На всю жизнь [Леонид Николаевич Радищев] (fb2) читать постранично, страница - 3

дурное?

— Я считаю… мне кажется… — с натугой заговорил Калашников. — Во всяком случае… я считаю его неудобным… даже недопустимым… Здесь допущено неуважение… к начальствующим лицам, которые…

Директор не дал ему договорить:

— Простите, Василий Андреевич, не могу согласиться с вами! Мальчик написал о том, что произвело на него впечатление в тот день. И что самое важное, — директор с особым ударением произнес эти слова, — написал искренно! Нет здесь ничего искусственного, выдуманного. Грамматически оно правильно, последовательно и вполне соответствует заданной теме. Это одно из лучших сочинений…

Он взял ручку с парты, аккуратно обмакнул ее в чернильницу и написал: «Отлично. И. Ульянов».

— Надеюсь, Василий Андреевич, вы не опротестуете мою оценку? Право же, сочинение вполне ее заслуживает!

Учитель стоял перед директором потупясь, похожий на ученика, внезапно вызванного к доске. Вот оно, впечатление сегодняшнего дня, после которого уже нельзя жить так, как жил раньше. Он получил урок по тому предмету, который не преподается ни в каких учебных заведениях. Урок был дан мягко, не оцарапал душу, но как он перевернул ее!..

* * *

Удивительно сложилась дальше судьба Василия Андреевича Калашникова. Ему выпало счастье быть домашним учителем в семье Ульяновых, и уже совсем в другую эпоху он рассказывал об уроке, который получил в далекой молодости от отца Владимира Ильича Ленина.

Ваня Зайцев тоже стал учителем. И чуть ли не полвека спустя в письме к Надежде Константиновне Крупской он с необыкновенной яркостью вспомнил об «ордене красного косого креста и огромнейшей картошке».

РЕКА И ПЕСНЯ

Задолго до полудня пастушок Бахавий пригнал кокушкинское стадо на водопой. Коровы медленно спустились к воде. Только пестрый бычок поскакал вдруг в сторону, смешно вскидывая ноги.

— Э, ке-мачик! — строго прикрикнул на него Бахавий.

Бычок остановился, постоял; точно раздумывая, слушаться или нет, и тоже побрел вниз по берегу.

У водопоя росла старая ива, согнувшись над водой в нижайшем поклоне. Бахавий уселся под ней, положил рядом изукрашенную резьбой дудку. От реки тянуло прохладой, но чувствовалось, что день будет жаркий, без ветра, без облачка.

Пастушонок засмотрелся на голубую воду. По ней скользили прозрачные, почти незаметные тени. Откуда они берутся под этим чистым ясным небом?

Сверху, с дороги, посыпались мелкие камушки. Бахавий обернулся, вскочил. По крутому берегу, перехватывая руками кусты, быстро спускался невысокий, коренастый мальчик в гимназической рубашке со светлыми пуговицами. Его густые рыжеватые волосы мокро блестели на солнце.

— Здравствуй, Бахавий! — крикнул он, подбегая к пастушонку.

Тот как-то неловко, застенчиво пожал протянутую руку. Маленькое темное скуластое лицо его морщилось от удовольствия.

— Сказал, Володий, рано придешь, — рано пришел. Я тоже рано пришел. Тебя ждал. Ты уже речке купался?

Пастушонок точно выпевал слова, ставил ударения на свой лад, а имя Володя звучало у него так: Володий.

— Как проснулся, сразу через окошко — и бегом в Ушню, а то братцы увяжутся, — широко улыбнулся Володя. — Знаешь, вода совсем теплая… Я сегодня еще раз пять буду купаться, а то и семь, — азартно добавил он и сел на траву. — Ого, какая у тебя дудка! Это что, новая?

— Новая хавал сделал! — ответил пастушонок как будто небрежно, но его черные глазки, похожие на спелые арбузные семечки, так и поблескивали.

Ему было приятно, что Володий заметил его новую дуду.

Долго пришлось искать для нее хороший ствол бузины, ножичком вырезать вязь.

Теперь дуда разговаривает на разные голоса: вот кричит иволга на заре, булькает ручей, скрипит дерево на ветру, рассыпается трелью жаворонок. И кажется, что немудрящая эта дудка сделана не руками, а так вот и выросла в лесу, впитав все его звуки.

— Удивительно хорошо у тебя выходит, — говорит Володя, разглядывая вырезанные на дуде узоры, — волшебная свирель! А песню споешь мне сегодня?

Пастушонок садится по-восточному, поджав под себя босые ноги. Его скуластое бронзово-смуглое лицо становится строже и старше. Некоторое время он сидит молча, неподвижно, похожий на какого-то азиатского божка.

Песня начинается с длинной, гортанно звучащей ноты. Бахавий тянет ее, не разжимая губ, покачиваясь, крепко сжав темные веки. Володя смотрит на него не отрываясь. Что-то древнее-древнее слышится в этом тягучем мотиве, и перед глазами возникает желтая ковыльная степь, приземистые курганы, всадники на низкорослых татарских лошадках…

Потом в мелодию начинают вплетаться глухо звенящие слова; кажется, кто-то пересыпает в руках старые, истершиеся монеты. Слова непонятны Володе, но так слышна в них чья-то жалоба, чья-то печаль…