенях, в углу, лопатки. Побежали! Дома по-прежнему никого не было, только в кухне возилась старушка сторожиха. — Миша! И знаешь что?! Давай никому не скажем, что это мы, — заговорил Сева, когда они с лопатками вернулись на дорогу, — пусть это будет наш сюрприз. Им-то ведь некогда счищать, а мы тут как тут! Накопаем канавок, это поле скоро-скоро и очистится. Вот здо́рово-то будет! Копать оказалось не так легко: дорога была плотно утрамбована и, постепенно оттаивая, взялась льдом. Мальчики старались вовсю. Они вели свои канавки снизу, навстречу воде. Дело подвигалось медленно. Сева был ловок и силён — и то канавка получалась неглубокая, узенькая, а у Миши шла просто какая-то царапка. Сева, сопя, упирал ногой на лопатку, и вдруг настал момент, когда лопатка сразу — легко и быстро — вонзилась в рыхлый снег. Очевидно, у самого основания дорожного бугра вода уже начала просачиваться. Сева удвоил старания. Оставалась уже узенькая полоска, отделяющая канавку от воды. Сева ударил лопатой, и вдруг целая глыба плотного снега дрогнула, как-то кувыркнулась, и — у-у-ух! буль-буль! — хлынула вода, сразу увлекая с собой набрякшую оторванную глыбу. — Ура-а! — громко заорал Сева. — Мишка! Смотри! У-ух ты! Что делается-то! Миша бросил лопатку и подбежал. Шумный поток воды хлестал через дорогу, кружась, бурля, вползая на берега канавки. Вода отрывала куски этих неверных берегов и, вынеся их на свободное место, разливалась широким потоком по рыжей проталине и уходила вниз, к невидимой шумливой речке. — Ой, ну и жарко! — воскликнул Сева и, живо сбросив с плеч пальто, кинул его на руки брату. — На, Мишка, держи, я ещё расширю канавку!
Он снова крепко ударил лопатой. Огромная глыба разбухшего снега, тяжело переваливаясь, соскользнула в канавку и поползла вниз. Вода громко забурлила, перекатываясь через неё. — У-ух ты! — в неистовом восторге закричал Сева и, вскинув лопату над головой, заплясал на дороге какой-то танец диких. — Ура! Ура! Богатыри мы, помощники солнца! — пел он во всю силу своих лёгких. — Помощники солнца! — захлёбываясь, вторил ему Миша, тоже топчась на месте и держа в объятиях Севино пальто.
И вдруг — в самый разгар их буйного веселья — чьи-то сильные руки схватили Севу сзади за плечи, и не успел он опомниться, как, сбитый с ног, уткнулся головой в мягкую рыжую глину проталины. — Гады! Вредители! Что вы наделали! — гневно кричал над ними звонкий мальчишеский голос.
Сева вскочил на ноги и, отфыркиваясь, бросился с поднятыми кулаками на своего обидчика. Это был невысокий, коренастый мальчуган, как и Сева, лет двенадцати. Его широкое загорелое лицо было искажено яростью. Одним ловким движением он оттолкнул Севу так, что Сева едва устоял на ногах. Мальчик что-то кричал, но Сева и сам кричал на него, и громко ревел Мишка, и за своим и Мишкиным криком Сева не разбирал, что кричит мальчик. И вдруг, прежде чем Сева успел снова наброситься на него, мальчик выхватил из рук Миши Севино ватное пальто и с силой ткнул его в вырытую Севой канавку, стараясь остановить бурно хлеставшую воду. Сева на мгновенье опешил. Миша заревел ещё громче. — Придерживай лопатой, — прикрикнул мальчик, ожесточённо упихивая Севино пальто у истока канавки, — а то унесёт! — Ты что, с ума сошёл?! — заорал Сева, бросаясь спасать своё пальто, и вдруг сразу осёкся и умолк. Только сейчас дошло до его сознания, о чём кричал мальчик. — Мы тут под овёс поле готовим, а вы нам воду спускать?! Сева растерянно остановился. Руки его опустились. — Чего стоишь? Оглох? Держи лопатой, говорю, ведь холодно руками-то! — кричал мальчик, стоя на коленях перед канавкой и держа обеими руками уже набухшее пальто. Вода остановилась, обнажилось грязное дно канавки. Сева бросился поднимать далеко отлетевшую в драке лопату. — Подай её мне, а сам гони что есть духу в совхоз, притащи доску, — распоряжался мальчик. — Этим не удержать, сейчас размывать начнёт. — А где я доску возьму? — пробормотал Сева, подавая лопату. — Где! Где! Спросишь, кого встретишь. С метр длиной, да пошире. Ну, гони, живо! А ты чего стоишь? — прикрикнул он на Мишу. — Хватай другую лопату да помогай! — Севка! Не уходи! — снова завопил Миша, но Сева уже мчался сломя голову по дороге к совхозу. Упругий ветер подгонял его сзади, мокрые ноги звонко шлёпали по тонкому слою воды, брызги летели во все стороны. Сева бежал…
* * *
Тётя Люба пришла домой на обеденный перерыв и узнала от старушки сторожихи, что мальчики ушли из дому с утра, потом забегали на минутку в сени и снова убежали куда-то. — Пусть гуляют. Проголодаются — прибегут, — сказала тётя Люба и села обедать одна. Она не успела доесть суп, когда какой-то треск под окошком привлек её внимание. Тётя Люба подошла к окну, открыла форточку и высунулась в неё. — Батюшки!.. Что такое?! — воскликнула она испуганно. Прямо под окном, сидя на корточках, Сева напрягал все силы, чтобы отодрать от завалинки щиток из двух широких досок, которым было забито на зиму окошечко в подполье. — Севка! Что ты делаешь?! Зачем дом ломаешь?! Сева поднял голову и обрадовался. — Тётя Люба! Ты дома! Вот хорошо! Можно взять эти доски? Мне нужна доска… поскорее! — Сева сильно запыхался и говорил с трудом, еле переводя дыхание. — Зачем доска? И на кого ты похож?! Где ты так перемазался?! — Это потому, что… драка была… — Драка? С кем? А Миша где? — Миша там… держит моё пальто… Так можно взять доски? Сева снова сильно дёрнул, щиток с треском оторвался, и Сева, взмахнув им в воздухе, шлёпнулся прямо в выдолбленный капелью желобок. Тётя Люба побледнела. — Севка! Да ты в уме?!. — она исчезла из форточки и сейчас же появилась на крылечке. — Куда ты?! Куда? Стой! — она огромными шагами догнала уже волочившего тяжёлый щиток Севу и схватила его за руку. — Пусти меня, тётя Люба! — закричал Сева. — Мне надо скорей! Там вода уходит! — Какая вода? Да говори ты толком! — и тётя Люба крепко вцепилась обеими руками в Севину курточку. — Некогда толком, тётя Люба! Потом! — Говори, всё равно не пущу! — Сева взглянул на лицо тёти Любы и понял, что она и вправду не пустит. Спеша и путаясь, рассказал он всё, как было. Умолчал только о том, где пальто. — И чему вас там в городе учат! — рассердилась тётя Люба. — Ты что же, не знал, что мы снег нарочно… — Знал! — перебил её Сева. — В том-то и дело, что знал! Нам же в школе говорили… А вот в ту минуту начисто забыл… Пусти, тётя Люба! Надо скорей! — Беги, беги! Да смотри, хорошенько запруди, там у нас овёс будет. Сева снова поволок доски, а тётя Люба кричала ему вслед: — Батюшки, ну и гостюшка у меня! Силы тебе девать некуда! После обеда заберу тебя на огород! И завалину сам починишь. Доски я дам. — Хорошо, тётя Люба! Обязательно! — уже весело крикнул Сева, не оглядываясь.* * *
Четверть часа спустя, с трудом волоча за собой щит, Сева подходил к своей канавке. Его новый знакомый и Миша, мирно беседуя, сдерживали двумя лопатами плотину из Севиного пальто. Вода, просачиваясь, бежала узеньким ручейком по дну канавки. Увидя Севу, мальчик громко расхохотался: — Это вы, значит, сюрприз нам хотели устроить! Ну и умные головы! Сева молчал. — Его зовут Витькой, он меня не бил! — радостно сообщил Миша. — Ну и ладно, теперь за дело, — распоряжался Витя. — Ты, Миша, поднатужься и сдерживай плотину пока один, а мы доску приладим. Ну-ка, Севка, обрубай край дороги в воде, чтоб отвесный был. Поставим доски ребром, глиной прижмём — вот и ладно будет! Сева схватил лопату и с тем же увлечением, с каким он час тому назад копал канавку, принялся вместе с Витей мастерить на ней шлюз. — Понимаешь, — уже совсем миролюбиво объяснил ему Витя, — овёс любит, чтобы в мокрую землю сеяли, а тут очень здорово само получилось: дорога вот так выперла, вода и держится. А вы вдруг со своим «сюрпризом»!.. — И он снова расхохотался. На этот раз засмеялся и Сева. — А ты здесь в совхозе живёшь? — спросил он Витю. — Здесь. Отец мой конюхом работает, а я ему помогаю. И в школе учусь. — На лошади верхом ездит и нас обещает покатать, — объявил Миша, сияя. — Ты на меня за пальто не сердись, — снова заговорил Витя, таская на лопате большие куски глины с проталины, — очень уж я разозлился, да и воду остановить нечем было. Ничего, высушим, мама отутюжит. А одежонку какую-нибудь пока я тебе найду. — А мне и не холодно, — весело сказал Сева. — Сейчас солнце жарит, а вечером мороз будет, — деловито возразил Витя. — А глядите-ко, чем не плотина? Теперь надо канавку тоже глиной забить. — И, потопав по дороге ногами, он совсем по-хозяйски прибавил: — С неделю ещё продержится дорога, а там сразу рухнет.
