Дядя Ипат и Чайка [Сергей Николаевич Голубов] (fb2) читать постранично, страница - 7

ей-ей! Вот мы, два рядовых канонира российской армии. По названию — товарищи, но в одном душа широкая, полная, а в другом за место души — пустой голик. Эх, Данилыч, ничегошеньки ты не понимаешь!

Коростоев с сердцем посмотрел на разжалованного и подумал: «Не видать, чтобы очень пьян был, а языком молотит, ровно из ведра черпал».

— Уему на вас, сударь, нет никакого! Поехала кума неведомо куда…

Канонир Коростоев считался лучшим солдатом в легкой роте капитана Тришатного. Служил он уже восемнадцатый год и лет десять — все при одном и том же орудии. Походов отломал множество. Никогда не пил и вообще на дурном замечании не бывал. Наоборот, удивлял роту рассудительностью поведения и редкой ловкостью солдатских сноровок. Коростоев был вечно занят и всё умел: шил сапоги, поправлял конскую сбрую, лечил у лошадей подпарины от хомутов и седел, чинил оси у лафетов и зарядных ящиков, и от всех его занятий получался прямой толк. Сейчас он сердито глядел на смутно маячившую перед ним журавлиную тень и думал: «Да что ты постиг? Что умеешь?»

У разжалованного было радостно-взволнованное, но бледное и как будто захватанное нечистыми пальцами лицо. На тонких губах его прыгала не то жалкая, не то наглая ухмылка. И сам он тоже подпрыгивал, словно от нетерпения, ежась, покашливая и старательно уводя глаза: из-под прямого коростоевского взгляда.

— Ну, хорошо! — говорил он. — Ну, случилась со мной в былое время беда. Смахнули с меня эполеты, повернули из поручиков в солдатскую шкуру. Ты только сообрази, Данилыч, как с высоты-то мне было лететь! Ух! Лежу плашмя! Доконали… Лежу…

— И лежите! — буркнул Коростоев.

— Врешь! Не хочу! Взлечу! Жалованья по чину лишился — в годовую треть на ассигнации девяносто три рубля с копеечками… Плю-увать! Но ведь душа-то во мне… жаждет! Страждет! Тришатный мне помереть велит! А, Данилыч! Брешет Тришатный…

— Ничего не брешет! — решительно отрезал Коростоев. — Вы на себя, сударь, гляньте, каков вы есть. Я вам скажу: возьметесь командовать, вас и люди не послушают.

Озадаченный Рычков задумался.

— А поч-чему? Погоди, погоди! Не хамствуй! Да ты знаешь, олух, что капитан мне на завтра в команду весь левый расчет отдал? Не знаешь? Да я, может, завтра самого маршала Гувион де Сен-Сира сражу! Маршала Удино за уши сюда приволоку! И сразу густые эполеты надену! Для славы смерти не боюсь!

— Было б над чем ликовать! Вам слава для чинов нужна, вот вы за ней и гоняетесь. Главная ваша причина — чин. Эх, сударь! Самого простого понятия у вас нет. Никогда не будет у вас славы… Другой у славы секрет. Кто к нему дойдет, тому слава!

Рычков от волнения покраснел. Он уже не улыбался прежним, гадким манером и не суетился глазами.

— Разбередил ты меня, разбойник! Говори секрет! Говори!

— Коли о том зашло, извольте-с, — нехотя вымолвил Коростоев. — Вот секрет: со всей умелостью отечеству собой послужить даже до смерти. И того, кто сумел, вспомянет Россия вечной славой!

III

Легкая рота капитана Тришатного стояла возле Присменицкой усадьбы, в которой размещался штаб первого корпуса. С этого высокого места были ясно видны понтонные работы на Двине и Полоте. Два моста готовились принять русские войска и переправить их 6 августа, в полдень, на занятый французами берег. Солнце еще не поднялось. Сырая мгла висела над лагерем. Тришатный обходил роту. Все было в порядке. Орудия таили в своих жерлах тяжелую картечь. Скорострельные трубки стояли в запалах. Зажженные фитили торчали у земли близ пушек, светясь, как раскаленные угли. Тришатный взобрался на песчаный бугор. Он пристально вглядывался в противоположный берег. Сквозь туманную сетку рассвета на нем отчетливо различалась низенькая березовая посадка.

— Что за притча? — пробормотал изумленный капитан. — А ведь леска-то вчерась там не было. Откуда же он взялся? Да еще и ворочается, как живой…

В серых глазах Тришатного зажглась тревога. На миг он замер.

— Батюшки! Да ведь это французы через реку на наш берег ширяют…

Чугунное тело капитана скатилось с песчаного бугра вниз.

— Коня! — рявкнул он.

IV

Случилось то, чего никак нельзя было предвидеть. Еще ночью французы начали переправляться вброд с левого на правый берег Двины, предупредив наступательное движение русских войск. Утром их головные части дальним заходом обогнули лагерь. А затем открыли жестокий огонь по селению Присменица. Бой грянул, как гроза, неприметно скопившаяся в чистом небе. Солнце взошло. Дунул ветер и разнес туман. Определилось, что французы наступали на Присменицу с нескольких сторон враз — и в лоб, и от деревни Спас, и справа. Их дивизии шли и колоннами и развернутым строем. Артиллерия открывала пехоте путь.

Место, на котором стояли орудия Тришатного, было незавидное. Неприятель живо разглядел батарею и принялся угощать ее ядрами. Капитан скомандовал: