Пластик [Максим Андреевич Далин] (fb2) читать постранично, страница - 3

идеальная, совершенная маска. Я смотрел на него — и мне казалось, что электрические лампочки светят у него изнутри головы.

Но быть-то так и впрямь не может!

А он кивнул. Как-то грустно, но я не понял, почему мне показалось, что грустно.

Я включил камеру и стал снимать пустую платформу, рельсы, гроздья проводов над ними, станционные постройки, медленно волокущийся локомотив — и электрического мужика как вывод из всего этого. Молча. Записывая только низкий стон удаляющегося поезда и перестук его колёс.

В объектив камеры это всё вдруг стало пронзительно тоскливо и странно красиво. И мой страх ушёл, совсем, я показался себе не блогером, а режиссёром, который собирается снимать артхаусный фильм на основе документальных кадров. Я уже жалел, что не снял красное око Большого Брата в промзоне: оно бы выглядело очень эффектно.

Зато электрического мужика я снял подробно. Капюшон плаща закрывал большую часть его головы, но я рассмотрел, что голова пластмассовая целиком, я даже заметил краешек условного, словно не до конца вылепленного уха. Мужик наблюдал за мной спокойно, но не равнодушно: почему-то он распространял вокруг тоску, очевидную, как электрический гул. Не понимаю, как ему удавалось мне её передать.

— Спасибо, друг, — сказал я, убирая камеру. — А ты не знаешь, как выйти в город?

Электрический кивнул и показал рукой. Я тут же пожалел, что убрал камеру, потому что его рука — это тоже был ещё тот кадр, это была пластмассовая рука манекена, с длинными красивыми пальцами, кусок неподвижного пластика. Я не понимал, может ли он что-то делать ею.

И надо ли ему что-то делать ею.

Мне снова стало не по себе, но я усилием воли включил в душе режим режиссёра.

— Спасибо, — сказал я снова и на прощанье пожал протянутую пластмассовую ладонь.

И, содрогнувшись, почувствовал его электрический пульс, еле заметную вибрацию под пластмассой. В этот момент я думал, что многого здесь не понимаю.

Да что там. Ничего. Ровно ничего.

Потом я пошёл с платформы в ту сторону, где мне показали выход в город. Там был типичный железнодорожный переезд, поднятый шлагбаум с мигающим красным огоньком наверху и будка путевого обходчика, где горело окошко. В окошке мелькнул силуэт, но я не рискнул рассматривать его.

Я перешёл пути и обогнул станционные постройки. Промзона кончилась. Мне даже показалось, что я в конце концов выбрался на обычную городскую улицу, но я ошибся. Город по эту сторону железной дороги выглядел ещё более странно.

Сумерки уже переходили в ночь, но везде горело электричество. Искусственный свет странным образом не смешивался с темнотой, оставляя глубокую тень в закоулках, нишах, подворотнях, дверных проёмах… Окна в домах не горели, зато ярко сияли какие-то павильончики, магазинишки… На большинстве из них не было вывесок, только мигали гирлянды мелких лампочек, лазеры что-то вырисовывали на потрескавшемся разбитом асфальте, кое-где свет мощных ламп бил в глаза. На некоторых всё же горели вывески — но надписи выглядели странно, как во сне, и я не мог их прочитать.

Поэтому снимал. Что мне оставалось!

Я снял кресло. Отличное кресло, одиноко стоявшее посреди улицы. Дальше, у открытого прилавка и над ним стояли зажжённые торшеры, висели светильники причудливых форм — это всё как будто продавалось, но я нигде не видел продавцов. За прилавком стоял только неподвижный манекен из тёмной пластмассы, совсем дешёвый и простой. Такие обычно используют рыночные торговцы — безликая болванка. Манекен был одет в платье из хрустящего серого материала, похожего на тонкий пластик, из какого делают мешки для цемента, песка и прочего, строительного. Рядом, с ржавой вешалки свисали куски этого же серого пластика, чёрного полиэтилена и фольги, их слегка шевелил ветер. И никто за этим не присматривал, только помигивали красные глазки — и я подумал о видеокамерах.

Несколько манекенов, таких же примитивных, обмотанных полотнищами полиэтилена, стояли прямо на мостовой. Я подошёл поближе, чтобы их снять. Мне показалось, что всё вместе до изумления красиво, как-то постмодерново, артхаусно, в общем — невероятно богемно. В этот момент я начал почти наслаждаться происходящим. Я думал: вот, я сейчас сделаю такой офигительный ролик, что порву в клочья все топы — надо будет только подумать, как его озвучить. А может, озвучивать и не надо, ведь из этой видюшки можно будет нарезать кадров для клипа? Тогда продам кому-нибудь из музыкантов. Они обожают такое многозначительное, ужасное и тревожное — и оторвут с руками.

Я увлёкся. И неожиданный шум вышиб меня из всех этих грёз, которые кончались чуть не престижными киношными премиями до Оскара вплоть. Звук был такой, будто по пустынной улице шли люди, много людей: шаги и невнятный шелест, которым слышатся далёкие разговоры.

Я обернулся.

По улице, не торопясь шли…

Я вскинул камеру. Снимал, снимал — и пытался уложить увиденное в голове.

Шли, я думаю, работяги. Они были одеты в брезентовые