Хлеб Соломии [Анна Владиславовна Михалевская] (fb2) читать постранично, страница - 3

дворов. Мужчины у них в прислужниках — то на подводе отвезти куда-то, то доставить припасы, то депешу, то убрать, то почистить. Сметливого Герасима замечают сразу. День он бегает по поручениям фрицев, а к вечеру приходит с пайком и тёплой одеждой. Соломия щупает жакет — тёплый, мягкий, из шерстяного сукна, у неё никогда такого не было. Она делит немецкую консерву на всех — и родня молча ест ужин. Соломия пытается себя уговорить — всё хорошо, война закончится, у неё заботливый муж, подрастают дочери — кудрявые, голубоглазые. Батько Прокоп подобрел. Всё хорошо — да нехорошо. В лесу пережидают партизаны и не сегодня-завтра Герасима найдут. Да и станут ли немцы жалеть своих прислужников, когда снимутся с зимовки? Леонтий ушёл, а Герасим остался… Она просыпается, думая об этом, и с этими же мыслями засыпает. Каждый раз, когда Герасим подолгу не возвращается, Соломия прощается с ним по-вдовьи, навсегда.

Страх живёт с ней бок о бок до самого дня Победы. Они молча выслушивают новости от односельчан, и Герасим улыбается ей последний раз. Вымученно, словно прося прощения. Не сегодня-завтра, понимает Соломия, и на всякий случай отсылает девочек к тiтке Варваре. Красная армия наступает, и по сёлам прокатывается волна показательных казней предателей. Она хочет сказать Герасиму, что тот должен уйти, бежать, прятаться, но у неё будто нет рта — забыли нарисовать на сделанной наспех ляльке. Герасим всё понимает сам. Но никуда не уйдёт.

Вечером мужа долго нет. Соломия сидит под окном на лавке, пока не стемнеет. Ждёт. Вместо Герасима приходит Прокоп. Первый раз она видит, как батько плачет.

— Не ходи туда, — говорит Прокоп, и указывает на лес. — Повесился наш Герасим…

Соломия больше не боится. Только навязчивые слова вязнут на зубах: Леонтий ушёл, а Герасим остался.

К концу лета односельчанин приносит весть о Леонтии. Под Берлином уже после войны они стояли в соседних лесках. Леонтий прознал, что свояки рядом, и отправился наведаться в часть через поле. Там его и нашла шальная пуля. Насмерть.

Соломия слушает и кивает. Не плачет — не может. Горькая у неё судьба. Другой не будет…

Песни мельчают, иссякают, воспоминания тоже. Два года прошло, что было — быльём поросло. Доньки подросли, Прокоп и Докия одряхлели. Немцы ушли, красноармейцы пришли. Война закончилась, но это не имеет никакого значения, ведь потерянного не вернёшь.

Обжигающий зной отступает, Соломия вяжет снопы, затягивает перевясла^[21]. В руках снова появляется сила, солнце будто расплавилось и потекло по её жилам, так бывало не раз, когда она думала, что всё, сегодня поле не одолеть. Но это её земля, на ней живут её дети, её батьки, в ней похоронены её любимые! Это её хлеб! «Не имеете вы права и на колосок!» — думает она, поглядывая из-под платка на своих надзирателей. Разморенные, те жмурятся, снимают кепки, вытирают вспотевшие лбы. Садятся среди снопов. Солнце держит их за чужаков, усмехается Соломия и прячет взгляд.

2.

От колхоза до хаты, если напрямик, через лесок, — всего ничего, но Соломия обходит село по кругу, выбирая дорогу подлиннее. Она перестала бояться лиха для себя, но по-прежнему боится за малых и старых. Не успеет Соломия подойти к тыну, девчата побегут встречать, как в глаза смотреть? Не принесёт она им халвы, как когда-то Герасим, и даже хлеба скоро не испечёт. Амбар пустой, молотить нечего. Цеп вон сколько лежит без дела, соломой присыпан. Была корова, молоко пили, так и ту забрали — мол, Соломия колхозную норму не отрабатывает. Одна с хаты в поле, вздыхает она. Батьки от вечери отказываются, внучкам отдают. И от этого Соломии становится ещё горше.

Она идёт к ручью — где так часто они гуляли с Герасимом, опускает руки в прохладную воду. «Підкажіть, — просит Соломия ручей, поросшие мхом камни, гай, вербы, — підкажіть, що робити?»^[22] Но и ручей, и камни, и гай, и вербы молчат. Зато Соломия слышит, как за селом волнуется налитое золотом поле пшеницы — её хлеб, не колхозный. В этом далёком шорохе ей чудится приглашение. И разрешение.

Переступая порог хаты, Соломия уже знает, как поступит. Она крепко обнимает девчат и впервые за долгое время улыбается им. Докия и Прокоп читают молитву, стучат ложками по полупустым тарелкам с кашей на дне.

Соломия укладывает девочек, целует и долго смотрит на родные лица — золотистые завитки на висках, длинные светлые ресницы, румянец во всю щеку. Когда-то она верила, что красота пересилит злость, перетянет коромысло. Пусть у них всё будет хорошо. Пусть их красота окажется сильнее. Она нехотя выходит из хаты, возится в сарайчике и погребе — наводит порядки. Но сколько не переставляй кадки с кувшинами, это их не наполнит.

Ночь накрывает село мягким рядном, тихо шелестит яблоня, сладко пахнет розовый куст. В такую ночь сбежать бы в гай и любиться, слушать жаркий шёпот, смотреть на зiрки^[23]. Но Соломия забыла, как любить мужчин. Она сидит на лавке под хатой и