«…и вольностью жалую» (Пугачев) [Юрий Васильевич Сальников] (fb2) читать постранично, страница - 2

выдал их малыковский мужик Филиппов.

Били Емельяна в управительской канцелярии батожьем нещадно, но ни в чем он не сознался. И повезли его в Симбирск, а потом в Казань скованного, в тяжелых кандалах — на руках висело пятнадцать фунтов, на ногах тридцать пять.

Четвертый раз под стражу к государевым слугам попал Пугачев! И чудом спасся. Казанский губернатор фон Брандт отослал бумаги за приговором в Петербург. Пугачев же тем временем и утек из острога. С превеликим трудом вырвался на этот раз — колодника Дружинина подговорил и солдата Мищенко… Да вот опять и оказался на этом безлюдном умете, чтобы начать здесь с отвагой задуманное.

И, приосанившись, уже входя в роль, которую брал на себя перед миром, объявил с важностью, приличествующей его персоне:

— Доподлинно говорю тебе, истинный император я — государь Петр Федорович!

— Как же… как этому статься? — все-таки усомнился Еремина Курица. — Петр Федорович десять лет, как скончался.

— Вранье! — крикнул Пугачев. — И в Питере от дворян укрылся он и после… Потому я и есть перед тобой.

— Ну, ежели так, — опять поспешно согласился уметчик, — где же странствовал? Расскажи…

— Где да где, — успокаиваясь, ответил Пугачев и замолчал.

…Два года назад начались его мытарства. До той поры жил он как все бедные казаки — землю боронил за отцом, а семнадцати лет в Донское войско был записан, девятнадцати женился. Да не побыл с женой и недели дома — отправили в поход, в Пруссию. Воевала тогда Россия против Фридриха. Проявил Емельян в бою отменную проворность, и определил его полковник Денисов к себе в ординарцы. Но однажды в суматохе ночного боя пропал командирский конь, и приказал Денисов вольного казака Пугачева отхлестать плетьми, как собаку. Зарубцевались от той экзекуции раны на спине у Емельяна, а непрощенная обида застряла в сердце тяжелым камнем: вот она, милость господская за службу верную!

Потекла потом жизнь своим чередом — то станичная, домашняя, то снова походная — в Польшу с командой ездил, раскольников в малоросских лесах вылавливал. Через четыре года началась война с Турцией, и опять сел на коня — под Бендерами был с отрядом полковника Кутейникова. И другорядь в бою отличился, удостоили за это: в хорунжие произвели.

Так бы до старости и служить, как другие казаки служат, да не получилось…

Как-то надумал заехать в Таганрог — повидать сестру Федосью, а зять Павлов начал жалобиться, дескать, житье у них в Таганроге такое худое — терпеть неможно, многие местные бегут. А куда убежишь? В Россию? Поймают. В Сечь Запорожскую? Без семьи соскучишься. В Прусь? Не добраться…

Жалко стало Емельяну и сестру, и зятя, и присоветовал им податься на Терек. Да еще обнадежил: перевезу вас на ногайскую сторону.

И перевез. Знал, что смертная казнь грозит не только беглецам. А отказать в помощи не мог по доброте сердечной. Зять же через полтора месяца воротился из побега и, когда скрутили его, показал на Емельяна: он на незаконность подбил! Схватили и Пугачева, в Черкасск направили. Да по дороге сбежал он. И сам на Терек кинулся. В станице Ищорской приютился. Скрыл, что с Дона беглый, добился зачисления в Терское войско — даже выбрали станичным атаманом. Нашел пристанище Емельян, живи себе не тужи. Ан нет! Захотелось и тут сотворить людям доброе дело. Казаки трех терских станиц, недовольные жалованьем да провиантом, решили послать в Петербург ходатая. И Пугачев вызвался: я поеду!

Доверили ему старики хлопоты в Бергколлегии, денег собрали, двадцать рублей, печать — знак атаманства — вручили, снарядили — и выехал. Да в Моздок завернул для закупки харчей. И попался! Угодил в руки властей беглец с Дона. Пришлось снова бежать, а его словили. И в третий раз бежал.

Так стал он в глазах властей бунтарем, преступником, беглецом неисправимым. Заказаны ему были пути-дороги к дому родному, к семье своей, в станицу Зимовейскую, где потеряли уж надежду увидеть его жена Софья Дмитриевна и дети несмышленые — сын Трофим да дочери Аграфена с Христиной.

Начались для Емельяна странствия в поисках земли обетованной! По Волге, снова на Дону, в Малороссии; даже польскую границу переходил, но через неделю вернулся и на Добрянском форпосте шесть недель у купцов по найму работал. И с кем только за это время не встречался! С крепостными, людьми работными, купцами-раскольниками и беглыми солдатами, с колодниками и управителями, стражниками, мастеровыми, монахами… И такое про жизнь в России прознал и прослышал, что нигде уже радости для себя сыскать не может. В ужасное изнурение приведена Россия. Дворянство, в роскоши пребывая, владеет крестьянами. Законом божьим предписано крестьян как детей содержать, а господа хуже псов их почитают, с которыми за зайцами гоняются.

В Добрянском форпосте получил он паспорт на поселение в Симбирскую губернию, на реку Иргиз. Мог бы здесь уже непреследуемый жить, под собственным именем. Да не захотел!

И явился в конце прошлого года сюда, на умет к