Отражение актов политико-символической коммуникации в сочинениях оттоновского времени [Анастасия Сергеевна Ануфриева] (pdf) читать онлайн

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего образования
«Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова»
На правах рукописи

Ануфриева Анастасия Сергеевна

Отражение актов политико-символической коммуникации
в сочинениях оттоновского времени

Специальность 07.00.03 – Всеобщая история (Средние века)

Диссертация на соискание ученой степени кандидата исторических наук

Научный руководитель:
д.и.н., проф. Бойцов Михаил Анатольевич

Москва – 2016

2

Оглавление
Введение…………………………………………………………………………...6
1. Источники……………………………………………………………………..14
1.1. Сочинения Лиутпранда Кремонского………………………………..14
1.1.1. «Антаподосис»………………………………………………….17
1.1.2. «История Оттона»………………………………………………19
1.1.3. «Донесение о посольстве в Константинополь»………………19
1.2. Продолжение хроники Регинона Прюмского,
написанное Адальбертом Магдебургским………………………………22
1.3. «Деяния саксов» Видукинда Корвейского ………………………......26
1.4. «Деяния Оттона» Хросвиты Гандерсгеймской………………………28
1.5. Житие Бруно Кельнского, написанное Руотгером…………………..32
1.6. «Старшее» житие Матильды……………………………………….....34
1.7. Дополнительные источники…………………………………………..38
2. Историография………………………………………………………………..45
2.1. Исследования средневековых политических ритуалов…………..…46
2.1.1. Становление направления: 1920е-1960е гг.…………………….47
2.1.2. Развитие: 1970е-1990е гг.………………………………………..53
2.1.3. Современный период…………………………………………….61
2.2. Исследования историописания оттоновской эпохи……………..…..68
2.2.1. Начальный этап…………………………………………..…..…..68
2.2.2. Развитие исследований во второй половине ХХ в.…………….70
2.2.3. Современный период…………………………………………….78
Глава 1. Акты инаугурации государя……………………………………….82
1.1. Коронации…………………………………………………………………..82
1.1.1. Коронация как комплекс символических актов………………………82
1.1.2. Коронационные акты
в «Деяниях саксов» Видукинда Корвейского…………………………...…90

3

1.1.3. Коронационные акты
в сочинениях Лиутпранда Кремонского…………………………………..105
1.1.4. Коронационные акты
в хронике Адальберта Магдебургского…………………………………...110
1.1.5. Коронационные акты
в «Деяниях Оттона» Хросвиты Гандерсгеймской………………………..117
1.1.6. Коронационные акты в «старшем» житии Матильды………………120
1.1.7. Коронационные акты в житии Бруно Кельнского…………………..122
1.1.8. Сопоставление описаний………….…………………………………..125
1.1.9. Выводы……………………………………………………….……..….129
1.2. Передача инсигний………………………………………………………..133
1.2.1. Передача знаков епископского достоинства
и перенесение реликвий…………………………………………………….133
1.2.2. Сцены передачи королевских инсигний……………………………...138
1.2.3. Особенности описания инсигний……………………………………..156
1.2.4. Выводы………………………………………………………………….164
1.3. Государь на поле боя……………………………………………………...166
1.3.1. Символические акты на поле боя……………………………………..166
1.3.2. Генрих I как государь-полководец……………………………………172
1.3.3. Оттон I как государь-полководец……………………………………..181
1.3.3.1 Битва при Биртене 939 г.: молитва государя
перед Священным копьем………………………………………………...182
1.3.3.2. Битва при Лехе 955 г.……………………………….…….……...201
1.3.4. Выводы…………………………………………………..…..……...…..205
1.4. Общие выводы к главе 1…………………………………………………..207
Глава 2. Символические акты приема:
встреча государя и дипломатические контакты………………………….209
2.1. Въезд государя в город…………………………………………………….209
2.1.1. Adventus domini: формирование традиции…………………………...209
2.1.2. События в германских землях…………………………………….......214

4

2.1.2.1. Прибытие Оттона I и Беренгара II в Магдебург
в 952 г. по описаниям Видукинда Корвейского
и Хросвиты Гандерсгеймской……………………………………………214
2.1.2.2. Возвращение Оттона I
в Восточно-франкское королевство в 965 г.
по описанию Адальберта Магдебургского………………………………222
2.1.3. События в Италии……………………………………………………...226
2.1.3.1. Въезды в город итальянских властителей конца IX –
первой половины Х вв. по описаниям Лиутпранда Кремонского……..226
2.1.3.2. Adventus domini в повествовании Адальберта Магдебургского
об Итальянских походах Оттона I………………………………………..236
2.1.4. Выводы………………………………………………………………….241
2.2. Византийский дипломатический церемониал
по описаниям Лиутпранда Кремонского………………………………….244
2.2.1. Позднеантичный и византийский дипломатический церемониал….246
2.2.2. Первое посольство Лиутпранда в Константинополь..……………....248
2.2.3. Второе посольство Лиутпранда в Константинополь………………..258
2.2.4. Выводы…………………………………………………………………267
2.3. Дипломатическая символическая коммуникация
на латинском Западе…………………………………………………………269
2.3.1. Прием гонца государем
по свидетельству Лиутпранда Кремонского……………………………...273
2.3.2. Прием гонцов по описанию в житии Матильды…………………….276
2.3.3. Дипломатические контакты государей Саксонской династии
по свидетельствам Видукинда Корвейского……………………………...279
2.3.4. Контакты с итальянцами
по свидетельствам Лиутпранда Кремонского
и Адальберта Магдебургского……………………………………………..288
2.3.5. Выводы………………………………………………………………….296
2.4. Общие выводы к главе 2…………………………………………………..299

5

Глава 3. Символические акты разрешения конфликтов………………..302
3.1. Покаяние вассала перед государем……………………………………..302
3.1.1. Символический акт deditio…………………………………………….302
3.1.2. «Государь милующий»: образы deditio
у Видукинда Корвейского и Адальберта Магдебургского………………305
3.1.2.1. Deditio Эберхарда Франконского………………………………..306
3.1.2.2. Deditio Генриха Баварского……………………………………...308
3.1.2.3. Deditio Людольфа…………………………………………………311
3.1.2.4. Jus deditionis……………………………………………………….314
3.1.3. «Государь карающий»: deditio как «ритуал воздаяния»
у Лиутпранда Кремонского………………………………………………...315
3.1.4. Выводы………………………………………………………………....323
3.2. Низложение папы Римского……………………………………...……..325
3.2.1. Акты девеституры……………………………………………………...326
3.2.2. Низложение Бенедикта V……………………………………………...328
3.2.3. Трупный синод: развенчание папы Формоза………………………...333
3.2.4. Законное и незаконное развенчание …………………………………341
3.2.5. Выводы………………………………………………………………….346
3.3. Покаяние государя………………………………………………………...348
3.3.1. Лотарь II в Миланском соборе: инаугурация или покаяние?.............352
3.3.2. Покаяние Оттона I перед Матильдой: ―deditio― государя…………...360
3.3.3. Выводы………………………………………………………………….370
3.4. Общие выводы к главе 3………………………………………………...372
Заключение……………………………………………………………………...374
Список сокращений…………………………………………………………….384
Список источников……………………………………………………………..387
Основные источники…………………………………………………………387
Дополнительные источники…………………………………………………388
Научная литература……………………………………………………………390

6

Введение
Актуальность

исследования.

Одна

из

наиболее

значительных

дискуссий в медиевистике последних десятилетий велась о том, как следует
подходить

к

изучению

описаний

политических

ритуалов

раннесредневековыми сочинителями. Французский медиевист Ф. Бюк, автор
вызвавшей широкий резонанс монографии «Опасности ритуала»1, положил
начало обсуждению, в котором приняли участие многие историки2. Большая
часть исследователей признала справедливым тезис Ф. Бюка: средневековые
авторы, описывая ритуалы, в соответствии со своими политическими
задачами, могли изменять ключевые детали, а подчас – даже полностью
конструировать в своих текстах символические акты, не имевшие места в
действительности3. По мнению автора, из этого следовало, что, историк,
основываясь на таких сообщениях, не имеет возможности достоверно
реконструировать ход ритуала.
Рассматривая поставленную Ф. Бюком проблему, некоторые из его
коллег задались вопросом: если подход средневековых сочинителей мешает
изучать ритуалы, запечатленные в их текстах, поскольку те существенно
переосмыслялись и «трансформировались» в их повествовании, то почему бы
не превратить в объект исследования сами эти «текстовые практики»?
1

Buc P. The Dangers of Ritual. Between Early Medieval Texts and Social Scientific Theory.
Princeton; Oxford, 2001.
2
Некоторые из работ, в которых обсуждались данные тезисы: Koziol G. The Dangers of
Polemic: Is Ritual Still an Interesting Topic of Historical Study? // EME. 2002. № 11. P. 367–
388; Nelson J.L. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and Social Scientific
Theory by Philippe Buc. Review // Speculum. 2003. Vol. 78. № 3. P. 847–851; Warner D.A.
Rituals, Kingship and Rebellion in Medieval Germany // History Compass. 2010. № 8. P. 1209–
1220; Spiegel G.M. Philippe Buc. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and
Social Scientific Theory. Review // AHR. 2003. Vol. 108, № 1. P. 149; Walsham A. The Dangers
Of Ritual // Past and Present. 2003. № 180. P. 285; Бойцов М.А. Величие и смирение. Очерки
политического символизма в Европе. М., 2009. С. 203.
3
Один из примеров такого «конструирования» ранее был рассмотрен в моем докладе:
Ануфриева А.С. Средневековый историограф как «создатель» политического ритуала:
описание сцены завещания королевских инсигний в «Антаподосисе» Лиутпранда
Кремонского // Проблемы истории и культуры средневекового общества. Тезисы докладов
XXXII Всероссийской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых
«Курбатовские чтения». СПб., 2013. С. 5–8.

7

Именно индивидуальная авторская интерпретация ритуала репрезентации
власти может служить важным свидетельством о политических реалиях
эпохи, – если рассматривать данные описания не столько как запечатление
подлинных

событий,

сколько

как

элемент

повествования,

сцену,

конструируемую сочинителем в соответствии с его воззрениями и задачами.
Данная дискуссия – новое выражение неизменно актуальных для
историков проблем анализа субъективных исторических свидетельств,
поиска подходов к их интерпретации исследователем. Эти методологические
вопросы становятся все более актуальными и для всего современного
общества, перед которым остро встает проблема поиска ориентиров в
информационном пространстве.
В данной диссертации будет проведен анализ особенностей авторских
подходов к описаниям политических символических актов на примере
группы сочинителей, создававших свои произведения в один и тот же
исторический период, на службе одному государю, в схожем культурном
контексте.
Объектом исследования является полный корпус историографических
сочинений, созданных в период с 950х гг. по пер. пол. 970х гг., в окружении
Оттона I, государя Саксонской династии (именуется также династией
Людольфингов или династией Оттонов), короля Восточно-франкского
королевства, в 962 г. короновавшегося в Риме императором.
Предмет исследования – описанные в данных сочинениях акты
политико-символической коммуникации4 – публичные сцены, в которых при
помощи различных символических объектов, условных жестов, словесных
формул происходило взаимодействие государей, светской и церковной знати,

4

В основе используемого нами обобщающего термина лежит понятие «символическая
коммуникация», введенное в научный оборот в публикациях конца 1990х гг. немецкого
медиевиста Г. Альтхофа и определенное им как «способ невербального взаимодействия
между людьми посредством знаков, наделенных устойчивыми функциями и смыслами»:
Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden und Fehde.
Darmstadt, 1997. S. 232; Idem. Zur Bedeutung symbolischer Kommunikation für das
Verständnis des Mittelalters // FMASt.1997. Bd. 31. S. 373.

8

«народа». По отношению к данным сценам не всегда применимы термины
«политический ритуал» или «церемония», подразумевающие устойчивый,
регулярно

воспроизводящийся

порядок

символических

действий.

В

исследовании рассматриваются также и уникальные, не повторявшиеся
символические акты.
Цель работы – выявить особенности символической репрезентации
власти первых правителей династии Людольфингов в свидетельствах
нарративных источников данного периода об актах политико-символической
коммуникации.
В связи с данной целью были сформулированы основные задачи
исследования.
Первая задача – определить, какие эпизоды политической истории
были выбраны историографами оттоновского времени для описания их в
качестве действий, обладавших повышенным символическим значением, и с
чем был связан такой выбор. Необходимо проанализировать, в каких
регионах происходили данные события и к какому времени относились,
выявить наличие или отсутствие прямых или косвенных отсылок в таких
свидетельствах к политическим реалиям оттоновской эпохи.
Вторая задача – установить, имелись ли у авторов данного круга какиелибо общие представления о символической репрезентации власти, и если
имелись, то в чем они заключались. Для этого необходимо выяснить, какие
виды ритуалов и символических актов упоминались разными авторами
оттоновского времени и насколько часто, как выстраивались ими описания
различных видов символических актов, какие элементы символических сцен
запечатлевались как наиболее значимые, насколько подробными были
описания тех или иных символико-коммуникационных ситуаций.
Третья задача – выявить индивидуальные приемы, использовавшиеся
каждым из сочинителей при описании символических актов в зависимости от
его личных черт, убеждений, политических симпатий и целей, определить,
какими средствами и в каком направлении историограф невольно или

9

сознательно воздействовал на сознание читателя, расставляя собственные
акценты при описании символических актов или даже вовсе «конструируя»
их.
Хронологические

рамки

исследования.

Основное

внимание

в

диссертации сосредоточено на событиях времени правления двух первых
королей Восточно-Франкского королевства из Саксонской династии Генриха I (919-936 гг.) и Оттона I (936-973 гг.), в 962 г. принявшего титул
императора. Данный период особенно подходит для изучения форм
политического символизма, поскольку на него приходится появление и
утверждение новой династии, стремительно набиравшей влияние. В тех
случаях, когда описания символических актов предшествовавшего периода
(преимущественно вт. пол. IX – нач. Х вв.) специально рассматривались
историографами оттоновского времени в качестве аналогий к тем или иным
событиям их времени, были проанализированы также и эти сцены.
Методологическая основа исследования. Для выполнения задач,
поставленных в данной работе, будут использованы историко-генетический,
историко-сравнительный, историко-типологический методы, позволяющие
проанализировать как индивидуальные, так и общие черты, характерные для
описаний актов политико-символической коммуникации в сочинениях
оттоновского времени, установить связи между целями авторов и их
подходами к описанию.
Изучение актов символической коммуникации как части политической
культуры средневековья связано с направлением «потестарной имагологии»,
исследующей символические образы как выражение политических идей5. На
5

В отечественном историографическом контексте этот термин был введен в оборот и
активно использовался в работах: Бойцов М.А. Величие и смирение... С. 14-15; Он же. Что
такое потестарная имагология? // Власть и образ. Очерки потестарной имагологии / Под
ред. М.А. Бойцова и Ф.Б. Успенского. СПб., 2010. С. 5—37. Осмыслению значения
символического в культуре средневековья посвящены работы отечественных классиков
истории культуры: Карсавин Л.П. Символизм мышления и идея миропорядка в средние
века // Карсавин Л.П. Монашество в средние века. М., 1992. С. 158-175; Аверинцев С.С.
Символика раннего средневековья (К постановке вопроса) // Аверинцев С.С. Другой Рим.
СПб., 2005. С. 59 – 90.

10

методологию исследования также оказали определенное влияние идеи
представителей постструктуралистской школы, в частности Ф. Бюка и др.
исследователей6, утверждавших, что изучение описаний раннесредневековых
политических ритуалов связано не только (а подчас – и не столько) с
«историей событий» (―Ereignisgeschichte‖), но и с «историей представлений»
(―Vorstellungsgeschichte‖)7. Однако мы в большей степени ориентируемся на
труды представителей немецких школ изучения средневековых ритуалов,
связанных с университетами Мюнстера и Гейдельберга. В ряде их работ
убедительно

совмещаются

элементы

«скептического»

подхода

к

субъективным искажениям в нарративных источниках с традициями
фундаментальных исследований политической истории8.
Основные источники, анализируемые в работе, – нарративные
сочинения, созданные авторами эпохи Оттона I. Если в первые десятилетия
правления Людольфингов в их окружении не было написано масштабных
исторических сочинений, 950е-970е гг. стали периодом бурного расцвета
оттоновской историографии9. Говоря об «оттоновской историографии» мы
6

Подробнее об этом направлении: Buc P. The Dangers of Ritual…; Warner D.A. Rituals,
Kingship and Rebellion... P. 1215-1216; Потапова Н.Д. Лингвистический поворот в
историографии. СПб, 2015. С. 194-302.
7
Goetz H.-W. ―Vorstellungsgeschichte": Menschliche Vorstellungen und Meinungen als
Dimension der Vergangenheit. Bemerkungen zu einem jüngeren Arbeitsfeld der
Geschichtswissenschaft als Beitrag zu einer Methodik der Quellenauswertung // Archiv für
Kulturgeschichte. 1979. Bd. 61. S. 253-271.
8
Подробнее о деятельности мюнстерской особой области исследования SFB 496
«Символическая коммуникация и общественные системы ценностей от Средневековья до
Французской революции»: Ануфриева А.С. Рец. на кн.: Всего лишь символически? Итог и
перспективы исследования символической коммуникации (символическая коммуникация
в раннее Новое время) / Под ред. Б. Штольберг-Рилингер, Т. Ноя, К. Браунер. Кельн:
издательство Белау, 2013 // СВ. 2014. Вып. 75 (3 – 4). С. 440-444; о гейдельбергской
особой области исследования SFB 619 «Динамика ритуала» – Scheidmüller B. Investiturund Krönungsrituale: Mediaevistische Ein- und Ausblicke // Investitur- und Krönungsrituale:
Herrschaftseinsetzungen im kulturellen Vergleich / Hrsg. von M. Steinicke, S. Weinfurter. Köln;
Weimar; Wien, 2005. S. 475-488. Обе школы объединили исследователей из различных
регионов Германии и других европейских стран, причем не только историков, но и
представителей ряда смежных дисциплин.
9
Основными обобщающими работами, посвященными оттоновской историографии, на
сегодняшний день являются: Karpf E. Herrscherlegitimation und Reichsbegriff in der
ottonischen Geschichtsschreibung des 10. Jahrhunderts. (Historische Forschungen, [10]).
Stuttgart, 1985; Vaerst K. Laus inimicorum oder Wie sag' ich's dem König? Erzählstrukturen der

11

подразумеваем исторические сочинения, созданные прежде всего в период
правления Оттона I, в отличие от академической традиции распространять
это определение на всю эпоху Саксонской династии10.
Рассмотрены все основные историографические сочинения данного
периода, а также хроника и два жития, по ряду черт близкие к жанру
историографии: труды Лиутпранда Кремонского «Антаподосис» (958–962
гг.),

«История

Оттона»

(964

г.)

и

«Донесение

о

посольстве

в

Константинополь» (969 г.), сочинение Видукинда Корвейского «Деяния
саксов» (967/968 – 973 гг.), продолжение «Хроники» Регинона Прюмского,
созданное Адальбертом Магдебургским (966 – 967 гг.), историческая поэма
Хросвиты

Гандерсгеймской

«Деяния

Оттона»

(965

–

967/968

гг.),

агиографические памятники, посвященные членам царствующего рода:
жития супруги Генриха I Матильды (Vita Mathildis reginae antiquior,
вероятнее всего, ок. 973 – 983 гг.11) и младшего брата Оттона I, Бруно,
архиепископа Кѐльнского, написанное Руотгером Кѐльнским (967 – 969 гг.).
Кроме того, в качестве материала для сопоставления привлекаются
фрагменты из дополнительных источников различных видов и периодов.
Среди них

–

памятники

античной литературы, раннесредневековые

сочинения времени, предшествовавшего оттоновской эпохе (вт. пол. IX - нач.
X в.), происходившие из Западно-франкского королевства и Италии,

ottonischen Historiographie und ihr Kommunikationspotential. (Wissenschaftliche Schriften der
WWU Münster, [10, 3]). Münster, 2010. Подробный аналитический обзор этих сочинений
даѐтся также в монографии: Körntgen L. Königsherrschaft und Gottes Gnade. Zu Kontext und
Funktion sakraler Vorstellungen in Historiographie und Bildzeugnissen der ottonischfrühsalischen Zeit. (Orbis mediaevalis. Vorstellungswelten des Mittelalters, [2]). Berlin, 2001. S.
31–155. и в диссертации: Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I (Tesi di dottorato
in Storia Medievale). Bologna, 2007.
10
Ср. напр. Giese M. Die Historiographie im Umfeld des ottonischen Hofes // Die
Hofgeschichtsschreibung im mittelalterlichen Europa. Projekte und Forschungsprobleme / Hrsg.
von R. Schieffer, J. Wenta (Subsidia Historiographica, [3]). Toruń, 2006. S. 19-37. Эта
исследовательница определяет авторов, сочинения которых анализируются в нашей
работе, как первое поколение оттоновских историографов. Ibid. S. 21-22, 36.
11
Существовала также и вторая, «поздняя» версия сочинения, созданная уже за пределами
рассматриваемого хронологического промежутка. О проблеме датировки подробнее см.
Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 50–52.

12

византийский трактат Х в. «Книга церемоний», сочинения германских
историографов и хронистов последующих эпох.
Участники вышеупомянутой научной дискуссии не раз обращались и к
примерам описаний ритуалов, взятых из оттоновской историографии 12.
Однако, всякий раз, будь то в случае с исследованиями оттоновского времени
или других раннесредневековых периодов, историки рассматривали лишь
отдельные эпизоды сочинений или наследие одного или двух наиболее ярких
авторов13, не пытаясь проанализировать весь корпус известных нам
произведений определенного круга. Между тем, представляется, что именно
такой подход может оказаться продуктивным для изучения особенностей
отображения

политических

символических

актов

в

сочинениях

историографов.
Научная новизна. Свидетельства об актах политико-символической
коммуникации оттоновской эпохи впервые рассматриваются в работе на
основе полного комплекса историографических сочинений данного периода,
с учетом всех описанных в них типов символических актов. Несмотря на
наличие исследований, где анализировались отдельные примеры таких
описаний, комплексный подход к изучению представлений оттоновских
историографов об актах политико-символической коммуникации до сих пор
не применялся. Кроме того, использованные в данной работе методы анализа
нарративных источников, хотя и опираются на исследования Г. Альтхофа и
Ф. Бюка, являются результатом переосмысления и синтеза этих несхожих
между собой концепций, поиска более взвешенного, чем у их авторов,
12

Ф. Бюк отмечал, что оттоновская эпоха являлась особенно насыщенной
«политическими ритуалами по сравнению с большинством других периодов
раннесредневековой истории: Buc P. Political Rituals and Political Imagination in the
Medieval West from the Fourth Century to the eleventh // The Medieval World / Ed. by P.A.
Linehan, J.L. Nelson. London, 2003. P. 194-195.
13
См. напр.: Buc P. The Dangers of Ritual… P. 15-50; Althoff G. Spielregeln... S. 21-56; Idem.
Die Macht der Rituale. Symbolik und Herrschaft im Mittelalter. Darmstadt, 2003. S. 68-135);
Keller H. Ritual, Symbolik und Visualisierung in der Kultur des ottonischen Reiches // FMASt.
2001. Bd. 35. S. 23-59; Leyser K. Ritual, Ceremony and Gesture // Leyser K. Communications
and Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian Centuries. London, 1994. P. 189213.

13

подхода, как учитывавшего бы влияние авторской субъективности, так и
дававшего бы возможность понять особенности реальной политической
истории оттоновского периода.
Теоретическая значимость. Данная работа значима для более
глубокого осознания природы власти, характера политических процессов,
особенностей политического символизма и принципов коммуникации в
раннесредневековой Европе. Она также позволяет глубже понять принципы
работы средневековых историографов. Представленные в ней материалы и
выводы могут привлекаться для сопоставления в дальнейших исследованиях
политической истории оттоновской эпохи, а также при изучении элементов
«политического символизма» в других регионах и в другие периоды
средневековой истории. Исследовательские подходы, примененные в
диссертации, могут служить основой для дальнейшего развития методологии
анализа

раннесредневековых

нарративных

источников

при

учете

субъективности данных свидетельств и особенностей индивидуальных
авторских подходов. Также результаты исследования могут быть применены
как компаративный материал в работах по политологии, социологии,
антропологии.
Практическая

значимость.

Результаты

работы

могут

быть

использованы в преподавании, в частности для подготовки лекционных
курсов и семинаров по истории Средних веков, истории Германии,
религиоведению, источниковедению, истории исторического знания, истории
культуры в целом и ментальностей в частности. Выполненный в работе
перевод фрагментов источников и их анализ может служить подспорьем для
подготовки новых уточненных и комментированных полных переводов
сочинений оттоновского времени на русский язык.
Структура работы. Диссертация делится на главы по тематическому
принципу: в каждой из трех глав рассматриваются акты политикосимволической коммуникации, сходные по значению. Первая глава
посвящена символическим актам инаугурации государя, обретения им власти

14

или восхождения на новую ее ступень; во второй главе рассматриваются
символические акты «приема», связанные с повседневной коммуникацией
государя с собственными подданными и иноземными властителями; в
заключительной,

третьей

главе

анализируются

символические

акты,

сопровождавшие разрешение конфликтов между государем и другими
ключевыми политическими фигурами эпохи. Главы делятся на разделы,
каждый из которых посвящен одному определенному типу символических
актов.

1. Источники
1.1. Сочинения Лиутпранда Кремонского
Лиутпранд Кремонский (ок. 920–972/3) - историограф, дипломат,
политик, церковный деятель, один из наиболее ярких представителей
оттоновской эпохи, лангобард, оказавшийся на службе саксонского государя.
Сведения о жизни этого историографа известны прежде всего по
автобиографическим свидетельствам в его произведениях14. Лиутпранд
родился ок. 920 г. и, вероятнее всего, был выходцем из лангобардской знати,
детство и юность провел в Павии15. Представители его семейства занимали
14

Общие биографические сведения, информацию об изданиях сочинений, основную
библиографию см.: Karpf E. Liutprand von Cremona // LexMA. Bd. 5. Sp. 2041-2042; Herbers
K. Liudprand von Cremona // BBKL. Bd. 5. Herzberg, 1993. Sp. 139–140; Chiesa P. Liutprando
di Cremona (Liuto, Liuzo) // DBI. Vol. 65. Roma, 2005. P. 298-303; Idem. Liutprando di
Cremona // Clavis Scriptorum Latinorum Medii Aevi. Auctores Italiae (700-1000) / A cura di B.
Valtorta. Firenze, 2006. P. 169-173; Brunhölzl F. Geschichte der lateinischen Literatur des
Mittelalters. Bd. 2. Die Zwischenzeit vom Ausgang des karolingischen Zeitalters bis zur Mitte
des 11. Jahrhunderts. München, 1992. S. 370-379; Ануфриева А.С. Лиутпранд Кремонский //
ПЭ. Т. 41. М., 2015. C. 300-302; Rentschler M. Liutprand von Cremona. Eine Studie zum ostwestlichen Kulturgefälle im Mittelalter (Frankfurter wissenschaftliche Beiträge.
Kulturwissenschaftliche Reihe, [14]). Frankfurt am Main, 1981; Sutherland J.N. Liudprand of
Cremona, Bishop, Diplomat, Historian. Studies of the Man and His Age (Biblioteca degli Studi
medievali, [14]). Spoleto, 1988.
15
Хотя прямых указаний в источниках на этот счет нет, версия об аристократическом
происхождении Лиутпранда общепринята в современной историографии, - и, скажем,
мнение Э. Колонны о том, что тот принадлежал к семейству «зажиточных купцов»

15

высокое положение при дворе итальянского короля Гуго Арльского (926–
945). Ок. 927 г. отец Лиутпранда побывал в качестве посла при дворе
византийского императора Романа Лакапина (921–944 гг.) и скончался вскоре
по возвращении из Константинополя. Позднее, в 941–942 гг., отчим
будущего историографа также посетил Византию во главе посольства16.
Ребенком Лиутпранд был принят в придворную капеллу Гуго; позднее
посвящен в сан диакона17. Получил в Павии образование, став незаурядным
для своего времени знатоком латыни, Священного писания и античной
литературы. Когда власть перешла от Гуго к Беренгару II Иврейскому (950–
964 гг., фактически правитель с 945 г.), Лиутпранд первоначально
пользовался милостью нового государя. В 949–950 гг. пребывал в качестве
посла Беренгара II при дворе Константина VII Багрянородного (913–920 гг.;
945–959

гг.),

где

изучал

греческий

язык,

во

время

поездки

константинопольский двор произвел на дипломата сильное впечатление18.
После возвращения из посольства у Лиутпранда возник конфликт с
Беренгаром II, в результате которого он был вынужден отправиться ко двору
Оттона I19. Здесь Лиутпранд взялся за написание своего первого известного
исторического труда «Антаподосис», в тот же период было создано
единственное

известное на сегодня

его богословское

сочинение

–

«Пасхальная гомилия». Лиутпранд сопровождал Оттона I в итальянском
походе в качестве переводчика, исполнял дипломатические поручения. В 962
г. был поставлен епископом Кремоны. В 963-964 гг. он активно участвовал в
(Colonna E. Le poesie di Liutprando di Cremona: commento tra testo e contesto. (Scrinia, [10]).
Bari, 1996. P. 11-12.), представляется малообоснованным.
16
Эти миссии датируются, соответственно, 917 г. и 941 г.; свидетельства Лиутпранда о
них: Ant. P. 76-77, 130-132. (Lib. III. Cap. 22-24., Lib. V. Cap. 14-15).
17
Ibid. P. 97 (Lib. IV. Cap. 1).
18
Позднее Лиутпранд включил подробное описание этих впечатлений в свое первое
историческое сочинение «Антаподосис»: Ibid. P. 145-150 (Lib. VI. Cap. 1-10).
19
О первых годах, проведенных лангобардом среди оттоновского окружения, сведений
мало, вероятнее всего, уже в этот период ему доводилось выступать в качестве
переводчика и дипломата, работать в королевской канцелярии. Подробнее см. Huschner W.
Transalpine Kommunikation im Mittelalter. Diplomatische, kulturelle und politische
Wechselwirkungen zwischen Italien und dem nordalpinen Reich (9.-11. Jahrhundert). Bd. 2.
Hannover, 2003 (MGH Schriften, [52, 2]). S. 510-623

16

событиях, связанных с противостоянием Оттона I и папы Иоанна XII, ход
этого конфликта был подробно описан им в сочинении, известном как
«История Оттона».
В 968 г. Лиутпранд посетил Константинополь во главе посольства от
Оттона I и его сына Оттона II к императору Никифору II Фоке (963–969 гг.) с
целью добиться женитьбы младшего Оттона на Анне, порфирородной дочери
императора Романа II (959–963 гг.). Одновременно с этим войска Оттона I
вели военные действия в византийских владениях на юге Италии, и миссия
была принята ромеями враждебно, посла долгое время держали в заточении.
В написанном в 969 г. после возвращения из Византии «Донесении о
посольстве в Константинополь» Лиутпранд подробно описывал ход
посольства, резко критиковал ромеев и оправдывал неудачу миссии. В
результате неудачного посольства епископ Кремоны не утратил высокого
положения и в 969–970 гг. продолжал участвовать в церковной и
политической

жизни

Италии20.

Дата

смерти

Лиутпранда

точно

не

установлена, вероятнее всего – 972/973 г.21.
Обратимся к анализу наследия автора. Все четыре дошедшие его
произведения – «Антаподосис», «Пасхальная гомилия», «История Оттона» и
«Донесение о посольстве в Константинополь» – написаны на латыни. Однако
автор, стремясь продемонстрировать познания, включал в свои тексты слова,
выражения, иногда обширные фрагменты на греческом языке. Различные по
содержанию, жанру, времени и мотивам создания, все сочинения Лиутпранда
обладают стилистическим изяществом и полемической остротой.

20

В частности, есть указания на то, что в 971–972 гг. он мог участвовать еще в одном
посольстве в Византию, ко двору Иоанна Цимисхия (969–976 гг.) под руководством
архиепископа Геро Кѐльнского. Подробнее: Chiesa P. Liutprando di Cremona (Liuto,
Liuzo)… P. 302-303; Ануфриева А.С. Лиутпранд Кремонский // ПЭ. Т. 41. C. 300—301.
21
Последнее датированное свидетельство, где он упомянут в живых, относится к апрелю
970 г.; документ от 972 г. подтверждает передачу другому владельцу ранее
приналежавших ему земель. Его преемник Одельрик занял епископскую кафедру
Кремоны в марте 973 г. Ануфриева А.С. Лиутпранд… С. 301; Pauler R. Das Regnum Italiae
in ottonischer Zeit. Markgrafen, Grafen und Bishöfe als politische Kräfte. Tübingen, 1982. S.
150-154.

17

Для нашего исследования важны, прежде всего, три историографических
сочинения Лиутпранда, к более подробной характеристике которых мы
обратимся далее. Однако и «Пасхальная гомилия», которая не содержит
описаний символических актов, представляет материал, ценный для
реконструкции политических воззрений автора22.
1.1.1. «Антаподосис»
«Антаподосис» («Antapodosis», греч. «Воздаяние») - масштабный
исторический труд, в котором Лиутпранд ставил задачу изложить «деяния
императоров и королей всей Европы»23. Сочинение было оставлено
неоконченным, в существующем виде состоит из шести книг. Автор работал
над ним в 958–962 гг.24, накануне и во время второго похода Оттона I в
Италию (961–964 гг.), стремясь снискать благоволение своего нового
покровителя.

Уже

в

«Антаподосисе»

автор

продемонстрировал

поразительную для своей эпохи образованность и утонченное владение
латынью и греческим25.
22

«Пасхальная гомилия» («Homelia Paschalis») – проповедь, созданная Лиутпрандом
предположительно во время его пребывания при дворе Оттона в Германии. Уникальный
для данного периода и региона пример антииудейской полемики. Проповедь,
адресованная в первую очередь кругу клириков, отражает глубокие познания автора в
богословской литературе, и в то же время рассчитана на прямой контакт с аудиторией. Об
этом свидетельствует живой яэык, диалогическая форма, риторические приемы,
полемический стиль. Благодаря данному сочинению Лиутпранда можно рассматривать в
одном ряду с наиболее значительными богословами эпохи, такими, как Аттон из Верчелли
(885–960 гг.) или Ратгер Веронский (887–974 гг.). Подробнее см.: Brunhölzl F. Geschichte
der lateinischen Literatur des Mittelalters. Bd. II. München, 1992. S. 370-371; Leyser K.
Liutprand of Cremona: Preacher and Homilist // Leyser K. Communications and Power in
Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian Centuries. London, 1994. P. 114-124; Idem.
Ends and Means in Liutprand of Cremona // Ibid. P. 129.
23
Мысль взяться за этот труд, по свидетельству самого автора, подсказал ему епископ
Эльвиры Рецемунд (953–961 гг.), в 956 г. посещавший двор Оттона I во главе посольства
от халифа Абд ар-Рахмана III (929–961 гг.). Ant. P. 5 (Lib. I. Cap. 1).
24
Здесь и далее детальный разбор датировки источников см. в работе Дж. Изабеллы:
Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 23-54.
25
«Антаподосис» представляет собой редкий пример соединения латинского и греческого
языка в повествовательной прозе. Текст включает пространные фрагменты на греческом,
что уникально для средневековых западных сочинений данного периода. Сочинение
также содержит ряд авторских поэтических отступлений, богато отсылками к Ветхому и

18

Основное внимание в труде уделено сюжетам германской и итальянской
истории кон. IX – первой половины Х вв., главные темы – прославление
могущества правителей Саксонской династии, разоблачение преступлений
итальянских властителей, прежде всего Беренгара II, оправдание экспедиции
Оттона I в Италию. Лиутпранд прямо упоминал о руководивших им личных
мотивах – стремлении отомстить Беренгару II и отблагодарить Оттона I26.
Значительное внимание уделено описанию событий византийской истории,
приводятся также сведения о ряде других регионов27. Назидательный
характер, настойчиво проводимый мотив неизбежного божественного
воздаяния за добрые и злые деяния придает «Антаподосису» сходство с
гомилитической литературой. В нем заметны параллели с «Пасхальной
гомилией», создававшейся в те же годы.
«Антаподосис» содержит множество свидетельств о символических
актах различных регионов и периодов. В некоторых из этих сцен автору
довелось участвовать лично и описаны они от первого лица (прежде всего в
заключительной, шестой книге, повествующей о посольстве в Византию).
Эти описания отражают представления о символической репрезентации
власти в период накануне императорской коронации Оттона I, с точки зрения
автора, уже обладавшего опытом дипломатической и политической
деятельности и недвусмысленно выражавшего свои политические симпатии
и антипатии, что делает источник особенно ценным для анализа
индивидуальной авторской интерпретации политико-символических актов.

Новому заветам, обширнейшему кругу античных и раннесредневековых авторов
(цитируются, в частности, Теренций, Цицерон, Саллюстий, Вергилий, Гораций, Овидий,
Квинтилиан, Персий, Марциал, Ювенал, Пруденций, Августин, Боэций, Кассиодор,
Иордан, используются сочинения каролингских и итальянских писателей IX – пер. пол. X
вв.). Подробнее: Becker J. Einleitung des Herausgebers // Die Werke Liudprands von Cremona
/ Hrsg. von J. Becker. Hannover; Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [41]). S. XIII; Ануфриева А.С.
Лиутпранд… С. 301.
26
Ant. P. 68 (Lib. III. Cap. 1).
27
В том числе, о Древней Руси (данные об этнонимике, наиболее подробное
сохранившееся описание нападения князя Игоря на Константинополь в 941 г.). Подробнее
об этом: Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. IX – первая половина X в. М., 1980 . С.
18-19, 227-230, 287-290.

19

1.1.2. «История Оттона»
Сочинение о противостоянии Оттона I с папским престолом в 963–
964 гг. дошло до нас незавершенным и под заглавиями, присвоенными
позднейшими публикаторами, – «История Оттона», «О деяниях Оттона»
(«Historia Ottonis», «De rebus gestis Ottonis»)28. Выполняя заказ покровителя,
Лиутпранд

оправдывал

итальянскую

церковную

политику

Оттона I

(фактически назначение императором угодного ему папы Льва VIII) и
дискредитировал понтификов Иоанна XII и Бенедикта V. События
представлены

заведомо

односторонне,

ряд

замалчивается.

В

повествования

лежат

основе

фактов
как

сознательно

документальные

материалы (акты синодов), так и непосредственные свидетельства самого
Лиутпранда как участника событий29.
Автор тщательно описал ход конфликта, заключением и итогом всего
повствования служит подробное свидетельство об акте низложения
Бенедикта V. В «Истории Оттона» Лиутпранд, оставаясь фактически крайне
тенденциозным, стремился создать впечатление авторской нейтральности,
документальной точности (в большей степени, чем в двух других его
исторических сочинениях). Это дает возможность проанализировать, какие
приемы он применял при описании символичского действа, пытаясь
представить свое свидетельство в качестве объективного.
1.1.3. «Донесение о посольстве в Константинополь»
«Донесение о посольстве в Константинополь» («Relatio de legatione
Constantinopolitana») – подробное описание неудачной миссии Лиутпранда ко
двору Никифора II Фоки в 968 г. Его наиболее автобиографичное сочинение,
28

Подробнее см.: Chiesa P. Introduzione // Liutprandi Cremonensis Opera Omnia / A cura di P.
Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout, 1998. P. X, n. 2.
29
Idem. Cosi si costruisse un mostro. Giovanni XII nella cosiddetta Historia Ottonis di
Liutprando di Cremona // Faventia. 1999. Vol. 21/1. P. 85–102.

20

«Донесение…» написано от первого лица, вероятно, на основе дневниковых
записей в ходе посольства. Описаны аудиенции посла у императора и
высших сановников, где он был принят недружелюбно, повествование полно
жалобами автора на злоключения и язвительными остротами в адрес ромеев.
Ключевую роль играют описания споров посла с василевсом и его
приближенными, важнейшим в которых был вопрос о праве Оттона I на
императорский титул30.
Символические

акты,

описанные

здесь

–

это

многочисленные

дипломатические приемы, в которых послу довелось участвовать в ходе его
миссии. Именно в этом сочинении субъективный взгляд автора проявлен в
наибольшей степени, что сказывается и на описаниях церемоний. В то же
время, даты, последовательность событий, многие символические детали, повидимому, запечатлены точно. Таким образом, «Донесение…» дает
возможность проанализировать, как автор на основе недавних личных
впечатлений от символических актов создавал «литературные конструкты»,
при необходимости «вилоизменяя» события в соответствии со своими
целями.
Произведения

Лиутпранда,

вероятно,

существенно

повлияли,

на

дальнейшее развитие историографии в немецких землях. В период с конца X
в. по конец XII в. рукописи со списками «Антаподосиса» и «Деяний Оттона»
приобрели сравнительно широкое распространение к северу от Альп:
известно около двух десятков рукописей из немецких земель, содержавших
тексты этих произведений целиком или выдержки из них. Данные труды
Лиутпранда оказали влияние на сочинения ряда позднейших немецких
историографов и хронистов31. В Италии такой известности эти тексты не
30

Dummer J. Die Schriften Liudprands von Cremona als Quelle für die byzantinische
Kulturgeschichte // Byzanz in der europäischen Staatenwelt. Eine Aufsatzsammlung / Hrsg. von
J. Dummer, J. Irmscher. Berlin, 1983. P. 40-46; Ануфриева А.С., Борисов Г.И. Перевод
«Донесения о посольстве в Константинополь» Лиутпранда Кремонского из фонда
академика Ф.И. Успенского // BB. 2015. Т. 74 (99). С. 317-322.
31
Chiesa P. Introduzione… P. X, XIX-XLI.

21

получили32. Известно лишь по одной рукописи «Донесения о посольстве…»
и «Пасхальной гомилии»33.
Первые печатные издания «Антаподосиса» и «Истории Оттона» были
выпущены в XVI в., «Донесение о посольстве в Константинополь» было
впервые опубликовано в 1600 г.34. В XIX в. стали выходить научные
критические публикации этих сочинений, ключевую роль здесь сыграли
издания серии Monumenta Germaniae Historica35. В 1984 г. Б. Бишоф впервые
опубликовал «Пасхальную гомилию», в 1998 г. П. Кьеза выпустил издание,
включающее все четыре известные на сегодня произведения Лиутпранда36. В
данной работе цитаты будут приведены по этому изданию, наиболее полному
и снабженному новейшим критическим аппаратом.
На русском языке на сегодняшний день не существует критического
издания
32

полного

корпуса

текстов

Лиутпранда37.

Поскольку

все

Только относительно одной из известных рукописей, – т.н. Фрайзингской, –
исследователи предполагают, что она могла быть создана итальянскими писцами. Судя по
описи, составленной в 984 г. преемником Лиутпранда по кафедре, его сочинений не было
даже в библиотеке епископа Кремонского. Chiesa P. Introduzione… P. X. Предположение
первого издателя сочинений Лиутпранда в серии MGH Г. Пертца о том, что эта рукопись
содержала автограф самого Лиутпранда, было опровергнуто ещѐ в XIX в. филологомклассиком Ф. Кѐлером. Köhler F. Beiträgen zur Textkritik Liudprands von Cremona // NA.
1883. Bd. 8. S. 49-88.
33
Chiesa P. Introduzione… P. X.
34
Впоследствии единственная рукопись была утрачена, и все последующие публикации
данного сочинения осуществлялись на основе первой печатной версии: Chiesa P.
Liudpradus Cremonensis ep. // La trasmissione dei testi latinidel medioevo / A cura di P. Chiesa,
L. Castaldi. Firenze, 2004. (Te.Tra, I). P. 274-275.
35
Liudprandi Opera // Monumenta Germaniae Historica inde ab anno Christi quingentesimo
usque ad annum millesimum, Scriptorum Vol. III. / Hrsg. von G.H. Pertz. Hannover, 1839
(MGH Scriptores, [3]). S. 264 – 363; Liudprandi episcopi cremonensis opera omnia, in usum
scholarum ex Monumentis Germaniae Historicis recusa / Hrsg. von Ernst Dümmler. Hannover,
1877; Die Werke Liudprands von Cremona / Hrsg. von J. Becker. Hannover; Leipzig, 1915
(MGH Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi, [41]).
36
Bischoff B. Eine Osterpredigt Liudprands von Cremona (um 960) // Bischoff B. Anecdota
Novissima, Texte des vierten bis sechzehnten Jahrhunderts. Stuttgart, 1984. S. 20-34; Liutprandi
Cremonensis Opera Omnia / A cura. di P. Chiesa (CCCM, 156.). Turnhout, 1998.
37
Перевод «Пасхальной гомилии» до сих пор не осуществлен. Попытки перевода
отдельных фрагментов сочинений осуществлялись уже с сер. XIX в., продолжались на
протяжении ХХ в. (Епископ Луйтпранд при дворе константинопольском // Вестник
Европы. 1829. Часть 169. № 23. С. 161-178 (перевод за подписью «МГ»); Лиутпранд
Кремонский. Антаподосис, или Воздаяние. Книга Оттона // История средних веков в ее
писателях и исследованиях новейших ученых. Т.2. От Карла Великого до Крестовых
походов / Сост. и пер. М.М.Стасюлевича. СПб, 1864. C. 309-503; Лиутпранд Кремонский.

22

опубликованные переводы сочинений Лиутпранда на русский язык имеют те
или иные существенные недостатки (неполнота, неточность, стилистическое
несовершенство38), перевод цитат выполнен мной самостоятельно.
Историографические сочинения Лиутпранда содержат многочисленные
подробные описания символических актов различных типов, связанных с
разными историческими сюжетами, регионами, периодами. Ярко выраженная
субъективность его свидетельств, частое обращение автора к «литературному
конструированию», ограничивает возможности реконструкции реальных
символических актов на основе этих описаний. Однако, с другой стороны,
это позволяет глубоко изучить его индивидуальные авторские подходы к
интерпретации таких сцен.

1.2.

Продолжение

хроники

Регинона

Прюмского,

написанное

Адальбертом Магдебургским
Адальберт Магдебургский (ок. 910-981)39, как и Лиутпранд, был не
только сочинителем, но и активно участвовал в политической жизни
оттоновской эпохи; он также не был выходцем из саксонского окружения
государя. Вклад Адальберта в оттоновское историописание – созданное им

Антаподосис, или Воздание [Фрагменты]. Отчет о посольстве в Константинополь. Пер.
Т.И. Кузнецовой // Памятники средневековой литературы X-XII вв. М., 1972. С. 65-69), в
2006 г. вышло издание, включающее «Антаподосис», «Историю Оттона» и «Донесение…»
в переводе И.В. Дьяконова (Лиутпранд Кремонский. Антаподосис; Книга об Оттоне;
Отчет о посольстве в Константинополь / Пер. И. В. Дьяконова. М., 2006.: ), в 2015 г. был
опубликован перевод «Донесения…», созданный в 1919 г. выдающимся византинистом
Ф.И. Успенским (Ануфриева А.С., Борисов Г.И. Указ. соч.).
38
Шмараков Р.Л. Рец. на кн.: Лиутпранд Кремонский. Анатподосис; Книга об Оттоне;
Отчет о Посольстве в Константинополь // СВ. 2012. № 73 (3-4). С. 420 – 424; Ануфриева
А.С., Борисов Г.И. Указ. соч. С. 325.
39
Общая биографическая информация: Leuschner J. Adalbert I. // NDB. Bd. 1. Berlin, 1953.
S. 43-44; Bautz F.W. Adalbert I. // BBKL. Bd. 1. Hamm, 1975. Sp. 24–25; Wunder H. Adalbert
von Magdeburg // VL. Bd. 1. Berlin; NY, 1978. Sp. 32-34; Claude D. Adalbert, Erzbischof von
Magdeburg // LexMA. Bd. 1. 1980. Sp. 98–99; Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone
I... P. 31-34; Hauck K. Erzbischof Adalbert von Magdeburg als Geschichtsschreiber // Festschrift
für Walter Schlesinger / Hrsg. von H. Beumann. Bd. 2. Köln, 1974. S. 276-353.

23

(предположительно в 965 – 967/968 гг.) продолжение хроники Регинона
Прюмского (840-915 гг.).
Точных сведений о происхождении Адальберта нет, по наиболее
вероятной гипотезе, он являлся выходцем из Лотарингии40. Известно, что в
953-956 гг. он работал в королевской канцелярии в качестве писца41. Ок. 958
г. стал монахом в монастыре св. Максимина в Трире, связи которого с
Людольфингами были особенно тесными42. В 961

г., по просьбе

архиепископа Майнцского Вильгельма и по приказу Оттона I, Адальберт был
помазан епископом и отправлен с евангелизаторской миссией в Киевскую
Русь, однако это предприятие не увенчалось успехом43.
После возвращения в 962 г. Адальберт сохранил высокое положение при
дворе, в 963-965 гг. работал в канцелярии Оттона II (фактически, оставаясь
под

началом

Вильгельма

соправителе)44.

С

966

Майнцского,
г.

стал

регента

аббатом

при

юном

монастыря

короле-

Вайсенбург,

расположенного между Страсбургом и Вормсом, и, вероятно, именно там
взялся за написание своего произведения45. В 968 г. он достиг пика своей
карьеры

–

был

назначен

архиепископом

только

что

основанного

архиепископства Магдебургского46. В 968 – 981 гг., вплоть до самой смерти
Адальберт активно участвовал в политических делах, сделал многое для
развития административной системы своего диоцеза, организации миссий по
40

Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I... P. 31-32.
Ibid. P. 32; Huschner W. Transalpine Kommunikation... S. 666.
42
Так, в 959-960 гг. Адальберт активно редактирует монастырские дипломы. Isabella G.
Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 32.
43
Ibid.
44
Ibid. P. 33.
45
По другой версии, здесь Адальберт завершил редакцию первого варианта сочинения,
созданного ранее. Ibid. P. 31-32; Wunder H. Op. cit. 32-34
46
Которое папа Иоанн XIII учредил по просьбе Оттона I после долгих лет безуспешных
попыток государя добиться создания кафедры в политическом центре саксонских земель.
Подробнее о политическом противоборстве по вопросу об основании архиепископства
см.: Landersdorfer A. Die Gründung des Erzbistums Magdeburg durch Kaiser Otto den Großen
// Münchener Theologische Zeitschrift. 1995. Bd. 46. S. 3-19; Becher M. Otto der Große und die
Gründung des Erzbistums Magdeburg // Europas Mitte um 1000 / Hrsg. von A. Wieczorek, H.
Hinz. Stuttgart, 2000. S. 689-693; Althoff G. Die Gründung des Erzbistums Magdeburg // Otto
der Große, Magdeburg und Europa. Bd. 1: Essays / Hrsg. von M. Puhle. Mainz, 2001. S. 344—
352.
41

24

христианизации славян47. Таким образом, на протяжении всей своей карьеры
Адальберт преданно служил Людольфингам.
Принадлежа к элите западных регионов королевства, тесно связанной с
правящим родом, он в конечном счете стал одним из влиятельнейших
представителей саксонского окружения Оттонов. Сочинение Адальберта
является продолжением прежде всего «западной» литературной традиции.
Регинон, продолжателем которого он стал, в 892-899 гг. был аббатом
Прюмского монастыря неподалеку от Трира, а затем – настоятеля трирского
монастыря св. Мартина48.
Регинон создал хронику мировой истории от рождения Христа до
906/908 г., Адальберт продолжил ее, описав события в период с 907 г. по
967 г. Хотя Адальберт и сохранил форму хроники, на деле его сочинение
ближе по характеру к историографии. Основную часть произведения
составляет рассказ о событиях эпохи правления Людольфингов, причем
нередко описания пространны, детализированны, несут выразительный
отпечаток авторской индивидуальности49. В числе источников, которыми
пользовался

Адальберт,

историографические

были

сочинения,

не

только

прежде

другие

всего,

хроники,

труды

но

и

Лиутпранда

Кремонского50. Наибольшее внимание Адальберт уделил событиям в
западных владениях Оттонов – Лотарингии, Эльзасе, Франконии, однако
упоминал он и иные регионы, существенное место в сочинении занимают
также события в Италии.
47

Bautz F.W. Op. cit. Sp. 24–25.
Первое знакомство Адальберта с творчеством этого автора могло произойти в 958-960
гг. во время его пребывания в трирском монастыре св. Максимина, этот же период,
возможно, был и временем начала работы Адальберта над его сочинением Isabella G.
Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 31.
49
Ibid. К. Фэрст особо подчеркивала, что индивидуальные особенности подхода автора
проявлялись несмотря на жанровую специфику: Vaerst K. Op. cit. S. 143-146
50
Круг источников Адальберта был подробно реконструирован К. Хауком: Hauck K.
Erzbischof Adalbert…. В их числе, вероятно, были ныне утраченные анналы Райхенау,
анналы Фульды, «Антаподосис» и «История Оттона» Лиутпранда. С последним
Адальберт, по всей вероятности, был знаком лично и, возможно, Лиутпранд вдохновил
его на создание сочинения, как некогда самого Лиутпранда – епископ Рецемунд. Huschner
W. Op. cit. S. 682-685.
48

25

Автор, хотя и не высказывает прямых оценок, выражает свою позицию
при помощи косвенных средств – за счет особенностей построения
сочинения, посвящая важным для него сюжетам более подробные
отступления. Он выступает как последовательный приверженец государя и
противник антиоттоновских мятежей, осуждая, в частности, мятежников
Генриха герцога Баварского и Фридриха архиепископа Майнцского.
Сочинение Адальберта распространялось вместе с хроникой Регинона и
активно использовалось позднейшими анналистами. Сохранилось порядка
трех десятков манускриптов из различных регионов Европы51. Стандартное
издание Продолжения Регинона вышло в серии MGH в 1890 г.52. Перевод
цитируемых фрагментов в данной работе выполнен на основе данного
издания.
В произведении содержится немало свидетельств о символических актах
оттоновской эпохи с первых лет царствования династии вплоть до
современных автору событий, но зачастую они кратки и не детализированны.
Дополнительным ограничением для нашего исследования является и то, что,
в силу жанровой специфики, Адальберт зачастую не давал прямой
собственной

оценки

описываемых

событий.

Тем

не

менее,

в

действительности он был активно вовлечен в политическую жизнь и,
безусловно, выражал свою индивидуальную позицию в сочинении. В связи с
этим перед нами встает задача анализа использованных Адальбертом
«скрытых» подходов к интерпретации символических актов. Также важно
установить, насколько самостоятельным в своих интерпретациях был этот
автор,

близко

знакомый

с

сочинениями

Лиутпранда

и

нередко

заимствовавший сюжеты из них.

51

Kurze F. Praefatio // Reginonis abbatis Prumiensis Chronicon cum Continuatione Treverensi /
Hrsg. von F. Kurze (MGH SSrGus, [50]). Hannover, 1890. S. X—XIV.
52
Reginonis abbatis Prumiensis Chronicon cum Continuatione Treverensi / Hrsg. von F. Kurze
(MGH SSrGus, [50]). Hannover, 1890. В 1978 было выпущено переиздание той же версии
кон. XIX в.

26

1.3. «Деяния саксов» Видукинда Корвейского
В историографическом сочинении Видукинда Корвйского (ок. 925980)53 эпоха Людольфингов представлена прежде всего как часть истории
народа саксов, ее кульминация; само за себя говорит название произведения
– «Деяния саксов». По происхождению Видукинд был связан с древней
саксонской знатью, возможно, с родом герцога Видукинда, свое сочинение
Видукинд посвятил дочери Оттона I Матильде54, что было возможно лишь
при значительной близости к окружению государя. Являлся монахом
Корвейского

монастыря55,

в

образованности

уступал

утонченному

Лиутпранду, однако был знаком и с христианским, и с классическим
наследием56.
«Деяния

саксов»

можно

назвать

продолжением

традиции

раннесредневековых сочинений о происхождении и истории народов, однако
этот жанр у Видукинда вобрал черты иных – прежде всего, придворной

53

Основная справочная литература: Althoff G. Widukind von Corvey // LexMA. Bd. 9. 1998.
Sp. 76-78; Nass K. Widukind // VL. Bd. 10. München, 1999. Sp. 1000–1006; Springer M.
Widukind von Corvey // RGA. Bd. 33. Berlin; NY, 2006. S. 586–592; Beumann H. Widukind
von Korvey, Untersuchungen zur Geschichtsschreibung und Ideengeschichte des 10.
Jahrhunderts. Weimar, 1950; Althoff G. Widukind von Corvey. Kronzeuge und Herausforderung
// FMASt. 1993. Bd. 27. S. 253-272; Санчук Г.Э. Видукинд как идеолог восточной
экспансии раннефеодального немецкого государства // Славяно-германские культурные
связи и отношения. М., 1969. С. 231-245; Он же. Предисловие // Видукинд Корвейский.
Деяния саксов. М. 1975. С. 6-63.
54
Wid. P. 1 (Prephatio).
55
Основная информация о монастыре: Kaminski H.H., Fahlbusch F.B. Corvey // LexMA.
Bd. 3. Sp. 295-297.
56
Так, в частности, в историографии часто отмечается влияние на него Саллюстия, чье
воздействие было также сильным и на современников Видукинда, в том числе на
Лиутпранда и Руотгера. Leyser K. Three Historians // Leyser K. Communications and Power in
Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian Centuries. London, 1994. P. 28; Mayr-Harting
H. Church and cosmos in early Ottonian Germany: The view from Cologne. Oxford, 2007. P.
15-20. Однако, важно отметить языковое своеобразие сочинения Видукинда в сравнении с
произведениями его современников; в частности, по-видимому, переплетение в его
текстах классических латинских цитат с латиноязычными «адаптациями» преданий на
древнесаксонском. Plassmann J.O. Widukinds Sachsengeschichte im Spiegel altsächsischer
Sprache und Dichtung // Niedersächsisches Jahrbuch für Landesgeschichte. 1952. Bd. 24. S. 192.

27

династической историографии57, «панегирические» мотивы (прославление
рода

Людольфингов)

тесно

связаны

с

здесь

с

«патриотическими»

(прославлением народа саксов)58. Видукинд демонстрировал лояльность по
отношению к Оттону I, однако был прежде всего выразителем интересов
круга высшей саксонской знати, близкого к правящему роду, но в некоторых
вопросах едва ли не оппозиционного государю59. В частности, историограф
выступал

как

приверженец

подразумевавшей,

что

идеи

легитимация

«неримской

имперской

императорской

власти

власти»,
Оттона

основывается не на экспедициях в Италию и коронации папой, а на
поддержке знати Восточно-франкского королевства, и, прежде всего,
саксов60.
Сочинение известно по пяти средневековым рукописям61. Его издавали
начиная с XVI в., в серии MGH впервые опубликовали в 1839 г., то есть в том
же году, что и произведения Лиутпранда. И в дальнейшем это сочинение
57

Mortensen L.B. Stylistic Choice in a Reborn Genre. The National Histories of Widukind of
Corvey and Dudo of St. Quentin // Dudone di San Quintino A cura di P. Gatti. Trento, 1995. P.
79-87; Schneidmüller B. Widukind von Corvey, Richer von Reims und der Wandel politischen
Bewußtseins im 10. Jahrhundert // Beiträge zur mittelalterlichen Reichs- und Nationsbildung in
Deutschland und Frankreich / Hrsg. von C. Brühl, B. Schneidmüller (Historische Zeitschrift,
Beiheft, N.F. 24). München, 1997. S. 101-102. Кроме того, в частности, К.Ф. Моррисон
усматривал в «Деяниях саксов» сходство еще и с жанром «княжеских зерцал», обращая
внимание на дидактическую, наставительную функцию этого сочинения по отношению к
ее главному адресату – Матильде. Morrison K.F. Widukind‘s Mirror for a Princess – An
Exercise in Self-Knowledge // Forschungen zur Reichs-, Papst- und Landesgeschichte. Peter
Herde zum 65. Geburtstag von Freunden, Schülern und Kollegen dargebracht / Hrsg. von K.
Borchardt, E. Bünz. Stuttgart, 1998. P. 49-71.
58
Bagge S. Kings, Politics, and the Right Order of the World in German Historiography c. 9501150. Leiden; Boston; Köln, 2002. P. 43-48.
59
Так, скажем, С. Багге справедливо отмечал в качестве одной из ключевых особенностей
сочинения Видукинда внимание автора к взаимоотношениям государя со знатью, причем
отраженным скорее с точки зрения знати. Не только образ Оттона I и его приверженцев,
но и фигуры лидеров антиоттоновских выступлений представлены в «Деянии саксов» как
героические; сам автор, возможно, был связан с окружением сына Оттона I Людольфа,
некогда организовывавшего выступления против отца. Bagge S. Kings, Politics... P. 64-72,
88-93. Ср. также: Lintzel M. Die politische Haltung Widukinds von Korvey // Lintzel M.
Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 316-346.
60
Brundage J.A. Widukind of Corvey and the ―Non-Roman‖ Imperial Idea // MS. 1960. Vol. 22.
P. 15-26.
61
Hirsch P. Einleitung // Widukindi monachi Corbeiencis Rerum Gestarum Saxonicarum libri
tres / Hrsg. von P. Hirsch, H.E. Lohmann. (MGH SSrGus, [60]). Hannover, 1935. S. XXX –
XXXVIII.

28

оставалось одним из самых востребованных источников по оттоновской
эпохе. Произведение было полностью переведено на русский язык раньше
других нарративных памятников эпохи, в 1975 г. Г.Э. Санчуком (до этого
произведения оттоновского историописания переводились на русский лишь
фрагментарно)62, данный перевод в целом точен и корректен. Однако в ряде
случаев для данной работы было важно уделить внимание деталям описаний
актов политико-символической коммуникации, которые в переводе Г.Э.
Санчука показаны не столь отчетливо. Исходя из этого, цитируемые
фрагменты переведены самостоятельно на основе издания серии MGH63.
Сочинение Видукинда – наиболее масштабный историографический
памятник рассматриваемой эпохи, сопоставимый в этом отношении лишь с
«Антаподосисом»

Лиутпранда,

однако,

в

отличие

от

последнего,

завершенный, что позволяет в полной мере оценить его композиционный
замысел. Многие из сюжетов, отображенных в двух этих произведениях,
перекликаются, но при этом позиция авторов, и, в частности, их
интерпретации

сцен

символической

коммуникации

оказываются

принципиально различными. Это дает возможность, сопоставив их, выявить
сходства и различия в подходах историографов, сакса и лангобарда, при
обращении к центральным сюжетам оттоновской политической истории.
1.4. «Деяния Оттона» Хросвиты Гандерсгеймской
Хросвита Гандерсгеймская (ок. 935 –ок. 975 гг.)64, как и Видукинд,
происходила из саксонской знати. Ее биография – яркое подтверждение того,

62

Видукинд Корвейский. Деяния саксов. Пер. Г.Э. Санчука. М., 1975.
Widukindi monachi Corbeiencis Rerum Gestarum Saxonicarum libri tres / Hrsg. von P.
Hirsch, H.E. Lohmann. Hannover, 1935 (MGH SSrGus, [60]).
64
Общая информация об авторе: Arndt K., Bautz F.W. Hroswitha von Gandersheim // BBKL.
Bd. 2. Hamm, 1990. Sp. 1095–1097; Düchting R. Hrotsvit // LexMA. Bd. 5. Sp. 148–149; Rädle
F. Hrotsvit von Gandersheim // VL. Bd. 4. Berlin; NY, 1983. Sp. 196–210; Sticca S. Hrotsvitha
of Gandersheim // Women in the Middle Ages. An Encyclopedia / Ed. by K.M. Wilson, N.
Margolis. Westport; London, 2004. P. 436-441.
63

29

сколь необычную роль могла играть женщина в оттоновскую эпоху65.
Историописание

не

было

основным

жанром

творчества

Хросвиты:

историческая поэма «Деяния Оттона» (―Gesta Ottonis‖, 965 – 967-968 гг.) лишь одно из многих произведений в ее обширном литературном наследии.
В

общем

выделяются

контексте
не

оттоновской

только

благодаря

историографии
уникальной

«Деяния

форме

Оттона»

(стихотворное

историческое повествование), но и как редкий пример сочинения, связанного
с политическим влиянием женской части саксонской элиты66.
Хросвита родилась, вероятно, ок. 935 г. и в юном возрасте была
отправлена в монастырь Гандерсгейм, где пребывали прежде всего
представительницы высшей саксонской аристократии67. Хросвита жила в
монастыре в качестве канониссы, здесь ей удалось получить прекрасное
образование, изучить произведения христианских и античных авторов68, а
затем она и сама обратилась к литературному творчеству.
Первое дошедшее до нас собрание сочинений Хросвиты включает
восемь коротких поэм69, второе – шесть драматических произведений70.
Драмы Хросвиты предназначались не для постановки, а для чтения,
стимулом к их сочинению, по утверждению писательницы, послужило
стремление заменить душеполезным чтением комедии Теренция, которые, по
65

Sticca S. Op. cit.; Cescutti E. Hrotsvit und die Männer. Konstruktionen von ―Männlichkeit‖
und ―Weiblichkeit‖ in der lateinischen Literatur im Umfeld der Ottonen. (Forschungen zur
Geschichte der älteren deutschen Literatur, [23]). München, 1998.
66
Наряду с житием королевы Матильды, речь о котором пойдет далее.
67
Althoff G. Gandersheim und Quedlinburg. Ottonische Frauenklöster als Herrschafts- und
Überlieferungszentren // FMASt. 1991. Bd. 25. S. 123-144. Сама Хросвита, возможно, была
связана родством с одной из прежних настоятельниц монастыря, одноименной ей
аббатиссой Хросвитой I (919-926 гг.): Sticca S. Op. cit. P. 437.
68
Первоначально под руководством монастырской «наставницы Риккарды» (―maestra
Rikkardis―), существенную роль, по-видимому, сыграла и аббатиса Герберга, главная
покровительница литературных трудов Хросвиты. Hrotsv. Lib. Prim. Praef. S. 2; Isabella G.
Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 37.
69
«Мария», «Асцензий», «Гангольф», «Пелагий», «Феофил», «Василий», «Дионисий»,
«Агнесса» (―Maria‖, ―Ascensio‖, ―Gongolphus‖, ―Pelagius‖, ―Theophilus‖, ―Basileus‖,
―Dionysius‖, ―Agnes‖). Написаны гекзаметром и элегическим дистихом. Ibid. P. 37.
70
«Галликан», «Дульциций», «Каллимах», «Авраам», «Пафнутий», «Сапиенция»
(―Gallicanus‖, ―Dultitius‖, ―Callimachus‖, ―Abraham‖, ―Pafnutius‖, ―Sapientia‖), написаны
рифмованной прозой. Ibid.

30

ее мнению, «при [всем] очаровании [их] языка, запятнаны тем, что сообщают
о

нечестивых

деяниях»71.

Так

Хросвита

стала,

возможно,

первым

христианским драматургом и первой женщиной-драматургом в истории.
Сюжеты художественных произведений Хросвиты связаны либо с историями
благочестивых дев, мучениц первых веков христианства, либо с судьбами
грешниц, приходящих к покаянию.
К

историческим

сюжетам

писательница

обратилась

в

двух

произведениях – в уже упоминавшейся поэме «Деяния Оттона» и в
сочинении об истории своей обители «Начала Гандерсгеймского монастыря»
(―Primordia coenobii Gandershemensis‖), от которого до наших дней дошли
лишь первые шестьсот строк, повествующие об основании монастыря и
первых годах его существования, включая сведения об основоположнике
Саксонской династии, Людольфе (805/806 – 866).
«Деяния

Оттона»

–

сочинение

Хросвиты,

на

котором

будет

сосредоточено основное внимание в работе. Это эпическая поэма,
написанная гекзаметром, главное ее содержание, как и следует из названия, –
военные и политические свершения Оттона I, хотя хронологические рамки
повествования соответствуют не датам жизни главного героя (что является
типичным признаком жанра72), а периоду утверждения власти Саксонской
династии, с восшествия на престол Генриха I в 919 г. до императорской
коронации Оттона I в 962 г. В поэме уделяется внимание ключевым
политическим и военным событиям описываемой эпохи, вехам семейной
истории рода Людольфингов.
По свидетельству самой Хросвиты, аббатиса Гандерсгейма Герберга
являлась инициатором создания поэмы, а таже представила сочинение
архиепископу

Вильгельму

Майнцскому73.

Поэме

предпослано

два

стихотворных эпиграфа-посвящения, адресованных соответственно Оттону I
71

Hrotsv. Lib. Sec. Praef. P. 132. ―dulcedine sermonis [...] nefandarum notitia rerum
maculantur‖.
72
Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 34.
73
Ibid. P. 38; Hrotsv. Lib. Tert. Praef. S. 272.

31

и Оттону II. Таким образом, сочинение было обращено ближайшему
окружению государей, при посредстве высшей церковной знати, связанной с
правящим родом.
На сегодняшний день известно пять средневековых манускриптов с
произведениями Хросвиты74, однако «Деяния Оттона» – только в одной
версии75. На русский язык Б.И. Ярхо и М.Л. Гаспаровым было переведено
лишь немногое из драматургического наследия Хросвиты76; попыток
перевода «Истории Оттона» не предпринималось. В данном исследовании
переводы

выполнены

на

основе

последнего

критического

издания

произведений писательницы (приводится дословный подстрочный перевод,
без соблюдения авторского поэтического размера)77.
Упоминаний актов политико-символической коммуникации в поэме
сравнитльно немного. Кроме того, дополнительные ограничения накладывает
то,

что

утрачены

отдельные

фрагменты

произведения,

включая

и

существенную часть наиболее подобного описания символического акта –
императорской коронации Оттона I в 962 г.78.
Анализ исторической поэмы Хросвиты позволяет изучить представления
«первого драматурга средневековья» о «драматургической» логике и
«сценографии» перформативных практик в реальной политической жизни.
При анализе следует учитывать специфику поэтического языка, в котором
вместо детальных описаний той или иной сцены могли быть приведены две

74

Также известно еще три рукописи, относящихся к позднему средневековью и раннему
Новому времени: XV – XVII вв., созданных уже благодаря славе Хросвиты,
распространившейся после ее «открытия» гуманистом Конрадом Цельтисом (1459—1508).
Berschin W. Editoris prefatio // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin. München;
Leipzig, 2001. P. X—XX.
75
Ibid. P. X – XV.
76
Подробнее об особенностях отечественной традиции переводов и интерпретации
сочинений Хросвиты см. комментарий М.Л. Гаспарова: Гаспаров М.Л. Хротсвита
Гандерсгеймская. Пафнутий // «Двойной венец». Эпос и драма латинского Запада в
переводах М.Л. Гаспарова / Сост. М.Л. Андреев. М., 2012. C. 95-96.
77
Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin. (Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W.
Berschin, Bibliotheca scriptorum Graecorum et Romanorum Teubneriana). München; Leipzig,
2001.
78
Подробнее см. С. 117-120 данной работы.

32

стихотворные

строки,

насыщенные

образными

выражениями:

такая

метафорическая «сгущенность» повествования позволяет глубже понять, как
поэтесса осмысляла символичскую основу описываемых ею сцен. Эти
особенности еще более ограничивают возможность судить на основании
авторских свидтельств о подлинных символических актах, и в то же время –
ярче подчеркивают особенности индивидуальной авторской позиции.
1.5. Житие Бруно Кельнского, написанное Руотгером
К корпусу оттоновских историографических сочинений можно отнести
также

два

произведения,

формально

являющихся

памятниками

агиографического жанра, но фактически посвященных политическим
событиям

эпохи

и

ключевым

сюжетам

из

династической

истории

Людольфингов. Первое из этих сочинений – житие Бруно, архиепископа
Кельнского, младшего из трех сыновей Генриха I. Бруно представлен в
житии, не в последнюю очередь, именно как активный политический
деятель, поддержке которого был многим обязан сам Оттон I.
О личности автора жития сведений мало. Его происхождение, вероятнее
всего, было связано с западной частью владений Людольфингов, церковная
карьера - с Кельном (в сочинении многократно упоминается кельнский
монастырь св. Пателеймона), и, возможно, на более раннем этапе – с
Триром79. Руотгер определенно принадлежал к числу интеллектуалов своего
времени, был хорошо знаком не только с христианской, но и с классической
античной литературной традицией80. Судя по особой подробности, с которой
автор описывал «просветительские» инициативы Бруно, создание им
монастырских школ, - сам он принадлежал к кругу интеллектуалов,
собравшемуся вокруг архиепископа; есть предположение, что Руотгер
79

Возможно, Руотгер, как и Адальберт, в тот период был связан с монастырем св.
Максимина. Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 42.
80
В том числе, Цицерон, Вергилий, Гораций, Теренций, Плавт, Ювенал, Марциал,
Лукреций, Сенека, Тацит, Светоний, Веллий Патеркул, Юстин, Клавдиан, Квинтилиан.
Ibid. P. 42, n. 92.

33

являлся одним из наставников в школе при монастыре св. Пантелеймона
(имевшего для Бруно ключевое значение)81. Сочинение было создано уже
после смерти Бруно, в период после императорской коронации Оттона II (25
декабря 967 г.) и до июля 969 (дата смерти следующего за Бруно кельнского
архиепископа, Фолькмара)82.
Сочинение Руотгера трудно с уверенностью отнести к определенному
жанру: элементы, характерные для агиографии, сочетаются с чертами ―gesta
episcoporum‖, придворной историографии; в качестве моделей автор,
вероятно, использовал и античные жизнеописания Светония и Плутарха, и
жития, в частности, - житие св. Мартина, созданное Сульпицием Севером83.
Жизнь Бруно описывается последовательно: рождение, детство, юность,
затем - период зрелости и активной деятельности, и, наконец, смерть,
погребение и посмертная слава84. Основное внимание уделено деятельности
Бруно в качестве архиепископа в 953 – 965 гг.
Сочинение было адресовано, по-видимому, сравнительно узкому кругу
интеллектуалов,

связанных

с

Кѐльном.

Это

подтверждается

малым

распространением сочинения в оттоновскую эпоху: из десяти известных
публикатору рукописей, лишь одна относится к Х в. и происходит из
монастыря Лоббса, прочие, более поздние манускрипты, в большинстве
своем происходят из Кѐльна или с территории современной восточной
Франции85.

Таким

образом,

сочинение

Руотгера

следует

признать

памятником, связанным прежде всего с локальным кельнским контекстом,
однако вписанным и в общий контекст оттоновской историографии,
поскольку одной из главных заслуг своего героя автор представляет
поддержку архиепископом политики Оттона I.

81

Jantzen H. Ottonische Kunst / Neuausg., erweit. und komment. durch ein Nachwort von W.
Schenkluhn. Berlin, 1990. S. 25—28.
82
Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I… P. 41.
83
Ibid. P. 40.
84
Ibid.
85
Ott I. Einleitung // Ruotgeri Vita Brunonis archiepiscopi Coloniensis / Hrsg. von I. Ott, (MGH
SSrGNS, [9]). Köln, 1958. S. XVII-XXIV.

34

Первые печатные издания сочинения были выпущены в XVI в. и XVII в.,
затем оно издавалось в серии MGH86. На русский язык сочинение с
некоторыми сокращениями переводилось М.М. Стасюлевичем87, однако в
силу неполноты этого перевода и его устаревшего языка, в данной работе
перевод используемых фрагментов выполнен самостоятельно на основе
последнего латиноязычного издания.
Сочинение Руотгера связано с политическими реалиями в несколько
меньшей степени, чем иные рассматриваемые здесь произведения. Однако и
в нем упоминаются некоторые акты политико-символической коммуникации,
игравшие существенную роль в истории рода Людольфингов, хотя основное
внимание сосредоточено не на этих сюжетах. Тем не менее, обращаясь к
этим описаниям, мы получаем возможность существенно дополнить общую
картину представлений оттоновских авторов о символической репрезентации
власти, в данном случае, с точки зрения локального «кельнского» контекста.
1.6. «Старшее» житие Матильды
Еще один агиографический памятник, который мы рассматриваем в
одном ряду с основными историографическими сочинениями эпохи Оттона I
– житие королевы Матильды, супруги Генриха I. Для отличия от более
позднего сочинения, посвященного тому же сюжету, это произведение в
историографии принято обозначать как «старшее» житие Матильды (―Vita
Mathildis reginae antiquior‖). Данное сочинение – самое позднее из основных
источников, привлеченных в данной работе, оно создано, вероятнее всего,
уже во время правления Оттона II, однако по своему характеру оно во
многом близко к рассмотренным выше памятникам эпохи его отца.
86

Наиболее современное издание: Ruotgeri Vita Brunonis archiepiscopi Coloniensis / Hrsg.
von I. Ott, (MGH SSrGNS, [9]). Köln, 1958. S. 1-55.
87
Руотгер. Жизнь св. Бруно, архиепископа Кѐльнского. 928-965 гг. (в 966 г.) //
История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т.2. От Карла
Великого до Крестовых походов. СПб., 1864 / Сост. и пер. М.М.Стасюлевича. С. 358—
393.

35

Личность агиографа на сегодняшний день точно не установлена.
Большинство исследователей придерживаются точки зрения, что автором
жития являлась женщина88, возможно, принадлежавшая к числу послушниц
одного из монастырей в Саксонии, во владениях королевы Матильды.
Наиболее распространена среди исследователей версия, что это был
монастырь Нордхаузена89, согласно другому варианту – обитель в
Кведлинбурге90. Так или иначе, происхождение автора определенно связано с
Саксонией91, круг контактов – с саксонской знатью, а основное внимание в
произведении уделено событиям именно в этих землях, «родных» для
династии Людольфингов.
Произведение было создано в промежутке с 973 г. по 983 г., то есть в
период правления Оттона II, наиболее вероятно – в начале его92. Как и в
случае

с

сочинением

Руотгера,

житие

Матильды

сложно

отнести

исключительно к агиографическому жанру, - жизнеописание святой
матери»93 Матильды соединяется в нем с элементами политической истории
88

Это мнение первым высказал еще первый издатель сочинения (Köpke R. Die beiden
Lebensbeschreibungender Königin Mathilde // Forschungen zur deutschen Geschichte. 1866. Bd.
6. S. 154) и многократно повторяли другие авторы (напр. Corbet P. Les saints ottoniens.
Sainteté dynastique, sainteté royale et sainteté féminine autour de l'an Mil. (Beihefte der Francia,
[15]). Sigmaringen, 1986. P. 120; Bornscheuer L. Miseriae regum. Untersuchungen zum Krisenund Todesgedanken in den herrschaftstheologischen Vorstellungen der ottonisch-salischen Zeit.
Berlin, 1968. S. 60). В. фон Штеттен высказал гипотезу о том, что автора можно
идентифицировать с первой аббатисой монастыря Нордхаузен, Рикбургой, однако на
данный момент это предположение не доказано: Stetten W. von. Der Niederschlag
Liudolfingischer
Hausüberlieferung
in
den
ersten
Werken
der
Ottonischen
Geschichtsschreibung. Erlangen, 1954. S. 178; Schütte B. Einleitung // Vita Mathildis reginae
antiquior. Vita Mathildis reginae posterior / Hrsg. von B. Schütte (MGH SSrGus, [66]).
Hannover, 1994. S. 11.
89
Köpke R. Die beiden Lebensbeschreibungen… S. 153; Corbet P. Op. cit. P. 120.
90
Karpf E. Von Widukinds Sachsengeschichte bis zu Thietmars Chronicon. Zu den literarischen
Folgen des politischen Aufschwungs im ottonischen Sachsen // Angli e Sassoni al di qua e al di
là del mare. Bd. 2. Spoleto, 1986. S. 557, 564; Schütte B. Einleitung… S. 10; Idem.
Untersuchungen zu den Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde. Hannover, 1994. S. 1-10.
91
В самом житии встречается выражение ―patria Saxonum‖ (VM P. 141 (Cap. 15), что
издатель склонен трактовать именно как указание на происхождение автора Schütte B.
Einleitung… S. 12.
92
Ibid. S. 10.
93
Schütte B. Untersuchungen… S. 10. В историографии преобладает взгляд на житие
Матильды как отражение «родовых преданий» Саксонской династии (см. напр. Hauck K.
Haus- und sippengebundene Literatur mittelalterlicher Adelsgeschlechter, von Adelssatiren des

36

Оттоновской империи и «семейной истории» Людольфингов. Наряду с самой
Матильдой, важными героями произведения являются также ее супруг
Генриха I и старший сын Оттон I.
Сочинение невелико по объему, состоит из шестнадцати глав, в которых
последовательно описывается биография Матильды, начиная с ее рождения и
обручения с Генрихом I вплоть до кончины; важное место занимает описание
событий периода вдовства королевы.
Агиограф демонстрирует свое знакомство с произведениями ряда
классических и христианских авторов, однако круг цитируемых им
сочинителей сравнительно узок94, по широте эрудиции его трудно сравнить с
Лиутпрандом, Видукиндом или Хросвитой. Автор состоял в диалоге с
близкой по времени оттоновской «саксонской» историографией: он был,
вероятно, знаком с произведениями Хросвиты, и определенно – с «Деяниями
саксов» Видукинда95. При этом, возможно, в случае с Видукиндом можно
говорить о взаимном цитировании двух сочинителей96.
По гипотезе Б. Шютте, одной из предполагаемых читательниц
сочинения была одноименная героине жития аббатиса Матильда, которой
был посвящен и историографический труд Видукинда97. Это показывает, что
оба автора, возможно, обращались к одной и той же аудитории и
транслировали идеи, характерные для одного и того же круга приближенных

11. und 12. Jh. her erläutert // Geschichtsdenken und Geschichtsbild im Mittelalter / Hrsg. von
W. Lammers. Darmstadt, 1961. S. 54; Stetten W. von. Op. cit. Однако, в частности, Г. Альтхоф
ставил под сомнение возможность выделить какие-либо элементы единого «канона»
подобных преданий Althoff G. Causa scribendi und Darstellungsabsicht: Die
Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde und andere Beispiele // Litterae Medii Aevi.
Festschrift für Johanne Autenrieth zu ihrem 65. Geburtstag / Hrsg. von M. Borgolte, H. Spilling.
Sigmaringen, 1988. S. 120.
94
Б. Шютте выделил в качестве «точно установленных» отсылки к Теренцию, Вергилию,
Сульпицию Северу, Боэцию, Аратору, Венанцию Фортунату, а также как вероятные - к
Саллюстию, Седулию, Ювенку, Пруденцию, житию Лиутбирги. Ibid. S. 11-13.
95
Ibid. S. 12-13.
96
Доказано, что у автора жития встречаются многочисленные заимствования из
«Деяний…», однако, по некоторым предположениям, и Видукинд в последней книге
своего сочинения, в свою очередь, в одной из глав использует сюжет, почерпнутый им из
жития Матильды (не исключено личное знакомство авторов). Ibid. S. 17-18.
97
Schütte B. Untersuchungen… S. 23-24.

37

к правящей династии98. Житие посвящено Оттону II, по словам авторов,
сочинение

создано

для

того,

чтобы

явить

государю

пример

его

«достойнейших родителей»99.
На сегодняшний день известны две рукописи сочинения, которые были
обнаружены в XIX в. в составе манускриптов с более поздними,
восходящими к кон. XII в., анналами Пѐльде100. Однако, несмотря на
отсутствие сведений о значительной распространенности сочинения, о его
влиянии на ближайшие поколения свидетельствует в частности появление в
нач. XI в. «младшего» жития Матильды, основная сюжетная канва которого в
основном совпадает со «старшим», с некоторыми дополнениями101.
Оба жития дважды издавались в серии MGH102, в нашей работе
использовано новейшее издание 1994 г. под ред. Б. Шютте. На русский язык
сочинение не переводилось, в диссертации фрагменты из него представлены
в авторском переводе.
Упоминаемые в житии акты политико-символической коммуникации,
как правило, особые, не часто привлеквашие внимание других оттоновских
авторов, тесно связанные с биографией благочестивой королевы Матильды,

98

Прославление рода Людольфингов и запечатление вех церковной истории Саксонии,
однако, - общая канва, в рамках которой сочинитель обращался также к важным для него
конкретным сюжетам. Althoff G. Causa scribendi… S. 124-126: Isabella G. Matilde, Edgith e
Adelaide: scontri generazionali e dotari delle regine in Germania // Reti Medievali. Vol. 13 (2).
2012. P. 1–43.
99
VM. S. 109. ―dignissimorum parentum‖. Эта формулировка подразумевает, что наряду с
бабкой – Матильдой – примером благочестия, с точки зрения агиографа, служил и отец –
Оттон I.
100
Schütte B. Einleitung… S. 18. Рукописи относятся к последней трети XII в. и первой
трети XVIII в. (Ibid. S. 19, 26).
101
Так, в «младшем» житии, создававшемся накануне коронации Генриха II, настойчиво
проводился мотив особого предпочтения, которое Матильда оказывала среднему сыну
Генриху, основоположнику «баварской» линии Людольфингов, из которой и происходил
новый государь. Althoff G. Causa scribendi… S. 119-120/
102
Vita Mathildis reginae antiquior // Annales et chronica aevi Salici. Vitae aevi Carolini et
Saxonici / Hrsg. von R. Köpke. MGH SS [10], Hannover, 1852. S. 573-582; Vita Mathildis
reginae antiquior // Vita Mathildis reginae antiquior. Vita Mathildis reginae posterior / Hrsg. von
B. Schütte (MGH SSrGus, [66]). Hannover, 1994. См. также: Бойцов М.А. Рец. на: Die
Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde / Hrsg. von B. Schütte. Hannover, 1994; Schütte B.
Untersuchungen zu den Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde. Hannover, 1994 // СВ.
1997. № 59. С. 324-326.

38

а, соответственно, и с церковным контекстом. Житие Матильды значимо для
нашего исследования прежде всего как памятник переходной эпохи между
временем Оттона I и его наследников, анализируя его, мы можем наблюдать,
как начиналась трансформация языка символической коммуникации, как
события,

для

прочих

оттоновских

авторов

являвшиеся

актуальной

политической повесткой дня, вскоре после смерти государя становились
преданиями прошлого и поучительными exempla.
1.7. Дополнительные источники
Cреди дополнительных источников, привлекаемых в работе, есть как
памятники, относящиеся к тому же времени, что и сочинения оттоновских
историографов, так и произведения из предшествующих и последующих
эпох.
В

ряде

случаев

привлечены

памятники

античной

литературы,

свидетельства которых позволяют глубже понять традиции символической
репрезентации власти, представленные в оттоновской историографии. Так,
скажем, сочинения римских историков Тацита (сер. 50х – ок. 120)103 и
Аммиана Марцеллина (ок. 330 – после 395)104 используются как источники
сведений о традициях ритуалов инаугурации властителя, наследие которых
сыграло значительную роль и в оттоновскую эпоху. Рассматриваются также
отдельные цитаты из «Энеиды» Вергилия (70 до н.э. – 19 н.э.)105,
использованные авторами оттоновской эпохи в их описаниях актов
политико-символической коммуникации.
Анализируя то, как христианские элементы постепенно утверждались в
символическом языке репрезентации власти и трансформировали его, важно
103

Корнелий Тацит. История // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Пер. Г.С.
Кнабе. Т.2. М., 1993.
104
Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю.А. Кулаковского, А.И. Сонни. СПб.,
1996.
105
Латинские цитаты для сопоставления приводятся по изданию: Aeneis // P. Vergilii
Maronis Opera. Pars II—III. / Hrsg. von A. Forbiger. Leipzig, 1852.

39

обратиться к эпохе первого христианского императора – Константина
Великого (306-337). В связи с этим в исследовании затрагивается, прежде
всего, хрестоматийный сюжет, ярко иллюстрирующий то, как происходила в
этот

период

«христианизация»

политического

символизма:

победа

Константина над Максенцием в битве у Мильвийского моста в 312 г. Этот
эпизод описан в классических сочинениях позднеантичных историков
Лактанция (ок. 250 - ок. 325)106 и Евсевия Кесарийского (ок. 263 - 340)107.
Еще один позднеантичный автор, наследие которого агиограф Матильды
использовал в своем описании приема Оттоном I послов от матери, создавая
образ благочестивого государя – христианский писатель Сульпиций Север
(ок. 363 – ок. 420)108.
Также было необходимо обратиться и к ряду сочинений более близких к
оттоновской эпохе, оказавших влияние на историографов или посвященных
схожим сюжетам. Так, для исследования был важен эпизод из написанной
Хинкмаром

Реймсским

заключительной,

третьей

части

Бертинских

анналов109, описывавший передачу королевских инсигний Людовику Заике
(западно-франкский король 877-879 гг.), - мотив, перекликающийся с
сюжетами о передаче инсигний Генриху I в сочинениях оттоновских авторов.
В связи с описанием у Лиутпранда Кремонского событий т.н. «Трупного
синода», – одного из самых мрачных и впечатляющих «символических
106

Lactantius. De mortibus persecutorum / Sous la dir. de J. Moreau. Paris, 1954;
Christensen A.S. Lactantius the historian: an analysis of the De Mortibus Persecutorum.
Copenhagen, 1980; Kettern B. Lactantius, L. Caecilius (Caelius) Firmianus. // BBKL. Bd. 4.
Herzberg, 1992. Sp. 897–899; Тюленев В.М. Лактанций: христианский историк на
перекрестке эпох. СПб., 2000.
107
Eusebius von Caesarea. De vita Constantini. Über das Leben Konstantins (griechischdeutsch) / Hrsg. von B. Bleckmann, übers. und komm. von H. Schneider. Turnhout, 2007; Bautz
F.W. Eusebius von Cäsarea // BBKL. Bd. 1 Hamm, 1975. Sp. 1561–1564; Ващева И. Ю.
Евсевий Кесарийский и становление раннесредневекового историзма. СПб., 2006;
Ястребов А. Евсевий (Евсевий Памфил) // Православная энциклопедия. Т. 17. М., 2008. С.
252-267.
108
Сульпиций Север. Сочинения / Пер. А. И. Донченко. М., 1999; Fontaine J. Sulpicius
Severus, altkirchlicher Schriftsteller // LexMA. Bd. 8. Sp. 301-302.
109
Annales Bertiniani. Jahrbücher von St. Bertin. / Neu bearb. v. R. Rau (Quellen zur
karolingischen Reichsgeschichte, Teil 2). Darmstadt, 1969. S. 11–287; Prelog J. Annalen von
St-Bertin // LexMA. Bd. 1. Sp. 661.

40

эпизодов» в «Антаподосисе», – были использованы источники, которые,
предположительно, послужили Лиутпранду основой для его рассказа об этих
событиях. Это – прежде всего, произведения церковных писателей Ауксилия
Неаполитанского (вт. пол. IX - нач. X в.) и Евгения Вульгария (887-928)110,
оставивших

полемические

сочинения,

посвященные

этому

эпизоду,

апологетические по отношению к Формозу и направленные против его
недругов. В своем описании Лиутпранд ориентировался, во многом, именно
на эту, «проформозианскую» традицию.
Еще один источник, прямо связанный с некоторыми сюжетами,
запечатленными в «Антаподосисе», – «Деяния Беренгара» или, иначе,
«Панегирик Беренгару», написанный анонимным автором111. Историческая
поэма, прославляющая деяния короля Беренгара I (850-924), рассказывает о
его политической деятельности вплоть до императорской коронации в 916 г.
По убедительному предположению ряда исследователей, Лиутпранд был
знаком с этим сочинением и даже, вероятно, заимствовал в своем главном
историческом труде ряд сюжетов из «Панегирика»112. На примере данного
произведения

можно

оценить,

что

представляла

собой

итальянская

историографическая традиция, на которую опирался Лиутпранд в своем
творчестве и наследником которой онявлялся.
Существенную

роль

при

анализе

описаний

Лиутпрандом

дипломатических церемоний при константинопольском дворе играют
дополнительные византийские источники. Важнейший из них – знаменитый
трактат «О церемониях византийского двора» (―De Ceremoniis Aulae
Byzantinae‖), – иначе именуемый в литературе «Книгой церемоний», который
110

Auxilii in defensionem sacrae ordinationis papae Formosi // Auxilius und Vulgarius / Hrsg.
von E. Dümmler. Leipzig, 1866. S. 59-95; Eugenii Vulgarii de causa Formosiana libellus // Ibid.
S.117-139; Dümmler E. Die Streitschriften für Formosus, Auxilius und Bischof Stephan von
Neapel // Ibid. S. 27-38; Idem. Eugenius Vulgarius // Ibid. S. 39-46; Braga G. Eugenio Vulgario
// DBI. Vol. 43. Roma, 1993. P. 505-509.
111
Panegyricus Berengarii imperatoris // Poetae latini aevi Carolini / Hrsg. von P. von
Winterfeld. (MGH Poetae [IV, I]). Berlin, 1899. S. 190-210.
112
См. напр. Buc P. Noch einmal 918-919: Of the ritualized demise of kings and of political
rituals in general // Zeichen, Rituale, Werte / Hrsg. von G. Althoff. Münster, 2004. S. 151-178.

41

был составлен при императоре Константине VII Багрянородном, – и, повидимому, при непосредственном участии самого василевса, – а затем
дополнен при его наследниках113.
Этот труд состоит из двух книг, где собраны описания религиозных и
светских церемоний, в которых участвовали император и придворные114. В
большинстве случаев речь в Книге церемоний идет не о постепенно
вырабатывавшемся общем протоколе дворцового церемониала, – в трактате
смешиваются элементы различных ритуалов, относящихся не только к эпохе
самого Константина VII, но и его предшественников, а в ряде случаев – и
более поздние трансформации115. Тем не менее, Книга церемоний
представляет собой ценный источник по истории византийского ритуала
эпохи Лиутпранда, и содержит важные параллельные свидетельства
сообщениям «Антаподосиса» и «Отчета о посольстве».
В середине XVIII в. под редакцией немецкого исследователя Я. Райске
вышло полное издание этого трактата с параллельным переводом на
латынь116. Почти два столетия спустя, в 30е гг. ХХ в. французский издатель
А. Фогт опубликовал в четырех томах первую книгу сочинения со своим
подробным комментарием117, однако эта публикация была прервана и
А. Фогт не успел издать и прокомментировать вторую книгу трактата, –
содержащую

пассажи,

особенно

важные

для

сопоставления

со

свидетельствами Лиутпранда. Таким образом, в настоящем исследовании, где
это возможно, за основу было принято более современное и качественное
издание А. Фогта, однако, при цитировании эпизодов из второй книги,
требовалось обращаться к публикации Я. Райске.

113

Treitinger O. Op. cit. S. 3-4.
Ibid. S. 4.
115
См. напр.: Дагрон Ж. Император и священник. Этюд о византийском «цезарепапизме».
СПб., 2010. С. 108.
116
Constantini Porphyrogeniti imperatoris de cerimoniis aulae Byzantinae libri duo / Hrsg. von J.
J. Reiske. Leipzig, 1751-1766. 2. Aufl. (CSHB [16, 17]). Bonn, 1829-1830.
117
Constantin VII Porphyrogénète. Le livre des cérémonies / Sous la dir. de A. Vogt. Paris,
1935, 1939-1940.
114

42

Благодаря наличию параллельного источника, каким является Книга
церемоний, исследователь получает редкую возможность сопоставить
описания одного и того же ритуала чужеземцем-Лиутпрандом и теми, кто
был непосредственно причастен к жизни константинопольского двора. Таким
образом, удается проследить, в чем взгляд иноземного посла сходен, а в чем
отличен от точки зрения самих византийцев.
Наряду с Книгой церемоний, источником сведений о византийских
ритуалах является сочинение XIV в. ―De officiis‖, принадлежавшее перу
неизвестного автора и ошибочно приписывавшееся Георгию Кодину; отсюда
принятое в литературе обозначение этого текста как трактата ПсевдоКодина118. Данный источник, далеко отстоящий по времени от эпохи
Константина Багрянородного и Лиутпранда, позволяет проследить эволюцию
тех или иных составляющих византийского церемониала, увидеть, какие
символические

элементы

трансформировались,

а

какие

остались

константными. Это дает возможность в полной мере отразить динамичность
византийских ритуалов, которая обычно сильно недооценивается. Также
некоторые детали, упоминаемые Лиутпрандом при описании византийского
церемониала,

сопоставляются

со

свидетельствами

более

раннего

византийского автора Георгия Амартола, работвашего в сер. IX в.119.
Свидетельства оттоновских историографов об инаугурационных актах в
ряде случаев необходимо сопоставить с сообщениями современных им или
близких по времени источников иного типа – коронационных чинов, текстов,
детально описывавших ход коронационного ритуала, регламентировавших
основные жесты, предметы, словесные формулы, использовавшиеся в ходе

118

Pseudo-Kodinos. Traité des offices / Sous la dir. de J. Verpeaux. Paris, 1966; новейшее
издание: Pseudo-Kodinos and the Constantinopolitan Court: Offices and Ceremonies / Ed. by R.
Macrides, D. Angelov (Birmingham Byzantine and Ottoman Studies, [15]). Farnham, 2013.
119
Georgii Monachi Vitae imperatorum recentiorum // Theophanes Continuatus, Ioannes
Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monacus / Hrsg. von J. Becker. Bonn, 1838;
Афиногенов Д.Е., Турилов А.А., Попов Г.В. Георгий Амартол // ПЭ. Т. 11. С. 48-56.

43

церемонии120. В работе рассматриваются свидетельства как непосредственно
из коронационных чинов, связанных с коронациями Людольфингов (прежде
всего, т.н. Майнцский чин, свидетельства которого особенно близки к
описанию коронации у Видукинда); привлекается также материал близких по
времени франкских чинов121.
Необходим

для

сопоставления

с

памятниками

оттоновской

историографии нарративный источник, лишь немногим более поздний, –
житие Иоанна из Горце (ок. 900 – 974), написанное аббатом монастыря св.
Арнульфа в Меце Иоанном в период с 973 г. по 984 г.122. Важное
обстоятельство, сближающее биографию Иоанна из Горце с судьбой
Лиутпранда Кремонского, – его участие в посольстве от Оттона I в Кордову,
ко двору халифа Абд ар-Рахмана III (891-961) в 953 г. Рассказ о посольстве
составляет существенную часть повествования в житии, причем, вероятно,
основан он на свидетельствах самого посла, подобных отчетам Лиутпранда о
его константинопольских путешествиях, что позволяет составить более
полное представление о жанровой специфике такого рода отчетов, - и,
соответственно, об авторских особенностях свидетельств Лиутпранда.
Другой агиографический памятник кон. Х в., житие св. Ульриха (923973), написанное Герхардом Аугсбургским в период между 983 г. и 993 г. 123,
содержит сведения об инаугурации первого государя Саксонской династии
120

Isabella G. Modelli di regalità a confronto. L‘ordo coronationis regio di Magonza e
l‘incoronazione regia di Ottone I in Widukindo di Corvey // Forme di potere nel pieno medioevo
(secc. VIII-XII). Dinamiche e rappresentazioni / A cura di G. Isabella. Bologna, 2006. P. 39.
121
Mainzer Ordo // Schramm P. E. Die Krönung in Deutschland bis zum Beginn des salischen
Hauses // ZRG KA. 1935. Bd. 55. S. 310-322; Ordines coronationis imperialis. Die Ordines für
die Weihe und Krönung des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg. von R. Elze. (MGH FIGAus, [9]),
Hannover, 1960; Ordines coronationis Franciae. Texts and ordines for the coronation of Frankish
and French kings and queens in the Middle Ages. Vol. I-II / Ed. by R.A. Jackson. Philadelphia,
1995-2000.
122
Vita Iohannis abbatis Gorziensis auctore Iohanne abbate S. Arnulfi / Hrsg. von. G. H. Pertz.
(MGH SS, [4]). Hannover, 1841. S. 369-377. (Cap. 115-136); в серии MGH недавно было
выпущено новое немецкого перевода сочинения и современным критическим аппаратом:
Die Geschichte vom Leben des Johannes, Abt des Klosters Gorze / Hrsg. und übers. von P.C.
Jacobsen. (MGH SSrGus, [81]). Wiesbaden, 2016. Jacobsen P.C. Einleitung // Ibid. S. 1-119;
Арнаутова Ю.Э. Иоанн из Горце // ПЭ. Т. 24. С. 280-283.
123
Gerhardi Vita S. Oudalrici episcope Augustani // Annales, chronica et historiae aevi Carolini
et Saxonici / Hrsg. von G. Waitz. (MGH SS 4). Hannover, 1841. P. 377-428.

44

Генриха I, причем представляет трактовку этого сюжета, уже значительно
отличающуюся от версий историографов эпохи Оттона I.
Еще более отдалена по времени от эпохи Оттона I «Хроника» Титмара
Мерзебургского (975-1018) – историографа, работавшего в начале XI в.
(1012-1014)124. Отпрыск знатного семейства графов фон Вальбек, Титмар был
поставлен епископом Мерзебурга. Свое произведение он изначально
задумывал как историю Мерзебургского епископства, – однако включил в
него и много других сюжетов, связанных с оттоновской династией; тема
взаимоотношения властителей с церковью и ее иерархами занимает у
Титмара более существенное место, чем у предшествующих оттоновских
авторов.
Соответственно, значительную трансформацию претерпели, помимо
прочего,

и

его

описания

политических

ритуалов.

Сопоставление

произведений оттоновских историографов c «Хроникой» Титмара позволяет
выявить, в чем состояли особенности представлений о символической
репрезентации власти в период Оттона I в сравнении со взглядом автора,
создававшего свой труд уже при Генрихе II (1002-1024), последнем короле и
императоре, принадлежавшем к Саксонской династии.
Два наиболее поздних из используемых в работе источников –
сочинения, связанные с эпизодами из главного исторического произведения
Лиутпранда Кремонского. Относящееся к XI в. сочинение Арнульфа
Миланского (ум. после 1077) по истории миланской церкви125 позволяет
прояснить некоторые детали, связанные с событиями вокруг коронации в 945
124

Thietmar von Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R. Holtzmann. Berlin, 1935 (MGH SSrGNS,
[9]); Beumann H. Thietmar, Bischof von Merseburg // VL. Bd. 9. Berlin; N.Y., 1995. Sp. 795801; Seidel J.J. Thietmar (Dietmar, Dithmar) von Merseburg // BBKL. Bd. 11. Herzberg, 1996.
Sp. 1212–1213; Althoff G. Thietmar von Merseburg // LexMA. Bd. 8. Sp. 694-697; SchulmeyerAhl K. Der Anfang vom Ende der Ottonen. Konstitutionsbedingungen historiographischer
Nachrichten in der Chronik Thietmars von Merseburg. Berlin, 2009; Трилльмах В. Епископ из
Мерзебурга Титмар и его «Хроника» // Титмар Мерзебургский. Хроника. М., 2009. С. 189190.
125
Arnulf von Mailand. Liber gestorum recentium / Hrsg. von. C. Zey. Hannover, 1994 (MGH
SSrGus, [67]); Violante C. Arnolfo // DBI. Vol. 4. Roma, 1962. P. 281-282; Fasola L. Arnulf
von Mailand // LexMA. Bd. 1. Sp. 1020.

45

г. итальянского короля Лотаря II (945-950), – эпизода, также играющего
важную роль в «Антаподосисе».
Наконец, в анналах Альтайхского монастыря (вт. пол. XI в.)126 затронуты
эпизоды, связанные с ритуалом поклонения государя кресту на поле боя. В
случае с Альтайхскими анналами, позднейший автор, вероятно, не только
описывал символическую сцену, сходную с эпизодом из «Антаподосиса», –
он мог непосредственно отталкиваться в своем описании от сцены, некогда
«сконструированной» Лиутпрандом. Таким образом, здесь у исследователя
появляется

возможность

оценить

влияние

методов

Лиутпранда

как

историографа и «создателя» ритуалов на последующую традицию.
Внимание будет сосредоточено на отдельных эпизодах дополнительных
источников, важных с точки зрения авторов оттоновского времени. Это
связано, прежде всего, с тем, что для средневековых историографов
исторические

повествования

иных

эпох

редко

представляли

самостоятельный интерес как целостные произведения, распадаясь в
восприятии

читателя

нарративов»127.

Тем

на
не

«набор

менее,

обособленных

влияние

этих

самодостаточных

отдельных

сюжетов,

заимствованных из сочинений прошлого, нередко оказывалось чрезвычайно
существенным.

2. Историография
Для

решения

рассмотреть

две

поставленных
группы

в

исследовании

научных

средневековых

политических

символической

коммуникации,

трудов:

ритуалов
а

и

во-вторых,

задач

во-первых,
иных

необходимо
исследования

актов

работы,

политико-

посвященные

историописанию оттоновского времени.

126

Annales Altahenses maiores / Hrsg. von W. von Giesebrecht, E.L.B. Oefele. (MGH SSrGus,
[4]). Hannover, 1891; Giesebrecht W. von. Praefatio // Ibid. S. V-XX.
127
Сидоров А.И. Историческая книга во времена Каролингов в контексте книжной
культуры франков (VIII-X в.). СПб., 2015. С. 282 – 283.

46

Мы постараемся выявить, какие вопросы являются на сегодняшний день
наиболее важными для данных областей исследования, какими путями
следовали и к каким результатам на сегодняшний день пришли медиевисты,
занимавшиеся этой проблематикой. Именно опыт этих историков в первую
очередь

повлиял

на

выбор

исследовательского

инструментария,

использованного в данной работе, определил постановку проблемы. Анализ
истории исследований оттоновского историописания покажет, как на
протяжении двух столетий формировался и развивался интерес к изучению
индивидуальных авторских концепций оттоновских историографов.
2.1. Исследования средневековых политических ритуалов
Изучение средневековых политических
политико-символической

коммуникации

ритуалов и
–

иных

сравнительно

актов

молодое

направление медиевистики. Его становление и оформление принято относить
ко второй четверти – середине XX в.; в качестве этапного, рубежного
времени указывают, в частности, промежуток между Первой и Второй
мировыми войнами128.
Зарождение интереса к этой проблеме связано с важными изменениями в
понимании

и

интерпретации

историками

понятия

средневекового

«символизма» (как характерной особенности мышления, находившей
воплощение в самых разных формах – от геральдической эмблематики до
церковной литургики).
Исследователям XIX в. «символическое мышление» представлялось
«пройденной
специфическим

стадией

интеллектуального

средневековым

феноменом,

развития
чуждым

человечества»,
нынешнему

«демистифицированному» веку129. Однако начиная с рубежа веков в
128

Buc P. Politisches Ritual und politisch Imaginäres im Früh- und Hochmittelalter // Trivium.
Culture politique et communication symbolique. 2008. № 2. S. 1.
129
Бойцов М.А. Величие и смирение... С. 15. Историки были склонны подчеркивать
принципиальное отличие мировосприятия людей средневековья – так, например,

47

европейской интеллектуальной среде постепенно усиливался скепсис по
отношению к «классическому» рационализму, оказавшемуся неспособным
разрешить многие ключевые вопросы, с которыми человечество столкнулось
в новом столетии.
Одним

из

следствий

этого

стала

«реабилитация

символа

и

символизма»130, – коснувшаяся, не в последнюю очередь, и взглядов ученыхмедиевистов.

Разрыв

между

мыслившим»

средневековьем

нынешней
стал

эпохой

казаться

не

и
столь

«символически
глубоким

и

непреодолимым: с одной стороны, современность оказалась отнюдь не во
всем чуждой иррациональному, с другой – в символизме средневековья было
возможно обнаружить не только мистическое, но и вполне «прагматическое»
содержание.
Отсюда и вырос интерес к политическому символизму и, в частности, к
политическим ритуалам средневековья. Впрочем, описанные изменения
происходили

постепенно,

и

само

понятие

«политический

ритуал»

закрепилось в историографии далеко не сразу. Историки, по существу,
заложившие основу этого направления исследований, работавшие в
межвоенный и послевоенный период, продолжали понимать средневековый
ритуал преимущественно как явление церковной, религиозной сферы.
Соответственно, проблема ритуалов в политике была для них тесно связана,
прежде всего, с темой сакрализации власти.
2.1.1. Становление направления: 1920е-1960е гг.
Говоря об истоках своего направления, современные исследователи
средневековых политических ритуалов, как правило, упоминают период
между двумя мировыми войнами131. Именно в это время вышел в свет ряд
Л.П. Карсавин находил в их воззрениях некий специфический «символический уклон
мышления» (Карсавин Л.П. Указ. соч. С. 159.)
130
Бойцов М.А. Величие и смирение... С. 16.
131
См. напр. Buc P. Politisches Ritual… S. 1; Warner D.A. Rituals, Kingship… P. 1211.

48

программных, ныне уже ставших классическими работ, в которых внимание
исследователей политической истории было сосредоточено в первую очередь
на изучении форм символической репрезентации власти.
В

центре

внимания

«сакрализации»

власти

этих

авторов

средневекового

было

изучение

государя.

проблемы

Пожалуй,

самым

широкоизвестным трудом, посвященным этой теме, следует назвать впервые
изданную в 1924 г. монографию классика французской историографии
М. Блока

(1886-1944)

«Короли-чудотворцы»132.

Это

исследование

представлений о сверхъестественном характере королевской власти на
примере поверья о способности монархов исцелять золотушных является
одним из первых примеров изучения «потестарной имагологии», - в первую
очередь, на материале истории Англии и Франции позднего средневековья.
Для

темы

современников

нашего
М.

Блока

исследования
в

наиболее

германоязычном

значимы

работы

пространстве,

также

занимавшихся проблемой «сакральной власти», – представителей так
называемой «литургической школы» изучения ритуалов133. Как можно
понять уже по вошедшему в научный обиход наименованию данного
направления, эти историки продолжали интересоваться ритуалами, прежде
всего, как частью церковной жизни, видели в ритуалах политических
непосредственное

продолжение

ритуалов

религиозных.

Наиболее

значительными фигурами этого направления следует назвать, прежде всего,
Э.Х. Канторовича (1895-1963) и П.Э. Шрамма (1894-1970)134.

132

Bloch M. Les Rois thaumaturges. Étude sur le caractère surnaturel attribué à la puissance
royale particulièrement en France et en Angleterre. Strasbourg, 1924. (Русскоязычное издание:
Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере
королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. М.,
1998).
133
Warner D.A. Rituals, Kingship... P. 1211-1213.
134
Именно труды двух этих авторов, наряду с М. Блоком, принято рассматривать в
качестве классических работ, лежащих в «основании современного понимания мифа о
власти». Бойцов М.А. Три книги Канторовича // Канторович Э.Х. Два тела короля.
Исследование по средневековой политической теологии / Пер. с англ. М.А. Бойцова, А.Ю.
Серегиной. М., 2014. C. 58.

49

Э.Х. Канторович исследовал развитие

концепций

средневековой

политической теологии на протяжении обширного хронологического
периода,

прежде

всего

в

контексте

истории

Германии,

однако

с

привлечением источников и из многих других регионов средневековой
«ойкумены».
Политические ритуалы нельзя назвать центральным объектом внимания
этого яркого исследователя и выдающегося мыслителя, сосредоточившегося
на изучении представлений о природе власти и образе государя, в первую
очередь, по богословским и правовым текстам135. Однако историк, неизменно
привлекавший для обоснования своих идей богатейший материал, связанный
и с иными формами репрезентации власти, например, в изобразительных и
даже – в музыкальных источниках, не мог не коснуться воплощения идей
средневековой политической теологии и в символических актах.
Так, например, Э.Х. Канторович в одной из статей выразительно показал
двойственный символический смысл, заложенный в ритуале въезда государя
в город: данную сцену исследователь рассматривал как соединение двух
мотивов – встречи Спасителя, входа Господня в Иерусалим, и, в то же время,
прибытия Судии, Страшного суда136. Политические символические акты как
форму репрезентации идей подражания Христу историк рассматривал и в
своей монографии, посвященной литургическим песнопениям137. С точки
зрения исследователя, политический ритуал являлся выражением сложного
комплекса идей, подразумевал множественность смыслов, а значит, и
возможность различных интерпретаций.

135

Наиболее полно его концепции выражают две монографии, написанные соответственно
в начале и в конце научной карьеры автора: биография Фридриха II Штауфена, впервые
изданная в 1927-1931 гг. в Германии, и, в особенности, главный его труд - «Два тела
короля», выпушенная в 1957 г. уже во время пребывания ученого в США. Подробнее о
двух этих работах: Там же. С. 10-22, 39-59.
136
Kantorowicz Е.Н. The «King's Advent» and the Enigmatic Panels in the Doors of Santa
Sabina // Art Bulletin. Vol. 26. 1944. P. 207-231.
137
Idem. Laudes Regiae. A Study in Liturgical Acclamations and Mediaeval Ruler Worship.
Berkeley; Los Angeles, 1946.

50

Творчество П.Э. Шрамма может служить ярким свидетельством того,
что ценность работ историков «литургической школы» состоит, не в
последнюю очередь, в той необычайной скрупулезности и тщательности, с
какой они исследовали элементы языка символической репрезентации. Этот
историк сосредоточил свое внимание на изучении конкретных материальных
символов власти, посвятил бесчисленные труды отдельным монаршим
инсигниям, вплоть до, казалось бы, не самых значительных из них, к тому
же, исследовав проблему во впечатляющем временном диапазоне138.
П.Э. Шрамм внес огромный вклад в изучение коронационного
церемониала, реконструируя различные этапы этих символических актов,
стремясь дать истолкование символического смысла инсигний, жестов
словесных формул, использовавшихся в ходе ритуала. Основой для его
исследований служили источники литургического характера, прежде всего –
коронационные чины, а также описания коронаций в нарративных
источниках. Значительное внимание исследователь уделял и оттоновскому
периоду, рассматривая его как время зарождения основ репрезентации власти
германских

государей,

одним

из

первых

П.Э.

Шрамм

подробно

проанализировал, в частности, свидетельство Видукинда о коронации
Оттона I в Ахене139, стремился выявить, какие политические концепции
выражались в символических актах оттоновского периода, рассматривая как
ключевую идею возрождения Римской империи140.
Другим пионером в области изучения политических ритуалов на
материале литургических источников, включая и раннесредневековые
коронационные чины, следует назвать К. Эрдмана (1898-1945). Используя
138

Его основной, наиболее фундаментальный труд на эту тему: Schramm P.E.
Herrschaftszeichen und Staatssymbolik. Beiträge zu ihrer Geschichte vom 3. bis zum 16.
Jahrhundert. Bd. 1-3. Stuttgart, 1954-1956 (MGH Schriften, 13).
139
Idem. Die Krönung in Deutschland bis zum Beginn des salischen Hauses // ZRG KA. 1935.
Bd. 55. S. 184-332.
140
Idem. Kaiser, Rom und Renovatio. Studien zur Geschichte des römischen
Erneuerungsgedankens vom Ende des karolingischen Reiches bis zum Investiturstreit. (Studien
der Bibliothek Warburg, [17]). Leipzig; Berlin, 1929; Idem. Kaiser, Könige und Päpste.
Gesammelte Aufsätze zur Geschichte des Mittelalters. Bd. 3: Vom 10. bis zum 13. Jahrhundert.
Stuttgart, 1969.

51

материал и подходы, схожие с методами П.Э. Шрамма, он усматривал за
инаугурационными

актами

оттоновского

периода

и

альтернативную,

«неримскую» концепцию императорской власти141. Еще один яркий
исследователь, работавший в тот период с данным типом источников, –
священник, теолог и специалист по церковному праву Э. Айхман (18701946), исследовавший коронации на латинском Западе с Каролингской эпохи
вплоть до XVI в.142, уделив пристальное внимание и оттоновско-салиевскому
периоду143. Он тщательно реконструировал процесс формирования и
трансформации основных символических элементов церемониала в разные
периоды, что позволило увидеть не только преемственность и сохранение
традиций (в частности, оценить влияние каролингских подходов к
репрезентации власти – на оттоновские), но и оценить динамику изменений
тех или иных символических элементов.
Параллельно с исследованиями политических ритуалов латинского
Запада развивались и византиноведческие штудии, посвященные схожим
сюжетам. Важнейшей работой в этой области явился изданный в сер. ХХ в.
масштабный

труд

О.

Трайтингера144,

в

котором

были

тщательно

проанализированы различные элементы символической репрезентации
власти византийского государя, – такие, например, как церемониальное
преклонение перед

властителем

– проскинезис, или

торжественные

песнопения-аккламации, прославляющие властителя. Как и представителей
западной

«литургической

школы», его интересовало, прежде всего,

выражение в ритуале идеи сакральности императорской власти. При этом так
же, как и, к примеру, исследования П.Э. Шрамма и Э. Канторовича, работа О.
Трайтингера
141

особенно

ценна

скрупулезностью

и

энциклопедической

Erdmann C. Die nichtrömische Kaiseridee // Forschungen zur politischen Ideenwelt des
Frühmittelalters / Hrsg von C. Erdmann, F. Baethgen. Berlin, 1951. S. 1-51; Idem. Königs- und
Kaiserkrönung im ottonischen Pontifikale // Ibid. S. 51-92.
142
Eichmann E. Die Kaiserkrönung im Abendland: Ein Beitrag zur Geistesgeschichte des
Mittelalters. Bd. 1-2. Würzburg, 1942
143
Ibid. Bd. 1. S. 127-249.
144
Treitinger O. Die Oströmische Kaiser- und Reichsidee nach ihrer Gestaltung im höfischen
Zeremoniell. Darmstadt, 1958.

52

полнотой, с которой он собрал сведения о каждом, подчас, казалось бы,
незначительном, элементе византийского ритуала.
Исторические корни многих из этих элементов О. Трайтингер
обнаруживал еще в дохристианской античной традиции, прослеживал
эволюцию того или иного конкретного ритуала или символического элемента
от античности, где репрезентация власти государя основывалась на идее его
обожествления, к средневековью, где античная идея сакральной власти
трансформировалась в концепт «христомимесиса», подражания государя
Христу. Многие из проанализированных им символических элементов
оказывали воздействие на оттоновскую символическую традицию.
Итак, в период, 1920х-1960х гг. впервые началось активное изучение
политических символических актов, в первую очередь, – в контексте
проблемы «символических оснований» сакральной власти государя, поэтому главным предметом интереса стал именно коронационный
церемониал. На этом этапе историками стали анализироваться формы
выражения политических идей в символах власти и символических актах
(также

учитывая

возможность

сосуществования

и

противоборства

альтернативных политических концепций), были заложены основы для
нового, принципиально более сложного и глубокого понимания природы
политического ритуала как элемента, находившегося в постоянном развитии
и преображении.
Наряду с материалами литургических источников, привлекались, в том
числе, и нарративные сочинения. Однако представителей данной школы
нередко упрекают, например, в излишнем доверии к свидетельствам таких
источников, недостатке критического и даже скептического отношения к
ним145.
Именно этот период можно назвать временем формирования двух
главных

национальных

школ

изучения

средневековых

политических

ритуалов – французской и немецкой. Различия этих направлений дают о себе
145

Warner D.A. Rituals, Kingship… P. 1212.

53

знать и по сей день, хотя теперь принадлежность к одному из них зависит не
столько от национальности ученого, сколько от его методологических
предпочтений, – ведь на данный момент этой проблематикой занимается
широкий круг историков далеко за пределами Франции и Германии.
Судьбы историков этого поколения, творческая зрелость которых
пришлась на трагический период Второй Мировой войны, были различны –
так, М. Блок участвовал в движении Сопротивления и был расстрелян
нацистами в 1944 г., Э.Х. Канторович из-за несогласия присягнуть властям
был

вынужден

в

1938

г.

эмигрировать

из

Германии

сначала

в

Великобританию, затем в США, П.Э. Шрамм активно сотрудничал с
нацистскими властями146.
Однако, при всей разнице в убеждениях, академических биографиях и
человеческих судьбах, ученые, являвшиеся основоположниками нового
подхода к изучению «политического символизма» и политических ритуалов,
в своих научных трудах исходили из схожих идей «ритуала как выражения
политического идеала»147.
2.1.2. Развитие: 1970е-1990е гг.
Однако все вышесказанное следует отнести скорее к предыстории того
подхода к изучению ритуалов, с которым непосредственно связана данная
работа. О пробуждении глубокого интереса собственно к исследованиям

146

Это оказало существенное влияние и на его послевоенную биографию (П.Э. Шрамм, в
частности, был смещен с университетских должностей), и на посмертную судьбу его
произведений: несмотря на свой чрезвычайно существенный вклад в развитие
медиевистики, Шрамм воспринимался в научных кругах как persona non grata. В какой-то
степени и на репутацию эмигранта Канторовича ложилась тень его ранних симпатий к
правому радикализму. Во многом, именно настороженное отношение окружающих к
идеям их довоенных работ о «сакральности власти» императоров Священной Римской
империи, – послуживших, в частности, подспорьем для нацистской пропаганды, –
поощрило и Шрамма, и Канторовича в послевоенный период сосредоточить свое
внимание больше на конкретных «прикладных» проблемах репрезентации власти, чем на
формулировании общих концепций.
147
Warner D.A. Rituals, Kingship… P. 1213

54

политических ритуалов средневековья как центральной проблеме можно
говорить, пожалуй, с момента подъема антропологии в семидесятые годы148.
Начало положили классики антропологических штудий, исследовавшие
ритуалы и системы символов, главным образом, на примере неевропейских
традиционных религий и культур (то есть, в специфическом этнологическом
контексте) – важнейшими фигурами здесь можно назвать К. Гирца (19262006)149 или В. Тѐрнера (1920-1983)150. В их работах сквозь призму ритуала
рассматривалась структура общества, характер взаимодействия между его
членами.

