Модельер [Дмитрий Ахметшин] (fb2) читать постранично, страница - 2

где воротник соприкасается с шеей, всегда нестерпимо кололось, словно пальто копило сарказмы и подколки до того момента, когда придёт время его надёть.

В этом пальто Влад отчаянно напоминал городского ворона.

* * *

Проходят годы, и этому человеку уже за двадцать шесть. К тому времени он полностью избавился от детской угловатости, но не избавился от многих подростковых замашек: переходный возраст и этап полового созревания люди проходят в разное время. У некоторых он занимает десятилетие, или начинается слишком поздно. Влад мощен, с руками, похожими на манипуляторы машины, призванной разрушать и строить здания. Одет в рубашку и брюки. На рубашке сверху не хватает трёх пуговиц. Шея у него как будто деревянная, на затылке, кажется, можно увидеть номер, как на шарах для боулинга. Стрижётся налысо, зато щёки и подбородок украшает недельная щетина. Сама того не замечая, репортёрша, которая пришла брать у него интервью, рисует на полях блокнота линию губ и подбородок: черты лица приятные, хотя краешки губ, глаз и крылья носа чересчур загибаются вниз, создавая ощущение суровости. Дополняет этот образ взгляд. Человек не смотрит на собеседника, он вообще будто бы не умеет смотреть в упор. Зачем давить взглядом, если этими руками можно рушить города?.. Взгляд всегда чуть в сторону, или вниз, или вверх, и накатывает ощущение, что этому человеку с тобой невыразимо скучно.

Тем не менее он ухмыляется — рассеяно, тоже словно бы от скуки.

— Первое платье я нарисовал, кажется, в девять. Отец спросил меня: «Что это?». Я сказал: «Это тётя», и тогда отец сказал: «Лучше нарисуй её голой».

Влад хихикнул. Он не смеялся — он издавал смешки, короткие и острые, словно инструмент, призванный дырявить ткань выдержки собеседника.

— Так что признание пришло ко мне довольно рано. Предки признали во мне ублюдка, который будет скорее сидеть днями напролёт в своей комнате и подпевать сопливым песням, чем гонять в футбол и бить кому-нибудь морду. Отец по этому поводу очень психовал; я боялся, что он рано или поздно удушит меня шарфиком Зенита.

Влад сплевывает на пол, смотрит на плевок, думая, растереть его ногой или оставить как есть. Его поза в кресле странна: мало кто смог бы так усесться. Руки сложены на спинке, ноги перекинуты через подлокотник, спина совершенно неестественно сгорблена. «Отлично расслабляет мышцы», — говорит Влад и шевелит плечами.

Только у того, кто знает толк в кабинетных извращениях и привык проводить в четырёх стенах добрую часть дня. Женщина только теперь замечает, что на ногах вместо тапочек огромные белые найковские кроссовки.

Она делает пометки в блокноте. Напишет, что Влад «иероглиф лености», который может в любой момент взорваться деятельностью. Отмечает для себя на полях описать его лабораторию: здесь потрясающе неуютно, почти темно, а настольная лампа только усугубляет колкое чувство. Кажется, что каждый раз, когда опускаешь глаза к блокноту, манекены делают к тебе по крошечному шажку. Влад ничего не замечает. Он Наполеон, а это его армия.

— Здесь ваша последняя коллекция? — спрашивает репортёр.

— Здесь то, что не поместилось в шоурум, — мужчина махает над головой рукой, словно предлагая оглядеться и посмотреть внимательнее. — Смотрите, вон ту вон куклу зовут Фёдор. Как моего отца. Её так назвал мой приятель, Зарубин. Он не знал, что моего отца так зовут, но я сразу его вспомнил.

Манекен одет в тренировочные штаны с множеством карманов. Просто потрясающим множеством: их там около двадцати. Женщина щурится, пытаясь разглядеть получше, и Влад протягивает ей фонарик.

— Пользуйтесь, не стесняйтесь. Всегда ношу его с собой. Темнота помогает мне думать, но иногда без света никак.

С фонариком только хуже, кажется, что смотришь на что-то очень интимное; эта подкорка пластикового общества не для чужих глаз, во всяком случае, не для глаз, которые могут вращаться в орбитах. Влад их король, Владу здесь можно всё, а вот его гостям лучше держать любопытство при себе.

По крайней мере, можно в деталях разглядеть костюм. Помимо штанов на нём рубашка с небрежным принтом, изображающим мужскую волосатую грудь, и разноцветными пластиковыми пуговицами, поистине огромными и поистине ужасными на вид.

— Отец такое любил. — Влад с удовольствием потягивается. — Если бы я мог, я бы обязательно подбросил это ему в гардероб, хотя если бы он узнал, что эта вещь от кутюрье, его бы, наверное, хватила кондрашка. Я не встречался с родителями лет уже как семь. Хотя расстался с ними почти десять лет назад.

Он замолкает, и женщина спрашивает:

— А в чём разница?

Влад нетерпеливо постукивает пальцами по подлокотнику.

— Значит, что десять лет назад наши дорожки