* * *
Прошло три месяца. Мальчики проводили летние каникулы снова у тёти Любы. В жаркий июльский день Сева и Витя, оживлённо болтая, шли домой с граблями на плечах, — они с утра ворошили сено на лесных полянках. Сзади них плёлся разомлевший от жары Миша. Горячая дорожная пыль обжигала босые ноги. Мальчики сошли с дороги на травку. — Стой! — Витя вдруг остановился и с лукавой улыбкой посмотрел на Севу. — Узнаёшь место? Сева оглянулся по сторонам. По одну сторону дороги сплошной стеной стоял высокий овёс. Он уж начал золотиться. Густые, тяжёлые метёлочки на длинных, тугих стеблях склонялись вниз, словно застыв в неподвижном знойном воздухе. По другую сторону отлого спускался к узенькой речке только что скошенный луг. И в овсе и на лугу оглушительно стрекотали кузнечики. Душно и пряно пахло сеном. — Овёс-то у нас в колхозе нынче каков! — с гордостью сказал Витя. — Так узнаёшь место, Севка? — Узнаю! — Сева кивнул головой и кончиком граблей провёл в пыли две параллельных черты поперёк дороги. — Вот тут и шли берега нашей «сюрпризной» канавки. — А вот тут, — Миша затопал ногами, поднимая тучу пыли, — ты топил Севкино пальто! — А вот тут ты стоял в это время и ревел, — засмеялся Витя, показывая граблями место. Сева обвёл концом граблей, как циркулем, на дороге широкий круг. — А вот тут, Витя, мы с тобой крепко-накрепко подружились. Верно? — Верно, — сказал Витя.Бабушкин колобок
Мне было тогда десять лет, а сестре Ляльке пять. Мы жили с бабушкой в маленьком бревенчатом домике с зелёными ставнями. Кругом был сад, такой большой сад, что в нём можно было заблудиться. В саду росло очень много орешника. Один раз вышли мы с Лялькой из дому, — слышим, бабушка в саду на кого-то кричит, да сердито так. Удивились мы: бабушка была добрая. Побежали посмотреть. Глядим, — стоит бабушка в чёрном платье, маленькая, сгорбленная, на голове косыночка кружевная наколота, лицо всё в морщинках, сердитое, брови сдвинуты. И держит бабушка правой рукой за ухо мальчишку незнакомого, а мальчишка вертится, пищит, никак от бабушки вырваться не может. Мы с Лялькой остановились, смотрим издали, что будет. А бабушка мальчишку отчитывает: — Я вам задам, разбойники этакие! Мало того, что орешины ломаете, ещё белочку убили. Зачем убили? Говори! Мальчишка хнычет, ничего не говорит. А бабушка снова: — Что она вам сделала? Кто теперь бельчат кормить будет? И бельчата помереть должны! Мальчишка говорит: — Да там всего один. — Где там? — А в гнезде! Бабушка ещё больше рассердилась. — И в гнездо уж залезли. Где гнездо? Говори! Да как дёрнет мальчишку за ухо. Тот даже заревел. А бабушка не унимается: — Где гнездо? Говори! — Во-он на той ёлке. Показывает мальчишка прямо в нашу сторону. Мы с Лялькой скорей за куст. Никогда мы бабушку такой сердитой не видали. Подвела бабушка мальчишку к ёлке. — Полезай, — говорит, — достань мне бельчонка. Только не думай удирать; я тебя теперь знаю, всё равно разыщу. Отпустила мальчишку. Мальчишка ухо рукой потёр — оно всё красное. Полез на ёлку, а сам всхлипывает. А бабушка смотрит, как он лезет, да приговаривает: — Злодеи вы, злодеи! Чего загубили зверька? Смотри, осторожнее! За пазуху бельчонка положи… Лезет мальчишка на самый верх. А нам любопытно: подошли к самой ёлке. Бабушка нас точно и не замечает. Смотрим наверх: мальчишки за ветками и не видать. Потом, слышим, слезает. Тихонько слезает, осторожно. Правой рукой за дерево держится, в левой что-то несёт. Слез. Взяла у него бабушка бельчонка из рук, дала мальчишке подзатыльник. — Пошёл вон! И чтоб духу твоего здесь не было! Подрал мальчишка, только пятки засверкали. А мы уж около бабушки стоим, рассматриваем. Копошится у бабушки на ладони что-то розовое, голенькое, с длинным-длинным голым хвостом; слепой мордочкой тычется в бабушкины пальцы. А бабушки и не узнать: повеселела, улыбается. Пошли мы домой. Сейчас же послала меня бабушка в аптеку, соску резиновую купить. Пока я в аптеку бегала, бабушка молока согрела. Налила его в бутылку, соску надела и поднесла бельчонку к губам. Он так и присосался. Мы с Лялькой даже запрыгали от радости. А бельчонок пососал, пососал да и уснул.