Подобный

подход,

дававший

возможность

существенно

переосмыслить взгляды представителей «литургической школы», вдохновлял
медиевистов как во Франции, так и в Германии.
Исследованиями средневековых ритуалов и символических жестов в
социологическом и антропологическом контексте занимались видные
представители

школы

«Анналов».

Наряду

со

многими

другими

исследованными им сюжетами, этой теме уделил внимание, в частности, Ж.
Ле Гофф (1924-2014); фундаментальный вклад в изучение средневековой
символической репрезентации внес его ученик Ж.-К. Шмитт (р. 1946).
Уже Ж. Ле Гофф рассматривал, скажем, символический ритуал
вассалитета или инаугурационный церемониал прежде всего как форму
коммуникации между государем и его подданными151, способ трансляции тех
или иных «посланий» при помощи особых знаков и символов. Ж.-К. Шмитт

148

Ibid. P. 1213-1215.
Geertz C. Negara: The Theatre State in Nineteenth Century Bali. Princeton, 1980.
150
Turner V. Dramas, Fields and Metaphors: Symbolic Action in Human Society. Ithaca; NY,
1974; Idem. Anthropology of Performance. NY, 1987.
151
Le Goff J. Pour un autre moyen âge. Temps, travail et culture en Occident. Paris, 1977;
русский перевод – Он же. Символический ритуал вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое
средневековье: время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 211-262; Idem. A
Coronation Program for the Age of Saint Louis: The Ordo of 1250 // Coronations. Medieval and
Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J. M. Bak. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1990. P. 4656.
149

55

более детально проанализировал конкретные элементы этого «языка», уделяя
первостепенное внимание значению символических жестов152.
Однако

законченная

и

целостная

концепция

средневековых

политических ритуалов как средства «символической коммуникации» была
сформулирована и развита немецким исследователем Г. Альтхофом (р. 1943).
Впрочем, наиболее законченные концепции нередко оказываются и наиболее
спорными, вызывающими у коллег множество возражений, и случай
Г. Альтхофа здесь – не исключение. Важность его работ заключается, не в
последнюю очередь, в том, что ими он спровоцировал других медиевистов на
дискуссию; большинство исследователей ритуала конца ХХ в. и начала века
нынешнего в своей работе в той или иной степени отталкивались именно от
тезисов Г. Альтхофа.
В основе подхода этого исследователя лежит представление о
политическом

ритуале

как

об

инсценировке,

осуществленной

по

предварительной договоренности ее участников и соответствовавшей строго
определенным принципам – которые Г. Альтхоф обозначил как «правила
игры»153. Еще одно важное понятие, введенное им, – «символическая
коммуникация»; ритуал рассматривается в этом контексте как средство
взаимодействия между людьми, «через которое они могут невербально
обозначать общественный статус, положение, ранг, выражать по отношению
к другим свою дружественность или враждебность, недовольство или
радость»154.
Таким образом, Г. Альтхоф исключил из сферы своих исследований
сакральную составляющую политического ритуала, сосредотачивая основное
внимание

на

прагматических

мотивах,

которыми

руководствовались

участники «символической коммуникации». Этот подход позволил ученому
сделать много глубоких наблюдений о политической подоплеке тех или иных
152

Schmitt J.-C. La raison des gestes dans l'Occident médiéval. Paris, 1990; Idem. Le corps, les
rites, les rêves, le temps: essais d'anthropologie médiévale. Paris, 2001.
153
Этот термин он вынес в название сборника своих программных работ: Althoff G.
Spielregeln...
154
Ibid. S. 232.

56

конкретных «символических ситуаций»; его работы по специальным
вопросам

не

менее

существенны

для

нас,

чем

программные

и

обобщающие155. Значительное место в его исследованиях отводится
нарративным источникам оттоновского периода, что, во многом, определило
и

особенное внимание к этой

эпохе ряда других

исследователей

политических ритуалов.
Однако, при всей сложности и глубине концепции, предложенной
Г. Альтхофом, стремление рассматривать лишь «рациональные» механизмы,
лежащие в основе ритуала несколько сужало поле зрения исследователя. У
его коллег нередко вызывало сомнение, что «правила игры» могли быть
столь четко и ясно определены156. Так или иначе, многие из историков
поколения Г. Альтхофа продолжили исследования в этой области, во многом,
ориентируясь именно на его концепцию.
Среди тех, кто дискутировал с Г. Альтхофом, важно отметить, например,
П. Динцельбахера (р. 1948), в своей программной работе оспорившего тезис
о том, что проявления эмоций в ходе тех или иных ритуалов являлись лишь
элементом

инсценировки.

Этот

исследователь

упрекал

Альтхофа

в

склонности усматривать «церемониальные» элементы в сценах спонтанного
проявления чувств157. Позиция П. Динцельбахера интересна как некая
альтернатива «рациональному» подходу Г. Альтхофа, напоминание о том,
что далеко не все элементы «символической коммуникации» возможно
объяснить логически.
Один из ярких современных специалистов по раннесредневековой
истории Х.-В. Гѐц (р. 1947) успешно применил методологический
155

Среди наиболее важных его работ, посвященных анализу конкретных «казусов»
средневековой политической истории можно назвать, в частности: Idem. Der König weint.
Rituelle Tränen in öffentlicher Kommunikation // „Aufführung― und „Schrift― in Mittelalter und
Früher Neuzeit / Hrsg. von J.-D. Müller. Stuttgart; Weimar, 1996. S. 239–252; Idem. Die Macht
der Rituale…; Idem. Humiliatio - exaltatio. Theorie und Praxis eines herrscherlichen
Handlungsmusters // Text und Kontext. Fallstudien und theoretische Begründungen. München,
2007. S. 39–52.
156
См. напр. Buc P. The Dangers of Ritual… S 256-261; Dinzelbacher P. Warum weint der
König? Eine Kritik des mediävistischen Panritualismus. Badenweiler, 2009.
157
Ibid. S. 8, 21

57

инструментарий Г. Альтхофа для исследования Меровингской эпохи158.
Исходя из описаний политических ритуалов в свидетельствах Григория
Турского, он пришел к выводу, что этот автор имел отчетливые
представления о «правилах игры» в символической коммуникации, и что эта
система правил и основанные на ней символические действа осмыслялись им
как важный фактор разрешения внутренних конфликтов и стабилизации
ситуации в государстве159. Схожие подходы немецко-британский историк
Т. Ройтер (1947-2002) применил в своих исследованиях разрешения
конфликтов в эпоху династии Салиев160. Эти авторы показали если не
универсальность,

то

широкие

возможности

применения

концепции

Г. Альтхофа для анализа описаний символических актов в различных
раннесредневековых нарративных свидетельствах.
Й. Фрид (р. 1942 г.) высказывал сомнения по поводу того, насколько
свидетельства нарративных источников применимы для реконструкции
«правил игры» по отношению к описываемым в них событиям прошлого.
Так, он справедливо указывал на временной разрыв между свидетельствами
оттоновских историографов, работавших в 950х-960х гг., и запечатленными в
них символическими актами эпохи Генриха I (919-936). На примере эпизода
поставления королем первого государя-Людольфинга 919 г. Й. Фрид
выразительно

показал,

как

описание

этого

символического

акта

трансформировалось в восприятии авторов последующих десятилетий, в
связи с актуальными для них политическими реалиями161.
158

Goetz H.-W. Spielregeln, politische Rituale und symbolische Kommunikation in der
Merowingerzeit // Spielregeln der Mächtigen. Mittelalterliche Politik zwischen Gewohnheit und
Konvenzion / Hrsg. von C. Garnier, H. Kamp. Darmstadt, 2010. S. 33-59
159
Ibid. S. 56-59.
160
Reuter T. Unruhestiftung, Fehde, Rebellion, Widerstand: Gewalt und Frieden in der Politik
der Salierzeit // Die Salier und das Reich. Bd. 3. Sigmaringen, 1991. S. 297–325; Idem.
Contextualising Canossa: excommunication, penance, surrender, reconciliation // Medieval
polities and modern mentalities / Ed. by T. Reuter. Cambridge, 2006. P. 147-166.
161
Fried J. Die Königserhebung Heinrichs I. // Erinnerung, Mündlichkeit und Traditionsbildung
im 10. Jahrhundert, in Mittelalterforschung nach der Wende 1989 / Hrsg. von M. Borgolte,
München, 1995. S. 267-318. Другой яркий пример работы Й. Фрида, в которой он
использовал схожий подход по отношению к более позднему периоду: Idem. Der Pakt von
Canossa. Schritte zur Wirklichkeit durch Erinnerungsanalyse // Die Faszination der

58

Характерной чертой данного периода в истории изучения средневековых
политических ритуалов следует назвать существенное расширение географии
«ритуаловедческих» штудий, в первую очередь, за счет развития этого
направления

в

университетах

Великобритании

и

США.

Видными

исследователями средневековых ритуалов в этом поколении были, помимо
выходцев из Франции и Германии, например, американец Дж. Козиол и
британка Дж. Нельсон (р. 1942).
В

фокусе

внимания

двух

этих

авторов

была

символическая

репрезентация власти в эпоху Каролингов. Так, Дж. Козиол, исследуя
символические акты покаяния, просьбы о прощении, рассматривал эпоху
Людовика Благочестивого (814-840) как исторический момент, когда этот
ритуал стал приобретать прежде всего политическое значение, стал одним из
важных

средств,

обеспечивавших

«конструирование

политического

сообщества», регулировавших взаимоотношения государя и подданных162.
Дж. Нельсон, в числе многих других интересовавших ее проблем
раннесредневековой истории, пристально изучала и политические ритуалы, с
особым вниманием исследуя период создания первых коронационных чинов,
складывание новых форм репрезентации власти христианского государя на
латинском Западе в Каролингский период163.
Именно на этом этапе активно развиваются специальные штудии,
посвященные различным типам символических актов, с учетом истории их
трансформации на протяжении различных исторических эпох. Среди них
следует отметить работы К. Шрайнера (1931-2015), с необычайной
подробностью и тщательностью реконструировавшего историю бытования
отдельных

символических

элементов:

например,

различные

смыслы,

Papstgeschichte. Neue Zugänge zum frühen und hohen Mittelalter / Hrsg. von W. Hartmann, K.
Herbers. Köln; Weimar; Wien, 2008. S. 133-197.
162
Koziol G. Begging Pardon and Favor. Ritual and Political Order in early Medieval France.
Ithaca; NY. 1992.
163
Nelson J.L. Politics and Ritual in Early Medieval Europe. London, 1986; Idem. Hincmar of
Rheims on king-making: the evidence of the Annals of St. Bertin, 861-882 // Coronations.
Medieval and Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J. M. Bak. Berkeley; Los Angeles;
Oxford, 1990. P. 14-34.

59

придававшиеся на протяжении средневековья босым ногам участников
действа, или историю такого символического жеста, как «поцелуй мира»164,
или Р. Шиффера (р. 1947), блестяще обобщившего сведения об актах
покаяния государей «от Милана до Каноссы»165.
Помимо подобных, новых для историографии типов политических
ритуалов, продолжалось и глубокое изучение инаугурационных актов, к
которым обращались еще историки «литургической школы». Традиции,
заложенные этим направлением, развивал историк и теолог А. Ангенендт (р.
1934), на новом уровне обобщивший сведения о литургической основе актов
посвящения государей166, учитывая существование множество отличных друг
от друга локальных вариантов образа властителя в различных регионах
средневековой «ойкумены» (в то время как его предшественники, также
оперировавшие материалом из множества регионов, стремились скорее
вывести на их основе некий единый универсальный образ). Привлекали
внимание исследователей и новые аспекты коронационного церемониала – в
частности, практика «праздничных коронаций» и «шествования под
короной» (повторного возложения короны на голову правителя)167.
Как и в западной медиевистике, на протяжении второй половины ХХ в. в
византинистике происходил рост интереса к изучению политических
ритуалов. Этой темы касались в своих работах, в частности такие

164

Schreiner K. Signa Victricia. Heilige Zeichen in kriegerischen Konflikten des Mittelalters //
Zeichen, Rituale, Werte. Internationalles Kolloquium des Sonderforschungsbereichs 496 an der
Westfälischen Wilhelms-Universität Münster / Hrsg. von G. Althoff. Münster, 2004. S. 259-300;
Шрайнер К. Nudis pedibus. Шествие босиком как ритуал религиозный и политический //
Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2006. Вып. 8. М., 2007. С. 15 – 70.
165
Schieffer R. Von Mailand nach Canossa. Ein Beitrag zur Geschichte der christlichen
Herrscherbuße von Theodosius d. Gr. bis zu Heinrich IV. // DA. 1972. Bd. 28. S. 333–370.
166
Angenendt A. Rex et Sacerdos. Zur Genese der Königssalbung // Tradition als historische
Kraft. Interdisziplinäre Forschungen zur Geschichte des früheren Mittelalters / Hrsg. von N.
Kamp, J. Wollasch. Berlin; NY, 1982. S. 100-118; Idem. Pippins Königserhebung und Salbung
// Der Dynastiewechsel von 751. Vorgeschichte, Legitimationsstrategien und Erinnerung / Hrsg.
von M. Becher, J. Jarnut. Münster, 2004. S. 179-209.
167
Brühl C. Kronen- und Krönungsbrauch im frühen und hohen Mittelalter // HZ 1982. Bd. 234.
S. 1-31; Jäschke K.-U. Frühmittelalterliche Festkrönungen? Überlegungen zu Terminologie und
Methode // HZ. 1970. Bd. 211. S. 556-588

60

авторитетные исследователи, как П. Шрайнер (р. 1940)168 и А. Бергер
(р. 1957)169. Эти авторы, как и их современники в западной медиевистике,
несколько сместили акценты в исследовании ритуалов, обращая внимание, в
большей степени на «политический», чем на «литургический» аспект
византийских ритуалов.
Историки этого поколения сделали многое для того, чтобы показать, что
византийский церемониал, вопреки распространенным представлениям о
нем, был живым и гибким, а не мертвым и застывшим. Так, скажем,
исследовательница А. Кэмерон (р. 1940), проанализировав сложный состав
Книги церемоний - важнейшего памятника эпохи императора Константина
VII Багрянородного, посвященного византийскому церемониалу, и историю
его формирования, коснувшись различных временных пластов, отраженных в
нем, сделала вывод о том, что византийский церемониал пребывал в
постоянной трансформации и развитии – вопреки стереотипам о нем как о
неподвижном и консервативном170.
Символические акты стали рассматриваться как один из многих других
элементов функционирования власти, взаимодействия государя с другими
политическими игроками. Вероятно, именно поэтому знаковым для данного
этапа стал интерес прежде всего к актам разрешения конфликтов, тоесть
политическому ритуалу как форме диалога, компромисса.
К заслугам исследователей данного периода можно отнести и более
глубокое

изучение

многообразия

диалектов

языка

«символической

коммуникации» в различных регионах, более тонкое понимание того, как
актуальная политическая ситуация могла непосредственно влиять на
168

В контексте исследования рассказов Лиутпранда Кремонского о византийском
придворном церемониале особенно важна следующая его работа: Шрайнер П. К проблеме
культуры византийского двора // Двор монарха в средневековой Европе. Явление. Модель.
Среда / Под ред. Н.А. Хачатурян. СПб., 2001. C. 289-300.
169
Berger A. Imperial and Ecclesiastical Processions in Constantinople // Byzantine
Constantinople. Monuments, Topography and Everyday Life / Ed. by N. Necipoğlu. (The
medieval Mediterranean, [33]). Leiden; Boston; Köln, 2001. P. 73-88.
170
Cameron A. The Construction of Court Ritual: the Byzantine Book of Ceremonies // Rituals
of Royalty: Power and Ceremonial in Traditional Societies / Ed. By D. Cannadine, S. Price.
Cambridge, 1987. P. 106-136.

61

трансформации

символических

актов.

Стали

значительно

активнее

анализироваться описания символических актов в нарративных источниках, в
том числе и специфика отображения реальных символических актов в этих
описаниях.
2.1.3. Современный период
В следующем поколении

сложилась целая плеяда талантливых

медиевистов, посвятивших себя исследованиям политических ритуалов,
развивавших идеи своих учителей.
Политические ритуалы постепенно становились все более и более
популярным

объектом

исследований;

складывались

важные

институциональные центры, вокруг которых группировались специалисты в
этой сфере171. По мере развития этих штудий происходило переосмысление
многих прежних положений и концепций; представители нового поколения
подчас были очень скептичны по отношению к предшественникам.
Ярким

примером

такого

рода

стала

нашумевшая

монография

французского исследователя Ф. Бюка (р. 1961) «Опасности ритуала»172,
впервые изданная в 2001 г. Учившийся в Париже и в Беркли, у Ж. Ле Гоффа
и

Дж.

Каспари

(1929-2008),

испытавших

сильное

влияние

«антропологического» подхода к изучению ритуалов, Ф. Бюк в своей
монографии вступил в дискуссию с собственными учителями.
Как уже упоминалось выше, во введении к данной работе, именно
монографию Ф. Бюка можно назвать знаковой, определившей направление
дискуссий об исследовании средневековых политических ритуалов в
последние полтора десятилетия. Тезисы французского исследователя о том,
что описания символических актов в раннесредневековых нарративных
171

Именно к этому периоду, в частности, относится создание упоминавшихся выше
«Особых областей исследования», посвященных данной тематике, в Мюнстере и
Гейдельберге.
172
Buc P. The Dangers of Ritual…

62

сочинениях представляют собой не столько отображение реальных событий,
сколько

текстовые

практики,

конструкты,

создававшиеся

самими

сочинителями, с одной стороны, приводили его к радикальному скепсису и
сомнениям в возможности исследований в этой сфере, а с другой – сам автор
показал примеры продуктивных подходов к анализу самих этих текстовых
практик, приемов, использовавшихся средневековыми сочинителями.
Одна из глав «Опасностей ритуала» посвящена описаниям политических
ритуалов в произведениях одного из ярчайших историографов оттоновской
эпохи, Лиутпранда Кремонского173. Ф. Бюк приходил к выводу, что ритуалы,
в интерпретации Лиутпранда, делятся на «хорошие» (оттоновские) и
«плохие» (итальянские и византийские). «Хорошие» ритуалы – это, по Бюку,
ритуалы традиционные, давно оговорѐнные, «условленные» («consensual»).
Соответственно, в противоположность им, ритуалы лангобардские и
византийские – подтасованные, вновь учреждѐнные, «плохие»174. Таким
образом, именно Ф. Бюк первым исследовал «литературные манипуляции»
Лиутпранда в его описаниях политических ритуалов. Но представляется, что
арсенал средств, использовавшихся историографом и его современниками,
был куда многообразней, чем это представлено в работе этого историка.
Почти одновременно с монографией Ф. Бюка, в 2002 г., была
опубликована и работа К. Дѐррих «Поэтика ритуала», в которой
политические ритуалы средневековья также рассматривались в тесной связи
с их литературным отображением175. Политические ритуалы рассматривались
К. Дѐррих как «структурно открытые», то есть постоянно динамично
трансформирующиеся, многозначные и «многофункциональные»176. Особый
интерес

для

исследовательницы

представляло

то,

как

различные

символические элементы могли быть целенаправленно «организованны и
скомбинированы» по определенным принципам и с использованием
173

Ibid. P. 15-50.
Ibid. P. 255-257.
175
Dörrich C. Poetik des Rituals. Konstruktion und Funktion politischen Handelns in
mittelalterlicher Literatur. (Symbolische Kommunikation in der Vormoderne). Darmstadt, 2002.
176
Ibid. S. 18-19, 54-63.
174

63

специфических стратегий, - как в реальной практике, так и, прежде всего, в
литературном

отображении

данных

сцен177.

Яркое

исследование

соотношения ритуалов и отображающих их текстов опубликовала в 2004 г.
также филолог К. Витхѐфт (р. 1973), применив в своей работе концепцию
«символической

коммуникации»

на

материале

отображения

позднесредневекового политического церемониала в художественных и
историографических нарративных источниках178.
Споры о новых подходах к прочтению нарративных источников
коснулись и ряда сюжетов, классических для немецкой медиевистики.
Причем, пафос ниспровержения, радикального переосмысления прежних
концепций, характерный для предшествующего поколения, сменился более
умеренным отношением, стремлением совместить достижения разных
исследовательских школ прошлого и представить некий взвешенный
результат. Ярким примером может служить, например, программное
исследование Ш. Патцольда, посвященное опровержению гипотез Й. Фрида,
предложившего радикальное переоценку событий «стояния в Каноссе» на
основе нового прочтения историографических свидетельств о нем179.
Тему раннесредневековых ритуалов активно исследовали также в тесной
связи с проблемой исторической памяти, рассматривая их как одно из
важнейших средств сохранения (и, при необходимости, незаметной
«корректировки») образа того или иного важного политического события в
сознании общества. Важные исследования посвятил этой теме, в частности,
американец Д. Уорнер; еще одной его заслугой следует признать осмысление
историографической

традиции

исследования

политических

ритуалов,

существующей на данный момент180.
177

Ibid. S. 141-142.
Witthöft C. Ritual und Text: Formen symbolischer Kommunikation in der Historiographie
und Literatur des Spätmittelalters. Darmstadt, 2004.
179
Patzold S. Frieds Canossa. Anmerkungen zu einem Experiment // Geschichte für heute. 2013.
Heft 2. S. 5–39; Fried J. Der Pakt von Canossa... S. 133-197.
180
Warner D.A. Ritual and Memory in the Ottonian Reich: The Ceremony of Adventus //
Speculum. 2001. Vol. 76. № 2. P. 255-283; Idem. Rituals, Kingship and Rebellion... P. 12091220.
178

64

Интерес

к

обобщению

накопленного

опыта,

переосмыслению

пройденного очень примечателен. На сегодняшний день интерес западных
медиевистов к теме политических ритуалов, долгое время являвшейся одной
из самых обсуждаемых, начал убывать. Авторы программных работ,
например, Ф. Бюк или Г. Альтхоф, уже во второй половине 2000х гг.
перешли к исследованию иных сюжетов. Однако данная тема представляется
особенно значимой именно потому, что дает возможность обобщить и
подытожить опыт предшественников, глядя на него с некоторой дистанции,
переосмыслить их подходы уже в ином историографическом контексте, в
котором все более значительную роль начинают играть специалисты из
сравнительно новых для «ритуаловедения» регионов, не в последнюю
очередь, из Восточной Европы.
Исследования различных типов символических актов на протяжении
последних десятилетий становились все более многообразными; все сильнее
расширялся и географический диапазон, охватываемый историками, что
позволяло

глубже

особенностями

понять

различия

символической

между

общими,

репрезентации

типическими

средневековья

и

ее

локальными вариантами. Все больше расширялся и круг регионов, где
историки активно занимались исследованиям политических ритуалов. Так,
поляк З. Далевски опубликовал монографию, посвященную классическому
для исследователей прошлого поколения сюжету, – теме символических
актов как формы разрешения конфликтов, – на примерах из истории региона,
прежде

не

оказывавшегося

проблематике,

-

в

поле

раннесредневековой

зрения

специалистов

Польши181.

Болгарский

по

этой

историк

К. Петков изучил историю трансформации ритуалов примирения на
протяжении средневековья с учетом и западно- и восточноевропейского

181

Dalewski Z. Ritual and Politics. Writing the History of a Dynastic Conflict in Medieval
Poland (East Central and Eastern Europe in the Middle Ages, [3]). Leiden; Boston. 2008.

65

материала, уделяя особое внимание тому, какими методами возможно
исследовать «эмоциональный аспект» символической коммуникации182.
Начиная с 1990х гг. все более активный интерес к теме символической
репрезентации власти и, в частности, к актам политико-символической
коммуникации как одному из важнейших ее аспектов, стал возникать и в
отечественной историографии.
Исследования в этой сфере стали проводиться, в частности, участниками
научной группы «Власть и общество», созданной в 1992 г. в рамках
Всероссийской ассоциации медиевистов и историков раннего Нового
времени183.

Заслугой

этой

группы

историков

является

введение

в

отечественный научный оборот понятийного аппарата, связанного с
проблематикой символической репрезентации власти, осмысление проблемы
придворного церемониала как отражения трансформаций властных структур.
Основное внимание при этом уделялось прежде всего сюжетам,
связанным именно с позднесредневековой символической репрезентацией
власти и изменениям, которые она претерпевала в раннее Новое время. В
числе ярких примеров исследования этой тематики следует назвать статьи
Н.А. Хачатурян, на основании сведений о роли различных должностных лиц
в

публичной

жизни

двора

сопоставившей

уровень

развития

административных систем Бургундии и Франции XV в., Л.М. Брагиной,
изучившей влияние ренессансной культуры на придворный церемониал и
создание нового, «гуманистического» образа придворного184. Тематика,
связанная с более ранними периодами, в том числе со временем
формирования нового языка репрезентации власти христианского государя в
182

Petkov K. The Kiss of Peace: Ritual, Self, and Society in the High and Late Medieval West
(Cultures, Beliefs, and Traditions, [17]). Leiden; Boston, 2003.
183
Хачатурян Н.А. Запретный плод… или новая жизнь монаршего двора в отечественной
медиевистике // Двор монарха в средневековой Европе: явление, модель, среда / Под ред.
Н.А. Хачатурян. М.; СПб, 2001. С. 5
184
Она же. Бургундский двор и его властные функции в трактате Оливье де Ля Марша //
Там же. С. 121-136; Брагина Л.М. От этикета двора к правилам поведения средних слоев:
Книга «О придворном» Бальдассаре Кастильоне и «Галатео, или О нравах» Джованни
делла Каза // Там же. С. 196-214.

66

эпоху Каролингов, была рассмотрена С.А. Польской, изучившей историю
трансформации франкских коронационных чинов с Х в. по XIII в.,
постепенное усложнение смыслового содержания и расширение протокола
церемонии185.
Проблемы репрезентации власти в разные исторические периоды также
рассматривались в публикациях альманаха «Казус», сборниках, посвященных
проблемам потестарной имагологии, в том числе, и совместным с западными
коллегами186.
Наибольшее

внимание проблемам «потестарной

имагологии»

на

сегодняшний день уделяет М.А. Бойцов. В своей опубликованной в 2009 г.
монографии

«Величие

и

смирение»187

он

проанализировал

ряд

символических образов, связанных с репрезентацией власти в позднее
средневековье, исследовал их формирование и изменение на протяжение
средневековья, дал их истолкование и изучил, как политические реалии
отражались в символических актах.
Важная тема, затронутая М.А. Бойцовым в «Величии и смирении», и
более подробно изложенная им в статье «Символический мимесис – в
средневековье, но не только»188 – проблема «символической зависимости»
одних регионов от других, распространения элементов символического языка
из определенных центров – «символических доноров». В качестве главного
185

Польская С.А. «...Прими власть как испытание...»: королевское помазание и коронация
в протоколах франкских коронационных порядков // Священное тело короля: Ритуалы и
мифология власти / Под ред. Н.А. Хачатурян. М., 2006. С. 263 – 292.
186
См. напр. Кулаева С.Б. Жесты власти – жесты молитвы. Исследование иконографии
молитвенной жестикуляции // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2006.
Вып. 8. М., 2007. С. 102-119; Шрайнер К. Указ. соч.; Образы власти на Западе, в Византии
и на Руси: Средние века. Новое время / Под ред. М.А. Бойцова, О.Г. Эксле. М., 2008;
Власть и образ: Очерки потестарной имагологии / Под ред. М. А. Бойцова, Ф.Б.
Успенского. СПб., 2010.
187
Бойцов М.А. Величие и смирение…
188
Bojcov M.A. Symbolische Mimesis – nicht nur im Mittelalter // Zeichen – Rituale – Werte:
internationales Kolloquium des Sonderforschungsbereichs 496 an der Westfälischen WilhelmsUniversität Münster / Hrsg. von G. Althoff unter Mitarb. von C. Witthöft. Münster, 2004
(Symbolische Kommunikation und gesellschaftliche Wertesysteme. Schriftenreihe des
Sonderforschungsbereichs 496, [3]) S. 225-257; Бойцов М.А. Символический мимесис – в
средневековье, но не только // Казус. Индививдуальное и уникальное в истории — 2004.
Вып. 6. М., 2005. С. 355-396.

67

такого «донора» для различных регионов латинского Запада вплоть до XII в.
Бойцов рассматривает, прежде всего, Византию189. Идею «символической
зависимости» в политических ритуалах важно рассмотреть в контексте
биографии Лиутпранда, на протяжении своей карьеры соприкасавшегося с
различными регионами средневековой ойкумены.
В росcийской византинистике также растет интерес к данному
направлению исследований. В частности, недавно была опубликована
монография

М.А. Поляковской190,

посвященная

поздневизантийскому

церемониалу. В своей работе, досконально анализирующей различные
символические элементы церемониала, исследовательница апеллирует не
только к трудам коллег-византинистов, но и стремится учитывать опыт
медиевистов,

изучавших

политические

ритуалы

латинского

Запада,

принимать во внимание их опыт и новые подходы к анализу источников191.
Тема символической репрезентации власти и на латинском Западе, и в
Византии, стала во второй половине ХХ в. основой для взаимодействия
различных

научных

направлений,

сложного

переплетения

историографических традиций.
В процессе развития историография политических ритуалов затрагивала
важнейшие вопросы, стоящие перед современной медиевистикой в целом, –
логику взаимодействия культур, преемственность и разрыв между ними,
соотношение
средневековья,

мирского

и

механизмы

религиозного
взаимодействия

в

представлениях
властителя

и

человека

подданных,

проблему иерархии в средневековом обществе. Это позволило данной сфере
исследований выйти за рамки национальных школ или узкоспециальных
штудий, и стать одной из наиболее перспективных на сегодняшний день
областей медиевистики.

189

Он же. Величие и смирение… С 487-490; Он же. Символический мимесис… С. 368.
Поляковская М.А. Византийский дворцовый церемониал XIV в.: «театр власти».
Екатеринбург, 2011.
191
Там же. С. 9-36; 75.
190

68

Опыт

исследований

различных

форм

репрезентации

власти,

символической коммуникации (в том числе относящихся к иным регионам и
эпохам)

важен

для

данного

исследования

как

материал,

дающий

представление о формировании и динамике развития тех или иных элементов
языка символической коммуникации, подходах к их интерпретации в
нарративных источниках. Однако наиболее существенно, что именно
историками

этого

круга

был

выработан

особый

методологический

инструментарий, необходимый для анализа происхождения и смыслового
содержания тех или иных символических форм; законов политикосимволической

коммуникации;

наконец,

для

понимания

специфики

отражения символических актов в свидетельствах нарративных источников.
2.2. Исследования историописания оттоновской эпохи
2.2.1. Начальный этап
История научного исследования творчества историографов оттоновской
эпохи насчитывает уже более двух столетий, можно сказать, что эти
произведения были важны для немецкой медиевистики с самых истоков ее
существования.

В

качестве

важнейшей

отправной

точки

следует

рассматривать вторую треть XIX в., когда эти сочинения стали издаваться в
недавно основанной серии Monumenta Germaniae Historica, с комментариями
и предисловиями, в которых впервые анализировалась их структура,
выявлялись основные темы, исходя из фактов биографии сочинителя
изучались мотивы создания.
В числе издателей этих произведений были уже основоположники MGH
Г. Пертц (1795-1876) и Г. Вайтц (1813-1886), под чьей редакцией в 18391841 гг. вышли в свет вместе с другими памятниками сочинения Лиутпранда,

69

Видукинда, Руотгера192. Одним из ярчайших исследователей оттоновской
литературной традиции можно назвать Р. Кѐпке (1813-1870), который не
только стал первым издателем в серии MGH жития Матильды, но и посвятил
ряд специальных работ трудам Лиутпранда, Хросвиты, житию Матильды,
историографической традиции этой эпохи в целом193. Для его работ
характерно стремление к глубокому анализу произведений, с учетом того, на
какие источники мог опираться автор, какие мотивы проводил наиболее
настойчиво и какие цели преследовал194, - хотя научный подход в них
нередко сочетается и с элементами публицистики и беллетристики,
поэтизацией и идеализацией оттоновской эпохи как истоков немецкой
истории195.
Уже с сер. XIX в. интерес историков к литературному наследию
оттоновской эпохи стал проявляться и в России; выдающуюся роль здесь
сыграл М.М. Стасюлевич (1826-1911), переводивший и комментировавший
их сочинения, использовавший в преподавательской практике: так, уже в
1852 г. он разбирал на своем университетском спецкурсе «Донесение о
константинопольском посольстве» Лиутпранда196, в 1863-1864 гг. издал
переводы отдельных фрагментов сочинений Видукинда, Лиутпранда,

192

Liudprandi Opera // Annales, chronica et historiae aevi Saxonici / Hrsg. von G.H. Pertz.
(MGH SS, [3]). Hannover, 1839. S. 264–363; Widukindi res gestae Saxonicae a.c. 919-973
edente D. Georgio Waitz // Ibid. S. 408-467; Ruotgeri Coloniensis Vita Brunonis archiepiscopi
Coloniensis // Annales, chronica et historiae aevi Carolini et Saxonici / Hrsg. von G. Pertz
(MGH SS, [4]). Hannover, 1841. S. 252-275.
193
Vita Mathildis reginae antiquior // Annales et chronica aevi Salici. Vitae aevi Carolini et
Saxonici / Hrsg. von R. Köpke. (MGH SS, [10]). Hannover, 1852. S. 573-582; Köpke R. De vita
et scriptis Liudprandi episcopi Cremonensis commentatio historica. Berlin, 1842; Idem. Die
beiden Lebensbeschreibungen...; Idem. Widukind von Korvei. Ein Beitrag zur Kritik der
Geschichtschreiber des 10. Jahrhunderts. Berlin, 1867; Idem. Ottonische Studien zur deutschen
Geschichte im zehnten Jahrhundert. Berlin, 1867; Idem.. Hrotsuit von Gandersheim. Zur
Litteraturgeschichte des 10. Jahrhunderts. Berlin, 1869.
194
См. напр.: Idem. De vita et scriptis Liudprandi… P. 124-147.
195
Характерным примером такой «публицистичности» может служить его работа,
посвященная Хросвите: Idem.. Hrotsuit von Gandersheim. Zur Litteraturgeschichte des 10.
Jahrhunderts. Berlin, 1869.
196
Что рассматривают в качестве одной из важных вех в истории зарождения
отечественной византинистики как самостоятельной дисциплины: Медведев И.П.
Петербургское византиноведение: Страницы истории. СПб, 2006. С. 31.

70

Хросвиты,

Руотгера,

дополненные

кратким

«историческим

очерком

эпохи»197.
Работы

по

оттоновскому

историописанию,

выпускавшиеся

на

протяжении XIX в., и далее представляли собой либо собственно
комментарий издателя к опубликованным или готовящимся к публикации
текстам198, либо работы других исследователей по поводу недавних
публикаций,

также

близкие

по

характеру

к

текстологическим

комментариям199. Уже на данном этапе исследователи, анализируя биографии
оттоновских историографов, отмечали особенности их индивидуальностей,
однако основное внимание было сосредоточено на уточнении отдельных
хронологических и фактических деталей, касающихся биографии авторов и
их сочинений. Заслуга историков этого периода – прежде всего, в том, что
они ввели рассматриваемые нами источники в научный оборот, а также
впервые выделили некоторые характерные для них индивидуальные черты.
2.2.2. Развитие исследований во второй половине ХХ в.
Начиная с рубежа XIX – XX веков историки стали уделять больше
внимания изучению политических идей авторов, особенностям их личных

197

История средних веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т.1. От
падения Западной Римской империи до Карла Великого. СПб, 1863. С. 228-229, 231-234,
349-350; Т.2. От Карла Великого до Крестовых походов. СПб, 1864 / Сост. и пер.
М.М.Стасюлевича. С. 276—348, 358—372; Стасюлевич М.М. Исторический очерк эпохи //
Там же. Т. 2. С. 271—275.
198
Пример – статья редактора второго издания сочинений Лиутпранд в MGH Э.
Дюммлера (1830-1902), опубликованная им за шесть лет до выпуска самого
комментированного издания. Dümmler E. Zum Liutprand von Cremona // HZ. 1871. № 26. S.
273-281.
199
См. напр.: Dändliker C., Müller J. Liudprand von Cremona und seine Quellen //
Untersuchungen zur mittleren Geschichte / Hrsg. von M. Büdinger. Leipzig, 1871. Реакция на
издание Дюммлера 1877 г.: Hantsch M. Über Liudprand von Cremona // Jahresbericht des
Landes-Obergymnasiums zu Leoben. Leoben, 1888. Работа Г. Вайтца, посвященная
сопоставлению сочинений Видукинда и Хросвиты: Waitz G. Über das Verhältnis von
Hrotsuits Gesta Oddonis zu Widukind // Forschungen zur deutschen Geschichte. 1869. Bd. 9. S.
335-342

71

воззрений и влияниям, под воздействием которых они складывались200.
Особо следует отметить заслуги М. Линцеля (1901-1955), в своих работах
середины столетия прямо сформулировавшего в качестве важнейших задачи
исследования авторской субъективности оттоновских историографов, поиска
скрытых

мотивов,

руководивших

ими,

выявление

их

политических

пристрастий и антипатий, - и того, как все это отражалось на исторических
свидетельствах, нередко являвшихся именно продуктом воображения того
или иного историографа201. Для работ этого исследователя была характерна
яркая полемичность, он был склонен давать подчас категоричные и
неоднозначные оценки, но высказал немало догадок, предвосхитивших идеи
медиевистов, работавших на полвека позже него.
Значимой вехой для изучения оттоновского историописания являлась
публикация в 1950 г. первой монографии, специально посвященной
изучению наследия одного из авторов – Видукинда Корвейского, написанной
Г. Бойманом (1912-1995)202. Данное исследование представляло собой
тщательнейших
сочинения

разбор

Видукинда,

основных
его

жанровых

ключевых

особенностей

мотивов,

понятий,

главного
игравших

центральную роль в политических концепциях саксонского историографа. На
основании

этого

разностороннего

анализа

автором

был

воссоздана

политическая позиция Видукинда как «придворного» историографа и
идеолога саксонской знати.
Вслед за данной публикацией вышел в свет и ряд других, посвященных
различным аспектам творчества Видукинда: как языковых и литературных,
200

Brechmann F. Die staatsrechtlichen Anschauungen Widukinds von Corvey, Breslau 1909;
Bloch H. Die Sachsengeschichte Widukinds von Corvei // NA. 1913. Bd. 38. S. 97-141; Jessen
H. Die Wirkungen der augustinischen Geschichtsphilosiophie auf die Weltanschaung Liutprands
von Cremona. Greifswald, Bamberg, 1920; Baum W. Die politischen Anschauungen Liudprands
von Cremona. Würzburg, 1936; Stengel E.E. Die Entstehungszeit der „Res Gestae Saxonicae―
und der Kaisergedanke Widukinds von Korvei // Corona quernea. Festgabe Karl Strecker zum
80. Geburtstage dargebracht. (MGH Schriften, [6]). Leipzig, 1941. S. 136-158.
201
Lintzel M. Designation, Königsheil, Wahl und „Kur― Heinrichs I. // Lintzel M. Ausgewählte
Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 240-260; Idem. Die politische Haltung... S. 316-346; Idem.
Studien über Liutprand von Cremona // Ibid. S. 351-398.
202
Beumann H. Widukind...

72

так и связанных с политической идеологией. В работах Б. Шрайера, Й.
Пласмана, Дж. Брандейджа на отдельных примерах было показано
своеобразие

концепций

Видукинда

–

в

частности,

подробно

проанализирована проводимая в его сочинении идея «неримской» имперской
власти

Оттонов,

исследовано

использование

лексики,

связанной

с

политическими сюжетами203.
Изучение наследия других оттоновских авторов в данный период было
менее активным, а сам анализ – менее глубоким204. Интерес к изучению всего
корпуса сочинений оттоновских историографов значительно вырос в 1970е1980е гг. Именно в это время стали появляться и общие работы, в которых на
новом качественном уровне осмыслялась история оттоновского периода.
Были опубликованы блестящие труды Й. Флекенштейна (1919-2004),
изучившего процесс формирования властных структур в государстве
Людольфингов, в тесной связи со множеством сюжетов военной, церковной,
культурной истории205, Г. Фихтенау (1912-2000), посвятившего исследование
«жизненным порядкам», различным идейным и бытовым реалиям Х в. (в
первую очередь, на материале, связанном Каролингами)206, Э. МюллераМертенса

(1923-2015),

на

основе

данных

дипломатики

тщательно

реконструировавшего хронологию событий оттоновской эпохи и подходы
203

Schreyer B. Zum Begriff der Designation bei Widukind // ZRG GA. 1950. Bd. 67. S. 407–
417; Plassmann J.O. Widukinds Sachsengeschichte im Spiegel altsächsischer Sprache und
Dichtung // Niedersächsisches Jahrbuch für Landesgeschichte. 1952. Bd. 24. S. 1-35; Brundage
J.A. Op. cit. S. 15-26.
204
Так, например, издания того же времени, посвященные Хросвите, связаны не столько с
исследованием идейных аспектов ее работ, сколько с обобщением информации о ее
биографии и сочинениях: Kronenberg K. Roswitha von Gandersheim. Leben und Werk (Aus
Gandersheims großer Vergangenheit, 4), Bad Gandersheim, 1962; Haight A.L. Hrotsvitha of
Gandersheim: Her Life, Her Time, Her Works // Hrotsvitha of Gandersheim. Her Life, Time and
Works, and a Comprehensive Bibliography / Ed. by A.L. Haight. NY, 1965. P. 3-34.
Специальных работ, посвященных творчеству других авторов либо всему комплексу
сочинений оттоновского периода, в тот период не издавалось.
205
Fleckenstein J. Die Hofkapelle der deutschen Könige. Teil 2.: Die Hofkapelle in Rahmen der
Ottonisch-salischen Reichskirche. Stuttgart, 1966 (MGH Schriften, [16/1-2]); Idem. Grundlagen
und Beginn der deutschen Geschichte. (Deutsche Geschichte, [1]). Göttingen, 1974.
206
Fichtenau H. Lebensordnungen des 10. Jahrhunderts. Studien über Denkart und Existenz im
einstigen Karolingerreich. (Monographien zur Geschichte des Mittelalters, [30, 1-2]). Stuttgart,
1984.

73

государей Саксонской династии к управлению207, оставалось существенным
влияние работ К. Шмида (1923-1993), сконцентрировавшегося прежде всего
на династических сюжетах и проблемах взаимоотношения Людольфингов со
знатью208.
Важные обобщающие работы по истории оттоновского периода
издавались с сер. ХХ в. не только немецкоязычными исследователями. До
сих пор не утратила своего значения масштабная монография французского
медиевиста Р. Фольца (1910-1996) о «легенде Карла Великого», и его статьи,
посвященные каролингскому влиянию на оттоновскую репрезентацию
власти209. Его соотечественник П. Корбе исследовал другой аспект
формирования оттоновской «династической легенды»: образы святых
представителей этого рода210. В это же время были опубликованы ключевые
работы основоположников изучения политической истории средневековой
Римской империи в отечественной медиевистике – А.И. Неусыхин211 (через
исследования аграрных сюжетов выходившего на более круг социальнополитических проблем) и Н.Ф. Колесницкий212 (впервые в советской
медиевистике обратившийся непосредственно к политическим сюжетам,
также в тесной связи с социально-экономическими проблемами). В то же

207

Müller-Mertens E. Das Zeitalter der Ottonen. Berlin, 1955; Idem. Die Reichsstruktur im
Spiegel der Herrschaftspraxis Ottos des Großen. Mit historiographischen Prolegomena zur Frage
Feudalstaat auf deutschem Boden, seit wann deutscher Feudalstaat? Berlin, 1980.
208
Schmid K. Neue Quellen zum Verständnis des Adels im 10. Jahrhundert // Zeitschrift für die
Geschichte des Oberrheins 108, 1960. S. 185-202; Idem. Die Thronfolge Ottos des Großen //
ZRG GA. 1964. Bd. 81. S. 80-163.
209
Folz R. Le souvenir et la légende de Charlemagne dans l'Empire germanique médiéval. Paris,
1950; Idem. L'interprétation de l'empire ottonien // Actes des congrès de la Société des historiens
médiévistes de l'enseignement supérieur public. 9e congrès. Dijon, 1978. P. 5-22.
210
Corbet P. Op. cit.
211
Неусыхин А.И. Очерки истории Германии в средние века (до XV в.) // Неусыхин А.И.
Проблемы европейского феодализма. М., 1974. С. 212-374.
212
Колесницкий Н.Ф. Исследование по истории феодального государства в Германии IX –
пер. пол. XII вв. М., 1959; Он же. «Священная Римская империя»: притязания и
действительность. М., 1977.

74

время начинают появляться и новые переводы источников на русский,
сопровождавшиеся анализом контекста их создания213.
Для всех этих историков нарративные источники оттоновской эпохи
были в числе ключевых материалов, привлекавшихся в исследованиях.
Причем, использовались они, в отличие от предшествующего периода, уже
отнюдь не только как подтверждение тех или иных исторических фактов:
внимание уделялось также и особенностям авторской интерпретации
описываемых событий, индивидуальной позиции историографа.
Работы немецко-британского историка К. Ляйзера (1920-1992) – яркий
пример подхода к изучению ключевых политических реалий оттоновской
эпохи, - отношений с иноземными партнерами, династических союзов,
военных предприятий, актов публичной репрезентации власти, - исходя из
интерпретаций, данных тем или иным автором. Не случайно очень часто К.
Ляйзер обращался к свидетельствам Лиутпранда, автора с особенно ярко
выраженной субъективной позицией, обращая пристальное внимание на
своеобразие его идей214. Немецкий медиевист К. Хаук (1916-2007) в ряде
публикаций показал значение круга оттоновских историографов как
сообщества современников, взаимодействовавших между собой, подчас –
ведущих диалог, транслирующих в своих произведениях различные
влияния215.
213

Кузнецова Т.И. Лиутпранд Кремонский // Памятники средневековой литературы Х-ХII
вв. / Под ред. М.Е. Грабарь-Пассек, М.Л. Гаспарова. М., 1972. С. 55-57; Санчук Г.Э.
Видукинд как идеолог восточной экспансии раннефеодального немецкого государства //
Славяно-германские культурные связи и отношения. М., 1969. С. 231-245; Он же.
Предисловие // Видукинд Корвейский. Деяния саксов. М. 1975. С. 6-63.
214
Leyser K. The battle at the Lech, 955. A Study in Tenth-Century Warfare // History. Vol. 50.
1965. P. 1-25; Idem. Henry I and the Beginnings of the Saxon Empire // EHR. 1968. Vol. 83. №
326. P. 1–32; Idem. The Tenth Century in Byzantine-Western relationships // Relation between
East and West in the middle ages / Ed. By D. Baker. 1973; Idem. The Ottonians and Wessex //
Leyser K. Communications and Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian
Centuries. London, 1994. P. 73-104; Idem. Ends and Means in Liutprand of Cremona... P. 125142.
215
Hauck K. Das Wissen Widukinds von Corvey von der Neubildung des sächsischen Stammes
im 6. Jahrhundert // Ostwestfälisch-weserländische Forschungen zur geschichtlichen
Landeskunde / Hrsg. von H. Stoob. Münster, 1970. S. 1-16; Idem. Erzbischof Adalbert... S. 276353.

75

В 1985 г. Э. Карпф, ученик Г. Боймана, издал монографию, в которой
впервые был обобщен материал сочинений всего круга оттоновских
историографов, а также ряда дополнительных источников, связанных с тем
же периодом, включая агиографические произведения, до того момента
крайне редко попадавшие в поле зрения специалистов по оттоновской
политической истории216. В данной работе рассматривались, прежде всего,
проблемы репрезентации королевской власти и становления императорской
власти Оттонов; автор тщательно анализировал использование каждый из
сочинителей

политической

терминологии,

изменения

в

титулатуре,

своеобразие «географической перспективы» разных историографов. В
отношении методов исследования Э. Карпф не являлся новатором и следовал
за своим учителем и другими историками предшествующего поколения.
Однако новым был комплексный подход к изучению источников, дававший
возможность поиска новых связей или противоречий между ними.
Начиная с 1980х-1990х гг. гг. исследователей стало привлекать в
свидетельствах оттоновских авторов то же, что некогда представлялось
недостатком для их предшественников: субъективность, пристрастность,
неоднозначность и неординарность. Прежде эти качества воспринимались
лишь как источник помех, мешающих ученому извлечь из источника
достоверную информацию, теперь же, когда была признана неизбежность
этих субъективных искажений и необходимость более изощренных
критических подходов к источникам, наследие оттоновских историографов
дало возможность опробовать многие из этих новых методов. Существенно
возросло количество работ, посвященных авторам с особенно яркой
индивидуальностью, Лиутпранду и Хросвите, с особым вниманием к
авторскому своеобразию стали рассматриваться и другие произведения.
С

особым

вниманием

изучались

литературные

особенности

произведений, исследования эти были шире сугубо филологического

216

Karpf E. Herrscherlegitimation...

76

контекста: языковая и жанровая специфика сочинений рассматривалась
исследователями и как ключ для понимания воззрений историографов.
Яркий пример - работы, посвященные творчеству Лиутпранда. Так,
австрийские

византинисты

Й.

Кодер

соотечественник

филолог-медиевист

византинист

Шрайнер

П.

(р.

(р. 1942)

В.

1940)217

Бершин

и

Т.

Вебер

(р. 1937),

рассматривали

и

их

немецкий

использование

Лиутпрандом греческого языка как отображение сложного взаимодействия
культур, «греко-латинского» диалога218. Также обращали на себя внимание и
другие литературные особенности сочинений этого талантливого автора: в
частности, их сатирическая составляющая219, функции поэтических текстов,
включенных в их состав220, влияние на них драматургической традиции221.
Итальянка

Г.

Гандино

применила

интересную

методику

анализа

«политического и социального вокабулярия» Лиутпранда, реконструировав
особенности его воззрений, исходя из частоты упоминания тех или иных
понятий, реалий или персоналий, выделяя ключевые термины222.

217

Koder J., Weber T. Liutprand von Cremona in Konstantinopel : Untersuchungen zum
griechischen Sprachschatz und zu realienkundlichen Aussagen in seinen Werken. Wien, 1980;
Berschin W. Griechisch-lateinisches Mittelalter. Von Hieronymus zu Nikolaus von Kues. Bern,
1980; Schreiner P. Zur griechischen Schrift im hochmittelalterlichen Westen: der Kreis um
Liudprand von Cremona // RHM. 2003. Bd. 45. S. 305-318.
218
Berschin W. Griechisch-lateinisches Mittelalter... S. 217.
219
Staubach N. Historia oder Satira? Zur literarischen Stellung der ―Antapodosis― Liudprands
von Cremona // MJ. 1989/1990. Bd. 24/25. S. 461-487; Levine R. Liudprand of Cremona: history
and debasement in the tenth century // MJ. 1991. Bd. 26. S. 70-84; Villa C. Antecedenti
mediolatini. Liutprando e il riso della corte ottoniana //Passare il tempo. La letteratura del gioco
e dell'intrattenimento dal XII al XVI secolo / A cura di E. Malato, M. Picone Roma, 1993. P. 5166; Balzaretti R. Liutprand of Cremona‘s sense of humour // Humour, History and Politics in
Late Antiquity and the Early Middle Ages / Dir. by G. Halsall. Cambridge, 2002. P. 114-128.
220
Colonna E. Op. cit.
221
Oldoni M. Liutprando oltre il magazzino delle maschere // Liutprando da Cremona, Italia e
Bisanzio alle soglie dell‘anno mille / A cura di M. Oldoni, P. Ariatta. Novara, 1987. P. 7-35.
222
Gandino G. Il vocabolario politico e sociale di Liutprando da Cremona. (Nuovi studi storici,
[27]). Roma, 1995. Одна из важных особенностей языка Лиутпранда, отмеченная
исследовательницей, – «лингвистический динамизм», то есть способность тех или иных
используемых им понятий приобретать новое звучание в различных контекстах. В
описаниях Лиутпрандом символических сцен «динамизм» его языка проявляется
особенно ярко. В частности, именно своеобразное «мерцание» оттенков смысла позволяет
сочинителю передать сложное переплетение религиозного и светского в ритуале.

77

Активно ведется также изучение литературных особенностей сочинений
Хросвиты, включая и ее исторические поэмы223, жанровые и стилистические
особенности стали особым предметом изучения и в случае с произведениями
Видукинда224. Литературное своеобразие произведений наиболее ярких
оттоновских историографов осмыслялось историками прежде всего как
средство выражения их политических концепций.
Проблема

изучения

конструируемой

оттоновскими

авторами

«литературной реальности» была особенно ярко сформулирована в работах
Х. Келлера (р. 1937). В частности, он показал особенности транслирования
идей историографа через интерпретацию им библейских образов; в своей
программной

и

оказавшей

большое

влияние

статье,

посвященной

свидетельству Видукинда о коронации Оттона I в 936 г., исследователь
убедительно показал, что в основе этого знаменитого описания, вероятнее
всего, лежали впечатления историографа от более позднего символического
акта – коронации Оттона II в 961 г.225, - картины, описываемые оттоновским
автором, анализировались как сложные конструкты, в которых тесно

223

См. напр.: Wilson K.M. Hrotsvit of Gandersheim. The Ethics of Authorial Stance // German
Writers and Works of the Early Middle Ages: 800-1170 / Ed. by W. Hasty, J. Hardin.
(Dictionary of Literary Biography, [148]). NY, 1995. P. 79-87; Berschin W. Hrotsvit and Her
Works // A Companion to Hrotsvit of Gandersheim (fl. 960) / Ed. By P.R. Brown, S.L. Wailes.
(Brill's companions to the Christian tradition, [34]). Leiden; Boston, 2013. P. 23-34. Недавно
был опубликован также посвященный творчеству Хросвиты краткий очерк классика
отечественной филологии М.Л. Гаспарова: Гаспаров М.Л. Хротсвита Гандерсгеймская.
Пафнутий // «Двойной венец». Эпос и драма латинского Запада в переводах М.Л.
Гаспарова / Сост. М.Л. Андреев. М., 2012. C. 95-98.
224
Morrison K.F. Widukind‗s Mirror for a Princess – An Exercise in Self-Knowledge //
Forschungen zur Reichs-, Papst- und Landesgeschichte. Peter Herde zum 65. Geburtstag von
Freunden, Schülern und Kollegen dargebracht / Hrsg. von K. Borchardt, E. Bünz. Stuttgart,
1998. P. 49-71; Mortensen L.B. Stylistic Choice in a Reborn Genre. The National Histories of
Widukind of Corvey and Dudo of St. Quentin // Dudone di San Quintino A cura di P. Gatti.
Trento, 1995. P. 77-102.
225
Keller H. Machabeorum pugnae. Zum Stellenwert eines biblischen Vorbilds in Widukinds
Deutung der ottonischen Königsherrschaft // Iconologia sacra. Mythos, Bildkunst und Dichtung
in der Religions- und Sozialgeschichte Alteuropas. Festschrift für Karl Hauck zum 75.
Geburtstag / Hrsg. von H. Keller, N. Staubach (Arbeiten zur Frühmittelalterforschung, [23]).
Berlin; NY, 1994. S. 417-437; Idem. Widukinds Bericht über die Aachener Wahl und Krönung
Ottos I. // FMASt. 1995. Bd. 29. S. 390-453.

78

переплетались элементы реальных событий и литературной традиции,
свидетельства очевидцев-современников и анахронизмы.
2.2.3. Современный период
В последние два десятилетия широкий круг работ также был посвящен
другим проблемам, связанным с осмыслением памятников оттоновского
историописания
политических

как

«оружия»,

конфликтов

действенно

эпохи.

Мотивы,

влиявшего
побуждавшие

на

развитие
авторов

к

созданиям сочинений, виртуозно анализировались исследователями и подчас
серьезно переосмыслялись по сравнению с прежними трактовками226. Поновому стала анализироваться и проблема аудитории сочинений, - учитывая
множество аспектов, в том числе, региональную и гендерную специфику227.
Ряд публикаций посвящен проблеме диалога культур, в который были
вовлечены историографы, и, прежде всего, Лиутпранд Кремонский с его
яркой

дипломатической

карьерой.

Этому

посвящены

труды

ряда

византинистов. Так, статья К. Шуммер228 дает представление о наиболее
распространенном подходе к оценке его дипломатической деятельности;
Лиутпранд предстает здесь наивным и плохо ориентирующимся в
византийских реалиях, а оттого допускающим в ходе своих миссий немало
ошибок. Немец Т. Хофман в своей недавно опубликованной статье спорит с
этим и доказывает, что Лиутпранд, напротив, был тонким и искусным

226

Классическим примером такого глубокого исследования можно назвать статью Г.
Альтхофа: Althoff G. Causa scribendi... S. 117-133. Полемику с Г. Альтхофом по этому
сюжету начал, прежде всего, Б. Шютте: Schütte B. Untersuchungen zu den
Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde (MGH Studien und Texte, 9). Hannover, 1994.
227
См. напр. Mayr-Harting H. Liudprand of Cremona's Account of His Legation to
Constantinople (968) and Ottonian Imperial Strategy // EHR. 2001. Vol. 116. № 467. P. 539556; Cescutti E. Op. cit.; McMillan L. The Audience of Hrotsvit // A Companion to Hrotsvit of
Gandersheim (fl. 960) / Ed. By P.R. Brown, S.L. Wailes. (Brill's companions to the Christian
tradition, [34]). Leiden; Boston, 2013. P. 311—327.
228
Schummer C. Liudprand of Cremona – a Diplomat? // Byzantine diplomacy / Ed. by J.
Shephard, S. Franklin. Aldershot, 1992. P.197-201.

79

дипломатом своего времени, а его неудача в ходе второго посольства была
связана с объективными политическими обстоятельствами229.
Бельгиец М. Балар и француз Н. Дрокур рассмотрели визиты
Лиутпранда в Константинополь в сходном контексте – с точки зрения
взаимодействия культур и проблемы восприятия «чужого»230. В работе
Дрокура фигура Лиутпранда рассматривается в одном ряду с персоналиям
других чужеземцев с латинского Запада, раньше или позже него побывавших
в Византии; знания всех их о византийском мире так и остались, по
справедливому наблюдению исследователя, очень фрагментарными и
ограниченными. М. Балар же оценивает сочинения Лиутпранда как
«блестящее исключение» из общего ряда свидетельств итальянских
путешественников,

побывавших

в

Византии

за

период

раннего

средневековья, – как наиболее точно и глубоко отражающие подлинные
византийские реалии231.
В. Хушнер (р. 1954) также рассматривает роль Лиутпранда как
посредника

в

межкультурном

«трансальпийского»232.

диалоге

Исследователь

–

на

тщательно

этот

раз,

диалога

анализирует

круг

контактов Лиутпранда во время его жизни при оттоновском дворе и
отправления «епископских обязанностей» в Кремоне, рассматривает его
взаимоотношения с различными представителями светской и церковной
знати. Это дает представление о том круге интеллектуалов, с которым в
первую очередь ассоциировал себя Лиутпранд, с которым в большей или
меньшей степени были связаны и иные авторы данного круга.
229

Hoffmann T. Diplomatie in der Krise. Liutprand von Cremona am Hofe Nikephoros II.
Phokas // FMASt. 2009. Bd. 43. S. 113-178.
230
Balard M. Voyageurs italiens à Byzance VI-XI siècles // Voyages et voyageurs à Byzance et
en Occident du VIe au XIe siècle: actes du Colloque International organisé par la Section
d'Histoire de l'Université Libre de Bruxelles en collaboration avec le Département des Sciences
Historiques de l'Université de Liège / Sous la dir. de J.-L. Kupper. Genève, 2000. Р. 254-272;
Drocourt N. Ambassadeurs étrangers à Constantinople: moyens de contacts, d' échanges et de
connaissances partielles du monde byzantin // Espaces d'échanges en Méditerranée. Antiquité et
Moyen Âge / Sous la dir. de F. Clément. J.V. Tolan, J. Wilgaux. Rennes, 2006. P. 107-134
231
Balard M. Op. cit. P. 271.
232
Huschner W. Transalpine Kommunikation... S. 510–623.

80

Два последних десятилетия можно назвать временем нового, более
глубокого осмысления сочинений оттоновского времени как целостного
комплекса текстов, отражающих диалоги, взаимодействия и противоречия в
политической жизни эпохи. В начале нового столетия было опубликован ряд
обобщающих работ, где анализировался весь корпус этих сочинений. В 2006
г. была опубликована обобщающая статья М. Гизе, рассматривавшего
авторов этого круга как представителей «первого поколения» оттоновских
историографов, отличавшегося множеством своеобразных черт, важнейшими
из которых исследователь считал ихособые связи с представителями
королевского рода, непосредственную вовлеченность в противостояние
конкурирующих групп знати233. В 2007 г. появилось исследование итальянца
Дж. Изабеллы, показавшего многообразие и противоборство политических
концепций оттоновских историографов на примере интерпретации ими темы
сакральности власти государя234. В 2010 г. К. Фэрст представила
монографию, в которой, анализируя тот же набор сочинений, показала
особенности индивидуальных позиций авторов с точки зрения нарратологии,
через изучение «повествовательных структур» в их сочинениях235.
Работам последних десятилетий о ключевых оттоновских сочинениях,
посвящен уже ряд специальных обзоров236. Именно на нынешнем этапе
изучение

наследия

историографов

оттоновского

времени

приобрело

значительный размах, небывало широк тематический охват, представляется
чрезвычайно перспективным дальнейшее применение комплексного подхода,
позволяющего исследовать оттоновское историописание как целостный
корпус сочинений, каждое из которых, в то же время, отличается
233

Giese M. Die Historiographie… S. 19-37.
Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I…
235
Vaerst K. Op. cit.
236
См. напр. Sivo V. Studi recenti su Liutprando da Cremona // Quaderni medievali. Vol. 44.
1997. P. 214-225 ; Laudage J. Widukind von Corvey und die deutsche Geschichtswissenschaft //
Von Fakten und Fiktionen. Mittelalterliche Geschichtsdarstellungen und ihre kritische
Aufarbeitung / Hrsg. von J. Laudage. Köln; Weimar; Wien, 2003. S. 193-224; Bisanti A. Un
ventennio di studi su Rosvita di Gandersheim. (Centro Italiano di Studi sull'Alto Medioevo.
Studi, [12]). Spoleto, 2005.
234

81

своеобразием, благодаря ярким индивидуальностям их авторов, активно
вовлеченных в политическую жизнь своей эпохи.
С момента первых

посвященных оттоновскому историописанию

научных публикаций XIX в. подходы к их изучению претерпевали
многочисленные трансформации. Первоначально исследования были ближе
по характеру к источниковедческим изысканиям, внутренняя критика
источников в них была скорее поверхностной, влияние личных авторских
воззрений на свидетельства учитывалось мало.
С нач. ХХ в. нарративные источники оттоновской эпохи стали все чаще
привлекаться в исследованиях по политической истории, в результате чего
историки обратили более пристальное внимание на то, как описания событий
трансформировались под воздействием авторской субъективности. Уже к
середине столетия влияние личных политических воззрений историографа на
его свидетельства стало рассматриваться как особый предмет исследования.
В третьей четверти ХХ в. появляются работы, посвященные изучению
биографии и творчества того или иного оттоновского историографа, с
глубоким анализом факторов, влиявших на авторские интерпретации
событий (происхождение, окружение, аудитория, культурный багаж), а также
способов выражения авторских идей. Наконец, в последние десятилетия
памятники историописания оттоновской эпохи стали изучаться в качестве
взаимосвязанного комплекса, что позволило не только глубже понять
особенности индивидуального авторских подходов, но и исследовать диалог,
взаимовлияние и взаимодействие сочинителей.

82

Глава 1. Акты инаугурации государя
1.1.

Коронации

1.1.1. Коронация как комплекс символических актов
Именно коронации являлись в Западной Европе важнейшими актами
инаугурации правителя на протяжении большей части средневековья237.
Понятием «коронация» обозначается комплекс символических процедур238, в
который помимо возложения венца на голову нового государя входил и ряд
иных составляющих. В разные эпохи и в разных регионах коронационный
акт мог включать в себя различные сочетания и последовательность этих
элементов.
Следует

отметить,

что

далее

речь

пойдет

о

коронациях

как

инаугурационных актах, совершаемых при обретении государем нового
статуса. Наряду с ними существовали и так называемые «праздничные
коронации» (как правило, на Рождество, Пасху, Троицу или другие даты,
имевшие особое значение для того или иного властителя) и «шествования
под короной», практика повторного возложения короны на голову правителя
(без помазания) в рамках праздничной мессы, в качестве символического
подтверждения его полномочий. Эти символические акты совершались в том
числе и в эпоху первых немецких государей, Оттонов и Салиев239.
237

См. общую справочную информацию по истории формирования и развития
коронационных ритуалов: Eichmann E. Die Kaiserkrönung im Abendland: Ein Beitrag zur
Geistesgeschichte des Mittelalters. Bd. 1-2. Würzburg, 1942; Brühl C. Kronen- und
Krönungsbrauch im frühen und hohen Mittelalter // HZ. 1982. Bd. 234. S. 1-31; Coronations.
Medieval and Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J. M. Bak. Berkeley; Los Angeles;
Oxford, 1990; Bierbrauer K. Krönung // LexMA. Bd. 5.. Sp. 1547-1549; Джексон Р.А.
Коронации императоров и королей // Словарь средневековой культуры. Под общ. ред.
А.Я. Гуревича. 2-е изд., испр. и доп. М., 2007. С.229-234; Бойцов М.А. Помазание на
царство: от Саула до Штауфенов и далее // Образ и символ в иудейской, христианской и
мусульманской традиции / Под ред. А.Б. Ковельмана, У. Гершовича. М., 2015. С. 205-226.
238
Там же. С. 229. Понятия «коронация» и «помазание» в ряде европейских языков
рассматривается как синонимические: например, Weihe и Krönung – в немецком,
consécration, couronnement и sacre – во французском. (Там же).
239
Отличия «праздничной коронации» от «шествования под короной» состояли прежде
всего в том, что коронование должно было осуществляться духовным лицом, по статусу
не ниже епископа. Общая информация об этой символической практике: Brühl С.

83

Данная практика, по-видимому, косвенно запечатлена в историографии
Оттона I: так, с ней связывают особое внимание Адальберта Магдебургского
к местам, где государи отмечали главные христианские праздники, а в одном
из пассажей сочинения Видукинда усматривают прямую отсылку к ней 240.
Однако

в

сочинениях

круга

авторов,

рассматриваемого

нами,

нет

развернутых описаний этих сцен, «праздничные коронации» не представляли
для них такого интереса, как инаугурационные.
На латинском Западе с процедурой коронования стал теснейшим
образом связан акт помазания (миром или, в более поздней традиции
елеем241). Происхождение двух этих элементов инаугурационного ритуала
различно.

Традиция

римских

императорских

коронаций

начала

формироваться в IV-V вв. и сохранялась в Византии, а затем была
заимствована и на Западе, а идея помазания, возможно, была воспринята в
Европе

непосредственно

первосвященниками

царей

из

ветхозаветных

Израиля242.

описаний

Сохранились

помазания

упоминания

о

помазаниях уже в вестготской Испании VII в., а также в Древней
Ирландии243, однако началом традиции, развивавшейся затем на протяжении
всего средневековья, послужили помазания короля франков Пиппина

Festkrönungen // LexMA. Bd. 4. Sp. 409; Idem. Kronen- und Krönungsbrauch... S. 1-5; Klewitz
H.-W. Die Festkrönungen der deutschen Könige // ZRG KA. 1939. Bd. 28. S. 48-50. О еѐ
распространенности на раннесредневековом латинском Западе, в том числе, и в
репрезентации власти первых немецких государей, в оттоновскую и салическую эпоху:
Jäschke K.-U. Frühmittelalterliche Festkrönungen? Überlegungen zu Terminologie und Methode
// HZ. 1970. Bd. 211. S. 556-588; Brühl С. Fränkischer Krönungsbrauch und das Problem der
«Festkrönungen» // HZ. 1962. Bd. 194. S. 265—326. Корни данной символической традиции,
по-видимому, следует связывать с византийским наследием: Jäschke K.-U. Op. cit. S. 571588; Бойцов М.А. Символический мимесис… С. 355 – 396.
240
Klewitz H.-W. Op. cit. S. 51, 75; Wid. P. 82. (Lib. II. Cap. 36.). ―quotienscumque autem sit
opus corona portanda ieiunium semper precedere pro vero traditur‖ («достоверно известно,
что, сколько бы раз [Оттону I] ни требовалось надевать корону, этому всегда
предшествовал пост»).
241
Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика монарших
титулов. М., 2000. С. 23.
242
Eichmann E. Die Kaiserkrönung…Bd. 1. S. 3-23; Treitinger O. Die Oströmische… S. 7-16;
Джаксон Р.А. Указ. соч. С. 229-230; Bierbrauer K. Op. cit. Sp. 1547-1548.
243
Angenendt A. Rex et Sacerdos... S. 100-101.

84

Короткого в 751 г. и 754 г.244. По мнению большинства исследователей на
сегодняшний день, в Византии помазание появилось лишь в поздний период
как результат заимствования с Запада245.
В литургической практике римской церкви, сложившейся не позднее
VII в. и сохранившейся вплоть до наших дней, совершается либо помазание
головы как часть обряда крещения (само помазание в этом случае не
воспринимается как отдельный обряд, совершает его священник), либо
помазание чела при конфирмации (что является отдельным таинством,
совершать

которое

должен

только

епископ)246.

В

инаугурационных

помазаниях государя на латинском Западе изначально, вероятнее всего, была
заложена

ассоциация

именно

с

помазанием

при

крещении247.

При

инаугурационных актах Пиппина, как и в дальнейшем в каролингской
традиции, совершалось именно помазание головы248; еще одним косвенным
подтверждением

именно

такой

трактовки

ритуала

служит

то,

что

инаугурационное помазание, в отличие от помазания при конфирмации,
могло неоднократно повторяться249.
Предположение, что помазание при инаугурации осмыслялось как
«новое крещение», «новое рождение» государя соответствует концепции А.
ван Геннепа, по которой инаугурационные акты следует рассматривать как

244

Подробнее см. Affeldt W. Untersuchungen zur Königserhebung Pippins // FMASt. 1980. Bd.
14. S. 95-187; Angenendt A. Pippins Königserhebung... S. 179-209.
245
Большинство исследователей полагают, что обряд был перенят в нач. XIII в. Более
ранние упоминания помазания в византийской литературе толкуют как литературный
образ, библейскую отсылку, а не свидетельство о реальной символической практике.
Treitinger O. Die Oströmische… S. 29; Angenendt A. Rex et Sacerdos… S. 111;
Острогорский Г.А. Эволюция византийского обряда коронования // Византия, южные
славяне и Древняя Русь, Западная Европа: Искусство и культура. Сб. ст. в честь В. Н.
Лазарева / Редкол. В.Н. Гращенков и др. М., 1973. С. 37-38. Тем не менее, сомнение в
точности этой точки зрения высказывал, в частности Б.А. Успенский: Успенский Б.А. Царь
и император... М., 2000. C. 25-26.
246
Успенский Б.А. Царь и император… C. 8.
247
Angenendt A. Rex et Sacerdos… S. 110-118; Успенский Б.А. Царь и император… С. 7-16.
248
Успенский Б.А. Царь и император… С. 8.
249
Возможно, значимую роль здесь играло представление о государе как о «новом
Давиде», - ведь библейский Давид был помазан трижды. Там же. С. 13-14.

85

один из типов «обрядов перехода»250. Новый статус государя, - согласно
идеям еще одного классика, изучавшего эту проблему, Э.Х. Канторовича, понимался как его новое воплощение, «удвоение тел»251.
Первым примером совмещения коронования и помазания в едином
ритуале, по-видимому, следует считать императорскую коронацию Карла
Великого в 800 г.252, однако долгое время такое объединение не
рассматривалось как обязательное, и лишь к кон. IX в., начиная с
коронационных чинов, составленных Хинкмаром Реймсским (806-882 гг.)253,
можно говорить о том, что в каролингской традиции прочно утвердилось
представление о неразрывной связи между двумя этими обрядами.
Репрезентация власти правителей Саксонской династии, безусловно,
основывалась на традиции Каролингов, но в новом политическом контексте
заимствованные элементы не могли не претерпеть трансформацию. Важная
перемена зафиксирована в чине поставления Оттона I императором в 962 г.:
если прежде инаугурационное помазание государя совершалось миром, и
помазывалась при этом голова, то с этого момента совершается помазание
елеем правой руки и междуплечия254. Это изменение рассматривается
исследователями как способ подчеркнуть различие ритуала поставления
светского государя и инаугурации духовенства, обозначить превосходство
церковной власти над светской255.

250

Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов. М., 1999. С. 103104. Пример рассмотрения коронационной процедуры в контексте обрядов перехода дает
статья Ж. Ле Гоффа: Le Goff J. A Coronation Program for the Age of Saint Louis: The Ordo of
1250 // Coronations. Medieval and Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J. M. Bak. Berkeley;
Los Angeles; Oxford, 1990. P. 46-56.
251
Ср. Канторович Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой политической
теологии / Пер. с англ. М.А. Бойцова, А.Ю. Серегиной. М., 2014. С. 80, прим. 9; С. 117118.
252
Впрочем, некоторые исследователи высказывали сомнения, было ли при этом
совершено помазание. Джаксон Р.А. Указ. соч. C. 229.
253
Там же. С. 230.
254
Eichmann E. Die Kaiserkrönung…Bd. 1. S. 206, 208, 287, 295; Успенский Б.А. Царь и
император… С. 23.
255
Успенский Б.А. Царь и император…С. 23.

86

Впрочем, свидетельства дошедших до нас коронационных чинов
оттоновского времени разноречивы256. Так, в близком по

времени

Майнцском коронационном чине257 упоминается о помазании головы, груди,
спины, предплечий и рук, - что, по-видимому, представляло собой
соединение элементов различных обрядов258. Это подтверждает, что
представления о надлежащем порядке коронационного обряда в эпоху
Оттона I далеко не были устойчивыми и неизменными, а процесс
формирования языка репрезентации власти сопровождался противостоянием
различных

политических

сил,

боровшихся

за

утверждение

той

«символической модели», которая была наиболее выгодна им259. Тем важнее
для нас обратиться к анализу описаний сцен инаугурации в сочинениях
оттоновских историографов, многие из которых принадлежали к различным
политическим кругам.
Помимо коронования и помазания в качестве важнейших элементов
процедуры коронации принято рассматривать также избрание и аккламации
(торжественные приветственные возгласы народа). В процессе развития
символической традиции в разных регионах эти составляющие нередко
приобретали скорее формальный характер, однако в оттоновскую эпоху они
играли в церемонии важную роль260. На протяжении средневековой истории
Священной Римской империи значение избрания короля лишь возрастало,
постепенно развившись в процедуру избрания семью курфюрстами261.
Для раннего средневековья было характерно соединение принципов
наследования и избрания при передаче власти, хотя наследственное право,

256

Там же. С. 67., прим. 93.
Составление приблизительно датируется 950-963/964 гг. Isabella G. Modelli di regalità a
confronto... P. 41.
258
Обрядов крещения, епископского рукоположения, а также элементов, заимствованных
из других коронационных чинов. Schramm P. E. Die Krönung in Deutschland bis zum Beginn
des salischen Hauses // ZRG KA. 1935. Bd. 55. S. 254, 315; Isabella G. Modelli di regalità a
confronto... P. 46.
259
Isabella G. Modelli di regalità a confronto... P. 55-56.
260
Джаксон Р.А. Указ. соч. С. 229-234; Isabella G. Modelli di regalità a confronto… P. 43-54.
261
Thomas H. Wahl // LexMA. Bd. 8. Sp. 1909-1911.
257

87

безусловно, превалировало262. Процедура избрания короля знатью являлась
важной составляющей инаугурации, но в этот период зачастую представляла
собой не свободное избрание, а скорее формальное выражение «признания»
нового

короля,

право

которого

основывалось

прежде

всего

на

преемственности по отношению к предшественнику263. Лишь с XI-XII вв.
избрание стало играть все более существенную, самостоятельную роль в
политической практике264.
Аккламации – хором возглашаемые народом церемониальные формулы
приветствия и прославления государя265. Они являлись еще одной формой
выражения признания и одобрения инаугурационного акта, уже не только
знатью, но и всем народом в целом. Корни этой традиции связывают еще с
античным Римом и даже возводят к эпохе Александра Македонского266.
Средневековые аккламации представляли собой, прежде всего, ритмически
организованные и положенные на музыку возглашения христианских
литургических формул, фраз из церковных гимнов267, имени государя.
Э.Х. Канторович, рассматривавший аккламации в Средние века как
переосмысленное возрождение античного культа почитания государя268,
полагал, что на латинском Западе эта традиция начала вновь оформляться с
сер. VIII в. в каролингской практике269.

262

Goetz H.-W. Europa im frühen Mittelalter. 500 – 1050 (Handbuch der Geschichte Europas,
[2]). Stuttgart, 2003. S. 122-127.
263
Boshof E. Königtum und Königsherrschaft im 10. und 11. Jahrhundert. (Enzyklopädie
deutscher Geschichte, [27]). München, 1993. S. 56. Избрание короля в этот период также
было тесно связано с принесением знатью клятвы верности: Goetz H.-W. Europa… S. 125126.
264
Reuling U. Die Kur in Deutschland und Frankreich. Untersuchungen zur Entwicklung des
rechts förmlichen Wahlaktes bei der Königserhebung im 11. und 12. Jahrhundert
(Veröffentlichungen des Max-Plantk-Instituts für Geschichte, 64). Göttingen, 1979. S. 7-13.
265
Langgärner G., May G. Akklamation // LexMA. Bd. 1. Sp. 251-252.
266
Ibid. Sp. 251.
267
Например, ―Multos annos‖, ―Per omnia saecula‖, ―Gloria in excelsis deo‖ (лат. «Многая
лета», «Во веки веков», «Слава в вышних Богу»). Ibid. Sp. 251-252; Kantorowicz E.H.
Laudes Regiae. A Study in Liturgical Acclamations and Mediaeval Ruler Worship. Berkeley;
Los Angeles, 1946.
268
Kantorowicz E.H. Laudes… P. 62.
269
Ibid. P. 13-64.

88

В сочинениях оттоновских историографов 950-970х гг. нашли отражение
все основные инаугурационные акты государей Людольфингов с начала
правления династии: избрание королем Генриха I в 919 г., восшествие на
престол Оттона I после смерти его отца в 936 г., коронация юного Оттона II
как короля-соправителя Оттона I в 961 г., императорская коронация Оттона I
в 962 г., коронация Оттона II как императора-соправителя в 967 г.,
подтверждение полномочий Оттона II после смерти Оттона I в 973 г. На
протяжении полувека с 919 г. по 973 г. политические амбиции правителей
Саксонской династии стремительно возрастали, каждая из перечисленных
инаугураций происходила при новых обстоятельствах, с большинством этих
эпизодов связаны вопросы, дискуссионные для историков.
Генрих I стал преемником Конрада I Франконского, первого правителя
Восточно-Франкского королевства после пресечения династии Каролингов;
власть впервые перешла от франков – к правителю другого народа, хотя
Конраду I мог наследовать его брат, герцог Франконии Эберхард. К тому же,
среди других немецких герцогов наибольшие политические амбиции и
основания претендовать на первенство в тот момент, казалось, имел отнюдь
не Генрих Саксонский, а Арнульф Баварский, а права Генриха как короля
изначально не были признаны всеми немецкими герцогами270.
Генриху I удалось утвердить власть династии – что было зафиксировано,
в частности, в установлении о престолонаследии 929 г., гарантировавшем
Оттону I право на трон271. К моменту воцарения Оттона I в 936 г. основания
его власти были иными, чем у отца: он получил престол не только благодаря
избранию, но и по праву наследника, приняв помазание. Впрочем, влияние
270

Подробнее см. Wolf G. Das sogenannte "Gegenkönigtum" Arnulfs von Bayern 919 // MIÖG.
1983. Bd. 91. S. 375-400; Grabowski A.T. „Duel― between Henry I and Arnulf of Bavaria
according to Liudprand of Cremona // Konfliktbewältigung und Friedensstiftung im Mittelalter /
Hrsg. von R. Czaja, E. Mühle, A. Radziminski. Torún, 2012. S. 387-400; Wolfram H. Bavaria in
the Tenth and Early Eleven Century// The New Cambridge Medieval History. Vol. III c. 900- c.
1024. Cambridge, 1999. P. 301-303.
271
Goetz H.-W. Europa... S. 75; Schmid K. Neue Quellen... S. 185-202; Idem. Die Thronfolge
Ottos des Großen // ZRG GA. 1964. Bd. 81. S. 80-163; Keller H. Widukinds Bericht... S. 390397.

89

знати оставалось немалым, а права нового короля почти с первых лет
правления стали оспариваться в ходе герцогских восстаний272.
Коронация Оттона II в 961 г. – первый точно установленный акт
инаугурации короля-соправителя в Саксонской династии. Оттон I перед
своим отправлением в Италию, где он спустя год стал императором, повелел
короновать сына. Местом коронации был Ахен, что в свете последовавших
вскоре событий следует рассматривать как явную декларацию имперских
амбиций династии.
2 февраля 962 г. в Риме папа Иоанн XII короновал Оттона I
императором. Однако этот символический акт не означал окончательного
признания власти Оттона I в Италии: в последующие годы продолжилась
борьба с противостоящими императору силами: королем Беренгаром II и его
сыном Адальбертом, которых стал поддерживать и короновавший Оттона I
папа Иоанн XII. Последовал конфликт императора и понтифика, вылившийся
в продолжительную борьбу Оттона I за утверждение на папском престоле
угодного ему кандидата вместо папы-«отступника», при этом встала
непростая задача обосновать, что императорская коронация являлась
легитимной, хотя осуществлял ее папа, впоследствии осужденный по
инициативе самого императора273.
В

ходе

Третьего

Итальянского

похода

Оттона

I

966-972

гг.,

предпринятого с целью овладеть южно-итальянскими землями, 25 декабря
967 г. в Риме в качестве императора-соправителя был коронован Оттон II.
Политические амбиции Саксонской династии привели к стремлению
гарантировать династическую преемственность уже не только королевской,

272

Goetz H.-W. Europa... S. 75; Laudage J. Hausrecht und Thronfolge. Überlegungen zur
Königserhebung Ottos des Großen und zu den Aufständen Thankmars, Heinrichs und Liudolfs //
HJb. 1992. Bd. 112. S. 23-71.
273
Isabella G. Eine problematische Kaiserkrönung. Die Darstellung des Verhältnisses zwischen
Otto I. und Johannes XII. in den Berichten über die Kaiserkrönung in zeitgenössischen
italienischen und deutschen Quellen // Der "Zug über Berge" während des Mittelalters. Neue
Perspektiven der Erforschung mittelalterlicher Romzüge / Hrsg. von C. Jörg, C. Dartmann.
Wiesbaden, 2014. S. 71-92.

90

но и императорской власти. После смерти отца в 973 году Оттон II начал
единоличное правление, будучи коронован и как король, и как император.
1.1.2. Коронационные акты в «Деяниях саксов» Видукинда Корвейского
Самые знаменитые развернутые описания инаугурационных актов в
оттоновской историографии – это сцены избрания королѐм Генриха I в 919 г.
во Фрицларе и королевской коронации Оттона I в 936 г.274. Сцена
провозглашения Генриха I королѐм во Фрицларе описана в первой книге
сочинения Видукинда, которая начинается с рассказа о первых легендарных
событиях истории саксов275, а завершается описанием царствования первого
короля из рода Людольфингов276. Воцарение Генриха, таким образом, можно
назвать кульминационным моментом книги: весь ход истории славного
народа в результате приводит правителя саксов к обретению королевской
власти.
Описанию событий во Фрицларе непосредственно предшествует
повествование о том, как прошлый монарх, Конрад I, перед смертью завещал
своему брату, Эберхарду Франконскому, передать власть Генриху277.
Эберхард

повиновался

повелению

Конрада,

дальнейшие

события

историограф описывает так: «Поэтому, как и приказал король, Эберхард
пришел к Генриху и передал в его распоряжение себя вместе со всеми
сокровищами, заключил мир, снискал дружбу, которую верно и преданно
сохранил до конца. Затем, когда в месте под названием Фрицлар собрались
274

Среди важнейших исследований, посвященных этим эпизодам следует упомянуть
прежде всего: Lintzel M. Designation, Königsheil... S. 240-260; Schlesinger W. Die
Königserhebung Heinrichs I. zu Fritzlar im Jahre 919 // Fritzlar im Mittelalter. Festschrift zur
1250-Jahrfeier / Hrsg. von Magistrat der Stadt Fritzlar. Fritzlar, 1974. S. 121-143; Fried J. Die
Königserhebung Heinrichs I.... S. 267-318; Keller H. Widukinds Bericht... S. 390-453; Wolf G.
Nochmals zum Krönungstag und Krönungsort König Ottos I. (936) // Archiv für Diplomatik.
1997. Bd. 43. S. 1-10.
275
И о событиях каролингской эпохи, также представленных как полулегендарные: Wid.
P. 3-23. (Lib. I. Cap. 1-16).
276
Ibid. P. 23-52. (Lib. I. Cap. 17-41).
277
Wid. P. 33. (Lib. I. Cap. 25). Подробнее см. далее, раздел 1.2., с. …

91

предводители и старейшины войска франков, [Эберхард] десигнировал его
королем перед всем народом франков и саксов. Когда же архиепископ,
которым был в то время Херигер, предложил ему [Генриху] помазание и
венец, он не отверг [их], но и не принял, говоря: «Мне достаточно того, что
вы назвали и десигнировали меня королем перед моими знатными [людьми],
по соизволению божественной благодати и вашего милосердия; помазание
же и венец пусть будут у тех, кто лучше нас: мы считаем себя недостойными
такой чести». Эта речь заслужила одобрение всей толпы, и, подняв правые
руки к небу, они, приветствуя, с громкими криками провозглашали имя
нового короля»278.
В описании Видукинда можно чѐтко выделить основные составляющие,
из которых складывается инаугурационный акт. Автор запечатлел не только
публичный ритуал, но и предшествовавшие ему «переговоры» Генриха и
Эберхарда с передачей инсигний279, заключением мира и обещанием
поддержки и верности со стороны Эберхарда. Затем следует описание
собственно символического акта: Эберхард уже публично, перед знатью и
«перед всем народом франков и саксов», десигнирует нового государя;
архиепископ предлагает Генриху корону и помазание, от которых тот
отказывается, говоря, что готов довольствоваться лишь актом десигнации
«перед моими знатными [людьми]», после чего народ высказывает свое
одобрение и «с громкими криками» приветствует нового короля. Итак,

278

Ibid. P. 34. (Lib. I. Cap. 26). ―Ut ergo rex imperarat, Evurhardus adiit Heinricum seque cum
omnibus thesauris illi tradidit, pacem fecit, amicitiam promeruit; quam fideliter famialiariterque
usque in finem obtinuit. Deinde congregatis principibus et natu maioribus exercitus Francorum
in loco qui dicitur Fridisleri, designavit eum regem coram omni populo Francorum atque
Saxonum. Cumque ei offerretur unctio cum diademate a summo pontifice, qui eo tempore
Hirigerus erat, non sprevit, nec tamen suscepit: 'Satis', inquiens, 'michi est, ut pre maioribus meis
rex dicar et designer, divina annuente gratia ac vestra pietate; penes meliores vero nobis unctio et
diadema sit: tanto honore nos indignos arbitramur'. Placuit itaque sermo iste coram universa
multitudine, et dextris in caelum levatis nomen novi regis cum clamore valido salutantes
frequentabant‖.
279
Под «сокровищами» (―thesauris‖) здесь подразумеваются, в первую очередь, именно
переданные Конрадом знаки королевской власти, подробно перечисленные в
предшествующей главе, где описывается акт завещания инсигний Генриху I Конрадом I:
Wid. P. 33. (Lib. I. Cap. 25).

92

основные элементы фрицларского инаугурационного акта 919 г., по
описанию Видукинда, таковы: десигнация, предложение архиепископом
Майнцским коронования и помазания, за которым следует отказ (причем,
ответную речь Генриха здесь можно рассматривать как отдельный
символический

жест

–

публичное

выражение

своей

«политической

программы»), и, наконец, аккламация.
Сцена королевской коронации Оттона I, которая, согласно сообщениям
Видукинда, состоялась в 936 г. в Ахене280, открывает следующую, вторую
книгу сочинения. Она представляет собой «пролог» к двум последующим
книгам, описывающим правление Оттона I, отправную точку нового этапа в
истории Саксонской династии и народа саксов.
Данный фрагмент - одно из самых пространных и детализированных
описаний церемониала в оттоновской историографии. «Когда умер Генрих,
отец отечества, величайший и лучший из королей, весь народ франков и
саксов избрал себе главой его сына Оттона, которого отец прежде уже
десигнировал королем. Распорядители приказали, чтобы место всеобщего
избрания было во дворце в Ахене. Место же это находится рядом с городом
Юлией281, получившим название от имени основателя Юлия Цезаря. И когда
[Оттон] прибыл туда, герцоги и первые среди знати с остальной группой
военачальников, собравшись в ксистуме282, примыкающем к базилике Карла
280

По убедительному предположению Х. Келлера, в действительности Ахен, вероятнее
всего, не являлся местом проведения данной коронации: Keller H. Widukinds Bericht… S.
410 – 421.
281
Ныне г. Юлих, в федеральной земле Северный Рейн – Вестфалия. О том, как в
упоминании Видукиндом этого города и (ложной) этимологии его названия проявляется
стремление «удревнить» традицию передачи власти, возведя ее не к каролингским, а к
античным корням, подробнее см. Zielinski H. Zur Aachener Königserhebung von 936 // DA.
1972. Bd. 28. S. 210-222.
282
В оригинале ―sixto‖, что комментаторы объясняют как искаженное ―xystum‖,
«ксистум», т.е., в том числе, колонный двор, примыкающий к церкви. Wid. P. 54, n. 5. В
соответствии с данными реконструкции, с западной стороны к капелле в Ахене
действительно примыкал такой двор. Hugot L. Die Pfalz Karls des Großen in Aachen.
Ergebnisse einer topographisch-archäologischen Untersuchung des Ortes und der Pfalz // Karl
der Große, Lebenswerk und Nachleben / Hrsg. von W. Braunfels. Bd. III. Düsseldorf, 1965. S.
534-572; Ley J. Aquis palatium: Spätantiker Palast oder frühmittelalterliche Pfalz?
Architekturhistorische Überlegungen zur Ikonographie der Aachener Pfalz // The Emperor's

93

Великого, возвели нового князя283 на сооруженный там трон, и, подавая ему
руки, обещая верность и клятвенно заверяя в своей поддержке против всех
врагов, по своему обычаю сделали его королем. Пока герцоги и прочие
высшие сановники совершали это, архиепископ в сопровождении всего
духовенства и всего простого народа ожидал внутри базилики процессию
нового короля. Когда он вышел, архиепископ, проследовав навстречу, левой
рукой коснулся десницы короля, держа посох в правой руке, одетый в альбу,
облаченный в столу и планету284, и остановился, пройдя на середину
святилища; развернувшись к народу, который стоял вокруг, – ведь в этой
базилике снизу и сверху, по кругу, были сделаны галереи 285, – так чтобы он
мог быть виден всему народу, и сказал: «Вот, привожу вам Оттона,
избранного Богом и прежде уже десигнированного государем Генрихом,
ныне же всей высшей знатью сделанного королем; если вам угодно это
избрание, покажите это, подняв правые руки к небу». На это весь народ,
подняв правые руки вверх, громкими возгласами пожелал благоденствия
новому предводителю. Вслед за этим архиепископ вместе с королем, одетым
по обычаю франков в узкую тунику, проследовал за алтарь, на котором
лежали королевские инсигнии, - меч с перевязью, плащ и армиллы, посох и
скипетр, а также венец. Архиепископом же был в то время Хильдеберт,
франк по рождению, по роду занятий монах, воспитанный и обученный в

House. Palaces from Augustus to the Age of Absolutism / Ed. by M. Featherstone, J.-M. Spieser,
G. Tanman, U. Wulf-Rheidt. Berlin; Boston, 2015. P. 127-129.
283
В оригинале зд. ―princeps‖, что предполагает и отсылку к герцогскому титулу Оттона,
хотя титул племенных герцогов здесь и далее (в т.ч. в следующей главе, с точным
упоминанием имен Франконского, Швабского, Баварского) обозначается как ―dux‖. Wid.
P. 54, 57 (Lib. II. Cap. 1-2).
284
Альба или линея – длинная льняная туника, одеваемая в качестве нижнего облачения
священнослужителя (соответствует стихарю или подризнику в православной традиции).
McCance M. Alb // NCE. Vol. 1. Washington DC, 2003. P. 211-212. Стола – элемент
облачения священнослужителя, длинная лента, надеваемая поверх альбы, диаконами –
через плечо, священниками и епископами - на шею (соответствует орарю или епитрахили
в православной традиции). Idem. Stole // Ibid. Vol. 13. Washington, 2003. P. 539. Планета
или казула – плащ, риза, надеваемая священниками и епископами поверх альбы и столы.
McCance M., Fitzgerald A.D. Chasuble // Ibid. Vol. 3. P. 445-446.
285
Это описание соответствует планировке капеллы в Ахене, в плане представляющей
собой восьмиугольник, окруженный двухъярусной галереей.

94

Фульдском монастыре, и благодаря своим заслугам достигший того, что стал
в этом месте аббатом, а затем заслужил и сан архиепископа Майнцской
кафедры.

Он

был

муж,

весьма

прославленный

необыкновенным

благочестием и, помимо врождѐнной мудрости, еще и усердными учеными
трудами. Говорили, что он, среди прочих даров [Божьей] милости, получил и
пророческий дух. И когда выясняли, какой из архиепископов будет
посвящать короля – Трирский или Кѐльнский, один – поскольку его престол
древнее и будто бы основан блаженным апостолом Петром, или другой –
потому что место относилось к его диоцезу, то, хотя каждый и полагал, что
честь посвящать [короля] подобает именно ему, - оба все же уступили всем
известной милости Хильдеберта. Он же, подойдя к алтарю и взяв с него меч с
перевязью, обратившись к королю, сказал: «Прими этот меч, чтобы ты
изгонял им всех врагов Христа, варваров и дурных христиан, ведь по божьей
воле тебе передана полная власть надо всей империей франков, для
нерушимейшего мира всех христиан». Затем, взяв армиллы и плащ, облачил
его и сказал: «Эти рога, направленные к земле286, пусть напоминают тебе,
чтобы ты пылал жаром веры, и что ты до конца должен пребывать в заботе о
мире». После этого, взяв посох и скипетр, сказал: «Эти знаки пусть
напоминают тебе, чтобы ты с отцовской строгостью наказывал подданных, и
прежде всего с милосердием оказывал помощь служителям Бога, вдовам и
сиротам; и пусть никогда не исчезнет с твоей головы елей сострадания,
чтобы в настоящем и будущем ты увенчался вечной наградой. И тотчас же
после того, как был помазан святым маслом и коронован золотым венцом
самими архиепископами Хильдебертом и Викфридом, и все посвящение
было должен образом завершено, этими же архиепископами от был подведен
к трону, подниматься на который надо было по винтовой лестнице,

286

Речь идет, по-видимому, о специфической форме армилл.

95

сооруженному между двумя мраморными колоннами удивительной красоты,
откуда он мог видеть всех и быть виден всем»287.
Обратим

внимание,

прежде

всего,

на

структуру

описания

символического акта. Вначале говорится о предварительной десигнации
Оттона Генрихом I, которая не описывается как символический акт, но

287

Wid. P. 54-57. (Lib. II. Cap. 1). Defuncto itaque patre patriae et regum maximo optimo
Heinrico omnis populus Francorum atque Saxonum iam olim designatum regem a patre, filium
eius Oddonem, elegit sibi in principem. Universalisque electionis notantes locum iusserunt esse
ad Aquasgrani palatii. Est autem locus ille proximus Iulo a conditore Iulio Caesare cognominato.
Cumque illo ventum esset, duces ac prefectorum principes cum caetera principum militum manu
congregati in sixto basilicae Magni Karoli cohaerenti collocarunt novum ducem in solio ibidem
constructo, manus ei dantes ac fidem pollicentes operamque suam contra omnes inimicos
spondentes, more suo fecerunt eum regem. Dum ea geruntur a ducibus ac caetero magistratu,
pontifex maximus cum universo sacerdotali ordine et omni plebe infra in basilica prestolabatur
processionem novi regis. Quo procedente pontifex obvius laeva sua dexteram tangit regis,
suaque dextera lituum gestans, linea indutus, stola planetaque infulatus, progressusque in
medium usque fani subsistit; et reversus ad populum, qui circumstabat — nam erant
deambulatoria infra supraque in illa basilica in rotundum facta —, quo ab omni populo cerni
posset: 'En', inquit, 'adduco vobis a Deo electum et a domino rerum Heinrico olim designatum,
nunc vero a cunctis principibus regem factum Oddonem; si vobis ista electio placeat, dextris in
caelum levatis significate'. Ad haec omnis populus dextras in excelsum levans cum clamore
valido inprecati sunt prospera novo duci. Proinde procedit pontifex cum rege tunica stricta more
Francorum induto pone altare, super quod insignia regalia posita erant, gladius cum balteo,
clamis cum armillis, baculus cum sceptro ac diadema. Eo quippe tempore erat summus pontifex
nomine Hildiberhtus Franco genere, monachus professione, nutritus vel doctus in Vuldo
monasterio, et ad id honoris merito progrediens, ut pater eiusdem loci constitueretur, deinde
summi pontificatus Mogontiacae sedis fastigium promeruisset. Hic erat vir mirae sanctitatis et
preter naturalem animi sapientiam litterarum studiis satis clarus. Qui inter caetera gratiarum dona
spiritum prophetiae accepisse predicatur. Et cum quaestio esset pontificum in consecrando rege ,
Treverensis videlicet et Coloniae Agrippinae — illius, quia antiquior sedes esset et tamquam a
beato Petro apostolo fundata; istius vero, quia eius ad diocesim pertineret locus: et ob id sibi
convenire arbitrati sunt huius consecrationis honorem — cessit tamen uterque eorum Hildiberhti
cunctis notae almitati. Ipse autem accedens ad altare et sumpto inde gladio cum balteo,
conversus ad regem ait: 'Accipe', inquit, 'hunc gladium, quo eicias omnes is Christi adversarios,
barbaros et malos Christianos, auctoritate divina tibi tradita omni potestate totius imperii
Francorum, ad firmissimam pacem omnium Christianorum'. Deinde sumptis armillis ac clamide
induit eum: 'His cornibus', inquit, 'humitenus demissis monearis, quo zelo fidei ferveas, et in
pace tuenda perdurare usque in finem debere'. Exinde sumpto sceptro baculoque: 'His signis',
inquit, 'monitus paterna castigatione subiectos corripias, primumque Dei ministris, viduis ac
pupillis manum misericordiae porrigas; numquamque de capite tuo oleum miserationis deficiat,
ut in presenti et in futuro sempiterno premio coroneris'. Perfususque ilico oleo sancto et
coronatus diademate aureo ab ipsis pontificibus Hildiberhto et Wichfrido ac omni legitima
consecratione completa, ab eisdem pontificibus ducitur ad solium ad quod per cocleas
adscendebatur, et erat inter duas marmoreas mirae pulchritudinis columpnas constructum, unde
ipse omnes videre et ab omnibus ipse videri posset‖.

96

дважды упоминается в дальнейшем в ходе церемонии288. Сама церемония
начинается с того, что герцоги возводят нового короля на трон и приносят
ему клятву верности. Эта часть действа происходит в ксистуме, то есть в
колонном дворе, примыкавшем к капелле с западной стороны, перед входом
в нее. Затем следует торжественный вход короля в капеллу, где и
совершается дальнейшее: встреча короля архиепископом, одобрение его
воцарения народом и аккламации, затем, в алтаре – вручение архиепископом
инсигний, коронование и помазание, и, наконец, возведение нового государя
на еще один трон, - теперь уже установленный в самой церкви.
Набор и последовательность символических элементов здесь те же, что и
в свидетльстве об инаугурации во Фрицларе. Сначала упоминается
предварительная десигнация нового властителя предыдущим: в случае с
Генрихом – это последняя воля Конрада, в случае с Оттоном – завещание
Генриха. Далее следует выражение поддержки государю знатью: Эберхард
передает Генриху завещание Конрада и обещает хранить верность, герцоги
усаживают Оттона на трон и приносят вассальную присягу; учитывая, что в
ритуале провозглашения Генриха участвовали лишь франки и саксы, личное
выражение поддержки королю герцогом Франконии Эберхардом и его
присяга в первом случае по сути аналогичны «общегерцогскому» избранию
Оттона и присяге ему.
Разница в дальнейшем ходе церемоний связана с ключевым отличием
двух этих актов: Оттон становится коронованным и помазанным королем,
Генрих же отказывается от «помазания и венца», его возведение на престол
оказывается «коронацией без коронования»289. Но, хотя церковный обряд
инаугурации и не совершается во фрицларском эпизоде, в церемонии все же
участвует архиепископ Майнцский Херигер, - предшественник Хильдеберта,
короновавшего Оттона I. Появляется он в этой сцене, по существу, лишь для
288

―Iam olim designatum regem a patre‖; ―a domino rerum Heinrico olim designatum‖ (Ibid. P.
54, 55).
289
Важно отметить, что под отказом от венца здесь подразумевается именно отказ от
коронования, но не от короны. Генрих I принимает инсигнии и в дальнейшем передает их
Оттону I. Подробнее об этом см. в след. разделе данной работы, С. 133 – 166.

97

того, чтобы выслушать отказ Генриха в ответ на свое предложение
короновать его и помазать. Аккламации раздаются после речи Генриха, в
которой он объясняет, что готов довольствоваться десигнацией перед знатью,
объяснение причин отказа от помазания и коронования здесь как бы
замещает само помазание и коронование.
В

историографии

высказывались

предположения,

что,

упоминая

Херигера в сцене инаугурации Генриха, Видукинд тем самым стремился
дискредитировать архиепископа Майнцского, поскольку тот получал отказ в
ответ на предложение церковного посвящения290. Однако поддержка автором
Хильдеберта в случае с ахенской коронацией при споре архиепископов
Майнца, Кельна и Трира о праве проводить королевскую инаугурацию
показывает скорее симпатии Видукинда к майнцскому архиепископскому
престолу. В данном контексте правильнее рассматривать упоминание
Херигера в связи с событиями во Фрицларе как дополнительный аргумент,
подтверждающий, с точки зрения историографа, особые права майнцского
архиепископа при коронации Оттона I: по описанию Видукинда, он
участвует уже в первом инаугурационном акте правителя Саксонской
династии (несмотря даже на то, что церковная инаугурация в ходе него
вообще не осуществлялась).
Итак, описания инаугурационных актов отца в 919 г. и сына в 936 г. у
Видукинда строятся по одной и той же схеме. Не до конца разрешенным
остается

вопрос,

на

что

опирался

историограф,

создавая

эту

«универсальную» модель акта инаугурации государей Людольфингов.
Х. Келлер высказал предположение, что рассказ Видукинда об
Ахенской коронации Оттона I не основан на каком-либо свидетельстве о его
реальной инаугурации в 936 г., а является проекцией сцены коронации
Оттона II в Ахене в 961 г. возможно, виденной самим Видукиндом291. В
290

Подробнее ср. Boshof E. Köln, Mainz, Trier - Die Auseinandersetzung um die
Spitzenstellung im deutschen Episkopat in ottonisch-salischer Zeit // Jahrbuch des Kölnischen
Geschichtsvereins. 1978. Bd. 49. S. 19-48.
291
Keller H. Widukinds Bericht… S. 418-420.

98

пользу этой гипотезы свидетельствует ряд весомых аргументов: соответствие
между описанным Видукиндом актом вручения инсигний и их перечнем в
Майнцском коронационном чине, вероятно, близком по времени именно к
коронации Оттона II (950 – 963/964 гг.)292, отсутствие упоминания о супруге
государя (хотя в коронации 936 г. должна бы была участвовать первая жена
Оттона I Эдит), совместное участие архиепископов в коронации, что
напоминает обстоятельства символического акта 961 г., наконец, сам
характер свидетельства, подробность и точность которого наводит на мысль,
что события были описаны по свежим впечатлениям (самого историографа
или иного непосредственного свидетеля)293.
Однако, даже если данное убедительное предположение справедливо,
это не означает, что Видукинд лишь механически скопировал виденную им
коронацию 961 г., перенеся ее в 936 г. Автор стремился по возможности
запечатлеть подлинные обстоятельства символического акта 936 г. Все
упомянутые им имена участников ритуала принадлежат современникам
событий, а документальные свидетельства не противоречат возможности, что
после смерти Генриха I состоялась инаугурация Оттона I в Ахене294.
Для Видукинда было важно отобразить и охарактеризовать именно акт
воцарения Оттона I, возможно, корректируя в соответствии со своими
представлениями об акте 936 г. не только имена, но и некоторые
символические элементы, прибегая, таким образом, к «литературному
конструированию», а самой коронации 961 г. внимания он не уделил.
292

О датировке Майнцского чина см. подробнее Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di
Ottone I… P. 56-58. Набор инсигний и последовательность их вручения в Майнцском чине
полностью совпадает со свидетельством Видукинда о коронации, за исключением того,
что вместе с армиллами и плащом (облачением, которое в чине именуется ―pallium‖),
коронуемому вручается еще и кольцо. Mainz. Ordo. P. 329-330 (Cap. 14-17). ―Postea ab
episcopis ensem accipiat […] Accinctus autem ense similiter ab illis armillas et pallium et
anulum accipiat […] Postea sceptrum et baculum accipiat […] Postea metropolitanus reverenter
coronam capiti regis imponat‖ («Затем должен принять от епископов меч […] Опоясанный
же мечом также должен принять о них армиллы, плащ и кольцо […] Затем должен
принять скипетр и посох […] Затем митрополит должен с почтением возложить корону на
голову короля»).
293
Keller H. Widukinds Bericht… S. 414-420.
294
Ibid. S. 415-416.

99

Не отображна в сочинении и императорская коронация 962 г. в Риме. Не
этот акт, а инаугурация на германской земле и при участии германской,
прежде всего саксонской, знати играла для автора определяющую роль.
Видукинд в свом описании придавал особое значение символическим
элементам, связанным с признанием государя подданными. Согласно его
интерпретации, Оттон I обретает новый статус, когда представители высшей
знати возводят его на престол в ксистуме собора и приносят присягу: с этого
момента историограф начинает именовать его уже не князем (герцогом), а
королем295. Всѐ дальнейшее, включая одобрение народом и церковный обряд
инаугурации, служит, по существу, лишь подтверждением обретения этого
нового статуса. Хотя в Майнцском коронационном чине, напротив,
коронуемый на момент начала церковного посвящения с участием
архиепископов еще именуется «десигнированным князем» (―designatus
princeps‖)296.
Автор связывает этапы символического действа с определенным местом:
избрание в ксистуме, представление нового монарха народу «посреди
церкви» (что легко представить в пространстве восьмиугольной Ахенской
капеллы, в центре которой, вероятно, находилось возвышение-амвон297) и
295

Этот момент изменения статуса государя именно в результате избрания его знатью
особо отмечал Дж. Изабелла, подчеркивая разницу интерпретаций в сочинении
Видукинда и в Майнцском чине, в которомуказывается, что «превращение» из «princeps»
в «rex» происходит в момент возложения короны епископом. Isabellla G. Modelli di regalità
a confronto… P. 55. Отличие точки зрения историографа в данном случае отмечено
справедливо, однако следует добавить, что Видукинд в этом отрывке не вполне
последователен в употреблении данных терминов: после избрания знатью он
действительно начинает именовать Оттона «rex», в отличие от первоначального «princeps»
и «novus dux» (Wid. S. 54. vers. 9, S. 55. vers. 1 (Lib. II. Cap. 1)), но позднее народ вновь
приветствует его в качестве «novus dux» (Ibid. S. 55. vers. 19). Возможно, в связи с этим,
корректнее будет не связывать термин «dux» с герцогским титулом, а переводить его как
«вождь, предводитель» (в отличие от «princeps»).
296
Mainz. Ordo. 6.
297
До наших дней в Ахенском соборе сохранился амвон Генриха II, выдающийся образец
позднеоттоновского искусства, созданный между 1002 г. и 1014 г., располагавшийся
первоначально именно в центре церкви. Нет точных сведений о том, каким был более
ранний амвон этого храма, но, вероятнее всего, находился он там же. Grimme E.G. Der
Dom zu Aachen. Architektur und Ausstattung. Aachen, 1994. S. 107–114. В данном описании
амвон используется во время аккламации, в то время как в Византии существовала давняя
традиция коронования императоров на амвоне константинопольской Святой Софии,

100

наконец коронование и помазание «за алтарем». Историограф уделяет много
внимания сценам избрания государя знатью и приветствию его народом,
происходившим не в пространстве, скрытом от глаз большинства, а
максимально публично, перед лицом народа.
Удивительно точное совпадение многих деталей описания церемонии в
«Деяниях

саксов» и

в Майнцском коронационном чине позволяет

предполагать, что и та, и другая версия были связаны с одним и тем же
символическим актом (коронация 961 г. в Ахене). Однако при этом, в
отличие от коронационного чина, в котором акцентируется именно
значимость церковной инаугурации государя298, Видукинд не упоминает ряд
символических

актов

с

участием

архиепископов,

дополнительно

подчеркивающих их особую роль в посвящении короля299. Существенно
отличаются и формулы, произносимые при передаче инсигний: в Майнцском
коронационном чине, в отличие от свидетельства Видукинда, важнейшую
роль играют обещания короля защищать церковь300.

зафиксированная в том числе и в Книге церемоний в коронационном чине (Treitinger O.
Op. cit. S. 13-15)
298
Isabella G. Modelli di regalità a confronto… P. 55.
299
Например, серию вопросов, задаваемых государю перед коронацией, - прежде всего, о
том, готов ли он принять на себя роль защитника церкви: ―[…] princeps interrogetur a
metropolitano, si sanctas Dei ecclesias ac rectorum ecclesiarum necnon et cunctum populum sibi
subiectum iuste et religiose regali providentia iuxta morem patram suorum defendere ac regere
velit‖ («[…] князь должен быть спрошен митрополитом, желает ли он справедливо и
благочестиво с царской попечительностью согласно обычаю своего отца защищать святые
Божие церкви и управителей церквей, а равно и весь подвластный ему народ»; Mainz
Ordo. 7; ср.: 2 Мак. 4:6 ―Videbat enim sine regali providentia impossibile esse pacem rebus
dari‖ – ―ибо он видел, что без царской попечительности невозможно мирно устроить
дела‖). Видукинд ничего не сообщает также об акте совместного преклонения государя и
духовенства перед алтарем (Mainz. Ordo. 6.).
300
Ср. напр. формулы при вручении меча у Видукинда: ―'Accipe', inquit, 'hunc gladium, quo
eicias omnes is Christi adversarios, barbaros et malos Christianos, auctoritate divina tibi tradita
omni potestate totius imperii Francorum, ad firmissimam pacem omnium Christianorum'‖
(«Прими этот меч, чтобы ты изгонял им всех врагов Христа, варваров и дурных христиан,
ведь по божьей воле тебе передана полная власть надо всей империей франков, для
нерушимейшего мира всех христиан») Wid. P. 56 (Lib. II. Cap. 1). и в Майнцском чине:
―Accipe gladium per manus episcoporum licet indignas, vice tamen et auctoritate sanctorum
apostolorum consecratas, tibi regaliter impositum nostraeque benedictionis officio in
defensionem sanctae Dei ecclesiae divinitus ordinatum‖. «Прими меч, хотя из недостойных,
но освященных преемственностью и властью святых апостолов рук епископов, врученный

101

Видукинд подчеркивал в своем описании значение светских элементов
церемонии. Мотив поддержки государя знатью и народом являлся для него
определяющим, а церковная инвеститура была представлена как акт,
проистекающий из одобрения нового государя «народом саксов»301.
Тот факт, что первый король Саксонской династии не был помазан, повидимому, был хорошо известен в оттоновских политических кругах; его так
или иначе комментировали и объясняли в своих сочинения историографы и
эпохи Оттона I, и позднеоттоновского периода. В более поздних сочинениях
отказ Генриха от помазания оценивался зачастую однозначно негативно, как
некий изъян, недостаток легитимности, - автор жития св. Ульриха Герхард, а
следом за ним и Титмар Мерзебургский, усматривали в этом если и не
прямой конфликт с церковью, то, во всяком случае, недружественный по
отношению к духовенству жест короля302.
Однако у Видукинда мотив противостояния светского властителя с
церковными кругами не обозначен с такой остротой, а о поступке Генриха не
говорится как о неблагочестивом. Видукинд не стремится обойти стороной
сообщение об отказе Генриха от помазания, - напротив, он описывает этот
символический жест фактически как центральный акт его инаугурации.
Вкладывая в уста Генриха речь, в которой тот провозглашает, что считает
главной опорой и источником легитимности своей власти поддержку знати,
Видукинд тем самым транслирует политическую программу короля.
Программа эта вызывает одобрение народа, к тому же, хотя здесь Генрих по
существу отказывается от церковных обрядов легитимации, прямо говорится
о том, что власть он получает при посредстве божественной благодати.
тебе как королю и нашим благословением предназначенный для защиты по
божественному велению святой Божьей церкви» (Mainz. Ordo. 14).
301
Едва ли можно всецело согласиться с выводом Дж. Изабеллы о намеренной
«антиепископской» направленности описания коронации у Видукинда (Isabella G. Modelli
di regalità a confronto… P. 55). Однако, безусловно, его взгляд сосредоточен в большей
степени на роли, которую играет при инаугурации светская, а не церковная знать (в
отличие от официального церковного Майнцского чина).
302
Gerhard. Vita Oudalrici // Aevum Carolinum et Saxonicum (MGH SS, 9) P. 389; Thietmar. P.
6-7. (Lib. I. Cap. 8)

102

В этом отношении историограф уже не только уподобляет друг другу
инаугурации отца и сына, но и показывает, что основания власти Генриха
были иными, чем у Оттона, но при этом отнюдь не оценивает инаугурацию
првого государя Людольфинга как недостаточно легитимную. Напротив,
здесь можно усмотреть едва ли не скрытый упрек историографа нынешнему
государю в том, что он меньше, чем его отец, заботится об интересах
саксонской знати. Впрочем, данное различие играет меньшую роль, чем
сильнейшее сходство между двумя этими символическими сценами во всех
прочих аспектах.
Другой ключевой мотив – преемственность по отношению к франкам – в
описании ахенской коронации Оттона продолжает линию, обозначенную во
«фрицларской» сцене. Для историографа принципиально важно, что первый
инаугурационный акт Оттона происходит в Ахене, столице Карла Великого,
он обращает особое внимание на то, что коронуемый одет «по франкскому
обычаю»303.

Мотивы

особой

роли

знати

в

поставлении

короля,

преемственности по отношению к франкам и даже отголоски более поздних
споров между архиепископами о праве короновать государя представлены и
в описании инаугурационного акта Генриха во Фрицларе. Совпадения
прослеживаются и в самой форме описания: вплоть до почти дословного
совпадения

формулировок304.

Показывая

преемственность

традиции

символической репрезентации власти двух первых правителей династии,
автор тем самым показывает устойчивость этой традиции.
303

Wid. P. 56 (Lib. II. Cap. 1). ―cum rege tunica stricta more Francorum induto‖.
Ср. напр. описания приветствия нового правителя народом: ―dextris in caelum levatis
nomen novi regis cum clamore valido salutantes frequentabant― («подняв правые руки к небу,
они, приветствуя, с громкими криками провозглашали имя нового короля»). Wid. P. 34.
(Lib. I. Cap. 26); ―omnis populus dextras in excelsum levans cum clamore valido inprecati sunt
prospera novo duci‖ («весь народ, подняв правые руки вверх, громкими возгласами
пожелал благоденствия новому предводителю»). Ibid. P. 55. (Lib. II. Cap. 1). В этих
отрывках Видукинд именует Генриха «новым королем», а Оттона – «новым вождем»
(«новым герцогом»). Вероятно, это связано с тем, что аккламации завершают
фрицларскую сцену, а в описании инаугурации Оттона I – предшествуют коронации и
помазанию; при этом, приветствуя Генриха, народ как бы подтверждает, что тот, несмотря
на отсутствие помазания стал королем, а приветствуя Оттона, «дает согласие» на то,
чтобы «новый вождь» принял помазание и стал королем.
304

103

Кроме того, в сочинении Видукинда содержатся другие краткие
упоминания инаугураций, из которых складывается более продолжительная
цепочка, ведущая, в конечном счете, к Генриху I и Оттону I. Во всех этих
сценах решающую роль в легитимации государя играет народная поддержка
и личная преемственность по отношению к предшествующим государям.
Рассказывая о воцарении короля франков Теодориха I (511-533 гг.),
историограф упоминает королевское помазание, совершающееся по воле
народа «в благодарность» за милостивое правление отца Теодориха,
Хлодвига I (481-511 гг.). «После этого умер король франков Хлодвиг, не
оставив наследником королевства никого, кроме единственной дочери по
имени Амальберга, которая вышла замуж за короля тюрингов Ирминфрида.
Но народ франков, с которым его властитель обходился человечно и
милостиво, чтобы воздать благодарность помазали себе королем сына по
имени Теодорих, которого тот имел от любовницы»305. Таким образом, в
представлении Видукинда, символическая передача власти у франков в VI в.
уже

основывается

на

трех

символических

элементах:

наследование

(«десигнация»), воля народа («избрание»), сакральная процедура посвящения
(помазание306). В контексте всего сочинения, через которое красной нитью
проходит идея о преемственности саксов по отношению к франкам, Теодорих
предстает отдаленным предшественником государей-Людольфингов.
О тех же трех элементах легитимации идет речь и в повествовании
«Деяний саксов» об отказе герцога Оттона (836-912 гг.), отца Генриха I, от
королевской власти - сам этот отказ обыгран историографом как
«несостоявшаяся инаугурация». «У короля Людовика не было сына, и весь
305

Wid. P. 9. (Lib. I. Cap. 9.) ―Post haec moritur Huga rex Francorum, nullumque alium
heredem regni relinquens preter unicam filiam nomine Amalbergam, quae nupserat Irminfrido
regi Thuringorum. Populus autem Francorum a seniore suo humane clementerque tractatus, pro
gratiarum actione rependenda filium quem ex concubine genuit nomine Thiadricum ungunt sibi
in regem‖. Преемственность по отношению к отцу упоминается как одно из ключевых
оснований легитимации власти Теодориха, хотя, согласно свидетельству самого
Видукинда, он был не законным наследником Хлодвига, а сыном от наложницы
306
Причем, формулировка подразумевает, что помазание – прежде всего, также акт,
совершаемый по соизволению народа. Ibid. ―ungunt sibi in regem‖

104

народ франков и саксов просил Оттона надеть королевский венец. Но он,
будучи уже отягощен [годами], отказался от бремени правления; по его же
совету королем был помазан Конрад, некогда герцог франков»307. Итак, как
повествует Видукинд, именно герцог Оттон должен был быть коронован по
воле народа, как преемник последнего правителя Восточно-Франкского
королевства из рода Каролингов, Людовика IV Дитя (900-911 гг.)308. Однако
саксонский государь будто бы «дал совет» передать власть Конраду
Франконскому. У этих сведений, сообщенных Видукиндом, мало общего с
действительностью: Конрад I, имевший значительное влияние уже при дворе
Людовика IV, рассматривался как главный преемник Каролингов в немецких
землях, в то время как политическое влияние герцога Саксонии было не
столь велико309. Это сообщение – еще один пример стремления автора
«удревнить» причастность Людольфингов к королевской власти.
Все те же основные составляющие инаугурации упоминаются и в
сообщении Видукинда о подтверждении прав Оттона II с началом его
самостоятельного правления в 973 г. События происходят на следующий
день после смерти Оттона I, 8 мая: «С наступлением утра, хотя прежде он
уже был помазан королем и десигнирован как император блаженным
апостолическим [папой], сыну императора, единственной надежде всей
церкви, как и ранее, один за другим подавали руки, обещая верность и
подтверждая воинскими клятвами свою помощь против всех врагов»310.
Из этого отрывка ясно, что Видукинд был осведомлен и о королевской, и
об императорской инаугурации Оттона II как соправителя, но предпочел
307

Ibid. P. 22-23. (Lib. I. Cap. 16). ―Regi autem Hluthowico non erat filius, omnisque populus
Francorum atque Saxonum quaerebat Oddoni diadema inponere regni. Ipse vero quasi iam
gravior recusabat imperii onus; eius tamen consultu Cuonradus quondam dux Francorum ungitur
in regem. Penes Oddonem tamen summum semper et ubique fiebat imperium‖.
308
Здесь франки и саксы впервые упоминаются историографом в качестве единого народа.
309
Goetz H.-W. Europa… S. 74. Idem. Der letzte "Karolinger"? Die Regierung Konrads I. im
Spiegel seiner Urkunden // Archiv für Diplomatik, Schriftgeschichte, Siegel- und Wappenkunde.
1980. Bd. 26. S. 56-125.
310
Wid. P. 127. (Lib. III. Cap, 76). ―Mane autem iam facto, licet iam olim unctus esset in regem
et a beato apostolico designatus in imperatorem, spei unicae totius ecclesiae, imperatoris filio, ut
in initio certatim manus dabant, fidem pollicentes et operam suam contra omnes adversarios
sacramentis militaribus confirmantes‖.

