После ледохода [Вячеслав Викторович Сукачев] (fb2) читать постранично, страница - 3

Николая.

— А-а...

— Василий, — согнулась бабка, глянула за перегородку на него, — что это бабы наши судачат, будто бы ты к Марии переходить собираешься?

— Кто такое говорит? — столбом встает Василий посреди комнаты.

— Так я до колодца утром бегала, там все говорят... Будто бы и сама Мария об этом сказала.

Только теперь и понял Василий, зачем прибежала бабка Неверова, а то все голову ломал, какая ее муха укусила с ним лясы точить. А она уже засобиралась, еще раз ругнув мимоходом внучонка, остановилась на пороге:

— Оно, конечно, у Марии житье послаже, да и видом Таисья не шибко удалась, но уж зато человек она зо-олотой...

Бабка Неверова быстренько просунулась в дверь, словно и не была. А у Василия что-то заскребло на сердце, расхотелось идти на кладбище. Но он пересилил себя, повесил замок на дверь, спрятал ключ под крыльцо.

5

— Эх, маманя, — всхлипнул Василий и шоркнул рукой по волосам. Он сидел на маленькой скамеечке и с тоской смотрел на крохотный холмик, обнесенный тонким штакетником.

А день разгулялся. В последний раз жарко пригревало солнце, и далеко просматривался полуобнаженный лес. Кладбище раскинулось на склоне небольшой сопочки, а внизу лежало село, и Василию представилось, что по ночам покойники с тоскою следят за огоньками домов и ведут между собой мирные беседы о былом житье.

Десятки раз представлял Василий, как придет он сюда и в пояс поклонится матери, воспитавшей его без отца, погибшего на фронте, без родственников. Десятки раз пытался он пробудить в себе чувство жалости — и не мог. Словно насухо очерствел сердцем. А тут вот слезы нашлись сами собой и тихой печалью исцеляли поистрепавшуюся на дальних дорогах душу Василия.

— Маманя, — опять всхлипнул Василий, но теперь уже тише, отваливаясь спиной на штакетник, — пожить бы тебе еще чуток. Да разве б я теперь куда подался, ни в жись...

Солнце, словно остудившись, боком завалилось за сопки, когда Василий уходил с кладбища. Он аккуратно прикрыл дверцу оградки, крутнул вертушку и, сильнее обычного сутуля широкие плечи, тихо пошел в село. Но не успел он пройти и ста метров, как из лесочка навстречу вышла Мария, помахала тоненьким березовым прутиком. Василий от неожиданности спутал шаг, споткнулся и смешно проскакал несколько метров низ под сопочку.

Высокая, ладная, Мария остановилась у муравьиной кучи, равнодушно ковырнула в ней прутиком и насмешливо посмотрела на Василия. От затянувшегося молчания им обоим было неловко, и Василий первым нарочно громко откашлялся.

— Про мать вспомнил? — усмехнулась Мария.

— Да вот, проведал, — исподлобья глянул на Марию Василий.

— Давно пора... Что не заходишь, или дорогу забыл?

— Так ведь не приглашаешь, — попробовал улыбнуться Василий.

— А ты думал, я перед тобой, как Таська, по одной половице ходить буду? — презрительно дернула плечами Мария. — Как бы не так. Она-то привычная, для нее каждый мужик — клад. А уж тебя, небось, и подавно с первого момента облапала...

— Скажешь тоже, — смутился Василий и привычно потянулся рукой к волосам. Ему было неприятно, что Мария с такой небрежностью говорит о Тасе, и он даже чувствовал необходимость защитить ее, но что-то ему мешало: может быть, давешняя вина перед Марией, а может, и еще что.

— Ты как, квартируешь у нее или хозяйствуешь? — вроде бы случайно Мария коснулась прутиком сапога Василия и отвернулась в сторону; засмотрелась на красивую горбушку солнца, забыв убрать прутик.

6

Изба у Марии побогаче Тасиной, да и все в ней как-то устойчиво распределено, всякая вещь на годы приспособлена. Есть ей куда и гостя положить — у стены диван на тоненьких ножках стоит. Старенький желтый комод, который помнил Василий, исчез, а вместо него сервант черной полировки стоит. Кровать с деревянными спинками, телевизор, и не какой-нибудь, а «Изумруд». Да и на столе у Марии побогаче Тасиного будет.

Все это Василий привычно подмечал, чокался с Марией, пил, закусывал, приглаживал редкие волосы рукой, слушал, изредка вставлял свое слово и — грустил. Временами наплывали на него воспоминания — все-таки Марийка перед ним сидит, — но тут же и пропадали, не оставив никакого следа. Тянуло на улицу, где уже повысыпали звезды и луна тихо кружилась над землей.

— Ты на работу-то думаешь устраиваться, или тебе Таська плату выдает? — спрашивает Мария с другого конца стола и аппетитно похрустывает соленым грибком.

— А то как же, — бормочет Василий и впервые по-настоящему удивляется тому, как сильно переменилась Мария. Ведь робкая была, с тихой лаской, с грустными серенькими глазами. А теперь уже Василий перед ней робеет и не знает, куда руки девать от смущения.

— Ты специальность-то какую имеешь?

— Да у меня их несколько.

— Ну, и что же это за специальности?

— Да разные. Матрос первого класса, мастер по бурению, докером могу, чокеровщик, прессовщик... — аккуратно перечисляет Василий.

— Профессор, — вскидывает широкие брови Мария, — кислых щей. А как за коровами