* * *
Так бельчонок у нас и остался жить. Возилась с ним бабушка, как с ребёнком. А Лялька у нас была избалованная, капризная, привыкла, чтобы только с ней носились. Один раз вижу: сидит Лялька у окна и губы надуты. Я подошла. — Ты чего дутая? — спрашиваю. — Да, — говорит, — а чего бабушка бельчонка больше, чем меня, любит? — Глупая ты, Лялька, — говорю. — Он маленький, а ты большая. Тебя из соски кормить не надо, а он не умеет сам есть. Надо же его выкормить. — Голый, противный. Всё спит да спит. Я думала, он с нами играть будет. — И будет, когда вырастет, — говорю. — Подожди немножко. Прошло четыре — пять недель. Вырос бельчонок. Сидит у бабушки на плече, рыженький, пушистый, длинный пышный хвост кверху задрал, себе на спину положил, а кончик хвоста назад отогнут: на спине не помещается. Ушки длинные, глазки чёрные, быстрые. Сидит на задних лапках, в передних сухарик держит, грызёт его длинными острыми зубками. Съест сухарик, мордочку лапками вытрет, вскочит на бабушкину голову, а потом как распушит хвост да как перелетит птицей с бабушкиной головы прямо на шкаф. Оттуда — на дверную притолоку, оттуда — на бабушкину кровать — и давай на ней кувыркаться через голову. — Ишь ты, что выделывает! — удивляется бабушка. Лялька захлопала в ладоши и кричит: — Смотрите, смотрите! Катится, как колобок! Колобок, колобок, я тебя съем! А бельчонок точно понял! Вскочил на шкаф, на Ляльку смотрит и цокает: — Цок-цок-цок. Бабушка говорит: — Напугала Лялька его своими хлопками. А я смеюсь: — Нет, бабушка, это он песенку колобка поёт: «Я от бабушки ушёл, я от дедушки ушёл, от тебя, Лялька, и подавно уйду!» — Колобок, колобок, иди ко мне, я не съем! — говорит бабушка и протянула руки к нему. Бельчонок прыгнул к ней на руки, а с них на кровать — и ну снова кувыркаться через голову. Понравилось ему, видно, по мягкой постели кататься! Тут мы с Лялькой в два голоса хохочем и кричим: — Колобок, колобок, я тебя съем! — и обе пробуем его поймать. А он увернулся, прыг к бабушке на плечо и суёт мордочку к ней за пазуху, точно спрятаться хочет. Бабушка взяла его в ладони, прижалась щекой к его пушистой шёрстке, а сама всё приговаривает: — Нет, он бабушкин, бабушкин колобок, никому бабушка своего колобка есть не даст! Наигрался, колобок, отдохни, колобок, баю-бай, баю-бай… Так бельчонка Колобком и прозвали.* * *
Со мной Колобок дружил. Очень я любила играть с ним! Приду, бывало, в бабушкину комнату: — Колобок, давай в пятнашки играть! — Цок-цок-цок!.. Откуда ни возьмись, вскочит Колобок на плечо — и ну бегать по мне. Коготки у него длинные, цепкие, так кругом меня по платью и носится. А я его ловить должна. Только захочу его схватить на левом плече, глядь, а он уж у правой коленки. Наклонюсь к коленке, а он уже на голове. А иногда возьмёт да и скользнёт нарочно под самой рукой. Иной раз и схватишь его, а он цокнет и вырвется — пошла игра сначала.Очень было весело с ним. А Лялька бегает вокруг меня, тоже Колобка ловит, хохочет! Иной раз Колобок и на неё вскочит; ну, тут уж Лялька так завизжит, что не только Колобок — и мы с бабушкой перепугаемся. А Колобок зацокает, хвост распушит да давай от Лялькиного визгу на шкаф удирать. Сядет там и смотрит на Ляльку, и цокает, точно сказать хочет: «Чего визжишь? Чего меня пугаешь?» — Лялька, — говорю я, — ты зачем нам игру портишь? Надует Лялька губы и сядет в угол. Тогда Колобок снова — прыг на меня. Наиграется, устанет и бежит к бабушке отдыхать. Свернётся у неё на ладонях клубочком, брюшко кверху выставит. А потом полезет или в карман к бабушке, или к ней под кофту — спать.
* * *
А Лялька опять недовольна. Вижу — ходит надутая. — Ты что, Лялька? — Да. А чего Колобок вас с бабушкой больше, чем меня, любит? — Дурочка ты, Лялька! То сердилась, что бабушка Колобка больше тебя любит, а теперь, что Колобок бабушку. — Да. Вот с тобой он играет, у бабушки в кармане спит, а на меня и не посмотрит. — Так ведь ты же сама визжишь, его пугаешь. — А зачем он на меня прыгает? Я боюсь. Играл бы так. Мы с бабушкой смеёмся. А потом, потихоньку от Ляльки, бабушка мне говорит: — Аня, а ведь Колобок меня больше всех любит. Правда? Я ей говорю: — Правда, бабушка! А сама в душе смеюсь. Не хочется мне огорчать бабушку, а только смешно мне: обе они — и бабушка и Лялька — из-за Колобка спорят. А вот я-то знаю наверное: Колобок больше всех любит, меня. Ведь играет-то он только со мной. Ну, да я хитрая — помалкиваю.* * *
Жил Колобок в большой клетке. Дверца в клетку всегда была открыта, и Колобок свободно мог бегать по комнате. Бабушка устроила ему в клетке гнёздышко, и там он спал по ночам. Лето подходило к концу. Вот один раз бабушка нам говорит: — Посмотрите, какой Колобок запасливый… Он знает, что на зиму надо запасы делать. Только вот угадайте: где он себе кладовую устроил? Ни за что не угадаете! Стали мы отгадывать. — Под подушкой! За диваном! На шкафу! За зеркалом! А бабушка смеётся и говорит: — Нет… нет… нет!.. — Ну, — говорит, — смотрите. Только сядьте смирно и не мешайте. Ты, Лялька, не визжи. Вот он сейчас кончит кушать, а что не доест — спрячет. Мы сели и ждём. Вот Колобок наелся, лапками мордочку вымыл, взял в зубы орешек — и прыг из клетки. Мы смотрим: куда он побежит? Ну, и правда. Об этой кладовой мы бы ни за что не догадались. Прыгнул Колобок на стол, а со стола — прямо на бабушкину голову. Передними лапками отогнул косынку и давай засовывать орех в узел бабушкиных волос. Засунул, волосами прикрыл — и прыг в клетку за другим орехом. Вот была потеха! Все орехи перетаскал на бабушкину голову. Да ведь так ловко уложил их там: ни один не вывалился. Мы хохочем: — Бабушка, какой Колобок глупый. А бабушка нам: — Вовсе он не глупый. Он же не понимает, что я ему корм в лавке покупаю. А знает хорошо, что зимой под снегом ничего не найдёшь. И вот так Колобок прятал свои запасы всю осень, каждый день. Вечером бабушка станет расчёсывать волосы, а из них так и сыплются орехи, миндаль, сушёные грибы. Колобок очень любил сушёные грибы. А бабушка нам рассказывала, как белки летом собирают себе грибы на зиму. Они найдут в лесу сухое дерево и накалывают грибы на засохшие острые сучки. Солнышко грибы высушит досуха, тогда белка и перетаскает их в своё гнездо. А гнёзда они чаще всего устраивают в дуплах деревьев.* * *
Вот один раз бабушки не было дома. Мы с Лялькой гуляли в саду. А Лялька хитро улыбается: видно, что-то замышляет. И вдруг убежала в дом. Я за ней. А она — шмыг в бабушкину комнату и заперлась на ключ. — Лялька, впусти! — Не пущу! — Что ты там делаешь? — Не мешай! Хочу, чтоб Колобок и меня любил. Так и не пустила. А мне интересно, что она будет делать. Выбежала я в сад, обежала кругом дома, влезла на карниз и смотрю в окно. Вижу, сидит Лялька в бабушкином кресле, бабушкину косынку старую на голову надела, очки бабушкины на нос. И чулок вяжет. Я чуть не прыснула, да нет, удержалась: Лялька-то меня не видит. А Колобок за Лялькиной спиной в клетке орешки щёлкает. «Ну, — думаю, — посмотрим». Вот взял Колобок орех, выскочил из клетки да со всего размаху скок на Лялькину голову.А Лялька как завизжит на весь дом… Выронил Колобок орех, бросился на шкаф, заметался по всей комнате, только хвост мелькает. А Лялька с рёвом — к двери. Побежала я скорей к ней навстречу. Стоит Лялька в дверях, очки на одном ухе висят. Ревёт. — Чего ты, Лялька? — Ой-ой-ой! Какие когти у него о-о-острые… А один раз было так. Колобку шёл тогда уже второй год. Позвала нас бабушка. — Кто из вас, — говорит, — взял у меня клубок шерсти? — Мы не брали, — говорим. Стали искать. Искали, искали, всю комнату перерыли — нет клубка. Удивилась бабушка. А на другой день вдруг платочек пропал, футляр от бабушкиных очков и ещё что-то. И вдруг, смотрим, соскочил Колобок со шкафа на комод — хвать бабушкин гребешок да обратно на шкаф. Всплеснула бабушка руками. — Так вот, оказывается, кто меня грабит-то! Сейчас же мы придвинули к шкафу стол, залезли на него и видим: Колобок хлопочет — гнездо себе строит. Футляр от очков всё держаться не хотел, так Колобок его гребешком подпирает. — Колобок, — смеётся бабушка, — ты что же это меня разоряешь? А Колобок никакого внимания. Приладил гребешок и давай дно у гнезда выравнивать. А дно-то всё устлано очёсками из бабушкиных волос. Жалко нам было разорять Колобкову работу. Вечером, когда он заснул, вытащили мы осторожно нужные вещи, а вместо них другие положили. На другой день Колобок кончил своё гнездо и с тех пор спал в нём по ночам.