105

описать именно сцену окончательного вступления наследника в права, подтверждающую, что и после смерти Оттона I Саксонская династия
сохранила прежнее могущество. Этой сценой и завершается последняя книга
его сочинения. «Предварительные» инаугурации Оттона II упоминаются как
«десигнация», подтверждение его прав наследника, также говорится о
совершенном прежде помазании, представителями знати вновь приносится
клятва верности. В основе символического акта лежит все та же
повторяющаяся схема, которая, если верить Видукинду, воспроизводилась
при инаугурациях государей едва ли не со времен Меровингов.
Таким образом, многочисленные описания инаугурационных актов в
сочинении Видукинда создают впечатление единой, глубоко укорененной
традиции символической репрезентации власти, прямыми наследниками
которой были Оттон I и Оттон II. Ключевым, наиболее подробным
описанием коронационного акта является знаменитая сцена королевской
коронации Оттона I в 936 г. в Ахене, открывающая вторую книгу «Деяний
саксов». Еѐ проекциями являются сцены воцарения Генриха I в 919 г.
(ключевой эпизод первой книги) и Оттона II в 973 г. (финальный эпизод
третьей книги). Во всех этих сценах для историографа первостепенное
значение

имеет

избрание

правителя

саксонской

знатью.

Описывая

коронацию 936 г., Видукинд «синтезировал» ее образ из различных
элементов: из сведений о подлинных персоналиях и реалиях, восходящих к
936 г., а также, вероятно, из личных впечатлений от виденной им коронации
Оттона II в 961 г. Это позволило ему живописать наиболее подробную
картину символического акта во всей оттоновской историографии, однако
сцена эта представляет собой «литературный конструкт».
1.1.3. Коронационные акты в сочинениях Лиутпранда Кремонского
Лиутпранд Кремонский описывал в своих сочинениях коронационные
акты значительно реже, чем Видукинд. Так, повествуя в «Антаподосисе» о

106

воцарении Генриха I, он прямо не упоминает события во Фрицларе в 919 г.
Главным символическим актом, легитимирующим власть первого короля
Саксонской династии в его описании фактически становится сцена
завещания

Генриху

инсигний

умирающим

Конрадом

I,

описанная

историографом как подобие торжественного публичного действа. Далее
Лиутпранд лишь сообщает, что герцоги, присутствовавшие при смерти
предыдущего короля, передали Генриху его последнюю волю и знаки
королевской власти311.
Можно соотнести это сообщение с «фрицларским» эпизодом, однако в
«Антаподосисе» говорится не о собрании франкского и саксонского народов,
- которое, по-видимому, имело место во Фрицларе в 919 г., - а о том, что
власть была передана Генриху всеми герцогами. Историограф, скорее, не
описывает конкретные события, а рисует обобщенную картину «передачи
власти», причем не упоминая ни времени, ни места действия, ни каких бы то
ни было конкретных деталей. Описывая действия Генриха автор ограничился
лишь кратким упоминанием о его первоначальном отказе и последующем
согласии принять королевское достоинство312. Из контекста остается даже не
вполне ясно, идет ли речь о двух событиях, отстоящих друг от друга по
времени, или же согласие последовало практически сразу за отказом, и они
являлись частью единого символического действа.
Вступление на престол Оттона I также не отмечено у Лиутпранда
описанием или хотя бы упоминанием коронационного акта. Историограф
лишь указывает на то, что Генрих I избрал именно его своим преемником:
«Каковы же были мудрость и благоразумие короля Генриха, ты можешь ясно
видеть по тому, что он поставил королем могущественнейшего и

311

О сценах передачи королевских инсигний подробнее см. С. 138 – 155 данной работы.
Ibid. P. 44. ―Qui regiae dignitatis culmen et prius humiliter declinavit, ac paulo post non
ambitiose suscepit‖. «Сначала он смиренно отказался от величия королевского
достоинства, однако вскоре без тщеславия принял [его]»
312

107

набожнейшего из своих отпрысков»313. Речь идет не о предварительной
«десигнации», а о «поставлении» Оттона королем (―regem constituit‖).
Далее Лиутпранд сообщает: «Также король Оттон перед принятием
королевской власти взял себе в жены из народа англов знатнейшую дочь
Этельстана, брата короля, по имени Эдита»314. Брак Оттона I с Эдитой, его
первой женой, матерью его старшего сына Людольфа, был заключен в 929 г.;
при этом историограф говорит о том, что произошло это «перед принятием
королевской власти». Возможно, здесь не имеется в виду, что одно событие
непосредственно предшествовало другому. Однако, это свидетельство
«Антаподосиса» можно связать и с предположением К. Шмида о
предварительном посвящении Оттона I как соправителя вскоре после его
женитьбы315. Коронация 936 г. в «Антаподосисе» не упоминается; как и в
случае с Генрихом I, более важную роль для него здесь играют иные
символические акты, как бы заменяющие собой процедуру коронования316.
Зато, в отличие от Видукинда, Лиутпранд упомянул императорскую
коронацию Оттона I в Риме в 962 г. В начале «Истории Оттона» историограф
сообщает, что Оттон прибыл в Рим якобы по просьбе папы Иоанна XII,
чтобы изгнать Беренгара II и Адальберта317, «где, принятый с удивительной
пышностью и с небывалыми приготовлениями, принял помазание империи
от того же верховного понтифика и вселенского папы Иоанна, не только
возвратил [папе] имущество, но также почтил его множеством даров из
драгоценных камней, золота и серебра. И принял от того же папы Иоанна, а
также от всех знатных людей города клятву над драгоценнейшим телом

313

Ibid. P. 106. (Lib. IV. Cap. 16) ―Quantae fuerit prudentiae quantaeque rex Heinricus
scientiae, hinc probari potest, quod potissimum ac religiosissimum natorum suorum regem
constituit‖.
314
Ibid. P. 107. (Lib. IV. Cap. 17) ―Duxerat idem rex Otto ante regni susceptionem ex Anglorum
gente nobilissima regis Hadelstani fratris filiam sibi uxorem nomine Otgith‖.
315
Schmid K. Neue Quellen…;
316
Подробнее далее, разделы 1.2,1.3
317
Об осмыслении роли папы Иоанна XII как инициатора похода Оттона I в Рим и его
императорской коронации см. Isabella G. Eine problematische Kaiserkrönung… S. 71-79.

108

святого Петра, что они никогда не будут помогать Беренгару и
Адальберту»318.
Эпизод приводится Лиутпрандом как \пролог к повествованию о
дальнейших злодеяниях вероломного папы, который вскоре вновь стал
поддерживать противников Оттона I. Учитывая, что все дальнейшее
повествование можно рассматривать как подобие заочного «судебного
разбирательства» над Иоанном XII, этот отрывок – главное свидетельство о
преступлении понтифика. Папа Иоанн ХII нарушил клятву, которую дал
Оттону I, хотя прежде сам призвал его, короновал, получил от него
драгоценные дары.
Повествование о коронации лаконично, важнейшую роль играет
описание клятвы верности, принесенной папой и римской знатью.
Историограф также особо отмечает, с какой пышностью был встречен в Риме
Оттон I;

такое

радушие

контрастирует

с

описанием

совершенно

«негостеприимной» встречи Оттона римлянами в дальнейшем, служит
дополнительным доказательством их лицемерия.
Хотя сочинение посвящено дискредитации папы Иоанна XII, законность
его полномочий на момент коронации сомнению не подвергается319.
Иоанн XII, согласно Лиутпранду, перестает быть законным папой лишь когда
нарушает верность императору, отступившись от клятв320. Последующее
осуждение папы, короновавшего императора, с точки зрения автора, никак не
влияет на представление о легитимности императорской власти Оттона I.
318

Hist. Ott. P. 170. (Cap. 3.). ―Ubi miro ornatu novoque apparatu susceptus ab eodem summo
pontifice et universali papa lohanne unctionem suscepit imperii; solum propria non restituit,
verum etiam ingentibus gemmarum, auri argentique muneribus honoravit. lusiurandum vero ab
eodem papa lohanne supra preciosissimum corpus sancti Petri atque omnibus civitatis proceribus
se numquam Berengario atque Adelberto auxiliaturum accepit. Post haec Papiam quantotius
repedavit‖.
319
К вопросу о статусе папы как центральной фигуры, осуществляющей императорскую
коронацию см.: Arnaldi G. Il papato e l'ideologia del potere imperiale // Nascita dell'Europa ed
Europa carolingia. Un equazionc da verificare. Vol. 1. Spoleto, 1981. P. 341-408; Hehl E.-D.
Kaisertum, Rom und Papstbezug im Zeitalter Ottos I // Ottonische Neuanfänge. Symposion zur
Ausstellung ―Otto der Große, Magdeburg und Europa― / Hrsg. von B. Schneidmüller, S.
Weinfurter. Mainz, 2001. S. 213-235.
320
Hist Ott. P. 170-171. (Cap. 4)

109

Здесь ясно выражается концепция историографа: хотя император и получает
власть при посредстве понтифика, светский государь остается выше его, папа
является зависимым от императора321.
Иные упомянутые Лиутпрандом коронации также состоялись в Италии
(исключением является лишь краткое сообщение о коронации Оттона II в
961 г. в Ахене322, однако и оно рассматривается историографом прежде всего
как пролог именно к итальянским событиям).
Так, историограф кратко упоминает о восшествии на итальянский
престол Гуго Арльского в 926 г.: «И когда [Гуго] прибыл туда [в Пизу], там
присутствовал посол папы Римского, то есть Иоанна Равеннского.
Присутствовали также послы почти от всех италийцев, которые всеми
способами приглашали его, чтоб он царствовал над ними. Он же, поскольку
долгое время желал этого, поспешно прибыл в Павию и при общем собрании
принял королевское достоинство»323. Очевидно созвучие этого эпизода
повествованию Лиутпранда об императорской коронации Оттона I: мотив
призвания

правителя

италийцами,

обещание

ими

верности

новому

властителю, - которую они в дальнейшем не сохранят, отвернувшись от
законного, призванного ими короля, и переметнувшись на сторону
Беренгара II324.
Между образами Гуго и Оттона I для Лиутпранда есть существенное
различие. Историограф подчеркивает, что Гуго стал королем из-за
собственной жажды власти, «поскольку долгое время желал этого»325, Оттон
же прибывает в Рим, стремясь защитить папу от притеснений326. Но и
«властолюбивый», и «благочестивый» государи становятся жертвами
321

Подробнее об осмыслении отношения роли императора и понтифика в коронации 962
г. см.: Isabella G. Eine problematische Kaiserkrönung… S. 72-87.
322
Hist Ott. P. 169-170. (Cap. 2)
323
Ant. P. 75. (Lib. III. Cap. 17) Cumque eodem pervenisset, adfuit Romani papae, Iohannis
scilicet Ravennatis, nuntius. Adfuerunt etiam poene omnium Italiensium nuntii, qui hunc, ut
super ipsos regnaret, modis omnibus invitabant. Is autem, ut erat longo hoc ex tempore cupiens,
Papiam percitus venit cunctisque coniventibus regnum suscepit.
324
Ibid. P. 138-141. (Lib. V. Cap. 26-28)
325
Ibid. P. 75. (Lib. III. Cap. 17) ―ut erat longo hoc ex tempore cupiens‖.
326
Hist. Ott. P. 169-170. (Cap. 2.).

110

вероломства италийцев. В контексте повествования важнейшим элементом
коронационной процедуры является именно клятва верности, приносимая
подданными властителю – и впоследствии нарушаемая.
Еще один значимый эпизод – описанная Лиутпрандом сцена в
Миланском соборе в 945 году, - когда после свержения Гуго Беренгаром
Иврейским его сын Лотарь, ранее являвшийся соправителем отца, был заново
поставлен королем327. Вся сцена, по свидетельству историографа, была
«разыграна» по замыслу Беренгара, который инсценировал «передачу
власти» Лотарю, на деле, намереваясь сохранять статус некоронованного
правителя Италии328. Возможно, действия Лотаря при этом трактовались еще
и как акт покаяния за грехи отца329. В случае с Лотарем Лиутпранд в
очередной раз описывает акт вручения власти правителю, чтобы показать,
как подданные, обещавшие хранить верность, нарушают клятву330.
Именно мотив клятвы подданных, принесенной государю, а затем
нарушенной, принципиален для Лиутпранда в его свидетельствах о
коронационных актах. Историограф сосредоточивает внимание, прежде
всего, на обязательствах представителей светской и церковной знати перед
государем, - от которых они впоследствии вероломно отступают.
1.1.4. Коронационные акты в хронике Адальберта Магдебургского
Упоминания коронаций у Адальберта Магдебургского сравнительно
лаконичны, что связано, прежде всего, с жанром сочинения, однако хронист
в своих, пусть и кратких, сообщениях, в отличие от прочих современных ему
авторов,

отразил

все

инаугурации

государей

Саксонской

династии,

совершенные к моменту написания сочинения. Адальберт упоминает
327

Ant. P. 140. (Lib. V. Cap. 28).
Ibid. P. 141.
329
Подробнее см. C. 352 – 360 данной работы.
330
Ф. Бюк в контексте своей концепции о «подтасованных ритуалах» именовал этот
символический акт «ложной коронацией» (―coronamentum fallax‖). Buc P. The Dangers of
Ritual… P. 30.
328

111

избрание королем Генриха I (относя его к 920 г.), возведение на престол
Оттона I после смерти его отца (936 г.), королевскую коронацию Оттона II
как соправителя отца в Ахене (961 г.), императорскую коронацию Оттона I
(962 г.) и, наконец, завершается хроника сообщением о коронации Оттона II
в качестве императора-соправителя (967 г.)331. Именно Адальберт, в целом
часто упоминающий в своем повествовании время и место празднования
государями важных церковных торжеств, больше, чем другие авторы,
уделяет внимание датам коронаций и их связи со «святыми днями» 332 (хотя
указывает это не во всех случаях).
Все эти сообщения не содержат развернутых описаний коронационного
ритуала. В случае с 920 г. и 936 г. Адальберт вообще не сообщает о
коронации,

упоминая

лишь

об

избрании

Генриха

I

и

Оттона

I

представителями знати, на основании десигнации предыдущим королем333,
не говоря о том, где именно происходили эти символические акты.
Датировка неточна: так смерть Конрада I в 918 г. автор относит к 919 г., а
избрание Генриха I в 919 г. – к 920 г.334. Не указана и дата королевской
инаугурации Оттона I, из контекста следует лишь, что она состоялась вскоре
после смерти Генриха I (день которой указан точно – 2 июля 936 г.)335.
Сообщение о возведении на престол Оттона I почти повторяет
свидетельство об избрании его отца: «Герцог Генрих с согласия франков,
331

Adalb. P. 156 (Ann. 920), P. 159 (Ann. 936) , P. 171 (Ann. 961, 962) , P. 179 (Ann. 967).
Подробнее о связи «государственных актов» с датами церковными праздниками см.:
Schaller H.M. Der heilige Tag als Termin mittelalterlicher Staatsakte // DA. 1974. Bd. 30. S. 124.
333
―Heinricus dux consensu Francorum, Alamannorum, Bawariorum, Turingorum et Saxonum
rex eligitur― («Герцог Генрих c согласия франков, алеманнов, баваров, тюрингов и саксов
избирается королем»), - Ibid. P. 156 (Ann. 920). ―Heinricus rex, precipuus pacis sectator
strenuusque paganorum insecutor, post plures fortiter et viriliter actas victories dilatatis undique
sui regni terminis VI. Non. Iul. Diem clausit extremum, cui filius suus Otto consensus primorum
regni successor eligitur‖ («Король Генрих, выдающийся приверженец мира и решительный
преследователь язычников, после многих храбро и мужественно одержанных побед,
повсюду расширив свое королевство, окончил свой последний день в шестые ноны июля
(2 июля), сын его Оттон с согласия первых лиц королевства избирается наследником»).
Ibid. P. 159 (Ann. 936).
334
Adalb. P. 156 (Ann. 919-920).
335
Ibid. P. 159 (Ann. 936).
332

112

алеманнов, баваров, тюрингов и саксов избирается королем»336; после смерти
Генриха «его сын Оттон с согласия первых лиц королевства избирается
наследником»337. Во втором случае ситуация отличается тем, что вместо
представителей разных народов здесь в качестве избирателей упоминается
уже единая группа «первых лиц королевства». К тому же, в случае с
Генрихом Адальберт подчеркивает, что прежде бывший герцогом, теперь он
обретает королевский титул, «избирается королем», Оттон же «избирается
наследником». Хронист фиксирует изменения, произошедшие за период
правления Генриха I – объединение прежде разрозненного королевства под
властью саксонского государя, укрепление его статуса и установившееся
представление о преемственности власти.
Сообщает Адальберт и о том, как в 961 г. перед Вторым Итальянским
походом Оттон I инициировал инаугурацию своего сына Оттона II в качестве
короля-соправителя. При этом хронист упоминает два символических акта: в
Вормсе и в Ахене, точные даты этих событий он не указывает (хотя
коронация и состоялась в один из важнейших церковных праздников –
Троицу)338. «Король, намереваясь идти в Италию, собрал в Вормсе великое
множество своих подданных, где по единодушному согласию знати
королевства и всего народа был избран королем его сын Оттон.
Отправившись оттуда, также был назначен королем в Ахене с согласия и по
избранию всех лотарингцев»339. Судя по свидетельству Адальберта,
основным инаугурационным актом здесь предстает избрание в Вормсе, в
Ахене же происходит лишь «дополнительная» инаугурация короля с
участием лотарингцев, автор не упоминает здесь прямо об отсылках к
каролингской традиции. В контексте сочинения эпизод предстает в качестве
336

Adalb. P. 156. (Ann.920) ―Heinricus dux consensu Francorum, Alamannorum, Bawariorum,
Turingorum et Saxonum rex elegitur―
337
Ibid. P.(Ann. 936)―filius suus Otto consensu primorum regni successor eligitur‖.
338
Ibid. P. 171. (Ann. 961).
339
Adalb. P. 171 (Ann. 961) «rex in Italiam ire disponens maximam suorum fidelium
multitudinem Wormatie coadunavit, ubi consensu et unanimitate regni procerum totiusque
populi filius eius Otto rex eligitur. Indeque progrediens convenientia quoque et electione
omnium Lothariensium Aquis rex ordinatur».

113

«пролога» к последующим событиям, прежде всего, императорской
коронации Оттона I в Риме в 962 г.
Об императорских коронациях в Риме, современных ему, автор
повествует чуть более подробно. Датировка событий соотнесена с
церковными праздниками, - однако, в случае с императорской коронацией
Оттона I Адальберт непосредственно не указывает ее даты (2 февраля,
Сретение), а говорит лишь о том, что Оттон I накануне отпраздновал в Павии
Рождество340. То, что именно Рождество представлялось, по свидетельству
автора, наиболее подходящим днем для коронации императора выразительно
подтверждает его сообщение о событиях 967 г.: Адальберт пишет, что,
приглашая Оттона II в Рим на коронацию как императора-соправителя, в
послании от Оттона I и понтифика его просили поспешить, дабы успеть
оказаться в Риме к Рождеству341, - что успешно удалось, и коронация
состоялась 25 декабря 967 г.342. Императорская коронация Карла Великого в
800 г. состоялась именно на Рождество, однако на протяжении эпохи
Каролингов традиция короновать императоров именно в этот день не
установилась343. Таким образом, инаугурация Оттона II, по-видимому, была
осуществлена

как

первая

за

продолжительный

срок

инаугурация

непосредственно по примеру коронации Карла Великого344.

340

Ibid. (Ann. 962).
Ibid. P. 178 (Ann. 967). ―Interim papa Iohannes et Otto imperator regi Ottoni letteras
invitatorias miserunt et, ut cum ipsis ad natale Domini Romae celebrandum festinaret, iusserunt‖
(«Между тем папа Иоанн и император Оттон отправили письмо королю Оттону и
повелели, чтобы он поспешил, чтобы отпраздновать с ними в Риме Рождество»).
342
Ibid.
343
Лишь Карл Лысый в 875 г. избрал именно эту дату для императорской коронации,
подразумевая отсылку к инаугурации своего великого предка Schaller H.M. Der heilige
Tag… S. 7.
344
Вероятно, именно на Рождество была запланирована и императорская коронация
Оттона I, однако смогла она состояться лишь позднее и была приурочена к Сретению –
празднику менее значительному, но, по-видимому, воспринимавшемуся как возможная
дата коронации в том числе благодаря его связи с Рождеством. Продолжением традиции
рождественских инаугураций послужила королевская коронация Оттона III в 983 г.;
позднее эту дату избрал для своей императорской коронации Генрих III в 1046 г.
Schaller H.M. Der heilige Tag…S. 7.
341

114

Императорскую коронацию Оттона I 962 г. Адальберт описывает так:
«Король отпраздновал в Павии рождество Господа; отправившись оттуда в
Рим, принятый благосклонно, под аккламации всего римского народа и клира
он апостолическим Иоанном, сыном Альберика был назван и назначен
императором и августом. Папа также с большим почетом удерживал его у
себя и обещал, что никогда не отступится от него в течение своей жизни;
каковое обещание имело совсем иной итог, чем представлялось»345.
Инаугурация Оттона II в 967 г. описана схожим образом: «Господин же папа
[…] под аккламации всего римского народа перед криптой блаженного Петра
назначил короля Оттона цезарем и августом; и было немалым ликование
наших и римлян о радостнейшей встрече двух августов с господином
папой»346.
К. Хаук убедительно показал, что свидетельство Адальберта о
воцарении Генриха I основано на заимствованиях из соответствующих
эпизодов «Антаподосиса»347. В свою очередь, описание коронации 2 февраля
962

г., включая детали

и структуру текста, настолько сходно с

соответствующим эпизодом из «Истории Оттона» Лиутпранда348, что можно,
по аналогии предположить непосредственное знакомство Адальберта и с
этим сочинением Лиутпранда349. Аналогичен и контекст: далее Адальберт,
как и Лиутпранд, повествует о предательстве папы Иоанна XII по
345

Adalb. P. 171 (Ann. 962). ―Rex natale Domine Papiae celebravit; indeque progrediens Romae
favorabiliter susceptus acclamatione totius romani populi et cleri ab apostolico Iohanne, filio
Alberici, imperator et augustus vocatur et ordinatur. Papa quoque multa illum secum caritate
detinuit et diebus vitae suae numquam se ab eo defecturum promisit; quae tamen promissio
longe dissimilem, quam pretendebatur, effectum obtinuit‖.
346
Ibid. P. 179 (Ann. 967). ―Domnus autem papa […] Ottonem regem acclamatione tocius
Romane plebis ante сonfessionem beati Petri сesarem et augustum ordinavit; factaque est non
modica nostratium et Romanorum leticia de iocundissima duorum augustorum cum domno papa
conventione―.
347
Важнейшую роль у Адальберта, как и у Лиутпранда, играет сцена завещания Конрадом
I инсигний, представленная как своеобразный публичный символический акт. Избрание
Генриха герцогами в этом контексте – по существу, лишь завершение этого, главного,
инаугурационного акта. Hauck K. Erzbischof Adalbert... S. 285-289.
348
Isabella G. Eine problematische Kaiserkrönung... S. 79.
349
То, что личные связи двумя этими авторами существовали, убедительно показал
В. Хушнер: Huschner W. Transalpine Kommunikation… S. 682-685.

115

отношению к Оттону I350. В описании императорской коронации наследника,
Оттона II на месте папы-предателя Иоанна XII представлен лояльный
Оттонам Иоанн XIII, чем определяется иная расстановка акцентов, хотя
общая модель описания также напоминает сообщение о коронации 962 г.
В качестве главных элементов обеих императорских коронаций
упоминаются провозглашение государя «императором и августом», которое
совершает папа, и аккламации, пение и приветственные клики римского
народа. При сходстве описаний двух этих символических актов, существенно
отличается, как Адальберт комментирует дальнейшие события. В обоих
случаях речь идет о выражении радости по поводу состоявшейся
инаугурации, но в статье о 962 г. содержится намек на то, что папа,
уверявший императора в своей преданности, вскоре отступился от обещаний,
- что служит «прологом» к повествованию о дальнейшей борьбе Оттона I в
Италии за утверждение своей власти. Повествование о событиях 967 г.,
напротив, завершается сообщением об искреннем ликовании «наших и
римлян», что и служит итогом всей хроники.
Описания инаугурационных актов властителей Оттоновской династии
играют в сочинении Адальберта роль структурирующих элементов, - они
знаменуют начало очередного периода в истории династии и подвластных ей
земель. Характер событий, описываемых Адальбертом, соответственно
меняется. До воцарения Генриха I кратко упоминаются почти исключительно
набеги венгров и прочие бедствия, опустошавшие немецкие земли351; период
от воцарения Генриха I до воцарения Оттона I ознаменован борьбой с
350

Впрочем, можно отметить, что Адальберт обвиняет папу-отступника несколько менее
сурово, чем автор «Истории Оттона»: Иоанн XII начинает поддерживать Беренгара и
Адальберта, принужденный военный силой, затем раскаивается в содеянном, - вскоре
после чего, впрочем, опять начинает интриговать против Оттона, и наконец раскаивается
повторно, но умирает, так и не успев примириться с императором. Adalb. P. 171-174 (Ann.
962-964). По предположению Дж. Изабеллы, такое более сочувственное изображение
Иоанна XII здесь было связано со значимой ролью, которую сыграл этот папа в
возвышении руководимого Адальбертом Магдебургского епископства. Впрочем, общая
оценка роли понтифика в событиях после императорской коронации у двух этих авторов,
в конечном счете, сходна: Иоанн XII осуждается как предатель. Isabella G. Eine
problematische Kaiserkrönung… S. 88.
351
Adalb. P. 154-156 (Ann. 907-919).

116

венграми и постепенным установлением мира, сообщения хрониста попрежнему кратки352; с начала самостоятельного правления Оттона I до его
императорской коронации повествование, напротив, особенно подробно,
здесь описаны основные деяния короля: борьба с герцогскими восстаниями,
окончательная победа над венграми, Итальянские походы353.
Все эти свершения венчает обретение Оттоном I статуса императора, однако из-за вероломства итальянцев ему не удается сразу прочно утвердить
свою власть, далее идет, главным образом, повествование о борьбе с
противниками императора в Италии354, после чего, наконец, достигается
окончательное

торжество

Людольфингов, ознаменованное коронацией

Оттона II как соправителя, на чем хроника и завершается355.
Все королевские инаугурации описаны по единой модели, как и обе
императорские коронации. Ведущую роль в актах королевской инаугурации
Генриха I, Оттона I и Оттона II играет избрание немецкой знатью, в
императорских инаугурациях Оттона I и Оттона II – «провозглашение»,
совершаемое папой и одобряемое римским народом. Подробности ритуала, в
том числе упоминания собственно коронования и помазания, при этом
опущены. Тем не менее, автор сообщает об отдельных символических
элементах актов 962 г. и 967 г., в то время как отдаленные по времени
события 919/920 г. и 936 г. лишь упоминает. Однако, очевидно, что хронист
не стремится описывать ход символического действа, он прежде всего
называет его главных участников, тех, чья политическая воля стоит за
инаугурационным актом.
В сочинении Адальберта сцены инаугураций – вехи, отмечающие
возрастание могущества Саксонской династии. Несмотря на сравнительную
краткость его продолжения хроники Регинона, автору удается представить в
динамике изменения, происходящие за несколько десятилетий правления
352

Ibid. P. 156- 159 (Ann. 919-935).
Ibid. P. 159- 171 (Ann. 936-961).
354
Ibid. P. 171-178 (Ann. 961-967).
355
Ibid. P. 179 (Ann. 967).
353

117

первых двух государей династии, каждая инаугурация представлена как
очередная достигнутая вершина на этом пути. Императорская коронация
Оттона II как соправителя 25 декабря 967 г. в Риме служит заключением
сочинения, его главным итогом: род Людольфингов закрепил за собой право
на наследование императорского титула.

1.1.5.

Коронационные

акты

в

«Деяниях

Оттона»

Хросвиты

Гандерсгеймской
В «Деяниях Оттона» Хросвиты Гандерсгеймской описывается принятие
власти Генрихом I, начало правления Оттона I в качестве короля и
императорская коронация Оттона I. В первых двух случаях символические
акты не упоминаются. В начальных строках поэмы лишь сообщается о том,
что, по воле Господа, власть перешла от франков – к саксам356, и «сын
великого и почтенного герцога Оттона, то есть Генрих, первым принял
королевские скипетры для справедливого управления народом»357. Позднее,
уже после сообщения о смерти Генриха I, Хросвита повествует: «Когда он
умер, королевское достоинство принял Оттон, почтенный первенец того же
короля, и, угодный желанию всего народа, был, по соизволению Христа,
помазан могущественным королем»358.
Хотя оба сообщения не могут рассматриваться как описания конкретных
символических актов, следует отметить, что Хросвита обобщенно обозначает
обретение власти Генрихом I как «вручение скипетров», а Оттоном I – как
помазание. Очевидно, даже в столь лаконичных упоминаниях косвенно
зафиксировано представление о том, что Генрих, в отличие своего сына, не
356

Hrotsv. Gesta Ott. P. 276. (V. 1-5). ―Postquam rex regum, qui solus regnat in aevum, / Per se
cunctorum transmutans tempora regum, / Iussit Francorum transferri nobile regnum / Ad claram
gentem Saxonum, nomen habentem /A saxo per duritiam mentis bene firmam‖.
357
Ibid. P. 276. (V. 6-8). ―Filius Oddonis magni ducis et venerandi, / Scilicet Henricus, suscepit
regia primus / Iusto pro populo moderamine sceptra gerenda‖.
358
Ibid. P. 280. (V. 128-131). ―Quo nam defuncto, regnum susceperat Oddo, / Eiusdem
primogenitus regis venerandus; / Et, voto cuncti iam respondente popelli, / Unguitur in regem,
Christo praestante, potentem‖.

118

был помазан. Тем не менее, основания власти и отца, и сына, с точки зрения
Хросвиты, общие – воля Господа и угодность государя народу.
По-видимому,

Хросвита

подробно

описала

акт

императорской

коронации Оттона I, однако, к сожалению, до нас дошел лишь небольшой
фрагмент этого эпизода359. Коронация Оттона I – заключительная сцена, итог
всего

сочинения,

награда

Оттону

I

за

его

великие

деяния.

Вот

сохранившиеся, заключительные строки описания: «…Также несущий
скипетр и красивый венец на голове, и к тому же облаченный во все
королевские одеяния. Но украшение еще большей почести приняла
благословленная затем вместе с верховным августом»360. Хросвита сообщает
об участии в акте инаугурации супруги императора, Адальгейды, причем
особо отмечает значимость еѐ посвящения.
В дошедшем до нас фрагменте Хросвита уделяет внимание, прежде
всего, инсигниям и элементам королевского облачения; упоминая о
совместном посвящении Адальгейды, она также представляет принятие ею
достоинства императрицы как принятие «украшения», почѐтного одеяния. В
одном из эпизодов драмы Хросвиты «Агнеccа» святая мученица Агнесса361
отвергает ухаживания влюблѐнного в него юноши, поскольку уже избрала
себе иной путь – стать невестой Христовой. Свое мистическое посвящение
она метафорически описывает как облачение в драгоценные украшения: «Он,
который с такой любовью обручился со мной, как залог невестеподарив
сияющую корону, также украсив мою шею ожерельем из драгоценных

359

В рукописи здесь утрачены листы. Berschin W. Editoris prefatio // Hrotsvithae Opera
omnia / Hrsg. von W. Berschin. München; Leipzig, 2001. P. XII.
360
Hrotsv. Gesta Ott. P. 304. (V. 1473-1476): ―Aeque ferens sceptrum capitis diademaque
pulchrum / Atque sui cultus omnes regalis amictus. / Ornatus sed maioris suscepit honoris /
augusto summo pariter mox conbenedicta‖.
361
Агнесса Римская (Агния Римская; † III в. или нач. IV в.), мученица, одна из самых
почитаемых раннехристианских святых, воплощающая образ непорочной девы, не
поддавшейся дьявольскому соблазнению. Макаров А.И., Сусленков В.Е. Агния // ПЭ. Том I
М., 2000. С. 259-260.

119

камней, и к ушам подвесил сверкающие серьги»362. Увенчанная короной
предстает Агнесса и в финале драмы363, кроме того, говорится и об особом
«знаке», который Христос запечатлел на челе (facies) и на теле избранной им
девы364.
Очевидна аналогия, которую автор проводит между мистическим
посвящением

мученицы

и

коронационными

актами,

прежде

всего

коронованием и помазанием. Драгоценности здесь – символ добродетелей,
знак любви Христа, вознаграждение мученицы365; в похожем контексте
упоминаются «одеяния» Оттона I и «украшения» Адальгейды в описании
императорской коронации. Один из центральных сюжетов всей поэмы –
история освобождения Адальгейды от пленения нечестивым Беренгаром II, и
ее коронация в качестве императрицы в финале сочинения предстает как
награда, справедливое божественное воздаяние, - подобно тому, как после
своего мученичества оказывается коронованной в чертогах Христа святая
Агнесса.
Королевские инаугурационные акты Генриха I и Оттона I в поэме
Хросвиты, как и у большинства других авторов, упомянуты лишь кратко,
сами акты обретения власти осмысляются в тесной связи с историей рода
Людольфингов. Заключающее поэму описание императорской коронации,
по-видимому,

являлось

развернутым

рассказом

о

справедливом

вознаграждении Оттону I и Адальгейде; роль Адальгейды в контексте всего
акта, насколько позволяет судить дошедший до нас отрывок, была
362

Hrotsv. Agnes. P. 117. (V. 90-94). ―Ille quidem talis me desponsavit amoris / Pignore ceu
sponsam, clara dotando сorona, / Atque meum gemmis сollum cinxit pretiosis, /Auribus et
resplendentes suspendit inaures‖.
363
Ibid. P. 129. (V. 420-421).
364
Ibid. P. 116. (V.64-67).
365
В иконографии с IV-V вв. стало принято изображать св. Агнессу в богатых облачениях,
с украшениями и венцом, что, по-видимому, являлось не только символом награды за
мученичество, но и отсылкой к патрицианскому происхождению святой. В дальнейшем
эта традиция продолжилась, в частности сохранилось изображение Агнессы на фреске в
оратории Сан-Сильвестро, ок. 844 г., с жемчужным венцом в руках, - как видно в т.ч. из
поэмы Хросвиты, украшения св. Агнессы в дальнейшем стали рассматриваться уже
прежде всего как символ духовной награды мученице. Макаров А.И., Сусленков В.Е. Указ.
соч. С. 260.

120

представлена как очень значимая; символические элементы политического
ритуала Хросвита осмысляла еще и в мистическом, метафорическом
контексте: благочестие властителей для нее оказывается сопоставимым с
благочестием христианских святых и праведников, судьба Адальгейды в
«Деяниях Оттона» напоминает почти агиографический сюжет, подобный
сюжетам драм Гандерсгеймской канониссы.
1.1.6. Коронационные акты в «старшем» житии Матильды
Развернутые описания коронаций в житии Матильды также отсутствуют.
Однако можно сделать ряд наблюдений на основании их кратких
упоминаний. В сообщении об избрании Генриха I принятие им герцогского
достоинства после смерти отца, герцога Оттона, и собственно королевская
инаугурация описаны подряд и почти не разделяются; при этом вместо
коронационной церемонии упоминается завещание инсигний Конрадом I.
Генрих, таким образом, представлен в качестве наследника одновременно и
своего отца, и предыдущего короля Франконской династии причем фигура
герцога Оттона здесь даже более существенна – именно благодаря ему
немецкая знать избирает Генриха герцогом, а королем он становится прежде
всего потому что стал угоден народу366. Эти мотивы очень близки к идеям
Видукинда в «Деяниях саксов», однако можно сказать, что житии еще более
акцентируется важность саксонского наследия, а преемственность по
отношению к франкам играет меньшую роль.
366

VM. P. 116-117. (Cap. 2). ―Principes quoque regni consilium ineuntes tractabant, quis
heroum principatum teneret. At ipsi prioris non inmemores gratie ipsum illum filium elegere
ducem, nam et armis Saxonum erat fortissimos. Qui plus solito caritatis amore populos placando
sibi coniunxit ita, ut eum regem optarent. Post non longum tempu Conradum Francorum regem
hominem exuisse contigit - bello seu pace fieret, ignoramus – sceptrum Heinrico successit
totaque regni facultas‖ («Князья королевства, придя на совет, обсуждали, кто из
властителей должен получить власть. Благодаря же самому незабвенному прежнему
[герцогу], избрали герцогом его собственного сына, ведь он был также сильнейшим из
саксов в воинском искусстве. Он, более обычного угодив народу милосердной любовью,
так расположил их к себе, что они желали [сделать] его королем. Спустя недолгое время
случилось, что умер король франков Конрад – мы не знаем, произошло ли это во время
войны или мира – к Генриху перешел скипетр и все богатство королевства»).

121

О королевской инаугурации Оттона I мы вновь узнаем немного: автор
указывает лишь на то, что он наследовал своему отцу и был угоден народу,
здесь же сообщается и о его первом браке с Эдитой367.
В кратком сообщении о коронации 962 г. примечательно, что автор
жития, как и Хросвита, подчеркивает участие в церемонии Адальгейды;
упоминается также о том, что Оттон I прибыл в Рим по приглашению папы
Иоанна XII, как защитника от Беренгара. «Между тем, когда король Оттон
был призван папой в имперский Рим, как мы полагаем, по велению Бога
принять корону, он отправился, чтобы завладеть Италией, которой королева
Адальгейда прежде получила в качестве приданого. Итак, передав
королевство сыну своему Оттону, сам, взяв с собой крепкогрудых мужей,
отправился вместе с супругой, и ведомый Христом великолепнейший
победитель завоевал Лаций, а Беренгара, который захватил королевство
латинов, победив его в военном противостоянии, приказал, плененного
вместе со всей семьей, отправить в область баваров. Затем, когда август с
женой был коронован у престола святого Петра, и, владея Римской империей,
с полнотой власти правил авзонскими городами»368.
Весь Итальянский поход описывается как «семейное предприятие»:
государь «поручает» королевство малолетнему сыну, отправляется в поход
вместе с супругой, его притязания основываются на праве Адальгейды на
Италию как ее «приданое» (от первого брака с Гуго Арльским), и потому
367

Ibid. P. 119. (Cap. 4). ―Quorum Otto maximus natu, nomen ab avo trahens, ceteris mitior
moribusque modestior, populo corde tenus acceptus regni coronam post patris mortem cum
regno capessit, cui ab Anglis Saxonibus regalis coniunx adducta est nomine Edith membris
decora sed probitate praecellentissima‖. «Старший из них, Оттон, носящий имя деда,
бывший более кротким и обладавший более скромными нравами, пришедшийся по сердцу
народу, получил после смерти отца королевскую корону и королевство, от англо-саксов
ему была привезена королевская супруга по имени Эдита, прекраснейшая благодаря
внешней красоте и скромности».
368
Ibid. P. 130-131 (Cap. 11.). ―Interea regem Ottonem papa Romam vocante inperialem, ut
credimus, dei iussu accipere coronam, Italiam adipiscendi gratia peciit, quam prius regina
Adelheid in dotem possederat. Filio igitur suo Ottoni regno tradito ipse fortium pectorum viros
secum tollendo ivit una cum coniuge et Christo duce excellentissimus victor Latium expugnavit
Berengariumque, qui regnum Latinorum usurpaverat, armis premens captivum cum tota familia
in Bawariorum regionem ducere iussit. Deinde augustus sancti Petri ad cathedram cum uxore
coronatus, Romanum tenens inperium per Ausonias urbes summa potestate regnabat‖.

122

упоминание об их совместной коронации выглядит особенно обоснованно.
Таким образом, репрезентация власти здесь, как и в «Деяниях Оттона»
Хросвиты, тесно связана именно с семейной историей. При этом в житии
королевы Матильды особо подчеркивается роль царственных супруг Эдиты и
Адальгейды.
Автор жития воспроизводит мотивы, уже встречавшиеся нам у других
представителей

оттоновской

историографии, но

в большей

степени

подчеркивая значение преемственности Генриха I к герцогу Оттону, уделяя
внимание фигурам Эдиты и Адальгейды в связи с сообщениями о
коронациях Оттона I. Коронационные акты оказываются вписаны в контекст
истории рода Людольфингов.
1.1.7. Коронационные акты в житии Бруно Кельнского
В житии Бруно Кельнского, написанном Руотгером, нашли отражение те
эпизоды коронаций, которые имели особое значение в биографии самого
Бруно. Руотгер упоминает королевские коронации Оттона I и Оттона II.
Первая из них описывается так: «Когда же затем отец его, укрепив и
совершенно умиротворив империю, оставил человеческие дела, его старший
сын Оттон, усиленный благословением Господа и помазанный елеем
радости, по сильному желанию и согласию князей начал царствовать, в сто
восемьдесят восьмой люстр, шестьдесят третий индикт369 от воплощения
господа нашего Иисуса Христа, муж, которому дух Божий дал особый дар
истины и веры»370. Автор вновь обходится только общим упоминанием о
369

Люстр, индикт (или индиктион) – соответственно 5- и 15-летний циклы
летоисчисления. Grotefend Н. Taschenbuch der Zeitrechnung des deutschen Mittelalters und
der Neuzeit. 14. Aufl., Hahn, Hannover, 2007. S. 8, 140; Климишин И.А. Календарь и
хронология. М., 1990. С. 127-133. В данном случае отсчет идет от Рождества Христова,
имеется в виду временной промежуток 935-940 гг.; 930-945 гг. (что соответствует дате
восшествия Оттона I на престол: 936 г.).
370
VB P. 6. (Cap. 5) ―Igitur postquam pater eius fundato et ad unguem pacato imperio rebus
humanis concessit, Otto filius eius maior natu benedictione Domini auctus et oleo letitie unctus
magna voluntate et consensu principum regnare coepit centesimo octogesimo octavo lustro,

123

помазании нового короля, говорит о выражении согласия князьями (т.е.
избрании) и указывает дату (не упоминая при этом места коронации).
В биографии Бруно воцарение Оттона I становится поворотным
моментом: по сообщению Руотгера, вскоре после него Оттон призывает
брата к своему двору, где начинается новый, важнейший этап обучения и
становления будущего архиепископа371. В описании коронации агиограф
подчеркивает духовное, символическое значение этого акта. Упоминая о
«елее радости», Руотгер отсылает прежде всего к ветхозаветным образам,
связанным не с помазанием царей, а с духовной благодатью, даруемой
пророкам372, тот же образ упоминается в сочинении в связи с епископским
помазанием самого Бруно Кельнского373, в заключение вновь говорит о
даровании Оттону духом Божиим «особого дара истины и веры». Автор
рисует образ Оттона, как правителя благочестивого, одаренного духовной
благодатью, - что важно, в том числе, и в контексте дальнейшего
повествования о роли, которую сыграл Оттон в судьбе своего брата.
Королевская коронация Оттона II в Ахене в 961 г. важна для Руотгера,
поскольку совершалась при непосредственном участии архиепископа Бруно.
При этом агиограф едва упоминает столь немаловажное событие, как
императорская коронация Оттона I374. «Сын императора был еще юным,
чрезвычайно одаренный и исполненный радости, залог мира и славы народа.
Препоручив архиепископам, дяде и брату375, император оставил его для
надзора над Цизальпийским королевством, чтобы отправиться в Рим и
распорядиться делами всей Италии. Сам будущий цезарь постановил, чтобы
sexagesimo tercio indictionum circulo ab incarnatione domini nostri Iesu Christi, vir in quem
spiritus Dei donum contulit singulare veritatis et fidei‖.
371
Ibid. P. 6-7 (Cap. 5).
372
Ср. «Возлюбил еси правду и возненавидел еси беззаконие, сего ради помаза Тя, Боже,
Бог Твой елеем радости, паче причастник Твоих». Пс 44:8; «Дух Господа Бога на Мне, ибо
Господь помазал Меня благовествовать нищим»; «возвестить сетующим на Сионе, что им
вместо пепла дастся украшение, вместо плача — елей радости». Ис 61:1, 3.
373
VB P. 27. (Cap. 26).
374
О поразительно скудном количестве свидетельств об этом символическом акте: Isabella
G. Eine problematische Kaiserkrönung… S. 73, 87.
375
Т.е. соответственно Бруно Кельнскому и незаконнорожденному сыну Оттона I
Вильгельму Майнцскому.

124

по всеобщему согласию всем народом был избран король, и Оттона,
одноименного отцу, помазали королем архиепископ Бруно, Вильгельм и
Генрих и прочие служители Господа в Ахенском дворце, и народ выразил
величайшее ликование, говоря: «Да живет царь вечно!»376.
Указаны

все

основные

составляющие

инаугурационного

акта:

десигнация нового короля его отцом, «согласие народа»377, помазание,
осуществленное тремя архиепископами, и, наконец, аккламации. Первым
среди архиепископов назван именно Бруно, и лишь затем архиепископы
Майнцский и Трирский. Говоря об аккламациях, Руотгер приводит слова «Да
живет царь вечно»; Видукинда о коронации Оттона I упоминается о том, что
возгласы

народа

были

«пожеланиями

благоденствия»378,

-

то

есть

свидетельства двух авторов в этом отношении близки, но Руотгер приводит
более точную формулу.
Коронация Оттона II в контексте всего сочинения представлена как одно
из многих благих государственных деяний, важную роль в которых сыграл
Бруно Кельнский. В то же время, императорская коронация 962 г. остается
фактически

вне

поля

зрения

автора,

поскольку,

по-видимому,

не

представляет для него интереса в контексте повествования о биографии
главного героя его сочинения.

376

VB P. 43. (Cap. 41). ―Erat imperatori filius adhuc tenellus, delicatissime indolis et
integerrime voluptatis, obses pacis et gloria plebis. Hunc archiepiscopis, patruo fratrique,
commendatum ad custodiam regni Cisalpini reliquerat imperator profecturus Romam et res totius
Italie ordinaturus. Cesar ipse futurus electum summo consensu ab omni populo regem esse
constituit, unxeruntque Ottonem, equivocum patris, Bruno archiepiscopus, Wilhelmus et
Heinricus ceterique sacerdotes Domini regem in Aquisgrani palatii et exultavit maxima
gratulatione populus dicens: Vivat rex in aeternum!‖
377
Вероятно, в данном случае «народ» олицетворяли, прежде всего, представители
светской знати, приносившие государю клятву.
378
Ibid. ―Vivat rex in aeternum!‖; Wid. P. 55 (Lib. II. Cap. 1) ―inprecati sunt prospera novo
duci‖.

125

1.1.8. Сопоставление описаний
Сопоставим свидетельства различных авторов, касающиеся каждого из
инаугурационных актов Людольфингов в период с 919 г. по 973 г.
Событие примерно полувековой давности, инаугурация Генриха I во
Фрицларе в 919 г.379, запечатлена оттоновскими авторами скорее как
проекция, созданная на основе представлений о коронациях эпохи Оттона I
(наиболее ярким примером здесь является эпизод из сочинения Видукинда),
факт его воцарения может упоминаться без описания символического акта
(Лиутпранд, Хросвита, житие Матильды), сцена избрания может дополняться
или вовсе заменяться полулегендарным преданием о завещании Генриху
королевских инсигний (Видукинд, Лиутпранд, Адальберт).
Однако оттоновские авторы должны были учитывать и некоторые
реалии, относившиеся к эпохе Генриха I, в частности, факт отказа первого
короля из династии Людольфингов от помазания при инаугурации.
Лиутпранд постарался представить его в качестве проявления благочестивого
смирения, за которым последовала полноценная легитимация. Видукинд же
описал сцену отказа Генриха в ответ на предложение помазания
архиепископом Майнцским как один из элементов акта инаугурации,
замняющий коронование и помазание. В речи, произнесенной при этом,
Генрих обосновывал свое решение тем, что довольствуется опорой на
поддержку народа и знати.
События коронации 936 г.380 точно не локализуются никем, кроме
Видукинда, по сообщению которого восшествие на престол Оттона I
совершалось в Ахене. По обоснованному предположению Х. Келлера,
следует рассматривать это свидетельство скорее как проекцию сцены
королевской коронации Оттона II в 961 г., - вероятно, виденной Видукиндом
379

Wid. P. 34 (Lib. I. Cap. 26); Adalb. P. 156 (Ann. 920); Hrotsv. Gest. Ott. P. 276 (V. 1-5);
VM. P. 116-117 (Cap. 2); Ant. P. 44. (Lib. II. Cap. 20).
380
Wid. P. 54-57 (Lib. II. Cap. 1); Adalb. P. 156 (Ann. 936); Hrotsv. Gest. Ott. P. 280 (V. 128131); VM. P. 119 (Cap. 4 ); VB. P. 6 (Cap. 5).

126

лично. Однако, ряд параллельных свидетельств, указывающих на проведение
коронации Оттона I после смерти Генриха I, подтверждают, что сам этот
символический акт действительно имел место в 936 г.. Видукинд, Хросвита и
Руотгер особо отмечают, что в ходе этой инаугурации было совершено
помазание (что особенно значимо в соотношении с предшествующей
«проблемной» инаугурацией отца короля). Также Видукинд, Адальберт,
Хросвита, Матильда и Руотгер в той или иной форме указывают на то, что
легитимация власти Оттона I в этом акте основывалась на десигнации его
Генрихом I и избрании знатью.
Подробности данной сцены, также отделенной от времени ее описания
на десятилетия, не были запечатлены историографами. Однако их
свидетельства позволяют утверждать, что королевская инаугурация Оттона I
уже включала в себя коронацию и помазание, а также акт избрания знатью и,
по-видимому, в той или иной форме – десигнацию, указание на
преемственность по отношению к Генриху I.
Инаугурация Оттона II в 961 г. в Ахене запечатлена Адальбертом и
Руотгером, а также, возможно, многие ее элементы зафиксированы
Видукиндом, использовавшим ее как основу для описания королевской
коронации Оттона I. Предположение Х. Келлера об этом проецировании
автором «Деяний саксов» событий 961 г. на 936 г. косвенно подтверждается
еще и тем, что свидетельство Руотгера об этой коронации – единственное в
оттоновской историографии, почти полностью совпадающее с описанием
Видукинда

по

набору

и

последовательности

символических

актов

(десигнация, избрание, помазание, аккламации), а также по некоторым
другим деталям. В таком случае, именно об этой коронации мы имеем
больше всего сведений в оттоновской историографии.
Адальберт

указывает,

что

десигнация

и

избрание

Оттона

II

приближенными короля были проведены накануне, в Вормсе, а в Ахене –
завершающие символические акты (избрание лотарингцами и «именование»).
Свидетельство Руотгера не противоречит этой версии: агиограф упоминает,

127

что сначала Оттон I, собиравшийся отправиться во второй Итальянский
поход, «по всеобщему согласию» отдал распоряжение поставить Оттона II
королем (десигнация, избрание), а уже затем, в Ахенском дворце, юный
государь был помазан, а затем приветствован народом.
Исходя из сопоставления с этими свидетельствами, трудно толковать
описание Видукиндом сцены коронации 936 г. как прямой пересказ
виденных им событий коронации 961 г.: вероятнее, что историограф,
использовав эту сцену как основу, отчасти ее видоизменил. Но версия о
таком «проецировании» делает яснее упоминания в ходе коронации о
предварительных десигнации и избрании короля. Изображение Видукиндом
сцены избрания Оттона знатью, предваряющей коронацию, истолковать
сложнее: неясно, следует ли рассматривать ее как свидетельство об
упомянутом Адальбертом избрании лотарингцами, как «перенос» избрания
из Вормса, или же как сцену, специально «домысленную» и добавленную
историографом.
По-видимому, именно символический акт 961 г. в Ахене381, современный
авторам, следует рассматривать как главное воплощение для них образа
королевской коронации. На его основе Видукинд создал свою масштабную
картину коронации как действа, включающего комплекс символических
актов, - хотя при этом историограф, вероятно, собрал воедино реалии,
относившиеся не только именно к церемонии 26 мая 961 г. в Ахене. Однако
надо полагать, что основные представления о пространстве символического
действа и перемещениях в нем, о жестах, словесных формулах и инсигниях,
были основаны, прежде всего, на свидетельствах об этом акте.
Сведений об императорской коронации Оттона I в Риме 2 февраля
962 г.382 в оттоновской историографии на удивление немного. Видукинд и
Руотгер не упоминают о ней, от свидетельства Хросвиты (возможно,
бывшего наиболее подробным) до нас дошел лишь совсем небольшой
381

Adalb. P. 171 (Ann. 961); VM P. 130-131 (Cap. 11); VB P. 43. (Cap. 41).
Hist. Ott. P. 170 (Cap. 3); Adalb. P. 171 (Ann. 962); VM P. 130-131 (Cap. 11); Hrotsv. Gest.
Ott. P. 304 (V. 1473-1476).
382

128

фрагмент, сообщения же Лиутпранда, Адальберта и жития Матильды очень
лаконичны. Более того, Адальберт в данном случае, возможно, следует в
своей интерпретации за Лиутпрандом, или, так или иначе, близок к нему.
Учитывая, что оба эти автора рассматривают эпизод императорской
коронации прежде всего как часть истории последующего конфликта
Оттона I

и

Иоанна

XII,

важнейшим

символическим

элементом,

интересующим их, становится, прежде всего, клятва верности императору,
приносимая папой и горожанами. Помазание, совершенное будущим папойотступником, не является «неполноценным»: нелегитимным понтификом
Иоанн XII, с точки зрения оттоновских историографов, становится лишь
позднее, когда отступается от Оттона I и начинает поддерживать их
противников. Сама пышность приема императора папой, с точки зрения
авторов,

демонстрирует

прежде

всего

первоначальную

лояльность

понтифика государю-Людольфингу.
В свидетельствах Хросвиты и жития Матильды особо отмечено участие
в коронации супруги государя, Адальгейды. Помимо этого, данные
источники

практически

не

содержат

дополнительных

подробностей,

касающихся процедуры коронации.
Об этой церемонии, имевшей огромное значение в контексте не только
династической истории Людольфингов, но и всей последующей истории
империи, оттоновскими историографами приводится совсем немного
сведений. Объяснить это отчасти можно тем, что большинство авторов
принадлежало к немецкому окружению Оттона I, и, - подобно Виудкинду,
который и вовсе умолчал об этом акте, - не рассматривали данную
коронацию как ключевой момент истории Саксонской династии. Хросвита
Гандерсгеймская, впрочем, отвела именно этой сцене роль решающей,
заключающей поэму, - но, по иронии судьбы, ее свидетельство дошло до нас
не полностью. Лиутпранд Кремонский, который явно был заинтересован и
хорошо осведомлен о событиях Второго Итальянского похода Оттона I, и,
вероятно, был непосредственным свидетелем этой церемонии, упомянул ее

129

только в контексте произведения, посвященного в первую очередь другому
сюжет.
Возможно, свою роль сыграло и то, что за императорской коронацией
Оттона I последовал продолжительный период дальнейшей борьбы
новоявленного императора за власть в Италии, а потому эта сцена не
подходила для изображения окончательной победы, торжества могущества
династии. В большей степени соответствовали этим задачам сцены передачи
власти юному наследнику Оттону II, - поэтому хроника Адальберта
завершается описанием акта его коронации в качестве императорасоправителя 25 декабря 967 г. в Риме383, а «Деяния саксов» Видукинда –
сценой подтверждения полномочий Оттона II на следующий день после
смерти его отца 8 мая 973 г.384.
Описания двух этих церемоний в основном повторяют символические
элементы, уже представленные теми же авторами в других инаугурационных
сценах. Адальберт вновь пишет об «ординации» нового императора папой и
об аккламациях, провозглашаемых римским народом, Видукинд описывает
повторную присягу Оттону II (причем, оговаривается, что он к тому времени
уже был помазан и «наречен», - однако столь важный символический
элемент, каким являлось, с точки зрения Видукинда, признание правителя
знатью следовало повторить). Именно восшествие на императорский престол
сына могущественного императора Оттона I, с точки зрения этих авторов,
воплощало окончательное утверждение могущества Людольфингов.
1.1.9. Выводы
Церемонии коронации и помазания запечатлены в сочинениях всех
рассматриваемых нами авторов.

383
384

Adalb. P. 179 (Ann. 967).
Wid. P. 127. (Lib. III. Cap, 76)..

130

Лишь

Видукинд

Корвейский

оставил

развернутое

описание

коронационного акта – инаугурации Оттона I 936 г., которую историограф
«поместил» в Ахенский собор. Сцена включает подробное изложение хода
символического акта, последовательности действий участников церемонии,
описание места действия и перемещений короля внутри собора, деталей
облачения, инсигний, приводятся словесные формулы, произносимые в
процессе коронации. По сходной модели, хотя и с меньшим количеством
подробностей, описано Видукиндом и избрание королем Генриха I в 919 г. во
Фрицларе. Все прочие свидетельства о коронациях в оттоновской
историографии представляют собой краткие сообщения, содержащие, как
правило, лишь упоминания одного или нескольких символических элементов
церемонии. В этих упоминаниях нет точного описания жестов и объектов,
употреблявшихся в ходе символического акта, действие не привязывается к
конкретному пространству, персоналии участников церемонии, помимо
самого коронуемого государя, во многих случаях также не приводятся.
Сцены коронаций в сочинениях оттоновских авторов зачастую играют
роль узловых моментов всего повествования и отражают его ключевые
сюжеты и идеи.
Для Видукинда череда избраний и коронаций, берущая начало еще со
времен Меровингов и Каролингов и завершающаяся воцарением Оттона I и
Оттона II, представляет собой долгий путь, ведущий к обретению высшей
власти народом саксов. Историографу удается создать впечатление глубокой
традиции, стоящей за властью государей Саксонской династии.
Лиутпранд упоминает прежде всего римскую императорскую коронацию
Оттона I в 962 г., которая для него оказывается вписана в контекст
предшествующих императорских и королевских коронаций властителей
Италии. В контексте его сочинения коронация, осуществленная Иоанном XII,
описывается

прежде

всего

как

подтверждение

«вероломного» понтифика императору.

прежней

лояльности

131

Адальберт в своей хронике описывает коронацию за коронацией как ряд
ступеней, ведущих от первоначального хаоса и разорения немецких земель
ко все более твердой власти и все более великим свершениям государей
Саксонской династии. Жанровой спецификой сочинения определяется
сравнительная

краткость

сообщений,

однако

особая

значимость

инаугурационных эпизодов для этого автора проявляется в том, что лишь
Адальберт отобразил все инаугурации данного периода, точность его
свидетельств возрастает по мере приближения к современным событиям.
Хросвита и автор жития Матильды рассматривают коронационные в
тесной связи с семейной историей Людольфингов, упоминая их наряду с
сообщениями о заключении браков и рождении детей. Лишь они уделяют
внимание участию в коронациях супруг государей – Эдиты и Адальгейды. В
поэме Хросвиты пышная сцена императорской коронации, по-видимому,
имела особое значение не только как прославление деяний императора, но и
как акт справедливого вознаграждения благочестивой Адальгейде, описание инаугурационного акта перекликается с некоторыми мотивами из
сочинений

Хросвиты,

о

«духовном»

вознаграждении

христианским

праведницам. В житии Матильды в данных сценах ярко предстают, прежде
всего, темы истории рода и народа саксов.
Наконец, Руотгер в житии Бруно обращает внимание, прежде всего, на
те сцены, которые сыграли важную роль в биографии епископа Кельнского.
Перед автором, по-видимому, не стояло задачи со всей полнотой отобразить
историю передачи власти в династии, - он отображает ее лишь в той мере, в
какой она позволяет показать личные заслуги Бруно.
В представлении оттоновских авторов коронация являет собой сложную
совокупность различных символических элементов, каждый из которых
связан с тем или иным источником легитимации власти государя: назначение
правителем-предшественником, избрание знатью, церковное посвящение, и,
наконец, одобрение народом.

132

По умолчанию об обретении королевского сана говорится прежде всего
как о помазании, а не как о короновании, церковное посвящение является
существенным для всех авторов. В то же время, и светские элементы
инаугурации упоминаются как чрезвычайно значимые, избрание знатью и
аккламации народа осмысляются не просто как формальные знаки
одобрения, но и как важная опора власти.
Персоналии «коронаторов» упоминаются не во всех случаях. При этом в
«Деяниях

саксов»

Видукинд

представляет

архиепископов

в

роли

посредников, исполняющих волю народа; само присутствие Херигера
Майнцского на инаугурации Генриха I, даже без акта помазания, служит
подтверждением того, что светское избрание государя соответствует воле
Господа. Роль папы Римского в свидетельствах Лиутпранда и Адальберта –
также

скорее

«посредническая»;

он,

прежде

всего,

осуществляет

Божественную волю, а сам лишь обещает императору верность, признает
свою зависимость от него - поэтому его личное отступление от поддержки
императора в дальнейшем не дает повод считать коронацию нелегитимной. В
сравнении со свидетельствами коронационных чинов, в оттоновской
историографии мотив принятия государем обязательств перед церковью (и
лично перед «коронаторами», будь то архиепископы или папа) представлен в
значительно меньшей мере385.
В свидетельствах оттоновских авторов не обнаруживается единого
представления о должном ходе коронации. В разных случаях упоминается
различный набор символических элементов, подчас даже когда речь идет об
одном и том же эпизоде. Наиболее полные описания коронационного акта,
включающие упоминания десигнации, избрания, аккламаций и церковного
посвящения прямо или косвенно восходят к коронации Оттона II как
соправителя в 961 г. в Ахене. Политическое значение этой инаугурации было
менее существенным, чем у актов 919 г. и 936 г. (установление династии и
385

Хотя присутствует, в перечислении прочих обязанностей государя, и у Видукинда, и,
скажем, у Руотгера, подчеркивающего, сколь велики были личные заслуги архиепископа
Бруно перед государем.

133

начало правление Оттона I) или 962 г. и 967 г. (обретение Оттоном I
императорского титула и закрепление его наследственной передачи в роду).
Однако, вероятно, именно ее образ в наибольшей степени повлиял на
представление о ходе коронации в оттоновской историографической
традиции. В отличие от двух предшествующих, она была близка авторам по
времени, в отличие от двух последующих – происходила не в Риме, а на
германской земле, при этом и место ее проведения, и исторический момент
указывают, что уже в этом акте проявились имперские амбиции династии.
1.2. Передача инсигний
1.2.1. Передача знаков епископского достоинства и перенесение
реликвий
В данном разделе рассматриваются описания символических актов
обретения правителем инсигний (или реликвий, которые в этом контексте
также играли роль символов власти).
Символические акты обретения инсигний, описываемые оттоновскими
историографами, зачастую представляли собой сцены, «сконструированные»
самими авторами. Вероятно, здесь была заложена ассоциация с передачей
инсигний при введении в церковную должность, актом, являвшимся важным
элементом церковного посвящения, наряду собственно с рукоположением.
Не вполне корректно проводить прямую аналогию между актом
передачи королевских инсигний государем своему преемнику и вручением
епископских инсигний, осуществлявшемся высшим иерархом по отношению
к нижестоящему. Однако очень вероятно, что оттоновские историографы,
сами принадлежавшие к церкви и хорошо знакомые с процедурами
епископских инаугураций, могли учитывать эту традицию.
В процедуру посвящения епископов, начиная, по меньшей мере, с VII в.,
входило вручение посоха (символизировавшего пастырское служение

134

епископа) и кольца (знак духовного супружества епископа с Церковью),
причем, первоначально эти знаки епископской власти вручались высшим
церковным иерархом, проводившим рукоположение386. Лишь позднее
осуществлять этот акт (т.н. ―traditio‖) в Германии стали светские государи, а
символическое значение процедуры было переосмыслено: она стала
связываться со светской инвеститурой епископа как подданного императора,
получающего от него лен387, традиция эта прочно установилась с пер. пол.
XI в., и в результате стала поводом знаменитой борьбы за инвеституру между
императорами и папами.
Кроме того, архиепископы и некоторые епископы, имевшие особые
привилегии, при посвящении получали от папы Римского (непосредственно
или через его легата) паллий388. Описание посвящения архиепископа,
сопровождавшегося передачей ему паллия, есть в сочинении Руотгера. Вот
как он описывает акт передачи паллия Бруно Кельнскому: «Итак, как мы
начали рассказывать, посол, возвращаясь из Рима, поспешил принести в
Кельн доброе известие, доставляя отправленное вселенским понтификом
священное облачение, представляющее благое иго Господа и Его легкое
бремя389 и смиренное служение того, кто подчиняется ему, о чем
свидетельствуют слова Господа, гласящие: «Больший из вас да будет вам
слуга»390, неся также реликвии тела святого мученика Пантелеймона и
привилегию, данную властью апостольского главенства, чтобы, вопреки
обыкновению, служителю Господа было разрешено надевать его всякий раз,
когда пожелает, и позволено все, о чем он просил, сам [Бруно] по величию
добродетелей и мудрости был допущен к участию в его [папы] делах и едва
386

Арнаутова Ю.Э. Инвеститура // ПЭ. Т. 22. С. 495-498.
С 1039 г. Генрих III начал вручать епископам в ходе ленной инвеституры в том числе и
знаки их духовной власти, а уже после вручения государем эти предметы освящались и
повторно вручались уже непосредственно в процессе рукоположения. Там же.
388
Паллий – элемент литургического облачения папы Римского и митрополитов
латинского обряда, лента из овечьей шерсти с изображением крестов, носимая поверх
облачений. Abbo J.A. Pallium // NCE. Vol. 10. P. 807-808.
389
Ср. Мф. 11:30: «Ибо иго Мое благо и бремя Мое легко» (―Jugum enim meum suave est, et
onus meum leve‖).
390
Мф. 23:11.
387

135

ли не к предоставлению такого же достоинства. Ему навстречу устремился
радостный город, отовсюду сбегалась ликующая толпа, собрались в
пригороде вблизи древнего места, где была церковь этого драгоценного
мученика, до тех пор заброшенная и почти разрушенная. Прекрасный груз
был оставлен там, а затем перемещен на свое место391»392.
У Руотгера, в отрывке, предшествующем данной сцене, упомянуты две
составляющие процедуры поставления Бруно архиепископом, - помазание и
вручение паллия: «Затем посол, возвратившись, с великой радостью духа
смиренному пастырю, - которому перед тем по Божьей милости был
сообщен, согласно пророку, елей радости вместо плача, - теперь принес
паллий славы вместо духа уныния393»394. Именно о «елее радости» писал
Руотгер и применительно к акту королевской коронации Оттона I395;
очевидно, что автор видел аналогию между процедурами инаугурации
государя и архиепископа.

391

Исследователь традиции почитания св. Пантелеймона в Кѐльне Ш. Замерски толкует
это сообщение так: реликвии сначала были помещены на церковный алтарь, а позднее
хранились в особом отведенном для них месте в том же храме. При этом реликвии были
присланы вместо прежних, возможно, утраченных во время одного из набегов норманнов.
Samerski S. Die Kölner Pantaleonsverehrung: Kontext – Funktion – Entwicklung (Forschungen
zur Volkskunde, Heft 51). Norderstedt, 2005. S. 37.
392
VB P. 27-28 (Cap. 27). ―Legatus ergo, ut loqui coepimus, Rom rediens bonum nuntium
Coloniam ferre acceleravit portans sacrum habitum a universali pontifice missum pretendentem
iugum Domini suave et onus eius leve et ipsum, quod sub eo dispensatur, humile ministerium,
quod verba Domini testantur dicentis: Qui maior est vestrum, erit minister vester, ferens simul
reliquias de proprio corpore sancti Pantaleonis martyris et privilegium apostolicae sublimitatis
auctorite traditum, quo et eodem pallio preter consuetudinem sacerdos Domini, quoties vellet,
indui permissus et concessis omnibus, que petebantur, ipse pro magnitudine virtutis et sapientie
in participatum eius operas et prope in consessum tante dignitatis admissus est. Properavit in
occursum eius leta civitas, undique iubilans multitudo accurit, convenerunt in suburbia prope
antiquum locum, ubi ecclesia eiusdem preciosi martyris erat, inculta adhuc et ruine proxima. Ibi
deposita sunt grata onera, deinde suo queque loco reposita‖.
393
Ис. 61:3: ―вместо плача — елей радости, вместо унылого духа — славная одежда‖
(―oleum gaudii pro luctu, pallium laudis pro spiritu moeroris‖).
394
VB P. 27. (Cap. 26). ―Legatus inde cum magna mentis alacritate reverses pio pastori, cui
antehac gratia Dei collatum est secundum prophetam oleo gaudii pro luctu, tunc attulit pallium
laudis pro spiritu meroris‖.
395
Ibid. P. 6. (Cap. 5) ―Otto filius eius maior natu benedictione Domini auctus et oleo letitie
unctus…‖. Цитата из Книги пророка Исайи здесь менее точна, но очевидно, что автор
приводит это выражение в сходном контексте.

136

Тем более что в данной сцене речь идет об инвеституре архиепископа,
имевшего исключительный статус, - одного из важнейших представителей
королевской династии, брата правящего государя. Поэтому описание
церковной

инвеституры

здесь

включает

и

мотив

политической

репрезентации. Руотгер стремится представить Бруно едва ли не равным
понтифику «по величию добродетелей и мудрости», вручение паллия автор
представляет как совершенное едва ли не в качестве предоставления папой
равного достоинства396.
Вероятно, Руотгер в житии Бруно не без умысла проводит аналогию
между архиепископской инаугурацией своего героя и посвящением государя;
«царственный» статус младшего отпрыска Генриха I, его величие,
сопоставимое с величием самого Оттона I – важнейшие мотивы жития. При
этом именно сцена передачи паллия описана автором наиболее подробно:
очевидно, в восприятии Руотгера церковная и королевская инаугурация
находились если не в едином, то в очень близком «символическом
контексте».
Наряду с вручением паллия в приведенном выше эпизоде упоминается и
передача мощей св. Пантелеймона, - знак особого благоволения понтифика к
новому

архиепископу.

Описанная

Руотгером

сцена

отражает

его

представление о том, что передача реликвий может быть тесно связана с
передачей духовной власти. В сообщении Руотгера говорится, что мощи
были перенесены в церковь за городскими стенами, «до сих пор
заброшенную и почти разрушенную». В дальнейшем Бруно основал на месте
старой церкви св. Пантелеймона монастырь и выстроил новый храм, который
впредь особо почитал среди всех кельнских церквей (во множестве
основывавшихся по его инициативе), именно в крипте этого храма он
пожелал быть погребенным397. Так, реликвии, полученные архиепископом

396

VB P. 28 (Cap. 27). ―prope in consessum tante dignitatis‖.
Jantzen H. Ottonische Kunst / Neuausg., erweit. und komment. durch ein Nachwort von W.
Schenkluhn. Berlin, 1990. S. 25-28.
397

137

при рукоположении, стали для него одной из важнейших святынь,
св. Пантелеймон являлся его покровителем на протяжении всего служения.
В сочинении Видукинда перенесение в Саксонию от франков мощей
св. Вита описано как залог перехода к саксам политического могущества398.
В ряде других эпизодов сочинений оттоновских авторов обретение мощей
Саксонскими государями представлено уже как особые символические акты,
в ходе которых правители принимают реликвии как знаки преумножения
своего могущества; по символическому значению реликвии здесь близки к
инсигниям.
Символическая передача власти – лишь один из множества смыслов,
которые могли приобретать акты перенесения реликвий. В зависимости от
контекста, передача реликвий также могла, например, служить для
символического выражения политической зависимости «одариваемых» от
«дарителей» (например, в эпоху Каролингов, при распространении мощей
святых, почитавшихся франками, в ходе христианизации завоеванных
территорий)399, быть формой заключения политического, экономического,
духовного400 «партнерства» между регионами и населенными пунктами,
совершаться по иным причинам (например, для защиты святынь от
разграбления и осквернения) 401.
Идея репрезентации власти была лишь одним из многих возможных
смыслов актов передачи реликвий, а процедуру traditio в ходе епископской
инаугурации только опосредованно можно связать со сценами передачи
королевских инсигний. Однако и то, и другое формировало символический
контекст,

398

исходя

из

которого

оттоновские

историографы

могли

Wid. P. 39-42. (Lib. I. Cap. 33-34).
Röckelein H. Reliquientranslationen nach Sachsen im 9. Jahrhundert. Über Kommunikation,
Mobilität und Öffentlichkeit im Frühmittelalter. Stuttgart, 2002. (Beihefte der Francia 48). S. 1930.
400
Наряду с другими формами духовного взаимодействия – например, совместного
поминовения усопших в монастырях-побратимах. Ibid. S.71-91.
401
Ibid. S. 49-154.
399

138

«конструировать»

описания

символических

актов

в

собственной

«литературной реальности».
1.2.2. Сцены передачи королевских инсигний
Одним из ярких примеров описания инаугурационного акта в
оттоновской историографии можно назвать сцену завещания королевских
инсигний Конрадом I – Генриху I. Суть данного эпизода, в котором многие
исследователи издавна усматривали «начало немецкой истории»402, такова:
Конрад I Франконский, избранный королем в 911 г.403, на смертном одре
назначает своим наследником не одного из собственных родственников, а
герцога Саксонии, Генриха, и в знак этого распоряжается передать ему свои
инсигнии. Таким образом, Саксонская династия получает законные права на
престол и символы, подтверждающие королевское достоинство. Этот эпизод
запечатлен в «Антаподосисе» Лиутпранда Кремонского, в продолжении
хроники Регонона Прюмского Адальбертом Магдебургским и в «Деяниях
саксов» Видукинда Корвейского.
Данный сюжет не мог не привлечь внимания ученых. Сцена неизменно и
впечатляла их «эмоциональной силой»404, и интриговала, поскольку мотивы
необычного решения Конрада не лежат на поверхности. Историки давали
множество вариантов объяснения этого эпизода, подчас очень несхожих
между собой. Остановлюсь лишь на нескольких характерных примерах.
Некоторые историки, как и авторы Х в., принимали за точку отсчета
предание о «мудром короле», напоминающее сказочный сюжет: умирающий
монарх избрал Генриха в качестве наследника, поскольку верил, что тот
способен сохранить целостность ―Francia Orientalis‖, сберечь наследие
402

Такое выражение приводит Филипп Бюк в одной из своих недавних статей, где делает
попытку обобщить и подытожить размышления немецких историков на этот счет: Buc P.
Noch einmal 918-919... S. 152.
403
После смерти последнего представителя династии Каролингов Людовика Дитя (900911).
404
Buc P. Noch einmal 918-919… S.152.

139

Каролингов405.

Используя

историографами,
концепцию,

-

эти

мифологему,

исследователи

иллюстрируя

таким

созданную

встраивали
образом

ее

идею

оттоновскими
в

собственную

преемственности

оттоновской империи по отношению к империи Карла Великого. Данный
подход предполагает стремление бережно сохранять обаяние легенды, а
потому – здесь практически и не подразумевается некой демистификации и
поиска подтекстов.
Другие историки рассматривали поступок Конрада не столько как
«проявление

воли»,

сколько

в

качестве

вынужденного

решения,

сосредоточив внимание на поиске конкретных причин, из-за которых король
пошел на такой шаг406. Так, Й. Флекенштейн предположил, что Конрад
пообещал Генриху передать ему власть еще в 915 г., когда король и
бунтовавший герцог заключали мирное соглашение407.
Наиболее недоверчивые и вовсе предлагали воспринимать этот эпизод
как легенду, сочиненную оттоновскими историографами. В числе таких
скептиков – медиевист первой половины ХХ в. М. Линцель и наш
современник Й. Фрид. Можно сказать, что история с инсигниями Конрада –

405

Так для французского исследователя Франсиса Раппа, усмотревшего в этом эпизоде
«трогательное проявление последней мудрой воли» короля, весь смысл «эфемерного
правления франконца Конрада I», сводился к тому, чтобы он сыграл роль посредника,
передающего власть Каролингов в руки Саксонской династии. Рапп Ф. Священная
Римская империя германской нации. СПб., 2009. С. 46-48. Интерпретации Ф. Раппа
созвучны работы некоторых других его соотечественников, - в частности, Робера Фольца,
сильно на Раппа повлиявшего. Folz R. Le souvenir et la légende de Charlemagne dans
l'Empire germanique médiéval. Paris, 1950. P. 48.
406
Здесь можно привести примеры работ, подчас весьма несхожих между собой по
подходам: Fleckenstein J. Grundlagen... S. 133-134. (схожий подход – в его же работе,
переведенной на русский язык, - Флекенштейн Й. Империя Оттонов в Х столетии //
Бульст-Тиле М.Л., Йордан К., Флекенштейн Й. Священная Римская империя. Эпоха
становления / Пер. с нем. Дробинской К. Л., Неборской Л. Н. под редакцией И.О.
Ермаченко. СПб., 2008. С. 24-27.); Althoff G. Die Ottonen. Königsherrschaft ohne Staat.
Darmstadt, 2000. S. 29-46; Неусыхин А.И. Указ. соч. С. 239-240.
407
Флекенштейн Й. Указ. соч. С. 27. При этом историк, впрочем, сетовал на отсутствие
прямых тому свидетельств. Следует отметить, о сложностях реконструирования
взаимоотношений и договоренностей между Конрадом и будущим основателем
Саксонской династии в свое время задумывался еще классик немецкой историографии
Георг Вайц: Waitz G. Jahrbücher des Deutschen Reischs unter Heinrich I. Berlin, 1863. S. 3335.

140

один из первых сюжетов, пробудивших интерес к теме «литературного
манипулирования» описаниями политических ритуалов408. Последняя (на
сегодняшний день) волна споров вокруг этого сюжета развернулась именно в
связи со статьей Фрида, опубликованной в 1995 г. 409 Акцентируя внимание
на временном разрыве между событием и отразившими его свидетельствами,
Фрид обнаруживал в источниках, прежде всего, актуальную политическую
конъюнктуру времен Оттона I410. На этом основании он предположил, что
весь эпизод с инсигниями – проекция реалий 950х-960х гг., искусственно
перенесенная в прошлое и не имеющая отношения к событиям 918-919 гг.411
Вслед за этой нашумевшей публикацией коллеги принялись оспаривать
некоторые тезисы Й. Фрида412, - особенно активно включились в эту
полемику Х. Келлер и Г. Альтхофф413. Эти исследователи полагали, что
описания сцены у смертного одра у «оттоновских» авторов, вероятно, все же
восходили к более ранней традиции, и в определенной мере отражали
политические реалии тридцати-сорокалетней давности, хотя и актуальная
конъюнктура наложила на них заметный отпечаток. Таким образом, эти
возражения как бы возвратили дискуссию от радикальных предположений о
«выдуманности» всего эпизода к спорам о том, какие реалии конца 910х гг.
могли стоять за выразительной сценой, описываемой Лиутпрандом и его
товарищами по перу.

408

Яркий пример – работа Линцеля: Lintzel M. Designation …
Fried J. Die Königserhebung Heinrichs I….
410
Ibid. S. 294-297. По этой версии, в основе здесь лежали взаимоотношения Оттона с
Конрадинами, потомками почившего в 918 г. короля.
411
Ibid. S. 302-303.
412
Подробнее эту дискуссию проанализировал Филипп Бюк: Buc P. Noch einmal 918-919…
S. 155-158. Попутно автор остроумно отметил, сколь неблагодарное и непростое
предприятие – вмешиваться в полемику немецких ученых: Ibid. S. 158. Однако, сам он, в
конце концов, все же решился принять участие в этом споре и в основной части статьи
выдвинул несколько собственных смелых предположений, к которым я обращусь чуть
позже.
413
Почти одновременно со статьей Й. Фрида вышла и работа Х. Келлера, в которой тот
касался, в том числе, сюжета с инсигниями и полемизировал с еще одной, чуть более
ранней публикацией Фрида по данной теме (Fried J. Die Kunst der Aktualisierung...). Althoff
G. Die Ottonen… S. 29-46; Keller H. Widukinds Bericht... S. 427.
409

141

Даже такой, сравнительно небольшой экскурс в историю обсуждения
историками этого эпизода по-своему красноречив. Позиции различных
исследователей здесь можно классифицировать, прежде всего, по степени
выражаемого ими недоверия к описаниям, приведенным в источниках, и их
склонности к поиску скрытых смыслов. Причем, применительно к одному и
тому же примеру, подходы варьируются в диапазоне от крайнего
скептицизма до большой «доверчивости», к тому же столь разные точки
зрения могут быть представлены в работах, очень близких по времени414.
Это показывает, сколь необычный и непростой материал для анализа
представляет собой данная сцена. В ней тесно переплетены легенда и
повествование о конкретных исторических событиях, смешаны различные
временные

пласты,

вокруг

нее

сложилось

множество

традиций

интерпретации. Наверное, именно поэтому к данной теме то и дело
обращаются историки, увлеченные задачей, которую точно и поэтично
сформулировал Филипп Бюк: «извлечь политическую историю из запутанной
сети исторической памяти»415.
Отдельный предмет научной дискуссии – как версии из различных
сочинений

соотносятся

между

собой.

Долгое

время

свидетельства

«Антаподосиса» Лиутпранда, «Деяний саксов» Видукинда Корвейского и
сочинения Адальберта Магдебургского воспринимались как не зависимые
друг от друга416.
За последние десятилетия были уточнены многие источниковедческие
детали. Так, К. Хаук обнаружил аналогию между текстами Лиутпранда и
414

То есть, далеко не всегда можно говорить о некой последовательной эволюции
взглядов.
415
Buc P. Noch einmal 918-919… S. 155. В данном случае, моя задача несколько иная –
посмотреть, как именно плел «сеть исторической памяти» оттоновский историограф:
поэтому я, в первую очередь, уделю внимание «литературной реальности», которую
конструировал Лиутпранд, попытавшись сквозь эту призму взглянуть и на подлинные
политические реалии его времени.
416
Такой «канонический набор» источников приводит, в частности, Мартин Линтцель:
Lintzel M. Designation… S. 240. Говоря о последнем из перечисленных источников, это
историк еще не упоминает имя Адальберта, а использует выражение «продолжатель
Регинона».

142

Адальберта. Их сопоставительный анализ красноречиво демонстрировал, что
текст

Адальберта

представляет

собой

практически

воспроизведение

соответствующего эпизода из «Антаподосиса» - с заменой некоторых слов на
синонимы и несколько сокращенное, отличающееся лишь в некоторых
деталях417 (детали эти, впрочем, могут иметь для нас немаловажное значение
в контексте исследования авторской интерпретации Адальберта).
Еще одна гипотеза совсем недавно была выдвинута Ф. Бюком.
Французский историк сопоставил сочинение Лиутпранда с источником, до
этого не рассматривавшимся в контексте эпизода с инсигниями, –
Панегириком Беренгару I418. В этом произведении анонимного автора,
написанном около 915 г., Бюк обнаружил целых две аналогичных «сцены у
смертного одра», а также сходный мотив завещания умирающим королем
собственной власти «не ближайшему родственнику, а более удачливому
конкуренту»419. Между «Антаподосисом» и Панегириком нашелся и ряд
других параллелей, указывающих на то, что Лиутпранд (сам описывавший, в
том числе, и правление Беренгара I) мог быть знаком с этим сочинением420.
Источниковедческие наблюдения К. Хаука и Ф. Бюка показывают
особое значение текста Лиутпранда: описание сцены в «Антаподосисе» и
оказало влияние на последующих авторов, и, вероятно, «транслировало»
определенные образы и идеи, использовавшиеся предшественниками.
В

наибольшей

степени

отличается

от

версии

«Антаподосиса»

соответствующая глава сочинения Видукинда. Именно при сопоставлении с
417

Hauck K. Erzbischof Adalbert... S. 285-289.
Gesta Berengarii imperatoris cum appendice // Poetae latini aevi Carolini. Bd. 4. / Hrsg. von
P. von Winterfeld. Berlin, 1899 (MGH Poetae [IV, I]). S. 354-401.
419
Buc P. Noch einmal 918-919… S. 162.
420
Бюк отмечает их «общие стилистические особенности», а также ряд других
показательных деталей. Например, повествование в обоих сочинения начинается с одной
и той же хронологической точки (888 г., смерть Карла Толстого); и Лиутпранд, и автор
Панегерика смешивают воедино две различные экспедиции Арнульфа Каринтийского в
Италию и т.п. Переклички в двух источниках, по мнению Ф. Бюка, можно объяснить как
литературным влиянием одного на другой, так и сходством описываемых в них реалий (а,
возможно, и тем, и другим одновременно). Однако проведенное ученым сопоставление
так или иначе показывает использование авторами начала и сер. Х в. общей литературной
модели. Ibid. S. 162-164.
418

143

фрагментом из «Деяний саксов» ярче проступают некоторые характерные
особенности описания, приводимого Лиутпрандом. Ряд деталей совпадает,
однако обнаруживается и много существенных расхождений. Анализируя эти
несоответствия, можно увидеть, какое «дополнительное» содержание
вкладывал

в

свой

текст

Лиутпранд,

в

чем

его

«литературное

конструирование» сцены передачи инсигний отличалось от подхода другого
историографа-современника. Приведу сообщения обоих этих историографов.
Лиутпранд описывает события так: «На седьмой же год своего
правления [Конрад] почувствовал, что [пришло] время его призвания к Богу.
И, когда он приказал упомянутым князьям прийти к себе, так обратился к
ним: «Время моего призвания от тления к нетлению, от смертности к
бессмертию, как видите, уже близко; потому снова и снова прошу вас
стремиться к миру и согласию. Когда меня не станет, да не воспламенит вас
желание царствовать, стремление к первенству. Генриха, мудрейшего
герцога саксов и тюрингов, изберите королем, поставьте государем. Ведь он
и богат знанием, и обладает справедливой строгостью суждения». Сказав это,
он приказал принести собственную корону, - не просто украшенную, но и
отягченную драгоценнейшими камнями, а не только золотом, которым
богаты князья почти любого достоинства, - скипетр, а также прочие
королевские облачения, и из последних сил произнес: «Этими королевскими
украшениями назначаю Генриха наследником и викарием королевского
достоинства; и не только советую, но и молю вас, чтобы вы повиновались
ему». Приказав это, он умер, и вскоре после его смерти последовало
исполнение его воли. Ведь когда он скончался, упомянутые князья принесли
герцогу Генриху корону и все королевские облачения, а также по порядку
передали все, что сказал король Конрад. Сначала он смиренно отказался от
величия королевского достоинства, однако вскоре без тщеславия принял
[его]»421.
421

Ant. P. 43-44. (Lib. II. Cap. 20.) ―Septimo denique regni sui anno vocationis suae ad Deum
tempus agnovit. Cumque memoratos principes se adire fecisset, Heinrico solummodo non

144

Свидетельство Видукинда, в свою очередь, таково: «Король же,
отправившись в Баварию, сразился с Арнульфом, и как сообщают, раненый
там, возвратился на свою родину. И, поскольку почувствовал, что поражен
болезнью, а равно и недостатком прежней удачи, он позвал брата, который
приехал, чтобы навестить его, и обратился к нему так: «Я чувствую, брат, что
не могу дольше оставаться в живых, ведь Бог, который это повелел,
приказывает так и принуждает к этому тяжелой болезнью. Поэтому подумай
о себе, и, что в наибольшей степени касается тебя, позаботься обо всем
королевстве франков, прислушавшись к моему, брата твоего, совету. Брат, у
нас есть многочисленные войска, чтобы собирать их и вести их, есть города и
оружие с королевскими инсигниями и все, что требует королевская слава,
кроме удачи и [добрых] нравов. Удача, брат, и благороднейшие нравы
перешли к Генриху, главенство в государстве теперь у саксов. Так иди к
Генриху, взяв эти инсигнии, священное копье, золотые армиллы с плащом и
меч древних королей с венцом, заключи с ним мир, и всегда сможешь иметь
его своим союзником. Что пользы в том, чтобы народ франков вместе с тобой
был повержен им? Ведь он будет королем и императором многих народов».
Когда он сказал это, брат, проливая слезы, ответил, что согласен»422.
praesente, ita convenit: "Ex corruptione ad incorruptionem, ex mortalitate ad inmortalitatem
vocationis meae tempus, ut cernitis, praesto est; proin pacem vos concordiamque sectari etiam
atque etiam rogo. Me hominem exeunte nulla vos regnandi cupiditas, nulla praesidendi ambitio
inflammet. Heinricum, Saxonum et Turingiorum ducem prudentissimum, regem eligite,
dominum constituite. Is enim est et scientia pollens et iustae severitatis censurae habundans'. His
ita prolatis propriam coronam non auro, quo poene cuiuscumque ordinis principes pollent, verum
gemmis preciosissimis, non solum inquam ornatam, sed gravatam, sceptrum etiam cunctaque
regalia indumenta in medium venire praecepit ac, prout valuit, huiusmodi verba effudit:
'Heredem regiaeque dignitatis vicarium regalibus his ornamentis Heinricum constituo; cui ut
oboediatis, non solum consulo, sed exoro‘. Quam iussionem interitus et interitum mox est
oboedientia prosecuta. Ipso namque mortem obeunte memorati principes coronam cunctaque
regalia indumenta Heinrico duci contulerunt; atque ut rex Chuonradus dixerat, cuncta per
ordinem enarrarunt. Qui regiae dignitatis culmen et prius humiliter declinavit ac paulo post non
ambitiose suscepit‖.
422
Wid. P. 32-33. (Lib. I Cap. 25). ―Rex autem profectus in Boioariam dimicavit cum Arnulfo, et
ibi, ut quidam tradunt, vulneratus revertitur in patriam suam. Cumque se morbo sensisset
laborare pariter cum defectione primae fortunae, vocat fratrem, qui eum visitandi gratia adierat,
quemque ita alloquitur: 'Sentio', inquit, 'frater, diutius me istam vitam tenere non posse, Deo, qui
ordinavit ita, imperante, gravique morbo id cogente. Quapropter considerationem tui habeto, et
quod ad te maxime respicit, Francorum toto regno consulito, mei adtendendo, fratris tui, consilio.

145

Итак, в обоих описаниях эпизода прослеживается общая сюжетная
схема: Конрад на смертном одре объявляет свою последнюю волю: он
желает, чтобы следующим государем стал Генрих. В знак этого он
распоряжается передать ему знаки королевского достоинства, дает последний
наказ

и

умирает.

В

заключение

эпизода

инсигнии

торжественно

доставляются Генриху. Оба историографа здесь связывают воедино события,
разделенные пятью месяцами: смерть Конрада I в декабре 918 г. и
Фрицларскую инаугурацию в мае 919 г. В прочих подробностях версии
расходятся.

Историографы

приводят

разные

сведения

о

том,

кто

присутствовал при последнем волеизъявлении короля, какие именно
инсигнии были завещаны Конрадом, как он аргументировал избрание
Генриха в качестве достойнейшего наследника. Отличаются и описания
событий, последовавших за смертью Конрада: каким образом Генрих принял
завещанное ему королевское достоинство.
То, кому адресует Конрад свое последнее распоряжение, - одно из самых
существенных разночтений между сообщениями Видукинда и Лиутпранда.
У Видукинда сцена завещания представляет собой приватный разговор:
Конрад сообщает свою последнюю волю брату Эберхарду (который при
ином развитии событий должен был стать следующим королем). Свой наказ
он дает именно в качестве «братского совета»423. В описании в «Деяниях
саксов», представлено скорее «частное» совещание двух братьев, где один
убеждает другого отказаться от притязаний на власть, а затем поручает тому

Sunt nobis, frater, copiae exercitus congregandi atque ducendi, sunt urbes et arma cum regalibus
insigniis et omne quod decus regium deposcit preter fortunam atque mores. Fortuna, frater, cum
nobilissimis moribus Heinrico cedit, rerum publicarum secus Saxones summa est. Sumptis igitur
his insigniis, lancea sacra, armillis aureis cum clamide et veterum gladio regum ac diademate, ito
ad Heinricum, facito pacem cum eo, ut eum foederatum possis habere in perpetuum. Quid enim
necesse est, ut cadat populus Francorum tecum coram eo? ipse enim vere rex erit et imperator
multorum populorum'. His dictis frater lacrimans se consentire respondit''.
423
Ibid. ―mei adtendendo, fratris tui, consilio‖. При этом, как бы подчеркивая адресность,
личный характер разговора, Видукинд постоянно вкладывает в уста Конрада обращение
«брат!»: Ibid. ―«Sentio», inquit, «frater»‖; ―Sunt nobis, frater, copiae exercitus congregandi
atque ducendi‖; ―Fortuna, frater, cum nobilissimis moribus Heinrico cedit ‖.

146

передать Генриху инсигнии, примириться с ним и подчиниться его власти,
что Эберхард впоследствии выполняет лично424.
Трудно отрицать, что и в интерпретации Видукинда «братский совет»
Конрада носит директивный характер, а от «согласия» Эберхарда, по
существу, зависит немного: ему фактически не остается ничего, кроме как
поступить «как и повелел король»425. Однако чрезвычайно значимо, что в
данной версии завещание и передача инсигний – не публичный акт, а
распоряжение, данное братом брату в личной беседе. Инсигнии, по сути,
переходят из рук в руки непосредственно по цепочке «Конрад – Эберхард –
Генрих», минуя каких бы то ни было промежуточных исполнителей
поручения. Таким образом, Саксонская династия в буквальном смысле
получает власть из рук династии Франконской426.
В этом отношении, свидетельство Видукинда близко к другим
существовавшим в литературной традиции сюжетам, связанным с передачей
символов власти через посредника – наследнику (внутри одного рода). В
сочинении кон. IX в. – написанной Хинкмаром Реймским заключительной
части Бертинских анналов – рассказывается о том, как вдова Карла II Лысого
(западно-франкский король 843-877 гг., император 875-877 гг.) Рихильда
передала королевские инсигнии его наследнику, Людовику Заике (западнофранкский король 877-879 гг.)427. Сам Видукинд упоминает в своем
424

Ibid. ―Sumptis igitur his insigniis, lancea sacra, armillis aureis cum clamide et veterum gladio
regum ac diademate, ito ad Heinricum, facito pacem cum eo, ut eum foederatum possis habere in
perpetuum‖ («Так иди к Генриху, взяв эти инсигнии, священное копье, золотые армиллы с
плащом и меч древних королей с венцом, заключи с ним мир, и всегда сможешь иметь его
своим союзником»); Wid. P. 33-34 (Lib. I. Cap. 26.) ―Evurhardus adiit Heinricum seque cum
omnibus thesauris illi tradidit, pacem fecit, amicitiam promeruit; quam fideliter familiariterque
usque in finem obtinuit‖ («Эберхард пришел к Генриху и передал ему себя со всеми
сокровищами, заключил мир, снискал дружбу; которую верно и преданно сохарнил до
конца»).
425
Wid. P. 33. (Lib. I. Cap. 26) ―Ut ergo rex imperarat‖.
426
Такая «персонификация» даже наводит на воспоминания о легендарных преданиях,
действующими лицами которых могут быть лишь герои и короли. Стоит напомнить,
примерно с такого рода сказаний и начинается сочинение Видукинда.
427
Ann. Bert. S. 138. (Ann. 877). ―Richildis Compendium ad Hlodowicum veniens, missa sancti
Andreae attulit ei preceptum, per quod pater suus illi regnum ante mortam suam tradiderat, et
spatam quae vocantur sancti Petri, per quam eum de regno revestiret, sed et regium vestimentum

147

сочинении схожий эпизод, видимо, также почерпнутый им из франкских
источников: Карл III Толстый (восточно-франкский король в 876-887 гг.,
император 881-888 гг.) перед своей смертью поручил одному из
приближенных передать знаки власти своему, тогда еще не родившемуся
сыну, которым была беременна его супруга428. Сюжет о преемстве Генриха
по отношению к Конраду в интерпретации Видукинда, таким образом,
выглядит как вариация на тему «семейного» наследования, где Эберхард
передает власть как брат прежнего короля, а не как влиятельный герцог.
В изложении Лиутпранда эти же события выглядят иначе. Умирающий
Конрад произносит свою речь, предварительно приказав прийти наиболее
могущественным князьям429 (отсутствует, вроде бы, только сам Генрих430). В
их числе – и Эберхард, но его присутствие никак не отмечается особо. Эти
же князья впоследствии и доставляют инсигнии новому королю, и передают
ему слова Конрада431. Бросается в глаза, что в «Антаподосисе», в отличие от
сочинения Видукинда, вся сцена носит характер своеобразной публичной

et coronam ac fustem ex auro et gemmis‖. «Рихильда, придя в Компьен к Людовику,
посланная святым Андреем, доставила ему предписание, согласно которому его отец
перед своей смертью передал ему королевство, и меч, который называется мечом святого
Петра, а также королевское облачение и корону и жезл из золота и драгоценных камней».
428
Поручение, однако, не было выполнено, и инсигнии в результате достались Арнульфу
Каринтийскому. Wid. P. 36. (Lib. I. Cap. 29).
429
Ant. P. 43. (Lib. II. Cap. 20). ―Cumque memoratos principes se adire fecisset‖ («Приказав
явиться к себе упомянутым князьям»). Под ―memoratos principes‖ («упомянутыми
князьями»), подразумеваются герцоги, перечисленные двумя главами раньше: Ibid. (Cap.
18) ―potentissimi principes Arnaldus in Bagoaria, Bruchardus in Suevia, Everardus comes
potentissimus in Francia, Giselbertus dux in Lotharingia. Quos inter Heinricus, Saxonum et
Turingiorum praepotens dux, clarebat‖ («могущественнейшие князья Арнульф в Баварии,
Бурхард в Швабии, могущественнейший граф Эберхард в Франконии, герцог Гизельберт в
Лотарингии. Среди них был прославлен Генрих, весьма могущественный герцог»).
430
Ibid. (Cap. 20). ―Heinrico solummodo non praesente‖. Впрочем, можно предположить, что
помимо Генриха отсутствовал и Арнульф Баварский, о котором в предшествующей главе
говорится, что он бежал в Венгрию и укрывался там до смерти Конрада. Ibid. (Cap. 19).
431
Ibid. (Cap. 20). ―Ipso namque mortem obeunte memorati principes coronam cunctaque
regalia indumenta Heinrico duci contulerunt; atque ut rex Chuonradus dixerat, cuncta per
ordinem enarrarunt‖. «Ведь когда он скончался, упомянутые князья принесли герцогу
Генриху корону и все королевские облачения, а также по порядку передали все, что сказал
король Конрад».

148

церемонии. Более заметен и мотив прямого королевского приказания (хоть
Конрад и уверяет, что «не только советует, но и упрашивает»432).
У Лиутпранда это – прежде всего, именно королевское, «официальное»
мероприятие; Конрад призывает к себе не родных, а подданных. Тема
родственных связей практически опускается; брат Эберхард – не более чем
один из ряда «могущественных герцогов». Следует отметить, Лиутпранд –
едва ли не единственный из историографов, никак особо не отметивший
присутствие родственников Конрада у его смертного одра. В более позднем
сочинении Титмара Мерзебургского аудиторию короля составляют «брат
Эберхард и первые лица королевства» (букв. – «первые из народа»)433 присутствие

брата

явно

оговаривается

особо,

прежде

упоминания

официальных лиц.
Даже Адальберт, повествование которого в очень многих деталях
совпадает с версией «Антаподосиса», в данном вопросе расходится с
Лиутпрандом. Он утверждает, что Конрад собрал «своих братьев и
родственников, то есть знатнейших из франков»434; таким образом, и здесь
внимание акцентируется именно на присутствии местной, франконской,
элиты.
Очевидно, что участие брата короля и иных его родственников в
передаче инсигний важно для того, чтобы обеспечить некое подобие
«династической преемственности» между Конрадом и Людольфингами.
Лиутпранд же старается не касаться этой темы и, в особенности, не
упоминать имя Эберхарда.
Следует учитывать, что оттоновским историографам Эберхард был
памятен и совсем в ином образе: двадцать лет спустя после смерти Конрада,
в 938-939 гг., он, вместе с Гизельбертом Лотарингским, стал предводителем и
инициатором герцогского мятежа против Оттона I. Об этом восстании

432

Ibid. ―non solum consulo, sed exoro‖.
Thietmar. P. 6. (Lib. I. Cap. 8 (5)). ―fratri suo Evurhardo populoque primario‖.
434
Adalb. P.156. (Ann. 919). ―fratribus et cognatis suis, maioribus scilicet Francorum‖.
433

149

подробно рассказывают и Лиутпранд435, и Видукинд436, оба историографа
здесь, разумеется, живописуют образ мятежника черными красками437.
Мятеж Эберхарда не мог не влиять на историографов и в том, как они
описывали роль франконского герцога в событиях 918-919 гг. В этом
отношении рассказ об эпизоде с инсигниями представляет собой проекцию
оттоновских реалий. Эту проекцию авторы осуществляет по-разному, у них
нет некой единой модели (что может служить косвенным аргументом против
наиболее радикальных скептических соображений Й. Фрида). В сочинении
Видукинда – два «отдельных», будто бы не соотносящихся между собой
образа: Эберхард, приносящий инсигнии Генриху, и Эберхард, восстающий
против Оттона. При этом непосредственное участие Эберхарда в передаче
власти Саксонской династии – дополнительное доказательство того, что в
938-939 гг. он и в самом деле совершил предательство по отношению к тем,
кому некогда обещал покориться.
Перед

Лиутпрандом

также

стояла

задача

показать

Эберхарда

изменником, но решил он ее несколько иначе. Как и у Видукинда, герцог
Франконии принимает участие в передаче инсигний Генриху и, тем самым,
признает его главенство, – но действует в числе прочих, равных ему по
статусу, герцогов, а не в качестве брата короля.
Таким образом, ничто не напоминает читателю, что «изменник»,
«взбунтовавшийся вассал» Эберхард – представитель династии, от которой
Людольфинги приняли власть. Так что в дальнейшем, рассказывая о заговоре
против Оттона, Лиутпранд говорит о планах Эберхарда стать королем
именно как о дерзости вассала, а не о намерениях вернуть права, некогда

435

Ant. P. 108-111, 118-119. (Lib. IV. Cap. 20-24, 29).
Wid. P. 63-76. (Lib. II. Cap. 11-26).
437
Такого рода «трансформация» покорного исполнителя братской воли и верного
союзника Генриха I в ожесточенного врага его наследника, Оттона I, давно вызывает
интерес историков. В частности, подозрения Фрида о «выдуманности» всего эпизода с
инсигниями основываются, в том числе, и на этом несоответствии (Fried J. Die
Königserhebung Heinrichs I…. S. 291-296).
436

150

принадлежавшие

Франконской

династии438.

Конструкция,

возводимая

Лиутпрандом, оказывается куда более сложной и хитроумной – что у
Видукинда кажется очевидным противоречием, в «Антаподосисе» не
бросается в глаза или, во всяком случае, заметно далеко не сразу439.
Однако то, что Лиутпранд не говорит о присутствии родных Конрада,
как мне представляется, связано не только с необходимостью показать в
нужном свете фигуру Эберхарда. Такой подход историографа играет еще
одну немаловажную роль: происходящее тем самым переносится из
приватного пространства – в пространство публичное.
Как

уже

упоминалось,

принципиальное

отличие

версий

из

«Антаподосиса» и «Деяний саксов» состоит в том, что у Лиутпранда сцена
завещания

инсигний

представляет

собой

подобие

официальной

торжественной церемонии. Можно выделить целый набор «символических
действий», последовательно совершавшихся в ходе нее.
Итак, умирающий король призвал к себе «князей» и произнес перед
ними торжественную речь, в которой призвал их (по сути – скорее отдал
распоряжение): «Генриха, мудрейшего герцога саксов и тюрингов изберите
королем, поставьте государем»440. Затем были принесены инсигнии, –
«корона, скипетр, а также прочее королевское облачение»441, – набор
предметов, представляющих собой материальный образ власти, завещаемой
438

Сами обстоятельства, в которых Эберхард рассказывает о своих планах,
демонстрируют отсутствие и тени благородства и величия: в любовных утехах с женой он
сообщает ей, что вскоре она будет наслаждаться уже в объятиях короля, а не графа. Ant. P.
110. (Lib. IV. Cap. 23). ―Voluit enim, si regem posset devincere, utrosque regno privare sibique
usurpare, quemadmodum ex verbis ipsius, quae paulo antequam moreretur uxori suae dixit,
conicere possumus. Quam dum foveret in sinu: 'Iucundare', inquit, 'in gremio comitis, brevi
laetatura in amplexibus regis'‖. «Ведь он желал, если сумеет победить короля, их обоих [т.е.
Генриха и Гизельберта] лишить королевства и захватить его себе, как мы можем
заключить из его собственных слов, которые он сказал своей жене незадолго до смерти.
Лаская ее у себя на груди, он сказал: «Наслаждайся на коленях у графа, совсем вскоре
будешь – в объятиях короля».
439
Что же касается двух других историографов, каждый из них, в данном случае, следует
в «фарватере» предшественников: Титмар – за Видукиндом, Адальберт – за Лиутпрандом.
440
Ibid. ―Heinricum, Saxonum et Turingiorum ducem prudentissimum, rege eligite, dominum
constituite‖.
441
Ibid. ―coronam […], sceptrum etiam cunctaque regalia indumenta‖. К опущенному здесь
описанию короны я обращусь чуть позже.

151

Конрадом. Из-за отсутствия Генриха на церемонии, «передачу» Конрад
осуществил при помощи словесной формулы: «Этими королевскими
украшениями я назначаю Генриха наследником и преемником королевского
достоинства»442. Характерная деталь – когда затем князья отправились к
Генриху, они передали ему не только материальную, но и вербальную часть
завещания: «когда он скончался, упомянутые князья принесли герцогу
Генриху корону и все королевские облачения, а также по порядку передали
все, что сказал король Конрад»443. Таким образом, они как бы воспроизвели
перед

Генрихом

сцену,

присутствовать

при

которой

он

не

смог,

свидетельствовали об увиденном и услышанном ими.
Важно, что в повествовании Лиутпранда вся роль герцогов в данном
эпизоде сводится, фактически, к тому, чтобы быть свидетелями сцены
завещания и исполнителями воли короля. Важно также присутствие
практически всех «могущественных князей» (не случайно Лиутпранд
оговаривается, что отсутствовал только сам Генрих). Ведь в «Антаподосисе»
отсутствует описание избрания Генриха герцогами – сцена с инсигниями
заменяет его, или, в каком-то смысле, включает в себя: Конрад все-таки
говорит о том, что герцоги должны избрать Генриха королем444, однако
звучит это скорее как приказание445.
В «Антаподосисе» вручение Генриху инсигний Конрада - единственная
сцена, показывающая его превращение в короля. У Видукинда же сразу вслед
за этим эпизодом идет рассказ о провозглашении Генриха королем во
Фрицларе, в мае 919 г.446 – чаще всего, именно это описание историки
рассматривают в качестве главного свидетельства о восшествии Генриха на
престол. В контексте «Деяний саксов» рассказ о завещании Конрада

442

Ibid. ―Heredem regiaeque dignitatis vicarium regalibus his ornamentis Heinricum constituo‖.
Ibid. ―Ipso namque mortem obeunte memorati principes coronam cunctaque regalia
indumenta Heinrico duci contulerunt; atque ut rex Chuonradus dixerat, cuncta per ordinem
enarrarunt‖.
444
Ibid. ―rege eligite‖.
445
Ср. Adalb. P. 156 (Ann. 919). ―Sed Heinricum […] ut eligerent […] iussit‖.
446
Wid. P. 33-34. (Lib. I. Cap. 26).
443

152

превращается в нечто вроде пролога, прелюдии к ключевому, фрицларскому
эпизоду. Можно сказать, что это - повествование не столько о том, как
король избрал себе наследника, сколько о том, как франконские герцоги
приняли решение поддержать герцога Саксонии в политической борьбе.
Такой подтекст у Видукинда довольно очевиден – историограф, кажется,
даже не слишком стремится его завуалировать.
Совсем иной подход – у Лиутпранда. Событий во Фрицларе он вовсе не
касается, а вот эпизод с инсигниями представляет собой смысловой центр
повествования о восшествии Генриха на престол. В «Антаподосисе» сцена у
смертного одра Конрада – это одновременно и сцена собрания всех герцогов,
признания ими прав Генриха и, фактически, принятия обязательств
повиноваться

ему.

Дальнейшие

события

–

лишь

повторение,

воспроизведение этого ключевого эпизода: пересказывание Генриху речи
Конрада, и передача (по сути – как бы повторное вручение) инсигний.
Таким образом, Генрих предстает властителем, права которого на
корону, по существу, никак не связаны с избранием герцогами и другими
представителями знати – это король, наследующий королю, главенство его
признается всеми «могущественными князьями» сразу и безоговорочно. То,
что в главе об инсигниях Лиутпранд не называет имен герцогов,
подчеркивает несущественность тех или иных персоналий: важно, что все
представители

высшей

знати

признают

главенство

Генриха,

и

не

подразумевается, что кто-либо из них может иметь свою, особую позицию на
этот счет.
Вместе с инсигниями Конрада он получает королевское могущество,
дающее ему безусловное превосходство над любым из герцогов. Сам он
переживает преображение: из князя, бунтовавшего против законного
государя, превращается в его наследника, и с этого момента ничто в

153

сочинении больше не напоминает о «мятежном» прошлом Генриха447, - он
ведет себя как человек, родившийся королем.
Как уже говорилось, среди оттоновских сочинений сер. Х в. только в
«Антаподосисе» и в «Деяниях саксов» сцена завещания инсигний описана
столь развернуто. Однако этот мотив присутствует и у некоторых других
авторов; даже, казалось бы, воспроизводя свидетельства предшественников,
они, тем не менее, подавали их несколько иначе, в соответствии с
собственным авторским подходом.
Вышеупомянутое

сообщение

Адальберта,

по

всей

вероятности,

вторичное по отношению к свидетельству Лиутпранда448, тем не менее, в
ряде деталей отличается от соответствующего пассажа из «Антаподосиса».
«Умер король Конрад, муж неизменно мягкий и благоразумный, и любитель
божественного благочестия. Когда он почувствовал, что близится день его
кончины, то, призвав к себе своих братьев и [других] родственников, то есть
знатнейших из франков, объявил, что близится его смерть, и по-отцовски
увещевал их, чтобы при избрании короля после него не было раздора. А
также приказал им, чтобы они избрали герцога саксов Генриха, сына Оттона,
мужа сильного и деятельного, главного сторонника мира, и, свидетельствуя,
что невозможно отыскать кого-то столь же достойного этого звания, передал
ему через них корону и прочие украшения королевского достоинства, с
условием, что тот будет заботиться о королевстве и оберегать его»449.
Адальберт передает последовательность действий Конрада в точном
соответствии с версией «Антаподосиса» (при этом заменяя пространные
447

О котором Лиутпранд прямо сообщает в начале своего повествования о Генрихе: Ant.
P.43. (Lib. II. Cap. 18-19).
448
Hauck K. Op. cit. S. 285-289.
449
Adalb. P. 156 (Ann. 919) ―Cuonradus rex obiit, vir per omnia mansuetus et prudens et divinae
religiosae amator. Qui, cum obitus sui diem inminere sentiret, vocatis ad se fratribus et cognates
suis, maioribus scilicet Francorum, mortem sibi inminere predixit et, ne in eligendo post se rege
discidium regni fieret, paterna eos voce premonuit. Sed et Heinricum Saxonum ducem, filium
Ottonis, virum strenuum et industrium precipuumque pacis sectatorem ut eligerent, iussit
aliumque ei ad hoc officium aeque condignum inveniri non posse testificans sceptrum ei et
corona caeteraque regiae dignitatis ornamenta pacto tuendi et conservandi regni per eosdem
transmisit.‖.

154

монологи,

приводившееся

Лиутпрандом,

кратким

пересказом

их

содержания). Однако его трактовка ближе к версии Видукинда по описанию
аудитории Конрада – это его ближайшие родственники, «знатнейшие из
франков», а отнюдь не представительство «всех герцогов». Таким образом,
опираясь на сюжетную схему Лиутпранда, Адальберт все же приблизил свою
версию к более традиционному сюжету о передаче власти наследнику через
членов

королевской

семьи,

а

не

использовал

мотив

публичного

символического акта, объединившего всех знатнейших властителей в
немецких землях. Мотив перехода власти к саксам от франков, по-видимому,
оказался для немецкого историографа значительно более существенным, чем
для Лиутпранда.
Хотя связь с версией Видукинда не прослеживается столь отчетливо,
можно отметить, что Адальберт использовал мотив, напоминающий
характерную для «Деяний саксов» тему перехода власти от франков – к
саксам как от слабого – к сильному. Конрад охарактеризован им как «муж
неизменно мягкий и благоразумный»450, а Генрих – как «муж сильный и
деятельный»451. Хотя обе характеристики поданы, на первый взгляд, как
комплиментарные, очевидно, что эпитеты, относящиеся к Генриху и, в устах
Конрада, являющиеся главными аргументами в пользу его воцарения, явно
противопоставляются «мягкости и благоразумию» (нерешительности?)
Конрада. Что подчеркивается еще и последующим напоминанием о
внутренних раздорах, происходивших в королевстве на протяжении краткого
правления Конрада, с которыми он справлялся с немалыми усилиями452. Для
Адальберта здесь принципиально важен мотив перехода власти в руки
сильного государя, способного поддерживать мир после многих лет

450

Ibid. ―vir per omnia mansuetus et prudens‖.
Ibid. ―virum strenuum et industrium‖.
452
Ibid. ―Multis tamen laboribus, paucis, quos regnavit annos, est a Bawariis et Alamannis et
Saxonibus sibi rebellantibus fatigatus, quos ante obitum suum Deo propitio superavit‖ («За
немногие годы своего правления он был изнурен многими трудами из-за баваров,
алеманнов и саксов, бунтовавших против него, которых он с Божьей помощью победил
перед своей кончиной»).
451

155

внутренних раздоров и нападений внешних врагов (сообщениями о которых
изобилует предшествующая часть его хроники). Мотив этот здесь гораздо
отчетливее, чем в сочинении Лиутпранда.
Так, используя сюжетную схему другого автора и следуя за ним почти во
всем, кроме, казалось бы, незначительных деталей, Адальберт вкладывает в
свое

сообщение

иные

идеи,

подчеркивая

первостепенное

значение

преемственности по отношению к франкам и делая акцент на образе Генриха
как сильного государя, пришедшего, чтобы прекратить многолетние раздоры
и войны.
В житии Матильды сцена завещания инсигний непосредственно не
отображена, однако и в этом сочинении можно обнаружить отголоски
данного сюжета в рассказе об обретении власти Генрихом. «Князья
королевства, придя на совет, обсуждали, кто из властителей должен получить
власть. Благодаря же самому незабвенному прежнему [герцогу], избрали
герцогом его собственного сына, ведь он был также сильнейшим из саксов в
воинском искусстве. Он, более обычного угодив народу милосердной
любовью, так расположил их к себе, что они желали [сделать] его королем.
Спустя недолгое время случилось, что умер король франков Конрад – мы не
знаем, произошло ли это во время войны или мира – к Генриху перешел
скипетр и все богатство королевства»453.
В приведенном отрывке не говорится об обстоятельствах смерти
Конрада и выражения его последней воли: «мы не знаем, случилось ли это во
время войны или мира»454, однако, без привязки к сцене у смертного одра,
присутствует мотив наследования инсигний. Кроме того, здесь упоминается
некий

453

«совет»

с

участием

«первых

лиц

королевства»,

совместно

VM 116-117 (Cap. 2) ―Principes quoque regni consilium ineuntes tractabant, quis heroum
principatum teneret. At ipsi prioris non inmemores gratie ipsum illum filium elegere ducem, nam
et armis Saxonum erat fortissimos. Qui plus solito caritatis amore populos placando sibi
coniunxit ita, ut eum regem optarent. Post non longum tempu Conradum Francorum regem
hominem exuisse contigit - bello seu pace fieret, ignoramus – sceptrum Heinrico successit
totaque regni facultas‖.
454
Ibid. ―bello seu pace fieret, ignoramus‖.

156

принимавших решение о кандидатуре следующего короля. Это свидетельство
кажется гораздо более правдоподобным, чем предание об умирающем
Конраде, давшем мудрый наказ, которому беспрекословно последовали его
подданные. Версия событий, представленная в житии, ближе к свидетельству
Видукинда: хотя Генрих и получает инсигнии, принадлежавшие королюпредшественнику, решение о передаче ему власти принимается, прежде
всего, в результате соглашения знати.
В заключение, можно кратко отметить, что инсигнии фигурировали в
сочинениях оттоновских историографов не только как знак законной
передачи власти преемнику. В сочинении Хросвиты описывается важный
сюжет о незаконном их присвоении. В эпизоде «Деяний Оттона» о попытке
Беренгара II захватить власть в Италии и принудить Адальгейду обвенчаться
с его сыном Адальбертом рассказывается о разграблении Беренгаром
королевских сокровищ, в числе которых был и венец Адальгейды455:
незаконное присвоение королевского достоинства, таким образом, было
представлено как похищение символов власти. Обладание инсигниями как
материальными объектами, с точки зрения Хросвиты, само по себе не служит
легитимации власти Беренгара, а напротив – дискредитирует его, поскольку
они были приобретены вне подобающей символической процедуры.
1.2.3. Особенности описания инсигний
Отличия в авторских подходах касались и того, как описывались
инсигнии, переданные в ходе символического акта. Так, например, в
«Деяниях саксов» среди инсигний, переданных Конрадом, перечислены:
«Священное копье, золотые армиллы и мантия, меч древних королей и
455

Gest. Ott. (V. 494-499) ―Nec solum celsae solium sibi proripit aulae; / Sed simul, aerarii
claustris eius reseraitis, / Omne, quod invenit, dextra tollebat avara, / Aurum cum gemmis, varii
generi quoque gazis / Necnon regalis sertum praenobile frontis, / Ornatus nec particulam
dimiserat ullam‖. «Он не только присвоил себе трон в высоком дворце, но также, отворив
засовы его казны, все, что нашел, брал жадной десницей, золото с драгоценными камнями,
разного рода сокровища, а также венец для благороднейшего королевского чела, не
оставил ни одной части облачения».

157

венец»456. В «Антаподосисе» сообщается: «он [Конрад] велел принести
собственную корону, - я бы сказал, не просто украшенную, но и отягченную
драгоценными камнями, а не только золотом, которое есть у князей почти
любого достоинства, - а также скипетр и прочее королевское облачение»457.
Набор предметов в сочинении Видукинда в основном совпадает с теми
инсигниями, которые называет автор в сцене королевской коронации
Оттона I: согласно этому описанию, архиепископ вручал коронуемому меч,
плащ и армиллы, посох и скипетр и, наконец, венец458. Таким образом,
согласно этим свидетельствам, все инсигнии, переданные Конрадом I
Генриху I, за исключением Священного копья, использовались при
коронации Оттона I. Видукинд настойчиво проводит важную для него идею
повторяемости инаугурационных процедур, причем речь идет не только об
аналогии между инаугурациями государей-Людольфингов, но и о более
давней традиции: один и тот же набор инсигний у Конрада I и у Оттона I
подразумевает сходство, если не идентичность, самих коронаций саксонского
государя и его предшественников, в том числе, вероятно, и Каролингов.
По всей видимости, Видукинд здесь также обращается к своему
излюбленному приему: проецирует в прошлое элементы современной ему
реальности. Как было упомянуто выше, набор инсигний, перечисленных им в
описании королевской коронации Оттона I в 936 г., вероятно основанном на
впечатлениях от коронации Оттона II в 961 г., почти полностью совпадает со
свидетельством Майнцского коронационного чина, близкого по времени к
этой коронации. А вот в сравнении с предшествующими западно-

456

Wid. P 33. (Lib. I. Cap. 25.). ―lancea sacra, armillis aureis cum clamide et veterum gladio
regum ac diademate‖.
457
Ant. P. 43. (Lib. II. Cap. 20.). ―His ita prolatis propriam coronam non auro, quo poene
cuiuscumque ordinis principes pollent, verum gemmis preciosissimis, non solum inquam
ornatam, sed gravatam, sceptrum etiam cunctaque regaliaindumenta in medium venire
praecepit‖.
458
Wid. P. 55. (Lib. II. Cap. 1). ―gladius cum balteo, clamis cum armillis, baculus cum sceptro
ac diadema‖.

