Выход воспрещен (СИ) [Харитон Байконурович Мамбурин] (fb2) читать постранично, страница - 115

потому, что, обосравшись в конце этого виртуозного плана, предвкушая тысячу и одну головомойку от начальства, проверки и прочие экзамены на профпригодность, майор Окалина была кардинально не согласна с провалом. Когда она узнала от подруги, что со мной все в порядке, в том числе и в психическом плане, то решилась на отчаянный шаг. Спровоцировать меня на насилие, а потом закрыть. Сделать то, что должен был сделать Отчим. Поселить рядом Палатенцо, так чтобы я её не видел, но «облучал», а затем продолжить попытки меня «раскачать».

Мальчик-который-всех-зае**л не смог оправдать таких высоких ожиданий. То есть — не купился.

Как ни крути, как не верти, Окалина была по самую сраку в жопе, иначе и не скажешь. Причем, не только уже, но и передо мной лично. За исключением одного маленького момента, а если быть точным, то человека.

Джонатан Джейк Липецки. Не женат, детей не имеет, трудоголик. Истинный патриот Америки. Неосапиант, также известный под позывным Дидиэл. Самый лучший, самый надежный, самый незаменимый телепортатор Соединенных мать их за ногу Штатов Америки. Ценнейший специалист, у которого была востребована буквально каждая секунда жизни.

А я заставил его сыграть во встречу жука и лобового стекла автомобиля. В смысле убил. Нафиг. Там, в Китае, когда он явился эвакуировать своих. Плюс засветился перед китайцами. Надо ли говорить, сколько последствий может случиться из-за таких загибов сюжета?

Сделка, предложенная двумя нервными женщинами, сидящими за моей спиной, крайне проста. Бесконечно нечестна по отношению ко мне, вульгарна, даже местами мерзкая она как ипотека через микрокредитную организацию, но она единственное, что Молоко и Окалина могут мне предложить.

Я мог их похоронить обеих даже ничего не зная, просто нажаловавшись куда надо, хоть своему бывшему куратору. За одни только молнии от Юльки могли получить. Но… тогда меня закроют. Запрут где-нибудь в самой заднице мира, либо вообще на каком-то пятачке, окруженном ограничителями, просто чтобы уберечь от внимания американцев. Другого такого места как Стакомск нет. Либо я живу как жил, на Коморской, в «Жасминной тени», получая двух… можно сказать, союзниц. Людей, заинтересованных в том, чтобы эксперимент с Юлькой продолжался, но уже без издевательств и перегибов. Без… дерьма.

И место в отряде «Коготь», с привлечением на операции, где фигуранта нужно взять живьем. Официально. Оплата сдельная, премиями.

Мало? Очень мало. За издевательства, за… да за всё. Но это шаг к нормальной жизни, которую я так хочу. Шаг к опыту, который можно получить только в бою, а я в ценности подобного уже не сомневаюсь. Шаг к развитию моих возможностей. Может, я их и не люблю, и не пользовался бы ими никогда в жизни, но инцидент в камере говорит, что к владеющим серьезной силой прислушиваются лучше. Первый шаг взрослого человека, понимающего, как мало зависит от одного и как много — от системы. Первая моя новая запись на грязном листе второй жизни. Первые мои зацепки в этом мире.

Ну и… а что еще могут предложить тебе, Витя, в нашем счастливом Советском Союзе? Денег? Мафынку? Фапочку? Ирония судьбы — все мои приключения, злоключения, даже знакомства, да вообще всё! ...было результатом планирования двух человек. И даже то, что сейчас происходит — тоже результат чужого планирования. Зло не повержено, Витя не восторжествовал, хорошего конца не будет. Его, дорогая моя публика, для Вити изначально не предполагалось, по крайней мере до времени, когда в организме товарища Изотова есть какие-то важные и непонятные для Советского Союза пертурбации.

Не роль лабораторного хомячка, не жизнь простого неосапианта, не халява Мальчика-который-всех-задолбал, не простое тихое существование подростка-отличника из сиротского дома. Нечто среднее. Нечто неудобное. Нечто… а, без разницы.

— Я принимаю ваше предложение, товарищи, — сказал я, оборачиваясь к сидящим женщинам, между которыми на столике грустно стояла початая бутылка коньяка. Вздохнул, заковырял бычок в пепельницу, затем добавил, — Только больше так не делайте.

— Не будем, — кивнула очень серьезная валькирия. Военная, убийца, преступница. Мать. Именно последнее пробудило у меня внутри нечто, что давно и прочно забылось еще в первой жизни. Не должен же лист обязательно быть целиком грязным, не так ли?

Но если они всё-таки попробуют со мной играть, то пожалеют об этом. Простить и понять можно многое, забыть — никогда.

Конец первой книги