Брат мой меньший [Вильям Федорович Козлов] (fb2) читать постранично, страница - 2

опозорился, когда им велели остановиться. Вместо того чтобы ушастым столбиком присесть подле хозяина, он осатанело рванулся куда-то в сторону, но генерал удержал его, натянув поводок, и тогда возбужденный эрделька изящно задрал мохнатую ногу и, глядя на судей умным, сосредоточенным взглядом, обрызгал хозяину брючину с ярким красным лампасом.

Не оценив по достоинству собачий юмор, судьи попросили генерала передвинуться сразу на два места дальше. Я оказался еще ближе к началу нашей небольшой процессии. До награды, как говорится, оставалось рукой подать: дело в том, что трем первым причитались дипломы и медали. Когда передо мной оказалось всего двое и я уже в волнении предвкушал, как прицеплю к ошейнику Карая первую, пусть даже бронзовую, медаль за экстерьер, случилось непоправимое: судья небрежно подозвал меня к себе и стал придирчиво исследовать Карая. Ни капли не боясь, что тот его цапнет за руку, оттянул губу, обнаружив белые и ровные как на подбор зубы пса. Прикус у Карая был безукоризненный. Затем стал мять мышцы лап, тискать суставы, изучать уши, щупать шерсть… На последнем мы и срезались! Не желая мучить щенка выщипыванием, я всегда подстригал Карая ножницами — в результате шерсть оказалась мягче, чем положено.

Когда судья деловито показал мне, куда надо встать (я снова должен был шагать за генералом), я плюнул на всю эту канитель и ушел со стадиона. Мне надоело ходить по кругу как заведенному, тем более что жара становилась все невыносимее. Почтенные владельцы собак вытирали платками пот с лиц и лысин. Багроволицый генерал в отставке, воспрянувший духом после моего поражения, сделал своему эрделю серьезное внушение, и теперь тот послушно трусил впритирку к окропленной ноге хозяина. На других собак он больше не оглядывался. Кроме того, мне надоело быть «Караем» — судьи всех нас величали кличками наших собак; генерал, например, именовался Тюпой, а солидный гражданин в соломенной шляпе, судя по всему — руководитель какого-нибудь крупного предприятия, Найдой. Да, чего только не натерпишься ради медали для своей любимой собаки!..

Добираясь с пересадками домой на трамвае (на другие виды транспорта с собаками не пускают), я рассеянно мурлыкал слова старой песенки: «Ордена-медали нам с тобой не дали…» В отличие от своего жизнерадостного и философски настроенного пса, которому, по-видимому, было начхать на все знаки отличия на свете, я, мягко говоря, был немного разочарован.

Это была первая и последняя попытка возвести Карая на собачий Олимп, дорогу куда, преодолевая все хитроумные барьеры, протоптали в свое время его славные предки.

И вот мы остались вдвоем: Карай и я. Живем мы в огромной коммунальной квартире в Басковом переулке. Мой пес оказался на редкость покладистым и быстро завоевал расположение многочисленных соседей. Время от времени они стучали в дверь и предлагали для него остатки супа, кости или еще какое-нибудь собачье угощение. А когда меня не было — ставили кастрюльки и тарелки на пол у двери. Случалось, в потемках я задевал их и опрокидывал…

На дворе — поздняя ленинградская осень, за окном сыплет дождь. Слышно, как из водосточных труб хлещет на тротуар вода. Я сижу за письменным столом, а Карай лежит у бездействующего камина на своей клетчатой подстилке. Голубоватый свет от настольной лампы (в это время года в моей комнате даже днем темно) падает на курчавую шерсть Карая. Черные с проседью колечки на его спине блестят, блестят и живые коричневые глаза. И устремлены они на меня. Я это чувствую затылком. Слышу я и тяжкие вздохи с приглушенным завыванием (так вздыхает придавленный непосильным горем человек, у которого, скажем, умерла жена — не ушла к другому, предусмотрительно обменяв квартиру, а именно почила в бозе). Но я-то знаю цену этим мученическим вздохам! Караю хочется на улицу, но, будучи деликатным псом, он не беспокоит меня, не подходит и не кладет лапу на колено — дескать, поднимайся, друг, пора на прогулку, а дождь — это ерунда: не сахарные, не растаем! Он видит, что я работаю и мне мешать нельзя. Но вздыхать можно — даже с легким постаныванием и осторожным клацаньем зубов с великолепным прикусом, которым я всегда так гордился.

Естественно, подобные вздохи, если они следуют один за другим, и мертвого поднимут из могилы. «Чертов пес, — бормочу я, вставая из-за стола. — Из-за тебя мысль упустил… Тащись теперь в слякоть и дождь…»

Как всегда, он мгновенно уловил мое настроение и ведет себя соответственно этому. Обычно, когда я веду его на прогулку, он срывается с места, лает, прыгает вокруг, а тут молча сидит на подстилке и недоуменно таращится на меня: мол, что, хозяин, поднялся? Работал бы и работал. А я — чего? Я подожду…

Я вижу, что он, стервец, хитрит, и, не сдержав улыбки, машу рукой: ладно, пошли! И тут он выдает себя с головой. Барсом прыгает на меня, ударяя передними лапами в грудь и стараясь лизнуть в лицо, гортанно, сдерживаясь (он знает, что в коммунальной квартире лаять не полагается), что-то