Цена расплаты (СИ) [Viktoria Nikogosova] (fb2) читать постранично, страница - 5


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

склонил голову на бок, отчаянно ища противоречия. Хоть что-то. Но мысли беспощадно путались.

— Раз я — бог смерти, то отчего должен ходить в твоих рабах?

Эрос улыбнулась, широко и ласково.

— Потому что смерть, мой дорогой, немыслима без жизни. Если нет жизни, то в чем смысл смерти? Таков закон природы.

В глубине души Тан чувствовал, что всё уже решено. Он в последний раз бросил опасливый взгляд на деревню. Бог смерти, Танатос, — но жаждал ли он этого для тех, в чьём мире вырос? Нет. И сжавшееся от предательской жалости сердце неустанно твердило Тану об этом. Он мог их спасти, он мог спасти Нэну. Ту, что не побоялась противостоять богине, чтобы защитить его.

— Я исцелю её, — Эрос добивала последние сомнения, — дам второй шанс и молодость, Тан, и никогда не потребую у тебя отнять её жизнь. Идем со мной…

Богиня протянула ему руку, и Тан больше не сомневался, вложив в неё свою ладонь. Холодный ветер ударил в спину, толкая шамана наземь. Листья роились вокруг. Он не мог встать, пошевелиться, ощущая, как медленно теряет свой вес, становясь будто пылинкой. Рассыпался пеплом, и листья укрыли его.

Ветер грузно скатился с горы и затих, оставляя деревню в покое. Тишина сменилась криками людей, что наперебой звали родных по именам. Над телом Гарата, взвывая, как раненый зверь, рыдала вдова. Отголоски шума доносились до склона хребта. Из горсти пепла, переродившись, встал черный, как вороново крыло, лис с бледно-голубыми глазами.

Взор скользнул в сторону деревни. Видел Тан теперь куда дальше. Люди метались, словно разворошенный муравейник. И только одна молодая девушка с пестрыми лентами в волосах стояла недвижимо, глядя в сторону лисиц, и плакала.

— Не уберегла я тебя, Тан…

Тучи сменились солнцем. По черной шерсти Тана скатилась, блеснув, одинокая слеза. Лисы скрылись в лесу, оставив разрушенную деревню за спинами. С тех пор за гнев богов расплачивались лишь виновные во грехе, леса наполнились дичью, а море — рыбой. И Бора больше никогда не касалась деревень.