* * *
А вот как мы с Колобком поссорились. Захожу я в бабушкину комнату и зову: — Колобок! Иди играть. А сама думаю: «Что он будет делать, если я его ловить не стану?» Колобок тут как тут. Вскочил на юбку — и ну бегать. А я половила его немножко, да и опустила руки. Стою, не двигаюсь. И Колобок остановился на минутку на моём плече, в глаза заглянул. — Цок-цок? — спрашивает. Точно сказать хочет: «Что же ты меня не ловишь?» А я — не шевельнусь. Опять побежал Колобок по мне, сбежал вниз, нарочно мордочку мне под пальцы суёт. Лови, значит. А я не ловлю. Рассердился Колобок, громко так зацокал. А я стою, как каменная. Бабушка мне говорит: — Да уж не мучь зверька. Ну, чего его дразнишь! А я смеюсь: — Бабушка, он очень смешно ругается, слышишь? Остановился Колобок прямо у меня на груди, посмотрел на меня да как вцепится и когтями и зубами мне в лицо. Закричала я, схватила его, оторвала от себя. Да он проворнее меня: пока я его хватала, прокусил мне мизинец до самой кости. Я — реветь. Из пальца кровь льёт, всё лицо исцарапано. Стала меня бабушка обмывать да йодом мазать, да и говорит: — Сама виновата. Говорила я тебе: не дразни. И Лялька со мной за компанию ревёт: — У-у… Злой Колобок! Бессовестный! А сам Колобок сидит на шкафу, на нас сверху смотрит. Несколько дней не выходила я из дому; стыдно было: всё лицо точно после драки. А на мизинце левой руки у меня и до сих пор белое пятнышко — шрам, на память о Колобке.* * *
На следующее лето бабушка поселила Колобка в большом светлом чулане. Там вместо окна была вставлена проволочная сетка. Собралась бабушка на две недели в Москву, а Колобка нам поручила. Уезжая, сказала: — Оставляю Колобка на вас. Кормите, поите его. Да смотрите же, не упустите. Уехала бабушка. Лялька говорит мне, а сама так и захлёбывается: — Анька! Вот когда я с Колобком-то подружусь. Он от бабушки отвыкнет, а ко мне привыкнет. Я смеюсь: — Привыкнет он к тебе, коли ты так визжать будешь. А сама думаю: «Смешные вы обе с бабушкой». А на другой же день мы Колобка и упустили. Не заперли дверь на крючок, сквозняком её отворило, Колобок и убежал. Мы не знали, что делать. Что мы скажем бабушке? И вот под вечер играли мы на лугу за орешником с другими детьми. Вдруг один из мальчишек как закричит: — Смотрите! Смотрите! Вон Колобок ваш на ёлке. Смотрим, — и правда. Сидит Колобок высоко на ёлке, хвост пушистый по спине распустил, мордочку наклонил вниз, на нас смотрит. Вот мы обрадовались! — Колобок! — кричим. — Колобок! Иди к нам! Прыгаем под ёлкой, руки к нему тянем. Спустился Колобок ниже, а всё же так, что нам не достать. Смотрит. Мы его и так и этак зовём. Колобок ни с места. И вот каждый день, когда мы играли на лугу, прибежит на ту же ёлку Колобок, сядет и смотрит на нас. Мы его зовём, он в ответ цокает, а только близко никого не подпускает. Наконец приехала бабушка. Мы наперебой ей всю правду рассказали. Думали, бабушка очень сердиться будет, а она улыбнулась и говорит: — Вернётся. — Да нет же, бабушка, — говорит Лялька, — мы его зовём, зовём, он спустится совсем низко, а в руки не даётся. Точно дразнит. — Ну, а ко мне вернётся, — говорит бабушка. И на меня посмотрела, улыбнулась. Я промолчала, а сама встревожилась. Не знаю, чего и хотеть… И Колобка потерять жалко — хочется, чтоб он вернулся, — а в то же время думаю: «Как же это? Ко мне не захотел идти, неужели же к бабушке пойдёт? Ведь это мне обидно будет». Ну, пошли мы к орешнику. Бабушка позвала: — Колобок! Колобок! Послушали — всё тихо. Бабушка снова: — Колобок! Колобок! Слышим, шумят где-то листья. Мелькнуло рыженькое пятнышко, ближе, ближе. Смотрим, — сидит Колобок на той же ёлке, вниз глядит. Бабушка руки вверх протянула, зовёт: — Колобочек мой! Иди же ко мне!Как увидел Колобок бабушку, зацокал, прыгнул на ветку пониже, да так и бросился к бабушке на руки. Цокает, кувыркается, мордочкой бабушке в лицо тычется, сам не знает, что и делать от радости. Ну, уж и бабушка рада была! Целует, ласкает его. А я как в воду опущенная… Пошли мы к дому. Лялька кричит: — Держи его, бабушка! Держи! Опять убежит! — Теперь не убежит, — смеётся бабушка. И ведь правда — не убежал. Так на бабушкином плече и въехал в свой чулан.
Джиахон Фионаф
Между дачей, где жил Дима, и хозяйским домиком был сад, и от дачи к домику шла прямая дорожка. На полпути она пересекала лужайку, а посреди лужайки стояла калитка. Так смешно: никакого забора, а прямо поперёк дорожки — калитка. Дорожка раздваивалась, обегала калитку двумя тропочками с обеих сторон и шла дальше, а под самой калиткой росла густая трава. В стороне от калитки стояла скамейка и перед нею — стол. Дима выбежал на лужайку и у стола увидел своего младшего братишку Вовку и хозяйскую дочку Марусю. Маруся растирала кукле Дуньке живот, а Вовка лил в куклин рот лекарство. Это они играли в папу-маму. — А почему у вашей Дуньки один глаз больше, чем другой? — спросил Дима, подходя. Ему было скучно на даче, и от скуки он приставал к малышам. Маруся загородила Дуньку спиной. — Не знаю. Отстань! — А почему вдруг калитка? — спросил Дима. — Глупо: забора нет — и вдруг калитка. — Не знаю. Говорю тебе — убирайся! — «Не знаю», — передразнил Дима. — Что ни спроси, всё «не знаю» да «не знаю»! Маруся заложила руки за спину, выставила ногу вперёд, задрала подбородок кверху и противным голосом сказала: — Ах ты, знайка какой! А ты знаешь? — Про что знаю? — не понял Дима. — Да почему калитка? — Конечно, знаю, — сказал Дима. — Ну, почему? Ну, скажи! — Не скажу. Не хочу. — Дима повернулся и побежал. — А вот и не знаешь! — закричала Маруся. — А вот и наврал! Сказать-то не можешь, вот и уходишь! — Да, да, знаю, а вот не хочу сказать! А ты не ори! — крикнул Дима. — Не знаешь! Не знаешь! Не знаешь! — Маруся засмеялась. — Хвастун ты, ничего ты не знаешь! Правда, Вовка, он ничего не знает? Вовка подскакивал, сидя на скамейке, и тоже смеялся: — Не знает! Ничего не знает! Хвастун! Надо было сейчас же, сразу придумать что-то очень интересное про калитку! Сразу, скорей! И ничего не придумывалось… Димка вернулся, сел на скамью, сунул руки в карманы и спокойно сказал: — Глупые. Ну, чего хохочете? Ну, хотите, скажу? Только это большой секрет. Маруся сразу перестала смеяться. — Ой, скажи! — прошептала она. — Мы никому не скажем! Как на зло, ничего не придумывалось! Дима сказал: — Я боюсь вам говорить. Вы маленькие, разболтаете. — Ни за что! — затопала ногами Маруся. — Ни за что, никому! — Ни за что, никому! — повторил Вовка. И вдруг придумалось! Дима подсел ближе и зашептал: — Калитка — это потому, что тут живет волшебник… Джиахон Фионаф… — Ой! — крикнула Маруся. — Ты чего? — Очень страшное имя… — пробормотала Маруся. — А он сам ещё страшнее! — Дима захлебнулся. — Он такой страшный, такой страшный! Большой, как вон та ёлка, глаза как сковородка, и на голове перья…
