Повести и рассказы писателей Румынии [Лучия Деметриус] (fb2) читать постранично, страница - 5

только борода. Он помнил себя прямым, как свеча, широкоплечим, с густыми волосами. При свете лампы перед ним стоял человек, знакомый ему, но с которым он давно не виделся, — человек с чуть ссутулившимися плечами, немного сгорбившийся, слегка полысевший, руки у него были жилистые, а на шее кожа сморщилась и отвисла.

«Так-то так, — размышлял Янош, — помолодеть я не помолодел. Что поделаешь? Да я и не брит, и не приодет… Впрочем, что уж там? Дети стали большие, теперь — их время. В воскресенье займусь собой».

Потом он начал рассматривать зеркало. Оно словно потускнело, затянулось дымкой, но все-таки было красивое, в широкой раме из золотых цветов, большое, как икона в церкви. И хотя правый верхний угол, который, еще когда граф давал ему зеркало, был чуть надтреснут, пожелтел и там вилась тонкая, как паутина, царапина, но в зеркале отражалась вся комната, с кроватью, ковриками, полками и лавками.

Янош в глубине души был доволен, что у него есть зеркало, что Тереза сняла его с чердака и оно теперь так сияет на стене. Его дочь на собственные деньги, скопленные за два года работы на государственной ферме, купила на барахолке и покрывало — прекрасное покрывало, совсем как новое, — и стаканы с нарисованными на них цветами и поставила их на полку. Где теперь бедная Маргит — вот поглядела бы она на буйволиц в стойле (старых он продал еще при ней, из-за ее болезни), на покрывало, стаканы, зеркало, ульи! Как она удивилась бы! Кое-чего не поняла бы, но многому порадовалась. Она, конечно, и огорчилась бы, как всякая хозяйка, — из-за налога, из-за молотьбы на гумне, еще из-за чего-нибудь, но кое-чему и порадовалась бы. И зеркалу обрадовалась бы. Она сразу принесла бы его в дом, не позволяла бы детям дотрагиваться до него. Но дело-то в том, что граф не дал бы Яношу зеркало, если бы не смерть Маргит. Ну и пусть бы не дал, лишь бы была в живых Маргит, да ведь граф дал зеркало, чтобы утешить Яноша, и Маргит уже не пришлось им полюбоваться.

Янош вспомнил, как после смерти жены он отправился в усадьбу получить плату за тринадцать дней работы на уборке урожая. Управляющий Имре уехал в город. По кухне бродил, как обычно, Лаци, шутил с девушками, поднимал крышки с кастрюль, таскал со двора хворост для пылавшего очага. Янош попросил Лаци доложить графу, что он пришел за расчетом. Он прекрасно знал, что Лаци входит к барину и к барыне, когда хочет, даже если его не зовут, ведь он — их доверенный. Но Лаци, как всегда улыбаясь, стал вилять.

— Янош, дорогой, я-то с удовольствием… — вкрадчиво, таинственным тоном заговорил он. — Разве я не попрошу за тебя господина графа? Разве я не знаю, что ты три дня назад похоронил жену? — И при этом он глубоко вздохнул. — Не знаю, что тебе деньги нужны? Только я не смею, духа у меня не хватает ворваться ни с того ни с сего к господам. Я ведь у них не служу, ты сам знаешь. Что они скажут, если я явлюсь, когда меня не звали?

У Яноша в этот день не хватало терпения смотреть на улыбочки Лаци.

— Коли ты у них не служишь, то чего вечно здесь околачиваешься? Кто ни придет, на тебя натыкается.

Лаци ответил еще мягче, еще таинственнее:

— Может, я прихожу ради какой-нибудь из этих девушек! Может, я хочу ей помочь, она слабенькая! — и засмеялся с ласковой издевкой.

Янош знал, что граф на Лаци не надышится, что без участия Лаци граф не совершает ни одной сделки. Правда, Лаци не получает в усадьбе жалованья, но этак еще удобнее, потому что он из всего извлекает для себя выгоду, а его мать Кати — ключница барыни. Но у Яноша не было ни желания, ни сил просить Лаци. С отсутствующим взглядом он стоял на пороге, прислонившись к косяку, и думал лишь об одном: сегодня же попросить денег. А поискать другой способ проникнуть к барину ему и в голову не приходило. Он готов был стоять на месте и не уходить хоть до конца своих дней — вот и все. Дома его ждали тогда еще маленькие дети, не было молока, потому что он продал буйволиц, не было хлеба, потому что он продал пшеницу, не было мамалыги, потому что он продал кукурузу, — все из-за болезни жены, и последние, деньги ушли на ее похороны. Он знал Лаци, тот никогда не сообщил бы графу, что к нему пришли просить денег. Эта весть не из приятных, а Лаци старался доставлять графу только удовольствие.

Тогда над Яношем сжалилась кухарка Илона.

— Янош, я понесу им сейчас ветчину, они велели подать. И скажу про тебя. А уж там как они захотят…

Разумеется, Янош знал, что баре всегда делают, как хотят, и это казалось ему естественным. Ежели ты большой барин, то ты поступаешь по своей воле. Что ж тут сердиться, ведь никто не может приказать ему, а он приказывает всем. Так уж ведется с тех пор, как свет стоит. Только бы кто-нибудь сказал барину, а там как он пожелает — пришлет ему плату или не пришлет!

Лаци пошел вслед за Илоной, и вернулся, держась на шаг от нее и сияя так, словно ему привалило большое счастье.

— Он сказал, чтоб… — начала Илона.

— Чтоб тебя позвать, позвать тебя, Янош! Как только я его попросил, он сказал, чтоб ты