Фантазии и антиутопии [Георгий Алексеевич Серов] (fb2) читать постранично, страница - 3

напомнить, что он сделал что-то не так в своей жизни. – Главред грустно усмехнулся. – Да и то, ведь, человек до последнего будет утверждать, что он ничего такого не помнит.

– То, о чём вы рассказываете, ужасно! – Схватился за голову Фёдор Михайлович.

Иуда Эукариотович встал из-за стола и начал медленно похаживать вдоль него, вещая менторским тоном втянувшему голову в плечи Фёдору Михайловичу:

– Потом, что за орудие для убийства такое – топор! Фу, как грубо, как топорно, если можно так выразиться! Вам бы надо ввести в качестве орудия убийства пистолет. Подойдёт «ТТ» или «ПМ» с глушителем.

– Но ведь Раскольников – нищ и гол. Где он, по вашему мнению, возьмёт пистолет? На какие деньги он сможет его приобрести? А с учётом того, что, насколько мне известно, пистолетов в свободной продаже не бывает, потратиться ему пришлось бы весьма основательно!

– Ну-у, это читателя волнует в последнюю очередь. Главное – эффектность сцены. Я прямо-таки вижу перед глазами картинку, как Раскольников, воспользовавшись отсутствием внимания старухи-процентщицы, привинчивает глушитель к своему «ПМ'у». Можно описать, как у него трясутся руки, как он долго не может попасть в резьбу, как, увидев, что процентщица в какой-то момент начала смотреть на него в упор, приставляет дуло к её переносице и вышибает мозги, растекающиеся по старому, с облупленным лаком комоду беловатой кашицей на кроваво-алом фоне.

Фёдор Михайлович почувствовал, как остатки непереваренной пищи запросились наружу. Едва сдержав рвотный позыв, он попросил у главреда разрешения выпить воды из кулера, стоявшего в углу его обширного кабинета.

Пока Достоевский с жадностью пил воду, пытаясь забыть обрисованную ему Иудой Эукариотовичем картинку, тот продолжал:

– Ладно, топор можете оставить, чёрт с ним! Но я не заметил в вашей книге ни одной, хоть сколь-нибудь вразумительной эротической сцены. Между тем, у вас имелась прекрасная возможность не единожды свести Раскольникова с Мармеладовой в, скажем так, едином порыве страсти. Да и вообще, следователь у вас – ну просто какой-то сухарь. С ним тоже можно было бы что-нибудь этакое придумать. Поход по злачным местам Санкт-Петербурга, например.

Причём, знаете, не просто надо привести какие-то эротические сцены – это уже набило оскомину!

Сейчас более актуально другое, в частности, эротический нуар. То есть недостаточно описания бесчисленных копуляций между главными и второстепенными героями в различных положениях и в самых разных жизненных обстоятельствах. Нужен ещё элемент ужасов. Например, у главного или, по крайней мере, какого-нибудь второстепенного героя останавливается сердце от посткоитальной неги или…

– Не хочу слышать боле. – Зажав уши жестом отчаяния и зажмурив глаза выдавил из себя Фёдор Михайлович.

– Фу ты, Боже, какие мы нежные. – Засмеялся главред, садясь в своё кресло и откидываясь на его спинку.

Пока Достоевский приходил в себя, Иуда Эукариотович успел позвонить домой, проинструктировав домочадцев, во сколько надо начинать собираться на самолёт, отлетающий на Бали, а также распорядиться относительно двух чашечек кофе для него и для «Алексея Михайловича».

Минут через пять Фёдор Михайлович, придя в себя, поднял голову и, вытерев слёзы, навернувшиеся у него на глазах, сказал:

– Я переделывать свой роман не буду. Никакие похабные сцены вставлять не буду, орудие преступления менять не буду. Интриги всякие ваши закручивать я не намерен! В романе речь идёт совсем о другом. В нём…

– Ну хорошо, хорошо. – Перебил его главред, отхлёбывая кофе из своей чашечки и провожая взглядом ягодицы своей секретарши, принесшей кофе и удаляющейся теперь в приёмную.

– Я могу вас понять, – Иуда Эукариотович скользнул взглядом по измождённому бородатому лицу писателя, – вы, судя по вашему возрасту, воспитывались ещё при советском строе, а в СССР секса, как известно, не было. Ладно, можете не описывать, как главные герои спариваются и всякое такое.

Он вновь приложился к чашечке с горячим чёрным кофе и, поинтересовавшись для проформы, почему «Сергей Михайлович» не пьёт свой кофе, продолжил:

– Однако настоятельно порекомендовал бы вам вставить в качестве отдельной линии в роман столь модную сейчас тему пандемии какой-нибудь ужасной бессимптомной болезни, например, атипичной пневмонии или коронавируса, на худой конец.

– А это что за чертовщина такая? – Спросил, ужаснувшись, Фёдор Михайлович.

– Да вы, батенька, совсем, что ли, от жизни отстали? Ей-богу, вы напоминаете мне какого-нибудь Перельмана, который сидит в своей квартире, запершись, и выходит только до ближайшего магазина.

– Э-эй, китайцы, коронавирус. – Он пощёлкал пальцами, размахивая рукой перед лицом Достоевского. – Болезнь, пандемия, люди мрут как мухи.

– Говоря по чести, не слышал, – пробормотал Фёдор Михайлович, – я телевизор особо стараюсь не смотреть. Да он у меня и отключен почти всё время – денег нет за кабельное телевидение заплатить.

Словно не слушая