Маруся и Вовка сели близко-близко к Диме и притихли. А у Димы вихрем закружились мысли в голове, и всё стало само придумываться, придумываться… — По-вашему, это лужайка? А на самом деле это всё — за́мок Джиахона Фионафа. Только днём за́мка не видно, ни ограды, ни стен, а видна только калитка. А в девять часов вечера сам Джиахон Фионаф стоит у калитки и всех ловит, кто проходит… — И ест? — спросил Вовка шёпотом. — А это — как ему вздумается. Кого съест, а кого и отпустит. А руки у него чёрные, и на каждом пальце по штыку, как у винтовки. — А ты… не врёшь? — еле слышно спросила Маруся. — Ну вот! Зачем мне врать! Я сам его видал… — Ну-у?! — Маруся прижалась к Диме. — Конечно, сам видал! — захлёбывался Дима. — Когда?! — А вот помнишь, я к вам прибегал вечером, мама присылала. Бегу назад — а уж девять часов было, — а он стоит. У самой калитки. Поймать меня хотел, да я увернулся. А он мне кричит: «Если ещё раз попадёшься, поймаю и съем! И если болтать будешь, тоже съем». Ну, вот я и молчал…
— Мы никому не скажем! — уверила Маруся. — Мы никому не скажем! — повторил Вовка. — Конечно! — шептал Дима. — Ведь если вы скажете, вы меня погубите. И себя тоже. Видите, вон ворона сидит. Вы думаете, — это ворона? Это слуга Джиахона Фионафа. Она вот всё слушает, что говорят, а потом Джиахону Фионафу рассказывает… Маруся ахнула. — А она не слышала, что ты нам сказал? Дима покачал головой. — Нет, она же далеко, а мы говорили шёпотом. А потом, днём Джиахон Фионаф ничего не может. Только с девяти часов. — А где же его за́мок? — спросила Маруся. — Вот тут, везде. — Дима широко развёл руками. Маруся и Вовка со страхом посмотрели на лужайку. Лужайка была такая весёлая, ярко-зелёная, через неё бежала жёлтая дорожка, а по дорожке мелькали между тенями деревьев солнечные зайчики. А среди лужайки торчала из земли серая, угрюмая калитка — дверь в невидимый за́мок Джиахона Фионафа.
* * *
С этого дня Диме больше не было скучно на даче. И Вовка, и Маруся слушались его. Он хотел играть в казаки-разбойники, — играли в казаки-разбойники. Он хотел играть в пограничников, — играли в пограничников. А когда Маруся заикалась про игру в папу-маму или в куклы, Дима таращил глаза и шептал: — Джиахон Фионаф не выносит, чтобы маленькие играли в больших… А ты видела, сколько сегодня ворон в саду? И Маруся превращалась в разбойника. Один раз, правда, она робко спросила: — А как же? Ведь разбойники тоже большие. И в них, значит, нельзя? Дима очень рассердился. — Это же совсем другое дело! Это же не папа-мама! И Маруся успокоилась. Когда Диме надоедало играть, он уходил в сад и придумывал новое о Джиахоне Фионафе. Теперь он искал Джиахона Фионафа везде. Сидел на своём любимом бугре над прудом и старался разглядеть подводных слуг Джиахона Фионафа. Лежал в траве на спине и сквозь ветки деревьев смотрел, как по синему небу бежали белые облака, и в этих облаках искал страшное лицо Джиахона Фионафа. А потом рассказывал малышам, как из облака в пруд что-то упало и из пруда высунулась огромная-огромная, — во-от такая! — рыба и поклонилась облаку… Наверное, на облаке ехал сам Джиахон Фионаф! Маруся и Вовка жались к Диме и слушали, разинув рты. А обе мамы очень удивлялись: раньше, бывало, никак не загонишь ребятишек вечером из сада, а теперь малыши сами следили, чтобы к девяти уже непременно быть дома. Но не всё, о чём думалось Диме, рассказывал он Марусе с Вовкой. Они же ещё малыши, разве они поймут, как Диме хотелось бы быть сильным-сильным и смелым-смелым, и вот сразиться бы со страшным Джиахоном Фионафом, и победить его, и заставить служить себе… Дима освободил бы всех пленников, заточённых в невидимом замке злого волшебника, и заставил бы его сделать этот за́мок видимым, и заставил бы его снести противную старую калитку, а на её месте высились бы красивые высокие ворота, и Дима поселился бы сам с мамой, папой и Вовкой в этом замке и поселил бы в нём всех, кого обидел и обездолил жадныйДжиахон Фионаф, и роздал бы Дима им все несметные сокровища из замка… А потом… потом Дима узнал бы от побеждённого великана секрет, как становиться невидимым, и вот тогда… ого! Сколько чудесных дел натворил бы тогда герой Дима!.. И придумывалось, и придумывалось без конца новое и новое, одно увлекательнее другого, — но этого Дима никому не рассказывал.* * *
Однажды Дима пробирался в самой чаще сада — и вдруг остановился. Ему показалось, точно где-то пыхтит автомобиль: «Туф-туф-туф-туф…» Дима прислушался. Странно, откуда тут быть автомобилю? Пыхтенье вдруг смолкло. Но, как только Дима двинулся дальше, — снова: «Туф-туф-туф-туф…» Дима снова остановился. Теперь он хорошо слышал, что кто-то шевелится очень близко, у самых его ног. Он наклонился, раздвинул траву и увидел круглый, колючий комочек — ёжика. Ежик вздрагивал всем телом и, совсем как автомобиль, громко пыхтел: «Туф-туф-туф-туф…» — Ишь ты, какой сердитый! — рассмеялся Дима, присел на корточки и дотронулся до ёжика пальцем. Ёжик вздрогнул и стал вдруг ещё круглее и ещё колючее. «Позову Маруську с Вовкой!» Маруся и Вовка сидели у стола на лужайке; Маруся что-то рисовала на клочке бумаги, а Вовка, весь вытянувшись, не спускал глаз с её карандаша. Дима остановился за их спинами и, задыхаясь, сказал: — Ежа нашёл! Скорей, а то убежит! Маруська, возьми корзину, палкой его туда закатим и домой возьмём! Маруся бросила карандаш и вскочила на ноги, но вдруг остановилась. — А если… если этот ёж Джиахона Фионафа? — спросила она шёпотом. — Вот глупости! Ёж как ёж, самый обыкновенный. Ну, скорей! Маруся не двинулась с места. Вовка посмотрел на неё и сказал: — А если этот ёж Джиахона Фионафа? — Да нет же! — крикнул Дима. — А вдруг?.. — прошептала Маруся. — А вдруг?.. — повторил Вовка. — Трусы вы! — рассердился Дима. — А я так вот… «Карр!.. Карр!..» Дети оглянулись. На калитке сидела ворона. Огромная, с чёрными крыльями и большим клювом. Сидела и смотрела на детей. Маруся закрыла лицо руками и ткнулась носом в стол. Вовка вцепился в Диму. — Ты… чего? — спросил шёпотом Дима не то Вовку, не то ворону. «Карр!..» — крикнула опять ворона.Вовка заревел. Ворона тяжело взмахнула крыльями, медленно поднялась, пролетела над головами детей и скрылась за деревьями. Вовка ревел. Маруся так и застыла, уткнувшись в свой рисунок. А Дима очень громко — только голос у него немножко дрожал — сказал: — Мы не будем трогать ежа. Маруся вдруг подняла голову, схватила Диму за плечи, приблизила к нему лицо и страшным шёпотом сказала: — Видишь! На Вовкин рёв из дачи уже бежала мама. Дима только успел шепнуть Вовке: — Не рассказывай! Скажи, ушибся!
