Дети лихолетья [Владимир Коротеев] (fb2) читать постранично, страница - 3

Как я выпрашивал у него?! Дал хоть один? Фигу!

— Да оба вы жадные, — снисходительно ответил Шурка.

— Добрый какой нашелся!

И тут же Вовка побежал к зданию поссовета. На стене висел огромный плакат.

— Шуренок, иди сюда!

На плакате красноармеец острым штыком насквозь пронзал похожего на паука фашиста. «Смерть фашистским захватчикам!» — гласила крупная красная подпись внизу плаката.

— У-у-у, гад какой! — с ненавистью ткнул кулаком Вовка в фашиста. — Такой вот и Зою Космодемьянскую повесил.

— Мы его сейчас тоже повесим, — сказал старший брат, сбросив мешок на снег. Он достал из кармана огрызок карандаша, ловко пририсовал на шее фашиста петлю.

— Вот так ему!

Далее им встретилась колонна красноармейцев. Командир подал команду: «Запевай!»

Грянула известная каждому советскому человеку песня:

Ее, эту песню, передавали каждый день по радио. Своего у Игнатьевых, да и у других жителей, не было. Собирались в центре села, где на столбе висел большой квадратный репродуктор. Слушали сводки Информбюро, передачи.

— Эх, мне бы винтовку, — вздохнул Вовка, глядя вслед удалявшимся бойцам Красной Армии.

— Винтовку? Тебе?! — насмешливо откликнулся Шурка. — Да ты и не подымешь ее. А если выстрелишь, тебя так толкнет прикладом — на километр улетишь.

— Сам сначала стрельни, потом говори. Задаешься, Шуренок, больно! — Вовка с трудом взвалил мешок на плечо. — Теперь я понесу, понял? А то ишь: Вовка все маленький…

Он, шатаясь под тяжестью, засеменил к дому.

— Упадешь, — засмеялся Шурка.

Но Вовка упрямо дотащил мешок, протиснулся в дверь, гордо сбросил его у печурки, вздохнул глубоко, снял шапку, по-взрослому рукой вытер капельки пота со лба.

— Отдохни, сынок, устал, измучился, мой помощничек, — засуетилась мама.

Шурка улыбнулся:

— Еще бы не измучиться: почти половину пути нес.

Вовка, напыщенный от удовольствия, возразил:

— Ну, уж так и половину…

— Будем готовить обед, — сказал Шурка, разжигая щепки в печурке. — Вовка, живо кастрюлю!

Суп Шурка варил сам. Дело простое: насыпал в кипящую воду пшена, сушеного картофеля, щепотку соли — и пусть себе варится. Печурка была маленькая: еле примостились на ней кастрюлька и чайник. Пока вода грелась, Шурка скомандовал:

— Теперь давай уроки делать.

Сели за скрипучий маленький столик, тетради, учебники достали. Тетрадями трудно было назвать то, в чем они упражнялись по русскому языку, по арифметике: листочки желтой оберточной бумаги были сшиты по одному из краев черными нитками.

Вовка сидел за столом в пальтишке, он все не мог отогреться. Решив несколько примеров, отодвинул тетрадь. Прошептал:

— Шуренок, я есть хочу, мочи нет.

— Подождешь. Еще не кипит.

Вовка огорченно вздохнул. Он взял ложку, нетерпеливо стал чертить ею по крышке стола.

Наконец вода закипела, Шурка заправил суп.

— Не могу больше ждать, — чуть не хныкал Вовка.

— Что ты ноешь? Не сварилось еще.

Мама молчала, продолжала вязать носок, смахивая незаметно для детей слезу.

Шурка достал три алюминиевые миски. Вовка уже убрал со стола учебники, тетради, сидел в нетерпении с ложкой, сжимая напряженно ее в кулачке. Первую миску с супом Шурка поставил маме, присевшей к столу. Она отодвинула ее Вовке, который, не отрываясь, смотрел голодными глазами на варево. Но он пересилил себя, решительно двигая миску к маме.

— Мам, ешь сама. Мне вон Шуренок уже наливает.

Ночной налет

Ночью мороз усилился, стекла маленьких оконец сплошь покрыл густой иней.

Печурка давно остыла: щепки кончились еще днем. Даже чай к ужину не могли согреть: пили его чуть теплым, с кусочком хлеба. Вовка забрался к матери на кровать, накрылся байковым одеялом и, закрыв глаза, проговорил:

— Дома у нас и без дров тепло было…

Шурке не спалось. Он раскрыл, присев за столик, тетрадь (тоже самодельную), на обложке которой было написано: «Рисунки Александра Игнатьева, ученика 5-го класса Сталинградской школы № 50». Достал из кармана четыре цветных карандаша, более чем до половины уже источенных. Принялся рисовать при тусклом освещении светильника, сделанного из гильзы патрона крупнокалиберного пулемета. Шурка любил рисовать, бумагу он доставал на аэродроме у техников, в нее завернуты были приходившие приборы для оснащения самолетов. Вот на листе его рука набросала большой пятиэтажный дом, кусочек набережной. Здесь они жили. Закрыв глаза, он, напрягая воображение, поднялся по широкой лестнице на третий этаж, вошел в квартиру. Услышал голос отца:

— Шурик, вставай. А то я один уйду.

Он тут же вскакивает, одевается, берет удочку, вместе с отцом спускается к Волге. Утро знобкое. Вельветовая курточка совсем не греет. Он дрожит. Хочет сказать отцу, что замерз. Но рот никак не