158

франкскими чинами (869 г., 877 г., 900 г.459) есть некоторые отличия, при
том, что в целом преемственность действительно прослеживается460.
Видукинд добавляет к набору инсигний, переданных Конрадом, Священное
копье, приобретенное Саксонской династией позднее и, вероятнее всего, не
от франкских государей, а от Рудольфа Бургундского461. Инсигнии,
«актуальные» для современной ему символической практики, историограф
превращает в «наследие франков», независимо от происхождения и времени
приобретения, перечисляя их в сцене завещания Конрада так же, как и в
описании коронации Оттона I, - подобно перечислению в коронационном
чине.
Большинство названных им инсигний мы не имеем возможности
идентифицировать с теми или иными предметами, дошедшими до наших
дней462, однако сходство приведенных отрывков из «Деяний саксов» со
свидетельствами коронационных чинов говорит в пользу того, что за
описанием Видукинда стояли конкретные предметы, использовавшиеся в
современной ему символической практике.
Автор «Антаподосиса», в сравнении с Видукиндом, значительно менее
подробен: он прямо упоминает лишь корону и скипетр, а все прочее
обозначает собирательным «cunctaque regalia indumenta». Зато короне
Лиутпранд

посвящает

отдельное

отступление,

в

котором

особо

подчеркивается, что помимо золота ее украшали и драгоценные камни.
Историограф сам поясняет, почему эта деталь особенно важна для него:
459

Ordines coronationis Franciae. Texts and ordines for the coronation of frankish and french
kings and queens in the middle ages, ed. R. A. Jackson, voll. I-II, Philadelphia 1995-2000. P. 87123, 143-153
460
Ibid. Так, в данных текстах не упоминаются армиллы, о скипетре и посохе говорится
лишь в последнем из трех, изменен порядок вручения инсигний. Schramm P.E. Krönung in
Deutschland… S. 201-203.
461
Schramm P.E. Krönung in Deutschland… S. 203, n. 3. Подробнее см. далее, С. 182 – 183.
462
Меч и скипетр, хранящиеся сейчас в сокровищнице Хофбурга в Вене в качестве
«имперских инсигний» были созданы значительно позднее (вероятно, в XI-XII в. и XIV в.
соответственно), создание короны датируется предположительно вт. пол. Х в., армилл и
посоха, которые могли бы быть соотнесены с этими сообщениями также не сохранилось.
Trnek H. Reichsinsignien // LexMA. Bd. 7. Sp. 623-626. Отдельно подробнее будет
рассмотрен далее вопрос о Священном копье, см. С. 179 – 186.

159

драгоценные камни делают корону Генриха королевской, отличают ее от
инсигний обыкновенных «могущественных князей». Золотые венцы, по всей
видимости, уже успели стать атрибутом если и не властителей «почти
любого достоинства» (так уверяет сам Лиутпранд), то уж, во всяком случае,
некоторых из важнейших соперников Генриха в борьбе за власть, – в
которых без особого труда можно угадать все тех же «непокорных» герцогов.
Итак,

само

описание

короны

содержит

уже

знакомый

мотив

безусловного превосходства Генриха над прочими князьями. Кроме того,
новый король восходит на много ступеней выше по сравнению со своим
былым статусом «князя», герцога Саксонии. Именно овладение особыми
королевскими регалиями является для Лиутпранда одной из важнейших
составляющих «перерождения» Генриха, и особое внимание он уделяет той,
которая позволяет наиболее выразительно показать его превосходство.
Сопоставляя свидетельства Лиутпранда и Видукинда, необходимо
рассмотреть и отличие в их сообщениях о Священном копье – предмете,
прямо не упоминавшемся ими в контексте коронаций, но рассматривавшемся
не только как одна из драгоценных реликвий, но и как символ власти
На протяжении средневековья с этой реликвией связывали различные
предания: в ней видели то копье Лонгина, которым был пронзен на кресте
Христос, то копье св. Маврикия – легендарного христианского воинамученика IV в.463. Священным копьем стремились завладеть многие
властители, и до наших дней дошло несколько различных артефактов,
претендующих на то, чтобы считаться «подлинным» Священным копьем464.
Реликвия, о которой упоминают оттоновские историографы, – возможно, то
463

Wolf G. Prolegomena zut Erforschung der Heiligen Lanze // Die Reichskleinodien.
Herrschaftszeichen des Heiligen Römischen Reiches. Göppingen, 1997. S. 140; Idem. Nochmals
zur Geschichte der Heiligen Lanze bis zum Ende des Mittelalters // Die Heilige Lanze in Wien. /
Hrsg. von F. Kirchweger. (Schriften des Kunsthistorischen Museums, [9]). Wien; Mailand, 2005.
S. 23, 39-42.
464
Помимо Венского копья, о котором и будет далее идти речь, «Священные копья»
хранятся также в Ватикане, Кракове, армянском Эчмиадзине. Wolf G.G. Nochmals zur
Geschichte der Heiligen Lanze… S. 36, 62. О византийской и крестоносной
историографических традициях, связанных со Священным копьем см. также: Gastgeber C.
Op. cit. S. 55-66.

160

копье, которое сейчас хранится в Вене, в сокровищнице Хофбурга, в числе
прочих инсигний императоров средневековой Римской империи465.
Для Лиутпранда Священное копье – один из важнейших символических
атрибутов власти Саксонской династии, перешедших от отца-Генриха к
сыну-Оттону. Однако автор «Антаподосиса» сообщает, что эту реликвию
Генрих получил не от Конрада (как в версии Видукинда), а от короля
Бургундии Рудольфа II, – отдельно от королевских регалий466. История
обретения Генрихом Священного копья описывается в четвертой книге
«Антаподосиса» – то есть, в той части сочинения, где речь идет уже об эпохе
Оттона. Это глава-отступление, следующая за описанием битвы при Биртене
(939 г.), – битвы, где будущий император одержал победу над восставшими
герцогами467, благодаря молитве, которую совершил перед Священным
копьем468.
Рассказав о «чудесной» победе Оттона, одержанной с помощью этой
реликвии, историограф решает сообщить, «каким образом [копье] попало к
нему»469. Здесь Лиутпранд и обращается к предыстории, относящейся еще к
временам Генриха. Как и в случае с королевскими инсигниями, сочинитель

465

«Хофбургское» копье было изготовлено в каролингскую эпоху и впоследствии
неоднократно дополнялось отдельными элементами. Идентичность копья, описанного
Лиутпрандом, с тем, что хранится в Хофбурге, точно не установлена, однако
представляется ряду исследователей вполне вероятной. Wolf G.G. Prolegomena… S. 140;
Idem. Nochmals zur Geschichte der Heiligen Lanze… S. 24; Trnek H. Die Insignien des
Heiligen Römischen Reiches in der Schatzkammer in der Wiener Hofburg // Die
Reichskleinodien. Herrschaftszeichen des Heiligen Römischen Reiches. Göppingen, 1997. S. 1013.
466
Ant. P. 112. (Lib. IV. Cap. 25.). Лиутпранд сообщает о том, что Рудольф передал копье
лично: ―Rodulfi regia cor emollivit iustoque regi iusta iuste petenti cominus tradidit―.(«сердце
короля Рудольфа смягчилось, и он лично передал праведному королю то, чего он по праву
добивался»).
467
Речь о все тех же событиях 938-939 гг., в которых участвовали брат Оттона Генрих и
герцоги Эберхард и Гизельберт.
468
Ibid. P. 110-111. (Lib. IV. Cap. 24.). Молитва Оттона во время битвы при Биртене – одна
из важнейших «символических сцен», описанных в «Антаподосисе». О значении этого
эпизода как подтверждающего легитимность власти Оттона I – подробнее в следующем
разделе данной работы, С. 182 – 201.
469
Ibid. ―Sed quia lanceae ipsius sanctae memoriam fecimus, hic, qualiter ad eum pervenerit,
inseramus‖.

161

подчеркивает мотив наследования, преемственности – но, на этот раз, это
преемственность двух представителей одной династии, отца и сына.
Отступление Лиутпранда о Священном копье развернуто и подробно. Он
в деталях описывает реликвию: «Оно отличалось по виду от прочих копий,
изготовленное неким новым способом и имевшее новую форму, с
отверстиями у середины наконечника, с двух сторон. Два красивейших
лезвия протянулись на несколько пальцев в ширину от середины копья до
края [наконечника]. Говорят, оно принадлежало еще Константину Великому,
сыну святой Елены, нашедшей животворящий крест. Посередине острия,
которое я выше назвал наконечником, оно имеет крест из гвоздей, которыми
были прибиты руки и ноги Господа и Искупителя нашего Иисуса Христа»470.
Итак, прежде чем начать рассказ о том, как копье оказалось у правителей
Саксонской династии, Лиутпранд сообщает, что первым его обладателем был
некогда император Константин471. Таким образом, цепочка преемственности
протягивается значительно дальше – к самому первому «христианскому
государю», фактически – к истокам средневекового «политического
символизма».

Этот

контекст

показывает,

что

Священное

копье

в

повествовании Лиутпранда – не только драгоценная реликвия, но и один из
важнейших атрибутов власти государя.
Согласно

версии

Лиутпранда,

до

Генриха

копье принадлежало

Рудольфу II, королю Бургундии (912-933 гг.), получившему его в дар от
итальянского графа Самсона472. Дочерью Рудольфа II Бургундского была и
будущая императрица Адальгейда. Возможно, в данном случае автор
470

Ant. P. 111-112. (Lib. IV. Cap. 25.). ―Erat enim exepta ceterarum specie lancearum novo
quodam modo novaque elaborata figura, habens iuxta lumbum medium utrobique fenestras.
Haec pro pollicibus perpulcrae duae acies usque ad declivum medium lanceae extenduntur. Hanc
igitur Constantini Magni, sanctae filii Helenae, vivificae crucis inventricis, fuisse adfirmant.
Quae media in spina quam lumbum superius nominavi, ex clavis manibus pedibusque domini et
redemptoris nostri Iesu Christi adfixia cruces habet‖.
471
Таким образом, по версии Лиутпранда, «оттоновское» Священное копье – «моложе»
копья Лонгина, но древнее копья св. Маврикия.
472
Ibid. ―Burgundionum rex Rodulfus […] lanceam illam a Samson comite dono accepit‖
(«король бургундов Рудольф получил это копье в дар от графа Самсона»). Граф Самсон
упоминается также в другой главе «Антаподосиса», в качестве вассала короля Гуго – Ant.
P. 88. (Lib. III. Cap. 41.).

162

«Антаподосиса» подчеркивал еще и давнюю связь, существовавшую между
Саксонской династией и родом второй супруги Оттона I, Бургундских
Вельфов, - связь эта выражалась, в том числе, в передаче одного из
драгоценнейших символов власти, что можно рассматривать в контексте
сочинения Лиутпранда и как «пророчество» о будущем «наследовании»
Оттона I по отношению к Рудольфу II. Глубже в историю, от Рудольфа и
вплоть до Константина, следы теряются. Лиутпранд не «вспоминает» иных
обладателей копья: Генрих как бы становится прямым наследником
Константина, без каролингского или иного посредничества.
В

арсенале

средств,

использованных

Генрихом

для

обретения

Священного копья, - и покупка, и политическая сделка, и принуждение
силой. Такая инсигния-реликвия, в глазах Лиутпранда, как бы возводила
Генриха на новую ступень – если корона с драгоценными камнями отличала
короля от «прочих князей», возвышала над герцогами, то обладание
Священным копьем, гвоздями из креста Господня – выделяло среди других
монархов и преумножало могущество473. Можно сказать, Священное копье –
это для Лиутпранда символ того, что Генрих I за время своего правления
смог прибавить к полученному от Конрада I. Чтобы затем передать Оттону I
и ту, и другую часть «символического наследства»: «Итак, благодаря этому
случаю, а скорее по Божьей воле, Генрих овладел этим Священным копьем,
которое, умирая, оставил вместе с королевством и прочим наследством
своему сыну, о котором мы сейчас ведем речь»474.
Видукинд также причисляет Священное копье к важнейшим символам
власти (прямо называя его первой из числа инсигний, переданных Генриху
Конрадом), однако не ищет столь глубоких корней символической традиции,
как Литупранд и не упоминает о связи копья с реликвией гвоздей креста
473

При всем том, что во взаимоотношениях Генриха с герцогами, и в его «внешней
политике», на основании свидетельств того же Лиутпранда, то и дело угадывается тактика
уступок и компромиссов.
474
Ibid. ―Hac igitur occasione, immo Dei voluntate sanctam rex Heinricus rompheam adeptus
est, quam filio suo, de quo in praesentiarum nobis sermo est decedens cum regno simul
hereditario dereliquit‖.

163

Господня. Для него Священное копье, наряду со всеми прочими инсигниями
– часть «символического наследия» франков.
При некоторых отличиях в подходах, Лиутпранда и Видукинда
объединяет то, что, повествуя об инсигниях, они оба явно отсылают к
конкретным объектам, использовавшимся в оттоновской символической
практике. Именно «узнаваемость» этих предметов, которые были доступны
взорам

публики

символических

актов

в

их

эпоху,

подтверждает

достоверность их повествования по отношению к прошлому. И Видукинд, и
Лиутпранд таким образом стремятся создать впечатление продолжительной
традиции

передачи

власти,

на

которой

основывается

легитимность

Саксонской династии – прочерчивая линию, которая ведет к франкским
государям, другим раннесредневековым властителям или даже к самому
императору Константину.
В сочинениях других оттоновских авторов, свидетельства об инсигниях
могли быть и не столь конкретны. Так, в сообщении Адальберта
упоминаются «скипетр и корона, и прочие украшения королевского
достоинства»475, в житии Матильды – говорится о передаче Генриху
«скипетра и всего богатства королевства»476. Из этих кратких отрывков
видно, какие из инсигний упоминались авторами как главное воплощение
могущество государя, фактически в качестве синонима самого понятия
«королевская власть»: у Адальберта это – скипетр и корона, у автора жития –
прежде всего, скипетр.
В контексте отрывка из жития упоминание скипетра следует трактовать
скорее как фигуральное, обобщенное выражение – имеется в виду символ
власти, а не конкретный предмет. Адальберт, хотя и следует в своем
сообщении за описанием Лиутпранда, тем не менее, отходит от того
детального, предметного описания в «Антаподосисе». Можно сказать, что в
его повествовании инсигнии Конрада по-прежнему ассоциируются с
475
476

Adalb. P. 156 (Ann. 919) ―sceptrum […] et coronam caeteraque regiae dignitatis ornamenta‖.
VM P. 117 (Cap. 2) ―sceptrum Heinrico successit totaque regni facultas‖.

164

конкретными объектами, переданными в ходе символического акта, но, в то
же время, для автора важна не столько конкретика описаний, сколько
отвлеченный символический смысл.
В сообщениях Хросвиты можно встретить как упоминания инсигний,
ассоциирующихся с конкретными предметами, так и более обобщенные
обозначение «символов власти». В частности, в дошедшем до нас отрывке ее
свидетльства об императорской коронации Оттона I и Адальгейды в
«Деяниях Оттона» подробно описаны королевские инсигнии и облачения477,
а в другом эпизоде автор иносказательно говорит о королевской власти
Оттона I как о «держании скипетров»478.
1.2.4. Выводы
Описанные в оттоновской историографии сцены передачи государю
инсигний и реликвий относятся именно к периоду правления Генриха I, - то
есть их упоминания связаны, прежде всего, с мотивом преемственности.
Материальные знаки могущества становятся центром всего символического
акта, описываются со многими конкретными, узнаваемыми подробностями.
Упоминание материальных объектов, дошедших до времен Оттона I,
становилось подтверждением подлинности символической сцены.
Знаки власти и реликвии благодаря этим сценам связывались с
конкретными правителями, преемственность по отношению к которым
требовалось подчеркнуть: Конрад I как непосредственный предшественник
династии Людольфингов на троне, Рудольф Бургундский, уступающий
477

(См. раздел 1.1., C. 134 – 136)
Gest. Ott. P. 285. (V. 282). ―Regem, qui merito tenuit regalia sceptra‖ («короля, который
заслуженно владел королевскими скипетрами»). Упоминание «скипетров» во
множественном числе, вероятно, отсылает к традиции вручения скипетра и посоха, лишь с
XI в. у германских королей второй «жезл» был заменен державой. Schramm P.E. Krönung
in Deutschland… S. 261. Впрочем, во всех упомянутых эпизодах упоминания инсигний в
той или иной мере подразумевают и «конкретный», и «обобщенный» смысл. Однако
особенную важность «реальный» облик инсигний приобретает именно в тех случаях,
когда авторы описывают их в качестве центральных объектов символических актов, - в
качестве зримого, материального подтверждения подлинности повествования.
478

165

Генриху

I

драгоценное

историографам

было

Священное

важно

показать

копье.

Во

не

только

всех

этих

обретение

случаях
власти

Оттоновской династией, но и утрату ее предшественниками, - и образ власти,
воплощенный в материальных объектах, переходящих из рук в руки, в этом
случае очень выразителен.
Учитывая, что процедура инаугурации Генриха I, сопровождавшаяся
отказом от помазания, в эпоху Оттона I уже рассматривалась как не
соответствующая

надлежащему

порядку,

возникала

необходимость

дополнить или, в случае Лиутпранда, и вовсе заменить ее описанием иного
легитимационного акта. При этом историограф мог подчеркнуть или скрыть
те или иные детали; Лиутпранд использовал эту возможность для того, чтобы
свести к минимуму роль Эберхарда Франконского в процедуре инаугурации
Генриха I, показав, будто власть была вручена новому королем «собранием
всех князей». Видукинд же напротив подчеркивал важный для него мотив
преемственности саксов по отношению к франкам.
Среди всех оттоновских авторов, обращавшихся к этому сюжету, лишь
Лиутпранд Кремонский дал интерпретацию, принципиально отличавшуюся
от иных. Он представил сцену у смертного одра Конрада как символическое
действо, в котором участвовало собрание представителей высшей знати,
чтобы выслушать наказ короля-предшественника, а затем исполнить его
волю, воспроизведя тот же символический акт перед Генрихом.
Версии Видукинда и Адальберта были связаны с более традиционным
сюжетом передачи «символического наследства» представителями рода
прошлого короля, но каждый из них также расставил акценты по-своему,
Видукинд подчеркнул мотив преемственности одного народа по отношению
к другому, Адальберт – переход власти к сильному королю после периода
неурядиц. Автор жития Матильды не стал обращаться к этому преданию;
упоминание о собрании знати, принявшей решение об избрании королем
Генриха (благодаря славе его отца, прежнего саксонского герцога Оттона),
отражало идею об авторитете рода Людольфингов, и первостепенной роли

166

при возвышении Генриха не столько франкских предшественников, сколько
саксонской знати.
Так, выбирая те или иные подходы к описанию, авторы использовали,
казалось бы, один и тот же расхожий сюжет о завещании совершенно поразному. Лиутпранд, чья интерпретация оказалась, пожалуй, наиболее
радикально переосмысляющей сюжет, использовал для этого прием
«литературного конструирования» символического акта.
1.3. Государь на поле боя
1.3.1. Символические акты на поле боя
Говоря об описаниях сцен инаугурации государя на поле битвы, как и в
предыдущем разделе, можно лишь обозначить общий «символический
контекст»,

рассмотреть

ритуалы,

элементы

которых

могли

быть

использованы авторами при «конструировании» данных символических
сцен. Необходимо упомянуть, прежде всего, позднеримскую (впоследствии –
византийскую, а через византийское влияние воспринятую и другими
народами) практику коронации императора войском, включавшую подъем
государя на щит479 и увенчание его торквесом480. Первый зафиксированный
случай

использование

императорской

двух

инаугурации

этих
–

символических

описанная

элементов

Аммианом

при

Марцеллином

коронация Юлиана Отступника, который был провозглашен императором в
результате военного бунта в 360 г. Юлиан был поднят солдатами на щит, а

479

Подробнее об этом символическом акте: Ostrogorsky G. Zur Kaisersalbung und
Schilderhebung im spätbyzantinischen Krönungszeremonien // Ostrogorsky G. Zur
byzantinischen Geschichte. Darmstadt, 1973. S. 142—152; Острогорский Г.А. Эволюция... С.
33—42; Бойцов М.А. Символический мимесис... С. 355—396.
480
Торквес, или шейная гривна — украшение в виде обруча из драгоценных металлов,
носившееся на шее и, в том числе, служившее знаком отличия в римской армии. Nick M.
Torques // RGA. Bd. 31. Berlin; NY, 2006. S. 66—70.

167

затем, за неимением в военном лагере более подобающей инсигнии, увенчан
шейной гривной одного из воинов481.
Само по себе поднятие на щит в ходе инаугурационной процедуры
впервые описано во II в. Тацитом, как обычай древних германцев при
провозглашении вождя482. Именно германское происхождение данного
символического

жеста

представляется

наиболее

вероятным,

однако

достоверно установить его затруднительно, остается неясным, что привело к
его использованию при инаугурации Юлиана и дальнейшему закреплению483;
не вполне ясно, почему утвердилась также и практика коронования
торквесом.
Благодаря

описаниям

Петра

Патрикия

(539-565),

позднее

зафиксированным в Книге церемоний, известно о ряде случаев коронования
императоров войском в V – нач. VI вв.484. На протяжении данного периода
процедура трансформировалась, ее «военный» характер становился все более
условным, с сер. V в. она перестала быть сугубо светской: наряду с войском в
короновании стал участвовать и патриарх, - хотя первоначально его роль в
церемонии была второстепенной в сравнении с ролью войска и народа485. Но
и с исчезновением «военных» коронаций из постоянной символической
практики, представление об этой форме инаугурации в Византии, повидимому, сохранялось. В исключительных случаях, в ситуациях военных
переворотов, традиция инаугурации императора войском с подъемом на щит
481

«Его поставили на щит из тех, которые носят пехотинцы, и подняли высоко». Аммиан
Марцеллин. Римская история / Пер. Ю.А. Кулаковского, А.И. Сонни. СПб., 1996. С. 194
(Кн. ХХ, гл. 4.).
482
«Среди каннинефатов большой известностью пользовался человек по имени Бриннон
[…] Его отец много раз восставал против римлян […] Слава, окружавшая эту мятежную
семью, привлекла к Бриннону симпатии соплеменников. Каннинефаты поставили его на
большой щит и подняли на плечи; он стоял, слегка покачиваясь, высоко над головами
людей; это значило, что Бриннона выбрали вождем племени». Корнелий Тацит. История //
Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах / Пер. Г.С. Кнабе. Т.2. М., 1993. С. 147 (Кн. IV,
гл. 15).
483
Бойцов М.А. Символический мимесис… С. 355 – 396.
484
Императорские коронации Льва I в 457 г., Анастасия I в 491 г., Юстина I в 518 г., Льва
II и Юстиниана I как соправителей их отцов в 473 г. и в 527 г. соответственно.
Острогорский Г.А. Эволюция… С. 33-42.
485
Там же. С. 33, 41-42.

168

могла возрождаться и в VII в., и в Х в.486. Обычай подъема на щит продолжал
распространяться и у народов, находившихся в зоне культурного влияния
Византии: в Х в. – у хазар, а в XI в. – у болгар487.
В королевствах латинского Запада подъем на щит также практиковался в
отдельных случаях на протяжении раннего средневековья, в том числе, и у
франкских королей в меровингскую эпоху. Однако на сегодняшний день
исследователи полагают, что данный символический акт совершался в эпоху
Меровингов лишь в особых случаях, требовавших выражения согласия
народа, например, при отсутствии прямого наследника488. В Каролингскую
эпоху же в качестве основного акта инаугурации государя постепенно
утвердился

символический

комплекс

помазания

и

коронования,

совершаемых духовным лицом в рамках церковного обряда.
Остается спорным вопросом, следует ли связывать поднятие на щит на
средневековом латинском Западе исключительно с заимствованием римской
и византийской практики, или в какой-то мере сохранялась связь и с его
германскими корнями. Сложно говорить и о судьбе практики «военной»,
светской инаугурации в целом; наряду с церковным обрядом посвящения
государя в оттоновскую эпоху сохраняли большое значение также акты
выражения поддержки знатью и народом. Почти нет свидетельств,
позволяющих судить, какие представления об инаугурации государя имелись
у саксов на момент начала правления Людольфингов; как было указано
выше, инаугурация Генриха I в 919 г. осуществлялась без помазания.
Словом, трудно делать однозначные выводы о том, в какой форме и
какими путями могли дойти до немецких земель Х в. представления о
«военных» инаугурациях489. Однако оказывать влияние могли и византийцы,

486

В 602 г. при инауграции Фоки и в 963 г. – при инаугурации Никифора Фоки Бойцов
М.А. Символический мимесис…С. 365.
487
Там же.
488
Hardt M. Schilderhebung // RGA. Bd. 27. Berlin; NY, 2004. Sp. 106; Althoff G. Die Macht
der Rituale… S. 35.
489
Представления могли доходить до оттоновских историографов как через литературную
традицию, так и через реальную символическую практику.

169

в этот период сохранявшие память о данной традиции, от которых ее
продолжали заимствовать иные народы, и западная раннесредневековая
традиция подражания римскому обычаю, и даже возможно, некоторые
элементы давней германской практики.
Еще одна, специфическая форма символического акта на поле боя,
возможно, повлиявшая на оттоновских авторов, – сцена поклонения государя
Святому Кресту, в результате которой государю даруется чудесная победа.
Это наглядное проявление Божественного вмешательства, знак благоволения
Господа к государю и поддержки его в борьбе с врагами порой осмыслялось
в историописании как подобие инаугурационного акта. Истоки этой
символической практики также восходят еще к позднеантичной традиции.
Первый пример зафиксированного в источниках успешного обращения
властителя к силе Креста для военного успеха – предание о победе
Константина Великого над Максенцием490. Речь здесь шла об использовании
знака креста в качестве знамени (у Евсевия) или изображения на щитах (у
Лактанция).
Мотив изображения креста как орудия победы получил большое
распространение
символизме491,

в
в

позднеантичном
том

числе,

в

и

византийском

императорской

политическом

иконографии

и

в

нумизматике492. Одним из важных сюжетов, в частности, являлось
изображение императора, после победы творящего благодарственную
молитву, преклонившись перед крестом493. Уже с раннего средневековья
490

Сочинения Евсевия Кесарийского и Лактанция: Eus. Vita Const. I. 28-31; Lact. XLIV.
«Жизнь Константина» Евсевия Кесарийского содержит упоминания и о ряде других побед
императора, одержанных силой того же священного символа (Eus. Vita Const. II. 7–8; II.
16; II. 31; III. 1).
491
Schreiner K. Signa Victricia. Heilige Zeichen in kriegerischen Konflikten des Mittelalters //
Zeichen, Rituale, Werte. Internationalles Kolloquium dees Sonderforschungsbereichs 496 an der
Westfälischen Wilhelms-Universität Münster / Hrsg. von G. Althoff. Münster, 2004. S. 261-263.
492
Грабар А. Император в византийском искусстве. М., 2000. С. 51-57. А. Грабар
упоминает множество примеров изображений креста в руках императора на
триумфальных колоннах, на монетах, в сопровождении надписей ―Victoria‖, ―Victoria
Augustorum‖, ―Deus adiutor Romanis‖, ―ἐλ ηνύηῳ λίθα‖ (лат. «победа», «победа Августов»,
«Бог помощник римлян», греч. «сим победиши»). Там же. С. 52, 55.
493
Там же. С. 55.

170

Крест как символ военной победы был хорошо известен и в разных регионах
латинского Запада494.
Что же касается символического акта поклонения государя Кресту на
поле боя, то наиболее ранним примером, по-видимому, следует считать
описанную в сирийском «Романе о Юлиане» сцену коронации Иовиана –
христианского императора, сменившего на троне Юлиана Отступника.
Согласно этому сочинению, когда Юлиан был убит в бою во время
персидского похода, войско пожелало избрать новым правителем Иовиана
(поспешность избрания была вызвана необходимостью продолжать начатое
военное предприятие). Тот, преисполненный христианского благочестия,
сначала отказывался становиться императором язычников, а затем поставил
условие: чтобы он дал согласие, войско должно поклониться кресту, а корона
Юлиана, «оскверненная» тем, что ее носил император-язычник, должна быть
сначала помещена на навершие креста и лишь затем возложена на голову
Иовиана. Все указанное было исполнено, после чего Иовиан совершил перед
крестом молитву, и корона сама собой опустилась на его склоненную голову
прямо с креста495.
Молитва Иовиана перед крестом, представлявшая собой, согласно этому
сочинению, важнейшую часть коронационного обряда, заключала и просьбу
к Господу оказать поддержку на поле боя496. Таким образом, акт поклонения
Кресту с просьбой о военной помощи обретал в данной ситуации еще и
смысл инаугурационной процедуры. Восприятие ритуала поклонения кресту
как средства добиться военной победы сохранялось в византийской

494

Schreiner K. Signa Victricia… S. 264-266.
Фрагменты романа в переводе на русский приводятся в статье Бумажнов Д.Ф. Царь на
кресте. Легитимность христианского государя в сирийском «Романе о Юлиане» //
Микрокосмос.
Научно-богословский
и
церковно-общественный
альманах
Миссионерского отдела Курской епархии РПЦ. Курск, 2008. Вып. 3. С. 11-12.
496
Иовиан, в своей речи призывая солдат поклониться кресту, чтобы обрести спасение,
судя по контексту, подразумевал не только спасение души, но и насущные военные задачи
– спасение своей армии от разгрома персидскими войсками. «Роман о Юлиане…» 198,
цит. по Бумажнов Д.Ф. Указ. соч.
495

171

традиции, причем, в частности, и в эпоху современника Оттона I, императора
Никифора Фоки497.
Представление о значении реликвий Святого Креста для репрезентации
императорской власти также восходило к позднеантичной эпохе. Во вт. пол.
IV в. возникло и в кон. IV – V вв. начало активно распространяться в
письменной традиции предание о находке реликвий Креста на Голгофе
Еленой, матерью Константина Великого498, причем речь в нем шла не только
об обретении Крестного Древа, но и о гвоздях Распятия.
Представители т.н. «иерусалимской традиции» повествования об этом
сюжете сообщали о том, что гвозди будто бы были вделаны в шлем
Константина и узду его коня в качестве филактериев – амулетов,
защищающих

в бою499.

Уже

в

кон.

IV

в.,

благодаря

Амвросию

Медиоланскому, возникла еще одна версия предания, согласно которой
гвозди из Святого Креста обретали новое значение, уже не сугубо военное,
но непосредственно связанное с репрезентацией власти: один из гвоздей был,
согласно этой версии, вделан в императорскую диадему500. Представление о
военном значения этой реликвии и ее связи с репрезентацией власти
сохранялось и в Х в., образ гвоздей Распятия, как будет показано далее,
сыграл свою роль и в оттоновской репрезентации власти – как объект,
связанный с одной из главных инсигний Людольфингов, Священным копьем.
При этом значение этого символа власти было продемонстрировано
историографами, прежде всего, в контексте описания событий на поле боя, в
том числе, вырастающих в публичный символический акт.
«Военные коронации» римских и византийских императоров и акты
поклонения Святому Кресту на поле боя – лишь два примера «военных»
497

Так, Д.Ф. Бумажнов приводит пример того, как мотив военной победы силой креста
отражался в гимнографической традиции празднования Крестовоздвижения. См.
Бумажнов Д.Ф. Указ. соч. С. 20.
498
Бойцов М.А. Священный венец и священная узда императора Гонория // Море и берега.
К 60-летию Сергея Павловича Карпова от коллег и учеников / Отв. ред. Р.М.Шукуров. М.,
2009. С. 279-280.
499
Там же. С. 281-304.
500
Там же. С. 282-283.

172

символических актов, подходящих для сопоставления со сценами, речь о
которых пойдет далее. Вполне вероятно наличие и других символических
прообразов, в том числе унаследованных еще от дохристианских германских
обществ.
1.3.2. Генрих I как государь-полководец
Образ

Генриха

I

в

большинстве

произведений

оттоновской

историографии представляет собой соединение черт, на первый взгляд,
несколько противоречивых: государя-миротворца и успешного воителя501.
Так, Адальберт Магдебургский именует его: «Король Генрих, выдающийся
приверженец мира, решительный преследователь язычников»502. Руотгер
также понимает под «умиротворением» державы прежде всего именно
военные предприятия Генриха I503. У Лиутпранда и Видукинда образ
Генриха-миротворца не выражен в конкретной характеризующей его фразе,
но складывается из целого ряда эпизодов504.
Образ государя как защитника мира в раннее средневековье получил
особенно сильное развитие, прежде всего, в каролингской традиции 505. В
ходе императорской коронации Карл Великий был аккламирован в том числе
как «великий и мирный император» (―magnus et pacificus imperator‖), в
дальнейшем это титулование Карла встречалось и в официальных

501

Выразительный пример – предание о взятии Антиохии в 968 г. Подробнее см. далее, С.
193 – 194 данной работы.
502
Adalb. P. 160: «Heinricus rex, precipuus pacis sectator strenuusque paganorum insecutor‖
503
VB. P. 4. (Cap. 3). ―Nimis longum est persequi, quomodo memoratus rex, pater huius magni
viri, de quo agimus, ad illam tam grate pacis serenitatem pervenerit, cum ipse omnia regni sui
spacia et continuis finitimorum incursionibus er gravissimis inter cives etiam et cognates
dissensionibus concussa et atrociter vexata reppererit. Hinc etenim seva Danorum gens terra
marique potens, inde centifida Sclavorum rabies barbarorum frendens inhorruit, Ungrorum
nihilominus insecuta crudelitas, transgressa terminus Marahensium, quos sibi non longe ante
impia usurpavit licentia, plerasque provincias regni eius ferro et igne longe lateque vastavit‖.
504
Isabella G. Modelli di regalità nell età di Ottone I …P. 113-114.
505
Kershaw P.J.E. Rex pacificus. Studies of royal peacemaking and the image of the
peacemaking king in the early medieval West. London, 1998. P. 71-148.

173

документах, и в нарративной традиции506. Эта традиция получила
дальнейшее развитие в эпоху Каролингов507, и, по-видимому, оказало
влияние в том числе и на оттоновских авторов.
Что же касается образа Генриха I как воителя, то в числе его достижений
упоминались победы над данами и славянами, в отдельных случаях – и
разрешение военными средствами внутренних конфликтов. Всякий раз
победа, одержанная войсками государя, осмысляется как одержанная при
помощи

Господа, являющая

Его

благоволение

государю508.

Однако

важнейшим сюжетом, связанным с актами репрезентации его власти на поле
битвы, являлась борьба с венграми.
В интерпретации Видукинда, победа над венграми являлась главным
итогом, венцом всех прочих побед короля. Этот мотив отчетливо выражен в
речи, которую Генрих I произносит перед народом, прежде чем начать войну,
- спровоцировать конфликт, отказав венгерским послам в выплате дани.
«Король же, когда уже имел конных воинов, испытанных в сражениях,
задумал начать войну против старых врагов, то есть венгров. И, собрав весь
народ, обратился к ним с такой речью: ―Вы, столь часто страдавшие,
изнуренные от гражданских раздоров и внешних войн, сами лучше знаете, от
стольких опасностей только что освобождена ваша империя, некогда
полностью приведенная в смятение. Ныне же, благодаря милости к нам
Всевышнего, нашим усилиям, вашей доблести вы видите ее умиротворенной
и единой, варваров побежденными и обращенными в невольников. Еще
остается необходимым, чтобы мы также поднялись против общих врагов –

506

Ibid. P. 71.
Ibid. P. 71-73.
508
Причем, у каждого из авторов этот мотив выражается при помощи особых
выразительных средств, характерных для его стиля и соответствующих жанру и задачам
сочинения. Так, например, Дж. Изабелла отмечает, что у хрониста Адальберта этот мотив
зачастую выражается повторяющимся лаконичными формулировками с использованием
Ablativus abosulutus: ―Deo propitio‖, ―Deo prestante‖ и т.п. Isabella G. Modelli di regalità nell
età di Ottone I … P. 67.
507

174

венгров‖»509. Историограф здесь представляет Генриха произносящим речь
на неком «собрании народа»510; далее король говорил о дополнительной
подати, необходимой для успешной борьбы с венграми511, и получал согласие
и одобрение подданных: «В ответ на это народ обратил голоса к небесам,
говоря, что они желают любыми способами получить спасение от живого и
истинного Бога, ибо Он верен и праведен во всех путях Своих и благ во всех
делах Своих512. Затем, пообещав королю свою помощь против жесточайшего
народа, подняв правые руки к небу, заключили соглашение. Совершив такое
соглашение с народом, король отпустил толпу»513.
Не упоминая конкретных символических деталей, Видукинд, тем не
менее, живописует выразительную сцену «народного собрания», совместно с
которым король принимает решение начать военное противостояние со
«старинным врагом». Очевидно, что автор ориентируется в том числе и на
традиции античной риторики и историописания, речь Генриха, характер всей
сцены соотносится, в частности, со сходными эпизодами из сочинений
хорошо знакомого Видукинду Саллюстия514.
Античная литературная традиция, впрочем, здесь соединяется с
элементами, в которых, в частности, Х. Бойман усматривал проявления
особенностей древнегерманского политического уклада, наследие той эпохи,
когда, в случаях опасности, в полицентричном сообществе временно
509

Wid. P. 47. (Lib. I. Cap. 38). ―Rex autem cum iam militem haberet equestri prelio probatum,
contra antiquos hostes, videlicet Ungarios presumpsit inire certamen. Et convocato omni populo
tali oratione eos est affatus: 'Olim ex omni parte confusum a quantis periculis imperium vestrum
modo sit liberum, vos ipsi melius nostis, qui civilibus discordiis et externis bellis totiens attriti
laborabatis. At nunc propitia nobis summa divinitate, nostro labore, vestra virtute pacatum
collectumque cernitis, barbaros superatos et servituti subiectos. Quod superest, necesse habemus,
ut contra communes hostes Avares pariter consurgamus‖.
510
Ibid. ―convocato omni populo tali oratione eos est affatus‖.
511
Ibid.
512
―quia fidelis et iustus sit in omnibus viis suis et sanctus in omnibus operibus suis‖ Ср.: Пс.
144: 17 «Праведен Господь во всех путях Своих и благ во всех делах Своих» (―Iustus
Dominus in omnibus viis suis et sanctus in omnibus operibus suis‖).
513
Ibid. P. 47-48. ―Ad haec populus levavit voces in caelum, inquiens se a Deo vivo et vero
redimi omnimodis desiderare, quia fidelis et iustus sit in omnibus viis suis et sanctus in omnibus
operibus suis. Operam suam deinde promittens regi contra gentem acerrimam, dextris in caelum
elevatis pactum firmavit. Tali itaque pacto cum populo peracto dimisit rex multitudinem‖.
514
Leyser K. Three Historians … P. 27, 50.

175

избирался общий «военный вождь»515. Впрочем, сам Х. Бойман обоснованно
призывал не преувеличивать в данном случае роль «германского» фактора,
понимал его прежде всего как «германское переосмысление античной
идеи»516. Однако, трудно отрицать, что для Видукинда этот эпизод связан с
той же концепцией о значении воли народа в легитимации власти государя,
что выражена и в сценах инаугурации Генриха I и Оттона I517.
Примечательно, что согласие с решением короля вступить в борьбу с
венграми,

народ,

по

свидетельству

Видукинда,

выражает

тем

же

символическим жестом, что и при одобрении избрания государя – «поднимая
правые руки к небу». Причем, историограф прямо сообщает, что таким
образом происходит «заключение соглашения» между королем и его
подданными518. Началом борьбы с венграми становится символический акт, в
ходе которого эта война провозглашается совместным свершением короля и
народа, именно при посредстве народа государю сообщается помощь
Господа.
Решающим сражением, в котором Генрих I одерживает победу над
венграми, предстает у Видукинда битва при Риаде (15 марта 933 г.)519. По
свидетельству историографа, в ходе битвы король сначала воодушевил
войско речью, а затем сам принял активное участие в сражении520. Видукинд
уделяет внимание, прежде всего, самому ходу боя, военным подробностям521,
однако

упоминает и

значимую

символическую

деталь

–

знамя

с

изображением архангела Михаила, вид которого воодушевил сражающихся:
«Воины, видя императора, пребывающего то в первых, то в средних, то в
515

Beumann H. Widukind… S. 231.
Ibid. S. 253.
517
Wid. P. 34. (Lib. I. Cap. 26); Ibid. P. 54-57. (Lib. II. Cap. 1).
518
Ibid. P. 48. (Lib. I. Cap. 38). ―Operam suam deinde promittens regi contra gentem acerrimam,
dextris in caelum elevatis pactum firmavit‖ («Затем, пообещав королю свою помощь против
жесточайшего народа, подняв правые руки к небу, заключили соглашение»).
519
Подробнее см. Lübke C. Riade // LexMA. Bd. 7. 1995. Sp. 801–802; Lintzel M. Die Schlacht
von Riade und die Anfänge des deutschen Staates // Sachsen und Anhalt. 1933. Bd. 9. S. 27–51.
520
Wid. P. 48-49. (Lib. I. Cap. 38).
521
Ibid. Видукинд повествует, как сначала вперед были посланы легковооруженные
отряды тюрингов, затем сообщает, что при виде многочисленного и хорошо вооруженного
войска саксов венгры пустились в бегство, описывает преследование и захват добычи.
516

176

задних рядах, а рядом ангела, – ведь его именем и изображением было
украшено главное знамя, – обрели уверенность и великую стойкость»522.
Пребывающий «рядом» с Генрихом ангел, изображенный на знамени, являет
наглядное воплощение поддержки Господа в сражении с противникамиязычниками523. На поле сражения объединяются король-полководец, народ,
составляющий

войско

(причем

автор

не

преминул

подчеркнуть

первостепенную роль воинов-саксов524), и сам Господь, оказывающий им
покровительство, - что и приводит в итоге к победе. Именование Генриха
«императором» в данном контексте, вероятно, следует понимать как
обозначение статуса военного предводителя, - однако данная деталь
предвосхищает употребление Видукиндом этого же слова в дальнейшем уже
в контексте, подразумевающем, что речь идет именно о титуле.
Вот как автор рассказывает о событиях, происшедших после разгрома
венгерского войска при Риаде: «Король же, возвратившись победителем,
всеми способами, как подобало, выразил божественной славе благодарность
за дарованную ему победу над врагами, и дань, которую имел обыкновение
платить врагам, передал для почитания Бога и постановил, чтобы она
послужила для раздачи бедным. Затем же, когда войско провозгласило его
отцом отечества, государем и императором, он распространил славу своей
власти и доблести далеко и широко, среди всех народов и королей»525.
522

Ibid. P. 48. ―milites imperatoremque in primis, mediis et ultimis versantem videntes
coramque eo angelum — hoc enim vocabulo effigieque signum maximum erat insignitum —
acceperunt fiduciam magnamque constantiam‖.
523
Подробнее о практике использования освященных знамен на поле боя см. Schreiner K.
Signa Victricia… S. 272-283; о специальных формулах для их освящения, отраженных в
Романо-германском понтификале: Bachrach D.S. Military Chaplains and the Religion of War
in Ottonian Germany, 919–1024, Religion, State and Society // Religion, State & Society, Vol.
39, N. 1, March 2011. P. 17-18, 26.
524
Именно саксы устрашают вражеское войско и обратили его в бегство, в то время как
«помогавшие» им тюринги были, по свидетельству Видукинда, заведомо слабыми
бойцами. Wid. P. 48. (Lib. I. Cap. 38).
525
Ibid. P. 49-50. (Lib. I. Cap. 39). Rex vero victor reversus modis omnibus gratiarum actiones
divino honori, ut dignum erat, solvebat pro victoria de hostibus sibi divinitus concessa,
tributumque, quod hostibus dare consuevit, divino cultui mancipavit et largitionibus pauperum
deservire constituit. Deinde pater patriae, rerum dominus imperatorque ab exercitu appellatus famam potentiae virtutisque cunctis gentibus et regibus longe lateque diffudit.

177

Это сообщение Видукинда многократно анализировалось разными
исследователями как важнейшее свидетельство о т.н. идее «неримской
императорской власти», то есть императорской власти, обретаемой без
участия папы в инаугурации государя526. Эпизод с Генрихом на поле битвы
при Риаде предвосхищает сцену провозглашения Оттона I императором,
будто бы произошедшего в 955 г. после битвы приЛехе, описанного
Видукиндом в заключительной книге его сочинения527.
Следует

отметить,

что

сообщение

Видукинда

не

является

непосредственно отображением символического акта. Автор не упоминает
конкретных символических объектов или жестов, словесных формул, прямо
не сообщает и о том, что «провозглашение войском», собственно, состоялось
непосредственно после сражения. Трудноразрешим вопрос, правомерно ли
рассматривать это «провозглашение» как некий инаугурационный («квазиинаугурационный») акт, или же упоминание о нем – лишь фигура речи, а
само слово ―imperator‖ в данном случае следует рассматривать не как титул
правителя, а лишь как именование полководца, военного предводителя.
Однако данный эпизод следует рассматривать в тесной связи с
предшествующими: то есть, во-первых, – с соглашением между Генрихом I и
народным

собранием

перед

началом

борьбы

с

венграми,

которое

сопровождалось, по описанию Видукинда, «программной» речью короля и
присягой народа, а во-вторых, – с описанием сражения, перед которым
Генрих I вновь выступает как оратор, а затем – как блестящий полководец,
добивающийся победы с Божьей помощью и при поддержке народа528.
Провозглашение Генриха I императором – акт, заключающий эту цепь
526

Ключевые работы по теме «неримской имперской идеи» в ее отображении у Видукинда
и др. раннесредневековых авторов: Stengel E. Der Heerkaiser (Den Kaiser macht das Heer) //
Stengel E. Abhandlungen und Untersuchungen zur Geschichte des Kaisergedankens im
Mittelalter. Köln; Graz, 1965. S. 1-169; Erdmann C. Die nichtrömische Kaiseridee // Idem.
Forschungen zur politischen Ideenwelt des Frührnittelalters / Hrsg von F. Baethgen. Berlin,
1951. S. 1-51; Beumann H. Widukind… S. 205-265; Brundage J.A. Op. cit. S. 15-26; Keller H.
Das Kaisertum Ottos des Großen im Verständnis seiner Zeit // DA. 1964. Bd. 20. S. 325-388;
Idem. Widukins Bericht… S. 397-410; Karpf E. Herrscherlegitimation… S. 168-175.
527
Подробнее см. далее, С. 228 – 232.
528
Wid. P. 48-49. (Lib. I. Cap. 38).

178

событий.

Соединяя

события,

фактически

разделенные

значительной

временной дистанцией, в единую цепь, Видукинд создает подобие единого,
протяженного во времени символического акта529. Примечательно, что и в
описании Видукиндом королевской инаугурации Генриха I во Фрицларе в
919 г. король обращается к народу с такой «программной» речью.
И начало правления короля, и инициирование нового тяжелого военного
предприятия, с точки зрения историографа, являются моментом заключения
договора, при этом обещания взаимны: не только подданные клянутся в
верности государю, но и государь принимает на себя обязательства перед
ними. «Провозглашение императором» в этом контексте описывается как
вознаграждение королю за исполненное им обещание. Некогда получив
королевский титул, государь благими и великими деяниями добивается
нового, императорского статуса, - причем получает его именно от народа.
За этой схемой легко угадывается аналогия с правлением Оттона I, - как
и его сын, Генрих I доказывает окружающим народам могущество саксов,
расширяет подвластные ему территории, и в результате восходит на новую
ступень власти; в этом отношении можно говорить об этом легитимационном
акте на поле битвы как об «обряде перехода». Статус отца, согласно
свидетельствам Видукинда, почти столь же высок, как и статус сына, - хотя и
королем, и «императором» Генрих I становится без надлежащих церковных
процедур. Во Фрицларе избрание короля народом фактически заменяло
собой помазание, в эпизоде после битвы при Риаде речь идет также о
«нецерковной» инаугурации.
И в том, и в другом случае историограф старается каким-то образом
восполнить недостаток церковной легитимности этих символических актов.
Во Фрицларе он особо отмечает присутствие архиепископа Майнцского,

529

В этом отношении подход Видукинда может показаться в чем-то родственным
характерной для Лиутпранда Кремонского контаминации далеко отстоящих друг от друга
по времени событий в единый сюжет, хотя Лиутпранд допускал в таких случаях куда
более серьезные неточности в изложении событий, нередко в нарушение их
хронологической последовательности. Ср. напр. Colonna E. Op. cit. Р. 93-94

179

пусть

и

не

участвовавшего

непосредственно

в

ритуале530.

Перед

провозглашением Генриха I императором перечисляются многочисленные
благодеяния, совершенные им для церквей, в речах государя накануне битвы
особое

место

занимают

слова

о

необходимости

оказать

помощь

духовенству531. Но эта процерковная риторика служит лишь дополнением к
получению нового титула от войска.
Образ государя как воителя становится для Видукинда главным
воплощением деятельного правителя, заботящегося о своих владениях в
целом, победа над венграми – главным его достижением, пиком величия.
Именно на поле брани окончательно доказывает Генрих I свое право на
власть.

Повествование

в

данном

эпизоде

сочинения

изобилует

заимствованиями из античной литературной традиции: картина «народного
собрания»,

торжественная

речь

полководца

перед

битвой.

Вполне

соотносится с этим контекстом и упоминание «провозглашения императора»
на поле битвы.
Лиутпранд при описании решающего сражения Генриха I с венграми532,
как

и

Видукинд,

представил

государя

воодушевлявшим

войска

торжественной речью, включавшей, к тому же, поэтическую часть,
насыщенную, наряду с отсылками к эпохе Каролингов и темой борьбы
христиан с язычниками, античными аллюзиями533. Продолжение речи,
написанное в прозе, наполнено прежде всего христианскими мотивами и
напоминает скорее проповедь534. Все это воодушевленное воззвание Генрих

530

Wid. P. 34. (Lib. I. Cap. 26).
Ibid. P. 47. (Lib. I. Cap. 38).
532
Причем, по-видимому, автор в повествовании об этом сюжете смешивает воедино
события конфликтов, происходивших в 919 г., 924 г., 933 г. Colonna E. Op. cit. P. 94.
Однако, тема решающей победы над венграми в правление Генриха у него, как и
Видукинда, связана с битвой 933 г., однако, в отличие от Видукинда, он не упоминает в
качестве ориентира Риаде, называя местом сражения окрестности Мерзебурга (Ant. P. 4748. (Lib. II Cap. 28-29)). Возможно, историограф связывал данные события прежде всего с
Мерзебургом, поскольку сам видел в мерзебургском дворце посвященное этой победе
панно, которое он упоминает далее: Ibid. P. 49 (Lib. II. Cap. 31).
533
Ibid. P.46-47. (Lib. II. Cap. 26); Colonna E. Op. cit. P. 96-105.
534
Ant. P.47. (Lib. II. Cap. 27).
531

180

произносит перед собравшимися войсками, «взойдя на коня»535, после чего
получает известие о приближении врагов, и вскоре происходит сражение536.
В той части речи, которая написана прозой, как и в сочинении
Видукинда присутствует мотив клятвы: «Ведь для Бога нетрудно повергнуть
многих с помощью малого числа, если этого заслуживает вера тех, кто
желает это совершить, вера, которая подтверждается не только внешним
выражением, но и делами, не только устами, но и сердцем. Так поклянемся и,
согласно словам псалмопевца, воздадим обеты, и прежде всех – я, повторяю,
я, считающийся первым по достоинству и званию»537.
Речь идет о совместном принесении обетов королем и войском
(народом). По интерпретации Лиутпранда, Генрих призывает подтвердить
свою веру перед лицом Господа, и именно это должно принести чудесную
победу

над

противником,

численно

значительно

превосходящим

христианских воителей. И король, и народ здесь выступают совместно, они
приносят клятву Богу, - а не дают взаимные обещания, заключая соглашение,
как показано в сочинении Видукинда. Эта торжественно данная клятва, как
можно понять из дальнейшего повествования Лиутпранда, и приносит
войскам Генриха чудесную победу.
И Видукинд, и Лиутпранд, рассказывая о решающей победе Генриха I
над венграми, описывают торжественную речь государя, произнесенную
накануне, и совместную клятву государя и войска. У Видукинда данный
сюжет тесно связан с введением королем дополнительной подати на военные
расходы, - в своей речи государь спрашивает согласия народа, народ же дает
согласие и, поднимая правые руки, присягает в верности государю. Когда,
благодаря руководству Генриха (через которое, по Видукинду, прежде всего
535

Ibid. P. 46 (Lib. II. Cap. 25). ―equum conscendit atque collectis in unum copiis huiusmodi eas
verbis ad pugnandi rabiem exitavit […]‖ («он сошел с коня и, собрав воедино войска, и,
чтобы воодушевить на битву, обратился к ним с такими словами […]»).
536
Ibid. P. 48-49 (Lib. II. Cap. 29-31).
537
Ibid. P. 47. (Lib. II. Cap. 27). ―Non enim est Deo difficile paucis plures sternere, si tamen
horum, qui id agere cupiunt, fides meretur; fides, in quam, non professionis tantum, sed operis,
non solummodo oris, set etiam cordis. Voveamus itaque ac secundum psalmistam vota
reddamus, ego, inquam, ego prius, qui dignitate videor et ordine primus‖.

181

и проявляется Божественная помощь саксонским войскам), удается одержать
победу, войско прославляет его и провозглашает новые почетные титулы
государя, включая и титул императора. У Лиутпранда же клятва перед
битвой приносится Генрихом и войском совместно, король предстает как бы
в роли руководителя общего акта обращения к Господу за помощью, сама его
речь, в передаче историографа, близка к гомилетическому жанру. Именно это
общее принесение обета и становится залогом победы над армией язычников.
Итак, в повествовании об этом эпизоде два историографа используют
схожие сюжетные модели, - что позволяет предполагать существование
некой общей предшествующей традиции, на которую они могли опираться.
Однако, каждый из них по-своему переосмысляет эту схему, наполняя
повествование теми или иными деталями, выделяя те или иные смысловые
оттенки. Видукинд подчеркивает первостепенный вклад в победу войска
саксов, знати, поддержавшей короля, Лиутпранд представляет Генриха,
прежде всего, как духовного предводителя народа, мотив соглашения, новой
присяги войска на верность королю у него отсутствует.
В обоих случаях речь идет о чудесной победе, одержанной с
божественной помощью, однако помощь эта проявляется в различных
формах. Залогом победы становится предшествующий битве символический
акт – принесение клятвы перед лицом Господа. В результате победы,
одержанной

с

Божьей

помощью,

статус

Генриха

дополнительно

легитимируется, что у Видукинда непосредственно отражено в «квазиинаугурационной» сцене провозглашения его императором.
1.3.3. Оттон I. как государь-полководец
Традиция изображения государя на поле сражения продолжается и в
повествовании историографов об эпохе Оттона I. Его военные предприятия
превосходили по масштабам начинания отца. Фактически на протяжении
всего его правления продолжалось военное противостояние со славянскими

182

племенами на востоке, с первых же лет царствования и вплоть до битвы при
Лехе 955 г. шла борьба с набегами венгров, в 940 г., в ответ на попытку
западно-франкского короля Людовика IV вернуть Лотарингию, войска
Оттона вновь отвоевали эту территорию и вторглись во Францию и
Бургундию, в 946 г. они снова отправились во Францию, теперь по просьбе
изгнанного Людовика IV, желавшего вернуть себе престол, в 951-952 гг., 961965 гг., 966-972 гг. было совершено три Итальянских похода Оттона I (а в 956
г. состоялся еще и поход в Италию его сына Людольфа). А если прибавить ко
всему перечисленному еще и внутренние выступления знати (в 938 г. –
незаконнорожденного старшего сына Генриха I, Танкмара, в 938-939 гг.
младшего брата короля Генриха и герцогов Франконии и Лотарингии
Эберхарда и Гизельберта, в 941 г. – одного Генриха, в 953-954 гг. –
Людольфа)

538

, становится очевидным, что Оттон I мог по праву быть

признан государем-воителем.
1.3.3.1 Битва при Биртене 939 г.:
молитва государя перед Священным копьем
Битва при Биртене – один из эпизодов герцогского восстания 938–
939 гг., которое возглавили герцог Франконии Эберхард, герцог Лотарингии
Гизельберт и младший брат Оттона Генрих, заявивший о своих правах на
престол. В ходе столкновения, произошедшего у местечка Биртен на берегу
Рейна, армия Оттона одержала верх над войсками восставших, однако
сражение не поставило точку в мятеже, – военное противостояние Оттона с
Генрихом, Эберхардом и Гизельбертом продолжилось539.

538

Основную информацию по хронологии событий см. Müller-Mertens E. Das Zeitalter… S.
168-171.
539
О чем свидетельствует, в том числе, повествование «Антаподосиса»: Ant. P. 115-120
(Lib. IV. Cap. 27-30). Рассказ Лиутпранда о событиях, последовавших за сражением, в
частности, подтолкнул Карла Ляйзера к выводу: «Битва при Биртене ничего не решила»
(Leyser K. Liutprand of Cremona... P. 123.). Однако эту точку зрения коллеги-историки
зачастую не разделяют.

183

Тем не менее, ученые нередко оценивают биртенское сражение как
«решающую битву»540, окончательно утвердившую власть Оттона I.
Возможно, на восприятие историков, считающих этот эпизод столь важным,
повлияло прежде всего выразительное описание этой битвы Лиутпрандом
Кремонским,

включившим

в

свое

повествование

выразительную

символическую сцену541.
Так или иначе, подходы Лиутпранда и Видукинда к описанию этого
эпизода очень различны. Впрочем, канва событий в сочинениях обоих этих
авторов, а также у упомянувшего ее Адальберта Магдебургского542, одна и та
же. Небольшая часть войска Оттона, успевшая переправиться через Рейн,
столкнулась на другом берегу с вражеской армией, в то время как основные
силы и сам король были лишены возможности пересечь реку и оказать им
помощь. Тем не менее, воинам Оттона удалось победить противников, во
много раз превосходивших их по численности.
Краткое сообщение Адальберта, по существу, сводится к изложению
этой фабулы и почти не содержит дополнительных подробностей:
«Гизельберт с братом короля, желая препятствовать переправе короля через
Рейн, оказался у Биртена вовлеченными в бой с союзниками короля, которым
Бог даровал победу; и после того как многие из его [Гизельберта] людей
были убиты, а остальные обращены в бегство, сам он вместе с братом короля
спасся бегством»543. Адальберт сообщает лишь о потерях, понесенных
противниками

короля,

не

упомянув

о

раненых

или

убитых

с

противоположной стороны. То, что верх одержали сторонники Оттона, он
объясняет Божьей помощью: «Бог даровал победу». Обе эти детали, как
540

Ср. напр. Oberste J. Heilige und ihre Reliquien in der politischen Kultur der früheren
Ottonenzeit // FMASt. 2003. Bd. 37. S. 77.
541
Тезисы о подходах Лиутпранда к описанию данного эпизода, представленные в данном
разделе, см. также в статье: Ануфриева А.С. Молитва государя: роль короля в битве при
Биртене в интерпретации Лиутпранда Кремонского // Вестник Томского государственного
университета. 2014. № 389. C. 128-132.
542
Adalb. P. 160. (Ann. 939).
543
Ibid. ―Gisalbertus cum fratre regis transitum Rheni regi prohibere volens nec valens iuxta
Biertanam sociis Regis congreditur Deoque victoriam prestante pluribus suorum occisis aliisque
fugatis ipse et frater regis subsidia petunt‖.

184

будет видно далее, сближают описание Адальберта с версией, изложенной в
«Антаподосисе».
Именно мотив Божьей помощи или даже Божественного вмешательства
в ход битвы является ключевым в повествовании Лиутпранда о Биртене.
Причем, по выражению Джованни Изабеллы, историограф даже описывает,
технологию осуществления этого вмешательства, «механизм, при помощи
которого срабатывает чудо»544. Роль такого «механизма» здесь играет
символическая сцена.
Согласно «Антаподосису», увидев, с каким воодушевлением горстка его
воинов на другом берегу бросилась атаковать противника, «король счел, что
такая их решительность явилась не без божественного вдохновения; и
поскольку он не мог из-за разделявшей их реки помочь им, присутствуя
телесно, то, вспомнив, что народ Божий, сражаясь с амаликитянами, победил
благодаря молитвам Моисея, раба Господня, тотчас же сошѐл с коня и,
проливая слѐзы, стал вместе со всем народом молиться перед приносящими
победу гвоздями, которыми были прибиты [к кресту] руки Господа и
Спасителя нашего Иисуса Христа, и которые теперь вложены в его
[Священное] копьѐ. Насколько сильна, - согласно изречению блаженного
Иакова, - оказалась молитва праведного мужа, ясно показал исход дела. Ведь
во время молитвы ни один из его людей не был убит, тогда как все враги
обратились в бегство; причем некоторые из них не знали, почему они
бежали, поскольку не могли видеть преследовавших врагов из-за их
малочисленности»545.

544

Isabella G. Modelli di regalità nell età di Ottone I … P. 81.
Ant. P. 111. (Lib. IV. Cap. 24.). ―Rex denique tantam suorum constantiam non sine divino
instinctu esse considerans, quoniam fluvio intercedente corporali praesentia subvenire suis non
poterat, recordatus populi Domini, qui repugnantes sibi Amalechitas orationibus Moysi servi Dei
devicerat, protinus de equo descendit seseque cum omni populo lacrimas fundens ante
victoriferos clavos manibus domini et salvatoris nostri Jesu Christi adfixos suaeque lanceae
inpositos in orationem dedit, quantumque iusti viri, secundum beati sententiam Iacobi, tunc
valeret oratio, res manifesta probavit. Eo namque orante, cum ex suis nullus occumberet, hostes
sunt omnes in fugam conversi, nonnullique eorum, cur fugerent, poenitus ignorabant, quoniam
quidem prae paucitate sese insequentes hostes videre non poterant‖.
545

185

Итак, дарованная Богом победа, по «Антаподосису», – результат
молитвы короля перед Священным копьем. И, соответственно, – личная
заслуга

Оттона,

который,

будучи

лишен

возможности

«телесного

присутствия» на битве, духовно находился вместе со своими воинами. Исход
сражения в интерпретации Лиутпранда не оставляет сомнений в том, что
произошло именно чудо, Божественное вмешательство в события. Ни одного
убитого среди сторонников Оттона, крупное войско в панике отступает,
преследуемое горсткой воинов: удивительный триумф вместо, казалось бы,
неизбежного разгрома. Само описание молитвы Оттона превращается у
Лиутпранда в развернутую «символическую сцену», подобие ритуала.
В повествовании Видукинда о Биртене основным действующим лицом
сначала является именно Оттон. В первой части главы битва «видна» как бы
с противоположной стороны Рейна: король заметил приближающиеся войска
противников и обнаружил, в каком опасном положении оказались его отряды
по ту сторону реки. Лишенный других возможностей помочь своим
сторонникам, Оттон, - как и в версии Лиутпранда, - оказал поддержку через
молитву: «смиренно простирая руки к Богу, король сказал: "Боже, творец
всего и правитель, обрати свой взор на народ свой, во главе которого я стою
по твоей воле, да освободится он от врагов, и да знают все люди, что никто
из смертных не может противоречить твоему повелению, [повелению того,
кто] все может, живет и правит вечно"»546.
Сразу после описания молитвы Оттона действие переносится на другой
берег, – туда, где разворачивается само сражение.
Дальнейшее повествование изобилует подробностями, касающимися
хода битвы, маневров и военных хитростей. Так, Видукинд упоминает, что
два войска были разделены прудом, и это позволило воинам Оттона

546

Wid. P. 70 (Lib. II. Cap. 17.). ―[…] ad Deum supplices expandens manus rex ait: ―Deus‖, inquit, - ―omnium rerum auctor et rector, respice populum tuum, cui me preesse voluisti, ut,
ereptus ab inimicis, sciant omnes gentes ullum mortalium tuae dispositioni contraire non posse,
qui omnia potes et vivis et regnas in aeternum‖.

186

атаковать противников с флангов547. Кроме того, по словам историографа,
некоторые из войска короля, «немного владевшие» наречием своих
противников548, притворялись «своими» и на родном языке врагов призывали
их к бегству, – бунтовщики в самом деле бросались в отступление, следуя
совету мнимых «соратников»549. Словом, ход сражения определяется здесь
конкретными военными обстоятельствами; действиям воинов на этом берегу
Рейна уделено больше внимания, чем молитве короля на противоположном.
Результаты битвы у Видукинда несколько «правдоподобней», чем в
«Антаподосисе»: «В этот день многие из наших были ранены, а некоторые и
убиты . А враги все или были перебиты, или взяты в плен, или бежали;
поклажа и весь скарб врагов был разделен между победителями»550.
Небольшая группа воинов, как и в версии Лиутпранда, одержала разгромную
победу над крупным войском. Урон, понесенный противником тяжелей, чем
у союзников Оттона, однако и у победителей потери значительны.
Видукинд назвывает имена двоих погибших в этом сражении: из числа
сторонников Оттона – раненый самим Генрихом граф Альберт Белый
(«Кандид»), с противоположной стороны – знатный воин Маинций551. Речь
вновь идет о потерях и в том, и в другом лагере. Кроме того, историограф
отдельно упомянул о боевых заслугах одного из воинов противника: «Со
стороны лотарингцев хорошо сражался в упомянутой битве Годфрид, по
прозванью Черный»552. Это лишний раз показывает, что, по версии
547

Ibid. ―Cumque esset piscine inter nostrates et hostes, Saxones divisis sociis, pars una ex
adverso ruit in hostes, altera pars a tergo insequitur,in mediis hostes obprimens, pauci plures
vehementer urgebant‖.
548
Ibid. Видукинд говорит здесь о «галльском языке» - ―lingua gallica‖. Среди восставших,
как упоминалось выше, были подданные герцогов Франконии и Лотарингии, - видимо,
именно они и были введены в заблуждение хитроумными сторонниками Оттона.
549
Ibid. ―Ex nostris etiam fuere qui Gallica lingua ex parte loqui sciebant, qui clamore in altum
Gallice levato exhortati sunt adversarios ad fugam. Illi socios huiuscemodi clamasse arbitrati,
fugam, ut clamatum est, inierunt‖.
550
Ibid. ―Eo die ex nostris multi vulnerati, aliqui etiam caesi […]. Hostes autem omnes aut caesi
vel capti vel certe fugati, sarcinae omnes et omnis hostium suppellex inter victores divisa‖.
551
Ibid. ―Ailbertus, qui cognominatus est Candidus, telo ducis Heinrici vulneratus non multis
interiacentibus diebus defunctus est‖; ―Sed et Maincia […] eo die cecidit‖.
552
Ibid. ―Ex parte Lothariorum bene pugnasse predicabatur illo certamine Godofridus, Niger
cognominatus‖.

187

Видукинда, отнюдь не все враги сразу же обратились в паническое бегство, –
нашлись и те, кто оказал воодушевленным воинам короля серьезный отпор.
Итоги битвы, таким образом, оказываются не столь уж однозначными.
Словом, взгляд Видукинда на битву при Биртене заметно отличается от
версии Лиутпранда. Историограф-сакс куда подробнее, чем сочинительлангобард, описал военные действия. Он проанализировал ход сражения и
даже нашел некоторые «рациональные» объяснения чудесной победы:
водная преграда между двумя армиями, облегчившая нападение воинам
Оттона, и военная хитрость, которая ввела в заблуждение врагов.
Предваряющая сражение молитва короля, – деталь, важная и для Видукинда.
Однако она оказывает на ход битвы не столь сильное влияние, как в версии
автора «Антаподосиса»; красноречивое тому свидетельство – как по-разному
два историографа оценивают боевые потери.
Исследователи, сопоставляющие описания битвы при Биртене у
Видукинда и Лиутпранда, чаще всего расставляют акценты именно так: по
версии «Антаподосиса» победа была одержана благодаря Божественному
вмешательству, по версии «Деяний саксов» - при помощи военной хитрости,
―ruse de guerre‖553. Однако при этом повествование о сражении у обоих
авторов открывается одной и той же сценой: молитвой Оттона на
противоположном берегу реки. Чем же отличаются подходы двух
историографов к описанию этой сцены, учитывая, что в версии Лиутпранда
молитва оказалась куда более «чудодейственной»?
Видукинд упоминает в этом эпизоде лишь один жест, которым Оттон
сопроводил свое обращение к Всевышнему – король молился, «смиренно
простирая руки к Богу»554. Таким образом, автор «Деяний саксов»

553

См. напр. Leyser K. Liutprand of Cremona… P. 122. Сходная точка зрения – Isabella G.
Modelli di regalità nell età di Ottone I… P. 84.
554
Wid. P. 70 (Lib. II. Cap. 17.). ― […] ad Deum supplices expandens manus rex ait […]‖.

188

ограничивается упоминанием самого молитвенного жеста555, не уделяя
внимания никаким дополнительным деталям.
В описании Лиутпранда значительно больше подробностей. Напомню,
по свидетельству «Антаподосиса», Оттон «сошѐл с коня и, проливая слѐзы,
стал вместе со всем народом молиться перед приносящими победу гвоздями,
которыми были прибиты [к кресту] руки Господа и Спасителя нашего Иисуса
Христа, и которые теперь вложены в его [Священное] копьѐ»556.
В процитированном пассаже можно, вслед за Джованни Изабеллой,
выделить

три

основных

составляющих,

из

которых

складывается

пресловутый «механизм запуска чуда»: молитва короля, соучастие в молитве
«всего народа» (―omnis populus‖) и чудесные свойства реликвии, перед
которой молился государь – Священного копья (а точнее, вложенных в него
гвоздей из Креста Господня)557.
Описание действий короля во время молитвы в версии Лиутпранда
несколько подробнее. Кроме того, у Видукинда нет ни указания на
публичность данной «символической сцены», ни упоминания о Священном
копье: обе детали присутствуют только в «Антаподосисе». Каким же образом
три элемента, выделенные Дж. Изабеллой, соединяются в сочинении
Лиутпранда в единую «литературную конструкцию»?
Историограф отметил, что перед молитвой король «сошел с коня».
Несколькими главами далее в «Антаподосисе» приводится еще одна сцена, в
которой Оттон молился, сойдя с коня и плача, – однако речь на этот раз уже о
благодарственной молитве и слезах радости. Король, ехавший вместе со
свитой из военного лагеря в церковь, встретил по дороге вестника и узнал от
него о гибели зачинщиков бунта Эберхарда и Гизельберта, а значит и о

555

О простертых руках как «раннем молитвенном жесте», наиболее распространенном по
меньшей мере вплоть до XII в., см. Кулаева С.Б. Жесты власти – жесты молитвы.
Исследование иконографии молитвенной жестикуляции. Казус. 2006. Вып. 8. С. 102.
556
Ant. P. 111. (Lib. IV. Cap. 24.).
557
Isabella G. Modelli di regalità nell età di Ottone I … P. 81.

189

восстановлении мира558. Желая незамедлительно вознести хвалу Господу за
столь великую милость, не добираясь до церкви, в которую направлялся,
«король сошел с коня и со слезами совершил молитву, благодаря Бога»559.
Таким образом, «сошествие с коня» описывается применительно к двум
различным ситуациям, когда Оттону пришлось взывать к Всевышнему вне
церкви. Это позволяет предположить, что в интерпретации Лиутпранда
данное действие представляло собой именно составляющую символического
акта общения государя с Господом на поле битвы или в пути.
Возможные коннотации этого жеста кажутся вполне очевидными:
покидая седло, земной властитель умалялся перед лицом Властителя
небесного, символически слагал с себя роль полководца, отказывался от
прерогатив «сильного мира сего». К тому же, как видно по второму эпизоду,
молясь, сошедший с коня Оттон проливал слезы не только в момент скорби,
но и в ситуации, когда ему больше пристало бы радоваться. Вероятно, и плач
короля в данном случае представляет собой не столько выражение его
душевного состояния, сколько знак его смирения – цитируя выражение Герда
Альтхофа, «Оттон плакал ритуальными слезами»560.
Впрочем, можно ли воспринимать публичное проявление эмоций
государя именно как «символическое действие» (или же оно является
следствием искреннего душевного порыва, не связанного с какими бы то ни
было ритуальными условностями) – вопрос, вызвавший в современной
немецкой медиевистике бурную дискуссию561. Как бы то ни было,
558

Ant. P. 119-120. (Lib. IV. Cap. 30.). ―Accidit itaque, ut, quemadmodum ei moris erat, mane
primo, quoniam ecclesia longe aberat, super equum conscenderet eoque se munitum orationibus
iret, cum directis procul obtutibus obviare sibi nimia celeritate hominem vidit, quem ilico
nuntium esse intellexit. […] Heverardum atque Gislebertum hominem exutos esse primo impetu
nuntiavit […]‖.
559
Ibid. P. 120. ―rex […] de equo descendit seseque cum lacrimis Deo gratia agens in orationem
dedit‖.
560
Althoff G. Tränen und Freude. Was interessiert Mittelalter-Historiker an Emotionen? //
FMASt. 2006. Bd. 40. S. 8..
561
Полемика о том, «почему плачет король?», развернулась, прежде всего, между Гердом
Альтхофом и Петером Динцельбахером, затем к ней присоединились и другие
исследователи. Г. Альтхоф отстаивал точку зрения, что слезы короля следовало понимать
именно как элемент «ритуального действия», - коль скоро речь шла о сценах публичной

190

«запланированным» или «спонтанным» был плач государя в той или иной
ситуации – вопрос для историка едва ли разрешимый. Историографы же (а в
их числе и Лиутпранд) раз за разом включали эту деталь в свои описания
символических сцен. Что подтверждает: слезы короля были элементом
ритуала как минимум в пространстве его «литературного конструирования».
Итак, Лиутпранд в своем описании упоминает символические жесты
Оттона I, демонстрирующие его смирение перед Господом. Важно, что,
показывая, как Оттон сменяет роль властителя, предводителя войска, на роль
кроткого молящегося, Лиутпранд тем самым подчеркивает переход к особой
«символической ситуации». На поле брани, в военном лагере как бы
возникает некое условное сакральное пространство, в котором будет
разворачиваться ритуал.
Следует помнить, что Лиутпранд сам указывает один из прообразов, от
которых

отталкивался,

создавая

свое

описание

данной

сцены.

В

«Антаподосисе» прямо говорится, что вдохновило Оттона совершить свою
публичную молитву: король вспомнил о примере Моисея562, молитвы
«символической коммуникации», причем, по свидетельствам разнообразных источников,
плач государя сопровождал те или иные символические акты весьма часто (сам Г.
Альтхоф насчитал не менее пяти типов «символических ситуаций», в которых королю
надлежало проливать слезы). Althoff G. Der König weint. Rituelle Tränen in öffentlicher
Kommunikation // „Aufführung― und „Schrift― in Mittelalter und Früher Neuzeit, hrsg. von J.-D.
Müller. Stuttgart, Weimar, 1996. S. 239–252. ; Idem. Tränen und Freude… S. 11. П.
Динцельбахер в своей монографии упрекнул автора «Правил игры…» в «панритуализме».
По мнению оппонента Г. Альтхофа, было ошибкой толковать такие сцены как
«церемониальный плач», за которым стоял политический расчет; П. Динцельбахер даже
обвинил коллегу в попытке выдать спонтанное проявление эмоций за «заранее
спланированный акт государственной политики» (Dinzelbacher P. Op. cit. S. 8, 21.).
562
Уподобление государя этому библейскому пророку не встречается у других
современных Лиутпранду оттоновских историографов, однако к его эпохе оно имело
давнюю традицию, восходившую первоначально к позднеантичной и византийской
репрезентации власти, распространившуюся затем и на латинском Западе. Эта параллель
восходит еще к временам Константина Великого; так, Евсевий Кесарийский уподоблял
решающую победу Константина над Максенцием в битве у Мильвийского моста 312 г. –
победе Моисея над войском фараоновым: противник Константина, как и враги
библейского пророка, погибли в волнах, и благочестивому государю, как и Моисею,
помогла в этом помощь Господа. (Eus. Vita Const. I. 38.). Представление об этом
императоре как о «новом Моисее» получило дальнейшее развитие в византийской
символической традиции, сохранялось в том числе и в Х в., так, в частности, в Книге
церемоний много раз упоминается «посох Моисея» как символ власти, использовавшийся

191

которого помогли евреям одержать победу в сражении с амаликитянами.
Победа народа Божия в этом сражении также была одержана благодаря чуду:
«И пришли Амаликитяне и воевали с Израильтянами в Рефидиме. Моисей
сказал Иисусу: выбери нам мужей [сильных] и пойди, сразись с
Амаликитянами; завтра я стану на вершине холма, и жезл Божий будет в руке
моей. И сделал Иисус, как сказал ему Моисей, и [пошел] сразиться с
Амаликитянами; а Моисей и Аарон и Ор взошли на вершину холма. И когда
Моисей поднимал руки свои, одолевал Израиль, а когда опускал руки свои,
одолевал Амалик; но руки Моисеевы отяжелели, и тогда взяли камень и
подложили под него, и он сел на нем, Аарон же и Ор поддерживали руки его,
один с одной, а другой с другой [стороны]. И были руки его подняты до
захождения солнца. И низложил Иисус Амалика и народ его острием
меча»563.
Моисей в процитированном эпизоде – главное действующее лицо,
именно благодаря ему израильтяне одержали верх, хотя за сражением он
наблюдал с отдаленного холма. Очевидно, что эта параллель была на руку
Лиутпранду, перед которым стояла непростая задача восхвалить Оттона за
победу в битве, в которой тот не принимал участия. Но, кроме того, для
автора «Антаподосиса» могли быть важны и некоторые другие аналогии
между двумя этими сценами.
Лиутпранд, отсылая к этому библейскому эпизоду, говорит о победе
«благодаря молитвам» Моисея, – тем самым, сближая характер двух
«символических ситуаций», молитвы короля и молитвы пророка. Воздетые
в дворцовых церемониях IX-X вв. Becker E. Konstantin der Große, der 'neue Moses'. Die
Schlacht am Pons Milvius und die Katastrophe am Schilfmeer // ZK. 1910. Bd. 31. S. 161-171;
Treitinger O. Op. cit. S. 129-134. На латинском Западе традиция уподобления правителя
Моисею нашла отражение, например, при помазании Пиппина или в позднекаролингской
концепции репрезентации власти в сочинениях Хинкмара Реймского (Angenendt A. Rex et
Sacerdos… S. 109; Nelson J.L. Hincmar of Rheims... P. 14-34). Наконец, следует сказать о
том, что в целом ветхозаветные аллюзии в оттоновской историографии играли важную
роль отнюдь не только в сочинениях столь образованного автора, как Лиутпранд, но, в
частности, и у Виудкинда. Weinrich L. Tradition und Individualität in den Quellen zur
Lechfeldschlacht 955 // DA. 1971. Bd. 27. S. 300, 312-313.
563
Исх. 17:8-13.

192

руки, как уже упоминалось, воспринимались на протяжении раннего
средневековья как основной молитвенный жест, и потому такая параллель
была особенно выразительной: между действиями Моисея и Оттона для
Лиутпранда имелось не только смысловое, но и визуальное сходство564.
Важная деталь, придающая молитве из «Антаподосиса» сходство с
торжественной церемонией, – ее публичность, соучастие в ней «всего
народа» (второй компонент «механизма чуда» по концепции Дж. Изабеллы).
Лиутпранд подчеркивает: в минуту опасности Оттон находился вместе со
всем своим народом (хотя драматизм ситуации, вроде бы, заключался именно
в том, что король был лишен возможности помочь собственным подданным,
оказаться рядом с ними). Образ Моисея как вождя народа Божия в данном
случае тоже удачно рифмуется с образом Оттона.
Лиутпранд, в отличие от Видукинда, упоминает о зрителях и
соучастниках описываемой им символической сцены. Так же отличались и
две версии описания эпизода с инсигниями Конрада, проанализированного в
предыдущем разделе: у Видукинда сцена завещания представляла собой
приватный разговор двух братьев, в «Антаподосисе» же – подобие
торжественной церемонии, в которой принимали участие «все герцоги».
Упоминание множества свидетелей символического акта – один из
излюбленных приемов Лиутпранда.
Причем, в случае с «биртенской» молитвой Оттона сочинитель
предельно

расширяет

круг

свидетелей:

часть

войска,

не успевшая

переправиться через Рейн, олицетворяет для него «весь народ», единодушно
присоединяющийся к молитве короля. Сцена разворачивается не просто
публично, а на глазах у всех – а значит, Лиутпранд считал описываемое
564

Ветхозаветный эпизод наглядно отображает связь между молитвой и совершающимся
чудом. Это, может быть, один из самых выразительных библейских примеров такого рода
буквализма: способность или неспособность Моисея удерживать руки поднятыми в
молитвенном жесте напрямую влияет на исход битвы. Сам этот жест, по-видимому, нашел
отражение и в последующей немецкой иконографии государя: так на одной из миниатюр
Регенсбургского сакраментария (нач. XI в.), изображающей инаугурацию Генриха II, руки
молящегося государя поддерживают святые епископы Эммерам и Ульрих. Keller H. Ritual,
Symbolik… S. 49.

193

событие

особенно

значимым

и

требующим

чрезвычайно

весомого

подтверждения. И, вероятнее всего, видел в нем гораздо больше, чем просто
один из военных эпизодов в ходе борьбы с бунтовщиками.
Наконец, третий компонент «механизма, запускающего чудо» –
Священное копье – оказывается центральным объектом, вокруг которого
выстраивается вся описываемая Лиутпрандом символическая сцена565.
Не в последнюю очередь именно упоминание Священного копья дает
основания трактовать этот эпизод «Антаподосиса» как описание ритуала и
проводить аналогии с другими схожими «церемониальными ситуациями».
Ведь молитву Оттона перед реликвией, содержащей гвозди распятия, можно
рассматривать как вариант сцены поклонения государя-полководца кресту на
поле битвы, а такой ритуал запечатлен, помимо сочинения Лиутпранда, в
ряде более ранних и более поздних источников.
Священное копье в восприятии Лиутпранда, фактически, и являет собой
крест; историограф подчеркивает, что свою молитву Оттон совершал «перед
приносящими победу гвоздями»566, вложенными в копье. «Приравнивание»
гвоздей распятия к кресту вполне согласуется с представением о части как
воплощении целого, лежащего в основе почитания реликвий. Представление
же о том, что Животворящий крест с его чудесной спасительной силой
воплощают собой и «древо креста» (―lignum crucis‖), и «железо креста»
(―ferrum crucis‖), восходит еще к Амвросию Медиоланскому567.
Х. Кляйн анализирует в своей работе пассаж Панегирика Генриху IV
Бенцо из Альбы, содержащий пример использования государем на поле боя

565

Подробнее об этой реликвии и описании истории ее обретения Генрихом I см. С. 159 –
163 данной работы.
566
Ant. P. 111. (Lib. IV. Cap. 24.). ―ante victoriferos clavos‖.
567
О «железе» и «древе» см. Bojcov M. A. Der Heilige Kranz und der Heilige Pferdezaum des
Kaisers Konstantin und des Bischofs Ambrosius // FMASt. 2008. Bd. 42. S. 37-38. Речь в
статье идет о «Слове на смерть Феодосия Великого», в заключительной части которого
Амвросий излагает историю обретения августой Еленой реликвий Креста и, прежде всего,
гвоздей распятия. Далее, сообщая о том, что один из гвоздей пошел на изготовление узды,
а другой – диадемы, Амвросий говорит о них: «узда из Креста», «венец из Креста». Ibid.
S. 1-10.

194

силы крестного древа568. Причем речь идет практически об эпохе
Лиутпранда, более того, о человеке, которого тому довелось знать лично569, –
византийском императоре Никифоре Фоке. Бенцо рассказывает, что, осаждая
захваченную сарацинами Антиохию, Никифор дважды в неделю обходил
город с процессией, впереди которой проносили частицу древа креста570.
Как и Лиутпранд в повествовании о битве при Биртене, Бенцо прямо
указывает на библейский прообраз описываемой им сцены: падение
Иерихона,

описанное

в

книге

Иисуса

Навина571.

Ветхозаветное

и

евангельское предания в обоих случаях причудливо переплетены: «сюжет»
символического действа подсказан Ветхим заветом, однако центральным
сакральным объектом оказывается новозаветная реликвия св. Креста.
То, что ветхозаветная отсылка у Бенцо восходит именно к византийской
традиции,

подтверждает:

подход

Лиутпранда

к

«конструированию»

биртенского эпизода был родственным византийским описаниям схожих
сцен.

Однако

принципиальнее

всего

типологическое

сходство

двух

символических сцен: Оттон в сочинении Лиутпранда и Никифор в
византийском предании поклоняются частице св. Креста в надежде на
чудесную помощь Господа в нелегком военном предприятии. Налицо очень
сходное восприятие этой святыни, что отчасти созвучно заключению Х.
Кляйна

о

«растущем

интересе

к

военному

и

церемониальному

использованию реликвий Страстей Христовых на Западе»572, - интересе,

568

Klein H.A. Eastern Objects and Western Desires: Relics and Reliquaries between Byzantium
and the West // DOP. Vol. 58. 2004. P. 295-296.
569
Правда, уже после окончания работы над «Антаподосисом».
570
Benzo. P. 508-9. "In Atticis enim legitur hystoriis, quod Byzanzenus rex Nikephorus, vir
sapiens et bellicosus, circumcinxit Antiochiam vallo formidandisque machinis plus minus
septem annis. Et bis in hebdomada coronatus circuibat civitatem cum multis populorum turmis
ad similitudinem Hyerechontine urbis. Crux denique ligni dominici precedebat eum, per quod
sperabat victoriae tropheum".
571
Ibid. ―ad similitudinem Hyerechontine urbis‖. Отсылка к эпизоду Иис. Нав. 6:1-19.
572
Klein H.A. Eastern objects… P. 296.

195

который, по мнению ученого, в эту эпоху происходил именно из подражания
византийским образцам573.
Итак, Х. Кляйн пишет о «восточных объектах западных желаний»574, о
том, что европейские властители Х в. проявляли интерес к реликвиям,
почитавшимся в Византии. Однако стоит отметить: и в эпизоде с осадой
Никифором Антиохии, и в случае с поклонением Лиутпранда Кресту на
празднестве в Константинополе речь идет именно о «древе креста», тогда как
в Священном копье Оттона были заключены гвозди.
В статье, рассмотренной выше, М.А. Бойцов высказывает точку зрения,
что Амвросий Медиоланский был вынужден обосновывать идею почитания
«железа креста» именно как альтернативу уже сложившейся «иерусалимской
традиции», где в качестве объекта поклонения воспринималось Крестное
древо575. Можно предположить, что в эпоху Лиутпранда ситуация была, во
многом, схожей. Обладание «древом креста» оставалось прерогативой
византийских императоров576. Соответственно, для Людольфингов, также
желавших владеть реликвиями Страстей Христовых, «железо креста», как
некогда и для Амвросия, представляло собой удобную альтернативу (хотя до
этого времени на латинский Запад, судя по свидетельствам других
источников, уже проникали из Византии и реликвии крестного древа577).
Ориентируясь, по существу, на ту же систему представлений о военной
и церемониальной ценности реликвий св. Креста, что и византийцы,
573

В самом деле, есть основания говорить о такого рода общем «интересе» византийцев
эпохи Лиутпранда и их западноевропейских современников к реликвиям св. Креста. Сам
Лиутпранд, бывший во время своего второго посольства фактически в заключении у все
того же Никифора Фоки, «мольбами и подарками добивался разрешения поклониться
животворящему и спасительному древу» во время празднования Крестовоздвижения, - и в
итоге получил от бдительных стражей такое позволение (Leg. P. 208-209. (Cap. 49). ―[…]
precibus muneribusque effeci, ut vivificum atque salutiferum adorarem lignum […]‖.).
574
Klein H.A. Eastern objects… P. 283.
575
Bojcov M. A. Der Heilige Kranz… S. 15-16.
576
Позволение поклониться Кресту во время константинопольского празднества, данное
Лиутпранду, по-видимому, было для василевса способом в очередной раз
продемонстрировать свое могущество и превосходство над западным государем.
577
Так, Х.А. Кляйн в своей работе уделяет внимание эпизоду, упомянутому в анналах
Фульды, где рассказывается о частице крестного древа, принесенной в дар Людовику
Немецкому посольством от Василия I в 872 г.: Klein H.A. Eastern objects… P. 290.

196

властители-саксы

при

этом

должны

были

обзаводиться

своими

собственными святынями, не уступавшими по силе. А вместе с тем
возникала и необходимость доказывать подлинность и «действенность» этих
святынь. Соответствующий церемониальный контекст, в котором следовало
проявляться чудесной силе реликвий св. Креста, - ритуал поклонения
государя Кресту на поле битвы, который и описывает Лиутпранд в своем
повествовании о Биртене.
Восприятие ритуала поклонения кресту как средства добиться военной
победы в ту эпоху сохранялось и ввизантийской традиции. Зафиксированное
Бенцо предание об осаде Антиохии Никифором свидетельствует, что и в XXI вв. в этом символическом действии прочитывались схожие смыслы.
Биртенский

эпизод

«Антаподосиса»,

в

свою

очередь,

показывает:

историограф западного христианского государя Х в. видел в поклонении
кресту то же символическое значение.
Итак, описанная Лиутпрандом сцена молитвы Оттона перед гвоздями из
распятия, заключенными в Священном копье, представляет собой вариант
«церемониальной ситуации» поклонения кресту. Появление такого сюжета в
сочинении оттоновского историографа свидетельствует о том, что автор в
определенной

степени

ориентировался

на

«символический

язык»

византийцев. Само использование «железа креста» в качестве альтернативы
«древу креста» показывает, что с византийскими стандартами считались –
даже если, отталкиваясь от них, пытались утверждать новые, собственные.
Схожий эпизод, судя по свидетельству анналов монастыря Альтайх,
датируемых второй половиной XI в., имел место столетием позже битвы при
Биртене. В этом источнике рассказывается, как Генрих III совершил
поклонение частице св. Креста на поле битвы после победоносного сражения
с венграми у реки Рааб 1044 г.: «император, босой и во власянице на голое
тело, бросился ниц перед частицей древа Животворящего Святого Креста, то

197

же совершил народ вместе с князьями, воздавая честь и славу тому, кто дал
им такую победу, столь изумительную, доставшуюся без кровопролития»578.
Ритуал, совершаемый Генрихом, практически аналогичен ритуалу
Оттона: государь, демонстрируя смирение579, поклоняется частице св. Креста
и совершает перед ней вместе с подданными580 благодарственную молитву за
чудесную победу, доставшуюся без кровопролития. Сходство в столь многих
деталях позволяет предположить, что хронист из Альтайха был знаком с
сочинением Лиутпранда; так или иначе, аналогия между двумя этими
символическими сценами очевидна.
Однако свою молитву Генрих III, в отличие от Оттона, совершил именно
перед частицей крестного древа, - по-видимому, автору XI в. уже не
требовалось

«заменять»

крест

Лиутпранд,

по-видимому,

был

Священным

копьем.

единственным

Таким

автором,

образом,
сделавший

Священное копье центральным объектом ритуала поклонения св. Кресту581.
Примечательно, что Видукинд нашел для той же святыни более
«логичное» применение: во время битвы с венграми при Лехе 955 г. король
«поднял щит и Священное копье и первым направил коня на врага, выполняя
обязанность и храбрейшего воина, и выдающегося полководца»582.
Копье, пусть и копье драгоценное, священное, оставалось в его
представлении прежде всего оружием. Историограф-сакс не «конструировал»
ритуал столь замысловатый, как описанное у Лиутпранда поклонение копью
578

Ann. Altah. P. 37. (Ann. 1044). ―Denique caesar discalciatus et laneis ad carnem indutus ante
vitale sanctae crucis lignum procidit, idemque populus una cum principibus fecit, ipsi reddentes
honorem et gloriam, qui illis dederat tantam victoriam, tam mirificam, tam incruentam‖.
579
Причем, если Оттон спустился с коня и проливал слезы, то Генрих в своем
«символическом унижении» был еще более решителен: он молился босиком и облаченный
во вретище. Впрочем, представляется не слишком вероятным, что государь-полководец
сразу по окончании битвы мог оказаться на поле боя одетым «во власяницу на голое
тело». Но этот пример показывает, что, в сравнении с Х в., литературные клише,
применяемые к образу кающегося государя, стали более изощренными.
580
К «народу» в данном случае присоединяются еще и князья.
581
В то же время, в XI в. Священное копье продолжает сохранять значение как одна из
важнейших военных реликвий, многочисленные примеры см. в работе К. Шрайнера:
Schreiner K. Signa Victricia… S. 287-289.
582
Wid. P. 108. (Lib. III. Cap. 46.). ―[…] arrepto clipeo ac sacra lancea, ipse primus equum in
hostes vertit, fortissimi militis ac optimi imperatoris officium gerens‖

198

– вместилищу реликвий Страстей Христовых. Специалисты по истории
Священного копья называют победу при Биртене первым чудом, по
свидетельству источников совершенным силой этой реликвии583. Однако
Священное копье фигурирует в этом эпизоде лишь в сочинении Лиутпранда;
Видукинд же упоминает его только в главе, повествующей о битве при Лехе.
Лиутпранд сообщает о том, что далее расскажет и о других «дарах»,
полученных Оттоном от Господа благодаря Священному копью уже после
сражения при Биртене, однако к этому сюжету в итоге так и не
возвращается584. Й. Беккер предполагает, что эта «оговорка» автора
«Антаподосиса» указывает на его первоначальное намерение описать
Лехскую битву, также связав эту победу с чудесной силой Священного
копья585.
Соответственно, для Лиутпранда «промежуточный» эпизод борьбы
Оттона с бунтовщиками – Биртен – был сопоставим по значимости с
ключевым сражением, в котором король разгромил венгров. И та, и другая
победа воспринималась как «богоданная», и в той, и в другой существенную
роль играло Священное копье.
Особенности композиции «Антаподосиса» также показывают, насколько
значимым для Лиутпранда было появление этой реликвии именно в данном
эпизоде. Сразу вслед за главой, повествующей о битве при Биртене, следует
подробное отступление, в котором историограф рассказывает о том, как отец
Оттона завладел этой святыней, - история обретения Священного копья
Саксонской

583

династией,

в

нарушение

хронологии

повествования,

в

Lannert C. Die Reichskleinodien. Bedeutung, Symbolik und Gebrauch der
Herrschaftszeichen des Alten Reiches. München, 2008. S. 21.
584
Ant. P. 112-113. (Lib. IV. Cap. 25.). ―Qui quanta donum inaestimabile veneratione coluerit,
victoria non solum indicat praesens, verum divinorum, ut prompturi sumus, admiranda largitio
munerum‖ («С каким почтением он будет покланяться бесценному дару, показывает не
только нынешняя победа, но и, как мы расскажем далее, удивительное множество
божественных даров»).
585
Becker J. Kommentar // Die Werke Liudprands von Cremona / Hrsg. von J. Becker.
Hannover, Leipzig, 1915 (MGH SSrGus, [41]). S. 119.

199

«Антаподосисе» композиционно связана именно со сценой биртенской
молитвы Оттона.
Отсылку к временам Генриха I можно интерпретировать и как
напоминание о том, что Священное копье – не только святыня и
драгоценность, но и инсигния, символ власти государей Саксонской
династии, перешедший от отца к сыну. Это дает еще больше оснований
воспринимать сцену молитвы короля перед копьем в качестве ритуала
легитимации власти Оттона586.
В предыдущем разделе уже цитировалась изложенная Лиутпрандом
история обретения Людольфингами Священного копья. Напомню, по версии
«Антаподосиса», Генрих получил реликвию от Рудольфа II Бургундского,
тогда как Видукинд упоминает Священное копье в числе инсигний,
завещанных Генриху Конрадом и переданных ему братом короля, герцогом
Франконии Эберхардом587.
Между тем, именно Эберхард, с точки зрения Лиутпранда, являлся
основным

инициатором

мятежа

938-9

гг.,

побудившим

(или

даже

принудившим) брата Оттона выступить против короля, оспорить его права на
престол588. В конечном же счете в планы Эберхарда, если верить
«Антаподосису», и вовсе входило самому присвоить королевскую власть589.
Такие

подозрения

историографа

представляются

правдоподобными:

учитывая, что претензии Генриха Баварского на королевский статус имели
мало оснований590, вполне можно было бы ожидать, что Эберхард заявит о
586

Об особой роли Священного копья как инсигнии и реликвии, «сокровища»,
являвшегося одним из важнейших объектов, вокруг которых в разные периоды немецкой
истории выстраивали акты политико-символической коммуникации см.: Burkart L.
Schatzinszenierungen: Die Verwendung mittelalterliche Schätze in Ritual und Zeremonie//
Riten, Gesten, Zeremonien. Gesellschaftliche Symbolik im Mittelalter und Früher Neuzeit /
Hrsg. von E. Bierende, S. Bretfeld, K. Oschema. Berlin; NY, 2008. S. 257-260, 265-268;
Bruggisser-Lanker T. Krönungsritus und sakrales Herrschertum: Zeremonie und Symbolik //
Ibid. S. 296-299.
587
Wid. Р. 33. (Lib. I. Cap. 25); Ant. P. 111-113. (Lib. IV. Cap. 25).
588
Ant. P. 108-110. (Lib. IV. Cap. 20-23).
589
Ibid. P. 109-110. (Lib. IV. Cap. 23).
590
Генрих являлся младшим братом Оттона, и единственным аргументом в его пользу
могло служить лишь то, что он родился в то время, когда его отец уже был королем,

200

собственных правах на трон. Представитель Франконской династии,
завещавшей нынешним правителям власть и ее символы, он был опасным
конкурентом Оттона.
И вот в «Антаподосисе» Священное копье, - по версии Видукинда,
полученное отцом нынешнего короля из рук Эберхарда-союзника, оказывается оружием, при помощи которого Оттон одерживает победу над
Эберхардом-бунтовщиком. А чудо, совершенное его силой – красноречивое
проявление Божьей воли, высшее подтверждение легитимности власти
короля-Людольфинга и незаконности претензий на власть любых его
конкурентов, будь то герцоги-бунтовщики, «порфирородный» брат или
представитель предыдущей королевской династии.
Таким образом, описанная Лиутпрандом символическая сцена обретает
не только военное, но и политическое, легитимационное значение. Аналогия
между чудодейственной молитвой Оттона перед копьем-инсигнией и сценой
поклонения

Иовиана

кресту

становится

еще

более

уместной.

В

«церемониальной ситуации» из позднеантичного эпизода соединяется ритуал
молитвы полководца о победе и ритуал коронации. В сцене из
«Антаподосиса» чудесная победа над вражескими войсками, происходящая
благодаря молитве Оттона, служит подтверждением его прав на корону.
В

определенном

компенсирует

смысле,

отсутствие

в

сцена

биртенской

«Антаподосисе»

молитвы

описания

Оттона

королевской

коронации Оттона. Выразительная символическая сцена, в которой Господь
являет благоволение к законному государю, в сочинении Лиутпранда связана
с

моментом,

когда

права

Оттона

наиболее

активно

оспаривались

конкурентами. Тем убедительней оказывается его триумф.

Оттон же – еще в период герцогства Генриха I. Соответственно, Генрих-младший мог
попытаться апеллировать к византийскому принципу «порфирородности», - однако, повидимому, такой довод не представлялся особенно убедительным в саксонских реалиях.
Сам Генрих первоначально не заявлял никаких претензий на престол и оказывал
старшему брату поддержку в борьбе с мятежниками, после гибели герцогов-бунтовщиков
Эберхарда и Гизельберта братья сравнительно быстро примирились. Ant. P. 108-109, 121
(Lib. IV. Cap. 20, 35).

201

Лиутпранд избрал в качестве такого ключевого момента именно битву
при Биртене: сражение, которое не поставило точку в истории герцогского
мятежа

938-939

гг.,

и

в

котором

Оттон

даже

не

мог

принять

непосредственного участия. Парадоксально, но именно эта вынужденно
пассивная роль Оттона в Биртенском сражении давала Лиутпранду
возможность нарисовать образ благочестивого христианского государя,
одерживающего победу не силой оружия, а благодаря помощи Господа.
Несхожие подходы Лиутпранда и Видукинда обуславливают и главное
отличие между их описаниями сражения при Биртене – «чудесность» победы
в «Антаподосисе» и ее рациональное объяснение в «Деяниях саксов». Ведь
для

Лиутпранда,

«легитимационному»,

придававшего

значение

чудодейственность

этому

молитвы

эпизоду

Оттона

как

являлась

подтверждением его прав как законного властителя. Молитва государя
уподобляется у него молитве пророка Моисея – благодаря его обращению к
Господу, никто из сторонников короля не получает ранений, а враги в страхе
бегут, хотя и не видят преследователей. В пространстве «литературного
конструирования» сочинитель получает возможность превратить ритуал из
условного, символического действа в акт, оказывающий непосредственное
влияние на реальность. Так король, не сумевший в решающий момент
оказаться на поле битвы вместе со своим войском, неожиданно оказывается
«королем-чудотворцем», государем на пике своего величия.
1.3.3.2. Битва при Лехе 955 г.
Однако важнейшим сюжетом, связанным с образом Оттона I как
государя-полководца,

было

не

его

противоборство

с

внутренними

противниками, а, как и в случае с Генрихом I, успешная борьба с венграми.
В битве при Лехе в 955 г. армией Оттона I была одержана решающая
победа над венгерскими войсками. Самым подробным является описание

202

битвы, оставленное Видукиндом591; о ней сообщает также Адальберт
Магдебургский; по-видимому, рассказывалось о сражении и в «Деяниях
Оттона»

Хросвиты,

но

данный

фрагмент

поэмы

был

утрачен592;

повествование «Антаподосиса» не доведено до этого хронологического
момента, однако Лиутпранд после рассказа об обретении Священного копья
сообщал о своем намерении сообщить о новых победах593, совершенных с его
помощью на поле брани, намекая прежде всего на это сражение.
В отличие от битвы при Биртене, битва при Лехе имела важнейшее
значение

не

только

в

«литературной

реальности»

оттоновских

историографов. Она действительно стала завершением противостояния с
венграми, длившегося несколько десятилетий, - по выражению К. Ляйзера,
она положила конец «периоду великого беспорядка и беспокойства в
Центральной, Западной и Южной Европе»594. Это послужило стимулом к
стремительному

экономическому

развитию

регионов,

подвергавшихся

прежде разорениям595, изменило судьбу самого венгерского народа, в
дальнейшем обратившегося в христианство и перешедшего к оседлости. Эта
победа воспринималась в качестве одной из значительнейших вех в истории
правления Саксонской династии, регулярные празднования ее годовщины
стали важным актом репрезентации власти Оттонов596.
591

Wid. P. 107-109. (Lib. III. Cap. 46-49).
Berschin W. Editoris Praefatio // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin,
Bibliotheca scriptorum Graecorum et Romanorum Teubneriana. München; Leipzig, 2001. P. XII.
593
Ant. P. 113. (Lib. IV. Cap. 25.).
594
Leyser K. The battle at the Lech, 955. A Study in Tenth-Century Warfare // History Vol. 50.
1965. P. 24. Подробнее о битве и ее значении см. в т.ч.: Karpf E. Lechfeld, Schlacht auf dem
// LexMA. Bd. 5. Sp. 1786; Leyser K. The battle at the Lech… P. 1-25; Weinrich L. Op. cit. S.
291-331; Beumann H. Laurentius und Mauritius: Zu den missionspolitischen Folgen des
Ungarnsieges Ottos des Großen / Helmut Beumann // Festschrift für Walter Schlesinger / Hrsg.
von H. Beumann. Bd. 2. Köln; Wien, 1974. S. 238-275; Bowlus C.R. The Battle of Lechfeld and
its Aftermath, August 955: The End of the Age of Migrations in the Latin West. Aldershot, 2006.
595
Leyser K. The battle… P. 24-25.
596
Beumann H. Das Kaisertum Ottos des Großen. Ein Rückblick nach tausend Jahren // HZ.
1962. Bd. 195. S. 553; Althoff G. Adels- und Königsfamilien im Spiegel ihrer
Memorialüberlieferung. Studien zum Totengedenken der Billunger und Ottonen (Münstersche
Mittelalter-Schriften, 47). München, 1984. S. 226; Keller H. Widukinds Bericht… S. 401;
Bachrach D.S. Military Chaplains and the Religion of War in Ottonian Germany, 919–1024 //
Religion, State & Society. 2011, March. Vol. 39, N. 1. P. 23.
592

203

Рубежное значение битвы при Лехе в истории правления Оттона I и всей
династии отмечено многими авторами оттоновского круга, однако, пожалуй,
наиболее значительная роль отводится ей в сочинении Видукинда. Х. Келлер
справедливо отмечал, что этот эпизод является «вершинной точкой»
повествования

в

«Деяниях

саксов»597,

-

композиционным

центром

заключительной, третьей книги сочинения, символом того, что Оттон I
достиг наибольшего могущества. Именно с этим эпизодом автор связывает
обретение Оттоном I императорского титула, далее, в том числе и в
повествовании о событиях, предшествовавших 962 г., Видукинд в ряде
случаев называет Оттона I именно императором598. Последующие свершения
императора, в числе которых подробно описанное Видукиндом военное
противостояние с герцогом Вихманом и славянами599, и лишь кратко
упомянутый

им

Второй

итальянский

поход

Оттона

I600,

только

дополнительно преумножают славу государя.
Описание действий Оттона I в ходе сражения при Лехе является почти
зеркальным отображением того, как Видукинд описал битву при Риаде и
последующее провозглашение императором Генриха I. Накануне боя
государь произносит перед войсками речь, во многом подобную речи, будто
бы произнесенной его отцом перед битвой при Риаде601. Затем, по
свидетельству автора, Оттон I в 955 г., как и Генрих I в 933 г., принимает
деятельное участие в битве, не только как полководец, но и как воин (здесь
историографом приводится уже упоминавшийся пример «практического»
применения Священного копья602).
О событиях по окончании победоносной битвы Видукинд повествует
так: «Отпраздновав победу, снискавший славу король был провозглашен
войском отцом отечества и императором; потому приказав воздавать почести
597

Keller H. Widukinds Bericht… S. 399.
См. напр .Wid. P. 110-115. (Lib. III. Cap 50, 53-58, 60).
599
Ibid. P. 110-115, 117-123. (Lib. III. Cap. 50-55, 59-60, 64-70).
600
Ibid. P. 116-117. (Lib. III. Cap. 63).
601
Ср. Ibid. P. 49. (Lib. I. Cap. 38); Ibid. P. 108 (Lib. III. Cap. 46).
602
См С. 197 данной работы
598

204

и достойные хвалы Всевышнему во всех церквях и через послов
распорядившись о том же в отношении Святой матери Его, с торжеством и
великой радостью возвратился в Саксонию победителем и был с величайшим
ликованием принят народом. Ведь до него в течение двухсот лет никто из
королей не торжествовал такой победы»603. Эта сцена во многом схожа с
вышеприведенным отрывком, повествующим о событиях после битвы при
Риаде604.
Очевидно, что эти эпизоды выстроены по единой модели. Празднование
победы в обоих случаях включает выражение государем благодарности
Господу за дарованную победу и провозглашение короля – императором и
«отцом отечества». В случае с Генрихом I главный результат победы –
прекращение выплаты дани (что ознаменовано щедрыми пожертвованиями
церквям), Оттон I окончательно одерживает верх над врагом, его свершение
– победа, какой «не торжествовал в течение двухсот лет никто из королей»605.
Сын не только повторяет подвиг отца, но при этом восходит ступенью выше,
слава народа саксов и могущество Людольфингов возрастает.
При этом и Генрих I, и Оттон I удостаиваются за свои свершения равной
награды: войско «присваивает» им новые титулы «отца отечества» и
«императора» (а Генриха I именует еще и государем, ―dominus rerum‖).
603

Wid. P. 109. (Lib. III. Cap. 49). ―Triumpho celebri rex factus gloriosus ab exercitu pater
patriae imperatorque appellatus est; decretis proinde honoribus et dignis laudibus summae
divinitati per singulas ecclesias, et hoc idem sanctae matri eius per nuntios demandans, cum
tripudio ac summa laetitia Saxoniam victor reversus a populo suo libentissime suscipitur. Neque
enim tanta victoria quisquam regum intra ducentos annos ante eum laetatus est‖.
604
Ibid. P. 49-50. (Lib. I. Cap. 39). ―Rex vero victor reversus modis omnibus gratiarum actiones
divino honori, ut dignum erat, solvebat pro victoria de hostibus sibi divinitus concessa,
tributumque, quod hostibus dare consuevit, divino cultui mancipavit et largitionibus pauperum
deservire constituit. Deinde pater patriae, rerum dominus imperatorque ab exercitu appellatus famam potentiae virtutisque cunctis gentibus et regibus longe lateque diffudit‖ («Король же,
возвратившись победителем, всеми способами, как подобало, выразил божественной
славе благодарность за дарованную ему победу над врагами, и дань, которую имел
обыкновение платить врагам, передал для почитания Бога и постановил, чтобы она
послужила для раздачи бедным. Затем же, когда войско провозгласило его отцом
отечества, государем и императором, он распространил славу своей власти и доблести
далеко и широко, среди всех народов и королей»).
605
Ibid. P. 109. (Lib. III. Cap. 49). ―Neque enim tanta victoria quisquam regum intra ducentos
annos ante eum laetatus est‖.

205

Видукинд приписывает императорский титул и первому, - хотя тот не носил
его никогда, и второму – хотя тот будет коронован императором в Риме лишь
семь лет спустя после битвы при Лехе. В обоих случаях историограф
«заменяет» коронацию – актом провозглашения императора войском.
Повторение эпизодов создает впечатление преемственности и устойчивой
традиции такого рода «инаугурационных процедур».
Сцена после битвы при Риаде является проекцией сцены после битвы
при Лехе. В обоих случаях Видукинд связывает обретение нового титула
государем-Людольфингом с волеизъявлением народа и

с военными

заслугами. Причем, для автора принципиально важно, что главным их
триумфом как полководцев и правителей становится победа, одержанная на
«своей» земле, а не в походах в Италию или Лотарингию.
1.3.4. Выводы
В повествовании оттоновской историографии и о Генрихе I, и об
Оттоне I как о государях-воителях важнейшее значение имеет их борьба с
венграми, как главным олицетворением внешних врагов, но лишь в случае с
Оттоном I заметная роль отводится также теме военного противостояния с
внутренними противниками (в то время как Генрих I чаще изображается в
ситуации мирных переговоров со своими конкурентами в борьбе за власть).
В сочинении Видукинда сцены репрезентации власти на поле боя
связаны, в первую очередь, с борьбой против венгров. К двум решающим
победам в этой борьбе – битвам при Риаде 933 г. и при Лехе 955 г. –
историограф «приурочивает» провозглашение Генриха I и Оттона I
«императорами».

Лиутпранд

сосредоточивает

внимание

на

сцене

королевской молитвы в ходе битвы при Биртене в 939 г. во время
герцогского восстания.
Борьба Оттонов с венграми осмысляется Видукиндом в том числе и как
стремление к христианизации язычников, для историографа принципиально

206

важно, что в этом Саксонская династия продолжала деяния Карла Великого,
некогда

поспособствовавшего

христианизации

самих

саксов.

Сцены

«военных инаугураций», описанные Видукиндом, таким образом, отражают
важную для него тему продолжения и развития саксами франкской
символической традиции.
Военные успехи Генриха I и Оттона I представлены им как результат
взаимодействия государя и народа, а импровизированная инаугурация – в
качестве выражения народом благодарности за успешную защиту. В то же
время, военная победа служит ясным свидетельством Божественной
поддержки, оказываемой государю, и, несмотря на, казалось бы, сугубо
светский характер описываемых символических актов, они тесно связаны в
восприятии Видукинда и с образами Генриха и Оттона как христианских
государей.
В «Антаподосисе» мотив поддержки Господа, оказываемой государю,
является важнейшим. Божья помощь Оттону I в борьбе против восставших
герцогов

в

сочиненииЛиутпранда

служит

очередным

примером

справедливого воздаяния, тем, кто посмел оспаривать права законного
государя на престол. Наиболее значимым актом «инаугурации» Оттона I в
контексте сочинения, вместо отсутствующего упоминания о коронации
936 г., становится торжественная молитва короля перед Св. Копьем на поле
битвы и «действенное» выражение Божественной поддержки, воплотившееся
в чудесной победе.
Итак, для Видукинда и Лиутпранда некоторые из военных побед,
одержанных

государями

Саксонской

династии,

являлись

настолько

значимыми, что с ними в их сочинениях были связаны описания
инаугурационных ритуалов, «заменяющих» коронацию. Несмотря на
военный, светский контекст, отсутствие упоминания непосредственного
участия духовных лиц в этих сценах, в их основе – образ христианского
государя,

что

у

Видукинда

выражено,

прежде

всего,

в

почти

«гомилитеческих» речах королей перед войском, а у Лиутпранда –

207

воплощено в описании «сконструировнного» им символического акта
публичной молитвы государя перед реликвиями Св. Креста.
1.4. Общие выводы к главе 1.
Инаугурации государей в оттоновской историографии представлены как
в форме коронационных церемоний, так и в качестве уникальных
символических

актов,

связанных

со

специфическими

историческими

обстоятельствами: сцен торжественной передачи королевских инсигний от
прежнего короля – его наследнику, инаугурационные (или «квазиинаугурационные») символические акты на поле боя.
Коронационные акты описываются всеми рассмотренными авторами,
однако у разных сочинителей упоминается разный их набор, одним
придается особое значение, другим, напротив, внимания не уделяется.
Эпизод передачи королевских инсигний Конрада I – Генриху I
описывали Видукинд Корвейский, Адальберт Магдебургский и Лиутпранд
Кремонский, однако именно Лиутпранд представил этот сюжет как описание
торжественного публичного символического акта, вручения знаков власти
собранию герцогов с последующей передачей их герцогами новому королю.
Сцены инаугурации властителя на поле боя описаны в «Антаподосисе»
Лиутпранда Кремонского (молитва Оттона I перед Священным копьем во
время битвы при Биртене) и в «Деяниях саксов» Видукинда Корвейского
(провозглашение Генриха I и Оттона I на полях сражений, после побед над
венграми).
Коронации воспринимались всеми авторами как важнейшие вехи
политической истории, знаменовавшие и изменение статуса государей,
восхождение

их

на

новый

уровень

могущества,

и,

одновременно,

устойчивость и преемственность власти. Вместе с тем, описывая иные формы
инаугурации, некоторые из авторов подчеркивали тем самым важные для них
политические

идеи,

придавали

особое

значение

тому

или

иному

208

историческому эпизоду. Более того, иногда такие «нестандартные» сцены
инаугурации заменяли в контексте сочинения тот или иной коронационный
акт

(например,

акт

передачи

инсигний

у Лиутпранда как

замена

фрицларского избрания Генриха I в 919 г. или провозглашение Оттона I
императором после битвы при Лехе – вместо его римской императорской
коронации в 962 г.).
К описанию таких «инаугураций без коронации» прибегли два автора,
Лиутпранд

и Видукинд, выразившие принципиально разные, почти

противоположные взгляды на легитимацию власти Людольфингов. Видукинд
показал, что обретением высшего могущества – императорского статуса –
государи были обязаны прежде всего воле «народа саксов», светской военной
знати. Лиутпранд, в свою очередь, подчеркнул, что власть Генриха I
основывалась, прежде всего, на преемственности по отношению к Конраду I,
королю-предшественнику, равному по статусу (герцогам же, высшей знати
королевства в инаугурационном акте отводилась лишь подчиненная роль), а
могущество Оттона I – и вовсе на победе над непокорными представителями
знати, при непосредственной Божьей помощи.
Для наиболее яркого выражения этих несхожих идей оба автора избрали
одно и то же средство – описание «сконструированных» ими актов политикосимволической коммуникации. При этом Лиутпранда здесь можно назвать
более оригинальным и изобретательным: в обоих случаях он, используя
расхожие сюжеты, знакомые в том числе и Видукинду, переосмыслил их,
создав описания уникальных, до того не встречавшихся в литературной
традиции символических актов. Описания «военных избраний» у Видукинда,
по-видимому,

в

значительно

большей

мере

основываются

на

предшествующей традиции, восходя еще к римским «военным коронациям»,
а также включая элементы акта избрания короля знатью, схожие с теми,
которые Видукинд использовал и при описании коронаций.

209

Глава

2.

Символические

акты

приема:

встреча

государя

и

дипломатические контакты
В данной главе рассматриваются сцены встречи прибывающего в город
государя, а также дипоматические церемонии и иные формы символической
коммуникации государя с властителями-иноземцами. Две эти категории
символических актов объединяет прежде всего то, что в них речь идет о
взаимодействии двух пространств, «своего» и «чужого»: городская община
принимает прибывшего извне государя; государь принимает у себя
посольскую миссию из иных земель.
2.1. Въезд государя в город
2.1.1. Adventus domini: формирование традиции
Одним из важнейших публичных символических актов с участием
государя, многократно совершавшихся в ходе его правления, являлась
церемония торжественного въезда в город, adventus domini606, предваряемая
встречей жителями за пределами городских стен. Прибытие властителя было
особо значимым событием для всякого городского сообщества, будь то
возвращение правителя в его постоянную резиденцию или же посещение им
других населенных пунктов, через которые по той или иной причине
пролегал путь государя, например, для совершения государственных актов
или празднования важных церковных дат.
Традиция торжественной встречи правителя, въезжающего в город,
имеет чрезвычайно глубокие исторические корни: пышное празднование
606

Общую информацию о данной церемонии см. в: Köhlzer T. Adventus regis // LexMA. Bd.
1. Sp. 170-171; Peterson Е. Die Einholung des Kyrios // Zeitschrift fur systematische Theologie.
Bd. 7. 1929-1930. S. 682-702; MacCormack S.G. Change and Continuity in Late Antiquity: the
Ceremony of Adventus // Historia. Vol. 21. 1972. P. 721-754; Lehnen J. Adventus principis.
Untersuchungen zu Sinngehalt und Zeremoniell der Kaiserankunft in den Städten des Imperium
Romanum. Frankfurt am Main, 1997.

210

этого акта было принято в различных культурах, в том числе, и в
неевропейских607, зародилось оно задолго до античности. Однако прежде
всего античное наследие определило то, какую форму эта церемония обрела
на средневековом латинском Западе: с V в. до н.э. в древнегреческой
традиции зафиксировано осмысление прибытия государя как встречи
спасителя (ζωηήξ), приносящего мир и благоденствие, это понимание
сохранялось

в

эллинистическую

и

римскую

эпохи608;

другим

основополагающим, восходящим к древности, мотивом был «мистический
брак» государя и города, общины, в которую он вступал609. Уже в
дохристианский период церемония въезда императора представляла собой
торжественное шествие с аккламациями государю, каждением, огнями и
многими другими атрибутами, которые были унаследованы в дальнейшем610.
С христианизацией римского политического символизма прежний
сотериологический

смысл

церемонии

органично

соединился

с

представлением о государе как о воплощении Христа, въезд властителя стал
устойчиво

ассоциироваться

со

Входом

Господним

в

Иерусалим611.

Символическая традиция встречи въездов государя была унаследована и в
Византии и перенята уже в первых раннесредневековых варварских
607

Классический экскурс в неевропейские символические традиции, связанные с въездами
государя: Geertz CI. Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics of Power //
Culture and Its Creators. Essays in Honor of Edward Shils / Ed. by J. Ben-David and T.N. Clark.
Chicago, 1977. P. 150-171.
608
Peterson Е. Die Einholung... S. 682-702; Бойцов М.А. Величие и смирение… С. 37;
Köhlzer T. Adventus regis… Sp. 170-171.
609
Подробнее см.: Бойцов М.А. Величие и смирение…С. 25-36.
610
MacCormack S.G. Change and Continuity… P. 752; Treitinger O. Op. cit. S. 232.
611
Treitinger O. Op. cit. S. 231-232; Köhlzer T. Adventus regis… Sp. 170-171; Бойцов М.А.
Величие и смирение… С. 37-38. С. МакКормак усматривала в этом глубокое
переосмысление самого существа церемонии: MacCormack S.G. Change and Continuity… P.
752. Однако, представляется, что христианские мотивы «встраивались» в прежнюю
символическую логику, не только меняли ее, но и сами в значительной мере
трансформировались под ее воздействием. В частности, образ процессии императорского
въезда в город оказал значительное влияние на изображение входа Христа в Иерусалим в
византийской иконографии: Dinkler E. Der Einzug in Jerusalem: Ikonographische
Untersuchungen im Anschluß an ein bisher unbekanntes Sarkophagfragment
(Arbeitsgemeinschaft für Forschungen des Landes Nordrhein-Westfalen, Geisteswissenschaften,
[167]). Opladen, 1970. S. 17-39, 56-58; Грабар А.Н. Император в византийском искусстве.
М., 2000. С. 238-241.