* * *
В тот же день вечером — Вовка уже засыпал в своей кроватке, а Дима ещё сидел за столом и читал — мама сказала: — Ах, Димочка, я и забыла, что у нас чёрного хлеба нет к ужину. А с поздним поездом может папа приехать. Сбегай-ка к хозяевам, попроси до завтра немного хлеба. Дима вышел на крыльцо. Вечер был шумный, ветреный. Весь сад качался и шумел на разные голоса. По небу быстро-быстро мчались оборванные облака, и половина луны то пряталась в них, то вдруг выскакивала на небо и тоже как будто бежала. А по всему саду бегали чёрные тени деревьев и обрывки лунных пятен. Всё бежало; побежал и Дима, и ему казалось, что в нём, отдельно от него, бежит его сердце. А в комнате у хозяев было очень светло и совсем не страшно. Хозяин сидел за столом и ел щи, хозяйка что-то варила на примусе, а Маруся в углу раздевала куклу. Примус громко шумел, и за его шумом не было слышно, как шумит сад. Дима перевёл дух и попросил хлеба. — Хорошо, — сказала хозяйка, — я как раз сегодня свежий испекла. Только подожди минутку, видишь, я занята. Посиди пока. Дима был рад, что не сразу снова идти. Он подошёл к Марусе. Но Маруся смотрела на него испуганными глазами. — Ты что? — спросил он. Маруся ничего не сказала, только ущипнула Диму за руку и глазами показала на стенные часы. Дима посмотрел на часы, и сердце у него чуть-чуть ёкнуло. Было без пяти девять. У Маруси задрожали губы. Она бросила куклу и подошла к матери. — Мама, я отрежу Диме хлеба. Можно? — Нет, нет, — сказала мать. — Ты не знаешь, от которого. Ещё чёрствого дашь. Я сейчас… — Мамочка, Дима… спешит… Хозяйка обернулась к Диме. — Дима, можешь подождать минутку? — Мо… могу… — прохрипел Дима, не отводя глаз от часовой стрелки. А стрелка всё двигалась, всё двигалась, всё ближе, ближе к девяти.Маруся под шум примуса шепнула Диме на ухо: — Глупый! Зачем сказал, что можешь? А вдруг не поспеешь! — Поспею! Ничего!.. Ты не бойся! — храбрился Дима. А сам глаз не мог оторвать от стрелки. «Пшш-шш…» — потухал примус. Хозяйка поставила кастрюлю на стол. В полуоткрытое окно сразу ворвался шум деревьев. Хозяйка долго выбирала, от какого каравая отрезать. Дима и Маруся впились глазами в часы… Без полминуты девять. Дима выскочил в сени, забыв поблагодарить. За ним выскочила Маруся. — Беги! Изо всех сил беги! Поспеешь! — Толкнула в спину. Дверь из сеней на крыльцо хлопнула за Димой. У Маруси в сердце что-то крутилось, точно волчок. — Маруся! Иди же кашу есть! Маруся села за стол, взяла ложку. «Бам!» — первый удар часов. Маруся вздрогнула. Нет, Дима, конечно, уже пробежал мимо калитки… Три, четыре, пять… Конечно, успел!.. Шесть, семь, восемь…. А вдруг?.. Девять! И вместе с девятым ударом — из сада: — А-а-а! А-а-а! — А-а-а! А-а-а! — завопила Маруся. Схватилась руками за уши, головой упала на стол… — Что?! Что?! Маруся, что с тобой? Отец схватил Марусю на руки. Маруся кричала: — Спаси! Спаси Диму! Это его… а-а-а! А-а!.. Это его… Джиахон Фионаф! Д-а-а! — Что? Кто? Какой Финаф? — Съест!.. А-а-а!.. Съест!.. Спаси!..
* * *
Когда дверь за Димой захлопнулась, он остановился. Ещё быстрее бежало всё: и тучи, и луна, и тени, и светлые пятна. Сад шумел. Испуганные деревья метались из стороны в сторону. Дима не разобрал, что это: ветер шевелит у него на голове волосы или они сами шевелятся? Он рассердился на себя, топнул ногой и вполголоса сказал сам себе: — Какие глупости! Ну и что же, что девять часов? Ведь я же сам выдумал Джиахона… — Он не договорил «Фионафа», так стало страшно. «Вот что, — подумал он, — зажмурю глаза и побегу во весь дух! Дорожка прямая. И ничего не увижу!»Он крепко прижал мягкий, душистый хлеб к тому самому месту, где скакало сердце, крепко-накрепко зажмурился, весь наклонился вперёд и понёсся. Ветер подгонял его сзади, босые ноги звонко шлёпали по хорошо натоптанной дорожке, хлеб вкусно пахнул, и это как-то успокаивало. Дима разогнался и летел вовсю. И вдруг… Что-то со страшной силой ударило его в лоб, в нос, в глазах вспыхнули огни, и он со всего маху отлетел назад, в холодную и влажную траву. — А-а-а-а-а! — закричал он от ужаса, от боли, открыл глаза, сел. Туча сбежала с луны, и Дима сквозь слёзы, так и хлеставшие из глаз, увидел ярко освещённую калитку. «Налетел… дурак!» — выругал он себя, вскочил на ноги, подхватил далеко отброшенный хлеб и уже с открытыми глазами помчался дальше. И только дома, когда мама всплеснула руками и вскрикнула: «Дима! Что с тобой?!» — Дима громко, в голос заревел и ткнулся окровавленным носом в мамино платье.
* * *
Утром Вовка и Маруся выбежали с разных сторон на лужайку. Калитки не было. Трава была срыта, дорожка шла прямо, а две тропиночки обегали кусочек свежеутрамбованной земли. — Где же калитка? — остановился Вовка. — Калитку папа убрал. Давно собирался. Забор ещё прошлый год сняли, а калитка очень глубоко вкопана была. И калитки нету, и никакого Джиахона Фионафа нету! Это всё Димка выдумал, чтобы нас пугать, а мама сказала, что Димку надо выпороть, — не ври! — одним духом выпалила Маруся. Вовка стоял, разинув рот, и ничего не мог понять. Через несколько минут из-за кустов вышел Дима и увидел: на том месте, где вчера была калитка, прыгали, взявшись за руки, Маруся с Вовкой и громко пели:Карай
Я искала себе дачу на лето в небольшом живописном посёлке на Украине. Мне приглянулся маленький домик, весь в зелени, с густо увитой диким виноградом терраской. Когда я открыла калитку, ведущую в сад, она скрипнула, я так и застыла на месте, не решаясь двинуться дальше. Как из-под земли, передо мной вдруг появилось… я не знаю, как назвать это страшное существо! Это была, конечно, собака, но таких мрачных собак я никогда в жизни не видала. Передо мной стоял огромный собачий скелет с поджатым хвостом. Скелет был обтянут взлохмаченной чёрной шкурой, кое-где торчали клочья бурой невылинявшей шерсти. Собака стояла неподвижно и смотрела на меня тёмными, очень умными, но злыми глазами. Она не рычала и не лаяла, она только высоко подняла верхнюю губу и очень выразительно показывала громадные, острые и белые клыки. Я попятилась назад к калитке, и сразу собака сделала шаг вперёд, всё так же глядя мне прямо в глаза и показывая зубы. — Хозяева! Есть здесь кто-нибудь? — громко крикнула я, боясь сделать движение. На террасе появилась немолодая женщина, босая, в подоткнутой юбке. Она вытирала руки и замахнулась полотенцем на собаку. — Пошёл вон! — крикнула она. — Вы не становитесь к нему спиной, он может цапнуть вас за икру. Страшная собака, продолжая смотреть на меня, задом отступила на несколько шагов. — Зачем вы держите такое чудовище? — спросила я. — А разве вы не знаете, что у нас после войны много бандитов? А Карайка никого не впустит! Незаметно подкрадётся сзади — хвать за ногу! Такая уж у него повадка. — Так к вам же и по-хорошему никто войти не может! — сказала я. — К нам никто и не ходит, — спокойно ответила женщина. — А вам что от меня надо? — Да вот ищу дачу, и понравился мне ваш домик. Не сдадите на лето? — спросила я. — А чего же? Сдам. Сын уехал с экспедицией рабочим, я одна и в сараюшке проживу. Сдам. Показать дом? — она очень, видимо, обрадовалась. — Покажите, — сказала я. — А ваше это чудище меня сзади не цапнет? — А чего же? — равнодушно ответила она. — Цапнет. Вы идите вперёд, а я за вами — и отгоню его, если что. Домик внутри оказался чистеньким, но более чем скромным. Я поняла, что хозяйка очень бедствует. О цене мы договорились без труда. — Всё мне подходит, но вот ваш пёс… У меня два сына — девяти и шести