Последняя тайна [Жозе Родригеш Душ Сантуш] (fb2) читать постранично, страница - 3

шею, но тщетно: силы были слишком неравны. Слабость тут же охватила все ее тело. Струйки какой-то теплой жидкости вдруг оросили грудь, и в предсмертном мороке она еще смогла понять, что это была ее кровь.

Больше ни о чем другом Патрисия подумать не успела, так как свет в сознании вдруг сменил мрак, как будто бы кто-то щелкнул выключателем, навсегда.

I

Кисточка очистила каменную поверхность от земли, заполнившей за столько веков даже мельчайшие поры, и, когда коричневатая пыль рассеялась, Томаш Норонья, прикинувшись близоруким, поднес камень к своим зеленым глазам, чтобы оценить сделанное.

— Вот зараза!

Прилипшая земля еще кое-где оставалась. Глубоко вздохнув, он протер лоб тыльной стороной ладони, прежде чем продолжить нудную чистку. Безусловно, такая работенка ему была не по вкусу, но что делать? — пришлось подчиниться: невозможно всегда заниматься только тем, что нравится.

И все же перед тем как продолжить работу, он подарил себе минутку отдыха. Покрутил головой, полюбовался лунным пятаком там, наверху, оценив красоту серебристого ореола над вершиной величественной колонны Траяна. Что ни говори, а ночь — самое лучшее время для такой работы в центре Рима; днем там царил настоящий хаос. Визгливые клаксоны машин и яростное рычание камнедробилок казались звуками ада.

Взглянул на часы. Уже был час ночи, но так хотелось по полной программе воспользоваться паузой, предоставленной наконец-то уснувшими римскими водителями, и сделать максимум возможного. Пожалуй, в самый раз будет уйти в шесть утра, когда машины снова начнут «давить асфальт» и возобновится дьявольский концерт клаксонов и камнедробилок. Вот тогда-то он и вернется к своей подушке в маленькой гостинице на виа дель Корсо^[7].

В кармане брюк зазвонил мобильник, прогнав с лица выражение ученой сосредоточенности. Так поздно? Какого черта звонить в час ночи? Посмотрел на экран, чтобы узнать, кто же это, и сразу нажал зеленую кнопку.

— Что-то случилось?

Голос матери звучал по обыкновению жалобно и беспокойно.

— Сыночек, ну когда же ты придешь домой? Ведь уже так поздно!..

— Ну, мама, я же вам говорил, что я за границей, — принялся он объяснять, стараясь не терять терпения; уже в третий раз за последние сутки Томаш возвращался к этому разговору. — Но на следующей же неделе я вернусь, понятно? И сразу же к вам, в Коимбру, приеду!

— И где же ты, мальчик мой?

— В Риме, — не терпелось добавить, что он уже тысячу раз это говорил, но удалось подавить раздражение. — Успокойтесь же, как только я вернусь в Португалию, я поеду к вам.

— И что же ты там делаешь, в этом Риме?

Камни протираю, — хотелось ему сказать, и это было бы сущей правдой, — подумал он даже с некоторой обидой, взглянув на кисточку.

— Я в командировке от Гюльбенкяна^[8], — буднично повторял Томаш. — Фонд сейчас занимается реставрацией руин Форума и рынка Траяна здесь, в Риме, а я слежу за ходом работ.

— И с каких же это пор ты стал археологом?

Надо же, хороший вопрос! Несмотря на болезнь Альцгеймера, которая иногда затуманивала ей сознание, сейчас мама попала в точку.

— Не стал. Просто в Форуме есть две большие библиотеки, а когда речь заходит о старинных книгах, то я, как вы знаете…

Разговор был коротким, и, едва он закончился, Томаш тотчас же почувствовал угрызения совести за то, что чуть не дал воли своему раздражению. Мама ведь совершенно не виновата, что болезнь лишает ее памяти, иногда ситуация становится лучше, иногда хуже — и сейчас была именно эта стадия: она могла хоть сто раз спрашивать об одном и том же. Эти провалы памяти изрядно нервировали, но ведь надо быть более терпеливым.

Он снова взял кисточку и принялся очищать камень, заметив вскоре, как поднимается пыль вокруг. Подумал, что у него легкие, должно быть, уже забиты этой злосчастной коричневой пылью, как у какого-нибудь шахтера. Не забыть бы в следующий раз прихватить маску хирурга. А еще лучше было бы увильнуть от этой работы и взяться за рельефные украшения колонны Траяна. Тут он поднял глаза к памятнику: сцены кампании в Дакии, знакомые ему по книгам, были запечатлены на колонне и всегда вызывали любопытство. И ежели он здесь, почему бы не заняться ими вплотную?

Он услышал какие-то голоса позади себя и обернулся. Профессор Понтиверди, ответственный за реставрацию, громко разговаривал с мужчиной в галстуке, сбиваясь на фальцет и бестолково жестикулируя. В конце концов, он велел тому успокоиться и подошел к Томашу, изобразив любезнейшую улыбку.

— Professore Норона…

— Норонья, — поправил его Томаш, удивляясь, что никому еще не удалось правильно произнести его фамилию. — Рекомендую вам смягчить «н», как в слове «баня».

— Ну, да! Certo^[9]! Норонья!

— Именно так!

— Mi dispiace, professore^[10], но этот полицейский очень хочет поговорить с