211

королевствах (в частности, у вандалов и вестготов)612. К Каролингской эпохе
существенно более выраженным, чем в античности, стало восприятие
adventus domini как преимущественно литургического действа; в эту эпоху
стали создаваться и особые чины, в соответствии с которыми следовало
проводить встречу (ordines regem suscipiendum)613.
Наряду с практикой торжественных встреч государя на средневековый
adventus domini, по-видимому, повлияла и традиция античных военных
триумфов, которая также была усвоена и переосмыслена в новом,
христианском символическом контексте614. Помимо образа государяспасителя в церемонии нашел воплощение и образ государя-победителя,
триумфатора, торжествующего над врагами.
Э. Канторович высказал гипотезу о существовании двух различных
типов торжественных въездов христианского государя: «исторического»,
отсылавшего

к

событиям

Входа

Господня

в

Иерусалим,

и

«эсхатологического», в котором «инсценировалось», соответственно, Второе
пришествие615. Концепция Э. Канторовича предполагала именно четкое
разделение двух этих типов церемонии616, что по сей день не получило
убедительных доказательств. Однако представляется точным наблюдением
само выделение данных мотивов – adventus domini как явление государя
милостивого или государя карающего – которые, вероятно, нередко могли
соединяться в рамках одного и того же символического действа.
Два сюжета, которые могла заключать в себе одна и та же
символическая сцена, два смысла, которые ей, исходя из этого, можно было
придать, порождали неоднозначность, двойственность, столь характерную в
612

Köhlzer T. Adventus regis… Sp. 170-171
Ibid. Sp. 170-171; Бойцов М.А. Величие и смирение… С. 37.
614
Подробнее о влиянии традиции триумфов на adventus средневековья: McCormick M.
Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity, Byzantium, and the Early Medieval
West. Cambridge, 1986. P. 388-396; Versnel H.S. Triumphus. An Inquiry into the Origin,
Development and Meaning of the Roman Triumph. Leiden; Brill, 1970. P. 385-388; Lehnen J.
Op. cit. S. 270.
615
Kantorowicz Е.Н. The «King's Advent» and the Enigmatic Panels in the Doors of Santa
Sabina // Art Bulletin. Vol. 26. 1944. P. 229.
616
Ibid.
613

212

целом для христианского символизма и столь важную для средневекового
историографа как интерпретатора ритуалов. В то время как «исторический»
мотив в ритуале въезда уподоблял правителя Христу смиренному и
милосердному,

прибывшему

искупительную

жертву

и

в

Иерусалим,

стать

чтобы

Спасителем

принести

рода

свою

человеческого,

«эсхатологический» контекст отсылал к образу Христа как Судии,
пришедшего наградить праведников – но и сурово покарать грешников.
Так или иначе, церемония предполагала вступление государя во
взаимодействие с городским сообществом, его «присоединение» к горожанам
– и в этом отношении может рассматриваться как «обряд перехода»617.
Реализация

власти

средневекового

государя

была

тесно

связана

с

представлением о необходимости его «присутствия поблизости», практикой
его постоянного перемещения по подвластной территории и посещения
городов618. В оттоновскую эпоху эта практика также существовала,
складывались определенные «маршруты», устанавливались традиционные
места празднования определенных церковных дат619.
Именно взаимодействие участников, как представляется, были особенно
значимы для оттоновских историографов при описании этих символических
актов. Опираясь на концепцию М. Хайнцельмана, выделившего основные
элементы средневековой церемонии въезда на примере встречи реликвий и
приема королевских погребальных процессий620, современные исследователи
говорят о нескольких составляющих adventus domini. Это собственно
adventus – то есть приход, приближение государя к городу, occursus – выход
ему навстречу процессии знатных горожан, susceptio – прием, встреча

617

Warner D.A. Ritual and Memory in the Ottonian Reich: The Ceremony of Adventus //
Speculum. 2001. Vol. 76. № 2. P. 261, 282.
618
Bernhardt J.W. Itinerant Kingship and Royal Monasteries in Early Medieval Germany, c.9361075. (Cambridge studies in medieval life and thought, [4, 21]). Cambridge, 1993. P. 50, 290309.
619
Ibid. P. 293.
620
Heinzelmann M. Translationsberichte und andere Quellen des Reliquienkultes. (Typologie
des sources du moyen âge occidental, [33]). Turnhout, 1979. S. 72-74.

213

государя горожанами за пределами городских стен и, наконец, ingressus – то
есть, непосредственно вход в город621.
Такое деление ритуала въезда государя на «фазы» отражает восприятие
всего символического действа как диалога, состоящего из последовательных
реплик. В ответ на прибытие короля и его свиты навстречу их процессии
движется шествие горожан, а затем, после того, как жители выразят
покорность государю и «примут» его, правитель уже вместе с подданными,
объединив две процессии в одну, вступает наконец в город. Поэтапное
разворачивание

действа,

его

«диалогичность»

в

данном

контексте

приобретает особенную важность.
Следует отметить, что торжественные встречи совершались не только
при въезде в город государей, но и при прибытии крупнейших
представителей светской знати или высших духовных лиц. Эта практика
также нашла отражение в оттоновской историографической традиции, - хотя
в сочинениях этого круга речь чаще всего идет именно о приеме государя,
короля или императора. Судя по множеству упоминаний актов adventus
domini в этих сочинениях, данная церемония была вполне привычна и
распространена в оттоновской символической практике. В то же время, в
работах исследователей оттоновский период в истории этой церемонии
анализировался

относительно

немного622,

особенно

в

сравнении

с

предшествующим, каролингским периодом, а также с въездами позднего
средневековья (со временем постепенно утрачивавших литургический
характер623, и, в то же время, праздновавшихся со все большей пышностью).

621

Buc P. The Dangers of Ritual…P. 37; Dalewski Z. Ritual and Politics... 2008. P. 35.
Прежде всего, следует упомянуть работы Д. Уорнера и Ф. Бюка: Warner D.A. Ritual and
Memory…; Buc P. The Dangers of Ritual… Р. 37-44.
623
Бойцов М.А. Величие и смирение…С. 38.
622

214

2.1.2. События в германских землях
Сначала обратимся к эпизодам, связанным с оттоновским adventus
domini

в

городах

Восточно-франкского

королевства,

отображающим

взаимоотношения государей-Людольфингов и их немецких подданных. Здесь
сочинители описали случаи и дружественного, и враждебного приема
государя; в ряде примеров эта церемония, судя по их свидетельствам,
послужила подданным не только для выражения лояльности, а государю – не
только

для

изъявления

милости.

Такая

регулярно

повторявшаяся

символическая процедура, как въезды государя в город, привлекала
внимание оттоновских историиографов либо в особо торжественных случаях,
когда ликование горожан по тем или иным причинам было особенно бурным,
либо в «нетипичных», конфликтных ситуациях.
2.1.2.1. Прибытие Оттона I и Беренгара II в Магдебург в 952 г.
по описаниям Видукинда Корвейского и Хросвиты Гандерсгеймской
Случаи упоминания радостной встречи Оттона I в германских землях не
в последнюю очередь связаны с его военными предприятиями в Италии.
Хросвита и Видукинд сообщают о прибытии короля после первого
Итальянского похода 951-952 гг., из которого Оттон I, одержав верх над
Беренгаром II, возвратился с новой супругой, Адальгейдой. Приведем оба эти
свидетельства.
Видукинд писал: «Король же, с подобающим королевским великолепием
отпраздновав в Италии свадьбу, отправился оттуда с блеском нового
супружества, намереваясь встретить ближайшую пасху в Саксонии, доставив
родине радость и оказав великую милость. Король Беренгар, по совету
герцога Конрада, которому была оставлена под охрану Павия с военными
силами, последовал за королем в Германию, чтобы заключить с ним мир и
подчиниться всему, что бы он приказал. Когда он приближался к

215

королевскому городу, то в миле от города его встретили герцоги и первые
префекты дворцов, и, принятый по-королевски, приведенный в город, он
получил повеление оставаться в приготовленном для него пристанище. Но в
течение трех дней он не удостоился лицезреть короля. Огорченный этим
Конрад, который привел его, и сын короля Людольф, разделявший его
чувства, подозревая, что причиной тому был брат короля Генрих, словно бы
побуждаемый старой завистью, стали сторониться его. Генрих же, зная, что
юноша лишен материнской поддержки, начал обходиться с ним столь
пренебрежительно, что не скупился на оскорбления ему. Между тем, король
обратился к королю, и, снискав милость короля и королевы, дал обещание
сдаться, назначив для добровольного соглашения день и место у города
Аугсбурга»624.
Сообщение Хросвиты, в свою очередь, таково: «Сам же [Оттон] тотчас
возвратился с сиятельной супругой, намереваясь скорее прийти к престолу
родины. Его, прибывшего, принял ликующий народ, распространяя сладкие
благодарения

высокому

престолу

в

небесах,

который,

с

обычным

благочестием оказывая милость своему, милостиво избранному Им народу, с
миром возвратил короля. Итак, когда эта радость была должным образом
отпразднована, прибыл герцог Конрад, возвратившийся с миром, приведя
вышеупомянутого Беренгара, схваченного благодаря глубокому искусству
его дарования, который пришел, чтобы отдать себя на милость короля

624

Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10). ―Rex vero in Italia celebratis iuxta magnificentiam regalem
nuptiis proficiscitur inde cum novi matrimonii claritate acturus proximum pascha in Saxonia,
laetitiam patriae magnamque gratiam conferens. Persuasus quoque rex Bernharius a Cuonrado
duce, cui Papia cum presidio militari relicta erat custodienda, regem subsecutus est in
Germaniam, pacem cum eo facturus et omnibus quae imperavisset obtemperaturus. Cui regiae
urbi appropinquanti occurritur miliario ab urbe a ducibus et prefectis palatinorumque primoribus,
et regaliter susceptus, ductus in urbem, iussus est in hospitio sibi parato manere. Neque enim
faciem regis intra tres dies videre promeruit. Quod aegre ferens Cuonradus, qui eum adduxerat,
unumque cum eo sentiens filius regis Liudulfus, suspectum super hac causa Heinricum fratrem
regis habentes, quasi antique stimulatum invidia, devitaverunt eum. Heinricus autem sciens
adolescentem maternis destitutum suffragiis, contemptui coepit eum habere, in tantum ut a
conviciis ei quoque non parceret. Interea rex regem alloquitur, in gratiamque regis ac reginae
susceptus deditionis sponsionem dat foederisque spontanei diem locumque apud urbem
Augustanam designans‖.

216

Оттона. Тогда тот же король [Оттон], который всегда поступает мудро
принял этого короля [Беренгара] с должным почетом, возвратив ему,
покорившемуся, высшую власть над королевством»625.
Эти свидетельства очень схожи по структуре, последовательности
упоминаемых событий. Оба они начинаются с сообщения о путешествии
Оттона и Адальгейды из Италии в Германию после их свадьбы, затем
упоминается радостный прием, оказанный государю и его супруге, и,
наконец, далее следует рассказ о прибытии следом за Оттоном – Беренгара II
в сопровождении Конрада Рыжего (910-955 гг.), зятя Оттона I и, на тот
момент, герцога Лотарингии. Более того, аналогии, хотя и не буквальные,
просматриваются и в других деталях двух описаний626.
Сложно с уверенностью судить, насколько вероятно непосредственное
знакомство одного из авторов с сочинением другого627 или же их обращение
к

иному

общему

источнику,

однако

столь

близкие

параллели

свидетельствуют, что оба сообщения восходят к некой единой традиции.Как
можно предположить исходя из биографий обоих авторов, традиция эта
связана с кругами саксонской знати. Однако между двумя отрывками есть и
625

Hrotsv. Gest. Ott. P. 299-300 (Vers. 690-703) ―Ipseque continuo rediit cum coniuge clara, /
Intendens patriae sedem festinus adire. / Quem gavisa quidem plebs suscepit venientem, /
Altithrono grates spargens super aethera dulces, / Qui, miserando suae plebis solita pietate, /
Quem pius elegit, regem cum pace reduxit. / Hac ita laetitia dignis rebus celebrata, / Advenit dux
Conradus cum pace reversus, / Adducens Beringarium supra memoratum / Ipsius ingenii captum
sic arte profundi, / Gratis ut Ottoni venit se subdere regi / Tunc idem rex, qui semper fecit
sapienter, / Hunc regem certe digno suscepit honore, / Restituens illi sublati сulmina regni‖.
626
В частности, можно заметить сходство отдельных выражений и мотивов в следующих
отрывках: «отправился оттуда с блеском нового супружества» (―proficiscitur inde cum novi
matrimonii claritate‖. Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10)). ―Ipseque continuo rediit cum coniuge
clara‖ (Hrotsv. Gest. Ott. P. 299 (Vers. 690)). «Король Беренгар, по совету герцога Конрада
[…] последовал за королем в Германию, чтобы заключить с ним мир и подчиниться всему,
что бы он приказал» (―Persuasus quoque rex Bernharius a Cuonrado duce […] regem
subsecutus est in Germaniam, pacem cum eo facturus et omnibus quae imperavisset
obtemperaturus‖ Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10)); «прибыл герцог Конрад, возвратившийся с
миром, приведя вышеупомянутого Беренгара, схваченного благодаря глубокому
искусству его дарования, который пришел, чтобы отдать себя на милость короля Оттона»
(―Advenit dux Conradus cum pace reversus, / Adducens Beringarium supra memoratum / Ipsius
ingenii captum sic arte profundi, / Gratis ut Ottoni venit se subdere regi‖ Hrotsv. Gest. Ott. P.
299 -300. Vers. 697-700)
627
Что, судя по принятой на сегодняшний день датировке сочинений, возможно: создание
поэмы Хросвиты относят к 965 – 967/968 гг., а «Деяний саксов» - к 967/968 – 973 гг.

217

существенное

отличие:

Видукинд

упоминает

и

комментирует

отсутствующий у Хросвиты сюжет о первоначальном отказе Оттона принять
Беренгара и конфликте между Конрадом Рыжим и Людольфом с одной
стороны, и Генрихом Баварским – с другой. Это показывает, что события,
описанные двумя авторами, на первый взгляд, сходным образом, играют
разную роль в контексте их сочинений.
И Видукинд, и Хросвита, повествуя о прибытии Оттона и Адальгейды,
прямо не говорят о конкретных городах, в которых им оказывали прием.
Видукинд упоминает Саксонию как главный пункт назначения – там
государь намеревался праздновать Пасху; более того, рассказывая о
прибытии Беренгара вслед за Оттоном, историограф прямо говорит о
«королевском городе»628 - то есть о Магдебурге629. Хросвита же сообщает о
возвращении к «престолу родины»630, что можно понимать просто как
упоминание о Германии в целом, но, учитывая, что Гандерсгеймская
сочинительница неизменно проявляла особенное внимание к сюжетам
саксонской истории, вполне вероятно, под «родиной» она, как и Видукинд,
могла иметь в виду, прежде всего, родную для Оттона Саксонию, «престолом
родины» же именовать все тот же «королевский город», Магдебург.
И в том, и в другом свидетельстве говорится о ликовании народа,
встречавшего государя. У Хросвиты сообщение об этом, при всей
возвышенно-обобщенной

поэтической

манере,

напоминает

описание

церемонии adventus domini, сопровождаемой торжественными песнопениями
встречающих: «Его, прибывшего, принял ликующий народ, распространяя
сладкие благодарения высокому престолу над эфирами»631. К тому же, далее
поэтесса сообщает о том, что радость прибытия государя «была должным

628

Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10). ―Regiae urbi‖.
В другом случае Видукинд прямо поясняет, что под «королевским городом»
подразумевает именно Магедбург: «корлевский город, который мы зовем Магдебургом»,
―urbem regiam quam vocitamus Magathaburg‖. Wid. P. 61 (Lib. II. Cap. 6).
630
Hrotsv. Gest. Ott. P. 299 (Vers. 691). ―Intendens patriae sedem festinus adire‖.
631
Ibid. (Vers. 692-693). ―Quem gavisa quidem plebs suscepit venientem, / Altithrono grates
spargens super aethera dulces‖,
629

218

образом отпразднована»632. Видукинд свидетельствует лишь, что своим
прибытием Оттон «принес родине радость и оказал великую милость»633, не
говоря о каких бы то ни было символических актах его встречи. Однако
здесь, как и в ряде других случаев, заметна аналогия между двумя
сообщениями: Хросвита также обращается к мотивам радости народа и
милости, оказанной ему, причем именно в отрывке, непосредственно
связанном с описанием встречи государя634, - что вполне уместно, учитывая,
что милость государя и Господа к народу и радость народа по случаю
прибытия государя, являлись главными мотивами, лежавшими в основе
церемонии adventus domini. Исходя из этого, представляется возможным, что
краткое

сообщение

Видукинда

также

является

отсылкой

к

акту

торжественной встречи Оттона.
Следом за упоминанием о возвращении Оттона I у обоих авторов
рассказывается о последующем прибытии Беренгара II, это позволяет
предполагать, что встречи Оттона и Беренгара в Магдебурге состоялись
близко по времени и запечатлелись в памяти современников как связанные
между собой. Видукинд, повествуя о прибытии Беренгара, прямо говорит о
символическом акте adventus: потерпевшему поражение итальянскому
королю устраивают торжественную встречу с участием высших сановников
и герцогов, историограф упоминает и то, что встреча произошла на
значительном расстоянии от города – в одной миле от него. Автор
свидетельствует, что далее Беренгару, однако, был оказан недружественный
прием: в течение трех дней он не мог добиться аудиенции Оттона I. За этим
противоречием, по интерпретации Видукинда, стояло личное противоборство
Генриха Баварского с Людольфом и Конрадом Рыжим; организация
символических актов (почетный прием вначале и пренебрежительный отказ в
приеме далее) предстает «оружием» двух группировок знати, боровшихся за
влияние на государя. У Хросвиты же не сообщается об отказе Беренгару в
632

Ibid. (Vers. 696). ―Hac ita laetitia dignis rebus celebrata‖.
Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10). ―laetitiam patriae magnamque gratiam conferens‖.
634
Hrotsv. Gest. Ott. P. 299 (Vers. 694-696).
633

219

приеме, упоминается лишь его встреча «с должным почетом»635, особо
подчеркивается заслуга Конрада Рыжего, благодаря которому Беренгар был
пленен636.
Видукинд, для которого эти события важны, в первую очередь, как
отображение конфликта двух групп немецкой знати, лишь кратко сообщает о
прибытии Оттона и сосредотачивает основное внимание на символических
актах приема Беренгара. Хросвита же, для которой данный эпизод – часть
важнейшей сюжетной линии, связанной со спасением Оттоном Адальгейды и
воздаянием Беренгару, подробнее говорит о торжественном приеме Оттона, а
последующее прибытие Беренгара служит продолжением этого рассказа.
Можно сказать, поэтесса как бы связывает воедино процессии победителяОттона и следующего за ним молящего о милости Беренгара.
В целом, в каждом из двух этих свидетельств символический акт
adventus приобретает особенную значимость в контексте повествования о
возвращении Оттона I из военного похода, с новой супругой и с победой над
противником. По-видимому, в основе обоих этих сообщений – память о
торжественных въездах Оттона и Беренгара в Магдебург, близких по
времени и осмыслявшихся как взаимосвязанные, хотя значение этих
эпизодов в контексте двух сочинений несколько отличалось. Так или иначе,
тема возвращения государя здесь связывается и с мотивом возвращения его
родине милости Божией, и с мотивом победы над противником, являющимся
молить о милости, - Оттон вновь предстает и государем-«спасителем», и
государем-«триумфатором».
Пример недружественного приема Оттона I в его собственных владениях
запечатлен в сочинении Адальберта Магдебургского, - сообщение это
относится к 953 году, ему предшествует повествование о подготовке заговора
Людольфом и Конрадом Рыжим. «Король же, придя в Ингельхайм, имея с
собой немногих верных себе, полагая небезопасным праздновать пасху среди
635
636

Gest. Ott. P. 300. (Vers. 702). ―Hunc regem certe digno suscepit honore‖.
Ibid. P. 299-300. (Vers. 697-700).

220

врагов, ушел оттуда в Майнц. Где, в отличие от того, что приличествует
королю, он, в течение дня ожидая перед воротами, едва был допущен в город,
поскольку архиепископ Фридрих уже участвовал в заговоре вместе с ними637.
Тогда Людольф и Конрад, придя к нему с ложным, как стало ясно затем,
смирением, говорили, что они не совершили против него ничего подобного;
но не отрицали, что, если бы брат его Генрих явился на пасху в Ингельхайм,
они бы схватили его. Король, приняв это спокойно и сдержанно, направился
на корабле в Кельн, и проследовав оттуда далее, отпраздновал пасху в
Дортмунде»638.
Хронист упоминает этот случай

как

исключительный:

вопреки

принятому порядку, королю не была устроена своевременная встреча, он был
вынужден

ожидать

«перед

воротами».

В

качестве

представителей

принимающей стороны, виновников случившегося, Адальберт называет
прежде всего «главу города», архиепископа Фридриха, и двух наиболее
высокопоставленных представителей знати, находившихся в Майнце, герцогов Швабии и Лотарингии, сына и зятя короля. Это нанесенное Оттону
оскорбление, несмотря на последовавшие извинения (по мнению автора,
неискренние), представлено как намеренное проявление враждебности, одно
из многих других в ходе конфликта государя и заговорщиков.
Данный эпизод косвенно показывает, что предварительное согласование
прибытия государя было обязательным элементом при организации
символического акта приема; задержка при встрече Оттона, согласно
Адальберту, являлась преднамеренной демонстрацией пренебрежения, а не
случайностью. При этом заговорщики, еще не желавшие вступать в
637

Т.е. с Людольфом и Конрадом.
Adalb. P. 166 (Ann. 953). ―Rex igitur Ingilenheim perveniens paucis suorum fidelium secum
habitis non tutius inter medios hostes pascha celebrandum ratus Mogontiam inde secessit. Ubi
aliter, quam regem decebat, diutius ante portas expectans Friderico archiepiscopo iam cum illis
conspirante vix urbis ingressum obtinuit. Tunc Liudolfus et Cuonradus ibi ficta ad eum
humilitate, ut post claruit, venientes nihil talium se in eius contrarietatem egisse dicebant; sed si
Heinricus frater eius in pascha Ingilenheim veniret, illum se comprehensuros non negabant.
Quod rex tranquille ac modeste suscipiens navigio Coloniam attigit indeque progrediens
Drotmanni vico pascha celebravit‖.
638

221

открытый конфликт с властителем, все же не отказывали ему в приеме, - они
лишь допустили явное промедление. Язык символической коммуникации в
данном случае оказался гибким: не отказываясь признать Оттона своим
государем, они при этом выразили свое недовольство тем, что король
оказывал поддержку их главному неприятелю, Генриху Баварскому. Король,
в свою очередь, ответил на этот выпад, как можно скорее покинув город и
отправившись для празднования Пасхи в Кельн. Таким образом, adventus
domini представлен здесь прежде всего как акт символической коммуникации
между королем и участниками заговора, одно из первых проявлений их
противостояния.
Итак, в рассмотренных случаях авторы описывают сцены встречи
Оттона в немецких городах либо в связи с триумфальным возвращением
государя на родину из военных походов, либо в случае с нарушением
установленного

порядка,

промедлением

принимающей

стороны,

описываемым как намеренное проявление враждебности.
В каждом из эпизодов символический акт лишь кратко упоминается –
его ход, подробности не описываются, среди всех участников процессии в
сочинениях Видукинда и Адальберта говорится только о главных лицах,
приветствующих прибывшего государя, - высших церковных и светских
сановниках, почти во всех случаях являвшихся родственниками Оттона, и
лишь Хросвита упоминает о «ликующем народе», провозглашавшем хвалы
Господу при встрече Оттона I и Адальгейды в Магдебурге после
возвращения короля из первого Итальянского похода. Для Хросвиты, в свете
ее внимания к сюжетной линии, связанной с Адальгедой, было важно
подчеркнуть, что встреча в столичном городе короля и его новой супруги
была особенно многолюдной и торжественной, однако даже в этом случае
автором не запечатлено деталей сцены.
Применительно к событиям 952 г. и 965 г. повествование о встречах
Оттона I связано с мотивом прибытия долго отсутствовавшего государя –
спасителя, чье возвращение вернет его родине благополучие. При этом

222

важным является также мотив «триумфального шествия» государяпобедителя, а в случае с 952 г. – еще и «свадебной процессии», ведь речь
здесь идет о первом прибытии Адальгейды в немецкие земли, сразу после
свадьбы с Оттоном. Все эти темы связаны с конкретными событиями 950960х гг., и, в то же время, согласуются с традиционными символическими
мотивами церемоний adventus domini,
2.1.2.2. Возвращение Оттона I в Восточно-франкское королевство в 965 г.
у Адальберта Магдебургского
Учитывая активные перемещения Оттона I по своим владениям и за их
пределами,

adventus

domini

можно

назвать

одним

из

регулярно

повторявшихся ритуалов, в которых участвовал этот государь. Такое
путешествие властителя и сопровождавшей его свиты, а нередко и войск, с
посещением различных городов можно представить как единую масштабную
торжественную процессию.
Так, Адальберт Магдебургский описывает целую серию визитов
Оттона I в различные населенные пункты по пути из Италии в 965 г., после
второго Итальянского похода 961-965 гг., - что было первым посещением
Оттоном немецких земель после его коронации императором. «Император
отметил

в

Павии

рождество

Господа

и,

завершив

празднование,

распорядившись делами в итальянском королевстве, сразу же отправился на
родину. На границе Франконии и Алеманнии, в поселении Хаймбодесхайм,
ему навстречу вышли его сыновья король Оттон и архиепископ Вильгельм и
приняли его с великой радостью. Отправившись оттуда в Вормс, на Сретение
он встретился со своим братом архиепископом Бруно; и, пробыв во
Франконии на протяжении всего Великого поста, с великой радостью
отпраздновал Пасху в Ингельхайме. Отправившись оттуда на корабле в
Кельн, с подобающими любовью и почетом обошелся с вышедшими ему
навстречу матерью его, госпожой Матильдой, и сестрой его, королевой

223

Гербергой и сыном ее, королем Лотарем; затем направил путь в Саксонию.
Также он привез с собой из Рима во Франконию того низложенного
Бенедикта, которого передал под надзор архиепископу Адальдагу. Также он с
подобающим почетом удерживал во дворце с госпожой императрицей двух
дочерей Беренгара»639.
Это путешествие, в котором Адальберт, вероятно, мог участвовать
лично640,

описано

им

как

ряд

торжественных

встреч

государя

с

представителями высшей духовной и светской знати, причем все названные
автором персоны являлись близкими родственниками Оттона I: сыновья
Оттон II (на тот момент уже – король-соправитель) и Вильгельм,
архиепископ Майнцский, брат Бруно, архиепископ Кельнский, мать
Матильда, сестра Герберга, племянник Лотарь, король Западно-франкского
королевства.
Первый пункт, упомянутый автором после отправления государя из
Павии, – поселение Хаймбодесхайм (ныне Хаймсхайм) на границе Швабии
(Алеманнии) и Франконии. Именно вступление во Франконию упомянуто у
Адальберта в качестве прибытия Оттона I в его немецкие владения. Cудя по
частоте посещений государями и продолжительности проводимого там
времени, в период с правления Генриха I по царствование Оттона III «ядром»
владений государей-Людольфингов являлись, прежде всего, Франкония и
Саксония, в то время, как в других герцогствах они бывали лишь по особым

639

Adalb. Р. 175 (Ann. 965) ―Imperator Papie natale Domini celebravit et peracta festivitate
statim in patriam dispositis in Italia regni negotiis commeavit. Cui filii sui Otto rex et
Willihelmus archiepiscopus in confinio Franciae et Alamanniae in villa Heimbodesheim
occurrerunt et cum magna ibi eum alacritate susceperunt. Inde Wormatiam progressus fratrem
suum Brun archiepiscopum in purificatione sanctae Mariae sibi obvium habuit; sicque totam
quadragesimam in Francia commorans in Ingliheim pascha cum mango gaudio celebravit.
Indeque navigio Coloniam attigens matrem suam domnam Mathildam et sororem suam
Gerbirgam reginam filiumque eius regem Lotharium sibi obvios condigno ibi amore et honore
tractavit; sicque in Saxoniam iter direxit. Benedictum etiam illum depositum ab urbe Romana
secum in Franciam advexit, quem Adalgado archiepiscopo custodiendum commisit. Duas
quoque filias Berengarii in palatio cum domna imperatrice decenti sibi honore detinuit‖.
640
Keller H. Reichsstruktur und Herrschaftsauffassung in ottonisch-frühsalischer Zeit // FMASt.
1982. Bd. 16. S. 78.

224

поводам, сравнительно редко и непродолжительно641. Прибытие императора
из Италии описано автором как посещение ряда городов Франконии, затем
Лотарингии (при этом, как будет сказано далее, в Кельне государь оказался
по особому поводу), и, наконец, достижение Саксонии как конечного пункта,
- Швабию же при этом он миновал без значимых остановок.
В каждом из перечисленных Адальбертом городов Оттон I принял
участие в том или ином важном торжественном мероприятии.
После встречи с Оттоном II и Вильгельмом Майнцским император
вместе с ними направился в Вормс, где их уже ожидал Бруно Кельнский и
где предстояло пройти хофтагу642. Дата прибытия, отмеченная автором
особо, - 2 февраля, Сретение, то есть годовщина императорской коронации
Оттона I, впервые праздновавшаяся им на немецкой земле, что, вероятно,
воспринималось

как

«повторение»

инаугурационного

акта

и

могло

сопровождаться особенно торжественной «праздничной коронацией»643, и
дополнительным подтверждением этому служит присутствие архиепископов
Майнцского и Кельнского. Однако хронист не упоминает данные события,
он ограничивается лишь сообщениями о двух торжественных встречах,
оказанных императору: именно акт adventus domini в его сочинении
оказывается главной символической сценой, представляющей «принятие» и
«признание» императора, возвратившегося из Италии.
Равным образом, у Адальберта не говорится подробно и о праздновании
императором Пасхи в Ингельхайме644, и о событиях в Кельне, где, при
участии Матильды, Герберги и Лотаря, «встречавших» государя, состоялся
еще один хофтаг, на котором состоялось обручение короля Лотаря с
641

Ibid. S. 77; Classen P. Die Geschichte der Königspfalz Ingelheim bis zur Verpfändung an
Kurpfalz 1375 // Ingelheim am Rhein. Forschungen und Studien zur Geschichte Ingelheims /
Hrsg. von J. Autenrieth. Stuttgart, 1964. S. 105-106.
642
Keller H. Reichsstruktur … S. 78.
643
Особое значение Вормса как места, связанного с инаугурациями Людольфингов,
подчеркивалось еще и тем, что в 961 г., перед отправлением Оттона I в Италию, здесь же,
в Вормсе, состоялась десигнация Оттона II в качестве короля-соправителя.
644
Подробнее о связанной с Ингельхаймом традиции торжественного празднования Пасхи
см.: Classen P. Op. cit. S. 107-108.

225

приемной дочерью Оттона I Эммой645. У Адальберта повествование обо всех
этих событиях заменяется рассказом о прибытии государя в города, при этом
автор не описывает ход символического акта въезда, среди всех участников
процессий называет лишь имена важнейших лиц – высокопоставленных
родственников императора. Встреча государя предстает одновременно
государственным и династическим, семейным событием, само путешествие с
чередой визитов в разные города происходит, прежде всего, по территориям,
составляющим «ядро» владений Оттона I. Принципиально значим для автора
мотив

облагодетельствовавшего

родину

долгожданного

возвращения

государя из далеких земель, описываемая им череда актов adventus domini
предстает как бы в качестве единого масштабного ―adventus― Оттона I в
родные земли.
Упоминание о сопровождавших императора итальянских пленниках, –
свергнутом папе Бенедикте V и двух дочерях Беренгара II, – привносит в
описание путешествия Оттона I мотив «триумфального шествия». Прибытие
государя в «родные земли» (а, соответственно и каждое отдельное прибытие
в тот или иной город) в контексте сочинения предстает, не в последнюю
очередь, как возвращение с победой из военного похода.
Символические акты встречи государя в этом эпизоде сочинения
Адальберта, таким образом, связаны с мотивом его долгого отсутствия на
родине и пребывания в чужих, итальянских землях. Образ государятриумфатора, одержавшего верх над врагом, здесь объединяется с образом
долгожданного государя-спасителя, чье возвращение должно принести
благоденствие его немецким владениям.

645

Schneidmüller B. Lothar, König von Frankreich // LexMA. Bd. 5. Sp. 2127; Idem.
Karolingische Tradition und frühes französisches Königtum. Untersuchungen zur
Herrschaftslegitimation der westfränkisch-französischen Monarchie im 10. Jahrhundert
(Frankfurter historische Abhandlungen, [22]). Wiesbaden, 1979. S. 156-157.

226

2.1.3. События в Италии
2.1.3.1. Въезды в город итальянских властителей конца IX –
первой половины Х вв. по описаниям Лиутпранда Кремонского
Ряд других примеров символических актов встречи государя в
оттоновских сочинениях связан уже с событиями на территории Италии,
прежде всего – с посещением итальянских городов во время военных
походов. Так, в «Антаподосисе» Лиутпранда Кремонского целая серия
схожих эпизодов описана в повествовании о походах в Италию в 894-896 гг.
Арнульфа Каринтийского, короля Восточно-франкского королевства с 887 г.
по 899 г.646, - в ходе этих событий тот добился императорской короны, но не
сумел успешно довершить поход, поскольку был вынужден вернуться в
Германию из-за болезни и вскоре скончался647. На момент создания
сочинения Лиутпранда, тема военного похода в Италию государя Восточнофранкского королевства ассоциировалась как с недавним Итальянским
походом Оттона I 951-952 гг., так и с планируемой новой экспедицией,
обоснованию необходимости которой, не в последнюю очередь, и был
посвящен «Антаподосис».
Лиутпранд в своем повествовании представляет в качестве единого
похода две экспедиции Арнульфа – его первое краткое пребывание в
Северной Италии в 894 г. и последующий поход 895-896 гг., принесший ему
646

Основная литература, посвященная данной персоналии: Schlesinger W. Arnulf // NDB.
Bd. 1. Berlin, 1953. S. 395 -396; Störmer W. Arnulf von Kärnten // LexMA. Bd. 1. Sp. 10131015; Appelt H. Arnulf von Kärnten und das Karolingerreich // Kärnten in europäischer Schau /
Hrsg. von F. Sauer. Graz,1961. S. 27–41; Keller H. Zum Sturz Karls III. Über die Rolle
Liutwards von Vercelli und Liutberts von Mainz, Arnulfs von Kärnten und der ostfränkischen
Großen bei der Absetzung des Kaisers // DA. 1966. Bd. 22. S. 333 – 384; Hlawitschka
Lotharingien und das Reich an der Schwelle der deutschen Geschichte. (MGH Schriften, [21]).
Stuttgart, 1968; Becher M. Arnulf von Kärnten – Name und Abstammung eines (illegitimen?)
Karolingers // Nomen et fraternitas: Festschrift für Dieter Geuenich zum 65. Geburtstag / Hrsg.
von U. Ludwig, Th. Schilp. (Ergänzungsbände zum Reallexikon der germanischen
Altertumskunde, [62]). Berlin, 2008. S. 665-682.
647
Фазоли Дж. Указ. соч. С. 52-55, 58-62; Schlesinger W. Arnulf… S. 396; Störmer W. Op.
cit. Sp. 1015.

227

императорский титул. В 894 г. Арнульф прибыл в Италию по призыву папы
Формоза и короля Беренгара I, просивших помочь им в борьбе с Гвидо
Сполетским, альтернативным претендентом на власть над Италией, в 891 г.
коронованным императором648. Однако вскоре Арнульф пренебрег своими
обязательствами перед Беренгаром и, вопреки соглашению, заключенному
между ними еще в 888 г., стал публиковать грамоты от своего имени в
качестве итальянского короля, и вскоре сам Беренгар стал бороться против
него уже как против захватчика. В 895 г. восточно-франкский государь
вернулся в Италию после очередной просьбы папы Формоза, на этот раз,
чтобы вступить в борьбу с сыном Гвидо, Ламбертом, ставшим королем после
его смерти649.
В «Антаподосисе» оба предприятия представлены как непрерывное
путешествие с севера на юг Италии, в ходе которого государь и его войско
двигались от одного города к другому. В каждом из этих походов Арнульфу
пришлось столкнуться с тем, что итальянская знать разделилась на партии:
одна часть ее оказывала ему поддержку, воспринимая как освободителя,
другая - напротив, выступая на стороне его противников, боролась с ним как
с завоевателем650. Эту разницу в отношении историограф отобразил, прежде
всего, через описания дружественных или враждебных встреч Арнульфа в
ключевых крупных городах: часть итальянских центров сразу признавала его
власть, часть – пыталась оказывать сопротивление.
Лиутпранд сообщает о дружественном приеме, оказанном Арнульфу в
начале его похода в Вероне, а затем – о враждебной встрече в Бергамо,
приведшей в итоге к жестокой расправе короля над горожанами: «Принятый
веронцами,

648

он

отправился

к

городу

Бергамо.

Там,

когда

люди,

В ответ на предыдущий их призыв о помощи в 893 г. Арнульф отправил в Италию
армию во главе со своим сыном Центебальдом, но этот поход не увенчался успехом.
Фазоли Дж. Указ. соч. С. 51-52.
649
Там же. С. 52-54, 56-59. Лиутпранд же описывает события римского похода Арнульфа
так, будто бы в это время Гвидо еще был жив.
650
Кроме того, часть итальянцев изменяли свое отношение к Арнульфу в ходе событий, в том числе потому, что и его позицию сложно было назвать последовательной.

228

обнадеженные, а на самом деле введенные в заблуждение мощностью
местных

укреплений,

не

пожелали

выйти

ему

навстречу,

он,

расположившись там лагерем, взял город военной силой, умерщвлял и
истреблял. А графа города, по имени Амвросий, приказал повесить перед
воротами при мече, перевязи, в армиллах и прочих драгоценнейших
облачениях. Это деяние внушило всем прочим городам и всем князьям
немалый ужас; у каждого, кто слышал об этом, звенело в обоих ушах»651.
Расправа в Бергамо послужила устрашающим примером, после чего
Арнульфу без сопротивления покорились два главных города Северной
Италии: «Миланцы же и павийцы, устрашенные этой молвой, не стали
дожидаться его прихода, а, заранее отправив посольства, пообещали, что
будут повиноваться его повелениям. Тогда он направил для защиты Милана
могущественнейшего герцога саксов Оттона, деда того славнейшего и
непобедимейшего короля Оттона, который поныне здравствует и счастливо
правит; сам же направился прямо в Павию»652. Далее в «Антаподосисе»
описывается продолжение победоносного шествия: «Король без промедления
жестоко его [Гвидо] преследовал, силой завоевывая все города и крепости,
оказывавшие сопротивление. Ибо не было замка, пусть даже укрепленного
самой природой, который бы пытался сопротивляться его доблести»653. Это
сообщение можно сопоставить с событиями и первого похода Арнульфа (в
651

Ant. P. 20-21. (Lib. I. Cap. 23). ―Susceptus itaque a Veronensibus ad urbem proficiscitur
Pergamum. Ubi dum firmissima loci munitione confisi, immo decepti homines ei occurrere
nollent, castrametatus eodem belli fortitudine urbem cepit, iugulat, trucidat. Civitatis etiam
comitem, Ambrosius nomine, cum ense, balteo, armillis ceterisque pretiosissimis indumentis
suspendi ante portae ianuam fecit. Quod factum ceteris omnibus urbibus cunctisque principibus
terrorem parvum non attulit; quicumque hoc audierat, utraque auris eius tinniebat‖.
652
Ibid. P. 21. (Lib. I. Cap. 24). ―Mediolanenses igitur atque Ticinenses hac fama perterriti eius
non passi sunt praestolari adventum, verum praemissa legatione iussioni suae se obtemperaturos
promittunt. Ottonem itaque, Saxonum potentissimum ducem, - huius gloriosissimi atque
invictissimi regis Ottonis, qui nunc superest et feliciter regnat, avus - Mediolanium defensionis
gratia dirigit; recta ipse Ticinum tendit‖.
653
«Что же удивляться, если сама царица всех городов, то есть великий Рим, не смог
перенести его натиска?», - вопрошал Лиутпранд. (Ibid. P. 21. (Lib. I. Cap. 25). ―Quem sine
dilatione acriter rex insequitur, urbes et castella omnia sibi resistentia vi debellans. Nullum
siquidem fuerat castrum natura etiam ipsa munitum, quod virtuti huius saltem resistere
moliretur‖).

229

ходе которого он успел дойти до Пьяченцы654), и второго – на пути будущего
императора к Риму (хотя противником Арнульфа в тот момент был уже не
Гвидо, умерший 12 декабря 894 г., а Ламберт; ту же неточность Лиутпранд
повторяет и при описании более поздних событий).
События в Риме, по свидетельству историографа, продолжили цепочку
победоносных свершений Арнульфа655. Повествование о прибытии войск
Арнульфа к Риму в значительной мере схоже с рассказом о событиях в
Бергамо: придя к городу, Арнульф оказался перед закрытыми воротами; на
момент

прибытия

восточно-франкского

короля,

рассчитывавшего

на

дружественный прием папы и императорскую коронацию, «вечный город»
был занят сполетскими войсками656, - и потому «римлянами, по их
самоуверенности, ему было отказано во входе»657. Далее Лиутпранд
развернуто повествует о штурме Рима658, после чего, как и в эпизоде с
Бергамо, говорится о жестокой расправе короля над непокорными
горожанами, - на этот раз, будто бы в отмщение за оскорбление нанесенное
ими папе: «В это время благочестивейший папа Формоз был тяжко
оскорблен римлянами, по его просьбе король Арнульф и прибыл в Рим. При
его въезде, в отмщение за несправедливость по отношению к папе, он
приказал обезглавить многих князей римлян, вышедших ему навстречу»659.
Во всех рассмотренных случаях Лиутпранд описывает взаимодействие
Арнульфа и населения городов именно через символический акт встречи
государя или, напротив, отказ совершить его. Так, историограф сообщает,
что Арнульф был «принят» союзниками-веронцами660, и в той же главе,
654

Фазоли Дж. Указ. соч. С. 54.
Ant. P. 21. (Lib. I. Cap. 25). ―Quid autem mirum, cum ipsa civitatum omnium regina, magna
scilicet Roma, huius impetum ferre nequiverit?‖.
656
Фазоли Дж. Указ. соч С. 60.
657
Ant. P. 21. (Lib. I. Cap. 25) ―a Romanis ingrediendi urbem huic fidutia negaretur‖.
658
Ibid. P. 22. (Lib. I. Cap. 27).
659
Ibid. (Lib. I. Cap. 28). ―Hoc in tempore Formosus papa religiosissimus a Romanis
vehementer aflictabatur, cuius et hortatu Romam rex Arnulfus advenerat. In cuius ingressu
ulciscendo papae iniuriam multos Romanorum principes obviam sibi properantes decollare
praecepit‖.
660
Ibid. P. 20. (Lib. I. Cap. 23). ―Susceptus itaque a Veronensibus […]‖.
655

230

противопоставляя им непокорных жителей Бергамо, упоминает о том, что в
этом городе «не пожелали выйти ему навстречу»661. Миланцы и павийцы
предпочли заблаговременно выразить свою покорность, направив к
Арнульфу посольства, - а поскольку оба города, главный светский и главный
церковный центры Северной Италии, могли ожидать, что Арнульф
направится именно в них, то одной из задач этих посольств, по-видимому,
было и согласование времени прибытия и встречи государя.
Римский эпизод, как ключевое событие всей экспедиции, представлен
наиболее подробно и развернуто. Упоминается здесь и о «князьях римлян,
вышедших навстречу» Арнульфу. При этом речь идет об инсценировке
добровольного приема, разыгранной покоренными горожанами перед
королем, который силой оружия уже добился права войти в город.
Повествование Лиутпранда о входе Арнульфа в Рим композиционно почти
во всем повторяет эпизод в Бергамо: первоначальный отказ жителей впустить
короля, успешный штурм и, наконец, жестокие казни представителей
местной знати при вступлении победителя в город. Рассказывая об этих
событиях более подробно, историограф упоминает и о том, что казнены были
именно те, кто «вышли навстречу» Арнульфу. Хотя римляне уже после
захвата города попытались разыграть сцену встречи, публично выразить
раскаяние, король не проявил снисхождения, а предпочел воспользоваться
ситуацией, чтобы наказать их.
Если обратиться к интерпретации ритуала adventus domini как диалога662,
обращает на себя внимание, что здесь особое значение для Лиутпранда имеет
«реплика» горожан – то есть процессия, встречающая государя, occursus.
Впрочем, в отрывках, приведенных выше, историограф упоминает и
«прибытие», и «встречу», и «прием», - используя именно слова «adventus»663,

661

Ibid. ― […] ei occurrere nollent […]‖.
Включавшего, как упоминалось выше, «прибытие» государя, встречную процессию
принимающей стороны, и наконец, их совместный вход в город.
663
Ant. P. 21. (Lib. I. Cap. 24). В главе, описывающей посольства из Милана и Павии.
662

231

«occurrere»664, «susceptus»665. Но все же для автора в описаниях данных сцен
тема репрезентации власти или единения правителя и подданных отступают,
скорее, на второй план, - а первоочередным оказывается мотив выражения
лояльности. Здесь нет ни подробных описаний самой королевской
процессии, ни сцены «воссоединения» короля с горожанами. Принципиально
значимо для Лиутпранда отметить именно «выход навстречу», публичное
признание знатью итальянских городов своей зависимости от Арнульфа и
обещание ему поддержки.
Лиутпранд зачастую не упоминает конкретных персоналий участников
встречи (или «не-встречи») Арнульфа в различных городах, - он говорит
обобщенно, о жителях Вероны, Бергамо, миланцах, павийцах, римлянах. При
этом он имеет в виду прежде всего высших представителей знати: так,
рассказывая о встрече Арнульфа в Риме, историограф упоминает «князей
римлян, вышедших ему навстречу»666. Для автора принципиально важно, что
в ходе символического акта adventus выражалось отношение к Арнульфу
сообществ знати в различных крупных итальянских городах. При этом и
дружественные, и враждебные по отношению к Арнульфу сообщества
встречались ему в различных регионах Италии; из случаев враждебного
приема внимание уделяется двум эпизодам, в которых расправа Арнульфа
над непокорными горожанами оказалась наиболее жестокой, – в Бергамо в
894 г. (эти события относятся еще к первому итальянскому походу
Арнульфа) и в Риме в 896 г., накануне его императорской коронации.
Здесь выражен целый ряд мотивов, характерных для «Антаподосиса» в
целом: показана разобщенность итальянцев, воплощен образ государя,
прибывшего из-за Альп по просьбе папы и победоносно шествующего по
Италии, чтобы в итоге снискать императорскую корону, немаловажная
деталь, - и то, что среди сподвижников Арнульфа в этом походе Лиутпранд

664

Ibid. (Lib. I. Cap. 23). Действие, которого не пожелали совершить в Бергамо.
Ibid. P. 20. (Lib. I. Cap. 23). См. упоминание приема в Вероне.
666
Ibid. P. 22. (Lib. I. Cap. 28). ―Romanorum principes obviam sibi properantes‖.
665

232

упоминает деда Оттона I, герцога Оттона Саксонского, это – одно из первых
запечатленных автором славных деяний рода Людольфингов667.
Жестокость

расправ

Арнульфа

едва

ли

следует

рассматривать

исключительно как стремление создать его негативный образ; они
представлены как средство укрепления авторитета властителя, - казни в
Бергамо приводят к признанию власти Арнульфа в Милане и Павии), в
случае же с расправами в Риме историограф и вовсе изображает Арнульфа
справедливым мстителем за «обиду», нанесенную папе. Описывая ужас,
вызванный в Италии вестью о страшных казнях, которые Арнульф устроил в
Бергамо, Лиутпранд приводит выразительную библейскую цитату: «у
каждого, кто слышал об этом, звенело в обоих ушах»668. Историограф
отсылает здесь не к одному из многочисленных ветхозаветных описаний
жестокостей

врагов

народа

Израилева.

Слова,

процитированные

историографом, в Священном Писании исходят из уст самого Господа: «И
сказал Господь Самуилу: вот, Я сделаю дело в Израиле, о котором кто
услышит, у того зазвенит в обоих ушах»669.
В первоначальном контексте эта цитата относилась именно к ужасу,
вызванному вестью о справедливой Божьей каре. Из этого нельзя сделать
вывод, что Лиутпранд прямо уподобляет здесь гнев Арнульфа гневу
Божиему. Но, по меньшей мере, можно говорить о том, что историограф
выбирает цитату, в которой изначально не было заложено обличительного
пафоса, а речь шла, напротив, о деянии справедливом. Образ государя,
милостивого к тем, кто выражает ему лояльность, соотносится с образом
государя гневающегося, карающего тех, кто противится ему.
В «Антаподосисе» есть еще один эпизод, где ритуал встречи короля
горожанами также обернулся казнями участников процессии. Причем, речь в

667

Ibid. P. 21. (Lib. I. Cap. 24).
Ibid. (Lib. I. Cap. 23) ―quicumque hoc audierat, utraque auris eius tinniebat‖.
669
1 Царств 3, 11. Далее Господь предрекает Самуилу, какое наказание понесет за свои
грехи священник Илия: 1 Царств 3, 12-14.
668

233

нем идет уже не о событиях военного времени, и не о государе-интервенте670.
Так, спустя почти полвека после итальянского похода Арнульфа, король Гуго
наказал павийских судей Вальперта и Гецо, замышлявших заговор против
него. По свидетельству Лиутпранда, король, желая расправиться со своими
врагами, получил совет от своего вассала, графа Самсона: «―Лев, епископ
города Павии, - не друг Вальперту и Гецо; ведь они всячески, как только
могут, выступают против него. Ты знаешь, что есть обычай, чтобы
могущественнейшие горожане выходили из города навстречу королю, когда
тот пребывает в Павию из других мест. Так вот, тайно передайте епископу,
чтобы, когда вы в условленное время прибудете в Павию, и они выйдут к вам
навстречу из города, он приказал закрыть все городские ворота и держал
ключи при себе, и они, когда мы будем их хватать, не могли бы ни бежать в
город, ни ожидать помощи из города‖. Так и было сделано. В самом деле,
когда в условленное время король подходил к Павии, и вышеупомянутые
вышли ему навстречу, епископ охотно сделал, как ему было приказано.
Король же, как посоветовал Самсон, велел всех схватить»671.
Торжественная встреча государя представлена здесь как «обычай»,
привычный ритуал, с давно установленными правилами; исходя из этого, в
частности, Ф. Бюк делал вывод, что Лиутпранд стремился показать прежде
всего

грубое

нарушение

итальянским

королем

принятых

норм

символической коммуникации672. Нельзя не согласиться с тем, что созданный
670

Несмотря на это, Т. Шарф приводит данный эпизод как пример жестокости в своей об
работе «обхождении с побежденными врагами». Scharff T. Der rächende Herrscher. Über den
Umgang mit besiegten Feinden in der ottonischen Historiographie // FMASt. 2002. Bd. 36. S.
247.
671
Ant. P. 88. (Lib. III. Cap. 41.).―«Leo Ticinensis episcopus civitatis Walperto et Gezoni non
habetur amicus; ii sane quocumque possunt ei omnimodis adversantur. Scitis denique moris esse,
regi ab aliis locis Papiam tendenti cives fortiores extra urbem occurrere. Mandate itaque clam
episcopo, ut, dum tempore statuto Papiam veneritis et ipsi vobis extra urbem obviam venerint,
portas civitatis omnes serare faciat clavesque ipse retineat, quo, dum capere eos coeperimus, nec
in urbem confugere nec ab urbe possint auxilium expectare». Quod et factum est. Nam dum
statuto tempore rex Papiam tenderet et memorati obviam ei exirent, episcopus libenter, ut ei
imperatum fuerat, fecit. Rex itaque omnes capere, ut Samson consilium dederat, iussit‖.
672
Buc P. The Dangers of Ritual… P. 37-44. Схожие наблюдения и выводы см. также в
работе: Freudenberg B. Darstellungsmuster und Typen von Zorn in der Historiographie : die
Antapodosis Liudprands von Cremona // Furor, zorn, irance. Interdisziplinäre Sichtweisen auf

234

историографом

образ

короля,

предпочитающего

карать

собственных

подданных при помощи хитрости и коварства, следует рассматривать как
один

из

множества

примеров

обличения

Лиутпрандом

извечного

вероломства и малодушия итальянцев, контрастировавшего с честностью и
отвагой Оттона I, гнев которого по отношению к непокорным вассалом
проявлялся куда благороднее673.
Однако следует помнить, что король Гуго, в отличие, скажем, от
Беренгара II, оценивается в «Антаподосисе» отнюдь не однозначно, и в ряде
случаев представлен автором в выгодном свете674. В эпизоде расправы над
Вальпертом и Гецо, как и в рассказе об итальянском походе Арнульфа,
историограф говорил об этой акции как о средстве усиления политического
влияния: «С тех пор не только в Павии, но и во всей Италии возрос страх
перед королем; его перестали ни во что не ставить, как других королей, но
всячески чтили»675. Более того, Вальперта и Гецо сам Лиутпранд
представляет как подлых и коварных заговорщиков, заслуживающих только

mittelalterliche Emotionen / Hrsg. von B. Freudenberg. Berlin, 2009 (Das Mittelalter. [14. 1]). S.
80 – 97.
673
Buc P. The Dangers of Ritual… P. 15-50; подробнее об образе Оттона I как
«гневающегося государя» в контексте иных символических актов см. прежде всего С. 315
– 322 данной работы.
674
Так, при одном из первых упоминаний имени Гуго в «Антаподосисе» сочинитель сразу
же перечислил множество его достоинств: «Был же король Гуго не менее мудр, чем
отважен, не менее храбр, чем хитѐр; он почитал Бога, любил любящих святую веру,
заботился о нуждах бедных людей и пѐкся о церковном благополучии; мужей,
посвятивших себя религии и философии, он не только любил, но и весьма чтил» (Ant. P.
75. (Lib. III. Cap. 19.) ―Fuit autem rex Hugo non minoris scientiae quam audatiae neс infirmioris
fortitudinis quam calliditatis, Dei etiam cultor sanctaeque religionis amatorum amator, in
pauperum necessitatibus curiosus, erga ecclesias valde sollicitus; religiosos phylosophosque
viros non solum amabat, verum etiam fortiter honorabat‖). Впрочем, следует отметить, что
сразу же вслед за этим пассажем автор добавил: «Хотя он настолько славился
добродетелями, их пятнала непомерная страсть к женщинам» (Ibid. ―Qui etsi tot virtutibus
clarebat, mulierum tamen illecebris eas fedabat‖). Восхваление короля здесь оборачивается
насмешкой: его «страсть к женщинам», в представлении Лиутпранда. столь непомерна,
что способна затмить едва ли не все прочие мыслимые добродетели, в каком бы
множестве не был ими наделен Гуго.
675
Ant. P. 89. (Lib. III. Cap. 41.). ―Crevit extunc non solum Papiae, sed et in omnes Italiae fines
regis timor; neque hunc ut reges ceteros floccipendere, verum modis omnibus honorare‖.

235

осуждения676, а о жестокой расправе над ними пишет не без злорадства677;
гнев Гуго историограф, очевидно, признает законным, как и его стремление
покарать врагов – хотя для этой кары король и выбирает не самые
подобающие средства.
Отчасти можно согласиться с выводами Ф. Бюка: и Гуго, и Арнульф
представлены в «Антаподосисе» как нарушители негласных условий игры,
вмешавшиеся в ход символического действа и заставившие события идти по
иному сценарию. Свидетельство Лиутпранда уже не в первый раз
подтверждает, что средневековые политики нередко воспринимали ритуал
как объект манипуляций. Однако сами эти манипуляции в значительной мере
соотносились с символическим смыслом, заложенным в ритуале: прибытие
Господа может прочитываться как явление не только спасителя, но и судии.
Автор «Антаподосиса» ясно показывает, что право карать грешников –
неотъемлемая прерогатива властителей, настойчивое повторение этой идеи
явно

подразумевало

необходимость

будущих

«воздаяний»,

которые

совершит Оттон. Однако при этом иные государи, совершавшие такое
воздаяние, по описаниям Лиутпранда, явно уступали Оттону в благочестии:
казни, которые совершил Арнульф во время военного похода в Италии, хотя
и справедливы (например, отмщение римлянам за «обиду» папы), но
676

Их план заговора против Гуго Лиутпранд называет «безумным» и «злым» намерением
(Ant. P. 87. (Lib. III. Cap. 40), Гецо он характеризует как «запятнавшего свою знатность
дурными нравами» и даже утверждает, что тот был «во всем подобен Катилине» (Ibid.
(Lib. III. Cap. 39) - образ этого античного заговорщика и отсылки к сочинению Саллюстия
―De Catilinae coniuratione‖ не раз появляются в «Антаподосисе», когда Лиутпранд
стремится нарисовать образ особенно опасного бунтовщика.
677
В частности, рассказывая об ослеплении и урезании языка Гецо, Лиутпранд выражает
сожаление, что тому, хоть и искалеченному, удалось прожить долгую жизнь. Здесь же,
после рассказа об ослеплении и урезании языка, он приводит «забавную басню» на
греческом, призванную объяснить, почему слепцы проживают долгую жизнь. «Басня»
повествует о том, как Зевс и Гера спросили у гермафродита Тиресия, кто получает
большее наслаждение при соитии – женщина или мужчина, после чего тот за свой ответ
был ослеплен Герой и получил в награду от Зевса долголетие. Рассказав эту историю,
Лиутпранд продолжает повествование о пытках и казнях, устроенных по приказу Гуго.
Такое «легкомысленное» отступление кажется не слишком уместным на фоне описания
кровавой и устрашающей расправы, но в целом напоминает один из излюбленных
приемов Лиутпранда – глумливые, издевательские «анекдоты» обунижении бунтовщиков
и самозванцев, побежденных в военном столкновении законным государем. Ibid. P. 88-89.
(Lib. III. Cap. 41.).

236

чрезмерно жестоки, Гуго, коварно (хотя и по заслугам) расправившийся с
собственными подданными, предстает в еще менее выгодном свете. При всем
том, сама идея прибытия государя как судии, по-видимому, чрезвычайно
существенна для историографа.
Поход Арнульфа Каринтийского по Италии, описанный Лиутпрандом
как череда посещений им различных городов, в контексте всего сочинения
был прообразом будущих итальянских походов Оттона I. Лиутпранд ожидал
прибытия в Италию Оттона как вершителя справедливого «воздаяния», который прибудет, чтобы покарать совершавших злодеяния и вознаградить
тех, кто заслуживает этого. Подобным образом представлен им и Арнульф, а
отчасти – Гуго, и именно ритуал adventus domini создает символический
контекст, в котором автор рассказывает о прибытии государя-спасителя или
государя карающего.
2.1.3.2. Adventus domini в повествовании Адальберта Магдебургского
об Итальянских походах Оттона I
Мотив движения государя по подвластным ему территориям, в ходе
которого

тот

посещает

ключевые

города,

нашел

отражение

и

непосредственно в повествовании об Итальянских походах Оттона I.
Лиутпранд Кремонский в «Истории Оттона» кратко упомянул лишь одну
пышную встречу, - предшествовавшую императорской коронации Оттона I:
«Здесь он был принят названным верховным понтификом и вселенским
папой Иоанном с удивительным великолепием и неслыханной роскошью, и
помазан императором»678. Этот торжественный прием, как и последующая
клятва верности, принесенная римлянами и понтификом при коронации, в
контексте всего сочинения, повествующего о предательстве Иоанна XII,

678

Hist. Ott. P. 170 (Cap. 3.). ―Ubi miro ornatu novoque apparatu susceptus ab eodem summo
pontifice et universali papa lohanne unctionem suscepit imperii‖.

237

важен историографу как символический акт обещания римлянами хранить
верность властителю-саксу, впоследствии вероломно ими нарушенного.
В сочинении Адальберта Магдебургского этот мотив также играет
существенную роль. Однако, если Лиутпранд показывает лишь наиболее
обостренный момент конфликта, то в повествовании Адальберта отношения
между Оттоном и римлянами представлено в динамике. Описания актов
adventus domini играют в этом повествовании существенную роль.
В сочинении Адальберта Магдебургского упоминаются события всех
трех итальянских походов Оттона I. Повествуя о первом из них, Адальберт
не говорит об актах въезда государя в конкретные города, но сообщает о
снаряжении его в поход с особенной пышностью: «Король Оттон, желая идти
в Италию, собрался в путь с большим великолепием, потому что решил
освободить и взять себе в жены Адальгейду, вдову итальянского короля
Лотаря, дочь короля Рудольфа, которую Беренгар удерживал в узах и под
охраной, - а вместе с ней приобрести и все италийское королевство»679.
Военная экспедиция немецкого государя, таким образом, предстает к тому же
едва ли не в качестве «сватовской процессии»680. Путешествие Оттона, его
свиты и войска по Италии, обставленное «с большим великолепием»,
представлено автором как первое публичное символическое действо,
явившее в итальянских землях могущество Людольфингов. Логично
предположить, что именно акты прибытия короля и сопровождающих в
города

прежде

всего

давали

возможность

продемонстрировать

это

«великолепие».
В свидетельствах Адальберта о двух последующих итальянских походах
уже прямо говорится об актах adventus – хронист описывает встречи Оттона I

679

Adalb. P. 164-165 (Ann. 951). ―Rex Otto in Italiam ire volens multo se ad hoc iter apparatu
prestruxit, quoniam Adalheidam viduam Lotharii regis Italici, filiam Ruodolfi regis, a vinculis et
custodia qua a Berengario tenebatur, liberare sibique eam in matrimonium assumere regnumque
cum ea simul Italicum adquirere deliberavit‖.
680
Пример описания торжественной процессии государя, направляющегося к его будущей
невесте, содержится, например, и в «старом» житии Матильды, где речь идет о событиях
накануне свадьбы Матильды и Генриха I. VM P. 115 (Cap. 2 (III)).

238

и Оттона II в Риме. Сообщения, относящееся к 963 г. связано с событиями во
время борьбы между Оттоном I и папой Иоанном XII. В 963 г. папа Иоанн
после ухода коронованного им императора, перешел на сторону его
противника Адальберта, впустив того в город, - когда же Оттон возвратился
к Риму с войсками, Иоанн и Адальберт бежали. Дальнейшие события
хронист описывает так: «Тогда римляне, разделенные на множество групп,
частью поддерживавшие императора, - ведь многие жаловались, что
пострадали от преступлений вышеназванного папы, - частью же угождавшие
апостолическому [папе], хотя и думали по-разному, все же впустили
императора в город с должным почетом, и, дав заложников, сами во всем
подчинились его власти»681.
Торжественный въезд государя в город в данном случае сопровождался
выражением раскаяния и обещанием хранить верность государю, в знак чего
римляне выдали Оттону заложников. Впрочем, как свидетельствует
дальнейшее повествование, данный ими обет римляне не сохранили, и в 964
г., после покушения на жизнь императора, была принесена повторная клятва
и вновь выданы заложники682. Лояльность, выраженная римлянами по
отношению к Оттону в акте его торжественной встречи, на деле оказалась
лишь притворством, за которым последовало вероломное отступление от
обязательств. Данный эпизод, таким образом, служит в хронике Адальберта
выразительным свидетельством о времени долгой, противоречивой борьбы
Оттона за влияние в Риме и в Италии в целом, когда наряду со сторонниками
император имел там и множество врагов. Данное свидетельство Адальберта
дает выразительный пример сцены adventus как выражения конфликтной
ситуации.
681

Adalb. P. 172-173 (Ann. 963). ―Tunc Romani in plura divisi, partim imperatori faventes, multis enim a predicto papa iniuriis se opprimi conquerebantur, - partim apostolice blandientes,
licet diversa sentirent, imperatorem tamen cum honore debito in urbem intromittunt seque per
omnia datis obsidibus illius ditioni subiugunt―.
682
«На следующий же день римляне, явившись снова, дали сто заложников и над телом
святого Петра клятвенно обещали верность императору и папе».(―Die vero sequenti Romani
iterum venientes centum obsides dederunt et supra corpus sancti Petri sub iureiurando fidelitatem
imperatori et papae promiserunt‖. Ibid. P. 173. (Ann. 964))

239

В заключительной главе сочинения Адальберт описывает еще один акт
adventus, на этот раз представляющий уже окончательное признание в Риме
власти Оттонов, их единодушную поддержку народом. В 967 г., в ответ на
приглашение своего отца и папы Иоанна XIII, Оттон II совершил
путешествие в Рим, где ему предстояло короноваться императором. «В том
же году, в начале месяца сентября король Оттон, намереваясь идти в Рим,
отправившись с подобающей ему свитой, отпраздновал в городе Аугсбурге
память святого Михаила, и, двинувшись оттуда дальше через Триентскую
долину, встретил в Вероне своего отца. После того, как там был
отпразднован день всех святых, отправившись оттуда на корабле в Равенну и
проведя там несколько дней, направившись в Рим, они прибыли [туда] 21
декабря и в трех милях от города были встречены величайшим множеством
сенаторов с крестами, и хоругвями, и хвалами»683.
Адальберт вновь, как и в повествовании о путешествиях Оттона I по
германским землям, приводит здесь «итинерарий», перечень городов, через
которые проезжал молодой король со свитой, а затем - уже совместно отец и
сын, Оттон I и Оттон II. Череда городов - это еще и череда торжеств,
отмечавшихся

в

них,

и,

в

контексте

повествования

Адальберта,

становившихся как бы предвестием, подготовкой к главному торжеству:
Рождеству Христову и императорской коронации Оттона II в Риме. Рим –
завершение этого торжественного путешествия, и прибытие в него отмечено
особенно пышным символическим актом adventus domini.
Эта встреча государей описана Адальбертом подробнее, чем все другие
аналогичные символические акты, хотя хронист, в силу специфики жанра, и
здесь

сравнительно

лаконичен.

Автор

стремится

подчеркнуть

исключительную торжественность сцены. Он сообщает, что Оттоны,
683

Adalb. P. 178-179. (Ann. 967). ―Eodem anno intrante Septembre mense Otto rex Romam
iturus decenti se comitatu egressus memoriam sancti Michahelis in Augusta civitate celebravit,
indeque progressus per Trientiam vallem Verone patri suo occurit. Celebrata vero ibi sanctorum
omnium festivitate indeque navigio Ravennam digressi actis ibi aliquot diebus Romam tendentes
XII. Kal. Ianuarii pervenerunt et tercio ab urbe miliario maximam senatorum multitudinem сum
crucibus et signis et laudibus obviam habuerunt‖.

240

нынешний и будущий императоры, были встречены процессией римлян в
трех милях от города (напомню, Видукинд, повествуя о почетной встрече
Беренгара II в Магдебурге, достойной короля, упоминал расстояние в одну
милю684), упоминает процессию из «величайшего множества сенаторов»685.
Особо подчеркнуто сходство шествия с литургической процессией: сказано,
что участники встречи «шли с крестами, и хоругвями, и хвалами»686.
В то время как ключевые атрибуты связаны с церковным контекстом, в
качестве главных участников встречи названы представители светской знати.
Церемония

въезда,

встреча

государя

как

воплощения

Христа,

интерпретируется как первый этап приема, во время которого государей
приветствовали прежде всего наиболее влиятельные римляне-миряне. Уже в
Риме, совершилась торжественная встреча государей с папой, и рассказ об
этом

непосредственно

предшествует

сообщению

о

совершении

императорской коронации Оттона II: «Господин же папа, восседая на
ступенях блаженного Петра, с почетом принял их, и на следующий день
король Оттон под аккламации всего римского народа перед криптой
блаженного Петра назначил короля Оттона цезарем и августом; и было
немалым ликование наших и римлян о радостнейшей встрече двух августов с
господином папой»687.
Поскольку ритуал adventus в данном случае осмысляется как «пролог» к
инаугурационной церемонии, можно предположить, что его описание
строилось по аналогии с описанием хода коронации, где, как мы помним,
признание властителя светскими подданными предшествовало акту его
посвящения церковными иерархами688. Так же и встреча государей
сенаторами за стенами Рима, по свидетельству Адальберта, как бы
684

Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10).
Adalb. P. 179. (Ann. 967). ―maximam senatorum multitudinem‖.
686
Ibid. ―сum crucibus et signis et laudibus‖.
687
Ibid. P. 179 (Ann. 967). ―Domnus autem papa in gradibus beati Petri residens eos honorifice
suscepit et sequenti die Ottonem regem acclamatione tocius Romane plebis ante сonfessionem
beati Petri сesarem et augustum ordinavit; factaque est non modica nostratium et Romanorum
leticia de iocundissima duorum augustorum cum domno papa conventione‖.
688
Подробнее см. С. 82 – 90 данной работы.
685

241

предваряла встречу с папой Иоанном XIII в сердце Вечного города. Хотя сам
понтифик не выходил Оттонам навстречу, встречал их он со всем радушием,
однако как лицо, стоящее выше светских властителей Рима.
Так или иначе, сцена въезда Оттонов в Рим в 967 г. в сочинении
Адальберта – одно из главных символических выражений торжества
могущества Оттонов, окончательного примирения императора с римлянами,
прежде вероломно предавшими его, а также – утверждения на папском
престоле законного понтифика.
2.1.4. Выводы
Сцены торжественного въезда государя в город в различных контекстах
упоминались в сочинениях большинства авторов оттоновской эпохи:
Видукинда

Корвейского,

Хросвиты

Гандерсгеймской,

Адальберта

Магдебургского, Лиутпранда Кремонского. При этом нередко ход данных
символических актов не описывался ими развернуто. В описаниях можно
выделить лишь некоторые подробности, значимые для авторов: зачастую –
персоналии главных участников встречи, в отдельных случаях - то, на каком
расстоянии от города горожане ожидали государя, а также отдельные
символические детали, придававшие шествию особую пышность и сходство
с праздничной церковной процессией.
Акты adventus сравнительно часто совершались в правление Оттона I,
который много перемещался и в пределах своих владений, и по Италии во
время военных предприятий. Однако сцены въездов привлекали внимание
историографов лишь в отдельных случаях. Часто эти описания были связаны
либо с мотивом возвращения властителя на родину из Итальянских походов,
либо с изображением приема государя жителями важнейших политических
центров Италии (а следовательно, признания ими его как законного
властителя).

242

Прибытие в Магдебург в 952 г. Оттона I, вернувшегося из Италии, а
вслед за этим – и побежденного им Беренгара II, было запечатлено
одновременно двумя авторами, близкими к кругам высшей саксонской знати
– Видукиндом и Хросвитой. У обоих авторов этот эпизод был представлен
как одна из важнейших вех в правлении Оттона I и в целом в династической
истории Людольфингов, при этом смысловые акценты они расставили поразному. Для Хросвиты важнейшим мотивом становилось прибытие в
Саксонию новой королевы, Адальгейды, ее прием и признание немецкими
подданными. Для Видукинда, в свою очередь, был важен эпизод встречи
Беренгара, как часть истории противостояния двух групп немецкой знати.
Церемония встречи государя создавала в данном случае удачный
символический контекст повествования об итогах первого Итальянского
похода как в «семейной» истории Людольфингов (как «свадебная» процессия
у Хросвиты), так и в истории военной борьбы за власть над Италией (мотив
«триумфа», присутствующий и у Хросвиты, и у Видукинда). Важно что
именно Саксония, Магдебург представали в этих описаниях как главный
политический центр державы Оттона I, несмотря на все его амбиции,
связанные с итальянской политикой. Ключевым здесь становился мотив
возвращения

долго

отсутствовавшего

государя-спасителя,

государя-

защитника, государя-триумфатора.
У Лиутпранда Кремонского речь шла прежде всего о въездах
властителей в итальянские города: Рим и ключевые центры Северной
Италии. В «Антаподосисе» автор обратился к образам государей прошлого, Арнульфа Каринтийского во время его итальянских походов 896-894 гг., а
также Гуго Арльского в эпизоде его расправы над неугодными. В
большинстве этих сцен тема adventus связана для историографа с
представлением о государе карающем – прибытие которого оборачивается
жестоким возмездием тем, кто прежде выступал против него. Тот же мотив
прослеживается и в свидетельствах о въездах Оттона I в Рим в «Истории

243

Оттона», хотя, в отличие от Арнульфа или Гуго, саксонский государь, по
свидетельствам Лиутпранда, не проявлял при этом чрезмерной жестокости.
В сочинении Адальберта Магдебургского эпизоды прибытия государя в
города упоминаются сравнительно часто, в различных контекстах, как
правило, в связи с исключительными событиями, важными для понимания
взаимоотношений властителя с представителями знати, - причем, как в его
немецких владениях, так и в Италии.
Так, задержка с приемом в 953 г. в Майнце служила выражением
конфликта между королем и заговорщиками Людольфом, Конрадом Рыжим и
архиепископом Фридрихом. Повествование о череде встреч Оттона I в
различных городах его немецких владений во время возвращения из Италии
в 965 г., напротив, показывало лояльность высшей знати к правителю,
прекращение внутренних раздоров в государстве. Упоминание актов adventus
в контексте итальянских сюжетов у Адальберта также первоначально связано
с конфликтными ситуациями 963-964 гг. и мотивом вероломства римлян. В
финале сочинения, при описании встречи Оттона II в Риме в 967 г. накануне
его императорской коронации, показано разрешение прежних противоречий,
принятие римлянами и папой нового властителя. Через эти образы
выражается

один

из

ключевых

мотивов

сочинения:

окончательное

водворение мира во владениях Оттонов, завершившее череду конфликтов
В свидетельствах Адальберта акты adventus domini отображены как
регулярно повторявшаяся практика. При этом подробное описание хода
символического акта дано лишь применительно к особо торжественному
случаю – въезду Оттона II в Рим в 967 г.
Как и для Видукинда и Хросвиты, для Адальберта важен мотив
долгожданного возвращения государя на родину из Италии. Однако в
качестве «родины» автор рассматривает уже не только Саксонию, но и
другие немецкие территории (в том числе, такие центры, как Кѐльн,
Ингельхайм, Вормс). Но, подобно Лиутпранду, он обращается и к событиям
на итальянской «чужбине». Именно повествование о римском adventus

244

Оттона II включает наибольшее число символических деталей, - ведь
свидетельство Адальберта об этом приеме непосредственно предшествовало
описанию коронации, символическое «признание» государя горожанами
являлось «прологом» к инаугурационному акту.
В

произведениях

всех

авторов

выразительно

показано,

какие

многообразные смыслы мог передавать ритуал adventus domini как средство
символической коммуникации государя и принимавших его жителей города.
Встреча могла выражать открытую или завуалированную враждебность
подданных, или, напротив, их лояльность, быть формой чествования
государя; государь, в свою очередь, мог выступать и как милостивый, и как
гневающийся властитель, в образе Спасителя или Судии.
Внимание авторов привлекали те случаи, когда ритуал adventus
приобретал особый размах и дополнительное значение: военный триумф,
свадебная процессия, пролог к инаугурационной церемонии или другому
торжественному мероприятию. Большинство эпизодов связано с образом
Оттона I в период с начала его активной итальянской политики: в связи с
этим авторы обращались к теме приема государя в «чужих» землях (часто в
конфликтных

ситуациях,

где итальянцы

проявляли

враждебность и

вероломство), а также – к теме воссоединения со «своими» после
возвращения с чужбины.
2.2. Византийский дипломатический церемониал
в описаниях Лиутпранда Кремонского
Представление о том, как оттоновский историограф воспринимал,
интерпретировал и отображал целостный комплекс дипломатических
символических

актов,

дают

прежде

всего

описания

византийского

дипломатического церемониала. Быть может, наиболее подробные и яркие за
всю историю свидетельства о посольских приемах в Византии, увиденных с

245

точки зрения чужеземца, – рассказы Лиутпранда Кремонского о двух его
визитах в Константинополь689.
Эти свидетельства запечатлены в «Антаподосисе» и в «Отчете о
посольстве в Константинополь». Незаконченная заключительная книга
«Антаподосиса» целиком посвящена рассказу о визите Лиутпранда в 949-950
гг. во главе посольства от Беренгара II к Константину VII690, кроме того, в
текст других книг сочинения включены отдельные эпизоды, связанные с
посольствами отца и отчима Лиутпранда от Гуго Арльского к Роману
Лакапину (ок. 927 г. и в 941-942 гг. соответственно)691. «Отчет о посольстве»
целиком посвящен описанию миссии Лиутпранда в 968 г. от Оттона I и
Оттона II к Никифору Фоке. В «Антаподосисе» сведения об участии
Лиутпранда и его родственников в посольских миссиях на службе у
итальянских королей сообщались, прежде всего, чтобы зарекомендовать
автора в глазах нового покровителя как опытного дипломата и добиться
новых ответственных поручений (сведения о Византии при этом автор
приводит в качестве любопытных диковин). «Отчет о посольстве», в свою
очередь, был посвящен тому, чтобы оправдать неудачу миссии и вызвать
враждебность по отношению к византийцам.

689

Подробнее общую информацию о данных посольствах в контексте биографии
сочинителя см. на С. 14 – 17 данной работы. Свидетельства Лиутпранда, безусловно,
признаны среди исследователей классическим источником по различным аспектам
византийской дипломатии, политики и культуры. Приведем лишь несколько примеров из
огромного множества работ, созданных на их основе: Dummer J. Die Schriften Liudprands
von Cremona als Quelle für die byzantinische Kulturgeschichte // Byzanz in der europäischen
Staatenwelt. Eine Aufsatzsammlung / Hrsg. von J. Dummer, J. Irmscher. Berlin, 1983. P. 40-46;
Koder J. Subjektivität und Fälschung in der byzantinischen Geschichte. Liudprand von Cremona
als Historiograph und als Objekt der Historiographie // Byzantiaká 15, 1995, S. 107–132; Kolditz
S. Leon von Synada und Liudprand von Cremona. Untersuchungen zu den Ost-West-Kontakten
des 10. Jahrhunderts //BZ. 2002. № 95/2. S. 509-583; Arnaldi G. Un dialogo fra sordi
(Costantinopoli, 6 luglio 968). Niceforo Foca, Liutprando di Cremona e la ―Sinodus Saxonica‖//
Studi per Marcello Gigante, a cura di S. Palmieri. Bologna, 2003. P. 325-345; Hoffmann T. .
Liutprand von Cremona am Hofe Nikephoros II. Phokas // FMASt. 2009. Bd. 43. S. 113-178.
690
Ant. P. 145-150. (Lib. VI. Cap. 1-10).
691
Ant. Р. 76, 130-132. (Lib. III. Cap. 22-24, Lib V. Cap. 14-15).

246

2.2.1. Позднеантичный и византийский дипломатический церемониал
Наиболее развитой и сложной формой символического взаимодействия
при международных контактах в Х в. являлся дипломатический церемониал,
сложившийся еще в поздней Римской империи, - унаследованный и
трансформировавшийся,

прежде

всего,

в

Византии.

При

том,

что

позднеримская дипломатическая практика отчасти являлась развитием более
ранних римских, а также эллинистических и древнегреческих традиций692,
именно в позднеримский и ранневизантийский период IV-VI вв., с началом
изменений, вызванных Великим переселением народов, сформировалась
система римской дипломатии693.
В этот период были выработаны основы дипломатического протокола и
церемониала, сложилась система должностных лиц, отвечающих за прием и
отправку посольств (ключевая роль здесь отводилась магистру оффиций)694,
существовала практика отправки посольств разного уровня, отличавшихся по
широте их полномочий (при этом принятие ключевых решений неизменно
зависело лично от императора), состав участников делегаций также
дифференцировался в зависимости от статуса и должностных функций,
существовал набор инсигний дипломатов695. В качестве устойчивой части
дипломатического церемониала был закреплен, в том числе, обмен дарами, а
692

О данном периоде см. подробнее напр.: Mosley D. J. Envoys and Diplomacy in Ancient
Greece, Wiesbaden, 1973 (Historia: Einzelschriften. Heft 22); Idem. Diplomacy in Ancient
Greece. London, 1975; Battistoni F. Retori e ambasciatori dall‘ellenismo al tardo impero //
Ambassadeurs et ambassades au cœur des relations diplomatiques : Rome, Occident Médiéval ,
Byzance (VIIIe s. avant J.-C. - XIIe s. après J.-C.) / Sous la dir. de A. Becker, N. Drocourt. Metz,
2012. P. 127-142; Affortunati M. Ambasciatori germanici in Italia dal II sec. a.C. al II sec. d.C. //
Germani in Italia / Ed. di B. Scardigli, P. Scardigli. Roma, 1994. P. 105–115; Campbell B. War
and Diplomacy: Rome and Parthia, 31 BC–AD 235 // War and Society in the Roman World / Ed.
by J. Rich, G. Shipley. London; NY, 1993. P. 213–240.
693
Becker A. Les relations diplomatiques romano -barbares en Occident au Ve siècle : acteurs,
fonctions, modalités. Paris, 2013; Nechaeva E. Embassies – Negotiations – Gifts: Systems of
East Roman Diplomacy in Late Antiquity. (Geographica historica, [30]). Stuttgart, 2014. P. 15;
Lung E. Barbarian envoys at Byzantium in the 6th century // Hiperboreea Journal. Vol. 2/1.
2015. P. 35-52; Wirth G., Hösch E., Djurić I., Busse H. Gesandte. A. Spätantike, Byzanz und
östliches Europa, arabisch-islamischer Bereich // LexMA. Bd. 4. Sp. 1363-1367.
694
Nechaeva E. Op. cit. P. 23-67; Wirth G., Hösch E., Djurić I., Busse H. Op. cit. Sp. 1363-1364.
695
Nechaeva E. Op. cit. P. 88-93, 117-162, 207-241.

247

наряду со сценариями дружественного приема были выработаны способы
символического выражения пренебрежения и враждебности (в том числе,
отказ в приеме или прием посольства не в полном составе, задержка
возвращения делегации)696.
Данные традиции сохранялись и трансформировались в византийской
дипломатической практике VII-X вв., при меняющихся международных
политических

реалиях.

Византийцы

по-прежнему

претендовали

на

безусловное превосходство над всеми окружающими народами, была
выработана система представлений об иерархии этих народов, исходя из
которой определялся «уровень» приема, оказываемого той или иной
делегации697, что выражалось в многочисленных особенностях протокола, титуловании иноземных государей, порядке приема посольств, ряде иных
существенных символических деталей.
Именно

середину

Х

в.,

прежде

всего

-

период

правления

Константина VII Багрянородного (945 – 959 гг.), справедливо считают
эпохой нового расцвета византийского дипломатического церемониала.
Сохранились подробные сообщения Книги церемоний о пышных посольских
приемах, тщательно регламентировавшие действия множества должностных
лиц, организаторов и участников символического акта, и содержавшие
сведения о том, в каких помещениях Большого дворца проводился тот или
иной акт, какие приготовления осуществлялись перед приемами698.
696

Ibid. P. 42-44, 163-205.
Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes du XIIè Congres
International d'Études byzantines. Belgrade, 1963. T. 1. P. 45—61; Удальцова З.В. Дипломатия
// Культура Византии. Т. 2. Вторая половина VII-XII в. С. 241-279.
698
Глава знаменитого трактата, посвященная порядку приема дипломатических миссий в
императорском дворце (De cer. Reiske. II. 15. P. 566-598.) – одна из самых объемных во
всей Книге церемоний. Исследователи рассматривают еѐ как важнейший источник
сведений о византийском дипломатическом церемониале (Ср. напр. Treitinger O. Op. cit. S.
197-201; Hoffmann T. Diplomatie… S. 131; Drocourt N. Ambassadeurs étrangers à
Constantinople: moyens de contacts, d' échanges et de connaissances partielles du monde
byzantin // Espaces d'échanges en Méditerranée. Antiquité et Moyen Âge / Sous la dir. de F.
Clément. J.V. Tolan, J. Wilgaux. Rennes, 2006. P. 119.). Нередко она, отдельно от всего
трактата, становится предметом специальных исследований (см. напр. Kresten O.
Staatsempfänge im Kaiserpalast von Konstantinopel um die Mitte des 10. Jahrhunderts.
Beobachtungen zu Kapitel II 15 des sogenannten Zeremonienbuchs. Wien, 2000; Featherstone J.
697

248

В дипломатическом церемониале эпохи Константина VII особенно
подчеркивалась

зрелищность,

пышность

символического

действа;

свидетельства Книги церемоний ясно показывают, насколько велики были
затраты на это, и с какой тщательностью организовывался каждый момент
церемониала. Здесь, как и в других разделах трактата, обобщался и опыт
минувших веков, - были использованы, в том числе, свидетельства магистра
оффиций юстиниановского времени, Петра Патрикия (ум. ок. 565 г.)699. В
эпоху Македонской династии, когда византийская государственность
переживала

новый

расцвет,

придворный

церемониал

стал

для

Константинополя одной из важнейших форм осмысления и переосмысления
прежних богатых политико-символических традиций.
Устойчивыми элементами дипломатической практики являлась встреча
послов

на

границе

«почетной

стражей»

и

их

сопровождение

в

Константинополь, передача верительных грамот и сообщение о цели
посольства при первом визите во дворец, вручение даров василевсу и
принятие ответных, дальнейшее ведение переговоров (которое могло
состоять из многочисленных аудиенций посла у императора или высших
сановников), и, наконец, отправка посольства в обратный путь после
получения того или иного ответа (зачастую, сформулированного в грамоте,
которую посол должен был передать своему государю)700.
2.2.2. Первое посольство Лиутпранда в Константинополь
Уже в первую свою посольскую миссию Лиутпранд отправился в
качестве главы делегации701. В свидетельствах о его первом посольстве часто
M. Δη‘ Ἔλδεημηλ: Display in Court Ceremonial (De Cerimoniis II,15) // The Material and the
Ideal: Essays in Mediaeval Art and Archaeology in Honour of Jean-Michel Spieser / Ed. by A.
Cutler, A. Papaconstantinou. Leiden, 2008).
699
Treitinger O. Op. cit. S. 4; Featherstone J. M. Der Große Palast von Konstantinopel:
Tradition oder Erfindung? // BZ. 2013. Bd. 106 (1). S. 21.
700
Удальцова З.В. Указ. соч. С. 255-257.
701
Подробнее обстоятельства подготовки этого посольства были освещены в моем
докладе на XXXV Всероссийской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых

249

присутствуют параллели с Книгой церемоний, что может помочь в ответе на
вопрос, в какой мере он на тот момент был способен воспринимать чужой
язык символической коммуникации.
Первая же церемония, в которой довелось участвовать Лиутпранду в
Византии по его прибытию в Константинополь в 949 г., оказалась столь
яркой и незаурядной, что ее описание является, пожалуй, наиболее
прославленным эпизодом из всего литературного наследия историографа –
это знаменитая сцена посольского приема в Магнавре. Приведем данный
фрагмент полностью: «В Константинополе есть дом удивительной величины
и красоты, примыкающий ко дворцу, который греки, ставя V вместо
дигаммы, называют Magnaura, то есть magna aura. Константин, как для
испанских послов, которые недавно прибыли туда, так и для меня и
Лиутфрида, приказал приготовить ее таким образом. Перед императорским
троном стояло некое бронзовое, но позолоченное дерево, ветви которого
были

усыпаны

разнообразными

птицами,

также

бронзовыми

и

позолоченными, которые пели голосами разных птиц, по роду их 702. Трон же
императора был сделан так, что на мгновение казался низким, тотчас же –
повыше, затем – высоким, его охраняли немыслимой величины львы, не знаю
точно, бронзовые или деревянные, но позолоченные, которые били хвостами
землю, и, разинув пасти и шевеля языками, издавали рев. Я был введен туда,
пред лице императора, опираясь на плечи двух евнухов. Когда при моем
приходе львы испустили рев, птицы запели, согласно своим видам, я не
испытал ни страха, ни удивления, поскольку был предупрежден обо всем
этом теми, кто хорошо это знал. Когда же, в третий раз почтив императора
поклоном, я поднял голову, то увидел, что он, сидевший прежде на
небольшом возвышении, поднят над землей; затем я лицезрел, что он,
облаченный уже в другие одежды, сидит почти у потолка дома; я не могу
«Курбатовские чтения» (Ануфриева А.С. Первое посольство Лиутпранда Кремонского в
Константинополь: дипломатическая миссия или образовательная поездка?». Сборник
тезисов готовится к публикации).
702
Ср. Быт. 1:24.

250

представить, как это было сделано, разве что, возможно, он был поднят
приспособлением, которым поднимаются балки давильного пресса. Сам он
тогда ничего не сказал, поскольку, даже если бы хотел, слишком большое
расстояние делало это неудобным, о жизни и благополучии Беренгара он
осведомился через логофета. Когда я надлежащим образом ответил ему, по
знаку переводчика я вышел и затем был принят в предоставленной мне
гостинице»703.
Неожиданное чудесное зрелище – поднимающийся императорский трон
– изумило посла, полагавшего, что хорошо представляет, к чему следует
готовиться перед императорским приемом. Лиутпранд продемонстрировал,
что обладал определенными знаниями о византийских реалиях еще до того,
как оказался на своей первой аудиенции у василевса. Историограф прямо
упомянул, что был заранее предупрежден о поющих механических птицах и
ревущих львах, из рассказа видно, что Лиутпранд знал о надлежащем по
протоколу порядке действий в ходе приема, умел различать сан византийских
должностных лиц и понимал распределение ролей между ними в рамках
церемонии, а также, возможно, уже на тот момент обладал некоторыми
сведениями об устройстве императорского дворца. Почерпнуть эти знания
посол мог и из рассказов собственных родственников и других итальянцев,
703

Ant. P. 147. (Lib. VI. Cap. 5). ―Est Constantinopolim domus palatio contigua mirae
magnitudinis seu pulchritudinis, quae a Grecis per V loco digammae positam Magnaura, quasi
magna aura dicitur. Hanc itaque Constantinus cum ob Hispanorum nuntios, qui tunc eo noviter
venerant, tum ob me et Liutefredum hoc modo praeparari iussit. Aerea, sed deaurata quaedam
arbor ante imperatoris sedile stabat, cuius ramos itidem aereae diversi generis deaurataeque aves
replebant, quae secundum species suas diversarum avium voces emittebant. Imperatoris vero
solium huiusmodi erat arte compositum, ut in momento humile, exelsius modo, quam mox
videretur sublime, quod inmensae magnitudinis, incertum utrum aerei an lignei, verum auro tecti
leones quasi custodiebant, qui cauda terram percutientes aperto ore linguisque mobilibus rugitum
emittebant. In hac igitur duorum eunuchorum humeris incumbens ante imperatoris praesentiam
sum deductus. Cumque in adventu meo rugitum leones emitterent, aves secundum speties suas
perstreperent, nullo sum terrore, nulla admiratione commotus, quoniam quidem ex his omnibus
eos qui bene noverant fueram percontatus. Tertio itaque pronus imperatorem adorans caput
sustuli et, quem prius moderata mensura a terra elevatum sedere vidi, mox aliis indutum vestibus
poenes domus laquear sedere prospexi; quod qualiter fieret, cogitare non potui, nisi forte eo sit
subvectus ergalio, quo torcularium arbores subvehuntur. Per se autem tunc nihil locutus,
quoniam, etsi vellet, intercapedo maxima indecorum faceret, de vita Berengarii et sospitate per
logothetam est percontatus. Cui cum consequenter respondissem, interprete sum innuente
egressus et in datum mihi hospitium mox receptus‖.

251

уже бывавших в Константинополе, и от дипломатов иных держав, с
которыми имел возможность пообщаться перед приемом. Однако его
представления о символическом акте, на поверку, были далеко не полными,
именно

обмануть

ожидания

посла,

по-видимому,

и

рассчитывали

византийцы.
Глава Книги церемоний, посвященная посольским приемам, во многих
деталях соотносится со свидетельством Лиутпранда. Первая часть главы704
представляет собой обобщенное описание процедуры посольского приема в
зале Магнавра. Дальнейшие разделы705 посвящены двум конкретным
историческим эпизодам: приему посольства от эмира Алеппо Сайфа-адДоулы в 946 г.706 и торжествам в честь визита княгини Ольги, побывавшей в
Константинополе в том же году707. Описания приемов, оказанных арабскому
посольству и миссии из Киевской Руси, судя по всему, представляют собой
более позднее, уже «постконстантиновское» добавление708.
Распоряжения, предназначавшиеся для двух конкретных случаев, в
контексте Книги церемоний воспринимались уже как примеры, образцы,
которыми следовало руководствоваться в дальнейшем при организации
других схожих приемов. То есть, «частные» случаи здесь играют скорее роль
обобщения. И наоборот: «обобщающий» первый раздел главы отнюдь не во
всем представляет собой лишь строгий формуляр. В этой части текста также
704

De cer. Reiske. S. 566-570. (II. 15). Этот фрагмент текста Фезерстоун предположительно
определяет как завершающую часть «первоначальной» Книги церемоний, относящейся ко
времени Константина VII. (Featherstone J. M. Op. cit. P. 77.).
705
Фезерстоун выделил еще десять разделов, пронумеровав их, соответственно, 15.215.11. (Featherstone J. M. Op. cit. P. 80-81.).
706
De cer. Reiske. S. 570-594. ( II. 15). К вопросу о датировке: Kresten O. Staatsempfänge im
Kaiserpalast von Konstantinopel um die Mitte des 10. Jahrhunderts. Beobachtungen zu Kapitel II
15 des sogenannten Zeremonienbuchs. Wien, 2000; Featherstone J. M. Op. cit. Р. 76.
707
De cer. Reiske. II. 15. S. 594-599. Проблема датировки визита княгини Ольги долгое
время была дискуссионной в литературе: в качестве альтернативной даты визита
рассматривался 957 г. (подробнее о ходе этой дискуссии см. Kresten O. Staatsempfänge…
S. 2-13). На сегодняшний день в литературе принята точка зрения, обоснованная
российским византинистом Г.Г. Литавриным, в соответствии с которой пребывание Ольги
в Константинополе относится к 946 году. Литаврин Г.Г. О датировке... С. 173-183; Kresten
O. Staatsempfänge… S. 40.
708
Featherstone J. M. Op. cit. Р. 77.

252

нередко упоминаются детали, связанные с тем или иным конкретным
эпизодом, хотя имена и даты не названы прямо. Описания различных
ритуалов в Книге церемоний часто представляют собой именно компиляцию
из собранного воедино опыта нескольких различных символических актов709.
Данные византийского трактата подтверждают, что Лиутпранд описал
ход приема близко к его «нормативному» порядку. В Книге церемоний
сообщается, что в случае, если в один день требовалось принять сразу
несколько дипломатических миссий, послы разных государей входили в зал
по очереди, сменяя друг друга, – к моменту появления следующего, его
предшественник уже покидал зал710. Так это было и c Лиутпрандом, который
упоминает о сопутствовавших ему послах от Оттона I и из Испании. Посол
входил,

сопровождаемый

высокопоставленных

остиарием711,

придворных

а

сановников712.

также
Здесь

одним

из

свидетельство

Лиутпранда тоже вполне соответствует сведениям из Книги церемоний:
автор «Антаподосиса» упоминает о том, что вошел в залу, «опершись на
плечи двух евнухов»713. И именно момент запуска чудесных механизмов в
Книге церемоний, как и в рассказе из «Антаподосиса», рассматривается как
кульминация

всего

приема (хотя

взлетающий

трон

здесь

еще не

упоминается): «пока логофет задает послу принятые вопросы, начинают

709

Эту особенность Книги церемоний выразительно охарактеризовал, в частности, Ж.
Дагрон. Дагрон Ж. Указ. соч. С. 108.
710
De cer. Reiske. II. 15. S. 569. «εἰ δὲ θαὶ ἔζηηλ ἕηεξνο θίινο θαὶ θειεύνπζηλ νἱ δε ζπόηαη
ηνῦηνλ εἰζειζεῖλ͵ πάιηλ ἐλ ηῷ εἰζέξρεζζαη αὐηὸλ θαὶ ἐμέξρεζζαη ἡ αὐηὴ ηάμηο θαὶ ἀθνινπζία
θπιάηηεηαη͵ ὃλ ηξό πνλ εἰξήθακελ͵ θαὶ ἁπιῶο ὅζνη ἂλ ζέιωζηλ θίινη͵ ἐθ΄ ἑλὶ ἑθάζηῳ ηειεῖηαη͵
ὡο πξνείξεηαη».
711
Придворным-евнухом, чьей основной обязанностью было вводить посетителей к
императору или императрице. Kazhdan A. Ostiarios // ODB. Vol. 3. P. 1540; Vogt A.
Commentaire… P. 43.
712
Катепаном базилики, начальником («комитом») императорской конюшни или
протостратором. De cer. Reiske. II. 15. S. 568. «θαὶ κεηὰ ηὸ ζηῆλαη αὐηνὺο λεύεη ὁ πξαηπόζηηνο
ηῷ ὀζηηαξίῳ ηῷ ηὴλ ρξπζῆλ βέξγαλ θαηέρνληη͵ θαὶ εἰζάγεη ηὸλ ἐζληθὸλ͵ δεινλόηη θξαηνύκελνλ
ὑπὸ ηνῦ θα ηεπάλω ηῶλ βαζηιηθῶλ ἢ θαὶ ὑπὸ ηνῦ θόκεηνο ηνῦ ζηαύινπ ἢ θαὶ ὑπὸ ηνῦ
πξωηνζηξάηωξνο͵ ζπλόληνο αὐηνῖο θαὶ ηνῦ ἑξ κελεπηνῦ͵ πξνπνξεπνκέλνπ δεινλόηη θαὶ ηνῦ
ινγνζέηνπ ηνῦ δξόκνπ».
713
Ant. Р. 147 (Lib. VI. Cap. 5.).

253

реветь львы, а птицы, сидящие на троне и на деревьях, – благозвучно петь, и
животные на троне поднимаются со своих мест и встают на ноги»714.
Однако

Книга

церемоний

регламентирует

не

только

ту

часть

церемониала, в которой непосредственно участвовали иноземные посланцы,
но и многое, что было скрыто от их глаз: например, то, как перед приемом в
Магнавру в порядке старшинства друг за другом торжественно входили
группы византийских сановников715. А кроме того, здесь отражено главное,
что отличало точку зрения византийцев на церемонию от взгляда
Лиутпранда: в трактате показано, как организаторы «дирижировали» ходом
приема.
В частности, как видно из вышеприведенной цитаты, трактат
предписывал включать чудесные механизмы непосредственно в момент
диалога посла с логофетом716, то есть поразительный «спецэффект»
намеренно должен был сработать внезапно для иноземного дипломата, в
момент, когда тот приступал к переговорам в соответствии с известным ему
протоколом. Включение и выключение автоматов Магнавры как бы задавало
ритм всей символической сцены: уже при появлении посла начинали звучать
механические органы, а когда вся делегация покидала зал, – вновь двигались
затихшие было механические животные и птицы в императорском троне717. В
основе происходящего лежал строгий порядок, ритм действий – но ясен он
714

Ibid. S. 568-569. «Καὶ πνηνῦληνο ηνῦ ινγνζέηνπ ηὰο ζπλήζεηο ἐξωηήζεηο εἰο αὐηὸλ, ἄξρνληαη
βξπρᾶζζαη νἱ ιένληεο θαὶ ηὰ ὄξλεα ηὰ ἐλ ηῷ ζέληδῳ͵ ὁκνίωο θαὶ ηὰ ἐλ ηνῖο δέλδξεζη͵ ᾄδεηλ
ἐλαξκνλίωο· ηὰ δὲ δῶα ηὰ ἐλ ηῷ ζξόλῳ ἀπὸ ηῶλ ἰδίωλ βαζκῶλ ἀλνξζνῦληαη».
715
De cer. Reiske. II. 15. S. 567-568. «θαὶ ἐλ ηῷ ηνύηνπο ζηῆλαη λεύεη ὁ πξαηπόζηηνο ηῷ
ὀζηηαξίῳ ηῷ ηὴλ ρξπζῆλ βέξγαλ θαηέρνληη͵ θαὶ ἐμέξρεηαη θαὶ εἰζάγεη βῆινλ α͵ ηνὺο καγί ζηξνπο.
θαὶ πάιηλ δηὰ λεύκαηνο ηνῦ πξαηπνζίηνπ ἐμέξρεηαη ἕηεξνο ὀζηηάξηνο͵ θαὶ εἰζάγεη ηῷ αὐηῷ
ζρήκαηη βῆινλ β͵ ηνὺο παηξηθίνπο. θαὶ πάιηλ δηὰ λεύκαηνο ηνῦ πξαηπνζίηνπ ἐμέξρεηαη ὁ ἕηεξνο
ὀζηηάξηνο͵ θαὶ εἰζάγεη ηῷ αὐηῷ ζρήκαηη βῆινλ γ͵ ηνὺο ζπγθιεηηθνὺο͵ θαὶ ἁπιῶο ὅζα ἂλ βῆια
ἔρεη ἡ ζπλήζεηα θαὶ ἡ ηάμηο ηῶλ δνρῶλ».
716
Ibid.
717
Ibid. «θαὶ δὴ ηνύηνπ εἰζειζόληνο͵ πίπηεη ἐπ΄ ἐδάθνπο πξνζθπλῶλ ηνὺο δεζπόηαο͵ θαὶ εὐζέωο
αὐινῦζη ηὰ ὄξγαλα· εἶηα εἰζέξρεηαη θαὶ ἵζηαηαη ἀπὸ δηαζηήκαηνο ηνῦ βαζηιηθνῦ ζξόλνπ͵ θαὶ
εὐζέωο παίνπζη ηὰ ὄξγαλα»; «θαὶ δὴ κεηὰ ηὴλ ζπκπιήξωζηλ ηνῦ θαληζθίνπ ὑπὸ ηνῦ ινγνζέηνπ
πξνηξαπεὶο ὁ ἐζληθὸο πξνζθπλήζαο ἐμέξρεηαη͵ θαὶ ἐλ ηῷ ηνῦηνλ ἀπνθηλῆζαη ἐμειζεῖλ ηά ηε
ὄξγαλα αὐινῦζηλ θαὶ νἱ ιένληεο θαὶ ηὰ ὄξλεα ηὴλ ἰδίαλ ἕθαζηνλ ἀπνπιεξνῦζη θω λὴλ͵ θαὶ ηὰ
ζεξία πάληα ηῶλ ἰδίωλ βαζκίδωλ δηαλίζηαληαη. θαὶ ἐλ ηῷ ἐμηέλαη ηὸλ ἐζληθὸλ ηνῦ βήινπ παίνπζη
ηά ηε ὄξ γαλα͵ θαὶ ηὰ ὄξλεα θαὶ ηὰ ζεξία ηνῖο ἰδίνηο ηόπνηο ἐγθαζέδνληαη».

254

должен был быть лишь самим византийцам, а вот представления посла о том,
чему и в каком порядке положено происходить, намеренно нарушались. Как
видно из свидетельства Лиутпранда, в его случае этот прием эффективно
сработал, дополнительно усилив его изумление и растерянность.
Сам эффект новизны «высокотехнологичного» зрелища, увиденного
Лиутпрандом, по всей видимости, также был просчитан. Посол ожидал и
рева механических львов, и пения механических птиц, а потому «не
испугался и не удивился», услышав их718. Эти диковины в самом деле не
были на тот момент новшествами. Еще веком раньше, для императора
Феофила (829-842 гг.), были изготовлены механические животные и птицы,
органы и золотые деревья; – не те самые, которые видел Лиутпранд и
которые описывает Книга церемоний, но их «прототипы», по образцу
которых

были

созданы

автоматы

Константина

VII719.

Технологии,

использованные в этих изделиях, восходили, судя по всему, еще к
эллинистическим

трактатам

по

пневматике,

которые

были

широко

распространены в IX в. и X в. в арабском и византийском мире720.
Реконструкция

аппаратов

эпохи

Феофила,

по-видимому,

еще

была

эффектной новинкой к моменту приема испанских послов в 946 г.,
описанного в Книге церемоний.
В трактате, в разделе, посвященном торжествам в честь послов от эмира
Алеппо, есть также краткие упоминания о приеме испанского посольства в

718

Ant. Р. 147 (Lib. VI. Cap. 5.).
Наиболее раннее упоминание – в «Хронике» Георгия Амартола (Georgii Monachi Vitae
imperatorum recentiorum // Theophanes Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister,
Georgius Monacnus // Hrsg. J. Becker. Bonn, 1838. S. 793.). Об описаниях таких «автоматов»
в более поздних источниках – см. подробнее Brett G. The Automata in the Byzantine "Throne
of Solomon" // Speculum. 1954. Vol. 29. № 3. P. 481-482; Самодурова З.Г.
Естественнонаучное знание // Культура Византии. Т. 2. Вторая половина VII-XII в. С. 317.
(Российская исследовательница исходила из предположения, что при Константине
продолжали использоваться автоматы, изготовленные для Феофила, ее британский
коллега – напротив, считал, что речь идет о разных изделиях).
720
Brett G. Op. cit. P. 478-480; подробнее о характере звукового сопровождения церемонии
и о механизмах, применявшихся в органах Магнавры – см. Maliaras N. Die Orgel im
byzantinischen Hofzeremoniell des 9. und des 10. Jahrhunderts. München, 1991.
719

255

Магнавре721. Й. Беккер в своем комментарии предполагал что, возможно, и
«Антаподосис», и Книга церемоний касаются здесь одного и того же эпизода,
однако на сегодня в качестве наиболее вероятной принята другая версия:
свидетельство византийского источника относят к более ранней дате –
946 г.722. В таком случае, можно было бы объяснить осведомленность
Лиутпранда о чудесах Магнавры тем, что перед приемом он общался с
участниками испанского посольства, среди которых оказались «опытные»
люди, тремя годами раньше уже видевшиемеханических львов и птиц.
Возможно, именно из-за необходимости вновь поразить «видавших виды»
испанских послов, организаторам приема пришлось изобрести новую
диковину – «взлетающий» трон. Вместе с ними, волею судеб, удостоился
возможности лицезреть необычное действо и Лиутпранд.
Масштаб и пышность приема, на котором довелось побывать
неопытному послу от некоронованного итальянского властителя Беренгара
мало соответствовали его тогдашнему статусу. Книга церемоний показывает,
что византийские властители нередко принимали иноземцев не только в
Магнавре, но и в других покоях Большого дворца723. Однако, судя по всему,
именно в Магнавре устраивались важнейшие аудиенции; и, особенно часто, –
первые (по прибытию иноземцев в Константинополь) встречи послов с
императором724. Надо полагать, за этим стояло понятное намерение
произвести сильное первое впечатление, сразу же продемонстрировав такие
диковины, как Трон Соломона и «чудеса техники», окружавшие его.
Можно объяснить пышность церемонии приемом сразу несколько
делегаций. О том, что Лиутпранд не был первым по статусу среди послов,
принятых в тот день, косвенно свидетельствуют и его собственные слова. В
721

De cer. Reiske. II. 15. S. 571, 581.
Becker J. Kommentar… S. 154. Ср. Featherstone J.M. Op. cit. P. 76; Kresten O.
Staatsempfänge… S. 40.
723
В частности, в Хрисотриклинии (см. о приеме арабских послов: De cer. Reiske. II. 15. S.
586-588), или в Триклинии Юстиниана (о приеме княгини Ольги императрицей: Ibid. S.
595-596).
724
Первый прием арабских посланцев: De cer. Reiske. II. 15. S. 583-584., первый прием
княгини Ольги: Ibid. S. 594-595.
722

256

«Антаподосисе» он сообщает: прием был устроен «[…] как для испанских
послов, […] так и для меня и Лиутфрида […]»725. Первыми упомянуты, – и
это выделено особо, – именно послы из Испании; Лиутпранд же и Лиутфрид
названы во вторую очередь. Это могло отражать, в том числе, и
последовательность, в которой посольские делегации входили к императору;
так или иначе, посланцам халифа, по-видимому, было оказано предпочтение.
По рассказу историографа складывается впечатление, что его роль в
тщательно «срежиссированном» приеме была скорее пассивной. Автор
писал, что в ходе аудиенции ориентировался на действия византийских
должностных лиц, сопровождавших его или находившихся в зале приема: «я
был введен туда, пред лице императора, опираясь на плечи двух евнухов»,
«по знаку переводчика я вышел», посредником в его «диалоге» с василевсом
служил логофет, а сам разговор оказался формальностью, - возможности
беседовать с императором посол, по существу, был лишен726. Церемониал
был выстроен так, чтобы управлять действиями иноземного дипломата, а
также манипулировать его реакциями, то и дело обманывая ожидания,
нарушая представления о надлежащем порядке символического акта, прямо в
ходе него устанавливая новые правила игры, - тем самым ограничивая
возможность посла активно участвовать в происходящем.
Именно благодаря этому эффекту «обмана ожиданий», новизны и
необычности зрелища данный эпизод, по словам автора, и был запечатлен в
«Антаподосисе»: «мы прибыли в Константинополь, где были приняты столь
неслыханным и удивительным образом, что было бы не стыдно описать
это»727. Историограф видел здесь возможность зарекомендовать себя в глазах
нового покровителя в качестве человека искушенного. Сам шанс наблюдать
725

Ant. Р. 147 (Lib. VI. Cap. 5.). ―[…] cum ob Hispanorum nuntios, […] tum ob me et
Liutefredum […]‖.
726
Ibid. ―In hac igitur duorum eunuchorum humeris incumbens ante imperatoris praesentiam
sum deductus‖, ―interprete sum innuente egressus‖, ―Per se autem tunc nihil locutus, quoniam,
etsi vellet, intercapedo maxima indecorum faceret, de vita Berengarii et sospitate per logothetam
est percontatus‖.
727
Ibid. P. 146. (Lib. VI. Cap. 4) ―[…] Constantinopolim venimus, ubi quam inaudito miroque
simus modo recepti, scribere non pigebit‖.

257

столь необычное зрелище в интерпретации Лиутпранда выглядел как особая
почесть, оказанная ему при константинопольском дворе, и в этом отношении
принципиально важная особенность описания – повествование от первого
лица. При этом Лиутпранд-историограф был далек от того, чтобы
простодушно демонстрировать собственную неопытность на первом приеме.
На фоне многочисленных упомянутых им деталей, призванных показать
редкостную осведомленность начинающего посла о византийских реалиях,
удивительная сцена с взлетающим троном должна была только оттенять и
усиливать это впечатление: византийцы сумели изумить даже его,
Лиутпранда.
В «Антаподосисе» автор нередко приводил примеры иных диковинных
или неожиданных ситуаций на посольских приемах. Так, например,
историограф описал случай, произошедший в Константинополе с его отцом:
собаки, привезенные послом в дар императору Роману, неожиданно
накинулись на того и едва не покусали728. Забавный эпизод, нарушивший
установленный ход церемонии, в данном эпизоде произошел по случайности
(по словам автора, из-за реакции животных на необычное одеяние
византийского

государя)729.

В

другом

эпизоде,

установленный

ход

символического акта намеренно нарушил уже сам Лиутпранд: во время
церемонии награждения золотом византийских сановников, на которую
посла пригласили в качестве зрителя, он, остроумно ответив императору,
сумел выпросить у него для себя драгоценную награду730.
Итак, при работе над «Антаподосисом» Лиутпранд использовал эпизоды
церемоний при константинопольском дворе, виденные им самим или
известные по чужим рассказам, в качестве средства продемонстрировать

728

Ant. Р. 76 (Lib. III. Cap. 23).
Высказывались предположения, что описание агрессии собак могло быть намеком
Лиутпранда на то, что Роман был узурпатором (см. напр. Buc P. The Dangers of Ritual… P.
23.). Однако важно отметить, что в главе, предшествующей данной сцене, и в следующей
за ней, император Роман охарактеризован автором положительно. Ant. Р. 76 (Lib. III. Cap.
22, 24).
730
Ant. Р. 149-150. (Lib. VI. Cap. 10).
729

258

свою опытность и знания о византийских реалиях. Исходя из этого, для него
было важно пересказать все наиболее эффектные детали (по-видимому, на
основе записей, сделанных вскоре по следам описываемых событий). Судя по
дальнейшей успешной карьере историографа при оттоновском дворе, прежде
всего именно в качестве исполнителя дипломатических поручений, такая
стратегия вполне могла быть эффективной.
В

действительности

понимание

Лиутпрандом

хода

константинопольского церемониала было ограниченным, сам он в роли посла
был для византийцев не столько равным партнером по символической
коммуникации, сколько объектом манипуляции. Но, вместе с тем, даже в
такой пассивной роли, Лиутпранд был способен использовать ситуацию к
своей личной выгоде, - на церемонии раздачи золота или в работе над
«Антаподосисом». Доводы Т. Хофмана, спорившего с теми из коллег, кто
считал такое «простодушие» Лиутпранда проявлением его неопытности и
неумелости в качестве дипломата представляются убедительными731. На
данном этапе роль зрителя, знатока византийских диковин была ему полезна,
и потому свой опыт он охотно излагал, - но при этом в его рассказе
посольский прием представал лишь увлекательным спектаклем, как будто
лишенным какого-либо политического содержания.
2.2.3. Второе посольство Лиутпранда в Константинополь
К моменту, когда Лиутпранду довелось побывать в Константинополе во
второй раз, многое изменилось и в Византии, и на латинском Западе. В то
время как Оттон I овладел большей частью Италии и короновался в Риме
императором, в Византии на смену Константину VII, после недолгого
правления его сына, Романа II (959-963 гг.), пришел новый император –
Никифор Фока (963-969 гг.). Никифор был в прошлом успешным
полководцем и, захватив власть, женился на вдове Романа Феофано, тем
731

Hoffmann T. Diplomatie… S. 115, 154, 177-178.

259

самым обеспечив себе статус законного властителя, приемного отца юных
порфирородных принцев732.
Иным стал за два десятилетия между 949 г. и 968 г., и статус самого
Лиутпранда, – он бежал из Италии, сменив покровителя, превратился из
павийского дьякона в епископа Кремоны, на службе у Оттона I успел
проявить себя в качестве переводчика, посланца и советника. И вот теперь
ему вновь

предстояло

отправиться

в

столицу Византии

во

главе

дипломатической миссии, – уже в качестве оттоновского, а не итальянского
посла733.
Последовательно подчиняя себе итальянские земли, Оттон стал
претендовать и на византийские владения на юге Италии. Он уже начал
открытые военные действия, предприняв неудачную попытку осады
принадлежавшего грекам Бари. На фоне этих событий Лиутпранд и
отправился в посольство, целью которого было добиться династического
брака между Оттоном II и порфирородной дочерью покойного византийского
императора Романа II, - в качестве «приданого» Оттонам должны была
отойти

земли

Южной

Италии734.

Неудивительно,

что

при

дворе

воинственного императора Никифора послу был оказан отнюдь не
дружественный прием.
Повествуя об этой своей миссии, историограф особо подчеркивал
значимость роли посла: он не просто выполняет поручение государя, но даже
совершает духовный подвиг. Например, в одном из пассажей, пытаясь
оправдать собственное унижение при константинопольском дворе, он
представил себя едва ли не в качестве мученика, страдающего во славу
благочестивых императоров Оттонов. Показательно, например, такое его
обращение к своим покровителям: «За вас я был принят с пренебрежением,
за вас презрен, за вас унижен. Но я воздаю хвалы Господу Иисусу Христу,
732

Острогорский Г.А. История Византийского государства. М., 2011. С. 360-361.
Сам Лиутпранд не без гордости отмечал свое карьерное продвижение: Leg. P. 212
(Cap. 55).
734
Mayr-Harting H. Liudprand of Cremona's Account... P. 545; Острогорский Г.А. История…
С. 366.
733

260

которому вы служите всей вашей душой, за то, что за имя ваше удостоился
принять бесчестие»735. Здесь Лиутпранд косвенно цитирует ни много ни мало
Деяния апостолов: «Они же пошли из синедриона, радуясь, что за имя
Господа Иисуса удостоились принять бесчестие»736. При этом рассказ в
данной главе идет именно о событиях в День св. апостолов, и контекст, повидимому, не случаен. Лиутпранд развивает логику уподобления государя
Господу: посол, представляющий интересы государя, в свою очередь,
подобен апостолу. Параллель усиливается за счет того, что в этом эпизоде
сочинения Лиутпранд непосредственно использует слово ―apostolus‖ в
значении «посол» 737.
Сравнение посольской миссии с апостольской, проповеднической –
яркая метафора, объясняющая задачу дипломата: представлять государя
(соответственно, уподобляемого Господу) на чужой территории. Такое
понимание значительности роли посла наполняло особым смыслом и те
протокольные символические акты, в которых ему приходилось участвовать.
В повествовании о втором посольстве Лиутпранду важно представить
себя уже в активной роли «проповедника», главная задача которого –
выразить собственную позицию. Это определило ключевое отличие подхода
к описанию символических актов в «Антаподосиса» и «Отчете о
посольстве»: во втором сочинении автор уделял меньше внимания описанию
хода приемов, и значительно больше – содержанию политических дискуссий,
которые он вел с императором и сановниками. Лиутпранд концентрировался
лишь
735

на

некоторых

символических

деталях,

позволяющих

создать

Leg. P. 195. (Cap. 19). ―In vobis contemptus, in vobis spretus, in vobis abiectus. Sed gratias
ago domino lesu Christo, cui vos servitis omni spiritu vestro, quod habitus sum pro nomine
vestro dignus contumelias pati‖.
736
Деяния апостолов. 5, 41. ―Et illi quidem ibant gaudentes a conspectu concilii, quoniam digni
habiti sunt pro nomine Jesu contumeliam pati‖.
737
Напр. ―bulgarorum ille apostolus‖. Leg. P. 195. (Cap. 19). Соответственно, грешники, не
принимающие волю Божию, поносят и гонят, оскорбляют тех, кто проповедует ее, –
прозрачный намек на византийцев, отказавшихся вести с Лиутпрандом переговоры о
предложениях Оттонов. В качестве олицетворения Господа, к тому же, выступают сразу
два государя – Оттон I и Оттон II, отец и сын, что тоже открывает возможность для
дальнейших трактовок с христианскими отсылками.

261

негативный образ оппонентов и в очередной раз продемонстрировать
собственную лояльность Оттонам.
Автор повествует, что на первом же приеме у императора Никифор
заявил послу: «Мы должны бы были, и даже желали бы принять тебя с
радушием и великолепием, но нечестивость твоего государя не позволяет
[этого]»738. Отсутствие блеска и пышности на приемах, таким образом,
напрямую связывалось с враждебным отношением византийцев к саксонским
государям, и далее автор подчеркивал многочисленные проявления
«экономии» в организации дипломатических церемоний и других публичных
актов,

чтобы

дополнительно

дискредитировать

Никифора

и

его

уже

с

ритуалами

времен

приближенных.
Лиутпранд,

знакомый

византийскими

Константина Багрянородного, мог, основываясь на этом опыте, проводить
сравнение с эпохой Никифора Фоки. Предсказуемо, что такое сопоставление,
с точки зрения посла, было отнюдь не в пользу последнего. Однако причиной
тому могло послужить не только субъективное восприятие, обусловленное
его личной обидой и конфликтом с василевсом739.
За миновавшие двадцать лет в самом деле существенно переменился
уклад жизни императорского дворца. В беседе с Лиутпрандом приближенные
Никифора прямо высказывались о разнице между прежним и нынешним
императором: «Император Константин, говорят они, был человеком мягким,
постоянно оставался во дворце, и таким образом делал [другие] народы
дружественными себе; а василевс Никифор, человек ηαρύρεηξ, то есть
увлеченный военными предприятиями, избегает дворца, как чумы»740.

738

Leg. Р. 188. (Cap. 4.) ―Debueramus, immo volueramus te benigne magnificeque suscipere;
sed domini tui impietas non permittit‖.
739
Вопреки точке зрения, часто встречающейся в работах исследователей. См. напр.
Rentschler M. Op. cit. S. 4; Lintzel M. Studien über Liutprand... S. 370-371.
740
Leg. Р. 212. (Cap. 55.). ―Constantinus, inquiunt, imperator, homo lenis, in palatio manens
perpetuo huiusmodi rebus amicas sibi nationes effecerat; Nicephorus vero basileus, homo
ταχύρεηξ, id est militiae deditus, palatium сeu pestem abhorret‖.