лет. Я боюсь за них, очень уж страшный пёс! — А может, он привыкнет — и ничего… — не совсем уверенно ответила она. — Мой сын его нарочно злым растил. — Как нарочно злым растил? — не поняла я. — А так. К ласке не приучал. Бил часто. А то, бывало, Карай ещё щенком был, заснёт на травке, а мой Гранька накроет его железным корытом и ну дубасить по корыту молотком. — Зачем?! — ужаснулась я. — А чтоб злей был. Мы очень бандитов боялись. — А почему он такой тощий? Вы его не кормите? — А чем мне его кормить? Собака — она себе пищу пусть сама добывает, — хозяйка горестно вздохнула. А я подумала: «Хорошо, что этот Гранька уехал, он для моих мальчиков был бы пострашнее, чем этот пёс». Мы спустились со ступенек терраски. Я взглянула на Карая, сидевшего в стороне. Встретив мой взгляд, он медленно показал мне клыки. Я на минутку заколебалась, но решила: — Хорошо. Беру дачу. Завтра переедем. Будьте дома. — Буду, буду! — радостно ответила хозяйка. Надо сказать, что и я и мои сыновья всегда очень любили и до сих пор любим собак. Судьба Карая, которого нарочно растили злым, меня тронула и заинтересовала. Я подробно рассказала мальчишкам о своём первом знакомстве с этим страшным, даже не похожим на собаку существом, и мы решили: займёмся укрощением «дикого зверя». — Ребята, — сказала я, — вы только первое время его не трогайте, близко к нему не подходите и старайтесь мимо него бегом не бегать. Начнём с того, что накормим его. Это изголодавшийся, озлоблённый пёс, его только били, и он понятия не имеет о том, что такое ласка. К нашему приезду хозяйка посадила Карая на цепь около убогой, полуразвалившейся будки. Стоило кому-нибудь из нас сделать пару шагов в сторону будки, как Карай обнажал свои огромные клыки и, пятясь задом, забирался в своё невзрачное жильё. Днём я взяла ломоть хлеба и подошла к будке, протягивая ему хлеб. — Карай, — говорила я ласково, — ну возьми! Ты же хороший пёс, мы непременно будем друзьями. Возьми! Карай не брал хлеба, а только жадными глазами смотрел на него. Я подошла ближе. Он ощетинился, показал зубы и попятился. Я положила хлеб у своих ног на землю, не двигаясь с места. Карай смотрел на хлеб, но не выползал из будки. Я отступила на несколько шагов. Тогда пёс одним рывком выскочил, схватил хлеб и скрылся в будке. После обеда я налила плошку супа, накрошила в неё хлеба и смело пошла к будке. Позвала пса, поставив плошку у своих ног, но он не вышел из своего логова, пока я снова не отошла на несколько шагов. Тогда Карай, прижимаясь животом к земле, подполз к плошке и, прежде чем начать есть, насторожённо посмотрел на меня. — Ешь, Караюшка, ешь! — сказала я, продолжая стоять на том же месте. Карай начал жадно лакать, но после каждых двух-трех глотков вскидывал на меня испытующий взгляд. — Как же искалечили тебя, бедняга! — Ешь, не бойся, никто тебя не тронет. Пока пёс не доел суп и тщательно не вылизал плошку, я не отошла. Мои мальчики стояли в сторонке и наблюдали эту сцену. Вечером тот же манёвр с ломтем хлеба проделали мальчики. Когда они по очереди приближались к будке, Карай уползал в неё и показывал зубы. Когда клали хлеб на траву и отступали, он выскакивал и хватал корм.
Следующим утром мы продолжали приручение «дикого зверя». Вечером Коля и Орик прибежали ко мне и, захлёбываясь от радости, ещё издали кричали: — Мама! Мама! Он из рук хлеб не берёт, но зубы не скалит! — Это уже большое достижение! — обрадовалась я. Через день я попросила хозяйку спустить Карая с цепи. Я была уверена, что он уже не станет хватать нас сзади за икры. Хозяйка сердилась на нас: — Чего вы мне собаку портите? Вот придут воры и вас самих обокрадут, увидите! Но мы с мальчиками только смеялись и придумали новый манёвр: решили заставить Карая взять хлеб из рук. Смело подойдя к собаке и приветливо разговаривая с ней, я левой рукой протянула ломоть хлеба и остановилась. Карай не ощетинился и не обнажил клыков, но долго не решался сделать шаг ко мне и взять хлеб. Он стоял совсем близко и всё время переводил взгляд умных глаз с хлеба на моё лицо и обратно. — Возьми, Карайка, возьми! — просила я. Когда пёс наконец решился и осторожно взял хлеб в зубы, я попыталась быстрым движением правой руки ласково погладить его голову. Но он выронил хлеб, резко отскочил назад и снова показал мне зубы. — Глупый, — сказала я, — ты думаешь, человек поднимает руку только для удара? Ну, смотри! — и, подняв ломоть, снова протянула его левой рукой, а правую спрятала за спину. Карай не сразу решился снова взять хлеб, но голод не тётка… Он схватил хлеб и бросился бежать от меня. В промежутках между «уроками», как мы с детьми называли каждое кормление Карая, мы всё время наблюдали за ним. А он наблюдал за нами. Это была своего рода игра. Пёс весь день не выпускал нас из своего поля зрения. Если мы сидели на террасе, он усаживался невдалеке от лесенки и не спускал с нас глаз. В его глазах мы видели недоумение и настороженность. Иногда я шила, Орик рисовал, а Коля читал нам что-нибудь вслух, и казалось, что пёс тоже слушает. Он уже не скалил зубы, но близко никого не подпускал. Если мы втроём бродили по участку, он неизменно следовал за нами сзади или в нескольких шагах сбоку. Остановимся мы — остановится и он. Он изучал нас. Как-то я споткнулась о не замеченную мной в траве тонкую сухую палку и чуть не упала. Я подняла палку с земли, и Карай сразу оскалился и отскочил одним прыжком. — Дурачок, да что ты вообразил? — засмеялась я, разломала о колено палку на куски и далеко забросила их, а сама решительно пошла к нему, протягивая вперёд раскрытые ладони: — Видишь? Верхняя губа пса, подрагивая, опустилась и скрыла зубы, он вытянул морду и потянул носом воздух, словно принюхиваясь к моим ладоням, но всё же опасливо попятился. Я не стала преследовать его, вернулась к мальчикам, и мы пошли дальше. Пошёл за нами и Карай. Это укрощение «дикого зверя» очень занимало нас троих, и темой наших разговоров в те дни только и была эта собака. Наконец настал момент, когда мне удалось, давая Караю хлеб, быстро провести ладонью по его голове. Он явно был изумлён, растерян и посмотрел на меня вопросительно. Я поняла: победа близка! Произошла же она так, как мы даже не могли ожидать. В конце шестого дня нашей жизни на даче я сидела на террасе и читала. Мальчики играли в саду. По ступенькам лесенки вдруг застучали когти. Я подняла голову. Медленно и осторожно Карай поднимался на террасу. Раньше он никогда не бывал на ней. Он переступал со ступеньки на ступеньку, не отрывая напряжённого взгляда от моего лица. Я отложила книгу в сторону. — Караюшка, — весело сказала я, — ну, иди же ко мне! — и похлопала ладонью себя по коленке. Пёс уселся на верхней ступеньке, в нескольких шагах от меня, продолжая неотрывно смотреть мне прямо в глаза. — Ну, подойди же ближе! — я всё хлопала себя по коленке и вся наклонилась вперёд. — Давай мириться, хороший ты пёс! Ну! Ближе! Он всё смотрел мне в глаза, и в его умных глазах я читала нерешительность и вопрос. С минуту мы в упор смотрели друг на друга. Он встал и, переступив два раза, снова сел. Нас разделяли шага три. — Сюда! — твёрдо сказала я, указывая ему пальцем прямо перед собой. Карай вдруг поднялся, приблизился ко мне вплотную решительно положил правую лапу на моё колено и на лапу положил голову. Значит, полное и безграничное доверие!!! Лепеча все ласковые слова, какие я знала, я гладила его голову, водила ладонью по его глазам, трепала за уши — Карай сидел неподвижно и только часто дышал.
