Кржижановский [Владимир Петрович Карцев] (fb2) читать постранично, страница - 2

скромным губернским городком с населением каких-нибудь 60 тысяч жителей. Летом в этом городе столбом стояла несусветная пыль от грубых мостовых из волжского известняка. А зимой этот известняк покрывался густым снежным покровом, который почему-то под копытами лошадей получал своеобразную волновую поверхность. Едешь, бывало, на примитивных саночных полозьях, а покачиваешься, как на морских волнах…»

Когда зима кончалась, вдоль улиц, вдоль спусков в обе стороны — к Самарке и к Волге бежали ручьи. Они проливались сквозь молодые деревья Струковского сада, как через пальцы, прозрачной вечной материей, возникшей из чистого снега, не потревоженного дымом заводов.

Вода текла весной, во время таяния снегов, и летом, во время теплых гроз. Она журчала вдоль самарских улиц, и те превращались в реки, и дома превращались в берега. А плоские плиты мостовых превращались в речные камни, промытые, чистые, как создания девственной природы, а не человека. И за ногами голыми — водовороты, и в воздухе — ароматы проснувшейся Большой Реки. И проснувшегося его сознания.

Вода текла и осенью под холодным непрекращающимся дождем. Вода, все время меняющая форму, превращающаяся в дождь, ручей, снег, была вечной спутницей самарской жизни. С водой уходило меж деревьев, меж домов, меж пальцев таинственное время.

…Роды у его матери принимала молодая неопытная акушерка с неловкими руками и ранимым сердцем. Когда крик младенца — это был мальчик — наконец огласил унылые стены родильного заведения для бедняков, она тихо произнесла:

— Боже мой, зачем они это делают? Плодят таких ate несчастных…

— Он будет еще несчастней, чем ты думаешь, — отозвалась вторая, обмывавшая мальчика, — он еще и незаконнорожденный.

…Юная мать с усилием открыла глаза, не в силах пошевелиться, внимательно всматривалась в маленькое незнакомое личико.

Это произошло в Самаре 12 января 1872 года по старому стилю.

РОДИТЕЛИ, ИЛИ ПОВЕСТЬ О ПЕЧАЛЬНОЙ ЛЮБВИ

К несчастью, все то, о чем говорилось в родовспомогательном заведении, было правдой. Мальчик, которого назвали старинным родовитым именем Глеб, родился хилым, бедным и незаконнорожденным. Фамилию ему дали по крестному отцу — Кржижановский. Он же был и истинным отцом, любящим и заботливым. Никакие жизненные препятствия не могли его озадачить, сбить тот уверенный и веселый настрой, в котором жил он сам и которым сумел заразить свою маленькую счастливую семью.

— Смотри, Глебушок, на птиц небесных, — приговаривал он ласково, а сам что-то чинил, клеил, мастерил, — смотри, Глебушок, и учись. Птицы, Глеб… — А тот уже ждал этих слов, громко и радостно отзывался, как зачарованный глядя на отца:

— Не сеют, не жнут, а гнезда вьют!

— И гнезда вьют и сыты бывают. Так и мы, Глебушок, с тобой и с мамой.

Сын тихо восхищался им.

Отец, Максимилиан Николаевич Кржижановский, был родом из Сибири, из Тобольска, как и брат его Александр. Там жил их отец, сильно обрусевший поляк, сгорающий от ненависти к русскому царю и пожинающий плоды ответного чувства.

Максимилиан подавал с детства большие надежды: у него с возрастом обнаружились золотые руки, светлая голова и неотразимая внешность.

Казанский университет, о котором он мечтал, был покорен с первого натиска. Максимилиан начал изучать физику, но разрывался между десятками манивших его новых увлечений. Одно время он склонялся к химии, потом — к юриспруденции. Его студенческое дело полно просьб об отсрочке экзаменов. Он тем не менее, написав удостоенную золотой медали кандидатскую диссертацию «Об определении удельной плотности паров», закончил университет и мог приступить к практической работе или же идти преподавать. Ни то, ни другое не соответствовало стремлениям и темпераменту Максимилиана.

В этот момент в его жизнь вмешивается тайна. Он внезапно покидает Казань, в тот же самый день, когда из Сибири исчезает его брат Александр. Зачем, почему?

Но, видимо, серьезны были причины для бегства, для исчезновения Максимилиана из Казани и появления его в Оренбурге. Он оказался здесь без денег, без работы, без видов на будущее. Теплая весна спасала его от забот об одежде, а жизнерадостный нрав — от отчаяния.

На одной из улиц русской части города, с ее неосновательными претензиями на чистоту и благоустройство, он увидел немецкую аптеку Розенберга, а в ней девушку, дочь аптекаря Эльвиру. И понял, что она — та самая, единственная. Была весна, потом лето, и яркие южные звезды часто заставали их в пропахшей полынью степи. Они виделись каждый день, он жил случайными заработками, ночевал на базаре с узбеками.

Их связь была раскрыта, и отец проклял Эльвиру. Уже назавтра они бежали из Оренбурга. Куда? Они плохо представляли это, садясь в третий класс поезда, идущего на север, в глубь России, от надворного советника Эрнеста Христиановича Розенберга, его дома, аптеки и многочисленной родни.