262

Итак,

по

словам

его

собственных

приверженцев,

Никифор

в

противоположность Константину VII был чужд дворцу, и в сочинении
Лиутпранда чуждость эта объясняется, прежде всего, его страстью к военным
предприятиям. Между тем с Никифором Фокой устойчиво ассоциируется не
только образ воина, но и образ аскета741; набожность, личное благочестие
являлись столь же важными составляющими в «саморепрезентации»
Никифора, как и ореол победоносного полководца742. Приверженность
христианскому аскетизму, в сочетании с «солдатской» простотой и
умеренностью, также могла в определенной мере влиять на то, что Никифор
«избегал дворца, как чумы», был чужд демонстративной роскоши и
пышности. Впрочем, Книга церемоний во время его правления продолжала
дополняться

и

применялась

в

дворцовой

практике743,

масштабные

символические действа все так же использовались – в том числе и для того,
чтобы впечатлять иноземных послов.
В ходе второго посольства Лиутпранду довелось наблюдать масштабные
символические акты – прежде всего, связанные с церковными праздниками.
Посол пробыл в Константинополе, по его свидетельству, с 4 июня по 2
октября 968 г.744, то есть, в отличие от первого визита, не застал ни Пасху, ни
Рождество. Однако с его пребыванием в столице Византии совпали другие
важные церковные праздники. Сам Лиутпранд в «Отчете» упоминает Троицу
741

Острогорский Г.А. История… С. 362.
Там же.
743
McCormick M. Eternal victory… P. 176.
744
Leg. P. 187, 213. (Cap. 2, 58). Фиксация дат Лиутпрандом показывает, что в основе
сочинения, вероятно, лежали заметки, которые автор вел в течение посольства, –
своеобразный дневник с хронологическими записями. Подчас автор упоминает, что часть
текста писалась им по ходу действия. Ср. напр. «Написав эти строки, 2 октября, в десятом
часу, я на лодке покинул этот […] город вместе с провожатыми […]» (―His conscriptis
versibus sexto Nonas Octobris hora deсima ex illa […] civitate cum diasoste meo lintre egressus
[…]‖). Leg. P. 213 (Cap. 58). Весьма вероятно, что и свидетельства в «Антаподосисе» о
первой миссии Лиутпранда основаны на такого рода дневнике посла, - они также
представляют собой изложение эпизодов в хронологическом порядке. Практика ведения
хронологических записей в ходе миссии и, на их основе, последовательного изложения
событий в отчете о посольстве, по-видимому, отражена и в житии Иоанна из Горце. Vita
Iohannis abbatis Gorziensis auctore Iohanne abbate S. Arnulfi / Hrsg. von. G. H. Pertz.
Hannover, 1841. (MGH SS, [4]). S. 369-377. (Cap. 115-136). См. также: Karpf E.
Herrscherlegitimation… S. 86-88; Арнаутова Ю.Э. Иоанн из Горце // ПЭ. Т. 24. С. 280-283.
742

263

(праздновавшуюся в том году 7 июня)745, День св. апостолов Петра и Павла
(29 июня)746, Вознесение пророка Илии (20 июля)747, Вознесение Богоматери
(15 августа)748 и Крестовоздвижение (14 сентября)749.
Как

наиболее важные празднества, отмечавшиеся с особенным

размахом, Лиутпранд выделяет среди них, прежде всего, Троицу, Вознесение
Илии и Крестовоздвижение. В Книге церемоний также уделяется особое
внимание торжествам по случаю этих дат750; преемственность по отношению
к прежним символическим традициям во многих отношениях сохранялась и
подчеркивалась и в правление Никифора.
Однако дипломатических церемоний такого размаха (и, соответственно,
такой стоимости), как посольский прием в Магнавре с взлетающим троном,
Лиутпранд в «Отчете о посольстве» не упоминает. Более того, он то и дело
выискивает в византийских церемониях детали, которые, с его точки зрения,
позволяют показать их бедность, скудость751. Возможно, здесь его
субъективная и утрированная оценка все же имела и определенные реальные
основания. Церемонии времен «воина и аскета» Никифора, по всей
видимости, действительно были скромней, чем при Константине.
На смену демонстративной роскоши и расточительности пришла
демонстративная благочестивая умеренность; причем, возможно, Лиутпранд
здесь не вполне воспринимал утонченный христианский подтекст, видя в
745

Ibid. P. 188-193 (Cap. 3-13).
Ibid. P. 195-196 (Cap. 19-20).
747
Ibid. P. 200-201 (Cap. 31-33).
748
Ibid. P. 207-208 (Cap. 47).
749
Ibid. P. 208-209 (Cap. 49).
750
De cer. Vogt. I. 9. P. 54-64. (Троица); Ibid. I. 28 (19). P. 106-110. (Вознесение Илии); Ibid.
I. 31 (22). P. 116-118. (Крестовоздвижение). Празднование Вознесения Илии в качестве
важного имперского торжества, наряду с ключевыми датами христианского календаря,
было установлено еще основателем Василием I (867-886). Vogt A. Commentaire… P.130131. По предположению Ж. Дагрона, это было связано с одним из значительных эпизодов
в истории Македонской династии: формальным примирением Василия с его сыном
Львом, между которыми разгорелся острый конфликт. Дагрон Ж. Указ. соч. С. 60; о
причинах враждебного отношения между отцом и сыном: Острогорский Г.А. История…
С. 304, 312.
751
Будь то, например, «ветхость» облачений сановников и императора во время
торжественной процессии на Троицу или участие в ней «босоногой черни» (Leg. P. 191
(Cap. 9).
746

264

аскетизме лишь проявление скупости. Впрочем, и в таком взгляде была доля
истины: понятно, что постоянно воевавший Никифор не мог тратить на
дворцовые

мероприятия

добивавшийся

«дружбы

такие
других

средства,

как

народов»

«мягкий»

исключительно

Константин,
тем,

что

«постоянно оставался во дворце». Таким образом, критикуя «упадок»
придворного церемониала, Лиутпранд, в том числе, вставал на сторону
определенной группы византийцев, оппозиционных по отношению к
нынешнему государю.
Описывая недружественный прием, автор упоминает промедление со
встречей делегации у ворот Константинополя (из-за чего посол вместе со
спутниками был вынужден ждать под дождем)752, отсутствие императора на
первом приеме, - с послом беседовал лишь логофет, да и тот принял письма
от Оттонов не лично, а через переводчика753. За время переговоров на
официальных дипломатических приемах, по свидетельствам Лиутпранда,
пренебрежение к нему проявлялась в том, что византийцы то и дело под
каким-либо благовидным предлогом прерывали диалог, не давая послу
высказать свои аргументы, Лиутпранда неоднократно принуждали прибыть
на прием, когда он был болен, и, не смотря на его физическое состояние,
требовали стоять перед императором с непокрытой головой754, долгое время
Никифор пренебрегал дарами, привезенными саксонской делегацией, и
согласился

принять

их

лишь

в

конце

пребывания

миссии

в

Константинополе755. Наконец, возвращение делегации было намеренно
сильно задержано, и даже после получения согласия василевса на отправку в
обратный путь проволочки еще долго не заканчивались756.
В своих претензиях к византийцам автор исходил из представления о
неких универсальных нормах дипломатического протокола, правилах
символической коммуникации, понятных обеим сторонам диалога. Язык
752

Leg. P. 187. (Cap. 2).
Ibid. P. 187-188 (Cap. 2).
754
Ibid. P. 198, 200-203. (Cap. 25, 31, 37).
755
Ibid. P. 201. (Cap. 32).
756
Ibid. P. 210-212. (Cap. 53-57).
753

265

этот, по-видимому, был ясен и читателям отчета – представителям немецкой
и итальянской элиты757.
Все перечисленные примеры символического выражения пренебрежения
не являлись прямым нарушением протокола, Никифору и его приближенным
всякий раз удавалось объяснить их в рамках норм дипломатической
коммуникации. Для Лиутпранда это становилось основанием для обвинений
их в лицемерии. Однако логика действий византийских организаторов
церемониала оставалась, во многом, той же, что и во время первого его
посольства к Константину VII: они изменяли существующий порядок
символического

действа,

обманывая

ожидания

иноземного

посла,

манипулируя им и заставляя действовать так, как им требовалось. Как и в
эпизоде из «Антаподосиса», Лиутпранд упоминает здесь, о том, что его
действиями

в

ходе

приемов

«дирижировали»

и

его

перемещения

направляли758, но если в первом сочинении он говорил об этом нейтрально,
как о принятой особенности церемониала, то в «Отчете…» упоминал с
негативными коннотациями, часто – как об ограничении свободы и
навязывании чужой воли.
Также его отношение переменилось с нейтрального на негативное при
описании символических деталей, отличавшихся от принятых на латинском
Западе. Показателен пример с особым византийским головным убором,
платком теристрой, который еще в «Антаподосисе», в упоминавшейся выше
сцене с преподнесением в дар собак императору Роману759, Лиутпранд
описал как непривычный, диковинный, упомянул хоть и в комическом
контексте, но без уничижительного оттенка. Те же отличия в традиции
ношения головных уборов (и в целом церемониальных облачений) в

757

Одними из главных читателей, которым было непосредственно адресовано сочинения,
по-видимому, являлись властители Капуи и Беневента. Mayr-Harting H. Liudprand of
Cremona's Account... P. 539-556.
758
«Никифор […] приказал прийти», «я был приведен пред лице логофета» (―Nicephorus
[…] venire iussit‖, ―logothetae presentiam sum deductus‖. Leg. P. 187-188. (Cap. 2)), «я был
приведен к Никифору» (―ante Nicephorum sum deductus‖. Ibid. P. 188 (Cap.3)).
759
Подробнее см. С. 257. данной работы.

266

Византии и на Западе стали во время второго посольства уже поводом для
конфликта, а в сочинении – для язвительной насмешки над византийцами:
«Когда я ехал верхом, с шапкой на голове, и меня издали увидел куропалат,
он немедленно через сына передал мне, что там, где находится император,
всем полагается ездить не в шапке, а в теристре. На это я ответил: «В тиарах
и теристрах ездят верхом наши женщины, мужчины же – в шапках. Вам не
следует принуждать меня изменять обычаю отцов, ведь мы позволяем
вашим, приезжающим к нам, соблюдать обычай отцов; у нас они с длинными
рукавами, в замотанных и скрепленных булавками одеждах, длинноволосые,
в долгополых туниках ездят верхом, ходят, сидят за столом и, что кажется
всем нам чрезвычайно неподобающим, только они с покрытой головой
целуют наших императоров», «чему да не позволит Бог более совершаться!»,
- добавил я про себя. «Так значит - возвращайся» - сказал он»760.
Данный пример отражает характерную, повторявшуюся во время
второго посольства ситуацию: в ответ на унизительное, с его точки зрения,
требование византийцев, оправдываемое протоколом, оттоновский посол
пытался приводить контраргументы, которые, однако, не имели эффекта, византийцы продолжали действовать в соответствии с теми символическими
нормами, которые установили сами.
Учитывая же, что Лиутпранд в своем сочинении имел возможность
приукрасить реальные события, неясно, действительно ли посол решался
высказать свои возражения, или домысливал их впоследствии. Так или иначе,
в «Отчете о посольстве» он в контексте различных символических актов
стремился представить себя как посла-«апостола», активно отстаивавшего
свою
760

позицию,

в

итоге

неизменно

оказывавшегося

вынужденным

Leg. P. 203 (Cap. 37) ―cum pileatus equitarem meque coropalates a longe prospiceret, filio
celeriter directo mihi mandavit non esse quempiam, ubi imperator esset, pileatum, sed
teristratum incedere. Cui: 'Mulieres', inquam, 'nostrae tiaratae et teristratae, viri equitant pileati.
Nec decet vos compellere patrium me hic mutare morem, cum vestros nos adeuntes patrium
morem tenere sinamus; manicati enim, fasciati, fibulati, criniti, talari tunica induti penes nos
equitant, incedunt, mensae assident et, quod nostris omnibus nimis turpe videtur, ipsi soli capite
operto imperatores nostros deosculantur', 'quod non amplius fieri Deus permittat! tacitus dixi. —
'Revertere ergo!‘ inquit‖.

267

подчиниться давлению византийцев, но внутренне сохранявшего верность
своим государям. Для критики оппонентов он использовал аргументы самого
разного свойства: при необходимости, пытаясь исходить из точки зрения
византийских оппонентов Никифора, в других случаях – критикуя чуждый
византийский уклад в целом.
В целом, наиболее подробные развернутые описания символических
актов в «Отчете о посольстве» связаны не собственно с посольскими
приемами, а с иными торжественными мероприятиями, в которых
Лиутпранду довелось принимать участие, - в частности, с литургическими
процессиями и пирами в императорском дворце. В описаниях собственно
дипломатических

символических

актов

важнейшее

место

отводится

пересказу содержания пространных диалогов Лиутпранда с василевсом и его
приближенными, а не описанию символических элементов. Как правило, в
«Отчете о посольстве» автор концентрирует внимание на тех деталях
дипломатического ритуала, которые мог истолковать как прямое выражение
враждебности по отношению к Оттонам либо как способ давления на посла,
принуждения его действовать против воли. Этот подход давал возможность
оправдать свои ошибочные действия или вынужденное бездействие в ходе
посольства, сосредоточив внимание не на поступках как таковых (ведь они
определялись лишь формальным протоколом, становившимся орудием в
руках византийцев), а на содержательном, внутреннем: в мыслях и словах
оттоновский посол оставался верным своим покровителям и мужественно
отстаивал свою позицию. Конечно же, насколько позволяет судить об этом
его собственный «Отчет о посольстве».
2.2.4. Выводы
В сочинениях Лиутпранда Кремонского свидетельства о византийском
дипломатическом церемониале носят особенно сильный отпечаток авторской
индивидуальности. Символические акты описаны в них от первого лица, их

268

непосредственным участником, работавшим на основе собственных записей
об увиденном, благодаря чему оказались точно зафиксированы многие
детали. Автор уделил большое внимание описанию своих непосредственных
впечатлений, реакций в ходе церемоний.
И

в

«Антаподосисе»,

и

в

«Отчете

о

посольстве»

Лиутпранд

продемонстрировал осведомленность о том, как выстраивались византийские
символические акты, причем, по-видимому, часть знаний получил еще до
собственных поездок. Он имел представление о надлежащем порядке
действий в ходе посольского приема, понимал распределение ролей между
должностными лицами, участвовавшими в нем, обладал определенными
знаниями об устройстве Большого дворца, был внимателен к специфическим
деталям византийской символической коммуникации, отличавшимся от
принятых на латинском Западе. В ходе второго посольства оттоновский
посол сумел оценить отличия между церемониями эпохи Константина VII и
Никифора Фоки, исходя в том числе из «внутренневизантийской» точки
зрения.

В

качестве

устойчивых,

обязательных

составляющих

дипломатического церемониала западный дипломат сер. Х в. рассматривал
такие элементы, как официальная встреча миссии при прибытии в город и
процедура согласовании отправки ее в обратный путь, передача писем и
верительных грамот на первой аудиенции, обмен дарами; он также ожидал от
партнеров по переговорам соблюдения ряда других норм дипломатического
этикета.
В то же время, понимание послом хода символических актов в
константинопольском дворце не было полным. В своих действиях во время
приемов ему приходилось ориентироваться на указания византийских
сановников, и в первом, и во втором посольстве Лиутпранд сталкивался с
тем, что ход аудиенции выстраивали вопреки его ожиданиям, сам он, таким
образом, нередко вынужденно оказывался в роли наблюдателя, лишенного
возможности активно действовать, нарушить сценарий, запланированный
организаторами церемонии.

269

Лиутпранд как историограф был способен мастерски использовать эти
константинопольские впечатления в собственных интересах, - стремясь
зарекомендовать себя как опытного дипломата в «Антаподосисе» или
оправдать неудачную миссию в «Отчете о посольстве». Сочинитель,
неизменно проявлявший особое внимание к необычным деталям и
неожиданным ситуациям, обрел в Константинополе богатый материал для
своих произведений.
На основании его свидетельств можно заключить, что в этот период
западные

посланцы

были

способны

понимать

язык

византийского

дипломатического церемониала и действовать в его рамках, при этом,
однако, не всегда улавливая смысловые оттенки и зная не все детали. Это
давало византийцам возможность сделать своей стратегией постоянное
«перестраивание» правил игры, в зависимости от преследуемых целей. В
отношении дипломатического церемониала именно Византия оставалась на
тот момент «символическим центром», продолжавшим порождать и
распространять новые смыслы, символические формы, и способным
притягивать интерес талантливого и полагавшего себя высокообразованным
западного сочинителя и дипломата.
2.3. Дипломатическая символическая коммуникация
на латинском Западе
Дипломатическая символическая коммуникация между властителями
латинского Запада, по свидетельствам оттоновских историографов, была
далека от сложного, строго упорядоченного византийского церемониала,
описанного Лиутпрандом. Наряду с элементами дипломатической практики,
восходящими к позднеантичному наследию или формировавшимися под
византийским влиянием761, при контактах европейских властителей друг с
761

Подробнее см. напр. Dölger F. Die Ottonenkaiser und Byzanz // Karolingische und
ottonische Kunst. Werden, Wesen, Wirkung. Wiesbaden, 1957. S. 49-59; Leyser K. The Tenth

270

другом использовались и иные формы символической коммуникации. Так,
скажем, заключение договоров, предполагавших не вполне равноправные
отношения между двумя государями, могло сопровождаться символическим
актом

с

элементами,

характерными

для

вассального

ритуала,

и

восходившими, возможно, еще к «доримской» варварской правовой
традиции762.
К числу наиболее значимых для оттоновской эпохи символических
актов, сопряженных с международными контактами, следует отнести и
торжественные переносы реликвий. Не являясь политическими ритуалами в
строгом смысле, они зачастую бывали тесно связаны с символической
репрезентацией власти, а также с дипломатическим церемониалом.
Практика торжественного переноса реликвий берет начало в поздней
античности, с IV в., она сохранялась и развивалась на протяжении раннего
средневековья763. Множество актов перенесения реликвий в немецкие земли,
в том числе и в Саксонию, было совершено в IX в. после завоеваний этих
территорий Каролингами, в ходе развития сети монастырей, основания
новых епископских кафедр764. В Х в., в эпоху Оттона I, значительно возросло
количество реликвий, ввозимых из Италии: целый поток новых святынь
направился, прежде всего, в Саксонию, и в особенности в столичный
Магдебург765.

Century in Byzantine-Western relationships // Relation between East and West in the middle
ages / Ed. by D. Baker. 1973; Cigaar K.N. Western Travellers to Constantinople: The West and
Byzantium, 962-1204: Cultural and Political Relations (Medieval Mediterranean: Peoples,
Economies and Cultures, 400-1500, [10]). Leiden; NY; Köln, 1996. Общий обзор
дипломатических символических традиций на средневековом Западе: Queller D.E. The
Office of Ambassador in the Middle Ages. Princeton, 1967. В том числе, о дипломатических
церемониях: Ibid. P. 184-208.
762
Weimar P., Hagemann H.-R., Heinig P.J. Vertrag A. Westlicher Bereich // LexMA. Bd. 8.
Sp. 1587-1592.
763
Heinzelmann M. Translation (von Reliquien) // LexMA. Bd. 8. Sp. 947-948.
764
Наличие реликвий в церковном алтаре к тому моменту стало повсеместным и
обязательным. Ibid. Sp. 948. В числе важнейших актов translatio – перенесение мощей св.
Вита в Корвей, св. Либория в Падерборн, св. Пусинны в Херфорд (из Франции), св.
Епифания в Хильдесхайм (из Северной Италии), св. Александра в Вильдехаузен (из Рима).
Röckelein H. Op. cit. S. 93-135.
765
Huschner W. Transalpine Kommunikation... S. 685-711.

271

Особое политическое значение имели, прежде всего, самые незаурядные
из этих актов, непосредственное участие в которых принимали лично
государи.

Такие

сцены

были

лишь

завершением

масштабной,

продолжительной процедуры переноса мощей, состоявшей из множества
элементов766. Уже в IX в. при переносе мощей в Саксонию можно говорить о
существовании сложного, комплексного ритуала translatio, включавшего
элементы, почерпнутые как из дипломатической, так и из литургической
практики767.

Непосредственно

акт

передачи

реликвий

состоял

из

торжественного въезда послов, доставлявших святыни, встречной процессии
принимающей стороны – occursus768, процессии к церкви, где реликвии
должны были быть помещены, возложения их на алтарь769. Акт передачи
осмыслялся в том числе и как юридический ритуал (в терминах
имущественного, ленного права он мог трактоваться как различные формы
передачи имущества: condonnatio, traditio, commendatio770).
Таким образом, при анализе символической коммуникации оттоновских
государей с другими властителями, следует рассматривать не только
собственно дипломатический церемониал, но и иные, политические и
церковные ритуалы, описываемые историографами при повествовании о
контактах с другими державами.

766

Включая торжественное выражение согласия на их перенос властителем и
представителями духовенства, знати, народа в «пункте отправления», церемониальную
процессию при отправке, «встречи» святыни на промежуточных пунктах в ходе
путешествия. Heinzelmann M. Translation (von Reliquien)... Sp. 947; Röckelein H. Op. cit. S.
347-348.
767
Röckelein H. Op.cit. S. 325-348 Автор трактует всю совокупность символических актов
от отправки реликвий до их передачи и возвращения делегации, доставлявшей
драгоценный груз, как единый «обряд перехода»: Ibid. S. 348. О символической процедуре
прощания с возвращающейся делегацией как об отдельном любопытном и
малоисследованном сюжете упоминал, в том числе, и Г. Альтхоф: Althoff G. Demonstration
und Inszenierung. Spielregeln der Kommunikation in mittelalterlicher Öffentlichkeit // FMASt
1993. Bd. 27. S. 29.
768
Об аналогиях между процессиями, «ввоза» реликвий и ритуалом торжественного
въезда государя см. напр. Röckelein H. Op.cit. S. 333; Angenendt A. Heilige und Reliquien.
Die Geschichte ihres Kultes vom frühen Christentum bis zur Gegenwart. München,1994. S. 179.
769
Röckelein H. Op.cit. S. 348.
770
Ibid. S. 344.

272

Позднеантичное наследие и византийское влияние, по-видимому,
определяли основные принципы организации дипломатических контактов на
латинском Западе в данный период, однако во многих случаях эти принципы
могли упрощаться или трансформироваться, дополняться элементами,
заимствованными из иных символических контекстов.
Если для Лиутпранда во время его путешествий в Константинополь
непривычные византийские церемонии представляли особый интерес и
фокусировали на себе внимание, то в целом у оттоновских авторов в
повествовании

о

контактах

коммуникации

зачастую

внутри

лишь

Европы

мельком

акты

символической

упоминались

в

контексте

повествования о тех или иных событиях. Тем не менее, и эти краткие
свидетельства дают богатый материал, чтобы судить о том, насколько поразному сочинители интерпретировали символические акты, совершавшиеся
при дипломатических контактах.
Символическая коммуникация государей Саксонской династии с
внешними

партнерами,

описанная

в

оттоновской

историографии,

многообразна. Здесь были запечатлены контакты разного уровня (в
ситуациях, предполагавших равный статус государей или, напротив,
отношения зависимости, неравного союза, переговоров с «дикими»,
языческими народами; в отдельных случаях, можно говорить и о подобии
«дипломатических» контактов внутри самих Оттоновских владений –
например, при переговорах с восставшими представителями знати или при
коммуникации

государя

с

наиболее

влиятельными

представителями

собственного рода). В сочинениях оттоновских авторов отражено также
большое тематическое многообразие переговоров – связанных, скажем, с
политической, военной, церковной, «семейной» сферами, что также влияло
особенности символической коммуникации в каждом из случаев. Далеко не
во всех перечисленных описаниях переговоров упоминались символические
акты. Далее будут проанализированы основные эпизоды, в которых
символические элементы играли существенную роль.

273

2.3.1. Прием гонца государем по свидетельству Лиутпранда Кремонского
Протокольные нормы приема посланца у государя упоминались в
историографии оттоновской эпохи не только при описании визитов
делегаций от иноземных властителей, но и в сценах получения каких-либо
судьбоносных известий, доставленных гонцами. Ярким примером может
служить один из эпизодов «Антаподосиса», - сцена сообщения Оттону I о
внезапной гибели бунтовщиков Эберхарда Франконского и Гизельберта
Лотарингского. Это событие положило конец одному из самых опасных
герцогских восстаний первых лет правления нового короля.
Лиутпранд предпослал сообщению гонца пространное описание сцены
его встречи с королем: «Случилось, что, как то было у него обыкновением,
[Оттон] рано утром сел на коня, поскольку церковь находилась далеко, и
отправился туда, чтобы укрепить себя молитвами, как вдруг, глядя вперед,
увидел вдали, что к нему навстречу с чрезвычайной быстротой движется
человек, и сразу же понял, что это – посланец. И потому что тот, кто прибыл,
нес добрые известия, он, как только увидел короля, заранее выразив
ликование, показал, что предстоит некая радость. Поскольку те, кто были
там, поняли по этому знаку, что он известит о таком, то, навострив уши,
сбежались, чтобы услышать его. Для них его степенное шествие, приведение
в порядок волос и одеяний, торжественное приветствие казались годом.
Король увидел, как народ сгорает от нетерпения и с трудом выносит, что
посланец медлит с тем, чтобы говорить. «Делай, - сказал [ король], - то, что
ты послан сделать, нарушив порядок, сначала изложи дело, развей опасение
стоящих вокруг и исполни их души радости; а затем ублажи нас долгим
вступлением и риторическим предисловием. Настоящее время ожидает не
как, а что ты скажешь. Мы больше желаем радоваться сельской простоте, чем
оценивать туллиевы остроты». Услышав это, он прежде всего возвестил, что
Эберхарда и Гизельберта не стало, и когда он желал рассказать далее, как это
произошло, король движением руки прервал его и тотчас же сошел с коня и

274

предался молитве, со слезами воздавая благодарение Богу. Исполнив это, он
поднялся и направился к церкви, продолжив начатый путь»771.
Историограф здесь представил получение известия о спасительном
событии в качестве яркого публичного акта, главным действующим лицом
которого оказался Оттон I. Этот прием, во многом, напоминает подход
Лиутпранда к описанию молитвы короля во время битвы при Биртене772.
Автору удалось рассказать о решающей победе над врагами, в которой сам
король не принял никакого участия, при этом подчеркнув значимость роли
Оттона, объяснив саму эту победу Божиим благоволением к государю,
представив самого государя в сцене благодарственной молитвы.
Лиутпранд подчеркивает как ключевой мотив нарушение принятого,
протокольного порядка. Из рассказа следует, что, прежде чем передать
государю известие, посланец должен был совершить определенный набор
символических действий, и герой повествования старался соблюсти все эти
формальности даже в нестандартной ситуации – при встрече с королевской
процессией на дороге, по пути в церковь.
Автор упомянул о том, что посланец при приближении к королю
стремился сохранять торжественность, подобающую придворной церемонии:
поспешил «привести в порядок волосы и одеяния», шествовал медленно и
771

Ant. P. 119-120. (Lib. IV. Cap. 30). ―Accidit itaque, ut, quemadmodum ei moris erat, mane
primo, quoniam ecclesia longe aberat, super equum conscenderet eoque se munitum orationibus
iret, cum directis procul obtutibus obviare sibi nimia celeritate hominem vidit, quem ilico
nuntium esse intellexit. Et quia is, qui venerat, prospera nuntiabat, mox ut regem vidit,
subsecuturam laeticiam quodam proludio hilaritatis ostendit. Hoc igitur inditio quia secunda
eum, qui aderant, nuntiare intellegunt, arrectis auribus, ut eum audiant, currunt. Quibus moderata
huius processio, capillorum ac vestium compositio, honesta salutatio annus erat. Vidit rex
populum anhelare et, quod dicendi moram nuntius faceret, graviter ferre. 'Age', ait, 'ad quod
missus es fare, praeposterato ordine rem prius inice, circumstantium metus adime eorumque
animos gaudio exple; dehinc per longa exorsa et rhetorum prohoemia salutationibus nos
demulce. Non qualiter, sed quid dicas, praesens tempus expectat. Malumus enim rusticana
simplicitate laetari quam Tulliana facetia periclitari'. His auditis Heverardum atque Gislebertum
hominem exutos esse primo impetu nuntiavit, volentemque, qualiter hoc acciderit, prosequi rex
manu compescuit ac mox de equo descendit seseque cum lacrimis Deo gratia agens in orationem
dedit. Qua expleta surrexit atque itinere, quo coeperat, Deo se commendaturum ad ecclesiam
tendit‖.
772
Ant. P. 110-111 (Lib. IV, Cap. 24). Подробнее об этом эпизоде см. С. 182 – 201 данной
работы.

275

«степенно». О надлежащем «порядке доклада» говорит в этой сценесам
король: из его слов следует, что в соответствии с принятыми нормами, за
«торжественным приветствием» должно было следовать «долгое вступление
и риторическое предисловие»773 и лишь после этого – сообщение, с которым
прибыл гонец, причем Оттон подчеркивал, что речь идет именно о твердо
установленном порядке (―ordo‖). Однако, в силу исключительности
ситуации, государь дал позволение этот порядок нарушить, повелел изменить
принятую последовательность действий (сначала – передать известие, и лишь
после этого – произнести «риторическое предисловие»), а затем – и вовсе
оборвал посланца на полуслове. Так и не дав гонцу завершить его речь, он
сошел с коня и на глазах у всех присутствующих в молитве возблагодарил
Господа.
Именно живая реакция Оттона, спонтанность символической ситуации
здесь особенно значимы для историографа и прямо противопоставлены
стандартным, регламентированным нормам церемониала, которые старался
соблюсти посланец. Чудесное избавление от угрозы, дарованное Господом,
предстает как сцена публичного торжества с участием государя, но
торжество

здесь,

искусственной

парадоксальным

«торжественности»,

образом,

оно

противопоставляется

отменяет, отрицает

обычный

церемониальный порядок. Первоначальная причина нарушения протокола –
нетерпение
прерывается,

окружающих,
поскольку

затем

же

ситуация

диалог
требует

государя
уже

с

совсем

посланцем
иного

–

непосредственного общения властителя с Богом.
Вызывает, по меньшей мере, сомнения, насколько соответствовали
оттоновским реалиям представления о строгом, торжественном протоколе
общения государя с гонцом, тем более, что речь шла не о дворцовой
церемонии, а о встрече на дороге, у лагеря, во время напряженных военных
действий. Можно предположить, что Лиутпранд «конструировал» эту сцену
на основе собственного итальянского, а возможно, и византийского опыта.
773

Ibid. P. 119 (Lib. IV. Cap. 30). ―honesta salutation‖ , ―longa exorsa et rhetorum prohoemia‖.

276

Сколь бы красочные риторические обороты не вкладывал историограф в уста
самого Оттона, властителя саксов он явно представляет предпочитающим
дело - словам, а людей из его окружения - и вовсе не способными долго
выносить изыски красноречия. Забавно, что о своей «тяге к простоте» Оттон,
в повествовании историографа, говорит очень замысловато: «Мы больше
желаем радоваться сельской простоте, чем оценивать туллиевы остроты»774.
Лиутпранд превозносил здесь тягу государя саксов и его приближенных
к простоте и естественности – противопоставляя ее искусственности
рафинированного церемониала, риторики, однако, в то же время, сам
эмигрант-лангобард

высоко

ценил

и

настойчиво

демонстрировал

собственные способности к красноречию и знание «надлежащего порядка»
действий посланца во время аудиенции у государя. То, что эти познания он,
стараясь зарекомендовать себя в роли царедворца, воспринимал как
преимущество, показывает: если не в период герцогских выступлений 930х,
то к моменту появления Лиутпранда при оттоновском дворе в 950х
описанные в данной сцене нормы протокола, - быть может, еще
остававшиеся для оттоновского окружения не вполне привычными, - активно
усваивались, а знание этих норм высоко ценилось.
2.3.2. Прием гонцов по описанию в житии Матильды
Помимо рассмотренного выше эпизода из сочинения Лиутпранда,
следует упомянуть еще одно важное свидетельство, касающееся приема
посланцев у государя, но не связанное непосредственно с дипломатическими
контактами с иными державами. В Житии Матильды есть свидетельство о
такого рода аудиенции у Оттона I в 968 г.: к императору, в то время
находившемуся в Италии, из Саксонии прибыли послы, чтобы передать

774

Ibid. P. 119-120. ―Malumus enim rusticana simplicitate laetari quam Tulliana facetia
periclitari‖.

277

печальное известие о смерти его матери, королевы Матильды775. «После ее
ухода из жизни, послы, несущие письма, прибыли в Италию, где сын ее
император Оттон правил государством. […] Находясь у него во дворце,
послы, как мы сказали, введенные туда, где король восседал на высоком
престоле, и получившие позволение говорить, открыв письма, известили о
том, что его мать умерла. Услышав такую речь, он, весь содрогаясь, бледный
лицом, заплакал обильно хлынувшими слезами, движимый любовью к
матери. Затем он подтвердил, что исполнит все, о чем просила
родительница»776.
Описание данной сцены состоит преимущественно из цитат, взятых
автором жития из античной и христианской литературной традиции. Так,
повествуя о том, что послы «были введены к государю и получили
позволение говорить», автор использует слегка видоизмененную цитату из
эпизода «Энеиды», где рассказано, как троянцы впервые были приняты
Дидоной777, слова о государе, «восседавшем на высоком троне», –
заимствование из другой книги поэмы Вергилия778. Образ Оттона I как
благочестивого государя, – прежде всего, описание выражения им скорби, –
основывается на цитатах из сочинений Сульпиция Севера779.
Образы, взятые у античного поэта, составили основу описания
торжественного дворцового приема. Помимо них можно отметить лишь
775

Точная дата смерти – 14 марта 968 г. Местом погребения королевы стал монастырь св.
Сервация в Кведлинбурге, где в 936 г. был похоронен ее супруг Генрих I. Althoff G.
Mathilde // LexMA. Bd. 6. Sp. 390; Isabella G. Matilde, Edgith e Adelaide… P. 24-25.
776
VM. P. 139-140 (Cap. 15 (XVI)). ―Post cuius excessum legati scripta ferentes Italiam ingressi
sunt, ubi filius eius Otto imperator rem publicam gubernabat. […] Huic palacium insidenti legati,
ut diximus, introgressi, quo rex alto sedebat solio, et coram data copia fandi epistolas aperiendo
matrem ipsius obisse nunciarunt. Qua ille voce percepta totus excussus, facie pallidus, lacrimis
obortis uberrime flevit materno illum excitante amore. Deinde omnia se inpleturum, quae
genitrix pecierat, affirmabat‖.
777
Ср. вышеприведенный фрагмент из Жития ―Huic palacium insidenti legati, ut diximus,
introgressi, quo rex alto sedebat solio, et coram data copia fandi‖ (Ibid.) и соответствующую
цитату из поэмы Вергилия: ―Postquam introgressi et coram data copia fandi‖ (Aeneid // P.
Vergilii Maronis Opera. Pars II / Hrsg. von A. Forbiger. Leipzig, 1852. S. 104 (Lib. 1, vers.
520).
778
Aeneid // P. Vergilii Maronis Opera. Pars III / Hrsg. von A. Forbiger. Leipzig, 1852. S. 375
(Lib. 11, vers. 301). (―Praefatus divos solio rex infit ab alto‖).
779
Ср. Сульпиций Север. Dial. 1 (2, 6, 2) , письма 2.6.

278

такую деталь, как доставленные и зачитанные послами «письма», содержавшие, как можно понять из свидетельства автора, не только само
известие о смерти Матильды, но и ее последнюю волю. Не случайно в
заключение всей сцены Оттон I «подтвердил, что исполнит все, о чем
просила родительница»780. Прощание государя с матерью, таким образом,
представлено в качестве акта заключения «посмертного» договора с ней, и
потому данная сцена имеет особое значение в контексте всего сочинения.
Учитывая, что император не присутствовал на похоронах Матильды,
поскольку находился в то время в третьем Итальянском походе781, именно
описание «посольства» к Оттону давало автору возможность описать
выразительную символическую сцену, в которой сын обещал исполнять
волю матери. В основе этого свидетельства лежит подлинное событие: после
смерти Матильды к императору была немедленно направлена делегация,
чтобы известить об этом. Но само описание приема посланцев было
составлено автором, по большей части, из образов, заимствованных из
литературной традиции, - без упоминания конкретных подробностей,
относящихся к оттоновской эпохе782.
Однако, само то, что, создавая свой «литературный конструкт», автор
Жития Матильды использовал в качестве символического контекста именно
сцену торжественного приема посланцев у государя, косвенно подтверждает:
такого рода приемы к концу правления Оттона I были укоренены в
символической практике. Они воспринимались как яркий публичный
торжественный акт, в контекст которого сочинитель мог включить важную
для него сцену «обещания» Оттона. Можно предполагать, что описание хода
церемонии, хоть и заимствованное по большей части из «Энеиды», в целом
соответствовало представлению об общепринятой структуре посольского

780

VM. P. 140 (Cap. 15 (XVI)). ――omnia se inpleturum, quae genitrix pecierat, affirmabat‖.
Müller-Mertens R. Das Zeitalter… S. 171.
782
В частности, без сообщения о точном месте, дате приема, о персоналиях участников, о
каких бы то ни было иных символических деталях
781

279

приема той эпохи: допуск посланцев к государю, «восседающему на троне»,
оглашение послами писем, ответ государя послам.
В общем контексте жития тот факт, что Оттон I в момент смерти матери
находился вдали от родины, и для того, чтобы доставить ему это известие,
требовалось отправлять гонцов, может быть истолкован, в том числе, как
скрытый укор государю. Мотив обещания императора соблюдать волю
Матильды после ее смерти перекликается с другим сюжетом сочинения, - о
принесенном некогда покаянии государя перед матерью, после которого
Оттон также был вынужден в ходе публичного символического акта
выразить покорность ее воле783.
Так или иначе, имея необходимость нарисовать выразительную сцену
сыновней скорби Оттона по Матильде, автор жития использовал в качестве
символического контекста именно церемонию приема посланцев государем –
этот символический акт позволил ему «протянуть нить» между Саксонией и
Италией, представить императора вовлеченным в события на родине, а также
изобразить выражение сыновней скорби в контексте торжественного
публичного акта.
2.3.3. Дипломатические контакты государей Саксонской династии по
свидетельствам Видукинда Корвейского
Запечатлевая контакты Людольфингов с властителями иных держав,
оттоновские историографы нередко упоминали те или иные особенности
символической коммуникации в ходе таких контактов, хотя подробных,
развернутых свидетельств о дипломатическом церемониале при переговорах
между властителями на латинском Западе в их произведениях нет. Тем не
менее, для некоторых из авторов упоминания о дипломатических ритуалах
были важным элементом, позволяющим выразить новый статус властителей
Саксонской династии, их возросшие политические притязания.
783

VM. P. 123–124. (Cap. 5, 6). Подробнее см. С. 360 – 370 данной работы.

280

О том, что налаживание и поддержка активных контактов с
окружающими государями в эпоху Оттона I понимались как один из главных
показателей могущества властителя, можно судить, в частности, по двум
фрагментам из сочинения Видукинда Корвейского. После описания
решающих побед над венграми, одержанных Генрихом I и Оттоном I, и того,
как народ провозгласил каждого из них «императором и отцом и отечества»,
саксонский

историограф

сообщал

о

начале

активных

внешних

дипломатических контактов.
Вот отрывок из повествования о Генрихе I: «Он распространил славу
своей власти и доблести далеко и широко, среди всех народов и королей.
Поэтому к нему пришли и знатные люди других королевств, желающие
обрести благоволение пред очами его784, возрадовались, обретя испытанную
верность столь выдающегося и великого мужа»785. Соответствующий
фрагмент об Оттоне I: «Частыми победами славный и знаменитый император
одновременно вызвал страх и снискал одобрение многих королей и народов.
Поэтому принимал многих послов, а именно от римлян, и греков, и сарацин,
и от них различные дары, золотые и серебряные сосуды, а также медные и
отличавшиеся удивительным многообразием отделки, стеклянные сосуды, а
также изделия из слоновой кости и различными способами отделанные
попоны, благовония и всевозможные специи, животных, прежде не виданных
саксами, львов и верблюдов, обезьян и страусов, и повсюду на него были
возложены дело и надежда всех христиан»786.

784

Ср. Быт. 30:27, 32:5, 33:15; Исх. 33:13, 33:16, 34:9..
Wid. P. 50 (Lib. I. Cap. 39). ―Famam potentiae virtutisque cunctis gentibus et regibus longe
lateque diffudit. Unde et aliorum regnorum proceres eum adierunt, gratiamque in conspectu eius
invenire quaerentes, fidem talis ac tanti viri probatam habentes dilexerunt‖.
786
Ibid. P. 114 (Lib. III. Cap. 56). ―Crebris victoriis imperator gloriosus factus atque famosus
multorum regum ac gentium timorem pariter et favorem promeruit. Unde plurimos legatos
suscipit, Romanorum scilicet et Graecorum Sarracenorumque, per eosque diversi generis
munera, vasa aurea et argentea, aerea quoque et mira varietate operis distincta, vitrea vasa,
eburnea etiam et omni genere modificata stramenta, balsamum et totius generis pigmenta,
animalia Saxonibus antea invisa, leones et camelos, simias et strutiones; omniumque
circumquaque Christianorum in illo res atque spes sitae‖.
785

281

В обоих случаях для Видукинда расширение контактов – это, прежде
всего, распространение славы саксонских государей, оно тесно связано с их
новым, «императорским» статусом. При этом в соответствующих главах
«Деяний саксов», как мы помним, речь идет об обретении титула императора
без связи с коронацией в Риме, прежде всего, по воле народа саксов787, - и
упоминание активных дипломатических контактов Генриха I и Оттона I в
этом контексте служит подтверждением «международного признания» этих
властителей в новом, более высоком статусе.
Фрагмент, посвященный посольствам к Оттону I, больше по объему и
содержит множество подробностей; в нем историограф сделал акцент на том,
сколь многочисленны были «короли и народы», вступавшие в контакт с
государем-Людольфингом. Перечислены главные партнеры по контактам:
«римляне,

греки,

сарацины»;

внушительный

список

разнообразных

драгоценных и диковинных даров, полученных Оттоном, также отображает
географическую обширность контактов и расширение мира, прежде
знакомого саксам788. Посещение государя послами осмысляется у Видукинда
как свидетельство возложения на него новой миссии, заботы о «деле и
надежде всех христиан». Очевидно, что дипломатические символические
акты здесь осмысляются и как подобие актов легитимационных, наделяющих
Оттона полномочиями «заботиться» едва ли не обо всем христианском мире.
Особое внимание автора привлекли дары, врученные Оттону I в ходе
дипломатических

церемоний,

–

материальные

свидетельства

актов

символической коммуникации. Их подробное перечисление оказалось столь
же существенным при описании международных контактов, как и детальное
787

Подробнее см. С. 201 – 205 данной работы.
П. Шрайнер рассматривал свидетельство Видукинда как перечисление даров,
полученных Оттоном I именно от Константина VII Багрянородного, - проводя аналогии со
множеством схожих перечней византийских даров западным властителям в различных
источниках за период с нач. IX в.: Schreiner P. Diplomatische Geschenke zwischen Byzanz
und dem Westen ca. 800-1200: Eine Analyse der Texte mit Quellenanhang // DOP. Vol. 58.
2004. S. 269-282. Однако, представляется вероятным, что саксонский историограф в
данном случае, наряду с византийскими, включил в этот список также дары от арабских и
итальянских правителей (об этом, в частности: Hoffman T. Op. cit. S. 167. Anm. 245).
788

282

описание инсигний в повествовании об инаугурационных сценах 789. Данный
пассаж из «Деяний саксов» подтверждает, что процедура обмена дарами в
тот период являлась устойчивым элементом дипломатического протокола
при контактах не только с византийцами, но, фактически, и со всеми другими
главными международными партнерами Людольфингов. Видукинд, впрочем,
сделал акцент отнюдь не на «обмене», – он перечислил лишь дары,
привезенные

иноземными

послами;

в

интерпретации

историографа,

посольские дары здесь скорее означают признание исключительного статуса
Оттона I, чем элемент символической коммуникации равных друг другу
могущественных государей.
Эпизод, посвященный международным контактам Генриха I, напоминает
рассказ Видукинда о послах, направленных к Оттону. Однако он почти не
содержит конкретных деталей, и, если в случае с Оттоном речь идет о
посольствах «многих королей и народов», то в повествовании о его отце - о
«первых лицах (proceres) других королевств»790. Как и в ряде эпизодов,
рассмотренных выше, Видукинд, по-видимому, здесь повествовал об
отдаленной эпохе Генриха I, проецируя на нее реалии времен Оттона I
(посещение двора саксонского государя дипломатическими миссиями после
битвы при Лехе).
Поддержка активных контактов с иноземными государями, приемы
посольств и отправка миссий к ним не были в Европе исключительной
прерогативой властителей Саксонской династии, а понимались скорее как
789

Подробнее см. С. 156 – 164 данной работы.
―Multorum regum ac gentium‖ (Wid. P. 114 (Lib. III. Cap. 56)), ―aliorum regnorum proceres‖
(Ibid. P. 50 (Lib. I. Cap. 39)). Далее в той же главе в качестве одного из ―proceres‖
упоминается зять короля Гуго Герберт II, граф Вермандуа (Ibid.). Это подтверждает, что
историограф здесь имел в виду не только государей, но и представителей высшей знати
иноземных королевств. Следует отметить, что по размеру владений и по политическому
влиянию статус Герберта был сопоставим с могуществом властителей Западнофранкского королевства этого периода. Граф вступал в прямое противостояние с
франкскими королями (в частности, именно он пленил в 923 г. и держал в заключении
Карла III Простоватого, продолжал конфликтовать с его преемниками). Соответственно,
соглашение о «дружбе» Герберта с Генрихом I он заключал фактически в качестве
независимого игрока на политической арене. Kaeding S., Kümmerlen B., Seidel K. Heinrich I.
- ein „Freundschaftskönig―? // Concilium medii aevi. 2000. Bd. 3. S. 289-291.
790

283

необходимый элемент политики всякого правителя латинского Запада той
эпохи. Это подтверждает, в том числе, свидетельство Лиутпранда
Кремонского в «Антаподосисе» о международных контактах итальянского
короля Гуго Арльского. Перед сообщением о посольстве от Гуго, только что
взошедшего на итальянский престол, в Константинополь, историограф
упомянул также и об отправке ряда миссий в менее отдаленные земли:
«Король Гуго, когда приобретал повсюду дружбу королей и князей,
постарался сделать известным свое имя и для ахейцев, находящихся вдалеке
от нас»791. Лиутпранд, хорошо знакомый с дипломатической практикой
итальянских властителей, написал об обмене посольствами после воцарения
нового короля как о чем-то привычном и общепринятом (достойным особого
упоминания ему показалось только посольство в далекий Константинополь, примечательное для Лиутпранда, прежде всего, участием отца).
Видукинд, в свою очередь, представлял такого рода вовлеченность
государей Саксонской династии в международные контакты как знак
обретения ими особого, нового статуса, как непривычное явление в их
политической

практике.

Примечательно,

что

Гуго,

по

сообщению

Лиутпранда, инициировал активное взаимодействие с окружающими
государями сразу после своего восшествия на престол, а для Генриха I и
Оттона

I,

по

свидетельству

Видукинда,

моментом

«выхода

на

международную арену» стали, прежде всего, военные победы над венграми.
Стремительное расширение международных связей саксонских государей
связывалось для Видукинда с обретением династией статуса императорской.
Важно, что при этом в список народов, выразивших признание Оттону I,
у Видукинда не включены франки, - связи с которыми, по концепции автора,
были куда более давними и глубокими. Если другие народы лишь признавали
могущество (а, по существу, и превосходство) саксонских государей, то роль
франков, с точки зрения историографа, была более значительной – от них
791

Ant. Р. 76 (Lib. III. Cap. 22-24). ―Rex igitur Hugo cum reges sibimet ac principes amicos
circumcirca adquireret, studuit et Achivis nomen suum longe a nobis positis notum facere‖.

284

саксы и получили свое могущество. Повествуя об этом, Видукинд также
переосмыслял реальные акты дипломатической коммуникации.
Одной из ключевых сцен, знаменующих переход власти и Божьего
благоволения от франков – к саксам, в сочинении Видукинда предстает
передача Генриху I послом уже свергнутого короля Карла III Простоватого
(898-922 гг.) мощей св. Дионисия, - во время похода короля саксов в
Лотарингию. «Когда король пересек Рейн, чтобы распространить свою власть
на лотарингцев, к нему прибыл посол Карла, и, поприветствовав его
почтительнейшими

словами,

сказал:

«Мой

господин

Карл,

некогда

наделенный королевской властью, и недавно лишенный ее, отправил меня к
тебе, поручив передать, что ему, окруженному недругами, ничто не может
быть приятнее, ничто не может быть слаще, чем слышать о славе твоего
великолепного успеха и утешаться молвой о твоих доблестях. И передал тебе
этот знак веры и истины»; и вынул из складок одежды руку драгоценного
мученика Дионисия, оправленную в золото и драгоценные камни. И сказал:
«Возьми этот залог вечного союза и взаимной любви. [Карл] желает
поделиться с тобой этой частью утешения франков, населяющих Галлию,
единственного - после того как нас, к нашей погибели, покинул почтенный
мученик Вит и, к вашему вечному миру, посетил Саксонию. Ведь, после того
как его тело было перенесено от нас, не прекращалась гражданская и
внешняя война; и в том же году даны и норманны вторглись в нашу область».
Король же, принимая божественный дар со всей благодарностью, простерся
перед святыми реликвиями, и со всем уважением почтил их, приложившись к
ним» 792.
792

Wid. P. 39-40. (Lib. I. Cap. 33). ―Quando vero rex Renum transierat ad dilatandum super
Lotharios imperium suum, occurrit ei legatus Karoli, et salutato eo verbis humillimis: 'Dominus
meus', inquit, 'Karolus, regia quondam potestate preditus, modo privatus, misit me ad te
demandans, quia nichil ei ab inimicis circumvento iocundius, nichil dulcius esse possit quam de
tui magnifici profectus gloria aliquid audire, fama virtutum tuarum consolari. Et hoc tibi signum
fidei et veritatis transmisit'; protulitque de sinu manum preciosi martiris Dionisii auro
gemmisque inclusam. 'Hoc', inquit, 'habeto pignus foederis perpetui et amoris vicarii. Hanc
partem unici solatii Francorum Galliam inhabitantium, postquam nos deseruit insignis martyr
Vitus ad nostram perniciem vestramque perpetuam pacem Saxoniam visitavit, communicare

285

Данное описание красноречиво: передача Генриху I части мощей св.
Дионисия, с точки зрения Видукинда, означало окончательный переход к
саксам былого могущества и славы франков. С этого момента Людольфингам
покровительствовал уже не только св. Вит, которого Видукинд представляет
в качестве давнего патрона саксов – его мощи были получены от франков
прежде793, - но и один из важнейших святых покровителей франков,
Дионисий Парижский794. Примечательно, что передает их уже свергнутый
король, - символический акт лишь служит подтверждением свершившегося
факта: властитель франков лишился Божьего благоволения, которое перешло
теперь к саксам795.
Символический акт передачи мощей в данном случае происходит при
исключительных обстоятельствах. Многочисленные переносы мощей из
франкских земель – в немецкие, начиная с IX в. в большинстве случаев
производились

по

упоминавшейся

выше

символической

схеме796,

в

tecum maluit. Neque enim, postquam translatum est corpus eius a nobis, civilia vel externa
cessavere bella; eodem quippe anno Dani et Northmanni regionem nostram invaserunt'. Rex
autem munus divinum cum omni gratiarum actione suscipiens prosternitur reliquiis sanctis et
deosculans eas summa veneratione veneratus est‖.
793
Вит – священномученик († ок. 303), мощи которого в 836 г., в правление Людовика
Благочестивого, были перенесены из Сен-Дени в Корвей, в дальнейшем, наряду со св.
Мавирикием и Лаврентием стал считаться одним из важнейших святых покровителей
Оттонов (Назаренко А.В., Турилов А.А. Вит, Модест и Крискентия // ПЭ. Т. 8. С. 574-576).
Видукинд подробно повествует о святом покровителе своего монастыря, рассказывает
историю переноса мощей, рассматривая этот момент как одно из первых
предзнаменований перехода власти от франков к саксам: Wid. P. 40-42. (Lib. I. Cap. 34.).
Однако упоминает он об этом лишь в главе, следующей за сценой обретения останков св.
Дионисия, и именно она в его интерпретации является главным, завершающим актом
перехода к саксам божественного покровительства, - вероятно потому, что историографу
было важно представить вручение мощей непосредственно государю Саксонской
династии.
794
Дионисий Парижский – († ок. 285), священномученик, первый епископ Парижа, часто
отождествляется с Дионисием Ареопагитом. Один из наиболее почитаемых святых во
Франции, аббатство Сен-Дени в Париже имело огромное влияние уже в эпоху
Меровингов, и сохраняло его в дальнейшем, стало усыпальницей французских королей.
Bautz F.W. Dionysius von Paris // BBKL. Bd. 1. Hamm, 1990. Sp. 1325-1326.
795
Легко заметить, что данная ситуация очень сходна с описанием Видукиндом завещания
королевских инсигний Конрадом I (подробнее см. С. 138 – 156 данной работы). Однако в
этом случае символический акт знаменует преемственность по отношению к правителям
западных франков, - передача части мощей Дионисия подтверждает законность
притязаний Генриха I на власть над Лотарингией
796
Röckelein H. Op. cit. S 347-348.

286

соответствии с которой прибывшую делегацию послов особым образом
принимали в городе или монастыре, где отныне предстояло находиться
перенесенным реликвиям. Видукинд же описывает сцену передачи реликвий
королю во время военного похода в Лотарингию, причем, возможно, сцена
разворачивается непосредственно в военном лагере797. Таким образом
Видукинд выразительно подчеркивает символический смысл этого акта:
свергнутый король отдает символ Божьего покровительства государювоителю, к саксам переходит власть, которую они обретают по праву
сильного.
В то же время, анализ истории взаимодействия Генриха I с западнофранкскими властителями в пер. пол. 920х гг. показывает, что интерпретация
сцены передачи реликвария с рукой св. Дионисия, данная Видукиндом, была
далека от реальных мотивов, руководивших участниками событий.
Одним из первых крупных международных соглашений в правление
династии Людольфингов был т.н. Боннский договор, заключенный по
результатам переговоров Генриха I и Карла III 7 ноября 921 г. (после того,
как войска западно-франкского короля предпринял попытку захватить
Эльзас, но Генриху I удалось отразить это нападение). По нему Карл III
признавал избрание Генриха I королем, а оба государя подтверждали
существовавшие к тому моменту границы своих владений, обещали взаимное
признание и поддержку в дальнейшем798. Однако вскоре ситуация
изменилась, и уже в феврале 923 г. Генрих I заключил новое соглашение, - с
противником Карла III в борьбе за власть, Робертом I, в июне 923 в битве при
Суассоне Роберт I был убит, а Карл III – схвачен противниками, заточен и до
конца жизни лишен власти799. После этого Генрих I еще дальше отступил от

797

Единственное указание на место действия - фраза «когда король пересек Рейн» Wid. P.
39. (Lib. I. Cap. 33).―Quando vero rex Renum transierat―.
798
Constitutiones et acta publica imperatorum et regum inde ab anno DCCCXI usque ad annum
MCXCVII (911–1197) / Hrsg. von L. Weiland. (MGH Constitutiones, [1]). Hannover, 1893. S.
1-2; Koziol G. Charles the Simple, Robert of Neustria, and the vexilla of Saint-Denis // EME.
2006. Vol. 14. P. 385-386; Althoff G. Die Ottonen… S. 48.
799
Müller-Mertens R. Das Zeitalter… S. 167.

287

условий Боннского договора: он начал борьбу за присоединение Лотарингии
к своим владениям, и к 925 г. добился цели800.
В свете этих событий, исследователи истолковывают преподнесение
Генриху I руки св. Дионисия послами Карла III как «напоминание»
свергнутым королем государю-саксу об условиях нарушенного им договора
(реликвия рассматривается как свидетельство клятвы, некогда принесенной
над

ней)801.

Символический

акт,

который

должен

был

обличать

«вероломство» Генриха I, Видукинд представил как «напутствие», передачу
власти от государя франков – властителю саксов; обвинение в незаконном
вторжении в Лотарингию было переосмыслено им едва ли не как
подтверждение законных прав Генриха I на обладание этой территорией.
Итак,

акты

дипломатической

коммуникации

с

правителями

окружающих государств имели в сочинении Видукинда большое значение,
прежде всего, как форма внешнего признания могущества властителей
Саксонской династии, франками – сразу вскоре после утверждения династии
на престоле, другими народами – после военных побед Генриха I и Оттона I
над венграми. Во всех этих случаях историограф, по-видимому, существенно
переосмыслял

подлинное

значение

данных

миссий:

напоминание

о

нарушении союза превращалось в его интерпретации в акт передачи власти и
признания первенства народа саксов, череда посольских визитов в рамках
практики, устоявшейся для других властителей латинского Запада и
средиземноморского региона, - в подтверждение исключительного статуса
Людольфингов как лидеров «христианского мира».
Особенную значимость приобретали для него материальные объекты,
врученные саксонским государям в рамках этих символических актов –
посольские дары, реликвии. В интерпретации историографа эти объекты
становились «инсигниями» Людольфингов, сама включенность владений
саксов в систему международных связей – знаком превосходства над
800

Ibid.
Althoff G. Freund und Freundschaft // RGA. Bd. 9. Sp. 579; Kaeding S., Kümmerlen B.,
Seidel K. Op. cit. S. 274.
801

288

окружающими. Изображая Генриха I и Оттона I в дипломатическом
взаимодействии с властителями иных государств Видукинд стремился
представить их, по меньшей мере, в качестве «первых среди равных».
2.3.4. Контакты с итальянцами
по свидетельствам Лиутпранда Кремонского
и Адальберта Магдебургского
Наряду со случаями, когда описывались отношения с партнерами,
равными или близкими по уровню, сохранявшими самостоятельность, в
оттоновской историографии упоминались и эпизоды, в которых один из
участников международных контактов оказывался в той или иной форме
зависим от другого. В таких эпизодах взаимодействие сторон могло
воплощаться в символических актах, восходящих к ритуалам выражения
вассальной зависимости.
Наиболее ярким примером иноземного властителя, чья судьба оказалась
в руках саксонского государя, для историографов оттоновской эпохи был
итальянский король Беренгар II, который после первого Итальянского похода
Оттона I (951-952 гг.) был вынужден сдаться на милость государяЛюдольфинга и по соглашению 952 г. в Аугсбурге вернуть себе права на
собственные итальянские владения уже в качестве лена, полученного от
Оттона I. Эпизод этот кратко упомянут в сочинении Видукинда802, в поэме
Хросвиты он описан так: «прибыл герцог Конрад, возвратившийся с миром,
приведя вышеупомянутого Беренгара, схваченного благодаря глубокому
искусству его дарования, который пришел, чтобы отдать себя на милость
короля Оттона. Тогда тот же король [Оттон], который всегда поступает

802

Wid. P. 93 (Lib. III. Cap. 10).

289

мудро принял этого короля [Беренгара] с должным почетом, возвратив ему,
покорившемуся, высшую власть над королевством»803.
У Видукинда и Хросвиты не зафиксированы какие-либо конкретные
подробности

символического

акта,

сопровождавшего

заключение

соглашения в Аугсбурге. Однако этот эпизод был чрезвычайно значимым в
политических концепциях оттоновских историографов, - прежде всего, как
момент

заключения

соглашения,

нарушение

которого

Беренгаром

впоследствии дало повод для второго Итальянского похода, принесшего
Оттону I императорскую корону. Кроме того, данный сюжет был важен не
только сам по себе, но и как воплощение более обобщенного образа Оттона I
как

«международного

арбитра»,

оказывающего

помощь

иноземным

властителям или содействующего восстановлению справедливости.
Отголоски истории взаимоотношений Оттона I и Беренгара II, повидимому,

запечатлены

в

ряде

эпизодов,

связанных

с

событиями,

отдаленными по времени от эпохи правления Людольфингов. Так, Лиутпранд
Кремонский в «Антаподосисе» уделил внимание событиям кон. IX в.,
главными участниками которых стали итальянский король Беренгар I и
правитель Восточно-франкского королевства Арнульф Каринтийский.
В изложении Лиутпранда, предыстория событий выглядят так: после
смерти Карла Толстого804 разгорелась борьба за власть над Италией между
маркграфом Сполето Гвидо и маркграфом Фриули, будущим королем
Беренгаром I805. Гвидо победил Беренгара в двух военных столкновениях,
после чего тот бежал из Италии806. После этого Беренгар обратился за
803

Hist. Ott. ―Advenit dux Conradus cum pace reversus, / Adducens Beringarium supra
memoratum / Ipsius ingenii captum sic arte profundi, / Gratis ut Ottoni venit se subdere regi. /
Tunc idem rex, qui semper fecit sapienter, / Hunc regem certe digno suscepit honore, /
Restituens illi sublati сulmina regni‖.
804
Которого историограф путает с Карлом Лысым. Ant. I. 14. ―Dum haec aguntur, rex
Galliae Karolus, qui cognominatus est Calvus, praesentem moriendo mutavit vitam‖.
805
Ant. P. 17-19. (Lib. I. Cap. 14-17).
806
Ibid. P. 19. (Lib. I. Cap. 18-19). ―Copiis denique utraque ex parte collectis iuxta fluvium
Triviam, qui quinque Placentia miliariis extat, civile praeparant bellum. In quo cum partibus ex
utrisque caderent multi, Berengarius fugam petiit, triumphum Wido obtinuit. Nec mora, diebus
interpositis paucis, multitudine Berengarius collecta in Brixiae latissimos campos Widoni bellum

290

помощью к Арнульфу, – при этом, по словам Лиутпранда, «обещая, что
вместе со своими [людьми] будет служить его могуществу, если при помощи
его доблести одержит верх над Гвидо и вновь приобретет себе италийское
королевство»807. В ответ на эту, первую просьбу Беренгара Арнульф
отправил ему в помощь войско во главе со своим внебрачным сыном
Центебальдом808.
Экспедиция Центебальда, однако, не увенчалась успехом, вернуть власть
Беренгару не удалось. В поисках помощи он вновь прибыл к Арнульфу:
«Беренгар же, как только увидел, что счастье отвернулось от него, вместе с
Центебальдом обратился к могуществу короля Арнульфа, умоляя и суля, что,
как пообещал прежде, отдаст под его власть всю Италию, если [Арнульф]
поможет ему. Призванный благодаря таким обещаниям, как мы сказали
выше, [Арнульф], собрав войска, прибыл в Италию. Беренгар, чтобы
подтвердить свои обещания, нес, как залог верности, его щит»809.
Итак, Лиутпранд упоминает символический жест, которым было
скреплено их соглашение: искавший покровительства и защиты Беренгар нес
щит своего могущественного союзника. Очевидно, что символический жест
Беренгара выражал признание им зависимости от Арнульфа. Нередко
исследователи видят основания говорить в данном случае даже о принесении
оммажа810. Однако, определить этот ритуал как ритуал вассалитета можно
разве что с существенными оговорками811.
praeparat. Ubi cum maxima strages fieret, fuga sese Berengarius liberavit‖. Подробнее о ход
противостояния двух государей см. прежде всего: Hartmann L.M. Geschichte Italiens. Bd. 2.
Neue Aufl. Hildesheim, 1969. S. 96-118; Фазоли Дж. Указ. соч. С. 27-55.
807
Ibid. (Lib. I. Cap. 20). ―[…] promittens se suosque eius potentiae servituros, si virtutis suae
amminiculo Widonem superaret regnumque sibi Italicum vendicaret‖.
808
Ibid. ―rex Arnulfus filium suum Centebaldum, quem ex concubina genuerat, valido cum
exercitu huius in auxilium dirigit‖.
809
Ibid. P. 20 (Lib. I. Cap. 22.). ―Igitur Berengarius dum ubi prospera sibi adversari prospiceret,
cum Centebaldo pariter Arnulfi regis adit potentiam, orans ac pollicens, ut si ipsum adiuvaret,
totamque Italiam, ut ante promiserat, dicioni suae supponeret. Tantae siquidem, ut praediximus,
promissionis gratia excitus copiis collectis non minimis Italiam adit. Cui Berengarius, ut
promissionis suae fidem daret, credulitatis arrabonem clipeum portat‖.
810
См. напр. Arnaldi G. Berengario I // DBI. Vol. IX. Roma, 1967. P. 529-530.
811
Так, скажем, Ж. Ле Гофф предостерегал историков от того, чтобы смешивать с
вассальной инвеститурой другие, сходные с ней символические действия (Ле Гофф Ж.

291

Судя по контексту, речь возможно шла не об однократном действии,
совершенном, например, во время заключения договоренности между двумя
королями, а о том, что в качестве «щитоносца» Беренгар сопровождал
Арнульфа непосредственно во время его похода в Италию. Корольполководец, следовавший во главе своей могучей армии, рядом с которым
призвавший его «король без королевства» нес его щит, – эффектный образ,
ясно показывавший, что Беренгар являлся не союзником, равным по статусу
Арнульфу, а «просителем», стоявшим ниже.
Лиутпранд дважды подчеркивал, что Арнульф отправился в Италию изза «обещаний» (―promissioni‖), данных ему Беренгаром; несение щита
объясняет именно как подтверждение этих «обещаний»812. Более того, и при
первом обращении к Арнульфу, по версии «Антаподосиса», Беренгар также
«обещал, что он и его [подданные] будут служить ему [т.е. Арнульфу]» 813.
Смысл посулов Беренгара, как стремится показать Лиутпранд, в обоих
случаях был один и тот же. Во время второй встречи, по свидетельству
Лиутпранда, Беренгар предлагал Арнульфу власть над Италией, «как обещал
и раньше»814.
Однако, к примеру, в «Панегирике императору Беренгару» причины
похода Центебальда объясняются отнюдь не планами захвата власти над
Италией, а стремлением помочь итальянском королю Беренгару против

Символический ритуал… С. 228.). Тем не менее, как упоминалось выше, к IX-X вв.
ритуалы вассалитета, с его точки зрения, уже оформились в основных чертах и являлись
важной составляющей языка символической коммуникации. (Там же. С. 214.). Таким
образом, жест Беренгара уже мог в сознании современников соотноситься с элементами
вассального ритуала, и, прежде всего, с процедурой инвеституры, заключавшейся во
вручении вассалу того или иного символического предмета. Ш. Дю Канж в статье своего
словаря, посвященной инвеституре, насчитал около ста разновидностей таких предметов, впрочем, не упомянув среди них щит (но «зарегистрировав» меч, копье и ряд других
элементов воинского снаряжения). Du Cange C., Louis Henschel G.A., Carpenter P., Favre
L., Adelung J.C. Glossarium mediae et infimae latinitatis. Vol. IV. Niort, 1885. P. 410-418.
812
Ant. P. 20 (Lib. I. Cap. 22.). ―Tantae siquidem, ut praediximus, promissionis gratia excitus
copiis collectis non minimis Italiam adit‖; ―Berengarius, ut promissionis suae fidem daret,
credulitatis arrabonem clipeum portat‖.
813
Ibid. P. 19 (Lib. I. Cap. 20). ―promittens se suosque eius potentiae servituros […]‖.
814
Ibid. P. 20 (Lib. I. Cap. 22.). ―[…] ut ante promiserat […]‖.

292

«галлов» Гвидо815. Исходя из этого, скажем, Дж. Арнальди склонен видеть
причины быстрого неуспеха экспедиции Центебальда именно в том, что ни
ему, ни его отцу она не сулила особенных выгод816. Лиутпранд же явно
подчеркивал, что поход Арнульфа в Италию состоялся именно по
инициативе Беренгара, сам же властитель Восточно-франкского королевства
даже не сразу поддался на его настойчивые уговоры. Кроме того,
принципиально важная деталь для историографа – безусловное признание
Беренгаром главенства Арнульфа.
В данном контексте, повествование о Беренгаре I не могло не наводить
на ассоциации с историей Беренгара II. Включая в рассказ о договоре
Беренгара и Арнульфа эпизод со щитом, Лиутпранд добавляет своему
повествованию и выразительности, и убедительности. Символическое
действие в данном случае служит дополнительным подтверждением того, что
инициатором похода был именно итальянский король817, и демонстрирует его
готовность к подчинению.
Разрыв союзнических отношений между Арнульфом и Беренгаром I в
«Антаподосисе» представлен также через символический жест. Лиутпранд
повествует, как Арнульф, до этого победоносно шествовавший по Италии и
уже короновавшийся в Риме, был внезапно поражен тяжелой болезнью. По
этой причине он вместе с войсками спешно двинулся в обратный путь818.
Сомневаясь, что в такой ситуации Беренгар выполнит свои обещания,
Арнульф «по совету своих [приближенных], решил, что ослепит Беренгара и
тогда спокойно овладеет Италией»819. Однако итальянскому властителю
сообщили об этом намерении и он, «как только узнал, бежал, передав

815

Bereng. P. 208-209 (Lib. III. Vers. 1-44).
Arnaldi G. Berengario I… P…
817
А точнее, даже – претендовавший на корону маркграф.
818
Ant. P. 24-25 (Lib. I. Cap. 32-33).
819
Ibid. P. 25. (Lib. I. Cap. 34). ―hoc suorum consilio definivit, quatinus Berengarium lumine
privaret sicque securus Italiam obtineret‖.
816

293

другому факел, который держал перед королем Арнульфом, и поспешно
прибыл в Верону»820.
Отказ Беренгара от своих обязательств Лиутпранд объясняет не крахом
экспедиции821, а угрожавшей ему опасностью ослепления. Таким образом,
получается, что именно Арнульф первым нарушил соглашение, Беренгар же,
покидая его, «передал факел другому», - то есть, обозначил отказ от своих
«обещаний» символическим жестом, зеркальным по отношению к тому,
которым некогда сопровождалось их принятие. Вслед за этим Арнульф
утратил поддержку итальянцев, превратившись из покровителя Беренгара,
действующего по его просьбе, в захватчика-чужака.
В этом контексте Беренгара I в повествовании Лиутпранда нельзя
назвать в полном смысле двойником Беренгара II: он, в отличие от
вероломного оппонента Оттона I, сумел хотя бы формально соблюсти свои
обязательства, сопроводив разрыв отношений подобающим символическим
жестом. В то же время, здесь действительно можно усмотреть параллели с
уже упоминавшимся эпизодом из биографии Беренгара II: далее в
«Антаподосисе» Лиутпранд описывает, как тот по совету Лотаря бежал из
Италии, узнав о намерении Гуго ослепить его822.
Таким образом, можно сказать, что если Беренгар I в сочинении
Лиутпранда и представляет собой двойника Беренгара II, то двойника более
достойного, своим благородством оттеняющего низость и коварство тезки. И
820

Ibid. ―mox ut sensit, lucerna, quam ante Arnulfi regis praesentiam tenuerat, alii tradita fugiit
atque Veronam percitus venit‖.
821
Напротив, Беренгар служит ему и тогда, когда полоса побед сменяется поспешным
отступлением.
822
Ant. P. 128 (Lib. V. Cap. 10). ―[…] Filius denique eius nomine Lotharius rex et ipse parvus
ac necessariarum sibi rerum adhuc ignarus, quoniam consiliis his interfuit, celare quemadmodum
puer haud potuit, verum destinato ad Berengarium nuntio, quod sibi pater suus facere vellet,
apperuit. Hoc denique Berengarius ut audivit, Italiam quam mox deseruit ac per montem lovis in
Sueviam ad Herimannum ducem properavit […]‖. При этом ослепить Беренгара Гуго решил
из-за слухов о подготавливаемом им заговоре, - и, как показали дальнейшие события, эти
опасения Гуго оказались далеко не безосновательными. В случае же с Беренгаром и
Арнульфом акценты расставлены иначе, - его ослепление Арнульф задумал по навету,
охваченный властолюбием. Это лишний раз подтверждает, что нельзя проводить прямую
аналогию Арнульф - Оттон: безусловно, Лиутпранд не мог бы приписывать своему
покровителю столь недостойный поступок.

294

в то же время, это не мешает Лиутпранду использовать переклички между и
биографиями, - прежде всего, для того, чтобы показать, что итальянские
властители традиционно признавали покровительство и превосходство
королей, являвшихся в Италию из-за Альп с могучими войсками в
стремлении «помочь» местным аристократам в их междоусобицах - и
короноваться императорами. Два символических жеста, которые Лиутпранд
приписывает Беренгару I, служат тому выразительным подтверждением.
Исследователи по сей день нередко расходятся в оценках политичеcкой
деятельности Беренгара I. На страницах их работ он предстает то слабой
фигурой (все успехи его объясняются лишь удачливостью), то ловким
дипломатом, умело обыгрывавшим своих противников, заключая союзы и
используя родственные связи823. Маркграф Фриули, сумевший стать сначала
королем Италии, а затем и короноваться императором Запада, при этом
постоянно ведя борьбу с альтернативными претендентами на эти титулы,
вероятнее всего, был действительно незаурядным политиком. Однако сложно
найти однозначный ответ, являлся ли его союз с Арнульфом ловким
политическим маневром или, как это представляют чаще, следствием
безвыходного положения, вкотором оказался Беренгар.
Как

правило

именно

свидетельство

Лиутпранда,

упомянувшего

символическое «прислуживание» Беренгара I Арнульфу, используется
историками

как

основное

доказательство

слабости

Беренгара

I

и

незначительности его роли в событиях итальянского похода 894-896 гг.824.
Но, как можно было убедиться, историчность повествования в данном
случае, вероятно, отступала для автора «Антаподосиса» на второй план, а
823

Пример более распространенного восприятия Беренгара как зависимого, слабого
политического деятеля (в том числе, и в связи с его отношениями с Арнульфом) можно
найти в уже цитировавшейся статье Дж. Арнальди (Arnaldi G. Berengario I…), к
общепринятым трактовкам такого рода апеллировала в начале свой статьи Барбара
Розенвейн (Rosenwein B.H. Op. cit P. 248.). Далее в этой работе исследовательница
выступила в качестве одного из главных апологетов Беренгара как значительной
исторической фигуры (Ibid. P. 250-289.).
824
Фазоли Дж. Указ. соч. С. 51-55; Hlawitschka E. Franken, Alemannen, Bayern und
Burgunder in Oberitalien (774-962). (Forschungen zur oberrheinischen Landesgeschichte. [8]).
Freiburg im Breisgau, 1960. S. 349-362.

295

принципиально важными являлись новые, более актуальные политические
реалии и ассоциации.
Лиутпранд в «Антаподосисе» в целом уделял пристальное внимание
«трансальпийской»

символической

коммуникации;

другие

примеры

дипломатических контактов итальянцев, упоминаемые им, - это, прежде
всего, случаи обращения к северным соседям за военной помощью или с
просьбой к иноземному государю принять власть над Италией825.
В хронике Адальберта Магдебургского упомянуто об одном из
итальянских

«трансальпийских»

посольств

уже

непосредственно

оттоновской эпохи. Автор сообщил о том, как в ходе борьбы Оттона I в
Италии с сыном Беренгара II, Адальбертом, во время пребывания императора
в Саксонии в период между вторым и третьим Итальянскими походами, в
965 г. ко двору Оттона I прибыло посольство от этого непокорного
итальянского властителя. «Тем временем Гвидо, епископ Моденский, с
лисьей хитростью притворяясь, что он верен императору, и рассказывая,
будто он выдаст не верных, с посольством от Адальберта прибывает в
Саксонию к императору; однако не был допущен предстать перед ним
[Оттоном I] и беседовать, но, получив позволение с позором возвратиться,
был схвачен у Альп, за Куром, доставлен обратно в Саксонию и передан под
стражу в земле славян»826.
В этом кратком свидетельстве показано, что при оттоновском дворе
намеренно нарушили нормы дипломатической коммуникации, не удостоив
посланца приемом и не вступив с ним в переговоры. Из принятых в
дипломатической

практике

процедур

упомянуто

лишь

формальное

разрешение на возращение посольства (в реальности, впрочем, не позволили
825

Наиболее выразительные примеры – «призвание» Гуго Арльского и посольство к нему
же после воцарения Лотаря с просьбой вернуться и вновь править: Ant. P. 75, 140-141 (Lib.
III. Cap. 17; Lib. V. Cap. 28)
826
Adalb. P. 176 (Ann. 965) ―Interim Wido Mutinensis episcopus vulpina calliditate imperatori
se simulans fidelem ipsique infideles se proditurum iactitans legatione Adalberti fungens in
Saxonia imperatorem aggreditur; nec tamen visu aut allocutione ipsius participatur, sed cum
dedecore redire permissus infra Alpes ultra Curiam comprehenditur et in Saxoniam remissus in
Sclavis custodiae mancipatur‖.

296

осуществить и этого). Автор имел ясное представление о надлежащем
порядке приема дипломатической миссии и, основываясь на нем, показал:
при оттоновском дворе продемонстрировали, что относятся к Гвидо не как к
послу от другого властителя, а как к представителю взбунтовавшегося
вассала, не заслуживающему достойного приема.
Хотя свидетельства Лиутпранда и Адальберта Магдебургского относятся
к различным историческим моментам (автор «Антаподосиса» вспоминает
события кон. IX – пер. пол. Х в., создавая свое сочинение накануне второго
Итальянского похода Оттона, в то время как продолжатель хроники Регинона
повествует о случившемся уже после окончания этого предприятия, в эпоху
императорского правления Оттона I), их свидетельства связаны с историей
противостояния Оттона I с Беренгаром II, а затем – и с его наследником. При
этом

оба

автора

подчеркивают

мотив

зависимости

итальянцев

от

«заальпийских» властителей, во всех описанных эпизодах речь идет уже не о
контакте равных по статусу государей.
Сообщение Адальберта Магдебургского явно свидетельствует о наличии
представления о надлежащем порядке дипломатического церемониала,
использовавшегося в том числе и при контактах с итальянцами. Однако
авторы уделяют внимание лишь эпизодам символической коммуникации, в
которых либо был нарушен этот порядок, либо и вовсе центральную роль
играли символические акты, напрямую не связанные с дипломатическими
ритуалами, контактом независимых государей. Это, скорее, жесты связанные
с выражением вассальной зависимости.
2.3.5. Выводы
По сочинениям оттоновских историографов трудно составить целостное
представление о символических актах в дипломатии латинского Запада той
эпохи. Как было показано выше, их свидетельства в данном случае
представляют собой скорее отдельные фрагменты мозаики. Они посвящены

297

событиям разного времени, контактам разного уровня, содержат мало
конкретной информации об особенностях церемониала.
Тем не менее, эти сообщения ясно показывают наличие определенных
представлений о протоколе приема посланцев при оттоновском дворе. Как и
византийский дипломатический церемониал, такие приемы предполагали ряд
устойчивых символических элементов, - такие, как особый ритуал
приветствия государя послом или обмен дарами (что зафиксировано, прежде
всего, в свидетельствах Лиутпранда и Видукинда). Представления о
последовательности символических действий в ходе приема отражено и в
свидетельстве Жития Матильды (хотя само описание данной сцены в нем
является компиляцией на основе античных и христианских источников).
Лишь Лиутпранд Кремонский, имевший опыт дипломатической службы
у итальянских королей и побывавший с посольством в Константинополе,
сравнительно подробно зафиксировал «надлежащий порядок» действий
посланца, представшего перед государем. При этом историограф-лангобард,
вероятно, не случайно упомянул о том, что и саксонская знать, и сам Оттон I
при

приеме

посланцев

оказывали

предпочтение

«простоте»,

а

не

замысловатому церемониалу и витиеватой риторике. Возможно, появившись
при оттоновском дворе в 950х гг., Лиутпранд застал период, когда нормы,
принятые в итальянской и византийской дипломатической практике, еще
только начинали усваиваться в окружении государя-Людольфинга (и
«спроецировал» знакомую ему ситуацию на период начала правления Оттона
I). Косвенно это подтверждает и свидетельство Видукинда, связывавшего
активизацию дипломатических контактов Оттона I со временем после
победы в битве при Лехе в 955 г.
Существенную роль в описаниях символической коммуникации между
государями латинского Запада играли элементы, связанные с ритуалом
вассалитета; прежде всего это касается неравноправных договоров с
итальянскими королями, обращавшимися за покровительством к властителям
Восточно-франкского королевства. Наиболее яркими эпизодами здесь

298

следует назвать сцены из «Антаподосиса», в которых было запечатлено
символическое

выражение

зависимости

Беренгара

I

от

Арнульфа

Каринтийского, что подразумевало отсылку к схожему соглашению между
Беренгаром II и Оттоном I, заключенному в Аугсбурге в 952 г.
Однако и эпизод вручения Генриху I мощей св. Дионисия послами
Карла III, представленное Видукиндом едва ли не как акт «передачи власти»,
сопоставимый с инаугурационной церемонией, на деле, по-видимому, был
связан с заключенным прежде неравноправным договором. Символический
акт, истолкованный историографом как признание могущества Генриха,
вероятно, первоначально имел иное значение – обвинение того в
несоблюдении клятвы, данной прежде западно-франкскому королю.
Итак, в символической коммуникации с иноземными властителями, судя
по свидетельствам историографов, существенную роль играли элементы
«ритуалов зависимости», принесение клятв на мощах, вручение особых
символических объектов, обозначавших «служение» одного из участников
соглашения - другому. Это позволяло авторам представить в контексте яркой
символической

сцены

результаты

соглашения,

достигнутого

при

переговорах, при этом не уделяя особого внимания символическим
процедурам в их ходе, собственно дипломатическому протоколу.
Тем не менее, посещение двора Людольфингов дипломатическими
делегациями от других властителей описывались как важный показатель
признания их авторитета. Для Видукинда, упоминавшего об этих актах сразу
после сцен, где Генрих I и Оттон I, по воле народа саксов, провозглашались
«императорами», серия посольских визитов, последовавшая после этого, как
бы служит подтверждением признания этого титула за пределами его
владений. Примечательно, что саксонский историограф упоминал контакты
со всеми главными дипломатическими партнерами Саксонской династии:
франками, итальянцами, византийцами, арабами (причем, стремился создать
впечатление широких международных связей саксов еще в период правления
Генриха I).

299

Лиутпранд и Адальберт, в свою очередь, были сосредоточены прежде
всего на контактах с Италией, прямо или косвенно сопряженных с
событиями Итальянских походов Оттона I и с обоснованием законности его
претензий на власть в этом регионе. В поэме Хросвиты и в житиях Бруно и
Матильды

описания

дипломатических

церемоний

не

играли

столь

существенной роли.
Впрочем, несмотря на краткость проанализированных свидетельств и на
то, что сцены дипломатических переговоров западных государей, судя по
сравнительной редкости их упоминания, нельзя назвать излюбленным
мотивом оттоновских историографов, - на основании этих свидетельств все
же можно судить о богатстве и многообразии контактов саксонских
государей с окружающими властителями Европы, обретавших новый
масштаб в 950х-960х гг.
2.4. Общие выводы к главе 2.
Описания сцен прибытия государя, - прежде всего Оттона I, - в город
присутствуют во всех основных историографических сочинениях – у
Видукинда

Корвейского

и

Хросвиты

Гандерсгеймской,

Лиутпранда

Кремонского и Адальберта Магдебургского. Не уделили им особого
внимания лишь авторы житий Бруно и Матильды, для которых Оттон I не
являлся центральным персонажем повествования.
Все эти авторы, повествуя об adventus domini, как правило затрагивали
при этом тему активной итальянской политики Оттона. Они описывали
сцены приема государя в городах Италии или встречи его по возвращению из
Итальянских походов.
Для каждого из них был важен мотив личного присутствия Оттона I в
его владениях. Для Видукинда и Хросвиты – прежде всего, в Саксонии
(особое значение приобретала для них торжественная встреча короля в
Магдебурге в 952 г.). Для Адальберта – не только в саксонских, но и в

300

западной части немецких владений Оттона I, включая такие центры, как
Кельн и Вормс, кроме того, продолжатель Регинона уделил значительное
внимания и сценам приема (признания) государя в итальянских городах.
Наконец, для Лиутпранда именно итальянские сюжеты играли здесь
ключевую роль.
Таким образом, каждый из них сконцентрировал внимание прежде всего
на посещении государем территорий, «родных» для самого автора.
Посещение немецких города властителем, возвратившимся из дальних
земель, осмыслялось как особая милость, повод для ликования, подобие
долгожданного прибытия Спасителя. В то же время, adventus domini в
итальянских городах описывался зачастую как столкновение властителя с
враждебной средой, и его образ в этих случая чаще был скорее образом
«гневающегося государя», Судии, прибывшего для свершения кары.
Эта особенность ясно показывает наличие у оттоновских историографов
представлений о разграничении между «своими» (немецкими) и «чужими»
(итальянскими) территориями (даже лангобард Лиутпранд, приняв роль
оттоновского

историографа,

ассоциировал

Италию

прежде

всего

с

враждебными приемами). Что не отменяет таких исключений, как описанные
Адальбертом

враждебный

прием

Оттона

I

в

Майнце

в

953

г.,

спровоцированный участниками заговора, или, напротив, ликование римлян
при встрече Оттона II в 967 г. – как знак неоспоримого, окончательного
утверждения императорской власти Саксонской династии.
Многозначность

данного

ритуала

давала

авторам

возможность

подчеркнуть особо значимый для каждого из них мотив: военный триумф
(Видукинд), «свадебная» процессия (Хросвита), прибытие государя для
возмездия

(Лиутпранд),

форма

репрезентации

власти,

«пролог»

к

инаугурационной церемонии (Адальберт). Так ритуал въезда становился для
историографов еще и способом подчеркнуть ключевые, с точки зрения
автора, мотивы внешнеполитической деятельности государя, представить,
что Оттон I обретал в чужих землях и что приносил из них – в свои.

301

Большинство авторов в той или иной степени коснулось в своих
сочинениях и актов политико-символической коммуникации с иноземными
властителями.

При

этом

подробные

описания

дипломатического

церемониала оставил лишь Лиутпранд Кремонский в своих рассказах о
посольствах в Константинополь. Его свидетельства показывают, что
оттоновский историограф мог понимать логику сложного византийского
дипломатического церемониала, распределение ролей в ходе этого действа и
некоторые символические элементы. Однако, в то же время, из свидетельств
очевидно, что его познания в данной сфере были ограниченными,
византийцы могли манипулировать Лиутпрандом, используя неизвестные
ему «правила игры» или корректируя их по ходу событий.
Для автора же это, даже поверхностное, понимание византийской
дипломатической практики являлось показателем образованности, престижа
и признаком его исключительности, - для чего, в первую очередь, он и
включил подробные описания византийских приемов в «Антаподосис», и за
счет чего, в известной мере, пытался оправдаться в «Отчете о посольстве».
В ряду других оттоновских историографов глубину знаний Лиутпранда о
надлежащем

порядке

дипломатических

приемов

можно

назвать

исключительной. Повествуя о символической коммуникации Людольфингов
с властителями латинского Запада, а также о взаимодействии с посланцами
внутри

их

собственных

интерпретировал

владений,

какие-либо

лишь

элементы

Лиутпранд

«протокола»,

упоминал

строгие

и

нормы

дипломатической коммуникации.
Наряду с Лиутпрандом затронул тему официальных дипломатических
контактов между государями Саксонской династии и иноземцами также
Видукинд Корвейский. Однако он не оставил сколь-нибудь подробных
описаний хода посольских приемов, лишь вскользь упомянув о посещении
саксонских государей иноземными дипломатическими делегациями как о
явлении

новом,

свидетельстве

возросшего

могущества

династии.

Свидетельство о приеме посланцев во дворце в житии Матильды также не

302

показывает наличие у автора представлений о реальной дипломатической
практике, является полностью скомпилированным из цитат из классической
и раннесредневековой традиции.
В большинстве случаев, повествуя о контактах с иноземцами на Западе,
оттоновские историографы описывали не дипломатические церемонии,
проводимые по строгому протоколу, а иные формы политико-символической
коммуникации – в том числе, схожие с ритуалами вассальной зависимости,
включая такие элементы, как вручение особых предметов, символизирующих
подчиненное положение одного государя по отношению к другому (Беренгар
I, несший щит Арнульфа Каринтийского, и державший факел рядом с ним в
«Антаподосисе»). В качестве важных форм политико-символической
коммуникации с «внешним» миром описывались и некоторые церковные
ритуалы, такие как передача мощей (в частности, сцена с мощами св.
Дионисия в «Деяниях саксов») или отправка паллия папой – архиепископу
(житие Бруно).
.
Глава 3. Символические акты разрешения конфликтов
3.1. Покаяние вассала перед государем
3.1.1. Символический акт deditio
Разрешение конфликтов государя и знати в оттоновскую эпоху очень
часто было связано с т.н. ритуалом deditio – примирением государя и
непокорного вассала. Данный символический акт, подробно изучавшийся в
историографии

именно на основании нарративных источников827, в

свидетельствах разных средневековых авторов включал схожий набор
символических элементов: провинившийся вассал неожиданно является пред
лицо государя, публично признает свою вину, и коленопреклоненно молит о
827

См. напр. Althoff G. Spielregeln... S. 99-125; Dörrich C. Op. cit. S. 109-140.

303

снисхождении, как бы «вверяя» (лат. deditio – собственно «вверение»,
«выдача», «передача») себя милости сюзерена. В историографии этот ритуал,
трактующийся историками как «мольба о прощении»828 и как «акт
подчинения»829, – был подробно изучен в работах классиков исследования
средневековой «символической коммуникации» – прежде всего, Т. Ройтера,
Дж. Козиола и Г. Альтхофа830.
Сам по себе символический жест просьбы о милости или снисхождении
на коленях у ног властителя имеет античные, а, вероятно, и более древние
корни831. Еще в дохристианские времена он связывался с уподоблением
властителя божеству832, а в дальнейшем, с христианизацией политического
символического языка, стал ассоциироваться с церковным покаянием833.
Собственно ритуал deditio, по наблюдениям Дж. Козиола, оформился ко
времени правления Людовика Благочестивого (778–840 гг.) и оставался
распространенным в эпоху Оттоновской династии и Капетингов834. В
византийском церемониале одним из важных элементов являлась т.н.
проскинеза – подданные приветствовали императора, простираясь перед ним
ниц; этот символический жест был распространен и в Х в.835 Иногда

828

Koziol G. Begging Pardon and Favor... P. 1–19.
Нем. «Unterwerfungsakt», термин Г. Альтхофа. Althoff G. Spielregeln... S. 99–100.
830
Reuter T. Unruhestiftung, Fehde, Rebellion, Widerstand: Gewalt und Frieden in der Politik
der Salierzeit // Die Salier und das Reich. Bd. 3. Sigmaringen, 1991. S. 297–325; Koziol G.
Begging Pardon and Favor…; Althoff G. Spielregeln... S. 99-125; Idem. Zur Bedeutung… S.
383–389.
831
Так, Дж. Козиол охарактеризовал ритуал «преклонения» как «существовавший едва ли
не во все времена» (Koziol G. Begging Pardon and Favor … P. 10.).
832
См. напр. Treitinger O. Op. cit. S. 86.
833
Многие детали этого ритуала заимствовались непосредственно из арсенала церковной
символической практики. Так, скажем, с VIII в. в Европе ритуал публичного церковного
покаяния требовал, чтобы грешник явился босым; в ходе ритуала deditio вассал нередко
также представал перед государем босоногим. Шрайнер К. Nudis pedibus. Шествие
босиком как ритуал религиозный и политический // Казус. Индивидуальное и уникальное
в истории — 2006. Вып. 8. М., 2007. С. 22–28.
834
Koziol G. Begging Pardon and Favor… P. 11.
835
О. Трайтингер обнаружил более десятка примеров в Книге церемоний и пришел к
выводу, что «во времена Константина VII торжественная проскинеза совершался во время
каждой процессии, при каждой утренней встрече императора, – по существу, при любом
возможном случае». Treitinger O. Op. cit. S. 88. Перечень примеров из Книги церемоний –
Ibid. S. 86. Следует учитывать, что в византийских источниках словом «проскинеза»
829

304

исследователи сопоставляют западный «ритуал подчинения» с этой
практикой, также называя его «проскинезой», однако такая параллель
представляется не вполне корректной836.
Византийская

проскинеза,

по

всей

видимости,

имела

то

же

происхождение, что и ритуал deditio, и изначально была связана именно с
мольбой, прошением837. Однако в Византии церемониальное преклонение
подданного перед властителем со временем изменило смысл, став более
универсальной формой выражения почтения к государю, применявшейся в
церемониальной практике практически повседневно838. На Западе же падение
ниц перед государем совершали сравнительно редко, — именно в тех
случаях, когда вассалу следовало явить раскаяние839. Этот жест стал одной из
ключевых

составляющих

ритуала

примирения,

-

наряду

с

такими

элементами, как клятва верности, «поцелуй мира», совместная трапеза
примрившихся и обмен дарами840.
В работах Т. Ройтера и Г. Альтхофа справедливо подчеркивается, что в
основе deditio лежали взаимные обязательства подданного и государя. Вассал
признавал свое прегрешение и давал обещание впредь хранить верность
своему покровителю, а властитель, в свою очередь, наказывал вассала мягче
или даже вовсе никак его не карал. По концепции Г. Альтхофа, право
обозначались разные жесты – от падения в ноги до наклона головы. McCormick M.
Proskynesis // ODB. Vol. 3. NY; Oxford, 1991. P. 1738.
836
См. напр.: Leyser K. Ritual, Ceremony... P. 200.
837
Treitinger O. Op. cit. S. 84.
838
Ibid.
839
Данный жест являлся одним из ключевых элементов символического разрешения
конфликтов, наряду с другими составляющими данных актов политико-символической
коммуникации; процедура примирения в зрелом и позднем средневековье становилась все
более сложной и включала все больше элементов: Offenstadt N. Interaction et Régulation des
conflits. Les gestes de l‘arbitrage et de la conciliation au Moyen Âge (XIIIe-XVe siècles) // La
rites de la justice / Sous la dir. de R. Jacob, C. Gauvard. Paris, 2000. P. 214-227; Petkov K. The
Kiss of Peace: Ritual, Self, and Society in the High and Late Medieval West (Cultures, Beliefs,
and Traditions, 17). Leiden; Boston, 2003.
840
Многочисленные примеры различных символических актов примирения, включавших
данные элементы, с раннего средневековья вплоть до позднего см. в работе К. Шрайнера:
Schreiner K. ―Gerechtigkeit und Frieden haben sich geküsst‖. Friedensstiftung durch
symbolisches Handeln // Schreiner K. Rituale, Zeichen, Bilder. Formen und Funktionen
symbolischer Kommunikation im Mitttelalter. Köln; Weimar; Wien, 2011. S. 65-123.

305

прибегнуть к

такому ритуалу (―jus

deditionis‖) было

своеобразной

привилегией знати, ограничивавшей власть монарха841.
По мнению Г. Альтхофа, в раннесредневековой символической практике
этот договорной, предварительно согласованный ритуал стало принято
представлять в качестве спонтанного акта842. Важную роль при этом играло
выражение эмоций участниками сцены, - «внезапный» порыв раскаяния
вассала, непосредственная, живая ответная реакция государя. И, поскольку в
основе ритуала лежала уступка властителя подданному, именно выражение
государем сочувствия к провинившемуся становилось главным мотивом
символического акта.
Это проявление милосердия прочитывалось в контексте «подражания
Христу», воспринимавшегося в оттоновскую эпоху как одна из ключевых
составляющих репрезентации власти христианского государя843. С точки
зрения немецкого исследователя, принципиально иная модель поведения
властителя в сценах deditio вновь возникла лишь существенно позже –
переход от «снисхождения и милосердия» к «суровости и справедливости»
произошел во времена Салической династии, когда модель взаимоотношения
государя и вассала существенно трансформировалась844.
3.1.2. «Государь милующий»: образы deditio у Видукинда Корвейского и
Адальберта Магдебургского
Часто оттоновские сочинители описывали государя в сценах deditio
милосердным и сочувствующим кающемуся, по-христиански прощающим
его вину. Несколько выразительных примеров проявления милосердия
короля в ходе этого ритуала содержатся в сочинениях Видукинда
841

Reuter T. Unruhestiftung… S. 320–325; Althoff G. Spielregeln… S. 99–125.
Althoff G. Spielregeln... S. 125.
843
Bornscheuer L. Op. cit. S. 213-242.
844
Альтхоф противопоставляет здесь «мягкость и сострадание» («Milde und
Barmherzigkeit») и «справедливость и строгость» («Gerechtigkeit und Strenge»). Althoff G.
Die Macht der Rituale…. S. 77–78.
842

306

Корвейского и Адальберта Магдебургского. Эти авторы запечатлели сцены
примирения Оттона I с лидерами главных внутренних выступлений против
него: с Эберхардом Франконским, возглавившим первое герцогское
восстание 938-939 гг., с братом Оттона Генрихом, участвовавшем в первом
восстании, затем выступившим против короля повторно в 941 г., и наконец, с
сыном короля Людольфом, выступившим против отца в 953–954 гг..
3.1.2.1. Deditio Эберхарда Франконского
Первый из этих символических актов, – deditio Эберхарда в 938 г., описан Видукиндом, но не упомянут у Адальберта. «По увещеванию весьма
знатного мужа, испытанного во всяком благочестии Фридриха, преемника
архиепископа Хильдеберта845, Эберхард пришел к королю, и, простершись,
просил о снисхождении, передав на его суд себя и все свое. Чтобы великое
злодеяние не осталось неотмщенным, король отправил его как в изгнание в
город Хильдесхайм. Но спустя немного времени ему милостиво была
возвращена благосклонность, и стал оказываться прежний почет»846.
Итак, Эберхард просил Оттона о прощении, простершись перед ним.
Автор прямо расшифровывает значение этого символического жеста: герцог
Франконии, придя к королю, «передал на его суд себя и все свое», т.е. свою
жизнь и владения. Видукинд указал на тяжесть злодеяния мятежного герцога
и на то, что Оттон подверг его заслуженной каре, но, тем не менее, главный
мотив отрывка – милосердие короля, вскоре даровавшего Эберхарду
прощение.

845

Фридрих, архиепископ Майнцский. Подробнее о нем: Herde P. Friedrich, Erzbischof von
Mainz // NDB. Bd. 5. S. 516-517; Gerlich A. Friedrich von Mainz // LexMA. Bd. 4. Sp. 964–
965.
846
Wid. P. 66. (Lib. II. Cap. 13). ―Suasione quoque optimi inprimis viri et omni religione
probatissimi Frithurice, successoris Hildiberhti archiepiscopi, Evurhardus adiit regem, supplex
veniam deposcit, se suaque omnia ipsius arbitrio tradens. Ne igitur ingens scelus inemendatum
maneret, quasi in exilium in Hildinensem urbem a rege dirigitur. Sed non post multum temporis
in gratiam clementer recipitur et honori pristino redditur‖.

307

Примирение с Эберхардом было лишь временным: после него герцог
Франконии, когда получил возможность, вновь организовал выступление
против короля847. Стоит отметить, что образ «предателя» Эберхарда в
контексте всего сочинения предстает отнюдь не однозначным: напомним, что
о нем же Видукинд писал, что тот, пообещав верность отцу Оттона I,
Генриху I, сохранил ее до самой смерти848, именно Эберхард, по
свидетельству Видукинда, был посредником при передаче инсигний своего
брата, короля Конрада, первому государю из Саксонской династии849.
Отступление

франконского

герцога

от

первоначальной

лояльности

Людольфингам, как и повторное антиоттоновское выступление после
ложного «раскаяния», - это, в интерпретации историографа, попытки
франков возвратить себе власть, «удачу и благороднейшие нравы»850, некогда
перешедшие от них к саксам, и попыткам этим не суждено было увенчаться
успехом.
Рассматривая данные события из исторической перспективы, автор не
мог не учитывать, что в дальнейшем «каявшийся» отступил от принятых
обязательств, - и потому в этом описании акта deditio образ Оттона как
«милосердного государя» выражен менее явно, чем в других схожих
эпизодах из сочинения Видукинда. Однако и здесь молящий о прощении в
результате добился «милостивого возвращения благосклонности».
Учитывая, что этот акт примирения с Эберхардом фактически не являлся
вехой, знаменовавшей завершение конфликта, он не представлял интереса
для Адальберта, рассказывавшего о герцогских восстаниях прежде всего для
того, чтобы представить Оттона I устанавливающим внутренний мир в
королевстве. В то же время, для Видукинда этот сюжет оказался
существенным как продолжение его повествования о взаимоотношениях
франков и саксов, Саксонской династии и герцога Франконии. Для автора
847

Keller H., Althoff G. Die Zeit... S. 161-165;
Wid. P. 33-34 (Lib. I. Cap. 26).
849
Ibid. P. 32-33 (Lib. I. Cap. 25). Подробнее см. С. 138 – 156 данной работы.
850
Ibid. P. 33 ―Fortuna […] cum nobilissimis moribus‖.
848

308

«Деяний саксов» данная выразительная сцена, которой завершилась
очередная неудачная попытка Франконской династии вернуть былое
могущество, – возможность в который раз продемонстрировать торжество
саксов над прежним правившим родом. Данный эпизод был тесно связан для
Видукинда с сюжетом об обретении власти Людольфингами – из рук того же
Эберхарда, и, в определенном смысле, эта сцена торжества над противником
являлась в его описании дополнительным «актом легитимации».
3.1.2.2. Deditio Генриха Баварского
Младший брат Оттона Генрих выступал против короля дважды, в 938939 гг. и 941 г., и после обоих этих выступлений братья примирялись. И
Адальберт, и Видукинд уделили внимание каждому из этих эпизодов. Так
описано их первое примирение в сочинении Адальберта: «Но и брата своего,
пришедшего к нему, сложив оружие, [Оттон] принял с обычным для него
милосердием; ведь он простил все, в чем тот провинился перед ним, и с
братской любовью оставил его при себе»851. Свидетельство Видукинда, в
свою

очередь,

таково:

«Король

же,

со

всегда

присущей

ему

снисходительностью сочувствуя брату в его великих тяготах, уступив ему в
пользование несколько городов, позволил ему жить в области лотарингов»852.
Адальберт упомянул, что Генрих, решив сдаться брату, явился к нему,
сложив оружие. В отрывке прямо не сказано о характерном для deditio
символическом жесте, коленопреклоненной мольбе о прощении у ног
государя, однако события развивались в соответствии с логикой этого
ритуала: в ответ на символическое выражение смирения и раскаяния
провинившемуся было даровано королевское прощение. Видукинд не описал
851

Adalb. P. 161 (Ann. 939) ―Sed et fratrem suum proiectis armis ad se venientem solita sibi
suscepit misericordia; nam omnia, quae in eum deliquit, indulsit et fraterno eum secum amore
detinuit‖.
852
Wid. P. 77. (Lib. II. Cap. 29). ―Rex igitur vicina sibi semper clementia graves fratris
miseratus labores aliquantis urbibus suis usibus concessis permissus est intra regionem
Lothariorum habitare‖.

309

непосредственно сцену примирения, но подчеркнул «снисходительность»
короля, его «сочувствие к великим тяготам» брата, мягкость наказания
Генриха. Этот исторический эпизод был тесно связан в восприятии обоих
авторов с мотивом снисхождения короля к раскаявшемуся брату, образом
«милостивого государя».
По свидетельству Адальберта, Генрих после его второго неудачного
антиоттоновского выступления был в заключении в Ингельхайме, многие его
сторонники были казнены853. Однако и на этот раз он нашел способ
обратиться к Оттону с просьбой о снисхождении, и вновь добился своего:
«Король отпраздновал Рождество Господне во Франкфурте, где брат его,
ночью тайно бежавший из-под стражи с помощью диакона майнцской церкви
Рудольфа, припал к ногам короля, перед рассветом направлявшегося в
церковь, и, снискав прощение, добился милосердия, о котором молил»854.
Здесь автор хроники описал развернутую, насыщенную подробностями
сцену. Он сообщил о времени, месте и обстоятельствах «внезапной» встречи
Оттона и Генриха: события происходили во Франкфурте, вскоре после
празднования Рождества, кающийся приблизился к государю, когда тот
направлялся к церкви на утреннюю службу, то есть во время торжественной
процессии, совершавшейся при стечении народа, и молил о прощении,
припав к ногам короля. Важно, что описывая эту «спонтанную» сцену,
Адальберт дал точную отсылку к конкретному публичному акту, вероятно,
запечатлевшемуся в памяти многочисленных наблюдателей.
В этом эпизоде король, прежде сурово наказавший участников
восстания, сменил гнев на милость, - автор вновь представил Оттона
проявляющим христианское сочувствие к ближнему. На этот раз Адальберт
показывал, что вина Генриха была поистине тяжелой, однако и в этом случае
государь был тронут его раскаянием.
853

Adalb. P. 162 (Ann. 941).
Ibid. (Ann. 942). ―Rex natalem Domini Franocnofurd celebravit, ubi frater eius per
Ruodbertum Mogontiensis ecclesiae diaconum custodiam noctu clam aufugiens antelucano
tempore regis ecclesiam adeuntis pedibus accubuit et concessa venia misericordiam, quam
precatur, obtinuit‖.
854

310

В сочинении Видукинда главный эпизод, знаменующий окончательное
примирение двух братьев, относится к более позднему времени: он связан
уже не с deditio Генриха непосредственно после восстания, а с поставлением
его герцогом Баварским в 947 г. «Когда же все королевства утихли перед ним
[Оттоном I], и все враги отступили перед его могуществом, он, благодаря
увещеванию и посредничеству своей святой матери, вспомнил о брате,
испытавшем многие тяготы, и поставил его во главе королевства баваров,
когда умер Бертольд, заключив с ним [Генрихом] мир, который был верно
сохранен до конца»855.
Данный

эпизод

завершает

повествование

Видукинда

об

антиоттоновских выступлениях в первое десятилетие правления короля.
Мир, заключенный Оттоном и Генрихом, символизирует в контексте его
повествования окончательное разрешение внутренних раздоров в державе.
Фразу «все королевства утихли перед ним, и все враги отступили перед его
могуществом», по-видимому, следует понимать прежде всего как слова об
умиротворении на территориях, подвластных Оттону I (показательно, что
«королевством» автор сразу же вслед за этим именует Баварию).
Примирение братьев на этот раз было достигнуто при посредничестве их
матери, королевы Матильды856. Видукинд воспроизвел здесь те же слова о
«сочувствии» Оттона к «великим тяготам»857 Генриха, что и в рассказе об их

855

Wid. P. 80. (Lib. II. Cap. 36). ―Igitur cum omnia regna coram eo silerent, et potestati ipsius
omnes hostes cederent, monitu et intercessione sanctae matris eius recordatus est multis
laboribus fatigati fratris prefecitque eum regno Boioariorum, Berhtoldo iam defuncto pacem
atque concordiam cum eo faciens, qua usque in finem fideliter perduravit‖.
856
Свидетельство Видукинда о роли Матильды как посредницы в этом конфликте
ключевое в оттоновской историографии, те же мотивы присутствовали в житии
Матильды, наиболее ярко развиты в его «младшей» версии, ключевое значение в котором
имела тема особого статуса баварской ветви Саксонской династии (основоположником
которой впоследствии стал Генрих). Подробнее см.: Althoff G. Causa scribendi... S. 119-120.
Ср. Schütte B. Einleitung // Vita Mathildis reginae antiquior. Vita Mathildis reginae posterior /
Hrsg. von B. Schütte (MGH SSrGus, [66]). Hannover, 1994. S. 46-88; Idem. Untersuchungen zu
den Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde (MGH Studien und Texte, [9]). Hannover,
1994.
857
―Graves fratris miseratus labores‖ (Wid. P. 77. (Lib. II. Cap. 29)), ―multis laboribus fatigati
fratris‖ (P. 80. (Lib. II. Cap. 36)).

311

первом примирении, - в обоих случаях историограф создал один и тот же
образ «милосердного государя».
Повествуя
историографа

о

разрешении

использовали

конфликтов
схожие

Оттона

мотивы.

и

Генриха,

Хотя

акт

два

deditio

непосредственно описан лишь Адальбертом в рассказе о втором примирении,
характерный для этого ритуала образ государя, проявлявшего христианское
сочувствие к каявшемуся, воспроизводился авторами во всех этих случаях.
Даже словесные формулы, используемые Видукиндом и Адальбертом для
описания чувств Оттона I по отношению к Генриху, чрезвычайно схожи:
«обычное

для

него

снисходительность»858,

милосердие»
Оттон

и

«всегда

изображается

присущая

проявляющим

ему

«братскую

любовь» и «сочувствующим брату в его великих тяготах»859. Оба автора
здесь представляют завершение борьбы

братьев именно

через акт

примирения, в котором Оттон проявил милость.
3.1.2.3. Deditio Людольфа
Именно сценой deditio сына короля Людольфа завершается и
повествование Видукинда о восстании 953-954 гг.: «Когда король
упражнялся в охоте в местности под названием Сувельдун 860, сын, босой,
простерся перед отцом, движимый глубоким раскаянием, и горестной речью
исторг слезы сначала у отца, а затем у всех присутствующих. Благосклонно
принятый благодаря отцовской любви, он клятвенно пообещал, что будет

858

―Solita sibi […] misericordia‖ (Adalb. P. 161 (Ann. 939)), ―vicina sibi semper clementia‖
(Wid. P. 77. (Lib. II. Cap. 29)).
859
―Fraterno […] amore‖ (Adalb. P. 161 (Ann. 939)), ―graves fratris miseratus labores‖ (Wid. P.
77. (Lib. II. Cap. 29)).
860
Комментаторы предположительно отождествляют Сувельдун с областью СауфельдТангельштедт, на р. Имм, в районе Веймара. Widukindi monachi Corbeiencis Rerum
Gestarum Saxonicarum libri tres / Hrsg. von P. Hirsch, H.E. Lohmann. Hannover, 1935 (MGH
SSrGus, [60]). S.122., n.3.

312

повиноваться и соглашаться со всяким желанием отца»861. После этого
непокорный отпрыск вместе с поддержавшим его герцогом Лотарингии
Конрадом Рыжим, зятем Оттона, по словам историографа, «возвратили себе
милость, которой, храня верность, пользовались до конца»862.
Видукинд уделил здесь много внимания описанию эмоций участников
сцены: «горестная» речь Людольфа вызвала слезы сочувствия, – «сначала у
отца, а затем у всех присутствующих». Оттон великодушно простил
раскаивающегося Людольфа (после чего, как по команде, сочувствием
прониклись и его приближенные). Данное описание – пожалуй, наиболее
яркое и эмоциональное во всей оттоновской историографии описание образа
«милующего государя» в акте deditio.
Предшествующее повествование показывает, что это счастливое
примирение состоялось лишь после долгой череды попыток прийти к
соглашению. Видукинд упомянул несколько эпизодов, когда Людольф, один
или вместе с Конрадом, пытался примириться с отцом, однако стороны не
могли договориться об условиях863. Так что спонтанность описанной встречи
Оттона и Людольфа (сын будто бы внезапно застал отца, когда тот
«упражнялся в охоте»864) явно вызывает сомнения; скорее речь идет именно о
подтверждении долго и тщательно вырабатывавшейся договоренности865.

861

Wid. (Lib. III, Cap. 40): «Exercitandi gratia venationem agens rex in loco qui dicitur
Suveldun, filius patri nudatis plantis prosternitur, intima tactus poenitentia, oratione flebili patris
primum, deinde omnium presentium lacrimas extorquet. Amore itaque paterno susceptus in
gratiam spondet se obtemperaturum consensurumque omni paternae voluntati».
862
Ibid. S. 122 (III, 41). «filius ac gener in gratiam suscepti, qua et in finem usi sunt fideliter».
863
См. Ibid. S. 111, 113-114, 121 (III, 13, 18, 37.).
864
Королевская охота как один из ключевых актов репрезентации власти подробно
изучена в историографии (см. напр. Rösener W. Jagd und höfische Kultur als Gegenstand der
Forschung // Jagd und höfische Kultur im Mittelalter / Hrsg. von W. Rösener. Göttingen, 1997.
S. 11–28; Jarnut J. Die frühmittelalterliche Jagd unter rechts- und sozialgeschichtlichen
Aspekten // Jarnut J. Herrschaft und Ethnogenese im Frühmittelalter. Münster, 2002. S. 375–
418). Упоминая о том, что символическая сцена происходила на охоте, Видукинд тем
самым «переносит» ее в публичное пространство.
865
В качестве одной из иллюстраций своей концепции «договорных ритуалов» данный
эпизод анализировал Г. Альтхоф, - Althoff G. Spielregeln… S. 34. Как хрестоматийный
пример инсценировки в политической коммуникации его вслед за Альтхофом также
упоминала, в частности, британская исследовательница Дж. Бэрроу: Barrow J.

313

Результат соглашения (оказавшийся в результате очень выгодным для
бунтовщиков: они фактически избежали наказания) представлен как
спонтанное, великодушное решение короля.
Адальберт в этом случае не упомянул акта deditio и сообщил о суровом
наказании, постигшем заговорщиков: «В это время Людольф, которому вновь
была возвращена милость короля, отдал отцу имевшихся у него вассалов и
герцогство, Бурхард стал его преемником в герцогстве. Конрад также вернул
себе милость короля, лишенный всех богатств, которые имел, утративший
герцогство, довольствуясь жизнью, родиной и наследственным наделом»866.
Здесь, однако, автор в очередной раз запечатлел «возвращение милости»
раскаявшимся заговорщикам. Описание того, как король распорядился
владениями,

богатствами,

жизнью

обоих

лидеров

выступления,

перекликается с эпизодом deditio Эберхарда в сочинении Видукинда, во
время которого герцог франконский, по выражению историографа, «передал
ему себя со всеми сокровищами»867.
Именно для Видукинда было особенно важно представить завершение
конфликта отца и сына в форме их окончательного примирения, с полным
прощением Людольфа. Адальберт же вновь сделал акцент прежде всего на
мотиве торжества государя над непокорными, однако и для него
«возвращение милости» Людольфу и Конраду оказалось главным итогом
примирения.

Demonstrative behaviour and political communication in later Anglo-Saxon England // AngloSaxon England. Vol. 36. 2007. P. 129–130.
866
Adalb. Р. 168 (Ann. 954) ―Ea tempestate Liudolfus in gratiam regis revocatus vassallos, quos
habuit, et ducatum patri reddidit cui Burchardus in ducatu successit. Cuonradus etiam omnium,
quas habuit, divitiarum nudus amisso ducatu in gratiam regis intromittitur, vita et patria et predio
contentus‖.
867
Wid. P. 33 (Lib. I. Cap. 26.). ―seque cum omnibus thesauris illi tradidit‖.

314

3.1.2.4. Jus deditionis
Итак, во всех примерах, рассмотренных выше, авторы представляли
Оттона I в контексте ритуала deditio в образе милосердного государя,
проявлявшего сочувствие к раскаивавшимся бунтовщикам. Этот мотив
получил в описаниях Адальберта и Видукинда схожее выражение, даже
несмотря на то, что в целом подходы этих сочинителей к повествованию о
событиях антиоттоновских выступлений существенно отличались. Адальберт
неизменно подчеркивал прежде всего мотив торжества государя над
противниками, знаменующего внутреннее умиротворение в королевстве;
Видукинд же, в свою очередь, проявлял несколько большее «сочувствие» к
представителям высшей знати, выступавшим против короля.
Авторы интерпретировали ритуал deditio как проявление милосердия
государем к знатному бунтовщику независимо от особенностей их личных
политических воззрений. Это подтверждает концепцию Г. Альтхофа о ―jus
deditionis‖868, о том, что проявление милости властителем являлось
универсальным, обязательным элементом акта deditio. Также находит
подтверждение и идея этого немецкого исследователя о предварительной
подготовке, длительном цикле переговоров, предшествовавшем акту deditio,
описывавшемуся как «спонтанный»: во многих рассмотренных случаев сцена
примирения

описывается

авторами

после

повествования

о

предшествовавших неудачных попытках прийти к соглашению.
Обращает на себя внимание, что, хотя оба автора многократно
упоминали различные, в том числе «промежуточные», акты примирения,
собственно

акт

deditio,

коленопреклоненная

просьба

бунтовщика

о

прощении, описывалась ими только в тех эпизодах, где речь шла об
окончательном разрешении конфликта. Так, Адальберт развернуто описал
акт примирения Оттона I и Генриха во Франкфурте в 941 г., в то время, как в
случае с предыдущим их примирением, за которым последовала новая волна
868

Althoff G. Spielregeln… S. 99–125.

315

выступлений, акт deditio прямо не упомянут. Равным образом, для
Видукинда сцена deditio Людольфа в Сувельдуне в 954 г. важна именнокак
окончательное соглашение между отцом и сыном, после которого мир между
ними

становился

нерушимым.

Исключение

составляет

лишь

сцена

примирения Оттона с Эберхардом, где Видукинд показал, как именно в ходе
deditio было даровано прощение герцогу Франконии, в дальнейшем вновь
выступившему против государя, - однако, при этом мотив «милостивого
прошения», дарованного королем, был представен куда менее ярко, чем в
сцене в Сувельдуне.
Именно акты deditio во Франкфурте и в Сувельдуне описаны авторами с
особой подробностью, с точным обозначением места, даты, с упоминанием о
присутствовавшей публики, - и с характерными деталями, призванными
свидетельствовать о «спонтанности» акта (Генрих застает брата на пути в
церковь, Людольф отца – на охоте, у Видукинда впечатление усиливается
еще и благодаря бурному выражению эмоций Оттоном и присутствующими).
Такая «импровизационность» явно противоречит характеру описываемых
актов – происходивших при стечении зрителей, в месте, удобном для
масштабного символического акта. Концепция Г. Альтхофа о ритуале deditio
как символическом акте, подразумевающем компромисс между государем и
представителем знати, а значит – и «милосердие» короля, в этих
свидетельствах вполне оправдывается.
3.1.3. Государь карающий: deditio как «ритуал воздаяния»
у Лиутпранда Кремонского
Однако, наряду с образом государя милующего, в оттоновских
описаниях ритуала deditio нашлось место и для образа государя карающего:
появляется он у Лиутпранда Кремонского.
В «Антаподосисе» Лиутпранда описана лишь одна сцена примирения
Оттона I с предводителем герцогских восстаний – а именно с братом

316

Генрихом: «Генрих, не зная, что еще предпринять, взяв с собой некоторых
епископов, чья поддержка могла бы помочь ему, однажды босым пришел к
ничего не подозревавшему королю, и, припав к его ногам, смиренно
попросил о милосердии. Король же сказал ему: «Недостойное деяние твое
милосердия не заслуживает. Но поскольку вижу, как ты смирился предо
мной, не наведу на тебя бед». И приказал король заточить его в своем дворце,
расположенном во Франкии, в месте под названием Ингельхайм, и
приставить для его охраны опытную стражу, до тех пор, пока король, когда
омрачающий его гнев несколько утихнет, не решит по совету мудрых людей,
как с ним поступить»869.
Другое описание сцены deditio в «Антаподосисе» показывает, что
вымаливать прощение, демонстративно припав к ногам государя, могли не
только представители высшей знати, но и вассалы более низкого статуса.
Лиутпранд рассказал, как во время того же герцогского восстания 938–939 гг.
один из графов в войске Оттона попытался вытребовать себе в лен церковные
владения – земли, принадлежавшие монастырю Лорш. Положение в тот
момент было трудным для короля, и вассал рассчитывал, что Оттон
согласится из опасения потерять его поддержку870.
Однако государь, вопреки ожиданиям графа, призвал его к себе и
публично произнес гневную речь, в которой уличил вассала в незаконном
посягательстве на церковную собственность и, по существу, в измене. Тогда,
желая избежать опалы, граф был вынужден признать свою вину и
коленопреклоненно молить государя о прощении: «поскольку лицо есть

869

Ant. P. 128 (Lib. IV. Cap. 35). ―Heinricus […] cum aliud quid faceret ignoraret, adsumptis
secum, quorum praesidio iuvaretur, quibusdam episcopis die quadam nudis pedibus regia ad
pedes ipso ignorante pervenit supplexque misericordiam imploravit. Cui rex: ―Indignum‖, inquit, - ―facinus tuum misericordiam non meretur. Verum quia video te humiliatum coram me,
non inducam malum super te‖. Iussit itaque eum rex ad palatium suum, quod in Francia in loco,
qui Ingelenheim dicitur, constitutum est, proficisci sollertique illum vigilantia custodiri, quoad
irae remota paululum aegritudine, quid super eo faceret, sapientum consilio definiret‖.
870
Ibid. P. 123 (Lib. IV, Cap. 28).

317

зеркало души, покраснев, он выдал стыд своего сердца и, бросившись к
ногам короля, признал, что согрешил и тяжко провинился»871.
Оба эти эпизода «Антаподосиса» строятся по той же схеме, что и
описания deditio в других сочинениях оттоновских авторов: конфликт
государя и непокорного вассала разрешился сценой публичного раскаяния
провинившегося. И граф, и герцог, моля о прощении, припадали к ногам
Оттона, Генрих в знак покаяния даже явился босым. Однако реакцию Оттона
Лиутпранд изобразил иначе, чем иные историографы: государь не проливал
слез сочувствия и умиления, как у Видукинда, не проявлял милосердия, как в
свидетельстве Адальберта – в сценах покаяния из «Антаподосиса» он
гневался.
Тот факт, что в повествовании Лиутпранда государь встречал покаяние
вассалов не со снисхождением, а с негодованием, важно рассматривать в
контексте всего сочинения. В данных сценах присутствует ключевой мотив
«Антаподосиса»,

многократно

повторяющийся

на

его

страницах

и

отраженный в названии (в переводе с греческого означающем «Воздаяние»):
за любым преступлением последует справедливая кара.
Мотив воздаяния в «Антаподосисе», как прямо сообщает сам автор,
связан, прежде всего, с фигурой итальянского короля Беренгара II (ок. 900–
960), – личного врага Лиутпранда, которого историограф изобразил
нечестивцем и преступником872. Заявляя о необходимости сурово покарать
его за злодеяния, Лиутпранд тем самым давал дополнительные обоснования
необходимости нового итальянского похода Оттона, замышлявшегося в то
же

871

время,

когда

писался

«Антаподосис»873.

Различные

эпизоды

Ibid. ―quia facies mentis est speculum, cordis verecundiam vultus rubore nudavit concitusque
regis ad pedes corruens se peccasse, ac graviter deliquisse confessus est‖.
872
Подробный перечень злодейств Беренгара Лиутпранд приводит во вступительной главе
к одной из книг своего сочинения: Ant. P. 73–74. (Lib. III. Cap. 1).
873
Напомню, что «Антаподосис» писался в 958–962 гг., то есть непосредственно накануне
и во время решающего итальянского похода 961–962 гг., принесшего Оттону статус
императора.

318

произведения, рассказывающие о справедливом отмщении, – в том числе, и
описания сцен deditio, – подкрепляли эту идею историографа.
Но

особую,

редкую

для

текстов

его

времени

интерпретацию

Лиутпрандом ритуала deditio (государь, гневающийся и карающий, а не
милосердный и прощающий), сложно объяснить лишь тем, что автор
стремился в очередной раз напомнить о необходимости отмщения Беренгару.
Задача историографа здесь, вероятно, была масштабнее: представить иное
видение образа Оттона как государя, – принципиально отличное от того,
который отражен в произведениях других оттоновских историографов.
В «Антаподосисе» почти нет намеков на то, что за ритуалом deditio
стояла привилегия вассала, ―jus deditionis‖. В обеих рассмотренных сценах из
«Антаподосиса» внимание не акцентируется на том, какой результат принес
акт deditio Генриху и графу, – хотя из контекста ясно, что при помощи этого
«покаяния» и тот, и другой, по-видимому, сумели сделать исход событий
более благоприятным для себя.
Лиутпранд, в отличие от Видукинда и Адальберта, отметил детали,
подчеркивающие не столько раскаяние вассалов, сколько их унижение:
краску стыда на лице графа, босые ноги Генриха, их покорные мольбы.
Ритуал представлен здесь не в качестве акта примирения и воссоединения
недавних противников, а скорее как безусловный триумф Оттона над теми,
кто осмелился проявить по отношению к нему непокорство.
Учитывая, что с первых лет правления Оттона I представители знати
организовывали выступления против него, Лиутпранду было особенно важно
подчеркнуть торжество государя над его непокорными подданными. Этот
мотив лежал в основе образа Оттона как могущественного, полновластного
правителя. Особую роль в этом контексте играет сцена покаяния Генриха
перед Оттоном. В композиции сочинения данная сцена занимает особое
место: она завершает четвертую книгу «Антаподосиса»874, повествующую о
герцогских мятежах, тем самым подводя им итог.
874

Ibid.

