Длинные тени [Михаил Андреевич Лев] (fb2) читать постранично, страница - 3

на след Вагнера?

Кто из бывших узников его опознал?

Печерский знает: Берек, как всегда, останется в тени, а до суда, должно быть, еще далеко.

Снова суд после приговора?..

Часть первая СОБИБОР

Глава первая БЕРЕК И РИНА

МАТЕРИНСКАЯ РУКА

Отчий дом!.. В каких только краях не побывал Берек Шлезингер за те тридцать с лишним лет, как он покинул родное гнездо, но другого такого уголка он нигде на свете не встречал. Навсегда остался в его памяти заветный домик в маленьком польском местечке, которого уже нет и в помине. Там его мать месила тесто в деже, раскатывала скалкой тонкие листы и делала домашнюю лапшу, пекла пирожки с творогом, гречневые лепешки, во дворе варила на треноге варенье. Там, в крохотной спаленке, на проржавевшей железной кровати, вечно ходившей ходуном и издававшей жалобный скрип, он закутывался в старое рваное одеяло и спал сном праведника.

До чего хорошо ему было носиться по узким улочкам мимо низких домишек, тесно жавшихся друг к другу, с гиканьем врываться на базарную площадь, уставленную ларьками и столами, катить обруч вниз к реке, где девушки стирали белье, выколачивая его вальками. А как любил он вместе с ватагой босоногих мальчишек играть в лапту, в прятки, выдувать переливающиеся всеми цветами радуги мыльные пузыри, пускать маленьким зеркалом весело пляшущие солнечные зайчики… Радостный, добрый мир детства…

Война сразу все опрокинула, разрушила. До советской границы было не так уж далеко, но отец Берека, Нохем-маляр, не успел увезти свою семью, а может, ему и не верилось, что немцы способны на зверства, — что ни говори, культурная нация…

Топор обрушился не сразу. Сначала еще надеялись, что удастся выжить. Хотя с первых же минут посыпались приказы — один страшнее другого.

Приказ, обязывающий всех евреев, начиная с первого декабря 1939 года, постоянно носить на левой стороне груди и на спине желтую шестиконечную звезду величиной не менее десяти сантиметров; приказ, запрещающий евреям менять местожительство, ходить по тротуарам, пользоваться каким-либо видом транспорта, в том числе повозками и санями, посещать кинотеатры, библиотеки, лечебные учреждения, учебные заведения, резать скот и птицу по религиозному обряду, заниматься врачебной практикой и адвокатурой, работать нотариусами, агентами, посредниками; приказ об образовании юденрата^[1]; приказ о выделении на постоянную работу в каменоломню лиц в возрасте от двенадцати до шестидесяти лет…

Приказы грозили наказаниями, строгими карами. Чем дальше, тем больше ужесточались, от них веяло смертью. Но смертельная опасность подстерегала каждого независимо от того, нарушил он приказ или нет.

Старший брат Берека, Мотл, считался в семье добытчиком, работал подручным у часовых дел мастера и, как говорила мать, приносил в дом «живую копейку». Была у него невеста — точь-в-точь добрая фея из волшебной сказки. Но любовь и война трудно уживаются. Вздумал как-то Мотл со своей невестой прогуляться в субботу в полдень. Пошли они в лес. Немецкого гарнизона в местечке тогда еще не было. Откуда ни возьмись, принесла нелегкая мотоциклетный патруль. И в двух стоявших бок о бок домах поселился траур.

Так вышло, что жертвой первой в городе злодейской «акции» стала семья тихого Нохема-маляра, красившего двери и окна, полы и крыши и надеявшегося с божьей помощь уцелеть.

Затем «акции» участились, и всякий раз после них на улицах и в домах оставалось все больше трупов. И когда поползли слухи, что не сегодня завтра евреев со всей округи сгонят в гетто в один из ближайших больших городов — в Люблин или Хелм, — отец Берека, как, впрочем, все в местечке, понял, что на карту поставлена жизнь и одному богу известно, удастся ли кому-нибудь спастись.

В тот вечер, когда отец принес страшную весть о гетто, на нем лица не было. Он неуверенно, боком протиснулся в дверь и остановился на пороге. В его глазах застыло отчаяние, он еле выдавил из себя:

— Беда, Песя! Наша жизнь висит на волоске.

Мать Берека, Песя, знала, что беда не приходит одна. Она заломила руки и дрожащим голосом спросила мужа, что еще случилось. Но отец не мог произнести ни слова. Он лишь сжал в ладонях свою широкую лохматую бороду, его опущенная голова раскачивалась, как маятник.

— Что же ты молчишь? — допытывалась мать. Но когда отец сообщил ей горькую весть, она, вопреки ожиданию, не запричитала, а только тихо проговорила: — Горе мне! А ты думал, что удастся уцелеть. Теперь нам пришел конец. Ой, Нохем, беда-то какая! Надо попытаться спасти хоть Берека. В деревню, в лес. Надо… — И залилась слезами.

Ночью Берек ощутил на своей щеке нежное прикосновение материнской руки. Он прижался к ней, не размыкая век, но вдруг вспомнил обо