— Мальчики! Идите сюда скорей! — крикнула я в сад. Пёс опасливо скосил глаза на лесенку, когда по ней, крича от восторга, взбегали Коля и Орик. Я бережно подсунула руку под морду нашего нового друга и подняла его голову.
— Погладьте его. По очереди! — сказала я. Карай резко вздрогнул, когда Колина рука коснулась его лба. Он ещё инстинктивно боялся человеческих рук. Но через минуту мальчишки бурно ласкали его, а пёс лихорадочно стучал хвостом по полу, как-то жалобно и радостно повизгивал и старался лизнуть каждого из нас в лицо. Мы все четверо чувствовали себя счастливыми!
* * *
— Испортили собаку! Совсем испортили собаку! — ворчала хозяйка, когда мои мальчишки гонялись наперегонки с Караем по всему участку. — Вот обокрадут вас, тогда увидите, как собак баловать! Ещё посмотрим, что Гранька скажет. Собака-то его! Мы не обращали внимания на её воркотню. Я знала, что никто нас не обокрадёт: мы спали с открытыми настежь окнами, а Карай всю ночь до самого рассвета медленным шагом ходил вокруг дома. Мы знали: теперь Карай умеет отличать врага от друга! До Граньки нам было мало дела. Через некоторое время в огромной, сильной собаке с лоснящейся гладкой шерстью трудно было узнать то страшное существо, которое встретило меня у калитки. И чего-чего с ним ни проделывали мои мальчишки! Они садились на него верхом, они возились с ним, вместе катаясь по траве, — и всё было для него радостью. Однажды я услышала из сада голос Коли: — Орик! Давай Караю удовольствие накачивать! — Давай! — отозвался Орик. Я выглянула в сад. — Ребята! Что вы делаете?! На дорожке крутился Карай, стараясь вырваться от мальчишек, а они с азартом, схватив его за хвост, изо всех сил мотали пса из стороны в сторону. Услышав мой окрик, они отпустили Карая, и тот бросился ко мне. — Мама! — заговорил Коля, — мы Карайке удовольствие накачиваем! — Вы с ума сошли! Другой пёс загрыз бы вас! — возмутилась я. — Почему? — Ребята искренне удивились. — Ведь когда собака радуется, она машет хвостом! Значит, если мы будем её хвостом махать, ей будет радостно! Я засмеялась. — Когда вы радуетесь, вы прыгаете. Значит, если кто-нибудь станет вас вверх подбрасывать и вы будете падать и ушибаться, вам тоже будет радостно? Нет уж, предоставьте Караю радоваться самому! Пойдёмте лучше гулять! Теперь Карай — к великому неудовольствию хозяйки — «А вдруг сейчас воры придут!» — сопровождал нас в прогулках. Он со всех ног уносился далеко вперёд, потом мчался обратно, и обязательно ему надо было по очереди приласкаться ко всем троим, чтобы никого не обидеть, — и снова летел вперёд. Однажды мы забрели довольно далеко и проходили мимо какой-то деревни. Вдруг из-за околицы вырвалась целая стая дворняжек и с неистовым разноголосым лаем бросилась нам навстречу. Мы невольно остановились. Но тут произошло неожиданное. Плотно упираясь в землю ногами, между нами и собаками встал Карай. Хвост его вытянулся струной, шерсть вздыбилась, он молча смотрел на приближающуюся свору. Он стоял к нам спиной, и мы не видели его морды, но хорошо знали: он поднял верхнюю губу и показывает врагам свои страшные клыки. И, словно по команде, все собаки с разбегу внезапно остановились, оседая на задние ноги, и — как одна — умолкли. С минуту они так и стояли, не сводя глаз с неподвижного Карая, потом — тоже как по команде — одновременно поджали хвосты, повернулись и трусцой побежали обратно к деревне. У них был такой явно сконфуженный вид, что мы все трое расхохотались. Карай стоял в той же позе, пока последняя собака не скрылась за домами. Тогда он опустил струной вытянутый хвост, взъерошенная шерсть улеглась, и он оглянулся на нас. У него была такая морда, что нам показалось — и он смеётся вместе с нами. Во всём посёлке знали нрав Карая, и к хозяйке редко кто заходил. А к нам, конечно, приезжали гости. Встречал их Карай приблизительно так же, как встретил вначале меня, но он был умён и, увидев, как радостно мы приветствуем наших друзей, сразу понимал: этим клыки показывать незачем. Он только отходил в сторону и ласкать себя никому не давал. Когда же приехала к нам из города погостить моя молоденькая племянница Ниночка и Карай увидел, как мальчики, ликуя, повисли у неё на шее, он сразу понял: это друг! И с первых же дней привязался к ней так же беззаветно, как к нам троим. Лето проходило. Приближалась осень, и скоро мы должны были возвращаться в Ленинград. — А как же Карай? — с тревогой спрашивали мальчики. «А как же Карай?» — думала и я… В Ленинград взять его невозможно, да и хозяйка не отдаст. А оставлять его одиноким здесь, чтобы снова — побои и голод… Что же делать?! Вернулся из экспедиции хозяйский сын Гранька. Тот самый Гранька, который нарочно растил злого пса. Это был невзрачный парень с маленькими недобрыми глазками. Мы с ребятами совсем приуныли… Приуныл и Карай. Он не показывал хозяину своих страшных клыков, не проявил никакой радости от встречи с ним и явно сторонился и избегал его. — На что вы мне собаку испортили?! — грубо набросился на нас Гранька вскоре после своего возвращения. Мы пили чай на террасе, а Карай грустно лежал у моих ног. Услышав своё имя, он резко вздрогнул. — Был хороший сторож, а теперь на что похож? — продолжал Гранька. — Он и сейчас прекрасно сторожит, — возразила я. — Ну да! — оборвал меня Гранька. — Раскормили, как борова, не нужен мне такой. Либо увозите куда хотите, либо я его всё равно пристрелю. Не стану я такую дрянь кормить. Я тихо ахнула. Орик всхлипнул и разревелся. Всхлипнул и неслышно заплакал и Коля. И тут раздался звонкий голос Ниночки: — Я его возьму! Я уговорю дедушку и бабушку! Мы же теперь переехали, у нас отдельный домик в саду, а кругом забор! Они согласятся, я уговорю их… — Ниночкин голос задрожал. Карай понял, о ком речь. Он вдруг встал на ноги и положил голову мне на колени. Тут и у меня защекотало в горле. Гранька сразу учёл общее настроение. — Ишь какая, — нагло обратился он к Ниночке, — что же, я свою собаку задаром отдам? Испортили моего выученика, да ещё забрать хотят. Платите деньги, тогда берите. — Сколько?.. — растерялась Ниночка. Гранька запросил какую-то нелепо большую цену. Я возмутилась, произошёл короткий торг, и сделка была завершена. Цена была неслыханная, но… Карай был нам дороже. На другой же день мы покинули дачу и переехали к Ниночкиным родным. Переехал с нами и Карай. Пока мы укладывали вещи, он ни на шаг не отходил от детей, и у него был крайне растерянный вид. Он ещё не понимал, что происходит… Но когда он понял и с ошейником и на цепочке вошёл с нами в вагон, восторгу его не было предела.* * *
Через неделю мы уехали в Ленинград. Карай остался у Ниночки. Мои мальчики наперебой утешали его: — Карайка, мы на будущее лето опять приедем! Ты жди нас!
Последние комментарии
5 часов 57 минут назад
16 часов 17 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 11 часов назад
1 день 13 часов назад
1 день 14 часов назад