Пропажа [Игорь Маркович Росоховатский] (fb2) читать постранично, страница - 2

вопреки твоим ручательствам, скажут: утаивал, покрывал. Вот если бы ты с самого начала помог вспомнить ефрейтору, что он забыл снять копию с записки…

Взгляд лейтенанта Лося становился острым, и Крученых спешил отступить:

— Не подумай, что я чего-нибудь такое… Он же в самом деле мог забыть… Но, впрочем, потерянные возможности не воротишь. Будем учитывать существующее положение. Итак, сержант Сизокрылов. Исключить ли его из подозрения? Зачем? А вдруг все-таки он? Может быть, он солгал о пропавшем письме, чтоб отвести от себя подозрение?

— Не городи чушь. Я знаю сержанта. До армии он окончил десятилетку, поступил работать на военный завод. Просто, он чудесный товарищ, токарь-новатор, руководитель хора. Думаешь, если у человека грязно на душе, он сможет так петь? Ты не смейся. Это, конечно, не доказательство, но все вместе… И родители у него… Отец — летчик-испытатель, мать — медсестра, коммунистка…

— Ну, а что ты скажешь о Мухтаре Актынбаеве? Или и его подноготную знаешь, как свою?

Кирилл насторожился. Этот вопрос ему задавали и в политотделе. Ведь Мухтар находился в казарме и тогда, когда пропала копия строевой записки, и тогда, когда исчезло письмо Сизокрылова. Возможно, его рассказ о невероятном исчезновении листка бумаги — выдумка? Но зачем бы он взял письмо? Ведь у него было достаточно времени, чтобы его переписать.

Кирилл попрощался с лейтенантом Крученых и пошел к солдатам своего взвода. Он ни словом не обмолвился о подозрениях в отношении Мухтара Актынбаева; он даже не посмотрел в его сторону. Но бойцы поняли. И тогда встал солдат Иван Брыль, тот самый Иван Брыль, которого Мухтар как-то обозвал «глупым шайтаном» и с которым они уже месяц не разговаривали, и подошел к Актынбаеву. Он протянул Мухтару здоровенную грушу и сказал: «Попробуй. Мне из дому прислали». И при этом укоризненно посмотрел на лейтенанта.

Кирилл отвел взгляд, поспешно вышел из казармы. Он шагал по сухим осенним листьям, и этот шум, это шуршание вселяло в лейтенанта непонятную тревогу. Словно какие-то темные, враждебные люди шептались за его спиной.

Он думал о Мухтаре Актынбаеве, воспитаннике детского дома, о его жизни, окрепшей в заботе родной страны. Как поверить в то, что Мухтар стал врагом?

Потом Кирилл подумал о Потяниноге — о третьем из четверых. Потянинога был родом из Закарпатья. Его дед и отец батрачили у кулака. У отца — шрам на лице от плети. Отец хотел учиться. Он спустился с гор и пришел в Ужгород, к университету. Проскользнул в длинный коридор мимо швейцара, похожего на графа, и с невольным трепетом прислушивался к звучным непонятным словам, доносившимся из аудиторий. Там его и застали. У батрака не было документов, и он попал в полицию.

А потом пришла Красная Армия. Сын этого самого батрака окончил техникум и вернулся в колхоз полеводом. Так же, как и дед, и отец, он смотрел из-под ладони на леса, на горы, на поля. Но это были уже его леса и его горы, и его поля.

Лейтенант Лось ничего не мог сообщить уполномоченному КГБ. Он переминался с ноги на ногу и ждал, когда допрос окончится. Только когда уполномоченный заговорил о бдительности, Кирилл взглянул ему в глаза и убежденно сказал:

— Я не раз думал об этом. Бдительность должна всегда быть с нами… как оружие. Но без доверия нельзя жить. А этим людям я не могу не доверять.

Ему показалось, что уполномоченный одобрительно улыбнулся.

А спустя несколько часов лейтенант Лось узнал дополнительное обстоятельство: в тот день, когда дневалил Актынбаев и исчезло письмо Сизокрылова, рядовой Ершов был назначен на кухню помогать повару. Он два раза уходил куда-то и пытался это скрыть. Ершов был четвертым из четверых, последним из тех, на кого могло пасть подозрение. И по мере того, как становилось ясно, что его товарищи невиновны, подозрение — учетверенное — сгущалось вокруг него. И вот — новая весть, словно камень на шею.

О Ершове солдаты узнали от повара. Бойцы заговорили шепотом. Пытались острить по любому поводу, старательно натягивали на лица улыбки. Но даже всеобщий любимец, ежик Костя, принесенный из леса и обосновавшийся в каптерке, уже не вызывал прежнего оживления.

И опять самая тяжелая ноша легла на плечи лейтенанта Лося. Он попытался, будто ненароком, расспросить Ершова об его отлучках из кухни. Ершов замялся. Его огромные сильные руки, руки сельского кузнеца, неподвижно повисли, как висят ковши бездействующих машин. И Кирилл понял: Ершову неудобно за него, за своего командира, и за его нелепые подозрения.

— Ходил смотреть, нет ли весточки из дому, — сказал Ершов.

Кирилл догадался, от кого ждет вестей солдат. Односельчанин Ершова, служивший в их же роте, рассказывал о Вареньке, плясунье и хохотушке, невзначай закружившей сельского кузнеца раз и навсегда. Она заинтересовалась молчаливым огромным парнем с преданными глазами. А Ершов полюбил впервые в жизни.

Лейтенант Лось перебрал в памяти все, что узнал о