319

Насколько
оставленным

можно
Видукиндом

историографом,

младшим

судить

по

Корвейским

параллельным
и

современником

еще

свидетельствам,

одним

Лиутпранда

оттоновским
Адальбертом

Магдебургским (ок. 910-981)875, после восстания 938–939 гг. Генрих
сравнительно легко примирился со старшим братом и даже получил в
управление Лотарингию876. Однако затем, в 941 г., он инициировал еще один
мятеж; подавив это выступление, Оттон обошелся с заговорщиками уже
очень сурово: и Адальберт, и Видукинд сообщают о последовавших за этим
многочисленных казнях представителей высшей знати877. Что касается
самого Генриха, Видукинд пишет о его бегстве из королевства, а затем не
упоминает его вплоть до 947 г., когда тот наконец окончательно примирился
с братом и стал герцогом Баварии878. Адальберт же сообщает, что Генрих
после неудачи мятежа 941 г. был заточен в Ингельхайме879.
В «Антаподосисе» восстание 941 г. вообще не упоминается, –
пресловутая сцена покаяния Генриха следует сразу после рассказа о мятеже
938–939 гг. Однако здесь же говорится о ссылке Генриха в Ингельхайм, –
«окончательном» наказании, последовавшем уже после второго мятежа.
Соответственно, эпизод, описываемый Лиутпрандом, нельзя однозначно
отнести к определенному году: здесь историограф скорее рисовал некую
обобщенную картину покаяния Генриха за все его преступления перед
Оттоном. Более того, благодаря особому месту, отведенному данной сцене в
композиции сочинения, она может восприниматься и как еще более широкое
обобщение – в качестве ритуала, завершающего все внутренние раздоры и
антиоттоновские выступления, знаменующего установление окончательного,
непоколебимого мира.

875

Которые, как и Лиутпранд, не являлись очевидцами событий, а реконструировали их на
основе чужих свидетельств, но при этом упомянули ряд деталей, отсутствующих в
«Антаподосисе».
876
Wid. P. 91 (Lib. II, Cap. 29). Adalb, P. 161–162 (Ann. 940).
877
Wid. P. 92–93 (Lib. II, Cap. 31). Adalb. P. 162 (Ann. 941).
878
Wid. P. 92–93 (Lib. II. Cap. 31), 95–97 (Lib. II. Cap. 36).
879
Adalb. P.162 (Ann. 941).

320

По «Антаподосису», Оттон не только не проявил сочувствия при виде
покаяния брата, но даже прямо сказал Генриху: «Недостойное деяние твое не
заслуживает милосердия»880, после чего отправил того в заточение ожидать,
когда «омрачающий его гнев несколько утихнет»881. Такое прочтение
поведения государя в ходе акта deditio не вполне соответствует образу
Христа

милосердного,

усматривавшемуся

Г.

Альтхофом

в

проанализированных им примерах из оттоновского историописания882.
В отповедь Оттона кающемуся брату он включает фразу: «Но поскольку
вижу, как ты смирился предо мной, не наведу на тебя бед»883. Сочинитель
приводит здесь близко к оригинальному тексту часть ветхозаветной цитаты,
которая в полном варианте звучит так: «И сказал Господь: видишь, как
смирился предо Мною Ахав? За то, что он смирился предо Мною, Я не
наведу бед в его дни; во дни сына его наведу беды на дом его»884.
История нечестивого царя Ахава, который по наущению своей жены
Иезавели совершил преступление перед Господом, но, устрашенный
пророчеством Илии, принес покаяние, хотя и не упоминается в этом эпизоде
«Антаподосиса» прямо, близка истории покаяния Генриха перед Оттоном.
Контекст приведенной цитаты был хорошо знаком Лиутпранду: к образам
Ахава и Иезавели автор обращался и в других главах своего сочинения, в
самых яростных своих обличительных пассажах885. Для Лиутпранда это,
прежде всего – образы грешников и преступников; по Писанию, само

880

Ant. P. 128 (Lib. IV. Cap. 35) ―facinus tuum misericordiam non meretur‖.
Ibid. ―quod in Francia in loco, qui Ingelenheim dicitur, constitutum est, proficisci sollertique
illum vigilantia custodiri, quoad irae remota paululum aegritudine quid super eo faceret,
sapientum consilio definiret‖.
882
Althoff G. Die Macht der Rituale… S. 68–84.
883
Ant. P.128 (Lib. IV. Cap. 35) ―quia video te humiliatum coram me, non inducam malum
super te‖.
884
1 Regum 21.29: ―nonne vidisti humiliatum Ahab coram me quia igitur humiliatus est mei
causa non inducam malum in diebus eius sed in diebus filii sui inferam malum domui eius‖.
Первая книга Царей (русская цитата приведена по Синодальному перевод, 3. Царств
21.29).
885
Ant. P. 68 (Lib. III. Cap. 1), 132-133 (Lib. V. Cap. 17). Ахаву автор уподобляет короля
Гуго, обличая его за союз с сарацинами, с Иезавелью сравнивает супругу Беренгара II
Виллу.
881

321

покаяние Ахава, не раз совершавшееся им, бывало лишь временным и
неглубоким886. Господь за покаяние Ахава не отменяет его наказание, а лишь
назначает отсрочку, – что также созвучно эпизоду с Оттоном и Генрихом, где
король отсылает непокорного брата в заточение ожидать окончательного
приговора.
Итак, даже повествуя о снисхождении к кающемуся Лиутпранд
подчеркивает не милосердие Оттона, а его праведный гнев, – автор
уподобляет властителя не милосердному, а карающему Господу, строгому в
своей справедливости. Этот образ Царя небесного, по-видимому, больше
соответствовал тому образу земного властителя, который стремился создать
Лиутпранд.
Действия Оттона во время конфликта с графом историограф трактовал
как пример христианского благочестия. При этом в качестве добродетели
короля историограф также преподнес отнюдь не милосердие, а способность
«соблюдать несокрушимую стойкость духа, то есть не превозноситься в
успехах и не быть сломленным в невзгодах»887. «Выслушай же, с каким
пылом он, во время столь бушующей бури, положился на камень веры,
который есть Христос»888, – предварил автор описание сцены, обращаясь к
воображаемому адресату. Лиутпранду важно подчеркнуть непреклонность
государя, его нежелание пойти на соглашение с непокорным, – даже «во
время столь бушующей бури», в разгар войны с восставшими герцогами.
Можно утверждать, что Лиутпранд транслирует здесь образ властителя,
не вполне характерный для оттоновской традиции. Т. Шарф в качестве
важной особенности оттоновского историописания отмечал, что в нем
обхождение

государя

с

потерпевшими

поражение

бунтовщиками

(«внутренними противниками»889) зачастую выглядит куда более мягким в
886

1 Regum (3. Царств) 21.27.
Ant. P. 123 (Lib. IV. Cap. 28). ―inconcussam autem animi tenere virtutem, prosperis scilicet
non elevari et adversis non frangi‖.
888
Ibid. ―Audi igitur in tanta hac fluctuante procella, quo fidei supra petram, quae Christus est,
sit ardore fundatus‖.
889
См. Scharff T. Der rächende Herrscher... S. 242.
887

322

сравнении с расправами над побежденными внешними врагами890. Лиутпранд
же, по наблюдениям того же исследователя, такую жестокость властителя по
отношению к собственным подданным описывал нередко, – хотя делал он
это, чаще всего, повествуя о деяниях правителей Италии891. И сам Т. Шарф, и
Ф. Бюк, также уделивший этим сюжетам немало внимания в своей
монографии892, усматривали здесь исключение, подтверждающее правило: с
их точки зрения, описывая жестокости итальянских государей, Лиутпранд
тем самым лишь оттенял и подчеркивал милосердие Оттона.
Однако в повествовании «Антаподосиса» о жестоком возмездии
итальянским бунтовщикам подчас обнаруживаются не только негативные
коннотации, как уже было показано нами в разборе эпизодов расправ
Арнульфа над жителями непокорных итальянских городов или Гуго
Арльского – над Вальпертом и Гецо893. Устрашающий эффект расправ с
непокорными подданными в сочинении Лиутпранда не раз предстает именно
как средство укрепления могущества властителя. В этих эпизодах, как и в
описанных Лиутпрандом сценах deditio, автор прибег к ветхозаветным
отсылкам894, что позволило ему усилить мотив Божьего гнева.
Рисуя образ Оттона как «гневающегося государя», историограф не
изображал того жестоким подобно итальянским королям, но, вместе с тем, и
не подчеркивал его снисхождение к бунтовщикам. Взаимоотношения Оттона
с представителями знати, как их отобразил Лиутпранд, отнюдь не напоминли
систему взаимных уступок и соглашений, – которую справедливо
усматривает за ритуалом deditio Г. Альтхоф, и наличие которой куда
заметней в сочинениях Видукинда и Адальберта. Способность властителя
карать совершивших преступление перед ним представлена у Лиутпранда
как одна из важнейших составляющих образа могущественного государя.

890

Ibid. S. 241–253.
Ibid. S. 246–249.
892
Buc P. The Dangers of Ritual… P. 15–50.
893
Подробнее cм. С. 226 – 236 данной работы
894
Там же.
891

323

Благодаря тому, как историограф расставляет акценты в своем описании
ритуала, обращается к отсылкам из Священного писания, какие детали
подчеркивает и о каких умалчивает, Лиутпранду удается представить в своем
произведении образ Оттона иным, нежели у других авторов, близких к нему
по времени. Субъективная авторская интерпретация реальных событий
Лиутпрандом и его современниками едва ли позволяет реконструировать
подлинные детали происходивших событий, эмоции участников, выяснить,
«почему король плакал?»895, и плакал ли он на самом деле или же, напротив,
в справедливом гневе не проявлял и тени сочувствия. Однако даже если
милость или гнев государя были лишь частью «литературной реальности»,
историограф мог использовать их для воздействия на ход реальных событий.
Модель поведения властителя в ходе ритуала deditio, которая, по
наблюдениям Г. Альтхофа, вернулась в реальную политическую практику
лишь

при

наследниках

оттоновской

династии896,

тем

не

менее,

присутствовала уже в произведении историографа Х в. Лиутпранд
Кремонский, создававший свое произведение в ту эпоху, когда Саксонская
династия

еще

только

обретала

статус

династии

императорской,

предвосхитил, а возможно, в какой-то степени, и подготовил утверждение
нового образа государя: полновластного и непоколебимого, «гневного» и
способного сурово карать непокорных.
3.1.4. Выводы
Символические акты deditio описаны прежде всего у Видукинда
Корвейского, Адальберта Магдебургского и Лиутпранда Кремонского.
Именно три эти автора и в целом в своих произведениях уделили наибольшее
внимание

сюжетам

антиоттоновских

выступлений

знати.

Лиутпранд

подробно повествовал о deditio после восстаний Эберхарда, Гизельберта и
895

Этот вопрос применительно к описаниям средневековых ритуалов вновь поставил в
своей недавней работе П. Динцельбахер. Dinzelbacher P. Op, cit. S. 3–5.
896
Althoff G. Spielregeln… S. 77–78.

324

Генриха в первые годы правления Оттона I, а Видукинд и Адальберт – кроме
того, еще и о периоде выступления 953–954 гг. под руководством Людольфа
и Конрада Рыжего.
Модели описания, основные элементы, из которых складываются акты
deditio

во

всех

свидетельствами

этих

случаях

историографов

схожи.

Это

стояли

подтверждает,

общие

что

за

представления

о

существующей символической практике, о надлежащем порядке действий в
ходе ритуала примирения государя и знатного бунтовщика.
Тем не менее, используя эту единую схему описания ритуала, каждый из
авторов давал событиям собственную, отличную от других интерпретацию.
И Видукинд, и Адальберт воспроизвели в своих свидетельствах образ
Оттона I как государя, милующего бунтовщиков, однако саксонский
историограф, выразитель интересов высшей знати, представил короля
выражающим сочувствие сильнее, нежели это описано у продолжателя
Регинона, подчеркивавшего мотив торжества Оттона над внутренними
врагами. Их интерпретации, так или иначе, вполне соответствовали, повидимому, подлинному значению этого символического акта как формы
соглашения между государем и вассалом, предполагающим обязательное
проявление «милосердия» со стороны властителя.
Более

своеобразной

представляется

интерпретация,

данная

Лиутпрандом, который представил Оттона в ходе ритуала deditio в образе
«гневающегося властителя», не упоминая о помиловании, даровавшемся
кающемуся,

делая

акцент

именно

на

«символическом

унижении»

провинившегося».
В отличие от других авторов, Лиутпранд описал не только акты deditio
представителей высшей знати, но и аналогичный эпизод с участием менее
влиятельного вассала Оттона, - эпизод, показывающий, что данная форма
политико-символической коммуникации в эту эпоху могла служить не
только

для

долго

и

тщательного

подготавливавшегося

завершения

масштабных конфликтов между первыми лицами королевства, но и в менее

325

значительных

случаях

(здесь

сказался

в

целом

характерный

для

«Антаподосиса» более широкий кругозор автора, сосредоточившегося не
только на внутридинастических конфликтах Людольфингов и борьбе между
немецкими герцогами).
Описания

данного

акта

политико-символической

коммуникации

служило в их сочинениях одной и той же цели – выразительно представить
завершение внутренних раздоров во владениях Оттона I, установление
равновесия во взаимоотношениях государя и его светских вассалов, - в
соответствии с тем, как каждый из авторов понимал механизмы этих
взаимоотношений и роль в них государя. Значительное количество
упоминаний данного типа политических ритуалов показывает, сколь
значимой для историографов Саксонской династии была тема борьбы с
внутренними выступлениями в первые десятилетия правления Оттона I.
3.2. Низложение папы Римского
Столь немаловажный сюжет оттоновской истории, как политика по
отношению к папству, также тесно связан с темой господства и подчинения.
Оттон I стремился контролировать Святой Престол, фактически назначая
папами собственных ставленников и диктуя им свою волю897. Но в то же
время, систему взаимоотношений, установившуюся между ними, в строгом
смысле нельзя назвать связью вассала и государя, подданного и властителя.
Иерархическое соотношение светской и церковной власти здесь было очень
запутанным, – как, впрочем, почти всегда на протяжении средневековой
истории898. Конфликты между Оттоном I и Святым престолом также нашли
отражение в сфере символической коммуникации, прежде всего, в связи с
папской девеститурой (низложением), инициированным императором.
897

О политике Оттона в данный период: Fried J. Der Weg in die Geschichte. Die Ursprünge
Deutschlands bis 1024. Berlin, 1998. S. 628-671; Keller H., Althoff G. Die Zeit der späten
Karolinger und Ottonen… S. 208-239.
898
Подробный обзор проблемы с учетом новейшей историографии см.: Mierau H.J. Kaiser
und Papst im Mittelalter. Köln; Weimar; Wien, 2010.

326

3.2.1. Акты девеституры
Символические акты низложения римских пап и шире – девеституры
христианского духовенства связаны по происхождению с ритуалами,
принятыми при смещении должностных лиц в античном Риме. Отстранение
магистрата от должности или разжалование в римской армии предполагали
символические действия, обратные акту инвеституры, - лишение инсигний,
снятие

церемониальных

облачений899.

В

этом

отношении

папские

низложения являлись продолжением единой традиции актов девеституры,
имевшей и церковные, и светские корни.
Также, вероятно, влияние на формирование процедур папского
развенчания оказала практика damnatio memoriae – символического
уничтожения памяти о римских императорах, заслуживших посмертное
осуждение, - в противоположность тем, кто удостоился посмертного
прославления, consecratio. Damnatio memoriae предполагала такие элементы,
как уничтожение изображений государей, соскабливание их имен с
постаментов статуй, а также изуродование их трупов; эта практика, по
выражению М. Мура, являла собой «атаку на тело и на образ» властителя900.
Частью этих процедур могло быть т.н. rescissio actorum признание
неправомерными действий государя, совершенных за время его правления, например, отмена произведенных им должностных назначений901.
Хотя уже с нач. VI в., со времени конфликта между папой Симмахом
(498–514

гг.)

и

антипапой

Лаврентием

(498–499,

502–506

гг.),

предпринимались попытки обосновать неподсудность папского престола
899

Подробнее о складывании системы и символическом значении инсигний римских
магистратов см.: Кофанов Л.Л. Атрибуты власти магистратов в архаическом Риме // IVS
ANTIQVVM. Древнее право. 1998. № 1(3). С. 35-54. О символических актах разжалования
или понижения в статусе, временных унизительных запретах носить атрибуты,
подобающие воину, служивших наказанием за серьезные дисциплинарные нарушения в
армии (что стало особенно широко практиковаться в позднеантичную эпоху):
Серафимов М.Н. Дисциплина в римской армии IV в.н.э. // Университетский историк. Вып.
4. СПб, 2007. С. 203.
900
Moore M.E. The Body of Pope Formosus // Millennium. Vol. 9. Iss. 1. 2012. P. 288-289.
901
Ibid. P. 290.

327

любому церковному или светскому суду902, в период с раннего средневековья
до XV в. известно множество актов низложения Римских пап и антипап903. Не
во всех случаях можно установить подробности символической процедуры
девеституры понтифика. Однако ключевые ее элементы, схожие с теми,
которые запечатлены в оттоновской историографии, были выработаны
сравнительно рано. Скажем, при низложении в 537 г. (инициированном
византийской императрицей Феодорой (ок. 500-548 гг.)) папа Сильверий
(536-537 гг.) был лишен паллия, облачен вместо папского одеяния – в
монашеское, после чего выслан из Рима904.
Схожая символическая процедура низложения сохранялась и к сер.
VIII в., в период, когда судьбы Святого престола были связаны уже не
столько с византийским политическим влиянием, сколько с волей
властителей латинского Запада905. Так, в описании акта девеституры
антипапы Константина II 6 августа 768 г. упоминалось, что тот, накануне
рукоположения законного понтифика Стефана III (768-772 гг.), был введен в
Латеранскую базилику в полном папском облачении, и там в присутствии
всего духовенства был лишен знаков власти – прежде всего, у него отняли
паллий, а с его ног сняли туфли906.
С сер. VIII в. по третью четверть XI в. история престола св. Петра была
связана, в первую очередь, с борьбой за влияние на него между римской
знатью и западными властителями, претендовавшими на императорский
титул907.

Пожалуй,

наиболее

впечатляющие

описания

акта

папской

девеституры в каролингский период – свидетельства о т.н. «Трупном
синоде», процессе над эксгумированным трупом папы Формоза, также
902

Первым наиболее значительным документом, в котором подтверждалась данная норма,
была ―Constitutio Silvestri‖, по-видимому, сфальсифицированная приверженцами
Симмаха, в дальнейшем данная идея была отражена во множестве других правовых
памятников. Zimmermann H. Op. cit. S. 2-4; Moore M. E. Op. cit. P. 292-293.
903
Ibid. S. 6.
904
Ibid. S. 8; Заболотный Е.А. Лаврентий // ПЭ. Т.39. С. 603-605.
905
Zimmermann H. Op. cit. S. 8-10.
906
Ibid. S. 17-18; Ковальчук Р.Д. Константин II, антипапа // ПЭ. Т. 36. С. 747-749.
907
Zimmermann H. Op. cit. S. 10.

328

сопровождавшемся символическими актами «разоблачения» мертвеца,
лишения его инсигний. Литературная традиция, связанная с этими
событиями, как будет показано далее, оказала непосредственное влияние на
оттоновское историописание, и в связи с этим мы еще обратимся к
подробному разбору данного эпизода.
В целом, на протяжении раннесредневековой эпохи в истории папства
символические процедуры низложения понтифика осуществлялись по
схожим схемам, ключевую роль в них играл акт снятия папских облачений,
лишения понтифика инсигний, мотив «разоблачения», «снятия маски» с
преступника, не по заслугам занимавшего свой пост908. В то же время,
отдельные детали этих актов и их отображение в источниках варьировались в
зависимости от особенностей той или иной конкретной политической
ситуации. В оттоновскую эпоху, как будет показано далее, ритуал продолжал
дополняться новыми деталями. Эти особенности интерпретации мы и
постараемся проанализировать на примере сочинений оттоновской эпохи.
3.2.2. Низложение Бенедикта V
Главным сочинением в оттоновской историографии, повествующим о
конфликте Оттона I с Папским престолом является «История Оттона»,
написанная

Лиутпрандом

Кремонским.

Большая

часть

произведения

посвящена описанию конфликта между Оттоном I и папой Иоанном XII в
963-964 гг., однако основным развернутым описанием ритуала в нем
является сцена развенчания папы Бенедикта V 23 июня 964 г.909.
Именно этот эпизод завершает дошедшую до нас версия сочинения, в
общем контексте он выглядит дополнением к основному сюжету об Оттоне и
Иоанне

908

XII,

добавленным

для

того,

чтобы

завершить

историю

Moore M. E. Op. cit. P. 290; Schmitt J.-C. Le corps, les rites, les rêves, le temps: essais
d'anthropologie médiévale. Paris, 2001. P. 211 –237.
909
Hist. Ott. P. 181-182 (Cap. 21).

329

выразительным финалом910. Даже учитывая, что некоторая часть текста,
следовавшая за этой главой, не сохранилась, сцена развенчания определенно
являлась главным смысловым и композиционным итогом повествования911.
Историографу требовалось подтверждение безусловной победы Оттона в
его противостоянии с «нечестивым» папой. Ведь Иоанн умер своей смертью,
так и не признав собственного низложения и, более того, успев провести в
феврале 964 г. еще один синод, объявивший недействительными решения
синода, инспирированного Оттоном912. Описать восстановление на престоле
Льва VIII913 и низложение понтифика, наследовавшего антиоттоновской
политике Иоанна XII, было для Лиутпранда способом показать «торжество
справедливости». Поэтому сцена развенчания Бенедикта V, дополнительная
по

отношению

к

основному

сюжету

сочинения,

и

становилась

принципиально значимой, подытоживающей все повествование.
Описание этой сцены пространно, Лиутпранд здесь представил читателю
развитие «символической ситуации» от начала до конца, последовательно,
придавая особое значение тому, в каком порядке шли символические
действия участников. Ритуал представен как «диалог» его участников –
Оттона I, пап Льва VIII и Бенедикта V. Важно процитировать весь текст,
чтобы иметь возможность оценить драматургию этого действа.
«Когда в Латеранской церкви заседали верховный и вселенский папа
Лев, а также святейший император Оттон, и сверх того епископы римские и
италийские,

архиепископы

из

Лотарингии

и

Саксонии,

епископы,

священники, диаконы и весь народ римлян, имена которых будут приписаны
ниже, прибыл захватчик апостолического престола Бенедикт, введенный
910

О том, что все, что следует в «Истории Оттона» за описанием гибели Иоанна XII,
представляет собой своего рода «приложение», высказался, в частности, П. Кьеза. Chiesa
P. Così si costruisse un mostro … P. 102.
911
В утраченной части, судя по словам самого Лиутпранда и по текстологическим
наблюдениям П. Кьезы, должно было содержаться завершение распоряжения о месте
ссылки Бенедикта и список лиц, участвовавших в данном синоде. Hist. Ott. P. 182-183
(Cap. 22); Chiesa P. Così si costruisse un mostro… P.102.
912
О факте проведения синода Иоанном XII Лиутпранд – по всей видимости, намеренно –
умалчивает. Becker J. Liudprandi… S. 173; Chiesa P. Così si costruisse un mostro… P. 86.
913
А тем самым – подтверждение решений синода 963 г.

330

руками тех, кто его избрал, облаченный в папские одежды. Кардиналархидиакон Бенедикт обратился к нему с такой речью: «Какой властью и по
какому закону, о захватчик, ты присвоил эти папские облачения, при том, что
здравствует нынешний господин наш почтенный папа Лев, которого, когда
был обвинен и осужден Иоанн, ты вместе с нами избрал для апостолического
главенства? Неужели ты можешь отрицать в присутствии господина
императора, что ты с прочими римлянами клятвенно пообещал, что никто не
будет избран и поставлен папой без согласия его и сына его короля Оттона?».
Бенедикт ответил: «Если я в чем согрешил, помилуйте меня». Тогда
император, проливая слезы, явив, сколь он милосерден, просил синод, чтобы
Бенедикт не был осужден без разбирательства. Если желает и может, пусть
ответит на допрос и защитит свое дело, если же не может или не желает, а
также признает себя виновным, то пусть ради страха Божия снищет
милосердие». Услышав это, Бенедикт, поспешно припав к ногам господина
папы Льва и самого императора, провозгласил, что он согрешил, что он –
захватчик святого римского престола. После этого он снял с себя паллий, и
вместе с папской ферулой, которую держал в руке, отдал его папе Льву. Эту
ферулу папа сломал и сломанную показал народу. Затем повелел, чтобы
Бенедикт сел на землю и снял с него ризу, которую именуют планетой,
вместе со столой. Затем же сказал всем епископам: «Бенедикта, захватчика
святого римского и апостолического престола, лишаем всего папского и
священнического достоинства; ради же милости господина императора
Оттона, трудами которого мы восстановлены на подобающем нам престоле,
мы позволяем ему быть в чине диакона, и уже не в Риме, а в изгнании,
местом которого назначаем…»914.
914

Hist. Ott. P. 182-183 (Cap. 22). ‗Residentibus itaque domno Leone summo et universali papa
in ecclesia Lateranensi necnon et imperatore sanctissimo Ottone, episcopis insuper Romanis,
Italicis, a Lotharingia et Saxonia archiepiscopis, episcopis, presbiteris, diaconibus omnique
Romanorum plebe, quorum nomina inferius adscribentur, advenit Benedictus apostolicae sedis
invasor eorum, qui se elegerant, manibus adductus, pontificalibus vestibus indutus. Quem
Benedictus cardinalis archidiaconus tali est sermone adgressus: 'Qua tibi auctoritate quave lege,
o invasor, haec pontificalia indumenta usurpasti, superstite hoc praesenti domno nostro
venerabili papa Leone, quem tu nobiscum accusato et reprobate Iohanne ad apostolicatus culmen

331

Последовательность символических действий здесь отражает логику
судебного разбирательства, напоминающего описанный в основной части
сочинения процесс по низложению Иоанна XII915. Впрочем, в отличие от
долгого и запутанного разбирательства в случае с папой Иоанном, –
рассказывая

о

котором,

Лиутпранд

приводит

многочисленные

«свидетельские показания» о преступлениях понтифика, речи «обвинителей»
из числа священников и «защитника»-Оттона (который, будто бы, до
последнего сохранял надежду на раскаяние папы) и ряд других деталей. Суд
над Бенедиктом свершается быстро и описывается кратко.
Началом ритуала развенчания служит появление обвиняемого перед
собравшимися членами синода, - он облачен в папские одежды, несет
символы власти. Далее следует обвинительная речь кардинала-архидиакона,
причем обвинения высказываются в качестве риторических вопросов,
обращенных к Бенедикту. Его ответ предельно краток – он не пытается
возразить своему обвинителю, лишь молит о прощении. Император
призывает судей выразить снисхождение к обвиняемому, в случае его
раскаяния, после чего Бенедикт молит о прощении вновь, припав к ногам
Оттона и папы Льва. Признавший свою вину незаконный папа отдает знаки

elegisti? Num inficiari potes praesenti domno imperatori iuramento promisisse numquam te cum
ceteris Romanis papam electurum aut ordinaturum absque illius filiique eius regis Ottonis
consensu?' Benedictus respondit: 'Si quid peccavi, miseremini mei'. Tunc imperator effusis
lacrimis, quam misericors esset, ostendens rogavit synodum, ne Benedicto praeiudicium fieret. Si
vellet et posset, ad interrogata responderet causamque suam defenderet; quod si non posset aut
nollet ac se culpabilem redderet, tamen pro timore Dei misericordiam aliquam inveniret. Quo
audito ad domni Leonis papae pedes ipsiusque imperatoris isdem Benedictus concite procidens
se peccasse, se sanctae Romanae sedis invasorem esse acclamavit. Post haec pallium sibi
abstulit, quod simul cum pontificali ferula, quam manu gestabat, domno papae Leoni reddidit.
Quam ferulam isdem papa fregit et fractam populo ostendit. Deinde Benedictum in terra sedere
praecepit. Cui casulam, quam plane tam diсunt, cum stola pariter abstulit. Post autem omnibus
episcopis dixit: 'Benedictum, sanctae Romanae et apostolicae sedis invasorem, omni pontificatus
et presbiteratus honore privamus; ob elemosinam vero domni imperatoris Ottonis, cuius sumus
opera in sedem debitam restituti diaconatus eum ordinem habere permittimus, et non iam Romae,
sed in exilium, ad quod destina…'‖. Указание на место ссылки отсутствует в дошедшем до
нас варианте текста; Бенедикт был сослан в Гамбург, где и окончил свои дни. Becker J.
Kommentar… S. 175.
915
Hist. Ott. P. 179-180 (Cap. 15-16).

332

власти, Лев разламывает папский посох над головой Бенедикта916, снимает с
него облачение и, наконец, произносит обвинительный приговор. Собственно
объявление

приговора

о

лишении

обвиняемого

священнического

и

епископского достоинства, а также незаконно присвоенных знаков папской
власти, происходит одновременно с его приведением в исполнение – в ходе
символического акта.
Бенедикт обвинялся в захвате папского престола при живом, законном
понтифике; причем акцент делался на том, что при этом он преступил клятву,
данную Оттону после «избрания» Льва VIII, – соблюдать верность новому
наместнику св. Петра. Учитывая решения синода, проведенного папой
Иоанном XII в 964 г., Бенедикт мог считаться освобожденным от этой
клятвы, - в том числе и поэтому Лиутпранду было так важно вовсе не
упоминать о проведении этого синода. Суд над Бенедиктом выглядит в
«Истории Оттона» как логическое продолжение процесса над Иоанном – так,
как будто между ними антиоттоновская партия не предприняла никаких
ответных действий.
Тот же эпизод запечатлен и в сочинении Адальберта Магдебургского,
описание

которого,

по-видимому,

непосредственно

основано

на

свидетельстве Лиутпранда917: «Затем апостолический Лев, когда был собран
синод из множества епископов, Бенедикта, захватчика Римского престола, по
916

Символический акт лишения посоха, скипетра как ключевой должностной инсигнии
при низложении духовных лиц был распространен уже задолго до оттоновско-салиевской
эпохи, однако именно свидетельство Лиутпранда об акте низложения Бенедикта V
содержит первое известное упоминание разламывания посоха. Этот символический жест,
совершаемый в знак невозможности восстановления прежнего статуса в будущем,
продолжал упоминаться и в дальнейшем, в том числе в хрониках XI в. по отношению к
эпохе последнего короля из Саксонской династии Генриха II (1002-1024 гг.), хотя
длительное сохранение этой символической традиции в реальной практике маловероятно,
поскольку не позднее чем с сер. XI в. пастырские жезлы стали изготавливаться из металла
или позолоченного дерева. Töbelmann P. Stäbe der Macht: Stabsymbolik in Ritualen des
Mittelalters (Historische Studien, 502). Husum, 2011. S. 242-243. Об особенностях папской
ферулы и ее отличиях от иных посохов духовных лиц подробнее см.: Töbelmann P. Stäbe
der Macht… S. 100; Paravicini Bagliani A. Il corpo del Papa (Biblioteca di cultura storica, 204).
Torino, 1994. P. 45; также о происхождении данной инсигнии: Hardt M. Herrschaftszeichen
// RGA. Bd. 14. Berlin; NY, 2001. S. 459-465.
917
О соотношении двух этих свидетельств см. Wolter H. Die Synoden im Reichsgebiet und in
Reichsitalien von 916 bis 1056. (Konziliengeschichte. Reihe A. Bd. 5). Paderborn, 1988. S. 86.

333

общему приговору, лишил присвоенного сана и сорвал папский паллий,
который [тот] на себя надел, а пастырскую ферулу, вырванную из его руки,
на глазах у всех разломал на куски и, по просьбе императора, позволил
остаться лишь в диаконском сане»918.
В этом свидетельстве воспроизводятся те же символические действия,
что и в «Истории Оттона» (при этом описание самого разбирательства
сокращено: говорится лишь о вынесении «общего приговора», а также
упоминается

вмешательство

императора

с

просьбой

о

смягчении

наказания919), в качестве центрального символического акта описывается
лишение Бенедикта знаков власти. Та же схема описания событий синода
была унаследована в позднейшей историографии920.
Итак,

вся

основывается

традиция
на

описания

свидетельстве

сцены

Лиутпранда.

развенчания
Однако,

Бенедикта

несмотря

на

«документальный» характер повествования в «Истории Оттона», и на то, что
автор, вероятнее всего, был непосредственным свидетелем событий, в
описании лангобардского историографа можно отчетливо проследить
элементы «литературного конструирования» данной сцены, в том числе с
элементами влияния предшествующей литературной традиции, посвященной
событиям отдаленного прошлого.
3.2.3. Трупный синод: развенчание папы Формоза
Еще

одно

чрезвычайно

яркое

описание

Лиутпрандом

ритуала

развенчания папы, обвиненного в незаконном захвате престола, содержится в
918

Adalb. P. 174. (Ann. 964). Tunc Leo apostolicus coadunata multorum episcoporum sinodo
eundem Benedictum Romanae sedis invasorem iudicio omnium ab invaso gradu deposuit et
pontificale pallium, quod sibi imposuerat, abscindit, ferulamque pastoralem manu eius arreptam
coram omnibus in frusta confregit et ad preces imperatoris diaconatus tantum gradu uti concessit.
919
Практика сохранения диаконского чина высшим духовным лицам после их низложения
традиционна для западной церкви и окончательно утвердилась как обязательная норма с
позднего средневековья, в то время как в православной традиции принята практика
извержения из сана, после которой низложенный уже не считается священнослужителем.
Цыпин В. Извержение из сана // ПЭ. Т. 21. С. 542-545.
920
Wolter H. Op. cit. S. 82-86.

334

«Антаподосисе», и описание это во многом связано со сценой низложения
Бенедикта V из «Истории Оттона». Речь идет, пожалуй, об одном из самых
прославленных сюжетов, описанных Лиутпрандом, – так называемом
Трупном синоде или Соборе мертвеца, судебном процессе, проведенном в
897 г. над эксгумированным трупом папы Формоза (занимал Святой Престол
в 891-896 гг.)921.
Как повествует Лиутпранд, после смерти папы Формоза ему наследовал
Сергий III, который будто бы некогда проиграл Формозу в борьбе за папский
престол922, и, получив наконец власть, решил отомстить былому сопернику:
«Когда он [Сергий] был поставлен [папой], то, как нечестивый и не знающий
святого учения, приказал достать Формоза из могилы и, облаченного в
священнические одежды, посадить на престол римского понтифика. И сказал
ему: «Будучи епископом Порто, как ты, возгордившись духом, посмел
присвоить вселенский римский престол?». Совершив это, затем приказал,
сняв с него священные одежды и отрезав три пальца, бросить в Тибр и, тех,
кого тот посвятил в сан, он, лишив сана, заново посвятил»923.
«Суд над мертвецом» описывается как чудовищная пародия на судебное
разбирательство, с формальным соблюдением основных процессуальных
921

Это событие входит в число самых необычных даже в бурной истории папства, богатой
на исключительные происшествия. Историки церкви, рассматривающие вторую половину
IX в. и начало Х в. как время «упадка нравов» в Римской церкви, видят в этом эпизоде
апогей данного периода, – к примеру, Г. Бедуэлл, назвавший Трупный синод «ужасающим
символом этих мрачных веков». Бедуэлл Г. История церкви. М., 1996. С. 48-49. Эпизод
неоднократно исследовался в западной историографии, прежде всего, в контексте
церковной и правовой истории, в более современных исследованиях усилился интерес к
изучению данного эпизода как символического акта. Подробнее общий обзор
историографии по данному сюжету см.: Heckmann M.-L. Der Fall Formosus.
Ungerechtfertigte Anklage gegen einen Toten, Leichenfrevel oder inszenierte Entheiligung des
Sakralen? // Päpstliche Herrschaft im Mittelalter: Funktionsweisen - Strategien Darstellungsformen (Mittelalter-Forschungen, 38) / Hrsg. von S. Weinfurter. Ostfildern, 2012. S.
228-232.
922
Ant. P. 22-23 (Lib. I. Cap. 29-30).
923
Ibid. P. 23. (Lib. I. Cap. 30). ―Quo constituto, ut inpius doctrinarumque sanctarum ignarus,
Formosum e sepulcroextrahere atque in sedem Romani pontificatus sacerdotalibus vestimentis
indutum collocare praecepit. Cui et ait: 'Cum Portuensis esses episcopus, cur ambitionis spiritu
Romanam universalem usurpasti sedem?' His expletis, sacratis mox exutum vestimentis
digitisque tribus abscisis, in Tiberim jactare praecepit cunctosque, quos ipse ordinaverat, gradu
proprio depositos iterum ordinavit‖.

335

элементов. В этом странном посмертном процессе мертвец выступал в
качестве «субъекта права»924. Было обеспечено физическое присутствие
«обвиняемого» - трупа, облаченного в папские одежды925; ему было
предъявлено обвинение и вынесен приговор. Ключевым символическим
актом является «разоблачение» обвиняемого, - выраженное буквально, как
снятие с него «священных одежд». Помимо этого, у трупа Формоза были
отрезаны пальцы – этот символический элемент являлся знаком лишения
права благословлять и рукополагать, отмены символических действий,
совершенных «лжепапой» в прошлом – rescissio actorum. Наконец,
выбрасывание трупа в Тибр, – акт, связанный с символической традицией
damnatio memoriae926.
Созданные Лиутпрандом описания развенчания Формоза и Бенедикта
очень схожи. И в сцене из «Антаподосиса», и в эпизоде из «Истории Оттона»
одна и та же последовательность действий: появление подсудимого, одетого
в «незаконно присвоенное» папское облачение, предъявление ему обвинения
в форме риторического вопроса927, сцена «развенчания», в ходе которой с

924

Borgolte M. Petrusnachfolge und Kaiserimitation. Die Grablege der Päpste, ihre Genese und
Traditionsbildung. (VMPIG, [95]). Göttingen, 1989. S. 125-126.
925
Учитывая, что эксгумация была совершена спустя значительное время после смерти
Формоза (дата смерти Формоза – 4 апреля 896 г., а события Трупного синода принято
датировать январем 897 г.), сохранность тела можно было бы объяснить тем, что оно было
забальзамировано. Однако для этого периода не имеется точных свидетельств о практике
бальзамирования тела папы, она впервые упоминается лишь по отношению к событиям
нач. XII в.: Paravicini Bagliani A. Il corpo del Papa… P. 194.
926
Есть также сведения о других характерных для damnatio memoriae символических
актах, совершенных по отношению к Формозу, в частности, об уничтожении его
изображений: Moore M.E. Op. cit. P. 289.
927
Вопросы звучат скорее как обвинительная речь, не требующая от подсудимого ответа:
«Почто ты, будучи епископом Порто, […] захватил вселенский римский престол?»,
«Какой властью и по какому закону, о похититель, присвоил ты это папское облачение?
[…]» (Ant. P. 23. (Lib. I. Cap. 30). ―Cum Portuensis esses episcopus, cur ambitionis spiritu
Romanam universalem usurpasti sedem?‖; Hist. Ott. P. 182 (Cap. 22). ―Qua tibi auctoritate
quave lege, o invasor, haec pontificalia indumenta usurpasti? […]‖.). В случае с Трупным
синодом такая «риторичность» вопроса кажется более логичной и оправданной, но и от
Бенедикта, как и от вынужденно «бессловесного» Формоза, ответа его обвинители не
ждут. Лиутпранд и в том, и в другом случае сводит «разбирательство», по существу, лишь
к обвинительной речи, - тогда как в других случаях даже Трупный синод подчас пытались
представить в качестве диалога (по свидетельству некоторых источников, за Формоза на

336

обвиненного снимают священнические одежды и отнимают атрибуты его
сана (Бенедикт V) либо лишают физической возможности осуществлять
благословление и посвящение (Формоз), и наконец объявление приговора.
Помимо формального сходства самих символических актов, между
двумя этими эпизодами можно обнаружить и более глубокие, смысловые
исторические аналогии. Впрочем, в своем повествовании о Трупном синоде
Лиутпранд допустил множество фактических ошибок, точность его
представлений об историческом контексте вызывает большие сомнения.
Распутать клубок хронологических и биографических несоответствий в
эпизоде из «Антаподосиса» – непростая задача. Прежде всего, следует
отметить, что понтификом, наследовавшим Формозу и инициировавшим суд
над его трупом в 897 г., был не Сергий III (чей понтификат длился с 904 г. по
911 г.), а Стефан VI (папа в 896-897 гг.)928. Соответственно, и объяснение
Лиутпрандом причин произошедшего (местью Сергия из-за его поражения в
борьбе за Папский престол) имеет мало общего с действительностью.
Опираясь на обширный круг источников, стоящих ближе по времени к
описываемым событиям929, исследователи иначе объясняют предысторию
появления сюжета о «суде над мертвецом».
Папа Формоз, конфликтовавший с Ламбертом Сполетским930, призвал в
Италию для борьбы с ним Арнульфа Каринтийского и в феврале 896 г., после
того, как тот взял Рим штурмом, короновал его императором. Однако затем

обвинения должен был отвечать диакон, стоявший рядом с троном, на который усадили
труп. Sansterre J.-M. Formoso, papa // DBI. Vol. 49. Roma. 1997. P. 55-61.).
928
Becker J. Einleitung… S. 23; Leyser C. Episcopal Office in the Italy of Liudprand of
Cremona, c.890-c.970. // EHR. 2010. Vol. CXXV. № 515. P. 801. Пересказываемый же
Лиутпрандом эпизод с поражением Сергия в борьбе за папский престол, относится к более
поздним событиям, когда в 898 г. Сергия обошел «конкурент» Иоанн IX. Mann H.C. The
Lives of the Popes in the Early Middle Ages. Vol 4. London, 1910. P. 93.
929
Более подробно о разных типах свидетельств, связанных с событиями Трупного
синода, см. Heckmann M.-L. Der Fall Formosus… S. 227-228. Важнейшие из этих текстов,
сочинения сторонников Формоза Ауксилия Неаполитанского и Евгения Вульгария, были
изданы Э. Дюммлером. Auxilius und Vulgarius. Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866.
930
Король Италии (891-898 гг.), император (892-898 гг.). Подробные биографические
сведения: Di Carpegna Falconieri T. Lamberto, re d'Italia, imperatore // DBI. Vol. 63. Roma,
2004. P. 208–211.

337

Арнульф из-за болезни был вынужден оставить Италию, и в Рим, на смену
германскому государю в конце года вернулся Ламберт931. Формоз скончался
в апреле 896 г., – в то время, пока Рим находился еще во власти войск
Арнульфа, к возвращению итальянского властителя понтификом был
Стефан VI; вскоре после прихода Ламберта и, по-видимому, не без его
указания был проведен Трупный синод932.
Задачей, стоявшей перед этим синодом было, прежде всего, доказать,
что императорская коронация Арнульфа являлась незаконной; обосновать
это можно было путем дискредитации понтифика, вручившего ему корону.
Формоз был избран папой, когда уже был епископом Порто933, а это
противоречило положению канонического права о том, что епископ не имеет
права сменять место своего служения934. Основываясь на этом, можно было
доказать незаконность избрания Формоза, а отсюда, по логике обвинителей,
следовало, что все действия и распоряжения, совершенные им в качестве
понтифика, не имели силы935.
Следует отметить, что вслед за осуждением Формоза, последовала его
реабилитация936, и Лиутпранд в своем сочинении приводит выразительный
931

Фазоли Дж. Указ. соч. С. 63-65.
Там же; Mann H.C. Op. cit. P.42-72.
933
Город неподалеку от Рима.
934
Фазоли Дж. Указ. соч. С. 65.
935
Там же. Данная трактовка, предложенная итальянской исследовательницей, в целом
следует за объяснениями в источниках, современных событиям, и представляется
убедительной в большинстве положений. Тем не менее, некоторые детали требуют
уточнения; так, самого Ламберта в 892 г. увенчал императорской короной все тот же
Формоз, и после Трупного синода его «перекоронации», насколько можно судить, не
совершалось. Вероятно, Ламберт имел возможность так или иначе представить свою
коронацию в качестве «исключения».
936
После Стефана VI на папском престоле друг друга сменяли представители то одной, то
другой противоборствующей партии: ярый сторонник Формоза Феодор II (897 г.), Иоанн
IX (898-900 гг.), добившийся проведения Собора по «реабилитации» развенчанного папы,
наконец, Сергий III (904-911 гг.), настроенный «антиформозиански» и предпринявший
множество усилий, чтобы обесценить усилия двух своих предшественников и смыть со
Стефана VI клеймо святотатца Фазоли Дж. Указ. соч. С. 69-73; Borgolte M. Op. cit. S. 124126. Видимо, в связи с активной деятельностью Сергия по оправданию Стефана имена
этих пап-единомышленников стали ассоциироваться – отдаленным отголоском чего и
является «путаница» в сочинении Лиутпранда. Череда эксгумаций и перезахоронений тела
Формоза реконструируется по описаниям историографов как продолжительный «обмен
ударами» между антиформозианской и проформозианской партиями. Schmitz-Esser R. Der
932

338

рассказ об оправдании Формоза, последовавшем за его посмертным
осуждением937.
Хотя автор «Антаподосиса» и не упоминает о связи Трупного синода с
римским походом и императорской коронацией Арнульфа Каринтийского,
аналогия между этими событиями и синодом 964 г. очевидна. Эти ситуации
можно назвать «зеркальными»: осуждение противниками Арнульфа папы,
«незаконно» совершившего императорскую коронацию, и осуждение
сторонниками Оттона папы, выступившего против императора.
Позитивный образ Формоза в «Антаподосисе» мог быть связан с тем,
что историограф знал о нем как о «проимперски» настроенном папе. Именно
на «проформозианскую» литературную традицию опирался в своем
повествовании Лиутпранд. Его рассказ близок к версии Ауксилия, где, как и
в «Антаподосисе», рассказывается о том, как с мертвеца было снято
священническое облачение, на его руке – отрезаны пальцы938. Как и
Лиутпранд, Ауксилий упоминает о том, что труп злосчастного был
выброшен в Тибр939. При этом, однако, описание Лиутпранда отнюдь не во
всем совпадает с данной версией, - некоторые детали в них отличаются940.
Помимо этого, Лиутпранд «цитирует» вопрос-обвинение, который будто бы
адресовал мертвецу папа Стефан: «Почто ты, епископ Порто, подвигнутый
духом гордыни, захватил вселенский римский престол?».
Приводя полемические доводы, с помощью которых стремится
продемонстрировать неправоту обвинителей Формоза, автор определенно

töte Körper als Siegessymbol. Der Leichnam des Gegners zwischen Legitimation und ―damnatio
memoriae‖ // Inszenierung des Sieges – Sieg der Inszenierung. Interdisziplinäre Perspektiven /
Hrsg. von M. Fahlenbock, L. Madersbacher, I. Schneider. Innsbruck; Wien; Bozen, 2011. S. 2728; Heckmann M.-L. Op. cit. S. 226-229.
937
Ant. P. 23-24 (Lib. I. Cap. 31).
938
Aux. S. 72. (Cap. 11).
939
Хотя, в отличие от Лиутпранда, Ауксилий перед этим упоминает о перезахоронении
Формоза на «кладбище для бродяг», после которого тело вскоре вновь было вырыто и уже
тогда брошено в реку. Aux. S. 72 (Cap. 11).
940
Например, в «Антаподосисе» говорится о трех отсеченных пальцах, а в сочинении
Ауксилия – о двух.

339

воспроизводит аргументацию, которую использовали в «формозовской»
полемике более чем за полвека до него.
Доказывая, что синод, низложив Формоза как незаконного папу, не имел
права объявлять недействительными осуществленные им рукоположения,
Лиутпранд говорит о том, что даже апостольские благословления, данные
Иудой Искариотом до его предательства, впоследствии оставались в силе941.
Именно этот тезис использовали в своих сочинениях942 также защитники
Формоза Ауксилий и Евгений943. Таким образом, повествование Лиутпранда
о Трупном синоде, по большей части, представляет собой переложение
описаний

и

полемических

«проформозовской»

традиции.

комментариев,
Соответственно,

почерпнутых
рассказ

о

из

процедуре

низложения в данном случае – не столько «авторский» конструкт
Лиутпранда, сколько продукт литературных влияний.
Тем существеннее уже отмеченное сходство между этим описанием
события полувековой давности, основанном на заимствованиях из текстов
других авторов, и сценой низложения Бенедикта V в «Истории Оттона»,
современником и, вероятнее всего, непосредственным свидетелем которой
был Лиутпранд.
В обоих случаях описывается ритуал, которым завершался процесс над
священнослужителем, обвинявшемся в захвате папского престола, и здесь, и
там речь шла о событии, имеющем политическую подоплеку, но
представленном в качестве внутрицерковного. Можно сказать даже, что
развенчание Бенедикта V, как и Трупный синод, в определенном смысле
являлось

«процессом над

мертвецом»,

–

поскольку в

лице

этого

малозначительного понтифика, едва пробывшего на папском престоле один

941

Ant. P. 23. (Lib. I. Cap. 30).
Aux. S. 76-77 (Cap. 19); Eug. S. 122-123 (Cap. 2).
943
Что убедительно иллюстрируют наблюдения К. Ляйзера: Leyser C. Episcopal Office…
P. 811. Защитники Формоза, по предположению исследователя, в свою очередь,
заимствовали этот довод из еще более раннего произвдения папы Анастасия II
Библиотекаря (855 г.).
942

340

месяц, Оттон карал и Иоанна XII, который был осужден лишь заочно и при
жизни так и не был развенчан публично, в ходе символического акта.
Сходство двух описаний актов папского развенчания, вероятно связано
не только с тем, что речь в них идет об одном и том же ритуале,
предполагавшем определенный устойчивый набор символических действий.
Рассказывая о низложении Бенедикта V, Лиутпранд воспроизводит ту же
модель описания, что и в повествовании о Трупном синоде, – хотя и с
некоторыми принципиально важными отличиями.
О том, что в работе над «Историей Оттона» Лиутпранд обращался к тем
мотивам, которые до этого использовал в рассказе о Трупном синоде,
красноречиво свидетельствует и повторение в «Истории…» пассажа об Иуде
Искариоте, созвучного уже упоминавшемуся отрывку из «Антаподосиса». Во
втором письме, направленном синодом 963 г. Иоанну XII, которое приводит
Лиутпранд в своем сочинении, и которое, по всей видимости, принадлежало
именно его перу944, вновь излагаются тезисы о том, что Иуда имел «власть
вязать и разрешать» до своего предательства, а затем лишился ее945.
В письме к Иоанну Лиутпранд делает больший акцент не на первой
части утверждения, как в случае Формоза, а на второй, ведь здесь ему
требовалось подчеркнуть именно идею утраты благодати, прозрачно намекая,
что участь Иуды грозит и понтифику, предавшему императора. Но, так или
иначе, описывая разные конфликты светских властителей с папами,
историограф пользовался одним и тем же арсеналом литературных средств –
как в богословской аргументации своей позиции, так и в описаниях ритуала.
944

См. мнение Й. Беккера: Becker J. Kommentar… S. 171.
Hist. Ott. P. 178-179 (Cap. 14). ―Iudas, domini nostri Iesu Christi proditor, immo venditor,
cum ceteris prius ligandi atque solvendi potestatem a magistro […] acceperat […].Quamdiu
enim bonus inter condiscipulos fuit, ligare atque solvere valuit; postquam vero cupiditatis causa
homicida factus vitam omnium occidere voluit, quem postea ligatum solvere aut solutum ligare
potuit nisi se ipsum, quem infelicissimo laqueo strangulavit?‖. Ср. в «Антаподосисе» в главе о
Трупном синоде: Ant. P. 23. (Lib. I. Cap. 30). ― […] hi, qui a Iuda, domini nostri Iesu Christi
proditore, ante proditionem salutem seu benedictionem apostolicam perceperunt, ea post
proditionem propriique corporis suspensionem minime sunt privati, nisi quos improba forte
defaedarunt flagitia. Benedictio siquidem, quae ministris Christi impenditur, non per eum qui
videtur, sed qui non videtur, sacerdotem infunditur‖.
945

341

3.2.4. Законное и незаконное развенчание
Между данными эпизодами «Антаподосиса» и «Истории Оттона» есть и
принципиальные отличия. К моменту работы над «Историей…» существенно
переменилась и политическая ситуация, и статус самого Лиутпранда.
Развенчаниям Формоза и Бенедикта Лиутпранд дает противоположные
оценки: Трупный синод – деяние преступное, низложение Бенедикта –
законная забота об интересах церкви. Рассказ о Соборе мертвеца для
Лиутпранда – дополнительный штрих к общей картине «нравственного
упадка» Римской церкви, в одном ряду, скажем, с его свидетельствами о т.н.
порнократии946. Картины беззакония, творившегося служителями Святого
Престола, автор живописал для оправдания политики Оттона I, являющегося
в Рим ради «восстановления порядка». Именно такие благородные цели, по
свидетельству «Истории Оттона», и стояли за синодом 964 г., низложившим
Бенедикта V.
В чем же разница между тем, как Лиутпранд изобразил «законное» и
«незаконное» развенчание понтифика, «правильно» исполненный ритуал и
чудовищную пародию на него947, - символические акты, формально
состоявшие из одних и тех же элементов?
Возможность для обвиняемого свидетельствовать в свою пользу.
Один из центральных моментов сцены низложения Бенедикта в «Истории
Оттона» – когда тот, раскаиваясь и признавая свою вину, бросился к ногам
папы и императора с просьбой о снисхождении. Таким образом,
основательность обвинений подтвердил сам подсудимый; Формоз же, по
понятным причинам, был лишен возможности ответить своим обвинителям.
Бенедикта Оттон призывает «защитить свое дело», «если он хочет и
946

Leyser C. Episcopal Office… P. 795, 801-802.
Постановка вопроса здесь перекликается с концепцией Ф. Бюка о «хороших» и
«плохих» ритуалах в сочинениях Лиутпранда. Buc P. The Dangers of Ritual… P. 255-257.
Впрочем, сам французский исследователь в своей монографии не коснулся двух этих
эпизодов.
947

342

может»948.

Однако,

вслед

за

предложением

Бенедикту

попробовать

оправдаться, Оттон призвал участников синода проявить к тому милосердие,
если он «сразу признает себя виновным»949.
За словами Оттона без труда угадывается и подразумеваемый
«правильный» вариант ответа, и скрытая угроза суровой кары в случае отказа
от «чистосердечного» признания вины. Исходя из исторического контекста
понятно, что Оттон говорил здесь именно с позиций силы, и описание
Лиутпранда, во многом, выдает это. Однако историограф пытается,
насколько

возможно,

сгладить

это

впечатление,

подчеркнуть

«непредвзятость» императора, - и сознание вины самим Бенедиктом.
Уже Х. Циммерман отмечал, что ключевое отличие свидетельств о
данной сцене у Адальберта и Лиутпранда состоит в том, что в версии
«продолжателя Регинона» паллий и ферулу у Бенедикта отнимал папа Лев, в
то время как в описании историографа-лангобарда эти предметы передавал
Льву сам обвиняемый950. Таким образом, по рассказу «Антаподосиса»,
данный символический элемент был представлен как еще одно проявление
раскаяния Бенедикта, признания им своей вины.
Адальберт в своем кратком сообщении не уделил внимания мотиву
раскаяния обвиняемого, - поскольку, в отличие от Лиутпранда, перед ним не
стояла задача дополнительно обосновывать законность решения синода,
важнее было показать безусловное торжество «законного» папы над
преступником-Бенедиктом.
Публичность символического акта. Еще одно средство, с помощью
которого Лиутпранд подчеркивает законность низложения Бенедикта, –
упоминание о публичности этого символического акта. Ломая епископский
посох Бенедикта, Лев демонстрирует его обломки «народу» 951. Таким
948

Hist. Ott. P. 182 (Cap. 22). ―Si vellet et posset, ad interrogata responderet causamque suam
defenderet […]‖.
949
Ibid. ―[…]quod si non posset aut nollet ac se culpabilem redderet, tamen pro timore Dei
misericordiam aliquam inveniret‖.
950
Zimmermann H. Papstabsetzungen… S. 94, 201.
951
Hist. Ott. P. 182 (Cap. 22). ―Quam ferulam isdem papa fregit et fractam populo ostendit‖.

343

образом, кроме подсудимого и тех, кто вершит над ним суд, в сцене
участвует еще и множество свидетелей, чье присутствие (и немое одобрение)
как бы дополнительно заверяет легитимность ритуала. В описании Трупного
синода Лиутпранд, напротив, не упоминает о публичности действа.
Коллегиальность решения. Весь акт развенчания Формоза был
представлен в «Антаподосисе» как своеволие папы-обвинителя. В «Истории
Оттона», напротив, речь шла о взаимодействии множества участников,
перечислением которых и открывается глава: папа, император, собрание
епископов, священников и диаконов, «римский народ» (то есть, очевидно, те
его представители, которые были допущены в тот день в Латеранскую
церковь, где проходил синод) и, наконец, сам подсудимый вместе с
соучастниками своего преступления952. Всем им отведены свои роли в
разворачивающихся событиях.
В сцене Трупного синода обвинение Формозу предъявляет лично папаобвинитель, инициировавший весь чудовищный процесс, а во время синода
964 г. – кардинал-архидиакон. Эта деталь усиливает впечатление, что
Трупный синод был сведением личных счетов, в то время как синод 964 г. –
законной судебной процедурой, в которой решение принималось не
единолично папой Львом, а собранием духовенства.
Проблема вмешательства светского государя в ход церковного
разбирательства. Однако законность акта развенчания Бенедикта V могла
быть поставлена под сомнение из-за активного вмешательства светского
государя в ход «внутрицерковного» судебного разбирательства953.

952

Ibid. ―Residentibus itaque domno Leone summo et universali papa in ecclesia Lateranensi
necnon et imperatore sanctissimo Ottone, episcopis insuper Romanis, Italicis, a Lotharingia et
Saxonia archiepiscopis, episcopis, presbiteris, diaconibus omnique Romanorum plebe […],
advenit Benedictus apostolicae sedis invasor eorum, qui se elegerant, manibus adductus […]‖.
953
Одним из главных аргументов против каноничности избрания Льва являлось
низложение его предшественника, осуществленное по инициативе императора; еще во
время конфликта между папой Римским Симмахом (498–514) и антипапой Лаврентием
(498–499, 502–506) право светского правителя судить понтифика было поставлено под
сомнение. Ануфриева А.С. Лев VIII // Православная энциклопедия. Т. 40. C. 259-260.

344

В «Истории Оттона» Лиутпранд был вынужден искать способы
убедительно объяснить роль императора, избегая впечатления, что тот
навязывал свою волю всем участникам событий.
Историограф тщательно подчеркивал детали, свидетельствовавшие, что
главную роль на суде играли члены синода. По его рассказу, именно
собрание священников во главе с папой Львом VIII выдвигало обвинения,
выносило приговор и карало виновного. В описании ритуала это
выразительно подчеркивалось: вопрос-обвинение Бенедикт V слышал из уст
кардинала-архидиакона, посох и паллий он вернул «законному» понтифику,
и именно папа Лев VIII сломал посох и снял с Бенедикта облачение.
При этом задача, стоявшая перед историографом, была во многом
противоречивой: избегая впечатления, что Оттон оказывал давление на
синод, автору, в то же время, требовалось показать и активную роль
императора, помогавшего восстановить порядок в Римской церкви. Для этого
он использовал образ государя как «мудрого советчика».
По свидетельству историографа, в своей речи Оттон обращался к
участникам синода с просьбой о милосердии к обвиняемому – показывая, что
решение зависело от них. Однако после этого Бенедикт бросился «к ногам
господина папы Льва и самого императора»954 – понтифик назван первым, а
Оттон – вторым, но Лиутпранд все же упомянул здесь и светского государя;
кроме того, формулировка подразумевает, что папа и император, очевидно,
восседали рядом955, таким образом, «нейтральный» Оттон находился
фактически на «председательском» месте. Как ни стремился Лиутпранд
скрыть «руководящую» роль Оттона в событиях синода, отдельные детали
его описания то и дело выдают реальное положение дел.
Главное обвинение, предъявленное Бенедикту – нарушение «данной […]
присутствующему здесь господину императору клятвы не избирать и не

954

Hist. Ott. P. 182 (Cap. 22). ― […] ad domni Leonis papae pedes ipsiusque imperatoris isdem
Benedictus concite procidens se peccasse, se sanctae Romanae sedis invasorem esse acclamavit‖.
955
Wolter H. Konziliengeschichte… S. 85.

345

рукополагать папу без его и сына его, короля Оттона, согласия»956. Таким
образом, Оттон присутствовал на процессе как бы в качестве потерпевшего,
желающего удовлетворения. Но одновременно Лиутпранд изобразил его
«верховным арбитром», стоявшим над схваткой, призывавшим синод «не
осуждать Бенедикта, не выслушав»957, являвшим пример христианского
милосердия и просившим помиловать обвиняемого в случае раскаяния. Папа
Лев VIII охотно прислушивался к этому совету (или смиренной просьбе?) и,
объявляя приговор, говорил, что смягчил его «ради милости господина
императора Оттона». Тут же понтифик добавлял, что именно его, Оттона,
усилиями, он был восстановлен на папском престоле958.
Итак, автор создавал идиллическую картину согласия между церковью и
государем,

но

за

его

описаниями

без

труда

угадывается

более

правдоподобная версия событий: Оттон, опираясь на военную силу, пытался
последовательно проводить политику подчинения церкви собственной
власти. Ход и итог процесса над Бенедиктом зависел, по существу, именно от
его воли. В то же время, формально, с точки зрения распределения ролей в
символическом действе, Оттон I играл в происходящем лишь пассивную
роль. Он непосредственно не руководил судебным разбирательством и лично
не участвовал в церковном ритуале развенчания папы; напротив, - выступал
лишь в качестве милосердного христианина, советующего судьям, по
возможности, смягчить приговор.
Роль вершителя справедливой кары, таким образом, досталась папе
Льву VIII и синоду. Император же был изображен Лиутпрандом не в качестве
полновластного, сурового и гневного властителя, как в описаниях актов
deditio его светских вассалов в «Антаподосисе», – а, напротив, как мягкий и

956

Hist. Ott. P. 182 (Cap. 22). ―Num inficiari potes praesenti domno imperatori iuramento
promisisse numquam te cum ceteris Romanis papam electurum aut ordinaturum absque illius
filiique eius regis Ottonis consensu?‖.
957
Ibid. ―Tunc imperator effusis lacrimis, quam misericors esset, ostendens rogavit synodum, ne
Benedicto praeiudicium fieret‖.
958
Ibid. ―[…] ob elemosinam vero domni imperatoris Ottonis, cuius sumus opera in sedem
debitam restituti diaconatus eum ordinem habere permittimus […]‖.

346

милосердный «сторонний» наблюдатель, не навязывающий свою волю, а
лишь являющий заботу об интересах церкви.
3.2.5. Выводы
Ключевые описания публичных символических актов, связанных с
темой оттоновской политики по отношению к папству, – сцены низложения
папы Бенедикта V на синоде в Риме в 964 г., запечатленные Адальбертом
Магдебургским и Лиутпрандом Кремонским. Наиболее значимым из них
является свидетельство Лиутпранда, – вероятно, непосредственного очевидца
описываемых событий.
Характерная особенность этих свидетельств – то, что в них судебный и
церковный

ритуал

низложения

незаконного

понтифика

осмысляется

фактически как политический символический акт, сцена репрезентации
власти императора Оттона I и его торжества над политическими
оппонентами, боровшимися против утверждения его власти в Риме.
Одновременно перед авторами стояла задача скрыть непосредственное
вмешательство государя в дела Римской церкви.
Лиутпранд

Кремонский,

«конструируя»

свое

описание

сцены,

использовал множество приемов, с помощью которых стремился решить обе
эти задачи и подчеркнуть легитимность акта развенчания Бенедикта V.
Примечательно, что, несмотря на личную причастность автора к событиям
«Истории Оттона», его сообщение сложно рассматривать как точное,
«документальное» свидетельство. По той же модели историограф описывал в
своем более раннем сочинении «Антаподосис» посмертный суд над папой
Римским Формозом, свидетельство Лиутпранда о котором полностью
основано на предшествующей традиции.
При сопоставлении описаний Лиутпрандом актов низложения Формоза и
Бенедикта V был выявлен ряд приемов, использованных автором для
создания образов «незаконного» и «законного» развенчаний (при том, что

347

оба символических акта включали у него схожий набор символических
элементов). Суд над Формозом был описан как своевольный акт папыоппонента, без упоминания присутствовавшей публики, обвиняемый был
заведомо лишен защиты и возможности оправдания. В акте низложения
Бенедикта, напротив, акцентировались предложение обвиняемому (по
инициативе императора) свидетельствовать в свою защиту, признание им
своей вины и выражение раскаяния, публичность символического акта и
коллегиальность принятия решения.
Историограф

тщательно

выстраивал

необходимые

ему

образы

«законного» и «незаконного» развенчания, уделяя внимание различным
символическим

деталям,

среди

которых

особое

значение

имело

распределение ролей между участниками процесса, а также акты снятия
папского облачения с обвиняемого и лишения его «незаконно присвоенных»
инсигний. В контексте рассказа о взаимодействии императора со Святым
престолом, историограф живописует образ Оттона I как «милосердного
властителя», снисходительного к преступнику и стремящегося к поиску
компромиссов, - в целом нехарактерный для повествования Лиутпранда о
взаимоотношениях государей-Людольфингов с их светскими вассалами.
Адальберт Магдебургский, в основном следовавший в своем описании за
версией Лиутпранда, в отличие от него, изобразил события синода, и сам
символический акт развенчания, несколько более прямолинейно, подчеркнув
прежде всего мотив торжества Оттона и его ставленника папы Льва VIII над
их противником Бенедиктом V, не уделив такого внимания, как Лиутпранд,
мотиву признания собственной вины самим обвиняемым. Этому автору,
создававшему свое сочинение не непосредственно по свежим следам
событий (как Лиутпранд в «Истории Оттона»), уже не было необходимо
столь тщательно доказывать законность синода, - что повлияло в том числе и
на описание деталей самого акта низложения.
В целом, рассмотренные примеры, и прежде всего свидетельства
Лиутпранда, показывают, что акты политико-символической коммуникации

348

императора и Святого престола в оттоновскую эпоху осмыслялись в
контексте предшествующей исторической и историографической традиции.
Историограф 950х-960х вольно или невольно проводил параллель между
двумя схожими эпизодами в истории империи и папства, относившихся к
кон. IX в. и к сер. Х в.
3.3. Покаяние государя
В случае с рассмотренными выше актами deditio или развенчания папы
государь участвовал в разрешении конфликта со своими недругами как тот,
кто сам выступал в роли милостивого или гневного судьи, чье решение
служило выражением воли Божьей. Однако возможны были и ситуации,
когда государь должен был пережить «символическое унижение».
Средневековая история знает множество примеров актов покаяния
властителей, они, как выражение амбивалентного образа «христианского
государя», могущественного и в то же время проявляющего смирение перед
Господом,

часто

становились

предметом

пристального

внимания

историков959. Однако в меньшей степени был исследован вопрос, какое
воплощение получила эта символическая традиция в оттоновскую эпоху.
Первый известный пример такого символического акта, оказавший в
дальнейшем глубокое влияние на средневековую традицию960, – покаяние
959

В числе ключевых работ, затрагивающих эту проблему в контексте разных
исторических периодов, можно назвать: Schieffer R. Von Mailand... S. 333-370; Althoff G.
Humiliatio - exaltatio... S. 39–52; Koziol G. Begging Pardon and Favor... В отечественной
историографии, прежде всего: Бойцов М.А. Величие и смирение...; Он же. Раскаяние
государя: император и епископ // Власть, общество, индивид в средневековой Европе /
Под ред. Н.А. Хачатурян. М.: Наука, 2008. С. 211–241; Он же. Покаяние императора:
Феодосий I и Амвросий Медиоланский // ВДИ. 2009. № 2. С. 21–48.
960
Р. Шифер называет основным источником распространения сочинение Кассиодора
―Historia tripartita‖: Schieffer R. Von Mailand nach Canossa... S. 347., также в Милане этого
периода могло быть известно и житие Амвросия Медиоланского, написанное диаконом
Павлином. Скурат К.Е., Грацианский М.В. Амвросий. (разд. «Житие») // ПЭ. Т. 2. С. 119.
В том, что именно этот исторический пример в дальнейшем служил исходной моделью
для множества каявшихся христианских властителей, сходятся и исследователи
политического символизма средневековой Западной Европы, и историки-византинисты.
Ср. напр.: Бойцов М.А. Покаяние императора: Феодосий I и Амвросий Медиоланский //

349

императора Феодосия I, совершенное по требованию епископа Амвросия
Медиоланского. Суть этого сюжета такова: по повелению Феодосия в 390 г. в
Фессалонике была устроена «резня» – масштабные репрессии, послужившие
карой за недавний мятеж фессалоникийцев, и епископ Милана Амвросий
потребовал от императора покаяния за это злодеяние. Государь исполнил
требование Амвросия, причем ключевым, заключительным актом его
покаяния была публичная церемония, в ходе которой Феодосий перед
церковным алтарем сокрушался о своем прегрешении961.
Долгое время в средневековой Европе эпизод 390 г. был забыт, новое
обращение к «феодосиевской» традиции покаяния властителя произошло
лишь при Людовике Благочестивом. Сын Карла Великого, король франков и
император (814-840 гг.) совершал публичное покаяние дважды, – в 822 г. в
Аттиньи и в 833 г. в Суассоне962. Сцена в Аттиньи, по мнению
исследователей,

являла

собой

скорее

«легитимационный»

ритуал,

утверждавший могущество Людовика и представлявший его благочестивым
властителем963. Покаяние в Суассоне одиннадцать лет спустя Людовик был
принужден

совершать при

собственном низложении. Символическое

ВДИ. 2009. №2. С. 21, 41; Дагрон Ж. Указ. соч. С. 142-144. Причем, сцену эту
расценивают едва ли не как самый первый случай использования в политическом ритуале
парадоксальной христианской идеи возвеличивания через унижение: Бойцов М.А.
Покаяние императора… С. 45.
961
Детали этих событий с большой подробностью реконструируются в статье М.А.
Бойцова: Бойцов М.А. Покаяние императора… С. 21–48. Там же исследователь высказал
еще одно интересное наблюдение: по его мнению, идею «возвеличивания через
унижение» в связи с покаянием Феодосия Амвросий был вынужден «изобрести» позднее,
- когда епископу потребовалось в надгробной речи, посвященной этому императору,
превознести его христианские достоинства, при этом не обходя стороной памятную всем
сцену покаяния.
962
В целом об оформлении средневековой традиции публичного покаяния в эпоху
Каролингов см. напр. Koziol G. Begging Pardon and Favor… P. XIII. Ряд работ посвящен
непосредственно роли Людовика Благочестивого в этом процессе. В их числе: Noble T. F.
X. Louis the Pious and his piety re-reconsidered // Revue belge de philologie et d'histoire. 1980.
Vol. 58, № 2. P. 297–316; De Jong M. Power and Humility in Carolingian Society: the Public
Penance of Louis the Pious // EME. 1992. Vol. 1. P. 29–52.
963
В частности, М. Де Йонг писала: «явленное в Аттиньи смирение императора едва ли
можно было бы назвать «унижением»; «сравнение с могущественным императором
Феодосием могло лишь повысить престиж правителя франков». De Jong M. Op. cit. P. 31–
32. В первом эпизоде покаяние Людовика совершалось, как свидетельствует его
придворный историограф, «по примеру императора Феодосия».

350

значение второго покаяния было противоположно значению первого: это
было уже не символическое, возвышающее его самоумаление перед
Господом, а настоящее унижение, политическая дискредитация964.
Два покаяния Людовика Благочестивого историки часто приводят в
качестве примера, наглядно показывающего двойственность символического
унижения государя. Кающийся властитель мог выглядеть уличенным
преступником (Суассон) или, напротив, благочестивым христианским
государем, возвышающимся через унижение (Аттиньи)965. Образ кающегося
государя, почерпнутый в «феодосиевской» традиции, был перенят и
переосмыслен в каролингскую эпоху в новом символическом контексте966, а
затем передан далее, использовался как в литературной историографической
традиции, так и в практике организации реальных символических актов.
В качестве первого значимого публичного акта «самоумаления»
немецкого

государя

Ш.

Вайнфуртер

рассматривал

эпизод

уже

«постоттоновской» эпохи – покаяние Генриха II в 1007 г.967. Из числа
последующих публичных покаяний государя самым знаменитым является
событие уже постоттоновского времени – коленопреклоненное «стояние в
Каноссе» Генриха IV перед папой Григорием VII в 1077 г. Характер
символического акта, совершенного Генрихом IV, историки осмысляли поразному:

как

историографии,
964

церковное
из

покаяние

публикаций

(точка

последних

зрения

десятилетий

классической
это

мнение

Это был один из наиболее драматичных эпизодов в истории противостояния Людовика
и его сыновей – Лотаря, Пипина и Людовика Баварского. Дети, взбунтовавшиеся против
отца, принудили его к отречению и повелели заключить в монастырь. Сопровождалось это
унизительной процедурой публичного покаяния. Р. Шифер даже назвал сцену в Суассоне
«гротескной пародией» на эпизод в Аттиньи. Schieffer R. Von Mailand nach Canossa… S.
355. Впрочем, окончательно свергнуть Людовика не удалось: менее чем через год в СенДени состоялась его «торжественная реабилитация», De Jong M. Op. cit. P. 29.
965
Сопоставление этих эпизодов: De Jong M. Op. cit. P. 31; Schieffer R. Von Mailand nach
Canossa… S. 355; Бойцов М.А. Покаяние императора… С. 45.
966
Так, Т. Нобль выдвигает концепцию о ключевой роли в эпоху Людовика «монашеского
идеала как имперского идеала» (Noble T. F. X. Op.cit.), а М. Де Йонг развивает эту идею,
говоря об особом «идеале покаяния» (―penitentianal ideal‖; De Jong M. Op. cit.).
967
Weinfurter S. Das Demutsritual als Mittel zur Macht: König Heinrich II. und seine
Selbstniedrigung 1007 // Die Welt der Rituale. Von der Antike bis heute / Hrsg. Von C. Ambos,
S. Hols, G. Schwedler, S. Weinfurter. Darmstadt, 2005. S. 45

351

отстаивалось прежде всего В. Гѐцем в полемике с Г. Альтхофом), как deditio
(Т. Ройтер, Г. Альтхоф), как уникальный символический акт, специально
«изобретенный»

для

разрешения

Шнайдмюллер)968.

Именно

1077

г.

нестандартной
чаще

всего

ситуации

рассматривают

(Б.
как

следующую важнейшую веху в истории актов покаяния государя после эпохи
Людовика Благочестивого969.
Однако и период правления первых государей-Людольфингов влияние
«феодосиевской» традиции оставалось существенным. Сохранялось и
трансформировалось также и представление о символическом унижении
государя как средстве его возвышения, - которое в научной литературе
принято обозначать как «комплекс ―humiliatio–exaltatio‖». Л. Борншойер ввел
это выражение в оборот и впервые подробно рассмотрел данный феномен
именно в контексте оттоновской репрезентации власти970, впоследствии к той

968

Goez W. Canossa als "deditio"? // Studien zur Geschichte des Mittelalters. Jürgen Petersohn
zum 65. Geburtstag / Hrsg. von M. Thumser, A. Wenz-Haubfleisch, P. Wiegand. Stuttgart, 2000.
S. 92-99; Reuter T. Contextualising Canossa: excommunication, penance, surrender,
reconciliation // Medieval polities and modern mentalities / Ed. by T. Reuter. Cambridge, 2006.
P. 147-166; Schneidmüller B. Titelthema Canossa - Ein Ereignis, das die Welt veränderte
// Damals. 2006. Bd. 7. S. 14-23; Althoff G. Die Macht der Rituale… S. 125-129. Среди прочих
работ, посвященных этому классическому сюжету немецкой историографии, следует
отметить: Canossa als Wende. Ausgewählte Aufsätze zur neueren Forschung / Hrsg. von H.
Kämpf. Darmstadt, 1969; Beumann H. Tribur, Rom und Canossa // Investiturstreit und
Reichsverfassung / Hrsg. von J. Fleckenstein. Sigmaringen, 1973. S. 33-60; Hoffmann H.
Canossa - eine Wende? // DA. 2010. Bd. 66. S. 535-569; Canossa. Aspekte einer Wende / Hrsg.
von W. Hasberg, H.-J. Scheidgen. Regensburg, 2012; Golinelli P. Canossa 1077: "pausa
oggettiva" o "Erschütterung der Welt"? // Orientamenti e tematiche della storiografia di Ovidio
Capitani. Spoleto, 2013. P. 95-114. Одна из наиболее оживленных академических дискуссий
в немецкой историографии последних лет развернулась вокруг полемических тезисов Й.
Фрида. Этот исследователь предожил принципиально новую хронологию событий и
высказал мнение, что события в Каноссе следует рассматривать не как конфликтную
ситуацию, спровоцированную папой, а как заранее задуманный и согласованный обеими
сторонами акт примирения. Полемика вокруг этих тезисов была столь активной, что
вышла за рамки академических дискуссий и попала в том числе на страницы СМИ.
Подробнее см.: Fried J. Der Pakt von Canossa... S. 133-197; Fried J. Canossa. Entlarvung einer
Legende. Eine Streitschrift. Berlin, 2012; Althoff G. Das Amtsverständnis Gregors VII. und die
neue These vom Friedenspakt in Canossa // FMASt. 2015. Bd. 48. S. 261–276; Patzold S. Frieds
Canossa. Anmerkungen zu einem Experiment // Geschichte für heute. 2013. Heft 2 S. 5–39;
969
Характерный пример – уже не раз цитировавшаяся работа Р. Шифера: Schieffer R. Von
Mailand nach Canossa…
970
Bornscheuer L. Op. cit.

352

же теме обращались многие другие выдающиеся специалисты по этому
периоду971.
3.3.1. Лотарь II в Миланском соборе: инаугурация или покаяние?
Если образы государей Людольфингов в оттоновской историографии
даже в ситуациях «символического унижения» должны были, как бы то ни
было, оставаться величественными, то повествуя об иноземных властителях
авторы могли описывать схожие ситуации и в негативном контексте, с
оттенком насмешки.
Ярким примером может служить описание Лиутпрандом Кремонским
событий в Милане в 945 г., важной вехи в борьбе за итальянский престол
между маркграфом Беренгаром Иврейским (король Италии в 950-964 гг.) и
королем Италии Гуго Арльским (926-945 гг.), вместе с его сыном и
соправителем Лотарем II972. Как сообщает Лиутпранд, к 945 г. Беренгар
добился контроля над Миланом и поддержки большой части итальянской
знати, а положение Гуго было настолько плачевным, что он намеревался
искать военной помощи за пределами Италии973.
Лиутпранд в «Антаподосисе» описывает эти события так: «И вот, в то
время как он [Беренгар] пребывает в Милане и раздает италийские
должности тем, кто примкнул к нему, король Гуго посылает не к одному
только Беренгару, но к собранию всего народа сына своего Лотаря, прося,
поскольку они свергают его, неугодного, чтобы во имя Божьей любви
971

Следует упомянуть прежде всего П. Корбе, показавшего значение комплекса
―humiliatio–exaltatio‖ как одного из важнейших топосов оттоновской династической
агиографии, и Г. Альтхофа, изучавшего воплощение этой идеи в оттоновских
политических ритуалах: Corbet P. Op. cit. P. 81–110, 163–173; Althoff G. Die Macht der
Rituale… S. 106–119, 130–135, 187–203; Idem. Humiliatio – exaltatio… Отображение
данного мотива в оттоновской историографии исследовано также в статье: Ануфриева А.С.
Мотив смирения государя в политических символических актах (по сочинениям
оттоновских историографов) // СВ. 2016. Вып. 77 (1-2). С. 119-151.
972
Подробнее см. Delogu P. Berengario II, marchese d'Ivrea, re d'Italia // DBI. Vol. 9. Roma,
1967. P. 26–35; Previté-Orton W. L'Italia nel X secolo // Storia del Mondo Medievale. Vol. 2.
Milano, 1999. P. 662–701. Фазоли Дж. Указ. соч. С. 165–184.
973
Ant. P. 140. (Lib. V. Cap. 28).

353

приняли и возвратили хотя бы сына, который ничем перед ними не
провинился и угоден их воле. И вот, когда Лотарь направился в Милан,
король Гуго, покинув Павию со всеми своими богатствами, задумал оставить
Италию и идти в Бургундию. Но его задержало то обстоятельство, что
сподвигнутые милосердием [люди] подняли Лотаря, простершегося перед
крестом в церкви святых исповедников и мучеников Амвросия, Гервасия и
Протасия, и поставили своим королем, вскоре после чего отправили посла к
Гуго и обещали, что он вновь будет царствовать над ними»974.
Чтобы разобраться, какие коннотации в данном случае имеет акт
выражения государем смирения – преклонение Лотаря перед алтарем, после
которого его «поднимает» и провозглашает королем народ, «сподвигнутый
милосерием», – необходимо проанализировать всю ситуацию, соотношение
сил еѐ участников.
Сам Лиутпранд вслед за описанием этих событий дает следующий
комментарий: «Этот замысел, а вернее этот обман, не исходил от всех, а был
придуман Беренгаром, исполненным хитрости, - не потому, что [Беренгар]
рассчитывал, будто они будут царствовать, но, как стало ясно впоследствии,
для того, чтобы Гуго, имевший огромные богатства, не ушел и не призвал за
собой бургундцев или другие народы»975. На примере этого эпизода, таким
образом, можнопроанализировать одновременно и описание символического
акта, данное Лиутпрандом, и взгляд историографа на его политическую
подоплеку.
974

Эта

глава

«Антаподосиса»

привлекла

особое

внимание

Ibid. ―Eo itaque Mediolanii degente ac Italicas dignitates sibi adhaerentibus dispensante, rex
Hugo Lotharium, filium suum, non ad Berengarii solum, verum ad totius populi praesentiam
dirigit, petens, quia se eis non morigerum abdicant, filium saltem Dei pro amore, qui nil in eos
deliquerat, suscipiant ac voluntatibus eorum morigerum reddant. Lothario denique Mediolanium
petente rex Hugo Papia omni cum pecunia egressus Italiam deserere atque in Burgundiam ire
cogitavit. Sed res eum ista retinuit, quoniam, dum misericordia inclinati Lotharium in ecclesia
beatorum confessoria et martyrum Ambrosii, Gervasii et Protasii ante crucem prostratum
erigerent regemque sibi constituerent, quam mox post Hugonem dirigunt nuntium, quem se
iterum super eos regnaturum promittunt‖.
975
Ibid. P. 141. ―Hoc plane consilium, immo deceptionem, non omnes, sed Berengarius, ut erat
calliditate suffarcinatus, adinvenit, non quo hos regnare disponeret, sed, ut post claruit, ne Hugo
discederet atque inmensa quam habebat pecunia Burgundionum aut aliarum gentium super se
populo invitaret‖.

354

историков,

стремившихся

выявить

«второй

план»,

стоявший

за

средневековыми политическими ритуалами, – в частности, Ф. Бюка,
искавшего в сочинениях Лиутпранда «подтасованные ритуалы»976.
Был ли описанный ритуал «подтасованным», а возвышение Лотаря – по
выражению

все

того

же

Ф.

Бюка,

лишь

«ложной

коронацией»

(―coronamentum fallax‖)977? Сложная, подчас внутренне противоречивая
христианская символика этого ритуала позволяла увидеть в нѐм смыслы,
выгодные каждой из противостоявших сторон конфликта. Символическое
самоумаление

Лотаря

могло

быть истолковано

и

как

часть

акта,

легитимирующего его власть, и как подлинное его унижение и триумф его
противников.
Итак, оценим расклад сил в Италии на тот момент, насколько позволяет
реконструировать

его

рассказ

Лиутпранда.

Маркграф

Беренгар

и

поддержавший его миланский архиепископ Ардерик собирают в Милане
представителей итальянской знати, отступившихся от короля Гуго, надеясь
заполучить реальную власть над Италией. Гуго, чувствуя, что в Италии он
уже не имеет достаточной поддержки, стремится бежать в Бургундию, возможно, в поисках военной помощи.
Лотарь, которого, в силу его юного возраста историки расценивают, как
правило, как фигуру второстепенную и несамостоятельную 978, не всегда
действовал в интересах отца. Лиутпранд, в частности, описывает, как Лотарь
«по детскому легкомыслию» сообщил Беренгару, о намерении Гуго ослепить
его979. Едва ли причиной столь значимого политического акта (результатом
которого и стал весь масштабный конфликт с Беренгаром) могла быть лишь
детская непосредственность наследника. Более правдоподобным кажется
предположение, что «легкомысленного» Лотаря в данном случае направлял
кто-либо из сторонников Беренгара. Позиция Лотаря, таким образом, была
976

Buc P. The Dangers of Ritual... P. 30–37.
Ibid. P. 30.
978
Ср. Marocchi M. Lotario II, re d‘Italia // DBI. Vol. 66. Roma, 2007. P. 179.
979
Ant. P. 128. (Lib. V. Cap. 10).
977

355

неоднозначна: сын законного короля Италии, при этом не всегда лояльный
своему отцу, - вероятно, это и сделало его удобной «компромиссной»
фигурой. Символический акт с его участием, по-видимому, также был
отнюдь не однозначен.
В «Антаподосисе» говорится, что в результате описанных событий Гуго
и Лотарю была – хотя бы лишь номинально – возвращена власть. Однако,
судя по документальным свидетельствам, с весны 945 г. Лотарь, прежде
бывший соправителем Гуго, стал считаться царствующим единолично,
вместо двух подписей под королевскими грамотами ставилась лишь его980.
Историограф вт. пол. XI в. Арнульф Миланский (1030-1080)981, – вероятно,
опиравшийся на свидетельства более давней миланской традиции, в
сочинении «Книга о недавних деяниях» (―Liber gestorum recentium‖) писал:
Гуго «сделался для всех невыносимым. Поэтому, когда всеми был
предпочтен его сын Лотарь, куда более кроткий, [Гуго] по общему согласию
всего королевства был принужден возвратиться в Бургундию и больше не
царствовал»982. В результате событий в Милане не восстанавливался status
quo, – Лотарь, фактически, заново становился королѐм.
В «Антаподосисе» не упоминается о короновании или помазании
Лотаря, осуществленных в ходе символического акта в базилике СантАмброджо. Однако смиренное преклонение перед алтарем, после которого
происходит «возвышение», провозглашение его королем с одобрения народа
– характерные, уже знакомые нам составляющие легитимационного ритуала.
В соответствии с Майнцским коронационным чином, перед помазанием и

980

Marocchi M. Op. cit. P. 178–179.
Подробнее о персоналии см. Fasola L. Arnulf von Mailand // LexMA. Bd. 1. Sp. 1020; Zey
С. Una nuova edizione del ―Liber gestorum recentium'‖ di Arnolfo di Milano: un progresso? //
Le cronache medievali di Milano. Milano, 2001. P. 12–27.
982
Arnulf von Mailand. Liber gestorum recentium / Hrsg. von. C. Zey (MGH SSrGus, [67]).
Hannover, 1994. P. 121. (Lib. I. Cap. 3). ―intolerabilis factus est universes. Preelecto itaque filio
eius ab omnibus Lothario, admodum leniore, communi conscensu regni totius compulsus est ipse
remeare Burgundiam de cetero minime regnaturus‖.
981

356

коронацией властитель вместе с сопровождающими его епископами и
священниками преклонялся перед алтарем983.
Можно предположить, что либо ритуал действительно не включал
коронования и помазания, так как полная повторная коронация Лотаря, уже
бывшего прежде соправителем отца, была сочтена ненужной, либо
историограф, описав преклонение и возвышение, подразумевал и иные,
прямо не упомянутые составляющие церемонии984. И в том, и в другом
случае, очевидно, что смиренный жест Лотаря упоминается как часть акта
легитимации, и, наряду со свидетельством Майнцского коронационного
чина, это – одно из наиболее ранних описаний prostratio государя перед его
возведением на престол.
Однако в контексте повествования преклонение Лотаря перед алтарем
тесно связано и с мотивом покаяния и искупления вины. Лиутпранд
подчеркивает, что Гуго отправил сына в Милан вместо себя, поскольку, в
отличие от него, юный монарх был ни в чем не повинен перед народом.
Аналогичное объяснение присутствует и в сочинении Арнульфа Миланского,
который во многих других аспектах описывает события иначе, чем
Лиутпранд. В «Антаподосисе» о вине Гуго говорится обобщенно: он стал
«неугоден» (―non morigerus‖ – что подразумевает даже такие оттенки смысла,

983

Преклонение перед алтарем является элементом акта принятия духовного сана,
церковная традиция в данном случае послужила основой для формирования процедуры
инаугурации правителя (См. напр. Schlesinger W. Die Königserhebung Heinrichs I. zu
Fritzlar... S. 136–137). Если, вслед за А. ван Геннепом, рассматривать процедуры
инаугурации как один из типов «обрядов перехода», то данный жест непосредственно
предшествует «новому рождению» правителя – его возвышению, приобретению иного
статуса, т.е. в определенной мере представляет его «символическую смерть» (Геннеп А.
ван. Указ. соч. С. 103–104). Это вполне согласуется с интерпретацией преклонения перед
алтарем как выражения смирения: акт покаяния является ключевой составляющей
христианских «обрядов перехода». Представляется, что Г. Альтхоф не без оснований
рассматривал именно «самоумаление» властителя как один из ключевых смыслов данного
символического жеста (Althoff G. Die Macht der Rituale… S. 111).
984
Прием описания всей символической сцены через одну или несколько ее деталей
встречается в сочинениях Лиутпранда. Так, например, историограф создает образ целой
процессии, упоминая, как Беренгар I нес щит, следуя за Арнульфом Каринтийским (Ant.
P. 20. (Lib. I. Cap. 22)).

357

как «непокорен», «не послушен») народу985. В сочинении Арнульфа Гуго
обвиняется в конкретном преступлении: будто бы в ходе конфликта короля с
миланским

архиепископом

Ардериком

Гуго

отдал

приказ

убить

архиепископа, и посланные им устроили в Милане резню, в которой погибло
девяносто представителей знати, но самому Ардерику удалось спастись986,
далее Арнульф говорит о покаянии, будто бы принесенном Гуго за это
злодеяние (по его свидетельству, в знак покаяния Гуго подарил миланскому
архиепископству аббатство Нонатола и преподнес драгоценную церковную
утварь)987.
Арнульф указывает на взаимосвязь между покаянием Гуго, убийствами
миланских аристократов, совершенными по его приказу, и избранием Лотаря
королем. Очевидно, что этот рассказ тесно связан с событиями 945 г. В
повествовании

Арнульфа

явно

присутствуют

элементы

легенды,

сложившейся позднее, а подоплека конфликта короля и архиепископа
объясняется несколько упрощенно988. Использование автором мотива
покаяния государя за инициированное им массовое убийство наводит на
мысль, что Арнульф в данном случае опирался на куда более давнюю
традицию, обратившись к сюжету о покаянии императора Феодосия по
инициативе Амвросия Медиоланского.

985

Ant. P. 140. (Lib. V. Cap, 28). ―ad totius populi praesentiam dirigit, petens, quia se eis non
morigerum abdicant, filium saltem Dei pro amore, qui nil in eos deliquerat, suscipiant‖.
986
Arnulf von Mailand. Liber gestorum recentium... P. 120–121. (Lib. I. Cap. 2.) ―Quoniam vero
sepenumero cogitantem fallit opinio, prolixius vixit sacerdos in seculo. Quod ubi persensit,
necem ilico meditatur ocultam. Statuto autem generali Papie colloquio cunctorum regni
principum palatini lixe iubente ex industria cesare cum Mediolanensibus litigabant, ut accepta
occasione trucidaretur senex ille. Quibus rixantibus gravis pugna committitur, qua feruntur
interfecti Mediolanenses nonaginta viri prudentes, set propicia divinitate liberatus evasit antistes.
Cumque diutius non posset latere dolus, vehementer erubuit criminis tanti reus, veritus etiam
beatum Ambrosium, cuius fuerat ille vicarious‖.
987
Ibid. P. 121. (Lib. I. Cap. 3) ―Factum est autem, ut conventione digne satisfactionis
concederet ecclesie pro nonaginta interfectis abbatiam Nonantule, que propter nonaginta sui iuris
curtes sic vocata perhibetur, insuper et capellam auream cum cruce, que super altare in yemalis
ecclesie sunt collocata tugurio‖.
988
Ibid. P. 120–121. (Lib. I. Cap. 2). Арнульф объясняет конфликт желанием Гуго назначить
вместо престарелого Ардерика своего внебрачного сына, не упоминая о интригах
Ардерика против Гуго в поддержку Беренгара.

358

В

сочинении

Арнульфа

Миланского

отчетливо

прослеживается

обыгрывание того же сюжета, причем аналогия усиливается благодаря ряду
совпадающих

обстоятельств:

события

и

в

том,

в

другом

случае

разворачиваются в Милане, конфликт происходит между «благочестивым»
епископом и согрешившим государем (еще большее сходство придает сюжет
с резней, устроенной Гуго989). У Лиутпранда упоминается и то, что
символический акт с участием Лотаря (как бы «замещавшего» Гуго в акте
покаяния) происходил «в церкви святых исповедников и мучеников
Амвросия, Гервасия и Протасия»; т.е. Амвросий Медиоланский как бы вновь
оказывается

свидетелем

и

даже

соучастником

событий,

освящает

происходящее. Указание Лиутпранда на то, что символический акт
происходил именно в церкви Амвросия, Гервасия и Протасия, - то есть, в том
же храме, который традиционно связывается и с преданием о покаянии
Феодосия990.
Хотя у Арнульфа Миланского перекличка с сюжетом о покаянии
Феодосия

более

заметна,

а

в

«Антаподосисе»

отсылка

к

этому

символическому прообразу прослеживается лишь в отдельных деталях, представляется, что оба эти свидетельства связаны с традицией проведения
аналогии между событиями в Милане 390 г. и 945 г. Возможно, речь идет
сугубо о традиции интерпретации, которая сложилась в историографических
сочинениях или же в устных преданиях. Но можно допустить и то, что
параллель с покаянием Феодосия могла подразумеваться изначально самими
инициаторами ритуала.
В пользу версии об использовании мотива покаяния в самом ритуале
приведу догадку, основывающуюся на анализе хронологии. Соотнесение
средневековых политических ритуалов с датами церковного календаря
нередко позволяют увидеть ту или иную «символическую ситуацию» в
989

Вероятнее всего, сюжет вымышленный, или же сведения о количестве убитых сильно
преувеличены. Ср. Bognetti G.P. Milano dopo la conquista... P. 457.
990
Впрочем, однозначных достоверных сведений о месте, где в действительности
происходило покаяние Феодосия, нет, - см. подробнее Бойцов М.А. Покаяние
императора… С. 42.

359

новом свете, глубже понять, каким значением наделялся этот публичный
акт991. Последняя известная грамота, подписанная Гуго и его сыном
совместно, датируется 29 марта, первая, под которой стоит уже подпись
одного Лотаря, - 8 апреля992. Пасха в 945 г. выпала на 6 апреля993; таким
образом, на промежуток, когда могла произойти интересующая нас сцена,
приходилась Страстная неделя. Особое внимание обращает на себя то, что
Великий четверг традиционно считался в Милане днем примирения
кающихся

Церковью994,

с

и

можно

предположить,

что

повторное

провозглашение Лотаря королем, предваренное его преклонением перед
алтарем, произошло именно в этот день, т.е. 3 апреля 945 г. Такой выбор
даты был бы выгоден Беренгару и архиепископу Ардерику, на чьей
территории

разворачивались

события.

Соединение

легитимационного

ритуала с актом покаяния позволяло бы им дискредитировать Гуго и
показать свое превосходство, хотя власть формально возвращалась Лотарю.
Независимо от того, был ли подчеркнут мотив покаяния в реальном
символическом акте, произошедшем в Милане в 945 г., в сочинении
Лиутпранда образ Лотаря, простершегося

перед

алтарем, связан с

повествованием о грехах Гуго и их искуплении. То есть символическое
самоумаление

государя

здесь

–

не

только

проявление

смирения,

подобающего благочестивому властителю, но и воздание за прегрешения, и
мотив этот видимо восходит еще к сюжету о покаянии императора Феодосия.
Кроме того, Лиутпранд повествует обо всем символическом акте с
участием Лотаря не без насмешки. В «Антаподосисе» данный эпизод
991

Насколько важным считался в средневековье выбор дня для совершения
торжественных политических актов, убедительно показал и проиллюстрировал
множеством примеров, в частности, Х.М. Шаллер: Schaller H.M. Der heilige Tag als Termin
mittelalterlicher Staatsakte // DA. 1974. Bd. 30. S. 1–24.
992
Marocchi M. Op. cit. P. 178–179.
993
Du Cange C., Louis Henschel G.A., Carpenter P., Favre L., Adelung J.C. Glossarium mediae
et infimae latinitatis. Vol. I. Niort, 1883. P. 275.
994
Frank H. Ambrosius und die Büßeraussöhnung in Mailand: Ein Beitrag zur Geschichte der
mailändischen Gründonnerstagsliturgie // Heilige Überlieferung. Ausschnitte aus der Geschichte
des Mönchtums und des heiliges Kultes (Festschrift für I. Herwegen). Münster, 1938. S. 168–
173.

360

упоминается, прежде всего, чтобы в очередной раз продемонстрировать
коварство

ненавистного

Беренгара;

дискредитация

политического

противника Оттона и личного врага Лиутпранда была одной из главных
задач историографа, создававшего свое сочинение накануне или во время
второго итальянского похода Оттона I. И в этом отношении, для автора
важнее всего, что маркграф Ивреи превратил символическое действо в
объект

собственных

манипуляций:

«волеизъявление

народа»

было

инсценировано, а Лотарь оказался лишь игрушкой в руках Беренгара.
Символическое самоуничижение здесь сопряжено с реальным политическим
унижением Лотаря и Гуго. В этом отношении, случай с Лотарем подобен
ряду других эпизодов «Антаподосиса», в которых автор иронизировал над
проявлением государями смирения, которое оказывалось ложным или делало
«благочестивого» властителя жертвой обмана995.
Таким образом, противоречивый христианский символизм ритуала,
описанного Лиутпрандом, отражает компромисс, стоявший за данным
символическим актом. Символическое самоуничижение Лотаря при этом
оборачивалось реальным унижением, политическим поражением, которое
потерпел он и его отец Гуго. «Смирение» государя, выраженное в ходе акта
инаугурации, по существу, не стало прологом к его возвышению.
3.3.2. Покаяние Оттона I перед Матильдой: “deditio” государя
В сочинениях оттоновского времени Оттон I публично проявляет
благочестие чаще всего не через самоумаление, а через оказание помощи
униженным или сочувствие грешникам. Так, он проливает слезы при
примирении с восставшим против него сыном996 или молит о снисхождении к
995

Византийский император Роман I Лакапин (870-948 гг.), узурпировав престол, сначала
отказывается от императорских почестей, прося дать ему только пурпурные башмаки –
Ant. P. 84-85. (Lib. III. Cap. 35); король Гуго раздает пищу нищим, в числе которых
скрывается шпион Беренгара Ibid. P. 133–132. (Lib. V. Cap. 18).
996
Wid. P. 104. (Lib. III. Cap. 40.). Подробнее см. С. 311 – 314 данной работы. Этот сюжет
также анализируется в моей статье: Ануфриева А.С Образ гневающегося государя в

361

обвиняемому на судебном процессе над папой Бенедиктом V (хотя
низложение «незаконного» понтифика и было инициировано самим
Оттоном)997. Рассказывая о последнем дне жизни Оттона I, Видукинд
описывает повседневные церемониальные акты с участием императора
(присутствие на богослужении, трапеза, прием послов), упоминая также
раздачу государем подаяния998. Милостыня традиционно рассматривалась не
только как благодеяние, проявление щедрости, но и как одна из необходимых
составляющих покаяния – такие мотивы можно найти, в частности, и в
сочинениях оттоновских авторов999. В данном эпизоде речь идет, по
существу, о приуготовлении Оттона к смерти, однако и в таком контексте
историограф описывает милостыню, прежде всего, как великодушное
благодеяние государя, без коннотаций искупления им вины.
Важным

исключением

является

эпизод

из

«первого»

жития

Матильды1000, где рассказывается о покаянии Оттона I перед матерью за то,
что, взойдя на престол после смерти отца, он попытался принудить Матильду
вернуть владения, которые перешли ей от Генриха I (т.н. «дотарий», т.е.
приданое, передаваемое женихом в распоряжение невесты1001). Будучи
наказан Господом за это прегрешение (Божьей карой явились, по
контексте ритуала deditio: Оттон I в «Антаподосисе» Лиутпранда Кремонского // Вестник
МГУ. Сер. 8. История. 2015. № 3. С. 3–19. Подробнее об образе плачущего Оттона в
описаниях ритуала deditio см. дискуссию Г. Альтхофа и П. Динцельбахера Althoff G. Der
König weint. Rituelle Tränen in öffentlicher Kommunikation // „Aufführung― und „Schrift― in
Mittelalter und Früher Neuzeit / Hrsg. von J.-D. Müller. Stuttgart; Weimar, 1996. S. 239–252;
Idem. Tränen und Freude... S. 1–11; Dinzelbacher P. Op. cit.
997
Hist. Ott. P. 182–183. (Cap. 21). Подробнее см. С. 328 – 333 данной работы, а также:
Zimmermann H. Papstabsetzungen des Mittelalters. Graz; Wien; Köln, 1968. S. 87-92; Chiesa P.
Cosi si costruisse... P. 85–102.
998
Wid. P. 125–127. (Lib. III. Cap.75).
999
В частности, у Хросвиты встречается мотив раздачи имущества как искупления греха,
созвучный евангельскому: Hrotsvithae Pafnutius // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W.
Berschin. München; Leipzig, 2001. P. 233. (Ср. Мф. 19:20).
1000
VM. P. 122-125. (Cap. 5–6).
1001
Подробнее о характере и размерах этих владений см.: Althoff G. Probleme um die dos
der Königinnen im 10. und 11. Jahrhundert // Veuves et veuvage dans le haut Moyen Âge / Sous
la dir. de M. Parisse. Paris, 1993. P. 123-132; Le Jan R. Douaires et pouvoirs des reines en
Francie et en Germanie (VIe-Xe siècle) // Dots et douaires dans le haut Moyen Âge / Sous la dir.
de F. Bougard, L. Feller e R. Le Jan. Roma, 2002. P.457–497. Isabella G. Matilde, Edgith… P.
1–43.

362

интерпретации анонимного автора жития, восстания противников Оттона
вначале его правления1002), Оттон (по совету своей супруги и вместе с ней)
явился к матери, и припав к еѐ ногам, молил о прощении, которое и снискал,
после чего Матильда все же уступила его требованиям, но сам король отныне
стал щедро жертвовать церквям и основывать монастыри1003.
Обратимся к описанию этих событий в житии: «Король же, видя, что
ничто не удается благополучно, как прежде, опечаленный, до смерти
испугался. Доброй памяти королева Эдита сказала: «Не печалься, господин
мой король! Ведь ты поражен бичами Божиими, потому что наилучшую мать
изгнал из королевства, как незнакомую. Так пусть же святейшая будет
призвана назад и первая, как и подобает, владеет королевством». Государь,
услышав это, исполнившись сначала изумления, а потом великой радости,
отправил епископов, графов и прочих честных приближенных, чтобы
призвать назад к себе достойнейшую мать, прибавив себя и все свое, и
охотно согласился принять любые условия, какие бы она ни пожелала. чтобы
загладить вину. Поэтому радостная родительница, приняв посланное сыном,
как бы позабыв былое, со всей поспешностью совершая путешествие,
прибыла в Гроне1004; король вместе с супругой вышел ей навстречу и,
простершись у ее ног, пообещал изменить согласно желанию матери все, что
он совершил против нее. Но она, проливая слезы на красивые щеки, обняв,
поцеловала сына, свидетельствуя, что это искупает совершенные им грехи.
Без промедления, для восстановления мира, она, приняв извинение, уступила
полученную в приданое часть королевства»1005.
1002

VM. P. 123–124. (Cap. 5, 6).
Ibid. P. 124–125. (Cap. 6.).
1004
Гроне, ныне Гѐттинген.
1005
VM. P. 124–125. (Cap. 5, 6). ―Videns autem rex, quia nichil, ut prius, prosperis proficiebat,
contristatus usque ad mortem timuit. Ingressa autem bone memorie regina Edith: ―Ne
contristetur‖, - ait, -―dominus meus rex! Divinis enim correptus flagellis, quia matrem optimam
de regno pepulisti quasi incognitam. Revocetur itaque sanctissima regnumque, ut convenit,
possideat prima‖. Audiens hec princeps primum stupore, deinde repletus gaudio maximo
episcopos, praesides ceterosque honestos misit satellites dignissimam sui revocandi gratia
matrem se suaque inpendens omnia et, ad quascumque conditiones luendi voluisset, gratanter
consentire sue tantum utendi causa gratie fatetur. Leta ergo genitrix filii accipiens mandata,
1003

363

Покаяние государя перед матерью в этом описании более всего
напоминает акт deditio: сын, признавая свою вину перед Матильдой, вместе с
супругой припал к ее ногам и молил о прощении, в ответ на это королевамать проявила милосердие и снисхождение. Сцена разворачивалась, судя по
указанию автора, в ходе торжественной встречи Матильды при въезде в
город: король приветствовал мать «выйдя ей навстречу вместе с
супругой»1006. Деталей, которые позволяли бы трактовать эту сцену как
церковное покаяние, непосредственно не упомянуто.
Однако немаловажно, что среди посланцев от Оттона для переговоров с
Матильдой названы прежде всего епископы, а в уста королевы автор
вкладывает слова об «искуплении грехов». Даже такие характерные для
описаний deditio детали1007, как слезы Матильды и поцелуй, который она
даровала раскаявшемуся сыну, в контексте агиографического повествования
приобретают особое значение, хотя в других случаях Оттон так же проявлял
милосердие к вассалам в роли «благочестивого властителя». Символический
акт deditio, традиционно связанный с взаимоотношениями светского
государя и его поданных, в этом контексте обретает новый смысл – власть
карать или миловать государя принадлежит лицу, имеющему особый
духовный авторитет, но не церковному иерарху, а «святой матери»,
Матильде. Элементы ритуала deditio («светского», хотя и к нему это
определение применимо лишь с известными оговорками) здесь тесно
переплетаются с мотивом церковного покаяния – без непосредственного
участия духовных иерархов и вне церковных стен. По существу, автор из
этих элементов «конструирует» описание символического акта, связанного с
уникальными историческими обстоятельствами.

priora quasi obliviscendo, omni cum festinatione perfectionem itineris complens Grona pervenit;
cui rex una cum coniuge obviam progrediens pedibusque eius prostratus, quicquid fecerat
contrarium, secundum matris placitum permutare promisit. At illa decoras lacrimis infusa per
genas, filium amplectendo deosculabatur, suis id exigentibus peccatis contigisse testata. Nec
mora pacis ad reconciliationem satisfactione percepta dotalem regni partem concessit‖.
1006
Ibid. ―cui rex una cum coniuge obviam progrediens‖.
1007
Подробнее см. С. 302 – 305 данной работы.

364

Следует отметить, что точная датировка данного исторического эпизода
представляется затруднительной: по одной версии, события разворачивались
в декабре в 941 г. (поскольку данные дипломатики показывают, что в это
время Оттон I находился в Гроне1008), по другой – незадолго до смерти
королевы Эдиты, о которой в житии говорится сразу далее (дата кончины
королевы – 26 января 946 г.)1009. Обе эти версии отражают тесную связь
между

данным

конфликтом

Оттона

и

Матильды

и

событиями

антиоттоновских выступлений 937-941 гг., активную роль в которых сыграл
средний брат короля, Генрих. Как мы помним, формально конфликт был
разрешен после повторного deditio Генриха в 941 г.1010, но только в 944 г.
вассалы Генриха получили прежде отобранные у них земли 1011, а моментом
окончательного примирения двух братьев можно назвать лишь назначение
Генриха герцогом Баварии в 948 г. Видукинд прямо упоминал, что
посредничество Матильды сыграло важнейшую роль в урегулировании
конфликта двух ее сыновей1012.
О том, что симпатии королевы-матери в данном противостоянии были
на стороне Генриха, прямо сообщают более поздние, но хорошо
осведомленные об этих событиях источники1013, - по этим свидетельствам,
Матильда стремилась видеть на престоле именно его, а не старшего сына.
Она продолжала оказывать поддержку своему любимцу и в дальнейшем, в
том числе, во время конфликта между Генрихом и старшим сыном Оттона I
Людольфом в 953-954 гг.1014.
Одной из ключевых причин «антиоттоновской» позиции Матильды, повидимому, было то, что вокруг нее группировались представители «старой»
1008

Böhmer J. F. Regesta Imperii II. Sächsisches Haus 919-1024. 6: Register / Bearb. von H.
Zimmermann. Köln; Wien, 1982. S. 1
1009
Подробнее о проблеме датировке см.: Leyser K. The Ottonians and Wessex… P. 90;
Corbet P. Op. cit. P. 32.
1010
Об этом эпизоде подробнее см. С. 308 – 311 данной работы.
1011
Isabella G. Matilde, Edgith … P. 18.
1012
Wid. P. 95 (Lib. II. Cap. 36); Althoff G. Spielregeln… S. 32-33.
1013
VM posterior. P. 155-157, 161-163 (Сap. 6, 9), Thietm. P. 13 (Lib. I. Cap. 21). Подробнее
см. Corbet P. Op. cit. P. 31; Isabella G. Matilde, Edgith … P. 17.
1014
Corbet P. Op. cit. P. 33-34; Leyser K. The Ottonians and Wessex … P. 89-90.

365

знати, обладавшие влиянием при ее супруге, и вынужденные поступиться
своим могуществом с началом царствования Оттона I, - не в последнюю
очередь, эти круги и стали основной движущей силой выступлений 937941 гг.1015. Генрих же являлся удобным альтернативным претендентом на
престол; его права можно было формально обосновать тем, что он, в отличие
от старшего брата, родился уже во время королевского правления отца1016,
кроме того, вероятно, было немаловажно и то, что Генрих был юн, а значит
более подвержен чужому влиянию, и еще не женат, – в то время, как у
Оттона была молодая супруга, Эдита1017.
Противостояние Матильды с Эдитой – еще один важнейший сюжет,
связанный с подоплекой конфликта матери и старшего сына. Эдита
происходила из англосаксонского королевского рода и по знатности
существенно превосходила Матильду1018. В то же время, владения и влияние
Матильды в саксонских землях оставались существенными и после смерти ее
супруга, в то время как приданое Эдиты было ограничено сравнительно
небольшой территорией вокруг Магдебурга, и, в отличие от королевыматери,

она

имела

меньше

возможностей

действовать

в

качестве

самостоятельной политической фигуры1019.
В рассматриваемом эпизоде из жития Матильды Эдита предстает в роли
главного инициатора примирения сына и матери; однако, примечательно, что
1015

Isabella G. Matilde, Edgith … P. 16.
В этом случае, необходимо было апеллировать к византийским представлениям об
особом статусе «порфирородных» наследников. Leyser K. The Ottonians and Wessex …
P. 88.
1017
Corbet P. Op. cit. P. 31; Isabella G. Matilde, Edgith … P. 16.
1018
Отцом Матильды был граф Дитрих (считалось, что род этот восходил к древнему
саксонскому герцогу Видукинду), ее супруг Генрих I был сыном герцога Саксонского и
получил королевский титул лишь благодаря обстоятельствам, уже спустя десять дет после
вступления в брак с Матильдой, при этом, возможно, его статус не был в полной мере
легитимным из-за того, что он не был помазан. Эдита являлась дочерью короля Англии из
Уэссекской династии Эдуарда Старшего (899/901-924 гг.) и сводной сестрой короля
Этельстана (924-939 гг.), она выходила за Оттона как за официального наследника
престола Восточно-франкского королевства. Isabella G. Matilde, Edgith … P. 14; Leyser K.
The Ottonians and Wessex… P. 86; Schmid K. Neue Quellen... S. 413-414; Althoff G. Mathilde
// LexMA. Bd. 6. Sp. 390-391; Schmid K. Edgith // LexMA. Bd. 3. Sp. 1572-1573.
1019
Isabella G. Matilde, Edgith … Р. 14-26.
1016

366

и сама она вместе с супругом совершает публичное покаяние перед
Матильдой. Представляется справедливым наблюдение, высказанное еще
К. Ляйзером1020: упоминание Эдиты в качестве «посредницы» в этом эпизоде
– свидетельство того, что сама супруга Оттона была непосредственно
замешана в конфликте.
Однако главной причиной раздора между сыном и матерью являлся
именно конфликт по поводу земель из приданого. При жизни Генриха I, на
хофтаге в Кведлинбурге в 929 г. было зафиксировано, какие владения
должны перейти к Матильде после его смерти, - подтверждались ее права на
земли, полученные в качестве приданого, а также к этому «ядру» добавились
несколько новых территорий (Кведлинбург, Пѐльде, Нордхаузен, Гроне и
Дудерштадт), в грамоте специально оговаривалось «согласие» Оттона с этим
решением1021. Однако после кончины прежнего короля в 936 г., с первых же
лет правления Оттона I между сыном и матерью возникла напряженность,
что отразилось и в грамотах, касавшихся распоряжения земельными
владениями.
Уже в грамоте от 13 сентября 936 г. об основании Кведлинбургского
монастыря, к владениям которого были отнесена и часть земель из ―dos‖, т.е.
вдовьего надела Матильды, ее имя не было упомянуто. В период же с 938 г.
по 945 г. имя Матильды, до этого часто фигурировавшее в королевских
дипломах, и вовсе исчезает из них, и вновь появляется лишь в январе 946 г.,
уже после кончины Эдиты, в грамоте о дарении Оттоном Кведлинбургу двух
деревень. Вновь активно упоминаться королевских грамотах Матильда стала
лишь с 950 г. 1022.

1020

Leyser K. The Ottonians and Wessex… Р. 90.
Ehlers J. Ehlers J. Heinrich I. in Quedlinburg // Herrschaftsrepräsentation im ottonischen
Sachsen / Hrsg. von G. Althoff, E. Schubert. (Vorträge und Forschungen, [46]). Sigmaringen,
1998. S. 240; Dalewski Z. Patterns of Dynastic Identity in the Early Middle Ages // Acta
Poloniae historica. 2013. Bd. 107. P. 5.
1022
Isabella G. Il dotario della regina Matilde di Sassonia e i conflitti con i figli Ottone ed Enrico
// Nuove frontiere per la Storia di genere. Vol. 2 / A cura di L. Guidi, M.R. Pelizzari. Salerno,
2013. P. 123.
1021

367

Хронологически эта лакуна соответствует герцогским восстаниям и
последующему периоду до окончательного примирения Оттона с Генрихом.
На основании этих наблюдений следует, согласившись с Дж. Изабеллой,
признать, что конфликт Оттона и Матильды вокруг dos, отраженный в
свидетельстве жития, был связан именно с борьбой короля против
герцогских восстаний; Оттон нарушил права матери на ее владения, стремясь
лишить ее возможности оказывать действенную поддержку Генриху1023.
Вопреки сообщению жития, в котором говорится, что братья совместно
выступили за лишение Матильды ее владений1024, представляется, что это
было именно выступление Оттона против «союза» Генриха и Матильды.
Обе возможные даты покаяния Оттона перед матерью соотносятся с
датами примирения братьев. В 941 г. Генрих совершил deditio, которым
завершилось открытое военное противостояние. Кон. 945 - нач. 946, в свою
очередь, - момент после первых действий по восстановлению Генриха в
прежних правах в 944 г. и его назначением герцогом Баварским в 948 г.
Если рассматривать акты примирения Оттона с Генрихом и с Матильдой
как два символических завершения одного и того же конфликта, становится
особенно значимым сходство сцены покаяния Оттона с ритуалом deditio. В
этом контексте покаяние короля перед матерью оказывалось «зеркальной»
сценой по отношению к покаянию Генриха перед ним самим, парадоксальная
ситуация ―deditio‖ государя могла явиться «ответным ударом» Матильды за
символическое унижение любимого сына.
Исходя из этого предположения, более вероятной представляется
датировка покаяния Оттона концом 945 г. - началом 946 г. К этому моменту
Генриху формально была возвращена милость государя, угрозы нового
внутреннего конфликта уже не было, стало возможно примирение с матерью,
- но, по-видимому, Матильда, в свою очередь, выдвинула условия
примирения, что затем выразилось и в назначении Генриха баварским
1023
1024

Idem. Matilde, Edgith … P. 18.
VM. P. 122-124. (Cap. 5 (VIII)).

368

герцогом «при ее посредничестве». Еще одним таким условием могло быть
требование покаяния старшего сына – в качестве воздаяние за совершенное
ранее покаяние среднего.
Впрочем, свидетельства жития противоречат такой версии: автор
говорит о совместном выступлении братьев против матери, а лишение ее
владений мотивировано будто бы недовольством ее «чрезмерными» тратами
на церковные учреждения1025. Тем не менее, участие других братьев в акте
покаяния никак не отмечено.
По сообщению агиографа, не антиоттоновские выступления стали
причиной конфликта с Матильдой, а, напротив, эти восстания явились
«бичами Божьими», наказавшими короля за его раздор с матерью. Если
предположить, что логика событий в действительности была такой, то
представляется

вероятным,

что

именно

Матильда,

оскорбленная

посягательством на ее права, и спровоцировала дальнейшие многолетние
внутренние распри.
Однако, как бы в данном случае ни выстраивалась причинноследственная связь, покаяние Оттона перед матерью было символическим
актом, знаменовавшим восстановление внутреннего мира, что имело в
перспективе важнейшие последствия. Окончательное разрешение этих
противоречий во вт. пол. 940х гг. позволило Оттону I вскоре активнее
обратиться к внешней политике, начать реализацию своих имперских
амбиций. Ясно, что в свете этого символический акт покаяния Оттона I
представлялся современникам отнюдь не только его «символическим
унижением», но и, в определенной мере, актом утверждения его величия,
прологом к будущему восхождению к вершинам власти.
Противостояние между Оттоном и Генрихом не было упомянуто
автором жития как подоплека конфликта Матильды с Оттоном, хотя, по всей
вероятности, оно играло существенную роль в реальных событиях. Между
тем, конфликт «двух королев», Матильды и Эдиты, в этом свидетельстве
1025

Ibid.

369

косвенно отражен: участие супруги Оттона в покаянии совместно с королем
– одна из ключевых деталей повествования.
Для интерпретации роли королевы-супруги в данном эпизоде сочинения
важно отметить, что актуализировало проблему dos в период создания
первого жития Матильды (973-983 гг., и наиболее вероятно – сер. 970х гг.).
Г. Альтхоф убедительно показал, что одной из первостепенных задач автора
являлось стремление защитить целостность владений женского монастыря в
Нордхаузене, насельницей которого, вероятно, и была сочинительница, - в
972 г. часть земель обители была включена в состав приданого супруги
Оттона II, Феофано1026. Образ Матильды, а затем и Оттона I, который, по
словам автора, после своего раскаяния стал печься о церковных учреждениях
столь же заботливо, как и мать1027, явно призван был послужить примером
для нового государя, призывом обратить внимание на нужды монастыря. В
свою очередь, образ Эдиты, призвавшей супруга раскаяться в том, что он
препятствовал Матильде благодетельствовать монастырям в ее владениях1028,
и совершившей покаяние вместе с ним, в свою очередь, считывался как
намек на то, что следовало бы совершить Феофано.
Мотив церковного покаяния, совершаемого за прегрешение перед
«святой матерью» Матильдой, главным основанием для fama sanctitatis
которой было ее покровительство церквям и монастырям, являлся здесь
важнейшим для автора жития.
Соединение в описанном символическом акте элементов deditio и
церковного покаяния, вероятно, является следствием переплетения двух
сюжетов. Отголоски повествования о внутридинастическом конфликте
первых лет царствования Оттона I, где Матильда сыграла роль посредницы
между враждовавшими сыновьями, определили наличие в описании
1026

Althoff G. Causa scribendi... S. 117-133.
VM. P. 125 (Cap. 6). ―Rex vero provecte iam etatis ecclesias cellulasque simul cum matre
construi fecit pacem statuens, recte iudicans, paternam in cunctis imitando pietatem‖. («Король
же, уже став старше, вместе с матерью приказывал строить церкви и кельи, установив
мир, справедливо судя, во всем подражая отцовскому благочестию»).
1028
В число которых входил и Нордхаузен. Althoff G. Causa scribendi… S. 123-126.
1027

370

символических

элементов

«ритуала

выдачи»,

акта ―deditio‖ короля,

«светского» ритуала примирения после конфликта государя и знати,
возможно, рассматривавшегося как зеркальный по отношению к deditio
Генриха. При этом для автора жития, по-видимому, более актуальным был
иной сюжет, связанный уже с реалиями начала самостоятельного правления
Оттона II и проблемой принадлежности монастырских владений, - который
предполагал, прежде всего, покаяние Оттона I перед церковью, - за попытку
отнять ее владения.
3.3.3. Выводы
Можно утверждать, что описания актов «символического унижения»
государя

были

историографии.

