Начало года [Геннадий Дмитриевич Красильников] (fb2) читать постранично, страница - 3

Преображенская. Вечно она так: с ужимочками, с какими-то намеками, с ухмылочкой… Фаина невзлюбила ее с первого дня. Можно подумать, что Преображенская злится за что-то на всех людей, ищет, чтобы сделать им больно.

«Ах, мне-то какое дело до нее, пусть себе бесится!» — отмахнулась Фаина от неприятных мыслей о зубном враче. Переступив порог длинного, приземистого здания амбулатории, она очутилась в небольшой прихожей. На деревянной вешалке висели пальто, плащи тех, кто уже собрался у главного врача. Вот висит старомодного покроя коричневое пальто Соснова, оно будто переняло манеру своего хозяина сутулиться. Рядом — пальтецо старой акушерки Екатерины Алексеевны, оно тоже под стать своей хозяйке: старенькое, потертое. В сторонке особняком красуется новенький, очень модный плащ Георгия Ильича. Вот кто из всех врачей умеет одеваться со вкусом. А разве это немаловажно для врача? В институте так часто любили повторять слова Чехова: «В человеке все должно быть прекрасно: и лицо, и одежда…» А Чехов сам был врачом.

Достав из сумочки круглое зеркальце, Фаина быстренько взглянула на себя, поправила чуточку сбившиеся волосы и направилась в кабинет главного. Соснов занимал самый просторный кабинет в амбулатории, поэтому утренние десятиминутки обычно проходили там. За письменным столом уже сидел Алексей Петрович, сбоку от него — Екатерина Алексеевна. Сколько помнит Фаина, старая акушерка постоянно занимает одно и то же место, по соседству с главным врачом. Рассказывают, что оба они пришли в эту больницу чуть ли не в один год. Возле стола, напротив Екатерины Алексеевны, расположился Георгий Ильич, с нарочитым вниманием рассматривает свои ногти. Завидев Фаину, он слегка кивнул ей. Ближе к двери разместились человек десять фельдшеров, сестер, Фаина села рядом со своей палатной сестрой Неверовой Глашей.

Все молчали, бросая неприметные взгляды на Соснова. Наконец, главный врач из-под очков недовольно оглядел собравшихся.

— Все? Кажется, кого-то еще не хватает?

— Лариса Михайловна не явилась…

— В ее возрасте мы старались приходить пораньше.

В этот момент дверь распахнулась, появилась Преображенская. Бросив коротко «здрасте», она бегло оглядела кабинет, заметив свободное место рядом с Георгием Ильичом, направилась туда. Ни к кому особо не обращаясь, Соснов прежним недовольным тоном проговорил:

— Запаздываем. Нас ждут больные… Кто дежурил в прошлую ночь?

— Дежурила я.

Преображенская приподнялась и тут же села на место, всем своим видом давая понять, что она не намерена стоять перед главным врачом, точно школьник перед учителем. Но Соснов словно и не заметил этого.

— Рассказывайте, Преображенская.

— Вечером, около восьми, поступил больной, мужчина шестидесяти лет. Я поместила его в изолятор. Состояние удовлетворительное. В два часа ночи привезли девочку, десяти лет, с высокой температурой. Она сейчас находится в терапевтическом отделении, у врача Петровой.

Преображенская искоса посмотрела на Фаину, изобразив на лице подобие улыбки.

Врачебные десятиминутки в Атабаевской больнице проходили по раз и навсегда заведенному порядку: дежуривший прошлой ночью врач докладывает, как прошло дежурство, какие больные поступили вновь, какие были сделаны назначения. Затем Соснов напоминает, чтоб не забыли пополнить необходимый по инструкции запас лекарств. Потом он смотрит на свои часы и отпускает всех по своим местам. Изо дня в день повторяется этот заведенный порядок, и каждый раз Соснов сердится, если кто-то запаздывает на «линейку».

Все с облегчением вздохнули, когда Соснов объявил, что «на сегодня все».

На крыльце Фаину догнал Георгий Ильич.

— Фаина Ивановна, вы не станете возражать, если я посмотрю ту девочку из вашего отделения?

— А, новенькую? Почему же, наоборот. Я ведь тоже пока не представляю, кого ко мне положили. Идемте, Георгий Ильич…

Они рядом зашагали через большой больничный двор. Вслед им с крыльца амбулатории смотрела Лариса Михайловна.

2.

Десятилетнюю Римму в больницу доставил отец. Девочка дня за два до этого стала хныкать, жаловаться, что «жгет в животике», но мать успокоила ее, что к утру все пройдет, пусть только она не плачет. Но к утру Римме не стало легче, она продолжала несмело плакать: «Ой, мама, животик ножичком режет…» Тогда мать направилась за пять километров к участковому фельдшеру, тот по какому-то случаю оказался крепко навеселе, к больной не поехал, а дал каких-то порошков от желудка и наказал ставить грелки, то есть бутылку с горячей водой. Вернувшись вечером с работы, отец застал жену в слезах: «Риммочке совсем плохо, лица на ней вовсе нет. Беги на конный, запряги лошадь, в Атабаево ее надо свозить. Неровен час, потеряем дочь…»

Когда выехали, уже темнело. В больницу добрались далеко за полночь: шутка сказать, пятнадцать километров, ехали шагом, считали каждую рытвинку на дороге. Отец не пожалел соломы, Римме было мягко, но она всю дорогу не переставала