С думой о Родине [Василий Романович Бойко] (fb2) читать постранично, страница - 2

благоуханием встретил нас и Парк культуры и отдыха имени Горького, в котором мы намеревались провести эти часы. По-праздничному играл духовой оркестр, на эстрадах выступали артисты, на игровых площадках резвились дети. Ничто, казалось, не предвещало близкой беды.

В следующее воскресенье, когда по радио мы услышали слова правительственного сообщения о нападении фашистской Германии, все выглядело уже по-другому. Торопясь из дома в академию, я уже не замечал ни солнечных лучей, ни цветов. Но сирень так навсегда и осталась для меня символом резкого перехода от мирной жизни к военной.

Вернувшись к действительности, я прошел к заинтересовавшему меня окопу и встретил здесь знакомого пулеметчика ефрейтора Андрея Леженина. Это у него на суглинистом бруствере лежала с поникшими уже от жаркого солнца листьями большая ветка белой сирени. А рядом с нею в углублении стоял замаскированный и готовый к бою пулемет.

Я и раньше встречался с Лежениным, знал, что он родом из Орловской области, до войны жил и работал в колхозе. Там, на оккупированной гитлеровцами земле, осталась его семья. Довольно общительный, ефрейтор на этот раз показался мне каким-то сникшим.

— Почему такой грустный вид, что-нибудь случилось?

— Нет, товарищ полковой комиссар. Просто задумался, — ответил пулеметчик. — Сегодня друзья из боевого охранения принесли ветку сирени. Как глянул на нее — вспомнил свой родной дом, большой куст сирени под окном. Наверное, он сейчас в полном расцвете, если его вместе с домом фашисты не уничтожили. Раньше, как сирень зацветала, начинался у нас сенокос, веселая и трудная пора. Видите, сколько здесь кругом сочной травы зазря пропадает — косить некому, да и опасно… Скоро год как воюем, а конца войны пока не видно…

Я внимательно слушал пулеметчика, не перебивал его. Мне, сыну украинского хлебороба, были понятны думы и переживания Леженина — русского крестьянина, оторванного от земли и взявшего в руки оружие для защиты Родины. Нет сейчас для него важнее и священнее дела, как неустанно бить врага, гнать его назад.

— А обо всем этом, — продолжал пулеметчик, — про себя думаю, чтобы немного отвлечься от невеселых мыслей после неудачного боя за деревню Дешевку. Не такая, оказывается, она дешевая. Отбили ее, а теперь вот в ней снова гитлеровцы… Сил у полка не хватило удержать. Вы, наверное, видели по пути свежую братскую могилу. Там мои однополчане лежат. Но и враг дорого заплатил за эту деревню, больше, чем мы. Едва ли они там радуются… А дальше фашистам не пройти — оборона у нас, сами видите, прочная… Придет время — наступать будем. Правильно я думаю, товарищ комиссар?

— А какие выводы делает для себя ефрейтор Леженин из всего года войны? — ответил я вопросом на вопрос.

— Конечно, товарищ комиссар, мы уже не те, что были год тому назад, воевать стали лучше, больше злости к врагу. Думаю, дай нам больше боеприпасов, поддержи танками, артиллерией — уже сейчас мы могли бы гнать этих гадов…

— Вы правильно, хорошо говорите, товарищ Леженин, — подтвердил я мысли собеседника. — Действительно, мы не те, что были в начале войны, но пока и не те, чтобы сразу нацеливаться на полный разгром врага. Впереди у нас еще много будет тяжелых боев. А наступать будем!

— Да, товарищ комиссар, и я так думаю.

Бросив взгляд на ветку сирени, я пожелал пулеметчику успехов и продолжил обход позиции полка.

Только во второй половине дня я выехал на КП дивизии. Солнце нещадно припекало. Выносливый конь, на котором я совершал тогда поездки в полки, покрылся потом. Поэтому, добравшись до ближайшей лесной опушки, я соскочил с седла. Надо было дать отдых коню да и самому несколько освежиться в тени на сочной лесной траве.

А мысли опять возвращались к минувшему году войны, в памяти вставала череда суровых событий, участником которых мне довелось быть.

Комиссаром 183-й дивизии я был назначен в октябре сорок первого года, перед Калининской оборонительной операцией. До этого дивизия вела бои в Латвии, а затем на оборонительных рубежах в районе реки Великой и Пушкинских Гор. Тяжелые это были бои! Я их знаю не по рассказам, потому что свою фронтовую жизнь начал в июле 1941 года здесь же, на Пушкинских Горах, начальником политотдела другой, 181-й стрелковой дивизии. Под натиском превосходящих сил врага мы с горечью оставляли тогда священные для всех советских людей места, связанные с жизнью и творчеством великого поэта.

Более полугода — с конца сентября по вторую половину апреля — продолжалась Московская битва. И все эти месяцы 183-я дивизия находилась в боях, оборонительных и наступательных, — сначала в составе оперативной группы войск генерала Н. Ф. Ватутина, а затем до конца контрнаступления под Москвой в составе 29-й и некоторое время 39-й армий Калининского фронта.

Навсегда остались в памяти напряженные бои зимы 1941/42 года, принесшие нам первые победы.

39-я армия, на направлении главного удара которой действовала наша дивизия, перешла в