Двор на Тринадцатом [Александр Викторович Костюнин] (fb2) читать постранично, страница - 3

золотые косички. Она несётся между сараями и – юрк! – на моё место. Кругом голая стена… Не успею спрятаться! Сейчас Саня обернётся, застукает меня… Я – следом за Женькой. Сильно толкаю её, прижимаюсь к ней всем телом. (Женька эта уже давно нравится мне.)

Несмело:

– Ты чего сюда?

Она раскраснелась. Молчит. Смотрит в глаза, сдувает непослушные волосинки с лица. Моя правая рука случайно оказалась у неё прямо на сердце. Оно стучит часто-часто.

– Кто не спрятался, я не виноват… – кричит вада.

Я крепче прильнул к Жене.

Она закрывает глаза, задерживает дыхание. От неё сладко пахнет карамельками. Я наклоняюсь к её лицу, неумело тычусь в приоткрытые губы. Всё происходит так неожиданно, впервые… В смятении отпрянул, сделал шаг назад.

Бдительный Саня опрометью бросается к телеграфному столбу:

– Вовка, туки-туки вада!

Он ещё полчаса бегает по закоулкам, пока всех не застукает или не пропустит.

В тягучем томлении машинально передвигаю ноги, не замечаю никого. Смотрю на своё тело со стороны… не могу в него вернуться.

Где-то далеко зовут вадить меня…

За шоссе Первого Мая – железная дорога. Чадят паровозы, разит сгоревшим углём. Железку перевалишь – Рыбка. Летом на Рыбке день-денской гомон, толкотня. Маневровый паровоз подаёт в тупики и выводит товарные вагоны, лязгают сцепные устройства. Мелькают с накладными экспедиторы, по деревянному перрону топают кирзачами подсобные рабочие, трещат откинутые в сторону сломанные ящики, газуют отяжелевшие машины.

К грузчикам подходим ватагой:

– Дяденьки, дайте арбузика…

Мужики дармовыми-то фруктами объелись – глядеть не могут. Щедрые. Выберут арбуз побольше:

– Бери, пацаны, не жалко, – хохочут. – Только в штаны не напрудоньте!

Мы вдвоём на опущенных руках тараним эту ягодину за вагон, точно над рельсом выпускаем из рук, арбуз под своим весом азартно крякает и разламывается. Мякоть сладкая, бордовая, сочная. Семечки чёрные натыканы по кругу. Сидим на рельсине, всей моськой в сердцевину погрузившись… Посасываем, чавкаем. Уши шевелятся, как у помойных котов. Отпрянем, сок так и струится с носу, с подбородка, со щёк. Аж дыхание от восторга сводит!

Сикося из нас самый старший. Ему пятнадцать. Отец у Сикоси уголовник. С ними не жил, всё по тюрьмам… Мать, тётка Соня, по ночам гнала самогон, приторговывала. Аппарат и готовую продукцию прятала в сарайке. Каждый наш сарай имел порядковый номер, но никто его не подписывал. Только у них на двери чёрной краской выведена цифра «13». Деньги в этой семье водились всегда. Имелось «рыжьё». Двор это хорошо знал. Знали мы и то, что на своём добре тётка Соня помешана… Их сарайку обходили далеко стороной.

Сикося обычно не дружился с нами, а подваливал к нашей компании, когда считал: выгодно. Мы к нему тоже не тянулись. Он ушлый какой-то… Наглый. Наевшись до отвала арбуза, мы смущались или хотя бы старались не выставлять напоказ свою физиологию. Сикося же лыбился, обнажал редкие гнилые зубы, потряхивал музыкальным задом и философски приговаривал:

– Писыки без пердыки, как свадьба без музы́ки.

Как-то раз мы сходили к вагонам неудачно. Ничего не обломилось. Тащимся понурые восвояси. Нас человек восемь, кто постарше, кто помладше. Разбег в возрасте – пять-шесть лет. И габаритами мы здорово отличались.

Идём мимо огромных складов, и тут Сикося, вкрадчиво так, предлагает:

– Эй, салаги, хотите сладостей?

Мы наперебой:

– Хотим! Хотим! – Сами вопросительно смотрим на него. Как не хотеть?.. – А где?!

– Я знаю! Пошли?

– Пошли…

И ведёт нас в проезд между сараями. Часов никто в ту пору не носил, но знаем: хоть светло, рабочий день кончился. На территории никого нет.

– Тут!

Сарай деревянный, высокий. Двустворчатые ворота, чтобы машине заехать, под воротами лаз – футбольный мяч пройдёт с трудом.

– Кто смелый?

Гера ложится на живот, бестолковкой в щель тычется – никак. Пролезть может только самый мелкий. Все уставились на меня. А на мне сандалии девчоночьи, зелёные. (Стою, как дурачина!) Говорил ведь матери… У всех ребят настоящие мальчишеские плетёнки. А эти закрытые, с рр-рантиком, дыр-рр-рочками, с глупой застёжечкой сбоку…

– Вовка, ты пионер? Давай первым!

Я быстренько – нырсть в склад… выбираюсь по ту сторону ворот. Встаю, оглядываюсь: «Ёк-макарёк!..». Ящики кругом и коробки, коробки, коробки… целый склад. Потолок высоко-о. И запах: дурманящий… сладкий… вафельный. Хожу между рядами, задрав голову, озираюсь.

Сикося мне с улицы:

– Ну, что там?

– Коробки…

– Читай, что на этикетках написано…

Прочитаю, подбегу к воротам:

– Вафли, печенье…

– Дальше смотри!

Я опять вглубь склада. А там сумерки: свет проникает только через щели в стенах да под воротами. Рву коробки, нащупываю пальцами содержимое и бегом с донесением к Сикосе:

– Пряники! Мармелад!

– Не то. Пошарь в другом углу… ищи вкусней!

Глаза понемногу привыкают. На одной наклейке пытаюсь разобрать: буквы русские, название – чужое. Ни разу такого не