Мальчишки [Рустем Адельшевич Кутуй] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Лизка долго сидела у озера, думая — что такое с Ванькой, потом вдруг увидала себя в воде, зажала руками лицо, снова глянула, широко, просяще и, вскочив, помчалась к дому, на ходу натягивая платьице и всхлипывая:

— Косая… Косая…

Озеро стояло за ее спиной тихое, круглое, покачивая желтые кувшинки.

С тех пор Лизка не купалась в этом озере, ей казалось, что в нем навсегда осталось чужое отражение ее лица с того солнечного утра…

На деревне прозвали ее Косюкой.

В роще тихо. Светлое небо накрывает луга голубой, чистой крышей. Лизка слушает, как Ванька врет — голос у него вкрадчивый, тоненький и глаза не косые, а правильные, и у Соньки глаза тоже красивые.

Лизка вздыхает, поет, едва шевеля губами, поет грустно — и песня без слов.

— Я с маманей в воскресный день в церкву ходил. Старух там — ужасть сколько. Попа видел… черный, с бородой. Такие книжки золотые по стенкам стоят. Страсть, как интересно. Свечки горят тоже золотые и всем леденцы дает поп. А мне так полную ладонь насыпал. Хороший поп. «Ты, говорит, заходь, Ванька, ко мне сюда, свечки зажигать будешь». Сам поп говорит… А я не пойду, дураки туда ходют.

— Скажу матери, что ты так. — У Соньки глаза большие, испуганные. — Скажу…

— Попробуй. Я попу на тебя нажалуюсь. Во будет… Спужалась? — Ванька заливается смехом, и щеки его довольно краснеют.

— Зубы выпадут, — уже просто, чтобы что-то сказать, вставляет Сонька.

Над рощей заплескался белый лоскут облака, лениво понесся в сторону, и опять над головой чистая голубая крыша.

Лизка поднимается с травы, оправляет платье.

— Пошли, выкупаемся. На Большое.

— Не, на Очки. На Большом, сказывают, крокодилы есть.

— Трусишь? Устал, поди, врать-то?

— Не устал. Чего мне уставать. Я целый день могу, без передыху. Люблю врать. А вам чего, не все равно, что ли?

Снова по лугам, наматывая траву на босые ноги, идут втроем. Ванька забегает вперед, из-под его ног стреляют птицы и черными комочками неподалеку опять падают в траву.

Очки — длинное, всегда голубоватое озеро — блестит на солнце двумя гладкими пятачками, соединенными тонкой полоской воды.

Как-то из города приехал рыбак в ученой шляпе, с непонятной удочкой в полоску и с колесиком, на котором была намотана толстая леска. Ванька помнит, как называлась эта странная удочка: «спиннинг».

Рыбак пощурился на озеро, вытер платком лицо и сказал:

— Да разве это очки? Замечательно… Прямо пенсне.

— Дядь, а что такое песне?

И рыбак показал Ваньке очки, которые цепко держались на носу. Ванька на следующий день ходил важно по деревне и говорил Соньке:

— Ко мне приезжал профессор. Рыбу удили. Песне у него на носу и под мышкой спиннинг. И Очки — озеро-то… называл чудно — песне.

— Чего, чего?

— Пе-сне.

— Учено, — тянула, не то смеясь, не то вникая в городское слово, Сонька.

— А то как же? — соглашался Ванька и старался шагать по-профессорски, делая шаг длинным и медленным…

Сидят на песке, вытянув ноги. Жарко. Лизка уплыла далеко, перевернулась на спину и отдыхает на воде, и в душе у нее так же прозрачно и чисто, как в небе.

Вскипают луга сочной травой, звонкой птицей, стелются — не охватишь глазом. Но если пойти за Большое озеро и продраться сквозь высохший кустарник, задохнешься от простора — выкатится навстречу Волга, тяжелыми волнами шурша по горячему песку.

Частенько Лизка, тайком от Ваньки и Соньки, выходила к Волге. Слушала, как хлопают плицами пароходы, махала им вслед, и сама была готова полететь по воде — так чисто и хорошо становилось Лизке.

Однажды переплыла Волгу, испугалась уже на другом берегу, сидела, пригнув голову к коленям, на мелкой гальке, потом как перышко соскользнула в набежавшую волну. Отдышалась на песке, и по лугам к дому…

Накупавшись, усталые, собирая щавель, бредут тихо. Солнце отяжелело и опускается в рощу.

— Завтра рыбу пойду удить, — говорит Ванька. Врать ему надоело. — Встанет солнце и пойду. Рыбы хочу жареной.

Деревня издали кажется игрушечной. Но чем ближе — видно, как поблескивают стекла и взвивается душная пыль на дороге от машин. Собаки, обленившись на солнце, не лают, а лишь изредка метут хвостами.

На повороте расходятся. Ванька — налево, Сонька — направо, Лизка — прямо. В узкой улочке зелено от травы. Лизка перешагивает порог. В доме вкусно пахнет хлебом и щами.

— Косюка? Ты? — спрашивает отец из комнаты.

— Я, — тихо отвечает Лизка, и опять это горькое слово, хотя уже и привычное, — «косюка», где-то глубоко-глубоко, в самое сердце, кольнет острой иглой.


Желтеют луга. Крепким сеном пахнет в деревне. Незаметно подкравшись, ударят свежие осенние дожди. В такую пору дышится полной грудью и охватывает непонятное чувство беспредельности, чистоты и светлости.

Вечерами выструганный остро месяц качается празднично над черными крышами, да влажно стоят, не мигая, звезды. Где-то на краю деревни вздохнет гармонь, и потечет песня, легкая, невесомая,