сравнительно
Такой

мотив

мало

распространены

прослеживается

в

в

оттоновской

двух

эпизодах:

в

повествовании «Антаподосиса» о провозглашении королем Лотаря II в
Милане в 945 г. и в рассказе «старшего» жития Матильды о покаянии
Оттона I перед матерью в Гроне, в пер. пол. 940х гг. В первом случае речь
шла о «символическом унижении» чужеземного, итальянского государя.
Образ кающегося Оттона

I появился лишь в самом позднем из

рассматриваемых нами сочинений, относящемся уже к эпохе правления его
наследника.
В обоих случаях акт «покаяния государя» представлен авторами в
контексте,

близком

к

иным

политическим

ритуалам,

-

как

часть

коронационной (или – квази-коронационной) церемонии у Лиутпранда, или
как подобие ритуала deditio – в агиографическом сочинении.
«Символическое унижение» Лотаря представлено в «Антаподосисе»,
прежде всего, как действительно унизительное для юного короля действо,
как повод для насмешки над незадачливыми Гуго Арльским и его отпрыском.
В то же время, этот эпизод важен автору и как очередное преступление
вероломного Беренгара II, и в этом контексте унижение Лотаря может

371

осмысляться уже как образ жертвенного, благочестивого смирения.
Лиутпранд

понимал

и

использовал

здесь

амбивалентную

природу

христианского символизма, однако в образе Лотаря в данном случае было
больше комического, чем величественного. Автор прямо прокомментировал
собственное свидетельство, разъяснив, что данная сцена являлась именно
«пародией на инаугурацию», не принесшей государю реального могущества,
также и покаяние сына за грехи отца-Гуго явилось «пародией на покаяние».
В эпизоде жития Матильды с покаянием Оттона I символическое
унижение государя явилось не только наказанием за прегрешение перед
матерью, но и знаком его величия и благочестия, духовного преображения. В
описании сцены переплелись два мотива – акт deditio государя как
завершение внутренних конфликтов в королевстве и покаяние короля перед
церковью и «святой матерью» за посягательство на земельные владения,
предназначавшиеся монастырям. При этом, по-видимому, мотив «церковного
покаяния» государя связан с более близкими к эпохе агиографа сюжетами.
Можно предположить, что образ кающегося Оттона здесь – предвестие
наступающей
символизма,

новой
когда

эпохи

образ

«позднеоттоновского»

христианского

государя

политического
мог

становиться

«амбивалентным», соединяющим в себе «величие и смирение»1029.
Вместе с тем, пример с миланским покаянием Лотаря выразительно
показывает, что образ кающегося государя уже в эпоху Оттона I связывался с
глубокой

исторической

традицией:

в

литературном

описании

символического акта (а, возможно, и в реальном ритуале) присутствовали
отсылки

к

сюжету

о

покаянии

в

390

г.

императора

Феодосия,

инициированном Амвросием Медиоланским. На средневековом латинском
Западе этот сюжет был впервые использован в связи с описанием покаяния
Людовика Благочестивого в 822 г., – позднеантичный образ был передан
через каролингскую традицию и воспринят более поздними авторами.

1029

Bornscheuer L. Op. cit. S. 240-242.

372

Анализ данных примеров позволяет дополнить линию преемственности
«от Милана – к Каноссе», тщательно восстановленную Р. Шифером, - в
которой однако не был представлен промежуток между эпохой Каролингов и
периодом борьбы за инвеституру1030. Амбивалентный образ христианского
государя, возвышающегося через символическое унижение, был знаком и
авторам оттоновской эпохи, хотя и не был в числе излюбленных средств
репрезентации власти государей-Людольфингов.
3.4. Общие выводы к главе 3.
Конфликты между государем и его политическими оппонентами,
многочисленные в эпоху Оттона I, были в той или иной мере отражены всеми
оттоновскими историографами. Большинство из авторов представляло
разрешение этих противостояний, описывая сцены политико-символической
коммуникации, где примирение враждующих сторон совершалось публично,
при помощи определенных символических жестов.
Символический акт разрешения конфликта при этом неизменно
подразумевал

выражение

раскаяния

со

стороны

«виновного»,

его

«символическое унижение». В оттоновском историописании упомянуты
сцены deditio, в которых в роли кающегося выступал светский вассал
государя; акт низложения неугодного императору папы Римского; и,
наконец, сцены, в которых можно найти мотив «символического унижения»
самого государя.
Сцены deditio инициаторов крупнейших антиоттоновских выступлений
знати, а также низложение папы Бенедикта V запечатлены в параллельных
свидетельствах разных авторов. Данные исторические эпизоды имели важное
значение для авторов, чьи политические воззрения подчас существенно
различались: акты примирения после герцогских заговоров 938-941 гг. и 953954 гг. описаны Видукиндом Корвейским, Лиутпрандом Кремонским и
1030

Schieffer R. Von Mailand nach Canossa… S. 359-360.

373

Адальбертом Магдебургским, синод в Риме 964 г., осудивший неугодного
Оттону понтифика, – Лиутпрандом и Адальбертом.
Разрешение внутренних и внешних конфликтов являлось одной из
важнейших неизменно подчеркивавшихся заслуг Оттона I как государя.
Однако описания данных сцен были важны не только как форма
репрезентации власти, демонстрации могущества и справедливости этого
правителя, но и как возможность для автора представить «правильную»
модель взаимоотношений этого государя – с его окружением, крупнейшими
представителями светской знати или высшим духовенством. Особенности
этих взаимоотношений сочинители выражали, подчеркивая те или иные
значимые для них детали символического акта.
В

описаниях

deditio

у

трех

авторов

мы

видим

существенно

различающиеся трактовки образа Оттона I как вершителя суда над кающимся
перед ним «преступником»: от сурового судьи, пылающего праведным
гневом - у Лиутпранда, до милосердного государя, проявляющего
снисхождение к грешнику (с особенносильным сочувствием – у Видукинда,
с большей сдержанностью и строгостью – у Адальберта). В то же время, при
повествовании о конфликте со Святым престолом Оттон I и у Лиутпранда
предстает в роли милосердного государя, заступающегося за преступника, а
не вершащего суд и, тем самым, не вмешивающегося непосредственно в
церковные дела, за логикой Лиутпранда в данном случае следовал и
Адальберт.
Значительно более распространенным было именно описание акта
примирения, сопровождающегося снисхождением к провинившемуся, - то
есть, вероятно, основанного на определенном соглашении, компромиссе.
Образ Оттона I как «гневающегося государя» в этом контексте можно
назвать особенностью подхода Лиутпранда в «Антаподосисе», с важной для
него идеей о необходимости сурового и справедливого воздаяния виновным.
Зачастую же образ милосердного государя более соответствовал задачам
авторов, позволяя и показать величие Оттона I, и, в то же время, например,

374

продемонстрировать его лояльность к светской знати или невмешательство в
дела Святого престола.
При этом описания «символического унижения» самого государя, даже с
коннотациями

христианского

«возвышения

через

унижение»,

для

оттоновской историографии этого периода в целом нехарактерны. Тем не
менее, можно обнаружить знакомство некоторых авторов с символической
традицией, связанной с мотивом покаяния государя, хотя мотив этот
упоминаеся либо в повествовании об иноземном государе, либо относится
уже к позднейшему, постоттоновскому периоду и, вероятно, представляет
собой знак трансформации образа государя в оттоновской историографии.

Заключение
Историографами оттоновского времени описывались акты политикосимволической коммуникации, относящиеся к различным периодам (от
эпохи Меровингов до событий последних десятилетий), происходившие в
различных

регионах

(в

Восточно-франкском

и

Западно-франкском

королевствах, Италии, Византии), с участием самих государей Саксонской
династии и их подданных или иноземных властителей и представителей
высшей знати. Авторами упоминались различные символические элементы,
восходившие к франкскому, итальянскому, византийскому вариантам языка
политико-символической

коммуникации,

причем

истоки

большинства

описанных символических актов обнаруживаются еще в позднеантичном
христианском политическом символизме. Однако основное внимание всех
авторов было сосредоточено именно на политических реалиях современного
им периода, годов расцвета могущества Оттона I, 950-х – пер. пол. 970-х гг.,
отчего многообразные символические элементы, относившиеся к другим
регионам и эпохам успешно переосмыслялись ими в важном для них
актуальном контексте.

375

Оттоновская придворная культура являлась уникальной средой, где
соприкасались и взаимодействовали разные традиции, на основе которых
постепенно начала складываться новая, не в последнюю очередь, благодаря
взаимодействию и диалогу интеллектуалов-историографов. Эти авторы
происходили из разных регионов средневековой ойкумены, а некоторые из
них на протяжении жизни активно путешествовали, различные культурные
влияния не могли не сказаться и на их описаниях актов политикосимволической коммуникации.
Можно выделить три основные темы, касаясь которых оттоновские
историографы

использовали

описания

актов

политико-символической

коммуникации.
Первая из них - легитимация, утверждение на престоле «молодой»
династии Людольфингов, не имевшей давних традиций символической
репрезентации власти, а также стремительное восхождение Оттона I к
новому, императорскому статусу; данная тема связана, прежде всего, с
описаниями инаугурационных актов.
Здесь проявилось, прежде всего, стремление авторов «удревнить»
традицию репрезентации власти Саксонской династии, а также создать
впечатление повторяемости, воспроизводимости одних и тех же элементов в
различных инаугурациях периода с 919 г. по 973 г. (яркий пример –
«цепочки» описаний инаугураций в сочинениях Видукинда и Адальберта).
Вместе с тем, некоторые из авторов, в зависимости от своих задач, могли
описывать и «дополнительные» инаугурации, связанные с теми или иными
уникальными историческими эпизодами, - чтобы подчеркнуть, например,
безусловное превосходство Оттона I над высшей знатью его королевства
(сцена передачи инсигний Конрада I, молитва перед Священным копьем на
поле битвы при Биртене в «Антаподосисе») или значимость военных побед
над венграми, одержанных государем совместно с «народом саксов»
(«военные инаугурации» Генриха I и Оттона I в «Деяниях саксов»).

376

Вторая тема – проблема активной политики Оттона I за пределами
своих германских владений, его взаимодействие с властителями иных
государств, а также с высшей итальянской знатью во время Итальянских
походов, влияние этой политики на события на родине государя.
С этой темой связаны свидетельства о дипломатических ритуалах и
иных формах символической коммуникации с иноземными партнерами и
противниками, также именно этот сюжет особенно важен в большинстве
описаний ритуала «встречи государя», adventus domini. Язык политикосимволической коммуникации в сфере взаимоотношений с иноземными
властителями, судя по свидетельствам оттоновских авторов, в этот период
сложно назвать полностью сформировавшимся. Разные авторы представляют
разноречивые свидетельства о формах дипломатической коммуникации этой
эпохи; наиболее осведомленный из них в этой сфере, Лиутпранд
Кремонский, показывает явную ограниченность своих знаний о сложном
византийском дипломатическом церемониале. Описание актов въезда
государей в города показывают, что лишь небольшое «ядро» территорий,
подвластных Оттону I (прежде всего Саксония и, у Адальберта, еще и
западная часть германских земель) воспринимались авторами как «свои»
земли, а частые экспедиции государя в Италию оценивались как пребывание
на «чужих» враждебных территориях. Можно утверждать, что активное
взаимодействие с внешними партнерами, особенно в период стремительного
усиления Оттона I, стало новым явлением для Людольфингов, и,
соответственно, язык символической коммуникации в этой сфере находился
в стадии формирования, хотя становление это, особенно со второй половины
950х, происходило в условиях активнейших внешних контактов.
Наконец, третья тема – борьба Оттона I с политическими оппонентами
и установление внутреннего мира в его владениях как одно из важнейших
достижений этого государя. Разрешение этих конфликтов в большинстве
случаев описывались именно в форме выразительного символического акта –
ритуала «выдачи» государю провинившегося светского вассала, низложения

377

неугодного императору понтифика, или же «символического унижения»,
покаяния самого государя – как средства разрешения конфликта.
Свидетельства о разрешении конфликтов Оттона I с выступавшими
против него светскими вассалами разноречивы. Лиутпранд представляет
государя в этом контексте как гневного судию, сурово карающего
провинившихся

и

распространенным

не

проявляющего

следует

назвать

снисхождения;
образ

однако

милосердного

более

государя,

сочувствующего своим раскаявшимся врагам, и, соответственно, готового
идти с ними на компромисс (свидетельства Видукинда и Адальберта). При
описании сцены низложения Бенедикта V, послужившей завершением
конфликта императора со Святым престолом в 963-964 гг., и сам Лиутпранд
использовал именно образ Оттона I «милосердного государя», - на этот раз,
чтобы доказать, что тот будто бы не оказывал влияния на вынесение
обвинительного приговора неугодному ему понтифику. Описания этих
символических актов свидетельствуют о том, что в отношениях государя с
его политическими оппонентами примирение зачастую достигалось в
результате компромиссов и соглашений. Однако при этом образ государя,
переживающего «символическое унижение» в целом нехарактерен для этого
периода, сам Оттон I изображался лишь торжествующим и величественным,
а не приносящим покаяние за какие-либо ошибки (кроме эпизода покаяния
Оттона I перед матерью в житии Матильды, наиболее позднем из сочинений,
в этом отношении, возможно, уже знаменующем приближение нового
отношения к репрезентации власти государей).
Историографами

оттоновского

времени

был

запечатлен

период

становления новой системы репрезентации власти. Поэтому особую
значимость в их сочинениях приобретали именно инаугурационные акты
(как обоснование прав династии на трон), акты, связанные с контактами с
иноземцами (знак внешнего признания могущества молодой династии), акты
разрешения многочисленных внутренних конфликтов, сопровождавших
признание обоснованности притязаний Оттона I.

378

Через описания сцен символической коммуникации историографы
нередко транслировали нужную интерпретацию событий, подчеркивая те или
иные детали или умалчивая о них, в отдельных случаях даже «конструируя»
в

своих

сочинениях

символические

акты,

не

имевшие

места

в

действительности. Часто между историографами шел диалог, борьба
интерпретаций.
Пожалуй, наиболее своеобразным и изобретательным в описаниях актов
политико-символической

коммуникации

следует

назвать

Лиутпранда

Кремонского. В его произведениях запечатлено больше всего различных
типов символических актов (не случайно только его свидетельства были
рассмотрены в каждом из разделов работы), он – единственный из
оттоновских авторов, кто оставил описание некоторых виденных им сцен от
первого лица, с точки зрения непосредственного очевидца, чаще других
авторов он использовал для сопоставления с государями-Людольфингами
образы иных властителей, предшественников и современников, а также,
например, ветхозаветные образы (прежде всего, уподобление Оттона I –
Моисею в повествовании о битве при Биртене).
В

ряде

существенно

случаев

описания

отличаются

от

символических
подходов,

актов

у

Лиутпранда

объединяющих

остальных

историографов (это ясно видно, в частности на примере его описаний сцен
deditio или актов передачи королевских инсигний). Именно этот историограф
часто «конструировал» в своих сочинениях новые символические акты,
комбинируя элементы иных ритуалов, заимствования из литературной
традиции,

известные

ему по

личному опыту (некоторые

из

этих

«изобретений» Лиутпранда, вероятно, повлияли и на других авторов
оттоновский эпохи, - прежде всего, на Адальберта, - и на последующую
традицию, - например, сцена молитвы государя перед Священным копьем на
поле боя). .
В зависимости от стоявших перед ним задач, Лиутпранд вкладывал в
свои

описания

актов

политико-символической

коммуникации

порой

379

противоположные идеи. В «Антаподосисе» он создавал образ Оттона I как
жесткого и бескомпромиссного, полновластного государя, не знающего
снисхождения к врагам и свершающего справедливое возмездие, тогда как в
«Истории Оттона», напротив, рисовал образ этого государя как мягкого и
милосердного правителя, не навязывающего свою волю церкви; в
«Антаподосисе» и в «Донесении…» изобразил схожие дипломатические
ритуалы при дворах Константина VII и Никифор Фоки с противоположных
точек зрения.
Неудивительно, что именно лангобард Лиутпранд уделяет наибольшее
внимание сюжетам, связанным с итальянской политикой Оттона I, его
притязаниям на императорский титул (приобретаемый благодаря коронации
в Риме). При этом неизменно подчеркивается мотив безусловного
превосходства властителя над представителями высшей знати: так, в
описаниях коронационных актов особо акцентируется принесение знатью
королю клятвы верности, в ритуалах разрешения конфликтов – справедливая
кара, которая настигает его оппонентов. Модель репрезентации власти,
«транслируемая» автором, связана прежде всего с образом Оттона I как
могущественного государя, который должен обрести власть в Италии и
совершить справедливое «воздаяние» и своим противникам, и – столь
преданным приверженцам, как сам Лиутпранд.
Рядом с Лиутпрандом следует упомянуть, прежде всего, Адальберта
Магдебургского, не только знакомого с его произведениями, а вероятно и
лично с автором, но и наиболее близкого к нему по политическим взглядам
среди всех оттоновских историографов.
Ограничения, которые накладывал избранный автором жанр, хроника,
ему в значительной мере удавалось преодолевать; обращаясь к наиболее
значимым для себя сюжетам, Адальберт допускал подробные отступления,
характерные скорее для историографического жанра. И даже там, где он
оставался лаконичным, продолжатель Регинона находил средства выразить
свое индивидуальное видение описываемых событий. Заимствуя описания из

380

других источников, Адальберт мог варьировать отдельные детали этих
описаний, чтобы привести их в соответствие со своим видением событий
(например, небольшие, но существенные различия в описании сцены
низложения Бенедикта V у Адальберта и Лиутпранда). Важное значение
приобретают у него «цепочки» символических актов, раз за разом
описываемые по схожим схемам (прежде всего, при описаниях коронаций и
актов adventus domini), что создает впечатление единой длительной традиции
репрезентации власти.
Политическая концепция Адальберта, насколько о ней можно судить,
исходя из его кратких, но выразительных свидетельств об актах политикосимволической коммуникации, так же, как и у Лиутпранда, предполагает
репрезентацию образа Оттона I как государя, обладающего безусловным
превосходством над высшей знатью королевства. Чрезвычайно важны для
него и итальянские сюжеты – именно символические акты, связанные с
установлением господства над Италией (императорские коронации Оттона I
и Оттона II, низложение Бенедикта V), знаменуют в его произведении
достижение высшего пика могущества Людольфингов. Тем не менее,
итальянские земли во многом продолжают восприниматься как «чужие»;
большее значение, чем для Лиутпранда, для Адальберта имеет роль членов
королевского

семейства

как

участников

важнейших

политических

символических актов.
Видукинд Корвейский – как и Лиутпранд, особенно ярко проявил свою
авторскую индивидуальность в описаниях актов политико-символической
коммуникации, транслируя при этом совсем иные идеи.
Внимание этого автора привлекали прежде всего символические акты,
связанные с инаугурациями государя и с разрешением конфликтов. Именно
Видукинд оставил, пожалуй, самое знаменитое описание коронации в
оттоновской

историографии

(свидетельство

об

Ахенской

коронации

Оттона I, в действительности, по-видимому восходящее к коронации

381

Оттона II в 961 г.), а также ряд других ярких и детализированных
свидетельств о символических актах.
Как и для Адальберта, для Видукинда при описании инаугурационных
актов характерно использование одной и той же схемы, что создает
впечатление

устойчивости

и

повторяемости,

«древней»

традиции

репрезентации власти, восходящей едва ли не к эпохе Меровингов. При этом,
проецируя в прошлое одну и ту же схему описания акта инаугурации
(вероятно, основанную все на той же ахенской коронации 961 г.), автор
приводил ее в соответствие с известными ему фактами о прошлом, изменяя
имена участников символического акта и иные детали.
В его свидетельствах часто особая роль отводится тем, кто в описаниях
иных авторов является лишь безмолвствующей публикой – присутствующим
при символических актах «народу» и прежде всего светской саксонской
знати. Они оказываются у Видукинда не только свидетелями, но и важными
участниками действа, чье присутствие и согласие делает акт легитимным.
Ярко описывает Видукинд и бурное проявление «сочувствия» государем по
отношению к выступавшим против него представителям высшей знати, и
неизменно «милосердно» даруемое им прощение.
Символическая репрезентация власти Людольфингов у Видукинда –
яркое отображение его представления об особой роли саксонской знати,
«народа саксов» в становлении могущества династии, а также о «неримском»
основании императорской власти Оттона I.
В поэме Хросвиты Гандерсгеймской «Деяния Оттона», а также житиях
Бруно

Кельнского

и

Матильды

упоминаний

символических

актов

значительно меньше, чем у трех авторов, рассмотренных выше. В
сочинениях Хросвиты, Руотгера и анонимного автора жития Матильды
данные сцены зачастую не являются ключевыми эпизодами (важное
исключение – императорская коронация в поэме Хросвиты, от описания
которой, к сожалению, сохранился лишь небольшой фрагмент). Тем не

382

менее, и

свидетельства

этих

авторов дают ценный

материал для

сопоставления.
Примечательно, что все три эти произведения объединяет большая
близость авторов к церковному контексту, чем к актуальной политической
практике (хотя и другие историографы являлись духовными лицами).
Каждый из трех авторов уделяет внимание лишь тем эпизодам, которые
важны в контексте биографий центральных персонажей их сочинений –
соответственно, Бруно и Матильды – в их житиях, а в исторической поэме
Хросвиты – вопреки ее заглавию, прежде всего, королевы Адальгейды.
Среди характерных черт свидетельств Хросвиты можно назвать особое
внимание

к

«духовного»,

описанию

знаков

символического

власти,
смысла

со

сложным

инсигний.

истолкованием

Поэтессу

глубоко

интересовал мистический, метафорический контекст, стоявший за актами
репрезентацией власти Саксонской династии. Другая примечательная
особенность ее свидетельств – то, что одна из центральных ролей в ходе
упоминаемых Хросвитой символических актов отводится женщине, королеве
Адальгейде. Прежде всего ее образ, близкий к образам праведниц, «невест
Христовых» из драм и поэм Хросвиты, является центральным в описанных
поэтессой сценах въезда Оттона и Адальгейды в Магдебург и коронационной
процессии императора и императрицы. Судьба бургундской принцессы,
королевы Италии, важна для Хросвиты в контексте истории Саксонии –
именно этот регион и именно «семейная» история Саксонской династии
являются главными предметами ее внимания.
Запечатленные

Руотгером

символические

акты,

–

наиболее

значительные вехи в биографии архиепископа Бруно, - королевская
коронация Оттона I, с обретением власти которым началось и стремительное
развитие карьеры Бруно, начало архиепископского служения Бруно отмечено
торжественным актом вручения паллия, отправленного папой Римским, и,
наконец, наивысшая точка политической деятельности Бруно – его участие в
королевской коронации Оттона II в Ахене 961 г.

383

Судьба героя жития тесно переплетена в восприятии Руотгера с
историей становления и усиления могущества Саксонской династии; его
карьера архиепископа, благочестивые деяния во благо церкви важны
Руотгеру, не в последнюю очередь, как часть политической истории
Людольфингов. Автор подчеркивает, что для преумножения их могущества
большое значение имела не только деятельность самого Оттона I и
приближенной к нему саксонской знати, но также и Бруно, и его кельнского
окружения. Сцены обретения паллия и коронации Оттона II служат
красноречивым тому подтверждением.
Руотгер особенно внимателен к церковному контексту политических
ритуалов, подробно описывает, в частности, атрибуты священнодействия,
приводит точные цитаты из церковных песнопений. Все это служит для
репрезентации могущества Людольфингов – но не с точки зрения светской
знати, военных предприятий, а в контексте кельнского окружения Бруно –
духовных лиц, интеллектуалов, при поддержке которых архиепископу и
удалось совершить так много для мира и процветания в государстве.
Свидетельства «старшего» жития Матильды содержат меньше всего
подробностей, восходящих к подлинным символическим актам, - подчас эти
описания полностью представляют собой компиляцию цитат из отдаленной
по времени литературной традиции, без каких-либо видоизменений. Однако
для исследователя представляет ценность, что в связи с биографией «святой
матери» Матильды агиограф упоминает и не вполне типичные для
оттоновской историографии сюжеты: прием Оттоном I в Италии посланцев с
родины, покаяние государя перед матерью за прегрешения перед ней.
Пожалуй, именно эпизод с покаянием Оттона I наиболее ярко
характеризует специфику подхода автора жития: в этом, наиболее позднем из
рассмотренных источников, созданном после смерти Оттона I, становится
допустимым

изображение

этого

государя

уже

не

в

качестве

всепобеждающего, неизменно величественного властителя, но и в ситуации
«символического

унижения»,

покаяния

за

свои

прегрешения.

Это

384

«унижение» осмысляется как средство духовного возвышения государя, его
образ подается как пример для наследника, Оттона II. Однако прежние
подходы к изображению фигуры этого властителя уже трансформируются, а
история его эпохи все меньше воспринимается как часть актуальных
политически реалий, и все больше – как exemplum из прошлого.
Представленные

в

исследовательские

подходы

свидетельств

актах

об

данном

диссертационном

показывают,

что

анализ

политико-символической

сочинении
субъективных

коммуникации

в

раннесреднековых нарративных источников позволяет выявить некоторые
важные особенности политических реалий эпохи, – в данном случае, яркой
эпохи становления языка репрезентации власти династии Людольфингов.
Список сокращений
BB – Византийский временник.
ВДИ – Вестник Древней истории.
ПЭ – Православная энциклопедия.
СВ – Средние века.
Adalb. – Adalberti Continuatio Reginonis // Reginonis abbatis Prumiensis
Chronicon cum Continuatione Treverensi / Hrsg. von F. Kurze. (MGH
SSrGus, [50]). Hannover, 1890. S. 154-179.
AHR – American Historical Review.
Ann. Altah. – Annales Altahenses maiores / Hrsg. von W. von Giesebrecht, E.L.B.
Oefele. (MGH SSrGus, [4]). Hannover, 1891.
Ant. – Liutprandi Cremonensis Antapodosis // Liutprandi Cremonensis Opera
Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout, 1998. P. 3-150.
Aux. – Auxilii in defensionem sacrae ordinationis papae Formosi // Auxilius und
Vulgarius / Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866. S. 59-95.
BBKL – Biographisch-Bibliographisches Kirchenlexikon.

385

Bereng. – Panegyricus Berengarii imperatoris // Poetae latini aevi Carolini. Bd. 4. /
Hrsg. von P. von Winterfeld. (MGH Poetae [4, 1]). Berlin, 1899. S. 190-210.
BZ – Byzantische Zeitschrift.
CCCM – Corpus Christianorum, Continuatio Mediaevalis.
CSHB – Corpus Scriptorum Historiae Byzantinae.
DA – Deutsches Archiv für Erforschung des Mittelalters.
DBI – Dizionario Biografico degli Italiani.
De cer. Reiske. – Constantini Porphyrogeniti imperatoris de cerimoniis aulae
Byzantinae libri duo / Hrsg. von J. J. Reiske. Bd. 1, 2. (CSHB [16,17]). Bonn,
1829-1830.
De cer. Vogt. – Constantin VII Porphyrogénète. Le livre des cérémonies / Sous la
dir. de A. Vogt. Paris, 1935, 1939-1940.
DOP – Dumbarton Oaks Papers.
EHR – English Historical Review.
EME – Early Medieval Europe.
Eug. – Eugenii Vulgarii de causa Formosiana libellus // Auxilius und Vulgarius /
Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866. S.117-139.
Eus. Vita Const. – Eusebius von Caesarea. De vita Constantini. Über das Leben
Konstantins (griechisch-deutsch) /. Hrsg. von B. Bleckmann, übers. und
komm. von H. Schneider. Turnhout, 2007.
FMASt – Frühmittelalterliche Studien.
GWU – Geschichte in Wissenschaft und Unterricht.
Hist. Ott. – Liutprandi Cremonensis Historia Ottonis // Liutprandi Cremonensis
Opera Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout, 1998. P. 167–
183.
HJb – Historisches Jahrbuch.

386

Hrotsv. Gest. Ott. – Hrotsvithae Gesta Ottonis // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg.
von W. Berschin. München; Leipzig, 2001. S. 276-305.
Hrotsv. Lib. Prim. Praef. – Hrotsvithae Liber Primus. Praefatio // Hrotsvithae
Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin. München; Leipzig, 2001. S. 1—2.
Hrotsv. Lib. Sec. Praef. – Hrotsvithae Liber Secundus. Praefatio // Hrotsvithae
Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin. München; Leipzig, 2001. S. 132—133.
Hrotsv. Lib. Tert. Praef. – Hrotsvithae Liber Tertius. Praefatio // Hrotsvithae Opera
omnia / Hrsg. von W. Berschin. München; Leipzig, 2001. S. 271—273.
HZ – Historische Zeitschrift.
Lact. – Lactantius. De mortibus persecutorum / Sous la dir. de J. Moreau. Paris,
1954.
Leg. – Liutprandi Cremonensis Relatio de legatione Constinapolitana // Liutprandi
Cremonensis Opera Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout,
1998. P. 185-218.
LexMA – Lexikon des Mittelalters. Studienausg. Stuttgart; Weimar, 1999.
MGH – Monumenta Germaniae Historica.
FIGAus - Fontes iuris germanici antiqui in usum scholarum
Poetae - Poetae Latini medii aevi.
SS - Scriptores (in Folio).
SSrGNS - Scriptores rerum Germanicarum. Nova Series.
SSrGus - Scriptores rerum Germanicarum in usum scholarum separatim editi.
MIÖG – Mitteilungen des Institute fur Osterreichische Geschichtsforschung.
MJ – Mittellateinisches Jahrbuch.
MS – Mediaeval Studies.
NA – Neues Archiv der Gesellschaft für Ältere Deutsche Geschichtskunde zur
Beförderung einer Gesamtausgabe der Quellenschriften deutscher
Geschichten des Mittelalters.

387

NCE – New Catholic Encyclopedia. Second Edition. Washington DC, 2002.
NDB – Neue Deutsche Biographie.
ODB – Oxford Dictionary of Byzantium.
RGA – Reallexikon der germanischen Altertumskunde.
RHM - Römische Historische Mitteilungen.
Thietmar – Thietmar von Merseburg. Chronikon / Hrsg. von R. Holtzmann. (MGH
SSrGNS, [9]). Berlin, 1935.
VB – Ruotgeri Vita Brunonis archiepiscopi Coloniensis / Hrsg. von I. Ott (MGH
SSrGNS, [9]). Köln, 1958.
VL – Die deutsche Literatur des Mittelalters. Verfasserlexikon.
VM – Vita Mathildis reginae antiquior // Vita Mathildis reginae antiquior. Vita
Mathildis reginae posterior / Hrsg. von B. Schütte (MGH SSrGus, [66]).
Hannover, 1994. P. 107-142.
VMPIG – Veröffentlichungen des Max-Planck-Instituts für Geschichte.
Wid. – Widukindi monachi Corbeiencis Rerum Gestarum Saxonicarum libri tres /
Hrsg. von Hirsch P., Lohmann H. E. (MGH SSrGus, [60]). Hannover, 1935.
ZK – Zeitschrift für Kirchengeschichte.
ZRG – Zeitschrift der Savigny-Stiftung fur Rechtsgeschichte.
GA Germanistische Abteilung.
KA Kanonistische Abteilung.
Список источников
Основные источники
1. Adalberti Continuatio Reginonis // Reginonis abbatis Prumiensis Chronicon
cum Continuatione Treverensi / Hrsg. von F. Kurze. (MGH SSrGus, [50]).
Hannover, 1890. P. 154-179.
2. Hrotsvithae Gesta Ottonis // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W.
Berschin. München; Leipzig, 2001. P. 276-305.

388

3. Hrotsvithae Pafnutius // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W. Berschin.
München; Leipzig, 2001. P. 218-244.
4. Liutprandi Cremonensis Antapodosis // Liutprandi Cremonensis Opera
Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout, 1998. P. 3-150.
5. Liutprandi Cremonensis Historia Ottonis // Liutprandi Cremonensis Opera
Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout, 1998. P. 167–183.
6. Liutprandi Cremonensis Relatio de legatione Constinapolitana // Liutprandi
Cremonensis Opera Omnia / A cura di P. Chiesa. (CCCM, [156]). Turnhout,
1998. P. 185-218.
7. Ruotgeri Vita Brunonis archiepiscopi Coloniensis / Hrsg. von I. Ott (MGH
SSrGNS, [9]). Köln, 1958.
8. Vita Mathildis reginae antiquior // Vita Mathildis reginae antiquior. Vita
Mathildis reginae posterior / Hrsg. von B. Schütte (MGH SSrGus, [66]).
Hannover, 1994. P. 107-142.
9. Widukindi monachi Corbeiencis Rerum Gestarum Saxonicarum libri tres /
Hrsg. von P. Hirsch, H.E. Lohmann. (MGH SSrGus, [60]). Hannover, 1935.
Дополнительные источники
1. Аммиан Марцеллин. Римская история / Пер. Ю.А. Кулаковского, А.И.
Сонни. СПб., 1996.
2. Корнелий Тацит. История // Корнелий Тацит. Сочинения в двух томах /
Пер. Г.С. Кнабе. Т.2. М., 1993.
3. Aeneis // P. Vergilii Maronis Opera. Pars II—III / Hrsg. von A. Forbiger.
Leipzig, 1852.
4. Сульпиций Север. Сочинения. Пер. А. И. Донченко. М., 1999.
5. Annales Altahenses maiores / Hrsg. von W. von Giesebrecht, E.L.B. Oefele.
(MGH SSrGus, [4]). Hannover, 1891.
6. Annales Bertiniani. Jahrbücher von St. Bertin / Neu bearb. v. R. Rau
(Quellen zur karolingischen Reichsgeschichte, [2]). Darmstadt, 1969. S. 11–
287.

389

7. Arnulf von Mailand. Liber gestorum recentium / Hrsg. von. C. Zey (MGH
SSrGus, [67]). Hannover, 1994.
8. Auxilii in defensionem sacrae ordinationis papae Formosi // Auxilius und
Vulgarius / Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866. S. 59-95.
9. Constantini Porphyrogeniti imperatoris de cerimoniis aulae Byzantinae libri
duo / Hrsg. von J. J. Reiske. 2. Aufl. (CSHB [16, 17]). Bonn, 1829-1830.
10.Constantin VII Porphyrogénète. Le livre des cérémonies / Sous la dir. de A.
Vogt. Paris, 1935, 1939-1940.
11.Eugenii Vulgarii de causa Formosiana libellus // Auxilius und Vulgarius /
Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866. S.117-139.
12.Eusebius von Caesarea. De vita Constantini. Über das Leben Konstantins
(griechisch-deutsch) / Hrsg. von B. Bleckmann, übers. und komm. von H.
Schneider. Turnhout, 2007.
13.Gerhardi Vita S. Oudalrici episcope Augustani // Annales, chronica et
historiae aevi Carolini et Saxonici / Hrsg. von G. Waitz. (MGH SS 4).
Hannover, 1841. P. 377-428.
14.Georgii Monachi Vitae imperatorum recentiorum // Theophanes
Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon Magister, Georgius Monacnus /
Hrsg. von J. Becker. Bonn, 1838.
15.Lactantius. De mortibus persecutorum / Sous la dir. de J. Moreau. Paris,
1954.
16.Mainzer Ordo // Schramm P. E. Die Krönung in Deutschland bis zum
Beginn des salischen Hauses // ZRG KA. Bd. 55. 1935. S. 310-322.
17.Ordines coronationis Franciae. Texts and ordines for the coronation of
Frankish and French kings and queens in the Middle Ages. Vol. I-II / Ed. by
R.A. Jackson. Philadelphia, 1995-2000.
18.Ordines coronationis imperialis. Die Ordines für die Weihe und Krönung
des Kaisers und der Kaiserin / Hrsg. von R. Elze. (MGH FIGAus, [IX]).
Hannover, 1960.
19.Panegyricus Berengarii imperatoris // Poetae latini aevi Carolini / Hrsg. von
P. von Winterfeld. (MGH Poetae [4, 1]). Berlin, 1899. S. 190-210.
20.Pseudo-Kodinos. Traité des offices / Sous la dir. de J. Verpeaux. Paris, 1966.

390

21.Thietmari Merseburgensis episcopi Chronicon / Hrsg. von R. Holtzmann
(MGH SSrGNS, [9]). Berlin, 1935.
22.Vita Iohannis abbatis Gorziensis auctore Iohanne abbate S. Arnulfi / Hrsg.
von. G. H. Pertz. Hannover, 1841. (MGH SS, [4]). S. 369-377. (Cap. 115136).
Научная литература
1. Аверинцев С.С. Символика раннего средневековья (К постановке
вопроса) // Аверинцев С.С. Другой Рим. СПб., 2005. С. 59 – 90.
2. Агишев С.Ю. Теодорик Монах. Зачем историку история? // Агишев
С.Ю. Теодорик Монах и его «История о древних норвежских королях».
М., 2013. С. 206 –288.
3. Ануфриева А.С. Средневековый историограф как «создатель»
политического ритуала: описание сцены завещания королевских инсигний
в «Антаподосисе» Лиутпранда Кремонского // Проблемы истории и
культуры средневекового общества. Тезисы докладов XXXII
Всероссийской конференции студентов, аспирантов и молодых ученых
«Курбатовские чтения». СПб., 2013. С. 5 – 8.
4. Ануфриева А.С. Молитва государя: роль короля в битве при Биртене в
интерпретации Лиутпранда Кремонского // Вестник Томского
государственного университета. Томск, 2014. № 389. C. 128 – 132.
5. Ануфриева А.С. Рец. на кн.: Всего лишь символически? Итог и
перспективы исследования символической коммуникации (символическая
коммуникация в раннее Новое время) / Под ред. Б. Штольберг-Рилингер,
Т. Ноя, К. Браунер. Кельн: издательство Белау, 2013. // СВ. 2014. Вып. 75
(3 – 4). С. 440 – 444.
6. Ануфриева А.С Образ гневающегося государя в контексте ритуала
deditio: Оттон I в «Антаподосисе» Лиутпранда Кремонского // Вестник
МГУ. Сер. 8. История. 2015. № 3. С. 3 – 19.
7.

Ануфриева А.С. Лев VIII // ПЭ. Т. 40. М., 2015. C. 259 – 260.

8. Ануфриева А.С. Лиутпранд Кремонский // ПЭ. Т. 41. М., 2015. C. 300 –
302.

391

9. Ануфриева А.С. Мотив смирения государя в политических
символических актах (по сочинениям оттоновских историографов) // СВ.
2016. Вып. 77 (1 – 2). С. 119 – 151.
10. Ануфриева А.С. Первое посольство Лиутпранда Кремонского в
Константинополь: дипломатическая миссия или образовательная поездка?
// Сборник тезисов XXXV Всероссийской конференции студентов,
аспирантов и молодых ученых «Курбатовские чтения» (готовится к
публикации).
11. Ануфриева А.С., Борисов Г.И. Перевод «Донесения о посольстве в
Константинополь» Лиутпранда Кремонского из фонда академика Ф.И.
Успенского // BB. 2015. Т. 74 (99). С. 317 – 343.
12. Арнаутова Ю.Э. Инвеститура // ПЭ. Т. 22. М., 2009. С. 495 – 498.
13. Арнаутова Ю.Э. Иоанн из Горце // ПЭ. Т. 24. М., 2010. С. 280 – 283.
14. Афиногенов Д.Е., Турилов А.А., Попов Г.В. Георгий Амартол // ПЭ. Т.
11. М., 2006. С. 48 – 56.
15. Бедуелл Г. История церкви. М., 1996.
16. Блок
М.
Короли-чудотворцы.
Очерк
представлений
о
сверхъестественном характере королевской власти, распространенных
преимущественно во Франции и в Англии. М., 1998.
17. Бойцов М.А. Рец. на: Die Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde /
Hrsg. von B. Schütte. Hannover, 1994; Schütte B. Untersuchungen zu den
Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde. Hannover, 1994 // СВ. 1997.
№ 59. С. 324-326.
18. Бойцов М.А. Символический мимесис – в средневековье, но не только //
Казус. Индивидуальное и уникальное в истории — 2004. М., 2005. Вып. 6.
С. 355 – 396.
19. Бойцов М.А. Раскаяние государя: император и епископ // Власть,
общество, индивид в средневековой Европе / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.,
2008. С. 211 – 241.
20. Бойцов М.А. Величие и смирение. Очерки политического символизма в
средневековой Европе. М., 2009.
21. Бойцов М.А. Покаяние императора: Феодосий
Медиоланский // ВДИ. 2009. № 2. С. 21 – 48.

I

и

Амвросий

392

22. Бойцов М.А. Что такое потестарная имагология? // Власть и образ.
Очерки потестарной имагологии / Под ред. М. А. Бойцова и
Ф. Б. Успенского. СПб., 2010. С. 5 – 37.
23. Бойцов М.А. Священный венец и священная узда императора Гонория //
Море и берега. К 60-летию Сергея Павловича Карпова от коллег и
учеников / Отв. ред. Р.М.Шукуров. М., 2009. С. 267 – 336.
24. Бойцов М.А. Три книги Канторовича // Канторович Э.Х. Два тела
короля. Исследование по средневековой политической теологии / Пер. с
англ. М.А. Бойцова, А.Ю. Серегиной. М., 2014. C. 9 – 59.
25. Бойцов М.А. Помазание на царство: от Саула до Штауфенов и далее //
Образ и символ в иудейской, христианской и мусульманской традиции /
Под ред. А.Б. Ковельмана, У. Гершовича. М., 2015. С. 205-226.
26. Брагина Л.М. От этикета двора к правилам поведения средних слоев:
Книга «О придворном» Бальдассаре Кастильоне и «Галатео, или О
нравах» Джованни делла Каза // Двор монарха в средневековой Европе:
явление, модель, среда / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.; СПб., 2001. С. 196 –
214.
27. Бумажнов Д.Ф. Царь на кресте. Легитимность христианского государя
в сирийском «Романе о Юлиане» // Микрокосмос. Научно-богословский и
церковно-общественный альманах Миссионерского отдела Курской
епархии РПЦ. Курск, 2008. Вып. 3. С. 7 – 23.
28. Ващева
И.Ю.
Евсевий
Кесарийский
раннесредневекового историзма. СПб., 2006.

и

становление

29. Власть и образ: Очерки потестарной имагологии / Под ред. М.А.
Бойцова, Ф.Б. Успенского. СПб., 2010.
30. Гаспаров М.Л. Хротсвита Гандерсгеймская. Пафнутий // «Двойной
венец». Эпос и драма латинского Запада в переводах М.Л. Гаспарова /
Сост. М.Л. Андреев. М., 2012. C. 95 – 98.
31. Геннеп А. ван. Обряды перехода. Систематическое изучение обрядов.
М., 1999.
32. Грабар А. Император в византийском искусстве. М., 2000.
33. Дагрон Ж. Император и
«цезарепапизме». СПб., 2010.

священник.

Этюд

о

византийском

393

34. Джексон Р.А. Коронации императоров и королей // Словарь
средневековой культуры / Под общ. ред. А.Я. Гуревича. 2-е изд., испр. и
доп. М., 2007. С. 229 – 234.
35. Заболотный Е.А. Лаврентий // ПЭ. Т.39. М., 2015. С. 603 – 605.
36. Канторович Э.Х. Два тела короля. Исследование по средневековой
политической теологии / Пер. с англ. М.А. Бойцова, А.Ю. Серегиной. М.,
2014.
37. Карсавин Л.П. Символизм мышления и идея миропорядка в средние
века // Карсавин Л.П. Монашество в средние века. М., 1992. С. 158 – 175.
38. Климишин И.А. Календарь и хронология. М., 1990.
39. Ковальчук Р.Д. Константин II, антипапа // ПЭ. Т. 36. М., 2014. С. 747 –
749.
40. Колесницкий Н.Ф. Исследование по истории феодального государства в
Германии IX – пер. пол. XII вв. М., 1959.
41. Колесницкий Н.Ф. «Священная Римская империя»: притязания и
действительность. М., 1977.
42. Кофанов Л.Л. Атрибуты власти магистратов в архаическом Риме // IVS
ANTIQVVM. Древнее право. 1998. № 1 (3). С. 35 – 54.
43. Кузнецова Т.И. Лиутпранд Кремонский // Памятники средневековой
литературы Х-ХII вв. / Под ред. М.Е. Грабарь-Пассек, М.Л. Гаспарова. М.,
1972. С. 55-57.
44. Кулаева С.Б. Жесты власти – жесты молитвы. Исследование
иконографии молитвенной жестикуляции // Казус. Индивидуальное и
уникальное в истории — 2006. М., 2007. Вып. 8. С. 102 – 119.
45. Ле Гофф Ж. Символический ритуал вассалитета // Ле Гофф Ж. Другое
средневековье: время, труд и культура Запада. Екатеринбург, 2000. С. 211
– 262.
46. Лучицкая С.И. Концепция «imago» в средневековой культуре и
средневековые изображения // Антропология культуры. 2004. Т. 2. С. 50 –
61.
47. Макаров А.И., Сусленков В.Е. Агния // ПЭ. Т.1. М., 2000. С. 259 – 260.

394

48. Медведев И.П. Петербургское византиноведение: Страницы истории.
СПб., 2006.
49. Мереминский С.Г. Понятие «историописание», его содержание и
границы // Терминология исторической науки. Историописание / Отв. ред.
М.С. Бобкова, С.Г. Мереминский. М., 2010. С. 14 – 27.
50. Назаренко А.В., Турилов А.А. Вит, Модест и Крискентия // ПЭ. Т.8. М.,
2004. С. 574 – 576.
51. Неусыхин А.И. Очерки истории Германии в средние века (до XV в.) //
Неусыхин А.И. Проблемы европейского феодализма. М., 1974. С. 212 –
374.
52. Острогорский Г.А. Эволюция византийского обряда коронования //
Византия, южные славяне и Древняя Русь, Западная Европа: Искусство и
культура. Сб. ст. в честь В.Н. Лазарева / Редкол. В.Н. Гращенков и др. М.,
1973. С. 33 – 42.
53. Острогорский Г.А. История Византийского государства. М., 2011.
54. Образы власти на Западе, в Византии и на Руси: Средние века. Новое
время / Под ред. М.А. Бойцова, О.Г. Эксле. М., 2008.
55. Польская С.А. «...Прими власть как испытание...»: королевское
помазание и коронация в протоколах франкских коронационных порядков
// Священное тело короля: Ритуалы и мифология власти / Под ред. Н.А.
Хачатурян. М., 2006. С.263 – 292.
56. Поляковская М.А. Византийский дворцовый церемониал XIV в.: «театр
власти». Екатеринбург, 2011.
57. Потапова Н.Д. Лингвистический поворот в историографии. СПб, 2015.
58. Рапп Ф. Священная Римская империя германской нации. СПб., 2009.
59. Самодурова З.Г. Естественнонаучное знание // Культура Византии. Т.
2. Вторая половина VII-XII в. / Отв. ред. З.В. Удальцова, Г.Г. Литаврин.
М., 1989. С. 296 – 334.
60. Санчук Г.Э. Видукинд как идеолог восточной экспансии
раннефеодального немецкого государства // Славяно-германские
культурные связи и отношения. М., 1969. С. 231 – 245.

395

61. Санчук Г.Э. Предисловие // Видукинд Корвейский. Деяния саксов. М.
1975. С. 6 – 63.
62. Сахаров А.Н. Дипломатия Древней Руси. IX – первая половина X в. М.,
1980.
63. Серафимов М.Н. Дисциплина в римской армии IV
Университетский историк. Вып. 4. СПб., 2007. С. 197 – 210.

в.н.э.

//

64. Сидоров А.И. Историческая книга во времена Каролингов в контексте
книжной культуры франков (VIII-X в.). СПб., 2015.
65. Скурат К.Е., Грацианский М.В. Амвросий. (разд. «Житие») // ПЭ. Т. 2.
М., 2000. С. 119.
66. Стасюлевич М.М. Исторический очерк эпохи // История средних
веков в ее писателях и исследованиях новейших ученых. Т.2. От Карла
Великого до Крестовых походов. СПб., 1864. С. 271 – 275.
67. Титова А.O. Идеи typus Christi и imitatio Christi как ядро оттоновскораннесалиевской концепции королевской власти // Известия Российского
государственного педагогического университета им. А.И. Герцена. СПб.,
2009. № 96. С. 294 – 301.
68. Трилльмах В. Епископ из Мерзебурга Титмар и его «Хроника» //
Титмар Мерзебургский. Хроника. М., 2009. С. 189 – 190.
69. Тюленев В.М. Лактанций: христианский историк на перекрестке эпох.
СПб., 2000.
70. Удальцова З.В. Дипломатия // Культура Византии. Т. 2. Вторая
половина VII-XII в. / Отв. ред. З.В. Удальцова, Г.Г. Литаврин. М., 1989. С.
241 – 279.
71. Успенский Б.А. Царь и император. Помазание на царство и семантика
монарших титулов. М., 2000.
72. Фазоли Дж. Короли Италии (888-962) / Пер. с ит. А.В. Лентовской.
СПб., 2007.
73. Флекенштейн Й. Империя Оттонов в Х столетии // Бульст-Тиле М.Л.,
Йордан К., Флекенштейн Й. Священная Римская империя. Эпоха
становления / Пер. с нем. Дробинской К.Л., Неборской Л.Н. под
редакцией И.О. Ермаченко. СПб., 2008. С. 11 – 148.

396

74. Хачатурян Н.А. Запретный плод… или новая жизнь монаршего двора в
отечественной медиевистике // Двор монарха в средневековой Европе:
явление, модель, среда / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.; СПб, 2001. С. 5 –
30.
75. Хачатурян Н.А. Бургундский двор и его властные функции в трактате
Оливье де Ля Марша // Двор монарха в средневековой Европе: явление,
модель, среда / Под ред. Н.А. Хачатурян. М.; СПб, 2001. С. 121 – 136
76. Цыпин В. Извержение из сана // ПЭ. Т. 21. М., 2009. С. 542 – 545.
77. Шмараков Р.Л. Рец. на кн.: Лиутпранд Кремонский. Анатподосис;
Книга об Оттоне; Отчет о Посольстве в Константинополь // СВ. 2012. №
73 (3 – 4). С. 420 – 424.
78. Шрайнер К. Nudis pedibus. Шествие босиком как ритуал религиозный и
политический // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории – 2006.
М., 2007. Вып. 8. С. 15 – 70.
79. Шрайнер П. К проблеме культуры византийского двора // Двор
монарха в средневековой Европе. Явление. Модель. Среда / Под ред. Н.А.
Хачатурян. СПб., 2001. C. 289 – 300.
80. Ястребов А. Евсевий (Евсевий Памфил) // ПЭ. Т.17. М., 2007. С. 252 –
267.
81. Abbo J.A. Pallium // NCE. Vol. 10. P. 807 – 808.
82. Affeldt W. Untersuchungen zur Königserhebung Pippins // FMASt. 1980.
Bd. 14. S. 95 – 187.
83. Affortunati M. Ambasciatori germanici in Italia dal II sec. a.C. al II sec. d.C.
// Germani in Italia / A cura di B. Scardigli, P. Scardigli. Roma, 1994. P. 105 –
115.
84. Althoff
G.
Adelsund
Königsfamilien
im
Spiegel
ihrer
Memorialüberlieferung. Studien zum Totengedenken der Billunger und Ottonen
(Münstersche Mittelalter-Schriften, [47]). München, 1984.
85. Althoff
G.
Causa
scribendi
und
Darstellungsabsicht:
Die
Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde und andere Beispiele // Litterae
medii aevi. Festschrift für Johanne Autenrieth zu ihrem 65. Geburtstag / Hrsg.
von M. Borgolte, H. Spilling. Sigmaringen, 1988. S. 117 – 133.

397

86. Althoff G. Gandersheim und Quedlinburg. Ottonische Frauenklöster als
Herrschafts- und Überlieferungszentren // FMASt. 1991. Bd. 25. S. 123 – 144.
87. Althoff G. Probleme um die dos der Königinnen im 10. und 11. Jahrhundert
// Veuves et veuvage dans le haut Moyen Âge / Sous la dir. de M. Parisse. Paris,
1993. P. 123 – 133.
88. Althoff G. Verformungen durch mündliche Tradition // Iconologia sacra.
Festschrift für Karl Hauck zum 75. Geburtstag / Hrsg. von H. Keller, N.
Staubach. Berlin, 1994. S. 438 – 450.
89. Althoff G. Freund und Freundschaft // RGA. Bd. 9. Berlin; NY, 1994. S. 576
– 582.
90. Althoff G. Der König weint. Rituelle Tränen in öffentlicher Kommunikation
// „Aufführung― und „Schrift― in Mittelalter und Früher Neuzeit / Hrsg. von J.D. Müller. Stuttgart; Weimar, 1996. S. 239 – 252.
91. Althoff G. Zur Bedeutung symbolischer Kommunikation für das Verständnis
des Mittelalters // FMASt. 1997. Bd. 31. S. 370 – 389.
92. Althoff G. Spielregeln der Politik im Mittelalter: Kommunikation in Frieden
und Fehde. Darmstadt, 1997.
93. Althoff G. Mathilde // LexMA. Bd. 6. Sp. 390 – 391.
94. Althoff G. Thietmar von Merseburg // LexMA. Bd. 8. Sp. 694 – 697.
95. Althoff G. Widukind von Corvey // LexMA. Bd. 9. Sp. 76 – 78.
96. Althoff G. Die Ottonen. Königsherrschaft ohne Staat. Stuttgart; Berlin; Köln,
2000.
97. Althoff G. Die Gründung des Erzbistums Magdeburg // Otto der Große,
Magdeburg und Europa. Bd. 1. Essays / Hrsg. von M. Puhle. Mainz, 2001. S.
344 – 352.
98. Althoff G. Die Macht der Rituale. Symbolik und Herrschaft im Mittelalter.
Darmstadt, 2003.
99. Althoff G. Tränen und Freude. Was interessiert Mittelalter-Historiker an
Emotionen? // FMASt. 2006. Bd. 40. S. 1 – 11.

398

100. Althoff G. Humiliatio – exaltatio. Theorie und Praxis eines herrscherlichen
Handlungsmusters // Text und Kontext. Fallstudien und theoretische
Begründungen. München, 2007. S. 39 – 52.
101. Althoff G. Das Amtsverständnis Gregors VII. und die neue These vom
Friedenspakt in Canossa // FMASt. 2015. Bd. 48. S. 261 – 276.
102. Angenendt A. Rex et Sacerdos. Zur Genese der Königssalbung // Tradition
als historische Kraft. Interdisziplinäre Forschungen zur Geschichte des früheren
Mittelalters / Hrsg. von N. Kamp, J. Wollasch. Berlin; NY, 1982. S. 100 – 118.
103. Angenendt A. Heilige und Reliquien. Die Geschichte ihres Kultes vom
frühen Christentum bis zur Gegenwart. München,1994.
104. Angenendt A. Pippins Königserhebung und Salbung // Der Dynastiewechsel
von 751. Vorgeschichte, Legitimationsstrategien und Erinnerung / Hrsg. von M.
Becher, J. Jarnut. Münster, 2004. S. 179 – 209.
105. Appelt H. Arnulf von Kärnten und das Karolingerreich // Kärnten in
europäischer Schau / Hrsg. von F. Sauer. Graz, 1961. S. 27 – 41.
106. Arnaldi G. Il papato e l'ideologia del potere imperiale // Nascita dell'Europa
ed Europa carolingia. Un equazionc da verificare. Vol. 1. Spoleto, 1981. P. 341
– 408.
107. Arnaldi G. Berengario I, duca-marchese del Friuli, re d'Italia, imperatore //
DBI. Vol. 9. Roma, 1967. P. 1 – 26.
108. Arnaldi G. Un dialogo fra sordi (Costantinopoli, 6 luglio 968). Niceforo
Foca, Liutprando di Cremona e la ―Sinodus Saxonica‖ // Studi per Marcello
Gigante / A cura di S. Palmieri. Bologna, 2003. P. 325 – 345.
109. Arndt K., Bautz F.W. Hroswitha von Gandersheim // BBKL. Bd. 2. Hamm,
1990. Sp. 1095 – 1097.
110. Bachrach D.S. Military Chaplains and the Religion of War in Ottonian
Germany, 919–1024 // Religion, State & Society. 2011, March. Vol. 39, N. 1.
P. 13 – 31.
111. Bagge S. Kings, Politics, and the Right Order of the World in German
Historiography c. 950-1150. Leiden; Boston; Köln, 2002.
112. Balard M. Voyageurs italiens à Byzance VI-XI siècles // Voyages et
voyageurs à Byzance et en Occident du VIe au XIe siècle: actes du Colloque
International organisé par la Section d'Histoire de l'Université Libre de

399

Bruxelles en collaboration avec le Département des Sciences Historiques de
l'Université de Liège / Sous la dir. de J.-L. Kupper. Genève, 2000. Р. 254 – 272.
113. Balzaretti R. Liutprand of Cremona‘s sense of humour // Humour, History
and Politics in Late Antiquity and the Early Middle Ages / Ed. by G. Halsall.
Cambridge, 2002. P. 114 – 128.
114. Barrow J. Demonstrative behaviour and political communication in later
Anglo-Saxon England // Anglo-Saxon England. 2007. Vol. 36. P. 127 – 150.
115. Battistoni F. Retori e ambasciatori dall‘ellenismo al tardo impero //
Ambassadeurs et ambassades au cœur des relations diplomatiques
: Rome,
Occident Médiéval, Byzance (VIIIe s. avant J.-C. - XIIe s. après J.-C.) / Sous la
dir. de A. Becker, N. Drocourt. Metz, 2012. P. 127 – 142.
116. Baum W. Die politischen Anschauungen Liudprands von Cremona.
Würzburg, 1936.
117. Bautz F.W. Dionysius von Paris // BBKL. Bd. 1. Hamm, 1990. Sp. 1325 –
1326.
118. Bautz F.W. Eusebius von Cäsarea // BBKL. Bd. 1. Hamm, 1990. Sp. 1561 –
1564.
119. Becher M. Otto der Große und die Gründung des Erzbistums Magdeburg
// Europas Mitte um 1000 / Hrsg. von A. Wieczorek, H. Hinz. Stuttgart, 2000.
S. 689 – 693.
120. Becher M.Arnulf von Kärnten – Name und Abstammung eines
(illegitimen?) Karolingers // Nomen et fraternitas: Festschrift für Dieter
Geuenich zum 65. Geburtstag / Hrsg. von U. Ludwig, Th. Schilp.
(Ergänzungsbände zum Reallexikon der germanischen Altertumskunde, [62]).
Berlin, 2008. S. 665 – 682.
121. Becker A. Les relations diplomatiques romano-barbares en Occident au Ve
siècle: acteurs, fonctions, modalités. Paris, 2013.
122. Becker E. Konstantin der Große, der 'neue Moses". Die Schlacht am Pons
Milvius und die Katastrophe am Schilfmeer // ZK. 1910. Bd. 31. S. 161 – 171.
123. Berger A. Imperial and Ecclesiastical Processions in Constantinople //
Byzantine Constantinople. Monuments, Topography and Everyday Life / Ed. by
N. Necipoğlu. (The medieval Mediterranean, [33]). Leiden; Boston; Köln,
2001. P. 73 – 88.

400

124. Bernhardt J.W. Itinerant Kingship and Royal Monasteries in Early Medieval
Germany, C. 936 – 1075. (Cambridge studies in medieval life and thought, [4,
21]). Cambridge, 1993.
125. Berschin W. Griechisch-lateinisches Mittelalter. Von Hieronymus zu
Nikolaus von Kues. Bern, 1980.
126. Berschin W. Editoris prefatio // Hrotsvithae Opera omnia / Hrsg. von W.
Berschin. München; Leipzig, 2001. P. VII – XXXIII.
127. Berschin W. Hrotsvit and Her Works // A Companion to Hrotsvit of
Gandersheim (fl. 960) / Ed. By P.R. Brown, S.L. Wailes. (Brill's companions to
the Christian tradition, [34]). Leiden; Boston, 2013. P. 23 – 34.
128. Beumann
H.
Widukind
von
Korvei.
Untersuchungen
zur
Geschichtsschreibung und Ideengeschichte des 10. Jahrhunderts. Weimar,
1950.
129. Beumann H. Das Kaisertum Ottos des Großen. Ein Rückblick nach tausend
Jahren // HZ. 1962. Bd. 195. S. 529-573.
130. Beumann H. Laurentius und Mauritius: Zu den missionspolitischen Folgen
des Ungarnsieges Ottos des Großen // Festschrift für Walter Schlesinger / Hrsg.
von H. Beumann. Bd. 2. Köln; Wien, 1974. S. 238 – 275.
131. Beumann H. Tribur, Rom und Canossa // Investiturstreit und
Reichsverfassung / Hrsg. von J. Fleckenstein. Sigmaringen, 1973. S. 33 – 60.
132. Beumann H. Thietmar, Bischof von Merseburg // VL. Bd. 9. Berlin; NY,
1995. Sp. 795 – 801.
133. Bierbrauer K. Krönung // LexMA. Bd. 5. Sp. 1547 – 1549.
134. Bisanti A. Un ventennio di studi su Rosvita di Gandersheim. (Centro Italiano
di Studi sull'Alto Medioevo. Studi, [12]). Spoleto, 2005.
135. Bloch H. Die Sachsengeschichte Widukinds von Corvei // NA. 1913. Bd. 38.
S. 97 – 141.
136. Böhmer J.F. Regesta Imperii II. Sächsisches Haus 919 – 1024. 6: Register /
Bearb. von H. Zimmermann. Köln; Wien, 1982.
137. Bognetti G.P. Milano dopo la conquista franca // Storia di Milano. Vol. 2.
Milano, 1954. P. 455 – 459.

401

138. Bojcov M.A. Der Heilige Kranz und der Heilige Pferdezaum des Kaisers
Konstantin und des Bischofs Ambrosius // FMASt. 2008. Bd. 42. S. 1 – 69.
139. Borgolte M. Petrusnachfolge und Kaiserimitation. Die Grablege der Päpste,
ihre Genese und Traditionsbildung. (VMPIG, [95]). Göttingen, 1989.
140. Bornscheuer L. Miseriae regum. Untersuchungen zum Krisen- und
Todesgedanken in den herrschaftstheologischen Vorstellungen der ottonischsalischen Zeit. Berlin, 1968.
141. Boshof E. Köln, Mainz, Trier - Die Auseinandersetzung um die
Spitzenstellung im deutschen Episkopat in ottonisch-salischer Zeit // Jahrbuch
des Kölnischen Geschichtsvereins. 1978. Bd. 49. S. 19 – 48.
142. Boshof E. Königtum und Königsherrschaft im 10. und 11. Jahrhundert.
(Enzyklopädie deutscher Geschichte, [27]). München, 1993.
143. Bowlus C.R. The Battle of Lechfeld and its Aftermath, August 955: The End
of the Age of Migrations in the Latin West. Aldershot, 2006.
144. Braga G. Eugenio Vulgario // DBI. Vol. 43. Roma, 1993. P. 505 – 509.
145. Brechmann F. Die staatsrechtlichen Anschauungen Widukinds von Corvey.
Breslau, 1909.
146. Brett G. The Automata in the Byzantine "Throne of Solomon" // Speculum..
1954. Vol. 29, № 3. P. 477 – 487.
147. Bruggisser-Lanker T. Krönungsritus und sakrales Herrschertum: Zeremonie
und Symbolik // Riten, Gesten, Zeremonien. Gesellschaftliche Symbolik im
Mittelalter und Früher Neuzeit / Hrsg. von E. Bierende, S. Bretfeld, K.
Oschema. Berlin; NY, 2008. S. 289 – 319.
148. Brundage J.A. Widukind of Corvey and the ―Non-Roman‖ Imperial Idea //
MS. 1960. Vol. 22. S. 15 – 26.
149. Brunhölzl F. Geschichte der lateinischen Literatur des Mittelalters. Bd. 2.
Die Zwischenzeit vom Ausgang des karolingischen Zeitalters bis zur Mitte des
11. Jahrhunderts. München, 1992.
150. Brühl С. Fränkischer Krönungsbrauch und
«Festkrönungen» // HZ. 1962. Bd. 194. S. 265 – 326.

das

Problem

der

151. Brühl C. Kronen- und Krönungsbrauch im frühen und hohen Mittelalter //
HZ. 1982. Bd. 234. S. 1 – 31.

402

152. Brühl С. Festkrönungen // LexMA. Bd. 4. Sp. 409.
153. Buc P. The Dangers of Ritual. Between Early Medieval Texts and Social
Scientific Theory. Princeton; Oxford, 2001.
154. Buc P. Political Rituals and Political Imagination in the Medieval West from
the Fourth Century to the eleventh // The Medieval World / Ed. by P.A.
Linehan, J.L. Nelson. London, 2003. P. 189 – 213.
155. Buc P. Noch einmal 918 – 919: Of the ritualized demise of kings and of
political rituals in general // Zeichen, Rituale, Werte. Internationalles
Kolloquium des Sonderforschungsbereichs 496 an der Westfälischen WilhelmsUniversität Münster / Hrsg. von G. Althoff. Münster, 2004. S. 151 – 178.
156. Burkart L. Schatzinszenierungen: Die Verwendung mittelalterliche Schätze
in Ritual und Zeremonie // Riten, Gesten, Zeremonien. Gesellschaftliche
Symbolik im Mittelalter und Früher Neuzeit / Hrsg. von E. Bierende, S.
Bretfeld, K. Oschema. Berlin; NY, 2008. S. 253 – 287.
157. Cameron A. The Construction of Court Ritual: the Byzantine Book of
Ceremonies // Rituals of Royalty: Power and Ceremonial in Traditional
Societies / Ed. by D. Cannadine, S. Price. Cambridge, 1987. P. 106 – 136.
158. Campbell B. War and Diplomacy: Rome and Parthia, 31 BC–AD 235 // War
and Society in the Roman World / Ed. by J. Rich, G. Shipley. London; NY,
1993. P. 213 – 240.
159. Canossa als Wende. Ausgewählte Aufsätze zur neueren Forschung / Hrsg.
von H. Kämpf. Darmstadt, 1969.
160. Canossa. Aspekte einer Wende / Hrsg. von W. Hasberg, H.-J. Scheidgen.
Regensburg, 2012.
161. Cantarella G.M. Le sacre unzioni regie // Olio e vino nell'alto medioevo,
LIV Settimana di studio del Centro Italiano di Studi sull'Alto Medioevo. Vol. 2.
Spoleto, 2007. P. 1291 – 1329.
162. Cescutti E. Hrotsvit und die Männer. Konstruktionen von ―Männlichkeit‖
und ―Weiblichkeit‖ in der lateinischen Literatur im Umfeld der Ottonen.
(Forschungen zur Geschichte der älteren deutschen Literatur, [23]). München,
1998.

403

163. Chiesa P. Cosi si costruisse un mostro. Giovanni XII nella cosiddetta
Historia Ottonis di Liutprando di Cremona // Faventia. 1999. Vol. 21/1. P. 85 –
102.
164. Chiesa P. Introduzione // Liutprandi Cremonensis Opera Omnia / A cura di
P. Chiesa. (CCCM, Vol. 156). Turnhout, 1998. P. X-C.
165. Chiesa P. Liudpradus Cremonensis ep. // La trasmissione dei testi latini del
medioevo. Vol. 1. / A cura di P. Chiesa, L. Castaldi. Firenze, 2004. P. 268 –
275.
166. Chiesa P. Liutprando di Cremona (Liuto, Liuzo) // DBI. Vol. 65. Roma,
2005. P. 298 – 303.
167. Chiesa P. Liutprando di Cremona // Clavis Scriptorum Latinorum Medii
Aevi. Auctores Italiae (700 – 1000) / A cura di B. Valtorta. Firenze, 2006.
168. Christensen A.S. Lactantius the historian: an analysis of the De Mortibus
Persecutorum. Copenhagen, 1980.
169. Cigaar K.N. Western Travellers to Constantinople: The West and
Byzantium, 962 – 1204: Cultural and Political Relations (Medieval
Mediterranean: Peoples, Economies and Cultures, 400 – 1500 [10]). Leiden;
NY; Köln, 1996.
170. Classen P. Die Geschichte der Königspfalz Ingelheim bis zur Verpfändung
an Kurpfalz 1375 // Ingelheim am Rhein. Forschungen und Studien zur
Geschichte Ingelheims / Hrsg. von J. Autenrieth. Stuttgart, 1964. S. 87 – 146.
171. Claude D. Adalbert, Erzbischof von Magdeburg // LexMA. Bd. 1. Sp. 98 –
99.
172. Colonna E. Le poesie di Liutprando di Cremona: commento tra testo e
contesto. (Scrinia, [10]). Bari, 1996.
173. Corbet P. Les saints ottoniens. Sainteté dynastique, sainteté royale et
sainteté féminine autour de l'an Mil. (Beihefte der Francia, [15]). Sigmaringen,
1986.
174. Coronations. Medieval and Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J.M.
Bak. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1990.
175. Dändliker C., Müller J. Liudprand von Cremona und seine Quellen //
Untersuchungen zur mittleren Geschichte / Hrsg. von M. Büdinger. Leipzig,
1871.

404

176. Dalewski Z. Ritual and Politics. Writing the History of a Dynastic Conflict
in Medieval Poland (East Central and Eastern Europe in the Middle Ages, [3]).
Leiden; Boston. 2008.
177. Dalewski Z. Patterns of Dynastic Identity in the Early Middle Ages // Acta
Poloniae historica. 2013. Bd. 107. P. 5 – 44.
178. De Jong M. Power and Humility in Carolingian Society: the Public Penance
of Louis the Pious // EME. 1992. Vol. 1. P. 29 – 52.
179. Delogu P. Berengario II, marchese d'Ivrea, re d'Italia // DBI. Vol. 9. Roma,
1967. P. 26 – 35.
180. Di Carpegna Falconieri T. Lamberto, re d'Italia, imperatore // DBI. Vol. 63.
Roma, 2004. P. 208 – 211.
181. Dinkler E. Der Einzug in Jerusalem: Ikonographische Untersuchungen im
Anschluß an ein bisher unbekanntes Sarkophagfragment. (Arbeitsgemeinschaft
für Forschungen des Landes Nordrhein-Westfalen, Geisteswissenschaften,
[167]). Opladen, 1970.
182. Dinzelbacher P. Warum weint der König? Eine Kritik des mediävistischen
Panritualismus. Badenweiler, 2009.
183. Dölger F. Die Ottonenkaiser und Byzanz // Karolingische und ottonische
Kunst. Werden, Wesen, Wirkung. Wiesbaden, 1957. S. 49 – 59.
184. Dörrich C. Poetik des Rituals. Konstruktion und Funktion politischen
Handelns in mittelalterlicher Literatur. (Symbolische Kommunikation in der
Vormoderne). Darmstadt, 2002.
185. Drocourt N. Ambassadeurs étrangers à Constantinople: moyens de contacts,
d' échanges et de connaissances partielles du monde byzantin // Espaces
d'échanges en Méditerranée. Antiquité et Moyen Âge / Sous la dir. de F.
Clément, J.V. Tolan, J. Wilgaux. Rennes, 2006. P. 107 – 134.
186. Düchting R. Hrotsvit // LexMA. Bd. 5. Sp. 148 – 149.
187. Dümmler E. Die Streitschriften für Formosus, Auxilius und Bischof Stephan
von Neapel // Auxilius und Vulgarius / Hrsg. von E. Dümmler. Leipzig, 1866.
S. 27 – 38.
188. Dümmler E. Eugenius Vulgarius // Auxilius und Vulgarius / Hrsg. von E.
Dümmler. Leipzig, 1866. S. 39 – 46.

405

189. Dümmler E. Zum Liutprand von Cremona // HZ. 1871. Bd. 26. S. 273 – 281.
190. Dummer J. Die Schriften Liudprands von Cremona als Quelle für die
byzantinische Kulturgeschichte // Byzanz in der europäischen Staatenwelt. Eine
Aufsatzsammlung / Hrsg. von J. Dummer, J. Irmscher. Berlin, 1983. S. 40 – 46.
191. Ehlers J. Heinrich I. in Quedlinburg // Herrschaftsrepräsentation im
ottonischen Sachsen / Hrsg. von G. Althoff, E. Schubert. (Vorträge und
Forschungen, [46]). Sigmaringen, 1998. S. 235 – 266.
192. Eichmann E. Die Kaiserkrönung im Abendland: Ein Beitrag zur
Geistesgeschichte des Mittelalters. Bd. 1–2. Würzburg, 1942.
193. Erdmann C. Die nichtrömische Kaiseridee // Forschungen zur politischen
Ideenwelt des Frühmittelalters / Hrsg von C. Erdmann, F. Baethgen. Berlin,
1951. S. 1 – 51.
194. Erdmann C. Königs- und Kaiserkrönung im ottonischen Pontifikale //
Forschungen zur politischen Ideenwelt des Frühmittelalters / Hrsg von C.
Erdmann, F. Baethgen. Berlin, 1951. S. 51 – 92.
195. Fasola L. Arnulf von Mailand // LexMA. Bd. 1. Sp. 1020.
196. Featherstone J.M. Δη‘ Ἔλδεημηλ: Display in Court Ceremonial (De
Cerimoniis II,15) // The Material and the Ideal: Essays in Mediaeval Art and
Archaeology in Honour of Jean-Michel Spieser / Ed. by A. Cutler, A.
Papaconstantinou. Leiden, 2008.
197. Featherstone J. M. Der Große Palast von Konstantinopel: Tradition oder
Erfindung? // BZ. 2013. Bd. 106 (1). S. 19 – 38.
198. Fichtenau H. Lebensordnungen des 10. Jahrhunderts. Studien über Denkart
und Existenz im einstigen Karolingerreich. (Monographien zur Geschichte des
Mittelalters, [30, 1 – 2]). Stuttgart, 1984.
199. Fleckenstein J. Die Hofkapelle der deutschen Könige. Teil 2.: Die
Hofkapelle in Rahmen der Ottonisch-salischen Reichskirche. (MGH Schriften,
[16/1 – 2]). Stuttgart, 1966.
200. Fleckenstein J. Grundlagen und Beginn der deutschen Geschichte. (Deutsche
Geschichte, [1]). Göttingen, 1974.
201. Fleckenstein J. Otto der Große in seinem Jahrhundert // FMASt. 1975. Bd. 9.
S. 253 – 267.

406

202. Folz R. Le souvenir et la légende de Charlemagne dans l'Empire germanique
médiéval. Paris, 1950.
203. Fontaine J. Sulpicius Severus, altkirchlicher Schriftsteller († nach 406) //
LexMA. Bd. 8. Sp. 301 – 302.
204. Frank H. Ambrosius und die Büßeraussöhnung in Mailand: Ein Beitrag zur
Geschichte der mailändischen Gründonnerstagsliturgie // Heilige Überlieferung.
Ausschnitte aus der Geschichte des Mönchtums und des heiliges Kultes
(Festschrift für I. Herwegen). Münster, 1938. S. 168 – 173.
205. Freudenberg B. Darstellungsmuster und Typen von Zorn in der
Historiographie : die Antapodosis Liudprands von Cremona // Furor, zorn,
irance. Interdisziplinäre Sichtweisen auf mittelalterliche Emotionen / Hrsg. von
B. Freudenberg. (Das Mittelalter. [14. 1]). Berlin, 2009. S. 80 – 97.
206. Fried J. Die Kunst der Aktualisierung in der oralen Gesellschaft. Die
Königserhebung Heinrichs I. als Exempel // GWU. 1993. Bd. 44. S. 493 – 503.
207. Fried J. Die Königserhebung Heinrichs I. Erinnerung, Mündlichkeit und
Traditionsbildung im 10. Jahrhundert // Mittelalterforschung nach der Wende
1989 / Hrsg. von M. Borgolte, München, 1995. S. 267-318.
208. Fried J. Der Weg in die Geschichte. Die Ursprünge Deutschlands bis 1024.
Berlin, 1998.
209. Fried J. Der Pakt von Canossa. Schritte zur Wirklichkeit durch
Erinnerungsanalyse // Die Faszination der Papstgeschichte. Neue Zugänge zum
frühen und hohen Mittelalter / Hrsg. von W. Hartmann, K. Herbers. Köln;
Weimar; Wien, 2008. S. 133 – 197.
210. Fried J. Canossa. Entlarvung einer Legende. Eine Streitschrift. Berlin, 2012.
211. Gandino G. Il vocabolario politico e sociale di Liutprando da Cremona.
(Nuovi studi storici, [27]). Roma, 1995.
212. Geertz C. Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics of
Power // Culture and Its Creators. Essays in Honor of Edward Shils / Ed. by J.
Ben-David and T.N. Clark. Chicago, 1977. P. 150 – 171.
213. Geertz C. Negara: The Theatre State in Nineteenth Century Bali. Princeton,
1980.
214. Gerlich A. Friedrich von Mainz // LexMA. Bd. 4. Sp. 964 – 965.

407

215. Giese W. Ensis sine capulo. Der ungesalbte König Heinrich I. und die an ihm
geübte Kritik // Festschrift für Eduard Hlawitschka zum 65. Geburtstag / Hrsg.
von K. R. Schnith, R. Pauler. Kallmünz, 1993. S. 151 – 164.
216. Giese M. Die Historiographie im Umfeld des ottonischen Hofes // Die
Hofgeschichtsschreibung im mittelalterlichen Europa. Projekte und
Forschungsprobleme / Hrsg. von R. Schieffer, J. Wenta. (Subsidia
Historiographica, [3]). Toruń, 2006. S. 19 – 37.
217. Giesebrecht W. von. Praefatio // Annales Altahenses maiores / Hrsg. von W.
von Giesebrecht, E.L.B. Oefele. (MGH SSrGus, [4]). Hannover, 1891. S. V –
XX.
218. Goetz H.-W. ―Vorstellungsgeschichte": Menschliche Vorstellungen und
Meinungen als Dimension der Vergangenheit. Bemerkungen zu einem jüngeren
Arbeitsfeld der Geschichtswissenschaft als Beitrag zu einer Methodik der
Quellenauswertung // Archiv für Kulturgeschichte. 1979. Bd. 61. S. 253-271.
219. Goetz H.-W. Der letzte "Karolinger"? Die Regierung Konrads I. im Spiegel
seiner Urkunden // Archiv für Diplomatik, Schriftgeschichte, Siegel- und
Wappenkunde. 1980. Bd. 26. S. 56 – 125.
220. Goetz
H.-W.
Zum
Geschichtsbewußtsein
hochmittelalterlicher
Geschichtsschreiber // Hochmittelalterliches Geschichtsbewusstsein im Spiegel
nichthistoriographischer Quellen / Hrsg. von H.-W. Goetz. Berlin, 1998.
221. Goetz H.-W. Europa im frühen Mittelalter. 500 – 1050 (Handbuch der
Geschichte Europas, [2]). Stuttgart, 2003.
222. Goetz H.-W. Spielregeln, politische Rituale und symbolische
Kommunikation in der Merowingerzeit // Spielregeln der Mächtigen.
Mittelalterliche Politik zwischen Gewohnheit und Konvenzion / Hrsg. von C.
Garnier, H. Kamp. Darmstadt, 2010. S. 33 – 59.
223. Goez W. Canossa als "deditio"? // Studien zur Geschichte des Mittelalters.
Jürgen Petersohn zum 65. Geburtstag / Hrsg. von M. Thumser, A. WenzHaubfleisch, P. Wiegand. Stuttgart, 2000. S. 92 – 99.
224. Golinelli P. Canossa 1077: "pausa oggettiva" o "Erschütterung der Welt"? //
Orientamenti e tematiche della storiografia di Ovidio Capitani. Spoleto, 2013.
P. 95 – 114.
225. Grabowski A.T. „Duel― between Henry I and Arnulf of Bavaria according to
Liudprand of Cremona // Konfliktbewältigung und Friedensstiftung im

408

Mittelalter / Hrsg. von R. Czaja, E. Mühle, A. Radziminski. Torún, 2012. S.
387 – 400.
226. Grimme E.G. Der Dom zu Aachen. Architektur und Ausstattung. Aachen,
1994.
227. Grotefend Н. Taschenbuch der Zeitrechnung des deutschen Mittelalters und
der Neuzeit. 14. Aufl. Hannover, 2007.
228. Haight A.L. Hrotsvitha of Gandersheim: Her Life, Her Time, Her Works //
Hrotsvitha of Gandersheim. Her Life, Time and Works, and a Comprehensive
Bibliography / Ed. by A.L. Haight. NY, 1965. P. 3 – 34.
229. Hamilton S. A new model for royal penance? Helgaud of Fleury's Life of
Robert the Pious // EME. 1997. Vol. 6. P. 189 – 200.
230. Hantsch M. Über Liudprand von Cremona // Jahresbericht des LandesObergymnasiums zu Leoben. Leoben, 1888.
231. Hardt M. Herrschaftszeichen // RGA. Bd. 14. Berlin; NY, 1999. S. 457 –
466.
232. Hardt M. Schilderhebung // RGA. Bd. 27. Berlin; NY, 2004. S. 106 – 108.
233. Hartmann L.M. Geschichte Italiens. Bd. 2. Neue Aufl. Hildesheim, 1969.
234. Hauck K. Haus- und sippengebundene Literatur mittelalterlicher
Adelsgeschlechter, von Adelssatiren des 11. und 12. Jh. her erläutert //
Geschichtsdenken und Geschichtsbild im Mittelalter / Hrsg. von W. Lammers.
Darmstadt, 1961. S. 165 – 199.
235. Hauck K. Das Wissen Widukinds von Corvey von der Neubildung des
sächsischen Stammes im 6. Jahrhundert // Ostwestfälisch-weserländische
Forschungen zur geschichtlichen Landeskunde / Hrsg. von H. Stoob. Münster,
1970. S. 1 – 16.
236. Hauck K. Erzbischof Adalbert von Magdeburg als Geschichtsschreiber //
Festschrift für Walter Schlesinger. Bd. 2. / Hrsg. von H. Beumann. Köln, 1974.
S. 276 – 353.
237. Heckmann M.-L. Der Fall Formosus. Ungerechtfertigte Anklage gegen einen
Toten, Leichenfrevel oder inszenierte Entheiligung des Sakralen? // Päpstliche
Herrschaft im Mittelalter: Funktionsweisen – Strategien – Darstellungsformen /
Hrsg. von S. Weinfurter. (Mittelalter-Forschungen, [38]). Ostfildern, 2012. S.
223 – 238.

409

238. Hehl E.D. Kaisertum, Rom und Papstbezug im Zeitalter Ottos I // Ottonische
Neuanfänge. Symposion zur Ausstellung ―Otto der Große, Magdeburg und
Europa― / Hrsg. von B. Schneidmüller, S. Weinfurter. Mainz, 2001. S. 213 –
235.
239. Heinzelmann M. Translationsberichte und andere Quellen des
Reliquienkultes. (Typologie des sources du moyen âge occidental, [33]).
Turnhout, 1979.
240. Heinzelmann M. Translation (von Reliquien) // LexMA. Bd. 8. Sp. 947 –
948.
241. Herbers K. Liudprand von Cremona // BBKL. Bd. 5. Herzberg, 1993. Sp.
139 – 140.
242. Herde P. Friedrich, Erzbischof von Mainz // NDB. Bd. 5. S. 516 – 517.
243. Hirsch P. Einleitung // Widukindi monachi Corbeiencis Rerum Gestarum
Saxonicarum libri tres / Hrsg. von P. Hirsch, H.E. Lohmann. Hannover, 1935
(MGH SSrGus, [60]). S. V – LIII.
244. Hlawitschka E. Franken, Alemannen, Bayern und Burgunder in Oberitalien
(774 – 962). (Forschungen zur oberrheinischen Landesgeschichte. [8]).
Freiburg im Breisgau, 1960.
245. Hlawitschka E. Lotharingien und das Reich an der Schwelle der deutschen
Geschichte. (MGH Schriften, [21]). Stuttgart, 1968.
246. Hoffmann H. Canossa - eine Wende? // DA. 2010. Bd. 66. S. 535 – 569.
247. Hoffmann T. Diplomatie in der Krise. Liutprand von Cremona am Hofe
Nikephoros II. Phokas // FMASt. 2009. Bd. 43. S. 113 – 178.
248. Hugot L. Die Pfalz Karls des Großen in Aachen. Ergebnisse einer
topographisch-archäologischen Untersuchung des Ortes und der Pfalz // Karl
der Große, Lebenswerk und Nachleben. Bd. III. / Hrsg. von W. Braunfels.
Düsseldorf, 1965. S. 534 – 572.
249. Huschner W. Transalpine Kommunikation im Mittelalter. Diplomatische,
kulturelle und politische Wechselwirkungen zwischen Italien und dem
nordalpinen Reich (9. – 11. Jahrhundert). (MGH Schriften, [52, 2]). Hannover,
2003.

410

250. Isabella G. Modelli di regalità a confronto. L‘ordo coronationis regio di
Magonza e l‘incoronazione regia di Ottone I in Widukindo di Corvey // Forme
di potere nel pieno medioevo (secc. VIII-XII). Dinamiche e rappresentazioni /
A cura di G. Isabella. Bologna, 2006. P. 39 – 56.
251. Isabella G. Modelli di regalità nell‘età di Ottone I. (Tesi di dottorato in
Storia Medievale). Bologna, 2007.
252. Isabella G. Matilde, Edgith e Adelaide: scontri generazionali e dotari delle
regine in Germania // Reti Medievali. 2012. Vol. 13 (2). P. 1 – 43.
253. Isabella G. Il dotario della regina Matilde di Sassonia e i conflitti con i figli
Ottone ed Enrico // Nuove frontiere per la Storia di genere. Vol. 2 / A cura di L.
Guidi, M.R. Pelizzari. Salerno, 2013.
254. Isabella G. Eine problematische Kaiserkrönung. Die Darstellung des
Verhältnisses zwischen Otto I. und Johannes XII. in den Berichten über die
Kaiserkrönung in zeitgenössischen italienischen und deutschen Quellen // Der
"Zug über Berge" während des Mittelalters. Neue Perspektiven der Erforschung
mittelalterlicher Romzüge / Hrsg. von C. Jörg, C. Dartmann. Wiesbaden, 2014.
S. 71 – 92.
255. Jacobsen P.C. Einleitung // Die Geschichte vom Leben des Johannes, Abt
des Klosters Gorze / Hrsg. und übers. Von P.C. Jacobsen. (MGH SSrGus, [81]).
Wiesbaden, 2016. S. 1 – 119.
256. Jäschke K.U. Frühmittelalterliche Festkrönungen? Überlegungen zu
Terminologie und Methode // HZ. 1970. Bd. 211. S. 556 – 588.
257. Jantzen H. Ottonische Kunst / Neuausg., erweit. und komment. durch ein
Nachwort von W. Schenkluhn. Berlin, 1990.
258. Jarnut J.
Die frühmittelalterliche Jagd unter rechts- und
sozialgeschichtlichen Aspekten // Idem. Herrschaft und Ethnogenese im
Frühmittelalter. Münster, 2002. S. 375 – 418.
259. Jessen H. Die Wirkungen der augustinischen Geschichtsphilosiophie auf die
Weltanschaung Liutprands von Cremona. Greifswald, Bamberg, 1920.
260. Kaeding S., Kümmerlen B., Seidel K. Heinrich I. - ein „Freundschaftskönig―?
// Concilium medii aevi. 2000. Bd. 3. S. 265 – 326.
261. Kaminski H.H., Fahlbusch F.B. Corvey // LexMA. Bd. 3. Sp. 295 – 297.

411

262. Kantorowicz Е.Н. The «King's Advent» and the Enigmatic Panels in the
Doors of Santa Sabina // Art Bulletin. 1944. Vol. 26. P. 207 – 231.
263. Kantorowicz E.H. Laudes Regiae. A Study in Liturgical Acclamations and
Mediaeval Ruler Worship. Berkeley; Los Angeles, 1946.
264. Karpf E. Lechfeld, Schlacht auf dem // LexMA. Bd. 5. Sp. 1786.
265. Karpf E. Herrscherlegitimation und Reichsbegriff in der ottonischen
Geschichtsschreibung des 10. Jahrhunderts. (Historische Forschungen, [10]).
Stuttgart, 1985.
266. Karpf E. Von Widukinds Sachsengeschichte bis zu Thietmars Chronicon. Zu
den literarischen Folgen des politischen Aufschwungs im ottonischen Sachsen
// Angli e Sassoni al di qua e al di là del mare. Bd. 2 Spoleto, 1986. S. 547 –
580.
267. Karpf E. Liutprand von Cremona // LexMA. Bd. 5. Sp. 2041 – 2042.
268. Keller H. Das Kaisertum Ottos des Großen im Verständnis seiner Zeit // DA.
1964. Bd. 20. S. 325 – 388.
269. Keller H. Zum Sturz Karls III. Über die Rolle Liutwards von Vercelli und
Liutberts von Mainz, Arnulfs von Kärnten und der ostfränkischen Großen bei
der Absetzung des Kaisers // DA. 1966. Bd. 22. S. 333 – 384.
270. Keller H. Reichsstruktur und Herrschaftsauffassung
frühsalischer Zeit // FMASt. 1982. Bd. 16. S. 74 – 128.

in

ottonisch-

271. Keller H. Machabeorum pugnae. Zum Stellenwert eines biblischen Vorbilds
in Widukinds Deutung der ottonischen Königsherrschaft // Iconologia sacra.
Mythos, Bildkunst und Dichtung in der Religions- und Sozialgeschichte
Alteuropas. Festschrift für Karl Hauck zum 75. Geburtstag / Hrsg. von H.
Keller, N. Staubach. (Arbeiten zur Frühmittelalterforschung, [23]). Berlin; NY,
1994. S. 417 – 437.
272. Keller H. Widukinds Bericht über die Aachener Wahl und Krönung Ottos I.
// FMASt. 1995. Bd. 29. S. 390 – 453.
273. Keller H. Ritual, Symbolik und Visualisierung in der Kultur des ottonischen
Reiches // FMASt. 2001. Bd. 35. S. 23 – 59.
274. Keller H., Althoff G. Die Zeit der späten Karolinger und der Ottonen. Krisen
und Konsolidierungen, 888-1024. (Gebhardt. Handbuch der deutschen
Geschichte. 10 Aufl., [3]). Stuttgart, 2008.

412

275. Kettern B. Lactantius, L. Caecilius (Caelius) Firmianus. // BBKL. Bd. 4.
Herzberg, 1992. Sp. 897 – 899.
276. Kershaw P.J.E. Rex pacificus. Studies of royal peacemaking and the image
of the peacemaking king in the early medieval West. London, 1998. P. 71 –
148.
277. Klein H.A. Eastern Objects and Western Desires: Relics and Reliquaries
between Byzantium and the West // DOP. 2004. Vol. 58. P. 283 – 314.
278. Klewitz H.W. Die Festkrönungen der deutschen Könige // ZRG KA. 1939.
Bd. 28. S. 48 – 96.
279. Koder J. Subjektivität und Fälschung in der byzantinischen Geschichte.
Liudprand von Cremona als Historiograph und als Objekt der Historiographie //
Byzantiaká. 1995. Bd. 15. S. 107 – 132.
280. Koder J., Weber T. Liutprand von Cremona in Konstantinopel:
Untersuchungen zum griechischen Sprachschatz und zu realienkundlichen
Aussagen in seinen Werken. Wien, 1980.
281. Köhler F. Beiträgen zur Textkritik Liudprands von Cremona // NA. 1883.
Bd. 8. S. 49 – 88.
282. Köhlzer T. Adventus regis // LexMA. Bd. 1. Sp. 170 – 171.
283. Köpke R. De vita et scriptis Liudprandi episcopi Cremonensis commentatio
historica. Berlin, 1842.
284. Köpke R. Widukind von Korvei. Ein Beitrag
Geschichtschreiber des 10. Jahrhunderts. Berlin, 1867.

zur

Kritik

der

285. Köpke R. Ottonische Studien zur deutschen Geschichte im zehnten
Jahrhundert.
Berlin, 1867.
286. Köpke R. Die beiden Lebensbeschreibungen der Königin Mathilde //
Forschungen zur deutschen Geschichte. 1866. Bd. 6. S. 147 – 171.
287. Köpke R. Hrotsuit von Gandersheim. Zur Litteraturgeschichte des 10.
Jahrhunderts.
Berlin, 1869.

413

288. Körntgen L. Königsherrschaft und Gottes Gnade. Zu Kontext und Funktion
sakraler Vorstellungen in Historiographie und Bildzeugnissen der ottonischfrühsalischen Zeit. (Orbis mediaevalis. Vorstellungswelten des Mittelalters,
[2]). Berlin, 2001.
289. Kolditz S. Leon von Synada und Liudprand von Cremona. Untersuchungen
zu den Ost-West-Kontakten des 10. Jahrhunderts // BZ. 2002. Bd. 95/2. S. 509
– 583.
290. Koziol G. Begging Pardon and Favor. Ritual and political order in early
Medieval France. Ithaca; NY. 1992.
291. Koziol G. The Dangers of Polemic: Is Ritual Still an Interesting Topic of
Historical Study? // EME. 2002. № 11. P. 367 – 388.
292. Koziol G. Charles the Simple, Robert of Neustria, and the vexilla of SaintDenis // EME. 2006. Vol. 14. P. 355 – 390.
293. Kresten O. Staatsempfänge im Kaiserpalast von Konstantinopel um die
Mitte des 10. Jahrhunderts. Beobachtungen zu Kapitel II 15 des sogenannten
Zeremonienbuchs. Wien, 2000.
294. Kronenberg K. Roswitha von Gandersheim. Leben und Werk. (Aus
Gandersheims großer Vergangenheit, [4]). Bad Gandersheim, 1962.
295. Kurze F. Praefatio // Adalberti Continuatio Reginonis // Reginonis abbatis
Prumiensis Chronicon cum Continuatione Treverensi / Hrsg. von F. Kurze
(MGH SSrGus, [50]). Hannover, 1890. S. V – XVII.
296. Landersdorfer A. Die Gründung des Erzbistums Magdeburg durch Kaiser
Otto den Großen // Münchener Theologische Zeitschrift. 1995. Bd. 46. S. 3 –
19.
297. Langgärner G., May G. Akklamation // LexMA. Bd. 1. Sp. 251 – 252.
298. Lannert C. Die Reichskleinodien. Bedeutung, Symbolik und Gebrauch der
Herrschaftszeichen des Alten Reiches. München, 2008.
299. Laudage J. Hausrecht und Thronfolge. Überlegungen zur Königserhebung
Ottos des Großen und zu den Aufständen Thankmars, Heinrichs und Liudolfs //
HJb. 1992. Bd. 112. S. 23 – 71.
300. Laudage J. Widukind von Corvey und die deutsche Geschichtswissenschaft
// Von Fakten und Fiktionen. Mittelalterliche Geschichtsdarstellungen und ihre

414

kritische Aufarbeitung / Hrsg. von J. Laudage. Köln; Weimar; Wien, 2003. S.
193 – 224.
301. Le Goff J. A Coronation Program for the Age of Saint Louis: The Ordo of
1250 // Coronations. Medieval and Early Modern Monarchic Ritual / Ed. by J.
M. Bak. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1990. P. 46 – 56.
302. Le Jan R. Douaires et pouvoirs des reines en Francie et en Germanie (VIeXe siècle) // Dots et douaires dans le haut Moyen Âge / Sous la dir. de F.
Bougard, L. Feller e R. Le Jan. Roma, 2002. P. 457 – 497.
303. Lehnen J. Adventus principis. Untersuchungen zu Sinngehalt und
Zeremoniell der Kaiserankunft in den Städten des Imperium Romanum.
Frankfurt am Main, 1997.
304. Levine R. Liudprand of Cremona: history and debasement in the tenth
century // MJ. 1991. Bd. 26. S. 70 – 84.
305. Ley J. Aquis palatium: Spätantiker Palast oder frühmittelalterliche Pfalz?
Architekturhistorische Überlegungen zur Ikonographie der Aachener Pfalz //
The Emperor's House. Palaces from Augustus to the Age of Absolutism / Ed.
by M. Featherstone, J.–M. Spieser, G. Tanman, U. Wulf-Rheidt. Berlin; Boston,
2015. P. 127 – 146.
306. Leyser C. Episcopal Office in the Italy of Liudprand of Cremona, c.890 –
c.970. // EHR. 2010. Vol. CXXV. № 515. P. 795 – 817.
307. Leyser K. The battle at the Lech, 955. A Study in Tenth-Century Warfare //
History. 1965. Vol. 50. P. 1 – 25.
308. Leyser K. Henry I and the Beginnings of the Saxon Empire // EHR. 1968.
Vol. 83. № 326. P. 1 – 32.
309. Leyser K. The Tenth Century in Byzantine-Western relationships // Relation
between East and West in the middle ages / Ed. by D. Baker. Edinburgh, 1973.
P. 29 – 63.
310. Leyser K. Three Historians // Leyser K. Communications and Power in
Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian Centuries. London, 1994. P.
19 – 29.
311. Leyser K. The Ottonians and Wessex // Leyser K. Communications and
Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian Centuries. London,
1994. P. 73 – 104.

415

312. Leyser K. Liutprand of Cremona: Preacher and Homilist // Leyser K.
Communications and Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian
Centuries. London, 1994. P. 114 – 124.
313. Leyser K. Ritual, Ceremony and Gesture: Ottonian Germany // Leyser K.
Communications and Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian
Centuries. London, 1994. P. 189 – 213.
314. Leyser K. Ends and Means in Liutprand of Cremona // Leyser K.
Communications and Power in Medieval Europe. The Carolingian and Ottonian
Centuries. London, 1994. P. 125 – 142.
315. Lintzel M. Die Schlacht von Riade und die Anfänge des deutschen Staates //
Sachsen und Anhalt. 1933. Bd. 9. S. 27 – 51.
316. Lintzel M. Designation, Königsheil, Wahl und „Kur― Heinrichs I. // Lintzel
M. Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 240 – 260.
317. Lintzel M. Die politische Haltung Widukinds von Korvey, Sachsen und
Anhalt // Lintzel M. Ausgewählte Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 316 – 346.
318. Lintzel M. Studien über Liutprand von Cremona // Lintzel M. Ausgewählte
Schriften. Bd. 2. Berlin, 1961. S. 351 – 398.
319. Lotter F. Ruotger von Köln // LexMA. Bd. 7. Sp. 1104 – 1105.
320. Lübke C. Riade // LexMA. Bd. 7. 1995. Sp. 801 – 802.
321. Lung E. Barbarian envoys at Byzantium in the 6th century // Hiperboreea
Journal. 2015. Vol. 2/1. P. 35 – 52.
322. MacCormack S.G. Change and Continuity in Late Antiquity: the Ceremony
of Adventus // Historia. 1972. Vol. 21. P. 721 – 754.
323. Mann H.C. The Lives of the Popes in the Early Middle Ages. Vol 4.
London, 1910.
324. Marocchi M. Lotario II, re d‘Italia // DBI. Vol. 66. Roma, 2007. P. 177 –
179.
325. Mayr-Harting H. Liudprand of Cremona's Account of His Legation to
Constantinople (968) and Ottonian Imperial Strategy // EHR. 2001. Vol. 116.
№ 467. P. 539 – 556.

416

326. Mayr-Harting H. Church and cosmos in early Ottonian Germany: The view
from Cologne. Oxford, 2007.
327. McCance M. Alb // NCE. Vol. 1. P. 211 – 212.
328. McCance M. Stole // NCE. Vol. 13. P. 539.
329. McCance M., Fitzgerald A.D. Chasuble // NCE. Vol. 3. P. 445 – 446.
330. McCormick M. Eternal Victory. Triumphal Rulership in Late Antiquity,
Byzantium, and the Early Medieval West. Cambridge, 1986. P. 388 – 396.
331. McCormick M. Proskynesis // ODB. Vol. 3. NY; Oxford, 1991. P. 1738 –
1739.
332. McMillan L. The Audience of Hrotsvit // A Companion to Hrotsvit of
Gandersheim (fl. 960) / Ed. by P.R. Brown, S.L. Wailes. (Brill's companions to
the Christian tradition, [34]). Leiden; Boston, 2013. P. 311 – 327.
333. Mierau H.J. Kaiser und Papst im Mittelalter. Köln; Weimar; Wien, 2010.
334. Moore M.E. The Body of Pope Formosus // Millennium. 2012. Vol. 9. Iss. 1.
P. 277 – 298.
335. Morrison K.F. Widukind‗s Mirror for a Princess – An Exercise in SelfKnowledge // Forschungen zur Reichs-, Papst- und Landesgeschichte. Peter
Herde zum 65. Geburtstag von Freunden, Schülern und Kollegen dargebracht /
Hrsg. von K. Borchardt, E. Bünz. Stuttgart, 1998. P. 49 – 71.
336. Mortensen L.B. Stylistic Choice in a Reborn Genre. The National Histories
of Widukind of Corvey and Dudo of St. Quentin // Dudone di San Quintino / A
cura di P. Gatti. Trento, 1995. P. 77 – 102.
337. Mosley D.J. Envoys and Diplomacy in Ancient Greece. (Historia:
Einzelschriften. Heft 22) Wiesbaden, 1973.
338. Mosley D.J. Diplomacy in Ancient Greece. London, 1975.
339. Müller-Mertens E. Das Zeitalter der Ottonen. Berlin, 1955.
340. Müller-Mertens E. Die Reichsstruktur im Spiegel der Herrschaftspraxis
Ottos des Großen. Mit historiographischen Prolegomena zur Frage Feudalstaat
auf deutschem Boden, seit wann deutscher Feudalstaat? Berlin, 1980.
341. Nass K. Widukind // VL. Bd. 10. Berlin; NY, 1999. Sp. 1000 – 1006.

417

342. Nechaeva E. Embassies – Negotiations – Gifts: Systems of East Roman
Diplomacy in Late Antiquity. (Geographica historica, [30]). Stuttgart, 2014.
343. Nelson J.L. Politics and Ritual in Early Medieval Europe. (History series,
[42]). London, 1986.
344. Nelson J.L. Hincmar of Rheims on king-making: the evidence of the Annals
of St. Bertin, 861-882 // Coronations. Medieval and Early Modern Monarchic
Ritual / Ed. by J. M. Bak. Berkeley; Los Angeles; Oxford, 1990. P. 14 – 34.
345. Nelson J.L. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval Texts and
Social Scientific Theory by Philippe Buc. Review // Speculum. 2003. Vol. 78.
№ 3. P. 847 – 851.
346. Nick M. Torques // RGA. Bd. 31. Berlin; NY, 2006. S. 66 – 70.
347. Noble T.F.X. Louis the Pious and his piety re-reconsidered // Revue belge de
philologie et d'histoire. 1980. Vol. 58, № 2. P. 297 – 316.
348. Oberste J. Heilige und ihre Reliquien in der politischen Kultur der früheren
Ottonenzeit // FMASt. 2003. № 37. S. 73 – 98.
349. Obolensky D. The Principles and Methods of Byzantine Diplomacy // Actes
du XIIè Congres International d'Études byzantines. T. 1. Belgrade, 1963. P. 45
– 61.
350. Offenstadt N. Interaction et Régulation des conflits. Les gestes de l‘arbitrage
et de la conciliation au Moyen Âge (XIIIe-XVe siècles) // La rites de la justice /
Sous la dir. de R. Jacob, C. Gauvard. Paris, 2000. P. 201 – 228.
351. Oldoni M. Liutprando oltre il magazzino delle maschere // Liutprando da
Cremona, Italia e Bisanzio alle soglie dell‘anno mille / A cura di M. Oldoni, P.
Ariatta. Novara, 1987. P. 7 – 35.
352. Ong W.J. Orality and Literacy. The Technologizing of the Word. London,
1982.
353. Ostrogorsky G. Zur Kaisersalbung und Schilderhebung im
spätbyzantinischen Krönungszeremonien // Ostrogorsky G. Zur byzantinischen
Geschichte. Darmstadt, 1973. S. 142 – 152.
354. Ott I. Einleitung // Ruotgeri Vita Brunonis archiepiscopi Coloniensis / Hrsg.
von I. Ott, (MGH SSrGNS, [9]). Köln, 1958. S. XVII – XXIV.

418

355. Paravicini Bagliani A. Il corpo del Papa (Biblioteca di cultura storica,
[204]). Torino, 1994.
356. Patzold S. Frieds Canossa. Anmerkungen zu einem Experiment //
Geschichte für heute. 2013. Heft 2. S. 5 – 39.
357. Peterson Е. Die Einholung des Kyrios // Zeitschrift fur systematische
Theologie. 1929 – 1930. Bd. 7. S. 682 – 702.
358. Petkov K. The Kiss of Peace: Ritual, Self, and Society in the High and Late
Medieval West. (Cultures, Beliefs, and Traditions, [17]). Leiden; Boston, 2003.
359. Plassmann J.O. Widukinds Sachsengeschichte im Spiegel altsächsischer
Sprache und Dichtung // Niedersächsisches Jahrbuch für Landesgeschichte.
1952. Bd. 24. S. 1 – 35.
360. Prelog J. Annalen von St-Bertin // LexMA. Bd. 1. Sp. 661.
361. Previté-Orton W. L'Italia nel X secolo // Storia del Mondo Medievale. Vol.
2. Milano, 1999. P. 662 – 701.
362. Queller D.E. The Office of Ambassador in the Middle Ages. Princeton,
1967.
363. Rädle F. Hrotsvit von Gandersheim // VL. Bd. 4. Berlin; NY, 1983. Sp. 196
– 210.
364. Rentschler M. Liutprand von Cremona. Eine Studie zum ost-westlichen
Kulturgefälle im Mittelalter. (Frankfurter wissenschaftliche Beiträge.
Kulturwissenschaftliche Reihe, [14]). Frankfurt am Main, 1981.
365. Reuling U. Die Kur in Deutschland und Frankreich. Untersuchungen zur
Entwicklung des rechts förmlichen Wahlaktes bei der Königserhebung im 11.
und 12. Jahrhundert (Veröffentlichungen des Max-Plantk-Instituts für
Geschichte, [64]). Göttingen, 1979.
366. Reuter T. Unruhestiftung, Fehde, Rebellion, Widerstand: Gewalt und
Frieden in der Politik der Salierzeit // Die Salier und das Reich. Bd. 3.
Sigmaringen, 1991. S. 297 – 325.
367. Reuter T. Contextualising Canossa: excommunication, penance, surrender,
reconciliation // Medieval polities and modern mentalities / Ed. by T. Reuter.
Cambridge, 2006. P. 147 – 166.

419

368. Röckelein H. Reliquientranslationen nach Sachsen im 9. Jahrhundert. Über
Kommunikation, Mobilität und Öffentlichkeit im Frühmittelalter. (Beihefte der
Francia, [48]). Stuttgart, 2002. S. 19 – 30.
369. Rösener W. Jagd und höfische Kultur als Gegenstand der Forschung // Jagd
und höfische Kultur im Mittelalter / Hrsg. von W. Rösener. Göttingen, 1997. S.
11 – 28.
370. Samerski S. Die Kölner Pantaleonsverehrung: Kontext – Funktion –
Entwicklung. (Forschungen zur Volkskunde, [51]). Norderstedt, 2005.
371. Schaller H.M. Der heilige Tag als Termin mittelalterlicher Staatsakte // DA.
1974. Bd. 30. S. 1 – 24.
372. Scharff T. Der rächende Herrscher. Über den Umgang mit besiegten Feinden
in der ottonischen Historiographie // FMASt. 2002. Bd. 36. S. 241 – 253.
373. Schieffer R. Ruotger von Köln // VL. Bd. 8. Berlin; NY, 1992. Sp. 400 –
401.
374. Schieffer R. Von Mailand nach Canossa. Ein Beitrag zur Geschichte der
christlichen Herrscherbuße von Theodosius d. Gr. bis zu Heinrich IV. // DA.
1972. Bd. 28. S. 333 – 370.
375. Schlesinger W. Die Königserhebung Heinrichs I. zu Fritzlar im Jahre 919 //
Fritzlar im Mittelalter. Festschrift zur 1250-Jahrfeier / Hrsg. von Magistrat der
Stadt Fritzlar. Fritzlar, 1974. S. 121 – 144.
376. Schlesinger W. Arnulf // NDB. Bd. 1. Berlin, 1953. S. 395 – 396.
377. Schmid K. Neue Quellen zum Verständnis des Adels im 10. Jahrhundert //
Zeitschrift für die Geschichte des Oberrheins 1960. Bd. 108. S. 185 – 202.
378. Schmid K. Die Thronfolge Ottos des Großen // ZRG GA. 1964. Bd. 81. S. 80
– 163.
379. Schmid K. Edgith // LexMA. Bd. 3. Sp. 1572 – 1573.
380. Schmitt J.-C. La raison des gestes dans l'Occident médiéval. Paris, 1990.
381. Schmitt J.-C. Le corps, les rites, les rêves, le temps: essais d'anthropologie
médiévale. Paris, 2001.
382. Schmitz-Esser R. Der töte Körper als Siegessymbol. Der Leichnam des
Gegners zwischen Legitimation und ―damnatio memoriae‖ // Inszenierung des

420

Sieges – Sieg der Inszenierung. Interdisziplinäre Perspektiven / Hrsg. von M.
Fahlenbock, L. Madersbacher, I. Schneider. Innsbruck; Wien; Bozen, 2011. S.
23 – 30.
383. Schneidmüller B. Lothar, König von Frankreich // LexMA. Bd. 5. Sp. 2127.
384. Schneidmüller B. Karolingische Tradition und frühes französisches
Königtum. Untersuchungen zur Herrschaftslegitimation der westfränkischfranzösischen Monarchie im 10. Jahrhundert. (Frankfurter historische
Abhandlungen, [22]). Wiesbaden, 1979. S. 156 – 157.
385. Schneidmüller B. Widukind von Corvey, Richer von Reims und der Wandel
politischen Bewußtseins im 10. Jahrhundert // Beiträge zur mittelalterlichen
Reichs- und Nationsbildung in Deutschland und Frankreich / Hrsg. von C.
Brühl, B. Schneidmüller. (HZ, Beiheft, N.F. 24). München, 1997. S. 83 – 102.
386. Scheidmüller B. Investitur- und Krönungsrituale: Mediaevistische Ein- und
Ausblicke // Investitur- und Krönungsrituale: Herrschaftseinsetzungen im
kulturellen Vergleich / Hrsg. von M. Steinicke, S. Weinfurter. Köln; Weimar;
Wien, 2005. S. 475 – 488.
387. Schneidmüller B. Titelthema Canossa - Ein Ereignis, das die Welt veränderte
// Damals. 2006. Bd. 7. S. 14 – 23.
388. Schramm P.E. Kaiser, Rom und Renovatio. Studien zur Geschichte des
römischen Erneuerungsgedankens vom Ende des karolingischen Reiches bis
zum Investiturstreit. (Studien der Bibliothek Warburg, [17]). Leipzig; Berlin,
1929.
389. Schramm P.E. Die Krönung in Deutschland bis zum Beginn des salischen
Hauses // ZRG. KA. 1935. Bd. 55. S. 184 – 332.
390. Schramm P.E. Kaiser, Könige und Päpste. Gesammelte Aufsätze zur
Geschichte des Mittelalters. Bd. 3: Vom 10. bis zum 13. Jahrhundert. Stuttgart,
1969.
391. Schreiner K. Signa Victricia. Heilige Zeichen in kriegerischen Konflikten
des Mittelalters // Zeichen, Rituale, Werte. Internationalles Kolloquium des
Sonderforschungsbereichs 496 an der Westfälischen Wilhelms-Universität
Münster / Hrsg. von G. Althoff. Münster, 2004. S. 259 – 300.
392. Schreiner K. ―Gerechtigkeit und Frieden haben sich geküsst‖.
Friedensstiftung durch symbolisches Handeln // Idem. Rituale, Zeichen, Bilder.
Formen und Funktionen symbolischer Kommunikation im Mitttelalter. Köln;
Weimar; Wien, 2011. S. 65 – 123.

421

393. Schreiner P. Zur griechischen Schrift im hochmittelalterlichen Westen: der
Kreis um Liudprand von Cremona // RHM. 2003. Bd. 45. S. 305 – 318.
394. Schreyer B. Zum Begriff der Designation bei Widukind // ZRG GA. 1950.
Bd. 67. S. 407 – 417.
395. Schütte B. Einleitung // Vita Mathildis reginae antiquior. Vita Mathildis
reginae posterior / Hrsg. von B. Schütte (MGH SSrGus, [66]). Hannover, 1994.
S. 9 – 88.
396. Schütte B. Untersuchungen zu den Lebensbeschreibungen der Königin
Mathilde (MGH Studien und Texte, [9]). Hannover, 1994.
397. Schulmeyer-Ahl K. Der Anfang vom Ende der Ottonen.
Konstitutionsbedingungen historiographischer Nachrichten in der Chronik
Thietmars von Merseburg. Berlin; NY, 2009.
398. Schummer C. Liudprand of Cremona – a Diplomat? // Byzantine diplomacy /
Ed. by J. Shephard, S. Franklin. Aldershot, 1992. P.197 – 201.
399. Seidel J.J. Thietmar (Dietmar, Dithmar) von Merseburg // BBKL. Bd. 11.
Herzberg, 1996. Sp. 1212 – 1213.
400. Sivo V. Studi recenti su Liutprando da Cremona // Quaderni medievali. 1997.
Vol. 44. P. 214 – 225.
401. Spiegel G.M. Philippe Buc. The Dangers of Ritual: Between Early Medieval
Texts and Social Scientific Theory. Review // AHR. 2003. Vol. 108, № 1. P.
148 – 149.
402. Springer M. Widukind von Corvey // RGA. Bd. 33. Berlin; NY, 2006. S.
586 – 592.
403. Staubach N. Historia oder Satira? Zur literarischen Stellung der
―Antapodosis― Liudprands von Cremona // MJ. 1989/1990. Bd. 24/25. S. 461 –
487.
404. Stengel E.E. Die Entstehungszeit der „Res Gestae Saxonicae― und der
Kaisergedanke Widukinds von Korvei // Corona quernea. Festgabe Karl
Strecker zum 80. Geburtstage dargebracht. (MGH Schriften, [6]). Leipzig,
1941. S. 136 – 158.

422

405. Stengel E.E. Der Heerkaiser (Den Kaiser macht das Heer) // Idem.
Abhandlungen und Untersuchungen zur Geschichte des Kaisergedankens im
Mittelalter. Köln; Graz, 1965. S. 1 – 169.
406. Stetten W. von. Der Niederschlag Liudolfingischer Hausüberlieferung in den
ersten Werken der Ottonischen Geschichtsschreibung. Erlangen, 1954.
407. Sticca S. Hrotsvitha of Gandersheim // Women in the Middle Ages: an
encyclopedia / Ed. by K.M. Wilson, N. Margolis. Westport, 2004. P. 436 – 441.
408. Störmer W. Arnulf von Kärnten // LexMA. Bd. 1. Sp. 1013 – 1015.
409. Sutherland J.N. Liudprand of Cremona, Bishop, Diplomat, Historian.
Studies of the Man and His Age (Biblioteca degli Studi medievali, [14]).
Spoleto, 1988.
410. Thomas H. Wahl // LexMA. Bd. 8. Sp. 1909 – 1911.
411. Töbelmann P. Stäbe der Macht: Stabsymbolik in Ritualen des Mittelalters
(Historische Studien, [502]). Husum, 2011.
412. Treitinger O. Die Oströmische Kaiser- und Reichsidee nach ihrer Gestaltung
im höfischen Zeremoniell. Darmstadt, 1958.
413. Trnek H. Reichsinsignien // LexMA. Bd. 7. Sp. 623 – 626.
414. Trnek H. Die Insignien des Heiligen Römischen Reiches in der
Schatzkammer in der Wiener Hofburg // Die Reichskleinodien.
Herrschaftszeichen des Heiligen Römischen Reiches. Göppingen, 1997. S. 10 –
29.
415. Turner V. Dramas, Fields and Metaphors: Symbolic Action in Human
Society. Ithaca; NY, 1974.
416. Turner V. Anthropology of Performance. NY, 1987.
417. Vaerst K. Laus inimicorum oder Wie sag' ich's dem König? Erzählstrukturen
der ottonischen Historiographie und ihr Kommunikationspotential.
(Wissenschaftliche Schriften der WWU Münster. Reihe [10, 3]). Münster,
2010.
418. Versnel H.S. Triumphus. An Inquiry into the Origin, Development and
Meaning of the Roman Triumph. Leiden, 1970.

423

419. Villa C. Antecedenti mediolatini. Liutprando e il riso della corte ottoniana
//Passare il tempo. La letteratura del gioco e dell'intrattenimento dal XII al XVI
secolo / A cura di E. Malato, M. Picone. Roma, 1993. P. 51 – 66.
420. Violante C. Arnolfo // DBI. Vol. 4. Roma, 1962. P. 281 – 282.
421. Waitz G. Über das Verhältnis von Hrotsuits Gesta Oddonis zu Widukind //
Forschungen zur deutschen Geschichte. 1869. Bd. 9. S. 335 – 342.
422. Walsham A. The Dangers Of Ritual // Past and Present. 2003. № 180. P. 277
– 287.
423. Warner D.A. Ritual and Memory in the Ottonian Reich: The Ceremony of
Adventus // Speculum. 2001. Vol. 76. № 2. P. 255 – 283.
424. Warner D.A. Reading Ottonian History: The Sonderweg and Other Myths //
Challenging the boundaries of medieval history: the legacy of Timothy Reuter /
Ed. by P. Skinner. Turnhout, 2009. P. 81-114.
425. Warner D.A. Rituals, Kingship and Rebellion in Medieval Germany //
History Compass. 2010. № 8. P. 1209 – 1220.
426. Weimar P., Hagemann H.-R., Heinig P.J. Vertrag A. Westlicher Bereich //
LexMA. Bd. 8. Sp. 1587 – 1592.
427. Weinfurter S. Das Demutsritual als Mittel zur Macht: König Heinrich II. und
seine Selbstniedrigung 1007 // Die Welt der Rituale. Von der Antike bis heute /
Hrsg. Von C. Ambos, S. Hols, G. Schwedler, S. Weinfurter. Darmstadt, 2005.
S. 45 – 50.
428. Weinrich L. Tradition und Individualität in den Quellen zur Lechfeldschlacht
955 // DA. 1971. Bd. 27. P. 291 – 331.
429. Wilson K.M. Hrotsvit of Gandersheim. The Ethics of Authorial Stance //
German Writers and Works of the Early Middle Ages: 800 – 1170 / Ed. by W.
Hasty, J. Hardin. (Dictionary of Literary Biography, [148]). NY, 1995. P. 79 –
87.
430. Wirth G., Hösch E., Djurić I., Busse H. Gesandte. A. Spätantike, Byzanz und
östliches Europa, arabisch-islamischer Bereich // LexMA. Bd. 4. Sp. 1363 –
1367.
431. Witthöft C. Ritual und Text: Formen symbolischer Kommunikation in der
Historiographie und Literatur des Spätmittelalters. Darmstadt, 2004.

424

432. Wolf G. Das sogenannte "Gegenkönigtum" Arnulfs von Bayern 919 //
MIÖG. 1983. Bd. 91. S. 375 – 400.
433. Wolf G. Nochmals zum Krönungstag und Krönungsort König Ottos I. (936)
// Archiv für Diplomatik. 1997. Bd. 43. S. 1 – 10.
434. Wolf G. Prolegomena zut Erforschung der Heiligen Lanze // Die
Reichskleinodien. Herrschaftszeichen des Heiligen Römischen Reiches.
Göppingen, 1997. S. 130 – 145.
435. Wolf G. Nochmals zur Geschichte der Heiligen Lanze bis zum Ende des
Mittelalters // Die Heilige Lanze in Wien. / Hrsg. von F. Kirchweger. (Schriften
des Kunsthistorischen Museums, [9]). Wien; Mailand, 2005. S. 22 – 51.
436. Wolter H. Die Synoden im Reichsgebiet und in Reichsitalien von 916 bis
1056. (Konziliengeschichte. Reihe A. Bd. 5). Paderborn, 1988.
437. Wunder H. Adalbert von Magdeburg // VL. Bd. 1. Berlin; NY, 1978. Sp. 32
– 34.
438. Zey С. Una nuova edizione del ―Liber gestorum recentium'‖ di Arnolfo di
Milano: un progresso? // Le cronache medievali di Milano. Milano, 2001. P. 12
– 27.
439. Zielinski H. Zur Aachener Königserhebung von 936 // DA. 1972. Bd. 28. S.
210 – 222.
440. Zimmermann H. Papstabsetzungen des Mittelalters. Graz; Wien; Köln, 1968.
.