Я, Дрейфус [Бернис Рубенс] (fb2) читать постранично, страница - 2

title="">[3]. Меня перекрестили. Мне дали имя L’Affaire. В Германии оно было Fon, в Италии — Affare. А здесь, в Англии, Дрейфус стал моим именем, а фамилия у меня теперь была Case^[4]. Л’Аффер Дрейфус, он же Дрейфус Кейс, — Дело Дрейфуса. Так что имя свое мне назвать трудно. Выбирайте сами. Я вот держусь с некоторым отчаянием за имя, которое дала мне мать. Но уверенности в том, как оно звучит, у меня все меньше и меньше. После суда у меня почти не осталось ощущения себя, своей целостности. Альфред — имя какого-то другого человека, которого я давно не видел. Имя Кейс, по-моему, полностью мне подходит, и я, увы, уже начинаю привыкать к его звучанию. Его пустота в точности отражает отсутствие во мне меня.

Итак, меня зовут Кейс.

Сколько мне лет, вам известно. Вы наверняка узнали об этом из газет. От поры невинности меня отделяют сорок восемь лет. Но в своем возрасте я так же не уверен, как в имени, так как за последний месяц я сильно состарился, но в то же время снова стал ребенком. Потому что именно в воспоминаниях о детстве я нахожу утешение и успокоение. Так что, с моей точки зрения, я — человек любого возраста. Я одновременно пребываю и в младенчестве, и в старческом маразме.

Род моих занятий вам тоже известен — из журналов и из историй, что там рассказаны. Я директор школы. Лучшей школы страны. Но вот чего вы не могли узнать — ни из газет, ни из слухов — так это моего взгляда на этот кейс, на это дело. Видите, господин читатель, я уже рассматриваю себя как дело, кейс, фон, аффер. Даже мне трудно разглядеть живого человека за всей этой историей, увидеть тело, которое вставлено в мой снабженный этикеткой остов. Так что, наверное, мне все-таки стоит принять предложение издателя и написать свою версию: быть может, так я снова соберу себя из разных частей, пойму, кто я есть на самом деле, и тогда смогу прошептать себе: «Альфред», зная, что это именно я. Так почему бы и нет, говорю я себе. Пусть другие разбираются с афферами, фонами, кейсами. И пусть с ними разбирается история. Мне наплевать на посмертные ярлыки. Сейчас, на сорок девятом году жизни, в этом кошмарном месте я должен научиться называть себя по имени. И пусть звук слов «Альфред Дрейфус» эхом разносится по моей камере и, отражаясь от стен, возвращается ко мне.

Тюрьма Уондсворт

Лондон, SW18

12 октября 1996 года

Бернарду Уолворти, эсквайру

Издательство «Юбилей»

Лондонское отделение

Сен-стрит

Лондон, W1

Уважаемый сэр! Да.

Дрейфус

2

Слухи по издательскому миру расползлись мгновенно. Одержавший победу «Юбилей» ликовал, а остальные издательства, у которых не хватило дальновидности проявить инициативу, злились и завидовали. Но изменить уже ничего не могли. Дело было сделано. Fait accompli^[5]. Однако об агенте пока что ничего слышно не было, и в течение следующих нескольких недель, несмотря на вопросы в заголовках газет, в тюрьму Ее величества в Уондсворте шли потоком письма — за медовыми обещаниями в них стоял точный расчет: права на зарубежные издания, продажа книги в мягкой обложке, перспектива сделать сериал, кино- и телеэкранизации — все это в сумме обещало десять-пятнадцать процентов, а это солидный куш. Вот они и писали, прилагая конверты с марками и своими адресами, расходы за пересылку которых надеялись приплюсовать к своему вознаграждению.

Сэм Темпл пошел другим путем. Сэм Темпл не стал никуда писать. Он позвонил. Позвонил начальнику Уондсвортской тюрьмы и договорился о свидании с Дрейфусом. К воротам оной он явился незамедлительно, задолго до того, как почту Дрейфуса успели разобрать.

Собратья-агенты Сэма Темпла терпеть не могли. И не в последнюю очередь за его слишком уж крупные успехи. Говорили, что он напористый и беспринципный. Весьма вероятно, что его считали тайным педерастом. Но, главное, он был одним из «этих».

Однако Сэм Темпл был не таким уж напористым. Он просто доводил задуманное до конца. И принципы у него имелись. В отличие от многих литагентов он оговаривал условия своих сделок вызывающе четко. А что до его сексуальных предпочтений, то у него были жена и двое детишек где-то в провинции и, по слухам, любовница в Лондоне. Нет, Сэм Темпл не был ни напористым, ни беспринципным, и гомосексуалом он не был. А вот евреем он был, что да, то да. Как и Дрейфус, о чем шепотом напоминали друг другу прочие агенты за рюмочкой предобеденного хереса. Ибо англичане известны своим отменным воспитанием, и их антисемитизм — самого деликатного толка. Сам Сэм Темпл не верил, что существенное преимущество ему обеспечит то, что объединяет его с его вожделенным клиентом. Известно было, что Дрейфус — из тех, кто скрывает свое еврейство, и его вполне могло покоробить любое напоминание о данном аспекте его личности. Эту тему Темпл намеревался обойти. Визит предполагался чисто деловой. Если бы удалось решить вопрос к взаимному удовольствию, отношения