История христианской церкви в XIX веке. Том 1. Инославный христианский Запад [Александр Павлович Лопухин] (fb2) читать постранично, страница - 3

в личных религиозных и церковных делах лишь такие перемены, которые могли бы подготовить переход к новому порядку. Церковные имущества были отобраны, но государство взяло на себя обязанность заботиться о содержании духовенства и покрывать расходы по культу. Монастыри и монашеские ордена были уничтожены; но в то же время объявлялось: «никто не может быть утесняем ради своих взглядов, и даже ради своих религиозных воззрений, пока он чрез распространение их не нарушает узаконенного общественного порядка». Всем предоставлялась свобода богослужения, и вводился гражданский брак: долго шла речь даже о полном отделении государства от церкви. Эта мысль,·однако, была опять оставлена в виду связанных с таким отделением трудностей. Тогда пришлось бы или без всяких дальнейших условий отобрать церковные имущества, что, однако походило бы на открытое грабительство, или опять предоставить некоторое имущество в свободное распоряжение церкви, а это опять казалось опасным. Было даже намерение внутренно связать духовенство с революцией, что и составляло собственно цель так наз. «гражданской конституции^". Она была рассчитана на то, чтобы новое деление департаментов государства вполне привести в соответствие с новым же делением епископских диоцезов: затем, предоставить клиру известную национальную самостоятельность, отчуждить его от Рима, без нарушения, однако, общения веры с папой. Епископы и священники должны были получать определенное жалованье и избираться мирянами: епископы – избирателями в департаментских советах, священники – избирателями в правленском совете отдельных округов. Евреи и протестанты получали одинаковое с католиками право на избрание. Это радикальное новшество, в котором верующий католик должен был признавать еще нечто другое и гораздо большее, чем гражданскую конституцию для клира, встретило живое противодействие. Но противодействие было сломлено, когда возвысил свой голос Мирабо, сказав: «народ, священники которого стоят в оппозиции, имеет основание сомневаться, насколько еще они могут оставаться полезными гражданами; народ не может допустить предоставления попечения о душах людям, которые являются врагами его счастья». Это заявление прозвучало как своего рода пророчество о более тяжелых временах для духовенства, и такие времена действительно вскоре наступили. Чтобы теснее привязать священников к революции, было решено, чтобы они дали клятву, в которой они не только обещали верность гражданским правителям и законам, но и обязывались также всеми силами исполнять принятую национальным собранием и утвержденную королем форму правления. Людовик XVI долго противился дать свое согласие на такую меру по отношению к духовенству: в новой «гражданской конституции^" он видел посягательство на таинство священства, и при натянутых отношениях к Риму боялся за спасение своей души. Только после долгого раздумья он уступил, и собственно лишь после того, как уже составил план своего бегства. Среди епископов и священников оказалось немного таких, которые последовали примеру Талейрана и Грегуара, когда последние в начале 1791 года приняли означенную присягу. Вопрос о присяге разделил римскую церковь Франции на две партии, из которых одна предана была папе, а другая революции. Когда Авиньон и Венессен, оба в течение столетия составлявшие папскую собственность, были отняты у папы, раздражение в Риме усилилось; а когда папа начал произносить проклятия и отлучения, то вожди революции еще более ожесточились против церкви и ее служителей. Они думали, что совсем могут обойтись без христианства. Главы революционной партии, как писал Роланд королю, «нашли в декларации человеческих прав свое евангелие, и новая конституция сделалась для них своего рода религией, за которую они готовы умереть». Даже женщины, в роде Шарлотты Корде, были против всякой положительной религии.

Собственно поворотный пункт в истории революции, насколько дело касалось церкви, составляет конец 1791 года. По ниспровержении государственной власти недалеко оставалось до отвержения всякого общественного христианского богослужения Быстро следовали удар за ударом: преследование отказавшихся от присяги священников, отмена жалованья для духовенства, самое жестокое принуждение в делах веры, даже прямо гонение на христиан. Но христианство коренилось среди французского народа гораздо глубже, чем думали в салонах Парижа. Большое восстание в Вандее с его «римско-католической армией» вызвано было, главным образом, враждебным отношением революции к церкви, и только уже на второй линии отношением ее к государственной власти; и в самом Париже церковь имела гораздо больше силы, чем утверждали вольнодумцы. 9 мая 1793 года Дютар писал Гарату: «Религия еще сохраняет свою власть над населением в Париже. Сегодня утром перед моими дверями один священник в своем облачении нес причастие больному. Вы с удивлением увидели бы,