Земля и звезды: Повесть о Павле Штернберге [Юрий Михайлович Чернов] (fb2) читать постранично, страница - 2


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Представьте себе, вот этой красавице в центре курорта поставлен памятник…

Адвокат поднял глаза на спутника, чтобы проверить, какое впечатление произвело на него сообщение, а тот безучастно смотрел в окно на снежную равнину, пустынную и унылую.

«Все словно вымерло, — размышлял Павел Карлович, ощущая давящий груз недобрых предчувствий. — Может быть, и меня ждут не дождутся на Брестском вокзале синие мундиры?»

— Вы хандрите, милостивый государь, — сосед коснулся колен Павла Карловича и заглянул ему в глаза. — Хандрите. Но я все-таки доскажу вам все до конца. Да, да, сороке поставлен памятник!

И он поведал старую легенду о больной сороке, которая барахталась в чудодейственном роднике, пила из него воду и исцелила все свои недуги. Пастух, наблюдавший за сорокой, рассказал людям о целебных свойствах источника. Так и возник курорт.

«Если пушки стреляли по Пресне, — подумал Павел Карлович, — то, наверное, наблюдатели размещались в обсерватории. На Пресне вряд ли найдется для наблюдений лучшее место…»

Вагонные тормоза противно заскрипели. Поплыла в окне платформа с медлительно-важным городовым, с шумливыми, горластыми бабами, предлагавшими ряженку и картофельники. На фасаде приземистого здания вокзала, словно взятые с глазированного пряника, шесть букв: «Вязьма».

— Теперь считайте, мы почти дома, — заметил присяжный поверенный.

В вагон садились новые пассажиры. Из коридора доносились разговоры:

— Поклонись Белокаменной.

— Так ты, Екатерина Амвросиевна, все опиши: что сгорело, что в целости. И непременно матушке насчет персидского ковра напиши. Уж очень они беспокоятся.

«О коврах беспокоятся», — отметил про себя Павел Карлович.

— Ковры, ковры, где ваша мягкость, — пропел сосед. — Иные господа не только ковров — головешек от своих домов не найдут. Ре-во-лю-ци-я!

Присяжный поверенный, просматривая, сколько убавилось в плоских бутылочках ликеру, укладывал их в картонную коробку.

— Головешек не найдут, — повторил он. — А я на Остоженке живу. У нас, кажется, обошлось. А вы где квартируете?

— Весь штат обсерватории на Пресне.

— Бог мой! — воскликнул сосед и артистично возвел вверх руки. — Вы поселились в кратере вулкана. Теперь, милостивый государь, мне понятен ваш минор.

— Завидую тем, кому всегда все понятно.

Колючая стрела задела присяжного поверенного, но, привыкший к дискуссионным поединкам, он не подал виду. Лишь отметил: штучка, видно, этот молчаливый астроном. И мужчина недюжинный: высоченный, на голове — львиная грива, глаза такие, словно рентгеном просвечивают. И скрытен, скрытен, ни на какой козе к нему не подъедешь.

— Что ж завидовать, — сосед невинно продолжал разговор. — Профессия у меня такая: запутанное распутывать, неясное прояснять. Земная профессия, хлопотная и гуманная, позволю себе заметить. А вам я, милостивый государь, действительно завидую: сидите в благостной тишине и звезды считаете.

Павел Карлович промолчал, положил на столик пенсне. На переносице остались вмятины от зажимов, и глаза, еще минуту назад пронизывающие, внимательные, оказались беспомощно-близорукими. Это словно подбодрило собеседника, и он, с профессиональной ловкостью ухватившись за хвостик уже от звучавшей, полузабытой фразы, пустился в новые рассуждения:

— Профессия у меня хлопотная, поверьте. Российской Фемиде нелегко служить. Один мой коллега знаете как выразился? Русский суд затем и создан, чтобы произвол рядить в панталоны законности. Крепко сказано?

— Крепко.

— То-то и оно-то. Иной раз в судебном заседании мечешь бисер, мечешь, и доводы, и факты, и логика, и статьи закона, а тебя глухие слушают. Все доводы как горох об стену! Теперь же, внемлите моему слову, и того хуже будет. Революцию задушили. Стало быть, восстание — мятеж, восставшие — смутьяны, крамольники. Тюрьмы, конечно, переполнены. Нашему брату работы хватит.

— Какое же будущее вы предрекаете? — спросил Павел Карлович.

Сосед развел пухленькие ручки, сверкнул перстеньком:

— Какие прогнозы? Победителей славят, побежденных судят. Кто прав, кто не прав — история разберется, а пока будут решать приставы да исправники. Вы вот уж год по заграницам ездите, а я в октябре, недели за две до событий, еще по Москве жуировал. Ой, что заваривалось! И ваши студентики, не знаю, как астрономы, а вообще студентики порезвились знатно. В университет со всей Москвы на митинги, как мухи на мед, зеваки слетались.

Переведя дыхание, присяжный поверенный указал пальцем вверх, будто там, вверху, находился тот, о ком он заговорил:

— Государь император слабину почувствовал, бросил толпе пряник — манифест семнадцатого октября. Поздно, видно, бросил. Когда в котле слишком много горячего пару скапливается, сами понимаете, разорвет котел, не миновать взрыва.

— Полагаете, не миновать? — вставил Штернберг.

— Сегодня котел опять запаяли, опять пар накапливают. Власть силу обрела, пряников ждать не